Руфь, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1916

Поэзия
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Скачать в PDF
Кузьмина-Караваева Е. Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма.
СПб.: ‘Искусство—СПБ’, 2001.

РУФЬ (1916)

Содержание

[Предисловие]
Руфь ([1] ‘Собирала колосья в подол…’)
Исход
[1] ‘Жить днями, править ремесло…’
[2] ‘Отвратила снова неудачу…’
[3] ‘Начало новых, белых лет…’
[4] ‘Снова здесь, среди мирских равнин…’
[5] ‘Какой бы ни было ценой…’
[6] ‘Довольно. Все равно настанет час последний…’
[7] ‘Надо мерно идти, не спешить…’
[8] ‘И за стеной ребенка крик…’
[9] ‘День новый наступил суров…’
[10] ‘Только б смерть не изменила…’
[11] ‘А когда прижала книзу длань…’
[12] ‘И стало темно в высоте…’
[13] ‘Завороженные годами…’
[14] ‘Покорно Божий путь приму…’
[15] ‘Схоронила всю юность мою…’
[16] ‘Кипит вражда, бряцают латы…’
[17] ‘Тесный мир, вот гневный сев…’
Вестники
[1] ‘В окне взметнулся белый стяг зимы…’
[2] ‘Разве я знаю, что меня ждет?..’
[3] ‘Верю, верю в ваши темные вещанья…’
[4] ‘Вестников путь неведом…’
[5] ‘Это там вопрошали бойцы…’
[6] ‘От пути долины, от пути средь пыли…’
[7] ‘Везде — обряд священной службы…’
[8] ‘В последний день не плачь и не кричи…’
[9] ‘На пыльной земле все то же…’
[10] ‘Разве можно забыть? Разве можно не знать?..’
[11] ‘Белый голубь рассекает дали…’
Война
[1] ‘Нам, верным, суждена одна дорога…’
[2] ‘Средь знаков тайных и тревог…’
[3] ‘Напрасно путник утра ждет…’
[4] ‘Все горят в таинственном горниле…’
[5] ‘Так затихнуть — только перед бурей…’
[6] ‘Не прошу Тебя: помилуй, не карай…’
Обреченность
[1] ‘Не в пристани еще ладья…’
[2] ‘Что скрыто, все сердце узнало…’
[3] ‘Легкий час голубой…’
[4] ‘Смотрю на высокие стекла…’
[5] ‘За крепкой стеною, в блистающем мраке…’
[6] ‘Не знаю, кто будет крещен…’
[7] ‘Да, каждый мудр, и чудотворец каждый…’
[8] ‘В небе, угольно-багровом…’
[9] ‘Я силу много раз еще утрачу…’
[10] ‘Меня не время утомило…’
[11] ‘Прихожу к нищете и бездолью…’
[12] ‘Вела звериная тропа…’
[13] ‘Новых венцов не сковать…’
[14] ‘Когда мой взор рассвет заметил..’
Спутники
[1] ‘Бездумное сердце не ищет тревог…’
[2] ‘Как сладко мне стоять на страже…’
[3] ‘Медленно пламень погас…’
[4] ‘Снова можно греться у печей…’
Искупитель
[1] ‘Как тяжко на пути земном…’
[2] ‘И жребий кинули, и ризы разделили…’
[3] ‘Какие суровые дни наступили…’
[4] ‘Ветер плачет в трубе…’
[5] ‘Волосы спускаются на лоб…’
[6] ‘Избороздил все нивы плуг…’
[7] ‘Совершится священная встреча…’
[8] ‘Огнем Твоим поражена…’
[9] ‘Под бременем Божьего ига…’
[10] ‘Бодрствуйте, молитесь обо мне…’
[11] ‘Господи, средь звезд, Тебе покорных…’
[12] ‘На праздник всех народов и племен…’
[13] ‘Премудрый Зодчий и Художник…’
Преображенная земля
[1] ‘Взлетая в небо, к звездным млечным рекам…’
[2] ‘Рано стало темнеть…’
[3] ‘Дух мой, плененный неведомой силой…’
[4] ‘И около спокойной смерти стоя…’
[5] ‘За тонкою перегородкой…’
[6] ‘Небесного веретена…’
[7] ‘Полей Твоих суровый хлебороб…’
[8] ‘Земле все прегрешенья отпустили…’
[9] ‘На востоке — кресты и сиянье…’
[10] ‘От ангелов Ты умалил…’
Последние дни
[1] ‘Господи, душе так близки чудеса…’
[2] ‘Встает зубчатою стеной…’
[3] ‘Не надо всех былых времен…’
[4] ‘Много путников прошло, не постучалось…’
[5] ‘Вновь плен томительный, и вновь…’
[6] ‘Донесу мою тяжкую ношу…’
[7] ‘Тружусь, как велено, как надо…’
[8] ‘Куда мне за вами лететь…’
[9] ‘В земную грудь войти корнями…’
[10] ‘В небо, к стаям ястребиным…’
[11] ‘Наложили на душу запрет…’
[12] ‘Рядом пономарь горбатый…’
[13] ‘Пусть будет день суров и прост…’
[14] ‘Вечером родился человек…’
[15] ‘Испытал огнем, испытывай любовью…’
[16] ‘От будничной житейской суеты…’
[17] ‘Еще остановилась на пороге…’
[18] ‘Освяти нам темное житье…’
[19] ‘Наше время еще не разгадано…’
[20] ‘Все говорит мне: тяга лет…’
Монах (‘От севера пришел он к нам…’)

[Предисловие]

Неизбежность заставила меня подняться на высоты. Обреченный не знает: зачем, но ему дано иное знанье: так надо.
Оставив холмы и долины внизу, я видела сроки, и вера моя сливалась со знаньем, потому что я могла пересчитать, сколько холмов меня отделяет от них, и могла сверху проследить все изгибы дороги, ведущей к ним.
Неизбежность заставила меня оплакивать умершую мою душу человеческую. Разучившись говорить на земных языках, потеряв тайну земных чувств и желаний, я могла только именовать холод, который был во мне, и созерцать зеленую планету Землю, распростертую предо мною.
Волею, мне неведомой, я вновь спустилась в долины. Как паломник, иду я к восходу солнца. Тайна, влекущая меня с высоты, открылась мне: ‘если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода’. Перестала видеть, чтобы осязать, чтобы не только измерить разумом дорогу, но и пройти ее, медленно и любовно.
Еще по-детски звучит моя земная речь, вновь познаваемая мною, еще случайными спутниками кажутся мне те, кто тоже идет на Восток и кому надлежит пересечь холмы. И мне, не забывшей сроков и не слившейся с дорогой, кажется, что сумраком окутана земля и что ноша моя — необходимый искус, а не любимое дело.
Если дано мне читать страницы еще несвершенного, если сквозь память о том, что было и что есть, я не забыла счета холмам и извивам дороги, — то все же смиренно говорю: сейчас трудная цель моя — взойти на первый пригорок, оттуда я увижу, как солнце подымается меж холмами, и может быть, не мне будет дано видеть его восход из-за грани земли, из бездны темной и непознаваемой. Вероятно, что и я, как многие другие, умру, не дождавшись срока, который я видела с высоты. Но близок, близок он.
Немногие спутники мои, те, кто вместе со мною смотрел или только верил в мои виденья, на новом языке вспоминаю вас, и вы узнаете меня в новых одеждах: разлука не суждена нам.
И Ты, обрекший меня и утаивший явное, чтобы тайным осветить разум мой, не оставляй меня, когда длится земной закат, и не ослепляй взора моего, который прозрел по Твоей воле.

Руфь

Собирала колосья в подол,
Шла по жнивью чужому босая,
Пролетала над избами сел
Журавлей вереница косая.
И ушла через синий туман
Далеко от равнины Вооза,
И идет средь неведомых стран,
Завернувшись в платок от мороза.
А журавль, уплывая на юг,
Никому, никому не расскажет,
Как от жатвы оставшийся тук
Руфь в снопы золотистые вяжет.
Лишь короткий подымется день,
И уйдет хлебороб на работу,
На равнинах чужих деревень
Руфь начнет золотую охоту.
Низко спустит платок свой на лоб,
Чтоб не выдали южные косы,
Соберет свой разбросанный сноп,
Обойдет все холмы и откосы.
А зимою, ступив чрез порог,
Бабы часто сквозь утренний холод
На снегу замечали, у ног,
Сноп колосьев несмолотых…

Исход

И будет после того, излию от Духа Моего на
всякую плоть, и будут пророчествовать сыны
ваши и дочери ваши, старцам вашим будут
сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения.
И также на рабов и на рабынь в те дни
излию от Духа Моего.
Иоиль 2:28-29
Прочитал ли ты в Писаньи,
Во святых, старинных книгах,
Что стоит про наше время?
Наше время — на исходе.
Из сербской песни

[1]

Жить днями, править ремесло
Размеренных и вечных будней,
О, путь земной, что многотрудней,
Чем твой закон, твое число?
Мне дали множество имен,
Связали дух земным обличьем,
Но он сияющим величьем
Безмерных далей ослеплен.
И здесь, средь путников одна,
Я о путях не вопрошаю:
Широкая дорога к раю
Средь звезд зеленых мне видна.
Пусть яркий полог звезд высок,
Пусть мы без пищи и без крова, —
Лишь бы была душа готова,
Когда придет последний срок.
Еще не четок в небе знак,
Пророчество вещает глухо, —
Брат, верь: язык Святого Духа
Огнем прорежет вечный мрак.
Недолго ждать, уж близок час,
Взметает ветер пыль с дороги,
Мы все полны святой тревоги,
И вестники идут средь нас.

[2]

Отвратила снова неудачу,
Отвратила тяжкую беду.
Нет, я в этой жизни не заплачу, —
Как назначено, так и пойду.
Но бессмертьем очарована навеки,
Я творю лишь смертные дела,
Этим же путем проходят все калеки,
Эта же дорога к смерти всех вела.
Нам обещано бессмертье Богом,
Кровью он обет запечатлел,
Отчего же в совершеньи строгом
В этой жизни дан нам всем предел?
Отчего ж мы в вечность только верим
И так ясно видим наш конечный путь?
Разъяренным и безумным зверям
Разве можно в вечность заглянуть?
Бог, отдавши вечность, сердце вынул, —
Уголь пламенный в груди.
Господи, Твой мир на нас нахлынул,
Господи, веди!

[3]

Начало новых, белых лет.
Не ты ли, солнце, знак мне дало?
Разлить в зеленом мире свет, —
Торжественных времен начало.
Но мой язык, как прежде, нем,
Рука дороги не укажет,
Я в этот мир пришла не к тем,
Кого земная тяжесть вяжет.
Мне хорошо, мой дух распят,
И крест поднял меня высоко,
Крестов других, пройденных ряд —
Знак безначальности и срока.
Теперь, когда мой взор привык
Глядеть в лицо бесстрастно небу,
Пусть шепчет мертвенный язык
Иным страстям святую требу.

[4]

Снова здесь, среди мирских равнин
Я не затерялась, не исчезла,
Путь измерила ударом жезла,
Знаю, — он назначен, он один.
Помню, помню, знаю, что я мать,
И навек безмужняя невеста,
Укажи, земля, теперь мне место,
Где я буду в вечности лежать.
Холодом изранена душа,
И тяжелым сном томит усталость,
Не пьянит уж ни любовь, ни жалость,
Так кончаю путь я, не спеша.
У забывших цели ясен взор,
Тот, кто не надеется, спокоен,
И иных полей свободный воин,
Я смотрю в глаза судьбы в упор.

[5]

Какой бы ни было ценой
Я слово вещее добуду,
Приближусь к огневому чуду,
Верну навеки мой покой.
Пусть давит плечи темный грех,
Пусть нет прощения земного, —
Я жду таинственного зова,
Который прозвучит для всех.

[6]

Довольно. Все равно настанет час последний:
Кому ж звучат стихи? Кому звучат слова?
Наместо мудрости — таинственные бредни, —
И буду вновь вольна, и буду вновь права.
Взгляните пристально, — уж призрак между нами,
Всмотритесь, — на пути чуть виден тонкий след,
Прислушайтесь к стихам, — найдите меж словами
Еще не слышимый, еще нечеткий бред.
Мне радостно теперь: я знаю, час закатный
Поможет мне уснуть и все забыть, не знать,
О, только тот, кто шел дорогой безвозвратной,
О, только тот мог так томительно устать.
Не нужно больше слов. Я в этом пленном мире,
Как странник обнищалый, завершаю путь,
В последний час открыть глаза пошире
И грудью утомленной раз еще вздохнуть.

[7]

Надо мерно идти, не спешить,
Плечи давит тяжелая ноша,
А на сердце все тише, все строже.
Так ведет бесконечная нить.
И с пути повернуть мне нельзя,
И не жду средь забытых ночлега…
Мимо едет со скрипом телега,
А душа моя — Божья стезя.
Даже нынче не мучает страх,
Хоть со мной ты, неведомый, вместе,
Ты приходишь, ко мне — не к невесте, —
А к познавшей свой путь в небесах.
И мой дух так смиренен и строг,
Сердце больше земного не хочет,
Оттого, что мне тайна пророчит:
Близок белый, слепительный срок.

[8]

И за стеной ребенка крик,
И реки ветра под небесным сводом,
И меж камней пробившийся родник,
К которому устами ты приник, —
Все исчезает, год за годом.
Нежданно ослепил слепящий, яркий свет
Мой путь земной и одинокий,
Я так ждала, что прозвучит ответ,
Теперь же ясно мне, — ответа нет,
Но близятся и пламенеют сроки.
О, тихий отзвук вечных слов,
Зеленой матери таинственные зовы.
Как Даниил средь львиных рвов,
Мой дух к мучению готов,
А львы к покорности готовы.

[9]

День новый наступил суров:
Все те же мысли, те же люди,
Над миром вознесен покров,
Во всех — тоска о вечном чуде.
И близится звенящий миг
Стрелою, пущенной на землю,
Какой восторг мой дух постиг,
Каким призывам тайным внемлю.
Вонзилась острая стрела
В земное сердце, в уголь черный,
Чрез смерть дорога привела
К последней грани чудотворной.
И видит взор былые сны
И помнит все былые знаки,
И ворота уж не тесны,
Бросающие свет во мраке.

[10]

Только б смерть не изменила.
Буду жить и буду знать
Тайну жизни и греха.
Только б смерть не изменила, —
И тогда — невеста, мать, —
Встречу ночью Жениха.
Только б час настал последний.
В долгий путь теперь иду,
Надо мной не властен страх.
Только б час настал последний.
В самом сладостном бреду
Вижу спутников в гробах.
Верю, верю, — будет отдых.
Всем дорогам есть конец,
Жизнь ведет минутам счет.
Верю, верю, — будет отдых.
Смерть тяжелый мой венец
В час последний разобьет.

[11]

А когда прижала книзу длань,
Длань Отца, каравшего, как мститель, —
Сердце, тихим и безумным стань,
Вечный делатель и вечный зритель.
Так тяжел был миновавший день,
Помнить ли всю боль и все потери?
Врезанный в плечо мое ремень
Распущу у первой встречной двери.
Из дали, чрез голубой туман,
Распевает колокол негромко:
‘Не дошла ты до желанных стран,
И не упадет с плечей котомка’.
Тяжела земля мне в час глухой,
Как нести любовь, чужую ношу?
Этой ночью, гневной и лихой,
Я мой груз на перекрестке брошу.
Господи, кто слышит? Кто поймет?
Мне ль нести мою земную тяжесть?
На поля тяжелой длани гнет
Скоро, скоро черной тучей ляжет.

[12]

И стало темно в высоте,
За мглою, там правит Он суд.
К Нему по земной темноте
Два ангела душу влекут.
Упав с заповедных высот,
О, сердце, не зная, поверь:
Восток через бездну влечет,
Ничто не свершится теперь.
Назначил Господь миновать
Мне холод, и тьму, и холмы,
Как тяжко засов подымать,
Спускаясь до Отчей тюрьмы,
Принять предрешенную часть,
Познать мне назначенный грех,
И глубже, и ниже упасть
Людей всех и ангелов всех.
И мне ли незнающей быть?
И мне ль, уходящей от гор,
Сверкавшие сроки забыть
И синий небесный простор?
Иду, и туманы окрест,
Туманы слились в темноту,
Задернули пологом крест,
И вестников Божьих чету.
О, Господи, грех, — он мертвит,
Не дай умереть до конца.
За мглою, там рай Твой горит,
Там ждут неземного венца.
Как тяжка дорога к Тебе
Чрез искус забыть и уснуть,
Забыть о священной судьбе,
Уснуть, не вступая на путь.

[13]

Завороженные годами
Ненужных слов, ненужных дел,
Мы шли незримыми следами,
Никто из бывших между нами
Взглянуть на знаки не хотел.
Быть может, и теперь — все то же
И мы опять идем в бреду,
Но только знаки стали строже,
И тайный трепет сердце гложет,
Пророчит явь, несет беду.
Пусть будут новые утраты,
Иль призрак на пути моем, —
Все, чем идущие богаты,
Оставим в жертву многократы
И вновь в незримое уйдем.
Зачем жалеть? Чего страшиться?
И разве смерть враждебна нам?
В бою земном мы будем биться,
Пред непостижным склоним лица,
Как предназначено рабам.

[14]

Покорно Божий путь приму,
Забыв о том, что завтра будет,
И по неспетому псалму
Господь нас милует и судит.
Пусть накануне мы конца,
И путь мой — будний путь всегдашний,
И к небу мне поднять лица
Нельзя от этой черной пашни.
Не все ль равно, коль Божий зов
Меня застанет на работе?
И в будних днях мой дух готов
К преображенью темной плоти.

[15]

Схоронила всю юность мою,
Не нашла я, строитель, работу,
Ежедневную жизни заботу
Без печали и счастья пою.
И слова — ‘еще все впереди’ —
Заменились словами — ‘все было’.
Я скорбевшее сердце укрыла
Без любви у себя на груди.
В вышине проплывают года,
И душа ничего не забудет,
Только смерть не в прошедшем, а будет:
Уж известна моя череда.
И последний пред вечностью час
Обручит мою старость и детство,
Чую крыл золотистых соседство
На границе, единственный раз.
Тихо, дивно теперь умереть,
Отчего ж ты стоишь пред весами,
Вестник, посланный мне небесами?
Долго ль надо без скорби терпеть?
Крылья душу во мрак унесут,
Где рыданья, и скорби, и скрежет,
Вестник тихо пространства разрежет,
И начнется Божественный суд.
Знаю я, что не может с главы
Пасть без воли Твоей даже волос,
О, Судья, я довольно боролась, —
Не карай же безмерно рабы.

[16]

Кипит вражда, бряцают латы,
Кровавой раной зори в небе,
В цветах кровавых каждый стебель,
И близок, близок гость крылатый.
Вот жатвы, смятые врагами,
Вот, — на земле белеют кости,
И мы, сгорая в темной злости,
Их топчем конскими ногами.
И солнце, — пламеневший слиток, —
Погасло у последней грани,
Моря слилися в океане,
И свилось небо в пыльный свиток.
И женщина на льве пятнистом,
Гоня его ударом жезла,
Кометой огненной исчезла
За морем взрытым и бугристым.
Могилы древние открыты,
Настал последний, светлый холод.
Вот, Агнец-Бог за мир заколот,
Грехи былые Им избыты.

[17]

Тесный мир, вот гневный сев
Всколосился и разлил заразу.
Боле тучной жатвою ни разу
Не являлся людям Божий гнев.
Точно твердь поили не дожди,
А соленые Господни слезы,
Боронили молниями грозы,
Шли за плутом гневные вожди.
Ты послал, и мы Тебе покорны,
С этой жатвой все отдаст земля,
Все бери от чахлого стебля:
Все пропитанные кровью зерна.
В гневный год, к порогу Царства Славы
Жертвою хвалы восходим мы,
И звучат напутствием псалмы,
И блестят надмирной Церкви главы.
Духом приготовимся к исходу.
Возвещает все о сроках нам.
Верим Слову, вестникам и снам:
Ангел осеняет Силоам
И крылами возмущает воду.

Вестники

[1]

В окне взметнулся белый стяг зимы,
С полей далеких слышен звон метелей,
Так дни плывут, — неделя за неделей,
Путем незримым в даль уходим мы.
Я помню, помню меру и число,
Я помню вас, все спутники и братья,
Но не избыть мне древнего заклятья,
Очаг потух, забыто ремесло.
Я в путь пойду, и мерной чередой
Потянутся поля, людские лица,
И облаков закатных вереница,
И корабли над дремлющей водой.
Чужой мне снова будет горек хлеб,
Не утолит вода чужая жажды, —
Кто видел в небе вестников однажды,
Внимает медленным свершеньям треб.

[2]

Разве я знаю, что меня ждет?
Разве я вижу таинственный жребий?
Но снится и снится в пылающем небе
Надмирный, спокойный и вечный полет.
Мне снится дрожанье немеркнущих крыл,
Земля, за плывущими вдаль облаками,
Благословляю земными руками
Всех, кто живет и кто будет, кто был.
Ярки виденья, размерен мой шаг,
Сердцу грядущие чужды потери.
В чьи ж постучусь я закрытые двери?
Как угадаю, кто брат мой, кто враг?
Верю, надеюсь и знаю: придет
Час мой последний, и в откровеньи
Увижу ведущие к небу ступени,
Приму мой надмирный и вечный полет.

[3]

Верю, верю в ваши темные вещанья
В час, когда закат лилов,
Помню, помню проклятые обещанья
Несвершенных, давних снов.
Вестники мои, взметитесь в дали неба,
Возвестите взмахом крыл,
Что опять свершится вами в небе треба
Мертвым, тихим, тем, кто был.
И не веря в смысл свершенного обрядя,
Смысл, неведомый живым,
Мы увидим среди облачного ряда
Всех кадильниц алый дым.
В день грядущий дайте светлого причастья,
Дайте свиток всех чудес,
Чтоб узнала я под вашей мудрой властью:
Мертвый к радости воскрес.

[4]

Вестников путь неведом:
Где проплывут золотые моря,
Где за звериным следом
Будет вести огневая заря.
Но заревые знаки
Четко клеймят на земле все пути:
Птицы полет и злаки,
Знавшим нельзя от судьбы уйти.
Видевший зори — пленный,
Вестников знающий — на смерть идет.
Вечный и неизменный
Кружат над мертвой землею полет:
Ближе, и снова к небу,
Четки средь утренних облачных гряд,
Мертвым свершают требу,
Чтут неизвестный живущим обряд.

[5]

Это там вопрошали бойцы,
Там, где в час заревой
За высокой кормой
Ветер плачет:
‘Кто измерит дорогой концы
Нашей темной земли?
Кто опять корабли
В путь назначит?’
Ветром полны, дрожат паруса,
Ангел поднял свой меч,
Чтобы волны рассечь,
Показать корабельщикам дали.
И за ними летят небеса,
Точно алый покров.
Выплывая на лов,
Моряки ни о чем не гадали.
Вот они подплывают ко мне,
Полог неба высок,
А сыпучий песок
Острым мысом врезается в море.
И высокий трубач на корме
Зазывает трубой.
Отражает прибой
Распростертые зори.

[6]

От пути долины, от пути средь пыли
Далеко уводит светлый, звездный путь,
Пусть могилы вечны, пусть страданья были, —
Радость ждет могущих вниз к былым взглянуть.
И хочу исчислить, и хочу вернуть я
Радость горькую нежданных, быстрых встреч,
Вспомнить безнадежность, вспомнить перепутья,
Осветить былое светом звездных свеч.
Я плыла к закату, трудный путь был долог,
Думала, что нет ему конца,
Но незримый поднял мне закатный полог
И послал навстречу светлого гонца.
Я к нему в обитель тихо постучала,
Он открыл мне звездный, мой последний путь.
И настал конец, и близилось начало,
И сдавила радость мне тисками грудь.

[7]

Везде — обряд священной службы,
Всегда — мной деемая треба, —
Путь по назначенным следам.
Не разделю любви и дружбы,
Огня, пристанища и хлеба
Ни с кем, и все чужим отдам.
И холод душу не пугает,
И тайна не внушает страха,
Забыта мной ночная жуть.
А спутник тихий не узнает,
Как свился желтый столб из праха
И пересек спокойный путь.
Сосредоточенней, яснее
Глаза, измерившие дали,
И низок братский мой поклон,
Но я никак забыть не смею,
Как груды праха тучей стали
И полонили небосклон.
А в сердце тайная тревога
Лишь о тебе, мой спутник милый,
Ведь это час последний мой.
Пойми, — дорог у Бога много,
Под легкою землей могилы
Мне будет сниться твой покой.

[8]

В последний день не плачь и.не кричи:
Он все равно придет неотвратимо.
Я отдала души моей ключи
Случайно проходившим мимо.
Я рассказала, как найти мой клад,
Открыла все незримые приметы,
И каждый мне сказал, что он мой брат,
И всем дала я верности обеты.
Теперь томится дух — без сил и наг,
Теперь я только странник, тихий нищий,
В окно ко мне стучится злобный враг,
Чтоб я открыла дверь в мое жилище.
Да будет сердцу легок вечный путь,
Да будет пламенный закат недолог,
Найду и я в пути когда-нибудь
Нездешних солнц слепительный осколок.

[9]

На пыльной земле все то же,
Но я скитаюсь опять.
Вы не стали ни лучше, ни строже,
Но мне вас уже не понять.
Мой корабль озаряли дали,
И ближе казался срок,
Но паруса опали,
И не пылает восток.
И здесь, среди пыли дорожной,
Людей узнавая с трудом,
Мечусь я мечтою тревожной,
Ищу мой заброшенный дом.
Мои корабли все уплыли,
Далек огневеющий срок,
Усталая, жду я средь пыли
Земных, бесконечных дорог.

[10]

Разве можно забыть? Разве можно не знать?
Помню, — небо пылало тоскою закатной,
И в заре разметалася вестников рать,
И заря им пророчила путь безвозвратный.
Если сила в руках, — путник вечный, иди,
Не пытай и не мерь, и не знай и не числи.
Все мы встретим смеясь, что нас ждет впереди,
Все паденья и взлеты, восторги и мысли.
Кто узнает, — зачем, кто узнает, — куда
За собой нас уводит дорога земная?
Не считаем минут, не жалеем года,
И не ищем упорно заветного рая.

[11]

Белый голубь рассекает дали,
Пламенеет огненный язык,
Вот на всех челах Святого Духа
Видима кровавая печать.
Господи, глаза мои устали,
Дух к томленьям смертным не привык,
И звучат слова святые глухо.
Разве я могу Тебя познать?
Только б сердце растеклось рекою,
Только б раскололся мой сосуд,
Только б мне, потерянной и нищей,
В час грядущий пред Тобой упасть.
К неземному, вечному покою
Волны тихо душу унесут,
Причастит меня нетленной пищей
Утешителя благая власть.
Пусть теперь средь холода и вьюги
В пляске мечется моя душа,
Пусть пугает новая утрата,
Пусть затеряна я в белой мгле, —
Так замкнувшись в бесконечном круге
И напрасно плача и спеша,
Встретила дарованного брата,
Просвещенного крещеньем на земле.

Война

Аз же, внегда они стужаху ми, облачахся во
вретище и смирях постом душу мою, и молитва
моя в недро мое возвратится.
Пс 34:13

[1]

Нам, верным, суждена одна дорога,
Но разный труд, но разные дела.
Война к последним срокам привела,
И мы впервые видим, как нас много.
Не мучит память, не пугает кара:
Мы будем взвешивать тяжелый груз греха
Перед судом иного Жениха,
Спокойно ждать торжественного дара.
Принять последний час душа готова,
Крещеньем огненным просвещена,
А впереди крылатая Жена
По слову Иоанна Богослова.

[2]

Средь знаков тайных и тревог,
В путях людей, во всей природе
Узнала я, что близок срок,
Что время наше на исходе.
Не миновал последний час,
Еще не отзвучало слово,
Но видя призраки средь нас,
Душа к грядущему готова.
За смертью смерть несет война,
Среди незнающих — тревога.
А в душу смотрит тишина
И ясный взгляд седого Бога.
И ум земной уже привык
Считать спокойно дни и ночи,
Забыл слова земной язык,
И время жизни все короче.
Где ж обагрится небосклон?
Откуда свет слепящий хлынет?
Кто первый меч свой из ножен
Навстречу битве чудной вынет?

[3]

Напрасно путник утра ждет
И отдыха напрасно ищет,
Осенний ветр в ушах поет,
Осенний ветр меж прутьев свищет.
Родятся дети средь забот,
Отходят старцы средь тревоги,
Сменяет все минувший год,
А путник тайны ждет о Боге.
Открыть порывам ветра грудь,
Смотреть вперед с тоской упорной,
Быть может, встанет кто-нибудь
На поворот дороги горной.
И будет он, как пламя, чист,
И будет он, как смерть, спокоен,
И даст истлевший жизни лист
Иных полей священный воин.
И вострубит с конца в конец,
Совьется неба пыльный свиток,
И мук немеркнущих венец
Убьет всех дней моих избыток.
И будет долог Божий суд,
И жизнь пройдет ненужно, даром,
И ангелы в тоске замрут
Пред сокрушающим ударом.

[4]

Все горят в таинственном горниле,
Все приемлют тяжкий путь войны.
В эти дни неизреченной силе
Наши души Богом вручены.
Мы близки нетленнейшей Невесте,
И над каждым тонкий знак креста.
Пусть, приняв божественные вести,
Будет ныне наша смерть чиста.
Только в сердце тайная тревога —
Знак, что близок временам исход,
О, Господь благой, колосьев много:
Кончи жатвою кровавый год.
Возвести часы суда и кары
И пошли Архангела с мечом,
Верим, — очистительны пожары,
Тело в алый саван облечем.
Разве нам страшны теперь утраты?
Иль боимся Божьего суда?
Вот, благословенны иль прокляты, —
Мы впервые шепчем: навсегда.

[5]

Так затихнуть — только перед бурей,
Только зная, что настанет час.
Господи, в слепительной лазури,
Ты за что меня избрал и спас?
Изнемог мой край, войной смятенный,
Каждый верит в слово: смерть,
Шепчет мой язык, сухой и воспаленный:
Душу ангела умилосердь.
Знаю я, — не пламенем пожара
И не гибелью в боях Твоих детей
Начинается мучительная кара
Ангелом взметаемых плетей.
Пусть смеется не забывший смеха:
Время не ушло, но близок час суда.
Разве жизнь еще живых — помеха
Ангелу, что шепчет: навсегда?
Перед гибелью застыло время,
Дух мой в паутине тишины.
Медленно взрастает брошенное семя
Позабытой и глухой вины,
Медленно взрастает колос мести,
Медленно взмывает ангел Твой крылом:
Он поет еще таинственной Невесте
На равнинах битв последний свой псалом.
Гулкий час, но скоро на исходе,
Плоть живая, веруй и молись.
В притаившемся пред бурею народе
Поднят крест спокойный ввысь.

[6]

Не прошу Тебя: помилуй, не карай,
Мера боли все еще далеко.
Еле выплывает тонкий край
Солнца, что подымется с Востока.
Всех больных, безумных и калек
Принимает родина любовно,
Праведный и грешный человек —
Каждый — сын ее единокровный.
Ты же научи ее не знать
И не верить, что близка награда:
Только без надежды любит мать,
Ничего ей от детей не надо.
Эта кровь — не жертва для Тебя,
Милость Ты от нас хотел, не плату.
Только верю, — Твой конец, трубя,
Даст спасенье гибнущему брату.
Этих вот, усталых, успокой,
Милуй юных, исцеляй увечных.
Можешь Ты всесильною рукой
Показать сиянье сроков вечных.

Обреченность

А ты просишь себе великого: не проси, ибо
вот, Я наведу бедствие на всякую плоть, говорит
Господь, а тебе вместо добычи оставлю
душу твою во всех местах, куда ни пойдешь.
Иер 45:5

[1]

Не в пристани еще ладья,
А солнце близится к закату,
Мы ждем лишь милость, а не плату,
Лишь смерть на родине, Судья.
Но ночью налетит туман,
И волны унесут далеко, —
От смерти, солнца и Востока
К пределам мглистых, чуждых стран.
Ты запретил просить и ждать
Великих дел и дней великих,
Разбив наш челн, в пустынях диких
Ты кормщикам велел блуждать.
И Ты сказал: траву с полей
И плоть живую Я разрушу.
В добычу вам оставлю душу
На всех путях земли Моей.

[2]

Что скрыто, все сердце узнало,
И все поверяю достойным.
Дорога в метель увела.
Ах, если б могла, как бывало,
Поверить словам я нестройным
Иные пути и дела.
Средь холода вечной дороги
Сказать, что усталость земная
Земное мне сердце томит.
Что ангелы Божий строги,
Что в рощах небесного рая
Холодное пламя горит.
О Царстве пророчить мне больно
Тому, кто любимее мужа,
Кто спутник, и брат, и жених.
Напрасно шепчу я: довольно, —
Все та же звенящая стужа,
И так же все голос мой тих.
И ангелов грустные гусли,
И ветра унылые трубы
Звучат из седой глубины.
Расторгну ль запреты? Вернусь ли?
Как смогут холодные губы
Тебя целовать без вины?

[3]

Легкий час голубой,
От лучей на камнях позолота.
Наступает обещанный миг.
Ангел с гулкой трубой
Распахнул предо мною ворота,
Трепет радостный сердце настиг.
Средь спокойного бега планет,
В светлом рае, венчанна трикратно,
Вижу белый, холодный огонь.
На земле, средь тревоги и бед,
В ночь и мглу ускакал безвозвратно,
Разорвав удила, белый конь.

[4]

Смотрю на высокие стекла,
А постучаться нельзя,
Как ты замерла и поблекла,
Земля и земная стезя.
Над западом черные краны
И дока чуть видная пасть,
Покрыла незримые страны
Крестом вознесенная снасть.
На улицах бегают дети,
И город сегодня шумлив,
И близок в алеющем свете
Балтийского моря залив.
Не жду ничего я сегодня:
Я только проверить иду,
Как вестница слова Господня,
Свершаемых дней череду.
Я знаю, — живущий к закату
Не слышит священную весть,
И рано мне тихому брату
Призывное слово прочесть.
Смотрю на горящее небо,
Разлившее свет между рам,
Какая священная треба
Так скоро исполнится там?

[5]

За крепкой стеною, в блистающем мраке
И искры, и звезды, и быстрые знаки,
Движенье в бескрайних пространствах планет,
Жених, опьяненный восторгом и хмелем,
Слепец, покоренный звенящим метелям,
Мой гость, потерявший таинственный след.
Пусть светом вечерним блистает лампада,
Пусть мне ничего от ушедших не надо,
И верю: он песни поет во хмелю, —
Но песни доносятся издали глухо,
И как я дары голубиного Духа
Не с ним, не с ушедшим в веках разделю?
Мой дух истомился в безумье знакомом,
Вот кинул ушедший серебряным комом
В окно, и дорога в метель увела.
Смотрю за стекло: только звезды и блестки.
Он снова поет на ином перекрестке.
Запойте же золотом, колокола.

[6]

Не знаю, кто будет крещен
Последним земным крещеньем.
Навеки наш взор обращен
К блистающим нам извещеньям.
Но с кем мне дано пировать
На тризне по тленном величье?
Зеленую мать погребать
В последнем и смертном обличье?
Последние сроки горят
И мечется по небу вестник,
На мне белотканый наряд,
Я вестника светлого крестник.
Сжигает душистый елей
Чело мне помазаньем крестным,
Средь этих известных полей
Все сожжено неизвестным.
Мой колокол бьется: спеши
К причастью Божественной Плоти.
Я жду обнищалой души,
Зову к богоданной работе.
Он встанет, он встанет опять,
Уснувший с землей непробудной,
Чтоб воинский меч свой поднять
Для битвы священной и чудной.

[7]

Да, каждый мудр, и чудотворец каждый:
Всем вечным спутникам моим хвала.
Я верю: изойдет водой скала,
Когда мы будем погибать от жажды.
Я верю: мы идем, причастны чуду,
Единым словом можем вызывать
Небесных духов яростную рать.
Но знаю: я творить чудес не буду.
Зову, зову я пахаря от плуга,
И от возлюбленных — земных невест,
Зову поднять тяжелый крест,
Забыть отца, и мать, и друга.
И знаю я: рыбак оставит сети
На желтых берегах своей реки,
Все в путь пойдут: калеки, старики,
И женщины, и юноши, и дети.

[8]

В небе, угольно-багровом,
Солнце точит кровь мою,
Я уже не запою
Песни о свиданье новом.
Нет возврата, нет возврата,
Мы на кладбище чудес,
Видишь, омывает лес
Свой простор в реке заката.
Видны резко начертанья
Даже на твоем челе,
Все мы на одной земле,
Всем пророчило сказанье.
Вынимай уж нож точеный,
Жертвенную кровь пролей,
Кровь из облачных углей,
Вольный, вольный, обреченный.
Будь могучим, будь бессильным, —
Кровь твоя зальет закат
И венец земной, мой брат,
Заменит венцом могильным.

[9]

Я силу много раз еще утрачу,
Я вновь умру, и я воскресну вновь,
Переживу потерю, неудачу,
Рожденье, смерть, любовь.
И каждый раз, в свершенья круг вступая,
Я буду помнить о тебе, земля,
Всех спутников случайных, степь без края,
Движение стебля.
Но только помнить, путь мой снова в гору,
Теперь мне вестник ближе протрубил,
И виден явственно земному взору
Размах широких крыл.
Но знаю, — будет долгая разлука,
Неузнанной вернусь еще я к вам.
Так, верю: не услышите вы стука,
И не поверите словам.
Но будет час, когда? — еще не знаю,
И я приду, чтоб дать живым ответ,
Чтоб вновь вам указать дорогу к раю,
Сказать, что боли нет.
Не чудо, нет, мой путь не чудотворен,
А только дух пред тайной светлой наг,
Всегда судьбе неведомой покорен,
Любовью вечной благ.
И вы придете все: калека, нищий,
И воин, и мудрец, дитя, старик,
Чтобы вкусить добытой мною пищи,
Увидеть светлый Лик.

