Речь, говоренная в начатии философических лекций при Московском университете..., Поповский Николай Никитич, Год: 1755 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

Николай Никитич Поповский

Речь, говоренная в начатии философических лекций при Московском университете гимназии ректором Николаем Поповским

Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Том I

Государственное издательство политической литераторы, 1952

Взирая на толикое ваше собрание, почтенные слушатели, на вашу благородную ревность о просвещении учением вашего разума, чувствую я в себе некоторую особливую радость и поощрение к охотнейшему понесению подъемлемого мною труда с несомненною надеждою о успехе. Надежду мою утверждает ваша с полезнейшим намерением о учреждении сего университета согласная охота, которая чрез благосклонное ваше присутствие довольно себя оказывает. Радость производит во мне имеющая из того произойти всея пространнейший в свете Российской империи слава. Ваше обо мне мнение и предуверенность о порядочном исправлении препорученной мне должности не только труд сей облегчает, но еще и к понесению тягостей больших с усерднейшим желанием возбуждает, и хотя я не могу нимало сомневаться, чтобы вы пользы важности и величества философии не представляли в мыслях своих так, как она и действительно в себе находится, однако и я для лучшего изъяснения и подтверждения ваших мнений как по моей должности, так и по обыкновению не премину упомянуть о том вкратце. Представьте в мысленных ваших очах такой храм, в котором вмещена вся вселенная, где самые сокровеннейшие от простого понятия вещи в ясном виде показываются, где самые отдаленнейшие от очес наших действия натуры во всей своей подробности усматриваются, где все, что ни есть в земле, на земле и под землею, так, как будто на высоком театре, изображается, где солнце, лупа, земля, звезды и планеты в самом точном порядке, каждая в своем круге, в своих друг от друга расстояниях, с своими определенными скоростями обращаются, где и самое непостижимое божество, будто сквозь тонкую занесу, хотя не с довольною ясностию всего непостижимого своего существа, однако некоторым возбуждающим к благоговению понятием себя нам открывает, где совершеннейшее наше благополучие, которого от начала света ищем, но сыскать не можем и по сие время, благополучие, всех наших действий внешних и внутренних единственная причина, в самом подлинном виде лице свое показывает. Одним словом, где все то, чего только жадность любопытного человеческого разума насыщаться желает, все то не только пред очи представляется, но почти в руки для нашей пользы и употребления предается. Сего толь чудного и толь великолепного храма, который я вам в неточном, но только в простом и грубом начертании описал, изображение самое точнейшее есть философия. Нет ничего в натуре толь великого и пространного, до чего бы она своими проницательными рассуждениями не касалась. Все, что ни есть под солнцем, ее суду и рассмотрению подвержено, все внешние и нижние, явные и сокровенные созданий роды лежат перед ее глазами. От нее зависят все познания, она мать всех наук и художеств. Кратко сказать, кто посредственное старание приложит к познанию философии, тот довольное понятие, по крайней мере довольную способность, приобрящет и к прочим наукам и художествам. Хотя она в частные и подробные всех вещей рассуждения не вступает, однако главнейшие и самые общие правила, правильное и необманчивое познание натуры, строгое доказательство каждой истины, разделение правды от неправды от нее одной зависят. Подобно как архитектор, не вмешиваясь в подробное сложение каждой части здания, однако каждому художнику предписывает правила, порядок, меру, сходство частей и положение всего строения, так что без одного его самые искуснейшие художники успеть не могут. Множество и различие вещей, красота, великолепие, происхождение, продолжение и перемена естества ум и сердце человеческое в восторг и приятное удивление приводит. Но я оставлю все сии преимущества философии, которые, может быть, без дальних доказательств, примеров и изъяснений не всякому могут быть вразумительны: едину необходимую в философии представлю вам нужду и потребу. Некоторые погибшие люди, называемые афеисты, заразившись или упрямства, или неудобнопонятности душевредным ядом, бытие божие с невозвратным отрицанием отвергают и начало сего света или ему ж самому приписывают, или различным причинам, и таких людей мы, христиане, будучи просвещенны познанием веры, сожалея, если восхощем возвратить от заблуждения и погибели на путь истинный, коим-то образом учинить можем: откровенной богословии им и представлять нечего, ибо они как бога не признают, так и богословию и священное писание отвергают. Прочего не хочу упоминать, чтобы между всеми святостьми священнейшие имена, о которых и воспоминать должно с благоговейнейшим почтением, от замерзения их богодосадительных слов не претерпели какого прикосновения. Таких отчаянных людей кто иной может привесть в чувство? Одна только философия. Она в своей части, называемой естественная богословия¹, не ссылаясь на божественное писание и на свидетельство святых отцев, ложные безбожников возражает мнения и доказательства опровергает и, рассматривая только едину натуру и рассуждая, что само чрез себя ничто не может быть, принуждает их к признанию, что есть некоторое существо, от которого вся тварь бытие и пребывание свое имеет. Но, воспоминая о пользе философии, едва не позабыл я предложить вам и о ее трудности. Сие имя трудность приписывают философии те, которые на нее и издали взглянуть не смеют. Напротив того, пословица гласит, что неусыпный труд все побеждает. Но в чем состоит ее трудность? Мне кажется, в одном только долговременном путешествии, то-есть кто хочет научиться философии, тот должен искать старого Рима², или, яснее сказать, должен пять или больше лет употребить на изучение латинского языка. Какой тяжелый доступ! Но напрасно мы думаем, будто ей столь много латинский язык понравился. Я чаю, что ей умерших и в прах обратившихся уже римлян разговор довольно наскучил. Она весьма соболезнует, что при первом свидании никто полезнейшими ее советами наслаждаться но может. Дети ее — арифметика, геометрия, механика, астрономия и прочие — с народами разных языков разговаривают, а мать³, странствовавши чрез толикое множество лет по толь многим странам, ни одного языка не научилась! Наука, которая рассуждает о всем, что ни есть в свете, может ли довольствоваться одним римским языком, который, может быть, и десятой части ее разумения не вмещает? Коль далеко простирается ее понятие, в коль многих странах обретаются те вещи, которые ее подвержены рассуждениям, толь многие языки ей приличны. В сем случае всего досаднее то, что прочим наукам, из которых иные и не всякому могут быть полезны, всякий человек на своем языке обучиться может. Напротив того, у философии, которая предписывает общие пути и средства всему человеческому благополучию, никто не может потребовать совета, когда не научится по-латине. Итак, какое философии бесчестие, а нам вред, что всея вселенныя учительница будучи, едва малой части обретающегося в свете народа может принесть пользу! Век философии не кончился с Римом, она со всеми народами последующих веков на их языке разговаривать не отречется, мы причиняем ей великий стыд и обиду, когда думаем, будто она своих мыслей ни на каком языке истолковать, кроме латинского, не может. Прежде она говорила с греками, из Греции переманили ее римляне, она римский язык переняла весьма в короткое время, и несметною {В тексте ‘несметною’ — повидимому, опечатка.— Ред.} красотою рассуждала по-римски, как не задолго прежде по-гречески. Не можем ли и мы ожидать подобного успеха в философии, какой получили римляне? Почти равным образом попечение основателей сего университета, ваша, почтенные слушатели, ревность к учению и охота, присовокупив и наше, как природных россиян, трудолюбие и доброжелательство о умножении пользы своего отечества, немалую подают к сему надежду. Сверх того и пространство земель, подверженных Российской империи, нас еще больше уверяет и утверждает в сей приятнейшей надежде, ибо римляне не реже от тех самых народов были побеждаемы, которых оружием приводили в свое послушание, и часто в покоренные собою земли ни одним глазом взглянуть не смели. Следовательно, хотя что и было в покоренных им народах, достопамятного, однако для подозрительного послушания и неспокойства философии их, усмотреть того было невозможно. Но мы, довольствуясь возлюбленным покоем и надежнейшею тишиною, объемля толь пространные различных народов области в непринужденном послушании, но в искреннем и дружелюбном вспомоществовании, не безопаснейшее ли подадим место философии, где по мере пространства земель многообразные натуры действия любопытству нашему откроются? Что ж касается до изобилия российского языка, в том перед нами римляне похвалиться не могут. Нет такой мысли, кою бы по-российски изъяснить было невозможно. Что ж до особливых надлежащих к философии слов, называемых терминами, в тех нам нечего сумневаться. Римляне по своей силе слова греческие, у коих взяли философию, переводили по-римски, а коих не могли, то просто оставляли. По примеру их то ж и мм учинить можем. У логиков⁴ есть некоторые слона, которые ничего не значат, например: Barbara, Celarent, Darii⁵. Однако силу их всякий разумеет, таким же образом поступим и мы с греческими и латинскими словами, которые перевесть будет трудно, оставя грамматическое рассмотрение, будем только толковать их знаменование и силу, чем мы знания своего не утратим ни перед самими первыми греческими философами, итак, с божиим споспешествованием начнем философию не так, чтобы разумел только один изо всей России или несколько человек, но так, чтобы каждый российский язык разумеющий мог удобно ею пользоваться. Одни ли знающие по латине толь понятны и остроумны, что могут разуметь философию? Не безвинно ли претерпевают осуждение те, которые для незнания латинского языка почитаются за неспособных к слушанию философии? Не видим ли мы примеру в простых так называемых людях, которые, не слыхавши и об имени латинского языка, одним естественным разумом толь изрядно и благоразумно о вещах рассуждают, что сами латинщики с почтением им удивляются. Самые отроки могут чрез частое повторение привыкнуть и [к] глубочайшим предложениям, когда они им порядочно и осторожно от учителей внушаемы бывают, только лишь бы на известном языке предлагаемы им были. Того ради, слушатели, какое вы тщание оказываете теперь, при начале наступающего учения, такое ж и в следующем его течении продолжайте. Трудность в рассуждении благородного и рачительного воспитания есть не что иное, как только пустое имя. Если будет ваша охота и прилежание, то вы скоро можете показать, что и вам от природы даны умы такие ж, какие и тем, которыми целые народы хвалятся, уверьте свет, что Россия больше за поздным начатием учения, нежели за бессилием, в число просвещенных народов войти не успела. Что касается до трудности сего учения, то я всю тяжесть на себя принимаю, ежели же снесть его буду я не в состоянии, то лучше желаю обессилен быть сею должпостию, нежели оставить вас без удовольствия. Но ваше усердие и охота ваша, внешними знаками оказываемая острота обнадеживает меня, что я о тяжести предприемлемого мною дела никогда каяться не буду. Представьте себе, что на вас обратила очи свои Россия, от вас ожидает того плода, которого от сего университета надеется, вы те, которых успехи если будут соответствовать желанию российских добродетелей, то вся ваша надежда, которую вы воображаете в своих мыслях, уже наперед исполнена. Прилежное о вас старание господина куратора⁶ сего университета обнадеживает вас, что вы по окончании трудов и добрых успехов во учении будете своим состоянием весьма довольны. Итак, будучи поощрены и своею ко учению склонностию и сверх того одарены несумненным чаянием чести и награждения, покажите, что вы того достойны, чтоб чрез вас Россия прославления своего во всем свете надеялась.

ПРИМЕЧАНИЯ

Большинство произведений русских мыслителей XVIII пека воспроизводится в настоящем издании по первопечатным источникам. Отбор сочинений произведен в зависимости от значения каждого из них в творчестве и деятельности данного автора и в истории русской общественной и научно-философской мысли. В извлечениях даны только те произведения, которые по своему объему и содержанию не могли быть полностью включены в наше издание, например, ‘Рассуждения двух индийцев Калана и Ибрагима о человеческом познании’ Я. П. Козельского, примечания С. Е. Десницкого и Я. П. Козельского к некоторым переведенным ими трудам, проповеди П. А. Словцова.

В некоторых произведениях опущены обязательные в ту эпоху официальные хвалебные по адресу царствующей особы вступлении и заключения, как правило, не связанные с основным содержанием излагаемых философских и общественно-политических проблем. Опущен также ряд примечаний на латинском и греческом языках, являющихся цитатами из сочинений античных писателей и мыслителей и обычно излагаемых авторами публикуемых нами текстов.

Где представлялось возможным, текст сверен по архивным спискам (например, ‘Рассуждение о истребившейся в России совсем всякой форме государственного правления’ Д. И. Фонвизина, ‘Послание к M. M. Сперанскому’ П. А. Словцова).

Материал размещен главным образом по хронологическим датам жизни авторов и по датам написания ими произведении.

Сочинения печатаются по современной нам орфографии, но с сохранением характерных языковых особенностей подлинников. Исправлены явные ошибки и опечатки, а также несообразности пунктуации, искажающие смысл и синтаксический строй предложения. Редакционные исправления и переводы иностранного текста даны в квадратных скобках.

Примечания и подготовка текста к печати Л. П. Светлова.

H. H. ПОПОВСКИЙ

Поповский Николай Никитич (1730—1760) учился в университете при Академии наук в Петербурге, где считался ‘отличнейшим из студентов’. Был любимейшим учеником Ломоносова. В 1755 г., после открытия Московского университета, назначен по представлению Ломоносова профессором красноречия и философии. Умер в Москве в 1760 г.

Н. П. Поповский является автором ряда стихотворений и переводчиком с античных и европейских языков. Ему принадлежит перевод сочинения Локка о воспитании и лучший для того времени перевод поэмы английского поэта и мыслителя Александра Попа ‘Опыт о человеке’. Этот перевод был напечатан в 1757 г. после долгих цензурных проволочек.

Поповский был основателем одной из двух издававшихся в XVIII веке в России газет — ‘Московских ведомостей’, начавших выходить при Московском университете в 1756 г.

РЕЧЬ, ГОВОРЕННАЯ В НАЧАТИИ ФИЛОСОФИЧЕСКИХ ЛЕКЦИЙ ПРИ МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ГИМНАЗИИ РЕКТОРОМ НИКОЛАЕМ ПОПОВСКИМ

‘Речь’ является вступительной лекцией к курсу философии, который Поповский начал читать студентам университета в августе 1755 г. Впервые была напечатана в журнале ‘Ежемесячные сочинения, пользе и увеселению служащие’ (август 1755 г., стр. 167—176), откуда и воспроизводится в настоящем издании. Затем была перепечатана в сборнике ‘Речи, произнесенные в торжественных собраниях Императорского Московского университета русскими профессорами оного’ (изданы Обществом любителей российской словесности, М. 1819, ч. I, стр. 9—17).

В сохранившейся в архиве Академии наук СССР рукописи ‘Речи’ имеется ряд поправок и замечаний, сделанных Ломоносовым и учтенных при напечатании ее в журнале ‘Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие’ в 1755 году.

¹ Естественная богословия — богословие, основанное на утверждениях о постижении религиозных представлений естественным человеческим разумом, Поповский в соответствии с господствующими в его эпоху взглядами считал так называемое естественное богословие частью философской науки.

² Искать старого Рима — изучать трудные для усвоения древние языки, в частности латинский язык, и произведения древнеримских авторов.

³ А мать — то-есть сама философия.

⁴ У логиков — у древних и средневековых философов.

⁵ Barbara, Celarent, Darii — слова первой строки мнемонических стихов, составленных в средние века для запоминания модусов фигур силлогизма в формальной логике.

⁹ Куратор — попечитель университета. Старшим куратором Московского университета был в то время И. И. Шувалов.

Читайте также: