ДРАМАТИЧЕСКЯ СОЧИНЕНЯ ШЕКСПИРА.
ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛЙСКАГО
Н. КЕТЧЕРА,
выправленный и пополненный по, найденному Пэнъ Колльеромъ,
СТАРОМУ ЭКЗЕМПЛЯРУ IN FOLIO 1632 ГОДА.
ЗИМНЯЯ СКАЗКА.
ТРОИЛЪ И КРЕССИДА.
ВИНДЗОРСКЯ ПРОКАЗНИЦЫ.
РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА.
ЦНА КАЖДОЙ ЧАСТИ 1 Р. СЕР.
МОСКВА.
Типографіи Грачева и Комп., у Пречистенскихъ воротъ д. Миляковой.
1866.
Эскалусъ, герцогъ Вероны.
Парисъ, молодой дворянинъ, родственникъ Герцога.
Монтегю, Капулетъ, главы двухъ враждебныхъ домовъ.
Дядя Капулета.
Ромео, сынъ Монтегю.
Меркуціо, родственникъ Герцога и другъ Ромео.
Бенволіо, племянникъ Монтегю и другъ Ромео.
Тибальтъ, племянинкъ лэди Капулетъ.
Братъ Лоренцо, монахъ Францисканскаго ордена.
Братъ оаннъ, монахъ того же ордена. Бальтазаръ, слуга Ромео.
Самсонъ, Грегори, служители Капулета.
Питеръ, еще служитель Капулета.
Абрамъ, служитель Монтегю.
Аптекарь.
Музыканты.
Хоръ.
Пажъ Париса.
Лэди Монтегю, жена Монтегю.
Лэди Капулетъ, жена Капулета.
Джульетта, дочь Капулета.
Кормилица Джульетты.
Граждане Вероны, Приверженцы мужескаго и женскаго пола обоихъ домовъ, Маски, Стражи и Служители.
Мсто дйствія — Верона, и только разъ, въ пятомъ дйствіи — Мантуя.
Въ прекрасной Верон, куда мы переносимъ нашу сцену, старая вражда двухъ равно знаменитыхъ домовъ возбуждаетъ новыя смуты, и руки гражданъ обагряются кровью гражданъ. Роковыя ндра двухъ этихъ враговъ дали жизнь чет злополучныхъ любовниковъ, жалостная гибель и смерть которыхъ свела наконецъ въ могилу и вражду родителей. Ихъ-то горестная, обреченная смерти любовь и ничмъ не укротимая лютость родителей, которую могла покончить только гибель дтей,— и займутъ теперь часа на два нашу сцену, удостоите насъ благосклоннаго вниманія — мы, игрой нашей, постараемся поправить все недостаточное.
Входятъ Самсонъ и Грегори, вооруженные мечами и щитами.
САМС. Клянусь честью, Грегори, не станемъ мы таскать уголья {То carry coals — таскать уголья, въ переносномъ смысл значило сносить оскорбленія.}.
ГРЕГ. Зачмъ же, вдь мы не угольщики.
САМС. Разумю, придемъ въ ярость — живо выхватимъ мечи.
ГРЕГ. Выхвати лучше, пока живъ, шею изъ ярма {Тутъ игра значеніями слова draw — обнажать мечъ и вытаскивать, и созвучіемъ словъ choler — гнвъ, сердце, и collar — ошейникъ, ярмо, рогатка.}.
САМС. Расшевелятъ — я удивительно скоръ на удары.
ГРЕГ. Да расшевеливаешься-то ты на нихъ совсмъ не скоро.
САМС. Собака дома Монтегю всегда расшевелитъ меня.
ГРЕГ. Расшевелиться — придти, значитъ, въ движеніе, быть храбрымъ — значитъ стоятъ твердо, и потому расшевелятъ тебя — ты убжишь.
САМС. Собака этого дома заставитъ меня стоять твердо, прижмусь къ стн передъ каждымъ мущиной, каждой двкой дома Монтегю.
ГРЕГ. И покажешь тмъ, что сама ты слабость, вдь къ стн-то жмутся только слабйшіе.
САМС. Правда, потому-то женщины, какъ сосуды скудельные, всегда и припираются къ стн, потому-то мущинъ Монтегю я и оттсню отъ стны и припру къ ней двъ его.
ГРЕГ. Да вдь распря только между нашими господами и нами, ихъ служителями.
САМС. Все равно-буду извергомъ, покончивъ съ мущинами, примусь свирпствовать и съ двами — не пощажу и ихъ.
ГРЕГ. Двъ-то?
САМС. Двъ, или двственностей {Heads of the maids, or their maidenheads.}, понимай тамъ, какъ хочешь.
ГРЕГ. Понимай, кто почувствуетъ.
САМС. Чувствовать имъ меня, пока не лишусь возможности стоять, а вдь извстно — не плохой я кусъ мяса.
ГРЕГ. Хорошо еще, что не рыбы, будь ты ею — былъ бы вяленой плотицей.— Обнажай же свое орудіе, идутъ сторонники Монтегю.
Входятъ Абрамъ и Бальтазаръ.
САМС. Обнажилъ, задирай — я обороняю твой тылъ.
ГРЕГ. Какъ? обратишь тылъ и дашь тягу?
САМС. Не бойся.
ГРЕГ. Тебя? полно.
САМС. Пусть право будетъ на нашей сторон, пусть они начнутъ.
ГРЕГ. Проходя мимо, я грозно нахмурюсь — принимай они это какъ хотятъ.
САМС. Какъ посмютъ. Я покажу имъ кукишь, позоръ имъ, если стерпятъ это.
АБРА. Вы это, синьоръ, кукишь кажете?
САМС. Кажу, синьоръ.
АБРА. Вы это, синьоръ, намъ кукишь кажете?
САМС. (Тихо Грегори). Скажу — да, будетъ право на нашей сторон?
ГРЕГ. Нтъ.
САМС. Нтъ, синьоръ, не вамъ кажу я кукишь, синьоръ, я такъ кажу кукишь, синьоръ.
ГРЕГ. Вы ищете ссоры, синьоръ?
АБРА. Ссоры, синьоръ? нисколько, синьоръ.
САМС. А ищете, синьоръ — я къ вашимъ услугамъ. Я служу такому же хорошему господину, какъ и вы.
АБРА. Но не лучшему.
САМС. Прекрасно, синьоръ.
Во отдаленіи показывается Бенволіо.
ГРЕГ. Скажи, лучшему, сюда идетъ одинъ изъ родственниковъ нашего господина.
САМС. Лучшему, синьоръ.
АБРА. Врешь.
САМС. Обнажайте жь, если мужи.— Не забудь, Грегори, убійственнаго твоего удара. (Сражаются).
БЕНВ. Перестаньте, глупцы! (Выбивая своимъ мечемъ мечи изъ рукъ ихъ) мечи въ ножны, вы не знаете что длаете.
ТИБА. Какъ! и ты съ мечемъ на голо посреди бездушной этой сволочи? (Обнажая мечъ) Обернись, Бенволіо, взгляни на смерть свою.
БЕНВ. Я хлопочу о мир, вложи свой мечъ, или помоги имъ разнять этихъ безумцевъ.
ТИБА. Обнажилъ мечъ, и толкуешь о мир? Ненавижу я это слово, какъ адъ, какъ всхъ Монтегю, и тебя. Защищайся, трусъ. (Сражаются.)
Сбгаются сторонники обоихъ домовъ и присоединяются къ сражающмся, а за тмъ и граждане съ палками и копьями.
1 гра. Палокъ, дубья, копій! бей, бей ихъ! валяй Капулетовъ! валяй и Монтегю!
Входятъ Капулетъ, въ спальномъ плать, и Лэди Капулетъ.
КАПУ. Что за шумъ тутъ? Подать мн мой длинный мечъ!
Л. КАП. Костыль, костыль ему!— На что мечъ теб?
КАПУ. Мой мечъ, говорю я!
Входятъ Монтегю и Лэди Монтегю.
Вотъ и старый Монтегю вышелъ, и машетъ, въ насмшку мн, мечемъ своимъ.
МОНТ. Подлый Капулетъ!— Не удерживай, пусти.
Л. МОН. Не сдлаешь и шага ко врагу.
Входитъ Герцогъ со свитой.
ГЕРЦ. Мятежные подданные, враги мира, сквернители запятнаннаго кровью согражданъ оружія!— Не слушаютъ!— Эй, вы! люди, зври, заливающіе пламя своей гибельной ярости багряными потоками изъ своихъ же собственныхъ жилъ, подъ страхомъ пытки бросьте изъ кровавыхъ рукъ злокозненное ваше оружіе на земь и выслушайте приговоръ вашего негодующаго властителя.— Три усобицы, поднятыя, изъ-за гнвнаго слова {Въ прежнихъ изданіяхъ: bred of an airy word… По Колльеру: bred of an angry word…}, тобой, старый Капулетъ, и тобой, Монтегю, трижды нарушали уже миръ нашихъ улицъ, заставляли и престарлыхъ гражданъ Вероны, сбросивъ приличествующее имъ достоинство, хвататься за старые бердыши, руками такъ же старыми, коснвшими въ мир, чтобъ укротить закоснлую вражду вашу. Возмутите еще разъ наши улицы — поплатитесь жизнью за нарушеніе мира. За симъ, вс остальные — по домамъ! Ты, Капулетъ, пойдешь со мной, а ты, Монтегю, явишься въ полдень, для выслушанія нашей дальнйшей воли по этому длу, въ старый замокъ — обычное мсто суда нашего.— Еще разъ, подъ опасеніемъ смертной казни, разойдитесь вс. (Уходитъ со свитой, а за нимъ Капулетъ, Лэди Капулетъ, Тибальтъ, Граждане и Служители.)
МОНТ. Кто снова раздулъ вражду эту? Ты, племянникъ, былъ при начал?
БЕНВ. Служители вашего врага и ваши, когда я подошелъ, дрались уже. Чтобъ разнять ихъ, я обнажилъ мечъ, въ ту же самую минуту подлетлъ и бшеный Тибальтъ, съ мечемъ также обнаженнымъ, вызывая меня, онъ кружилъ имъ надъ головой своей, разскалъ имъ неуязвимый воздухъ, который отвчалъ ему презрительнымъ свистомъ. Между тмъ какъ мы мнялись съ нимъ ударами, число сражающихся съ той и съ другой стороны все росло, пока не явился герцогъ и не разогналъ враждующихъ.
Л. МОН. Гд же Ромео? видлъ ты его нынче? Какъ я рада, что его не было въ этой схватк.
БЕНВ. За часъ передъ тмъ какъ лучезарное солнце выглянуло въ златое окно востока, душевное волненіе выгнало меня за городъ, и тамъ, подъ снью сикоморовъ, ростущихъ на западной сторон его, увидалъ я вашего сына гуляющимъ въ эту раннюю пору. Я пошолъ было къ нему, но онъ, завидвъ меня, скрылся въ чащ. Судя о его расположеніи духа по моему, въ которомъ, тяготясь уже и самимъ собой, чмъ боле тебя ищутъ, тмъ боле желаешь чтобъ не нашли — я послдовалъ, не преслдуя его настроенія, своему собственному, и съ радостью уклонился отъ того, кому такъ хотлось скрыться отъ меня.
МОНТ. Не одно уже утро видятъ какъ онъ увеличиваетъ тамъ холодную утреннюю росу слезами, подбавляетъ облака къ облакамъ глубокими вздохами, но только что все-оживляющее солнце начнетъ, на отдаленнйшемъ восток, отдергивать сумрачный пологъ ложа Авроры, мой грустный сынъ бжитъ отъ свта домой, запирается въ своей комнат, заставляетъ окна, изгоняетъ отрадное сіянье дня и окружаетъ себя искусственной ночью. Бдами, гибелью разршится это настроеніе — не удастся намъ добрымъ совтомъ уничтожить причину его.
БЕНВ. А причину вы, благородный дядя, знаете?
МОНТ. Не знаю, не могу и отъ него узнать.
БЕНВ. Да отъ него-то вы какъ нибудь добивались?
МОНТ. И самъ, и черезъ друзей, но онъ, самъ повренный своихъ страстей, такъ — не скажу вренъ себ — но такъ скрытенъ, замкнутъ въ самомъ себ, такъ далекъ отъ всякой готовности открыться, какъ почка, подточенная завистливымъ червемъ прежде, чмъ успла развернуть благоухавшіе лепестки для воздуха или посвятить красу свою солнцу. Знай мы причину его грусти — мы такъ же старались бы и уврачевать, какъ теперь стараемся узнать.
Ромео показывается въ отдаленіи.
БЕНВ. Вотъ, онъ идетъ сюда, оставьте насъ однихъ, не оттолкнетъ онъ меня съ разу — я узнаю что тяготитъ его.
МОНТ. Желалъ бы, чтобъ теб посчастливилось выслушать настоящую исповдь.— Идемъ, жена, идемъ. (Уходитъ съ ней.)
БЕНВ. Добраго утра, братъ.
РОМЕ. Неужели день такъ юнъ еще?
БЕНВ. Девять только что пробило.
РОМЕ. Ахъ, какъ безконечны часы горя!— Вдь это мой отецъ сейчасъ ушелъ отсюда?
БЕНВ. Онъ.— Какое жь горе удлиняетъ часы Ромео?
РОМЕ. Неимнье того, имнье чего сокращаетъ ихъ.
БЕНВ. Въ любви?
РОМЕ. Безъ —
БЕНВ. Безъ любви?
РОМЕ. Безъ ея благосклонности тамъ, гд любишь.
БЕНВ. Какая жалость, что любовь, на видъ такъ нжная, на дл такъ жестока, такъ сурова!
РОМЕ. Какая жалость, что любовь, съ глазами постоянно завязанными, и безъ глазъ находитъ пути къ тому, чего хочетъ!— Гд мы нынче обдаемъ?— О, Боже!— Что за драка была тутъ? Не разсказывай впрочемъ — я все слышалъ. Много можно сдлать здсь враждой, но любовью еще больше.— Чтожь, о враждующая любовь! о любящая ненависть! о нчто, созданное изъ ничего! о тягостное легкомысліе! важная суетность! безобразный хаосъ на видъ прелестныхъ формъ! свинцовый пухъ, свтлый дымъ, холодный огонь, больное здоровье! постоянно бодрствующій сонъ, все что не то, что есть!— Эту любовь чувствую и я, никакой въ этомъ любви не ощущающій. Чтожь ты не смешься?
БЕНВ. Готовъ скоре плакать.
РОМЕ. Добрая душа, о чемъ же?
БЕНВ. О томъ, что твоя добрая душа такъ удручена.
РОМЕ. Это вчная ошибка любви, Бенволіо. И собственныя мои скорби сильно гнетутъ грудь мою, а ты хочешь усилить гнетъ ихъ еще своею, любовь, которую ты сейчасъ высказалъ, прибавляетъ еще скорбь къ преизбытку моихъ собственныхъ. Любовь — чадъ, порождаемый дымомъ вздоховъ, вздутая {Въ прежнихъ изданіяхъ: Being ury’d… По Кольеру: Being puff’d…} — огонь, сверкающій въ глазахъ любящихъ, удрученная — море, питаемое ихъ слезами. Что же она еще? разумнйшее безуміе, противная желчь и конфектная сладость. Прощай, любезный братъ.
БЕНВ. Постой, я пойду съ тобой, оставишь такъ — ты оскорбишь меня.
РОМЕ. Полно! я потерялъ себя, я не здсь — передъ тобой не Ромео, онъ гд-нибудь въ другомъ мст.
БЕНВ. Скажи, не шутя, въ кого влюбленъ ты?
РОМЕ. Стеная стало-быть?
БЕНВ. И не стеная, а безъ шутокъ — въ кого?
РОМЕ. Потребуй отъ больнаго, чтобъ, не шутя, онъ сдлалъ завщанье — не легка будетъ эта рчь для того, кому и безъ того такъ тяжело. Не шутя, любезный братъ, влюбленъ я въ женщину.
БЕНВ. Стало я почти попалъ въ цль, предположивъ что ты влюбленъ?
РОМЕ. Ты отличный стрлокъ!— И какъ прекрасна та, которую люблю.
БЕНВ. Чмъ прекрасне цль, тмъ трудне промахнуться.
РОМЕ. Но тутъ ты промахнулся, стрлой Купидона не попадешь въ нее. У ней умъ Діаны, облеченная въ крпчайшую броню цломудрія, она не боится слабаго, дтскаго лука любви. Не допускаетъ осады любовными увреніями, не терпитъ нападеній страстными взглядами, не подставляетъ подола даже и святыхъ соблазняющему золоту. Она такъ богата красотой, бдна только тмъ, что когда умретъ — вмст съ красотой умретъ и ея богатство.
БЕНВ. Такъ она дала обтъ вчнаго цломудрія?
РОМЕ. Дала, и храненье его — страшнйшій разоръ, потому что красота, заморенная ея суровостью, лишитъ красоту всякаго потомства. Она слишкомъ прекрасна, слишкомъ умна, слишкомъ умно прекрасна, чтобъ не добиться вчнаго блаженства тмъ, что приводитъ меня въ отчаяніе, она поклялась никогда не любить, и отъ этого обта я живой мертвецъ, живущій для того, чтобъ повдать это.
БЕНВ. Послушайся жь меня: забудь думать о ней.
РОМЕ. О, научижь какъ мн совсмъ не думать.
БЕНВ. Дай полную волю глазамъ. Обрати ихъ на другихъ красавицъ.
РОМЕ. Да это еще боле заставитъ меня думать о ея совершенствахъ. Счастливыя маски, лобызающія чело прекрасныхъ {Дамы въ то время выходили изъ дому обыкновенно въ маск.}, самой чернотой своей заставляютъ предполагать что кроютъ подъ собой красоту. Ослпшій никогда не забудетъ безцннаго сокровища — утраченнаго зрнія. Покажи мн женщину, превосходящую красотой всхъ другихъ, и ея красота будетъ только напоминовеніемъ о превосходящей и эту превосходящую всхъ. Прощай, не научить теб меня забвенію.
БЕНВ. Я заплачу теб за этотъ урокъ, или умру должникомъ.
Входитъ Капулетъ, Парисъ и Служитель.
КАПУ. И Монтегю связанъ такъ же, какъ я, и подъ опасеніемъ той же кары, а въ такихъ преклонныхъ лтахъ, какъ наши, но трудно, кажется, жить въ мир.
ПАРИ. Вы оба пользуетесь большимъ уваженіемъ, и право, жаль, что враждовали такъ долго. Что же однакожь скажете вы на мое предложеніе, синьоръ?
КАПУ. Тоже, что и прежде. Дочь моя новичекъ еще въ этомъ мір, не видала еще и четырнадцати годичныхъ перемнъ, дайте поблекнуть крас хоть еще двухъ роскошныхъ лтъ, чтобъ мы могли предположить, что она созрла для брака.
ПАРИ. И моложе ея длались счастливыми матерями.
КАПУ. Раннія эти матери рано и увядаютъ. Земля поглотила вс мои надежды, за исключеніемъ ея, такъ много общающей наслдницы моихъ земель. Но ты, любезный Парисъ, ты все-таки ухаживай за ней, старайся пріобрсти ея сердце — моя воля только часть ея согласія, понравишься — ея свободный выборъ дастъ теб и мое. Нынче вечеромъ у меня обычное празднество, на которое пригласилъ много любезныхъ мн гостей, и ты, любезнйшій изъ всхъ, увеличишь число ихъ. Въ эту ночь ты увидишь въ моемъ бдномъ дом не мало попирающихъ землю звздъ, отъ которыхъ и сумрачное небо длается свтлымъ. Восторгъ, какой ощущаетъ полная жизни юность, когда разряженный апрль спшитъ по стопамъ хромающей зимы,— такой именно восторгъ ощутишь и ты въ эту ночь въ моемъ дом посреди юныхъ женственныхъ распуколекъ, послушай, посмотри всхъ, и избери достойнйшую. Одной изъ нихъ, не по совершенствамъ, а по счету, будетъ и моя дочь. Идемъ со мной.— (Служителю, подавая ему бумагу) А ты, обгай всю прекрасную Верону отыщи всхъ, имена которыхъ тутъ написаны, и скажи имъ, что мой домъ и мой привтъ ждутъ ихъ. (Уходитъ съ Парисомъ.)
СЛУЖ. Отыщи всхъ, имена которыхъ тутъ написаны. Да вдь писано что башмачникъ долженъ знать свои ножницы, портной свою колодку, рыбакъ свои кисти, живописецъ свои сти, а меня вотъ посылаютъ отыскивать тхъ, чьи имена тутъ написаніи, тогда какъ я никогда не доберусь какія имена написалъ тутъ писавшій. Обращусь къ ученымъ,— да вотъ кстати.
Входятъ Бенволіо и Ромео.
БЕНВ. Полно! огонь подавляется пыломъ другаго, страданіе уменьшается другимъ страданіемъ, закружился — кружись въ другую сторону, горе врачуется горемъ, подвергни взоръ свой какой нибудь новой зараз, и жгучій ядъ старой замретъ.
РОМЕ. Твой подорожникъ отличное для этого средство {Подорожникъ употреблялся, какъ врачебное средство, противъ ушибовъ и тому подобнаго.}.
БЕНВ. Для чего же — для этого?
РОМЕ. Для твоей сломанной ноги.
БЕНВ. Съума ты сошолъ?
РОМЕ. Не сошолъ, а связанъ крпче всякаго сумасшедшаго, заключенъ въ тюрьму, лишенъ пищи, бичуемъ, мучимъ, и — добраго вечера, любезный.
СЛУЖ. Того жь и вамъ.— Скажите, синьоръ, можете вы читать?
РОМЕ. Мою собственную судьбу въ моемъ несчастіи могу.
СЛУЖ. Ну, этому вы, можетъ быть, научились и безъ книгъ, нтъ, вы скажите мн можете прочесть все что бы ни увидали?
РОМЕ. Если знаю буквы и языкъ.
СЛУЖ. Вотъ это честно сказано. Желаю вамъ всякаго счастія. (Хочетъ уйдти.)
РОМЕ. Постой, прочту. (Читаетъ) ‘Синьоръ Мартино съ супругой и дочерьми, графъ Ансельмъ съ его прекрасными сестрами, синьора вдова Витрувіо, синьоръ Плаценціо съ его милыми племянницами, Меркуціо и его братъ Валентинъ, мой дядя Капулетъ съ женой и дочерьми, моя прекрасная племянница Розалина, Ливія, синьоръ Валенціо и его двоюродный братъ Тибальтъ, Люціо и рзвая Елена’.— Прекраснйшее общество, куда же это оно приглашается?
СЛУЖ. На верхъ.
РОМЕ. Куда?
СЛУЖ. Къ намъ въ домъ, на ужинъ.
РОМЕ. Въ чей же домъ?
СЛУЖ. Моего господина.
РОМЕ. Такъ, о немъ-то прежде всего и слдовало мн спросить тебя.
СЛУЖ. Скажу и безъ опросовъ. Мой господинъ — богатый, знатный Капулетъ, и если вы не изъ рода Монтегю — милости просимъ выкушать стопку вина. Желаю вамъ всякаго счастія. (Уходитъ.)
БЕНВ. На этомъ старинномъ празднеств Капулетовъ ужинаетъ, со всми дивными красавицами Вероны, и прекрасная Розалина, предметъ твоей любви. Пойдемъ туда, сравни ее безпристрастнымъ взоромъ съ тми, которыхъ укажу, и ты убдится, что твой лебедь — ворона.
РОМЕ. Поддержитъ такую ложь святая вра глазъ моихъ — да обратятся слезы въ огни, и свтлые эти отступники, такъ часто, не утопая, утопавшіе въ нихъ, да сожгутся ими, какъ лжецы. Есть женщина прекрасне моей возлюбленной! никогда, съ самого начала свта, не видало еще всевидящее солнце ей подобной.
БЕНВ. Полно! ты видлъ ее прекрасной, никого подл нея не видвъ, взвшивая ее съ ней же самой и въ томъ и въ другомъ глаз, взвсь въ этихъ кристальныхъ чашахъ любовь свою съ какой-нибудь другой двой, на которую укажу теб на этомъ празднеств, и та, которая кажется теперь превосходящей всхъ, покажется едва-едва сносной.
РОМЕ. Пойду, но не для того, чтобъ это показалось, а для того, чтобъ насладиться торжествомъ ея. (Уходитъ.)
Входятъ Лэди Капулетъ и Кормилица.
Л. КАП. Гд же дочь, кормилица? позови ее ко мн.
КОРМ. Звала, клянусь моей двственностью — двнадцати-лтней.— Овечка! стрекозка!— Ахъ, Боже ты мой!— куда же это она запропастилась?— Джульетта!
ДЖУЛ. Что такое? кто зоветъ меня?
КОРМ. Твоя мать.
ДЖУЛ. Я здсь, матушка, что теб угодно?
Л. КАП. А вотъ что.— Кормилица, оставь насъ на минутку, намъ надо поговорить наедин.— Или, нтъ, останься, я одумалась — ты не будешь лишней въ нашемъ разговор. Ты знаешь, дочь моя въ прекраснйшемъ возраст.
КОРМ. Сколько ей лтъ могу сказать вамъ часъ въ часъ.
Л. КАП. Ей нтъ еще четырнадцати.
КОРМ. Закладую четырнадцать изъ моихъ зубовъ — а у меня, какъ ни прискорбно, а надо признаться, ихъ только четыре,— ей нтъ еще четырнадцати. Сколько остается до перваго августа?
Л. КАП. Слишкомъ четырнадцать дней.
КОРМ. Слишкомъ или ровно — все это равно, въ ночь на первое августа ей будетъ ровно четырнадцать. Сусанна и она — успокой Господь вс христіанскія души — были бы однихъ лтъ.— Но Сусанну Господь взялъ къ себ, слишкомъ была она хороша для меня. Да, въ ночь на первое августа, какъ я сказала, ей будетъ четырнадцать, непремнно будетъ, я отлично все помню. Землетрясенію вдь одиннадцать уже лтъ, а она отнята отъ груди — никогда не забуду я этого,— изъ всхъ дней года именно въ этотъ самый, намазала это я соски полынью, да и сижу съ ней на солнышк у стны голубятни. Синьоръ и вы были тогда въ Манту.— Славная у меня память,— вотъ, какъ я сказала, отвдала глупышка полыни, увидала что горько, и надулась, и отвернулась отъ груди. А тутъ и закачалась голубятня, я, разумется, давай Богъ ноги. А этому одиннадцать ужь лтъ, а она становилась ужь на ножки, что я — бгала ужь туда и сюда, потому что за день передъ тмъ разшибла даже себ головку. Мой еще мужъ — успокой Господь его душу! шутникъ онъ былъ у меня,— и поднялъ ее. ‘Вотъ’, сказалъ онъ, ‘вздумала падать на личико, поумнешь — будешь падать только на спинку, такъ вдь, Джуля?’ и чтожь? клянусь Богомъ, глупышка тотчасъ же перестала кричать и сказала: ‘такъ’. Вотъ и шутка вдь, а сбывается. Живи я тысячу лтъ — никогда не забуду этого: ‘такъ вдь, Джуля?’ спросилъ онъ, а глупышка и перестала плакать и сказала — ‘такъ’.
Л. КАП. Довольно объ этомъ. Прошу, кончи.
КОРМ. Слушаю, синьора. И все-таки не могу удержаться отъ смха какъ вспомню, что она тотчасъ же перестала кричать и сказала — ‘такъ’.— А вдь шишка-то у нея вскочила на лбу, право, не меньше куринаго яйца, больно убилась, и сильно кричала. ‘Вотъ’, сказалъ мой мужъ, ‘вздумала падать на личико, подростешь — будешь падать только на спинку, такъ вдь, Джуля?’ а она и угомонилась, и сказала — ‘такъ’.
Л. КАП. Ну и ты, прошу, угомонись.
КОРМ. Успокойтесь, кончила. Пошли теб Богъ всякаго счастія, ты была прекраснйшая изъ всхъ вскормленныхъ мною малютокъ. Вотъ, еслибъ привелось мн попировать на твоей свадьб — исполнились бы вс мои желанія.
Л. КАП. Именно объ этомъ-то и хочу я поговорить съ ней. Скажи, Джульетта, что ты думаешь о замужств?
ДЖУЛ. Это такая честь, какой мн и во сн не грезилось.
КОРМ. Именно честь! не будь я твоей единственной кормилицей — я сказала бы, что, вмст съ молокомъ, ты всосала и мудрость.
Л. КАП. Прекрасно, подумай же о немъ теперь, сколько у насъ въ Верон гораздо юнйшихъ тебя ужь матери. Я сама была твоей матерью, не имя еще лтъ твоего двства. Коротко — доблестный Парисъ ищетъ твоей руки.
КОРМ. Это человкъ, мое сокровище! человкъ, какого и въ цломъ мір точно изъ воску вылитъ.
Л. КАП. Другаго подобнаго цвтка не иметъ лто Вероны.
КОРМ. Цвтокъ, настоящій цвтокъ.
Л. КАП. Что же скажешь ты на это? можешь полюбить его? Нынче ночью ты увидишь его на нашемъ праздник. Прочти всю книгу лица юнаго Париса, замть прелесть, начертанную въ ней рукой красоты. Разбери каждую отдльную черту, и посмотри какъ вс он согласуются, а тому, что окажется въ этой прекрасной книг темнымъ, поищи объясненія на поляхъ его глазъ {Въ старыхъ книгахъ объясненія печатались на поляхъ.}. Этой драгоцнной книг любви, этому несвязанному еще любовнику, для полнаго совершенства, недостаетъ только переплета. Рыба живетъ въ глубин водъ, и вншняя красота еще драгоцнне, когда прикрываетъ внутреннюю. Книга, золотыя застежки которой замыкаютъ золотое содержаніе, пріобртаетъ особенное уваженіе. И ты, соединившись съ нимъ, пріобртешь все, чмъ онъ обладаетъ, безъ всякой для себя убыли.
КОРМ. Безъ убыли? скорй съ прибылью бываютъ жены отъ мужей.
Л. КАП. Скажи прямо, можешь ты любить Париса?
ДЖУЛ. Посмотрю, можетъ ли смотрнье возбудить любовь, но не дамъ глазамъ воли, большей вашего желанья.
СЛУЖ. Синьора, гости собрались, ужинъ поданъ, васъ зовутъ, барышню спрашиваютъ, кормилицу клянутъ въ буфет, и все въ переполох. Я бгу прислуживать, прошу, пожалуйте скоре.
Л. КАП. Сейчасъ придемъ.— Джульетта, графъ ждетъ.
КОРМ. Ступай, дитя мое, поищи къ счастливымъ днямъ и ночей счастливыхъ.
Входятъ Ромео, Меркуціо и Бенволіо, съ пятью или шестью другими замаскированными и факелоносцами, предшествуемые барабанщикомъ.
РОМЕ. Скажемъ эту рчь въ извиненье, или войдемъ просто, безъ рчи?
БЕНВ. Болтовня эта вышла ужь изъ моды. Войдемъ безъ Купидона съ повязкой на глазахъ, съ размалеваннымъ татарскимъ лукомъ изъ дранокъ, отпугивающаго дамъ подобно чучел, и безъ пролога, произносимаго съ запинкой, по суфлеру {Тимонъ Аинскій. Дйствіе 1. Сцена 2.}. Пусть судятъ о насъ какъ хотятъ — мы протанцуемъ и уйдемъ {Тутъ непереводимая игра значеніями слова measure — англійскій танецъ временъ Шекспира, и мрить, отмривать.}.
РОМЕ. Дайте же мн Факелъ, мн не до танцевъ. Самъ мрачный — буду свтоносцемъ {На пирахъ, маскерадахъ и другихъ празднествахъ залы освщались по преимуществу факелами, которые держали не только служители, но и маски, а за дворцахъ — придворные.}.
МЕРК. Нтъ, любезный Ромео, ты непремнно протанцуешь.
РОМЕ. Ни за что. У васъ танцовальные башмаки съ тонкой подошвой, у меня душа {Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ sole — подошва и soul — душа.} — свинецъ, гнетущій къ земл такъ сильно, что едва двигаюсь.
МЕРК. Ты влюбленъ, займи у Купидона крылья, и порхай.
РОМЕ. Я слишкомъ сильно пораненъ его стрлой, чтобъ могъ порхать на его легкихъ крылушкахъ, такъ подавленъ, что не могу перевысить чернаго горя {Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ soar — парить и sore — жестоко, сильно, и значеніями слова bound — прыгать, прыжокъ и связанъ.}. Готовъ пасть подъ тяжкимъ бременемъ любви.
БЕНВ. Падешь — обременишь саму любовь, слишкомъ тягостное бремя для такого нжнаго предмета.
РОМЕ. Да разв любовь нжна? она сурова, жестока, мучительна, колетъ какъ трнъ.
МЕРК. А сурова съ тобой любовь — будь и ты суровъ съ ней, колется — коли ее и ты, и ты превозможешь ее.— Давайте футляръ для моего лица. (Надвая маску) Маску на маску!— не бда теперь, если какой нибудь любопытный глазъ и подмтитъ безобразіе — краснть за меня этой прикрышк.
БЕНВ. Идемъ, постучимся и войдемъ, а войдемъ — тотчасъ же за работу ногами.
РОМЕ. Дайте жь мн факелъ, пусть беззаботные повсы щекочутъ пятами безчувственный ситовникъ {Ситникъ, ситовникъ — растеніе, которымъ, когда не были еще извстны ковры, посыпались полы.} — я придержусь поговорки стариковъ: буду факельщикомъ и зрителемъ, никогда еще игра не бывала такъ хороша, а я ужь поконченъ.
МЕРК. Полно! сра мышь, говоритъ констэбль, а обратился въ клячу {Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ done — готовъ, поконченъ, и dun — темный, срый, кляча, оселъ, съ намекомъ на допольно темную поговорку: dun’s the mouse, и на старую деревенскую игру: Dun is in the mire.} — мы вытащимъ тебя, извини за выраженье, изъ грязи любви, въ которую ты погрязъ по уши.— Идемъ, мы жжемъ здсь свтъ дневной.
РОМЕ. Нисколько.
МЕРК. Я разумю, медля, мы напрасно жжемъ здсь факелы, какъ лампы днемъ. Возьми въ разсчетъ доброе наше намреніе, потому что въ немъ въ пять разъ боле ума, чмъ въ пяти умахъ нашихъ.
РОМЕ. Въ томъ, что мы идемъ на этотъ пиръ нтъ ничего дурнаго, а идти — все-таки безумство.
МЕРК. Почему же, осмлюся спросить?
РОМЕ. Я видлъ сонъ.
МЕРК. Видлъ и я.
РОМЕ. Чтожь видлъ ты?
МЕРК. Что сновидцы часто лгутъ.
РОМЕ. Отрицая истинность того, что видятъ {Тутъ непереводимая игра значеніями слова lie — лгать и лежать.}.
МЕРК. О, вижу, тебя извстила сама царица Мабъ. Повитуха фей, величиной не боле агата на указательномъ пальц альдермэна, везомая парой малйшихъ атомовъ, разгуливаетъ она по носамъ спящихъ, спицы колесъ ея колесницы — длинныя ножки пауковъ, верхъ — крылья кобылки, сбруя — тончайшая паутина, уздечки — влажные лучи луннаго сіянья, кнутикъ — косточка сверчка съ тончайшимъ волоконцемъ, возница — крошечный сренькой комаръ, вдвое меньшій маленькаго, кругленькаго червячка, выковыриваемаго изъ лниваго пальца коровницы {Въ прежнихъ изданіяхъ: Prick’d from the lazy finger of а maid… По Колльеру: Pick’d from the lazy finger of а milk-maid.}, кузовъ — пустой орхъ, обдланный хитрой блкой или старымъ червемъ, исконными каретниками фей. Въ такомъ-то экипаж разъзжаетъ она каждую ночь, продетъ по мозгу любовниковъ — и имъ снится любовь, по колнамъ придворнаго — и ему снится присданье { Прежде и мущины, вмсто поклона, присдали, какъ дамы.}, по пальцамъ законника — и ему снятся взятки, по устамъ дамъ — и имъ снятся поцлуи, этихъ злая Мабъ часто наказываетъ угрями за то, что портятъ дыханіе сластями. Прокатывается иногда и по носу стряпчаго {Въ прежнихъ изданіяхъ: o’er и courtier`s nose. По Колльеру: о’er а counselor’s nose…} — и снятся ему иски, щекочетъ хвостикомъ десятинной свиньи въ носу приходскаго пастора — и снятся ему другіе доходы, прозжаетъ по вы солдата — и видятся ему рзня, приступы, засады, испанскіе клинки, огромные заздравные кубки, и вдругъ слышится ему барабанъ, и онъ, вскочивъ въ испуг, творитъ одну или дв молитвы, и снова засыпаетъ. Эта же самая Мабъ заплетаетъ ночью гривы лошадямъ и сваливаетъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: And bakes… По Колльеру: And mokes…} грязные волосы въ колтунъ, который, развившись, грозитъ бдами. Эта вдьма давитъ двъ, когда он спятъ на спин, и первая учитъ ихъ носить тяжести, готовитъ быть настоящими женщинами. Эта —
РОМЕ. Полно, полно, Меркуціо! кончи! Ты толкуешь о ничемъ.
МЕРК. Ты правъ, я толкую о снахъ, а они дти праздной головы, порождаемыя пустой фантазіей, легкой, какъ воздухъ, непостояннйшей самого втра, который то ластится къ ледяной груди свера, то вдругъ, разсвирпвъ, мчится отъ нея къ увлаженному росой югу {Въ прежнихъ изданіяхъ: Turning his face to the dew-dropping somli. По Колльеру: Turning his tide to the dew-dropping south…}.
БЕНВ. Этотъ втеръ, о которомъ ты говоришь, уноситъ насъ отъ самихъ себя, ужинъ врно ужь конченъ, и мы придемъ слишкомъ поздно.
РОМЕ. Слишкомъ, боюсь, рано, предчувствую, что-то не доброе, сокрытое еще въ звздахъ, начнетъ съ празднества этой ночи страшное свое свершеніе и покончитъ тягостную жизнь, замкнутую въ этой груди, какой нибудь преждевременной, насильственной смертью. Но тотъ, кому поручено правленіе рулемъ моей ладьи, пусть направляетъ и мой парусъ — Идемъ, веселые товарищи.
БЕНВ. Греми, барабанщикъ! (Уходятъ.)
Музыканты стоятъ. Входятъ Служители.
1 сл. Гд же Сковорода? чтожь не помогаетъ убирать? Очищаетъ, лижетъ чай тарелки?
2 сл. Отдали вс хорошія манеры въ руки двухъ или трехъ человкъ, да и въ неумытыя еще руки — ну, оно и скверно.
1 сл. Прочь стулья, отодвиньте буфетъ, смотрите за серебромъ.— А ты, любезный, припрячь для меня кусокъ пирожнаго, да скажи, пожалуйста, привратнику, чтобъ пропустилъ Сусанну Жерновъ и Нелль.— Антони! Сковорода!
2 сл. Здсь, готовы.
1 сл. Васъ спрашиваютъ, васъ зовутъ, васъ кличутъ, васъ ищутъ въ большой зал.
2 сл. Да нельзя же намъ быть и тамъ и здсь.— Живй, ребята! поворачивайтесь! кто переживетъ, тотъ все и возьметъ. (Удаляются въ глубину сцены.)
Входитъ Капулетъ и другіе съ Гостями и Масками.
КАПУ. Милости просимъ, господа! дамы, у которыхъ ножки свободны отъ мозолей, желали бы попрыгать съ вами.— Ну, мои прекрасныя, кто же изъ васъ откажется теперь отъ танцевъ? заупрямится которая — поклянусь, страдаетъ мозолями. Попались!— (Ромео и другимъ) Привтъ вамъ, господа! было время и я надвалъ маску и нашептывалъ лестныя рчи прекраснымъ, прошло, прошло, прошло это время. Привтъ вамъ, господа!— Играйте, музыканты. Раздвиньтесь, дайте мсто! за дло, мои милыя. (Музыки играешь, танцуютъ.) Эй, вы! поболе сюда огня, столы прочь и потушить каминъ — и безъ того здсь жарко.— Ну что, старина, не дурна вдь нежданная эта потха? Да присядь, присядь же, добрый Капулетъ, намъ съ тобой не танцевать ужь. А сколько тому, какъ мы въ послдній разъ надвали маски?
2 КАП. Да тридцать будетъ.
КАПУ. Что ты? меньше, меньше, вдь это было на свадьб Люченціо, приходи Духовъ день какъ хочетъ рано — все-таки никакъ не будетъ больше какихъ-нибудь двадцати пяти лтъ.
2 КАП. Больше, больше, и его сыну больше, его сыну ужь тридцать.
КАПУ. Разсказывай, два года тому назадъ сынъ его былъ еще въ опек.
РОМЕ. (Одному изъ служителей, указывая на Джульетту). Кто эта дама, украшающая руку вонъ того кавалера?
СЛУЖ. Не знаю, синьоръ.
РОМЕ. О, она учитъ факелы горть свтле. Она сверкаетъ на ланитахъ ночи, какъ дивный бриліантъ въ ух Эіопки, красота слишкомъ цнная для обладанья, слишкомъ дорогая для земли! Какъ снжно-блая голубка посреди воронъ, красуется она посреди своихъ подругъ. Кончитъ танецъ — замчу гд станетъ, и коснувшись ея, осчастливлю грубую свою руку. Любило ль мое сердце донын? отрекись отъ этого зрніе! не видалъ я истинной красоты до этой ночи.
ТИБА. По голосу, это непремнно Монтегю.— (Пажу) Принеси мой мечъ. (Пажъ уходитъ.) И этотъ наглецъ, прикрывшись глупой харей, осмлился пробраться сюда, чтобъ насмяться надъ нашимъ празднествомъ. Клянусь честью нашего рода, не сочту грхомъ отправить его за это къ праотцамъ.
КАПУ. Что тамъ, племянникъ? изъ чего кипятишься ты такъ?
ТИБА. Дядя, это Монтегю, нашъ врагъ, негодяй, на зло намъ пришедшій сюда, чтобъ наругаться надъ торжествомъ этой ночи.
КАПУ. Это, кажется, юный Ромео?
ТИБА. Онъ, подлый Ромео.
КАПУ. Успокойся, любезный, оставь его, онъ ведетъ себя какъ слдуетъ истинному дворянину и, говоря правду, Верона гордится его благовоспитанностью, его добродтелями. Ни за вс ея сокровища не допущу я, чтобъ его оскорбили въ моемъ дом, успокойся, не обращай на него вниманія. Я хочу этого, если ты хоть сколько-нибудь чтишь мою волю — будь вжливъ, оставь это хмуренье, такъ неприличное на празднеств.
ТИБА. Вполн приличное, когда въ числ гостей такой гнуснякъ. Я не потерплю его.
КАПУ. Потерпишь, глупый мальчуганъ! потерпишь, говорю я!— полно, полно. Кто же, я или ты здсь хозяинъ? Ты не потерпишь!— Боже милосердый — онъ возмутитъ моихъ гостей, подниметъ тревогу, будетъ распоряжаться здсь.
ТИБА. Но вдь это позоръ, дядя.
КАПУ. Полно, полно, ты заносчивый мальчишка. Поставишь на своемъ — смотри, чтобъ посл не каяться,— знаю я кое-что. Онъ пойдетъ наперекоръ мн! нтъ, пора ужь — Отлично сказано, друзья!— ты дурень, угомонись, или — Боле огня, боле огня сюда!— Стыдись! я угомоню тебя.— Веселй, друзья!
ТИБА. Сшибка вынужденнаго терпнья съ упорной яростью бросаетъ въ дрожь весь составъ мой. Уйду, но это вторженье, такъ теперь сладостное, обратится въ горькую желчь. (Уходитъ.)
РОМЕ. (Джульетт). Оскверню недостойнйшей рукой эту святыню — пріятнйшій изъ грховъ — мои губы, эти два краснющіе пиллигрима, готовы смягчить это грубое прикосновеніе нжнымъ поцлуемъ.
ДЖУЛ. Добрый пиллигримъ, ты напрасно нападаешь такъ на твою руку: она выразила этимъ только полную приличія набожность, потому что и у святыхъ есть руки, къ которымъ руки пиллигримовъ прикасаются, и это прикосновеніе — святой поцлуй богомольца
РОМЕ. Но вдь и у святыхъ и у богомольцевъ есть для этого губы.
ДЖУЛ. Есть, пиллигримъ, есть и губы, но только для молитвъ.
РОМЕ. Такъ позволь же, прекрасная святая, и губамъ тоже, что позволила рукамъ, он молятъ — исполни молитву ихъ, чтобъ вра не обратилась въ отчаяніе.
ДЖУЛ. Святые недвижны и тогда какъ исполняютъ молитву.
РОМЕ. Будь же недвижна, пока, исполненіемъ молитвы, мой грхъ не снимется съ моихъ губъ твоими. (Цлуете ее.)
ДЖУЛ. И вотъ, грхъ, снятый моими губами, на нихъ теперь.
РОМЕ. Грхъ губъ моихъ? О, сладостный укоръ! (Цлуя ее опять.) Возврати же мн мой грхъ назадъ.
ДЖУЛ. Вы цлуете какъ по книг.
КОРМ. Синьора, ваша матушка хочетъ что-то сказать вамъ. 