[10]

Меня не время утомило,
И руки могут сделать много,
Глаза не слепнут, чуток слух.
Но выжигает сердце сила
Ведущего к бессмертью Бога,
Его святой, мятежный Дух.
И как принять Его достойна?
Быть мудрою и быть безумной,
И петь внушенный мне псалом?
Земное сердце неспокойно,
Трепещет в небе Голубь шумный,
Блистает пламенным крылом.
Нет, не мои слова отныне,
Не этих рук прикосновенье,
Не мой земной смятенный ум,
А вестник неба и святыни,
Вкусивший тайны откровенья,
Предвечный, гулкий, вещий шум.
А надо мной все то же небо,
А рядом те же, те же лица,
Земля свой мерный круг ведет.
Как знать, где завершится треба?
Куда испуганная Птица
Направит завтра свой полет?

[11]

Прихожу к нищете и бездолью,
Всю прошедши дорогу греха,
Помнить мертвенный лик Жениха
Я могу только с тайною болью.
Как несутся года надо мною,
Сколько минуло горестных встреч,
Как могла я Твой облик сберечь,
Приближаясь навеки к покою.
И забыв имена и обличья
Всех, кто некогда мною владел,
С тайной болью я вижу предел,
Где Твое воссияло величье.

[12]

Вела звериная тропа
Меня к воде седой залива,
Раскинулась за мною нива,
Колосья зрелы, ждут серпа.
Но вдруг тропу мне пересек
Бушующий поток обвала,
За ним вода дробясь бежала,
Чтоб слиться с бегом тихих рек.
И я, чужая всем средь гор,
С моею верой, с тайным словом,
Прислушалась к незримым зовам
Из гнезд, берлог земных и нор.
Я слышала: шуршит тростник,
Деревья клонят низко ветки,
Скользит паук по серой сетке,
Так тайну тайн мой дух постиг.
Как будто много крепких жил
Меня навек с землей связало,
Как будто в бешенстве обвала
Мне рок свой образ обнажил.
И то, что знает каждый зверь,
Так близко мне, так ясно стало,
С событий пелена упала:
Судьба, закон, словам не верь.

[13]

Новых венцов не сковать,
Явленных волею Божей,
Скоро ль устанет блистать
Змей золотистою кожей?
Свился кольцом вкруг меня,
Смотрит в глаза не мигая,
В небе несется звеня
Птиц перелетная стая.
В море плывут рыбаки,
Закинуть за рыбою невод.
Куда ж я уйду от тоски
И от змеиного гнева?

[14]

Когда мой взор рассвет заметил,
Я отреклась в последний раз,
И прокричал заутро петел,
И слезы полились из глаз.
Теперь я вновь бичую тело,
Обречена душа, прости.
Напрасно стать земной хотела, —
Мне надо подвиг свой нести.
Мечтать не мне о мудром муже
И о пути земных невест,
Вот с каждым шагом путь мой уже,
И давит плечи черный крест.
Под ним паду. В дорожной пыли
Пойму, что нет пути назад,
Сердца безумные застыли
Под бременем земных утрат.

Спутники

[1]

Бездумное сердце не ищет тревог,
Не помнит разлуки,
Ведут мою лодку в кипучий поток
Спокойные руки.
Так громко поет и бормочет вода
И хлещет волною,
Так я без дорог, без пути, без следа
Приближусь к покою.
О, кто этот путь до меня проходил
К закату с востока?
Среди молчаливых, бескрестных могил,
В морях, одиноко.
И призрак-корабль над волнами встает
Крутою кормою,
И вечным призывом в туманы плывет,
К покою, к покою.
И кормщик тихий стоит у руля,
Я знаю: он видит,
Что скоро из моря иная земля
Навстречу к нам снидет.
Что скоро войдем мы в спокойный залив
И врежемся грудью
В раздолье сбегающих к берегу нив,
Причтемся безлюдью.

[2]

Как сладко мне стоять на страже,
Сокровище неисчислимо,
И я всю ночь над ним не сплю.
А мой маяк пути укажет
Всем рыбакам, плывущим мимо,
И между ними кораблю.
И тот, кто ночью у кормила
Ведет корабль средь волн и пены,
Поймет слепящий, белый луч.
Как много лет я клад хранила,
Без горечи, без перемены
С крестом носила ржавый ключ.
Тремя большими якорями
Корабль в заливе будет сдержан,
Чтобы принять тяжелый груз.
Какими он проплыл морями?
В какие бури был он ввержен?
Где встретил мертвый взгляд Медуз?
Но кормщик тихий не расскажет,
Куда теперь дорогу правит,
Не разомкнет спокойных уст,
Мой клад канатами увяжет
И ничего мне не оставит, —
Я только страж, вот дом мой пуст.

[3]

Медленно пламень погас.
Я ль не искала упорно
Взгляда невидящих глаз?
Перед тобой столько раз
Я ль не склонялась покорно?
Млечный, таинственный путь
Дымится в безоблачном небе.
Ушедшим с него не свернуть.
Мне страшно на звезды взглянуть,
Увидеть назначенный жребий.
Лаврентия льется поток,
Доколе звезда не скатилась,
Шепчу, чтоб исполнился срок,
Чтоб ты преступил мой порог,
Чтоб сердце, как некогда, билось.
Потом я могу вспоминать,
Чтоб медленно пламя погасло,
И трепетно, схимница-мать,
В светильник свой вновь наливать
Неугасимого масла.

[4]

Снова можно греться у печей,
Вижу, — на неясном языке
Сложены слова среди огня.
Я на утре трудового дня
Помню, как шептал он вдалеке,
Верю в силу клятвенных речей.
Тот же сон в младенчестве томил,
Треск от дров и солнца полоса,
Удлинившая квадраты рам,
В каждом деле, непонятном нам,
Совершались часто чудеса,
Не было на кладбище могил.
И не в нашей силе воскресить
И прочесть священные листы,
И не так теперь горят дрова,
Только есть волшебные слова:
Строят через пропасти мосты,
Связывают порванную нить.

Искупитель

[1]

Как тяжко на пути земном,
Среди туманов бездорожья
Услышать имя, имя Божье,
И тосковать о нем одном.
Но принимать мой дух готов
Писанье, — людям Божью ласку, —
О том, как на пути к Дамаску
Услышал Савл Господний зов.
И зрячий, он тогда ослеп,
Чтоб видеть мир преображенный,
Упал, крещеньем пораженный,
Чтобы вкусить причастья хлеб.
Забыв гоненья и вражду,
Позвал Господь слепого: Павел.
Мой дух к Дамаску путь направил
И зова Божьего я жду.

[2]

И жребий кинули, и ризы разделили,
И в час последний дали желчи мне испить.
О, Господи, Ты знаешь, я ли буду в силе
Своею волей ужас смерти победить?
Внизу глумится над моим мученьем воин,
Собрались люди у подножия креста,
Сочится кровь из ран моих, а дух спокоен,
Ночь многозвездная глубока и чиста.
Земля уснула, месяц стал дугой щербатой.
И вот с последней и предсмертной высоты
Везде мне видимы, забытой и распятой,
Такие, как и мой, проклятые кресты.

[3]

Какие суровые дни наступили:
До дна мы всю горькую чашу испили
И верим, что близок блистающий срок.
Господь мой, прими же теперь искупленье:
Не в силах нести мы былое томленье
Средь новых и грозных тревог.
О, черный Твой крест, он нас мучит и давит,
Молитва и пост от страстей не избавит,
Бездумное сердце не хочет забот.
И час отреченья все ближе и ближе,
О, знающий тайны, Ты видишь: приди же,
Единый и верный оплот.
Горим, рассветает, и мы не сгораем,
Плененны забытым, неведомым раем,
Мы видим везде его призрачный свет.
Придет Искупитель? Иль будет все то же?
Я вижу, Ты смотришь спокойней и строже,
Так, знаю: надежды нам нет.

[4]

Ветер плачет в трубе,
Ангел скрывает лик,
Дым воздыханий достиг,
Боже Владыка, к Тебе.
Погребаем Тело Иисуса.
Хлеб с Твоих нив и вино —
Сыновнее Тело и Кровь,
Жертвенная любовь,
Сердце обагрено.
Погребаем Тело Иисуса.
Вечная Дева и Мать
И тайновед Иоанн
Склонились у ран,
Пришли погребать.
Погребаем Тело Иисуса.

[5]

Волосы спускаются на лоб,
С язвами кровавыми ладони,
Кровь с водой сочится из ребра.
Господи, Ты там, на Отчем лоне,
Сделай так, чтоб опустел мой гроб,
Гроб мой из литого серебра.
Холодом измучена душа,
Крест Твой, — он навеки обрекает,
И его душе забыть нельзя.
Разве кто-нибудь из верных знает,
Как ведешь Ты мерно, не спеша,
Вечная, единая Стезя.
Искупитель! Смертью смерть попрал,
Древний враг бессилен и поруган,
Побежденный, прячет жало ад.
Отчего ж мой дух земной испуган?
Неужели час чудес настал?
На земле ль уже священный град?

[6]

Избороздил все нивы плуг.
Борозды, как земные ребра,
Обнажены трудами рук
Мозолистых, Оратай добрый.
И вновь сегодня, как всегда,
По пастбищу, сквозь дождик частый,
Медлительно идут стада
Овец и коз, о добрый Пастырь.
Вдали, в монастырях Твоих,
Собралось тихих братьев трое,
А Ты четвертый был средь них, —
Незримо вел часы покоя.
На всех излучинах дорог,
На перекрестке всех тропинок
Встречается распятый Бог,
Как тихий странник, или инок.
О всех обидах и ярмах
Душа не вспоминает наша,
Когда блеснет в Его руках
Глазам бескровной Жертвы чаша.

[7]

Совершится священная встреча
На земле оскуделой и нищей.
Покидаю земное жилище,
Потому что познавший — предтеча,
Ухожу я в пустыню, далече,
Без питья, и одежды, и пищи.
Слышу звуки голодного писка
Всех птенцов, что оставлены в гнездах,
Ночью небо в рассыпанных звездах
Над пустыней склоняется низко.
Я пришла, чтоб закончить мой искус
Здесь, где сух и томителен воздух.
Заколите для гостя ягненка
И зовите на праздник субботний
Всех, кто был Ему верный работник.
Зов несется протяжно и звонко.
Примет старца, калеку, ребенка,
Грешниц, нищих, — неведомый Плотник.

[8]

Огнем Твоим поражена,
В путях навек Тебе покорна,
Я только слабая жена,
Твоя ж дорога чудотворна.
Но Ты меня послал призвать
Всех заколдованных метелью,
Я к ним в дома вхожу, как мать,
Шепчу зарок над колыбелью.
Меня прогонят снова прочь
Их жены, матери и сестры:
Зачем со мной земная дочь?
Не плачу я от боли острой?
Поймите, нечему болеть:
Ведь вместо сердца уголь черный.
Закинул Бог на землю сеть, —
И я в ловитве чудотворной.
Пред вами не моя вина:
Чужую власть я завершаю.
Я — только слабая жена,
Его ж пути приводят к раю.

[9]

Под бременем Божьего ига
Мне даже устать нельзя.
Раскрыта священная книга,
Меж строчек — моя стезя.
Я вижу, как древних пророков
Исполнены все слова,
И знаю сверкающих сроков
Законы, нужду и права.
И вестник неведомых тайн
Сияет уже вблизи,
А я все в пыли у окраин
Моей богоданной стези.
Сегодня все мертвые встали
И обгоняют меня,
Живые, вы не угадали
Все признаки Судного дня.

[10]

Бодрствуйте, молитесь обо мне,
Все, держащие души моей осколок,
Ныне час настал, и путь уже недолог,
Все свершается, что виделось во сне.
Дух в томленье смертном изнемог,
Братья крепким сном забылись,
Час настал, дороги завершились,
И с душой моею только Бог.
Господи, мне страшно пред Тобой предстать:
Как вкусить, заблудшейся и нищей,
От Твоей всегда нетленной пищи?
Как принять Твою мне благодать?

[11]

Господи, средь звезд, Тебе покорных
И блюдущих строго череду,
Как же я мою звезду найду,
Знаменье деяний чудотворных?
Все знакомым вознеслись узором,
И напрасно ожидает глаз
Ту, что просияла в первый раз,
Что видна лишь просветленным взорам?
Неужели на земле усталой,
Где мой дух томится, наг и нем,
Высится священный Вифлеем
И окрашен путь звездою алой?

[12]

На праздник всех народов и племен
Ты тоже, мой народ богоизбранный,
Придешь, как шел, нищ и с котомкой странной,
Еще не свят, еще не искуплен.
В родные борозды бросая сев,
Трудился без вопроса, без отказа,
Но по полям твоим прошла зараза,
И все смешал нежданно темный гнев.
Ты мздовоздатель волею судьбы,
Даны тебе весы, дана секира, —
И с грешных плеч срывается порфира,
И рубятся старинные гербы.
Так ты готовишься, чтобы предстать на суд.
С тобой приблизятся к подножью трона
Все слуги вражьи мстителя дракона
И подвиг твой пред Богом проклянут.
И скажут: ‘Нивы больше не родят,
Амбары пусты и не пашут сохи
Ленивых пахарей, что просят крохи,
Одев на плечи нищенский наряд’.
И дальше: ‘Ты вручил им суд и меч,—
Они ж не различают зла от блага,
Идут, как велено, не прибавляя шага,
Чтоб от огня соседний дом сберечь.
Их укачали средь родных равнин
Пестуньи старые, седые вьюги,
До смерти — дети, не ищи заслуги
В смиренье или вере, Господин’.
И ясноглазый выступит старик
И скажет: ‘Боже, прав он: мы не знаем,
Чем оправдать себя пред светлым раем,
Никто из нас и правду не постиг.
Когда велел Ты, мы растили хлеб,
Чтоб было чем кормиться детям, женам,
Потом судили по Твоим законам,
Не знаем как: ведь каждый в мире слеп’.

[13]

Премудрый Зодчий и Художник,
Сын вечно вечного Отца,
Христос, мой Подвигоположник, —
Не видно дням земным конца,
И этот мир еще ни разу
Мне родиной второй не стал,
И дух лишь тления заразу
С горячим воздухом вдыхал.
Отдавши дни глухой заботе,
Следя, где сеет зерна тать,
Преображенья темной плоти
Мучительно и трудно ждать.
Но память сберегла обеты
И слово тихое: смирись,
И на пути земном приметы
Дороги, что уводит ввысь.

Преображенная земля

[1]

Взлетая в небо, к звездным млечным рекам,
Одним размахом сильных белых крыл,
Так хорошо остаться человеком,
Каким веками каждый брат мой был.
И в даль идя крутой тропою горной,
Чтобы найти заросший древний рай,
На нивах хорошо рукой упорной
Жать зреющих колосьев урожай.
Читая в небе знак созвездий каждый
И внемля медленным свершеньям треб,
Мне хорошо земной томиться жаждой
И трудовой делить с земными хлеб.

[2]

Рано стало темнеть,
Этот год трудовой на закате.
О земной ли заплачу утрате?
Иль боюсь умереть?
Догорает закат.
На душе с каждым часом все тише,
Лишь комар зазвенит, или мыши
У окна прошуршат.
Научила нас мать
Собирать уж умершие корни,
День от дня безответней, покорней,
Мы умеем не ждать.
И с какою тоской
Мы бросаем заветные зерна,
Принимаем бездолье покорно,
Верим в вечный покой.
А вечерняя жуть
Паутиной заткала нам очи.
Хорошо средь медлительной ночи
Все забыть и уснуть.

[3]

Дух мой, плененный неведомой силой, —
Сном или бредом, —
Уводит из жизни, и тленной и милой,
Таинственным следом.
Родимый язык мой, — от предков наследство, —
Звучит мне невнятно,
И все, что любила я с первого детства,
Душе непонятно.
Но недра земли, и высокие горы,
И звери, и злаки,
Морские пучины и неба просторы —
Все тайные знаки.
И знакам таинственным чутко я внемлю,
В душе сочетая
Усталую, тихую, черную землю
С равнинами рая.

[4]

И около спокойной смерти стоя,
Душа не перестала улыбаться.
Я верю, что пути все завершатся,
Что ищем мы последнего покоя.
И помню, как покрыл меня крылами
Иных полей, кровавых, тихий воин,
С тех пор мой шаг размерен, взор спокоен,
С тех пор я лишь недолгий гость меж вами.
Круговорот души, года в мгновенье,
Рожденье, смерть, пути земли в эфире,
И грех земной, — на вольном сердце гири, —
Все только отраженья, только тени.
И не спешу идти я, с роком споря,
И жизни ноша тяжкая легка мне,
И как родник, пробившийся из камня,
Я воды донесу к просторам моря.
И житница небес, — зеленая планета,
И вечный свет созвездий, бледных блестков,
Восторг пути, восторги перекрестков, —
Вот книга бытия, слова завета.

[5]

За тонкою перегородкой
Так ясно слышен тихий бред.
В такую ночь от слез и бед
Не охранит и образ кроткий.
На жизни легкой и короткой
Лежит неизгладимый след.
Что шепчет он, сосед незримый?
Ночную мудрость не узнать,
Мне снова надо утром встать,
Пройти опять без боли мимо,
Ты можешь быть неумолима,
Моя земля, — и враг, и мать.
И снова шепот слышен слева,
В ушах звенит, звенит покой.
Мать в жизнь ввела меня слепой.
Покинув тишь родного чрева,
Я слышу ночь без сна и гнева,
А днем иду своей тропой.
Вся спутана твоим покровом,
Вся предана твоей судьбе, —
Я знаю, — нищей и рабе
Дано дышать пространством новым
И быть водимой тихим словом:
‘Одним — покорность, — не тебе’.

[6]

Небесного веретена
Свет, как тончайшая пряжа,
Скоро вдоль комнаты ляжет
Косыми лучами луна.
Точит медлительный век
Та же, все та же работа,
Вижу или снится, что кто-то
Лунный поток пересек?
Слышу иль кажется мне,
Что кто-то вступил на ступени?
Причудливо черные тени
Всплывают на лунной стене.
И шепчет, и шепчет в тиши,
Склонился седыми крылами:
— ‘Я здесь, на земле, между вами,
Довольно работать, спеши’.
— ‘Я рада, я рада, Господь,
Надеяться сердце устало,
Но как мне, еще не узнала,
Предутренний сон побороть.
Впервые в священную явь
Облекся чуждавшийся плоти,
К иной, несказанной работе
Ты путь мой сегодня направь.
Уколов на пальцах не счесть,
И пряжи готовой не смерить,
Как больно и дивно мне верить
В Твою несказанную весть’.
На улицах сонный покой,
Часы разогнали дремоту.
Берусь я опять за работу
Привычной и верной рукой.

[7]

Полей Твоих суровый хлебороб
В вспоенной потом борозде не волен,
На благовест далеких колоколен,
Оставив плуг, перекрестит он лоб.
Как велено, как надо, бережет
Наследственную колыбель-могилу,
В полях по каплям источает силу,
Трудами приближая Твой приход.
Уж побелел на нивах урожай,
И с неба серп для скорой жатвы брошен,
Пока не будет каждый колос скошен,
Не спустится на землю тихий рай.
А взявший плуг не смотрит пусть назад:
Его трудом не быстро зреют сроки.
У виноградаря налились соки
В готовый для точила виноград.
И нам повелено, и мы берем
Свой плуг, как два прилежных хлебороба,
С трудами мы смиренно примем оба
Надежд и клятв торжественный ярем,
Мы примем, чтоб нести его до гроба,
До встречи с Косарем.

[8]

Земле все прегрешенья отпустили
Лукавых помыслов, и дел, и слов,
Лежит крыло Твоей епитрахили —
Снег, — нежно голубеющий покров.
Вся в смерти, а лукавое и злое
Исчислено и отдано на суд,
От голубого вечного покоя
Лишь отделяют несколько минут.
Как шелестят Твоей одежды складки,
О отпускающий грехи Судья,
К умершим подплывет дорогой краткой
В лазури нежной белая ладья.
Ты, Господи, вручил ключи от Царства
Умелым кормщикам, мы будем там,
Лишь бы смиренно претерпеть мытарства
И дать свой труд родимым бороздам.
Кто соберет посеянные зерна?
Умрет земля и сеятель умрет.
Мы можем ждать бездумно и покорно,
Что наша лодка уплывет вперед.

[9]

На востоке — кресты и сиянье,
Здесь — нельзя темноты превозмочь.
У тебя попросить подаянья
Хочет, родина, блудная дочь.
Все растрачено, нету заслуги
Не запятнанной темным грехом,
Лишь пестуньи родимые, вьюги
Ждут венчанья еще с Женихом.
Но кольца моего уж не надо
Жениху пяти праведных дев,
В брачном доме сияют лампады,
В свете утра слегка пожелтев.
Как недолго я верность хранила:
В ночь недужную свет мой погас,
И исчезла заветная сила
Пред рассветом, в торжественный час.
Где ты, родина-мать, затерялась?
Ни в одной не сказали избе,
Как ждала ты меня, не дождалась
И вручила с молитвой судьбе.
Птица крикнет, бегу от испуга.
В снеге вязну, нельзя не устать.
От Сибири до самого юга
Снеговая раскинулась гладь.
Только мимо равнины безлесной
Часто, часто бегут поезда,
Да горит на границе небесной
Красным светом фонарь иль звезда.
Да в деревне уснувшей, в соседстве,
Заливается пес до утра.
О твоем ли заплачу наследстве,
Что развеяли в степи ветра?
Люди, спутники, землю измерьте, —
Все равно не найти тишины,
Все равно мне не встретить до смерти
Друга, сына родимой страны.

[10]

От ангелов Ты умалил
Немногим нас, Тебя мы знаем.
И связаны холмы могил
С Твоим неизреченным Раем.
Но только в ночь приходит тать,
Чтобы взглянуть на всходы плевел,
Как страшно, мы могли узнать, —
Ты грозен в правосудном гневе.
И чуя Твой грядущий гнев,
Мы отделяем от пшеницы
Руки проклятой черный сев,
Чтоб быть готовыми к деннице.
И только брат, что младше нас,
Поет Тебе молитвы звонко:
Он заколол (в который раз?)
Тебе субботнего янгенка.
Он говорит, глядясь в туман:
‘Вы видите Господни ризы?
Идет Господь из дальних стран,
Покрыт налетом пыли сизой’.
И мы спешим сложить в костер
Все вырванные нами корни.
Господь грядущий распростер
Над нами тишь равнины горней.

Последние дни

Кто так слеп, как раб Мой, и глух, как вестник
Мой, Мною посланный? Кто так слеп, как возлюбленный,
так слеп, как раб Господа?
Исайя 42:19
…И не постигнешь синего Ока,
Пока не станешь сам, как стезя.
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь
И не поблекнешь, как мертвый злак.
Блок ‘Нечаянная радость’

[1]

Господи, душе так близки чудеса.
Нивы и волов с скрипучими возами,
Алую лампаду перед образами
Ныне окропила тихая роса.
И волы, и нивы, и голодный пес,
Сумрак в комнате и алая лампада, —
Все мне говорит: душе смириться надо,
Чудо тихое грядущий день принес.
Господи, не Ты ли сам острил мой плуг?
И не Ты ль всегда вонзал мою лопату?
И не Ты ль ответил страннику и брату:
‘Раздели со мною кров и пищу, друг?’
Господи, не оставляй меня в ночи,
Утомленною, голодной и босою,
Окропи меня прохладною росою,
В душу, как усталый путник, простучи.

[2]

Встает зубчатою стеной
Над морем туч свинцовых стража.
Теперь я знаю, что я та же
И что нельзя мне стать иной.
Пусть много долгих лет пройдет,
Пусть будет волос серебриться, —
Я, как испуганная птица,
Лечу, и к дали мой полет.
Закатом пьяны облака,
И солнце борется с звездою,
Над каждой взрытой бороздою
Все то же небо, так века.
И так века взрывает плуг
Усталые от зерен нивы,
И так века шумят приливы,
Ведет земля свой мерный круг.
И так же все, закрыть глаза,
Внимать без счастья и без муки,
Как ширятся земные звуки,
Как ночь идет, растет лоза.
Идти смеясь, идти вперед
Тропой крутой, звериным следом,
И знать, — конец пути неведом,
И знать, — в конце пути — полет.

[3]

Не надо всех былых времен,
И новых знамений не надо,
В тисках работы дух пленен
Здесь, на полях земного сада.
Я выполняю Твой урок,
Бог многомилостивый, щедрый,
Ты Сам назначил долгий срок
И углубил земные недры.
Я верю, — в дни, когда Ты Сам
Трудился здесь, как скромный плотник,
Тобой приближен к небесам
Был каждый брат, — земной работник.
Ты освящаешь ремесло
Трудящемуся тихо брату,
И челн, и сети, и весло,
Соху, рубанок и лопату.

[4]

Много путников прошло, не постучалось,
Многим я сама навстречу выходила,
Но опять свершалось все, как прежде.
Рассветало, скоро ночь кончалась,
И меня звала неведомая сила
День от дня к покою и надежде.
Уж с полей весь хлеб свезен и смолот,
Пыль свивается туманом на дороге,
Желтая заря горит за облаками.
Может быть, когда настанет холод,
Постучится в дверь ко мне убогий
Посиневшими от холода руками.
Голуби не водятся под крышей,
И не слышно на дворе моем собаки,
Горный дом давно уже заброшен.
Знаю я, что там, поднявшись выше,
Видны над жильем забытым знаки,
Осенью, когда последний колос скошен.

