Ротмистръ Закатаевъ.
Ротмистръ Закатаевъ.
… ‘Только эпоха создаетъ людей, равно и наоборотъ’…
Изъ толстой книги.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
X.
XI.
——
Н. Никандровъ.
‘Современникъ’, кн.I, 1912
Ротмистр Закатаев, Никандров Николай Никандрович, Год: 1912
Время на прочтение: 38 минут(ы)
Въ таракановское охранное отдленіе съ нкоторыхъ поръ вселилось общее недовольство. Начиная отъ заслуженнаго начальника и кончая вольнонаемнымъ писцомъ, тамъ вс томились, нервничали, болли. И было отчего.
Посл революціи прошло пять лтъ, новыхъ политическихъ длъ въ Таракановск давно не возникало, старыя были ликвидированы до корня, переписка сократилась, иногда по цлымъ недлямъ въ отдленіе не поступало ни одной бумаги. Въ городскомъ клуб уже ходили слухи, что таракановское охранное отдленіе въ скоромъ времени будетъ упразднено, и начальникъ его, жандармскій ротмистръ Закатаевъ, будетъ обратно отчисленъ въ распоряженіе губернскаго жандармскаго управленія.
Подобнаго рода слухи, доходя до заинтересованныхъ лицъ, казались имъ тмъ боле вроятными, что этимъ лицамъ, несмотря на все ихъ усердіе, за истекшіе три года удалось провести черезъ таракановское охранное отдленіе лишь четырнадцать политическихъ длъ. Да и то лишь одно было настоящее, большое, на ста восьмидесяти трехъ листахъ, и формальнымъ порядкомъ доведенное до суда, вс же остальныя тринадцать длъ не получали большого движенія и какъ-то разсматривались въ самомъ начал, едва достигая двадцати съ лишнимъ листовъ и разршаясь въ самой начальной стадіи, административнымъ путемъ, черезъ губернатора, или, въ лучшемъ случа, черезъ особое совщаніе, состоящее при министерств внутреннихъ длъ.
Да и большое, на ста восьмидесяти трехъ листахъ, дло въ результат окончилось ничмъ, такъ какъ привлекавшійся по шести статьямъ, ямщикъ городского мусорнаго обоза, тихій, слабосильный, многосемейный мужикъ, которому, согласно обвинительному акту, приписывалось публичное прочтеніе на базарной площади, пять лтъ тому назадъ, въ дни октябрьскихъ свободъ, прокламаціи соціалъ-революціонной партіи, оказался не только неграмотнымъ, но и вовсе, по природ своей, неспособнымъ къ усвоенію началъ грамоты, что вполн опредлилось за время его почти трехлтняго предварительнаго пребыванія въ таракановскомъ тюремномъ замк. Такъ что въ конечномъ итог, вмсто предполагаемыхъ Закатаевымъ каторги или вчнаго поселенія, ямщика пришлось приговорить, отъ имени петербургскаго особаго совщанія, къ ссылк на пять лтъ въ отдаленнйшія мста Сибири. Но и этотъ приговоръ не удалось привести въ исполненіе, потому что поставленный о немъ въ извстность мужикъ, и ране молчаливый, не сказавъ никому ни слова, ночью, когда вс въ его камер спали, сталъ на колна, прочелъ молитву за своихъ сиротъ, за вдову, за весь міръ, потомъ поднялся, широко перекрестился въ послдній разъ и вдругъ, шагнувъ въ черный уголъ, согнулся тамъ вдвое, погрузилъ голову и плечи въ переполненную парашу и умеръ, какъ потомъ написалъ тюремный врачъ въ протокол, отъ разрыва долго болвшаго сердца.
Девять изъ остальныхъ тринадцати длъ, боле мелкихъ, разршенныхъ административно, въ порядк положенія объ охран, вс, какъ дв капли воды, походили одно на другое: одинъ еврей доносилъ на другого еврея, своего конкуррента по торговымъ дламъ, какъ на неимющаго права жительства въ Таракановск, лежащемъ вн черты еврейской осдлости.
Четыре послднихъ дла состояли въ томъ, что разные мастеровые, въ разное время, будучи въ состояніи сильнаго опьяненія, неуважительно отозвались о комъ не слдуетъ, однако возбужденныя противъ нихъ судебныя дла кончились полнымъ ихъ оправданіемъ, такъ какъ многочисленные свидтели, пившіе въ томъ же трактир мастеровые, на суд отказались отъ своихъ предварительныхъ показаній, какъ отъ якобы вынужденныхъ побоями, и въ одинъ голосъ удостоврили, что обвиняемые на самомъ дл, хотя и поносили кого-то, но съ пьяна. Кром того, въ каждомъ изъ этихъ четырехъ длъ обнаружилось прямое соучастіе филеровъ, всячески подстрекавшихъ подвыпившихъ мастеровыхъ на произнесеніе кощунственныхъ словъ. А въ одномъ случа еще обнаружилось, что наиболе дятельный филеръ, ошибочно принятый благонамренной частью трактирной публики за противоправительственнаго агитатора, былъ ею зврски избитъ и, въ безчувственномъ состояніи, съ опорожненными карманами, представленъ въ ближайшій къ трактиру участокъ, съ шумнымъ требованіемъ какого-то, будто бы кмъ-то когда-то общаннаго, денежнаго вознагражденія.
И вотъ ради этихъ-то четырнадцати длъ, въ теченіе послднихъ трехъ лтъ, получали изъ кредитовъ таракановской охраны хорошіе оклады слдующія лица: во-первыхъ, самъ ротмистръ Закатаевъ, во-вторыхъ, его помощникъ, десять жандармскихъ унтеръ-офицеровъ съ вахмистромъ во глав, шесть штатскихъ филеровъ, четыре секретныхъ сотрудника изъ прогрессивной таракановской интеллигенціи, неопредленное число рабочихъ изъ различныхъ торговыхъ и промышленныхъ предпріятій, неопредленное же число нижнихъ чиновъ изъ отдльныхъ частей расположеннаго въ город гарнизона, два учащихся мальчика изъ мужскихъ учебныхъ заведеній города и одна двочка изъ женской гимназіи. Но, помимо не входящихъ сюда совершенно секретныхъ расходовъ, потомъ непредвиднныхъ, потомъ экстренныхъ и, главное, локализаціонныхъ, изъ тхъ же кредитовъ, чуть ли не ежедневно приходилось выдавать разныхъ размровъ суммы, отъ трехъ копеекъ до двадцати рублей, наиболе докучливымъ членамъ таракановскаго отдла союза русскаго народа.
Ротмистра Закатаева и ране безпокоила мысль, что въ Петербург рано или поздно обратятъ вниманіе на такое несоотвтствіе между колоссальностью испрашиваемыхъ таракановской охраною ассигновокъ и мизерностью представляемыхъ ею въ департаментъ полиціи длъ. Теперь же, смущенный слухами о предстоящемъ упраздненіи, Закатаевъ сталъ проявлять какъ въ частной жизни, такъ и въ своихъ служебныхъ дйствіяхъ нкоторую растерянность и временами даже болзненность.
Ротмистръ Закатаевъ былъ человкъ весьма необычнаго тлосложенія. Очень длинный и очень тонкій, весь какой-то суставчатый, онъ, точно складной аршинъ, могъ придать своему корпусу любой изломъ и любой ростъ. Передъ большимъ начальствомъ онъ длалъ себя маленькимъ, передъ среднимъ самъ становился среднимъ, передъ подчиненными и передъ населеніемъ онъ умлъ показать себя во весь ростъ. Говорили, что онъ свою сравнительно быструю карьеру сдлалъ исключительно благодаря такому выгодному устройству своего тла.
Испытавшіе силу его особаго дара на себ, въ особенности учащіеся дти, съ жуткимъ чувствомъ разсказывали, что въ начал бесды съ арестованнымъ, приведеннымъ для допроса, онъ казался тому человкомъ обыкновенныхъ размровъ и прямой опасности не внушающимъ, соотвтственно этому звучалъ и его голосъ, тихій, ласковый, дружелюбный. Потомъ, когда это не приводило къ желаемымъ результатамъ, скрюченное туловище начинало расправляться и расти, постепенно вылзая изъ-подъ стола вверхъ, и, въ точно такой же постепенности, голосъ ротмистра пріобрталъ густой и грозный тембръ. Естественно, что арестованнаго начинало знобить, и онъ немедленно изливалъ передъ ротмистромъ свою душу. Закатаевъ, исчерпавъ весь запасъ своего туловища, вскакивалъ на ноги, и его противникъ видлъ передъ собой человка, безъ преувеличеній, саженнаго роста, съ плечами такими же узкими, какъ и тазъ, съ костлявыми, выпирающими впередъ, стукающими другъ о друга, колнками, съ чрезвычайно безпокойными, судорожно разминающими воздухъ и, видимо, изнывающими желаніемъ ударить руками, съ маленькой плоской, головой, съ устремленнымъ впередъ, большимъ, широкимъ носомъ, съ узкимъ, въ два пальца, лбомъ съ тремя продольными складками, съ ходящими во вс стороны челюстями и съ мелкими, злыми, желтыми глазками. Въ дополненіе эффекта Закатаевъ ршительнымъ жестомъ бровей приказывалъ удалиться единственному свидтелю, присутствовавшему при допрос, дежурному жандарму, и, прыгающей отъ дрожи рукой, долго не попадая ключомъ въ замочную скважину, доставалъ изъ ящика стола большой заряженный револьверъ… Вскор слдовало ‘чистосердечное’ признаніе арестованнаго, сопровождаемое истерическимъ плачемъ или глубокимъ, иногда очень продолжительнымъ,— обморокомъ. Нердко вслдъ за ‘чистосердечнымъ’ признаніемъ изъявлялось и добровольное согласіе взять на себя функціи секретнаго сотрудника охраны. А случалось еще и такъ, что сегодня добровольно взявшій на себя эти функціи, какой-нибудь гимназистъ пятнадцати лтъ, завтра оставлялъ коротенькую записку, что ему надоло жить, и добровольно пускалъ себ пулю въ лобъ.
Посл суставчатаго тлосложенія и высокаго роста, второй вншней особенностью ротмистра Закатаева былъ его очень большой, по сравненію съ лицомъ, носъ, точно пересаженный по ошибк съ другого лица. На самомъ конц какъ-бы прищемленный широкими плоскогубцами, этотъ хорошо развитый носъ дышалъ, неизсякаемой и всепроникающей энергіей, непрошенно залзая всегда и всюду впередъ. Стоятъ двое таракановскихъ обывателей на перекрестк и мирно разговариваютъ о вздорожаніи състныхъ припасовъ, вдругъ, съ мистическимъ ужасомъ, они замчаютъ клиномъ пролзающій между ними, не принадлежащій имъ носъ. Моментами казалось, что у ротмистра Закатаева никакого лица вовсе нтъ, а взамнъ его, есть только носъ, съ широкими, прямыми и чрезвычайно глубокими, какъ двухстволка, ноздрями, такъ и пышущими гордымъ сознаніемъ своего всемогущества.
