РАЗОРЕННАЯ ОБИТЕЛЬ.
РАЗОРЕННАЯ ОБИТЕЛЬ.
(Изъ воспоминаній объ архангельскомъ свер).
——
——
С. Максимовъ.
‘Русская Мысль’, кн.X, 1887
Разоренная обитель, Максимов Сергей Васильевич, Год: 1887
Время на прочтение: 34 минут(ы)
— Ты какой вры?— бывало, при случа, во время поздокъ по Блому морю, спросишь иного помора и нердко получишь отвтъ:
— Копыловской.
— Какая же это неслыханная вра и что это за невдомый раскольничій толкъ?
— Вра-то у нихъ одна съ нами, да согласіе не одно, — уклончиво отыгрываются одни изъ вопрошаемыхъ, осторожные и недоврчивые.
— Онъ своимъ иконамъ молится, изъ своей посудины стъ и пьетъ,— серьезно поясняли т изъ словоохотливыхъ поморовъ, которые принимаютъ въ свои дома священниковъ и сами ходятъ въ церковь.
— Онъ и въ кабакъ со своею чашкой ходитъ,— толкуетъ полицейскій солдатъ Михевъ, стараясь изобразить кривымъ глазомъ насмшливую улыбку.— Сначала такъ соблюдаетъ себя: свою чашку достаетъ изъ-за пазухи и подставляетъ, а когда подвыпилъ, то ужь и не разбираетъ: тянетъ изъ артельной. Не взираетъ, что она теперь и позахватана.
Боле обстоятельныхъ объясненій я уже и не слыхивалъ и, къ полному удивленію, именно отъ тхъ людей, которые находились во всегдашнихъ сношеніяхъ съ исповдниками ‘копыловской’ вры. Подозрвалось затаенное нежеланіе выдавать своихъ, потребовавшее большой осторожности въ разспросахъ, оставалось разсчитывать на благопріятные случаи въ будущемъ. Яснымъ казалось также и то обстоятельство, что поморы, за недосугомъ и за своими длами, не привыкли заглядывать въ чужую душу и копаться въ чужой совсти, вообще заниматься обиднымъ и щекотливымъ для другихъ дломъ.
— Всякая Божья птица по своему Господа славитъ, какъ уметъ.
— Видимое дло, не стсняетъ того человка держать всегда при себ за пазухой или въ карман свою чашку,— пускай и носитъ.
Очень рдко, и то больше отъ чиновныхъ людей, доводилось слышать обидчивыя стованія на ту брезгливость, съ какою относятся старовры къ православнымъ именно въ подобныхъ пріемахъ. На первыхъ порахъ и самому лично случалось испытывать то же обидное и непріятное чувство досады, видя себя какимъ-то отщепенцемъ.
— Посудите сами, вдь, они насъ просто таки считаютъ погаными,— толковалъ мн исправникъ:— Мн доводилось одолжаться стаканами, онъ морщится, упирается, не даетъ. Прикрикнешь — уступитъ, да на твоихъ же глазахъ возьметъ изъ рукъ тотъ стаканъ и разобьетъ о камень. Ему уже такая посуда не годится. Онъ не жалетъ, хоть и помнитъ, что стекло въ здшнихъ мстахъ — товаръ рдкій и дорогой. У богатыхъ мужиковъ на тотъ конецъ держится въ особомъ поставц уже такая особенная, которая и носитъ свое имя ‘мірщоны’. У бдныхъ изъ такой посуды и люди пьютъ, и собаки лакаютъ, кажется, ее никогда и не моютъ.
Этотъ обычай, въ самомъ дл, докучливъ въ Поморь, гд смшанно сидятъ рядомъ православные со староврами, обмнявшись насмшливыми прозвищами, какъ отличіями двухъ отдльныхъ лагерей. Одни — міршные или мірщоные, другіе — чашники, т.-е. поганые и чистые. Послдніе съ застарлымъ заваломъ и съ закоренлыми убжденіями. Одинъ изъ такихъ толковалъ мн:
— Ужь скоро изойдетъ вторая сотня лтъ, какъ вра-то сблудила.