[5]

Вновь плен томительный, и вновь
Душе и жизнь, и смерть далека,
А с осиянного востока
Всплывает солнце, — гнев и кровь.
Молчи, молись, забудь, не знай,
Склонись, бездумный, ниже, ниже,
Тяжелый ветер тихо лижет
Твоей одежды пыльный край.
Да не вменится темный грех
Тому, кто испытал соблазны.
Влекомы мы дорогой разной,
Но оба мимо тех же вех.
И над тобой ли плакать мне,
Поверившей в твой светлый жребий?
Смотри: на этом мутном небе
Всплывает солнце в вышине.

[6]

Донесу мою тяжкую ношу,
Потому что Ты это велел,
Груз томительных, будничных дел
До последнего часа не брошу.
Повелел Ты измерить дороги
И всю черную землю вспахать,
Как же руки тут смогут устать
И в колючках израниться ноги?
В черных глыбах заветные зерна,
Не исчислен еще урожай,
Вижу в снах Твой сияющий рай,
И проснувшись, всему я покорна.
И работая, жду я заката,
Чтобы больше не видеть восход,
Чтобы больше не числить забот
И понять, что мне нету возврата.

[7]

Тружусь, как велено, как надо,
Ращу зерно, сбираю плод.
Не средь равнин земного сада
Мне обетованный оплот.
И в час, когда темнеют зори,
Окончен путь мой трудовой,
Земной покой, земное горе
Не властны больше надо мной.
Я вспоминаю час закатный,
Когда мой дух был наг и сир,
И нить дороги безвозвратной,
Которой я вступала в мир.
Теперь свершилось: сочетаю
В один и тот же Божий час
Дорогу, что приводит к раю,
И жизнь, что длится только раз.

[8]

Куда мне за вами лететь
Средь облачных гряд?
Засохшую, черную ветвь
Огнем попалят.
И только принесшая плод
Останется здесь.
Времен незаветный исход
Свершается весь.
Под облаком, как журавли,
Летите на юг,
Среди богоданной земли
Свершайте свой круг.
А мне мое поле пахать
И травы косить,
И в небе увидевши рать,
За нею следить.
Кричат, словно сеют свой яд,
Зовут и зовут.
Нам разный назначен обряд:
На нивах мой труд.

[9]

В земную грудь войти корнями,
Земной корнями выпить сок
И мерить время только днями,
Забыть, не знать, что близок срок.
Так. Пусть ведет опять дорога
За грань небес, к иной звезде, —
Прозябнут зерна, — много, много,
Во взрытой, черной борозде.
И пусть простор земной, нам тесный,
Минутой больно сдавит грудь, —
В простор иной, в простор небесный
Не повернет тоска наш путь.
Земные дети, плоть от плоти,
Поток земных, единых сил,
Мы спали с ней в ее дремоте,
Земной нас голос разбудил.
Питая всех деревьев корни,
Лелея зерна средь полей,
О мать, ты солнца чудотворней
И звезд пылающих мудрей.

[10]

В небо, к стаям ястребиным,
В море, к волнам на простор,
К хлебным золотым равнинам
Или в синий сумрак гор, —
Да, куда тропа земная
Ни вела б меня теперь, —
Я сынам земным родная,
Брат мне — каждый дикий зверь.
В небо чуждое не манит
Путь к пылающей звезде:
Здесь зерно звездою канет
В каждой взрытой борозде.
И земля, — но не планета,
А земной единый мир, —
В синий плащ небес одета,
Будет править долгий пир.

[11]

Наложили на душу запрет
И сказали: живи же.
И к земле наклоняюсь я ниже,
Забываю слепительный свет.
День за днем исчезает вдали,
Именуется год урожаем,
Я и братья с трудом обнажаем
Острым плугом глубины земли.
Тот, Кто солнце зажег в небесах,
Оросил наши нивы так щедро,
Бросил зерна в заветные недра, —
Нам не явлен еще в чудесах.
Но меж строчек и слов Его книг,
В череде этих ясных событий,
Светлый путь бесконечных открытий
Дух мой с трепетом сразу постиг.
Принимаю с любовью мой дом
За земною оградою сада,
Потому что я знаю: так надо,
Чтобы все сочеталось в одном.

[12]

Рядом пономарь горбатый
Каждый час звонит в колокола,
Чтоб дорога вдоль по ниве сжатой
К нам усталого на отдых привела.
К пристани привязаны канаты,
И на привязи — корабль без парусов,
Будто пленный воин, снявший латы,
Будто страж, что к бою не готов.
Колокольного тоскующего звона
И прибоя волн душе не перенесть,
Боже, верю я, — во время оно
Этим же путем пришла святая весть.

[13]

Пусть будет день суров и прост
За текстами великой книги,
Пусть тело изнуряет пост,
И бичеванья, и вериги.
К тебе иду я, тишина,
В толпе или на жестком ложе,
За все, где есть моя вина,
Суди меня, Единый, строже.
О, Ты — спасенье, Ты — оплот,
Верни мне, падшей, труд упорный,
Вели, чтобы поил мой пот
На нивах золотые зерна.

[14]

Вечером родился человек,
Ночью мать пошла искать дороги,
И фонарь в руке ее погас.
Спутники же — несколько калек,
Нищий старец, тихий и убогий, —
Ждали, что придет рассвета час.
Спал ребенок у родной груди,
Теплыми лохмотьями укутан,
И во сне размеренно дышал,
Старец шел с клюкою впереди
И ворчал, что путь в горах запутан,
Что не видно света между скал.
А когда они устали ждать
И пылало солнце на востоке, —
Спали все: калеки и старик,
Под скалою задремала мать,
Но нарушив их покой глубокий,
Прозвенел младенца первый крик.

[15]

Испытал огнем, испытывай любовью
И земным трудом.
Все мои дела стремятся к славословью,
Песни — об одном.
Откопаю клад земной моей лопатой,
Долог будет труд.
Неужели мне, всесильной и крылатой,
Числить ход минут?
Там, в горах, могла я близко видеть сроки
И пространств не знать,
Здесь, где я случайный путник одинокий,
Надо долго ждать.
Научи меня словам земным, забытым,
Чтоб и чуждой, — мне,
Видеть над сокровищем, в земле зарытом,
Солнце в вышине.

[16]

От будничной житейской суеты,
От помыслов слепых и суеверных
Иду туда, где расцвели цветы
Житья святых, пророков, старцев верных.
Лежат оковы на моей гордыне,
Я помню, — лапами взял камень лев,
Чтоб облегчить Петра, прожившего в пустыне,
Когда его терзал суровый княжий гнев.
И князь, увидя, как покорно звери
Идут из нор своих на старца зов,
Припал к нему, моля о новой вере,
Обогатив собою Божий лов.
Так некогда здесь на земле неплодной
Цвела цветами мучеников кровь,
Лизал их раны дикий лев голодный,
И к муке шли они с душой свободной,
Как Божьей милостью пойдем мы вновь.

[17]

Еще остановилась на пороге,
Вот эти стены, лица, образа,
Уже не видят более глаза,
Но я прощаюсь с ними без тревоги.
А там, далеко, пробегает рощи
Целебных, освященных вод родник,
Показывает в клобуке старик
В тяжелых раках праведников мощи,
И за стеклом лежащие вериги,
И хижину, где жил святой,
В прозрачных каплях свечки восковой
Страницы желтые священной книги.
Там приложившись ко святым иконам,
Услышав шелесты старинных риз,
Спущусь через лесок к оврагу вниз,
Где жмется келья к побуревшим склонам.
Восток пожаром хочет разгореться,
В соседних деревнях уж скоро день начнут.
Лишь бы припомнить все и дать на суд
Ушедшего от мира сердцеведца,
Усталость, слабость, гордость, безразличье,
Ненужных дней, лукавых мыслей круг.
Он слушает слова, как старый друг,
Он полон весь смиренного величья.
Как верится, что здесь ключи от Царства
Оставил, уходя, страдающий Господь.
Старик поможет молча побороть
Грядущих дней грядущие мытарства.

[18]

Освяти нам темное житье,
Темный труд над этой скудной пашней,
Божье Тело — истинная Брашна,
Кровь Твоя — неложное Питье.
Рук мозолистых, упорных труд
Будет ремеслом благословенным,
Эти нивы с трепетом священным
Хлеб с вином для Жертвы принесут.
И покажут путь к иным мирам
Сонмы ангелов в Твоем жилище.
С верою приступим к Божьей пище,
К Духа голубиного дарам.

[19]

Наше время еще не разгадано,
Наши дни — лишь земные предтечи,
Как и волны душистого ладана,
Восковые, горячие свечи.
Но отмечены тайными знаками
Неземной и божественной мощи
Чудеса, что бывают над раками,
Где покоятся древние мощи.
Над святыми владыками добрыми,
Над лежащими тихо костями,
Встал Распятый с пронзенными ребрами,
А ладони пробиты гвоздями.
И ему голытьба деревенская
Ставит свечи и служит молебны,
И раскинула Церковь Вселенская
Над Россией покров свой целебный.
Но поклоны и знаменья крестные
И душистый, синеющий ладан —
Только путь в небеса неизвестные,
Где наш жребий решен и угадан.
И дары, что в дороге растратили,
И грехи, что согнули нам спину, —
Все расскажут Отцу предстоятели
И поведают Духу и Сыну.
В рощах рая Его изумрудного
Будет каждый наш помысел взвешен.
Кто достигнет мгновения судного
Перед Троицей свят и безгрешен?

[20]

Все говорит мне: тяга лет
И детских помыслов утрата, —
Что солнечный померкнет свет
И что придет за все расплата.
Предвидя сроки мятежа,
Забыв о вековой работе,
Мы лишь слепые сторожа
Темницы нашей, темной плоти.
И не дано нам побороть
Ее стремлений к жизни мирной,
А над землей вознес Господь
Всей звездной ризы свод порфирный.
Но близок наших душ исход,
Успенье, праздник, праздник страшный,
На ложе смерти Твой народ
Вкушает Питие и Брашно.
И облачает тело в лен:
Давно уж сотканы полотна,
Давно исчислен ход времен
И нашей жизни ход заботный.
Всех со святыми упокой
В стране без скорби и утраты, —
Чтобы рыбак — на лов богатый,
На жатву тучную — оратай
Пришли от жизни трудовой.

Монах

От севера пришел он к нам
И стал в обители монахом,
Был непривычен труд над прахом
Его изнеженным рукам.
Он каждый выполнял урок:
Пахал и сеял в землю зерна,
Пред алтарем стоял покорно,
На рыбной ловле ночью дрог.
Он пел на клиросе псалмы,
Клал в ящик после службы свечи,
И слыша богомольцев речи,
Не помнил дальней стороны.
Но братья в черных клобуках
И память их о прошлых годах,
Тоскливый шепот в низких сводах —
Ему внушали грусть и страх.
Исчезнувшие дни опять
Вставали перед ним упорно,
И мог страстной порыв тлетворный
Цветы смирения измять.
Усталость, бремя долгих мук,
Бездолье духа и потери
Он не забыл, вручаясь вере,
И низко надвигал клобук.
Лишь Ты, не знающий греха,
Чья кровь — Питье, а тело — Брашна,
Ты слушать научи бесстрашно
Заутро возглас петуха.
Ты научи нести обет
И побеждать желанья плоти,
На трудной ниве, на работе
Пошли нам разуменья свет.
Но отчего глядят с тоской
На Твой закат кровавый братья?
Земные узы и проклятья
Уносят долгих дней покой.
Что вспоминают? Что клянут?
О ком жалеют за вечерней?
Поклоны возгласов размерней,
А думы к давним дням бегут.
И к настоятелю монах
Пришел просить благословенья
На долгий подвиг отреченья
И одиночества в горах.
Там, где бежит меж скал родник
И плющ раскинут над пещерой,
На камне он поставит с верой
Христа Иисуса скорбный лик.
На склонах много есть корней,
И низки ветви дикой сливы,
Не нужно боле тучной нивы
Монаху для осенних дней.
И отпустил его старик.
Теперь смотрел он одиноко
На пламя дальнего востока
И слушал утром птичий крик.
Желтел на лозах виноград,
Внизу блистали ярко главы,
Монах берег цветы и травы
Один у входа в Божий сад.
И громко поверять привык
Он Богу все грехи и думы,
И листьев шелестели шумы, —
Ответный, явственный язык.
И тих был взмах спокойных крыл
Летящих ангелов иль ночи,
И звездные склонялись очи,
И мрак монаха не страшил.
Он видел все, и мог узнать,
Кто облетает тихо склоны:
Взметает прах и ставит троны
Земле усталой Божья рать.
Небесных сил Ахристратиг
Сзывает воинство трубою,
И над землей, готовой к бою,
Он в небе синем крест воздвиг.
Тяжелый ветер наклонил
Перед пещерою ракиту,
Ведет полки свои в защиту
Людей усталых Михаил.
Ушли, за мглою мгла течет,
Монах склонился пред иконой.
Священной слышны обороны
Далеко крики и полет.
Но кто-то встал в тиши ночной
И облегчил ему вериги,
Перевернул страницы книги
Незримой, тонкою рукой,
Растолковал ему слова, —
Монаху больше знать не надо:
Вот райская пред ним ограда
И ветром клонится трава.

