О ПИСАТЕЛЯХ
РЕМИЗОВ
‘Пруд’
‘Пруд’
‘Чертов лог’
‘Чертов лог’
КОММЕНТАРИИ
Ремизов
‘Пруд’
‘Чертов лог’
Ремизов, Белый Андрей, Год: 1908
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Андрей Белый. Собрание сочинений. Арабески. Книга статей. Луг зеленый. Книга статей
М.: Республика, Дмитрий Сечин, 2012.
‘Пруд’
‘Чертов лог’
Интересный писатель А. Ремизов! Как хороши его миниатюры из ‘Посолони’: это — ароматные травы, окропленные росой, сверкающие алмазами! Прочтешь миниатюру, — словно заденешь травинку: качнется, прольет на грудь росные капли. Не то ‘Лимонарь’: здесь какие-то строгие по строгому камню, строгие образы с забавными выкрутасами. Прочтешь, — скажешь: ‘Ну и мудрый же забавник этот Ремизов!’. — Хороши иные из рассказов А. Ремизова: — забавные-презабавные! Ни слова простого не скажет Ремизов: здесь щипнет, там кивнет, там бочком подлетит, из пальцев козу сделает — козой-козой набегает, там чебутыком подкатится, и вдруг расплачется, разрыдается. Насмешливым вопленником умеет быть Ремизов. Многому нас научил. Уж и смеялись мы его забавам, и плакали. Мы его любим…
Многое можно было бы рассказать про те искусные штуки, которые открыл А. Ремизов. Да здесь не место. Надо и о ‘Пруде’ сказать что-нибудь. Ох, как не хочется! Лучше бы и не говорить о ‘Пруде’! Не нравится ‘Пруд’. Не сумел Ремизов ‘Пруд’ написать. Что не говори, а Ремизову не удался ‘Пруд’. И не то, чтобы ярких страниц здесь не было. Все, что угодно, отыщешь в ‘Пруде’ у Ремизова: и сверкающую золотую рыбку переживания, и золотистые кольца солнца на зеркальной глади, и зеленую лягушку-квакушку, что квакала из илу, и ил (много илу!) вонючий, липкий. Некоторые страницы, что топь, перемажут липкостью, коли пройдет через них читатель, не запасшись охотничьими сапогами. Не всякий же горазд покупать охотничьи сапоги вместе с романом Ремизова. Да все это еще полбеды. Вся беда в том, что 284 страницы большого формата расшил Ремизов бисерными узорами малого формата: это — тончайшие переживания души (сны, размышления, молитвы) и тончайшие описания природы. Схвачена и жизнь быта. Но схватить целого нет возможности: прочтешь пять страниц, — утомлен, читать дальше, ничего не поймешь. Отложишь чтение, забудешь первые пять страниц. Пока читаешь, забываешь действующих лиц, забываешь фабулу. Рисунка нет в романе Ремизова: и крупные штрихи, и детали расписаны акварельными полутонами. Я понимаю, когда передо мной небольшая акварель. Что вы скажете об акварели в сорок квадратных саженей? Стоишь у одного края картины, видишь гигантскую пятку нарисованного героя. Чтоб увидеть другую пятку, надо совершить целое путешествие. И все-таки останутся пятки без головы. Чтобы увидеть голову, надо, по крайней мере, подняться на подъемнике. А в целом — это море нежных бесформенных тонов. Все полотно, когда оно еще не просохло, вероятно, лежало на полу. Живописец вышел. Пришел мокрый, грязный пес и вывалялся, оставив на полотне мутные следы. И потом скатал Ремизов свое полотно, сверстал вместе с нежными, но бесформенными тонами и псиными грязными следами, да и преподнес нам в виде объемистого книжного кирпича: ‘Вот вам, дети мои: поучайтесь’. Дети читают, читают и не понимают. Преталантливая путаница, преталантливая, но… все же путаница, где десятками страниц идет описание мелочей (комнат, тиканья часов и всего прочего) и десятками страниц идет описание кошмара, случайный кошмар не отделен от фабулы, потому что фабула, распыленная в мелочах, переходит в кошмар, распыленный в мелочах. Между тем и другим стоит: ‘Сел. Заснул. Проснулся’.
Нельзя же так пытать читателей.
Вот, например, как начинается глава у Ремизова: ‘Алый и белый дождь осыпающихся вишен и яблонь’. Далее многозначительная точка. Далее с новой строчки (очевидно, для вящей проникновенности) многозначительная фраза: ‘Замирающий воскресный трезвон’. И опять многозначительная точка, многозначительная пауза, многозначительная красная строка: ‘Эй, плотнички лихие, работай!’ Это Ремизов восклицает как бы сам от себя, прорывая страницу и высовываясь из книги. Потом еще несколько многозначительных фраз, и прямо: ‘Прошли экзамены’. Эта фраза напоминает, что есть в этой лирике и фабула, а мы-то, черт возьми, и забыли, в чем ее суть, и опять кто-то кому-то говорит (вернее: кем-то говорится): ‘Как стемнеется, за досками пойдемте’. И т. д. и т. д.
И ведь таких глав не перечитаешь, и все они — сплошная лирика, где смысл не в целом, а в страницах, смысл страницы в отдельных фразах, а смысл фраз — в ‘словечках’. Громадный роман, где прежде всего, спасает форма целого, истолок заботливый Ремизов в порошок: толок в ступке усердно. Остались недотолченные осколки движения вроде: ‘Встал… сел… съел… ударил — стал душить’ и т. д., но эти осколки тонут в большой куче порошинок. Каждая порошинка, пожалуй, и хороша, но ведь ее надо в микроскоп рассматривать. Попробуйте рассмотреть древесину большого дерева клеточку за клеточкой и вы ничего не поймете. Запомните, пожалуй, рисунок первых клеточек. Запоминаются первые главы ‘Пруда’, где тонко схвачено детство героя романа в купеческой среде. В целом роман утомителен.
Конечно, есть отдельные сцены, но, ведь, на то Ремизов и Ремизов, чтобы заставить нас плакать его слезами, хихикать его смешками, молиться его молитвами. Единственное оправдание ‘Пруда’ в том, что это — первая крупная работа талантливого писателя.
1907
‘Стоят холода… А волны… гребнями мечутся под крики стального вихря, прилетевшего в тундры’… (‘Бебка’), Так говорит Ремизов. Над книгой Ремизова жестокие холода опустили ледяные свои крылья. Нет, не над книгой, — над душой автора сгущаются холода, и она, душа мечется под крики стального вихря, прилетевшего в тундры. Тундра и в ней стальной вихрь: вот лейтмотив этой сильной и яркой книги. Стальной вихрь безжалостно охватил Ремизова: точно кто-то злой, искони враждебный, встает над миром души талантливого писателя. ‘Чертик’ — называет его Ремизов в замечательном рассказе того же имени. Не Чертик, а Черт, принявший образ Тараканщика. ‘В… тараканьем шуршанье мерещился ему (Тараканщику) сам Диавол, а побороть Дьявола… было… первым его заветом’. Но Тараканщик смотрит на жизнь живую людей, только как на разгар усатой жизни тараканов. Везде мерещутся ему тараканы. ‘Ты сливу разрежь сперва пополам, посыпь сахаром, потом поставь на сковородку… На утро вынь и начинай варить. Тогда слива к сливе, что таракан к таракану, будет отдельно’. Все осквернил в мире Тараканщик: ‘Поганое, — лает Тараканщик, — все поганое’ (‘Чертик’), И мир становится не домом, а враждебной гостиницей: ‘Гостиница — не дом. Живо вытурят’. (‘Серебряные ложки’). Тараканщик вытурит. И растет, и растет образ Тараканщика, словно воплощение стального вихря — шествует он по тундре жизни. ‘Тараканщик с Дивилиными бабами новую веру хочет объявить’. Страшный Тараканщик: вступает в союз даже с Парками, потому что разве не Парки Дивилины бабы у Ремизова? И город начинает догрохотывать ‘свою последнюю сутолоку’, плененный стальным дыханием ледяной силы. И сила эта заморозит жизнь: жизнь превращается в тюрьму, которую лижут волны — порывы души бессильной: ‘Окаянный, окаянный — лизали волны крепостной вал, выли, взъерошенные ветром’ (‘Крепость’). Окаянный Тараканщик!
На этом стальном фоне каторжной жизни г. Ремизов начинает рисовать забавные сцены. Его кованый слог пестрит прибаутками. Точно он хочет уйти в детскую, точно хочет играть с детьми, с их ‘слоненка-ми’. Но эта игра — только опьянение. И такая жизнь — ‘винная лавка’. ‘Винную лавку заперли. Сиделец с ключами пропал в снегах: больше не проси — ни вот столько не даст’ (‘Новый Год’). И опять узнаете в сидельце вы Тараканщика. На усатую жизнь — не дает, потому что жизнь, — страдание. Нежность необычайная, просвечивающая в глубине души автора — для Тараканщика только усатая жизнь. И смех, игры, забавные прибаутки, которыми загораживается г. Ремизов, обвеяны криком стального вихря, прилетевшего в тундры, И напрасно старается уподобиться г. Ремизов мальчику Павлушке, мечтавшему о слоненке, самые эти мечты падают в сердце криком стального вихря. ‘В комнату Кати вошел настройщик, стал пианино настраивать. — Серый слоненок, серая мордочка, — ударяла нота’ (‘Слоненок’). Прислушайтесь, — да ведь тут ужас: и опять крик стального вихря, опять: ‘Окаянный, Окаянный, Окаянный Тараканщик’. Этот крик бросается на нас из книги. Тут сила пафоса г. Ремизова достигает своего апогея. ‘Посолонью’ и ‘Чертовым логом’ г. Ремизов выдвигается как один из лучших современных прозаиков русских.
Раскройте любую страницу, и вы встретитесь с рядом фраз необычайной красоты, подъема необычайного. Вот открываю страницу, — читайте: ‘Больная скрипучая камера, как нищенка на паперти у праздника’. Вот еще открываю книгу — смотрите: ‘Монотонно позвякивая шашками и стуча сапогами, ходят по коридору часовые, как тюремные дни’. И это в относительно неудачной поэме ‘Белая башня’. О недостатках Ремизова я высказался в рецензии о ‘Пруде’. В значительно меньшей степени эти недостатки присущи и ‘Чертовому логу’. Но кристальная ясность слога, четкость рисунка в содержательных рассказах здесь скрадывают до minimum’a недостатки Ремизова. Везде лейтмотив книги звучит определенно и мощно: из разбитого окна, у которого склонился горюющий автор, хлещет крик стального ветра, прилетевшего в тундры, да поднимается над окном, как над жизнью разбитой (жизнью ночной, ‘усатой’), лицо Тараканщика. И Тараканщик лает: ‘Поганое: все поганое’. И где-то за спиной раздается бабье лепетанье: ‘Тараканщик… новую веру хочет объявишь’. И дни проходят, как монотонные тюремные часовые. И Ремизов просит: ‘Ветер, пропой… стоит ли жить?’
Менее удачен отдел ‘Полуночное Солнце’, но и здесь яркие нас встречают страницы. Нам остается пожелать, чтобы талант Ремизова настолько же развился, насколько развился он в ‘Чертовом логе’ по сравнению с ‘Прудом’. Тогда история литературы русской приобретает еще новое, незабываемое имя.
1908
Произведения Андрея Белого печатаются по тексту прижизненных авторских публикаций: Белый А. Арабески: Книга статей. М.: Мусагет, 1911, Белый А. Луг зеленый: Книга статей. М.: Альциона, 1910. В комментариях указываются также первые публикации статей, составивших данные сборники.
Тексты воспроизводятся в соответствии с ныне принятыми нормами правописания, но с учетом некоторых своеобразных особенностей орфографии и пунктуации автора.
Впервые: Весы. 1907. No 12. С. 54-56.
С. 354. …миниатюры из ‘Посолони’… — ‘Посолонь’ — сборник сказок Ремизова (М., 1907).
С. 355. ‘Лимонарь’ — книга Ремизова ‘Лимонарь, сиречь Луг духовный’ (СПб., 1907) представляет собой пересказ преданий, апокрифов, легенд.
‘Пруд’ — роман Ремизова (СПб., 1908).
С. 356. ‘Алый и белый дождь осыпающихся вишен и яблонь’ — начало шестой главы романа ‘Пруд’.
Впервые: Весы. 1908. No 2. С. 79-80.
‘Чертов Лог и Полунощное солнце’ — сборник рассказов и поэм Ремизова (СПб., 1908).