Вотъ почему въ Поморь необходимо было опознаваться, чтобы не попадаться въ просакъ, и поневол прибгать къ такимъ, повидимому, страннымъ вопросамъ, каковъ въ сред коренныхъ русскихъ людей вопросъ о томъ, какой онъ вры. Оказывается, что есть еще какая-то копыловская. Чмъ еще эта вра можетъ огорчать зазжаго человка?
Въ одномъ селеніи, въ отводной квартир, хозяйка, по моемъ вход, тотчасъ задернула пеленой иконы. Въ другой и другая, явившись съ ручною кадильницей, такъ густо начадили дешевымъ ладономъ, что пришлось, выбираться вонъ на вольный воздухъ. Расторопный, умный и начитанный Егоръ Старковъ, хозяинъ моей шкуны, на которой я переправлялся по Блому морю изъ Онги въ Кемь, спускаясь въ каюту молиться, просилъ меня на то время не курить. Увидя мою стеариновую свчку, похвалилъ ее:
— Хорошо бы ее теперь къ образамъ поставить, — вишь, вдь, какая она толстая. Почемъ фунтъ отъ экіихъ свчъ? Какой блый, чудный свтъ для Бога!
На объясненіе мое, что въ Россіи въ большихъ городахъ нтъ этого обычая, онъ съ сердцовъ и съ нескрываемою досадой рзко заявилъ:
— Погаси ее, сдлай милость: пущай не мшаетъ мн!
Между тмъ, Егоръ человкъ бывалый, тертый калачъ, въ Норвегу ходилъ, съ тамошними ‘нехристями’ давно уже ведетъ всякія дла. Однако, и онъ то и дло проявляетъ странности въ характер, въ пріемахъ и убжденіи. Все, бывало, ждемъ какой-нибудь выходки. Ветчиной его поподчивалъ — не стъ, отказывается. Переспросилъ только: ‘дятъ ли ее у васъ женщины-то?’ Отъ скуки долгаго и неудачаиваго колыханья нашего въ постоянномъ затишь, онъ воздыхаетъ текстами священныхъ книгъ. Кинули мы якорь, онъ вымолвилъ: ‘бури престаніа и втры улегоша, во своя устрояся’, и затмъ почти ко всякому рзко выдающемуся случаю у него находилось книжное изреченіе.
— Завтра 15 іулія, — говоритъ онъ,— св. равноапостольнаго кн. Владиміра, во св. крещеніи Василія, и т. д.
Оказалось, что онъ почти вс святцы знаетъ наизусть. Не диковина въ тхъ мстахъ, среди старовровъ, встрчать начетчиковъ. Очевидно, Егоръ былъ изъ таковыхъ: не копыловскій ли?
Я его объ этомъ ршился спросить и получилъ рзкій отвтъ:
— Нту такой вры. Дураки теб такой отвтъ держали. Есть такой въ Кеми богачъ Копыловъ. Вотъ я тебя провожу, куда теб идти указано въ городъ, а самъ къ нему зайду! Дураки про такую вру сказываютъ, а ея и не бывало.
Онъ ушелъ наверхъ, словно бы даже разсердившись.
Спустившись въ каюту обдать и, видимо, пообмякши въ сытомъ настроеніи духа, самъ Егоръ началъ разговоръ:
— О Копылов ты дав меня спрашивалъ,— тако дло обсказывать буду. Ладился я судно строить. Смекалъ я такой счетъ, что по нашимъ мстамъ судно вгонитъ ста въ четыре съ половиной, а въ Норвегу сведу, тамъ за него дадутъ тысячу, а то, по временамъ судя, и полторы могу получить. Какъ быть, какъ стать? Мста въ Норвег безлсныя, а изъ Онги всего лсу не вывезешь: сходно бы деньги въ тако дло пустить. Намъ, съ дуракомъ-братомъ, посл батюшки-покойничка скопленныхъ осталось ста три рублевъ. Видишь, полутораста нехватаетъ. Какъ быть, какъ стать? Поищи ко по деревн-то, по нашей по Сорт, такого капитала, и кто повритъ мн, ледащему, неимущему? Я къ Копылову. На знати онъ у насъ по всему Поморью. Одно слово — богачъ. Гордъ и ругателенъ. Какъ приметъ? По человку онъ пріемъ длаетъ, а какъ онъ меня понимаетъ — того я не вдаю. Слыхалъ, что онъ по взгляду смекаетъ и по разговору людей разбираетъ. А знаетъ онъ про всякаго по Поморью-ту. Да, впрочемъ, и самъ вотъ ты теперь видишь, много ли народу живетъ въ нашихъ украйнахъ. Гд рка покрупне пала въ море, тамъ и деревня, на мелкой рчушк и жительства нтъ никакого. Ищи его дальше, — обходи то мсто. А всталъ на-горку и вс дома сосчиталъ,— немного ихъ. Про всякаго слышимъ, всякаго скажемъ наперечетъ: и какъ онъ, и что онъ. А Копыловъ про иного слышитъ и знаетъ до потроху, презирается: таково ему дло предуставлено. Бываетъ, что воззрится и ужь наскрозь видитъ. Зароблъ я отъ такихъ слуховъ про него, однако, пріотворилъ дверь-то, просунулся, всталъ у притолки, очи перекстилъ и начала положилъ, какъ уставъ нашъ велитъ. Накинулся онъ на меня, изругалъ: ‘молодъ, говоритъ, въ Норвегу торговать ходить: рому тутошняго пить захотлъ, съ трубкой баловаться начнешь’. Я ему клятвы сказываю, а онъ того пуще обиды говоритъ. Насказалъ столько-то, что я запужался даже: привелъ меня, молъ, лшій въ такой тупичокъ, въ уголокъ, что и выходу мн нту. Онъ и на улицу со мной вышелъ и тамъ все пыталъ махаться руками и зыкать на меня, не взирая, что народъ по улиц ходитъ и все въявь слышитъ. Маялъ маялъ, да и молвилъ на ушко: ‘Черезъ три дня заходи!’ И что-жь бы ты думалъ? Далъ, вдь. Сколько я просилъ, столько онъ отъ щедротъ своихъ и выложилъ! Сказать онъ мн не сказалъ, а я сердцемъ своимъ понялъ такъ: вотъ-де теб, бери на здоровье, разживайся! И выложилъ бумажками. Въ осеняхъ, посл Воздвиженія Честнаго и животворящаго Креста Господня, я ему тотъ заборъ отдалъ полностью золотомъ. Такъ онъ самъ мн и приказалъ золотыхъ тамъ намнять и золотыми заплатить ему. Я было серебромъ подсмнилъ малую толику, такъ онъ ругался опять, да на тотъ разъ полегче. А я теперь новую шкуну слдилъ, досками нагрузилъ, да вотъ по третье лто туда дерева вожу. Шкуну свою не продаю, хоть и были на нее охотники, да я треской тамъ нагружаюсь и въ обратну ту треску сухую сюда, либо въ городъ (Архангельскъ) вожу продавать. Вотъ теб Копыловъ! Каковъ онъ таковъ есть человкъ на семъ свт, вотъ теб — смекай!
Въ самомъ город Кеми, въ мст жительства этого извстнаго въ Поморь и интереснаго человка, получишь о немъ такія свднія. Сообщалъ добрйшій и обязательнйшій человкъ, городничій Осипъ Яковлевичъ:
— Не думаете ли вы познакомиться съ нимъ? Не совтую. Отъ него что-либо интересное для васъ и для печати слышать — все равно, что передъ любою нашею скалой стоять и ждать отъ нея слова. Съ полною откровенностью долженъ я вамъ признаться въ томъ, что онъ первымъ извстилъ меня о вашемъ прізд, случайно встртившись на улиц. ‘Пошли, говоритъ, слухи, что изъ Питера большой начальникъ назжаетъ какую-то проврку длать’. Принялъ я его слова за обычныя у нихъ, у раскольниковъ, всти. Все они кого-то ждутъ, чего-то опасаются. Встями этими они любятъ пробавляться всласть, но цны большой сообщеніямъ ихъ я привыкъ не давать. Мимо ушей пропустилъ и это извстіе. Уже черезъ три недли посл того разговора привезла почта указъ губернскаго правленія, предписывающій оказывать вамъ возможное и законное содйствіе при исполненіи порученія, возложеннаго на насъ морскимъ министерствомъ по вол генералъ-адмирала. Да я и самъ вчера видлъ, какъ онъ изъ-за косяка, хоронясь и прищуриваясь, всматривался, любопытничалъ, какъ, пробирались вы мимо его дома изъ карбаса. Примты, знать, ваши распознавалъ, чтобъ обходить потомъ и не натолкнуться ненарокомъ.
Такимъ образомъ, вопросъ мой на первыхъ шагахъ ршенъ былъ разомъ въ отрицательномъ смысл.
— Что же, въ самомъ дл, представляетъ собою этотъ Копыловъ?
— Прежде всего, Копыловъ онъ, должно быть, потому, что родители его на дровешкахъ сюда зимой въхали, а теперь онъ самъ можетъ здить въ каретахъ. Отецъ благочинный толкуетъ по-своему: поставить на копылъ — по здшнему значитъ разстроить что-нибудь, поставить вверхъ дномъ. Смутьянъ онъ (говорятъ батюшка): помутилъ церковь, многихъ православныхъ отвелъ. По-моему, онъ — большакъ, какъ привычно говорятъ здсь {Извстный обычай сохранять за каждымъ лицомъ уличную насмшливую кличку въ смысл приватнаго прозвища, боле употребительнаго, чмъ по отчеству и фамиліи, распространенъ по всей Россіи, не исключая Сибири. Въ Архангельской губ. онъ извстенъ подъ оригинальнымъ названіемъ ‘уличнаго устава’, что и соотвтствуетъ прямо термину казенныхъ бумагъ, взятому изъ латинскаго языка (privatus). Такъ же точно такія же вторыя прозвища сохраняются и за селеніями помимо ихъ оффиціальныхъ названій.}). Онъ, такъ сказать, коммиссіонеръ, и казначей, и блюститель едосевщины здшнихъ мстъ. Большой человкъ по вліянію и богатый по средствамъ. А гд его корень и въ чемъ его сила — за справками надо хать,— извините меня и не почтите за намренную съ моей стороны обиду и не удивляйтесь этимъ моимъ словамъ,— за справками вамъ надо хать въ Москву. Сказать я вамъ самъ ничего не могу, потому что ничего не знаю, а показать кое-что желаю съ удовольствіемъ.
Осипъ Яковлевичъ вынесъ ко мн нсколько церковныхъ книгъ, страшно закопченныхъ, засаленныхъ и захватанныхъ, большею частью аляповато и самодлкой оправленныхъ въ кожу. Все больше псалтыри, печатныя и писанныя (и довольно плохо). На одной псалтыри надпись: ‘Сія богодухновенная книга, глаголема псалтырь блаженнаго пророка Давида царя, раба Божія Иларіона, писанная съ древней псалтыри, азъ многогршный Иларіонъ писалъ своею рукой’. Въ печатной псалтыри бумага въ нкоторыхъ мстахъ повыхватана и исчезнувшія строки подклеены бумажными заплатками съ починкою словъ перомъ неискусной руки. Еще псалтырь писанная, но переплетъ ея такъ улощенъ грязью съ рукъ и воскомъ со свчей, что книга даже скользила въ рукахъ.
— Все это конфисковано въ Топозерскомъ скиту,— объясняетъ Осипъ Яковлевичъ.— Въ этомъ ящик все это и хранится при описи и въ такомъ вид получено мною отъ предмстника моего.