Примечания

Руфь. Первое отдельное изд.: Пг., изд. М. В. Попова, 1916. Полностью книга была переиздана в составе сб.: Кузьмина-Караваева Е. Ю. Наше время еще не разгадано… Томск, ‘Водолей’, 1996. Некоторые стихи, включенные поэтессой в ‘Руфь’ из книги ‘Дорога’, имеют незначительные разночтения. Печатается по первому изданию.
С. 64. [Предисловие]
если пшеничное зерно <...> принесет много плода — цитата из Евангелия (Ин 12: 24).
С. 65. Руфь
Руфь — героиня одноименной ветхозаветной книги. После смерти мужа жила со свекровью в нищете, собирая колосья, остающиеся после жнецов. Случай привел ее на поле ‘весьма знатного’ человека — Вооза, верной женой которого она стала впоследствии.
Шла по жнивью… босая… — неточная цитата из стих. А. Блока: ‘Идем по жнивью, не спеша…’ (Осенний день, 1909).
тук — жир, здесь: тучный, полный зерен, колос.
ИСХОД
С. 66. ‘Жить днями, править ремесло…’ Общей тональностью ‘последнего срока’, ‘дороги к раю’ и т. п., вплоть до текстуального совпадения: ‘Жить днями, править ремесло’ = ‘Актеры, правьте ремесло’ стих, перекликается с А Блоком (‘Балаган’, 1906).
…язык Святого Духа / Огнем прорежет вечный мрак. — Святой Дух — третье лицо Троицы, одна из ипостасей Бога. В 50-й день после воскресения Христова (день Пятидесятницы) Он открылся апостолам: ‘явились им разделяющиеся языки, как бы огненные <...> И исполнились все Духа Святого’ (Деян 2: 3-4).
С. 67. ‘Отвратила снова неудачу…’
Как назначено, так и пойду. <...> Господи, веди! — восходит к эпизоду призвания первых апостолов: ‘И сказал им Иисус: идите за Мною…’ (Мк 1: 17, ср. Мф 16: 24, Ин 8: 12).
С. 67. ‘Начало новых, белых лет…’
треба — богослужебный обряд, совершаемый по просьбе верующих, здесь, судя по контексту — отпевание, т. е. прощание с ‘иными страстями’.
С. 68. ‘Какой бы ни было ценой…’
Приближусь к огневому чуду <...> Я жду таинственного зова… — Строки восходят к эпизоду призвания Моисея, когда ему явился ‘ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста’ (Исх 3: 2) и повелел вывести израильский народ из Египта.
С. 69. ‘Надо мерно идти, не спешить…’
слепительный срок — срок Господнего суда, см. также примеч. к с. 55 (‘Так завершаются пути, назначенные людям…’).
С. 69. ‘И за стеной ребенка крик…’
…Даниил средь львиных рвов… — Пророк Даниил, оклеветанный персидскими жрецами, был брошен в ров к голодным львам, и львы не тронули его (см. Дан 6: 16-22).
С. 69—70. ‘День новый наступил суров…’
…ворота уж не тесны… — Тесные ворота и узкая дорога, согласно Евангелию, ведут к спасению, но немногие находят их. Большинство же идет широкими воротами и пространным путем, ведущими к погибели (см. Мф 7: 13-14, Лк 13: 24).
С. 70. ‘Только б смерть не изменила…’
Жених — Иисус Христос, так аллегорически Он назван в притче о десяти девах, встречающих жениха (см. Мф 25: 1-12).
С. 71—72. ‘И стало темно в высоте…’
Восток — место восхода Солнца, которое считается одним из образов Бога. На востоке воссияла звезда, возвестившая о рождении Христа (см. Мф 2: 2, 9), Востоком назван и сам Иисус Христос (см. Лк 1: 78).
С. 72. ‘Покорно Божий суд приму…’
…мой дух готов / К преображенью темной плоти — восходит к словам апостола Павла: ‘Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие’ (1 Кор 15: 53), см. также примеч. к с. 47—48 (‘Кто знает, тот молчит…’).
С. 73. ‘Схоронила всю юность мою…’
…стоишь перед весами… — Весы — один из образов Последнего суда, ср.: ‘…ты взвешен на весах и найден очень легким…’ (Дан 5: 27).
…душу во мрак унесут, / Где рыданья, и скорби, и скрежет… — восходит к новозаветному устойчивому образу загробного мира, где ‘тьма внешняя, плач и скрежет зубов’ (см. Мф 8: 12, 13: 42, 50, 22: 13, 24: 51, 25: 30, Лк 13: 28).
…не может с главы / Пасть без воли Твоей даже волос… — восходит к евангельскому тексту: ‘ни одна из них [птиц] не упадет на землю без воли Отца нашего, у нас же и волосы на голове все сочтены’ (Мф 10: 29-30, Лк 12: 6-7).
С. 73—74. ‘Кипит вражда, бряцают латы…’
…свилось небо в пыльный свиток… — см. примеч. к с. 40 (‘Когда времени больше не будет’).
…женщина на льве пятнистом… — видоизмененный образ ‘блудницы’, ‘жены, сидящей на звере багряном’ из Апокалипсиса (см. Отк 17: 3-5).
Могилы древние открыты… — апокалипсическая картина Последнего суда: ‘И увидел я мертвых… стоящих пред Богом… и судимы были мертвые… сообразно с делами своими. <...> Смерть и ад отдали мертвых, которые были в них, и судим был каждый по делам своим’ (Отк 20: 12-13).
…Агнец-Бог за мир заколот, / Грехи былые Им избыты. — Агнец (ягненок) — символическое именование Христа, принесшего себя в жертву во искупление грехов человеческих: (‘…искуплены вы… драгоценною кровию Христа, как непорочного и чистого Агнца…’ — 1 Пет 1: 18-19). Здесь образ включает в себя и Небесного Агнца, ‘закланного от создания мира’ (Отк 13: 8), ‘кровию Своею’ победившего ‘диавола и сатану’ во вселенском масштабе (см. Отк 12: 10-11, 17: 14).
С. 74. ‘Тесный мир, вот гневный сев…’
гневный сев — сев сорняков, грехов, которые в гневе производит дьявол (см. Мф 13: 24-26).
Слово — одно из именований Господа, второе лицо Троицы — Сын Божий (см. Ин 1: 1).
Ангел <...> крылами возмущает воду. — Согласно Евангелию, иерусалимскую купальню по временам ‘осенял’ ангел и взмахами крыльев возмущал воду. Кто из больных первым после этого входил в бассейн, тот выздоравливал (см. Ин 5: 4).
Силоам — купальня на юго-востоке от Иерусалима.
ВЕСТНИКИ
С. 74—75. ‘В окне взметнулся белый стяг зимы…’
треба — см. примеч. к с. 58 (‘Давно я увидела в небе закатном сияющий знак…’), здесь само течение жизни уподоблено священнодейству (требе) и рассматривается как установленный свыше обряд.
С. 75. ‘Разве я знаю, что меня ждет?..’
…Увижу ведущие к небу ступени… — В основе образа эпизод книги Бытия — ‘видение Лестницы’: во сне патриарх Иаков увидел лестницу, идущую на небо, и Господа, давшего ему обетование. Здесь ‘ступени к небу’ — путь в жизнь вечную.
С. 75—77. ‘Верю, верю в ваши темные вещанья…’, ‘Вестников путь неведом…’, ‘От пути долины, от пути средь пыли…’. Включались автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’.
С. 76—77. ‘Это там вопрошали бойцы…’
…Ангел поднял свой меч, / Чтобы волны рассечь… — восходит к эпизоду ветхозаветной книги ‘Исход’: чтобы израильтяне, спасающиеся из Египта, перешли Чермное море, воды его расступились по воле Господа (см. Исх 14: 21-22).
С. 79. ‘Разве можно забыть? Разве можно не знать?..’. Включалось автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’.
С. 79. ‘Белый голубь рассекает дали…’
белый голубь — ‘телесный вид’ Святого Духа, одной из ипостасей (сущностей) Святой Троицы.
Пламенеет огненный язык… — см. примеч. к с. 66 (‘Жить днями, править ремесло…’).
Утешитель — одно из именований Святого Духа (см. Ин 14: 16-17, 26).
ВОЙНА
С. 80. ‘Нам, верным, суждена одна дорога…’ крещенье огненное — восходит к словам Иоанна Крестителя: ‘Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня… Он будет крестить вас Духом Святым и огнем…’ (Мф 3: И, Лк 3: 16).
крылатая жена — В Откровении Иоанна Богослова ‘Жена, облеченная в солнце’ — одно из семи знамений ‘конца времен’. ‘Преследуемая драконом’ Жена (олицетворение Церкви Христовой и воплощение Новой Евы, пресвятой Богородицы) должна скрываться до окончательной победы над драконом: ‘даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия’ (Отк 12: 14). С. 81. ‘Напрасно путник утра ждет…’ …Совьется неба пыльный свиток… — см. примеч. к с. 40 (‘Когда времени больше не будет’).
С. 81. ‘Все горят в таинственном горниле…’ нетленнейшая Невеста — Приснодева Мария, Пресвятая Богородица.
Архангел с мечом — архангел (архистратиг) Михаил, предводитель небесного воинства.
С. 82. ‘Так затихнуть — только перед бурей…’ Перед гибелью застыло время… — восходит к тексту Апокалипсиса: ‘… времени уже не будет’ (Отк 10: 6). Это одно из грозных явлений, предшествующих Последнему суду.
ОБРЕЧЕННОСТЬ
С. 84. ‘Что скрыто, все сердце узнало…’. По мнению исследователя творчества Кузьминой-Караваевой, Г. Евневича, в 3-й строфе подразумевается А. Блок.
С. 84—85. ‘Смотрю на высокие стекла…’. Посвящено А. Блоку. Первые строки навеяны словами поэта, который просил Кузьмину-Караваеву только проходить под его окнами: ‘Пройдете, взглянете наверх. Это все’. В стихотворении описан вид из окна кабинета петербургской квартиры Блока на Офицерской улице, 57.
живущий к закату — Квартира Блока находилась на западной окраине города, с окнами в сторону Финского залива.
треба — здесь в значении: священнодействие, творческий труд.
С. 85. ‘За крепкой стеною, в блистающем мраке…’. По мнению Г. Беневича, в стих, речь идет об А. Блоке.
С. 86. ‘Не знаю, кто будет крещен…’
зеленая мать — планета Земля. Ср. тот же образ в стих. ‘И около спокойной смерти стоя…’ (‘житница небес — зеленая планета’).
чело помазаньем крестным — При совершении таинства миропомазания верующим (посвященным) наносят елеем (оливковым маслом) или миром (ароматическим деревянным маслом) крест на лбу.
С. 86—87. ‘Да, каждый мудр, и чудотворец каждый…’
…изойдет водой скала… — Моисей, по слову Бога, добыл воду из скалы для погибающего от жажды народа (см. Исх 17: 6).
…Зову поднять тяжелый крест, / Забыть отца, и мать… — контаминация слов Христа: ‘…если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною’ (Мф 16: 24), ‘Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее’, ‘кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня’ (Мф 10: 35, 37, Лк 14: 26).
…рыбак оставит сети… — Галилейские рыбаки, уверовавшие в Христа, оставили свое ремесло и стали Его учениками и апостолами (см. Мф 4: 18-22).
С. 87. ‘В небе, угольно-багровом…’. Включалось автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’.
будь могучим, будь бессильным — перифразированные строки из поэмы Н. А. Некрасова ‘Кому на Руси жить хорошо’: ‘Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка-Русь’.
С. 87—88. ‘Я силу много раз еще утрачу…’. Включалось автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’.
…Я вновь умру, и я воскресну вновь… — Кузьмина-Караваева считала себя одним из многих плодов земли, уподобляла себя пшеничному зерну из евангельской притчи (см. Ин 12: 24), см. примеч. к с. 50 (‘Много шумело и стихло неясных, обманчивых всен…’).
…в свершенья круг вступая… — О ‘круговых’ этапах своей жизни Кузьмина-Караваева рассказала Блоку в ноябрьском письме 1913 г.: ‘В каждый круг вступая, думала о Вас…’
С. 89. ‘Вела звериная тропа…’. Включалось автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’.
С. 90. ‘Когда мой взор рассвет заметил…’
И прокричал заутро петел, / И слезы полились из глаз. — Апостол Петр, согласно предсказанию Христа, трижды отрекся от Него до первого утреннего крика петуха: ‘И вдруг запел петух. И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: ‘прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня’. И, выйдя вон, плакал горько’ (Мф 26: 74-75). Петел (церк.-слав.) — петух.
СПУТНИКИ
С. 91. ‘Как сладко мне стоять на страже…’
Медузы — правильнее: горгоны. В греческой мифологии общее название трех сестер (одна из них Медуза), змееволосых чудовищ, которые своим взглядом убивали всех, кто осмеливался взглянуть им в лицо. Смертной была только горгона Медуза.
С. 91—92. ‘Медленно пламень погас…’
Лаврентия поток — метеорный поток, наибольшая активность которого приходится на день св. Лаврентия 10 (23) августа.
схимница-мать — монахиня, принявшая схиму — высшую ступень пострига, игуменья, настоятельница монастыря.
ИСКУПИТЕЛЬ
С. 93. ‘Как тяжко на пути земном…’
…на пути к Дамаску / Услышал Савл Господний зов. — Ревностный иудей Савл жестоко преследовал христиан. Когда он направлялся в Дамаск (Сирия), чтобы схватить последователей Иисуса и доставить их в Иерусалим, ему явился Господь и покарал слепотой. Через три дня, волею Иисуса, Савл прозрел, исполнился Святого Духа и крестился. Он стал активным проповедником (апостолом) христианства под именем Павла (см. Деян 9: 1-19).
С. 93. ‘И жребий кинули, и ризы разделили…’
…жребий кинули, и ризы разделили <...> дали желчи… испить — описание крестных мучений Христа (см. Мф 27: 34-35, Ин 19: 23). Риза — здесь: одежда.
С. 93—94. ‘Какие суровые дни наступили…’
…час отреченья все ближе… — соотносится с евангельским повествованием о неверности апостолов, оставивших Иисуса в руках Его врагов и бежавших (см. Мф 26: 56), и публичном отречении от Него апостола Петра (см. Мф 26: 69-75), см. также примеч. к с. 90 (‘Когда мой взор рассвет заметил…’).
Искупитель — Иисус Христос, искупивший добровольно принятой на Себя смертью человеческий род от греха и проклятья.
С. 94. ‘Ветер плачет в трубе…’
Сыновнее Тело и Кровь — Иисус Христос, Сын Божий, говорил ученикам: ‘Я хлеб живый, сшедший с небес… хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира’, ‘если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную… Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем’ (Ин 6: 51, 53-56). То же Христос сказал и на тайной вечере своим ученикам (см. Лк 22: 19-20). На этих словах основано таинство причащения (евхаристии).
тайновед Иоанн (Богослов) — любимый ученик Христа, присутствовавший при Его кончине на кресте, автор одного из Евангелий и книги Откровение (Апокалипсис).
С. 94—95. ‘Волосы спускаются на лоб…’
…Кровь с водой сочится из ребра. — Распятому на кресте Иисусу римский воин ‘копьем пронзил… ребра и тотчас истекла кровь и вода’ (Ин 19: 34).
Смертью смерть попрал… — слова из пасхального тропаря: ‘Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…’
Древний враг бессилен и поруган… — дьявол, низверженный воскресением Христовым.
Побежденный, прячет жало ад — восходит к тексту Послания апостола Павла: ‘…сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. ‘Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (1 Кор 15: 54-55, ср. Ос 13: 14).
На земле ль уже священный град? — новозаветный образ: ‘…не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего’ (Евр 13: 14), дополненный образом святого Иерусалима, ‘который нисходил с неба от Бога’ (Отк 21: 10).
С. 95. ‘Избороздил все нивы плуг…’
Оратай <...> добрый, добрый Пастырь — Иисус Христос (Ин 10: И, 14). Оратай — пахарь.
…бескровной Жертвы чаша. — В таинстве причащения — хлеб и вино, символизирующие Плоть (тело) и Кровь Христа. См. также примеч. к с. 94 (‘Ветер плачет в трубе…’).
С. 95—96. ‘Свершится священная встреча…’
праздник субботний — Одна из десяти заповедей ветхозаветного Закона предписывает ‘помнить день субботний’ (Исх 20: 8) — это день отдыха, празднования и культовых собраний.
Плотник — Иисус Христос (см. Мк 6: 3). В более позднем стихотворении м. Мария писала: ‘Христос трудом / Навеки освятил рубанок…’
С. 96. ‘Огнем Твоим поражена…’
…И я в ловитве чудотворной — восходит к евангельскому рассказу о призвании первых апостолов: ‘…идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков’ (Мф 4: 19, ср. Лк 5: 10).
С. 96—97. ‘Под бременем Божьего ига…’
Под бременем Божьего ига — заимствовано из Евангелия (слова Христа): ‘иго Мое благо, и бремя Мое легко’ (Мф И: 30).
С. 97. ‘Бодрствуйте, молитесь обо мне…’
Бодрствуйте, молитесь обо мне <...> Братья крепким сном забылись… — восходит к евангельскому рассказу о духовном борении Иисуса в Гефсиманском саду, где Он обращается к ученикам: ‘…душа Моя скорбит смертельно, побудьте здесь и бодрствуйте со Мною’ (Мф 26: 38, 41). Ученики же заснули, не смогли даже ‘один час бодрствовать’ с Ним (см. 26: 40, 43).
благодать — благой дар Господа, ниспосланная свыше сила для преодоления человеком его греховности и достижения спасения. Она дается человеку исключительно по милости Божией, без учета его заслуг. Средством для достижения благодати является вера, через которую ‘получили мы доступ к той благодати, в которой стоим’ (Рим 5: 2).
С. 97. ‘Господи, средь звезд, Тебе покорных…’
Вифлеем — город в Иудее, родина царя и пророка Давида, прародителя Христа. В этом же городе родился и сам Иисус Христос.
звезда алая — звезда, возвестившая рождение младенца Иисуса и указавшая волхвам путь в Вифлеем (см. Мф 2: 2).
С. 97—98. ‘На праздник всех народов и племен…’
…мой народ богоизбранный… — русский народ. Новым Израилем, богоизбранным народом, впервые назвал своих соотечественников князь А. Курбский в письме Иоанну Грозному (от 30 апреля 1564 г.). Это название получило распространение во времена Смуты начала XVII в. О мессианстве и богоизбранности русского народа писали многие авторы, также называя его Новым Израилем.
С. 98—99. ‘Премудрый Зодчий и Художник…’ …сеет зерна тать… — см. примеч. к с. 74 (‘Тесный мир, вот гневный сев…’), тать — разбойник, здесь: дьявол, сатана.
Преображенье темной плоти… — см. примеч. к с. 72 (‘Покорно Божий суд приму…’).
ПРЕОБРАЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ
С. 99. ‘Взлетая в небо, к звездным, млечным рекам…’
млечные реки — фольклорное название Млечного пути. Возможно, реминисценция из О. Мандельштама: ‘…слабых звезд я осязаю млечность’ (‘Нет, не луна, а светлый циферблат…’, 1912).
С. 102. ‘Полей Твоих суровый хлебороб…’
…И с неба серп для скорой жатвы брошен… — Библейский образ жатвы означает как завершенность, полноту человеческих деяний, так и суд Божий над поступками и делами людей. В другом смысле ‘зрелость’ колосьев для жатвы — это преиз-быточность зла, когда оно достигает предела, ‘надо пустить в дело серпы, ибо жатва созрела’ (Иоил 3:13 и след.). Последняя жатва приурочена ко Второму Пришествию — тогда плевелы окончательно будут отделены от доброго семени и сожжены (см. Отк 14: 14-16).
…готовый для точила виноград. — В Апокалипсисе, наряду с образом жатвы Господней, этот образ означает готовность, ‘зрелость’ земного для Последнего суда: ‘…пусти острый серп твой и обрежь гроздья винограда на земле, потому что созрели на нем ягоды. …И обрезал виноград на земле, и бросил в великое точило гнева Божия’ (Отк 14: 18-19).
С. 103. ‘Земле все прегрешенья отпустили…’
епитрахиль — одно из облачений священнослужителя, надеваемое на шею при богослужении.
С. 103—104. ‘На востоке — кресты и сиянье…’
На востоке — кресты и сиянье… — Восток — символ света, добра, истины, потому в православных храмах алтарь расположен в восточной стороне здания. См. примеч. к с. 71—72 (‘И стало темно в высоте…’). В стихотворении середины 1930-х гг. м. Мария писала: ‘В каждом деле будь мне жезл и вождь, / Солнце незакатное с Востока’.
…Жениху пяти праведных дев… — Согласно евангельской притче, пять мудрых дев, ожидая жениха, взяли с собой не только светильники, но и, в отличие от немудрых, запас масла к ним. В результате они встретили жениха с горящими лампадами и вошли на ‘брачный пир’ (см. Мф 25: 1-10).
…недолго я верность хранила… — Возможно, автор имеет в виду свой уход от мужа (Д. В. Кузьмина-Караваева) после трех лет совместной жизни.
С. 104. ‘От ангелов Ты умалил…’
От ангелов Ты умалил / Немногим нас… — восходит к тексту книги Псалтирь: ‘Не много Ты умалил его [человека] пред Ангелами: славою и честью увенчал его…’ (Пс 8: 6).
…Мы отделяем от пшеницы / Руки проклятой черный сев… — т. е. посев дьявола (см. Мф 13: 25), опирается на притчу о пшенице и плевелах: ‘…я скажу жнецам: соберите прежде плевелы… чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою’ (Мф 13: 30), см. также примеч. к с. 59—60 (‘Тянут невод розоватый…’), к с. 63 (‘Из житницы, с травою сорной…’).
субботний ягненок — здесь: праздничная субботняя пища, см. также примеч. к с. 95—96 (‘Свершится священная встреча…’).
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
С. 105—106. ‘Встает зубчатою стеной…’. Включалось автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’ в качестве ‘программного’ (перед всеми циклами) стихотворения.
С. 107. ‘Вновь плен томительный, и вновь…’. По мнению Г. Беневича, в 3-й и 4-й строфах говорится об А. Блоке.
С. 108. ‘Куда мне за вами лететь…’
Засохшую, черную ветвь / Огнем попалят. / И только принесшая плод / Останется здесь — восходит к евангельскому рассказу о проклятии Христом бесплодной смоковницы (см. Мф 21: 18-19).
С. 109. ‘В земную грудь войти корнями..’. Включалось автором в рукопись неизд. книги ‘Дорога’.
прозябнут зерна — прорастут, дадут всходы.
С. 109. ‘В небо, к стаям ястребиным…’
родная — здесь в фольклорном значении: мать.
С. 112. ‘От будничной житейской суеты…’
..лапами взял камень лев, / Чтоб облегчить Петра../— источник легенды не установлен.
Божий лов — см. примеч. к с. 96 (‘Огнем Твоим поражена…’).
С. 112—113. ‘Еще остановилась на пороге…’
рака — большой ларец (ковчег), в котором помещаются мощи святых.
С. 113. ‘Освяти нам темное житье…’
Божье Тело — истинная Брашна, Кровь Твоя — неложное Питье — см. примеч. к с. 94 (‘Ветер плачет в трубе…’), браш-но — еда, пища, ‘хлеб насущный’.
С. 113—114. ‘Наше время еще не разгадано…’
Наше время еще на разгадано… — навеяно строкой стихотворения А. Блока ‘Моя сказка никем не разгадана…’ (1903).
рака — см. примеч. к с. 112—ИЗ (‘Еще остановилась на пороге…’).
Церковь Вселенская — одно из именований Богоматери, святой покровительницы России.
предстоятель — первосвященник, патриарх.
С. 114. ‘Все говорит мне: тяга лет…’
Питие и Брашно — см. примеч. к с. 94 (‘Ветер плачет в трубе…’).
…облачает тело в лен… — пеленает покойника.
…со святыми упокой… — начальные слова из панихиды, кондак, глас 8-й.
С. 115—117. Монах. В стихотворении нашло отражение паломничество Кузьминой-Караваевой осенью 1914 г. в обитель Темные Буки под Анапой. Согласно разысканиям анапского Археологического музея, поэтесса исповедовалась тогда у сокрывавшегося от мира в Горненской пустыньке старца (ныне — местночтимого святого) Феодосия. Ср. стих. ‘Еще остановилась на пороге…’ (с. 112—113).
прах — здесь: земля.
…кровь — Питье, а тело — Брашна… — см. примеч. к с. 94 (‘Ветер плачет в трубе…’).
…Заутро возглас петуха… — см. примеч. к с. 90 (‘Когда мой взор рассвет заметил…’).
Небесных сил Архистратиг — первый (старший) из семи архангелов — Михаил, предводитель воинства Господнего. Архистратиг (греч.) — полководец, военачальник.
Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Скифские черепки, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1912
  2. Посмертные публикации, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1991
  3. Прижизненные публикации, не включенные автором в книги, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1945
  4. Дорога, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1914
  5. Стихотворения, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1912
  6. Из книги ‘Стихотворения, поэмы, мистерии…’, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1947
  7. Стихи, Кузьмина-Караваева Елизавета Юрьевна, Год: 1949
  8. Песни о природе, Щербина Николай Федорович, Год: 1851
Электронная библиотека