Росмерcхольм, Ибсен Генрик, Год: 1886 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 72 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Генрик Ибсен. Росмерcхольм

—————————————————————————-

ROSMERSHOLM

1886

—————————————————————————-

Драма в четырех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Йуханнес Росмер, владелец Росмерсхольма, бывший приходский пастор.

Ребекка Вест, живет в доме Росмера.

Ректор* Кролл, зять Росмера.

Ульрик Брендель. Педер Мортенсгор.

Мадам Хельсет, экономка в Росмерсхольме.

Действие происходит в Росмерсхольме, старой дворянской усадьбе, вблизи

городка, лежащего на одном из фьордов западной Норвегии.

(*743) ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Гостиная в Росмерсхольме — просторная, уютная, обставленная в старинном

вкусе. Впереди, у стены направо, печь, украшенная пучками свежих березовых

веток и полевых цветов. Подальше за нею дверь. В средней стене двустворчатые

двери в переднюю. В стене налево окно и перед ним жардиньерка с растениями и

цветами. У печки стол с диваном и креслами. По стенам развешаны старинные и

новые портреты пасторов, офицеров и чиновных особ в мундирах. Окно раскрыто,

двери в переднюю и наружная дверь из передней также раскрыты. В последнюю

дверь видна аллея из больших старых деревьев, ведущая к усадебному двору.

Летний вечер после заката солнца. Ребекка сидит в кресле у окна и вяжет из

шерсти большой платок, почти уже готовый, время от времени поглядывая из-за

цветов в окно и высматривая кого-то между деревьями. Немного спустя справа

входит мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Пожалуй, пора помаленьку накрывать на стол к ужину,

фрекен?

Ребекка. Да, накрывайте. Пастор, верно, скоро вернется.

Мадам Хельсет. Не надуло бы вам тут, фрекен? Ужасный сквозняк.

Ребекка. Да, немножко дует. Закройте, пожалуйста.

Мадам Хельсет (закрывает двери в переднюю и направляется к окну, чтобы

закрыть его, выглядывая в окно). Да не пастор ли это идет там?

Ребекка (живо). Где? (Встает.) Да, он. (Прячась за занавесью.)

Отойдите. Не надо, чтобы он нас заметил.

Мадам Хельсет (отойдя от окна). Нет, подумайте, фрекен, — опять стал

ходить мельничной тропинкой.

Ребекка. Он и позавчера там прошел. (Заглядывая в щелояку между

занавесью и косяком окна.) Но вот посмотрим теперь…

(*744) Мадам Хельсет. Хватит ля у него духу перейти через мостик?

Ребекка. Вот это-то я и хочу посмотреть. (Немного погодя.) Нет.

Повернул. И сегодня верхней дорогой пойдет. (Отходит от окна.) В обход.

Мадам Хельсет. Ох, господи! Нелегко, видно, пастору перейти через этот

мостик. Там, где такое стряслось, там…

Ребекка (складывая работу). Вы тут, в Росмерсхольме, долго держитесь за

своих покойников.

Мадам Хельсет. А по-моему, так покойники долго держатся за

Росмерсхольм.

Ребекка (смотрит на нее). Покойники?..

Мадам Хельсет. Да, выходит так, будто они никак не могут расстаться с

теми, что остались тут.

Ребекка. С чего вы это взяли?

Мадам Хельсет. А то откуда бы взяться этому белому коню?

Ребекка. Да что это, собственно, за белый конь такой, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Не стоит об этом и толковать. Все равно вы ничему такому

не верите.

Ребекка. А вы, значит, верите?

Мадам Хельсет (собираясь закрыть окно). Ну, так я вам и далась на

зубок, фрекен. (Выглядывая в окно.) Ай… да никак пастор опять вышел на

мельничную тропинку?..

Ребекка (глядя в окно со своего места). Вон тот человек? (Подходя к

окну.) Да ведь это ректор!

Мадам Хельсет. Верно — ректор!

Ребекка. Нет, вот славно! Увидите, он к нам.

Мадам Хельсет. И прямехонько через мостик! Даром, что она ему родная

сестра была… Ну, так я пойду накрою на стол, фрекен. (Уходит направо.)

Ребекка некоторое время неподвижно смотрит в окно, затем улыбается и

кивает. Начинает смеркаться.

Ребекка (идет к двери направо и говорит в соседнюю комнату). Голубушка

мадам Хельсет, вы уж постарайтесь (*745) подать к ужину что-нибудь получше.

Вы ведь знаете, что ректор больше любит.

Мадам Хельсет (из другой комнаты). Хорошо, фрекен. Постараюсь.

Ребекка (отворяя дверь в переднюю). Ну, наконец-то!.. Добро пожаловать,

дорогой ректор!

Кролл (в передней, ставя палку в угол). Благодарю. Так я не обеспокою

своим посещением?

Ребекка. Вы? Полно, как вам не стыдно!

Кролл (входя). Всегда любезны. (Озираясь.) А Росмер разве у себя

наверху?

Ребекка. Нет, он пошел гулять, да вот что-то замешкался против

обыкновения. Но теперь, верно, сию минуту придет. (Указывая на диван.)

Пожалуйста, присядьте пока…

Кролл (положив шляпу на стол). Очень благодарен. (Садится и озирается.)

Однако какой нарядной стала у вас эта старая комната, премило. Везде цветы.

Ребекка. Росмер ужасно любит свежие, живые цветы вокруг себя.

Кролл. И вы, по-видимому, также?

Ребекка. Да. По-моему, они так сладко одурманивают своим ароматом.

Прежде нам приходилось отказывать себе в этом удовольствии.

Кролл (грустно качая головой). Бедная Беата не переносила запаха

цветов.

Ребекка. И красок тоже. У нее голова кружилась…

Кролл. Помню, помню. (Переходя на обыкновенный разговорный тон.) Ну,

как же теперь идут у вас дела?

Ребекка. Да ничего, все идет своим чередом, потихоньку. День за днем. А

у вас как? Что ваша супруга?..

Кролл. Ах, дорогая фрекен Вест, не будем говорить о моих делах. В семье

всегда — не одно, так другое, все какие-нибудь неприятности. Особенно в

теперешние времена.

Ребекка (немного погодя садится в кресло у дивана). Почему вы ни разу

не заглянули к нам за все каникулы?

Кролл. Ну, нельзя же постоянно обивать у людей пороги…

Ребекка. Знали бы вы, как мы скучали по вас!..

Кролл. …И к тому же я уезжал…

(*746) Ребекка. Всего недели на две. Принимали участие в народных

сходках?

Кролл (кивая). Да, что вы скажете на это? Думали ли вы, что я на

старости лет запишусь в политические агитаторы? А?

Ребекка (улыбаясь). Немножко-то вы всегда агитировали, господин ректор.

Кролл. Ну да, так, ради личного удовольствия. Но теперь этим приходится

заняться всерьез, право… Вы когда-нибудь читаете радикальные газеты?

Ребекка. Да, дорогой ректор, не скрою, что…

Кролл. Милая фрекен Вест, в этом ничего такого нет. По крайней мере,

что касается вас.

Ребекка. И я так думаю. Нельзя же отставать от века. Надо знать…

Кролл. Во всяком случае, от вас, как от женщины, я и не стал бы

требовать, чтобы вы решительно стали на чью-нибудь сторону в этой

гражданской междоусобице… я готов сказать — гражданской войне, которая у

нас свирепствует… Ну, следовательно, вы знаете, как эти господа ‘из

народа’ изволят набрасываться на меня? Какие грубые, гнусные выходки

позволяют себе по моему адресу?

Ребекка. Но, мне кажется, и вы довольно таки энергично огрызаетесь.

Кролл. Да, могу сказать. Теперь и я наточил зубы. Пусть узнают меня! Не

таковский я им дался, чтобы покорно подставлять спину под удары…

(Обрывая.) Однако не будем сегодня вдаваться в эту прискорбную, изматывающую

тему.

Ребекка. Не будем, не будем, дорогой ректор.

Кролл. Скажите-ка мне лучше, как теперь у вас тут наладилась жизнь,

когда вы остались одни? Со смерти нашей бедной Беаты?..

Ребекка. Благодарю, ничего. Конечно, без нее стало так пусто. Скучно,

грустно, разумеется. А то вообще…

Кролл. Вы думаете остаться тут? То есть совсем, хочу я сказать.

Ребекка. Ах, дорогой ректор, право, я ничего еще не думаю. Конечно, я

так уже обжилась в Росмерсхольме, что мне кажется, будто я своя здесь в

доме.

(*747) Кролл. Вы, — ну, еще бы!

Ребекка. И пока господин Росмер находит, что я могу немножко быть ему

полезной, скрасить ему жизнь, я, верно, и поживу здесь.

Кролл (глядит на нее растроганно). Знаете, это великая черта в женщине

— способность вот так жертвовать своей молодостью для других.

Ребекка. Ах! А то для чего бы мне и жить!

Кролл. Сначала вы не знали ни отдыха ни покоя с этим капризным,

несносным паралитиком — приемным отцом вашим…

Ребекка. Нет, знаете, пока мы жили в Финмаркене,* доктор Вест вовсе еще

не был таким несносным. Его доканали эти ужасные морские поездки. А вот

когда мы переехали сюда… тогда, правда, выпали два-три тяжелых года, пока

он не отстрадал свое.

Кролл. А последующие годы разве не были для вас еще тяжелее?

Ребекка. Нет, что вы! Я так искренне любила Беату… И ей, бедняжке,

так нужен был уход, заботы и ласки.

Кролл. Честь вам и хвала, что вы вспоминаете о ней с таким участием и

снисхождением.

Ребекка (придвигаясь поближе). Дорогой ректор, вы сказали это так мило,

сердечно, что я уверена — за вашими словами не скрывается ни тени

неудовольствия.

Кролл. Неудовольствия? Что вы хотите этим сказать?

Ребекка. Ну, ничего не было бы удивительного, если б вам было неприятно

видеть меня, чужую женщину, хозяйкой в Росмерсхольме.

Кролл. Да что вы, господь с вами!..

Ребекка. Значит, этого нет. (Протягивая ему руку.) Благодарю, дорогой

ректор! Спасибо, спасибо вам за это.

Кролл. Да как, скажите на милость, могла прийти вам в голову такая

мысль?

Ребекка. Я стала немножко побаиваться этого, — ведь вы так редко

заглядывали к нам.

Кролл. Поистине, вы глубоко заблуждались в данном случае, фрекен Вест.

И кроме того… по существу ведь и нет никакой перемены. Вы же, вы одна

заправляли всем домом под конец жизни бедной Беаты.

(*748) Ребекка. Ну, тогда это было нечто вроде регентства именем

хозяйки дома.

Кролл. Как бы там ни было… Знаете что, фрекен Вест, я со своей

стороны, право, ничего не имел бы и против того, чтобы вы… Но, пожалуй, об

этом неудобно даже говорить…

Ребекка. То есть о чем?

Кролл. Ну, о том, чтобы дело сложилось так, что вы заняли бы опустевшее

место…

Ребекка. Я занимаю то место, какое желаю, господин ректор.

Кролл. Фактически, но не…

Ребекка (прерывая его, серьезно). Стыдно вам, ректор Кролл! Как это

можно шутить такими вещами?

Кролл. Да, конечно, наш милый Йуханнес, пожалуй, сыт по горло брачной

жизнью. Но все-таки…

Ребекка. Знаете, просто смешно становится, слушая вас.

Кролл. Все-таки!.. Скажите-ка мне, фрекен Вест, если позволено будет

спросить, сколько вам, в сущности, лет? Ребекка. Стыдно признаться — целых

двадцать девять, господин ректор. К тридцати годам подходит.

Кролл. Да-а. А Росмеру сколько? Постойте… он пятью годами моложе

меня. Ну, значит, ему верных сорок три. По-моему, как раз пара.

Ребекка (вставая). Да-да, да-да, как раз… Вы напьетесь с нами чаю?

Кролл. Спасибо. Я и предполагал посидеть у вас подольше. Надо

поговорить об одном деле с милым нашим Йуханнесом. И затем, фрекен Вест…

чтобы вы опять не стали задаваться неподходящими мыслями, я буду заходить

сюда почаще — как в прежнее время.

Ребекка. Ах, пожалуйста. (Пожимая ему руки.) Спасибо, спасибо! Вы

все-таки очень добры и милы.

Кролл. Да? Ну, дома я что-то не слышу таких отзывов.

Йуханнес Росмер входит из дверей справа.

Ребекка. Господин Росмер… видите, кто у нас?

Росмер. Мадам Хельсет уже предупредила меня.

Кролл встает.

(*749) (Пожимая ему руки, тихо и мягко.) Добро пожаловать опять в наш

дом, дорогой Кролл. (Кладет ему руки на плечи и заглядывает в глаза.)

Дорогой старый друг! Я так и знал, что когда-нибудь все пойдет у нас опять

по-прежнему.

Кролл. Милый ты человек! И ты тоже забрал себе в голову эту нелепую

фантазию, будто между нами закралось что-то такое?..

Ребекка (Росмеру). Подумайте, как хорошо, что все это была одна

фантазия.

Росмер. Это действительно так, Кролл? Тогда почему же ты совсем

отдалился от нас?

Кролл (серьезно, понижая тон). Потому что мне не хотелось ходить тут

живым напоминанием о тех злополучных годах… и о ней… покончившей жизнь в

мельничном водопаде.

Росмер. Побуждения у тебя, значит, были самые прекрасные. Ты всегда так

чуток и деликатен. Но, в сущности, совсем напрасно было удаляться от нас по

этой причине. Ну, пойдем же, сядем на диван. (Садятся.) Нет, мне совсем не

больно вспоминать Беату. Мы ежедневно говорим о ней. Она все еще как будто

живет тут, с нами.

Кролл. В самом деле?

Ребекка (зажигая лампу). Да, конечно.

Росмер. Да это же так понятно. Мы оба всей душой любили ее. И Ребек…

и фрекен Вест и я — оба мы сознаем, что делали все, что могли, для бедной

страдалицы. Нам не в чем упрекнуть себя. Поэтому, мне кажется, наши

воспоминания о Беате и овеяны таким мягким, кротким чувством.

Кролл. Ах вы, милые, славные люди! Теперь я буду приходить к вам каждый

день.

Ребекка (садясь в кресла). Ну, смотрите же, сдержите слово.

Росмер (несколько растягивая слова). Знаешь, Кролл, я бы дорого дал,

чтобы наши отношения с тобой никогда не прерывались. Все время, что мы знаем

друг друга, я смотрел на тебя как на первого своего друга и советчика. С тех

самых пор, как был еще студентом.

(*750) Кролл. Помню. И я чрезвычайно дорожу этими нашими отношениями.

Но разве теперь у тебя есть что-нибудь такое особенное?..

Росмер. Много, много, о чем хотелось бы мне побеседовать с тобой

откровенно. По душе.

Ребекка. Не правда ли, господин Росмер? Мне кажется, это было бы так

хорошо… Между старыми друзьями…

Кролл. Поверь, и у меня есть, о чем поговорить с тобой. Я ведь теперь

втянулся в активную политику, как тебе, вероятно, известно.

Росмер. Да, знаю. А как, собственно, это произошло?

Кролл. Пришлось, видишь ли. Поневоле. Невозможно больше оставаться

праздным зрителем. Теперь, когда радикалы столь прискорбным образом

захватили власть, — как раз во благовремение… Оттого я и убедил наш

маленький кружок в городе сплотиться теснее. Во благовремение, говорю я!

Ребекка (с беглой улыбкой). А не поздненько ли, собственно?

Кролл. Бесспорно, лучше было бы остановить течение на более ранней его

стадии. Но кто же мог предвидеть, куда все это заведет? Я, во всяком случае,

не мог. (Встает и ходит по комнате.) Теперь же глаза у меня открылись.

Теперь мятежный дух проник даже в самую школу.

Росмер. В школу? Не в твою же, однако?

Кролл. Именно. В мою собственную. Каково это тебе покажется! Узнаю

вдруг, что юнцы старшего класса — то есть некоторые из них — вот уже с

полгода образовали тайный кружок и выписывают газету Мортенсгора!

Ребекка. А, ‘Маяк’?

Кролл. Да. Как, по-вашему, — здоровая это духовная пища для будущих

чиновников? Но самое прискорбное в данном случае то, что стакнулись и

устроили такой заговор против меня все самые способные ученики! В стороне

остались одни тупицы, второгодники.

Ребекка. И вы так близко принимаете это к сердцу, ректор?

(*751) Кролл. Принимаю ли! Когда мне суют палки в колеса, портят дело

всей моей жизни! (Понизив голос.) Но я готов сказать, что и это бы еще с

полгоря. А вот что хуже всего… (Озираясь.) Надеюсь, нас никто не

подслушивает за дверями?

Ребекка. О, никто, никто.

Кролл. Так знайте же — мятеж и раздор проникли и в мой собственный дом.

В мою собственную тихую семью. Нарушили мир моей семейной жизни.

Росмер (встает). Что ты говоришь! У тебя в доме?..

Ребекка (подходя к ректору). Дорогой ректор, что же такое случилось?

Кролл. Представьте себе, мои собственные дети… одним словом… мой

Лауриц — главарь этой шайки школьников! А Хильда вышила красную папку, чтобы

прятать туда номера ‘Маяка’!

Росмер. Вот чего мне никогда не снилось… чтобы у тебя… в твоем

доме!..

Кролл. Да кому бы это приснилось? В моем доме, где всегда царил дух

послушания и порядка… где до сего времени царило единодушие, одна воля…

Ребекка. А как приняла это ваша супруга?

Кролл. Да, вот это-то самое невероятное! Всю свою жизнь, и в мелочах и

в серьезных вопросах, она разделяла мои мнения, одобряла все мои взгляды, —

и вдруг, оказывается, теперь во многом готова склониться на сторону детей.

Да еще меня же винит в том, что случилось. Говорит, что я угнетаю молодежь.

Как будто не необходимо именно… Так вот какой раздор вселился в мой дом.

Но я, разумеется, по возможности избегаю говорить об этом. О таких делах

лучше молчать. (Ходит по комнате.) О-хо-хо-хо! (Останавливается с

заложенными за спину руками у окна и глядит в него.)

Ребекка (приближается к Росмеру и говорит ему быстрым шепотом,

незаметно для ректора). Скажи ему!

Росмер (так же). Не сегодня.

Ребекка (так же). Именно сегодня! (Отходит и поправляет лампу.)

Кролл (возвращается от окна). Так вот, дорогой Росмер, теперь ты

знаешь, что дух времени осенил своими (*752) темными крылами и мою семейную

жизнь и мое официальное поприще. И чтобы я да не стал бороться с этим

пагубным, растлевающим и всесокрушающим духом времени любым оружием, какое

только попадется под руку? Нет, я твердо решил действовать. И пером и

словом.

Росмер. И надеешься чего-нибудь достигнуть таким путем?

Кролл. Во всяком случае, хочу отбыть воинскую повинность гражданина. И,

по-моему, патриотический долг обязывает к тому же всех и каждого, кто стоит

за добро и за правое дело. Вот по этому поводу я главным образом и пришел к

тебе сегодня.

Росмер. Но, дорогой мой, что ты хочешь сказать? Что же я могу?..

Кролл. Помочь своим старым друзьям. Поступать, как мы. Идти с нами рука

об руку, по мере возможности.

Ребекка. Но вы же знаете, ректор, господину Росмеру все это не по душе.

Кролл. Свое нерасположение ему придется как-нибудь побороть. Ты плохо

следишь за веком, Росмер. Сидишь тут, зарывшись в свои исторические

изыскания. Сохрани бог, я отношусь с полным уважением ко всем этим

родословным и всему прочему. Да время-то теперь не такое, чтобы этим

заниматься, к сожалению. Ты представить себе не можешь, в каком положении

теперь страна. Чуть ли не все перевернулось вверх дном, изменились все

понятия. Нужно положить гигантский труд на то, чтобы все восстановить,

одолеть все заблуждения.

Росмер. И я так думаю. Но такого рода труд совсем мне не по плечу.

Ребекка. И вдобавок, я думаю, сам господин Росмер стал смотреть на

жизнь шире, чем прежде.

Кролл (пораженный). Шире?

Ребекка. Да, — или свободнее. Более независимо и беспристрастно.

Кролл. Что это значит? Росмер… да не мог же ты оказаться настолько

слабым, дать себя ослепить такой случайностью, что вожаки толпы одержали

временную победу!

Росмер. Дорогой мой, ты ведь знаешь, как мало я смыслю в политике. Но,

право, мне кажется, что в послед-(*753)ние годы люди, отдельные личности

стали мыслить как-то самостоятельнее.

Кролл. Н-ну, и ты это без дальнейших околичностей считаешь за благо?

Как бы тебе тут жестоко не ошибиться, друг мой! Ты прислушайся только, какие

мнения в ходу у радикалов — и среди сельского населения и в городе. Та же

самая премудрость, что проповедуется ‘Маяком’.

Ребекка. Да, Мортенсгор имеет здесь сильное влияние на многих.

Кролл. Подумать, — человек с таким запятнанным прошлым! Человек,

которого за безнравственность отрешили от должности преподавателя!.. И

подобный господин туда же норовит в народные вожаки!.. И это ему удается!

Поистине, удается! Теперь собирается, я слышал, расширить газету. Мне

известно из верных источников, что он ищет опытного соредактора.

Ребекка. Удивляюсь, как это вы с вашими друзьями не предпримете

чего-нибудь против него.

Кролл. Мы как раз и собираемся. Сегодня мы приобрели ‘Областной

вестник’. Финансовая сторона предприятия не представляет никаких

затруднений. Ho… (Обращается к Росмеру.) Да, вот я и дошел до настоящей

цели своего сегодняшнего визита. Ведение дела… ведение самой газеты — вот

что нас затрудняет. Скажи мне, Росмер… не взял ли бы ты это на себя, чтобы

поддержать правое дело?

Росмер (почти с испугом). Я!

Ребекка. Нет, что это вам вздумалось!

Кролл. Твою боязнь народных сходок и того угощения, которым там любят

потчевать, можно еще понять. Но деятельность редактора, который остается в

большей мере в стороне, или, вернее…

Росмер. Нет, нет, дорогой друг! Об этом ты меня и не проси.

Кролл. Я бы сам охотно попытал свои силы на этом поприще. Но мне

решительно не управиться. Я уже и без того завален делами без счету. Ты,

напротив, свободен теперь от всяких служебных обязанностей. Мы, остальные,

(*754) само собой, будем помогать тебе, насколько окажемся в силах.

Росмер. Не могу, Кролл. Не гожусь для этого.

Кролл. Не годишься? То же самое ты говорил, когда отец твой выхлопотал

тебе место приходского пастора.

Росмер. И я был прав. Оттого я и ушел.

Кролл. Ах, будь только ты таким редактором, каким был пастором, — мы

останемся довольны.

Росмер. Дорогой Кролл… говорю тебе раз навсегда: я не возьмусь за это

дело.

Кролл. Ну, так хоть дай нам свое имя.

Росмер. Мое имя?

Кролл. Да, уже одно имя Йуханнеса Росмера будет крупным приобретением

для газеты. Мы, остальные, ведь слывем за людей узко партийных. Я даже

считаюсь ярым фанатиком, — мне говорили. Поэтому мы и не можем рассчитывать,

чтобы наши имена открыли газете доступ в массу, сбитую уже с толку. Ты,

напротив, всегда держался вне борьбы партий. Весь твой мягкий, честный

душевный склад… твой высокий образ мыслей… твоя неуязвимая честность

известны и ценятся у нас здесь всеми. А к этому надо еще прибавить уважение

и почтение, котоpоe стяжала тебе твоя прежняя пасторская деятельность. И,

наконец, старинное, почетное родовое имя!

Росмер. Ах, родовое имя…

Кролл (указывая на ряд портретов). Росмеры из Росмерсхольма — все

пасторы, офицеры и администраторы, занимавшие высокие ответственные посты.

Все корректные, благородные люди — род, который в течение вот уже скоро двух

веков считается первым во всей области. (Положив ему на плечо руку.) Росмер,

ты обязан ради себя самого и во имя родовых традиций присоединиться к нам,

стать на страже всего того, что до сих пор считалось справедливым в нашем

обществе. (Оборачиваясь.) Что в ы скажете, фрекен Вест?

Ребекка (с тихим смешком). Дорогой ректор… мне просто смешно…

Кролл. Что такое? Смешно!

Ребекка. Ну да, потому что я вам скажу прямо…

Росмер (быстро). Нет, нет… не надо! Не теперь!(*755) Кролл (глядя то

на него, то на нее). Да что такое, ради самого неба, друзья мои?..

(Обрывая.) Гм!..

Справа входит мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Там с черного хода пришел какой-то человек. Говорит, что

хочет повидаться с пастором.

Росмер (переводя дух). А! Так попросите его сюда.

Мадам Хельсет. Сюда, в комнаты?

Росмер. Ну да.

Мадам Хельсет. Да он как будто не таков с виду, чтобы его пускать в

комнаты.

Ребекка. А каков же он с виду, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Да не больно казист, фрекен…

Росмер. Он не сказал своей фамилии?

Мадам Хельсет. Да, кажется, Хекман или что-то в этом роде.

Росмер. Никого такого не знаю.

Мадам Хельсет. Сказал еще, что зовут его Ульрик.

Росмер (пораженный). Ульрик Хетман! Так?

Мадам Хельсет. Да, да, Хетман.

Кролл. Это имя я когда-то слыхал…

Ребекка. Да ведь так, кажется, подписывался тот… чудак…

Росмер (Кроллу). Это псевдоним Ульрика Бренделя.

Кролл. Отпетого Ульрика Бренделя! Да, да!

Ребекка. Так он жив еще.

Росмер. Я думал, что он разъезжает с какой-то театральной труппой.

Кролл. Последнее, что я о нем слышал, — это, что он сидел в работном

доме.

Росмер. Попросите его сюда, мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Хорошо. (Уходит.)

Кролл. Неужто ты в самом деле пустишь к себе на порог этого человека?

Росмер. Да ведь ты знаешь, он был когда-то моим учителем.

Кролл. Да, знаю, что он набивал тебе голову всякими мятежными мыслями и

что отец твой выпроводил его за это из дому хлыстом.

(*756) Росмер (с некоторой горечью). Отец и дома держал себя майором.

Кролл. Скажи ему за это спасибо, милый Росмер… Н-ну!

Мадам Хельсет открывает дверь справа, впускает Ульрика Бренделя и снова

затворяет ее. Он видный мужчина, с несколько помятым лицом, но живой и

бойкий, с седыми волосами и бородой. Костюмом же смахивает на бродягу.

Истасканный сюртук, никаких признаков белья, плохая обувь. На руках старые

перчатки, под мышкой грязная мягкая шляпа, в руке тросточка.

Брендель (сначала неуверенно, но затем бойко направляется к ректору и

протягивает руку). Добрый вечер, Йуханнес!

Кролл. Извините…

Брендель. Не ожидал свидеться со мной снова? Да еще в этих ненавистных

стенах?

Кролл. Извините… (Указывая.) В о т…

Брендель (оборачиваясь). Верно. Вот он, Йуханнес… мой мальчик… мой

любимец!..

Росмер (протягивает ему руку). Мой старый учитель!

Брендель. Вопреки некоторым воспоминаниям, я не захотел пройти мимо

Росмерсхольма, не завернув на минутку.

Росмер. И вам здесь сердечно рады теперь. Будьте уверены.

Брендель. А эта привлекательная дама?.. (Кланяясь.) Разумеется, фру

пасторша?

Росмер. Фрекен Вест.

Брендель. Вероятно, близкая родственница. А сей незнакомец? Очевидно,

собрат твой.

Росмер. Ректор Кролл.

Брендель. Кролл? Кролл? Постой. Вы были в молодости на филологическом

факультете?

Кролл. Само собой разумеется.

Брендель. Donnerwetter! * Так я тебя знавал!

Кролл. Извините…

Брендель. Разве не ты был…

Кролл. Извините…

Брендель. …одним из тех жандармов добродетели, которые изгнали меня

из ‘Дискуссионного кружка’?

(*757) Кролл. Весьма возможно. Но я протестую против всякого более

близкого знакомства.

Брендель. Но-но! Nach Belieben, * господин доктор. Мне все едино.

Ульрику Бренделю от этого ни тепло ни холодно.

Ребекка. Вы, верно, направляетесь в город, господин Брендель?

Брендель. Фру пасторша угадала. Время от времени я принужден вступать в

борьбу за существование, давать маленькое сраженьице. Неохотно я это делаю,

но… enfin!..* настоятельная необходимость…

Росмер. Дорогой господин Брендель, не позволите ли вы мне помочь вам

чем-нибудь? Так или иначе — хочу я сказать…

Брендель. Ха! Такое предложение! Ты бы хотел осквернить те узы, которые

связывают нас? Никогда, Йуханнес… никогда!

Росмер. Но что же вы думаете предпринять в городе? Поверьте, вам

нелегко будет…

Брендель. Предоставь уж это мне, мой мальчик. Жребий брошен. Перед

тобой человек, который выступает в длительный поход. Более длительный,

нежели все мои прежние набеги вместе. (Ректору.) Дозволено будет спросить

господина профессора, — unter uns, * — имеется ли в вашем почтенном городе

сколько-нибудь приличная респектабельная и поместительная зала для сходок?

Кролл. Самая поместительная — в Союзе рабочих.

Брендель. Имеет ли господин доцент какое-либо осязательное влияние в

этом, без сомнения, полезном союзе?

Кролл. Я не имею к нему никакого отношения.

Ребекка (Бренделю). Вам надо обратиться к Педеру Мортенсгору.

Брендель. Pardon, madame, — это что за идиот?

Росмер. Почему вы непременно полагаете, что он идиот?

Брендель. Разве не слышно сразу по имени, что это плебей?

Кролл. Такого ответа я не ожидал.

(*758) Брендель. Но я превозмогу себя. Делать нечего. Раз мой жизненный

путь дошед теперь до поворотного пункта… Решено. Я вступлю в сношения с

указанной особой… завяжу переговоры….

Росмер. Вы серьезно дошли до поворотного пункта? Брендель. Разве мой

мальчик не знает, что до чего бы ни дошел Ульрик Брендель, он дошел до этого

серьезно? Да, видишь ли, я хочу облечься в нового человека. Покинуть

выжидательное положение, которого доселе держался.

Росмер. Как?..

Брендель. Хочу воздействовать на жизнь — сильной и деятельной рукою.

Выйти на арену. Выступить. Настало время бурь, солнцеворота. И я хочу

возложить свою лепту на алтарь освобождения.

Кролл. И вы?..

Брендель (ко всем). Известны ли публике более или менее подробно мои

разбросанные литературные творения?

Кролл. Нет, должен откровенно признаться…

Ребекка. Я кое-что читала. У моего приемного отца они были.

Брендель. Прекрасная хозяйка дома, вы потратили ваше время даром.

Потому что все это одна труха, скажу я вам.

Ребекка. Вот как?

Брендель. То, что вы читали, — да. Самых важнейших моих произведений

никто не знает, никто, кроме меня самого.

Ребекка. Почему же?

Брендель. Потому что они не написаны.

Росмер. Но, дорогой господин Брендель…

Брендель. Тебе известно, Йуханнес, что я чуточку сибарит —

Feinschmecker. * Всегда был таков. Я люблю наслаждаться в одиночестве. Тогда

я наслаждаюсь вдвойне, вдесятерне. Видишь ли, когда ко мне слетали золотые

грезы творчества… окутывали меня своей дымкой… когда новые,

головокружительно смелые мысли рождались в моей голове, обвевали меня своими

крылами… тогда я сплетал их в поэму, в образы, картины. То есть в общих

чертах, понимаешь.

Росмер. Да, да.

(*759) Брендель. И как я наслаждался на своем веку! Загадочное

блаженство творчества, — в общих чертах, как я уже сказал, — одобрение,

благодарность, славу, лавры — все это я загребал дрожащими от радости

руками. Насыщался в своих тайных мечтах радостью, блаженством. Витал на

седьмом небе!

Кролл. Гм…

Росмер. Но ничего не заносили на бумагу?

Брендель. Ни слова. Это вульгарное бумагомарание всегда возбуждало во

мне тошноту. И с какой стати было мне профанировать мои собственные идеалы,

когда я мог наслаждаться ими во всей их чистоте один? Но теперь приходится

ими пожертвовать. Поистине, я испытываю при этом такое чувство, как мать,

которая сдает своих юных дочерей с рук на руки мужьям. Но я все-таки принесу

их в жертву… на алтарь освобождения. Ряд мастерски составленных лекций…

Я объеду с ними всю страну!..

Ребекка (с живостью). Это будет крупная жертва, господин Брендель. Вы

отдаете самое дорогое, что есть у вас.

Росмер. И единственное.

Ребекка (многозначительно глядя на Росмера). Многие ли это сделают?

Дерзнут сделать!

Росмер (обмениваясь с ней взглядом). Кто знает?

Брендель. Собрание растрогано. Это проливает бальзам на мое сердце… и

укрепляет волю. И засим я, следовательно, перехожу к делу… Только вот

что… (Ректору.) Не скажете ли вы мне, господин наставник, имеется в городе

общество трезвости? Общество абсолютной трезвости? Само собой, есть?

Кролл. Да, к вашим услугам. Я сам председатель.

Брендель. Мне так и сдавалось! Ну, в таком случае весьма возможно, что

я явлюсь к вам записаться в члены — на недельку.

Кролл. Извините… мы не принимаем недельных членов.

Брендель. Ala bonne heure, * господин педагог. Ульрик Брендель никогда

и не обивал порогов таких обществ. (Поворачиваясь.) Но я не смею затягивать

мое пребывание в этом доме, столь богатом воспоминаниями. Мне надо в (*760)

город, подыскать себе подходящее пристанище. Там, надеюсь, найдется

порядочная гостиница?

Ребекка. Не выпьете ли на дорогу, чтобы согреться?

Брендель. Чего, всемилостивейшая?

Ребекка. Чашку чаю или…

Брендель. Благодарю высокощедрую хозяйку дома. Но я неохотно пользуюсь

частным гостеприимством. (Делая прощальный жест рукой.) Будьте здоровы,

господа! (Дойдя до дверей, оборачивается.) Ах да, вот что!.. Йуханнес…

пастор Росмер… не окажешь ли ты своему бывшему учителю одолжение ради

многолетней дружбы?

Росмер. Готов, от всей души.

Брендель. Хорошо. Так одолжи мне… на день, на два… свежую

крахмальную сорочку.

Росмер. Только-то?

Брендель. А то, видишь ли, я по образу пешего хождения — на этот раз.

Багаж мой придет попозже.

Росмер. Хорошо, хорошо. Но, может быть, еще что?

Брендель. Да, знаешь, если бы у тебя нашелся лишний подержанный летний

сюртук…

Росмер. Да, да, найдется, конечно.

Брендель. Да к нему бы еще пару приличных сапог…

Росмер. Все, все найдется. Сообщите только адрес — все будет вам

выслано.

Брендель. Никоим образом! Никаких хлопот из-за меня! Я возьму эти

безделицы с собой.

Росмер. Хорошо, хорошо. Так не угодно ли пожаловать наверх.

Ребекка. Позвольте лучше мне. Мы с мадам Хельсет все устроим.

Брендель. Ни за что не позволю, чтобы такая благороднейшая дама…

Ребекка. Ну, полно! Пойдемте, господин Брендель. (Идет направо.)

Росмер (задерживая Бренделя). Скажите, не могу ли я еще чем быть вам

полезен?

Брендель. Право, уж не знаю, чем бы еще? Или, черт возьми, как подумаю

хорошенько… Йуханнес, нет ли у тебя случайно при себе восьми крон?

(*761) Росмер. Посмотрю. (Открывает портмоне.) Тут две бумажки по

десяти.

Брендель. Ну, все равно. Годятся. Всегда ведь можно разменять в городе.

Спасибо пока. Ты помни, я взял две по десяти. Спокойной ночи, мой милый

мальчик! Спокойной ночи, высокоуважаемый! (Уходит направо, сопровождаемый до

двери Росмером, который и затворяет за ним дверь.)

Кролл. Боже милостивый! Так это тот самый, Ульрик Брендель, из которого

— когда-то ожидали — выйдет нечто крупное!

Росмер (тихо). Во всяком случае, у него хватило мужества прожить жизнь

по-своему, своим умом. И э_т_о уже немало, по-моему.

Кролл. Что? Жить, как он живет! Подумаешь, чего доброго, он в состоянии

вскружить тебе голову еще раз.

Росмер. Ну нет. Теперь я уже выяснил себе все, сам разобрался по всем

статьям.

Кролл. Дай бог, чтобы так, дорогой Росмер. А то ты крайне податлив на

всякое постороннее влияние.

Росмер. Давай сядем и поговорим.

Кролл. Давай.

Садятся на диван.

Росмер (помолчав). Как по-твоему, хорошо у нас, уютно здесь?

Кролл. Да, здесь теперь стало очень хорошо, уютно — и мирно. У тебя

завелся настоящий домашний очаг, Росмер. А я свой потерял.

Росмер. Дорогой Кролл, не говори так. Что теперь разрознено —

соединится вновь.

Кролл. Никогда, никогда. Ядовитое жало останется. По-старому уж никогда

не будет.

Росмер. Послушай, Кролл, вот мы с тобой были близки много, много лет.

Мыслимо ли, по-твоему, чтобы наша дружба порвалась?

Кролл. Я не знаю ничего такого в свете, что могло бы порвать ее. С чего

тебе это пришло в голову?

Росмер. Да вот, ты придаешь такое решительное значение единству во

мнениях и взглядах.

(*762) Кролл. Ну, да, но ведь мы же с тобой почти едины во взглядах. В

главных, коренных вопросах, во всяком случае.

Росмер (тихо). Нет. Этого нет уже.

Кролл (готовый вскочить). Что такое!

Росмер (удерживая его). Нет, сиди. Прошу тебя, Кролл.

Кролл. Да что же это такое? Я тебя не понимаю! Выскажись прямо!

Росмер. В душе моей новое лето. Я обрел новый, юношески свежий взгляд

на жизнь. И вот я пришел туда же…

Кролл. Куда же, куда?

Росмер. Куда пришли твои дети.

Кролл. Ты? Ты! Да это же невозможно! Куда ты пришел, говоришь?

Росмер. Туда же, куда твои дети — Лауриц и Хильда.

Кролл (поникая головой). Отступник. Иухаинес Росмер — отступник.

Росмер. Мне следовало бы так радоваться… испытывать такое счастье,

сознавая свое отступничество, как ты это называешь… Но я все-таки много

страдал, мучился. Я ведь знал, какое это причинит тебе жгучее огорчение.

Кролл. Росмер… Росмер! С этим я никогда не примирюсь. (Мрачно глядит

на него.) И ты, заодно с ними, готов способствовать распространению пагубы и

смуты в этой злополучной стране.

Росмер. Это освобождение, и я хочу приобщиться к нему.

Кролл. Да, знаю, знаю. Так называют это все смутьяны и все сбитые с

толку. Но неужели, по-твоему, можно ожидать, что освобождение принесет тот

мятежный дух, который готов теперь отравить всю нашу общественную жизнь?

Росмер. Я не приобщаюсь ни к господствующему здесь духу и ни к одной из

борющихся партий. Я хочу попытаться собрать, сплотить, людей с разных

сторон. Возможно больше и теснее. Я хочу жить, посвятить всю свою жизнь, все

свои силы на то, чтобы создать в стране истинное народовластие.

(*763) Кролл. По-твоему, с н_а_с уже не довольно этого народовластия?..

