Римская империя и правление Нерона
Римская империя и правление Нерона
* * *
* * *
Профессор С. Утченко
———————————————————————————
Римская империя и правление Нерона, Утченко Сергей Львович, Год: 1970
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Роман Джека Линдсея ‘Подземный гром’, безусловно, должен быть отнесен к жанру исторической литературы: он посвящен подлинному событию из истории Рима — так называемому заговору Пизона, и, кроме главного героя Луция Кассия Фирма, — на этом настаивает сам автор — в нем действуют вполне исторические лица. Впрочем, историзм Линдсея своеобразен. Мы переворачиваем последнюю страницу романа, и у нас остается отчетливое впечатление, что исторический сюжет интересует писателя не как таковой, не сам но себе, но как благодарный предлог дать серию ярких и живых зарисовок римского быта эпохи Нерона, а в еще большей степени — как прием, позволяющий вложить мысли и суждения самого автора в уста его героев, и в первую очередь в уста ‘интеллектуала’ I в. н. э., каковым предстает перед нами Луций Кассий Фирм.
В этих особенностях романа читатель, очевидно, разобрался без особого труда. Отметим другое: роман явно предполагает знание общей картины истории ранней Римской империи. Иначе многое остается непонятным. Как и почему образовался заговор, которому посвящен роман? Что представлял собою император Нерон как правитель и личность? Как выглядело управляемое им государство — Римская империя в I в. н. э.? Как, наконец, эта империя возникла и сложилась? Попытаемся хотя бы в самых общих чертах восстановить все это в памяти и ответить на все перечисленные вопросы.
Римская империя как новая государственная и политическая форма, сменившая республику, возникла на рубеже нашей эры в пламени гражданских войн, в напряженной классовой борьбе.
К концу I в. до н. э. республика изжила себя и в социально-экономическом и в политическом отношениях. Ведь республиканские формы правления и республиканский государственный аппарат сложились в глубокой древности, когда Рим представлял собой рядовую италийскую общину с примитивным и в своей основе натуральным хозяйством и, соответственно, сравнительно несложными социальными отношениями и политическими формами. Когда же Рим подчинил себе территорию всей Италии, а затем в результате длительных войн с Карфагеном и на Балканском полуострове превратился в крупнейшее и наиболее могущественное государство Средиземноморья, это, естественно, отразилось как на состоянии социально-экономической основы общества, так и его политических отношений.
Прежде всего отметим существенно новую черту экономического развития — образование денежно-ростовщического капитала. Превращение Рима в мировую державу стимулировало широкое развитие внешней торговли. Римляне ввозили сельскохозяйственные продукты, предметы роскоши, рабов. Тесные торговые связи установились не только с подвластными Риму странами, но и с рядом крупных эллинистических государств, сохраняющих еще свою независимость, например с Египтом.
В результате почти непрерывных победоносных войн в Рим хлынул поток ценностей и капиталов в виде военной добычи или контрибуций. Так, после первой Пунической войны римская казна получила 3200 талантов (1 талант — 2400 рублей золотом) контрибуции. Наложенная на карфагенян после второй Пунической войны контрибуция равнялась уже 10 тысячам талантов, а на Антиоха III (после окончания так называемой Сирийской войны) — 15 тысячам талантов. Эксплуатация завоеванных стран и областей, превращенных в римские провинции, способствовала появлению крупных компаний публиканов — лиц, бравших на откуп сбор налогов в провинциях. Публиканы не пренебрегали и кредитно-ростовщическими операциями, причем опять-таки в первую очередь в провинциях, где ссудный процент фактически был почти ничем не ограничен, достигая 48-50 %, и где еще практиковалась продажа в рабство за долги, давно запрещенная в самом Риме.
Развитие товарно-денежных отношений, ломка рамок и устоев натурального хозяйства приводили и изменению всего строя общественной жизни. Менялась расстановка классовых сил, а следовательно, и самая структура общества. Если ранняя Италия была типично аграрной и даже ‘деревенской’ страной, то теперь наблюдается рост городов, а следовательно, новых, городских слоев населения. И хотя Италия продолжала оставаться аграрной страной на протяжении всей своей древней истории, отмеченные выше изменения в экономике не могли пройти бесследно.
В чем же заключалось изменение социальной структуры и расстановки классовых сил в римском обществе накануне краха республики и установления политического режима империи? Мы уже говорили, что это имеет существенное значение для понимании романа Д. Линдсея.
Римская республика была республикой аристократической, и потому господствующим классом в Риме были представители римской знати, нобилитета, принадлежавшие, как правило, к сенаторскому сословию. Их экономическое могущество и их политическое влияние основывалось на крупной земельной собственности, на владении рабами, на богатстве и, наконец, на знатности происхождения, что имело для римлян не просто важное, но первостепенное значение. Все высшие должностные лица (магистраты) избирались, как правило, из среды нобилитета, они же пополняли собой состав сената, который был, таким образом, органом их власти и политического господства.
Однако ко времени, о котором сейчас идет речь, иными словами, накануне краха республики, римская землевладельческая знать утратила в значительной мере былой авторитет и прежнее положение в обществе. В состав господствующего класса устремились представители новых социальных групп и слоев населения. Это в первую очередь новая римская денежная знать — всадники, а также знатные и богатые люди из италийских муниципальных городов (муниципальная аристократия). В дальнейшем к ним добавляются представители провинциальной знати и командная верхушка римской армии. Это были новые, свежие, а потому и наиболее ‘перспективные’ слои господствующего класса, именно им и удается в конечном счете одержать верх над старой римской знатью, над коренным римским нобилитетом и ликвидировать сенатскую олигархию, а вместе с ней и саму республику.
До II в. до н. э. в сельской Италии преобладали мелкие и средние хозяйства натурального типа, которые обслуживались, как правило, трудом самого землевладельца и членов его семьи. Поэтому основную массу населения составляли крестьяне или сельский плебс, как называли их в Риме. По мере развития товарно-денежных отношений и роста рабовладения хозяйства указанного типа начинают вытесняться виллами-поместьями, основанными уже на эксплуатации рабского труда и производящими сельскохозяйственную продукцию не только для удовлетворения нужд владельца, но и для продажи. Недаром известный политический деятель Рима и автор теоретического труда ‘О сельском хозяйстве’ Катон Старший настоятельно подчеркивал: хозяин должен стремиться побольше продавать и поменьше покупать.
Развитие рабовладельческих вилл, самовольный захват земель крупными владельцами, частые заморские походы, отрывающие крестьян от земли, наконец, опустошение италийских полей во время нашествия Ганнибала (Вторая Пуническая война) — все это содействовало разорению и обезземеливанию италийского крестьянства. Другой стороной этого процесса был рост городского населения, городского плебса. Огромные массы разоряемого крестьянства хлынули в Рим. Какая-то часть этих переселенцев занялась производительным трудом (ремесленники, строительные рабочие и пр.) или торговлей, но многие не смогли найти себе постоянной работы в городе и превратились в деклассированный, паразитический слой населения (античный люмпен-пролетариат). Но как бы то ни было, городской плебс в скором времени стал довольно значительной социальной и политической силой. Важно отметить, что интересы городского и сельского плебса часто не совпадали и даже противоречили друг другу, а после массового восстания италийского крестьянства, известного в истории под именем Союзнической войны, когда права римского гражданства были распространены на все население Италии, названное противоречие дополнилось довольно резким антагонизмом между ‘старыми’ и ‘новыми’ гражданами.
Пожалуй, наиболее существенной особенностью римского общества интересующей нас эпохи можно считать появление новой социальной силы — многочисленного класса рабов. Рабство в Риме существовало с давних пор, но особенно интенсивно рабовладельческие отношения развиваются, видимо, на рубеже III-II вв. до н. э. Источники рабства были разнообразны: это и завоевательные войны, и работорговля, и долговое рабство (в провинциях), не надо забывать также и о естественном приросте рабов. Конечно, в период почти непрерывных войн за господство в Средиземноморье захват пленных, а затем продажа их в рабство были, пожалуй, основными источниками воспроизводства рабов. Но работорговля процветала и в более ‘мирные’ периоды римской истории. За образованных рабов или рабов, обладавших особой квалификацией (повара, актеры, танцовщицы и т. п.), римские богачи платили огромные суммы. Эти рабы находились в привилегированном положении и составляли так называемую городскую фамилию. Несравненно тяжелее было положение рабов, эксплуатируемых в сельском хозяйстве, не говоря уже о тех, кто работал в рудниках и каменоломнях или кого готовили в гладиаторы.
Восстания рабов происходили в Риме неоднократно. Не останавливаясь на примерах более ранних и разрозненных выступлений, упомянем лишь о крупных восстаниях в Сицилии в последней трети II в. до н. э. и о знаменитом восстании под руководством Спартака (74-71 гг. до н. э.). Однако все эти движения были подавлены с большой жестокостью. Они носили характер стихийных выступлений, не имели и не могли еще иметь четкой политической программы и рабы, как это подчеркивал В. И. Ленин, были лишь ‘пешками в руках господствующих классов’ [В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 30, стр. 82].
Такова была картина классовой структуры римского общества накануне краха республики и установления империи. Наиболее важным из всего сказанного следует, пожалуй, считать факт ослабления староримской сенатской аристократии и рост новых и активных элементов господствующего класса (всадничество, муниципальная, а затем и провинциальная знать и т. п.). Не менее важным фактором, приближавшим и делавший неизбежной смену политического режима, была устарелость, непригодность республиканского государственного аппарата в новых, изменившихся условиях. Напомним, что основными звеньями римского республиканского устройства считают обычно народное собрание (комиции), сенат и магистратов. Эти политические институты, характерные и пригодные для удовлетворения нужд и управления небольшой античной общиной, оказались не приспособленными к новым задачам. А республиканские должностные лица (магистраты), как правило, ежегодно сменяемые и взаимоограниченные своей коллегиальностью, также не могли больше удовлетворять запросы и нужды огромного государства, не в состоянии были проводить последовательную и рассчитанную на продолжительный срок политику. Разложившийся, утративший в значительной мере свой авторитет сенат превратился в крайне негибкий и консервативный орган староримской знати, а переставшие олицетворять весь народ комиции становились юридической фикцией. В прежние времена римское народное собрание, кроме того, было тесно связано с народным ополчением или, вернее, существовало в этих двух ипостасях, что и было одним из характернейших признаков античной демократии. Теперь народное ополчение вообще перестает существовать, более того — возникает оторванная от народа профессиональная и корпоративная армия. Она в скором времени превращается в грозную силу, в один из наиболее существенных и действенных факторов, определяющих кризис республики. И наконец, вопрос об управлении завоеванными и подчиненными территориями — провинциями. Пожалуй, ни в чем другом устарелость и неприспособленность государственного аппарата республики к новым задачам не сказывалась столь ярко. Не существовало никаких законодательных положений, касавшихся провинций. Провинции управлялись римскими наместниками (проконсулами, пропеторами), которые действовали по собственному усмотрению и фактически бесконтрольно. Их деятельность и злоупотребления могли быть обжалованы лишь после истечения срока их полномочий. Фактически управление провинциями сдавалось как бы на откуп отдельным лицам, что приводило к лихоимству, хищнической эксплуатации и разорению целых стран и областей. Подобная система эксплуатации была неэффективной и неразумной даже с точки зрения самого господствующего класса.
Такова была общая обстановка и конкретные условия, объясняющие назревший крах республики и отвечающие на вопрос о том, почему новые, набирающие силу социальные группировки настойчиво искали новых же политических форм и путей их достижения. В бурных событиях I в. до н. э. определилось и то и другое. Искомой политической формой оказалось единовластие, диктатура, средством ее достижения — армия. Начинается эпоха гражданских войн, эпоха борьбы военных и политических вождей за единоличную власть.
Здесь можно вспомнить о диктатуре Суллы, которая оказалась, однако, непрочной и недолговечной, ибо Сулла, используя новые методы борьбы, а именно опору на вооруженную силу, на армию, пытался спасти обреченный класс и старый, прогнивший режим — режим сенатской олигархии. Можно говорить и о диктатуре Юлия Цезаря, установившейся в ходе следующего этапа гражданских войн. Цезарь пытался опереться уже не на староримскую знать, но на более перспективные слои господствующего класса, и потому некоторые его реформы имели не только злободневное и преходящее значение.
Новый политический режим окончательно сформировался в годы правления Октавиана Августа — приемного сына Цезаря и его политического наследника. Ему удалось победоносно завершить последний этап гражданской войны, установить прочную власть и длительный мир или, как говорил знаменитый римский историк Тацит, покорить ‘своей щедростью воинов, раздачами хлеба — толпу, а всех вместе — сладостными благами мира’.
Этот новый политический режим в принципе (с незначительными модификациями) сохранялся на протяжении всей истории ранней империи. Он получил название принципата. Суть режима заключалась в том, что император заносился первым в списки сенаторов, т. е. был принцепсом сената и считался лишь ‘первым среди равных’. Республиканские должности (магистратуры) не отменялись, но все они, как правило, сосредоточивались в руках императора. Сенат оставался — во всяком случае формально — высшим органом государства. Все это давало Августу возможность утверждать, что он ‘восстановил республику’ и что, обладая властью, во всем равной власти сенаторов, своих коллег по управлению государством, он превосходил их лишь ‘своим авторитетом’. Таков был своеобразный политический строй, установленный Августом, который поэтому нередко определяют как монархию под видом республики, или как республиканское правление по внешней его форме и единовластие по существу.
Между правлением Октавиана Августа (он умер в 14 г. н. э.) и вступлением на престол Римской империи Нерона прошло ровно сорок лет. За этот срок сменилось три императора.
Политическая система принципата оказалась прочной и устойчивой, ибо она базировалась на некоторых новых опорных пунктах, определившихся в зародыше еще во время длительного правления Августа. Все они получили дальнейшее и перспективное развитие при его преемниках. Можно, на наш взгляд, говорить по крайней мере о трех таких новых и принципиально важных элементах: это — армия, которая возводила и низвергала претендентов с престола, но была притом главной опорой императорской власти, провинции, которые из ‘поместий римского народа’ превратились в дальнейшем в органические составные части империи и, наконец, имперская бюрократия, которая постепенно и в конечном итоге заменила собой республиканские выборные, сменяемые и краткосрочные должности.
Каким же рисовалось общее положение Римской империи к середине I в. н. э., иными словами, к началу правления Нерона?
Господствующий класс империи был представлен в первую очередь все тем же сенаторским сословием. Впрочем, это уже формальный момент, ибо самый состав сословия кардинально изменился. Бели говорить о представителях староримских родов, то их осталось немного, состав сената пополнялся богатыми всадниками, муниципальной, а со времени Клавдия и провинциальной аристократией, в отдельных случаях даже потомками разбогатевших вольноотпущенников (в частности, императорских).
Представители другого привилегированного сословия, всаднического, занимались денежными операциями крупного масштаба, но, кроме того, теперь из них рекрутируется командная верхушка армии (префекты, центурионы) и руководящий слой различных ведомств и канцелярий. Всадничество постепенно превращается в служилое сословие, служилую знать.
Что касается низших слоев населения — сельского и городского плебса, то по мере укрепления императорской власти их политический вес и значение неуклонно падают. Сельское население фактически уже давно было отстранено от участия в политической жизни, а после ликвидации комиций при Тиберии такая же участь ожидала и городской плебс. Римские императоры, начиная с Августа, стремились компенсировать это положение раздачами хлеба и денег, организацией пышных зрелищ, игр, празднеств (политика ‘хлеба и зрелищ’). В положении рабов в эпоху ранней империи не происходит каких-либо существенных изменений. Крупных выступлений рабов за это время не было.
Эпоха ранней империи характеризуется ростом городов и развитием городской жизни в Италии. Новые города возникали и на территории провинций, причем среди них особенно были распространены колонии армейских ветеранов. Италийские города пользовались определенной автономией, и в отличие от самого Рима общественная жизнь била в них ключом. Правда, народные собрания потеряли свое значение и здесь, но зато выборы магистратов и членов городских советов (декурионов) проходили чрезвычайно активно. До нашего времени сохранились сделанные в Помпеях на стенах домов надписи, свидетельствующие о чрезвычайно оживленной агитации во время предвыборных кампаний. Кандидатов выдвигали и поддерживали различные коллегии или просто соседи, иногда члены той или иной знатной семьи, иногда отдельные лица. Встречаются надписи юмористические, ругательные, стихотворные: ‘Все ювелиры предлагают в эдилы Куспия Пансу’, ‘Требий, проснись, выбирай’, ‘Прокул, выбери Сабина эдилом, и он тебя выберет’. Нередко на кандидатов рисовались карикатуры. Кстати сказать, предвыборная борьба и агитация ярко отражали социальное расслоение, которое характерно, само собой разумеется, не только для Помпей, но и для других городов империи, бывших в этом смысле миниатюрной копией Рима.
В Италии, как и в провинциях, снова возрождается и растет крупное землевладение, подорванное в годы гражданских войн конфискациями, проскрипциями, опустошениями. Императоры отнюдь не покровительствовали этому процессу: слишком крупные земельные владения давали их хозяевам — особенно в провинциях — слишком большую независимость. Так, например, известно, что Нерон казнил шесть крупных собственников (а земли их конфисковал), которые владели в провинции Африка чуть ли не половиной всей ее территории.
Для характеристики положения в сельском хозяйстве эпохи ранней империи следует также упомянуть о все растущей в это время практике дробить крупные земельные владения на отдельные участки и сдавать в наем свободным арендаторам — колонам. Развитие колоната имело большое значение для всей дальнейшей экономической и социальной истории Рима.
Рост городов был, конечно, тесно связан с процветанием ремесел и торговли. В городах возникали крупные объединения (коллегии) купцов, которые часто были одновременно владельцами ремесленных предприятий и которым удавалось таким образом контролировать хозяйственную жизнь целых областей, а иногда и стран. Из Испании, например, корпорациями купцов вывозились металлы и продукты сельского хозяйства, из Галлии — полотно, металлические изделия, художественная керамика.
В еще более широких масштабах была развита торговля в восточных провинциях Римской империи — Малой Азии, Сирии. Сюда из Аравии и далекой Индии стекались различные товары, главным образом предметы роскоши: драгоценности, благовония, шелка. Такие крупные центры ремесла и посреднической торговли, как Александрия в Египте, Антиохия, Дамаск и Лаодикея в Сирии, имели общеимперское значение.
Будущий император Нерон родился в 37 г. н.э. в небольшом италийском городке Анции. Как рассказывает его биограф, римский историк Светоний, Нерон родился на рассвете, так что лучи восходящего солнца коснулись его раньше, чем он сам земли. По римскому обычаю новорожденного клали на землю у ног отца — поднимая его, он этим жестом как бы признавал ребенка своим сыном.
Отец новорожденного Луций Домиций Агенобарб был потомком старинного и знатного рода, но имел репутацию — опять-таки по словам Светония — ‘человека, гнуснейшего в любую пору его жизни’. Матерью Нерона была Агриппина, дочь Германика, популярного полководца и племянника Августа. Она была женщиной властной, честолюбивой, решительной, и когда домашний астролог сказал о новорожденном, что он станет императором, но убьет свою мать, Агриппина якобы воскликнула: ‘Пусть убьет, лишь бы царствовал!’ Отец же Нерона, когда его поздравляли с рождением сына, отвечал, что от него и Агриппины ничего не может родиться, кроме ужаса и горя для человечества.
Отец Нерона умер, когда ребенок был очень мал, а вскоре император Калигула сослал его мать (свою родную сестру), так что Нерон рос в доме своей тетки Домиции Лепиды под надзором двух дядек — цирюльника и танцовщика. Его положение резко изменилось к лучшему, когда на престол Римской империи вступил Клавдий. Он вернул свою племянницу Агриппину из ссылки, а через некоторое время женился на ней, хотя брак между дядей и племянницей по римским обычаям считался недопустимым. Вскоре после этого Клавдий усыновил двенадцатилетнего Нерона (он получил это имя при усыновлении), хотя имел собственного сына — Британика. Но Агриппина явно готовила к престолу Нерона — для завершения его образования был приглашен известный философ Сенека, вторым воспитателем назначен префект преторианской гвардии Бурр. В тринадцать лет мальчик был объявлен совершеннолетним — он выступал теперь в сенате с речами то на латинском, то на греческом языке, принимал участие в разборе судебных дел, обещал народу раздачи и игры, а воинам — подарки.
Когда умер Клавдий, Нерону шел всего семнадцатый год. Объявленный императором в лагере преторианцев, а затем и в сенате, он был осыпан бесчисленными почестями, из которых не принял, по словам Светония, только титула ‘отца отечества’, сославшись на свою молодость.
Первые годы правления Нерона римские историки называли ‘счастливыми’ и ‘золотым пятилетием’. Он начал с того, что Почтил память Клавдия великолепным погребением, похвальной речью и даже обожествлением. Правда, несколько позже он любил говорить, что грибы — настоящая пища богов, поскольку Клавдий был отравлен именно грибами. Нерон воздал почести и памяти отца своего Домиция Агенобарба, матери же в начале своего правления он доверил многие государственные дела.
Молодой император под влиянием своих воспитателей стремился установить хорошие отношения с сенатом, всячески подчеркивая свое уважение к нему. Он обещал предоставить сенату управление государством, большинством провинций, оставляя за собой лишь командование армией. Обещал не давать власти (как то было при Клавдии) своим любимцам и вольноотпущенникам.
Вообще Нерон подчеркивал, что он будет, править по начертаниям Августа, и как будто специально стремился не пропустить ни одного случая, где он мог бы показать свою щедрость и мягкость…
Однако вскоре все переменилось. Нерону стала надоедать опека властолюбивой матери, Бурр и Сенека подогревали эти его настроения. Однажды по их совету он весьма почтительно, но настойчиво вывел Агриппину из сената, когда та при официальном приеме послов хотела сесть на возвышении, где стояло кресло для императора.
Отношения между матерью и сыном ухудшались. Мстительная Агриппина дала Нерону понять, что, если она сумела добиться его возведения на престол, она может это сделать и для кого-нибудь другого, в частности для родного сына Клавдия — Британика. Однако результатом этих угроз оказалась лишь неожиданная и скоропостижная смерть Британика. Он был отравлен во время пира, причем яд приготовлялся, как говорили, в спальне Нерона, под его личным наблюдением. Затем настала очередь и самой Агриппины, и Нерон не остановился перед убийством матери. Примерно с этого времени начинают портиться и его отношения с сенатом. Против ряда сенаторов возбуждаются обвинения, приводящие к конфискациям земельных владений, начались также преследования по закону об оскорблении величества. В 62 г. умер Бурр (говорили, что он был отравлен императором), а Сенека, потеряв всякое влияние, удалился в частную жизнь. Их место занял новый фаворит императора, всячески потакавший его жестоким наклонностям, — префект претория Тигеллин.
Нерон считал себя выдающимся поэтом, певцом и музыкантом, выступал публично, причем перед выступлениями всякий раз чрезвычайно волновался, робел, заискивал перед судьями и зрителями. На игры и празднества тратились огромные суммы. Императором были введены в Риме состязания по греческому образцу, которые он называл ‘нерониями’, они состояли из трех отделений — музыкального, гимнастического и конного. Для римлян устраивались великолепные игры в цирке. Иногда после звериной травли на арену цирка пускалась вода и начиналось морское сражение, которое сменялось затем боем гладиаторов. Праздник кончался пиром на плотах и лодках, народу раздавались подарки и жетоны, по которым можно было получить зерно, одежду, драгоценности, рабов, а иногда даже дом или поместье.
Во время одного из публичных выступлений Нерона в Неаполе из столицы пришла страшная весть — в городе вспыхнул пожар. Огонь бушевал целую неделю, две трети Рима выгорело, многие тысячи людей остались без крова и имущества или погибли в пламени.
Нерон горячо откликнулся на стихийное бедствие. Он срочно вернулся в Рим, предоставил тем, кто остался без крова, свои сады и парки, открыл все склады и амбары, выдавал денежные пособия, обещал на свой счет отстроить дома. Но, несмотря на все эти меры или именно благодаря им, по городу распространился странный слух: Рим якобы была подожжен по распоряжению самого императора, который задумал наново и самым великолепным образом отстроить ‘вечный город’. Говорили даже, что Нерон с крыши своего дворца наслаждался зрелищем бушевавшего пламени и пел под аккомпанемент кифары о гибели Трои.
Как бы то ни было, но после пожара Нерон действительно принялся отстраивать Рим. Для себя император построил новый дворец, который он назвал ‘Золотым домом’. Вот как описывает его Светоний: ‘О размерах дворца и его убранстве достаточно сказать следующее. Вестибюль в нем был такой высоты, что там уместилась колоссальная статуя императора, высотой в сто двадцать футов, площадь же дворца такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной, внутри же был пруд, подобный морю, окруженный строениями, подобными городам, а затем — поля, пестреющие пашнями, пастбищами, лесами и виноградниками и на них — множество домашнего скота и диких зверей. В самих покоях все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами, в обеденных палатах потолки были штучные, с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы, главный зал был круглым, и днем и ночью он безостановочно вращался вслед солнцу, в банях текли соленые и серные воды. И когда такой дворец был закончен и освящен, Нерон только и сказал ему в похвалу, что теперь наконец он сможет жить по-человечески’.
Строительство, массовые зрелища, игры и празднества опустошали государственную казну. И хотя такая политика императора импонировала римскому городскому плебсу, расплачиваться за нее приходилось всем италийским городам и провинциям, причем, естественно, основная тяжесть поборов ложилась именно на плечи провинциального населения.
Последние годы правления Нерона характеризовались обострением как внутреннего, так и внешнего положения империи. Восстание в Британии, борьба с Парфией за Армению, наконец, возникший в самом Риме заговор против Нерона (65 г.). В состав заговорщиков входили видные сенаторы и близкие к ним командиры преторианской гвардии. Недовольство императором, боязнь необоснованных преследований с его стороны, общее состояние Неуверенности — таковы, очевидно, были причины, толкавшие определенные круги римского общества на активное выступление против ‘тирана’.
Что касается главной фигуры заговора — Гая Калпурния Пиз она, то следует сказать, что это был человек заурядный, не примечательный ничем, кроме знатности рода, привлекательной наружности и ласкового обхождения. Он фактически и не был истинным руководителем или инициатором заговора, Тацит в качестве наиболее активных его участников называет преторианских командиров Субрия Флава, Сульпиция Аспера, известного поэта Аннея Лукана и консула Плавтия Латерана. Кроме того, к заговору, очевидно, был привлечен Сенека и второй — наряду с Тигеллином — префект претория Фений Руф. Мы находим эти имена в романе Д. Линдсея.
Раскрытие заговора повело к жестоким репрессиям. Главари его были казнены или же им — например, самому Пизону, Сенеке, Лукану — в виде особой милости предлагалось покончить с собой. Но пострадали не только непосредственные участники. Нерон, по словам Светония, ‘казнил уже без меры и разбора кого угодно и за что угодно’. Заговор свидетельствовал о назревании в Риме внутреннего кризиса.
На следующий год Нерон, желая выполнить свою давнишнюю мечту, отправился в артистическое турне на родину искусств — в Грецию. Празднества следовали одно за другим. И конечно же, всюду Нерон, как певец и актер, получал венки и награды. Рассказывали, что, когда он пел, никому не дозволялось выходить из театра и были случаи, что люди притворялись мертвыми, чтобы их вынесли на носилках. В Олимпии Нерон даже принимал участие в беге колесниц и правил упряжкою в десять лошадей.
В разгар своих артистических успехов Нерон получил неприятное известие о восстании против римлян в Иудее, принимавшем внушительные размеры. На подавление его был послан консул Тит Флавий Веспасиан — опытный полководец, отличившийся в Британии.
Из Греции Нерон вернулся в Италию триумфатором — в пурпурной одежде, в расшитом золотыми звездами плаще, в олимпийском венке. Он въехал в Рим на той же колеснице, на которой некогда ехал в триумфальном шествии Август.
Однако еще в Неаполе его ждали известия о восстании наместника Галлии — Виндекса. Затем в Рим стали приходить известия о восстаниях, поднятых наместниками Тарраконской Испании, Лузитании, Африки.
Нерон растерялся, тем более что и в самом Риме было неспокойно. Он то собирался обрушиться на мятежников и сенат, то мечтал покорить их силой своего пения, то говорил, что его вовсе не страшит потеря престола — он, мол, прокормится мастерством певца, музыканта, актера. Последний удар Нерону был нанесен восставшими преторианцами. Сенат объявил его врагом отечества. Нерон бежал из Рима и пытался укрыться на вилле одного из своих вольноотпущенников. Заслышав приближение высланной за ним погони, Нерон пронзил себе горло мечом. ‘Какой великий артист погибает!’ — таковы были его последние слова.
Пожалуй, не много найдется в истории политические деятелей и правителей, которые оставили бы по себе такую мрачную память и дурную славу. Знаменитый римский историк Тацит и биограф Нерона Светоний весьма похоже рисуют образ принцепса. Первые несколько лет — это осторожный и благоразумный правитель (под влиянием Сенеки и Бурра), затем (после убийства Британика) — ‘львенок, попробовавший крови, свирепости которого уже не будет границ’, а под конец жизни — чудовище, развратник, садист и, видимо, психически совершенно ненормальный человек.
И, однако, едва ли подобный портрет полностью соответствует действительности. Отнюдь не пытаясь реабилитировать память Нерона, правителя, безусловно развращенного огромной властью и полной безнаказанностью (это ему, матереубийце, принадлежат слова, что ни один принцепс до него не знал, как далеко может зайти власть), мы все же должны — если думать об объективной оценке — отметить, что цитируемые историки были типичными представителями сенаторского сословия и отношения между принцепсом и сенатом были для них главным критерием в оценке правителя. Тенденция предельно ясна — недаром ‘золотым’ пятилетием был назван период правления Нерона, когда он проявлял максимум уважения и послушания по отношению к сенату.
Однако — по причинам, нам не полностью ясным, — Нерон действительно довольно резко порывает с сенатом. Возможно, что в основе такой политики была борьба, характерная и для некоторых последующих императоров, против крупного землевладения, поскольку оно часто приводило к слишком большой экономической, а следовательно, и политической независимости, с чем никак не могла смириться стремившаяся к централизации императорская власть.
Нельзя не отметить, что режим Нерона долгое время не вызывал противодействия в определенных кругах армии, среди городского плебса и населения провинций, по отношению к которым Нерон проводил явно покровительственную политику. Однако он не сумел создать себе в этих слоях общества достаточно прочной опоры. Правда, незадолго до своего падения он грозился полностью искоренить сенаторское сословие, а власть в государстве, командование армией, управление провинциями передать всадникам и вольноотпущенникам. Но это уже были только слова, только бессильные угрозы.
Таким образом, Нерон — первый римский император, который (если не считать кратковременного эпизода правления Калигулы) сделал смелую попытку резко порвать с правящим сословием. Однако эту попытку следует признать и преждевременной и неподготовленной. Землевладельческая аристократия, обновленная, освеженная выходцами из италийских городов (а частично уже и из провинций), оказалась еще слишком реальной силой. За неудачу же своей попытки Нерон поплатился не только троном и не только жизнью, но и тем бесславием, той мрачной репутацией, которая до сих пор сохраняется за ним в веках.
В заключение — несколько замечаний о романе и его соответствии исторической действительности.
Джек Линдсей — английский прогрессивный писатель, известен как автор ряда исторических романов и повестей. Сюжеты этих произведений он черпает, как правило, либо из античности, либо из истории Англии. Для него, как и для многих современных исторических писателей Запада, характерно стремление в какой-то мере ‘осовременить’ описываемые эпохи (иногда весьма отдаленные), уловить их перекличку с сегодняшними проблемами, найти в прошлом если не ответ, то хотя бы какой-то намек, применимый к событиям и запросам нашего времени.
Иногда это стремление реализуется вполне естественно и удачно, иногда — что почти неизбежно — приводит к заметным натяжкам, к слишком прямолинейной, а потому и неприемлемой модернизации. Такой типичный недостаток, несомненно, может быть отмечен в романах, а более широко — в историческом мировоззрении Линдсея, но, с другой стороны, обостренное ощущение кризиса и неблагополучия того мира, того общества, в котором живет, и работает писатель, привлекает его внимание к наиболее ярким, драматическим и ‘поворотным’ событиям прошлого.
Все сказанное применимо в полной мере и к роману ‘Подземный гром’. Об этом достаточно ярко свидетельствует стихотворное посвящение романа Катарине Сусанне Причард, в котором автор, правда используя довольно отвлеченную фразеологию, высказывает оптимистическую мысль о том, что проникновение в смысл событий прошлого может придать ‘запас несокрушимых сил’ в наше время, в нашу сложную, напряженную, чреватую атомной угрозой эпоху. Роман написан темпераментно, импульсивно, а потому и ‘неравноценно’, что, очевидно, тоже можно считать характерной чертой Линдсея как писателя и как представителя современной западной прогрессивной интеллигенции.
Историческая эрудиция Линдсея не вызывает никаких сомнений. Недаром он известен не только как романист, но и как переводчик античных авторов — Феокрита, Аристофана, Катулла, Апулея и т. п. Свободное владение материалом дает ему возможность нарисовать в романе ряд живых картин римского быта, причем это картины жизни и быта как высших слоев римского общества, так и самого ‘дна’: уличные сценки, кабачки, таверны. Все это несомненно создает достоверный колорит, доносит в какой-то мере аромат эпохи. Пожалуй, только автора можно упрекнуть в некотором злоупотреблении довольно однообразными натуралистическими деталями.
Роман построен таким образом, что главные действующие лица и события эпохи не выглядят главными героями и главными событиями самого романа. Уже говорилось о том, что заговор Пизона, который на первый взгляд мог бы считаться центральным звеном сюжета, на самом деле занимает автора лишь постольку-поскольку, лишь как некий предлог. Поэтому и характеристики исторических лиц несколько бледны. Так, например, сам Пизон в романе фактически не появляется и потому получает лишь косвенную характеристику, высказанную устами других действующих лиц (в частности, устами Лукана, который, кстати сказать, обрисован наиболее ярко и убедительно). Что касается Нерона, то он выступает лишь в самом конце романа, и, хотя здесь есть небольшая главка, специально Нерону посвященная, где он дает себе своеобразную самохарактеристику, все же едва ли можно признать, что этот сложный и противоречивый образ получил в романе удачное решение. В целом при характеристиках исторических лиц автор стремится придерживаться оценок Тацита, иногда только их дополняя и детализируя.
Бесспорно главным героем романа, как уже говорилось выше, следует считать молодого провинциала Луция Кассия Фирма. В уста этого вымышленного героя автору, очевидно, наиболее удобно вкладывать свои собственные мысли и наблюдения. Впрочем, не менее легко и свободно подобные соображения высказываются в застольных беседах представителями высших слоев Рима, членами того кружка, который образовался, в частности, вокруг Лукана. Излагая эти беседы, автор явно модернизирует и осовременивает проблемы, якобы волновавшие ‘интеллектуальные круги’ римского общества того времени.
Однако наряду с проблемами, ‘привнесенными’ самим автором, в романе правильно, на наш взгляд, отражено отношение тех же привилегированных кругов Рима к режиму Нерона. Самодержавные замашки принцепса, его самовлюбленность и нетерпимость, его тиранические наклонности претили всем. И все же существовали две точки зрения. Явное меньшинство (были такие и среди участников заговора Пизона) мечтало о восстановлении республики, более же трезвое большинство рассчитывало лишь на приемлемого правителя или, как сказано в романе, на то, чтобы ‘восстановить равновесие между сенатом и монархом’, а заодно покончить с засилием ‘вульгарных, наглых выскочек’ — вольноотпущенников, которые захватили при дворе почти все ключевые позиции.
Гораздо слабее отражено в романе отношение к правлению Нерона широких слоев населения Рима. Этот вопрос почти не затрагивается. Зато автор не раз — иногда устами своего главного героя — подчеркивает отношение провинций к существующему режиму. Применительно к личности принцепса оно, как правило, безразличное: для провинциала, живущего в далекой Африке или Испании, не так уже важно, жесток или добр правитель, ибо эти качества проявляются в основном по отношению к людям, с которыми правителю приходится сталкиваться лично, или по крайней мере по отношению к тем, кто находится поблизости. Поэтому прав Луций Кассий Фирм, когда он говорит, что для Кордубы едва ли имеет значение, кто будет в Риме императором — Нерон или Пизон. Однако общее отношение провинциалов к политике, которая проводится принцепсом, скорее положительное, и это тоже отмечено в романе.
Заключительная часть произведения посвящена описанию своеобразного ‘апофеоза’ Луция Кассия Фирма. Испытав большое потрясение из-за ареста после раскрытия заговора, Фирм, отпущенный затем на свободу как лицо слишком незначительное, переживает серьезный внутренний кризис. Разгул террора, с одной стороны, и далеко не героическое, не ‘образцовое’ поведение тех, на кого наивный провинциал взирал некогда с восторгом, и безусловным пиететом, — с другой, заставляют теперь Фирма — хотя это дается ему не легко и не просто — пересмотреть систему всех прежних ценностей. Он мучительно ищет решения своих сомнений сначала в религиозных культах — культ Изиды, христианское вероучение, — но, в конечном счете, находит решение и выход совсем в другом — в общении с ‘простым’ народом, с рабами, в физическом труде, в том, чтобы вернуться на родину и начать новую, трудовую жизнь.
Конечно, подобное разрешение конфликта представляется довольно искусственным и даже наивным. Но зато оно подкупает своей непосредственностью и своей убежденностью. И своим оптимизмом. Пожалуй, этот же оптимизм и эта же непосредственность ощущаются и в другом убеждении автора, в том, которое высказано им в стихотворном посвящении романа, когда он выражает уверенность, что все сложные проблемы нашей эпохи — даже угроза ‘атомного взрыва’ — могут быть успешно решены творческим и проникновенным изучением опыта прошлого, уроков истории.
Первое издание перевода: Линдсей Д. Подземный гром. Роман из жизни Рима в годы Нерона / Перевод с англ. О. Волкова, Послесл. проф. С. Утченко. Илл.: А. Васин. — Москва: Прогресс, 1970. — 477 с., 20 см.