Злодеяние 1 марта вызвало взрыв негодования в целом мipe и во всех партиях, кроме, конечно, разной революционной сволочи, каенских каторжников да еще патриотов ‘польской справы’, которые не смогли удержаться, хотя бы из приличия, от скандала в Австрийском рейхсрате.
Французское правительство сочло должным привлечь к судебной ответственности наиболее расходившиеся в похвалах Рысакову социалистические газеты. Пред судом явился и Рошфор, пресловутый вожак французских ‘бесшабашных’ революционеров, и произнес защитительную речь, которая для нас, русских, имеет очень горькое значение. Слушайте, что своим судьям сказал Рошфор:
Вы меня обвиняете, — воскликнул он, — в том, что я восхваляю преступление. Но уверены ли вы действительно, что тут есть преступление? Русский суд еще не разбирал дела Рысакова, и каков будет его приговор, мы не знаем. А почему же нельзя предположить, что это будет оправдательный приговор? Представьте себе, что я написал бы похвальную статью о Вере Засулич тотчас после ее покушения. Вы меня, пожалуй, тоже приговорили бы к тюремному заключению или к высокому денежному штрафу, которыми вы мне теперь угрожаете. В каком мы были бы, однако, глупом положении, если через неделю пришло бы известие о том, что суд монархической России оправдал Веру Засулич, что, следовательно, она не совершила преступления и что, стало быть, республиканская Франция приговорила к строгому наказанию журналиста за апологию несовершившегося преступления! Так точно и теперь очень легко может оказаться на русском суде, что покойный Государь сделался жертвой несчастного случая и что Рысаков ни в чем не виновен.
Сегодня 18 марта. Ровно за год пред сим, 19 марта 1880 года, по поводу вопроса о выдаче Гартмана писали мы следующее:
Нынешнее правительство Франции слишком скоро подверглось испытанию, которое обнаружило его несостоятельность… Лучше было бы вовсе не требовать выдачи преступника от правительства ничтожного и слабого и не вводить его в искушение… Впрочем, люди, которыми это правительство держится, быть может, думали, что они угождают России завтрашней, отказывая нынешней России в удовлетворении. В своей грубой наивности они, быть может, уверены, что власть в России если не завтра, то послезавтра достанется тому же Гартману или Петру Лаврову и что таким образом Франция тут-то и очутится в настоящей дружбе с Россией. Мы так странно ведем свои дела, что такая уверенность могла весьма естественно утвердиться в умах господствующей ныне во Франции партии. Впрочем, не только французские радикалы, но и умы более серьезные начинают сомневаться в прочности нашего нынешнего положения, видя, как неясна и неопределенна наша правительственная программа, как силен повсюду господствующий у нас обман и как нагло предъявляет свои требования вражеская крамола, с которою правительство борется-не-борется, как примыкающая к правительству интеллигенция пасует пред этою крамолой, а законная печать с нею перемигивается. Преследуются и подвергаются каре нигилисты, обвиняемые в намерении ниспровергнуть существующий у нас образ правления, и в то же время ежедневно возбуждают в печати вопрос о перемене образа правления, и вопрос этот считается открытым, а в иностранных газетах, особенно французских, беспрерывно появляются из Петербурга корреспонденции, заставляющие ожидать, что если не сегодня, то завтра мы очутимся за Рубиконом и вместо искоренения крамолы исполним ее требования и отдадим себя в ее руки.
Вот что мы писали 19 марта 1880 года. С тех пор прошло двенадцать месяцев, и вот мы наконец дожили до того, что даже бесшабашный Рошфор издевается над нашим ‘либерализмом’ и приглашает нас опомниться.
Впервые опубликовано: ‘Московские Ведомости’. 1881. 19 марта. No 78.