Мне, по крайней мере, кажется, что все мы кучей движемся прямо в болото, где

привольно живется одной черни.

Росмер. Именно потому я и намечаю истинную задачу народовластия.

Кролл. Какую задачу?

Росмер. Сделать всех людей в стране людьми благородными.

Кролл. Всех!..

Росмер. Во всяком случае, возможно большее число.

Кролл. Какими же путями?

Росмер. Освободив их умы и очистив волю, думается мне.

Кролл. Ты мечтатель, Росмер. Т ы хочешь их освободить? Т ы хочешь их

очистить?

Росмер. Нет, милый друг… я хочу лишь попытаться пробудить в них

стремление к этому. Сделать это они должны уж сами.

Кролл. И ты думаешь, они смогут?

Росмер. Да.

Кролл. Собственными силами?

Росмер. Именно собственными силами. Других не существует.

Кролл (вставая). Разве так подобает говорить пастору?

Росмер. Я уже не пастор.

Кролл. Да, но… твоя детская вера?

Росмер. Ее уже нет во мне.

Кролл. Нет!..

Росмер (встает). Я отказался от нее. Д_о_л_ж_е_н был отказаться от нее,

Кролл.

Кролл (потрясенный, но овладевая собой). Вот как… Да, да, да. Одно к

одному, конечно. Так не потому ли ты и сложил с себя церковный сан?

Росмер. Да. Когда я разобрался в самом себе… вполне уверился, что это

не преходящий соблазн, но нечто такое, от чего мне уже никогда не

отделаться, — я и ушел.

(*754) Кролл. Значит, вот как давно это в тебе бродило. А мы, твои

друзья, ничего и не знали! Росмер, Росмер… как ты мог скрывать от нас эту

прискорбную истину?

Росмер. На мой взгляд, дело это касалось меня одного. И затем я не

хотел причинять тебе и другим друзьям напрасного огорчения. Я думал, что

смогу продолжать жить здесь по-прежнему, тихой, счастливой жизнью. Я хотел

читать и изучать все те труды, которые раньше были для меня закрытой книгой.

Всей душой отдаться великому миру истины и свободы, который мне открылся.

Кролл. Отступник. Каждое слово свидетельствует об этом. Но зачем ты

все-таки признаешься в своем тайном отступничестве? И зачем именно теперь?

Росмер. Ты сам вынудил меня, Кролл.

Кролл. Я? Я тебя вынудил?..

Росмер. Когда я узнал, как ты неистовствуешь на сходках… когда прочел

обо всех твоих недобрых речах… яростных выпадах против тех, кто стоит на

противоположной стороне… о твоем презрительном осуждении противников…

Ах, Кролл! И ты, ты мог стать таким!.. Тогда передо мною повелительно встал

мой долг. Люди озлобляются в такой борьбе, которая теперь завязалась. Надо

призвать в души мир, радость и примирение. Оттого я и выступаю теперь и

сознаюсь открыто, каким я стал. А затем и я хочу испытать свои силы. Не мог

ли бы и ты… с своей стороны… примкнуть, Кролл?

Кролл. Никогда в жизни не примирюсь я с разрушительными элементами

общества!

Росмер. Так давай, по крайней мере, бороться благородным оружием — раз

уж приходится бороться.

Кролл. Кто не со мной в главных жизненных вопросах, того я знать не

знаю больше. И не стану с ним церемониться!

Росмер. Это и ко мне относится?

Кролл. Ты сам порвал со мной, Росмер.

Росмер. Да разве это разрыв!

Кролл. Это! Это разрыв со всеми, кто до сих пор был тебе близок. Прими

же на себя и последствия.

Ребекка входит справа и широко распахивает двери.

(*765) Ребекка. Ну вот, теперь он на пути к своему великому

жертвоприношению. А нам пора за стол. Милости просим, господин ректор.

Кролл (берет шляпу). Спокойной ночи, фрекен Вест. Мне тут нечего больше

делать.

Ребекка (напряженно). Что это значит? (Затворяет дверь и подходит к

ним.) Вы поговорили?..

Росмер. Он все теперь знает.

Кролл. Мы тебя не выпустим из рук, Росмер. Мы заставим тебя вернуться к

нам.

Росмер. Туда я уж никогда не вернусь больше.

Кролл. Увидим. Ты не такой человек, чтобы выдержать одиночество.

Росмер. Я буду не совсем одинок. Нас двое, чтобы выдержать одиночество.

Кролл. А-а! (В нем вспыхивает подозрение.) И это еще! Слова Беаты!..

Росмер. Беаты?..

Кролл (отгоняя мысль). Нет, нет… это было гадко… Прости.

Росмер. Что? О чем ты?

Кролл. Ни слова больше об этом. Фу! Прости мне. Прощай! (Направляется в

переднюю.)

Росмер (за ним). Кролл! Нам нельзя разойтись так. Завтра я приду к

тебе.

Кролл (в передней, оборачиваясь). Чтобы ноги твоей не было в моем доме!

(Берет палку и уходит.)

Росмер стоит с минуту в дверях, затем затворяет дверь и идет к столу.

Росмер. Ничего, Ребекка. Выдержим все-таки. Мы двое верных друзей. Ты

да я.

Ребекка. Как ты думаешь, что пришло ему на ум, когда он крикнул: ‘фу’?

Росмер. Дорогая, не обращай внимания. Он сам не поверил тому, что

пришло ему на ум. Но завтра я пойду к нему. Спокойной ночи.

Ребекка. И сегодня так же рано уйдешь к себе? После этого?

Росмер. Сегодня, как и всегда. У меня стало так легко на душе теперь,

когда это уже позади. Ты видишь — (*766) я совершенно спокоен, дорогая

Ребекка. И ты тоже будь спокойна. Доброй ночи!

Ребекка. Доброй ночи, дорогой друг! Спокойного сна!

Росмер уходит в переднюю, и затем слышны его шаги по лестнице, ведущей

наверх. Ребекка дергает звонок у печки, и немного погодя справа входит мадам

Хельсет.

Можно убрать со стола, мадам Хельсет. Пастор не хочет ничего… а

ректор ушел.

Мадам Хельсет. Ректор ушел? Что такое с ним стряслось?

Ребекка (берет свое вязанье). Пророчил, что собирается сильная гроза…

Мадам Хельсет. Вот так диво! Ни единого облачка за весь вечер.

Ребекка. Только бы он не повстречался с белым конем. Боюсь, что эти

привидения скоро дадут себя знать здесь.

Мадам Хельсет. Бог с вами, фрекен! Не говорите так… о таких ужасах.

Ребекка. Ну-ну-ну…

Мадам Хельсет (тише). Разве фрекен в самом деле думает, что у нас

кто-нибудь скоро умрет?

Ребекка. Не то чтобы я это думала… но на этом свете столько разных

белых коней, мадам Хельсет… Ну, спокойной ночи. Я пойду к себе.

Мадам Хельсет. Спокойной ночи, фрекен.

Ребекка уходит направо.

(Тушит лампу, качает головой и бормочет.) Господи Иисусе… Эта фрекен

Вест, чего только она иной раз не скажет!

(*767) ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Кабинет Йуханнеса Росмера. В левой стене входная дверь. В глубине

комнаты дверное отверстие с раздвинутыми портьерами, соединяющее кабинет со

спальней. Направо окно и перед ним письменный стол с книгами и бумагами. По

стенам полки с книгами и шкафы. Меблировка скромная. Налево старинное канапе

и перед ним стол. Йуханнес Росмер, в домашнем сюртуке, сидя у письменного

стола на стуле с высадой спинкой, разрезает и просматривает какую-то книгу

без переплета. В дверь налево стучат.

Росмер (не оборачиваясь). Можно, войдите.

Ребекка (в утреннем платье, входит). С добрым утром.

Росмер (перелистывая журнал). С добрым утром, дорогая. Тебе что-нибудь

надо?

Ребекка. Хотела только узнать, хорошо ли ты спал?

Росмер. Ах, чудесно, так крепко. Никаких снов… (Оборачиваясь.) А ты?

Ребекка. Спасибо. Так, под утро…

Росмер. Знаешь, давным-давно не было у меня так легко на сердце. А-а!..

Право, хорошо, что удалось вчера высказаться.

Ребекка. Да, ты напрасно так долго молчал, Росмер.

Росмер. Сам не понимаю, чего так трусил.

Ребекка. Ну, это же, собственно, было не из трусости…

Росмер. Однако знаешь… Если хорошенько вникнуть, так и трусость

примешивалась.

Ребекка. Тем смелее с твоей стороны, что ты все-таки порвал сразу.

(Садится около него на стул.) А я вот хочу рассказать тебе кое о чем, что я

сделала… Ты, пожалуйста, не сердись на меня.

(*768) Росмер. Сердиться? Дорогая, как ты можешь думать?

Ребекка. Ну да, потому что я, пожалуй, распорядилась немножко

самовольно, но…

Росмер. Да в чем же дело?

Ребекка. Вчера вечером, когда этот Ульрик Брендель собирался уходить…

я дала ему записку к Мортенсгору.

Росмер (несколько призадумавшись). Ах, милая Ребекка… Ну, что же ты

написала?

Ребекка. Я написала, что он оказал бы тебе услугу, если бы принял

некоторое участие в этом несчастном человеке и сделал для него, что может.

Росмер. Дорогая, напрасно ты это сделала. Ты только повредила этим

Бренделю. И Мортенсгор такой человек, что я лучше всего желал бы держаться

от него подальше. Ты знаешь, у меня было с ним однажды столкновение.

Ребекка. А разве, по-твоему, не кстати было бы теперь вновь завязать с

ним добрые отношения?

Росмер. Мне? С Мортенсгором? Почему кстати?

Ребекка. Да ведь, собственно говоря, твое положение теперь не из

прочных… после того, как ты разошелся с друзьями.

Росмер (смотрит на нее, качая головой). Или ты в самом деле могла

подумать, что Кролл или кто-нибудь из них станет мстить?.. Чтобы они были в

состоянии?..

Ребекка. Сгоряча, милый… Никто не может поручиться. Мне кажется…

судя по тому, как ректор отнесся…

Росмер. Ах, тебе бы следовало знать его получше. Кролл — человек

благородный во всех отношениях. После обеда я отправлюсь в город и поговорю

с ним. Хочу поговорить с ними со всеми. О, ты увидишь, все уладится…

Из дверей налево входит мадам Хельсет.

Ребекка (привставая). Что там, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Ректор Кролл в передней.

Росмер (быстро встает). Кролл!

Ребекка. Ректор! Нет, подумай!..

Мадам Хельсет. Спрашивает, нельзя ли ему подняться наверх, поговорить с

пастором.

(*769) Росмер (Ребекке). Что, я говорил тебе?.. Разумеется, можно.

(Идет к двери и кричит вниз.) Сюда, сюда, дорогой друг! Добро пожаловать!

(Стоит и придерживает дверь открытой.)

Мадам Хельсет уходит. Ребекка сдвигает портьеры и прибирает кое-что в

комнате. Ректор Кролл входит со шляпой в руке.

(Тихо, растроганно.) Я ведь знал, что не в последний раз…

Кролл. Сегодня все представляется мне совсем в ином свете, нежели

вчера.

Росмер. Не так ли, Кролл? Правда? Когда ты поразмыслил…

Кролл. Ты меня совершенно не понимаешь. (Кладет шляпу на стол у

канапе.) Мне необходимо сейчас же поговорить с тобой наедине.

Росмер. Отчего же фрекен Вест нельзя?..

Ребекка. Нет, нет, господин Росмер, я уйду.

Кролл (смеривая ее взглядом). Я еще должен попросить извинения у фрекен

Вест, что забрался такую рань. Застал вас врасплох, вы не успели даже…

Ребекка (пораженная). Как? Вы находите не в порядке вещей, что я утром

хожу по-домашнему?

Кролл. Помилуйте! Я ведь и не знаю вовсе, какие у вас тут теперь

завелись порядки в Росмерсхольме.

Росмер. Но, Кролл… я совсем не узнаю тебя сегодня!

Ребекка. Мое почтение, господин ректор. (Уходит налево.)

Кролл. С твоего позволения… (Садится на канапе.)

Росмер. Да, милый, сядем и поговорим хорошенько. (Садится на стул

напротив ректора.)

Кролл. Я глаз не сомкнул со вчерашнего вечера. Всю ночь напролет

пролежал и продумал.

Росмер. И что же ты скажешь сегодня?

Кролл. Разговор будет долгий, Росмер. Позволь мне начать как бы с

предисловия. Я имею кое-что рассказать тебе об Ульрике Бренделе.

Росмер. Он был у тебя?

Кролл. Нет. Он расположился в одном дрянном кабачке. В самой дрянной

компании, разумеется. Пил и угощал, пока было на что. Потом выругал всю

компанию (*770) дрянью и сволочью. И был прав, в сущности. Но его за это

избили и бросили в канаву.

Росмер. Он, значит, неисправим. Кролл. Сюртук он тоже заложил. Но,

говорят, ему выкупили. Можешь отгадать — кто?

Росмер. Пожалуй, ты сам?

Кролл. Нет. Благородный господин Мортенсгор.

Росмер. Вот кто!

Кролл. Мне сообщили, что первым визитом господин Брендель удостоил

именно идиота и плебея.

Росмер. Ну, и не прогадал, значит…

Кролл. Конечно. (Облокачиваясь на стол и несколько приближаясь к

Росмеру.) Но тут мы дошли до пункта, относительно которого я, во имя нашей

старой… нашей былой дружбы, считаю своим долгом предостеречь тебя.

Росмер. Дорогой мой, в чем дело?

Кролл. Дело в том, что, видно, у тебя в доме творится что-то такое за

твоей спиной…

Росмер. Как ты можешь такое предполагать? Ты намекаешь на Реб… на

фрекен Вест?

Кролл. Именно. Я отлично ее понимаю в данном случае. Она ведь давно уже

привыкла править тут всем. Но все-таки…

Росмер. Дорогой Кролл, ты безусловно ошибаешься. У нас с ней нет

никаких секретов друг от друга.

Кролл. Так она призналась тебе и в том, что завязала переписку с

редактором ‘Маяка’?

Росмер. Ах, ты намекаешь на записку, которую она дала Ульрику Бренделю.

Кролл. Так ты уже знаешь об этом. И одобряешь, что она завязывает

сношения с этим бьющим на скандал газетным писакой, который каждую неделю

пытается выставить меня к позорному столбу, привязываясь и к моей школе и к

моей общественной деятельности?

Росмер. Друг мой, об этом она, наверное, даже не подумала. А в конце

концов она, разумеется, вполне вольна в своих поступках, как я в своих.

Кролл. Да? Это, верно, связано с твоим новым направлением. Ведь и

фрекен Вест, конечно, пришла туда же, куда и ты?

(*771) Росмер. Да, и она. Мы с нею дружно работали вместе, чтобы

выбраться на новый путь.

Кролл (глядит на него, медленно качая головой). Ах ты, ослепленный,

обманутый человек!

Росмер. Я? С чего ты взял?

Кролл. Ну да, я не смею… не хочу думать худшего. Нет, нет, дай мне

высказаться… Ты действительно ценишь мою дружбу, Росмер? И мое уважение?

Да?

Росмер. На такой вопрос едва ли нужно отвечать.

Кролл. Ну, так другие вопросы требуют ответов, полного разъяснения с

твоей стороны. Позволишь ли ты сделать тебе нечто вроде допроса?

Росмер. Допроса?

Кролл. Да, позволишь ли задать несколько вопросов о том, что тебе,

может быть, больно вспоминать? Видишь ли… это твое отступничество… или

твое ‘освобождение’, как ты его называешь… все это связано со многим

другим, что ты ради себя самого должен мне объяснить.

Росмер. Дорогой мой, спрашивай, о чем хочешь. Мне нечего скрывать.

Кролл. Так вот скажи мне, из-за чего, в сущности, по-твоему, Беата

взяла да покончила с собой? Какая была тому истинная причина?

Росмер. Неужели у тебя могут быть сомнения? Или, вернее, разве можно

спрашивать о причинах поступков таких несчастных, невменяемых больных?

Кролл. А ты уверен, что Беата действительно была совсем невменяема?

Врачи, по крайней мере, не считали этот вопрос окончательно решенным.

Росмер. Если бы врачи когда-нибудь видели ее такою, какой я видел ее

много раз и днем и ночью, они не стали бы сомневаться.

Кролл. И я тогда не сомневался.

Росмер. К сожалению, и невозможно было сомневаться. Я ведь рассказывал

тебе о ее необузданно диких, страстных порывах… на которые она требовала

ответа с моей стороны. Ах, какой ужас она мне внушала! А потом эти ее

безосновательные, жгучие угрызения совести и самоупреки в последние годы…

(*772) Кролл. Да, когда она узнала, что всю жизнь останется бездетной.

Росмер. Ну, так сам посуди: мучить, терзать себя изо дня в день, когда

ни в чем не виновата!.. Как тут считать ее вменяемой?

Кролл. Гм… Ты не помнишь, были у тебя тогда в доме книги, в которых

говорилось бы о цели брака, согласно новейшим взглядам нашего времени?

Росмер. Помню, фрекен Вест дала мне прочесть одно такое сочинение. К

ней ведь, как ты знаешь, перешла вся библиотека ее приемного отца, доктора.

Но, дорогой Кролл, не думаешь же ты, чтобы мы были так неосторожны и

посвящали бедную больную в подобные вопросы? Могу заверить тебя честью, что

на нас не лежит никакой вины. Причиной всему были ее расстроенные нервы, они

толкали ее на ложный путь.

Кролл. Одно, во всяком случае, я могу тебе рассказать теперь. А именно,

что бедная, измученная и экзальтированная Беата покончила с собой ради того,

чтобы дать тебе возможность зажить счастливой… свободной жизнью — как тебе

захочется.

Росмер (полупривстав со стула). Что ты хочешь сказать этим?

Кролл. Выслушай меня спокойно, Росмер. Теперь я могу говорить об этом.

В последний год своей жизни она два раза приходила ко мне, чтобы излить

передо мной свой страх и отчаяние.

Росмер. Все по поводу того же?

Кролл. Нет. В первый раз она уверяла, что ты на пути к отпадению. Готов

отпасть от веры отцов.

Росмер (горячо). Это невозможно, Кролл! Это совершенно невозможно. Ты,

верно, ошибаешься.

Кролл. Почему?

Росмер. Да потому, что при жизни Беаты я все еще сомневался сам и

боролся с собой. И эту борьбу я довел до конца один-одинешенек, не говоря

никому ни слова. Не думаю даже, чтобы Ребекка…

Кролл. Ребекка?

Росмер. Ну да… фрекен Вест. Я запросто зову ее Ребеккой.

(*773) Кролл. Я уже заметил.

Росмер. Поэтому для меня и непостижимо, как Беате могли прийти такие

мысли. И почему она не заговорила об этом прямо со мной? Она ни разу этого

не сделала. Ни словечка никогда не проронила.

Кролл. Бедная… она просила, молила меня поговорить с тобой.

Росмер. И почему же ты этого не сделал?

Кролл. Мог ли я тогда хоть на минутку усомниться, что она ненормальна?

Подобное обвинение против такого человека, как ты!.. Потом она пришла

опять… так с месяц спустя. Была с виду спокойнее. Но уходя, сказала:

‘Теперь в Росмерсхольме скоро могут ожидать белого коня’.

Росмер. Да, да. Белый конь… она часто о нем говорила.

Кролл. И когда я попытался отвлечь ее от таких грустных мыслей, она

ответила: ‘Мне уж теперь недолго остается, Йуханнесу нужно немедля жениться

на Ребекке’.

Росмер (почти лишаясь языка). Что ты говоришь. Мне жениться на…

Кролл. Это было после обеда в четверг. А в субботу вечером она кинулась

с мостика в водопад.

Росмер. И ты не предупредил нас!..

Кролл. Ты же сам знаешь, как часто она намекала, что вот-вот непременно

умрет.

Росмер. Знаю, знаю. Но все-таки… ты должен был предостеречь нас!

Кролл. Я и думал было. Но оказалось уже поздно.

Росмер. Но почему же ты с тех пор?.. Почему молчал обо всем этом?

Кролл. Да к чему было являться и расстраивать тебя, мучить еще больше?

Я же принимал все это за пустые, дикие фантазии… вплоть до вчерашнего

вечера.

Росмер. А теперь, значит, не принимаешь?

Кролл. Разве Беата не здраво судила, когда говорила, что ты готов

отпасть от веры детских лет?

Росмер (вперив взгляд в пространство). Да, этого я не понимаю. Это для

меня всего непостижимее.

(*774) Кролл. Постижимо или непостижимо, но это так. И вот я спрашиваю

тебя, Росмер, много ли правды во втором ее обвинении ? Я имею в виду — в

последнем.

Росмер. Обвинении? Так это было обвинение?

Кролл. Ты, пожалуй, не обратил внимания на то, как она выразилась. Она

сказала, что ей надо умереть… Почему? Ну!..

Росмер. Чтобы я мог жениться на Ребекке…

Кролл. Она не совсем так выразилась. Она сказала: ‘Мне уж теперь

недолго остается. Йуханнесу нужно немедля жениться на Ребекке’.

Росмер (смотрит на него с минуту, затем встает). Теперь я понимаю тебя,

Кролл.

Кролл. И?.. Что ты ответишь?

Росмер (все так же тихо, вполне владея собой). На такое неслыханное?..

Единственным правильным ответом было бы указать тебе на дверь.

Кролл (вставая). Хорошо.

Росмер (становясь перед ним). Слушай. Больше года… с самой смерти

Беаты… мы с Ребеккой Вест живем одни в Росмерсхольме. Все это время ты

знал, в чем обвиняла нас Беата, и ни разу ничем не дал мне заметить, что

считаешь наше совместное житье тут предосудительным!

Кролл. До вчерашнего вечера я не знал, что тут живут вместе отступник

и… женщина свободных взглядов.

Росмер. А! Ты, значит, не веришь, чтобы у отступников и свободомыслящих

людей можно было найти чистоту нравов? Не веришь, чтобы они подчинялись

законам нравственности в силу естественной потребности своей природы?

Кролл. Я не очень-то полагаюсь на такого рода нравственность, которая

не заждется на церковной вере.

Росмер. И ты прилагаешь эту мерку и ко мне с Ребеккой? К нашим взаимным

отношениям?

Кролл. Я не могу ради вас двоих отступиться от мнения, что едва ли

существует сколько-нибудь широкая пропасть между свободомыслием и… гм..

Росмер. И чем?..

(*775) Кролл. …и свободной любовью, — раз тебе непременно хочется

узнать.

Росмер (тихо). И тебе не стыдно говорить это мне! Ты же знаешь меня с

самой ранней моей юности.

Кролл. Именно потому. Я знаю, как легко ты подчиняешься влиянию

окружающих. А эта твоя Ребекка… ну, эта фрекен Вест… мы ее, в сущности,

не знаем, что она за человек. Словом, Росмер… я от тебя не отказываюсь. И

ты сам… постарайся спастись вовремя.

Росмер. Спастись? Каким образом?..

Мадам Хельсет выглядывает из двери слева.

Вам что?

Мадам Хельсет. Мне надо бы попросить вниз фрекен.

Росмер. Фрекен нет наверху.

Мадам Хельсет. Нету? (Озирается.) Что за диковина! (Уходит.)

Росмер. Ты сказал?..

Кролл. Слушай. Насчет того, что происходило тут втихомолку при жизни

Беаты… и что продолжалось затем — я не стану особенно допытываться. Ты был

глубоко несчастен в браке. И, пожалуй, это отчасти оправдывает тебя…

Росмер. Ах, как плохо ты, в сущности, знаешь меня!..

Кролл. Не прерывай. Я хочу сказать вот что: если это сожительство с

фрекен Вест должно непременно продолжаться, то положительно необходимо,

чтобы ты молчал о том перевороте… о печальном своем отпадении, до которого

она тебя довела. Дай мне договорить! Дай мне договорить! Я скажу, что, если

уж на то пошло, думай, мысли и веруй с богом, как тебе угодно… и в том и в

другом направлении. Но держи свои мнения про себя. Это ведь чисто личное

дело. Нет никакой необходимости благовестить об этом повсюду.

Росмер. Мне необходимо выйти из фальшивого, двусмысленного положения.

Кролл. Но ты связан долгом, традициями своего рода, Росмер! Помни это!

Росмерсхольм с незапамятных времен был своего рода священным очагом,

поддерживавшим поря-(*776)док и закон… уважение ко всему, что установлено

и признано лучшими членами общества. Вся местность получила свой отпечаток

от Росмерсхольма. Если пройдет слух, что ты сам порвал с тем, что я назвал

бы фамильным образом мыслей Росмеров, это произведет зловредную,

непоправимую смуту в умах.

Росмер. Дорогой Кролл… я не могу так смотреть на дело. Я считаю своим

непременным долгом внести хоть немножко света и радости сюда, где фамилия

Росмеров распространяла духовный мрак и гнет в течение столь долгих, долгих

времен.

Кролл (строго смотрит на него). Нечего сказать, достойная задача для

человека, с которым угасает род. Брось это! Это неподходящее для тебя дело.

Ты создан для тихой жизни кабинетного ученого.

Росмер. Весьма возможно. Но я все-таки хочу хоть раз вмешаться в

жизненную борьбу, и я тоже…

Кролл. В жизненную борьбу?.. А ты знаешь, чем она окажется для тебя?

Борьбой не на жизнь, а на смерть со всеми твоими друзьями.

Росмер (тихо). Не все же, верно, такие фанатики, как ты.

Кролл. Как ты наивен, Росмер… неопытен. Ты и не подозреваешь, какая

гроза обрушится на тебя нежданно-негаданно.

Мадам Хельсет (выглядывая из двери налево). Фрекен велела сказать…

Росмер. Что?

Мадам Хельсет. Там кто-то пришел на пару слов к пастору.

Росмер. Не тот ли самый, что был вчера вечером?

Мадам Хельсет. Нет, этого зовут Мортенсгор.

Росмер. Мортенсгор!

Кролл. Ага! Так вот до чего дошло! Значит, вот до чего!

Росмер. Что ему надо от меня? Отчего вы ему не отказали?

Мадам Хельсет. Фрекен велела мне спросить, нельзя ли ему подняться к

вам.

Росмер. Скажите ему, что у меня гость…

(*777) Кролл (обращаясь к мадам Хельсет). Ничего, ведите его сюда,

мадам Хельсет. (Когда мадам Хельсет уходит, он берет шляпу.) Я уступаю

поле… пока. Но решительная битва еще не дана.

Росмер. Клянусь тебе, Кролл… у меня нет никаких дел с Мортенсгором.

Кролл. Я тебе больше не верю. Ни в чем. Отныне я не верю тебе ни в

каком отношении. Война не на живот, а на смерть! Мы попытаемся обезоружить

тебя… сделать безвредным.

Росмер. Ах, Кролл… как глубоко… как низко ты опустился.

Кролл. Я? Не тебе бы говорить это. Не такому, как ты. Вспомни Беату!

Росмер. Ты опять хочешь вернуться к этому!

Кролл. Нет. Предоставляю тебе разгадку смерти в водопаде поискать у

себя на совести, — если у тебя еще осталось что-либо в этом роде.

Педер Мортенсгор входит тихо и скромно из двери налево. Он небольшого

роста тщедушный человек с реденькими рыжеватыми волосами и бородкой.

(Бросая на него взгляд, полный ненависти.) Ну, значит, ‘Маяк’… зажжен

в Росмерсхольме! (Застегивая сюртук.) Да, мне нечего больше колебаться,

какой взять курс.

Мортенсгор (смиренным тоном). ‘Маяк’ всегда готов осветить ректору путь

восвояси.

Кролл. Да, вы давно уже доказали, что готовы. А ведь есть заповедь,

запрещающая нам лжесвидетельствовать против ближнего.

Мортенсгор. Ректору нечего учить меня заповедям.

Кролл. Даже седьмой? *

Росмер. Кролл!..

Мортенсгор. Если в этом есть нужда, то скорее всего это следовало бы

пастору…

Кролл (с иронией). Пастору? Да, бесспорно, это скорее всего следовало

бы сделать пастору Росмеру… Желаю вам успеха, господа. (Уходит и

захлопывает за собой дверь.)

(*778) Pосмер (долго смотрит на дверь и говорит как бы про себя). Да,

да… так тому и быть. (Оборачиваясь.) Угодно вам сказать, господин

Мортенсгор, что привело вас ко мне?

Мортенсгор. Я, собственно, искал фрекен Вест. Хотелось поблагодарить ее

за милое письмо, которое я получил от нее вчера.

Росмер. Я знаю, она писала вам. Так вы поговорили с ней?

Мортенсгор. Да, немножко. (Чуть заметно улыбаясь.) Говорят, в

Росмерсхольме произошли некоторые перемены во взглядах.

Росмер. Мои взгляды во многом и многом изменились. Пожалуй, почти во

всем.

Мортенсгор. Фрекен так и сказала. Вот она и нашла, что мне следовало бы

немножко потолковать с пастором насчет этого.

Росмер. Насчет чего, господин Мортенсгор?

Мортенсгор. Не разрешите ли вы мне сообщить в ‘Маяке’ о перемене в

ваших взглядах и о том, что вы теперь за свободу мысли и прогресс?

Росмер. Охотно разрешаю. Даже прошу вас объявить об этом.

Мортенсгор. Так это появится завтра же утром. Это будет крупной, важной

новостью, что пастор Росмер из Росмерсхольма держится таких взглядов и

считает возможным принять в этом смысле участие в борьбе эа дело

просвещения.

Росмер. Я не совсем вас понимаю.

Мортенсгор. Я хочу только сказать, что наша партия приобретает сильную

моральную поддержку в лице каждого нового сторонника — из серьезных,

верующих людей.

Росмер (несколько удивленный). Так вы не знаете?.. Разве фрекен Вест не

сказала вам всего?

Мортенсгор. Чего, господин пастор? Фрекен, вероятно, некогда было. Она

сказала, чтобы я поднялся к вам и выслушал остальное от вас самих.

Росмер. В таком случае могу сообщить вам, что я освободил свою мысль

вполне. Во всех отношениях. Я по-(*779)рвал с учением церкви окончательно.

Отныне мне нет до нее дела.

Мортенсгор (ошеломленный, глядит на него). Нет… свались луна на

земли’, я бы не так… Сам пастор отрекается!..

Росмер. Я пришел туда, где вы стоите уже давно. Так и сообщите это

завтра в ‘Маяке’.

Мортенсгор. И это? Нет, дорогой господин пастор… Вы меня извините, но

этой стороны дела лучше не касаться.

Росмер. Не касаться?

Мортенсгор. То есть на первых порах.

Росмер. Но я не понимаю…

Мортенсгор. Да, видите ли, господин пастор… вы, пожалуй, все-таки не

так осведомлены относительно всех обстоятельств дела, как я. Ведь если вы

теперь перешли на сторону либералов… и если вы — как сказала фрекен Вест —

желаете принять участие в движении, то, вероятно, вы имеете в виду принести

направлению и самому движению посильную пользу.

Росмер. Да, мне этого от души хотелось бы.

Мортенсгор. Ну вот, так я и хочу только поставить вам на вид, .господин

пастор, что если вы сразу раскроете свои карты насчет этого вашего разрыва с

церковью, вы тотчас же сами себе свяжете руки.

Росмер. Вы думаете?

Мортенсгор. Да, можете быть уверены, что немного вам тогда удастся

сделать в наших краях. И кроме того… вольнодумцев в наших рядах и так уже

достаточно, господин пастор. Я готов сказать — слишком даже много этого

народа. Партия нуждается в христианском элементе… в членах, к которым бы

все относились с уважением. По этой части у нас большая нехватка. Поэтому

целесообразнее, чтобы вы сохранили про себя то, до чего публике нет дела.

Вот мое мнение.

Росмер. Так. Значит, вы не (рискуете иметь со мною дела, если я открыто

сознаюсь в своем отречении?

Мортенсгор (качая головой). Рискованно, господин пастор. В последнее

время я взял за правило не поддерживать ничего и никого, кто против церкви.

(*780) Росмер. Разве вы сами в последнее время вернулись в лоно церкви?

Мортенсгор. Это статья особая.

Росмер. Ага, так. Ну, в таком случае я вас понимаю.

Мортенсгор. Господин пастор… вам не следовало бы забывать, что я…

именно я… далеко не вполне свободен в своих действиях.

Росмер. Что же вас связывает?

Мортенсгор. Меня связывает то, что я человек заклейменный.

Росмер. А… вот как.

Мортенсгор. Да, заклейменный человек, господин пастор. Вам-то надо бы

крепко помнить это. Потому что ведь это вы главным образом меня заклеймили.

Росмер. Держись я тогда тех взглядов, как теперь, я бы осторожнее

отнесся к вашему проступку.

Мортенсгор. И я так думаю. Но теперь уже поздно. Вы заклеймили меня —

раз навсегда. На всю жизнь заклеймили. Вы, верно, даже не вполне сознаете,

каково приходится такому человеку. Но теперь, пожалуй, скоро сами испытаете

на себе.

Росмер. Я?

Мортенсгор. Да. Не думаете же вы, что ректор Кролл и весь его кружок

спустят вам такой разрыв? А ‘Областной вестник’ будет больно кусаться, — как

говорят. Весьма возможно, что и вас заклеймят, и вас тоже.

Росмер. Я лично чувствую себя неуязвимым, господин Мортенсгор. Мое

поведение не дает никаких поводов для нападок.

Мортенсгор (с лукавой усмешкой). Сильно сказано, господин пастор.

Росмер. Весьма возможно. Но я имею право говорить так.

Мортенсгор. Даже если бы вы покопались в своей личной жизни так же

старательно, как однажды в моей?

Росмер. Вы говорите это так странно. На что вы намекаете? На

какой-нибудь факт?

Мортенсгор. Да, на один факт… на один-единственный. Но пронюхай о нем

злобствующие противники, дело может принять довольно скверный оборот.

(*781) Росмер. Так не угодно ли вам будет сообщить мне, что это за

факт?

Мортенсгор. Неужто пастор сам не догадывается?

Росмер. Решительно не догадываюсь. Никоим образом.

Мортенсгор. Хорошо. Так, видно, придется мне выложить вам его… У меня

хранится странное письмо, написанное здесь, в Росмерсхольме.

Росмер. То есть письмо фрекен Вест? Разве оно такое странное?

Мортенсгор. Нет, это письмо не странное. Но я однажды получил другое

письмо из вашего дома.

Росмер. Тоже от фрекен Вест?

Мортенсгор. Нет, господин пастор.

Росмер. Так от кого же? От кого?

Мортенсгор. От покойной хозяйки дома.

Росмер. От моей жены! Вы получили письмо от моей жены?

Мортенсгор. Да, получил.

Росмер. Когда?

Мортенсгор. Незадолго до ее смерти. Теперь этому будет года полтора. И

вот это-то письмо и странно.

Росмер. Вы, верно, знаете, что жена моя была в то время больна

психически.

Мортенсгор. Да, я знаю, что многие так думали. Но едва ли можно было

заметить что-нибудь такое по ее письму. Если я говорю, что письмо это

странное, то совсем в ином смысле.

Росмер. И что же такое вздумала написать вам моя бедная жена?

Мортенсгор. Письмо у меня дома. Начинается оно приблизительно с того,

что она живет в страхе и трепете, потому что здесь, в этих краях, столько

злых людей. И эти люди только и думают, как бы повредить вам.

Росмер. Мне?

Мортенсгор. Да, так говорится в письме. И затем следует самое странное.

Сказать ли вам это, господин пастор?

Росмер. Непременно! Все, все! Безусловно.

(*782) Мортенсгор. Покойная фру Росмер просит и умоляет меня быть

великодушным. Ей известно, — говорится в письме, — что меня отрешили от

должности учителя по милости пастора. И вот она упрашивает меня не мстить.

Росмер. Какого же рода мести она опасалась с вашей стороны?

Мортенсгор. В письме говорится, что если до меня дойдут слухи о

каких-то греховных делах в Росмерсхольме, то чтобы я не доверял им, это все

злые люди распространяют, чтобы погубить вас.

Росмер. Так и сказано в письме?

Мортенсгор. Пастор может сам прочесть его при случае.

Росмер. Но я не понимаю… что именно она себе вообразила? О чем могли

ходить эти дурные слухи?

Мортенсгор. Во-первых, о том, что пастор будто бы отпал от веры своего

детства. Это фру Росмер отрицала категорически — тогда. А затем… гм…

Росмер. Затем?

Мортенсгор. Да, затем она пишет… довольно-таки сбивчиво… что не

знает ни про какие греховные отношения в Росмерсхольме. Что ее тут никогда

не обижали. И если такие слухи пойдут, она умоляет меня не касаться их в

‘Маяке’.

Росмер. Ничьего имени названо не было?

Мортенсгор. Нет.

Росмер. Кто доставил вам это письмо?

Мортенсгор. Этого я обещал не выдавать. Оно было мне доставлено

вечером, в сумерки.

Росмер. Если бы вы сразу навели справки, вы узнали бы, что моя бедная,

несчастная жена была не совсем вменяема.

Мортенсгор. Я и расспросил. Но, должен признаться, мое впечатление было

несколько иным…

Росмер. Иным?.. Но почему, собственно, вы сообщаете мне теперь об этом

давнишнем, бессвязном письме?

Мортенсгор. Чтобы посоветовать вам быть крайне осторожным, пастор

Росмер.

Росмер. В частной своей жизни, что ли?

(*783) Мортенсгор. Да. Вы не забывайте, что с этих пор вы уже не такой

человек, которого никто не осмелится затронуть.

Росмер. Так вы все остаетесь при том, что мне есть что скрывать от

людей?..

Мортенсгор. Не знаю, почему бы свободомыслящему человеку не

пользоваться жизнью вовсю, насколько это возможно. Но, повторяю, будьте

впредь осторожны. Если пройдет слух о чем-либо, что идет вразрез с

предрассудками, — можете быть уверены, что это дурно отразится и на всем

деле духовного освобождения. Прощайте, пастор Росмер.

Росмер. Прощайте.

Мортенсгор. Я отправлюсь прямо в типографию, чтобы поместить важную

новость в ‘Маяке’.

Росмер. Поместите все целиком.

Мортенсгор. Я помещу все, что нужно знать добрым людям. (Кланяется и

уходит.)

Росмер стоит в дверях, пока тот спускается с лестницы. Слышно, как

запирается входная дверь внизу.

Росмер (в дверях зовет негромко). Ребекка. Ре… Гм… (Громко.) Мадам

Хельсет, фрекен Ребекка внизу?

Мадам Хельсет (снизу, из передней). Нет, господин пастор, ее тут нет.

Портьера в глубине комнаты раздвигается, и показывается Ребекка.

Ребекка. Росмер!

Росмер (оборачивается). Как? Ты была в моей спальне? Дорогая, что ты

там делала?

Ребекка (подходя к нему). Подслушивала.

Росмер. Что ты, Ребекка! Как же ты могла?

Ребекка. Да, могла. Так у него это гадко вышло… насчет моего

утреннего платья, что…

Росмер. А-а, значит, ты была там, и когда Кролл?

Ребекка. Да. Я хотела знать, что такое он затаил в душе.

Росмер. Я бы ведь рассказал тебе.

Ребекка. Едва ли рассказал бы мне все. И, конечно, уж не его

собственными словами.

(*784) Росмер. Так ты все слышала?

Ребекка. Большую часть, я думаю. Мне пришлось спуститься на минутку,

когда Мортенсгор явился.

Росмер. А потом опять поднялась?..

Ребекка. Ты не сердись, друг мой.

Росмер. Поступай всегда во всем, как сама находишь правильным и

справедливым. Ты ведь вполне свободна. Но что же ты скажешь теперь,

Ребекка?.. Ах, никогда, кажется, я так не нуждался в тебе, как теперь.

Ребекка. Да ведь мы с тобой были готовы к тому, чего и следовало

ожидать.

Росмер. Нет, нет… не к этому.

Ребекка. Не к этому?

Росмер. Я, правда, думал, что рано или поздно наши прекрасные, чистые,

дружеские отношения будут заподозрены и забросаны грязью. Но не Кроллом. От

него я никогда не мог ожидать ничего подобного. Другое дело — от всех этих

людей с грубой душой и нечистыми взглядами. Да, да… недаром я так ревниво

скрывал наш союз. Это была опасная тайна.

Ребекка. А очень нужно обращать внимание на то, как нас судят другие

люди! Мы-то сами ведь знаем, что на нас нет никакой вины.

Росмер. Я? На мне нет вины? Да, я так и думал — до сегодня. Но

теперь… теперь, Ребекка…

Ребекка. Что теперь?

Росмер. Как объяснить себе ужасное обвинение Беаты?

Ребекка (не выдержав). Ах, да не говори о Беате! Не думай больше о

Беате! Ведь ты уже вышел было из-под ее влияния, отделался от покойницы!

Росмер. Как только я узнал все это — она как будто вновь ожила… и мне

жутко.

Ребекка. Нет, нет… не надо поддаваться этому, Росмер! Не надо!

Росмер. А я тебе говорю — надо. Надо попытаться выяснить это вполне.

Как могла она так заблуждаться, впасть в такое роковое недоразумение?

Ребекка. Не начинаешь же и ты сам сомневаться в том, что она была почти

безумная?

(*785) Росмер. Да, знаешь… вот в этом-то я и не могу больше быть

вполне уверенным. И кроме того… если бы даже и так…

Ребекка. Если бы и так? Ну, что же тогда?

Росмер. Я хочу сказать — тогда в чем нам искать главную причину того,

что ее болезненное душевное состояние перешло в настоящее безумие?

Ребекка. А, да к чему тебе теперь мучиться такими думами! Какая от

этого польза?

Росмер. Я не могу иначе, Ребекка. Я не могу отделаться от этих

мучительных сомнений, как бы мне ни хотелось.

Ребекка. Но ведь это же опасно — вечно думать об одном и том же, да еще

столь тяжелом.

Росмер (беспокойно-задумчиво ходит по комнате). Верно, я выдал себя

как-нибудь. Она, должно быть, заметила, каким счастливым стал я чувствовать

себя с тех пор, как ты вошла в наш дом.

Ребекка. Но, дорогой друг, если бы и так?..

Росмер. Поверь, от ее внимания не ускользнуло, что мы с тобой читали

одни и те же книги. Искали друг друга и беседовали обо всех этих новых

вещах. Но я все-таки не понимаю!.. Я ведь так старался щадить ее.

Оглядываясь назад, я вижу, что все время был как бы настороже, скорее жизнь

готов был отдать, чем дать ей заметить то, что происходило между нами. Разве

не так, Ребекка?

Ребекка. Да, да, так, именно так.

Росмер. И ты тоже… и вот все-таки!.. О, подумать страшно. Так она,

значит, бродила тут… томясь своей больной любовью… молча, не говоря ни

слова… следила за нами… подмечала все… и перетолковывала все

по-своему.

Ребекка (сжимая руки). Ах, лучше бы ноги моей никогда не было в

Росмерсхольме!

Росмер. О, подумать только, что она выстрадала молча! Какие ужасные

представления складывались в ее больном мозгу… чего только она не

приписывала нам! Она никогда не говорила тебе ничего такого, что могло бы

навести тебя на какой-нибудь след?

Ребекка (вся встрепенувшись). Мне! Ты думаешь, я после этого осталась

бы здесь хоть день?

(*786) Росмер. Нет, нет, разумеется. О-о! Какую же борьбу она вынесла.

Одна, сама с собой, Ребекка. Полная отчаяния и одна-одинешенька. И наконец

эта потрясающая… призывающая нас к ответу победа — в водопаде! (Бросается

на стул у письменного стола, опирается локтями на стол и закрывает лицо

руками.)

Ребекка (осторожно подходит к нему сзади). Послушай, Росмер. Будь в

твоей власти вернуть Беату к жизни… к себе… сюда, в Росмерсхольм — ты бы

сделал это?

Росмер. О, разве я знаю, что бы сделал, чего не сделал бы. Я теперь ни

о чем другом и думать не могу — только об одном этом невозвратимом,

непоправимом.

Ребекка. Теперь тебе предстояло начать жить, Росмер… и ты уже начал

жить. Ты стал свободен… во всех отношениях. И чувствовал себя таким

счастливым, радостным…

Росмер. Да, да… так и было. И вдруг свалилась на меня эта страшная

тяжесть…

Ребекка (стоя позади него и опираясь руками на спинку стула). Как

славно было нам с тобой сидеть вдвоем в гостиной, в сумерках… помогая друг

другу строить новые планы жизни. Ты хотел вмешаться в живую, кипучую

жизнь… в живую жизнь современности, — как ты говорил. Хотел переходить из

дома в дом вестником свободы, освобождения. Завоевывать умы и волю людей…

создавать вокруг себя благородных людей… все в более и более широких

кругах. Благородных людей.

Росмер. Радостных и благородных людей.

Ребекка. Да, радостных.

Росмер. Ведь радость облагораживает душу, Ребекка.

Ребекка. А ты не думаешь, что и горе тоже? Великое горе?

Росмер. Да… если человек сможет пережить его. Превозмочь его.

Перешагнуть через него.

Ребекка. Вот это и надо сделать тебе.

Росмер. Через это мне никогда не перешагнуть — совсем. Вечно будет

грызть меня сомнение, вопрос. Никогда больше не наслаждаться мне тем, что

придает жизни такую чарующую прелесть.

(*787) Ребекка (нагибаясь над ним, тихо). Что же это такое, Росмер?

Росмер (взглядывая на нее). Безмятежная, радостная, свободная от вины

совесть.

Ребекка (отступая от него на шаг). Да. Свободная от вины совесть…

Краткое молчание.

Росмер (опершись локтем на стол и подпирая голову рукой, глядит перед

собою). И как она сумела все это скомбинировать! Как систематически связала

все, одно с другим! Сначала стала сомневаться в моей преданности вере и

церкви. Как могла она напасть на такую мысль тогда? А вот напала же. И мысль

эта разрослась в уверенность. А затем… да, затем ей уж так легко было

вообразить себе и все остальное. (Выпрямляется и нервно ерошит волосы.) Ах,

эти дикие мысли! Никогда мне от них не отделаться. Я это чувствую. Знаю. Они

будут налетать на меня вдруг, ни с того ни с сего, и будить память о

мертвой.

Ребекка. Как белый конь Росмерсхольма.

Росмер. Да. Проносясь во мраке… в тишине.

Ребекка. И из-за этого злосчастного бреда больного мозга ты готов

отказаться от живой жизни, за которую уже было ухватился?

Росмер. Ты права — это тяжело. Тяжело, Ребекка. Но выбор не в моей

власти. Как мне справиться с этим?

Ребекка (все стоя за его стулом). Создав себе новые условия жизни.

Росмер (пораженный, поднимая голову и глядя на Ребекку). Новые условия

жизни!

Ребекка. Да, новые отношения к окружающему миру. Жить, действовать,

работать. А не сидеть тут, ломая себе голову над неразрешимыми загадками.

Росмер (встает). Новые отношения? (Идет по комнате, останавливается у

двери и возвращается обратно.) Мне приходит на ум один вопрос. Ты не

задавала его себе, Ребекка?

Ребекка (тяжело дыша). Скажи… какой…

Росмер. Как, по-твоему, должны сложиться наши отношения с сегодняшнего

дня?

(*788) Ребекка. Я думаю, наша дружба может устоять, что бы там ни

случилось.

Росмер. Я не совсем в таком смысле. Но то, что с самого начала сблизило

нас с тобой… что так тесно связывает нас… наша обоюдная вера в

возможность чистых отношений между живущими вместе мужчиной и женщиной…

Ребекка. Да, да… так что же?

Росмер. Я хочу сказать, что такие отношения… как вот наши… скорее

всего уместны, когда люди живут мирной, счастливой жизнью…

Ребекка. Значит…

Росмер. Мне же теперь предстоит жизнь, полная борьбы, тревог и сильных

душевных волнений. Я ведь хочу прожить свою жизнь, Ребекка! Я не дам свалить

себя, сбить себя с ног какими-то жуткими предположениями. Я не позволю

предписывать себе, каким путем мне идти в жизни… не позволю ни живым ни…

кому бы то ни было.

Ребекка. Да, да! Не позволяй! Будь до конца свободным, Росмер!

Росмер. Но знаешь, что мне тогда приходит на ум? Не знаешь? Не видишь,

каким образом я лучше всего могу отделаться от всех мучительных

воспоминаний… от всего этого печального прошлого?

Ребекка. Ну?

Росмер. Противопоставив ему новое, живое настоящее.

Ребекка (хватаясь ощупью за спинку стула). Живое?.. Что же… это?

Росмер (подходя к ней). Ребекка… если бы я теперь спросил тебя…

хочешь ты быть моей второй женой?

Ребекка (с минуту не может выговорить ни слова, затем радостно

вскрикивает). Твоей женой! Твоей!.. Я!

Росмер. Хорошо. Попытаемся же. Мы двое сольемся в одно существо. Здесь

не должно оставаться пустого места после умершей.

Ребекка. Я… на месте Беаты!..

Росмер. Тогда она будет вычеркнута из нашей жизни. Совсем. Раз

навсегда!

(*789) Ребекка (тихим дрожащим голосом). Ты думаешь, Росмер?

Росмер. Так должно быть! Должно! Я не могу… не хочу прожить всю жизнь

с трупом за плечами. Помоги мне сбросить его, Ребекка. И давай заглушим все

воспоминания свободой, радостью, страстью!.. Ты будешь моей женой…

единственной, какую я когда-либо имел.

Ребекка (овладев собой). Никогда больше не заговаривай об этом. Я

никогда не буду твоей женой.

Росмер. Что! Никогда! Или ты думаешь, что никогда не смогла бы полюбить

меня? Да разве в нашей дружбе нет уже проблесков любви?

Ребекка (закрывая в ужасе уши). Не говори так, Росмер! Не произноси

этого!

Росмер (схватив ее за руку). Да, да… в наших отношениях есть зерно

любви, готовое пустить росток… О, я вижу по твоему лицу, что и ты это

чувствуешь. Разве нет, Ребекка?

Ребекка (овладев собой, снова твердо). Слушай. Вот что я скажу — если

ты будешь настаивать, я уеду из Росмерсхольма.

Росмер. Уедешь! Ты! Не можешь. Это невозможно.

Ребекка. Еще невозможнее мне — стать твоей женой. Никогда в жизни не

бывать этому. Я не могу.

Росмер (пораженный, смотрит на нее). Ты говоришь: не могу. И так

странно. Почему же ты не можешь?

Ребекка (схватив его за обе руки). Дорогой друг… и ради тебя и ради

меня — не спрашивай почему. (Выпускает его руки.) Так-то, Росмер. (Идет к

двери налево.)

Росмер. С этой минуты у меня будет один вопрос — почему.

Ребекка (оборачиваясь). Тогда все будет кончено.

Росмер. Между нами?

Ребекка. Да.

Росмер. Никогда между нами не может быть кончено. Никогда ты не уедешь

из Росмерсхольма.

Ребекка (взявшись за ручку двери). Нет, я, пожалуй, и не уеду. Но если

ты будешь еще спрашивать — все-таки все будет кончено.

(*790) Росмер. Все-таки кончено? Как же так?

Ребекка. Да. Я последую за Беатой… Теперь ты знаешь, Росмер.

Росмер. Ребекка!..

Ребекка (в дверях, медленно наклоняя голову). Теперь ты знаешь!

(Уходит, затворяя за собой дверь.)

Росмер (как потерянный, глядит ей вслед и говорит про себя). Что же…

это… такое?

(*791)ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Гостиная в Росмерсхольме. Окно и дверь в переднюю открыты. Солнечное

утро.

Ребекка, одетая, как была в первом действии, стоит у окна, поливая

цветы. Ее вязанье лежит на кресле. Мадам Хельсет, с метелкой и тряпкой,

обмахивает и вытирает пыль с мебели.

Ребекка (после небольшой паузы). Странно, что пастор сегодня так долго

не спускается вниз.

Мадам Хельсет. Ну, он ведь часто так. Да теперь, верно, уж скоро

сойдет.

Ребекка. Вы его видели?

Мадам Хельсет. Мельком. Когда я принесла ему кофе, он одевался у себя в

спальне…

Ребекка. Я потому спрашиваю, что вчера ему нездоровилось.

Мадам Хельсет. Да, это заметно было. Хотелось бы знать, не вышло ли у

них чего с шурином.

Ребекка. Что же такое, по-вашему, могло выйти?

Мадам Хельсет. Где ж мне знать. Пожалуй, это Мортенсгор рассорил их.

Ребекка. Очень возможно… Вы немножко знакомы с этим Педером

Мортенсгором?

Мадам Хельсет. Вот уж нет! Как можно, фрекен! С таким-то?

Ребекка. То есть потому, что он издает такую гадкую газету?

Мадам Хельсет. Нет, не только из-за этого… Фрекен, верно, слыхала,

что он прижил ребенка с замужней женщиной, от которой муж сбежал?

Ребекка. Слыхала. Но это, кажется, давно было, задолго до того, как я

сюда приехала.

(*792) Мадам Хельсет. Еще бы! Он тогда совсем еще был молоденький. И

ей-то бы впору было быть поумнее его. Он было и жениться на ней собирался.

Да куда! Разве позволили? Ну и солоно же пришлось ему потом, поплатился за

это… А потом он вдруг как-то в гору пошел. Теперь, говорят, многие ходят к

нему на поклон.

Ребекка. Да, маленькие люди охотнее всего прибегают к нему со своей

бедой.

Мадам Хельсет. Ну, пожалуй, и не одни маленькие…

Ребекка (украдкой поглядывая на нее). Разве?

Мадам Хельсет (около дивана, усердно обмахивая метелкой и вытирая

пыль). Пожалуй, и такие, на каких ни за что никто и не подумал бы, фрекен!

Ребекка (возясь с цветами). Ну, это вам только так кажется, мадам

Хельсет. Вы же не можете знать ничего такого наверное.

Мадам Хельсет. Вот как? Фрекен думает, что не могу? А вот могу. Коли на

то пошло, так я сама раз носила письмо Мортенсгору.

Ребекка (оборачиваясь). Да неужели?

Мадам Хельсет. Право. И письмо-то было вдобавок написано здесь, в

Росмерсхольме.

Ребекка. В самом деле, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Ей-богу! И на такой тонкой бумаге. И запечатано самым

лучшим красным сургучом.

Ребекка. И вам его доверили снести? Тогда, дорогая мадам Хельсет, не

трудно угадать, от кого оно было.

Мадам Хельсет. Ну-у?

Ребекка. Разумеется, кто же это мог быть, как не бедная фру Росмер в

своем болезненном состоянии.

Мадам Хельсет. Это все в ы говорите, фрекен, а не я.

Ребекка. Но что же было в этом письме? Впрочем, откуда же вам знать.

Мадам Хельсет. Гм!.. Пожалуй, все-таки и это было бы возможно.

Ребекка. Так она вам сказала, о чем писала?

Мадам Хельсет. Нет, этого-то она не сказала. Но когда тот, Мортенсгор,

прочел письмо, он принялся выспра-(*793)шивать меня и вдоль и поперек, ну, я

и могла смекнуть, в чем было дело.

Ребекка. В чем же? Ну, милая, славная мадам Хельсет, скажите!

Мадам Хельсет. Нет, нет, фрекен. Ни за что на свете.

Ребекка. Ну, мне-то вы могли бы сказать. Мы с вами такие друзья.

Мадам Хельсет. Боже меня сохрани сказать вам хоть что-нибудь об этом,

фрекен. Скажу только, что бедной больной вбили в голову очень дурные вещи —

и больше ничего.

Ребекка. Кто же, кто вбил ей это в голову?

Мадам Хельсет. Нехорошие люди, фрекен Вест. Нехорошие люди.

Ребекка. Нехорошие?..

Мадам Хельсет. Да, и еще раз повторю: очень нехорошие люди.

Ребекка. А кто же они, как вы думаете?

Мадам Хельсет. О, я-то знаю, что думаю. Но боже меня упаси!.. Известное

дело, в городе есть одна такая особа… гм!..

Ребекка. Я вижу, вы намекаете на фру Кролл.

Мадам Хельсет. Да, она таки себе на уме. Передо мной всегда нос

задирала. И вас никогда не жаловала.

Ребекка. По-вашему, фру Росмер была в полном разуме, когда писала это

письмо Мортенсгору?

Мадам Хельсет. Да ведь разум — мудреное дело, фрекен. А только совсем

сумасшедшей она не была, по-моему.

Ребекка. Да ведь у нее же совсем как будто помутилось в голове, когда

она узнала, что не будет иметь детей. Ведь тогда еще это с ней началось.

Мадам Хельсет. Да, это ужасно расстроило ее, бедняжку.

Ребекка (берет вязанье и садится к столу). Впрочем, разве вы не

находите, что для пастора это, в сущности, было к лучшему, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Что было к лучшему?

Ребекка. Да вот, что у них не было детей. А?

(*794) Мадам Хельсет. Гм!.. Вот уж не знаю, что и сказать на это.

Ребекка. Да поверьте, что так. Для него это было к лучшему. Пастор

Росмер не такой человек, чтобы ходить да слушать тут детский писк.

Мадам Хельсет. В Росмерсхольме детки не кричат, фрекен.

Ребекка (смотрит на нее). Не кричат?

Мадам Хельсет. Нет. Тут в доме никогда этого не бывало, чтобы детки

кричали, — сколько люди помнят.

Ребекка. Вот странно.

Мадам Хельсет. Не правда ли? Но такой уж род. И еще одна странность

есть. Пока малы — не кричат, а как подрастут — не смеются. Никогда не

смеются. Всю жизнь.

Ребекка. Вот удивительно…

Мадам Хельсет. Разве фрекен слыхала когда-нибудь, хоть раз, чтобы

пастор смеялся?

Ребекка. Нет… как подумаю, так готова поверить, что вы правы. Да и

вообще здесь, в ваших краях, люди не очень-то много смеются, мне кажется.

Мадам Хельсет. Да. Говорят, что начало этому положено в Росмерсхольме.

Отсюда уж кругом разошлось, словно поветрие какое.

Ребекка. Вы очень глубокомысленная женщина, мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Ну, нечего вам насмехаться… (Прислушиваясь.) Тсс…

пастор идет. Он не любит, когда тут с метелками… (Уходит в дверь направо.)

Йуханнес Росмер с палкой и шляпой в руках входит из передней.

Росмер. Здравствуй, Ребекка.

Ребекка. Здравствуй, милый. (Немного погодя, продолжая вязать.) Ты

уходишь?

Росмер. Да.

Ребекка. Погода такая славная.

Росмер. Ты не заглянула ко мне наверх утром.

Ребекка. Нет, не заглянула… сегодня.

Росмер. И впредь не будешь?

Ребекка. Не знаю еще.

(*795) Росмер. Ничего нет с почты для меня?

Ребекка. ‘Областной вестник’ прислали.

Росмер. ‘Областной вестник’!..

Ребекка. Лежит на столе.

Росмер (положив шляпу и палку). Что-нибудь есть?

Ребекка. Да.

Росмер. И ты не прислала мне наверх?

Ребекка. Успеешь еще прочесть.

Росмер. А, так. (Берет газету и читает стоя.) Что?.. ‘Особенно надо

остерегаться бесхарактерных перебежчиков…’ (Смотрит на нее.) Они называют

меня перебежчиком, Ребекка.

Ребекка. Имени не названо.

Росмер. Это все равно. (Читает дальше.) ‘…тайных изменников хорошему

делу… Людей с натурой Иуды, которые нагло сознаются в своем

отступничестве, как только полагают, что настал удобный, наивыгоднейший

момент… Это беззастенчивое покушение на почтенную память предков… в

чаянии, что господа данной минуты не постоят за приличной наградой’. (Кладет

газету на стол.) И это они пишут обо мне! Они, знающие меня так давно и так

близко. Сами они этому не верят. Знают, что в этом нет ни слова правды, — и

все-таки пишут.

Ребекка. Это еще не все.

Росмер (снова берет газету). ‘Извинением может служить

недисциплинированное мышление… пагубное влияние, пожалуй, простирающееся и

на такие области, которые мы пока не хотим делать предметом публичного

обсуждения или осуждения…’ (Смотрит на нее.) Что же это?

Ребекка. Намек на меня, понятно.

Росмер (снова откладывая газету). Ребекка, это нечестно с их стороны.

Ребекка. Да, по-моему, они не уступают Мортенсгору.

Росмер (ходит по комнате). Необходимо принести спасение людям. Все

хорошее, что есть в них, погибнет, если оставить дело так. Но этого нельзя

допустить. О-о, как я был бы рад, как счастлив, если бы мне удалось хоть

немножко рассеять этот мрак безобразия… внести сюда хоть луч света.

(*796) Ребекка (вставая). Не правда ли? Вот тебе великая, прекрасная

задача, есть для чего жить.

Росмер. Подумай, если бы мне удалось пробудить в них самосознание,

довести их до раскаяния, до того, чтобы им стало стыдно самих себя.

Заставить их сблизиться между собою на почве терпимости… любви, Ребекка.

Ребекка. Да, только напряги для этого все свои силы, и ты увидишь, что

победишь.

Росмер. Мне кажется, это должно удаться. О, как радостно будет жить

тогда! Никакой вражды, ожесточенной борьбы. Только благородное соревнование.

Все взоры направлены на одну цель. Воля всех, умы всех устремлены вперед…

ввысь… Каждый идет своим, естественным для него, необходимым путем.

Счастье для всех — создаваемое всеми. (Случайно взглянув в окно, вдруг весь

содрогается и мрачно произносит.) О-о!.. Только не мною.

Ребекка. Не?.. Не тобой?

Росмер. И не для меня.

Ребекка. Ах, Росмер, не поддавайся таким сомнениям!

Росмер. Счастье, дорогая Ребекка, счастье — это прежде всего тихое,

радостное сознание, что совесть твоя свободна от вины.

Ребекка (глядя перед собой). Да, это — насчет вины.

Росмер. Ах, ты не можешь судить об этом. Но я…

Ребекка. Ты — меньше всего.

Росмер (указывая в окно). Водопад!

Ребекка. О Росмер!..

Мадам Хельсет заглядывает в дверь справа.

Мадам Хельсет. Фрекен.

Ребекка. Потом, потом. Не сейчас.

Мадам Хельсет. На одно слово, фрекен.

Ребекка подходит к двери. Мадам Хельсет что-то сообщает ей, и они

шепотом обмениваются несколькими словами. Затем мадам Хельсет кивает головой

и уходит.

Росмер (с беспокойством). Не ко мне ли кто?

Ребекка. Нет, это по части хозяйства… Ты бы прошелся теперь подышать

свежим воздухом, Росмер. Хорошенько прогулялся бы. Подольше.

(*797) Росмер (берет шляпу). Пойдем вместе.

Ребекка. Нет, милый, я сейчас не могу. Придется тебе одному. И стряхни

ты с себя все эти тяжелые думы. Обещай.

Росмер. Никогда мне, верно, не стряхнуть их — вот чего я боюсь.

Ребекка. Но как может нечто, до того неосновательное, так захватить

тебя!..

Росмер. К сожалению, это, пожалуй, не так уж неосновательно. Я всю ночь

лежал и думал об этом. Беата, пожалуй, все-таки не так уже ошиблась.

Ребекка. В чем?

Росмер. Не так уже ошиблась, когда решила, что я люблю тебя, Ребекка.

Ребекка. Не ошиблась в этом?

Росмер (кидает шляпу на стол). Я все хожу и мучусь этим вопросом — не

обманывали ли мы себя сами все время, называя наши отношения дружбой?

Ребекка. Ты разве думаешь, что их с таким же основанием можно было бы

назвать…

Росмер. …Любовными отношениями. Да, думаю. Еще при жизни Беаты все

мои мысли принадлежали тебе. К тебе одной тянуло меня. Возле тебя я ощущал

эту тихую радость, это не знающее желаний блаженство. Если пораздумать

хорошенько, Ребекка, то сблизившее нас вначале чувство было похоже на тайную

влюбленность детей. Ничего не требующую, ни о чем не мечтающую. Разве не

было и у тебя такого ощущения? Скажи!

Ребекка (борясь с собой). Ах… не знаю, что и сказать.

Росмер. И эту-то задушевную нашу жизнь друг в друге и друг для друга мы

принимали за дружбу. Нет… знаешь, наши отношения были духовным браком…

пожалуй, с самых же первых дней. Вот в чем и грех мой. Я не имел права на

это… не должен был позволять себе этого из-за Беаты.

Ребекка. Не должен был позволять себе быть счастливым? Ты так думаешь,

Росмер?

Росмер. Она смотрела на наши отношения глазами своей любви. Судила о

них, мерила их меркой своей любви. Вполне естественно. Беата и не могла

судить иначе.

(*798) Ребекка. Но как же ты можешь обвинять себя самого в заблуждении

Беаты!

Росмер. Из любви ко мне… своеобразной, но все-таки любви… она

бросилась в водопад. Это непреложный факт, Ребекка. И через него мне никогда

не перешагнуть.

Ребекка. Ах, да не думай ты ни о чем, кроме той великой, прекрасной

задачи, которой ты решил посвятить свою жизнь!

Росмер (качая головой). Задачу эту, верно, никогда не удастся решить.

Мне не удастся. После того, что я теперь знаю.

Ребекка. Почему же тебе не удастся?

Росмер. Потому, что никогда не восторжествовать тому делу, начало

которому положено во грехе.

Ребекка (порывисто). Ах, эта родовая мнительность… родовая робость…

родовая щепетильность! У вас тут ходит поверье, что мертвецы возвращаются на

землю в образе вихрем проносящихся белых коней. По-моему, и все, о чем ты

сейчас думаешь, — это в том же роде.

Росмер. Пусть будет, чем угодно. Не все ли равно, раз я не могу

отделаться от этого. И ты поверь мне, Ребекка, — оно так и есть, как я

говорю. Дело, которое должно восторжествовать, одержать прочную победу,

может быть совершено лишь человеком с радостной, свободной от вины совестью.

Ребекка. Разве тебе так уж необходима радость, Росмер?

Росмер. Радость? Да, именно.

Ребекка. Тебе? Ты даже никогда не смеешься!

Росмер. Тем не менее. Поверь, во мне живет подлинная склонность к

радости.

Ребекка. Ну, теперь тебе пора, дорогой друг. Пройдись хорошенько,

подальше… как можно дальше. Слышишь?.. Вот твоя шляпа. А вот и палка.

Росмер (берет от нее). Благодарю. А ты не пойдешь со мной?

Ребекка. Нет, нет, мне теперь нельзя.

Росмер. Ну, хорошо. Ты все равно со мной. (Уходит, через переднюю.)

(*799) Ребекка (немного погодя выглядывает в открытую дверь. Затем идет

к двери направо. Отворяет ее и говорит вполголоса). Ну, мадам Хельсет,

теперь можете впустить его. (Идет к окну.)

Вскоре справа входит ректор Кролл и молча, церемонно кланяется, держа

шляпу в руке.

Кролл. Так он ушел?

Ребекка. Да.

Кролл. Обыкновенно он далеко уходит?

Ребекка. О да. Но сегодня трудно предусмотреть, что он сделает. И

поэтому, если не хотите столкнуться с ним…

Кролл. Нет, нет. Я хотел поговорить с вами. И наедине.

Ребекка. В таком случае лучше нам не терять времени. Садитесь, господин

ректор. (Садится у окна в кресло.)

Кролл садится на стул рядом.

Кролл. Фрекен Вест… вы едва ли можете себе представить, как глубоко,

как больно поразил меня… этот переворот в Йуханнесе Росмере.

Ребекка. Мы предвидели, что так будет — вначале.

Кролл. Только вначале?

Ребекка. Росмер твердо надеялся, что рано или поздно вы примкнете к

нему.

Кролл. Я!

Ребекка. И вы и все остальные его друзья.

Кролл. Вот видите! Какая слабая у него способность суждения, как плохо

он понимает людей и житейские условия.

Ребекка. Впрочем, раз он чувствует необходимость стать свободным во

всех отношениях…

Кролл. Да, но вот… этого-то именно я и не думаю.

Ребекка. Что же вы думаете?

Кролл. Я думаю, что за всем этим стоите в ы.

Ребекка. Это вас надоумила ваша жена, ректор Кролл.

(*800) Кролл. Безразлично, кто бы ни надоумил. Суть в том, что у меня

возникают подозрения… чрезвычайно сильные подозрения, говорю я, когда

припомню и соображу хорошенько все ваше поведение с тех самых пор, как вы

появились здесь.

Ребекка (смотрит на него). Сдается мне, было время, когда вы

чрезвычайно сильно верили в меня, дорогой ректор. Верили всем сердцем, могла

бы я сказать.

Кролл (глухо). Кого вы не околдуете — раз зададитесь этой целью.

Ребекка. Так я задавалась такой целью?

Кролл. Да. Я уж не так прост теперь, чтобы воображать, будто в вас

говорило хоть что-либо похожее на чувство. Вы попросту хотели добиться

доступа в Росмерсхольм. Укрепиться здесь. Вот в чем я должен был помочь вам.

Теперь я это вижу.

Ребекка. Так вы, значит, совсем забыли, что это Беата просила, умоляла

меня переехать сюда.

Кролл. Да, когда вы успели околдовать и ее. Или можно назвать то

чувство, которое она стала питать к вам, дружбой? Оно перешло в настоящее

обожание… восторженное поклонение! Выродилось — как бы это сказать — в

своего рода отчаянную влюбленность. Да, это настоящее слово.

Ребекка. Не угодно ли вам припомнить, в каком состоянии находилась ваша

сестра. Что до меня, то я не думаю, чтобы я могла считаться сколько-нибудь

восторженной натурой.

Кролл. Нет, разумеется, этим вы не страдаете. Но тем опаснее вы для

людей, над которыми хотите приобрести власть. Вам легко действовать с полным

сознанием своего превосходства и верным расчетом именно потому, что у вас

ледяное сердце.

Ребекка. Ледяное? Вы так уверены в этом?

Кролл. Теперь вполне уверен. Иначе вы разве могли бы так неуклонно, год

за годом, преследовать здесь свою цель? Да, да… вы достигли, чего хотели.

Вы забрали и его и все здесь в свои руки. И, чтобы добиться своего, вы не

остановились даже перед тем, чтобы сделать его несчастным.

(*801) Ребекка. Это неправда. Не я, а вы сделали его несчастным.

Кролл. Я?!

Ребекка. Вы навели его на мысль, будто он виновен в ужасной смерти

Беаты.

Кролл. Значит, это все-таки глубоко потрясло его?

Ребекка. Сами можете догадаться. С такой мягкой душой, как у него…

Кролл. Я полагал, что человек, освободившийся от так называемых

предрассудков, не будет столь щепетилен. Но, значит, все-таки! О да… в

сущности, я так и знал. Потомку людей, которые смотрят на вас с этих стен,

вряд ли сбросить с себя все то, что неукоснительно передавалось по

наследству из рода в род.

Ребекка (задумчиво глядя перед собой). Йуханнес Росмер глубоко врос

корнями в свой род. Это неоспоримая истина.

Кролл. Да, и вам следовало бы принять это во внимание, если бы сердце

ваше лежало к нему. Но где же вам было считаться с подобными соображениями!

Все ваши исходные данные так бесконечно далеки от его исходных данных.

Ребекка. О каких исходных данных вы говорите?

Кролл. Я говорю о данных, обусловливаемых самою природою.

Происхождением… фрекен Вест.

Ребекка. А, так. Да, совершенно верно… я происхожу из очень бедных

слоев. Но все-таки…

Кролл. Я не имею в виду сословного, социального положения. Я говорю о

моральных данных.

Ребекка. Каких же это?

Кролл. Которые нужны были для того, чтобы вы вообще появились на свет.

Ребекка. Что вы такое говорите!

Кролл. Я заговорил об этом только потому, что эти данные объясняют все

ваше поведение.

Ребекка. Я не понимаю. Выскажитесь прямо.

Кролл. Я, право, думал, что вы отлично все знаете. А то как было

понять, что вы позволили доктору Весту вас усыновить…

Ребекка (встает). Ах, вот что! Теперь понимаю.

(*802) Кролл. …что вы приняли его имя. Фамилия вашей матери была

Гамвик.

Ребекка (переходя на другую сторону комнаты). Это фамилия моего отца,

господин ректор.

Кролл. Матери вашей, по роду ее занятий, верно, частенько приходилось

сталкиваться с уездным врачом.

Ребекка. Это так.

Кролл. И вот он берет вас к себе, как только мать ваша умирает.

Обходится с вами сурово. И все-таки вы остаетесь у него. Вы знаете, что он

не оставит вам ни гроша. Вам и достался от него всего-навсего ящик с

книгами. И все-таки вы терпеливо переносите все. Жалеете его, ухаживаете за

ним до конца.

Ребекка (у стола, презрительно глядя на него). И то, что я делала все

это, вы объясняете тем, что мое появление на свет было связано с чем-то

безнравственным… преступным?

Кролл. Все, что вы делали для доктора, я отношу на счет невольного

дочернего чувства. В остальном же вашем поведении я усматриваю отпечаток

вашего происхождения.

Ребекка (горячо). Но в ваших словах нет ни крупицы правды! И я могу

доказать это. Доктор Вест еще не переехал в Финмаркен, когда я уже была на

свете.

Кролл. Извините, фрекен. Он приехал туда за год до этого. Я справлялся.

Ребекка. Вы ошибаетесь, говорю вам! Совершенно ошибаетесь!

Кролл. Вы третьего дня сами сказали, что вам двадцать девять лет. Пошел

тридцатый.

Ребекка. Да? Разве я сказала?

Кролл. Да, сказали. И вот можно высчитать…

Ребекка. Стойте! Не к чему высчитывать. Так и быть, скажу вам прямо: я

старше, нежели выдаю себя. На целый год.

Кролл (недоверчиво улыбается). В самом деле? Вот новость. Как же это

случилось?

Ребекка. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, мне показалось… что

для незамужней я становлюсь уж чересчур старой. Вот я и стала скрадывать у

себя год.

(*803) Кролл. Вы? Свободомыслящая женщина? А предрассудка насчет

брачного возраста держитесь?

Ребекка. Да, это было бесконечно глупо… смешно. Но в нас всегда

засядет что-нибудь такое, от чего не отделаешься. Таковы уж мы, люди.

Кролл. Пусть так. Но расчет мой все-таки может оказаться верным. Доктор

Вест приезжал туда на короткое время за год до своего назначения.

Ребекка (порывисто). Это неправда!

Кролл. Неправда?

Ребекка. Да. Мать никогда об этом не говорила.

Кролл. Не говорила?

Ребекка. Никогда. И сам доктор Вест тоже. Никто ни слова.

Кролл. Не потому ли, быть может, что оба имели свои причины скрадывать

год? Как и вы, фрекен Вест. Пожалуй, это семейная особенность.

Ребекка (ходит по комнате, сжимая и ломая руки). Быть не может! Вы

просто хотите мне это внушить. Это неправда! Никогда в жизни не может быть

правдой! Не может быть! Никогда в жизни!..

Кролл (встает). Но, любезнейшая фрекен Вест… ради бога… почему вы

так горячитесь? Вы прямо пугаете меня! Что мне думать, предполагать!..

Ребекка. Ничего. Нечего вам ни думать, ни предполагать.

Кролл. Ну, так объясните же мне, почему вы в самом деле принимаете это

дело… одну эту возможность так близко к сердцу?

Ребекка (овладев собой). Очень просто, ректор Кролл. Какая же мне охота

слыть незаконнорожденной?

Кролл. Так… Хорошо, удовлетворимся пока таким объяснением. Но,

значит, вы сохранили-таки некоторые… предрассудки и по этой части?

Ребекка. Да, вероятно.

Кролл. Надо думать, что с вашим пресловутым освобождением и во многом

другом дело обстоит так же. Вы начитались книжек, набрались из них всяких

мыслей и мнений. Получили некоторое понятие о разных научных исследованиях,

которые с виду опрокидывают кое-что из того, (*804) что до сих пор считалось

у нас незыблемым, заповедным. Но все это осталось для вас лишь внешним

знанием, фрекен Вест. Вы усвоили его лишь чисто внешним образом. Оно не

вошло вам в плоть и кровь.

Ребекка (задумчиво). Быть может, вы правы.

Кролл. Да проверьте себя, и вы увидите! А раз уж дело обстоит так с

вами, то нетрудно догадаться, как оно обстоит с Йуханнесом Росмером. Ведь

это просто безумие — бежать навстречу собственной гибели, объявляя себя

публично отступником. Подумайте, он, с его робкой натурой! Представьте себе

его отверженным… гонимым теми, с кем он прежде был заодно. Мишенью

беспощадных нападок со стороны лучших членов общества. Никогда в жизни не

вынести ему этого, не устоять!

Ребекка. Он должен вынести, устоять. Теперь ему поздно возвращаться

назад.

Кролл. Отнюдь не поздно. Никоим образом. Случившееся можно замять…

или, по крайней мере, истолковать временным, хотя бы и прискорбным

заблуждением. Но, разумеется, безусловно необходимо принять одну меру

предосторожности.

Ребекка. Какую же?

Кролл. Вам надо уговорить его узаконить ваши отношения, фрекен Вест.

Ребекка. Его отношения ко мне?

Кролл. Да. Вам надо постараться уговорить его.

Ребекка. Вы, значит, все не можете освободиться от мысли, что наши

отношения нуждаются… в узаконении, как вы выражаетесь?

Кролл. Я не хочу вдаваться в этот вопрос. Но, мне кажется, — насколько

я имел случаи наблюдать, — легче всего порывают с так называемыми

предрассудками в области… гм…

Ребекка. …В области отношений между мужчиной и женщиной, вы хотели

сказать?

Кролл. Да… откровенно говоря, я такого мнения.

Ребекка (бродя по комнате и глядя в окно). Чуть-чуть не сказала: ах,

если бы вы были правы, ректор Кролл!

Кролл. Как вас понять? Вы сказали это так странно.

(*805) Ребекка. А, да что там!.. Не будем больше говорить об этом…

Ах… он идет!

Кролл. Уже! Так я уйду.

Ребекка (идя к нему). Нет, останьтесь. Вы сейчас услышите нечто важное.

Кролл. Не сейчас. Мне кажется, я не в состоянии его видеть.

Ребекка. Прошу вас… останьтесь. Останьтесь. А то потом пожалеете. Это

я в последний раз обращаюсь к вам с просьбой.

Кролл (удивленно смотрит на нее и откладывает шляпу). Ну, хорошо,

фрекен Вест. Пусть будет по-вашему.

С минуту в комнате тихо. Затем из передней входит Йуханнес Росмер.

Росмер (увидав ректора, останавливается в дверях). Как! Ты здесь!

Ребекка. Он предпочел бы не встречаться с тобой, Росмер.

Кролл (невольно). На ‘ты’!

Ребекка. Да, господин ректор. Мы с Росмером на ‘ты’. Наши отношения

привели нас к этому.

Кролл. Так это мне и предстояло услышать, как вы обещали?

Ребекка. И это… и еще кое-что.

Росмер (входя в комнату). Какая цель твоего посещения?

Кролл. Я хотел еще раз попытаться остановить тебя и вернуть к нам.

Росмер (указывая на газету). После того, что там напечатано?

Кролл. Это не я написал.

Росмер. А ты сделал какую-нибудь попытку помешать этому?

Кролл. Это было бы непозволительно, принимая во внимание то дело,

которому я служу. И, кроме того, это было не в моей власти.

Ребекка (разорвав газету в клочки, комкает их и бросает за печку). Вот

так. С глаз долой — и из памяти вон. Больше ничего такого не повторится,

Росмер.

(*806) Кролл. Да, хорошо бы, если б вы на самом деле могли так

устроить!

Ребекка (Росмеру). Поди сюда, сядем, дорогой друг. Все трое. И я все

вам скажу.

Росмер (машинально садится). Что такое с тобой, Ребекка? Это странное

спокойствие… как-то жутко даже!.. Что это значит?..

Ребекка. Это спокойствие решения. (Садится.) Садитесь и вы, ректор.

Кролл садится на диван.

Росмер. Спокойствие решения, ты говоришь. Какого решения?

Ребекка. Я решила вернуть тебе то, в чем ты нуждаешься, чтобы зажить

настоящею жизнью. Ты вновь вернешь себе свою радостную, свободную от вины

совесть, дорогой друг.

Росмер. Да что же это!..

Ребекка. Я буду только рассказывать. Больше ничего и не нужно.

Росмер. Ну!..

Ребекка. Когда я приехала сюда из Финмаркена… с доктором Вестом…

передо мной как будто открылся целый новый огромный мир. Доктор учил меня

всему понемножку. И у меня накопились разные обрывки знаний, сведений о

жизни и вещах… (С трудом, едва слышно.) И вот…

Кролл. И вот?..

Росмер. Но, Ребекка… я ведь это знаю.

Ребекка (собравшись с силами). Да, да… ты, собственно, прав. Ты

достаточно знаешь об этом.

Кролл (пристально глядя на нее). Лучше, пожалуй, мне уйти.

Ребекка. Нет, сидите, дорогой ректор. (Росмеру.) Так вот, видишь ли…

я хотела приобщиться к новому времени, которое стало властно стучаться в

двери. Приобщиться ко всем новым мыслям… Ректор Кролл рассказал мне

однажды, что Ульрик Брендель имел на тебя огромное влияние, когда ты был еще

мальчиком. Мне и показалось, что вот задача как раз по мне — обновить такое

влияние.

Росмер. Так ты явилась сюда с тайным намерением!..

(*807) Ребекка. Я хотела, чтобы мы с тобой рука об руку, свободные,

двинулись вперед. Все дальше. Все дальше и дальше, до крайних пределов… Но

между тобой и полной свободой стояла мрачная, непреодолимая стена.

Росмер. Какую стену ты подразумеваешь?

Ребекка. Я подразумеваю то, что ты не мог развиться в свободного

человека без солнца, без счастья. Ты хирел тут в сумерках этого брака.

Росмер. Никогда до сих пор не говорила ты со мной о моем браке таким

образом.

Ребекка. Да, я не смела, чтобы не испугать тебя.

Кролл (кивая Росмеру). Слышишь!

Ребекка (продолжая). Но я отлично понимала, в чем было твое спасение.

Единственное твое спасение. И я принялась действовать.

Росмер. На какие действия ты намекаешь?

Кролл. Не хотите ли вы этим сказать…

Ребекка. Да, Росмер… (Встает.) Сиди, сиди. И вы тоже, ректор. Теперь

пора открыть все. Это не ты, Росмер. На тебе нет вины. Это я сманила…

дошла до того, что сманила Беату на ложный путь…

Росмер (вскакивая). Ребекка!

Кролл (тоже). На ложный путь!

Ребекка. На путь, который… привел к водопаду. Теперь вы оба знаете.

Росмер (как оглушенный). Но я не понимаю… что такое она тут говорит?

Я ни слова не понимаю.

Кролл. Ну-ну. А я начинаю понимать.

Росмер. Да что же ты сделала? Что такое ты могла сказать ей? Ведь

ничего же не было. Ровно ничего!

Ребекка. Она узнала, что ты собираешься покончить со старыми

предрассудками.

Росмер. Да ведь я еще не собирался тогда.

Ребекка. Я знала, что скоро ты возьмешься за это.

Кролл (кивая головой). Ага!

Росмер. И что же? Что дальше? Теперь я хочу знать все до конца.

Ребекка. Спустя некоторое время… я стала просить, умолять ее дать мне

уехать из Росмерсхольма.

Росмер. Почему же ты хотела уехать… тогда?

(*808) Ребекка. Я не хотела уехать. Я хотела остаться. Но я сказала ей,

что, пожалуй, лучше будет для нас всех, если я уеду вовремя. Я дала ей

понять, что если я останусь здесь… может случиться… может произойти…

нечто такое…

Росмер. Так вот что ты сказала и сделала.

Ребекка. Да, Росмер.

Росмер. Ты в этом смысле и говорила, что принялась действовать?

Ребекка (надорванным голосом). Да, в этом смысле

Росмер (после минутной паузы). Ты окончила теперь свою исповедь,

Ребекка?

Ребекка. Да.

Кролл. Не совсем.

Ребекка (испуганно глядит на него). Что же еще?

Кролл. Не дали ли вы под конец понять Беате, что необходимо… не

только лучше, но прямо необходимо и для вас и для Росмера, чтобы вы уехали

куда-нибудь… возможно скорее?.. Ну?

Ребекка (тихо, едва внятно). Быть может, я и сказала что-нибудь такое.

Росмер (тяжело опускаясь в кресло у окна). И она, бедная, больная,

запуталась в этой сети лжи и обмана! Поверила всему! Всей душой поверила!

Непоколебимо! (Взглянув на Ребекку.) И ни разу не обратилась ко мне, ни разу

не обмолвилась мне ни единым словом! О-о, Ребекка… я вижу по твоему

лицу… ты отсоветовала ей!

Ребекка. Она ведь забрала себе в голову, что, как бездетная жена, не

имеет права оставаться здесь. Вообразила, что должна, ради тебя, уступить

место.

Росмер. А ты… ты ничего не сделала, чтобы разубедить ее?

Ребекка. Нет.

Кролл. Пожалуй, вы еще поддерживали ее в этом убеждении? Отвечайте! Не

так ли?

Ребекка. Она, по-видимому, так понимала мои слова.

Росмер. Да, да, — а твоему влиянию она вполне подчинялась, во всем. И

она уступила место. (Вскакивая.) Как могла… как могла ты вести такую

ужасную игру!

(*809) Ребекка. Мне казалось, что тут приходилось выбирать одну из двух

жизней, Росмер.

Кролл (строго и властно). Вы не имели никакого права взять на себя

такой выбор!

Ребекка (горячо). Да неужели вы думаете, что я тут рассуждала,

действовала хладнокровно! Тогда ведь я была не такою, как теперь вот, когда

стою тут и рассказываю об этом. И кроме того, в человеке всегда действуют

как бы две воли, я полагаю. Я хотела устранить Беату. Так или иначе. Но я

никогда не думала, что дело все-таки дойдет до этого. При каждом новом шаге,

на который я отваживалась, мне слышался внутри меня голос: ни шагу дальше!

ни единого шага!.. И все-таки я не могла остановиться. Так и тянуло рискнуть

еще чуть-чуть… еще немножко. Еще и еще… И наконец свершилось… Вот

каким образом происходят подобные вещи.

Краткое молчание.

Росмер (Ребекке). Что же, по-твоему, будет теперь с тобой? После этого?

Ребекка. Со мной пусть будет, что будет. Это не особенно важно.

Кролл. Ни слова, изобличающего раскаяние. Вы, пожалуй, его и не

испытываете?

Ребекка (холодно, уклончиво). Извините, господин ректор… это дело

никого не касается. С этим я сумею справиться сама.

Кролл (Росмеру). И с такой женщиной ты живешь под одной кровлей. В

близких отношениях. (Обводя взглядом портреты.) О-о! Поглядели бы они на это

— умершие!

Росмер. Ты в город теперь?

Кролл (берет шляпу). Да. И чем скорее, тем лучше.

Росмер (тоже берет шляпу). Так и я с тобой.

Кролл. Ты хочешь? Да, я так и думал, что мы еще не совсем потеряли

тебя.

Росмер. Пойдем, Кролл! Пойдем! (Уходит через переднюю, не взглянув на

Ребекку.)

Немного погодя Ребекка тихонько подходит к окну и выглядывает из-за

цветов.

(*810) Ребекка (вполголоса самой себе). И сегодня не через мостик. В

обход. Никогда не перешагнуть ему через водопад. Никогда. (Отходит от окна.)

Да, да, да. (Идет и звонит.)

Вскоре справа входит мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Что угодно, фрекен?

Ребекка. Мадам Хельсет, не будете ли вы так добры велеть снести с

чердака мой дорожный чемодан.

Мадам Хельсет. Дорожный чемодан?

Ребекка. Да, коричневый, обтянутый тюленьей кожей, — вы знаете.

Мадам Хельсет. Знаю, знаю. Но, господи помилуй, фрекен… не уезжать же

вы собираетесь?

Ребекка. Да… собираюсь и уеду, мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Так вот, сейчас же?

Ребекка. Как только уложусь.

Мадам Хельсет. Да что же это такое! Но ведь фрекен скоро опять

вернется?

Ребекка. Никогда не вернусь больше.

Мадам Хельсет. Никогда! Господи боже! Что же тут будет у нас в

Росмерсхольме без вас? Бедный пастор только что зажил было так хорошо,

уютно.

Ребекка. Меня сегодня страх обуял, мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Страх? Господи Иисусе… чего же вы испугались?

Ребекка. Мне померещилось что-то вроде белых коней…

Мадам Хельсет. Белых коней! Среди бела дня!

Ребекка. Ах, они, кажется, разгуливают у вас тут и днем и ночью… эти

белые кони. (Меняя тон.) Ну, значит, дорожный чемодан, мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Да, да. Дорожный чемодан.

Идут обе направо.

(*811) ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Гостиная в Росмерсхольме. Поздний вечер. На столе горит лампа под

абажуром. Ребекка стоит у окна, укладывая в саквояж разную мелочь. Ее

пальто, шляпа и белый шерстяной, связанный ею платок висят на спинке дивана.

Мадам Хельсет входит справа.

Мадам Xельсет (вполголоса и как-то сдержанно). Теперь все вещи

вынесены, фрекен. На черном крыльце.

Ребекка. Хорошо. А кучеру сказано?

Мадам Хельсет. Да. Он спрашивает, когда ему подавать.

Ребекка. Я думаю, так около одиннадцати. Пароход отходит в полночь.

Мадам Хельсет (несколько запинаясь). А пастор? Вдруг он не вернется

домой к этому времени?

Ребекка. Я все-таки уеду. Если я не увижусь с ним, то вы передайте, что

я напишу ему. Длинное письмо. Так и скажите.

Мадам Хельсет. Да, написать — это, конечно, тоже не мешает. Но, право,

бедняжке фрекен надо бы попытаться еще раз поговорить с ним самой.

Ребекка. Пожалуй. Или, пожалуй, лучше не надо.

Мадам Хельсет. Нет, вот уж не думала я дожить до этого.

Ребекка. Что же вы думали, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Я, право, думала, что пастор Росмер человек правильный.

Ребекка. Правильный?

Мадам Хельсет. Да, именно правильный.

Ребекка. Но, милая, что вы хотите этим сказать?

(*812) Мадам Хельсет. Сущую правду, фрекен. Не годилось бы ему таким

манером выходить из воды сухим.

Ребекка (смотрит на нее). Послушайте, мадам Хельсет. Скажите мне по

совести, откровенно, — почему я уезжаю, по-вашему?

Мадам Хельсет. Господи боже мой, верно, уж нужда гонит, фрекен.

Охо-хо-хо! Но, по-моему, некрасиво это со стороны пастора. С Мортенсгора

взыскать нечего было. Она была замужняя. Так им и нельзя было пожениться,

как ни хотелось. А пастор… гм!..

Ребекка (слабо улыбаясь). Неужели и вы могли думать о нас с пастором,

будто мы…

Мадам Хельсет. Никогда в жизни. То есть… до сегодняшнего дня.

Ребекка. А сегодня, значит?..

Мадам Хельсет. Ну… после всего того дурного, что, люди говорят,

пропечатано про пастора в газетах…

Ребекка. Так вот что!

Мадам Хельсет. Я так думаю — с человека, который мог перейти в веру

Мортенсгора, все станется.

Ребекка. Пожалуй, что так. Ну, а я-то? Что вы скажете обо мне?

Мадам Хельсет. Помилуйте, фрекен… о вас что ж сказать? Одинокой

женщине где же устоять — понятно… Все мы люди, фрекен Вест.

Ребекка. Верно вы говорите, мадам Хельсет. Все мы люди… Что это вы

прислушиваетесь?

Мадам Xельсет (тихо). Господи Иисусе… да ведь это как раз он.

Ребекка (вздрагивая). Значит, все-таки!.. (Твердо.) Хорошо. Пусть так!

Йуханнес Росмер входит из передней.

Росмер (увидав дорожные сборы, оборачивается к Ребекке и спрашивает).

Что это значит?

Ребекка. Я уезжаю.

Росмер. Сейчас?

Ребекка. Да. (Обращаясь к мадам Хельсет.) Так в одиннадцать.

(*813) Мадам Хельсет. Хорошо, хорошо, фрекен. (Уходит направо.)

Росмер (после краткого молчания). Куда ты уезжаешь, Ребекка?

Ребекка. На север, с пароходом.

Росмер. На север? Зачем тебе на север?

Ребекка. Я ведь оттуда приехала.

Росмер. Но теперь тебе нечего там делать.

Ребекка. И здесь мне нечего делать.

Росмер. Что ты думаешь предпринять?

Ребекка. Не знаю. Я хочу только попытаться покончить с этим..

Росмер. Покончить с этим?

Ребекка. Росмерсхольм сломил меня.

Росмер (пораженный). Ты говоришь?..

Ребекка. Сломил совсем… Я прибыла сюда с такой здоровой, смелой

волей. Теперь я согнулась под ярмом чужого закона. Не думаю, чтобы у меня

впредь хватило духу отважиться на что бы то ни было.

Росмер. Почему? Что это за закон, под ярмом которого ты, говоришь…

Ребекка. Милый, не будем говорить об этом теперь… Чем вы покончили с

ректором?

Росмер. Мы заключили мир.

Ребекка. Так. Все-таки, значит, этим кончилось.

Росмер. Он собрал у себя весь наш старый кружок. И они ясно доказали

мне, что план мой — облагородить умы — совсем не по мне. Да и дело само по

себе такое безнадежное… Я оставлю это.

Ребекка. Да, да… пожалуй, так и лучше.

Росмер. Вот ты как заговорила! Так и ты теперь такого мнения?

Ребекка. Пришла к такому мнению. В последние два дня.

Росмер. Ты лжешь, Ребекка.

Ребекка. Лгу!..

Росмер. Да, лжешь. Ты никогда не верила в меня. Никогда ты не думала,

что я способен постоять за это дело, доставить ему победу.

(*814) Ребекка. Я думала, что мы вдвоем как-нибудь справимся.

Росмер. Это неправда. Ты думала, что сама могла бы совершить что-нибудь

крупное. А из меня могла бы сделать орудие своих замыслов. Я мог бы помочь

тебе достигнуть твоих целей. Вот что ты думала.

Ребекка. Выслушай меня, Росмер…

Росмер (тяжело опускаясь на диван). Ах, оставь. Я теперь все вижу ясно.

Я был игрушкой в твоих руках.

Ребекка. Слушай же, Росмер. Давай поговорим об этом. Это будет в

последний раз. (Садится на стул у дивана.) Я думала было написать тебе обо

всем — оттуда, с севера. Но, пожалуй, лучше сразу выложить тебе.

Росмер. Так ты еще не во всем призналась?

Ребекка. Остается еще самое главное.

Росмер. Самое главное?

Ребекка. Открыть тебе то, чего ты никогда и не подозревал. Что бросит

свет на все остальное.

Росмер (качая головой). Я ничего не понимаю.

Ребекка. Совершенно верно, что я когда-то интриговала, чтобы попасть в

Росмерсхольм. Я ведь тогда так рассуждала, что тут, пожалуй, мне удастся

найти свое счастье, устроиться. Так или иначе, понимаешь.

Росмер. Ты и добилась того, чего хотела.

Ребекка. Думаю, что смогла бы добиться, чего бы ни захотела — тогда.

Тогда воля моя была еще здорова, смела, свободна, я знать не хотела никаких

посторонних соображений. Ничего, что могло бы заставить меня свернуть с

дороги. Но тогда и пришло то, что сломило во мне волю… запугало меня самым

позорным образом на всю жизнь.

Росмер. Что такое пришло? Говори так, чтобы я мог понять тебя.

Ребекка. Тогда меня обуяла эта необузданная, непреодолимая страсть…

о-о, Росмер!..

Росмер. Страсть? Тебя?.. К кому?

Ребекка. К тебе.

Росмер (готовый вскочить). Что же это!

Ребекка (удерживая его). Сиди, милый. Послушай, что было дальше.

(*815) Росмер. И ты хочешь сказать… что полюбила меня… таким

образом!..

Ребекка. Мне казалось тогда, что это чувство была любовь. Но это было

не то. Я говорю тебе: это была необузданная, непреодолимая страсть.

Росмер (с усилием). Ребекка… да ты ли это… ты ли сидишь тут и

рассказываешь все это?

Ребекка. Да, — как тебе это покажется, Росмер?

Росмер. И в силу этого… под властью этого чувства ты, значит, и

принялась действовать, как ты выразилась?..

Ребекка. Это чувство налетело на меня, как морской шквал, как буря,

какие поднимаются у нас на севере зимой. Подхватит и несет тебя с собой,

несет неведомо куда. Нечего и думать о сопротивлении.

Росмер. Так эта же буря и снесла несчастную Беату в водопад?

Ребекка. Да, ведь между мной и ею шла тогда борьба, как между двумя

утопающими на киле перевернувшейся лодки.

Росмер. И, конечно, ты была сильнейшей здесь в Росмерсхольме. Сильнее,

чем Беата и я — оба вместе.

Ребекка. Я успела узнать тебя и понять, что нельзя к тебе и

приступиться, пока ты не станешь свободным и с внешней стороны и духовно.

Росмер. Но я не понимаю тебя, Ребекка.. Ты… ты сама, все твое

поведение — для меня неразрешимая загадка. Теперь ведь я свободен… и

духовно и с внешней стороны. Ты теперь у цели, какую наметила себе с самого

начала. И все-таки…

Ребекка. Никогда я не была дальше от цели, чем теперь.

Росмер. …и все-таки, говорю я, когда я вчера предложил тебе, попросил

тебя: будь моей женой,- ты вскрикнула точно в испуге, закричала, что этому

не бывать никогда.

Ребекка. Это был крик отчаяния.

Росмер. Почему?

Ребекка. Потому что Росмерсхольм отнял у меня всякую силу. Здесь были

подрезаны крылья моей смелой (*816) воле. Здесь ее искалечили. Прошло для

меня то время, когда я могла дерзать на что бы то ни было. Я лишилась

способности действовать, Росмер.

Росмер. Скажи же мне, как это случилось.

Ребекка. Случилось это благодаря жизни, общению с тобой.

Росмер. Но каким образом? Как?

Ребекка. Когда я осталась здесь с тобой одна… и ты стал самим

собой…

Росмер. Ну, ну?

Ребекка. …Ты ведь не был вполне самим собой при жизни Беаты…

Росмер. Да, к сожалению, ты, пожалуй, права.

Ребекка. Но когда я зажила с тобой здесь… в тишине… в уединении…

когда ты стал безраздельно отдавать мне все свои мысли, делиться со мной

каждым настроением своей мягкой, нежной души, — во мне совершился глубокий

перелом. То есть мало-помалу, понимаешь. Почти незаметно… Но в конце

концов он перевернул во мне всю душу.

Росмер. О, что же это, что же это, Ребекка!

Ребекка. Та… безобразная чувственная страсть отлетела от меня далеко,

далеко. Все эти взбаламученные силы улеглись, смолкли. В душе у меня

воцарился такой покой… такая тишина… как на покрытой птицами скале под

полуночным солнцем у нас на севере.

Росмер. Дальше, дальше. Говори все, что только можешь.

Ребекка. Да больше почти и нечего. Только то еще, что тогда-то вот и

охватила меня любовь. Великая, самоотверженная любовь, которая

довольствуется такой совместной жизнью, какую вели мы.

Росмер. О, подозревай я хоть крупицу всего этого!

Ребекка. Лучше так, как есть. Вчера, когда ты спросил меня, хочу ли я

быть твоей женой, — меня охватил такой восторг…

Росмер. Да, не правда ли, Ребекка? И мне так показалось.

Ребекка. На мгновение — да. В порыве самозабвения. Это моя прежняя

смелая воля порывалась снова вы-(*817)рваться из пут. Но у нее уже нет

сил… надолго их не хватает.

Росмер. Как же ты объяснишь то, что случилось с тобой?

Ребекка. Это родовое росмеровское мировоззрение или, во всяком случае,

твое мировоззрение заразило мою волю.

Росмер. Заразило?

Ребекка. И заставило ее захиреть. Поработило ее законам, которых я

прежде и знать не хотела… Ты… общение с тобой облагородило мою душу…

Росмер. Ах, если бы я мог поверить этому серьезно!

Ребекка. Ты можешь смело поверить. Росмеровское мировоззрение

облагораживает. Но… (качая головой) но…

Росмер. Но?.. Что же?

Ребекка. ..но убивает счастье.

Росмер. Ты так думаешь, Ребекка?

Ребекка. Для меня это, по крайней мере, так.

Росмер. Но разве ты так уверена в этом? Что если бы я теперь опять

спросил тебя?.. Стал просить тебя, умолять…

Ребекка. Милый… никогда больше не заговаривай об этом. Это

невозможно!.. Потому что… — да, надо тебе узнать и это, Росмер, — потому

что… у меня есть прошлое.

Росмер. Еще что-нибудь кроме того, о чем ты рассказывала?

Ребекка. Да. Еще кое-что… посерьезнее…

Росмер (слабо улыбаясь). Не странно ли, Ребекка? Подумай, у меня иногда

мелькало такое подозрение.

Ребекка. Да? И ты все-таки?.. Все-таки!..

Росмер. Я никогда не давал ему веры. Так, только играл с ним…

мысленно, понимаешь.

Ребекка. Если ты требуешь, я сейчас же открою тебе и это.

Росмер (делая отстраняющий жест рукой). Нет, нет. Не хочу слышать ни

слова. Что бы там ни было… я все могу предать забвению.

Ребекка. А я не могу.

Росмер. О, Ребекка!..

(*818) Ребекка. Да, видишь, — вот в этом-то весь и ужас: теперь, когда

жизнь подносит мне полную чашу счастья… я стала такой, что мое собственное

прошлое становится мне поперек дороги.

Росмер. Твое прошлое умерло, Ребекка. Оно не имеет больше власти над

тобой… никакой связи с тобой — такой, какой ты теперь стала.

Ребекка. Ах, милый, это ведь все одни разговоры. А свободная от вины

совесть? Откуда мне ее взять?

Росмер (удрученно). Да, да… свободная от вины совесть.

Ребекка. В ней счастье и радость. Вот то учение, которому ты хотел

придать жизнь, наполнив им радостных, благородных людей будущего…

Росмер. Ах, не напоминай мне об этом. То была только неясная мечта,

Ребекка. Мимолетная фантазия, в которую я сам не верю больше. Люди, видно,

не облагораживаются извне, внешней силой.

Ребекка (тихо). Даже силой беззаветной любви?

Росмер (задумчиво). Да,- вот это было бы великое дело. Чуть ли не самое

прекрасное в жизни, мне кажется. Будь это так. (В сильном волнении.) Но как

мне разобраться в этом вопросе? Вполне выяснить себе правду?

Ребекка. Ты не веришь мне, Росмер?

Росмер. Ах, Ребекка! Как же я могу вполне верить тебе? Тебе, раз ты все

время так скрытничала, столько затаивала в себе!.. Теперь ты открываешь мне

это новое. Если и за этим скрывается что-нибудь, так скажи мне лучше прямо.

Быть может, ты желаешь чего-нибудь добиться этим? Я ведь так охотно сделаю

для тебя все, что только в моих силах.

Ребекка (ломая руки). Ах, это убийственное сомнение!.. Росмер!..

Росмер!..

Росмер. Да, не ужасно ли это? Но я ничего не могу поделать. Мне никогда

уж не избавиться от сомнения. Никогда не убедиться, что принадлежишь мне в

силу чистой, беспредельной любви.

Ребекка. Да разве в тебе самом ничто не говорит, не свидетельствует,

что со мной действительно совершился перелом? И что перелом этот вызван

тобой… одним тобой!

(*819) Росмер. Ах, не верю я больше в свою способность переделывать

людей. Не верю в себя ни в каком смысле. Ни в себя, ни в тебя.

Ребекка (мрачно глядит на него). Как же ты будешь жить после этого?

Росмер. Сам не знаю… не понимаю. Не думаю, что с_м_о_г_у… и не знаю

ничего такого на свете, для чего стоило бы жить.

Ребекка. О-о, жизнь — в ней самой обновление. Будем твердо держаться за

нее. Проститься с нею всегда успеем.

Росмер (вскакивая в волнении). Так верни мне веру! Веру в тебя,

Ребекка! Веру в твою любовь! Доказательство! Дай мне доказательство!

Ребекка. Доказательство? Какое же я могу дать тебе доказательство?..

Росмер. А надо! (Бродит по комнате.) Я не вынесу этой пустоты… этой

ужасной пустоты… этой… этой…

Раздается резкий стук в дверь передней.

Ребекка (вскакивая со стула). А!.. Ты слышал? Дверь отворяется, и

входит Ульрик Брендель. Он в крахмальной рубашке, черном сюртуке и крепких,

хороших сапогах, в которые заправлены брюки. Остальной костюм тот же, что в

первый раз. Вид у него какой-то растерянный.

Росмер. А, это вы, господин Брендель!

Брендель. Йуханнес, мой мальчик… привет тебе… и прости!

Росмер. Куда вы так поздно?

Брендель. Вниз, под гору.

Росмер. Как?

Брендель. Домой, мой дражайший ученик. Я стосковался по великом

‘ничто’.

Росмер. С вами что-то случилось, господин Брендель! Что такое?

Брендель. Так от тебя не ускользает метаморфоза? Да, вероятно, заметно.

Когда я в последний раз вступил в эту залу… я предстал перед тобой

богачом, горделиво хлопающим себя по карману.

Росмер. Как? Я не совсем понимаю…

(*820) Брендель. А теперь, в эту ночь, ты видишь меня низверженным

королем на пепелище моего сгоревшего дворца.

Росмер. Если я могу чем помочь вам…

Брендель. Ты сохранил свое детское сердце, Йуханнес. Не одолжишь ли ты

мне взаймы…

Росмер. Да, да, с удовольствием!

Брендель. Не найдется ли у тебя лишнего идеала — или парочки?

Росмер. Что такое вы говорите?

Брендель. Мне бы парочку подержанных идеалов. Ты сделал бы доброе дело.

Я теперь по этой части обнищал, милый мой мальчик. Хоть шаром покати.

Ребекка. Так вам не удалось прочесть своих лекций?

Брендель. Нет, обворожительная дама. Как вам покажется! Собираясь

опорожнить свой рог изобилия, я вдруг сделал досадное открытие, что я —

банкрот.

Ребекка. Но все ваши ненаписанные произведения?

Брендель. Двадцать пять лет просидел я, как скряга, на запертом

сундуке. И вот вчера… когда я открыл его, чтобы извлечь сокровища, там не

оказалось ничего. Зубы времени источили все в прах. Ничего, nichts! *

Росмер. Да так ли? Вполне ли вы уверены?

Брендель. Сомнениям нет места, мой любимец. Президент ясно доказал мне

это.

Росмер. Президент?

Брендель. Ну да… его превосходительство. Ganz nach Belieben. *

Росмер. Да кого вы подразумеваете?

Брендель. Разумеется, Педера Мортенсгора.

Росмер. Что!

Брендель (таинственно). Тс… тсс! Педер Мортенсгор — предводитель и

господин будущего. Никогда я не стоял перед лицом более величественным. В

Педере Мортенсгоре задатки всемогущества. Он может сделать все, что хочет.

Росмер. Ах, не верьте.

Брендель. Да, да, мой мальчик. Ибо Педер Мортенсгор никогда и не

захочет более того, что сможет сделать. Педер Мортенсгор способен прожить

жизнь без иде-(*821)алов. А в э_т_о_м-т_о, видишь ли, в этом весь великий

секрет действия и успеха. Вот итог земной мудрости. Баста!

Росмер (глухо). Теперь я понимаю… что вы уходите отсюда беднее, чем

пришли.

Брендель. Bien!* Поучайся же на примере своего старого учителя. Все

насмарку, чему он тут учил тебя. Не строй своего замка на зыбком песке.

Гляди в оба… хорошенько ощупай почву под ногами, прежде чем опереться на

это очаровательное создание, которое тут услаждает твою жизнь.

Ребекка. Вы имеете в виду меня?

Брендель. Да, моя обворожительная морская дева.

Ребекка. Почему же на меня нельзя положиться?

Брендель (делая шаг к ней). Мне говорили, что у моего бывшего ученика

есть миссия, дело, которому он хочет доставить победу.

Ребекка. И что же?..

Брендель. Победа ему обеспечена. Но заметьте себе хорошенько, при одном

непременнейшем условии.

Ребекка. При каком?

Брендель (осторожно беря ее за кисть руки). Чтобы та женщина, которая

любит его, с радостью пошла на кухню и отрубила себе нежный, беленький

мизинчик… вот тут… как раз по этот средний суставчик… Item, * чтобы

упомянутая любящая женщина… с такой же радостью… отрубила себе

несравненное по форме левое ушко. (Выпускает ее руку и оборачивается к

Росмеру.) Прощай, Йуханнес-победитель!

Росмер. Вы хотите уйти? Теперь? Темной ночью?

Брендель. Темная ночь для меня как нельзя более кстати. Мир вам!

(Уходит.)

В комнате с минуту полная тишина.

Ребекка (тяжело дыша). Как здесь душно!.. (Идет к окну, распахивает его

и останавливается возле него.)

Росмер (силясь в кресло у печки). Да, пожалуй, ничего другого и не

остается, Ребекка. Я вижу, тебе надо уехать.

Ребекка. Да, и я не вижу другого исхода.

(*822) Росмер. Воспользуемся же последними минутами. Поди сюда, сядь

возле меня.

Ребекка (садится на диван). Что же ты скажешь мне, Росмер?

Росмер. Прежде всего я хочу сказать, что тебе нет нужды беспокоиться о

своем будущем.

Ребекка (улыбаясь). Гм… о м_о_е_м будущем!

Росмер. Я предвидел все случайности. Давно уже. Что бы ни случилось —

ты обеспечена.

Ребекка. И это еще, милый.

Росмер. Ты могла бы, кажется, догадаться.

Ребекка. Давным-давно перестала я думать о подобных вещах.

Росмер. Да, да… Ты, конечно, думала, что наши отношения не изменятся

никогда.

Ребекка. Да, я так думала.

Росмер. И я тоже. Но на случай, если бы меня не стало…

Ребекка. О Росмер… ты проживешь дольше меня.

Росмер. Ну, верно, я властен распорядиться этой жалкой жизнью

по-своему.

Ребекка. Что это значит! Не думаешь же ты?..

Росмер. По-твоему, это было бы странно? После того жалкого, плачевного

поражения, которое я понес! Я-то мечтал о победе!.. И вот бежал с поля

битвы… бежал еще до начала настоящей борьбы!

Ребекка. Возобнови борьбу, Росмер. Попытайся только, и ты увидишь, что

победишь. Ты облагородишь сотни… тысячи умов! Попытайся только!

Росмер. О Ребекка… я сам больше не верю в свою миссию.

Ребекка. Да ведь ты уже выдержал испытание. Одного человека ты, во

всяком случае, облагородил. Меня — на всю мою жизнь.

Росмер. Да, если бы я смел поверить этому.

Ребекка (ломая руки). О Росмер! Разве ты не знаешь, чем я могла бы

заставить тебя поверить?

Росмер (вскакивая словно в испуге). Не затрагивай этого! Не спрашивай,

Ребекка! Ни слова больше об этом!

Ребекка. Нет, это-то как раз и надо нам выяснить. (*823) Знаешь ли ты

что-нибудь, что могло бы победить твое сомнение? Сама я не знаю ничего

такого в мире.

Росмер. И лучше для тебя, чтобы ты не знала. Лучше для нас обоих.

Ребекка. Нет, нет, нет! На этом я не успокоюсь. Если ты знаешь, что

может оправдать меня в твоих глазах, то я требую, имею право требовать,

чтобы ты сказал мне.

Росмер (как бы невольно увлекаемый мыслью). Так посмотрим!.. Ты

говоришь, что душа твоя познала великую любовь, что через меня душа твоя

облагородилась. Так ли? Верно ли ты все решила? Что если сделать проверку?

А?

Ребекка. Я готова.

Росмер. Когда бы то ни было?

Ребекка. Когда угодно. Чем скорее, тем лучше.

Росмер. Так докажи мне, Робекка… что ты… ради меня… сегодня же

вечером… (Обрывая.) Нет, нет, нет!

Ребекка. Да, Росмер! Да, да! Скажи, и ты увидишь.

Росмер. Хватит ли у тебя духу… силы воли… с радостью, как сказал

Ульрик Брендель, ради меня, сегодня же ночью… с радостью… уйти туда же,

куда ушла Беата?

Ребекка (медленно встает с дивана и едва внятно говорит). Росмер!..

Росмер. Да, вот вопрос, от которого я никогда не смогу отделаться…

когда ты уедешь. Каждый день, каждый час буду я возвращаться все к тому же.

О, я как будто воочию вижу тебя перед собой. Ты стоишь на мостике. По самой

середине. Перегибаешься через перила… Под тобой бешено несется поток…

Тебя тянет в него, голова твоя готова закружиться… Нет! Ты отступаешь. У

тебя не хватает духу на то, на что хватило у н е е.

Ребекка. А если бы у меня хватило духу? И радостной воли? Что тогда?

Росмер. Тогда бы уж я не мог не поверить в тебя… не обрести вновь

веру в свою миссию, в свою способность облагораживать человеческую душу… и

в способность души человеческой к облагорожению.

Ребекка (медленно берет платок, набрасывает его на голову и говорит

твердым голосом). Ты вернешь свою веру.

(*824) Росмер. У тебя хватит на это духу и силы воли, Ребекка?

Ребекка. Об этом суди завтра или потом… когда меня вытащат.

Росмер (проводя рукой по лбу). Какой в этом захватывающий ужас…

Ребекка. Мне бы не хотелось оставаться лежать там. Ни часу лишнего.

Надо позаботиться, чтобы меня отыскали.

Росмер (вскакивая). Но ведь это… ведь это все… сущее безумие!

Уезжай… или оставайся. Я поверю тебе на слово и на этот раз.

Ребекка. Фразы, Росмер. Нет, теперь нечего трусить, нечего уклоняться

больше! Как можешь ты с этих пор верить мне на слово?

Росмер. Но я не хочу быть свидетелем твоего поражения, Ребекка!

Ребекка. Поражения не будет.

Росмер. Будет. Никогда не хватит у тебя духу последовать за Беатой.

Ребекка. Ты не веришь?

Росмер. Никогда. Ты не Беата. Ты не находишься под властью болезненного

взгляда на жизнь.

Ребекка. Но т_е_п_е_р_ь_я под властью росмеровского мировоззрения. Свой

грех я должна искупить.

Росмер (глядит на нее в упор). Так вот ты к чему пришла?

Ребекка. Да.

Росмер (решительно). Ну, хорошо. А я под властью нашего свободного

мировоззрения, Ребекка. Над нами нет судей. И поэтому нам приходится самим

чинить над собой суд и расправу.

Ребекка (поняв его не так). И это. И это. Моя смерть спасет все лучшее

в тебе.

Росмер. О, во мне нечего больше спасать.

Ребекка. Есть. Но я… я была бы с этих пор лишь водяным, который

цепляется за корабль, чтобы задержать его, тогда как он должен победоносно

нестись вперед. Меня следует отбросить. Или мне продолжать влачить тут

жалкую, исковерканную жизнь? Оплакивать счастье, которое (*825) вырвано у

меня моим прошлым? Мне надо совсем выйти из игры, Росмер.

Росмер. Если ты пойдешь — и я с тобой.

Ребекка (почти незаметно улыбается, смотрит на него и тихо говорит).

Да, иди за мной, иди… и будь свидетелем.

Росмер. Я пойду с тобой, говорю я.

Ребекка. До мостика — да. Ступить на него ты ведь все-таки никогда не

посмеешь.

Росмер. Ты заметила?

Ребекка (мрачно, надорванно). Да… Это-то и отняло надежды у моей

любви.

Росмер. Ребекка… теперь я возложу руку на твою голову… (Делает то,

что говорит.) И возьму тебя в жены, заключу с тобой истинный брачный союз.

Ребекка (схватив его руки, склоняет голову к нему на грудь). Благодарю,

Росмер. (Выпуская его.) А теперь иду… с радостью.

Росмер. Муж с женой должны идти вместе.

Ребекка. Только до мостика, Росмер.

Росмер. И на мостик. Куда ты — туда и я. Теперь я посмею.

Ребекка. Ты твердо уверен, что это наилучший путь для тебя?

Росмер. Я знаю, что это единственный.

Ребекка. А если ты заблуждаешься? Что если это ослепление, мираж? Один

из тех белых росмерсхольмских коней?

Росмер. Быть может. От них не уйти нам… здешним обитателям.

Ребекка. Так оставайся, Росмер!

Росмер. Муж должен следовать за женой, как жена за мужем.

Ребекка. Скажи мне сначала одно. Ты ли идешь за мной? Или я за тобой?

Росмер. В этом мы никогда не разберемся до конца.

Ребекка. А мне хотелось бы знать.

Росмер. Мы оба идем рука об руку, Ребекка. Я за тобой, ты за мной.

Ребекка. Я готова думать то же.

(*826) Росмер. Теперь мы слились воедино.

Ребекка. Да, теперь мы слились воедино. Идем. Идем с радостью.

Рука об руку они выходят через переднюю и заворачивают налево.

Дверь остается открытой.

Комната стоит несколько минут пустой. Затем мадам Хельсет отворяет

дверь справа.

Мадам Хельсет. Фрекен… экипаж подан… (Озираясь.) Нету никого? Ушли

вместе в такую пору? Однако, скажу я!.. Гм! (Выходит в переднюю, озирается и

снова входит в комнату.) И на скамейке их нет. Нет и нет. (Идет к окну и

выглядывает.) Господи Иисусе! Что это там белеет?.. Да, ей-богу, это они оба

стоят на мостике! Прости их, господи, грешников! Никак они обнимаются!

(Вскрикивает.) Ах!.. В воду… оба! В водопад! Помогите! Помогите! (Колени у

нее подгибаются, она хватается дрожащими руками за спинку стула и говорит,

едва шевеля губами.) Нет… Какая тут помощь… Покойница взяла их.

—————————————————————————-

Электронная версия подготовлена Волковой А.В. Публикуется по собранию

сочинений в 4-тт., М.:Искусство, 1957.

Генрик Ибсен. Росмерcхольм

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Читайте также: