Речь в память Историографу Российской Империи, Иванчин-Писарев Николай Дмитриевич, Год: 1827 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 27 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЛИТЕРАТУРНЫЙ МУЗЕУМЪ

на 1827 годъ,

ВЛАДИМІРА ИЗМАЙЛОВА.

Издaніе Александрa Ширяева.

МОСКВА.

Въ Типографіи С. Селивановскаго.

1827.

Рчь въ память Исторіографу Россійской Имперіи (*).

(*) Произнесена въ Москв въ Обществ Исторіи и древностей Россійскихъ.

Милостивые Государи!

Что остается утшительнаго въ чувств, внушаемомъ смертію великихъ людей? — воззрніе на полноту ихъ славы. Изъ сего плачевнаго мрака восходитъ для нихъ заря безсмертія, и въ слезахъ на гробъ великаго Писателя, истиннаго ревнителя о нашемъ благъ, совершается торжество дарованія. Но сколь поразительнымъ должно быть сіе торжество тамъ, гд Писатель сей былъ единственнымъ, гд юный питомецъ Музъ, выходящій на пространное поле Словесности, озирая окрестъ себя, видитъ обширныя пустыни, и возводитъ печальный взоръ на отлетающаго Генія!

Одинъ изъ Россіянъ покрылся нын симъ полнымъ сіяніемъ славы: Почтенный нашъ Исторіографъ, Николай Михайловичь Карамзинъ окончалъ дни на 61 году своей жизни (1), доведя безцнный трудъ свой, Исторію Россійскаго Государства, до начала XVII столтія.

Въ то время, какъ лишились въ немъ: Престолъ — слуги врнаго, Отечество — достойнаго сына, Музы — своего любимца, все человчество — друга, Общество наше лишилось члена знаменитаго. Безпрерывные труды, и отдаленность его мстопребыванія прешли его собесдничеству съ нами, но мы, съ восторгомъ удовлетвореннаго честолюбія, видли въ списк имянъ своихъ его славное имя.

Въ первый разъ обращая къ Вамъ слово какъ сочленъ, какъ товарищъ Вашъ, Почтенные Собратія! требую снизхожденія къ слабости моего таланта. Я говорю о Карамзинъ — говорю о Карамзинъ усопшемъ! — я смущаюсь важностію предмета столько же, сколько и печалію о сей невозвратной потер. Но благодарность гражданина, который дорожитъ славою Отечества, кому священны звуки языка роднаго, да будетъ замною его способностей, и да укрпитъ сердце его къ принесенію толь тягостной жертвы.

Судьбамъ Вышняго угодно было означишь наше время истинною славою для Россіянъ, славою, о которой едваль когда мечтали Владыки, народы и граждане, и которая въ первый разъ явилась предъ очами Мудраго не въ видъ суетнаго блеска: мы завоевали миръ у вселенной, и ей даровали его. Но среди толикихъ чудесъ на попрпщ воинскихъ, гражданскихъ и политическихъ дйствій, ужели ли не прославились мы въ народахъ могуществомъ слова? Не многое принесемъ на судъ просвщенныхъ современниковъ, но сіе немногое есть превосходнйшее твореніе нашего вка. Смло выступимъ, держа безцнный свитокъ, гд начертались для вковъ слава и бдствія, погршности и мудрость, заблужденія и добродтели отцовъ нашихъ, гд разумъ, внеся свтильникъ свой въ предлы минувшаго, озарилъ будущее для Царей и народовъ, гд истина изреклась твердо, гд умъ и сердце отозвались въ очаровательномъ благозвучіи слога, гд, наконецъ, совершился одинъ изъ великихъ обтовъ великаго Просвтителя Россіи (2). Смло выступимъ на сіе новое поле состязаній, — и вторично изумленный западъ узритъ новое торжество наше, ибо въ семъ твореніи живость образовъ, оттнки личнаго свойства Героевъ, смлость выраженій, увлекательный жаръ повствованія, вс достоинства, отличающія древнихъ, въ первый разъ соединились съ врнйшимъ наблюденіемъ народныхъ характеровъ, съ обозрніемъ взаимной ихъ сходственности и самобытнаго свойства, ихъ различающаго, съ неуклоннымъ за ними слдованіемъ на пути къ величію или къ паденію, къ нравственной зрлости, или къ новому младенчеству, съ изысканіемъ причинъ въ самыхъ слдствіяхъ, добра въ самой слабости и униженіи, съ указаніемъ на трудныя усилія человческаго разума, и на медленное его шествіе къ успхамъ просвещенія, однимъ словомъ, съ высокою критикою, неизвстною древнимъ, и недавно появившеюся у новйшихъ Деписателей. Умъ, богатый обширными свденіями, а сердце любовію къ отечеству, могли только произвесть сіе дивное соединеніе. Сограждане! сей умъ возросъ и созрлъ на глазахъ вашихъ, сіе сердце любило — Россію!

Не уступая другимъ просвщеннымъ народамъ въ исполненіи всхъ добродтелей, останемся ли непослушными одной изъ первыхъ, признательности? Намъ ли ожидать упрека въ неблагодарности къ столь знаменитому соотечественнику? Не ему ли обязаны многіе изъ насъ за т отрадные часы, которыхъ не считаетъ смертный? Сколько разъ погасающая лампада заставала наши слезы надъ страницами, гд изображалось его прекрасное сердце! Сколько разъ умъ нашъ дружился съ его умомъ, плняясь истиннымъ краснорчіемъ, зависящимъ отъ красоты идей, а слухъ былъ очарованъ сладкозвучіемъ его слова! Не онъ ли первый пришелъ въ пустыни наши проповдывать вкусъ и любовь къ Изящному? Не онъ ли, отвергнувъ рабское подражаніе иноземцамъ, подалъ намъ примръ мыслить, чувствовать и писать самимъ собою, и, оградивъ рчь непреложными законами размра, далъ ей надлежащую стройность, означилъ ея разрывы и паденія? Кто боле, кто лучше его говорилъ намъ о нашихъ врожденныхъ способностяхъ, о нашемъ просвщеніи, о нашемъ счастіи? Кто боле желалъ намъ добра? Кто достойне произносилъ имя человка и святое имя Отечества?… И мы не повторимъ нын о дйствіи, которое произвели въ ум и сердц нашемъ его высокія думы, его пламенныя чувствованія, между тмъ, какъ безсмертныя страницы его переносятся изъ страны въ страну, и во всей ученой Европ славятся всенародно (3)! Я слышу гласъ потомства, насъ уличающій: ‘Современники великаго Писателя! многіе изъ васъ его понимали и чувствовали, немногіе, при жизни его, доставили ему счастіе быть въ томъ увреннымъ (4), и, можетъ быть, перо выпадало изъ рукъ его съ горестною мыслію: ‘Я опередилъ свой вкъ!’ Онъ посвятилъ лучшіе дни свои вашей польз, вашей слав, вашимъ удовольствіямъ: и никто не принесъ цвтовъ на свжую могилу его!’

Нтъ! избгнемъ такихъ упрековъ, и оправдаемъ себя предъ судилищемъ потомства. Принесемъ, по мр силъ нашихъ, памяти сего Мужа, рано похищеннаго у насъ вчностію, дань удивленія и признательности.

Слдуя стезею, означенною имъ на словесномъ поприщ, сначала замтимъ его вступленіе на оное съ полнымъ предвидніемъ всхъ преградъ, имъ испытанныхъ. Изумясь неколебимой твердости его въ семъ подвиг, откроемъ главный источникъ оной. Обозрвъ въ Писател Человка, обозримъ и плоды трудовъ его, и украсимъ дань хвалы одною справедливостію.

Великій Ломоносовъ, сей истинный отецъ языка нашего, первый указатель его богатства и звучности, подобно всмъ преобразователямъ, не могъ дйствовать непосредственно, то есть, одною силою собственнаго генія, и воспользоваться вдругъ самобытностію красотъ нашего слова, не усплъ перейти отъ подражанія въ образцовому, самостоятельному, и, преждевременно же отнятый у насъ судьбою, оставилъ путь едва проложенный, оставилъ его въ добычу терніямъ. Но домъ, въ которомъ умеръ Ломоносовъ, ознаменованъ рожденіемъ Карамзина! Прошло четверть вка, и явился тотъ, кому завщалъ онъ навсегда изторгнуть сіи тернія, разширить сей путь, и внести по немъ письмена Отечества во храмъ безсмертной славы. Сколь важна была сія обязанность! сколь великіе труды предстояли исполнителю оной!

Соображая заслуги его съ тяжестію подъятыхъ имъ трудовъ, мы должны вспомнить и испытанный имъ недостатокъ въ постороннихъ способахъ, которые обыкновенно содйствуютъ Писателямъ при появленіи ихъ на еатръ ученаго свта, и сопутствуютъ имъ при самой зрлости ихъ талантовъ. Сіи отношенія весьма важны для автора, онъ имютъ сильное вліяніе на его способности, а нердко опредляютъ участь и всей жизни его. Что ободряло Карамзина, когда вознамрился онъ поравнять съ другими Словесность нашу на ристалищ народовъ, отъ коихъ мы отстали многими вками? Что укрпляло его въ терпніи, когда готовился онъ писать о различныхъ предметахъ на язык, еще необработанномъ предварительно, (ибо созидать красоту слога, давать языку приличнйшіе обороты, изобртать свойственную ему гармонію, во время соображеній о самомъ существ предмета, есть подвигъ Геркулесовъ)? Не переносился ли онъ одною только мечтою въ лучшіе вки, въ общества боле образованныя, среди судей Римскаго Витіи, изъ коихъ каждый былъ самъ ораторъ знаменитый, или среди Фенелоновъ, отдающихъ пальму Демосену, и Лагарповъ, предпочитающихъ ему Цицерона? Кто у насъ говорилъ о немъ, какъ говорилъ о Цицерон Плиній? Кто писалъ къ нему, какъ писалъ Плиній къ Тациту? Какой Буало вщалъ ему: ‘пиши, я ручаюсь за потомство’ (5)! Не принужденъ ли онъ былъ сосредоточивать вс способы въ одномъ сладостномъ вліяніи труда, слдовательно въ самомъ себ почерпать оные?

Замтимъ въ добавокъ, что первое впечатлніе, которое производитъ на толпу всякой изобртатель, всякой вводитель новаго, въ какой бы сер человческихъ дйствій ни было, есть недоумніе, и даже невольный ропотъ. Его начатки бываютъ всегда жертвою оныхъ, и только одними образцами превосходнаго успетъ онъ согласить мннія. Слды, напечатлнные стопами Гиганта, противны вроятію, и мысль наша угадываетъ въ немъ одни недостатки: появился онъ самъ — и вс въ восторг удивленія. Карамзину надлежало начать сими образцами, или сносить укоризны.

Скажу ли о зависти? Если она и не вредила Писателю, обыкшему находишь лучшую награду въ одной польз своихъ занятій, но бываютъ минуты, въ которыя и великіе Мужи слабютъ духомъ, не всегда и они могутъ сказать:

Прекрасно другомъ быть сердецъ неблагодарныхъ!

Поклонники сей нелпообразной богини, отвращаясь отъ примровъ славныхъ совмстниковъ, не внимая безсмертному громителю Катилины и защитнику Архія, всегда съ восторгомъ упоминавшему о знаменитомъ противник Филиппа, не внимая лучшему трагическому пвцу XVIII столтія, почти безпрестанно восклицавшему: ‘Великъ творецъ Гооліи!’ забывъ, съ какимъ благоговйнымъ восторгомъ самъ Карамзинъ возвщалъ намъ о геніи Ломоносова, отвергнувъ столь поучительныя воспоминанія, сіи жалкіе Пигмеи,— хотя и безсильные у твердаго подножія,на коемъ возносится талантъ — искушая душу великаго Писателя, нердко и его заставляли имть нужду въ стоической твердости.

Отступаю на время отъ изчисленія литературныхъ заслуг его, и спшу къ изображенію его характера, истиннаго источника сей твердости на пути многотрудномъ, истинной замны постороннихъ способовъ, которыхъ онъ былъ лишенъ при началъ и даже на средин своего поприща.

Рожденный съ умомъ пылкимъ и сердцемъ чувствительнымъ, образованный къ живйшему чувству изящнаго, одаренный силами души и тла, онъ радостно встртилъ утро казни. Обогатившись познаніями, онъ избралъ сферу возможнаго, позволеннаго и прямо нужнаго для ума и сердца человческаго. Хотлъ ли плняться красотами Природы, и наслаждаться чистйшими ея дарами: онъ подружился съ нею среди долинъ роднаго края, гд принося ей жертвы первыхъ восторговъ своихъ, заимствовалъ для нихъ живость и величественную простоту ея прелестей. Скоро, въ благословенныхъ климатахъ, среди цвтущихъ ея садовъ, онъ обнялъ восхищенными взорами ея красоты вчноюныя, и на Альпахъ преклонилъ колна предъ ея Зиждителемъ. Хотлъ ли удивляться ей въ благороднйшемъ, выспреннйшемъ дл творческаго Разума: и ясное чело Мудраго, озаренное святыми думами о тайнахъ нравственваго міра, еще боле украсило дивную въ очахъ созерцателя. Тамъ бесды Гердеровъ, Вейсе, Лафатеровъ, Боннетовъ дали ему вкусишь радости неизъяснимыя, тамъ Виланды научили его сртать блаженство и въ самой пустын. Ощутила ли юная душа его сладкую потребность любви и дружбы: онъ изобразилъ сіи чувства, какъ только душа возвышенная, постигшая всю чистоту ихъ пламени, можетъ ихъ выразишь.

Дружба и любовь застали его съ Музами, и въ немъ увнчали ихъ любимца. Но онъ созрвалъ для славы. Мы помнимъ (и кто забудетъ его?) тотъ невольный вздохъ, вылетвшій изъ глубины его сердца въ бесд его съ Морицомъ: сей вздохъ грядущаго обновителя нашей Словесности былъ первымъ встникомъ ея возрожденія. Важность сей цли, объятая всею его душею, мысль, быть исполнителемъ ея, заняли весь кругъ его дятельности. Надлежало дать имъ направленіе, избрать стезю, которая бы заключала въ себ независимый, самобытный источникъ пользы: и памятники Отечества остановили взоръ, искавшій предметовъ наблюденія, а въ сердц, жадномъ къ сильнымъ чувствованіямъ, отозвался священный гласъ его. Жребій брошенъ: счастливецъ готовится къ безсмертію! Отнын каждый шагъ близь могилъ отцовъ нашихъ откроетъ ему хранилище новыхъ впечатлній, новыхъ восторговъ, извстныхъ одному Генію. Явились строгіе, но благонамренные критики: онъ искренно благодарилъ ихъ, ибо скромность и недоврчивость къ полнот своихъ познаній суть неразлучныя спутницы превосходнаго ума и здраваго разсудка. Примръ Ломоносова, любовь къ Отечеству и внутреннее сознаніе пользы, образовавшіе столь рдкій характеръ, ограждали его отъ прочихъ. Онъ никогда не говорилъ о нихъ дурно, даже и съ друзьями своими. Какъ Мудрый, извинялъ ихъ слабости, и старался длать имъ добро, какъ Писатель, довольствовался наказывать

Витійственный ихъ гнвъ убійственнымъ молчаньемъ.

Если бы люди, и посл толикихъ заслугъ, не почтили его достойнымъ уваженіемъ, они узнали бы, что источникъ его счастія — собственное его сердце, награда — самый трудъ, собесдники — Музы.

Юные товарищи, идущіе по стезямъ Наукъ и Словесности! желаете ли достигнуть прочной славы, и ею прямо наслаждаться? — затвердите Академическую Рчь его. Измнитъ ли вамъ сія слава? — вспомните послднее вщаніе его къ вамъ, въ той же хартіи заключенное: и вы утшитесь, и вы непрестанете быть полезными человчеству. Тамъ хранится великая тайна для Писателя — быть счастливымъ вопреки самаго Рока.

Склоняясь къ западу дней, онъ не охладилъ души своей къ потребностямъ духовныхъ и умственныхъ наслажденій. Она устремилась къ тихимъ радостямъ семейной жизни, и къ трудамъ славнымъ для Отечества. Изъ святйшихъ обязанностей человка и гражданина составить свое блаженство, значитъ достигнуть высочайшихъ понятій о возможномъ благ, разгадать важнйшую проблему земнаго бытія нашего. Патріархальная простота въ домашнемъ быту, и самая привлекательная откровенность въ обращеніи съ другими, непреставали обнаруживать въ немъ истинно великаго человка. Онъ не умлъ говоришь съ юношею безъ пламеннаго участія въ его надеждахъ, съ старцемъ — безъ отношенія къ торжеству добродтели. Никогда не хотлъ казаться умне того, съ кмъ говорилъ. Сею великодушною чертою скромности онъ щадилъ застнчивость, смиренную подругу возникающаго дарованія, симъ же средствомъ дйствуя, какъ примромъ, укрощалъ дерзкую самонадянность, и сіе не было однимъ навыкомъ общежитія, простою уловкою свтскаго обхожденія, нтъ, онъ боялся удерживать первые порывы юнаго таланта, и тмъ лишишь общество, можетъ быть, полезнаго члена, боялся сего какъ преступленія противъ блага отечественнаго. Не было человка безкорыстне, благонамренне, боле преданнаго общей польз, и въ вк, зараженномъ личною разсчетливостію, онъ могъ казаться рдкимъ явленіемъ нравственнаго міра. Счастливйшій супругъ и отецъ семейства, уже чтимый среди мужей знаменитыхъ ученостію, но скромный, избгающій похвалъ, какъ приманчивой и вредоносной отравы, благословляемый добрыми согражданами, которымъ непреставалъ вщать о спасительныхъ, но строгихъ истинахъ, отдаляя отъ нихъ втротлнныя думы политическаго суемудрія, внимаемый своимъ Государемъ, но неиспрашивающій ни наградъ, ни милостей, онъ ждалъ спокойнаго вечера своей прекрасной жизни. Внезапно мрачное облако отуманило свтлый горизонтъ ея, сокрывъ кумиръ его души: онъ не могъ пережить Александра. Послднія минуты его были услаждены уважительнымъ вниманіемъ достойнаго Преемника сего великаго Монарха. Милостивый Рескриптъ и Указъ, обезпечившій судьбу его семейства, сіи вчные памятники, орошаемые слезами умиленія всхъ добрыхъ Россіянъ, не могли воскресить обреченнаго могил. Ведомый безкорыстіемъ на пути жизненномъ, онъ освятилъ имъ и торжественную минуту своего отбытія въ вчность: забывъ о собственномъ благъ, онъ благословлялъ имя и обты НИКОЛАЯ жить для славы и просвщенія Россіи.

Отечество! къ теб, въ часы болзни и смертнаго томленія, стремилась его послдняя мысль, до послдняго издыханія не разставалось съ тобою его сердце. Влекомый недугомъ подъ небо цвтущей Италіи (6), онъ въ сію классическую страну всемірнаго Царства уносилъ твои святыя воспоминанія, и гордымъ высотамъ ея хотлъ вщать о твоей слав. ‘У подошвы Аппенина допишу Исторію’, говорилъ страдалецъ: и взоръ его прояснялся, и радостная улыбка являла борьбу жизни съ ужасами смерти… Нтъ! онъ не зналъ ихъ. Смерть должна устрашать того, кто весь умираетъ: сердце боится отжить въ памяти другаго сердца. Она не была ужасна тому, кто и здсь увковченъ признательностію согражданъ, чье имя сліянно съ воспоминаніями Отечества, чья слава есть народная! Шестьдесятъ лтъ, освященныя всми добродтелями гражданина, семьянина, истинно Христіянскаго Философа, готовили ему путь еъ блаженной вчности. Исполнилось святое желаніе, излившееся однажды изъ сердца юноши, когда съ восторгомъ созерцателя смотрлъ онъ на закатъ солнца: ‘Такъ — говорилъ онъ — мудрый и добродтельный мужъ, котораго жизнь была благотворнымъ свтиломъ для нравственныхъ существъ, собратій его, тихо и великолпно приближается къ цли своего теченія. Спокойное величество блистаетъ на чел его и въ самое то время, когда мрачная могила передъ нимъ разверзается, послдній ясный взоръ его есть послднее благодяніе для человчества. Онъ скрывается, но память его сіяетъ въ мір какъ заря вечерняя. Всемогущій! сердце мое теб открыто: исполни его желаніе, достойное человка’!... И Всемогущій услышалъ сію молитву, и на одръ умирающаго послалъ совершеніе сихъ обтовъ. Лишенный тлесныхъ силъ, онъ не могъ благословишь дтей своихъ наружными знаками, ‘но — писалъ одинъ изъ свидтелей его кончины — вся жизнь его была для нихъ благословеніемъ.’ Повторивъ сіи слова, я долженъ остановиться, ибо ничего не скажемъ сильне, говоря о человк,— справедливе, говоря о Карамзин.

Вотъ изображеніе того характера, который, во все время своего пребыванія на земл, неизмнился ни въ чувствахъ, ни въ словахъ, ни въ дйствіяхъ! Въ такой душ не долженъ ли храниться источникъ того чистаго самодовольствія, которое ставитъ насъ — въ длахъ — выше всякой преграды, въ жизни — выше Фортуны!

Обратимся къ безцннымъ его трудамъ, послдуемъ за нимъ на пространств тридцати шести лтъ, усянномъ цвтами неувядаемыми.

Заставъ Словесность нашу въ худшемъ состояніи, нежели въ какомъ оставилъ ее Ломоносовъ, новый Исократъ, онъ изумилъ современниковъ первыми строками своими, изумилъ такъ, что сначала многіе думали (не основывая мыслей своихъ на опыт), что онъ подражалъ образцамъ иностранной прозы. Врнйшіе наблюдатели, боле вникнувшіе въ размръ его періодовъ, въ устроеніе его фразъ, и тогда еще видли въ нихъ одно глубокое знаніе, или лучше сказать, чувство коренныхъ красотъ языка нашего, и ему свойственнаго благозвучія. Но сей предметъ, покорный дйствію всеизмняющаго времени, здсь не долженъ быть главнымъ предметомъ нашимъ. Свойство Слога опредлено знаменитйшими Писателями древнихъ и новйшихъ временъ. Сказавъ, что его составляютъ идеи, что уродливость или бдность ихъ означаютъ дурной Слогъ, ихъ обиліе и красота хорошій, — мы конечно ничего не скажемъ новаго. Но въ нашей Литератур, богатой одними противоположностями, и гд изящный слогъ еще не сдлался общимъ, удобне испытать правильность сего опредленія. Изберемъ слова, которыхъ не употреблялъ еще Карамзинъ, сдлаемъ боле, изобртемъ другое благозвучіе, и по немъ устроимъ фразы свои: мы дадимъ лишь другую форму, другой видъ механической части Искусства. Но если мы не научились лучше мыслить, если мы не превзошли Карамзина въ красот образовъ, въ которые онъ облекалъ мысли свои, то мы не обогатили, не украсили Слога. Всегдашняя возвышенность идей, распространяя сферу оныхъ, доставила слогу Карамзина важность и ровную полновсность, участіе сердца во всхъ излагаемыхъ предметахъ придало ему живость и быстроту, привычка размышлять врно, соображать основательно, открыла сему Писателю врнйшія отношенія словъ, ближайшее ихъ родство съ мыслями, произвела наконецъ ясность сихъ послднихъ, которая составляетъ главную прелесть его слога. Скажемъ здсь о нкоторыхъ отличительныхъ свойствахъ онаго: извстно, что многія слова, и даже самыя простыя, въ устахъ великаго Боссюэта, имютъ какое-то особенное, исключительное вліяніе на умы и сердца. Причина сего чудеснаго впечатлнія происходитъ отъ искусства принаравливать сіи слова уже къ настроенному имъ расположенію души нашей. Подобно сему нельзя не замтить, что многія таковыя, не смотря на всю общенародность ихъ, подъ перомъ Карамзина особенно дйствуютъ на наше воображеніе. Нкоторыя мгновенно оживляютъ въ памяти нашей славу или бдствія Отечества, другія трогаютъ врнымъ изображеніемъ нравовъ и обычаевъ нашихъ предковъ. ‘Есть звуки сердца Рускаго’, сказалъ онъ въ Академической Рчи своей, но одинъ только онъ умлъ принаровить ихъ, выказать отличительный ихъ характеръ, означить имъ мсто, гд удвоятъ они свою силу и потрясутъ душу читателя.

Здсь видимъ дйствіе и той бережливости, которая есть удлъ великаго таланта. Сія врная наперсница вкуса и хранительница его тайнъ, означила въ твореніяхъ Карамзина, какъ далеко отстоитъ высокое отъ напыщеннаго, ужасное отъ страшилищнаго, нжное отъ изнженнаго или жеманнаго, естественное отъ простонароднаго. Неудачные опыты безчисленнаго множества его подражателей въ разныхъ родахъ удостовряютъ насъ, сколь важно, и въ то же время трудно для Писателя, соблюсти сію бережливость, дающую столько всу какъ словамъ, такъ и малйшимъ ихъ оттнкамъ, и до какой степени Карамзинъ обладалъ симъ качествомъ. Не будемъ говоришь уже о тхъ, которые составили свою особенную школу, и основали ее на мнимой точности въ изображеніяхъ, — ибо т нердко въ самыхъ благородныхъ предметахъ старались выискивать и описывать неблагородное, — но обратимъ замчанія свои на нкоторыхъ изъ врнйшихъ его подражателей. Сіи, можетъ быть, на одинъ шагъ, для нихъ самихъ непримтный, переступили границы, означенныя вкусомъ Карамзина, — и уже слогъ ихъ романовъ отзывается чмъ то противнымъ ихъ собственной цли, — и въ повстяхъ отечественныхъ звучатъ безъ умолку не только слова, но и самый размръ старинныхъ псенъ или народныхъ сказокъ. — Однако же, спросятъ, не употреблялъ ли Карамзинъ и то и другое? — Употреблялъ, какъ уже и сказано мною, но съ большою осторожностію, по временемъ, кстати, употреблялъ единственно какъ способы къ достиженію обдуманной мты, и если оригинальностію идеи и выраженій онъ приведетъ въ отчаяніе своего переводчика, за то и въ восторгъ самаго строгаго коментатора благоразумною осмотрительностію.

Нкоторые предполагали, будто бы, для большаго удовольствія читателей, ему надлежало поздне издать свои Письма Рускаго Путешественника, ибо он, по мннію ихъ, исполнены лишней чувствительности. Нтъ, Милостивые Государи! таковое заключеніе несправедливо. Пріятно знать въ Писател всего человка: и такъ мы должны наблюдать его во всхъ возрастахъ, читать его начатки, видть въ нихъ всё, каковымъ оно было, ибо тамъ видна вся душа его. Прочитавъ сіи первые плоды его таланта, мы скажемъ: ‘Пылкость пройдетъ съ лтами: но пламенное стремленіе ко всему великому, возвышенному, изящному останется въ сей благородной душ, останется примтный даръ слова, отличающій его отъ предшественниковъ, и обогатится зрлостію. Если сей другъ Природы и Добродтели когда нибудь возметъ перо Историка, тогда вострепещите, Нероны! онъ выкажетъ васъ, и огненною чертою отдлитъ отъ Траяновъ, а вы, благодтельные Геніи народовъ, украсившіе нить вковъ минувшихъ! ожидайте внцовъ достойныхъ: онъ усладитъ сердца изображеніемъ вашихъ подвиговъ! — Читая письма изъ Базеля, Женевы и Виндзора, правда, мы находимъ такъ называемый романизмъ, но согласимся, что тамъ же блистаетъ и вся ясность души непорочной, души юнаго пришельца въ міръ, готоваго вступить на чреду людей необыкновенныхъ. Какая чистая радость сердца, неуязвленнаго страстями, не зараженнаго корыстолюбіемъ, завистію и злобою! Какое изобиліе чувствъ и мыслей! Не такъ начинали писать блдные Зоилы, враги генія, гонители дарованій. О Добродтель! ты единственный вожатый нашъ по храму Безсмертія. Если въ первыхъ опытахъ возникающаго таланта не ты управляла перомъ нашимъ, напрасно мы будемъ взывать въ потомству: оно не отзовется ни звуку нашихъ лиръ, ни витійственному вщанію къ современникамъ. Я согласенъ, что оттнки меланхоліи неприличны слогу возмужалаго автора, за то, когда она бываетъ спутницей въ лтахъ юности, всегда много общаетъ. Она есть избытокъ внутренней силы. Въ послдствіи не оправдалъ ли сихъ предзнаменованій авторъ Писемъ Русскаго Путешественника? Но тамъ, гд онъ разсуждаетъ о народныхъ характерахъ, о правленіяхъ, о революціи, тамъ, гд изображаетъ Петра Перваго и Фридриха Вильгельма, лучь Генія уже горитъ въ его мысляхъ, уже освщаетъ намъ великаго человка.

Многія его Стихотворенія дышатъ глубокимъ чувствомъ, вс могутъ служить образцами вкуса, и если бы не писалъ въ одно время съ нимъ почтенный другъ его, Пвецъ Ветхаго деньми, Волги и Ермака. Пвецъ покорившій нашъ языкъ и нжнымъ отзывамъ Тибулла и свободному разсказу Лафонтена, то и сіи плоды вдохновенія могли бы назваться единственными въ томъ отношеніи, въ которомъ здсь говорится о нихъ.

Кому онъ не былъ наставникомъ, не столько словомъ, сколько примромъ и образцами? — Совтуемъ каждому соотечественному и иностранному Журналисту иногда перечитывать изданіе его Журнала 1802 и 1803 годовъ. Тамъ писатель никогда не совращался съ двухъ благороднйшихъ, и, можемъ сказать, единственныхъ цлей всхъ періодическихъ сочиненій. Пріятное и полезное наполняютъ каждую страницу. Въ обоихъ сихъ отношеніяхъ Журналъ его, не уступаетъ современному изданію Виландова Германскаго Меркурія, въ обоихъ сихъ отношеніяхъ онъ сохранилъ достоинство Литератора и характеръ Патріота, замнивъ бранныя статьи образцами Изящнаго, колкую критику — живымъ участіемъ въ усовершенствованіи вкуса, и желаніемъ лучшаго въ нашей Словесности. ‘Пиши, кто уметъ писать хорошо, говорилъ онъ, вотъ самая лучшая критика на дурныя книги.’ Онъ говорилъ такъ, ибо зналъ челока, зналъ, что къ благородной цли, излагать свои мысли въ поученіе молодымъ Писателямъ, всегда присоединяется желаніе блеснуть своею — нердко суетною — ученостію, а вмст и желаніе блеснуть остроуміемъ, которое не всегда можетъ удержаться въ предлахъ благоразумной умренности. Немного Лагарповъ, Шлегелей, Мерзляковыхъ, но сколько примровъ, оправдывающихъ мнніе Карамзина! Критикъ неблаговоспитанный знаменуетъ мысли свои рзкою грубостію, благовоспитанный колкою остротою, равно мертвительною: а онъ хотлъ оживлять таланты. Если иногда и шутилъ надъ странными явленіями въ своей и чужой Литератур, но прямодушіе, доброта сердца и чистыя намренія всегда проглядывали сквозь улыбку осмянія. Для всхъ остались памятными слдующія статьи: Что нужно Автору?— Отъ чего въ Россіи мало Авторскихъ талантовъ?— О Рускихъ комедіяхъ.— О книжной торговл и о любви ко чтенію въ Россіи. — О способахъ имть въ Россіи довольно хорошихъ учителей.— Пріятные виды, надежды и желанія ныншняго времени.— О новыхъ благородныхъ училищахъ въ Россіи. — О Богданович и его сочиненіяхъ. — Несравненное посланіе къ Эмиліи, и многія другія.

Въ самыхъ, такъ названныхъ, бездлкахъ его находимъ выраженія, реторическія фигуры, обороты, одному ему принадлежащіе: везд копье Ахиллеса, слишкомъ тяжелое для совмстниковъ — подражателей! Въ Лиз и Натальи Боярской дочери, въ сихъ игрушкахъ юнаго воображенія, мы увидли у себя первыя красоты романическаго и описательнаго слога. (7) Въ письм Филалета, въ Разговор о счастьи, въ размышленіяхъ о лучшемъ времени жизни, объ уединеніи, о любви къ отечеству и народной гордости, въ разсужденіяхъ о новомъ образованіи просвщенія въ Россіи, въ письм Сельскаго жителя, въ сихъ малыхъ, но безцнныхъ подаркахъ человчеству и согражданамъ, и въ другихъ прозаическихъ отрывкахъ, внимательный наблюдатель укажетъ на мста, въ которыхъ торжествуетъ Геній надъ талантомъ обыкновеннымъ. Каждый періодъ Мары Посадницы есть образецъ или ораторскаго, или повствовательнаго слога. Похвальное слово ЕКАТЕРИН II писано, какъ долженъ писать философъ, пораженный истиннымъ величіемъ, украшающимъ порфиру, Посщеніе Троицкой Лавры, и повствованіе о народномъ мятеж при Цар Алекс Михайлович, суть шаги исполинскіе на пути во храмъ Исторіи.

Изображать бытіе царствъ отъ самаго ихъ начала, открывать, слдуя связи произшествій, тайныя пружины государственныхъ переворотовъ, въ образ правленій находишь источники силы и благоденствія Державъ, опредлять вліяніе законодательства, нравственности и всего, что способствуетъ просвщенію или развращенію народовъ, выводить слдствія изъ ихъ началъ, а изъ слдствій поученія, преподавать науку царствовать, повиноваться, жить: вотъ предметы Исторіи, и они суть важнйшіе для ума и сердца человческаго.

Есть и другіе, которые непосредственне общне дйствуютъ на людей.

Ненасытимое желаніе знать есть врожденное побужденіе человка. Оно возрастаетъ въ немъ по мр умноженія его познаній. Мы вс испытали, какъ рано умъ длается любопытнымъ, какъ рано заботится о томъ, чтобы скоре вырваться изъ младенчества, то есть изъ невжества и неопытности. Прежде, нежели озарился свтомъ здраваго разума, онъ, по какому-то естественному влеченію, уже стремится обогатить себя свдніями. Исторія, отъ разнообразія ли предметовъ, ею обнимаемыхъ, или отъ того, что человкъ боле всего желаетъ знать человка, полне всхъ другихъ удовлетворяетъ нашему любопытству. Но знать, что было и прошло, мало для существа разумнаго: заманчивость сей науки состоитъ въ удовольствіи сличать времена и обстоятельства. Проходя страницы, изображающія вки варварства, мы благословляемъ Провидніе, благоволившее распространишь область просвщенія, котораго ни двадцатилтнее изступленіе развратившагося народа, ни новый, ужаснйшій древнихъ, поработитель не въ силахъ были разрушить. Сердце наше, сей болящій, всегда требующій врачеванія, перестаетъ скорбть и разтравлять раны свои, познавъ, что бдствія неразлучны съ судьбою смертнаго. Содрогаясь при изображеніи тирановъ, оно молитъ Того, Кмъ зиждутся Престолы и падаютъ, да продлитъ Онъ правленіе мудраго и кроткаго Владыки. Объятое восторгомъ при имени героевъ, законодателей, друзей человчества, при имени вашемъ, великіе сподвижники истины и добродтели! оно, такъ сказать, длается родникомъ слезъ, и ими блажитъ память незабвенныхъ. Если же въ сихъ именахъ сердце наше слышитъ звуки ему знакомые, родные, если сіи безсмертные Мужи были отцы отцовъ нашихъ, если ихъ кровіюискуплена слава нашего Отечества: о! тогда мы не должны полагать мры своей признательности къ тому, кого утренняя заря заставала въ трудахъ и бдніяхъ, сими чувствами благословляемыхъ!

Вотъ славное позорище, гд Писатель исторгаетъ пальму изъ рукъ своихъ собратій на разновидномъ пол Словесности, вотъ заслуга всякаго Деписателя, оправдавшаго вполн достоинство сего важнаго титла.

Изданіе Исторіи нашего Государства есть неимоврный трудъ, въ прославленіе и пользу его совершенный. У древнихъ слово Исторія значило прилжное изслдованіе истины, новйшіе не уклонились отъ сей цли, и потому правдивость событій, связь, расположеніе, боле всего должны занимать умъ Писателя. Преодолнное Карамзинымъ извстно многимъ, испытавтимъ камни преткновенія на семъ пути трудномъ и опасномъ. Не подобно ли Аннибалу или Суворову прошелъ онъ по немъ? Безъ вымысловъ (отъ которыхъ Исторія перестаетъ быть Исторіей), связывать разрывы, столь нердкіе въ нашихъ лтописяхъ, не наполнять сіи разрывы извлеченіемъ изъ источниковъ сомнительныхъ въ своей достоврности, безпрестанно поврять хронологической порядокъ своихъ и иностранныхъ лтописцевъ (8), приводить въ единство вс части посредствомъ обозрнія каждаго вка, сличать насъ съ иноплеменными народами посредствомъ сравненія нравовъ, обычаевъ и законовъ, означать степени образованія, внутренняго порядка и государственной силы по сношеніямъ нашимъ съ другими Державами, и опредлять настоящія причины могущества и славы Царства Рускаго, выводя ихъ изъ самаго характера народа и его Властителей, присоединимъ къ сему везд соблюдаемое имъ строгое правило, коему Историкъ внимать обязанъ: сохранять жаръ въ одномъ лишь повствованій, но быть краткимъ въ сужденіяхъ, удерживаться отъ продолжительныхъ восторговъ сердца, вщая о высокихъ доблестяхъ предковъ, не щадить слабостей и пороковъ ихъ, быть Рускимъ, но иногда писать какъ гражданинъ вселенной, писать для всхъ вковъ и народовъ: вотъ что озаряетъ лучемъ безсмертія твореніе Карамзина, и что ускользаетъ отъ наблюденія обыкновенныхъ читателей.

Скажемъ нчто о благотворномъ вліяніи сего великаго подвига. Вамъ извстно, почтенные товарищи! съ котораго времени Журналы наши стали наполняться розысками, доводами, открытіями касательно нашей Исторіи: не съ тхъ ли поръ, какъ, разбудивъ въ умахъ сіе любопытство, въ сердцахъ сію охоту, Карамзинъ заставилъ насъ уважать собственное, сдлалъ для насъ пріятнымъ и самый дымъ Отечества? Съ котораго времяни появились среди насъ юные Археологи, уже увренные въ признательномъ вниманіи нашемъ въ ихъ трудамъ? Съ тхъ поръ, какъ онъ пріучилъ насъ цнить оные. Остановивъ ученаго надъ истлвшими хартіями, онъ привелъ и простолюдина къ монументамъ священнымъ, къ мстамъ великихъ событій, и ими еще боле привязалъ сердце его къ любезной родин. Онъ оживилъ признательность нашу къ памяти героевъ. Уже готовятся обелиски, ихъ достойные: и удивленный земледлецъ узнаетъ, что холмъ, близь котораго онъ очищалъ плугъ свой, есть мсто святое. — Вотъ заслуги нашего Историка.

Извдавъ опытомъ, что время, забвенные памятники и старанія другихъ сыновъ Россіи, могутъ открыть еще новыя историческія истины, туманомъ давности утаенныя, онъ всегда былъ готовъ, внушаемый тою же любовію къ Отечеству, которая благословляла его подвигъ, и отвергнувъ вс посторонніе и низкіе для него виды, (ибо долгъ Писателя-Историка превыше славы обыкновенной), всегда, говорю, былъ готовъ принять новыя сокровища, и пополнить ими свое твореніе. Но таковая скромность да послужитъ примромъ для его послдователей въ семъ великомъ дл. Смиренные и признательные, да памятуютъ они всегда, что Карамзинъ, бросивъ первый взоръ наблюдателя на дянія нашихъ предковъ, ршивъ для Европы и для насъ самихъ многія историческія задачи, преодолвъ что было труднйшаго въ состав вашей Исторіи, прошедъ, такъ сказать, горы и вертепы, и выбравшись на чистое поле достоврныхъ извстій, оставилъ своему преемнику путь, несравнено легчайшій, источники непрескаемые, уже ясные въ преданіяхъ письменныхъ и изустныхъ, оставилъ и образцы расположенія и образцы слога.

Здсь ли умолчимъ о слогъ той книги, которая доставила намъ торжествующее соперничество съ образованнйшими народами? Мы уже замтили главное достоинство онаго, достоинство, которое состоитъ въ чудесномъ соединеніи способовъ древнихъ и новйшихъ Деписателей. Избравъ средину между сухостію Лтописцевъ и Миллеровыми поэмами, онъ доказалъ, что сія средина есть удлъ Генія. Скажемъ смло, что едва ли кто употреблялъ столько искусства въ повствованіи. По крайней мр ничто боле его не обладалъ симъ рдкимъ даромъ, предпочтительнымъ всякой иной втви краснорчія — всякой: ибо вс прочіе роды письмянъ, содержащіе въ себ одно описательное или умозрительное, оставляя боле свободы въ изложеніи, требуютъ мене дарованія. Повствовательный же, дйствуя на насъ непосредственне, будучи связанъ съ предметами ближайшими къ нашей чувственности, слдственно ближайшими къ примненію и къ повркамъ, долженъ соблюсти боле условій изображательной истины, дабы читатель могъ не только понимать или чувствовать, воображать или угадывать, но видть и слышать давно преставшее, давно умолкшее, познакомишься съ предметами не по однмъ ихъ формамъ или качествамъ, но и по жизненной ихъ дятельности. Карамзинъ исполнилъ вс сіи условія: перо его движетъ массы народовъ, успваетъ за произшествіями, то слдуетъ ихъ ровному теченію, то ловитъ ихъ мгновенность. Присоединимъ, что онъ не далъ намъ замтить ни песковъ безплодныхъ, ни степей унылыхъ, о которыхъ сказалъ въ предисловіи. Гд нтъ важныхъ событій, тамъ плавность, сила, ясность изложеній и ровный жаръ повствованія увлекаютъ читателя. Везд искуство, но везд та неподражаемая простота, которая у великихъ Писателей составляетъ выспреннее въ слогъ. Везд вкусъ и порядокъ общій, но везд сердце слышитъ Россію. Историческія лица говорятъ новымъ языкомъ, но везд сохранены сила и характеръ ихъ подлинныхъ рчей, везд отпечатокъ вка и нравовъ. Литераторы не престанутъ удивляться его преложеніямъ Духовной Мономаха, Вассіанова Посланія, нкоторыхъ договоровъ, рчей воинственныхъ и поучительныхъ, гд съ разборчивостію употребляя выраженія подлинника, онъ плняетъ насъ какимъ-то отзывомъ прямодушія тхъ временъ: тамъ живетъ первобытное чувство патріотизма и благочестія, тамъ Вра и Врность предковъ нашихъ. Но въ семъ не заключалось одно суетное требованіе отличиться новизною, или домогательство тронуть читателя. Сіе средство никогда не было цлію, но всегда средствомъ, всегда оружіемъ, помощію котораго Исторіографъ врне означалъ постепенность нашего государственнаго возрастанія, усыпленія подъ гнетомъ рока, и грознаго пробужденія. По немъ ясне видимъ, какъ рождались Единовластіе съ Самодержавіемъ, ясне видимъ, въ какое время какой всъ имла Россія въ Европейской политик. Симъ же средствомъ отмнилъ онъ и свойства двухъ народныхъ Державъ и ихъ относительное къ намъ положеніе (9). Иногда онъ кажется современникомъ произшествій, съ важностію говоря о тхъ подробностяхъ, которыхъ не уважилъ бы или еще осмялъ Писатель мене прозорливый. Не знаемъ, одинакія ли съ нимъ причины имлъ просвщенный Титъ-Ливій, съ уваженіемъ повствовавшій о многихъ подробностяхъ баснословія, но знаемъ, что Карамзинъ былъ свободенъ сказать или не сказать о нкоторыхъ метеорахъ, о нкоторыхъ обрядахъ: и не умолчалъ о нихъ, ибо хотлъ изобразишь ясно и живо вкъ, нравы, весь древній бытъ нашъ, перенеся къ нимъ воображеніе читателя. Нашествіе Батыя, Походъ Донскаго и Взятіе Казани достойны золотыхъ буквъ на скрижаляхъ славы нашей. Обозрніе эпохи Могольскаго ига, сокровеннаго вліянія его на могущество Монархіи, и описаніе характеровъ Іоанна III и Годунова, суть образцы для Историковъ всхъ царствъ и всхъ столтій. ‘Вотъ краснорчіе не словъ, но идей, некоторыя безпрестанно встрчаются и смняютъ одна другую,’ вторично сказалъ бы Томасъ, если бы дождался Карамзина, и увидлъ его подарокъ Царямъ, Законодавцамъ и народамъ. — Говоря собственно о слог, мы можемъ сравнивать: когда читаемъ описаніе кончины В. И. Василія Іоанновича, мы слышимъ Тита-Ливія, въ повствованіи о кончин Царя Іоанна мы слышимъ Тацита. Ксенофонъ и Квинтъ-Курціи не блистательне въ изображеніи ратныхъ подвиговъ. Сравнивая прилжне, мы нигд не находимъ подражанія: везд свое, везд красоты самобытныя. Замтимъ черту, похвальную въ Историк: не уступая Тациту въ сил, когда бросаетъ громъ въ тирановъ, онъ превосходитъ его добротою сердца. Какъ сладостно отдыхаетъ оно при малйшемъ просвтъ гражданскихъ или царственныхъ добродтелей, но чрезъ минуту, исполнившись праведнаго негодованія при новой измн онымъ, при новыхъ ужасахъ, онъ еще сильне, еще мрачнйшими выставляетъ тни въ своихъ образахъ, — и мнится намъ, что сама Добродтель пишетъ Исторію порока!

Все, что относится къ описательному слогу, не только не охлаждаетъ живости повствованія, но соревнуетъ красот онаго. Обнимая связь дйствій на пространств почти необозримомъ, и на быстромъ пути своемъ живописуя то дикихъ завоевателей, питомцевъ восточныхъ пустынь, то народы запада, уже гордые своею образованностію, то безчисленныя племена, неизмримую Россію населяющія, съ ихъ Врою, правленіемъ, законами, обычаемъ, промышленностію, торговлею, военнымъ искусствомъ и Словесностію, онъ согласилъ обширнйшія свденія съ необыкновеннымъ даромъ слова.

Чмъ боле поучаемся въ твореніи Исторіографа, тмъ боле находимъ особеннаго въ характер его слога. Приступаетъ ли онъ къ описанію какого нибудь произшествія, или историческаго лица, долженствующихъ въ послдствіи имть сильное вліяніе на судьбу народовъ, слогъ его облекается въ какую то важную торжественность, таинственную мрачность, которыя приготовляютъ душу читателя къ событію необыкновенному. Такъ заключаетъ онъ параграфъ, гд хочетъ поразишь насъ первымъ слухомъ о Татарахъ, такъ говоритъ онъ о Святомъ Сергі, о кончин Анастасіи, въ которой народъ оплакивалъ Царицу, но еще не зналъ, что съ нею оплакивалъ, о Сильвестр, о Филипп Митрополит, Годуновъ, и пр. У древнихъ и новйшихъ немного найдемъ подобныхъ примровъ слога. Такъ Флоръ возвстилъ о Сципіон младенц (10), такъ приступалъ Боссюетъ, когда готовился показать намъ какого нибудь Исполина-Кромвеля (11). Кто еще не проливалъ слезъ благоговйнаго умиленія, внимая о подвигахъ Добродтели и Патріотизма, тотъ прочти о паденіи Рязани, Владиміра и Козельска, о геро Васильк, о Михаилъ Черниговскомъ, о поход Донскаго, о нашествіи Саипъ-Гирея, о исправленіи Іоанна, о возвратномъ его пути изъ Казани, о великодушныхъ жертвахъ угнтенія, и о спасительномъ для Россіи терпніи народа. Одна добродтель была имъ превозносима: и въ слог его виднъ отблескъ ея красоты. Одно внутреннее убжденіе, основанное на свидтельств вковъ и опытъ собственнаго сердца, водило перомъ его: отсюда мужественность и неизмняемая ровность его слога. Никакое земное могущество, никакіе расчеты житейскіе не могли бы дать другой образъ его мыслямъ и выраженіямъ, и тмъ затруднить его какъ въ повствованіи, такъ и въ сужденіяхъ. Поборникъ Православія и благотворной Власти, когда говорилъ онъ о сихъ предметахъ, тогда устами его говорила любовь къ порядку и общему благу. Квинтиліанъ, упоминая о славномъ Юпитеръ Олимпійскомъ, сказалъ, что сіе дивное изваяніе умножило набожность народовъ: скажемъ смло, что твореніе Карамзина способно, въ сердцахъ благонравныхъ гражданъ, умножить привязанность къ Отечеству: и сіе дйствіе мы должны приписать слогу сего творенія.

Мы удивлялись замчанію нкоторыхъ Космополитовъ Словесности, будто бы Исторія Государства должна быть писана такъ, чтобы читатели не могли узнать, въ какой стран родился и живетъ сочинитель оной. Слдовательно мы должны винишь Историка на то, что книга его, вмсто одной пользы, приноситъ дв: удовлетворяетъ нашему и другихъ народовъ любопытству, и въ то же время питаетъ въ насъ любовь къ Отечеству, дйствуя на сердце наше отзывомъ чувства. Нтъ, онъ бываетъ виновенъ тогда только, когда, внушаемый пристрастіемъ къ нкоторымъ историческимъ лицамъ, или ложною привязанностію къ стран своей, погршаетъ противу истины, направляетъ вс извороты своего таланта къ оправданію достойнаго укоризны, въ бдствіяхъ, имъ описываемыхъ, извиняетъ народъ или его правителей, и старается изыскивать постороннія причины, когда самый ходъ произшествій указываетъ ему настоящія. Но Историкъ нашъ не имлъ и надобности въ подобныхъ средствахъ. Къ вчной слав имени Рускаго, мы не устыдимся выставить малое число лицъ недостойныхъ среди цлыхъ поколній гражданъ великодушныхъ. И такъ, немене другихъ зная свою обязанность, если Карамзинъ и повствовалъ иногда съ жаромъ патріотизма, за то ни кого не щадилъ тамъ, гд справедливость ожидала строгаго суда. Онъ оправданъ двумя послдствіями, равно выгодными для его книги. Между тмъ, какъ слезы Рускихъ кропятъ ея страницы, вс народы признаютъ ее твореніемъ превосходнымъ.

Мнимые наблюдатели, замчая въ слог первыхъ томовъ несовершенное сходство съ слогомъ остальныхъ, находятъ сей послдній боле историческимъ, ибо онъ по мннію ихъ, ровне и спокойне. Просвщенные судіи отвчаютъ на сіе одною улыбкою. Но, къ сожалнію, во всякомъ обществ не они бываютъ многочисленнйшими, и здсь говоря не для однихъ Ученыхъ, я почитаю долгомъ изложишь общія правила. Слогъ Исторіи Карамзина везд превосходенъ, и везд историческій, но не можетъ, и не долженъ быть одинаковъ тамъ, гд вки, люди, событія не одинаковы. Историкъ обязанъ быть не только извстителемъ о произшествіяхъ, но и живописцемъ, и какъ сей избираетъ краски приличныя своимъ предметамъ. Историкъ оттняетъ свои колоритомъ слога. Вки гражданскаго младенчества, являющіе намъ страсти во всей живости ихъ порывовъ, должны изобразиться съ тою же пылкостію, съ моею дйствовали, съ тмъ же лаконическимъ жаромъ, съ коимъ говорили ихъ герои. Вки гражданской зрлости возлагаютъ иную обязанность на Писателя. Гд начинаетъ дйствовать умъ боле, нежели сердце, тамъ слогъ Историка, сохраняя силу, и въ особенныхъ случаяхъ живость свою, вообще принимаетъ спокойный характеръ перваго. Умноженіе длъ внутреннихъ и вншнихъ, подробности государственнаго устройства, многосложность дипломатическихъ и торговыхъ сношеній, сами собою измняютъ форму его слога. Должны ли, и могутъ ли, на примръ, слова: иду на васъ, быть изложены одинаково съ складною грамотою, гд объявленіе войны исполнено всхъ доводовъ тонной политики? Можетъ ли пламенная рчь Святослава къ своей дружинъ быть передана, какъ рчи Полководца, произнесенная за нсколько дней до сраженія предъ спокойными рядами войска? Могутъ ли ратоборства сильныхъ богатырей, битвы на берегахъ Невы или Непрядвы, быть описаны, какъ правильный бой, охлаждаемый огнестрльнымъ оружіемъ, и обдуманный вождемъ, который не былъ починальникомъ его? — Не должны, и не могутъ, отвчаетъ намъ истина, здравый смыслъ, а съ ними и самое твореніе Карамзина.

Слогъ его всегда соотвтствовалъ временамъ и произшествіямъ. Каждый изъ насъ помнитъ начало первой Главы VI тома, гд, дописавъ до Іоанна III, онъ, какъ бы переведя духъ, останавливается, и говоритъ: ‘Отсел Исторія наша пріемлетъ достоинство истинно государственной,’ и такъ дале. Здсь авторъ и читатель, посл бурныхъ вковъ междоусобія м Могольскаго ига, увидли свтъ, успокоились, и отдыхаютъ сердцемъ. Въ VIII и послдующихъ томахъ раздаются и звуки славы и вопли бдствующаго народа. Если бы усплъ онъ описать воцареніе Романовой Династіи, тогда слогъ его, знаменуя сей третій періодъ государственнаго бытія нашего, отозвался бы спокойствіемъ временъ, упрочившихъ долгоденствіе Монархіи (12), а добытіе Олегова завоеванія и отчины Св. Владиміра, водворивъ новую живость въ его слог, отгрянуло бы торжественные клики Россіи. Не одно сіе твореніе, но и самые первые опыты Карамзина служатъ яснымъ подтвержденіемъ сей истины: Слогъ историческаго отрывка о Московскомъ мятеж, въ отношеніи повствованія совершенно сходственъ съ слогомъ XI тома Исторіи.

И такъ, съ должнымъ вниманіемъ разсмотрвъ его книгу, мы остаемся убжденными, что не только у насъ, но и во всей Европ не многіе Писатели имли столь полное сочувствіе съ каждымъ излагаемымъ предметомъ, столь врный объемъ совокупной общности ихъ, столь совершенное знаніе, о чемъ и какъ писать.

Безсмертное перо его изобразило нравственное положеніе нашего Государства со времени его основанія до половины первой четверти XVII столтія. Мы спшимъ угадывать красоты, вмщаемыя XII томомъ (къ общей горести недописаннымъ!), сердца летятъ на встрчу къ Героямъ, къ заступникамъ Отечества сираго, терзаемаго внутренними и вншними врагами.— Но здсь, кто Руской — и не вздохнетъ?… Полубоги Россіи! Пожарскій! Мининъ! Ермогенъ! Палицынъ! земля не достойна была имянъ вашихъ: ихъ взялъ съ собою тотъ, кто украсилъ бы ими алтарь народовъ!

Заключимъ обозрніе сего двадцатилтняго труда незабвенными словами двухъ великихъ Монарховъ, словами столь лестными для нашего честолюбія: ‘Руской народъ достоинъ знать свою Исторію.’ — ‘Исторія, написанная Карамзинымъ, достойна Рускаго народа.’

Желанія и надежды его стремились къ изображенію высочайшей степени славы, на которую въ послдствіи возникла Россія (13), они веди его къ созерцанію и грядущей, которую предрекалъ онъ Владык-Миротворцу. Сей могъ бы узрть вчныя черты на хартіяхъ, изображающихъ святую брань, и спасительныя для вселенной дла Свои. А тотъ, кто священнйшимъ памятникомъ Отечества почиталъ гробницу Ярославову, могъ желать Ему новыхъ подвиговъ. Но судьбамъ угодно было, чтобы внезапно обманулись оба: еще Россія, вмст съ человчествомъ, рыдали надъ тлнными остатками своего Избавителя, достойный глашатай Его славы уже парилъ къ Нему въ горнія селенія. Онъ не искалъ Александра въ земныхъ Его чертогахъ, но Александръ искалъ Карамзина въ толп Своихъ подданныхъ: нын ищетъ онъ своего Царя собесдника въ чертогахъ вчности. Ни благосклонный взоръ юнаго лтами, но духомъ мужественнаго Монарха, ни блестящія надежды, подаваемыя, намъ Его царственными трудами съ первыхъ дней Его владычества, ни тни Героевъ, еще не означенныхъ златымъ грифелемъ на скрижаляхъ славы, ни слезы отечественныхъ Музъ, ни слезы любви и дружбы, ничто не удержало на земл осиротевшаго. Благословимъ полетъ его въ тотъ край, гд друзья добродтели, совлекши съ себя вс признаки ихъ земнаго званія, могутъ бесдовать непрестанно, и никогда уже не разлучатся, гд зритъ Великаго Петра хвалитель Его длъ безсмертныхъ, гд и его сртаетъ уже владычное чело Іоанна III и небесный взоръ Екатерины, гд узритъ онъ Александра и Елисавету, коихъ души отражались въ душахъ Невскаго, Донскаго и Анастасіи, гд прославленные имъ на земл Герои наши воздвигнутъ къ нему гласъ благодаренія, и сонмы истинныхъ Мудрецовъ, великихъ нашихъ Іерарховъ, ублажатъ врнаго сына Церкви и Отечества.

Но для насъ, оставшихся, чмъ боле длится время, чмъ внимательне наблюдаемъ и себя и необходимость въ такомъ Писател, тмъ сильне чувствуемъ важность своей потери. Кто, дерзновенный, докончитъ статую идія? Кто допишетъ картину Рафаеля? Кто довершитъ священный трудъ Карамзина?

Сограждане! намъ остаются одн слезы: будемъ гордиться ими. Мы любимъ страну отцовъ своихъ: будемъ признательны къ сему сподвижнику ея славы, и сохранимъ его память. Пріятно заране подавать руку отдаленному потомству въ знакъ согласія съ непреложнымъ его мнніемъ. Оно узнаетъ, что Россіяне сожалли о Карамзин, и заключитъ, что Россіяне уже были просвщены, уже были способны цнить высокое, превосходное, полезное. И такъ скажемъ въ слухъ, скажемъ предъ цлымъ свтомъ: какъ въ Германіи посл Лессинга не стыдно было назваться Германцемъ, такъ наша народная гордость возвысилась и оправдалась Карамзинымъ. Вамъ особенно, жители древней Столицы! принадлежитъ память о семъ почтенномъ Муж. Среди васъ провелъ онъ лучшіе дни свои. Въ вашихъ бесдахъ соединилъ онъ важность Ученаго съ любезностію пріятнаго Писателя, — и съ тхъ поръ имя Литератора ее пугаетъ свтскихъ обществъ. Еще въ цвтущіе годы своего возраста, полный благоговйныхъ воспоминаній, посщалъ онъ окрестности Москвы, и первый говорилъ сердцамъ Рускихъ о святости и красот сихъ мстъ. Онъ первый познакомилъ васъ съ древними монументами вашей славы. Имя Карамзина неразлучно и съ новыми, которые напоминаютъ вамъ о дивныхъ подвигахъ Патріотизма, или, украшая обитель вашу, въ самой средин Столицы доставляютъ вамъ пріятности весны и лта (14). Въ памятный бдствіемъ и славою годъ съ вами скорблъ онъ на пепл жилищъ вашихъ, и первый принесъ дань сердечнаго умиленія вашей твердости. Посвящая вамъ пснь на освобожденіе Европы, гд истины святйшія для Внценосцевъ и гражданъ изліялись въ послднихъ звукахъ его Лиры, онъ повторилъ вамъ о своей привязанности. Наконецъ, вы съ гордостію, можете сказать жителямъ Волжскихъ береговъ, которые хвалятся рожденіемъ двухъ Корифеевъ нашей Словесности: ‘Мы не уступимъ вамъ славы своей: здсь колыбель великаго Мужа, ибо здсь получилъ онъ нравственное бытіе свое, здсь развились его первыя умственныя способности.’ Итакъ, да сохранится въ стнахъ вашихъ, среди обломковъ металла и гранита, имя нерушимое, имя славнаго Писателя, Патріота, мужа добродтельнаго, и время утомленное у подножія его памятника, да явитъ міру, сколь живуща благодарность великаго народа!

Обращеніемъ къ теб заключится Слово мое, къ теб, о тнь знаменитая! Приникая свыше на плоды умовъ и сердецъ нашихъ, озаряя благія намренія къ польз согражданъ и въ прославленіе отечества, не оставляй насъ своимъ невидимымъ присутствіемъ, и прости мн, если робкій гласъ мой недостоинъ былъ твоего имени и твоихъ подвиговъ, ибо достойно восхвалишь Геній есть занять первое мсто подл него! Если же слово мое не всегда оскорбляло слухъ моихъ собратій, тогда изъ свтлой обители благослови меня райскою улыбкою, и прими сіе приношеніе, твоихъ же даровъ исполненное!

Н. Иванчинъ-Писаревъ.

ПРИМЧАНІЯ.

1). Онъ родился 1765 года Декабря 1, скончался 1826 Маія 22, посл продолжительной болзни.

2) Петръ I, говоря о нкоторыхъ сочиненіяхъ, изданныхъ въ Германіи, Франціи и Голландіи касательно Россійской Исторіи, сказалъ: ‘Все это ничего не стоитъ. Могутъ ли они что нибудь писать о нашей Исторіи, когда мы объ оной сами ничего не издали? Можетъ быть они тмъ насъ токмо вызываютъ издать что нибудь объ ней лучше. Давно уже я думалъ сохранить отъ совершенной утраты истинные древней Россійской Исторіи источники, которые скрываются везд по нашему Государству, и хорошему Исторіографу подать случай написать истинную Россійскую Исторію, но всегда находилъ въ семъ намреніи препятствіе.’

Дянія Петра Великаго.

3). Съ почтительнымъ вниманіемъ разсматривая его твореніе, вс рецензенты говорили о немъ подобнымъ образомъ: M. Karamsin s’est plac au premier rang des Historiens les plus cl&egrave,bres: son Histoire plait l’Europe, elle plaira la postrit. Такъ говорили лучшіе Европейскіе Литераторы, судя по одному превосходству плана, расположенія и слога сей книги. Что бы сказали они, узнавъ всю важность трудовъ его при состав оной, при выбор достоврн&#1123,ишихъ сказаній, при соглашеніи ихъ для образованія Исторической связи, при изыскиваніи матеріаловъ, которыхъ большая часть въ темнот и пр., узнавъ, чего стоила ему каждая страница касательно содержанія? — Извстно всмъ, на сколько языковъ переведена уже сія книга, и сколько изданій оной вышло въ свтъ, но можетъ быть не вс знаютъ, что нсколько переводовъ всхъ его сочиненій готовы удовлетворить нетерпнію иностранныхъ книгопродавцевъ.

4). Это относится не къ публик, которой нельзя сдлать сего упрека, но къ намъ, литераторамъ.

5). Слова Буало Расину.

6). Совтъ врачей заставилъ его искать лучшаго климата, онъ избралъ Флоренцію. По вол ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА былъ назначенъ для его путешествія особый фрегатъ.— Будемъ ли еще говоритъ о Лудовик XIV? Мы видли, какъ Владыка полвселенной, среди неимоврныхъ трудовъ царственныхъ, оставляя ступени трона, шелъ проститься съ тлнными остатками Карамзина!

7). Замтимъ, что ни одинъ Писатель, если изключимъ Руссо, не производилъ такого сильнаго дйствія въ Публик. Въ часы досуга написавъ сказочку, онъ всю Столицу обратилъ къ окрестностямъ Симонова Монастыря. Вс тогдашніе свтскіе люди пошли искать Лизиной могилы. Такъ нкогда Французы, Нмцы и Англичане толпились около Веве и Кларанса, и, не слушая признанія самаго Автора, искали слдовъ Юліи. Повторяю: не Публика въ долгу у Карамзина.

8). Читая Примчанія въ конц&#1123, каждаго Тома, видимъ, что Исторіографъ при всякомъ событіи сврялъ мстность онаго съ временемъ, означеннымъ въ Лтописяхъ, а время съ мстностію. См. Томъ IX, примчаніе 612, и многіе, равнымъ образомъ и числа съ днями недль, съ постами и праздниками, а сіи съ числами: см. Томъ II Прим. 301, и Томъ III Прим. 13, 80, 98, 133, 127, 153, и многія таковыя. Онъ поврялъ также истину событій явною вроятностію оныхъ, возрастомъ лицъ, характеромъ вка, современными случаями въ другихъ краяхъ, слогомъ Лтописей и записокъ.

9). Онъ сохранилъ многія выраженія Лтописцевъ въ сношеніяхъ Новогородцевъ и Псковитянъ съ Государемъ Московскимъ, и читатель ясне видлъ, что покореніе сей послдней Республики мене потребуетъ усилій. Сими же средствами онъ выказалъ первоначальную гордость Моголовъ въ посылкахъ въ нашимъ Государямъ, и ихъ смиреніе въ послдніе годы своего владычества. Часто для врнйшаго изображенія характера людей и вка, а иногда для большаго дйствія на читателя, онъ вставлялъ обычныя тогда именованія предметовъ. На примръ, описывая времена Лжедимитрія, и желая изобразишь весь ужасъ народнаго ослпленія, онъ, при внчаніи на Царство Марины неправославной, не забылъ употребить полныя названія Царскихъ Регалій, именуя Крестъ животворящимъ, который названъ такъ по настоящему древу Креста, въ него вложенному, Внецъ Мономаховымъ, дабы читатель вообразилъ: чей — и на комъ! И сколько таковыхъ примровъ находимъ въ его книг! и [что всего боле даетъ цну его искусству], вс они подъ перомъ его кажутся неумышленными, непридуманными. Многоученый и плодовитый Миллеръ слишкомъ примтно щеголялъ симъ способомъ. Иногда, выступивъ изъ границъ умренности, и какъ бы забывшись, онъ продолжалъ писать стариннымъ языкомъ. Внимательный наблюдатель замтитъ, что въ твореніи Карамзина все дйствіе сего способа происходитъ отъ бережливости и выбора случаевъ, гд употребить его.

10). Hic erit Scipio, qui in exitium Africae crescit!

11). Un homme s’est rencontr…. и проч.

12). Не дерзая, посл Карамзина, систематически раздлять нашу Исторію, я осмлился назвать сіе время періодомъ единственно по промежутку, отдляющему Варяжское племя отъ Романовыхъ. Въ прочемъ, я совершенно согласенъ съ мнніемъ Исторіографа, полагающаго грани лишь только тамъ, гд измнялись или народный характеръ, или гражданской бытъ, или образъ Правленія,

13). Онъ хотлъ издашь современныя записки для будущаго продолжателя Исторіи. Посвящая послднее Стихотвореніе свое жителямъ Москвы, онъ общалъ имъ описать произшествія 1812 года и послдующихъ.

14). Одно иметъ отношеніе къ Монументу Кн. Пожарскаго и Минина, а другое къ садамъ Кремлевскимъ, первая мысль о которыхъ была изложена Карамзинымъ и осуществлена попеченіями покойнаго ГОСУДАРЯ о благ народа, съ избжаніемъ всхъ неудобностей, съ преодолніемъ всхъ препятствій, означенныхъ самимъ Исторіографомъ. Смот. статьи: О любви къ Отечеству и народной гордости, и Записки стараго Московскаго жителя.

Читайте также: