Вс четверо моихъ сыновей настолько честные ребята, что никогда не подумаютъ раздлить нашу односложную, унаслдованную отъ предковъ-плебеевъ фамилію на два слога.
Такъ какъ эти записки пятидесятилтняго старика пишутся не для однихъ моихъ сыновей или дочерей, а для всего ихъ будущаго поколнія, то я считаю нелишнимъ засвидтельствовать, что имя мн Дюмонъ (въ одно слово) и что оно не происходитъ отъ названія какой-нибудь горы, знаменитой въ исторіи. Поэтому, дти, если бы какой-нибудь составитель родословныхъ, польстившись на ваши деньги, вздумалъ бы вамъ или кому-нибудь указать на наше низкое происхожденіе, гоните его вонъ, скажите ему: мы сами знаемъ, не хуже кого бы то ни было, кто мы. Мы потомки Пьера Дюмона, сына плотника Дюмона, прозваннаго ‘добрымъ самаряниномъ’, внука земледльца и честнаго патріота Дюмона, прозваннаго ‘за отечество’.
Надо васъ познакомить съ этими двумя личностями. Воспоминаніе о нихъ для меня дороже и важне всего. Мой ддъ по отцу былъ однимъ изъ тхъ бдняковъ, живущихъ насущною работой, которые ухитряются прожить чуть не сто лтъ, не испытывая особенной нужды, да, къ тому же, съ большою семьей.
Если бы продать его помстье, то получилась бы сумма около двнадцати тысячъ франковъ, домъ дда былъ запущенный, но мн очень нравился. Его стны такъ красиво обвивалъ зеленый плющъ, а въ трещинахъ было такое множество воробьиныхъ гнздъ. Съ боку — маленькій садикъ, весьма удобный потому, что петрушка и другіе овощи на грядахъ расли всего въ четырехъ шагахъ отъ кухни, былъ также еще нижній садъ по сосдству съ мельницей, но всю его зелень постоянно уничтожали улитки, а плодовый садъ весь былъ засаженъ старыми деревьями, подъ ихъ снь отецъ и дядя поочереди пригоняли единственную корову. Вдоль стны тянулась гряда картофеля, а за стною спали вчнымъ сномъ могилы мои отецъ и мать.
Въ виноградник, доставлявшемъ нсколько бочекъ кисловатаго вина, расли на открытомъ воздух персики, нжные, бархатистые, одно воспоминаніе о нихъ и теперь заставляетъ меня облизываться.
Наконецъ, коноплянникъ, гд я никогда не видалъ ни одного стебля конопли… Но за то тамъ можно было залюбоваться громадною вишней, которая приводила меня въ окончательный восторгъ, плоды ея уничтожались на мст, прежде чмъ они созрвали. О, эти вишни 1838 года! Никогда не придется мн сть подобныхъ вишенъ, ибо счастливая пора дтства не повторяется…
Чтобъ объяснить, какимъ образомъ 120 акровъ земли, разбросанные клочками, могли прокормить пять здоровыхъ мальчиковъ и одну двочку, надо упомянуть о непрерывной дятельности ддушки и бабушки,— дятельности, свойственной всмъ земледльцамъ нашего округа. Съ тхъ поръ какъ я начинаю себя помнить, бабушка съ ддушкой вставали съ восходомъ солнца, умывались холодною водой изъ колодца, затмъ принимались каждый за свое дло. Хотя время имъ показывалъ только лишь звонъ деревенскаго колокола, тмъ не мене, они вс, ровно въ полдень, собирались за блюдомъ овощей съ саломъ, приправленныхъ еще какими-нибудь изысканными кушаньями врод черной рдьки или салата изъ огурцовъ. Съ тхъ поръ какъ тетка Розалія вышла замужъ за кузнеца деревни Грасе, бабушка стряпала сама. Никогда нога слуги или служанки не переступала порога нашего дома,— вс оказывали другъ другу взаимныя услуги.
Но случались и тяжелыя минуты, когда маленькіе еще ни на что не были годны, и только лишь безпрестанно открывали свои ненасытные рты, это было какъ разъ посл войнъ имперіи, когда цны на хлбъ возвысились до того, что одна булка стоила пять франковъ. Положимъ, на насъ это не оказывало особаго вліянія. Съ тхъ поръ какъ дти на сторон зарабатываютъ себ хлбъ, старики Дюмонъ часто покушаются сказать,что у нихъ слишкомъ много всего для двоихъ. Силы ихъ замтно не уменьшились и они такъ же мало нуждаются, какъ и тогда, когда на ихъ рукахъ былъ цлый полкъ ребятишекъ. Корова стала давать гораздо больше молока и сыра, чмъ нужно было для ихъ потребности.
Два раза въ недлю бабушка отправляется съ различными продуктами на продажу въ Курси,— такимъ образомъ оплачиваются счета мучной и бакалейной лавки. Мясо они покупаютъ только въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ у жида-разнощика, который частями продавалъ или очень старую говядину, или молодую телятину. О портномъ и шве и рчи никакой не могло быть, такъ какъ одежда ддушки неразрушима, а бабушка одвалась сама съ ногъ до головы по старинной мод жительницъ Турени. Она пряла, шила, вязала, стирала и гладила съ ловкостью феи. Надо думать, что старикъ былъ не мене способенъ: требовалось ли сколотить лстницу, починить бочку или кадку, приладить стекло, онъ все длалъ самъ. Ни докторъ, ни аптекарь не колебали никогда устойчивости ихъ бюджета, ни ддъ, ни бабка до преклонныхъ лтъ не знали, что значитъ быть больнымъ. Имъ легко жилось безъ денегъ, какъ большинству въ нашихъ селеніяхъ.
Все лишнее отправлялось къ моимъ дядямъ и отцу: фрукты, творогъ, медъ, а бабушка не отпускала ни одного нищаго, не подавъ ему куска хлба. Мн бы хотлось оставить вамъ боле живой портретъ ихъ, чмъ тотъ плохой, на половину стертый дагеротипъ, гд они изображены сидящими рядомъ на скамь у своего дома. Солнечный свтъ, неудобно выбранная поза, неопытность ярмарочнаго художника,— все вмст ужасно изуродовало ихъ.
Насколько я помню ддушку, это былъ видный старикъ, немного сгорбленный, но крпкій и сильный, съ блокурыми безъ всякой сдины кудрями, падавшими на его шею и обрамлявшими его гордое лицо съ голубыми глазами и рядомъ блыхъ, крпкихъ зубовъ. Его выбритое лицо, которое у брюнетовъ длается отъ загара смуглымъ, получило мдно-красный оттнокъ, подобно флорентинской бронз. Круглый годъ ддушка ходилъ съ отложнымъ открытымъ воротникомъ безъ галстуха, съ обнаженною жилистою шеей.
Грецъ видалъ много подобныхъ типовъ, онъ нсколько разъ рисовалъ ихъ, хотя и сильно смягчая. Бабушка моя, говорятъ, была самая красивая двушка въ деревн. Она иногда любовалась старою раскрашенною картинкой, купленной ддушкой у разно щика ‘за сходство’, картинка эта называлась ‘маленькая плутовка’. Увы, маленькая плутовка превратилась въ толстую бабушку, ямочки на щекахъ потонули въ морщинахъ, но глаза остались все такими же оживленными, щеки свжими, голосъ сохранилъ свою прежнюю звучность. Я любилъ бабушку, уже состарившуюся отъ долгихъ лтъ тяжелой работы и материнскихъ заботъ, и не согласился бы перемнить на какую-нибудь другую. Старикъ Дюмонъ, очевидно, былъ того же мннія: онъ любилъ ее дъ самой ея смерти, хотя спорилъ съ ней ежедневно.
Если, какъ увряютъ насъ, любовь уживается въ сердцахъ людей совершенно различныхъ характеровъ, то она могла найти себ мсто и въ этомъ маленькомъ мірк. Оба старика такъ же мало имли общаго въ нравственномъ отношеніи, какъ и въ физическомъ. Одинъ былъ смлый, предпріимчивый, отважный до безумія, другая — послушная, осторожная, дйствующая боле по привычк. Старикъ въ свое время надлалъ много сумасбродствъ, а добрая старушка шла потихоньку по торной дорожк. Въ немъ проявлялась великодушная отвага донъ-Кихота, а у нея преобладалъ практическій смыслъ и насмшливый складъ ума Санчо-Пансо.
Если бы ддъ могъ самостоятельно распоряжаться своею особой и своими длами, то составилъ бы большое состояніе, потому что его дятельный умъ сразу освоивался съ даннымъ положеніемъ вещей. Въ 1799 году онъ открылъ богатую мергельную копь въ Лопи, а въ 1817 году указалъ нашему дорожному смотрителю на чертеж новой дороги слой огнеупорной глины. Бабушка никогда не позволяла ему браться за какое-нибудь рискованное предпріятіе, точно также какъ не допустила бы, хотя для опыта, заняться разведеніемъ такъ называемыхъ промышленныхъ растеній,— хмля, крапа, свекловицы, несмотря на то, что они многихъ обогатили. Дв или три попытки, которыя онъ дозволилъ себ безъ разршенія жены, безъ участія ея денегъ и ея нравственной поддержки, не удались. Тогда она взяла надъ ним верхъ, а у него, въ свою очередь, явилось къ ней чувство горечи, пошли споры, въ которыхъ, по совсти говоря, не были виноваты ни тотъ, ни другая. Но даже ихъ споры сами по себ были хорошимъ примромъ для ихъ дтей, и самый величайшій негодяй на всемъ земномъ шар, присутствуя при такихъ сдержанныхъ препирательствахъ, научился бы многому. Старики никогда не говорили другъ другу ты, хотя не имли ни малйшаго понятія о придворномъ этикет Людовика XV. Вс ихъ сверстники, туренскіе крестьяне, отличались своею вжливостью и, не зная грамматики, говорили благозвучнымъ языкомъ, походившимъ на журчаніе ручейка въ Шенонскомъ парк.
— Отецъ Дюмонъ, не возьмете ли вы еще салату?
— Благодарю, матушка, кушайте сами.
Вотъ такъ разговаривали они, когда миръ царствовалъ въ дом, а въ военное время грубыя слова не заходили дальше такихъ фразъ:
— Отецъ Дюмонъ, по моему, вы весьма заблуждаетесь!
— Пожалуйста, матушка Дюмонъ, не безпокойтесь, я еще дознаю то, что говорю.
Наконецъ, въ 1800 г., посл многократныхъ споровъ подобнаго рода, они раздлили свои обязанности такъ: вс ключи отъ погреба до чердака находились въ полномъ распоряженіи госпожи Дюмонъ, тогда молодой, но уже опытной хозяйки, а воспитаніе дтей отецъ принялъ на себя. Раздлъ неровный: онъ возлагалъ на 27-ти лтнюю женщину и распоряженіе деньгами, и обработку земли, и торговлю,— словомъ вс обязанности, за исключеніемъ одной. Но женщина гораздо лучше насъ въ домашнемъ хозяйств. Своею бережливостью французъ обязанъ женщин, вдь, он, собирая мелкія монетки въ чулки, составили намъ цлые милліарды. Бабушка моя всю жизнь слыла несравненною хозяйкой, строгой къ себ и своимъ дтямъ и безъ малйшаго снисхожденія къ выдумкамъ отца Дюмона.
— Еслибъ не я,— говорила она,— у васъ не было бы ни ку’ка полотна въ запас, ни бочки вина въ погреб, а вы бы сами взялись за вертелъ, чтобъ угостить на славу вашихъ друзей.
Она не особенно долюбливала этихъ друзей. Но, запирая иногда передъ самымъ ихъ носомъ дверь, она нердко оказывала имъ дйствительныя услуги. Съ своей стороны, ддушка воспитывалъ своихъ дтей такъ, какъ рдко воспитывали тогда, да и теперь, пожалуй, воспитываютъ не многіе. Особенною ученостью онъ не отличался, но читалъ бгло, писалъ, а счетъ зналъ, по словамъ своей жены, плохо. Вся его библіотека состояла изъ 15 томовъ исторіи и такого же числа календарей, она помщалась на небольшой полк, между стнными негодными часами и изломаннымъ барометромъ. Но Пьеру Дюмону, прозванному ‘за отечество’, не находилось равнаго, чтобы краснорчиво объяснить два слова, вышитыя на знамени: ‘честь и отечество’.
Такъ какъ его родъ поселился въ Лони съ незапамятныхъ временъ и пользовался уваженіемъ всей общины на четыре лье вокругъ, то ддъ могъ гордиться своимъ именемъ, прославленнымъ трудолюбіемъ и нравственностью. Эту фамилію, скромную и вульгарную, онъ ни за что не перемнилъ бы на извстныя имена Тюрень и Конде, онъ чувствовалъ глубокую благодарность, къ честнымъ людямъ, передавшимъ ему это незапятнанное имя. Онъ считалъ своимъ священнымъ долгомъ оберегать его отъ порицаній и хотлъ, чтобы и дти заботились о томъ же. Въ своей семь онъ говорилъ такимъ авторитетнымъ тономъ, что каждый поневол соглашался съ нимъ. Хотя онъ выражался, напыщенно, но никто изъ сыновей не позволялъ себ улыбаться.
‘Дюмонъ не лжетъ. Дюмоны никогда не занимали денегъ безъ отдачи. Въ дом Дюмона нтъ мста для чужаго добра. Дюмонъ не ршится бить слабаго. Если ты не окажешь должнаго уваженія женщин, ты не Дюмонъ. Дюмоны не оставляютъ товарищей безъ помощи’.
Эти уроки постоянно подерживали на извстной высот уровень чувствъ всей семьи. Трудно предположить, чтобы изъ молодыхъ крестьянъ, наскоро обученныхъ сельскимъ учителемъ и съ дтства обреченныхъ на трудъ, могло выйти что-нибудь особенное, но я могу утверждать, что отецъ, дядя и тетка Розалія съ честью исполнили свое назначеніе. Никто изъ дтей ддушки ни на минуту не забывалъ достоинства своего имени.
Однако, настала минута объяснить странное прозвище старика. Наши тюренцы — немилосердные насмшники, они ловко воспользуются всякою мелочью, какъ будто остроуміе Раблэ еще не угасло. По правд сказать, ддушка подвергалъ себя насмшкамъ, благодаря черезъ-чуръ ярому своему патріотизму. Впрочемъ, тогда это было въ мод.
Онъ въ 1792 году, 22 лтъ отъ роду, былъ волонтеромъ и шелъ къ виссенбургской границ, какъ добрый солдатъ и честный гражданинъ, одушевленный любовью къ отечеству, а не такъ, какъ собака, которую гонятъ кнутомъ. Онъ шелъ не ради славы и лавровъ, а лишь затмъ, чтобы спасти отечество отъ страшнаго позора иноплеменнаго нашествія.
Он ничмъ не хвастался, а только сознавалъ, что исполнилъ свой долгъ, онъ возвратился въ деревню, не получивши никакого повышенія въ чин, и скоро женился. Я много слышалъ отъ него объ опасностяхъ и трудностяхъ, которымъ онъ подвергался, но мало о геройскихъ подвигахъ, тмъ не мене, я крпко врю ему на слово, что рейнская армія шла въ бой съ голоднымъ желудкомъ и въ изорванныхъ сапогахъ. Онъ съ восторгомъ разсказывалъ о мужественныхъ подвигахъ, гд личная храбрость играетъ первую роль, гд самыя разумныя распоряженія командующаго генерала не приводили ни къ чему подъ натискомъ вражескихъ штыковъ. Мое дтское воображеніе разгоралось при разсказахъ о войн за освобожденіе. Я былъ очень робокъ, и потому не ршался сказать прямо: ддушка, разскажи мн про войну. Но, прізжая на нсколько дней въ отпускъ въ Лони, я наслушался много интереснаго, притворяясь спящимъ въ отведенной мн постели съ занавсками.
Вечеромъ, когда зажигали лампу, приходилъ дядя Жозефъ-каретникъ, съ женой, человкъ шесть сосдей и сосдокъ съ работой. Они располагались на соломенныхъ стульяхъ и деревянныхъ скамьяхъ, и тогда завязывался разговоръ. Сначала шли толки о мелкихъ событіяхъ послдняго дня, но, въ конц-концовъ, ддушка непремнно переводилъ его на свою излюбленную тему — о слав Франціи и пораженіи иностранцевъ, состоявшихъ изъ трехъ націй, равно ненавистныхъ ему: нмцевъ, англичанъ и русскихъ. Вс они не прочь завладть Франціей, въ ихъ странахъ ничего не найдешь, кром песку, грязи, снга и тумановъ, а Франція самая чудесная, богато одаренная страна въ мір. Поэтому французъ, прежде всего, долженъ оберегать границу своего отечества и быть готовымъ всегда на защиту родной земли. Ддушка съ воодушевленіемъ передавалъ, какъ глубоко возмутило его, что иностранцы попираютъ святую почву нашей милой Франціи.
Никогда не было войны такой великодушной, такой безкорыстной, какъ эта оборонительная война. И теперь еще, несмотря на мой преклонный возрастъ, я закрываю глаза и въ моемъ воображеніи одна картина быстро смняется другою, солдаты, дружно сплотившись цлыми батальонами, зубами скусываютъ патроны и отражаютъ штыками натискъ непріятеля. Вотъ непріятельское ядро пробило брешь въ нашихъ рядахъ, пять, шесть человкъ падаютъ со стономъ на землю… слышится крикъ офицера: ‘тсне, ребята!’… знамя развваетъ свои складки среди дыма и смрада, подъ охраной ветерановъ-офицеровъ, готовыхъ скоре сложить свою голову, чмъ отдать свою святыню. Спустя часъ или два, непріятель, разбитый на голову, обращается въ бгство, а его преслдуютъ крики: ‘да здравствуетъ народъ! да здравствуетъ республика!’
Убивая врага, Дюмонъ обращался къ нему словно гомеровскій герой:
— Добрйшій капитанъ, посмотрите-ка, на своемъ ли я мст?
Если же онъ убивалъ простолюдина, то обращался съ нимъ фамильярно:
— Ну, молодецъ, это теб хорошая наука, ничего съ тобой не случилось бы, еслибъ ты остался дома, да сажалъ капусту.
Подобное обращеніе было въ дух того времени, хотя иногда замедляло дйствіе. Такъ, однажды ддушк, увидвъ эмигранта изъ арміи Конде и намреваясь убить его, воскликнулъ:
— А, преступникъ, не воображай, что твоя сабля пронзитъ грудь нашей общей матери!
А этотъ преступникъ, красивый втренникъ, въ блестящемъ мундир, замахнулся надъ его головой саблей и нанесъ ему такой ударъ, что онъ пролежалъ шесть мсяцевъ въ больниц. Когда онъ вышелъ оттуда, еще не совсмъ оправившись, ему была дана отставка, такъ какъ миръ въ Кал былъ заключенъ и въ скоромъ времени французскія владнія были очищены отъ непріятельскихъ войскъ.
Пьеру Дюмону большаго не желалось, потому что онъ неохотно покидалъ предлы своего отечества. ‘Всякъ у себя,— было его девизомъ.— Хоть побдитель, хоть побжденный’.
Когда товарищи начинали распространяться о побд и слав, онъ говорилъ:
— Я не боле, какъ волонтеръ, три года войны не сдлали меня настоящимъ служакой. Въ состояніи ли вы убдить меня, что хорошо длать у сосда то, что мы считаемъ позорнымъ, когда онъ длаетъ у насъ?
Возвратясь въ деревню, онъ женился на Клодин Мино, подруг дтства, которую онъ просилъ подождать его возвращенія съ войны, скоро сдлался отцомъ и не возобновлялъ знакомствъ съ прежними товарищами по служб, бывшими во времена Наполеона маршалами, герцогами и королями. Въ начал 1814 г. т же враги снова сдлали наступленіе и наводнили Францію со всхъ сторонъ, и волонтеръ 92 года возсталъ опять съ большими силами, чмъ прежде.
Я помню, какъ онъ, вопреки желаніямъ бабушки покидая семью, убжалъ, какъ воръ, ночью въ Шампань, гд поступилъ въ полкъ въ чин сержанта. Въ то время былъ недостатокъ въ храбрыхъ унтеръ-офицерахъ. Ддушка самъ удивлялся всегда, какимъ чудомъ онъ, получивъ 27 января въ С.-Даціен проcтую нашивку, 25 марта очутился въ томъ же город уже съ капитанскими эполетами на плечахъ. Надо вамъ сказать, что въ этотъ промежутокъ времени онъ побывалъ въ Шанпобери, Монмирале и Монтр, принималъ участіе въ двадцати мелкихъ стычкахъ и одной большой битв. Разсказывая о французской кампаніи, онъ каждый разъ въ одномъ и томъ же мст понижалъ голосъ, будто собираясь передать что-то сверхъестественное. И ея аудиторія придвигалась къ нему, а я въ завшенной кроватк напрягалъ все свое вниманіе, чтобы услышать роковую тайну. Мн удавалось уловить лишь отрывки изъ разсказа, гд упоминалось о сторожевыхъ постахъ, о выстрлахъ въ сумерки въ лнивыхъ солдатъ и дезертировъ, о трупахъ бглецовъ, сброшенныхъ въ колодцы. Этотъ достойный человкъ съ ужасомъ говорилъ о страшной кампаніи и ея кровавыхъ эпизодахъ.
— Что касается лично меня, — говорилъ онъ,— то я ни по приказанію, ни самъ по себ не длалъ ничего подобнаго. Дюмоны не мшаютъ войны съ убійствомъ. Собственно говоря, многое можно объяснить горячимъ патріотизмомъ, и потому я не берусь никого осуждать.
Утромъ я убгалъ изъ этой комнаты къ колодцу, и часто меня заставали врасплохъ, свсившагося надъ его отверстіемъ, гд я ожидалъ увидть голову страшнаго козака или силуэтъ венгерскаго солдата.
Глава II. Самарянинъ.
Вс пятеро сыновей ддушки были дльные, толковые ребята и въ четырнадцать лтъ длали все, что требуется отъ нашихъ крестьянъ, т.-е. здили верхомъ безъ сдла, пахали, косили луга, ловко подрзывали виноградники. Но средства ддушки были не велики и его дтямъ волей-неволей пришлось идти въ ученье. Такъ, младшій Люи пожелалъ учиться канатному ремеслу, Жозефъ — каретному, Бернаръ — башмачному, Огюстъ поступилъ на ткацкую фабрику, пока ему не вышелъ жребій идти въ солдаты, онъ прослужилъ шесть лтъ, былъ при взятіи Алжира, потомъ получилъ отставку, поступилъ на шелковую фабрику въ Ліон, женился и поселился тамъ навсегда.
Бабушка часто горевала, что ей не приходится никогда собрать вокругъ своего стола всхъ дтей вмст. Одинъ дядя Жозефъ жилъ въ Лони, а тетка Розалія въ двухъ лье отъ насъ. Моему отцу посчастливилось боле другихъ братьевъ и, естественно, онъ поэтому былъ имъ полезенъ. Его мстожительство Курси находилось въ четырехъ километрахъ отъ нашей деревни. Тамъ онъ научился плотничному мастерству у г. Уссе и возвратившись изъ похода, женился на дочери своего бывшаго хозяина. Я мало помню ддушку Уссе, вдовца, страдавшаго cильнымъ ревматизмомъ. Онъ умеръ въ годъ моего поступленія въ школу.
Домъ, въ которомъ я родился, давно срыли подъ станцію желзной дороги. Онъ стоялъ на краю канала, на бичевник. Его небольшой фасадъ, украшенный виноградомъ, прятался за высокою оградой, заграможденной множествомъ дубовыхъ досокъ и грудой бревенъ. На воротахъ была прибита вывска: ‘Дюмонъ старшій плотникъ’, а ниже надпись на желзной отполированной пластинк гласила слдующее: ‘служитель пожарной команды’.
Во время отдыха, между уроками, я прибгалъ сюда съ нсколькими мальчуганами, своими сверстниками, здсь было много удобныхъ мстъ поиграть въ прятки, покачаться на доскахъ. Мать вскрикивала отъ ужаса всякій разъ, когда я, сидя верхомъ на бревн, то подымался, то опускался. Но отецъ всегда останавливалъ ее.
— Оставь его, — говорилъ онъ.— Дти всегда лучше учатся на опыт: упадетъ разъ, такъ пойметъ лучше, чмъ посл двадцати нравоученій.
Эта метода имла хорошія послдствія. Меня не стсняли и я вышелъ ловкимъ и проворнымъ мальчикомъ, а чувство самосохраненія научило меня и осторожности. Отецъ мой отлично зналъ свое дло и я съ восторгомъ любовался, какъ онъ прилаживалъ какую-нибудь крышу, къ скотобойн или хлбному амбару. Мы жили счастливо, не богато, правда, но въ полномъ довольств. Пріемный залъ былъ запертъ, тамъ стояла мебель краснаго дерева, а по стнамъ висли въ красивыхъ рамкахъ хорошенькія картинки. Передъ каминомъ лежалъ новый коверъ, а передъ каждымъ кресломъ по триповой подушк. Мебель въ столовой была изъ орховаго дерева, здсь мы собирались три раза въ день, съ мастеровыми и учениками отца. Утромъ ли супъ, въ полдень истребляли огромный кусокъ говядины и цлое блюдо овощей, вечеромъ окорокъ ветчины или холодную говядину съ салатомъ, или сыръ собственнаго приготовленія.
Наша служанка, толстая Катерина, готовила недурно, хлбъ у нея былъ всегда блый и мягкій, вина давалось въ волю. Когда нежданно заходила къ намъ съ рынка бабушка или ддушка съ корзиной грушъ изъ своего сада, мать отправлялась въ погребъ и приносила для дорогихъ гостей бутылки дв хорошаго, не распечатаннаго вина. Садикъ, насажденный нами исподволь, каналъ, рка, лсъ,— все это вносило разнообразіе въ нашу жизнь. Отецъ любилъ ловить рыбу и ловъ его былъ всегда удаченъ. Отправляясь по длу въ сосднюю деревню, онъ бралъ съ собой ружье, свою охотничью собаку Плутона, моего безцннаго друга, и шагалъ черезъ огородъ.
Я сопровождалъ его, когда былъ въ отпуску, дома, и объ этихъ прогулкахъ у меня сохранились самыя отрадныя воспоминанія.
Отца я наивно считалъ идеаломъ человчества. Его гибкая, стройная фигура, блдное, продолговатое лицо съ черною бородой, съ темными глазами подъ густыми бровями, загорлая шея, могучія руки и здоровыя ноги въ башмакахъ изъ простой кожи приводили меня въ восторгъ. Въ особенности онъ правился мн въ своей тиковой куртк и въ американской шапк съ козырькомъ. По воскресеньямъ онъ надвалъ черный сюртукъ и шелковую фуражку, но этотъ костюмъ придавалъ ему принужденный видъ, а когда мн случалось видть его въ парадной блестящей форм пожарныхъ, которою матушка такъ гордилась, то я едва узнавалъ его. Отправляясь съ отцомъ въ поле, я, въ порыв невыразимой радости, восклицалъ: ‘Вотъ мы, папа!’ Онъ цловалъ меня и, возвышая голосъ, командовалъ: ‘Въ путь, презрнная рать!’ И, выступая лвою ногой впередъ, онъ показывалъ мн строевой маршъ французскихъ волонтеровъ: ‘Разъ, два! разъ, два! Носокъ внизъ, вытянуть колно! Вотъ какъ успваютъ пройти въ десять минутъ цлый километръ’.
Я скоро уставалъ, тогда онъ замедлялъ шагъ и мы начинали болтать. По истин я много въ своей жизни встрчалъ настоящихъ ученыхъ, знаніе которыхъ одобрено академіями и награждено дипломами, но я смю васъ уврить, что мой отецъ, простой ремесленникъ узднаго городка, былъ самымъ основательнымъ человкомъ изъ всхъ, кого я зналъ.
Зналъ онъ всего понемногу, доходя до всего самостоятельно, какъ бы угадывая чутьемъ. Его походная служба продолжалась три года, и онъ не потерялъ ихъ даромъ.
— Дло въ томъ,— говорилъ онъ,— гд бы я ни проходилъ, я всегда разсматривалъ растенія, попадавшійся въ поляхъ скотъ, перекидываясь при этомъ нсколькими словами съ пастухомъ. Проходя какіе бы то ни было города, я освдомлялся о тамошнихъ производствахъ.
Самъ работникъ, онъ всюду находилъ себ подобныхъ и за ихъ уроки платилъ дружескимъ пожатіемъ. Гд случалось, онъ всюду прилагалъ свои руки: принималъ участіе въ постройк фермъ, прядиленъ, мельницъ, тисковъ для винограда, пивоваренъ и лодокъ. Кром ловли пискарей въ нашей маленькой рченк, онъ присутствовалъ на Сверномъ мор при ловл сельдей, въ Бретани при ловл сардинокъ, на Средиземномъ мор — скумбріи. Путешествіе — хорошее дло, если бы молодыхъ людей всхъ сословій отправляли путешествовать!
Чтеніе, безъ сомннія, прекрасное занятіе, отецъ въ минуты отдыха вполн предавался ему. Онъ добылъ себ пять, шесть дльныхъ книгъ, которыя онъ постоянно пересматривалъ, то были: Энциклопедія полезныхъ знаній и руководство Pope, онъ даже въ складчину съ тремя сосдями выиисывалъ изъ Парижа одну либеральную газету. Въ то же время онъ не пренебрегалъ и прежними знаніями. Меня онъ послдовательно и терпливо пріучалъ размышлять, не навязывая мн своихъ взглядовъ и мнній, которые бы я слпо принялъ отъ него, а, наоборотъ, когда замчалъ, что я поддаюсь ему, старался заставить меня самостоятельно работать своимъ умомъ. Онъ прилагалъ вс усилія, чтобъ обратить мое вниманіе на какой-нибудь предметъ, не говоря впередъ того, что самъ зналъ.
Во время прогулокъ по лсу онъ на каждомъ шагу давалъ мн урокъ, но это не тяготило меня, и я незамтнымъ образомъ изучилъ пласты земли, имена животныхъ и растеній, распредляя ихъ по классамъ. Когда я ошибался, онъ однимъ словомъ, ласково улыбаясь, наводилъ меня на путь истинный. Собственно говоря, онъ знаніями по естественной исторіи не превосходилъ ни ддушку, ни стараго учителя въ Лони, но онъ умлъ представить все замчательно ясно и наглядно. Онъ толково раздлялъ полезныхъ животныхъ отъ вредныхъ, и я съ раннихъ лтъ привыкъ уважать крота, летучую мышь, жабу, ужа, наскомоядныхъ птицъ и всхъ тому подобныхъ нашихъ невдомыхъ друзей. Я точно опредлялъ, благодаря ему, родъ деревьевъ, ихъ качества и цну, меня трудно было надуть относительно возраста дерева, а, подумавъ минуты дв передъ ветераномъ-дубомъ, я могъ приблизительно сообразить, сколько онъ дастъ кубическихъ метровъ дровъ, годныхъ для досокъ и топлива. Въ конц урока на вольномъ воздух я получалъ награду. Возвращаясь домой, я приносилъ матери букетъ фіалокъ или коробочку изъ наперстняка, или пухъ розоваго вереска, смотря по времени года. Изъ молодыхъ побговъ отецъ длалъ мн флейты-свистульки. Въ іюн мы собирали землянику, въ іюл малину, въ август тутовыя ягоды, отецъ укладывалъ ихъ въ хорошенькія коробочки, вырзанныя его рукой изъ березы или черешни. Въ сентябр мы обирали оршникъ, а въ октябр каштаны, боярышникъ и рябину. Съ апрля до первыхъ морозовъ мы собирали грибы: сморчки, масленки, боровики и всякіе другіе. Отецъ находилъ глупымъ, что люди изъ боязни отказываютъ себ въ такой превосходной пищ, почти такой же питательной, какъ говядина. И вовсе не трудно распознавать грибы: десятилтній ребенокъ можетъ научиться въ одно лто отличать вредные грибы отъ съдобныхъ. Я былъ того же мннія, но матушка не совсмъ раздляла этотъ взглядъ. Она съ ужасомъ смотрла, какъ мы уничтожали огромное блюдо блыхъ грибовъ, и, не желая остаться живой въ случа нашего отравленія ненавистными грибами, сама всегда съдала нсколько штукъ.
Отецъ, подобно царственному философу Марку Аврелію, находилъ патріотизмъ ддушки ‘за отечество’ слишкомъ узкимъ. Границы, въ его глазахъ, были лишь воображаемыя линіи, тогда какъ народы, объединенные чувствомъ братства, составляютъ семью.
Нтъ, войны въ наше время ужь больше не будетъ. Люди, при постоянномъ общеніи другъ съ другомъ, научились уважать взаимно.
Вотъ почему его прозвали ‘добрымъ самаряниномъ’.
Отправляясь изъ Невера, когда ему еще было только 20 лтъ, онъ спасъ человка, тонувшаго вмст съ лошадью въ Луар, подвергая собственную жизнь опасности. Это произошло вблизи маленькаго городка Десиза. Онъ расположился ночевать, высушивъ свое платье и поужинавъ вмст съ товарищами, и уже ложился на постель, какъ вдругъ явилось нсколько жандармовъ съ городскимъ мэромъ во глав. Вс плотники, товарищи отца, были выставлены въ линію и актуаріусу былъ отданъ приказъ выслушать кучера Ивана Субира. Въ ту же минуту въ объятія отца бросился человкъ, спасенный имъ на Луар, съ громкимъ возгласомъ: ‘Вотъ скромный добродтельный герой!’
Герой былъ недоволенъ, его расположеніе духа еще ухудшилось, когда мэръ приказалъ ему выйти на середину комнаты и черезъ жандарма разспросилъ его объ имени, званіи и т. п. Затмъ онъ благосклонно спросилъ его:
— Понимаешь ли ты, что ты поступилъ хорошо?
Отецъ, не любившій, чтобъ ему говорили ты, сухо отвчалъ:
— Милостивый государь, я бы не сталъ длать дурнаго.
— Безъ сомннія, мой другъ. Но, бросаясь въ волны, могъ ли ты предположить, что бдительный блюститель порядка доведетъ до свднія министра внутреннихъ длъ твой благородный поступокъ?
— Чтобъ снять куртку и бросить на землю узелъ не нужно много думать.
— Положимъ, такъ, но представь себ, что когда-нибудь, сидя у себя дома, ты получишь золотую или серебряную медаль, а, можетъ быть, даже и дипломъ, подписанный рукою самого короля. Ну, какъ это теб покажется?
— Очень надо знать королю, что люди помогаютъ другъ другу, это касается только ихъ однихъ.
— Ну, нтъ! Ты бденъ, и нсколько луидоровъ полезне теб, чмъ почетная награда.
— Я ни въ чемъ не нуждаюсь съ такими товарищами и не принимаю милостыни.
Мэръ начиналъ горячиться и повысилъ тонъ.
— Такъ ты не хочешь ни медали, ни преміи, когда было теб предложено и то, и другое? Французская пословица говоритъ: ‘не надо быть боле роялистомъ, чмъ самъ король’.
— Я достаточно вознагражденъ, оказавъ помощь своимъ ближнимъ.
— Твоимъ ближнимъ! Ха, ха, ха! Значитъ, лошадь Субира тоже твой ближній?… Однако, онъ съ норовомъ!
— Господинъ, мн простительно сказать глупость, потому что я неотесаный мужикъ, но вы, представляя собою здсь власть, не имете права выставлять въ смшномъ вид честнаго человка.
Это было хорошо сказано, но мы — граждане той страны, гд ни убдительные доводы, ни благородные поступки не могутъ отклонить насмшки. Товарищи и жандармы посмялись надъ отцомъ и прозваніе ‘добрый самарянинъ’ осталось за нимъ навсегда. Онъ свыкся съ этимъ црозвищемъ и впослдствіи самъ разсказалъ мн этотъ эпизодъ изъ его молодости. Пренебреженіе къ почестямъ и матеріальнымъ выгодамъ онъ унаслдовалъ отъ своего отца, но гораздо въ большей степени. Мать, горячо имъ любимая и подававшая ему совты, не могла уговорить его вступить членомъ въ муниципальный совтъ или занять высшую должность въ вольной пожарной команд. Онъ отнкивался тмъ, что тамъ и безъ него довольно способныхъ людей, показавшихъ себя на дл.
Все его честолюбіе было направлено на мою особу. Онъ былъ страшно огорченъ, услыхавъ, что я не могу поступить въ политехническую школу. По его мннію, общественный прогрессъ непремнно требовалъ, чтобы знанія сына были обширне знаній отца. ‘Я хотя не лучше отца, но умне его, и Пьеръ долженъ превзойти меня, въ противномъ случа я разжалую его’. Въ день моего перехода изъ первоначальной школы въ коллегію отецъ, взявъ меня за руку, повелъ въ кабинетъ нашего начальника, г. Дора. Онъ говорилъ: ‘Теперь ты первый ученикъ въ класс, не забудь это, все кончено, чтобъ начать новое. Ты долженъ теперь помряться силами своихъ знаній съ полутора стами мальчугановъ, готовыхъ постоять за себя. Если ты осилишь, то поступишь въ королевскую школу, чтобы и тамъ быть первымъ, для перехода въ политехническую высшую школу. Если не будешь первымъ, то выборъ карьеры будетъ зависть не отъ тебя, ты хотлъ бы занять мсто инженера при постройк мостовъ и дорогъ, а тебя назначатъ лишь подпоручикомъ при какой-нибудь пушк. Прелестная должность въ періодъ мира и братства! Въ нашъ вкъ пушка потеряла свое значеніе. Будь же везд первымъ, до 25-ти лтняго возраста юноша только и долженъ думать, чтобъ первенствовать во всемъ! А знаешь почему? Вдь, жизненный пиръ тотъ же табль-д’отъ. Кто раньше придетъ, тотъ и получитъ лучшій кусокъ. И такъ, ты долженъ быть первымъ хотя бы для того, чтобъ имть удовольствіе подлиться своими знаніями съ другими’.
Эта рчь заставила болзненно сжаться мое сердце: такъ она противорчила безкорыстнымъ, человчнымъ убжденіямъ моего отца. Міръ показался мн въ совершенно новомъ свт. Цль жизни измнилась безъ особеннаго переворота, точно я перескочилъ изъ одного полюса въ другой. Словомъ, дло заключалось не въ томъ, чтобы изучать истину саму но себ, длать добро ради добра, любить человчество какъ одну семью, но бжать, протискиваясь, пуская въ ходъ локти, черезъ толпу, опрокидывая одного, давя другаго, чтобъ самому придти первому къ столу и състь лучшій кусокъ. При этой мысли слезы навернулись на моихъ глазахъ и я разразился бы громкими рыданіями, если бы послднія слова отца не показали мн доброе сердце и великодушіе, за которыя такъ страстно я любилъ его. Онъ понялъ мое возбужденіе, остановился посреди улицы и крпко поцловалъ меня.
— Бдное дитя, прости меня, что я такъ рано открылъ теб глаза на темныя стороны жизни. Я забылъ, что теб двнадцать лтъ и что все теб кажется въ розовомъ цвт. У меня разстроены нервы, я дурно сплю, все думаю о томъ великомъ, ршительномъ шаг, который ты долженъ сдлать. Пойми, я не желаю развить въ теб ни эгоизмъ, столь ненавистный мн, ни гордость, эту сугубую глупость, мое единственное сердечное желаніе — видть тебя первымъ, чтобъ ты могъ принести пользу своимъ роднымъ, друзьямъ, согражданамъ, нашей великой родин и всему человчеству.
Глава III. Мечты.
Я былъ первымъ ученикомъ, но, только лишь спустя много лтъ, я проникъ въ сокровенный смыслъ даннаго мн наставленія. Какъ старшій изъ дтей ддушки, отецъ долженъ былъ зорко слдить за благосостояніемъ всхъ Дюмоновъ, да еще, кром того, содержать прилично свою семью. Нкоторые изъ Дюмоновъ женились рано и не особенно выгодно, у большинства изъ нихъ были уже большія семьи, у дяди Бертрана, напримръ пять двочекъ. Отцу не нравилось, что братъ его находится въ сред деревенскихъ прощалыгъ, поэтому, какъ только представился удобный случай, онъ купилъ продававшееся башмачное заведеніе въ Курси и далъ, такимъ образомъ, ему средства къ пропитанію.
Вообще я не могу сказать, чтобъ дяди злоупотребляли добротой отца, они всячески старались ограничивать свои нужды и прибгали къ нему только въ крайней необходимости. Впослдствіи я узналъ, что эти случаи были нердки, родственники занимали значительныя суммы безъ надежды расплатиться когда-нибудь. Когда дло заходило далеко, отецъ пожималъ плечами, говоря: ‘Да, семья дорого обходится, но ее ничто не замнитъ’.
Онъ помогалъ братьямъ отчасти изъ любви къ нимъ, а также изъ уваженія къ бабушк и ддушк, которыхъ онъ всячески старался покоить на старости лтъ. Онъ обращался съ ними всегда нжно, почтительно, угадывая ихъ малйшее желаніе. Сломаетъ, бывало, кресло у ддушки, чтобъ купить ему новое, или купитъ мягкій матрасъ, взамнъ стараго твердаго.
Мать также принимала участіе въ роковыхъ ссудахъ денегъ и во всемъ томъ, что наши друзья называли сумасбродствомъ Дюмона старшаго, она всею душой привязалась къ семь мужа, къ тому же, слишкомъ любила его, чтобъ безошибочно угадывать его желанія и мысли. До гробовой его доски она была счастливою рабой. Я помню ее въ самую цвтущую пору ея жизни. Она была хороша съ своими голубыми глазами, мелкими жемчужными зубами и блднымъ лицомъ, обрамленнымъ блокурыми локонами. Она была высока ростомъ, стройна, въ ней особенно шли скромные наряды, и я какъ сейчасъ представляю ее себ въ плать изъ индійской матеріи, съ чепцомъ на гладко причесанной голов. Даже и въ такой одежд она была гораздо изящне, чмъ жена мэра, подпрефекта и другихъ важныхъ дамъ нашего города. Но въ праздничные дни она нравилась мн меньше, въ плать съ буфчатыми, пышными рукавами и модной шляпк. Мн казалось, точно мн подмнили мать. Какъ бабушка съ ддушкой въ своемъ союз представляли стройность при противуположныхъ характерахъ, такъ мои отецъ и мать составляли полнйшую гармонію вслдствіе сходныхъ чертъ. Съ первыхъ дней они слились въ одно цлое, ихъ мысли, убжденія, совсть и самолюбіе были общіе. Все ихъ честолюбіе было направлено къ тому, чтобы въ моемъ лиц видть покровителя всего рода Дюмоновъ. Я первый долженъ былъ достичь во что бы то ни стало того апогея, чтобъ подать руку помощи другимъ и завершить на высокомъ посту то, что отецъ началъ на своемъ скромномъ поприщ. Я дятельно принялся за свои книжки. Я былъ хорошимъ ученикомъ, потому что былъ добрымъ сыномъ.
Наша коллегія нисколько не хуже сотенъ другихъ подобныхъ заведеній. Она была передлана изъ стариннаго монастыря, служившаго когда-то казармой, и походила на острогъ.
Въ немъ находилось тридцать плнниковъ, т.-е. пансіонеровъ, родители которыхъ жили въ какихъ-нибудь двадцати шагахъ отъ заведенія, но ихъ пускали въ отпускъ только по воскресеньямъ. Для двадцати полупансіонеровъ, завтракавшихъ вмст съ пансіонерами, заключеніе начиналось съ восьми часовъ утра и продолжалось до четырехъ пополудни. Насъ, приходящихъ, было сто человкъ, мы могли свободно приходить и уходить, обдать съ родителями на дому, спать подъ ихъ кровлею, играть на площадяхъ и улицахъ и длать все, что угодно, за исключеніемъ двухъ классовъ, продолжавшихся четыре часа. Несчастныхъ пансіонеровъ держали за желзною дверью на тяжелыхъ засовахъ, такъ что не было никакой возможности избавиться изъ этой Бастиліи, а дворъ, куда выпускали въ рекреацію, былъ обнесенъ высокими стнами. Въ 1839 году городъ взволновался, услыша о смлости восьмилтняго мальчика-пансіонера, убжавшаго изъ коллегіи, чтобъ поцловать свою мать. Вмст со мной въ одномъ класс былъ отданъ за какую-то провинность сынъ богатаго банкира Пулярда, и такъ какъ наши учителя старались установить чумную цпь между приходящими и пансіонерами, я считалъ въ продолженіе полугода всхъ товарищей этой категоріи за преступниковъ. Глядя на нихъ, казалось, что у нихъ не было свободной воли, когда они чинно выступали рядами, ли нелюбимыя кушанья, спали по приказанію, когда имъ не хотлось спать, и вставали утромъ, въ глубокую зиму, въ пять часовъ утра, разбуженные звукомъ барабана, когда ихъ вки еще слипались отъ сна. Имъ предписывалось молчаніе и неподвижность въ самомъ неугомонномъ и рзвомъ возраст. Они, точно пришитые, сидли на скамьяхъ съ утра до вечера, за исключеніемъ часа съ четвертью во весь день, и то раздленныхъ на три части. Таковы были обычаи французской школы, когда я учился въ ней. Замтьте, что нашъ директоръ былъ еще превосходный, отечески добрый человкъ, онъ имлъ двухъ помощниковъ-учителей: одного молодаго поэта-романиста, другаго — разочарованнаго гуманиста, оба они, честные и кроткіе, хорошо обращались съ окружавшими дтьми. Если мои товарищи-пансіонеры возбуждали состраданіе, то въ этомъ нельзя было осуждать наставниковъ, потому что они исполняли установленныя съ незапамятныхъ временъ требованія дисциплины, равно тяготвшей надъ учителями и надъ учениками.
Для приходящихъ мрачный монастырь былъ временнымъ мстопребываніемъ, я съ радостью выходилъ изъ него, да и входилъ туда безъ отвращенія. Нашъ классъ представлялъ мрачную, холодную, пустую комнату, заставленную дубовыми скамьями, прибитыми къ полу. Мы сидли на нихъ по двое, но такъ тсно, что во время письменныхъ занятій руки принуждены были держать на колнахъ. Преподаваніе было мене разнообразно, чмъ въ первоначальной школ. Исторія, географія, ариметика и даже французскій языкъ,— все было принесено въ жертву латыни. Переводъ десяти строкъ съ латинскаго на французскій или обратно,— вотъ въ чемъ, казалось, заключалась вся суть жизни. На домъ намъ задавали или латинскій переводъ, или сочиненіе. Я сколько разъ задавался вопросомъ, почему переводъ считался боле полезнымъ упражненіемъ, чмъ сочиненіе, но узналъ скоро, что извстны на перечетъ вс интеллигентныя лица высшаго круга, которыя слыли отличными переводчиками съ латинскаго на французскій. Къ ученикамъ, писавшимъ хорошо сочиненія, профессоръ относился равнодушно, не стараясь даже скрывать того. Я бы охотно бросилъ всю латинскую мудрость, тмъ боле, что мн забыли сообщить о великомъ народ, говорившемъ на этомъ язык, и его геніальныхъ писателяхъ. Тмъ не мене, я, все-таки, училъ наизусть латинскіе стихи весьма сомнительнаго свойства, но безсознательно, какъ попугай, заучивающій все безъ разбора, отвчая изъ грамматик, я зачастую не понималъ отъ перваго слова до послдняго. Что грамматика составляетъ одно изъ высшихъ степеней философіи, я не сомнвался въ этомъ, равно какъ и мой дорогой профессоръ шестаго класса, господинъ Франкенъ. Отецъ, благодаря своему здравому смыслу, отваживался подтрунивать надъ установленною программой.
— Я не понимаю,— говорилъ онъ,— къ чему поведетъ вся эта латынь. Мн кажется, что англійскій и нмецкій языки, небольшой курсъ математики и рисованія были бы теб полезне. Кто это основалъ школу, гд преподаютъ одно безполезное! Ты просто глупешь: басню Лафонтена произносишь тмъ же тономъ, какъ надгробное слово Боссюэта, точно ты самъ не понимаешь, что говоришь.
Въ школ было принято и читать, и отвчать тупо, безъ всякаго выраженія. Ученикъ, вздумавшій длать оттнки, я уже не говорю остроумные, но мало-мальски осмысленные, подвергся бы всеобщимъ насмшкамъ. Я послдовалъ общему правилу и оставилъ манеру декламаціи, которой училъ меня отецъ.
Нашъ годовой курсъ отличался возмутительнымъ однообразіемъ: отвтъ уроковъ, диктантъ, поправка тетрадей и мелочные комментаріи нсколькихъ строкъ латинскаго писателя,— вотъ въ чемъ проходилъ двухчасовой урокъ. Вечерній классъ былъ повтореніемъ утренняго. Какъ навсегда заведенная машина всецло забрала насъ въ свои клещи, такъ что мы едва могли обмняться другъ съ другомъ и профессорами нсколькими мыслями. Главный нашъ учитель былъ человкъ развитой и умный, но я понялъ это только впослдствіи, а въ школ, съ каедры, онъ говорилъ, точно отвчалъ урокъ.
Но, по справедливости, можно ли было требовать отъ него чего-нибудь другаго? Онъ получалъ, какъ и остальные его коллеги, 1,200 франковъ содержанія. Директоръ получалъ 1,500 франковъ, да столько же оставалось у него отъ продовольствія пансіонеровъ, но у прочихъ профессоровъ не было другихъ доходовъ, кром жалованья и небольшаго числа частныхъ уроковъ, по тридцати или сорока франковъ въ мсяцъ. Они жили прилично, одвались чисто и не длали ни копйки долга. Когда я понялъ жизнь, я проникся удивленіемъ къ этимъ выдержаннымъ, скромнымъ ученымъ.
Но городъ не обладалъ достаточными средствами, чтобы улучшить ихъ положеніе. Чтобы дать дтямъ серьезное классическое образованіе, Городъ давалъ подъ заведеніе безплатное помщеніе, содержаніе, дрова и, кром того, 10,000 франковъ пособія. Но эти тучные граждане и боле или мене зажиточные ремесленники за свою субсидію позволяли себ иногда выражать въ городскомъ совт сомннія насчетъ преподаваній.
Не одинъ мой отецъ задавался вопросомъ о томъ, какъ его сынъ совершитъ жизненный путь, имя въ наличности одну латынь. Ничто не доказывало, однако, что преподанная намъ латынь была первосортная, такъ какъ нкоторые наши учителя не имли не: обходимой для преподаванія въ коллегіи степени баккалавра. къ тому же, нсколько учениковъ, награжденные внками за успхи, въ императорской коллегіи Вилль-Вьель оказались слабыми. Съ этихъ поръ репутація нашего заведенія значительно упала въ мнніи общества.
Но меня это не касалось,— меня съдала лихорадка соревнованія, я не задавался мыслью, хорошо ли шло преподаваніе, развивало ли мой умъ или, наоборотъ, забивало вс мои способности. Желая сдлаться первымъ ученикомъ, въ угоду отцу, я опередилъ тридцать учениковъ, прошедшихъ уже два курса латыни. Я работалъ такъ усиленно, что мать опасалась за мое здоровье и даже профессора останавливали меня, вмсто того, чтобы подгонятъ. Я вставалъ рано, поздно ложился, дремалъ въ класс и отвчалъ уроки на половину сонный. За столомъ я приводилъ въ изумленіе товарищей своими грамматическими терминами, Я читалъ по дорог въ школу и избгалъ всякихъ игръ, Я выдержалъ такую жизнь потому, что обладалъ крпкимъ здоровьемъ и въ жилахъ моихъ текла кровь рабочаго крестьянина. Въ конц перваго полугодія я перегналъ всхъ лучшихъ учениковъ и получилъ награду за отличіе къ Пасх.
Вы сами можете представить, какъ славно мы отпраздновали эту побду. Когда я принесъ отцу мою наградную книгу съ золоченымъ обрзомъ, онъ взялъ ее, видимо растроганный, и сказалъ:
— Отлично, прекрасно, сынъ превзойдетъ отца, это великій законъ прогресса.
А мать отошла къ окну съ книгой не для того, чтобы просмотрть ее, такъ какъ это былъ переводъ во французскихъ стихахъ аббата де-Лиля, а для того, чтобы незамтно отереть нсколько слезъ, скатившихся по ея щекамъ. Съ общаго согласія, ршили дать домашній обдъ и приказали Катерин готовить въ большихъ горшкахъ, вмсто маленькихъ. Къ обду отецъ, одвшись въ праздничное платье, отправился приглашать всхъ нашихъ друзей, а также господъ Дора и Франкена, директора и профессора нашего класса. На другой день, когда вс учителя, сборщикъ податей, судья и прочіе пришли къ обду, то изъ нихъ никто не былъ удивленъ, что наши рабочіе, по обыкновенію, занимали свои мста за столомъ вмст съ нами, это были люди, умвшіе держать себя прилично въ хорошемъ обществ. Пиршество было обильно и даже утонченно, видно было, что мать приложила свои старанія и во время самаго обда бгала безпрестанно въ кухню, несмотря на просьбу гостей. Все шло своимъ чередомъ: отецъ рзалъ говядину, раскладывалъ по тарелкамъ, Басе, главный подмастерье отца, какъ обыкновенно, рзалъ огромные ломти хлба. ли не торопясь, ибо это было наканун праздника и каждый радовался при мысли о свободномъ дн. Посл супа съ говядиной и зеленью подали луарскую щуку неимоврныхъ размровъ, затмъ окорокъ подъ щавелемъ, индйку, начиненную каштанами. Посл салата было подано большее блюдо раковъ.
Мои наставники, обладавшіе хорошимъ аппетитомъ и благодушнымъ настроеніемъ духа, дятельно уничтожали яства, въ промежуткахъ между двумя блюдами хвалили мои успхи и предсказывали мн блестящую будущность. Они утверждали, что на ихъ памяти не было ученика моихъ лтъ, который выказалъ бы столько энергіи и постоянства, какъ я. Старикъ-директоръ говорилъ, что не слдуетъ теперь утруждать меня: ‘Когда онъ наверсталъ потерянное время, ему должно только не уступать своего мста, а это для него вовсе не трудно’.
Отецъ сомнвался, что первые ученики нашей коллегіи будутъ первыми везд. Но профессоръ продолжалъ съ прежнею увренностью:
— Если онъ будетъ продолжать такъ же, могу васъ уврить, что въ двадцать лтъ онъ можетъ выбрать себ любую дорогу: профессора, доктора, инженера или адвоката.
Тогда завязался споръ о преимуществахъ различныхъ свободныхъ профессій. Университетскіе стояли за свое, говоря, что образованіе ведетъ ко всему: и въ палату депутатовъ, и въ государственный совтъ, и въ министерства, они приводили въ примръ имена Вильмена, Кузена, Гизо. Мать стояла за то, чтобы я сдлался докторомъ и остался при ней, отецъ стоялъ за политехническую школу, чтобы сказать: ‘У меня сынъ инженеръ!’
Что касается меня, то, признаюсь, мундиръ прельщалъ меня, какъ и всхъ молодыхъ людей, и, естественно, я склонялся на сторону отца.
Политехническая школа была для меня не дорогой, а цлью. Я уже воображалъ себя, въ полной форм со шпагой, въ пріемной подпрефекта, какъ вдругъ послышался голосъ Басе:
— А, такъ ты пренебрегаешь плотничьимъ ремесломъ? Вдь, это тоже свободная дятельность, она обогатила твоего отца.
— Нтъ, Басе, я не богатъ,— возразилъ отецъ,— я, можетъ, и близокъ къ тому, но еще потребуется немало времени. До сихъ поръ мой заработокъ только покрывалъ мои расходы, не боле.
— Довольно, довольно,— говорилъ Басе, смясь, — мы не считали вмст. Но вамъ не удастся разубдить меня, что свободное ремесло деіетъ намъ наибольшій заработокъ, не стсняя, въ то же время, нашей свободы. Вотъ, напримръ, господинъ Моранъ, городской мэръ, прежде торговалъ на рынк сукномъ, а теперь, смотри-ка, у него на конюшн четыре лошади, Пулярдъ, банкиръ, купилъ себ замокъ и четыре фермы, а нажилъ онъ это, продавая по уменьшеннымъ цнамъ остатки бумаги, фабрикантъ Симоне нажилъ милліоны, благодаря фабрикаціи тарелокъ по три франка за дюжину, Фондринъ прежде откармливалъ свиней, а теперь даетъ приданаго за каждою изъ дочерей по сто тысячъ. И ни господинъ Моранъ, ни Пулярдъ, ни Симоне и Фондринъ никогда не знались съ министрами, не задабривали сборщиковъ податей, не топтались въ прихожихъ префектовъ, не дрожали при мысли о немилости… Вотъ это, по моему, свободныя профессіи!
Сборщикъ податей собирался распространиться, вроятно, по поводу порядка вещей въ царствованіе Людовика Филиппа, отецъ вынималъ пробку изъ бутылки вина, мать рзала куличъ, украшенный изюмомъ и миндалемъ, какъ вдругъ отворилась дверь и въ комнату вбжала наша служанка Катерина.
Въ мгновеніе ока поднялись вс на ноги и бросились вонъ изъ дома. Я взглянулъ въ окно съ сверной стороны, увидлъ кровавый отблескъ и услыхалъ набатъ.
— Это горитъ фабрика!— сказалъ отецъ.— Двсти человкъ останутся безъ работы и куска хлба, если она сгоритъ. Простите меня, мн надо перемнить платье. Вы, вдь, понимаете: обязанность прежде всего. А вы, ребята, скоре къ работ!
Онъ исчезъ и черезъ минуту возвратился, переодтый въ нанковую куртку и пожарную каску. Басе и вс работники собрались въ мигъ, гости стали прощаться съ матерью. Я выпросилъ позволеніе слдовать за ними и хотя чмъ-нибудь быть полезнымъ.
— Разв двнадцатилтній мальчикъ не можетъ носить пустыя ведра?— сказалъ я.
— Пойдемъ,— сказалъ отецъ, — никогда не рано начать длать добро.
Мать не удерживала его, сказавъ просто:
— Будь остороженъ, не забудь, что онъ одинъ у насъ.
— Не бойся, я это знаю.
— Я не огня боюсь, а ты можешь простудиться и схватить воспаленіе. Захвати, по крайней мр, съ собой какую-нибудь одежду, чтобъ надть посл.
— Если теб это доставить удовольствіе, то пусть онъ понесетъ мой плащъ,— сказалъ отецъ, указывая на меня.— Однако, спшимъ, фабрика горитъ!
Вс побжали. Я едва поспвалъ за отцомъ вмст съ моими учителями и нашими друзьями.
Глава IV. Пробужденіе.
Заводъ Симоне, извстный больше подъ именемъ фабрики, представлялъ массу скученныхъ, примыкавшихъ одно къ другому новыхъ и старыхъ зданій. Фабрика занимала площадь въ три десятины, За исключеніемъ жилаго, чистенькаго, высокаго домика въ два этажа, остальныя строенія имли видъ старыхъ полусгнившихъ сараевъ. Все это строилось безъ предначертаннаго плана, по мр надобности, въ отдаленномъ квартал, гд метръ земли стоилъ всего пять франковъ. Дешевый товаръ шелъ ходко, поэтому работали наскоро, кое-какъ. Вслдствіе этой поспшности были упущены самыя необходимыя предосторожности. Такъ, напримръ, сушильни были покрыты соломой, дрова для топки валялись прямо на двор. Мн столько разъ приходилось слышать, что все состояніе Симоне находится въ зависимости отъ одной, неосторожно брошенной спички, большинство прибавляло также, что онъ хорошо сдлалъ бы, еслибъ снисходительне относился къ бдному люду. Разсказывали, что въ 1835 году онъ призвалъ вооруженную силу, чтобъ заставить рабочихъ возвратиться къ покинутымъ работамъ на фабрик. Фабричные устроили стачку, требуя, по праву ли, нтъ ли, часть изъ его барышей. Все это пришло мн въ голову, пока я съ товарищами бжалъ къ пожарищу.
Дйствительно, горла фабрика. Общій говоръ утверждалъ, что это былъ поджогъ, и указывалъ даже на виновника, испанца-работника, уволеннаго утромъ смотрителемъ, г. Бонафипоромъ, за незначительную кражу. При наступленіи ночи онъ пробрался въ бывшую свою мастерскую и поджогъ стружки, чтобъ сжечь виновника своего несчастія: смотритель съ семействомъ занималъ весь первый этажъ. Сосдъ видлъ, какъ онъ вошелъ туда, но не зналъ, вернулся ли онъ назадъ.
Было десять часовъ, когда я съ товарищами пришелъ на фабрику. Обширное зданіе горло съ четырехъ сторонъ, изъ всхъ оконъ выбрасывало огонь, густой дымъ пробивался мстами чрезъ черепичную кровлю и пламя красными языками прорзывало черные клубы дыма. Изъ пяти пожарныхъ трубъ только одна была въ исправности и работала, защищая уголъ дома, до котораго еще не коснулось пламя. Толпа, около двухъ тысячъ человкъ съ мэромъ и подпрефектомъ во глав, съ сопровождавшими ихъ жандармами и полиціей, напряженно смотрла на уцлвшій уголъ перваго этажа.
Въ толп на площади послышался всеобщій крикъ, и я увидлъ отца въ горящемъ дом, онъ держалъ въ рукахъ человка огромнаго роста. На помощь къ нему бросились вверхъ по лстниц человкъ десять. Скоро тло, переходя изъ рукъ въ руки, было опущено внизъ и отправлено въ больницу. Между тмъ, отецъ знаками показывалъ товарищамъ, чтобъ его облили водой изъ трубы, и потомъ снова исчезъ въ дыму. Чрезъ минуту онъ появился снова, неся въ рукахъ женщину, ужасно стонавшую. Громкія рукоплесканія привтствовали его возвращеніе и я впервые услышалъ крикъ:
— Да здравствуетъ Дюмонъ!
Жаръ былъ невыносимый. У всхъ потъ катился градомъ, но никто не покидалъ своего мста. Передъ глазами зрителей разыгрывалась страшная драма. Вотъ отецъ снова показался въ открытомъ окн, теперь онъ держалъ двухъ маленькихъ дтей, потерявшихъ сознаніе. Казалось, теперь все. Вс знали, что здсь жило семейство начальника мастерскихъ, состоявшее изъ четырехъ членовъ. Когда замтили, что спаситель снова намревался войти въ это горнило, отовсюду послышались крики:
Онъ узналъ мой голосъ и ласково кивнулъ мн. Въ это время капитанъ Мите, наблюдавшій за дйствіями пожарныхъ, подошелъ къ лстниц и повелительно закричалъ:
— Пожарный Дюмонъ, я приказываю вамъ сойти!
— Капитанъ, долгъ обязываетъ меня остаться.
— Да тамъ ужь никого нтъ.
— Нтъ, я вижу на полу, въ узкомъ проход человка.
— Это невозможно!
— Нтъ, я видлъ.
— Еще разъ говорю вамъ, слзайте оттуда! Огонь поднимается все выше!
— Тмъ боле я долженъ спшить.
Лишь только замеръ въ моихъ ушахъ его голосъ, какъ изъ всхъ отверстій дома пламя вырвалось, крыша рухнула со страшнымъ трескомъ и все пространство между четырьмя стнами слилось въ сплошную массу огня.
Я бросился, сломя голову, черезъ толпу и не знаю, какъ прибжалъ домой. Я засталъ мать въ столовой, она спокойно, съ улыбкой на губахъ, стояла у стола и помогала Катерин вытирать стаканы. Я бросилъ ей одежду отца.
— H, возьми, она больше не нужна отцу, онъ умеръ въ огн, на него обрушился домъ.
Несчастная женщина, слушая меня и ничего не понимая, продолжала вытирать стаканъ. Она смотрла мн въ упоръ, машинально повторяя:
— Ты говоришь… ты говоришь… ты сказалъ, сказалъ…
— Я говорю, онъ спасъ четырехъ человкъ, а его никто не могъ спасти. Ты вдова, а я сирота. Теперь я одинъ долженъ заботиться о теб.
— Замолчи, несчастный!— вскричала она.— Ребенокъ не знаетъ, что такое жизнь, что смерть. Отецъ слишкомъ любитъ насъ, чтобъ покинуть такимъ образомъ. Такіе люди не умираютъ, они слишкомъ нужны!
— Но, вдь, я самъ былъ тамъ и видлъ его въ горящемъ дом.
— Вдь, не въ первый разъ онъ на пожар. Скажи, что онъ раненъ, я поврю, но что убитъ Дюмонъ — никогда.
Она говорили такъ убдительно, что я начиналъ врить. Катерина вмшалась въ нашъ разговоръ:
— Посмотрите, сударыня, какой онъ красный. Ты выпилъ за обдомъ много вина, и у тебя, злой мальчишка, закружилась голова!
Въ отвтъ на это я пробормоталъ:
— Можетъ быть, я ошибся, но я наврное знаю, что онъ вошелъ въ горящій домъ, а потомъ крыша обрушилась на него. Я не знаю, упалъ ли отецъ, и никто не можетъ этого сказать. Только господинъ Доръ пожалъ мн руку и сказалъ: ‘бдный мальчикъ’.
Я желалъ снова возвратиться на фабрику, какъ вдругъ мать вскрикнула:
— Идемъ туда!
Катерина пошла за нами слдомъ. Но не успли мы сдлать нсколькихъ шаговъ, какъ послышался скрипъ тяжелыхъ воротъ съ лснаго двора и ужасная истина стала несомннна.
Друзья, сосди, нсколько должниковъ отца, рабочіе по очереди входили одинъ за другимъ и безмолвно цловали насъ.
При этомъ нмомъ доказательств мать не выдержала, залилась слезами и безсильно опустилась на стулъ, протянувъ во мн руки. Спрятавъ лицо въ складкахъ ея платья, я стоялъ передъ ней на колнахъ, едва сдерживая рыданія. Я раздлялъ ея муку, выслушивая въ продолженіе двухъ часовъ банальныя, монотонныя утшенія, которыя никогда не успокоиваютъ. Изъ разсказовъ мало-по-малу выяснялись подробности пожара. Бонафипоръ съ семействомъ былъ въ безопасности. Вс отдавали дань удивленія хладнокровію Симоне, бдительности жандармовъ и разумнымъ распоряженіямъ подпрефекта. Публика терялась въ догадкахъ относительно лица, погибшаго вмст съ моимъ отцомъ. Пожарные намревались провести ночь на мст катастрофы.
Уже начинало свтать, когда утшители оставили насъ. Катерина принялась за работу, а мы съ матерью остались въ столовой, гд на маленькомъ столик красовалась еще моя наградная книга.
Разбитые, усталые, мы забыли о сн. Мать ходила по комнат и бормотала сквозь зубы:
— Ничего, ничего!
Я не понималъ ея словъ и робко спросилъ:
— Что ты говоришь?
Она плакала, нервно вздрагивая.
— Ничего, ничего не осталось. Я даже не могу похоронить его тло, омыть его слезами! Когда умеръ твой ддушка Уссе, горе было сильно, но, по крайней мр, мы могли похоронить его какъ слдуетъ. Да, къ тому же, онъ былъ старъ и болнъ, я во время его болзни свыклась съ мыслью о его смерти. А, вдь, этотъ скрылся въ одну минуту, здоровый, крпкій, веселый, не оставивъ по себ даже и слдовъ на песк. Ты видлъ, онъ бжалъ на пожаръ, какъ на какой-нибудь праздникъ. Я даже не помню, поцловалъ ли онъ насъ, когда уходилъ?
— Да, мама,— отвтилъ я не медля, хотя самъ не былъ вполн въ томъ увренъ.
Несчастная женщина снова сла, посадила меня къ себ на колна и прижала мою голову къ своей груди.
— Ты, вдь, не зналъ его, и потому не можешь понять, что мы потеряли,— продолжала она глухимъ, подавленнымъ голосомъ.— Я одна только знаю все величіе его души, глубину его любящаго сердца. Ты видишь, онъ пожертвовалъ жизнью для спасенія посторонняго человка. Умереть, вдь, минута… а сколько онъ при жизни сдлалъ добра! Какъ я любила его… о! какъ любила… милый, безцнный!
Такъ баюкала меня мать до самаго разсвта, изливая предо мной свою горечь и нжность, не возвышая голоса, безъ отчаянныхъ жестовъ и бурныхъ вспышекъ. Она разсказала мн всю свою счастливую жизнь, хвалила терпніе, кротость, нжность, предупредительность потеряннаго мужа. Все было сказано такъ спокойно и я самъ слушалъ съ такимъ спокойствіемъ, что время отъ времени проврялъ себя, дйствительно ли насъ постигло такое страшное горе. Но одно слово разъяснило, наконецъ, все.
— Въ конц-концовъ, какъ хочешь,— сказала она,— это его долгъ. Вспомни его послднія слова здсь. Онъ долженъ былъ умереть за другихъ, и мы должны остаться одни. Я не знаю, заплатятъ ли намъ добромъ когда-нибудь т, ради которыхъ онъ обрекъ себя на смерть, на все равно. Поступай, какъ онъ, по ступай такъ, какъ приказываетъ теб долгъ.
Около восьми часовъ утра, въ сопровожденіи бабушки и дяди Жозефа, пришелъ ддушка ‘патріотъ’, старики, казалось мн, постарли на двадцать лтъ. Старинный доброволецъ армейскаго виттенбургскаго полка не плакалъ. Онъ хорошо владлъ собою, что замтно было по его измнившемуся лицу. Поцловавъ насъ, онъ обратился съ утшительнымъ привтствіемъ къ моей матери:
— Этотъ день траура, дочь моя, великій день! Поступки мужества и самопожертвованія, все равно, что бы ни случилось, не должны быть предметомъ слезъ! Не плачутъ, вдь, о солдатахъ, убитыхъ непріятелемъ, а мы потеряли человка, умершаго на пол чести, онъ оставляетъ по себ добрую память и слава его поступка отразится на имени, которое я ему… которое вы… которое сынъ…
Добрый старикъ не зналъ, какъ окончить составленное по дорог утшеніе. Страшныя, подавляемыя до сихъ поръ рыданія огласили комнату. Онъ бгалъ по зал крича: ‘Мой дорогой сынъ, мой бдный Дюмонъ, я никогда больше не увижу тебя!’ Бабушка, тихонько плакавшая всю дорогу отъ Лони, набросилась на своего мужа.
— Вы надорвете себ грудь,— сказала она старику.— Сами довели сына до такого печальнаго конца. Я васъ предупреждала сто разъ, что, благодаря вашимъ принципамъ и примрамъ, у меня не останется ни одного сына. Ваши сыновья сумасброды! Вы вбили имъ въ голову, что ихъ жизнь принадлежитъ всмъ, только не ихъ женамъ и дтямъ. Вотъ два несчастныхъ существа, оставленныя на произволъ судьбы, благодаря героизму. Кто ихъ будетъ теперь содержать? Они бдны, а привычки у нихъ широкія.
Мать хотла ей что-то возразить на это, но она не дала ей:
— Оставь, пожалуйста. Я хочу только сказать, что пока я жива, и мать и сынъ всегда будутъ имть поддержку въ старомъ дом въ Лони. Къ несчастію, я не могу сдлать для тебя и половины того, что длалъ мн сынъ. О, милое дитя, гд ты теперь?!
Боле практическій умъ, чмъ мой, несмотря на огорченіе, обратилъ бы вниманіе на наше матеріальное положеніе. Но я, какъ вс дти, не знавшіе никогда недостатка, не понималъ этого и, кром того, слишкомъ былъ огорченъ, чтобы ощущать какое-нибудь другое горе. Напротивъ, дядя Бернаръ повторялъ нсколько разъ подрядъ, что онъ только потому обращался къ отцу, что считалъ его богатымъ, что покойный Дюмонъ просилъ его самъ не стсняться денежными одолженіями, поэтому онъ знаетъ, что ему теперь слдуетъ предпринять.
Къ вечеру вс дяди съ ихъ семьями были въ полномъ сбор, за исключеніемъ дяди винодла въ Ліон. Ихъ размстили по всему дому, рабочіе охотно уступили свои помщенія, а сами расположились спать на стружкахъ.
А въ три часа пополудни пришелъ Басе, весь въ зол, черный отъ дыма, и объявилъ, что между обломками найденъ трупъ отца. Его узнали только по каск, тло все обуглилось и представляло безформенную сплошную массу. Честный малый спрашивалъ, желаетъ ли мать взглянуть на эти жалкіе останки? Она тотчасъ же отвтила, какъ бы предвидла вопросъ:
— Нтъ, Бассе, благодарю васъ. Образъ моего мужа запечатлнъ у меня въ глубин сердца, я вчно буду представлять его себ высокимъ, прекраснымъ, гордымъ, улыбающимся, т.-е. такимъ, какимъ я знала его и какимъ уходилъ онъ вчера.
Эта разсудительная женщина, всегда тихая и сдержанная, невольно вздрогнула, узнавъ, что второю жертвой пожара былъ самъ испанецъ. Его тло вполн сохранилось отъ огня подъ обрушившеюся на него каменною переборкой. Мать приходила въ негодованіе при мысли, что спасеніе негодяя было причиной нашихъ бдствій.
— Такъ вотъ долгъ!— вскричала она.— Честные люди должны обрекать себя гибели ради поджигателя! Чего бы ни стоило, а защищай человка, достойнаго плахи!
Въ то время, какъ я съ Басе всячески старались успокоить ее, намъ доложили не безъ нкоторой торжественности о приход городскаго мэра. Ему сопутствовали, во-первыхъ, его помощники, затмъ пять членовъ общественнаго совта, нкоторые наши друзья, въ числ которыхъ находился господинъ Мите, капитанъ пожарныхъ. Добрый старый суконщикъ просто и сердечно обратился къ ддушк и остальнымъ нашимъ родственникамъ, прося его выслушать.
Онъ только что изъ города, гд совтъ постановилъ самыя великодушныя ршенія. Онъ объявилъ въ лестныхъ для насъ выраженіяхъ, что вдов поручено передать о томъ, что городъ беретъ на себя вс издержки при погребеніи ея мужа, усыновляетъ ея сына и, кром того, изъ личнаго къ ней самой расположенія проситъ принять пенсію въ 600 франковъ. Онъ крайне сожалетъ, что не можетъ вознаградить боле за самопожертвованіе такого храбраго, полезнаго, умнаго гражданина. Мать, не ожидавшая всего этого, скоро оправилась и взволнованнымъ голосомъ, не давая воли слезамъ, поблагодарила почетныхъ представителей города.
— Мы принимаемъ съ благодарностью почесть, оказываемую мужу, почесть — не милостыня. Что касается усыновленія сына городомъ, то, мн кажется, онъ долженъ сперва заслужить это, и я прошу у васъ позволенія передать это на совтъ родныхъ. Лично сама, господа, я ни въ чемъ не нуждаюсь, увряю васъ. Покойный Дюмонъ не оставилъ меня уже совсмъ безъ средствъ. Заведеніе и магазинъ что-нибудь да стоютъ, кром того, я надюсь получить съ нашихъ должниковъ. У вдовы не можетъ быть большихъ нуждъ и мн хватитъ на всю жизнь. А ужь если сказать вамъ всю правду, то знайте, что если бы даже у меня не было пристанища, то я и въ томъ случа не приняла бы отъ васъ помощи. Кровь и жизнь не оплачиваются, господа, вы добрые люди и поймете меня. Я заклинаю васъ, прошу, прошу на колнахъ, избавьте меня отъ вашихъ денегъ!
При послднихъ словахъ она залилась слезами и ея волненіе сообщилось всмъ присутствующимъ. Городской мэръ, скрывавшій подъ грубою наружностью честный умъ и гуманныя чувства, сталъ извиняться, вмсто того, чтобы настаивать. Ддушка, зная, что не можетъ избавиться отъ выбора въ мои опекуны, просилъ нкоторыхъ разъясненій относительно усыновленія меня городомъ. Морякъ объяснилъ, что до окончанія курса, городъ обязывается платить и за право ученія, содержаніе и одежду,— словомъ, ‘чтобъ я ни копйки не стоилъ моимъ родителямъ’.
Печальная церемонія положила конецъ разговору. Наши мастеровые привезли на дрогахъ останки отца. Крышка дубоваго гроба была украшена знаменемъ полка, въ которомъ служилъ отецъ.
— Не такъ ждала я тебя, бдный Дюмонъ, но все равно: будь желаннымъ гостемъ!— проговорила мать при вид гроба.
Гробъ поставили посреди комнаты и вся семья, за исключеніемъ дтей, провела у него всю ночь. Эти долгіе часы полной тишины, лишь изрдка прерываемой отрывочными рыданіями, не были для меня потеряннымъ временемъ. Примостившись на кончик ковра и закрывъ лицо руками, я мысленно разговаривалъ съ тмъ, кто уже не могъ меня слышать. Въ эту памятную ночь я постигъ всю высоту его человколюбія, самопожертвованія и чувства братства, примръ которыхъ онъ не разъ показывалъ на дл. Нсколько разъ утомленіе, голодъ и сонъ прерывали мои размышленія, я забывалъ несчастье и видлъ отца живымъ, веселымъ. Но часто страшная дйствительность всплывала наружу и мн казалось, что я вижу чрезъ плотно сбитыя доски черную, обугленную массу человка, сплющеннаго въ комокъ, это ничто, даже меньше чмъ ничто. А когда-то онъ былъ нашъ вполн. Я пробуждался, содрогаясь, и только нжное прикосновеніе матери успокоивало мой взволнованный умъ. Съ наступленіемъ дня къ намъ, точно съ неба, свалился мшокъ денегъ отъ господина Симоне, богатаго владльца фабрики, до сихъ поръ не показывавшаго признаковъ существованія. Онъ сопровождалъ свою посылку письмомъ, въ которомъ пространно и напыщенно излагалъ, что это только первый взносъ, что онъ не оставитъ насъ и на будущее время, считаетъ себя должникомъ той семьи, опора которой умеръ, оказывая ему услугу. У матери еще съ вечера дрожали руки, она не могла писать сама и продиктовали мн холодный и гордый отвтъ:
‘Милостивый государь, мой мужъ умеръ не за васъ, а за человчество, — это большая разница. Вы ничмъ не обязаны ни предо мной, ни предъ моимъ сыномъ, къ тому же, мы ни въ чемъ не нуждаемся. Я вчера отказалась отъ пенсіи, предлагаемой мн городомъ не для того, чтобы принять сегодня отъ васъ 1,000 франковъ. Посщеніе, сочувственное слово были бы приняты отъ васъ съ благодарностью и не обошлись бы вамъ такъ дорого. Остаюсь съ уваженіемъ вашей слугой’.
И она четко подписала: Вдова Дюмонъ.
Погребальная церемонія началась въ десять часовъ и кончилась въ полдень. Изъ пяти тысячъ жителей нашего города едва ли четвертая часть осталась стеречь дома, и то при проход погребальной процессіи они составили какъ бы живую изгородь у своихъ домовъ.
Подпрефектъ въ полной форм, жандармскій начальникъ, судья, мэръ и члены городскаго совта наполняли весь нижній этажъ нашего дома. Пожарные въ полной форм и съ крепомъ на рукавахъ стояли съ музыкой на двор. Ддушка принималъ выраженія соболзнованій, а мать, окруженная важнйшими дамами города, тихо плакала въ сторон.
Приносили много внковъ, маленькихъ, большихъ, то изъ бусъ, бумаги, иммортелей, а то изъ лучшихъ цвтовъ времени года. Я замтилъ одинъ чудесный внокъ, его несли двое дтей. На черной лент золотыми буквами было написано: Нашему спасителю.
Это было приношеніе четырехъ несчастныхъ, спасенныхъ моимъ отцомъ. Они только что вышли изъ больницы, ихъ родители, смуглые провансальцы, похожи были на выходцевъ съ того свта. Маленькій мальчикъ, имвшій на видъ не боле десяти лтъ, протянулъ мн руку и сказалъ:
— Я Жанъ Бонафипоръ. Твой отецъ умеръ за насъ, если ты захочешь, чтобы мы умерли когда-нибудь за тебя…
Я посмотрлъ ему прямо въ лицо.
— Ты славный малый, если самъ дошелъ до этого!
— Нтъ, — сказалъ онъ, указывая на сестру, — она мн приказала сказать это.
Сестра, двочка лтъ восьми, маленькая, черная, какъ галка, причесанная такъ, точно кошка лапой проводила по ея волосамъ, была бы безобразна, еслибъ не ея чудесные глаза. Она, заикаясь, проговорила на убійственномъ южномъ нарчіи: — Да, я сказала потому, что это правда и истина.
Я не нашелся, что отвтить, а только молча крпко обнялъ ихъ.
Тронулись въ путь. Музыка открывала шествіе, затмъ шелъ господинъ Мите съ своими подчиненными.
Гробъ несли Басе и остальные наши работники, они ни за что не хотли уступить никому этотъ послдній долгъ.
Когда мы проходили по большой улиц, гд вс магазины были закрыты, ддушка, замтивъ, что на меня нашелъ столбнякъ, какъ это бываетъ отъ сильной усталости и возбужденія, дотронулся тихо до моего плеча и сказалъ:
— Не отчаивайся, Дюмонъ (это первый разъ онъ назвалъ меня этимъ именемъ, принадлежавшимъ до сихъ поръ моему отцу). Подыми голову, дитя, смотри на меня, докажи этой масс, что ты понимаешь ея мысль и что торжественное выраженіе ея горя будетъ великимъ поученіемъ твоей жизни.
Мой удивленный и тревожный взглядъ показалъ, что ему слдуетъ разъяснить смыслъ его словъ:
— Какъ, разв теб кажется естественнымъ, что городъ и деревня воздаютъ такія почести скромному плотнику, сыну какого-то несчастнаго крестьянина? Теб не приходило на умъ, что ни начальника департамента, ни графа Талемона, предокъ котораго участвовалъ въ крестовомъ поход, ни банкира Пулярда, ни Симоне, однимъ словомъ, всхъ этихъ богачей не будутъ такъ хоронить и оплакивать, какъ твоего отца. Подражай ему во всемъ, что бы ни случилось! Смерть — ничего, но тяжеле и ненавистне переживать ее. Отчего я не могу быть на его мст!
На кладбищ было сказано три. надгробныхъ слова: подпрефектомъ, меромъ и капитаномъ пожарныхъ Мите. Двое ораторовъ были мало опытны, но такъ какъ они говорили просто, то растрогали всхъ. Г. Мочинъ, старый суконщикъ, взялъ тему о наслдственномъ прав добра. Онъ въ яркихъ краскахъ изобразилъ исторію Дюмоновъ, которые въ десяти поколніяхъ не совершили ни одного проступка. Онъ показалъ, что сохраненіе чести, переходя изъ поколнія въ поколніе между бдными, почти безграмотными людьми, можетъ выработать рдкихъ работниковъ, услужливыхъ сосдей, примрныхъ гражданъ, а подчасъ даже героевъ. Онъ окончилъ, говоря, что эта кровь не обманетъ ихъ въ лиц ребенка, усыновленнаго городомъ.
Бдный ддушка ‘за отечество’, возбужденный прославленіемъ его рода, не помня себя отъ избытка чувствъ, схватилъ меня въ свои могучія объятія и быстро перебросилъ мэру, который на виду у всхъ крпко поцловалъ меня, показывая этимъ, что беретъ меня подъ свое покровительство. Я былъ такъ разбитъ, что во всей послдующей жизни никогда не чувствовалъ себя такимъ усталымъ, какъ въ этотъ день. Когда кончилась вся церемонія и мы уже возвращались домой, я вырвался изъ толпы, сопровождавшей мать, и пустился бгомъ въ поле, какъ школьникъ, избгающій урока. Чрезъ нсколько минутъ бшенаго бга я устыдился и, боясь, что своимъ отсутствіемъ обезпокою родныхъ, возвращался домой. При поворот изъ одного переулка, между садами, лежавшими за кладбищемъ, я столкнулся носъ съ носомъ съ господиномъ Симоне, проклятымъ владльцамъ фабрики. И что же? Этотъ безжалостный, черствый человкъ плакалъ навзрыдъ, сидя одиноко на голомъ камн.
Глава V. Коллегія.
Посл семейнаго совта, происходившаго въ городской ратуш, подъ предсдательствомъ мироваго судьи, мой опекунъ и дяди имли продолжительное совщаніе съ матерью. Родные опасались, что, любя меня, мать не захочетъ разстаться со мной, но она удивила всхъ своимъ быстрымъ и мужественнымъ ршеніемъ. Съ Басе она уже условилась передать ему мастерскую съ заготовленнымъ товаромъ и сдала ему домъ съ тмъ, чтобы онъ выкупилъ его изъ залога. Относительно устройства нашихъ матеріальныхъ средствъ мать вполн полагалась на усердіе судебнаго пристава, преданнаго намъ человка, взявшаго на себя взысканіе съ нашихъ должниковъ. Когда счеты привели въ порядокъ и четвертая часть движимаго имущества была продана, оказалось, что составился капиталъ въ тридцать тысячъ франковъ, вполн достаточный для скромной вдовы. Катерина не хотла оставить свою госпожу и довольствовалась небольшимъ жалованьемъ, работая за двоихъ, такъ что она не была матери въ убытокъ, мое содержаніе — и то стоило бы дороже, пожалуй, пришлось бы тронуть капиталъ, который долженъ былъ остаться неприкосновеннымъ. Эти деньги составляли святыню, такъ какъ были добыты цною цлой трудовой жизни. Эти два добрыхъ существа впередъ наслаждались тмъ, что жертвовали для меня всмъ. Предложеніе города относительно моего поступленія въ школу было принято матерью. Я ршился быть твердымъ и даже выказывалъ радость по случаю перемны жизни, но въ душ страшно страдалъ при одной мысли, что не могу ежедневно видться съ матерью.
Монастырская жизнь школы была мн не по вкусу, я любилъ просторъ и всегда сожаллъ о несчастныхъ пансіонерахъ, не разъ жаловавшихся мн на свою горькую долю. Но уваженіе къ старшимъ взяло верхъ, у меня не выходила изъ головы фраза мэра: ‘надо устроить, чтобъ мальчикъ ни копйки не стоилъ своимъ родителямъ’. Вотъ почему я сдлался пансіонеромъ съ апрля мсяца.
Вс, начиная съ директора и его жены до дворника Ломбарда, вс ученики, большіе и маленькіе, приняли меня хорошо, ласкали, жалли. Вслдствіе такого пріема, пребываніе въ пансіон было, если не вполн пріятно, то, все-таки, сносно. Если я страдалъ, прежде нежели освоился съ своимъ положеніемъ, то причиной этому были не личности, а обстоятельства.
Все мн не нравилось: и классная комната, и дортуаръ, и столовая, и даже рекреаціонный дворъ.
При строгой дисциплин пансіона мои привычки казались чуть ли не преступными. Напримръ, я училъ уроки вслухъ, шагая по комнат. Какая дерзость нарушать тишину и безмолвіе такимъ образомъ! Бывало, кончу урокъ и бгу въ садъ, рву орхи, или отправляюсь на дровяной дворъ и кувыркаюсь на опилкахъ. Сама природа внушила мн это средство заставить отдохнуть умъ физическимъ упражненіемъ. Въ школ кончишь ты одинъ урокъ, бери слдующій въ томъ же род, и такъ проходятъ три часа, назначенные для приготовленія уроковъ. И вотъ въ 12 лтъ я былъ обреченъ на то, чтобы сидть три часа подрядъ, не говоря ни слова съ своими сосдями и не имя возможности читать какую-нибудь книгу, не относящуюся къ предмету урока, слдовательно, запрещенную. Я зналъ несчастныхъ пансіонеровъ, которые, за неимніемъ другихъ книгъ, читали словари, подобно тому, какъ лошади съ голоду грызутъ дерево яслей.
Старый монастырь, преобразованный въ коллегію, было огромное зданіе, боле обширное, чмъ слдовало, въ немъ свободно могли помститься вс наши профессора съ семействами и, такимъ образомъ, живя между нами, занялись бы нашимъ воспитаніемъ, но это никому не пришло въ голову. Мы сами, дти, открыли бы до пятидесяти чистенькихъ келій, удобныхъ и требующихъ самого незначительнаго ремонта, такъ что каждый почти имлъ бы отдльный уголъ, вмсто общаго огромнаго дортуара, холоднаго зимой, удушливаго лтомъ,— словомъ, вреднаго въ продолженіе круглаго года. Но въ этомъ заведеніи было правило, чтобы вс спали вмст. Будили насъ барабаномъ, потомъ мы мылись передъ небольшимъ умывальникомъ съ тонкою струей холодной воды, которой едва доставало умыть лицо и руки. Отецъ пріучилъ меня каждый день съ головы до ногъ обтираться губкой, обмокнутой въ холодную воду, что занимало не боле двухъ минутъ. Но я принужденъ былъ оставить эту привычку, такъ какъ она не согласовалось съ установленными порядками, и только по воскресеньямъ вознаграждалъ себя за цлую недлю.
Что я перенесъ легче всего, несмотря на опасенія матери, это перемну пищи. Но за то всею душой ненавидлъ дворъ, куда насъ выпускали въ часы отдыха. Это была безобразная, голая, всегда пыльная или топкая, смотря по времени года, площадка, кругомъ нея шли дряхлыя каменныя стны съ воротами, запертыми тяжелымъ засовомъ, какъ въ тюрьмахъ. Хотя дворъ былъ и очень малъ для тридцати учениковъ, но для порядка и лучшаго наблюденія за учениками его раздлили сквозною ршеткой на дв части. Но въ свободномъ мст недостатка не было: невдалек виднлись большія деревья сада, теперь находившагося въ распоряженіи одного директора. Однажды я спросилъ нашего молодаго учителя, почему пансіонеровъ не пускаютъ туда? Онъ, ни капли не затрудняясь, отвтилъ:
— Потому, дитя мое, что они бы все это какъ разъ разрушили, отъ этого не посадили деревьевъ и здсь, на двор.
Это открытіе удивило меня: я посщалъ много садовъ, но ни въ одномъ не длалъ ни малйшихъ опустошеній, у меня въ собственномъ распоряженіи дома было нсколько деревьевъ и я не покушался ни разу уничтожить ихъ. Положимъ, я тогда еще не былъ пансіонеромъ и, значитъ, не могъ считаться зловреднымъ существомъ.
На нашемъ узкомъ, скучномъ, пустомъ двор мы не могли даже въ волю набгаться, потому что буйныя игры и различныя тлесныя упражненія были запрещены. Вс мои усилія подбить товарищей ни къ чему не приводили, многіе уже освоились съ своею монотонною жизнью. А, между тмъ, какъ бы хорошо мы могли порзвиться подъ тнистыми липами бульвара или на площади ратуши!
О, я могъ мене чмъ въ четверть часа, при средней скорости, добжать до лса Лезори, гд мохъ вокругъ старыхъ дубовъ мягокъ, какъ бархатъ. Все это было такъ хорошо съ недлю тому назадъ, директоръ, профессора и наставники находили естественнымъ, что приходящіе могутъ пользоваться этимъ воздухомъ, здоровымъ для легкихъ и мускуловъ, но пансіонеру предписывается совсмъ другой образъ жизни. Мать приходила поцловать меня въ часы отдыха, въ пріемную, а мн не позволяли сбгать къ ней за тмъ же. Какъ можно! Это противно правиламъ заведенія, это бы развлекло меня!
По четвергамъ, посл завтрака, мы совершали прогулку или, лучше сказать, маршировку по улицамъ въ продолженіе трехъ или четырехъ часовъ. Шли парами, подъ скучнымъ наблюденіемъ наставника, старшіе впереди, младшіе сзади, безъ малйшаго интереса и желанія, безъ всякой опредленной цли, и возвращались тмъ же путемъ. Мы ненавидли эту барщину и возвращались вс въ пыли, недовольные и усталые.
Такой образъ жизни не могъ не вліять на меня. Я уже не такъ усердно училъ свои уроки, не съ такимъ жаромъ писалъ сочиненія. Меня уже не считали примрнымъ ученикомъ, мое хорошее расположеніе духа, дятельность, излишнее здоровье были приняты за неисправимую легкомысленность, а быстрые отвты на замчанія нашихъ надзирателей составили мн репутацію дурнаго характера. Меня строго наказывали за нарушеніе порядка: то задавали лишнія задачи, то лишали отдыха на рекреаціонномъ двор, чему, впрочемъ, я былъ очень радъ. Дйствительнымъ, ощутительнымъ для меня наказаніемъ было лишеніе отпуска въ праздникъ. Я жилъ только по воскресеньямъ. Я опрометью пускался къ маленькому домику, на бгу цловалъ Катерину, затмъ нжился до полудня въ объятіяхъ матери, которая прихорашивалась въ ожиданіи меня. Посл сытнаго завтрака мы отправлялись съ ней гулять или посщали нашихъ друзей, если, же стояла очень хорошая погода, то отправлялись въ поле или лсъ, гд я бгалъ, отдыхалъ на трав, бесдовалъ по душ, строя предположенія о будущемъ, такъ я проводилъ этотъ счастливый день, увы, такой короткій! Иногда съ утра мы отправлялись въ Лони, гд старики оживали при вид насъ. Бабушка ‘за отечество’ длала по этому случаю небывалые пиры, мы истребляли неизмримое количество малины и жирнаго творога. Но я наслаждался уже тмъ, что снова могу видть дорогіе уголки стараго дома, поласкать собаку, кошку, корову и даже свинью. Я каждый разъ заставлялъ ддушку показать мн все его хозяйство. Я всецло завладвалъ имъ, таскалъ его по саду, по огороду, винограднику. Бывали минуты, когда и въ эти праздничные дни мы невольно вспоминали о дорогомъ намъ человк и воспоминанія о немъ невольно вызывали слезы у всхъ насъ, но, все-таки, было хорошо.
Такъ какъ я долженъ былъ возвращаться ровно въ девять часовъ, то мы обдали рано, бабушка съ ддушкой набивали мн карманы разными сластями, давали въ руку корзинку съ провизіей и въ 8 часовъ мы отправлялись въ путь.
Посудите сами, что я почувствовалъ, когда въ первый разъ учитель бросилъ мн слдующія слова:
— Безъ отпуска!
Я не говорю, чтобъ это наказаніе было несправедливо и чрезмрно, я поколотилъ одного товарища при выход изъ столовой. Это былъ Огюстъ Пулярдъ, дурной ученикъ и вообще существо посредственное во всхъ отношеніяхъ, онъ осмлился назвать меня насмшливымъ прозвищемъ моего отца: добрый самарянинъ. Эта насмшка надъ отцомъ, всего посл двухъ мсяцевъ его смерти, показалась мн не только оскорбительной, но и святотатственной.
Мой сосдъ шепнулъ мн на ухо:
— Назови его сыномъ ростовщика.
— Нтъ,— отвчалъ я,— я не знаю, что за человкъ его отецъ, вдь, онъ мн ничего дурнаго не сдлалъ, но я помряюсь съ его сыномъ.
Какъ только насъ выпустили на дворъ, я подбжалъ къ Пулярду и закричалъ:
— А ну-ка, кто изъ насъ одержитъ верхъ?
Онъ сталъ въ оборонительную позу, призывая другихъ на помощь. Когда его вырвали изъ моихъ рукъ, я уже усплъ нанести ему 12 ударовъ кулакомъ, такъ что все лицо его было въ крови.
Нашъ учитель былъ бы, вроятно, гораздо снисходительне, если бы зналъ, за что я побилъ Огюста. Я не желалъ оправдываться и предпочелъ подвергнуться наказанію, случись это полугодомъ раньше я, конечно, разсказалъ бы все, какъ было, но школа привила мн свои недостатки и, въ то же время, выработала качества, которыя пріобртаются только въ школьной обстановк, развило чувство дружбы, товарищества. Иногда драка можетъ даже сблизить дтей, какъ, напримръ, было въ моей исторіи съ Огюстомъ, онъ простилъ мою жестокость и вскор наслдникъ 24 тысячъ ливровъ и бдный стипендіатъ сдлались друзьями. Когда онъ узналъ, что его отецъ, весьма вліятельный человкъ, главный совтникъ и депутатъ общественнаго совта, отзывался обо мн, какъ о сорви-голов, не заслуживающемъ благодяній города, онъ взялъ вину на себя и такъ горячо ходатайствовалъ за меня, что получилъ позволеніе пригласить меня на вс каникулы въ замокъ Ларси. Я былъ очень тронутъ этимъ пріемомъ, но мн было не по себ въ замк, настоящій отдыхъ для меня могъ быть только въ дом у ддушки съ бабушкой. Въ тотъ же вечеръ, какъ насъ распустили, я отнесъ книги домой, положилъ на могилу отца внокъ и, вмст съ матерью и Катериной, отправился въ деревню. Тамъ уже ожидали насъ и впередъ распредлили намъ занятія, такъ какъ мы располагали провести тамъ два мсяца.
Матушка занималась починкой и шитьемъ блья, а Катерина должна была помогать бабушк по хозяйству. На мою долю выпалъ лучшій жребій: ддушка задался мыслью научить меня лучшему въ мір ремеслу, по его мннію, и, дйствительно, онъ вполн достигъ своего, потому что я, благодаря его урокамъ, крестьянинъ до мозга костей. Заключеніе, спертый воздухъ коллегіи надломили мое здоровье. Я вытянулся, раздался въ плечахъ, но цвтъ моего лица былъ блдне прежняго. Жизнь въ открытомъ пол, снокосъ, сборъ винограда, работа заступомъ и лопатой, охота за перепелами,— все это вскор влило новую кровь въ мои жилы.
Школьная форма съ золотыми пуговицами на лто отъ моли была убрана въ шкафъ и уступила мсто нанковой куртк. Конечно, часть времени шла и на приготовленіе заданныхъ уроковъ. Въ продолженіе лта я, по собственному желанію, выучилъ сорокъ басенъ Лафонтена.
Въ первый понедльникъ октября, когда я, въ числ прочихъ несчастныхъ, возвратился въ коллегію, старый профессоръ поздравилъ меня съ цвтущимъ здоровьемъ, пересмотрлъ мои работы и замтилъ, что я сдлалъ успхи въ орографіи и латинскомъ язык.
— Удивительно,— сказалъ онъ при мн директору,— этотъ ребенокъ сдлалъ больше въ два мсяца, чмъ въ продолженіе цлой четверти учебнаго года.
— Это, можетъ быть, потому, что я былъ какъ заключенная птица, — замтилъ я робко.
Господинъ Доръ ласково потрепалъ меня за ухо и сказалъ:
