АВГУСТЪ ШЛЕГЕЛЬ.
РИМЪ.
РИМЪ.
Рим, Шлегель Август Вильгельм, Год: 1791
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Нмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
Августъ-Вильгельмъ фонъ-Шлегель, одинъ изъ главныхъ дятелей и едва ли не основатель романтической школы поэзіи въ Германіи, родился 8-го сентября 1767 года въ Ганновер. Отецъ его и дядя были оба поэтами и въ высшей степени образованными людьми, а потому понятно, что уже самое первоначальное воспитаніе молодого Шлегеля въ дом отца совершалось при самой благопріятной обстановк для его будущаго развитія, какъ поэта. Склонность писать стихи обнаружилъ онъ въ самомъ раннемъ дтств, причёмъ умнье и быстрота, съ которыми мальчикъ подбиралъ римы или слагалъ стопы, вызывали нердко удивленіе присутствовавшихъ при томъ родныхъ и знакомыхъ. Основательно подготовленный общимъ образованіемъ и преимущественно знаніемъ языковъ, молодой Шлегель поступилъ въ Гёттингенскій университетъ, съ цлью посвятить себя богословію, но вскор перемнилъ эту мысль, перейдя на филологическій факультетъ. Въ Гёттинген познакомился онъ съ Бюргеромъ, очень его полюбившимъ. Кончивъ университетскій курсъ, Шлегель получилъ мсто домашняго учителя въ Амстердам, гд пробылъ три года, и затмъ переселился въ Іену, литературное общество которой считалось тогда лучшимъ во всей Германіи. Литературный талантъ сблизилъ его со всми лучшими писателями Германіи и доставилъ ему участіе въ ихъ общихъ трудахъ. Такъ онъ былъ сотрудникомъ Шиллера въ его ‘Часахъ’ и ‘Альманах Музъ’, а также въ издававшемся тогда ‘Общемъ Литературномъ Обозрніи’. Въ Іен Шлегель испробовалъ свои силы на каедр, прочтя рядъ эстетическихъ лекцій, посл чего получилъ званіе профессорамъ томъ же году онъ основалъ, вмст съ своимъ братомъ, журналъ ‘Атеней’, сдлавшійся главнымъ органомъ новой возникавшей романтической школы. Въ 1802 году Шлегель развёлся съ женою, посл очень короткой брачной жизни, и переселился въ Берлинъ, гд прочёлъ рядъ лекцій о литератур, искусств и о современномъ направленіи общественной дятельности. Въ слдующіе годы предпринялъ онъ путешествіе по Италіи, Франціи и Швеціи, чмъ однако вовсе не былъ нарушенъ ходъ его литературныхъ занятій. Въ Париж написалъ онъ сравненіе ‘Федры’ Эврипида съ ‘Федрой’ Расина и заслужилъ этимъ трудомъ общее одобреніе французскихъ учоныхъ. Въ 1811 году вышло полное собраніе его сочиненій, и въ то же время напечаталъ онъ свои изслдованія о ‘Нибелунгахъ’. Поздне, во время союзной войны Россіи и Германіи противъ Наполеона, онъ былъ сдланъ секретарёмъ при наслдномъ принц шведскомъ, и въ этой должности сопровождалъ его во всхъ походахъ, въ награду за что получилъ патентъ на дворянство. Въ 1818 году Шлегель занялъ профессорскую каедру исторіи литературы и искусства въ Бонн, но преимущественно занимался въ это время изслдованіями объ индійскомъ язык и литератур. Его переводы съ санскритскаго языка заслужили ему почётную извстность въ учономъ лингвистическомъ мір. Шлегель скончался въ глубокой старости, 12-го мая 1845 года, семидесяти восьми лтъ отъ роду.
Хотя выше было сказано, что Шлегеля можно считать почти основателенъ романтической школы поэзія, но своею поэтическою дятельностью онъ доказалъ, что не всегда лицо, провозгласившее новую школу, бываетъ въ тоже время способно блистательно провести свои идеи на практик. Шлегель, какъ романтическій поэтъ, стоитъ по таланту безспорно ниже своего брата Фридриха и своихъ друзей Тикая Гарденберга. Но если ему для собственныхъ сочиненій не доставало поэтической плодовитости, то онъ въ высшей степени обладалъ талантомъ усвоивать и передлывать иногда лучше оригинала чужую идею. При этомъ направленіи таланта онъ долженъ былъ имть вс данныя для того, чтобы сдлаться отличнымъ переводчикомъ — и дйствительно его извстные всему образованному міру переводы Шекспира, Кальдерона, Данта и Петрарки исполнены до того мастерски, что трудно себ представить: могли ли бы сами авторы, будь они нмцы, заставить своихъ героевъ выражаться лучше и сильне. Въ переводахъ Шлегель особенно любилъ оставаться врнымъ форм оригинала, и если этимъ онъ иногда затруднялъ себя при передач нкоторыхъ особенно-замысловатыхъ мстъ, то въ награду за-то усидчивое терпніе помогло ему обогатить нмецкую литературу множествомъ неизвстныхъ до него формъ и оборотовъ. Потому заслуги его по выработк языка неоцненны. Онъ умлъ передать не только національныя особенности тхъ поэтовъ, которыхъ переводилъ, но даже пріурочилъ многіе изъ ихъ оборотовъ къ нмецкому языку, который такимъ образомъ, независимо отъ обогащенія переводной литературы, обогатился ещё и въ свою собственную пользу. Что же касается оригинальныхъ сочиненій Шлегеля, то самостоятельное значеніе можно придать только его балладамъ и романсамъ. Они отличаются необыкновенной законченностью и красотою формъ, которыя нердко подкупаютъ читателя даже противъ недостатковъ внутренняго содержанія. Недостатки свои Шлегель чувствовалъ самъ, и, говоря о своёмъ талант, выражался, что на большинство его сочиненій слдуетъ смотрть только какъ на поэтическіе этюды, которые можетъ-быть послужатъ съ пользою для другихъ боле талантливыхъ поэтовъ. Приговоръ этотъ хотя вдлаетъ честь скромности поэта, но, однако, долженъ быть признанъ нсколько строгимъ. Правда, его мелкія стихотворенія дйствительно страдаютъ недостаткомъ чувства и глубины, но ихъ свтлыя, ясныя мысли невольно привлекаютъ вниманіе читателя, независимо отъ красоты вншней формы. Поэтическая фантазія Шлегеля дйствительно блдна и лишена горячности. Онъ вовсе не владлъ искусствомъ распланировывать образы своихъ созданій такимъ образомъ, чтобъ наиболе яркіе производила сильнйшее впечатлніе, причёмъ нердко ещё до конца сочиненія исчерпывалъ весь сюжетъ, такъ-что читателю представлялись послднія строфы уже вовсе ненужнымъ повтореніемъ, чмъ, безъ сомннія, охлаждалось впечатлніе цлаго.
Собственно лирическихъ стихотвореній и псень Шлегель сочинилъ очень жало, такъ-какъ чувствовалъ самъ, что здсь его талантъ былъ бы не въ своей сфер. Лучшими изъ его произведеній въ этомъ род слдуетъ признать ‘Вечернюю псню’ и стихотвореніе ‘На чужбин’, такъ какъ основная мысль ихъ чрезвычайно проста. Но едва Шлегель брался изображать глубокія, потрясающія чувства, какъ напримръ въ ‘Мелодіяхъ жизни’, стихи его оказывались слабыми, изысканными и холодными. Лучшей сферой его дятельности остаются, какъ уже было сказано выше, переводы изъ чужихъ литературъ, какъ древнихъ, такъ и новыхъ. Элегія ‘Римъ’ переноситъ читателя совершенно во времена древняго міра. Изъ южныхъ литературъ Шлегель съ особеннымъ успхомъ заимствовалъ и привилъ къ нмецкой почв сонетъ. Его сочиненія въ этомъ род, написанныя на библейскіе мотивы, отличаются замчательной простотой, благородствомъ и строгостью формы. Не мене блистательно подражалъ онъ терцинахъ Данта.
Таково было значеніе Августа Шлегеля, какъ поэта. Но, независимо отъ этого, онъ оставилъ блестящій слдъ въ литератур итакъ мыслитель и какъ критикъ. Можно сказать положительно, что въ этой сфер дятельности Шлегель былъ тмъ же для девятнадцатаго вка, чмъ Лессингъ для восемнадцатаго. Если послдняго называютъ реформаторомъ нмецкой критики и искусства, то Шлегель былъ ихъ революціонеромъ. Увлёкшись относительно взгляда на искусство сначала идеями Лессинга, а затмъ Шиллера, Шлегель скоро ихъ оставилъ, чтобъ выйди на самостоятельную дорогу, на которой встртилъ врнаго и сильнаго союзника въ лиц своего брата Фридриха Шлегеля. Оба писателя стали самый рьяными поборниками возникавшей тогда романтической школы. Сочиненія Гёте, стоявшаго тогда на высот своей славы, сдлались исходнымъ пунктомъ и краеугольнымъ камнемъ дли идей новой критической школы.Первое подвергшееся разбору Шлегеля сочиненіе Гёте была его драма ‘Торквато Тассо’, но здсь Шлегель ещё не увлекался до слпоты своимъ идеальнымъ поэтомъ, а, напротивъ, на-ряду съ похвалами высказалъ о нёмъ нсколько рзкихъ замчаній. Поздне однако онъ совершенно измнилъ своя строгія сужденія о нёмъ и появившіеся затмъ разборы ‘Римскихъ элегій’ и ‘Германа и Доротея’ уже дышутъ одною похвалою и удивленіемъ къ автору. Слдуетъ однако сказать, что независимо отъ нкотораго поклоненія авторитету, которое сквозитъ въ разборахъ Шлегеля, они имютъ и высоко-самостоятельное значеніе. Его замтки объ эпос по поводу разбора ‘Германа и Доротеи’ принадлежатъ къ лучшимъ мнніямъ, высказаннымъ объ этомъ род поэзія. Нельзя не пожалть, что Шлегель, увлекаясь, иногда впадалъ въ прискорбныя ошибки. Такъ вознося Гёте и романтическую поэзію, онъ, мало по малу, сталъ крайне холодно отзываться о Шиллер и даже дошолъ до крайне-рзкихъ о нёмъ мнній. Эта односторонность увлеченія впрочемъ вполн понятна при горячемъ темперамент, которымъ онъ обладалъ. Самымъ замчательнымъ сочиненіемъ Шлегеля по части критики слдуетъ безспорно признать его ‘Изслдованіе о драматическомъ искусств и литератур’. Оно равно превосходно и но содержанію и по вншней форм. Въ основ его проведено сравненіе между древне-классической и современной романтической поэзіей. Отдлъ, посвящённый разбору драмы греческой, испанской и англійской, особенно замчателенъ. Сужденія, высказываемыя Шлегелемъ о Шекспир, принадлежатъ къ лучшимъ и полнйшимъ воззрніяхъ на великаго драматурга. Сочиненія Шлегеля о пластическихъ искусствахъ имютъ также самостоятельную цну. Къ замчательнйшимъ изъ нихъ принадлежатъ слдующія: ‘Объ отношеніи искусства къ природ’, ‘Письма къ Гёте о художникахъ, живущихъ въ Рим’ и отрывки ‘О картин’.
‘Жизнь ты узнала на лон Паренопеи роскошномъ:
Здсь, на гробниц вковъ, смерти значенье узнай!
Правда, латинянъ стран улыбается ясное небо,
Чистой лазурью небесъ Рима одтъ горизонтъ,
Градъ седмихолмный царитъ надъ равниной, отъ цни Сабинской
Онъ простирается вдаль, вплоть до морскихъ береговъ.
Но путешественникъ часто, бродя въ лабиринт развалинъ,
Чувствуетъ грусть на дул и замедляетъ свой шагъ.
Съ давнихъ и давнихъ временъ всё заснуло здсь сномъ непробуднымъ,
Каждый здсь камень хранитъ прошлыхъ событій печать.
Въ самомъ начал ещё, удаляйтесь съ Олимпа, нашолъ здсь
Самъ сдовласый Сатурнъ царство себ и пріютъ,
Тутъ же простёршей твои владнія, Янусъ двулицый:
Тысячелтья прошли — холмъ твоё имя хранить.
Позже сюда жъ изъ цвтущей Аркадіи прибылъ Эвандеръ,
Здсь основался, потомъ принятъ былъ здсь Геркулесъ,
Изъ Иберіи пришедшій, подъ кровлей Панактруна мирной,
Здсь имъ въ ущель скалы Кажусь былъ злой умерщвлёнъ,
Страхъ всмъ сосдямъ внушавшій, огонь изрыгавшій разбойникъ.
Такъ здсь было тогда ней ещё дико крутомъ.
Но наконецъ и фригійскихъ судомъ паруса показались.
Ихъ принимая къ себ, Тибръ обратился назадъ:
Зналъ хороню онъ, что этотъ носитель троянскихъ пенатовъ
Изъ Иліона принёсъ прахъ плодотворный съ собой.
Такъ основалась Лавянія, позже и Альба, о Рим жъ
Долго изъ смертныхъ никто слуха ещё не имлъ.
Медленно зрло рожденье его и предпослано было
Много событій ему: такъ былъ могучъ его ростъ!
Долженъ былъ Марсъ полюбить и весталка родить, и волчицы
Злость обратиться въ любовь, прежде чмъ время пришло,
Чтобъ земледльческій плугъ, окружая своей бороздою,
Ромула городъ обвёлъ вкругъ Палатинской горы.
Какъ полубогъ, въ колыбели змю задушившій руками,
Такъ и младенческій Римъ дивную мощь предвщалъ.
Зевса двнадцать орловъ, увиднныхъ Ромуломъ, дали
Знакъ, что надъ міромъ полётъ царственный свой онъ прострётъ,
И что не грубою силой онъ будетъ великъ — нтъ, онъ будетъ,
Смерти смяся въ лицо, жизни законъ уважать.
Ромулъ молитву и Луперкалійскія празднества вводитъ,
Онъ назначаетъ жрецовъ, самъ онъ былъ названъ Квиринъ.
Вслдъ за нимъ Нума разумный, любовникъ таинственной нимфы,
Всё очищаетъ въ стран, силою вры скрпивъ.
Граждане жили тогда ещё въ хижинахъ, но ужъ старались
Внукамъ оставить своимъ что-нибудь въ память о нихъ,
И, по-этрусски каменья въ квадратъ обтесавши, сложили
Грудами ихъ, но ничмъ ихъ не скрпили онм.
Мало по малу стна такъ воздвиглась вкругъ города Рима
И Капитолій кругомъ зданьями былъ обнесёнъ.
Много правленій минуло, но стны стоятъ и донын,
Стны — плодъ Анкуса рукъ, мысли Супербуса даръ.
Но вотъ явилась и Деція сила, и Брута скира!
Часто, оставивъ свой плугъ, стадо покинувъ, вожди
Шли усмирять, иль спасать, или шли покорять непокорныхъ
И возвращались потомъ къ мирнымъ занятьямъ своимъ.
Часто у старца чело орошалося потомъ обильнымъ,
Но сдина надъ челомъ царскимъ казалась внцомъ.
Старцевъ любилъ повелитель земли и смертныхъ создатель:
Въ лицахъ ихъ лучше всего виднъ былъ образъ его.
Правда, для римлянъ нердко трудна была жизнь и опасна,
Но не падалъ ихъ духъ, страха не знали они.
Вмст съ опасностью мужество ихъ возрастало, за ближнихъ
Душу свою положить долгомъ считалось у нихъ.
Грековъ изнженность, мудрость ихъ гибкая только внушали
Ужасъ Фабрицію: слонъ могъ ли его устрашить?
Римляне, о, берегитесь! Не разъ вы встрчали опасность,
Но впереди предстоитъ нчто страшнйшее вамъ.
Скоро созретъ для васъ многоплодная жатва тріумфовъ,
Взоръ вашъ усталый едва поле побдъ обоймётъ,
Слава везд будетъ спутницей вашею, вы покорите
Гордый богатствомъ своимъ, страшный для васъ Карагенъ.
Были бъ вы судьи народовъ, царей повелители были бъ,
Если бъ правдивы всегда были въ поступкахъ своихъ,
Вчно бъ царили надъ міромъ по власти боговъ безпорочной,
Но обратили во зло счастье своё вы себ.
Нтъ, не самнитянъ оружіе, не Аннибалъ и не галлы
Римлянъ сразили: собой Римъ побждёнъ былъ самимъ.
Кто не дрожалъ предъ желзомъ — отъ золота взоръ отврати свой:
Въ блеск лукавомъ его ядъ василиска сокрытъ.
Римлянинъ, жаждешь ты жизненныхъ благъ, ты владть ими хочешь,
Или, иначе сказать, быть изъ полнйшихъ рабомъ.
Алчность неутолима и много наносныхъ пороковъ
Изъ чужеземныхъ краёвъ вмст съ богатствомъ везётъ.
Что вамъ отчизна? Крассъ! ты на злато её промняешь:
Знатному роскошь нужна, черни — забавы и хлбъ.
Прежнія носите вы имена, но краснть передъ древнимъ
Вамъ поколньемъ должно: такъ развратился вашъ родъ.
Хуже и хуже всё люди, и вс ужъ напрасны усилья:
Сил теченьи теперь сопротивляться нельзя.
Всё обратилось вверхъ дномъ. Что законы?— сплетенье обмановъ,
Вольность — дикій развратъ, вра — маска и миъ.
То, что, бывало, держалось народнымъ преданьемъ, то нын
Вылито въ буквы, но слабъ, хоть и написанъ, законъ
Что же ещё устоитъ, когда римлянъ свобода и честность
Низко такъ пали? Ничто въ мір непрочно земномъ!
Но и паденіе было велико. Когда обагрился
Кровью народною мечъ — всё извратилось тогда,
Всё опустилось, я только Катона душа устояла.
‘Въ живи свободы ужь нтъ — въ смерти найдёшь ты её’
Правиломъ было въ то время, обломкомъ старинныхъ ученій:
Стоиковъ въ Ро нашлось много достойныхъ тогда.
Но и въ упадк у римлянъ ещё не угасли стремленья,
И проявлялись порой въ смлыхъ порывахъ они.
Въ этой эпох чтить нёчего, но есть чему удивляться:
Рима величье теперь ужь не въ побдныхъ длахъ:
Въ форум, цирк, театрахъ, вратахъ тріумфальнычъ, гд видишь
Греческихъ зодчихъ печать въ каждой отдльной черт,
Между колоннъ и фронтоновъ изъ мрамора дивы тснятся,
Словно живыя стоятъ плвныя статуи здсь.
Странъ, городовъ украшенья собралъ въ себ городъ сеи алчный,
Что мастерскою рукой грекъ геніальный творилъ,
Что египтянинъ задумчивый длалъ — всё-тутъ: подл храма
Левъ изъ базальта лежитъ или таинственный сфинксъ.
Вотъ обелискъ: Сезострису когда-то его воздвигали
Негры въ честь солнца, теперь онъ океанъ переплылъ,
Нильскіе онъ берега замнялъ уже тибрскими, видитъ
Здсь онъ чужую страну, солнце чужое ему,
Нын его ероглифы ещё никому не понятны,
Но кто проникнетъ ихъ смыслъ, иного онъ скажетъ тому,
Скажетъ, что время превратно, что вчны лишь мысли, что царства
Долго не могутъ стоять, что всё живое — ничто.
Но произволъ можетъ это ничто обратить въ исполина:
И ужь чего не творятъ деспоты въ Рим теперь?
Рабство въ него поселивши, они тмъ ввели незамтно
Много пороковъ въ него, дали свободный имъ ходъ.
Демонамъ — ужь не богамъ — фиміамъ воскуряютъ покуда
Время не свергнетъ ихъ всхъ ницъ съ алтари со стыдомъ.
О, какъ народъ тратитъ силы, какъ санъ онъ себя развращаетъ!
Санъ растравляетъ въ себ язвы болящія онъ,
Дни и недли проводитъ онъ въ амфитеатрахъ, волнуясь.
Множество такъ ступеней высятся къ небу грядой.
Надъ головами у нихъ завса изъ ткани пурпурной,
Чтобы изнженный взоръ солнца сіянье не жгло.
Ниже, у ногъ ихъ, кровавое зрлище имъ на потху —
Слышатся стоны и ревъ, смерти отчаянный вопль.
Вотъ для травли ужасной лниво левъ дарственный вышелъ,
Тутъ же другъ съ другомъ рабы будутъ сражаться на спертъ.
Въ Африк скоро не станетъ свирпыхъ зврей: вс гіены,
Тигры и вепри вс тутъ, слонъ колоссальный, стеня,
Проситъ пощады себ, состраданья, онъ, римское войско
Въ пол открытокъ не разъ столь устрашавшій собой.
Шутка жестокая! Римляне сами себя не узнаютъ!
Не за свободу свою, не за союзныхъ друзей
Борятся бдные здсь, повинуясь начальнику рати:
Нтъ, нын вмсто войны, бой гладіаторовъ тутъ!
Школы двухъ разныхъ бойцовъ здсь становятся другъ противъ друга,
Какъ бы въ сраженьи идётъ на легіонъ легіонъ.
Преторіанцы напрасно престолъ продаютъ безпрестанно,
Кровь пролитая сильнй рабство вндряетъ въ страну.
Тмъ, кто на дикія толъ пленена побждающей силой,
Варваровъ былъ кто грозой, ихъ настигая врасплохъ,
Какъ настигаетъ охотникъ въ берлог лежащихъ медвдей,
Нын и въ град своёмъ собственномъ страшно подъ часъ:
Стрлы парянскихъ наздниковъ, стрлы, летящія быстро,
Ихъ настигаютъ не разъ и заставляютъ бжать.
Вотъ по песчанымъ слдамъ рой шакаловъ голодныхъ несётся,
Воетъ во тьм онъ ночной, падаль ночуя вблизи:
Тотъ, кого такъ они злили, хозяинъ герцинскаго лса,
Имъ заявлявшій не разъ силу могучихъ роговъ,
Нын безстрашно идётъ на проломъ, презирая преграды,
Хочетъ врага онъ настичь въ самыхъ владньяхъ его.
Врагъ ужь не полуручной и не робкій, пакъ зври ихъ цирка,
Дикій, какъ родины лсъ, санъ онъ идётъ на борьбу.
Съ Альповъ спускаются хищныя полчища новыхъ тевтоновъ,
Но для нихъ Марія нтъ! Чья жъ эта блдная тнь
Въ заднихъ отрядахъ виднется, грозно кивая тевтонамъ?
Варъ, это ты, ты враговъ здсь побждавшій не разъ!
Римъ долженъ пасть — и падётъ: такъ ршили въ совт небесномъ,
И совершатъ приговоръ грозныхъ германцевъ мечи.
Издали страшенъ Аттила, но съ Римомъ онъ драться не хочетъ:
Онъ предлагаетъ соювъ, съ Рима онъ требуетъ дань.
А Карагенъ между-тмъ присылаетъ флотъ вандаловъ къ Риму.
Какъ измнился теперь счастья неврнаго ходъ!
Что Сципніонъ предрекалъ, разрушеніе страшное видя,
Видя, какъ ночью огонь страшно взвивался, трещалъ,
Видя какъ дынныя облаки къ небу взвивались клубами,
Въ псни той славной своей, что онъ въ то время сложилъ:
‘Нкогда время настанетъ — святой Иліонъ сокрушится,
Вмст съ Пріамомъ-царёмъ сгибнетъ Пріама народъ!’
Нын свершилось: едва лишь главу поднимаетъ изъ пепла,
Сдлавшись грудой камней, міра всего властелинъ.
Римъ, сотоварищъ Паллады, копьёмъ и щитомъ ей подобный,
Вольной и лёгкой стопой въ мір свершавшій свой нутъ,
Въ шлем носившій своёмъ громовержца побдныя силы,
Нын унылъ, молчаливъ, въ прах трофеи его!
Посл ужасныхъ ночей, когда всё ужь расхищено было,
Въ Римъ возвратился опять всми забытый покой,
Тихо обвялъ крылами холмы онъ пустые какъ гробы —
Дёрномъ они поросли, зазеленли травой.
О, пусть въ конецъ разрушаются мирно развалины эти!
Эти колонны давно ужъ преклонились къ земл.
Улица здсь была прежде. Какъ часто въ народномъ тріумф
Отъ Капонійскихъ воротъ шли здсь войска и народъ,
халъ и самъ побдитель, а слдомъ цари шли въ оковахъ.
Слышался крикъ торжества, блыхъ пугавшій коней,
И принималъ вс священные знаки побды и славы
Свтлый Юпитеръ въ себ подъ Капитолія снь.
Нын же улица эта заглохла, ослы тамъ и мулы
Тихо плетутся, везя сельскій товаръ на базаръ.
Видишь я этотъ Палладіумъ? Онъ, вс дворцы совмщая
Въ стнахъ обширныхъ своихъ, имъ даётъ имя своё.
Ромулъ его занималъ, изгнавши всхъ древнихъ пенатовъ,
Но сластолюбецъ Неронъ тснымъ его находилъ.
Не ослпляютъ ли взоръ теб стны, плющёмъ повитыя,
Съ свжимъ зелёнымъ внцомъ изъ виноградной лозы?
Здсь виноградаря дти играютъ надъ древней купальней,
Тутъ же подъ сводомъ стны скарбъ его бдный сокрытъ.
‘Стадо пасите своё’ — вдохновенно вщала Сивилла,
На дарданійца вопросъ чудный давая отвтъ:
‘Пищею вашимъ быкамъ пусть трава седмихолмія будетъ:
Скоро настанетъ пора — городъ тамъ будетъ стоять.’
Что же свершилось? Столтій немало прошло — и вернулся
Прежній пастушескій бытъ, прежній порядокъ вещей.
Тамъ, гд Велабрумъ — стада свой полуденный отдыхъ вкушаютъ,
Въ форум — даже и тамъ слышны мычанье и ревъ.
Видишь ли стадо на склон? Къ пещер, гд прежде жилъ Какусъ,
Смло подходитъ оно, холмъ Авентинскій пройдя.
Крпкое тлосложеніе этихъ быковъ круторогихъ
Насъ обращаетъ на мысль, что ихъ вскормилъ Геріонъ
Люди! не стыдно ли вамъ передъ ними? Это ль квириты?
Чужды военныхъ трудовъ, чужды ристалищъ они!
Самъ надъ собою какъ-будто готовый въ покорной насмшк
Блдный тснится, больной, на пол Марса народъ.
Что бъ ни случилось, готовъ онъ снести терпливо и молча,
Нищимъ сталъ этотъ народъ и тунеядцемъ теперь.
Если бъ Агриппою вамъ не завщанъ былъ этотъ источникъ,
Если бъ къ нему не вела горная эта тропа,
Сами его не открывши, вы врно томились бы жаждой,
Или бы стали её влагой болотъ утолять.
Вка былого облики, новйшихъ времёнъ украшенье,
Урны гробницъ въ алтари преобразились теперь.
Много у тлнья вы взяли колоннъ порфировыхъ, люди!
Лучше бъ вернули себ предковъ возвышенный духъ!
Нтъ, невозможно! Дубовъ аппенинскихъ здсь много засохшихъ,
Плющь по втвямъ ихъ ползётъ, Вакха внчавшій чело,
Вс въ они изукрашены и зеленетъ вершина,
Но подъ плющёмъ всё мертво: силы въ корняхъ уже нтъ!
Такъ здсь природа щедра только въ мелкихъ дарахъ и случайныхъ,
Но для великаго въ ней нтъ и умнья, ни силъ.
Только искусства могли ещё споритъ съ вками былыми,
Годы забвенья спустя, снова изъ праха земли