Россиянин в Лондоне, или письма к друзьям моим
Россиянин в Лондоне, или письма к друзьям моим
(Продолжение напечатанного в первой книжке Московского Меркурия).
______
______
(Продолжение след.)
——
Россиянин в Лондоне или Письма к друзьям моим, Макаров Петр Иванович, Год: 1804
Время на прочтение: 10 минут(ы)
3 cентября.
‘Молодая, прекрасная женщина ехала за городом в карете — парой — без лакея. Скачет к ней верхом человек порядочно одетый, и в некотором еще расстоянии кричит: Aop (обыкновенное слово английских воров)!. Кучер остановился. Дама вынимает кошелек — с тремя гинеями. И более нет? — Ни единого шиллинга. — А перстень на прекрасном вашем пальце? — Этот перстень стоит, может быть, тридцать или сорок фунтов стерлингов… но я получила его от любимого человека! — Вор задумался. Милостивая государыня! сказал он, наконец: люди моего ремесла неохотно расстаются с добычей: уступаю вам подарок любимого человека, но вы, надеюсь, не откажете мне в том, что я ценю гораздо выше. — Красавица побледнела. Учтивый кавалер поцеловал ее руку, оборотил свою лошадь, и скрылся из виду’.
Какие любезные воры!
‘В прошедшую ночь поднята на Чарль-стрит женщина, раненная в трех местах ножом: сомнительно, что она осталась жива’.
‘В прошедшую ночь найден подле Вестминстерского аббатства человек неизвестно кем застреленный’.
Какие злые воры!
Я читал это сегодня поутру в газетах — сидя за чайным столиком с любезной хозяйкой. ‘И вы не боитесь ходить по городу?’ — ‘К чему нельзя привыкнуть!’ отвечает она. ‘Впрочем, редко убивают, более грабят’. — ‘Не забавно быть и ограбленному… Но или газеты ваши лгут, или не проходит недели без убийства’. — ‘Представьте себе, что жребий падает на одного из 20 тысяч человек!..’
Англия наполнена ворами. Путешественники часто бывают принуждены выдерживать на больших дорогах настоящие сражения. В Лондоне, на главных улицах, в десять и одиннадцать часов вечера, при свете фонарей, при толпе многочисленного народа отнимают деньги и вещи так свободно, как в лесу! Флегматики идут мимо, видят и холоднокровно продолжают путь, не останавливаясь. Грабежи такого рода происходят всегда под видом драки. За простое воровство ссылают в Ботани-бей, за насильственное вешают — и ничего не удерживает!
Однако ж хозяйка моя права: к чему нельзя привыкнуть! Я всякий день возвращаюсь из города пешком в одиннадцать часов вечера.
Здесь теперь две особы достойных любопытства: славная кавалер д’Эон — старуха, которая в женском платье учит фехтовать — и еще более славная Дю-Те. Эта несколько раз обернулась на колесе Фортуны: прожила миллионы, угощала принцев, министров, ученых первой степени, величайших полководцев, знатнейшее духовенство, раздавала повеления с великолепного ложа своего, делала счастье одним взглядом, и лежала в больнице на соломе. Ныне она имеет дружескую связь с одним лордом, только не за деньги, потому что сама довольно богата.
Здесь также и несчастная, интересная Ла-Мот. Сказывают, что когда она шла с эшафота, имея одну сторону груди и спины обнаженную для показания клейма, необыкновенная красота нежного ее тела пленила англичанина, заставила его презреть все и увезти ее в Лондон. Думайте, как хотите, а я почитаю англичанина за счастливого, что она согласилась ехать с ним:
‘Le crime fait la honte, et non pas l’echaffaud’.
Я слышал о ней очень смешной анекдот: бывший французский министр К*, играя с ней в пикет, сказал: Madam, vous tes marque! — и Ла-Мот имела неосторожность рассердиться.
Восемь часов!.. пора в театр.
4 сентября.
Где я был?.. Не во дворце ли амафонтской царицы? — не на острове ли Калипсы или Цирцеи? — не в раю ли Магометовом? — не знаю. Дайте время опомниться.
Друзья мои! Хотите ли видеть образец красоты?.. Поезжайте, поезжайте в Лондон.
Здесь натура представляет все те формы, которыми восхищаются, смотря на картины Тициана или Корреджо. Натура представляет то, чего ни Тициан, ни сам Апеллес, ни один смертный не мог изобразить на холсте: душу в каждой форме, пружину в каждой фибре.
Найдете и в других землях прекрасное лицо, но вместе с безобразным телом, найдете какой-нибудь порок: здесь прекрасная женщина вся прекрасна.
Вообразите богиню любви, когда она вышла из океана, представьте себе глаза небесного цвета, большие, томные, сладострастные, губы маленькие, пунцовые, пленяющие милой улыбкой, два ряда зубов чистых как перлы, волосы светло-русые, мягкие как шелк, стан прелестный, грудь полная, круглая, члены образованные Купидонами, выпуклости отлитые роскошью, тело нежное и белое как лилия, гладкое как атлас, пышное как роза: одним словом, представьте себе земное существо, ближайшее к наружному совершенству — и будете иметь портрет молодой англичанки.
Кто дышал атмосферой пятисот таких красавиц и нервы его не трепетали, как струны двинутой арфы, тот — камень, а не человек!..
Теперь должно испортить всю картину. Друзья мои! Вздохните из глубины сердца: гурии, которых я описал, торгуют своими прелестями.
Они составляют особенный класс лондонских девок, и ездят в главные театры, а особенно в Ковент-гарденский и Друри-лейнский, обязываться на вечер (это их техническое слово). Одеваются щегольски, обуваются также, но всего более щеголяют тонким и чистым бельем. Театры освещены великолепно, ложи построены в несколько ярусов, лестницы покойны. В партер ходят самые бедные люди. На билеты в ложи номеров нет, можно войти в которую хочешь. Из нескольких тысяч зрителей не бывает, думаю, ста человек, приехавших для того, чтобы видеть пьесу: все прочие непрестанно бегают по лестницам, по коридорам, и занимаются только женщинами. При каждом ярусе есть комната с буфетом, всегда наполненная людьми: это зала собрания, в которой нередко происходят удивительные сцены.
Нигде в свете нет столько распутства, как в Лондоне. По ночам видишь множество Венериных жриц на всех улицах. Вчера я возвращался домой очень поздно через Сент-Джеймсский парк: остановила меня прекрасная девушка лет семнадцати. ‘Пойдем ко мне’. — Чего ты хочешь? — ‘Денег’. — Сколько? — ‘Пол кроны’. — Вот целая крона. Прощай. — Нимфа, обиженная таким равнодушием, схватила меня за руку и неотвязно требовала поцелуя. ‘Хочу платежа, а не милостыни’, повторила она раза три. Я отдал ей гинею почти насильно, вырвался и ушел. Думаю, что она почла меня за сумасшедшего.
Приятнее говорить о прелестницах ковент-гарденских и друри-лейнских. Они почти все из хороших семейств и довольно хорошо воспитаны, почти все родились в таком состоянии, которое дает право на знакомство с порядочными людьми. Обольщенные лордами в то цветущее время жизни, когда молодое, неопытное сердце с удовольствием верит честности, увезенные из дома родительского, лишенные невинности, потом оставленные без утешения, без помощи, обремененные проклятиями отца и матери, они принуждены искать себе друга, покровителя. Но англичане в любви такого рода весьма непостоянны: их связи, основанные на прихоти, редко продолжаются более двух или трех месяцев. Несчастные красавицы, переменив несколько любовников, терпев от них самые грубые поступки и потеряв цену свою в глазах развратителей, прибегают, наконец (может быть, из отчаяния) к последней крайности порока и унижения. Были примеры, что такие девки, выйдя замуж, становились верными супругами и хорошими наставницами детям. Справедливость требует сказать, что они и посреди самого разврата любят еще благопристойность. Их чрезвычайная опрятность, хорошие комнаты, скромное обхождение, разговор, иногда очень умный, бескорыстность, совсем неожиданная: все уловляет сердце, все обманывает воображение, и вместо Лаис показывает невинных жертв, кротких и любезных, достойных сожаления и нежного чувства.
Кроме обыкновенных и везде известных мест, в Лондоне есть множество домов, в которых милостивая Венера принимает любовников, укрывающихся от глаз ревности. Можно войти с женщиной, потребовать особенную комнату, ужин, пробыть час, два часа, целую ночь, сколько угодно, и быть уверенным в нерушимой тайне. За ночлег платят от одного шиллинга до одной гинеи. Найдешь иногда комнаты великолепно убранные — с богатыми кроватями, с дорогими паникадилами, с большими зеркалами, с благоуханными диванами на пружинах, со всеми выдумками роскоши и сладострастия. Такие дома весьма неблагоприятны важному Гименею и строгой Диане, покровительнице невинности — а особенно там, где молодые дамы могут ходить пешком и ездить в фиакрах, то есть в наемных каретах, взятых с площади.
‘Хорошо это?’ спросите вы. — Нет, друзья мои. Но все большие столицы подвержены одной участи, но в городе столь обширном, столь многолюдном, как Лондон, отступление от благонравия неизбежно. Удивительно только, что люди богатые, знатные, ограничиваются таким удовольствием, которое может иметь человек самого низкого состояния. Ковры и диваны не заменят любезности, а лондонские женщины, которых покупают за две гинеи, не стараются быть любезными: они похожи на стыдливых невест, обвенчанных принужденно.
Расточительные англичане скупы для женщин: оттого в Англии нет любовницы наемной, которая за 50 или 100 гиней не изменила бы верности.
Хотел писать еще, но зовут обедать.
Найду ли я когда-нибудь в Лондоне хоть одну дурную вещь?..
Начиная от земледельческих инструментов до самых дорогих часов, от собаки, барана и быка до верховой лошади, от сапог, которые носит слуга, до металла, блистающего на прелестной груди молодой леди, от стола или стула бедного мещанина до великолепных комнатных уборов богача — здесь все хорошо.
Но всего прекраснее женщины: нельзя смотреть без движения, без удовольствия, на миловидную англичанку с Дианиным станом, когда она идет по улице в коротком амазонском платье из темного или черного казимира. Жаль, что такие красавицы имеет мужей флегматиков, которые занимаются более политикой и торговлей, нежели их прелестями!
Поверите ли, что лондонское житье стоит мне дешевле петербургского и даже московского? Трудно вообразить придуманное здесь для выгоды людей небогатых. Имея в кармане несколько шиллингов, находишь себе услужников везде: в доме, на улице, в театре…
Просыпаюсь — звоню в колокольчик: является хозяйская девка, разводит огонь в камине, греет воду. Нет сахара: та же девка покупает в лавочке фунт, два фунта, три фунта сахара исколотого и завернутого в картузы. Кафтан не вычищен: приходит искусный камердинер, чистит кафтан, одевает меня и потом отправляется к другому для такого же дела. Это стоит крону (меньше двух рублей) в месяц. Хочу писать к четверым из своих приятелей, которые живут на четырех разных концах города. Что делать? Кого послать? Идет маленькая почта: отдаю четыре своих письма и на другой день получаю ответ. Такая почта ходит два раза в день. Надобно ехать, грязно: выхожу на улицу, стоят заложенные кареты, извозчик отворяет дверцы, и должен ехать, хотя бы не хотел, цена учреждена, расстояния определены, за каждую английскую милю и за час езды платят один шиллинг (37 копеек), но извозчику оставляется на волю требовать платы за время или расстояние, как для него выгоднее. Подъезжаю к театру: неизвестный человек отворяет мне дверцы кареты и, если надобно, обтирает мне сапоги, даю ему два пенса (копейки три). Хочу газет, журналов: приносят их ко мне за совершенную безделицу и на другой день берут обратно. Люблю читать книги: сто библиотек к моим услугам. Желаю приятных связей… Не бойтесь, друзья мои! Не оскорблю вашего благонравия, замолчу.
Прилагаю счет, сколько мне потребно денег на годовой прожиток в Лондоне. По нынешнему курсу наш рубль составляет 31 пенс.
Комната в лучшем квартале города — просторная, чистая, покойная, с хорошим ковром на полу, с полным числом мебели из красного дерева — отдается, обыкновенно, за одну гинею в месяц. Двух комнат довольно. Это составит в год — 185 р. Угли для камина и свечи — 50.
Слуги не надо: хозяйская девка заменяет его. Но камердинеру, который приходит одевать меня, плачу по два рубля в месяц — 24. Прачка — 60. Парикмахера и пудры не надобно. Чай и сахар — 60.
Я обедаю иногда у французского ресторатора, беру от четырех до пяти блюд, портер и кофе: плачу 80 копеек. Еще, полагаю, на завтрак и легкий ужин по 70 копеек в день — 540.
По лондонским плитам охотно хожу пешком — и тем охотнее, что богачи, лорды и женщины ходят пешком — а в дурную погоду нанимают фиакр. Весьма довольно будет на извозчиков — 150 р.
Гардероб в такой земле, где столько мануфактур и где не употребляют мехов, должен стоить вполовину меньше здешнего — 250.
На карманные расходы — 181.
Итого — 1500 р.
Видев несколько земель и много больших городов, я совершенно уверился, что издержки одного человека зависят не от цены съестных припасов, но от порядка в жизни.
Прощайте.
8 сентября.
Здесь правительство гораздо учтивее частных людей: оно принимает всякого иностранца как гостя, как доброго человека, не делает ему никаких допросов, не оскорбляет его никакими подозрениями. Приехавший в Англию должен явить свой паспорт один раз — в Портовом городе, после чего он может объехать все государство и прожить в нем десять или двадцать лет под именем, каким хочет. У ворот лондонских никого не останавливают, не спрашивают, трактирщики и вообще хозяева отдаточных комнат не любопытствуют знать, кто платит им за квартиру. Эта нежность правительства и еще в такое время, когда государство должно остерегаться шпионства и возмущений, делает честь лондонской полиции: боятся только слабые. — От чего же воровство и драки на улицах?.. Может быть, политика министров и гражданские права народа не дозволяют употребить строгости {После 1795 года многое переменилось. Вольная Англия завела у себя почти инквизицию государственную. Теперь ни в одной республике нельзя жить так свободно, так безопасно, как в России.}.
Напротив того, частные люди весьма неблагосклонны к иностранцам. Родиться не англичанином и быть честным человеком кажется им непонятным противоречием. Думая таким образом, они принимают иностранца холодно, с видом презрения, с явным желанием уклониться от его знакомства. Справедливость требует сказать, что есть ли какой-нибудь особливый, чрезвычайный случай подаст об иностранце хорошее мнение, тогда англичанин будет искренним и вернейшим его другом. Но можно прожить несколько лет и не дождаться такого случая, а между тем сухой прием отнимает у человека самого терпеливого желание искать дружеских связей.
Знакомства, сделанные по обыкновенным рекомендательным письмам, везде мало приносят удовольствия, а в Лондоне еще меньше. Трудно здесь иностранцу войти в приятельское общество: зовут его только на пиры, на великолепные обеды, на балы — и зовут очень редко. Притом английские собрания очень скучны, их обеды выдуманы, кажется, для испытания человеческого терпения: садятся за стол в пять часов, молчат и с важностью наполняют свой желудок. По окончании этой механической работы, отпускают женщин в другую комнату, остаются одни с бутылками и начинают располагать судьбой мира, повторять известное всякому наизусть. Уже под вечером входят к женщинам. Хозяйка разливает чай, потом играют в карты и, наконец, разъезжаются. — ‘Может ли тут быть разговор, где чашки непрестанно гремят, где хозяйка более занимается самоваром, нежели гостями?’ спрашивает Жанлис. — Какая великая разница между обществами английскими и обществами французскими!
Ехав из Базеля в Цирих, на последней почте я познакомился с одним из наших спутников, графом де Б*, молодым человеком, сыном знаменитого отца, известного в республике литераторов по переводу Саллюстия на французский язык. Мы остановились в одном трактире и оба имели намерение отправиться через несколько дней в Констанц. Б* поехал прежде: я хотел быть у Лафатера. По приезде моем в Констанц, любезный знакомец мой тотчас прибежал ко мне и повел меня к сестре своей, маркизе де Ф*, которая тогда жила в одном доме с епископом Н*, епископом С. М* и графом де Ш*, генералом прежней французской службы. В тот день была у нее вечеринка. Все осыпали меня ласками, женщины делали мне вопрос за вопросом, и через неделю я уже имел множество знакомств. Прожил в Констанце более месяца и оставил этот маленький город, весьма сожалея, что не мог прожить в нем гораздо долее.
Приезжаю в Лондон, являюсь с рекомендательным письмом к человеку богатому: после обыкновенных учтивостей, очень холодных, он вместо приглашения сказал только, что я в случае надобности могу с полной доверенностью требовать его советов и услуг. Через две недели мы встретились в Сент-Джеймсском парке. ‘Отчего так давно не виделись?’ спросил он, подав мою руку: ‘на завтрашний день не дали слова?’ — ‘Нет’ — ‘Приезжайте в таверну ***, мы… человека три… условились там обедать. В четыре часа’ — ‘Хорошо’ — Я приехал или, правду сказать, пришел. Знакомец мой имеет доходу около пятидесяти тысяч рублей, из которых тридцать издерживает на загородный дом свой, на книги, на картины и статуи, восемь проживает в Лондоне (в четырех наемных комнатах с камердинером), а двенадцать бросает. Он и приятели его спрашивали вина, пили много, шумели еще более. Один я ничего не спрашивал и, однако ж, заплатил из своего кармана пять гиней. Этот вечер доставил мне жестокую головную боль. Зато я узнал, что Фокс красноречивее Питта, что цветущая торговля обогащает всякое государство, что в России холодно, а в Италии жарко и проч.
Расскажу вам смешное приключение, которое, может быть, отнимет у меня охоту ездить в здешние театры:
Я знаком с молодым В*, соотечественником нашим. Он служит в гвардии сержантом и захотел увидеть Лондон. Вчера мы поехали в театр с одним из наших морских офицеров и с французским эмигрантом. Лишь только В* успел пройти несколько раз по коридору, как один пьяный англичанин в расстегнутом кафтане, в расстегнутом жилете, в сапогах, забрызганных грязью, в шпорах, с хлыстом в руке, начал ходить мимо его, заглядывать ему в лицо и повторять: ‘Frenchmann! Frenchmann! то есть: Француз! Француз! Надобно заметить, что в Англии люди некоторого сорта почитают всех иностранцев за френчманов. Сперва В* думал отделаться хладнокровием, однако ж напоследок вышел из терпения и спросил наглеца, чего он хочет. Англичанин взял его за ворот, потащил в комнату и требовал неотменно кулачного поединка. Увидя нас еще троих, он выбежал на минуту и привел трех англичан. С трудом мы прекратили эту неприятную сцену, но впечатление, которое она произвела во мне, долго останется. На кулаках сражаться я не умею, а с оружием в театр не ездят: что ж делать? Своеволие такого рода гораздо хуже воровства на улицах. И кто же был этот пьяный? — Лейтенант королевской службы!
Вошел ко мне хозяин. ‘Письмо ваше опоздает.’ — ‘Оно готово. Прикажите дать огня и сургучу.’ — Между тем я прибавлю еще несколько строк.
Посреди всех упражнений, посреди всех забав, мысль, что я разлучен с вами, друзья мои, пространством четырех тысяч верст, огорчительна душе моей. Нетерпеливо ожидаю ваших писем. Будьте здоровы, веселы, счастливы!.. и да избавит вас Бог от пьяных лейтенантов в забрызганных сапогах — а особливо от желания скитаться по чужим землям!
‘O peur — on tre mieux qu’au sein de sa famille?’
[Макаров П.И.] Россиянин в Лондоне или Письма к друзьям моим: [Путевые очерки]: (Продолжение напечатаннаго в первой книжке Московскаго Меркурия) // Вестн. Европы. — 1804. — Ч.15, N 9. — С.3-22.