<Рецензия на:>
Романы и повести Фр. М. Вольтера
Перевод Н. Н. Дмитриева. СПб. 1870 г.
<Рецензия на:>
Романы и повести Фр. М. Вольтера
Перевод Н. Н. Дмитриева. СПб. 1870 г.
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
(Рецензия на:) Романы и повести Фр. М. Вольтера Перевод Н. Н. Дмитриева. СПб. 1870 г, Вольтер, Год: 1870
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Вольтер: pro et contra, антология
СПб.: РХГА, 2013. — (Русский Путь).
Набраться силы, просидев сиднем тридцать лет, возможно только в сказке, в действительности — силы развиваются только деятельностью. Поэтому нечего нам особенно печалиться бедностью отечественной литературы — она никогда не была и не скоро еще будет богата,— а скорее надо радоваться тому упорному и, как кажется, сознательному стремлению ознакомиться с результатами и опытами мысли других народов, которое появилось в нашем обществе. Что оно появилось и что оно сильно, это оказывает тот простой и наглядный факт, что при сравнительно ничтожном количестве подписчиков на большинство журналов — этих складов домашней мудрости, число переводных изданий все увеличивается, что немыслимо без увеличения спроса. Сознав эту вполне естественную потребность общества, мы должны стараться удовлетворить ей и не смущаться патриотической горестью о бедности оригинальных произведений. А пользоваться результатами чужой мысли мы совершенно в праве.
Весьма понятно и то обстоятельство, что, принявшись знакомиться с чужой мыслью, мы бросились прежде всего на последние ее выводы, так бывает всегда с тем, кто начинает развиваться позже других, и спешит стать в уровень с опередившими. Жажда узнать последнее слово часто идет наперекор системе и истории развития. Но вопрос о последовательности проходит сам по себе, рано или поздно. Таким образом у нас, в последнее время, начинают появляться переводы таких трудов, которые, не имея близкого отношения к современности, имеют для нас историческое и воспитательное значение.
К несчастию, при этом встретилось странное, по-видимому, обстоятельство. Мы можем почти беспрепятственно знакомиться с ходом и развитием современной мысли, но попытка знакомиться с трудами тех, которые очистили этой мысли дорогу, встречает необъяснимые трудности, если не истолковывать их, как запоздалый отголосок старой борьбы: первые борцы за новую мысль должны были выдержать отчаянную, упорную битву, и все, что против них боролось, передало потомству суеверный страх перед их именем.
В ряду таких имен почетное место принадлежит Вольтеру.
В числе других объявлений о переводах так называемых классиков, было объявлено об издании некоторых сочинений Вольтера. В этом году вышло издание его ‘Романов и повестей’ в новом переводе. Некоторые из этих романов — большая часть даже — были переведены у нас и прежде, в то далекое время, когда наши самодовольные баре с одинаковым интересом, или вернее, с одинаковым равнодушием читали и Послания Державина, и l’Epitre Uranie1 Вольтера, и скабрезные повести конца прошлого столетия. Но теперь, когда разночинцы читают больше бояр,— легкие по форме, глубокие по мысли, веселые, изящные, остроумные рассказы Вольтера доставляют публике занимательное и небесполезное чтение, она хоть на минуту переведет дух и отдохнет от разных творений, в которых постоянно или добродетель торжествует до того, что за нее противно, или порок царит до того, что за него стыдно.
Эти ‘Романы и повести’ только малая частичка того, что написал Вольтер, но и в них читатель узнает всего его,— характер его таланта, характер его деятельности, борьбу, которую он вел, приемы борьбы, цель ее, так же как приемы и цель его противников.
Вольтер не был из тех, которые своей кропотливой работой, своими последовательными изысканиями кладут прочные основы какой-нибудь отрасли знания, не из тех, которые основывают школу,— оставляют после себя строго систематическое учение. Его страстная, подвижная, увлекающаяся натура, характер его таланта, симпатии и антипатии, наконец общество, среди которого он боролся, и время, в которое он жил, определили ему иную деятельность. Его значение, как писателя и философа, выразилось в его деятельности, а самая эта деятельность проявилась в борьбе против предрассудков, которые мешали тогда, как и теперь, свободному развитию и проявлению человеческого разума. Конечно, такая платоническая цель, как ‘торжество разума’, теперь может вызвать улыбку, но в то время она имела практический смысл.
Но ненависть к предрассудкам, как побудительная причина деятельности, и сатира, как орудие ее,— еще недостаточны, чтобы разрушить предрассудки, если не будут подрываться самые основы предрассудков, если рядом не будут выставлены другие основы более простые, естественные и понятные каждому. Следовательно, уже по самому характеру своей деятельности, Вольтеру пришлось быть пропагандистом здравых, непривилегированных идей. А в этом именно его главная заслуга. Он говорил о научных истинах языком доступным для всех, просто и легко, как и об ежедневных житейских событиях, ставил эти истины рядом с этими событиями и указывал их связь. Разбивая идолов, он, таким образом, уничтожил, между прочим, пугало цеховой науки и впустил в ее храм непосвященных. Сам он никогда не был и не выдавал себя за ученого. Одно время, правда, он бросился было в чистую науку и в продолжении нескольких лет занимался физикой,— но это была невольная дань тому, довольно сильному еще до сих пор, общественному предрассудку, под влиянием которого люди считаются серьезными и заслуживающими доверия лишь тогда, когда они убили, по крайней мере, половину жизни на разгадку ‘смысла халдейских чисел’. Он убедился сам, особенно после беседы с известным Клеро, что потерял только время, и должен был сознаться, что его тянуло на другой путь2. Но бросив чистую науку, несвойственную его темпераменту, и выйдя на путь борьбы против невежества, на путь популяризации здравых идей, он принес науке гораздо большую пользу, чем сотни и тысячи присяжных ученых.
Здесь не место рассказывать историю громадной умственной деятельности Вольтера или делать критическую оценку ее, поэтому мы ограничимся указанием одних общих черт этой деятельности и характеристических особенностей его борьбы.
‘Предрассудок, говорит Вольтер, есть мнение, не основанное на рассудке’, и он разделяет предрассудки на четыре разряда: предрассудки чувства, предрассудки физические, исторические и религиозные3. Он жил в то время, когда старая абсолютная власть боролась уже за самое свое существование, когда господство католического духовенства еще тяготело над самой цивилизацией Европы и было страшным препятствием развитию мысли и свободы. Это власть и это господство опирались на развращенность высших классов и на невежество и предрассудки массы. Понятно поэтому, что католические религиозные предрассудки Вольтер считал коренным злом и преимущественно нападал на них, он старался показать противоречие католического учения с разумом и между собою, и казнил насмешкой, он доказывал, что напрасно католическое духовенство хочет обращать язычников, что оно недалеко ушло от них, и если уж нужно обращать кого-нибудь, то им приличнее обращать друг друга. Чрезвычайно интересный разговор на эту тему — о преимуществах и разумности различных верований — читатель найдет на стр. 39-62 русского перевода, в повести ‘Задиг, или Судьба’. В жару спора Вольтер не останавливался только на том, что католические предрассудки ничуть не разумнее языческих, он шел дальше и говорил, что влияние католического духовенства гибельно для тех, к кому оно является миссионерствовать, что католические миссии — физическая и нравственная зараза, которая ужаснее чумы и подтачивает в корне жизнь так называемых младенчествующих народов. Насколько Вольтер был прав — можно убедиться из рассказов и описаний новейших путешественников, а также из прений французского и английского антропологических обществ по этому предмету. У Вольтера же это весьма остроумно рассказано в ‘Письмах Амабеда’. Не признавая за католическим духовенством никакого превосходства над магами и дервишами, он не признавал за ним никакого смысла, не допускал в его действиях ни следа, ни намека какой-нибудь человеческой мысли, какого-нибудь человеческого побуждения, кроме корысти и самых грубых, низших инстинктов.
Вольтер редко говорил прямо, но его сатира получала еще большую силу от примеров, сравнений, аллегорической формы. Все очень хорошо понимали, к кому относился рассказ о двух противоположных партиях в Вавилоне, которые впродолжении 1500 лет спорили о том, как должно вступать в храм Митра4,— правой или левой ногой? — рассказ о бонзах, которые равнодушно глядели на все бедствия, вызванные вторжением неприятеля в их страну, и отказывались отворить свои сундуки, чтобы помочь королю, а предлагали помогать молитвами, пока, наконец, и король не обещал им теми же только молитвами защищать их собственные земли… (Задиг).
Понятно, до какого бешенства доводили магов и бонз эти рассказы и аллегории. ‘Маленькое животное в четыреугольной шапочке’, гордо объявлявшее, что весь секрет философии и разгадка мира находится в ‘сокращенном издании сочинений св. Фомы’5, должно было употребить все средства, не разбирая их достоинства, чтобы сразить беспощадного противника. Действительно, все средства были употреблены против него: и изгнание, и клевета, и сожжение сочинений, все, что было под руками, к счастью для дерзкого противника — самый драгоценный и убедительный аргумент магов — инквизиция не была в их руках тогда…
Значение и сила Вольтера измеряются размерами вызванной им ненависти. В этой ожесточенной войне более всего интересно и характеристично то обстоятельство, вполне определяющее безумие противников Вольтера, что они не умели даже пользоваться его промахами и теми довольно значительными уступками, которые он делал ради удовлетворения своих не весьма достойных честолюбивых и тщеславных стремлений. При других обстоятельствах, этих промахов и уступок было бы достаточно на половину, чтобы убить навсегда авторитет и значение самого смелого и самого талантливого борца: но противники Вольтера были в положении человека, у которого от безграничного бешенства совершенно затмился рассудок, исчезла способность соображения, глаза налились кровью и он не помнит, не видит ничего, чувствуя одно непреодолимое желание убить и сломать… Нам теперь кажется странным, непонятным, как не смирил врагов, не вызвал у них торжествующего смеха такой, например, поступок Вольтера: недовольный славою, милостью Двора и лестным поклонением самих завистников и врагов, он непременно захотел попасть в академию и для этого написал письмо к… патеру Латуру,— письмо, в котором не только выразил уважение к религии, но и ‘преданность отцам иезуитам!’ 6. Самые восторженные его поклонники, оправдывая этот шаг желанием найти в членах академии поддержку против преследований, сознаются, что лучше было бы Вольтеру отказаться от академии и не писать такого письма. А враги это пропустили без внимания!.. Знаменитой Помпадур захотелось поразить короля набожностью, и Вольтер, по ее желанию, перевел на французский язык Экклесиаст и Песни песней… А враги ответили только сожжением этих книг! — Живя совершенно независимо в Ферне, зная свою силу и сочувствие к нему большинства образованных людей, Вольтер все-таки так боялся преследований епископа епархии Аннеси, к которой принадлежал Ферне,— что торжественно заявил о своем уважении к католической церкви и исповедовался… Противники же для большего торжества изменили и подделали заявление и тем испортили все дело. Наконец, во время тяжкой болезни Вольтер, как известно, сам обратился к духовенству, и аббат Готье исповедал и получил от него profession de foi7, где раскаивающийся скептик объявлял, что умирает католиком. Известие об этом произвело скандал, очень многие отвернулись от Вольтера, но… это лее известие вызвало зависть духовных к Готье: поднялись еще более скандальные споры, от Вольтера стали требовать другого profession de foi, более точного и определенного. Тем временем Вольтеру стало лучше, он встал с постели и не захотел уже слышать ни о каких заявлениях…
Всем известна история смерти и погребения Вольтера: всякий невольно задает себе вопрос,— неужели и труп его был страшен врагам? Действительно, его могила ни с кем не примирила, его смерть никого не успокоила: после него остались его имя и его сочинения. Под прикрытием этого громкого имени, говорит в своем ‘Окружном послании’ г. Лефранк-де-Пампиньян, архиепископ Вьенский,— произведения его возбуждают любопытство и принимаются с жадностью… ‘Не доверяйте, достолюбезные братья,— так оканчивает свое послание архиепископ,— не доверяйте приманке, которую вам приготовляют!.. Неужели вы захотите, ради развлечения для ума, подвергнуть опасности вашу веру, ваши нравы? Неужели вы решитесь ввести в ваши семьи принципы, которые способны убить уважение к брачным узам, почтение детей к родителям, верность слуг?.. Посему мы объявляем всем нашим прихожанам, что никто из них не может, не согрешив смертельно, подписываться на издание сочинений Вольтера, покупать их, читать, держать у себя или передавать другим и пр. и пр. ‘8. Из этого образчика можно ясно увидеть, каким оружием исключительно воевали против Вольтера его противники. Но такая страстность борьбы с одной стороны и такая неразумная злоба, преувеличенная боязнь с другой — не дали тогдашнему обществу возможности правильно оценить деятельность и значение Вольтера. Отголоски этой борьбы слышны еще и теперь, потому и теперь еще трудно встретить разумный и спокойный взгляд на этого писателя. Для одних он все еще светило, титан, вынесший на своих плечах всю мудрость века, для других он все то же, чем был для архиепископа Вьенского. Большинство людей, по-видимому стоящих между этими крайними взглядами, даже так называемых ученых, авторитетных людей смотрят на него как на человека, талант и поступки которого руководились только безграничным самолюбием и тщеславием, который сделал известное добро и много зла, который неразумно подрывал чувство благочестия и добродетель и слишком дерзко нападал на церковь… Для массы же имя Вольтера синоним ‘безбожника’.
Оставя в стороне другие обвинения, читатель уже из одних ‘Романов и повестей’ его убедится, как неосновательно обвиняли Вольтера в атеизме, называя его безбожником. Напротив, это был один из сильнейших противников атеизма. В своем рассказе ‘История Женни, или Атеист и мудрец’ он как нельзя более определенно выражает свои отношения к атеизму с одной стороны, и к предрассудкам и суеверию с другой, говоря словами ‘мудреца’: ‘Атеист — это чудовище, все пожирающее для утоления своего голода, суевер — тоже чудовище, но терзающее людей по чувству долга. Я заметил, что атеиста можно вылечить, но суевер никогда не излечивается радикально. Атеистами бывают умные люди, которые заблуждаются, но за то думают сами: суеверы — это злые дураки, которые всю свою жизнь пробавляются чужими мыслями…’
‘Да, друг мой, атеизм и фанатизм это два полюса мира, в котором все ужас и смятение. Между этими двумя полюсами проходит небольшой пояс добродетели: идите твердым шагом по этой тропинке, веруйте в милосердного Бога и будьте милостивы’.
Очевидно, Вольтер не только не сочувствовал атеизму, а напротив, не относился даже к нему спокойно, как к делу мысли. Хотя он не был основателем какой-нибудь философской школы или учителем какого-нибудь математического учения, тем не менее он крайне ясно определил свое направление в смысле религиозном, его взгляд в этом вопросе определеннее всех других его воззрений,— он строго последователен и закончен… Еще в школе один из его учителей, иезуит отец Леспэ, предсказывал ему, что он будет, ‘корифеем деизма во Франции’9. Это было действительно его направление. Еще во время своего первого изгнания в Англии изучил он Ньютона, Локка, Шефтсбри, Болинброка10, — и с тех пор ‘деизм’ проглядывает во всех его произведениях, больших и малых, в стихах и прозе, и до того часто, что об авторе говорили будто он повторяется.
Еще Вольтера обвиняли в проповеди фатализма. Справедливо ли это? и насколько? — Вот, что он говорит в своем ‘Dictionnaire philosophique (Destine)’11.
‘Вам скажут,— говорит он, — не верьте в фатализм, иначе все будет вам казаться неизбежным, вы не станете заботиться ни о чем, вы сгниете в равнодушии, вас перестанет манить богатство, почести, слава, вы не захотите стремиться ни к чему, будете считать себя существом без достоинства, без силы, не только талант не разовьется, но все погибнет в апатии… Не бойтесь, господа! У нас всегда будут страсти и предрассудки. Мы будем знать, что обладать особенными достоинствами и великими талантами зависит от нас настолько же, насколько от нас зависит иметь хорошие волосы и красивую руку, мы всегда будем убеждены, что не следует тщеславиться ничем,— и все-таки будем тщеславиться! Я необходимо обладаю страстью писать, а ты… ты страстью осуждать меня: мы оба дураки, оба игрушки судьбы. Твое назначение делать зло, мое — любить истину и распространять ее на зло тебе…’
Но фатализм Вольтера допускает свободный протест против неизбежности бедствий,— стоит прочесть его ‘Le dsastre de Lisbonne’12,— и многое оставляет на долю людей, он сильно нападал на успокоительную, развращающую мысль, что ‘все к лучшему’ — достаточно прочесть его образцовый роман ‘Кандид’.
Вообще, вся сущность религиозного миросозерцания Вольтера выразилась в двух противоположных направлениях. Деизм, как положительная сторона его доктрины, и борьба с суеверием и бесправием, как сторона отрицательная.
Положительная сторона выражена им лучше и яснее всего в следующих словах:
‘Деист — человек твердо убежденный в существовании всемогущего, верховного существа, которое создало все занимающие пространство, растущие, чувствующие и мыслящие существа, которое продолжает жизнь в их породе, наказывает без жестокости все преступления, а награждает с благостью все добродетели. Деист не знает, как Бог наказывает, как милует, как прощает,— он не настолько смел, чтобы воображать, что знает, как Бог действует, но он знает, что Бог действует и что Он справедлив’13.
Что же касается до отрицательной стороны, т. е. что именно Вольтер порицал и преследовал в учении и практике католицизма, это выражено в юмористическом письме одного ‘Наивного’ к папе:
‘Святой Отец,— пишет наивный,— вы антихрист, и я сейчас докажу это вашему святейшеству. Я называю антихристом всякого, кто делает противное тому, что делал и повелел делать Христос. Христос был беден, а вы очень богаты, Он платил подать, а вы требуете податей. Он был подчиненный, а вы власть, Он ходил пешком, а вы ездите в Кастель-Гондольфо, в великолепном экипаже, Он запретил Симону употреблять меч, а у вас мечи на службе и проч. В этом смысле, ваше святейшество, вы антихрист. В другом смысле, я вас уважаю и покорнейше прошу выдать мне индульгенции in articulo mortis…’14
Этих двух цитат достаточно, чтобы составить себе полное понятие о характере главной деятельности Вольтера, чтобы понять борьбу, которая вызывала против него самое сильное ожесточение в темном мире лицемерия и эксплуатации невежества. Полное понятие о миросозерцании Вольтера, о его взглядах на государственную и общественную жизнь, на социальные и экономические отношения читатель может получить из других, более серьезных произведений его, хотя, конечно, и в романах он высказывает отчасти эти взгляды, потому что он постоянно отзывался на все современные ему вопросы, трактуя о них и в философских сочинениях, и в легких шутливых повестях. Например, по поводу единичного налога и теории физиократов он написал свою остроумную повесть ‘Человек с сорока экю’. Впрочем, не надо упускать из виду, что при Вольтере все эти вопросы только начинали разъясняться, а самая борьба за них обозначилась после, потому-то они и не могли выразиться у него с той полнотой и определенностью, как вопрос о предрассудках, суеверии и фанатизме.
Нам остается пожелать, чтобы издатели поскорее познакомили русскую публику и с другими сочинениями Вольтера.
Впервые: Дело. 1870. No 5. С. 59-68. Печатается по данному изданию.
1 Послание к Урании (фр.).
2 Об этом см. коммент. 15 к статье Гогоцкого.
3 Автор рецензии цитирует и пересказывает статью ‘Предрассудки’ из ‘Философского словаря’ Вольтера.
4 Митра — божество индоиранского происхождения, связанное с солнечным светом и огнем.
5 Рецензент ссылается на сцену из ‘Микромегаса’ Вольтера. См.: Романы и повести. СПб., 1870. С. 120.
6 Имеется в виду письмо Вольтера иезуиту Симону де Ла Туру (Simon de La Tour) от 1 апреля 1746 г. (D3348).
7 Исповедание веры (фр.).
8 Жан-Жорж Лефран де Помпиньян (Jean-Georges Lefranc de Pompignan (1715-1790) — церковный деятель, родной брат поэта Жан-Жака Лефрана де Помпиньяна, врага Вольтера, архиепископ вьеннский с 1774 г., выступал против просветителей, прежде всего Вольтера.
9 Здесь опечатка. Этим учителем был не Леспс, а Габриэль-Франсуа Лежс. См. об этом коммент. 2 к статье Гогоцкого.
10 О Шефтсбери и Болипгброке см. коммент. 15 к статье Писарева.
11 ‘Философский словарь’, статья ‘Судьба’ (фр.).
12 ‘Разрушение Лиссабона’ (фр.). Рецензент имеет в виду ‘Поэму о разрушении Лиссабона’ Вольтера.
13 Цитата из статьи ‘Теист’ (статья из ‘Философского словаря’) (см.: Вольтер. Бог и люди. М., 1961. Т. 2. С. 233). Вольтер во многих случаях называет деизм теизмом.
14 Это цитата из статьи ‘Разум’ (см.: Вольтер. Вопросы, касающиеся Энциклопедии) (Voltaire. Raison // Voltaire. Questions sur l’Encyclopdie. Genè,ve, 1771-1772. T. 7. P. 280).