Слдующей особой примтой Закатаева были безпрестанныя гримасы его маленькаго подвижного лица. Вслдствіе прогрессирующей нервной болзни, онъ имлъ обыкновеніе, уставясь въ перваго встрчнаго или просто въ пустое пространство, подмигивать то лвымъ глазамъ, то правымъ, то лвымъ уголкомъ губъ, то правымъ, соотвтственно съ этимъ онъ рзко, но не высоко подбрасывалъ вверхъ и свои плечи, то одно, то другое, на подобіе испорченнаго картоннаго плясуна, котораго дергаютъ снизу за ниточку, а онъ не пляшетъ, а только вздрагиваетъ. И, когда какой-нибудь смшливый гимназистъ, невольный свидтель этихъ судорогъ, схватившись руками за ротъ, съ удушающимъ хохотомъ выбрасывается на полномъ ходу изъ вагона трамвая, въ которомъ вмст съ нимъ случайно халъ и Закатаевъ, этотъ послдній расправлялъ вс свои многочисленные горбы, вытягивался въ саженную жердь, останавливалъ вагонъ, размахивалъ съ платформы длинными руками, кричалъ, собиралъ толпу, разгонялъ толпу, потомъ опять собиралъ и опять разгонялъ и наконецъ, съ помощью городового или добровольцевъ изъ публики, ловилъ гимназиста и отбиралъ у него ученическій билетъ, всенародно грозя его самого и его родителей въ двадцать четыре часа навсегда выслать изъ города, а мужскую гимназію тоже въ двадцать четыре часа и тоже навсегда закрыть. Впрочемъ, столкновенія внутри вагона за послднее время случались рдко, по той причин, что обыкновенно, едва долговязая фигура Закатаева сворачивала съ тротуара и выходила на линію трамвая, какъ вс сидящіе внутри вагона пассажиры внезапно длали видъ, что пріхали, и съ поспшностью выпирали другъ друга изъ вагона на мостовую. А когда Закатаевъ, прогуливаясь по аллеямъ городского бульвара, за неимніемъ свободной скамьи, подсаживался къ кому-нибудь изъ слушающихъ музыку, они, съ умышленной неторопливостью доставали изъ жилетнаго кармана часы, безпечно подносили ихъ сперва къ одному уху, потомъ къ другому, потомъ къ глазамъ и вдругъ, съ жестомъ, будто куда-то опоздали, срывались съ мста и быстро уходили. Потомъ и на сосднихъ скамьяхъ смотрли на часы, вставали и, стараясь не торопиться, уходили, и сидлъ Закатаевъ совсмъ одинъ, скрючившись подъ широкимъ кузовомъ голубой фуражки, съ виду маленькій, а на дл большой.
Костюмъ тоже отличалъ Закатаева отъ другихъ таракановскихъ чиновниковъ. Онъ тщательно слдилъ за своей вншностью, и все, что было на немъ, длалось по его личному вкусу, иногда даже вопреки требованію закона. Онъ носилъ мундиръ изъ великолпнаго, имъ самимъ выписаннаго съ фабрики, темно-синяго сукна, отсвчивающаго одновременно и чернымъ цвтомъ, и краснымъ, высокій и твердый, какъ картонъ, суконный воротникъ, стоящій между его плечъ правильнымъ цилиндромъ, наподобіе самоварной трубы, гд надо и гд не надо, ярко-малиновые канты, толщиною едва не въ мизинецъ, блые, шитые серебромъ, съ продольной, въ мизинецъ, малиновой полоской по середин, большіе, почти квадратные погоны, голубой діагонали рейтузы, уходящіе вглубь сапогъ съ лакированными голенищами, слишкомъ просторными для его тонкихъ ногъ, голубой, изъ самаго тонкаго шелка, видный за версту шарфъ, рыхло обнимающій отъ воротника до ушей его длинную и какъ бы раздвижную шею, голубого сукна фуражка, съ малиновыми, въ мизинецъ, кантами, съ крохотнымъ, какъ ноготокъ козырькомъ и съ обширнымъ, вершковъ шести въ діаметр, верхомъ, плоскимъ и твердымъ, натянутымъ, какъ кожа барабана, и, конечно, шпоры, направленные подъ угломъ вверхъ, съ мягкимъ неслышнымъ издали звономъ, заставляющимъ таракановцевъ сторониться заране. Морщинистое лицо его было всегда чисто выбрито, желтые кошачьи усы, въ нсколько толстыхъ разрозненныхъ волосъ, расходились въ симметричномъ порядк: сколько было волосъ слва, столько и справа, волосы на голов, тоже желтые, были зачесаны, чтобы скрыть лысину, съ боковымъ проборомъ, отъ виска до виска и густо припомажены.
Прошлое Закатаева — обычное прошлое жандармскаго офицера. Двнадцать лтъ тому назадъ, любитель картъ, вина и женщинъ, проигравшій все свое состояніе и впавшій въ неоплатные долги, онъ перешелъ изъ драгунскаго полка въ жандармерію, и изъ лихого кавалерійскаго офицера къ сорока годамъ превратился въ разбитаго, разслабленнаго, почти не способнаго ни къ какому регулярному труду, чиновника-неврастеника.
Когда-то, будучи отличнымъ наздникомъ, извстнымъ на всю округу, цвтущій и ловкій, онъ леталъ на своемъ Сромъ по благоуханнымъ степямъ Подольской губерніи, а теперь, погруженный въ облака табачнаго дыма, согнувшись въ дугу надъ столомъ, изо-дня въ день сидлъ въ душной комнат и, испытывая въ разныхъ точкахъ тла боли и переживая разные страхи, только и длалъ, что рылся въ бумагахъ.
Жандармскую свою карьеру Закатаевъ началъ блестяще, чему способствовалъ самый моментъ, въ который онъ поступилъ въ жандармы. То были предъ-революціонные годы, когда подпольная работа тайныхъ организацій достигла небывало широкихъ размровъ. Также благопріятны для всхъ, желавшихъ сдлать служебную карьеру, были и годы, непосредственно слдовавшіе за подавленіемъ революціи. Въ эти два періода времени Закатаевъ шелъ блестяще. Но потомъ, съ успокоеніемъ страны, его движеніе по служб остановилось и стало шататься. Соотвтственно наступившему успокоенію и дятельность охранныхъ отдленій необходимо должна была принять новый, можно сказать, чисто изобртательный характеръ. Чтобы сохранить за собой служебныя пріобртенія, сдланныя въ прошломъ, приходилось постоянно изыскивать доказательства продолжающейся полезности собственнаго существованія, что не всегда и не всмъ удавалось.
Такъ какъ вся охранная работа практическаго свойства выполнялась разнаго рода агентами, доставлявшими Закатаеву готовые результаты своихъ трудовъ въ вид отчетовъ, дневниковъ, справокъ, то онъ и прежде орудовалъ больше бумагами, чмъ живыми людьми. Лишь изрдка, считая себя неплохимъ физіономистомъ, онъ, по уговору съ филерами, выходилъ на улицу, чтобы, взглянувъ на физіономію таракановца, годами состоявшаго у него подъ негласнымъ надзоромъ, ршить окончательно: къ какой партіи принадлежитъ поднадзорный, къ соціалъ-демократамъ, или къ соціалистамъ-революціонерамъ. Но прежде работа велась надъ бумагами, рисовавшими жизнь и поступки людей въ ихъ настоящемъ, теперь же, за неимніемъ у кого бы то ни было какого бы то ни было настоящаго, оставалось изучать жизнь людей въ прошломъ, а это возможно было длать исключительно по бумагамъ. Вотъ почему Закатаевъ еще два года тому назадъ весь погрузился въ обслдованіе старыхъ бумагъ. Онъ извлекалъ ихъ, кипу за кипой, изъ темной кладовой архива и вс служебные часы просиживалъ надъ ними. Уже черезъ годъ онъ испортилъ зрніе и вынужденъ былъ завести очки, а еще черезъ годъ, въ добавленіе ко всмъ своимъ прежнимъ болзнямъ, получилъ новую: страшный геморрой. Но моментъ въ отношеніи служебномъ все время оставался настолько критическимъ, и слухи объ упраздненіи таракановской охраны казались настолько правдоподобными, что думать объ отпуск и поздк для леченія за границу было совершенно несвоевременно, наоборотъ, надо было налечь на розыскное дло съ особой энергіей, работать и работать, искать и искать.
Вначал, очень давно, по этимъ бумагамъ привлекались къ отвтственности уличенные или подозрвавшіеся въ посягательств на существующіе въ государств порядки. По прошествіи нсколькихъ лтъ, когда въ Таракановск перестали возникать новыя политическія дла, по этимъ бумагамъ привлекались родственники привлекавшихся. А теперь Закатаевъ, исходя изъ той мысли, случайно пришедшей ему въ голову, что у каждаго родственника въ свою очередь могутъ быть родственники, искалъ, нельзя ли привлечь кого-нибудь изъ родствениковъ тхъ родственниковъ, которые въ свое время уже понесли заслуженное наказаніе. Онъ выносилъ на статистическія карточки вс фамиліи лицъ, обвинявшихся по каждому данному длу, такъ что сколько было фамилій, столько получалось и карточекъ, затмъ эти карточки пополнялъ фамиліями лицъ, состоящихъ по свдніямъ особой развдочной экспедиціи съ первыми въ родств, къ полученнымъ такимъ образомъ фамиліямъ родственниковъ и, въ заключеніе, съ помощью большихъ портновскихъ ножницъ, вырзывалъ изъ карточекъ фамиліи тхъ ‘вторыхъ родственниковъ’, которые ни разу не привлекались, и обыкновенными булавками накалывалъ ихъ въ алфавитномъ порядк, каждую особо, на чистыя страницы книги, извстной въ таракановскомъ охранномъ отдленіи подъ литерою РР, что означаетъ: родственники родственниковъ. И хотя немедленныхъ практическихъ результатовъ отъ нея Закатаевъ не получилъ, книга показалась ему настолько содержательной, что онъ, по окончаніи ея, приступилъ къ розыску друзей привлекавшихся — для составленіи книги Д. П. Потомъ сталъ собирать фамиліи родственниковъ этихъ друзей для книги РДИ, дале онъ работалъ надъ книгой фамилій Друзей родственниковъ привлекавшихся, ДРИ, родственниковъ этихъ друзей, РДРИ, друзей вторыхъ родственниковъ привлекавшихся ДРРИ, родственниковъ этихъ друзей, РДРРИ. По мр увлеченія этой работой, первоначальная идея получала въ голов Закатаева, дальнйшее развитіе, и онъ уже заказалъ книги для сослуживцевъ привлекавшихся, для родственниковъ этихъ сослуживцевъ, для сосослуживцевъ родственниковъ привлекавшихся, для родственниковъ этихъ сослуживцевъ, для сослуживцевъ вторыхъ родственниковъ привлекавшихся и для родственниковъ этихъ сослуживцевъ, то-есть СМ, РСИ, СРИ, РСРИ, СРРИ и РСРРИ. Его увлеченіе росло, а вмст росла и идея, и онъ уже сгоралъ нетерпніемъ поскоре закончить книгу о сослуживцахъ, еще не начатую, чтобы приступить къ цлой серіи новыхъ книгъ: о домохозяевахъ привлекавшихся, о квартирантахъ, о нахлбникахъ, о сосдяхъ по квартир. Идея Закатаева получала, въ его ум, окончательное завершеніе только въ тотъ моментъ, когда дйствительно ни одинъ таракановецъ, не взирая на полъ и возрастъ, не останется вн задуманныхъ книгъ. Тогда, при возникновеніи малйшаго броженія среди таракановскихъ жителей, Закатаевъ разсчитывалъ безъ всякаго труда вырывать изъ Таракановска крамолу не только съ корнемъ, но и со всми ея незамтными простому глазу корешками. Для этого стоило только выбрать по книгамъ, вокругъ охваченнаго броженіемъ мста, достаточной толщины кольцо фамилій, состоящихъ между собой хотя бы въ самомъ отдаленномъ соприкосновеніи, и, даже не выходя изъ кабинета, по телефону отдать приказаніе о немедленномъ изъятіи ихъ изъ обращенія. Вотъ тутъ-то и оснила его однажды идея, которую онъ съ тхъ поръ, въ отличіе отъ другихъ своихъ идей, сталъ называть большой идеей. Онъ задумалъ представить въ департаментъ полиціи детально разработанный проектъ о подобной же регистраціи взаимосоприкосновеній, существующихъ между всмъ населеніемъ Имперіи. Когда эта большая идея въ первый разъ постила его, онъ такъ разволновался, рисуя въ разгоряченномъ воображеніи ожидающій его въ Петербург тріумфъ, что въ теченіе нсколькихъ ночей былъ не въ состояніи уснуть, и только тогда немного остылъ и успокоился, когда приглашенный имъ врачъ указалъ на опасность излишняго увлеченія какой-нибудь одной идеей и усадилъ его въ ванну въ двадцать семь градусовъ.
Дло составленія книгъ о таракановскихъ взаимосоприкосновеніяхъ тормозили разнаго рода оплошности, время отъ времени допускаемыя недостаточно усердными и недостаточно интеллигентными помощниками ротмистра. Такъ, много отнимало времени выясненіе незнакомыхъ Закатаеву терминовъ, поставленныхъ филерами развдочной о соприкосновеніяхъ экспедиціи. То и дло упоминались какіе-то супникъ, ухажоръ, хлюстъ. Заводить для нихъ новыя книги не представлялось возможнымъ, но и въ существующихъ книгахъ для нихъ тоже какъ бы не оказывалось подходящаго мста. И зачастую надъ ними подолгу приходилось ломать голову, ршая, въ какую книгу ихъ занести, и Закатаеву, и его помощнику, и вахмистру. Впрочемъ, разсчитывать на помощь послдняго было вообще затруднительно, такъ какъ онъ, посл нсколькихъ часовъ бесды о родственникахъ родственниковъ, чистосердечно, съ оттнкомъ испуга на лиц, сознавался, что у него запуталась голова, и предлагалъ лучше пойти во дворъ поколоть для Закатаева дрова. Были и другія оплошности въ работ. Нердко таракановцы, давно умершіе, по старой памяти, или по старымъ бумагамъ, заносились филерами въ книги живыхъ, такъ что у Закатаева въ числ лицъ, состоящихъ подъ негласнымъ наблюденіемъ, были всегда и покойники, съ одного изъ которыхъ онъ однажды даже потребовалъ подписку о невызд. Немалое осложненіе вносили въ бумаги и новорожденные, и Закатаевъ часто думалъ о томъ, какъ было бы хорошо, если бы ихъ вовсе не было. Пріобщить ихъ къ какому-нибудь длу было бы слишкомъ рано, и Закатаевъ пока ограничивался тмъ, что имена новорожденныхъ младенцевъ выносилъ изъ метрикъ на отдльныя карточки и, посредствомъ булавокъ, накалывалъ ихъ на страницы совсмъ особой книги HP, какъ лицъ, хотя покамстъ и не полноправныхъ, но общающихъ въ будущемъ достичь возраста подсудности. А сколько хлопотъ причиняли Закатаеву постоянныя измненія въ состав уже зарегистрированныхъ имъ семей! А перемны профессій отдльными лицами! А безпрестанныя перезды обывателей съ квартиры на квартиру!
Работа эта давалась Закатаеву не легко. Только желаніе поскоре покончить съ таракановцами и приступить къ осуществленію большой идеи, только вра въ свой конечный тріумфъ давали ему силы. Работа была и отвтственна: маленькая неточность, какая-нибудь описка, и можетъ пострадать безвинный. А между тмъ, за послднее время то и дло всплывала наружу какая-нибудь сложная путаница, начало которой невозможно было отыскать иначе, какъ не продлавъ всей, боле чмъ двухлтней работы сначала. Такъ, напримръ, случалось, что не взирая на самыя точныя проврки, какой-нибудь телеграфистъ Антонъ Краснухинъ, тридцати лтъ, оказывался, по книг РР, отцомъ собственной бабушки, къ тому же умершей, будучи отъ роду девяноста лтъ. А Берка Шпигельглузъ, извстный всему Таракановску газетный разносчикъ, мужескаго пола, іудейскаго вроисповданія, боле года числился въ книгахъ Закатаева родной дочерью православнаго діакона Стефана Преображенскаго. И не узнай объ этомъ о. діаконъ подъ строгой тайной отъ благочиннаго, и не имй онъ связей въ высшихъ сферахъ, онъ и по сегодня значился бы у Закатаева на учет, какъ имющій дочь мужескаго пола и притомъ іудейскаго вроисповданія.
И вотъ когда въ итог какихъ-нибудь совершенно секретныхъ розысковъ, вдругъ по бумагамъ выходило, что во времена октябрьскихъ свободъ по Таракановску красное знамя несли поочередно: то новорожденный, тогда еще не родившійся, то покойникъ, задолго передъ тмъ погребенный, Закатаевъ впадалъ въ настоящую бездну отчаянія. Онъ стыдилъ помощника, кричалъ плачущимъ голосомъ на письмоводителя, бгалъ на длинныхъ ногахъ по кабинету, съ кулаками наступалъ на филеровъ, бросался къ телефону, звонилъ въ адресный столъ по поводу перепутанныхъ адресовъ, къ благочинному по поводу неправильныхъ метрикъ, на кладбище по поводу покойниковъ, вдругъ оказавшихся живыми, или по поводу живыхъ, вдругъ оказавшихся похороненными. Наговоривъ всмъ рзкостей, накричавъ, совершенно опустошенный, оборвавшій нить дловыхъ мыслей, съ проклятіями по адресу запутавшей его крамолы, онъ убгалъ изъ служебнаго кабинета въ собственную квартиру, расположенную этажомъ выше, бралъ ванну въ двадцать семь градусовъ и надолго ложился въ постель.
Онъ лежалъ день, два, иногда цлую недлю, мучился испытывая крайнее утомленіе и боли во всемъ тл, особенно въ затылк, горлъ, ежеминутно звалъ, но уснуть ни на минуту не могъ, ни днемъ, ни ночью, несмотря на содйствіе приглашаемаго военнаго врача. А если, подъ дйствіемъ ваннъ или капель или порошковъ, онъ и начиналъ дремать, то тотчасъ передъ нимъ безшумно появлялось странное шествіе безконечной толпы людей, группировавшейся, судя по сходству въ лицахъ, большими семьями, даже цлыми родами, въ которые входили не только новорожденные, голенькіе, красненькіе, сырые на видъ, скрюченные, какъ червячки, но и покойники, прямые отъ долгаго лежанія въ гробахъ, съ руками, сложенными на груди, и съ черными ямками вмсто глазъ. И мысль Закатаева мгновенно снова возбуждалась. Сердце его начинало учащенно биться, онъ весь превращался въ зрніе и видлъ, какъ каждый родственникъ былъ очерченъ многослойнымъ кольцомъ своихъ друзей, знакомыхъ, сослуживцевъ, вплоть до нахлбниковъ, изъ которыхъ каждый тоже находился въ центр кольца, составленнаго изъ собственныхъ родственниковъ, вокругъ которыхъ дымились силуэты ихъ друзей, знакомыхъ, сослуживцевъ, взятыхъ опять таки въ кольца своихъ родственниковъ… Иногда вс кольца однимъ дружнымъ усиліемъ вразъ разрывались, и составлявшія ихъ человческія фигуры разсыпались въ разныя стороны, какъ лопающійся фейерверкъ… Пестроту картины осложняло то обстоятельство, что почти вс участники круговращательнаго шествія были пронзены, кто въ лобъ, кто въ глазъ, гигантскими булавками. И Закатаеву вдругъ открывался весь ужасъ этихъ булавокъ: таракановцы, занесенные имъ въ книги взаимосоприкосновеній, несмотря на булавки, посрывались со своихъ страницъ, вышли изъ своихъ книгъ и, у него на глазахъ рвали связующія ихъ кольца, путались, мшались и уничтожали его боле чмъ двухлтній напряженный трудъ. Закатаевъ издавалъ жалобный стонъ и просыпался.
Закатаевъ сознавалъ, что утомила его работа и онъ боленъ. И опять вставалъ передъ нимъ старый вопросъ о поздк для лченія за границу. И опять дло сводилось къ тому, что моментъ былъ до крайности неподходящій, что о ротмистр во время реакціи забыли, и прежде чмъ обращаться съ какими бы то ни было ходатайствами, надо напомнить о себ и, если не поднять, то по крайней мр упрочить свое положеніе либо осуществленіемъ большой идеи, либо отысканіемъ дйствительно серьезнаго политическаго дла. Но приступать къ разработк большой идеи было нельзя ране завершенія всхъ книгъ о таракановцахъ. Регистрація же таракановскихъ взаимосоприкосновеній шла чмъ дале, тмъ туже. Притомъ же Закатаева стало смущать то неожиданно возникшее обстоятельство, что эта его большая идея, которую онъ тщательно скрывалъ ршительно отъ всхъ, даже отъ своего помощника, вдругъ оказалась гуляющею по улиц. Чуть не ежедневно онъ читалъ въ газетныхъ телеграммахъ сообщенія о томъ, что въ такомъ-то город, по распоряженію мстнаго охраннаго отдленія, арестованы и заключены подъ стражу родственники привлекавшихся. Если, думалъ онъ, догадались арестовать родственниковъ, то дагадаются арестовать и родственниковъ этихъ родственниковъ, а потомъ догадаются о задержаніи и ихъ друзей, и знакомыхъ, и сослуживцевъ, вплоть до нахлбниковъ, словомъ, точь въ точь какъ у него въ большой иде. Это повергло его въ уныніе, какого онъ дотол никогда не испытывалъ. Вдь онъ, бывало, рисуя ожидающій его въ Петербург тріумфъ, слышалъ даже звуки военной музыки, играющей не то маршъ, не то тушъ, хотя въ точности и самъ не зналъ, какое отношеніе иметъ къ его большой иде военная музыка. И вдругъ возможность паденія съ такой головокружительной высоты! И онъ радовался ошибкамъ другихъ охранныхъ отдленій, и тому, что газеты лваго направленія стыдили ихъ, и безудержно хохоталъ, читая маленькіе фельетоны, въ которыхъ ихъ представляли въ смшномъ вид. Но смхъ смхомъ, а сомнніе сомнніемъ. Гд нтъ увренности, тамъ не можетъ быть и творчества. Вотъ почему мысль о разработк большого проекта все чаще отодвигалась имъ на второй планъ, работа по регистраціи таракановскихъ взаимосоприкосновеній тоже пріостанавливалась на цлыя недли, въ то время, какъ ротмистръ вс свои мысли снова устремлялъ исключительно въ сторону розысковъ какихъ ни на есть политическихъ длъ. Многаго не ожидая отъ своихъ постоянныхъ агентовъ, онъ обращалъ усиленное вниманіе на секретныхъ сотрудниковъ, и не столько на постоянныхъ, регулярно получающихъ содержаніе и потому недостаточно предпріимчивыхъ, сколько на свжихъ, случайныхъ, разовыхъ, или сдльныхъ. Но время стояло такое жестокое и Таракановскъ держалъ ухо такъ востро, что и здсь ротмистра ждали одни разочарованія.
Еще три года тому назадъ, когда по городу впервые прошелъ слухъ, что въ таракановскомъ охранномъ отдленіи ищутъ политическихъ длъ, туда стали захаживать, дождавшись темноты, разные случайные люди съ предложеніями въ той или иной форм собственныхъ услугъ. Вахмистръ, а за нимъ и унтера, дежурившіе ради этихъ господъ у чернаго хода, такъ освоились съ ними, что, пока не узнавали ихъ фамилій, подраздляли ихъ, при докладахъ о нихъ Закатаеву, на шесть слдующихъ, безошибочно различаемыхъ ими разрядовъ: изъ благородныхъ, рабочій, еврей, солдатъ, шляющій, раздвшій. Иные изъ принадлежащихъ вначал къ двумъ послднимъ разрядамъ, по укрпленіи знакомства съ Закатаевымъ, случалось, такъ преображались, что удостаивались, во мнніи унтеровъ, переводя въ разрядъ первый.
Такъ какъ въ Таракановск свирпствовала безработица, ни одно промышленное предпріятіе не принимало рабочихъ безъ представленія свидтельства о политической благонадежности, то къ Закатаеву нердко являлись безработные, которыхъ родственники или родственники родственниковъ лтъ пять тому назадъ были замчены, какъ участники забастовки. Явившись, по наступленіи сумерекъ, къ Закатаеву и объявивъ о своей непричастности къ политическимъ партіямъ, они просили его войти въ ихъ положеніе и дать имъ, если не свидтельство о политической благонадежности, то хотя бы записку къ главному инженеру того предпріятія, гд имются подходящія для нихъ вакансіи. Закатаевъ при первомъ свиданіи обыкновенно отказывалъ всмъ. Онъ сразу принималъ обвинительный видъ, не давалъ просителю говорить, съ гримасами и жестами кричалъ, что не надо было бастовать, что онъ просителя знаетъ хорошо, что у него въ книгахъ о немъ кое-что есть и что онъ все равно скоро ихъ всхъ ликвидируетъ. Этимъ первымъ визитомъ и заканчивали свое знакомство съ охраннымъ отдленіемъ большинство безработныхъ. Съ тми, которые спустя нкоторое время, приходили опять. Закатаевъ находилъ возможнымъ вступить въ примирительныя бесды, сущность которыхъ сводилась къ тому, что онъ охотно дастъ просителю записку къ инженеру, но при условіи, если услуга будетъ за услугу: проситель долженъ дать ему какое-нибудь политическое дло. Рабочій большею частью отвчалъ, что о политическихъ длахъ онъ отродясь ничего не слыхалъ. Тогда Закатаевъ просилъ дать ему хотябы одну фамилію лица, которое при свидтеляхъ когда нибудь гд-нибудь что-нибудь говорило противъ правительства. И если рабочій опять отговаривался незнаніемъ, Закатаевъ удивлялся, обвинялъ его въ неискренности и наводящими вопросами заставлялъ вспомнить кого-нибудь изъ времени октябрьскихъ свободъ, когда каждый высказывался. Рабочій отвчалъ, что за давностью времени онъ про это запамятовалъ. Спокойный тонъ рабочаго бсилъ Закатаева, онъ вдругъ, узнавая въ своемъ собесдник скрытаго революціонера, вскакивалъ съ мста, вытягивался, дрожалъ, сжималъ кулаки, и, съ криками, выпроваживалъ не на шутку струхнувшаго рабочаго вонъ, продолжая громить дикимъ голосомъ крамолу. Но находились среди безработныхъ и такіе, которые, добившись новаго свиданія съ Закатаевымъ, едва переступивъ порогъ его кабинета, оборвавшіеся, съ голодными лицами, иногда выпившіе, коротко заявляли, что желаютъ сотрудничать. Закатаевъ, услыхавъ, съ веселымъ видомъ подавалъ постителю стулъ и, несмотря на многократные его отказы, настойчиво предлагалъ ему папиросу и, поднося къ его лицу зажженную спичку, говорилъ, что рабочіе напрасно думаютъ, будто жандармы имъ не сочувствуютъ: наоборотъ, жандармы очень сочувствуютъ, но только надо, чтобы усовершенствованія вводились постепенно и безъ крови. Рабочій сидлъ, молчалъ, кивалъ Закатаеву головой и поддакивалъ, затмъ бралъ записку къ инженеру, поступалъ на работу и объ охранномъ отдленіи забывалъ. Если же Закатаевъ вызывалъ его къ себ, рабочій говорилъ, что ничего серьезнаго не слышно: народъ у нихъ присмирлъ, политикой не занимается, о забастовкахъ не думаетъ и дорожитъ тмъ кускомъ хлба, который иметъ. А бывало и такъ, что, въ отвтъ на приставанія ротмистра, рабочій людей лваго направленія характеризовалъ, какъ правыхъ, а правыхъ, какъ лвыхъ. Закатаевъ немедленно вносилъ эти свднія въ свои книги и отпускалъ рабочаго, пригрозивъ ему высылкой, если онъ будетъ и впредь уклоняться отъ добровольно принятыхъ на себя обязанностей сотрудника. Секретныхъ и безплатныхъ связей подобнаго рода у Закатаева было много. Фабричный рабочій ‘сотрудникъ’ за право работать на фабрик, извозчикъ за право возить пассажировъ, парикмахеръ за право брить и стричь, чиновникъ за право служить въ учрежденіи, гимназистъ за право учиться въ гимназіи. Ране, когда дла вообще были нердки, Закатаеву, благодаря такимъ сотрудникамъ, все-таки нтъ-нтъ да и удавалось захватить кое-какую зазвавшуюся мелкоту, но въ описываемый ‘мертвый сезонъ’ и этого не было. Тогда Закатаевъ сталъ длать попытки сильне заинтересовать сотрудниковъ въ дл, но вс его ухищренія приводили къ тому лишь, что возл него стали кружиться, съ явно корыстными цлями, профессіональные жулики. Приходитъ какой-нибудь дворянинъ, въ поношенномъ плать, по всмъ признакамъ подверженный несчастной слабости къ алкоголю, и, представивъ рекомендательное письмо отъ какого-нибудь начальствующаго лица, а чаще всего отъ мстнаго отдла союза русскаго народа, проситъ зачислить его сотрудникомъ. Закатаевъ прежде всего освдомляется, можетъ ли проситель дать ему для начала какое-нибудь политическое дло. Проситель, усиленно утирая нечистымъ платкомъ сизый носъ, отвчаетъ съ запинками, что въ настоящій моментъ онъ дла дать не можетъ, но обязуется не позже какъ по истеченіи двухмсячнаго срока представить дло, конечно, если господинъ ротмистръ дастъ ему возможность сейчасъ же уплатить за квартиру, пріобрсти приличный костюмъ и обезпечить себя и жену необходимымъ пропитаніемъ. Закатаевъ когда-то охотно принималъ такія предложенія. Но впослдствіи, будучи обманутъ на большую сумму денегъ, онъ даже не впускалъ къ себ подобныхъ господъ въ кабинетъ, а опрашивалъ стоя, въ прихожей. Не давая имъ раскрыть рта, заране злой, видящій ихъ насквозь, онъ прямо спрашивалъ, имютъ ли они на рукахъ готовое дло. И если они начинали вилять, онъ, съ крикомъ, что они аферисты, вымогатели, саранча, гналъ ихъ вонъ и долго посл ихъ ухода не могъ успокоиться, мысленно высчитывая, какую уйму денегъ по своей слабости онъ имъ передавалъ. Но иные ухитрялись увлечь его и въ прихожей. Изгоняемые, ловко увертываясь отъ толчковъ Закатаева, они успвали быстрой скороговоркой развить свои новые планы. Закатаевъ останавливался, испытующе смотрлъ на нихъ, потомъ кивкомъ головы просилъ ихъ въ кабинетъ. Тамъ, выслушавъ до конца быструю рчь постителя, посл мучительной борьбы съ самимъ собой, съ ноющимъ сердцемъ, вря и не вря, онъ нершительной рукой открывалъ ящикъ стола, чтобы достать деньги, но на полдорог задумывался и вдругъ закрывалъ ящикъ, а ключъ пряталъ въ карманъ, и тотчасъ же, все время въ молчаніи, съ судорожнымъ вздохомъ открывалъ ящикъ снова, доставалъ оттуда нсколько ассигнацій и протянутой рукой, какъ будто въ ней была десятипудовая гиря, подавалъ ихъ постителю, который, какъ мышь, съежившись, точно отъ холода, сидлъ на стул и не спускалъ глазъ съ благообщающей руки. Въ конц концовъ Закатаевъ все-таки открылъ кое-какія средства противъ повторныхъ визитовъ такихъ искусителей. Но никакихъ средствъ не доставало у него противъ чаръ одного замчательнаго человка, имя и званіе которому было — неизвстнаго города мщанинъ, по фамиліи Лунь.
Лунь всегда былъ человкомъ безъ опредленныхъ занятій, но онъ никогда не былъ безъ какихъ-нибудь занятій.
Откуда Лунь былъ родомъ, никто не зналъ. Однажды, очень давно, будучи сравнительно молодымъ человкомъ, онъ временно пріхалъ въ Таракановскъ, да такъ тамъ и остался. О своемъ прошломъ онъ распространяться не любилъ, объясняя, что ему тяжело бередить старыя раны и, что если бы не одинъ случай, онъ давно бы стоялъ на очень высокой точк. А когда его спрашивали, при какихъ обстоятельствахъ онъ потерялъ три четверти лваго уха, онъ только длалъ рукой жестъ и, съ чувствомъ сожалнія, вздыхалъ.
Огорошенный при первомъ своемъ визит злобнымъ вопросомъ Закатаева, иметъ ли онъ на рукахъ готовое дло, Лунь не мене, если не боле, огорошилъ Закатаева собственнымъ вопросомъ: а извстно ли ротмистру, что таракановскіе террористы поршили его убить? Закатаевъ далеко не былъ трусомъ, но за послднее время онъ очень ослаблъ и физически и духовно. При словахъ Луня, сердце его мучительно сжалось, онъ почувствовалъ легкое головокруженіе, колна его ослабли, въ горл сдлалось сухо, на мгновеніе ему показалось, что онъ куда-то поплылъ, потомъ оправился, взялъ похолодвшей, какъ ледъ, рукой Луня и изъ прихожей молча повелъ его въ служебный кабинетъ для совершенно секретной бесды, передъ началомъ которой онъ на минуту отлучился, такъ какъ внезапно почувствовалъ разстройство желудка.
Они долго и оживленно бесдовали. Лунь, толстый, короткій, врне, куцый, безволосый, даже безбровый, похожій на клоуна, съ гусиными лапками вмсто рукъ и съ точно такими же ступнями ногъ, велъ себя во время этой бесды выше всякихъ похвалъ. Закатаевъ былъ очарованъ и его умомъ, и краснорчіемъ, и голосомъ, мягкимъ, спокойнымъ, чисто христіанскимъ, и даже гусиными лапками. Они ршили такъ: Лунь, провозгласивъ себя атаманомъ, для охраны личности Закатаева организуетъ дружину добровольцевъ, числомъ въ десять человкъ, изъ людей съ хорошей репутаціей, по возможности принадлежащихъ, какъ и самъ Лунь, къ мстному отдлу союза русскаго народа. Въ виду того, что это дло добровольное и исключительно патріотическое, на организацію его Лунь не требуетъ отъ Закатаева ни единой копейки. Это сразу подкупило Закатаева въ его пользу. Лунь только проситъ десять револьверовъ для дружинниковъ и двсти рублей на пріобртеніе нкоторымъ изъ нихъ недостающаго платья. Закатаевъ выложилъ на столъ дв сторублевыхъ бумажки, а револьверы общалъ доставить на другой день. Лунь, не проявляя никакой поспшности, скромно накрылъ ассигнаціи гусиной лапкой и также скромно удалился.
До того времени Закатаевъ боялся только Петербурга, а съ этого дня онъ сталъ бояться еще и террористовъ.
Черезъ недлю Лунь явился къ Закатаеву въ новомъ плать и съ веселымъ видомъ сообщилъ, что дло налажено и ротмистра уже охраняютъ. Посл этого онъ сталъ являться еженедльно и докладывать, что все обстоитъ благополучно. Закатаеву длалось легче, какъ больному отъ утшенія доктора. Онъ благодарилъ Луня, а однажды началъ уговаривать его получать изъ кредитовъ охраны хотя бы маленькое жалованье! Лунь наотрзъ отказался: назначить ему жалованье было бы несправедливостью по отношенію къ другимъ членамъ дружины. На это Закатаевъ ничего не отвтилъ и между ними установилось неловкое молчаніе, которое первымъ нарушилъ Лунь, вскользь спросивъ: а сколько бы ротмистръ могъ дать? Закатаевъ сказалъ: рублей тридцать въ мсяцъ. Лунь пояснилъ, что это его интересуетъ потому, что онъ хотлъ выяснить, по сколько бы пришлось каждому члену дружины, если бы онъ отказался отъ этихъ денегъ въ ихъ пользу. Разъ рчь зашла о вознагражденіи всей дружины и разъ Лунь находилъ, что три рубля въ мсяцъ неудобно патріотамъ предлагать, Закатаевъ нашелъ возможнымъ увеличить названную сумму вдвое, но съ оговоркой, что онъ будетъ выдавать деньги дружинникамъ самъ. Лунь отчасти обидлся и сказалъ, что коль скоро у ротмистра зародилось къ нему недовріе, то пусть лучше дружина продолжаетъ честно служить, какъ и до сихъ поръ, безплатно, деньги вообще большое зло, он неизбжно портятъ отношенія, вотъ взять, напримръ, хотя бы данный случай: пока Лунь служилъ безплатно, у нихъ съ ротмистромъ существовали добрыя, ничмъ не омрачаемыя отношенія взаимнаго доврія, но едва ротмистръ къ чему-то поднялъ вопросъ о деньгахъ, какъ самъ уже сталъ сомнваться въ человк, безплатно рискующемъ для него своей жизнью. Во время этой деликатно высказанной рчи, Лунь, сдлавъ изъ гусиныхъ лапокъ деликатныя рюмочки, умренно жестикулировалъ ими, отнюдь не выходя изъ предловъ двухъ верхнихъ пуговицъ своего новаго сюртука. И вообще, и всегда, не то было важно и убдительно, что говорилъ Лунь, а то было важно и убдительно, какъ говорилъ онъ. Закатаеву пришлось почти что извиниться и, въ знакъ примиренія, онъ упросилъ Луня получать въ свои руки шестьдесятъ рублей въ мсяцъ, для раздачи дружинникамъ, по шести рублей каждому.
Такъ прошло четыре мсяца. Закатаевъ, при каждомъ своемъ выход на улицу, зорко осматривался по сторонамъ, въ надежд обнаружить охраняющихъ его дружинниковъ, но вс усилія его въ этомъ смысл были тщетны. Спрошенный по этому поводу Лунь объяснилъ, что дружинники намренно не показываютъ вида, что они дружинники, такая имъ дана инструкція, ротмистръ ихъ видитъ ежедневно, но принимаетъ ихъ за мирныхъ жителей. Отчасти повривъ, отчасти не повривъ, и скоре не повривъ, чмъ повривъ, ротмистръ Закатаевъ установилъ негласное наблюденіе за самимъ Лунемъ, но тотъ въ первый же день учуялъ шагающаго за нимъ по другой сторон улицы филера. Лунь остановился, и филеръ остановился, бросившись къ первой попавшейся витрин магазина. Лунь къ нему, онъ отъ него, Лунь, придерживая головной уборъ, бгомъ, а онъ нырнулъ въ ближайшую калитку, молніеносно обернувшись на прощанье, и скрылся въ чужомъ двор. Тамъ онъ сперва метнулся въ дворницкую, но дворника не было дома, а его жена, недавно пріхавшая изъ деревни, ничего не понимала и подняла крикъ, тогда онъ изъ дворницкой перебросился въ отхожее мсто, что было для черной прислуги, и заперся тамъ. Лунь, никого ни о чемъ не спрашивая, только нюхая воздухъ, ршительными шагами прослдовалъ по діагонали черезъ весь дворъ, прямо къ отхожему мсту и, сквозь щель обнаруживъ сидящаго тамъ филера, началъ рвать дверь. Филеръ молчалъ и сидлъ, окруженный полумракомъ, съ высоко поднятымъ воротникомъ и опущеннымъ на лицо картузомъ съ бархатнымъ околышемъ. Лунь выругалъ его матерными словами, обозвалъ дуракомъ, пригрозилъ тростью отхожему мсту, и куцый, на гусиныхъ лапкахъ, заспшилъ къ Закатаеву. Здсь онъ спокойно, но ршительно запротестовалъ противъ нарушенія ротмистромъ одного изъ главныхъ условій его безплатной службы, которое гласило, что если Лунь замтитъ за собой филерское наблюденіе, онъ воленъ немедленно распустить всю дружину. Въ отвтъ на это, Закатаевъ предложилъ хотя бы одинъ разъ показать ему всхъ дружинниковъ, устроивъ имъ подобіе смотра въ одномъ изъ помщеній охранаго отдленія, Лунь съ большой готовностью согласился. Но прошло два мсяца, а дружинники, подъ разными предлогами, не собирались. Тогда Закатаевъ прекратилъ выдачу имъ денегъ, заявивъ, что выдастъ ихъ только въ томъ случа, если дружинники сами придутъ за получкой. На другой же день Лунь привелъ въ охранное отдленіе двухъ субъектовъ, которые, пока ихъ осматривалъ ротмистръ, молчали, а когда ротмистръ вздумалъ задавать имъ вопросы, тоже молчали, вскидывая недоумнные взгляды на Луня, шептавшаго за спиной Закатаева, что они съ непривычки смущаются и что на первый разъ имъ надо простить. Одинъ былъ сильно истощенный, видно чахоточный человкъ, съ прозрачной, какъ воскъ, кожей лица, съ большими удивленными глазами и съ жиденькой бородкой, одтъ онъ былъ въ старый костюмъ Луня. Другой, несмотря на свой ростъ, выглядлъ совсмъ мальчишкой, онъ все время звалъ во весь ротъ и дикими глазами осматривалъ поразившую его обстановку кабинета. Они получили по шести рублей и вышли. На другой день Лунь принесъ отъ имени двухъ заболвшихъ дружинниковъ довренности, написанныя на его имя, и получилъ для нихъ двнадцать рублей. А черезъ два дня представилъ еще дв довренности, тоже на свое имя, отъ двухъ дружинниковъ, ухавшихъ по порученію атамана въ командировку на розыски. Въ тотъ же день, въ сумерки, къ Закатаеву явился за получкой еще одинъ дружинникъ, съ длинной бородой и съ частой звотой. Когда онъ, получивъ деньги и глухимъ басомъ буркнувъ благодарность, заспшилъ къ дверямъ Закатаева вдругъ надоумило потянуть его за бороду. Борода осталась у ротмистра въ рукахъ, а дружинникомъ оказался тотъ мальчишка, который, нсколькими днями ране, уже получилъ свое жалованье. Въ результат послдовавшаго за этой сценой бурнаго объясненія, въ продолженіе котораго Лунь не переставалъ уврять, что его самого подвели, Закатаевъ немедленно потребовалъ возвратить ему вс револьверы. И въ тотъ самый моментъ, когда, въ отвтъ на это требованіе, Лунь съ удивленнымъ видомъ возразилъ, что, по уставу дружины, оружіе поступило въ собственность дружинниковъ, какъ бы въ награду за безплатную службу, Закатаевъ ударилъ его два раза по лицу, арестовалъ и, продержавъ нкоторое время въ тюрьм, только по усиленнымъ просьбамъ мстнаго отдла союза русскаго народа, освободилъ, выславъ навсегда изъ Таракановска. Но этимъ сотрудничество Луня въ таракановскомъ охранномъ отдленіи далеко не закончилось, этимъ оно только началось.
Благополучно прибывъ на новое мсто жительства, въ ближайшій къ Таракановску городишко, Лунь первымъ долгомъ написалъ Закатаеву пространное посланіе, въ которомъ, съ присущими ему обстоятельностью и краснорчіемъ, изложилъ, какъ его подвели дружинники, какъ онъ, благодаря имъ, остался безъ зимняго платья, какъ онъ, несмотря даже на наступившіе холода, не сметъ и никогда не посметъ просить ротмистра о пособіи, предпочитая замерзнуть на улиц, и какъ онъ денно и нощно бичуетъ себя за легкомысліе, неосмотрительность и излишнюю вру въ людей. Дале онъ писалъ, что въ то время, какъ другой, будучи на его мст, то-есть понеся оскорбленіе дйствіемъ, и имя заступниковъ въ Петербург, принесъ бы на самоуправныя дйствія ротмистра жалобу по статьямъ закона, перечисляемымъ въ скобкахъ, онъ, Лунь, въ теченіе полнаго года бывшій безплатнымъ атаманомъ таракановской дружины добровольной охраны, не только этого не сдлаетъ, но настоящими строками выражаетъ ротмистру глубокую благодарность за то, что тотъ избавилъ его отъ многихъ прежнихъ заблужденій. Теперь, когда его такъ подвели, онъ видитъ, что судить по себ о людяхъ нельзя, что наряду съ добрыми есть и злые, которыхъ надо — охъ какъ остерегаться. Въ заключительныхъ строкахъ письма онъ убдительно просилъ ротмистра ни въ какомъ случа не присылать ему денегъ для зимняго платья, такъ какъ онъ самъ сознаетъ, что за свою неосторожность и чрезмрную доброту, долженъ быть достойно наказанъ.
Поджидая отъ Закатаева отвта и денегъ, Лунь тмъ временемъ составлялъ ему второе посланіе. Онъ рекомендовалъ ротмистру, въ виду особо удобнаго географическаго расположенія Таракановска, произвести въ этомъ город ни боле, ни мене, какъ…. чудесное явленіе новой чудотворной иконы. Не смя просить ротмистра о вызов его лично въ Таракановскъ для всесторонняго освщенія вопроса, онъ тмъ не мене, какъ патріотъ, христіанинъ и лицо отчасти духовнаго званія, безъ ложной скромности, можетъ сказать, что въ данномъ дл былъ бы для ротмистра человкомъ многополезнымъ, а пожалуй, даже и незамнимымъ.
Не получивъ на два посланія ни отвта, ни денегъ, и опасаясь, что ротмистръ уничтожаетъ его письма нераспечатанными, Лунь нашелъ боле цлесообразнымъ вс свои послдующія посланія писать разными чернилами, разными почерками, на разнаго формата бумаг, и отправлять ихъ всякій разъ въ новыхъ конвертахъ. Въ третьемъ посланіи онъ писалъ, что беретъ свое предложеніе касательно иконы обратно, такъ какъ охранное отдленіе того района, въ которомъ его поселили несчастныя обстоятельства, очень заинтересовано его планомъ и его личностью вообще. Онъ посылалъ тысячи извиненій, что побезпокоилъ ротмистра, и просилъ забыть обо всемъ, и не поминать лихомъ его, стараго идеалиста. Внизу стояла дловымъ тономъ составленная приписка, въ которой онъ просилъ немедленно сообщить ему нейтральный адресъ ротмистра, для отсылки ему денегъ, въ погашеніе той суммы, на которую пострадалъ ротмистръ отъ присвоенія дружиною выданнаго ей оружія. Слово немедленно онъ подчеркнулъ два раза.
Закатаевъ, дйствительно, посл перваго же посланія, чтобы не искушать себя, ршилъ письма Луня бросать въ каминъ нераспечатанными. Но маневры Луня, всякій разъ разнообразившаго въ нихъ все, начиная отъ чернилъ и кончая стилемъ, привелъ къ тому, что ротмистръ невольно вскрывалъ въ числ другихъ и его письма. Предложеніе относительно иконы казалось ему нелпымъ. Однако, посл полученія третьяго посланія, въ которомъ Лунь общалъ немедленно выслать ему деньги въ погашеніе долга, онъ сильно задумался. Положивъ передъ собой посланіе, онъ цлый часъ сидлъ надъ нимъ, нервно курилъ папиросу за папиросой, нервно теребилъ правый кошачій усъ, и чмъ боле думалъ, тмъ боле волновался, а чмъ боле волновался, тмъ сильне ослабвало въ немъ прежнее ршеніе не имть никакихъ длъ съ Лунемъ. И вдругъ онъ, совсмъ противъ своего желанія, написалъ Луню телеграфное предложеніе немедленно выхать въ Таракановскъ. Лунь явился. Закатаевъ доказывалъ ему, что открытіе новой иконы къ охранному отдленію не относится. Лунь доказывалъ обратное, что именно къ охранному отдленію это дло больше всего относится. Когда проектъ былъ окончательно отвергнутъ и Луню предстояло узжать, Закатаевъ съ кривой улыбкой спросилъ, какія у него еще дла съ сосднимъ охраннымъ отдленіемъ и не иметъ ли онъ еще чего-нибудь предложить. На это Лунь завертлся, замахалъ гусиными лапками, разсыпался въ благодарностяхъ, наговорилъ ротмистру массу любезностей, выразилъ свой искренній восторгъ по поводу того, что ротмистръ ему, значитъ, простилъ, и что онъ, значитъ, остается въ родномъ Таракановск, а дальнйшею дятельностью въ дл политическихъ розысковъ онъ суметъ искупить свою вину и заслужитъ прежнее уваженіе ротмистра. Тутъ-же, смаху, продолжая суетиться онъ вдругъ предложилъ Закатаеву оцнить голову главнаго таракановскаго террориста въ крупную сумму денегъ. А когда Закатаевъ, сразу опшивъ, спросилъ, кто же этотъ террористъ, Лунь сказалъ: въ томъ-то и дло, что до тхъ поръ, пока его голова не будетъ оцнена въ крупную сумму, никто не будетъ интересоваться вопросомъ, кто онъ, съ назначеніемъ же за его голову крупной суммы, каждый, даже онъ, Лунь, станетъ искать его и, можно заране поручиться, что кто-нибудь найдетъ и — убьетъ. Закатаевъ возразилъ, что охранному отдленію дорого не то, чтобы истребить одного террориста, а то, чтобы заполучить большое политическое дло съ перепиской, дознаніемъ, слдствіемъ, судомъ, и чтобы изъять не только одного террориста, но и его родню, друзей съ родней и знакомыхъ съ родней, такъ чтобы никакихъ корешковъ отъ него не осталось, ни въ Таракановск, ни вообще въ Россіи. Ротмистръ соглашался назначить сумму, но не за голову террориста, а за поимку его живымъ. Лунь возражалъ, сыпалъ безъ передышки словами, жестикулировалъ передъ глазами Закатаева гусиными лапками, то раскрытыми, то собранными въ деликатныя рюмочки и положительно усыплялъ его, такъ что на Закатаева напала звота. Лунь доказывалъ, что ни одинъ уважающій себя террористъ никогда не дастся живымъ, а будетъ стрлять направо и налво, вверхъ и внизъ, а потомъ застрлится самъ, такъ что въ результат ротмистръ получитъ все-таки трупъ террориста, да еще и оплаченный многими жизнями агентовъ, семьямъ которыхъ придется выдавать пенсіи. Гораздо экономне, сразу назначить за голову террориста крупную сумму и тмъ навсегда освободить себя и отъ потерь агентами, и отъ издержекъ деньгами на пожизненныя пенсіи ихъ семьямъ. Преміи въ десять тысячъ рублей будетъ вполн достаточно. Закатаевъ, прежде всего, не былъ твердо увренъ въ существованіи въ Таракановск серьезнаго террориста, однако защищался слабо. Вялымъ голосомъ подавленнаго человка онъ говорилъ, что изъ всего этого можетъ выйти какая-нибудь ерунда: убить убьютъ, а личность по трупу установить не удастся, либо убьютъ, но не того, или просто принадлежность убитаго къ террористамъ не подтвердится. Когда Лунь назвалъ сумму въ десять тысячъ, ротмистръ прямо расхохотался, и смхъ этотъ ослабилъ его окончательно. Лунь на слова ротмистра, что принадлежность убитаго къ террористамъ можетъ не подтвердиться, съ наивнымъ видомъ воскликнулъ: а свидтели на что? Въ такомъ большомъ и оживленномъ город, какъ Таракановскъ, не можетъ быть, чтобы не нашлось свидтелей, которые бы опознали убитаго именно какъ террориста, и кром того: т, которые убьютъ, конечно, должны будутъ представить свидтельскія показанія, данныя даже подъ присягой, иначе не получатъ всей преміи. Посл долгихъ споровъ ршили объявить по участковымъ управленіямъ, всей политической агентур, всмъ таракановскимъ правымъ организаціямъ, что: 1) за поимку террориста выдается премія въ дв тысячи рублей, 2) за его голову одна тысяча и 3) за точное указаніе мстожительства пятьсотъ рублей.
Прошла недля. Лунь не показывался. Какъ вдругъ, въ одно прекрасное утро, на разсвт, онъ ворвался въ квартиру Закатаева и началъ сыпать передъ нимъ торопливую рчь о томъ, что главный таракановскій террористъ уже убитъ и даже не убитъ, а взятъ живымъ, и даже не живымъ, а тяжело раненымъ. И требовалъ, согласно назначенію, преміи, но не дв тысячи, какъ бы слдовало, потому что онъ. еще живъ, и не тысячу, потому что онъ не убитъ, а полторы тысячи, потому что онъ не живой и не мертвый, а раненый. Лунь оговаривался, что если террористъ за это время, пока онъ бжалъ, уже умеръ, то онъ обязуется пятьсотъ рублей возвратить обратно и, слдовательно, получить по второму пункту, какъ за убитаго, кром того, онъ нсколько разъ повторилъ, что ни за что на свт не согласится взять въ настоящую минуту преміи полностью и просилъ выдать ему немедленно лишь одну тысячу, а остальные пятьсотъ рублей, но избжаніе какихъ-нибудь новыхъ между ними недоразумній, соглашался дополучить потомъ, посл снятія показаній съ двухъ имющихся свидтелей, желающихъ, получить по третьему пункту за указаніе квартиры и подтверждающихъ, что убитый на самомъ дл террористъ, долгое время проживавшій по фальшивому паспорту въ Таракановск, за городомъ, на огород, въ домик одного изъ свидтелей, отчасти совсмъ одинокаго человка, отчасти чахоточнаго, отчасти даже служившаго у него въ дружин. Лунь волновался, суетился, требуя поскоре денегъ, не для себя, а для помощниковъ, которые, боясь мести со стороны революціонеровъ, торопятся выхать изъ города. Закатаевъ спросонокъ обозлился и, выругавъ его, просилъ разсказать толкомъ, кто убилъ, кого убилъ, кто раненъ и какія тысячи. Лунь, нетерпливо танцуя на мст и длая передъ собой жесты, дрожащими лапками повторилъ свой разсказъ.
По городу между тмъ, едва разсвло, прошелъ слухъ, что ночью таракановскіе революціонеры убили важнаго агента, пріхавшаго по дламъ розыска изъ Петербурга, черезъ часъ уже говорили, что наоборотъ: что таракановскіе агенты убили важнаго революціонера, пріхавшаго изъ Петербурга по дламъ революціи. Жители были взволнованы,
!!!!!Пропуск 119-120
огород комнату, якобы занимаемую убитымъ, съ соотвтствующей террористу обстановкой. Узнавъ, какой оборотъ приняло дло, они тотчасъ же бросились къ Луню, и, услыхавъ, что онъ арестованъ, какими-то путями немедленно дали ему знать, что убитый, во-первыхъ, не прозжій, а прізжій, во-вторыхъ, онъ татаринъ, и, въ третьихъ, съ нимъ жена и двое дтей. Получивъ эти свднія, Лунь перевернулъ вверхъ дномъ вс свои первоначальные планы и думалъ только о томъ, какъ бы спасти себя.
Онъ находился подъ стражей въ теченіе нсколькихъ недль. Мстный отдлъ союза русскаго народа прежде другихъ началъ хлопоты объ его освобожденіи, указывая слдственнымъ властямъ на полную его невиновность, на его патріотическія убжденія и на то, что убитый былъ, все равно, татаринъ. Но больше всхъ и плодотворне всхъ старался о своемъ освобожденіи самъ Лунь. Сидя подъ стражей, онъ составилъ мастерское изложеніе событія, по ознакомленіи съ которымъ слдственной власти и во вниманіе ко всмъ ходатайствамъ, его освободили, а самое дло о немъ направили къ прекращенію. Что же касается арестованной татарки, то ее, посл длительной переписки, этапнымъ порядкомъ отправили по ея постоянному мстожительству, куда-то на Волгу, въ Казанскую или Симбирскую губернію, въ распоряженіе жандармскаго управленія. Тогда же газета ‘Аккорды Таракановска’, за распространеніе волнующихъ населеніе слуховъ, была закрыта… И жизнь города снова вошла въ свою колею.
Будучи во второй разъ навсегда высланъ изъ Таракановска и снова прибывъ въ сосдній городишко, Лунь писалъ Закатаеву, что, прослуживъ довольно долгое время въ качеств секретнаго сотрудника въ таракановскомъ охранномъ отдленіи, онъ усплъ ознакомиться съ нкоторыми дяніями ротмистра, которыя послднему слдовало-бы тщательне оберегать отъ лицъ, непосредственнаго участія въ этихъ дяніяхъ не принимающихъ. Ниже прилагается перечень нкоторыхъ изъ этихъ дяній, обозначенныхъ, по понятнымъ причинамъ, начальными буквами. Но онъ, Лунь, никогда не позволитъ себ воспользоваться своей случайной освдомленностью и не погубитъ ротмистра, въ благодарность, что и тотъ не погубилъ его, хотя и могъ погубить. Онъ также оставитъ въ тайн и ту экзекуцію, которой подвергъ его ротмистръ, въ безуспшныхъ попыткахъ выбить у него обратно тысячу рублей, добровольно данныхъ ему самимъ ротмистромъ и тотчасъ же отнятыхъ у него его помощниками по длу злосчастнаго татарина. Затмъ, снова повторивъ, что пусть ротмистръ его не боится, такъ какъ Лунь своихъ не выдаетъ, онъ все же по чистой совсти можетъ сказать, что вся его дятельность была направлена только къ возвышенію ротмистра. Настоящимъ письмомъ онъ ничего не проситъ для себя, не проситъ даже прощенія и возстановленія себя въ прежнихъ правахъ, онъ только предлагаетъ ротмистру, въ благодарность за все, собственныя услуги, теперь или въ будущемъ, и уже не въ качеств совтника или иниціатора, а лишь въ качеств послушнаго исполнителя, ради ротмистра и во имя своихъ патріотическихъ убжденій, онъ ни передъ чмъ не остановится и на всякія роли пойдетъ, — не какъ окружающіе ротмистра филеры, которые могутъ только ходить по улицамъ и звать по витринамъ, а въ ршительныя минуты, когда надо дйствовать, разбгаются по чужимъ дворамъ и прячутся въ отхожихъ мстахъ и выгребнымъ ямахъ, не щадя даже казеннаго платья.
Закатаевъ, чтобы не впасть въ соблазнъ и окончательно не погубить своей карьеры и чтобы вообще порвать всякую связь съ Лунемъ, началъ было бросать въ каминъ нераспечатанными вс письма, сколько-нибудь подозрительныя. Но Лунь, учуявшій это, или просто оповщенный объ этомъ филерами, сталъ вкладывать свои посланія въ конверты либо духовной консисторіи, либо кредитнаго учрежденія, либо воинскаго присутствія, при чемъ письма, судя по штемпелямъ, отправлялись одно изъ Петербурга, другое изъ Владивостока, третье изъ Ялты. Или: городской посыльный приноситъ Закатаеву розовенькое, либо голубенькое письмецо, съ птичками и цвточками, Закатаевъ, хотя и не имлъ поклонницъ среди горожанокъ, но никогда не переставалъ мечтать о томъ, что он будутъ. И вотъ онъ съ глубокимъ волненіемъ принималъ отъ посыльнаго цвтной конвертикъ и уединенно распечатывалъ его, а въ конвертик оказывался какой-нибудь легкій, лирическій, или прямо любовный стишокъ, незамтно переходящій въ изложеніе длового проекта, который хорошо выполнилъ бы одинъ изгнанникъ, могущій по первому требованію пріхать въ Таракановскъ. Письма, откуда бы они ни посылались, получались Закатаевымъ регулярно по одному въ недлю. И эта регулярность больне всего била Закатаева. Его уже нервировало не содержаніе писемъ, а самый фактъ ихъ систематическаго появленія. Онъ невольно слдилъ за правильностью ихъ прихода, велъ имъ счетъ, еженедльно ждалъ ихъ, какъ неизбжнаго, мучился сознаніемъ, что вотъ они гд-то теперь пишутся и откуда-то посылаются, чтобы отравлять его, какъ ядъ, носящійся въ самомъ воздух. Когда проходила недля, а посланія не было, онъ, вмсто того, чтобы думать о текущихъ длахъ и о большой иде, волновался, и не тмъ волновался, что письма вотъ, не было, и, можетъ быть, вовсе не будетъ, а тмъ, что оно вотъ-вотъ, съ минуты на минуту должно прійти. Съ полученіемъ письма томленіе прекращалось, но не надолго, такъ какъ онъ уже думалъ о слдующемъ письм. Подозрвая, что это у него болзнь, онъ обратился къ доктору. Военный врачъ, старичекъ, вначал лчилъ его гипнозомъ, но потомъ, когда Закатаевъ сказалъ ему, что потерялъ силу воли и потому боится растратить казенныя деньги, докторъ подумалъ и спросилъ, вруетъ ли онъ въ Бога. Получивъ утвердительный отвтъ, онъ посовтовалъ ротмистру въ первый же праздничный день отправиться въ церковь и, прикладываясь къ евангелію или къ святой икон, дать Богу клятву, не трогать казенныхъ суммъ. Закатаевъ такъ и сдлалъ: прикладываясь къ святой икон, онъ принесъ Богу клятву никогда не вступать съ Лунемъ ни въ какія дла. И какъ онъ благодарилъ посл этого старичка доктора! Какъ ему было легко! Точно тяжелая ноша свалилась съ его плечъ! Точно ему было шестнадцать лтъ! По сравненію съ Той силой, Которой онъ себя поручилъ, письма Луня казались такими маленькими и такими безсильными, что теперь онъ прочитывалъ ихъ до конца безъ всякаго страха. Онъ радовался, какъ дитя, и удивлялся, какъ такая простая и вмст великая мысль не пришла ему въ голову ране. И ротмистръ укорялъ себя, что забылъ Бога, что въ теченіе всей своей службы ни разу не вспомнилъ о Немъ, хотя наружно и исполнялъ вс обряды, и далъ себ слово, начиная съ этого дня и до самой смерти уже не забывать о Немъ.
Желая воспользоваться необычно свтлымъ состояніемъ духа, онъ слъ наконецъ за изложеніе своей большой идеи. Онъ писалъ легко и съ большимъ увлеченіемъ и нкоторыя вступительныя мысли казались ему не только удачными, но даже геніальными. Онъ самъ какъ бы уже переживалъ впечатлніе, которое он произведутъ на сферы, и видлъ передъ собой свой тріумфъ. И онъ бросалъ перо, вскакивалъ и бгалъ по комнат изъ угла въ уголъ, вслдъ за мечтами, которыя неслись и неслись. Утомленному отъ долгой ходьбы и отъ долгаго напряженія, ему вдругъ приходила трезвая мысль, что до тріумфа очень далеко, потому что работа еще и не начата. Мечты его мгновенно падали, тріумфъ гасъ, какъ свча, когда на нее дунутъ, онъ садился писать и съ первой же строки чувствовалъ, что прежнихъ силъ уже нтъ: он сгорли въ огн тріумфа, а на ихъ мст была какая-то опустошенность. Тогда онъ принималъ ванну въ двадцать семь градусовъ и ложился въ постель отдыхать, откладывая работу до слдующаго утра.
Въ одну изъ такихъ вдохновенныхъ минутъ, когда ему работалось особенно хорошо, когда перо не поспвало за бгущими мыслями и отъ обилія мыслей мутилась голова, предъ нимъ вдругъ предсталъ Лунь.
Первая мысль Закатаева крикнуть на него, какъ онъ, высланный навсегда изъ Таракановска, осмлился самовольно возвратиться, была парализована тмъ вншнимъ видомъ, въ которомъ Лунь стоялъ передъ нимъ. Ни до этого, ни посл, никогда не видалъ его Закатаевъ въ подобномъ вид. Глаза, носъ и ротъ и ране были у Луня собраны кучей въ центр лица, отчего круглая безволосая голова казалась особенно большой, а теперь все это совершенно сплылось и распухло, или отъ жиру, или отъ пьянства. Костюмъ Луня былъ въ полномъ безпорядк, многія пуговицы оставались незастегнуты, замасленый галстукъ сбился на сторону, лицо было неумыто и блдно, а крошечныя глазныя щели, неподвижно остановившись на Закатаев, смотрли чужими и далекими. Прежней галантности Луня и помину не было. Но что больше всего поразило въ немъ Закатаева, это идущій отъ него дурной запахъ, свидтельствующій о безграничной неопрятности. А когда онъ заговорилъ, Закатаевъ самымъ серьезнымъ образомъ усумнился, Лунь ли это или не Лунь, до такой степени измнился его голосъ.
Пока Закатаевъ находился во власти удивленія, Лунь усплъ высказать, что у него на рукахъ большое политическое дло, которое онъ дастъ не кому либо другому, а ротмистру, ради ихъ прежнихъ добрыхъ отношеній. Въ возмщеніе тхъ непріятностей, которыя ротмистръ пережилъ благодаря ему, Лунь сдастъ на руки ротмистру важнаго государственнаго преступника. Закатаевъ, свирпя лицомъ, закричалъ, что это новыя штуки, что онъ ни въ какія дла съ Лунемъ не желаетъ вступать и немедленно арестуетъ его для высылки по этапу. Лунь покорнымъ голосомъ заявилъ, что въ такомъ случа онъ изъ-подъ стражи отправитъ письменное донесеніе въ департаментъ о своемъ важномъ политическомъ дл и о томъ, что въ таракановскомъ охранномъ отдленіи его не пожелали выслушать. Закатаевъ, отмахиваясь отъ него руками, съ брезгливой гримасой кричалъ: ‘штуки! какой тамъ еще государственный преступникъ!’ Лунь отъ его рзкаго окрика задрожалъ, закрылъ глаза, подержался за голову и тихимъ голосомъ человка, у котораго кружится голова, произнесъ, что онъ все разскажетъ, но при условіи, если его будутъ слушать спокойно, безъ окриковъ, такъ какъ, въ настоящемъ его состояніи, всякій шумъ можетъ окончательно сразить его. Ротмистръ, не внимая ему, съ гримасами злобы и отвращенія, кричалъ, что онъ все видитъ, все понимаетъ, и потребовалъ сказать въ двухъ словахъ, кто этотъ важный государственный преступникъ. Лунь, въ вид предисловія, просилъ ротмистра отнюдь не смяться и не кричать при его первыхъ словахъ, помня, что они живутъ не на неб, а на земл, гд все возможно.
Закатаевъ, оставивъ его вншность, вскор перенесъ все свое вниманіе на его не мене удивительный голосъ, въ которомъ онъ различалъ рзкія, звенящія, но въ тоже время сдержанныя ноты, какъ будто въ горл Луня терли металлъ о металлъ, и, когда эти звуки, поскользнувшись о гладкую поверхность металла, взвизгивали, ротмистръ чувствовалъ, какъ, съ быстротой электрической искры, по его спин пробгали мурашки. Лунь говорилъ: важный государственный преступникъ, котораго онъ сдастъ на руки ротмистра, это онъ самъ, Лунь. Въ прошломъ, когда почти что каждый былъ революціонеромъ, онъ совершилъ крупный террористическій актъ, надлавшій въ свое время много шуму, но до сего времени не раскрытый. Ему грозитъ врная смертная казнь. Но этого мало: у него были еще сообщники, пятерымъ изъ которыхъ тоже грозитъ смертная казнь, если онъ ихъ выдастъ, конечно. Итого шесть смертныхъ казней по одному длу. Отсюда ясно, какое это большое дло, особенно, если принять во вниманіе настоящій мертвый сезонъ, когда ни у кого ничего нтъ, а у ротмистра сразу будетъ шесть смертныхъ казней. Закатаевъ закричалъ чтобы онъ говорилъ покороче. ‘Я вижу, что это за штуки!’ Лунь, подержавшись за голову, продолжалъ, что, кажется, ни одинъ государственный преступникъ не страдалъ, какъ онъ, посл своего преступленія. Угрызенія совсти мучили его неотступно. Они гнали его по всей великой Россіи, которую онъ подъ ихъ ударами, избгалъ отъ края и до края. Онъ пытался заглушить ихъ въ пьянств, въ разврат, даже въ новыхъ преступленіяхъ, и падалъ все ниже и ниже. Преслдуя своекорыстныя цли, онъ всегда обманывалъ ротмистра, и тогда, когда былъ атаманомъ несуществующей дружины, и тогда, когда предлагалъ явить новую чудотворную икону, и тогда, когда ради полученія преміи, убилъ невиннаго человка. Всегда обманывалъ, всхъ обманывалъ. Онъ только теперь не обманываетъ, когда добровольно приходитъ къ ротмистру и умоляетъ: снимите, наконецъ, съ меня бремя жизни, облегчите тяжесть моей души, арестуйте меня, начинайте дознаніе, судите, казните, да, да, какъ можно скоре казните, потому что я усталъ, я не могу больше жить!
Закатаевъ находилъ въ немъ все новыя вншнія странности и такъ пристально изучалъ Луня, что у него заболли глаза, онъ слушалъ его непріятный, нажимающій на нервы голосъ, пытался проникнуть въ истинный смыслъ его неожиданной и, конечно, лживой исповди, и думалъ, что это: сонъ, или не сонъ, комедія, или дйствительность? Комната между тмъ наполнялась дурнымъ запахомъ, и Закатаевъ, къ ужасу своему, замтилъ, что Лунь, стоя передъ нимъ и исповдуясь, продолжалъ вести себя неопрятно. Дурной запахъ все время напоминалъ Закатаеву о неопрятности постителя, и скоро вс его мысли остановились на ней, на этой невиданной и неслыханной неопрятности, такъ явно свидтельствовавшей, что съ Лунемъ происходитъ что-то серьезное. И Закатаевъ, можетъ быть, въ первый разъ за все время своей службы, съ искреннимъ участіемъ въ голос, спросилъ Луня:’ ты не боленъ?’ Лунь шевельнулъ было губами, но слезы обильно брызнули изъ его глазныхъ щелокъ, онъ безъ приглашенія опустился на стулъ, положилъ безволосую голову на край стола и заплакалъ. Закатаевъ зорко слдилъ за нимъ и медленнымъ раздумчивымъ голосомъ приговаривалъ, что все это штуки, штуки и штуки. Потомъ Луню сдлалось дурно и онъ упалъ въ обморокъ, раскинувшись на полу. Закатаевъ сдлалъ долгій недоумнный жестъ плечами и кликнулъ унтеровъ, за которыми откуда-то налзли и филеры. Какъ т, такъ и другіе говорили, что Лунь прикидывается. Повставъ вокругъ него на колна, они щекотали его, тянули за рсницы, ковыряли спичкой въ носу, пускали въ ротъ табачнаго дыма, становились ногами на его круглый животъ, щипали четверть его лваго уха, шлепали по лысин, смялись. А онъ лежалъ, какъ трупъ, ко всему безучастный, короткій, толстый, куцый, до чрезвычайности зажирвшій, словно блый навозный червь, и не переставалъ распространять вокругъ себя тяжелое зловоніе. Закатаевъ сидлъ въ сторон, онъ не спускалъ глазъ съ неподвижнаго лица Луня, пальцы его рукъ нервно сжимались и разжимались, зубы скрипли, плечи поочередно вздрагивали, а на лиц, искаженномъ въ мучительную гримасу, застылъ вопросъ: штуки или не штуки? а что, если не штуки?
Приведенный ротнымъ фельдшеромъ въ чувство, Лунь обвелъ всхъ неузнающими глазами и первымъ долгомъ попросилъ сть. Но когда ему принесли изъ ресторана горячій обдъ и бутылку краснаго вина, онъ посмотрлъ на все это, поморщился и сказалъ, что уже не хочетъ, попросивъ взамнъ холодной воды. Когда, посл пятаго стакана воды, онъ попросилъ еще, вс смялись, а когда, посл двнадцатаго, онъ попросилъ еще, то уже никто не смялся.
Закатаевъ поврилъ, что въ словахъ Луня есть доля правды и заволновался опасеніемъ, что Лунь, оправившись отъ болзни, подъ вліяніемъ жажды жизни не захочетъ дать на себя показаній. Чтобы воспользоваться моментомъ, и закрпить, хотя что-нибудь на бумаг, едва Лунь кончилъ пить воду, ротмистръ усадилъ его за отдльный столъ, положилъ передъ нимъ стопку бумаги и ласковымъ голосомъ попросилъ изложить все, относящееся къ его длу. Лунь обмокнулъ перо, уставился на стну, какъ бы думая, что писать, да такъ и застылъ съ перомъ въ рук и со взглядомъ, обращеннымъ на стну. Закатаевъ видлъ, какъ измнялись черты его лица, пока не стали совсмъ безумными. Тогда перо вывалилось изъ его рукъ, онъ, не отводя лица отъ стны, поклонился ей, опустился передъ ней на колни, и, прильнувъ лбомъ къ полу, замеръ. Въ такой неудобной поз онъ простоялъ нсколько минутъ, которыя показались Закатаеву часами. Наконецъ онъ поднялъ голову, всталъ, по-дтски улыбнулся и сказалъ, что видніе уже исчезло и онъ теперь можетъ спокойно умереть, какъ христіанинъ, не только раскаянный, но и услышанный, что земныя страданія его окончены и онъ уже считаетъ себя какъ бы на томъ свт и не желаетъ земной суеты, разныхъ дознаній, допросовъ, что теперь онъ воленъ самъ себя покарать и потому отказывается отъ своего предложенія, предпочитая сразу покончить жизнь самоубійствомъ.
Закатаевъ этого и боялся! Онъ испустилъ глубокій разочарованный вздохъ и утомленнымъ голосомъ, почти больной, просилъ Луня, въ такомъ случа, выдать хотя своихъ пятерыхъ соучастниковъ или кого-нибудь изъ своихъ родственниковъ, отца или мать, напримръ. Лунь, голосомъ человка, примиреннаго съ небомъ, отвтилъ, что, въ случа привлеченія къ длу его сообщиниковъ, необходимо будетъ привлеченъ и онъ, потому что это одно большое неразрывное дло, что же касается его родителей, то онъ сирота. Тогда Закатаевъ, нервнымъ, торопливымъ, умоляющимъ голосомъ, самъ не свой, сталъ доказывать Луню, что самоубійство актъ не христіанскій и что поэтому будетъ гораздо лучше, если его повсятъ. Лунь же спокойно, но непреклонно ссылался на то, что судебная процедура слишкомъ длинна и что нтъ гарантій, что его непремнно повсятъ, а оставаться жить онъ не хочетъ. Закатаевъ объяснялъ ему, что покончить съ собой онъ всегда успетъ, и далъ ему гарантію, что его непремнно повсятъ. Только тогда Лунь сдался и снова взялся за перо. Закатаевъ, боясь новыхъ его причудъ, стоялъ надъ нимъ, дрожалъ, какъ въ лихорадк и, глядя на блый листъ бумаги испуганными глазами, торопилъ Луня. Лунь обмокнулъ перо, посмотрлъ на него и положилъ его обратно на чернильный приборъ. У Закатаева стучали зубы. Лунь предвидлъ, что онъ желаетъ высказать ротмистру свою послднюю предсмертную просьбу. Закатаевъ, прыгающими челюстями, кусая свой языкъ, сказалъ: ‘пожалуйста, пожалуйста’! онъ вполн понимаетъ и будетъ радъ услужить. Полагая, что Лунь пожелаетъ написать кому-нибудь изъ своихъ друзей прощальныя письма, онъ предупредительно, съ поклономъ, подалъ ему пачку почтовой бумаги и конверты. Лунь отодвинулъ все это и, глубокимъ ласковымъ взглядомъ глядя на Закатаева, заявилъ, что послднюю свою волю онъ выскажетъ ротмистру устно. Закатаевъ нервно засуетился, нсколько разъ расшаркался и опять сказалъ, что ‘пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста’. Лунь, весь какой-то ласковый и отеческій, попросилъ ротмистра не смяться и не кричать при первыхъ его словахъ, а выслушать все до конца, такъ какъ главное въ конц. Лунь началъ. Онъ говорилъ своимъ металлическимъ голосомъ, изрдка вздрагивая, глядя на него, одновременно вздрагивалъ и Закатаевъ, утомленный до-нельзя.
Лунь говорилъ, что другой, будучи на его мст, давая въ такой мертвый сезонъ сразу шесть смертныхъ казней, въ томъ числ и себя, сталъ бы непремнно что-нибудь врать, просить, напримръ, денегъ для расплаты съ земными долгами, или какое-нибудь другое доброе дло, но онъ, Лунь, стоя одной ногой въ гробу, не въ состояніи врать. Онъ говоритъ прямо: дайте ему триста рублей денегъ и три дня свободы. Ему эти деньги и эти дни совершенно необходимы, потому что онъ можетъ легко предать на смерть себя, но не другихъ, не тхъ, съ которыми такъ тсно связано его прошлое. Чтобы ихъ выдать, онъ долженъ погрузиться въ безпробудное пьянство и тмъ довести себя до такой точки, на которой человку ничего не жаль. И опять не то было важно, что говорилъ Лунь, а то важно, какъ говорилъ онъ. Когда онъ говорилъ, Закатаевъ, сидя на стул, съ видомъ отчаянья и въ какомъ-то столбняк раскачивалъ свою голову въ стороны, то влво, то вправо, а потомъ началъ раскачиваться уже всмъ корпусомъ, какъ гигантскій маятникъ. Руки онъ держалъ крпко зажатыми между колнъ. Когда Лунь кончилъ, онъ наполовину приподнялся и со слезами, показавшимися на глазахъ, прокричалъ визгливымъ голосомъ, что хорошо, онъ даетъ эти деньги изъ своихъ личныхъ средствъ, но горе будетъ Луню, если онъ и теперь его обманетъ!
Бросивъ деньги, выпроводивъ Луня, онъ, шатаясь какъ пьяный и придерживаясь за косяки дверей, прошелъ прямо въ ванную комнату.
Прошло три дня, выговоренныхъ для себя Лунемъ. Филеры, подъ неусыпнымъ наблюденіемъ которыхъ онъ находился, доносили Закатаеву, что Лунь нанялъ въ Таракановск квартиру, причемъ заплатилъ за мсяцъ впередъ, купилъ себ приличный костюмъ, недорогой цилиндръ, къ трости заказалъ серебряный набалдашникъ, бываетъ въ домахъ почтенныхъ семействъ, ежедневно посщаетъ городской клубъ, гд пользуется всеобщимъ вниманіемъ, играетъ и очень удачно въ карты съ уважаемыми въ город лицами, съ городскимъ головой, съ полиціймейстеромъ, съ прокуроромъ, а когда здоровается съ ихъ женами, нжно и почтительно цлуетъ ихъ ручки. Закатаевъ, усматривая изъ такихъ сообщеній, что Лунь собирается долго жить, былъ вн себя. Безъ преувеличенія можно сказать, что эти три дня стоили ему трехъ лтъ. Они износили его и состарили боле чмъ годы революціи. Но еще мучительне былъ четвертый день и слдовавшая за нимъ ночь, посл которой Закатаевъ почувствовалъ, что дальше ему не выдержать: онъ можетъ сойти съ ума! На пятый день онъ приказалъ, не считаясь съ возможностью скандала, схватить Луня, гд бы и съ кмъ бы онъ ни былъ, и привести его къ себ. Четверо филеровъ, смясь, привезли его на извозчик. Лунь вошелъ въ кабинетъ къ Закатаеву съ такимъ видомъ, какъ будто его не привезли, а онъ самъ пришелъ, и какъ будто на двор погода была отмнно хороша. Въ одной рук онъ держалъ новый цилиндръ и трость съ серебрянымъ набалдашникомъ, другой, доставъ изъ задняго кармана сюртука шелковый платокъ, вытиралъ съ лысины потъ. Видъ у него былъ очень цвтущій и жизнерадостный, костюмъ безупреченъ и походка легка, какъ въ первые дни его службы у Закатаева.
Было видно, какихъ усилій стоило Закатаеву сдержать себя, чтобы не броситься на него тотчасъ же, едва онъ вошелъ. Онъ привсталъ со своего кресла, оперся ладонями обихъ рукъ о столъ и, вмсто предполагаемой бранной фразы, сумлъ прокричать только имя вошедшаго:
— Лунь!!!
Грудь его глубоко дышала, глаза были мутны и тяжелы, онъ стоялъ, сильно сгорбясь и протянувъ впередъ свой большой носъ, и, чтобы не задохнуться, широко раскрытымъ ртомъ жадно пилъ воздухъ и, казалось, не могъ напиться, на лиц его было написано страданіе.
Лунь остановился возл стола и деликатномъ мурлыканіемъ, по которому Закатаевъ сразу узналъ въ немъ прежняго Луня, говорилъ, что, во-первыхъ, вслдствіе бывшей у него въ прошлый разъ тяжелой болзни, онъ неправильно разсчиталъ и ему не хватило тхъ денегъ, чтобы довести себя до требуемой точки. Онъ мурлыкалъ что-то еще и во-вторыхъ, и въ третьихъ, и въ четвертыхъ, и чмъ боле онъ мурлыкалъ, тмъ сильне Закатаевъ сознавалъ, что прежде, нежели видть этого безволосаго человка и слушать его мурлыкающую рчь, онъ долженъ что-то припомнить въ высокой степени важное и, силясь не видть Луня и не слышать его, онъ всмъ своимъ существомъ углубился въ это припоминаніе. Наконецъ, вспомнилъ: онъ нарушилъ клятву, данную Богу! Онъ опять забылъ Бога! Онъ хотлъ закричать на Луня, чтобы тотъ замолчалъ, но что-то сдавило его горло, и слезы сами собой брызнули изъ глазъ, онъ хотлъ броситься на Луня, но что-то сплетало его ноги одну съ другой, тогда, чтобы какъ-нибудь остановить дьявольское мурлыканье, онъ съ большими усиліями оторвалъ об руки отъ стола, взмахнулъ ими передъ собой, какъ скрещенными саблями, и повалился назадъ въ кресло. Онъ впалъ въ состояніе тяжелой истеріи. Закинувъ назадъ голову и задыхаясь, онъ взвылъ на весь домъ ужаснымъ голосомъ. Его суставчатое тло собралось въ комъ и все ушло въ глубокое кресло, руки судорожно тянулись впередъ и разминали пальцами воздухъ, ноги сплетались одна съ другой и никакъ не могли сплестись, зубы ляскали и жадно грызли сами себя.
Въ охранномъ отдленіи поднялась суета, никто не зналъ, что длать. Протелефонировали къ доктору-старичку и, столпившись противъ своего начальника, съ непонимающими лицами, ждали. Закатаевъ продолжалъ выть.