Вотъ и опять вещественные слды неизвстнаго, но благочестиваго и толико богомольнаго старца Иларіона: боле другихъ замазанная книга молитвъ, ирмосовъ, сдаленъ, праздничныхъ тропарей и кондаковъ, имъ же написанная. Евангеліе, принадлежащее тому же рабу Божію Иларіону, но печатное, съ вырваннымъ въ начал листкомъ и безъ обозначенія даты. Маленькія тетрадки (я насчиталъ ихъ до 11-ти) съ повстями о слав небесной и радости праведныхъ вчной,— выписаны изъ Великаго Зерцала, выписки изъ Четьи, слово о разбойниц и повсть чюдна о нкоемъ старц, выписка изъ соловецкаго и другихъ монастырскихъ уставовъ о пищ, поклонахъ и великомъ пост, житіе преподобнаго отца нашего Марка Афинійскаго, бывшаго въ гор Фраческой сущія обонъ-полъ Еіои, мсяцесловъ всего лта (писанный весьма красиво), съ обозначеніемъ на поляхъ именъ умершихъ скитниковъ до 1774 года, и проч. Все это слды созерцательной жизни въ полномъ уединеніи и въ совершенномъ удаленіи отъ живыхъ мстъ, молчаливо-краснорчивая повсть исчезнувшей съ лица земли раскольничьей обители. Въ ней невидимые и невдомые жили старцы, неутомимо богомольные по стариннымъ образцамъ сподвижники и трудолюбивые списатели божественныхъ откровеній и отеческихъ наставленій, какъ жить и молиться и вровать — себ въ усладу, другимъ на потребу. Все это — та драгоцнность, которая оберегалась, какъ непокупная рдкость, добытая великими усиліями одного человка, выдлившагося отъ прочихъ очевидною добродтелью и поразительнымъ досужествомъ. Вотъ и створчатый деревянный образъ, почернлый и закоптлый до такой степени, что съ трудомъ распознаешь въ бурыхъ просвтахъ на совершенно черномъ фон признаки Распятія слва и Воскресенія справа. Можетъ быть, ему онъ и молился, и, несомннно, со всеусердіемъ. И второе сокровище изъ скуднаго скарба неизвстнаго Иларіона, которому онъ такъ же усердно поклонялся и съ врою притекалъ: створчатый же мдный образокъ съ изображеніями ‘св. Филиппа, Николая и прочихъ семи’. Эти образа хранятся въ холщевомъ мшечк (должно быть, старецъ ихъ пряталъ, но не ухоронилъ) и тутъ же очки-клещи уже въ качеств диковинки очень давней работы, нсколько разъ починенной и такъ неискусно, что и очки эти кажутся также самодлкой.
Таковы ничтожные по числу и по наружнымъ качествамъ слды нкогда процвтавшей и большой обители Топозерской, славной по всему русскому староврческому міру. Въ настоящемъ случа для насъ это, пожалуй, лоскутомъ той канвы, по которой еще можно отчасти возстановить прежній рисунокъ, не прибгая къ помощи Копылова и не выпуская, однако, его самого изъ вида, какъ ближайшаго свидтеля интересныхъ прежнихъ событій, поучительныхъ и для настоящаго, и для будущихъ временъ.
Изъ тхъ въ полномъ смысл мертвыхъ и глубокихъ трущобъ, которыя въ новйшихъ учебникахъ географіи носятъ названіе ‘страны великихъ озеръ’, взялась одна рка, рдко упоминаемая въ тхъ же учебникахъ, но достойная особеннаго вниманія. Во-первыхъ, она не такъ ничтожна по величин своей, потому что протекаетъ 400 верстъ, во-вторыхъ, со своими притоками она образуетъ огромную водную систему, усиливая теченіемъ пять боле или мене значительныхъ озеръ и нсколько маленькихъ, которыя она прорзаетъ, въ-третьихъ, глубина ея восходить въ нердкихъ случахъ свыше 12-ти саженъ, а ширина до цлой версты, особенно въ тхъ мстахъ, гд ей удается выбиваться изъ скалъ на широкій просторъ влажныхъ, мокрыхъ и болотистыхъ низинъ. Угрюмо нависшіе надъ прозрачными водами утесы и скалы длаютъ рку Кемь дикою и пустынною, но, по Батюшкову, прелестною и въ дикости своей, совершенно іота въ іоту отвчающею той стран, которая сосдитъ съ ней и воспта поэтомъ. Близъ самыхъ, финляндскихъ границъ беретъ эта почтенная рка Кемь свое начало изъ озеро Гогарина, въ прямое свидтельство этимъ послднимъ именемъ о томъ, что русскіе люди издавна спознали рку и бывали на ея верховьяхъ. Здсь въ Кемь впадаетъ очень порожистая рчка Шомбо-Курья, образующая нсколько довольно значительныхъ озеръ и между ними Костяное. Это не соединяется ни съ какимъ озеромъ, но отъ него въ 3/4 верстахъ къ сверу лежитъ очеро Поньгама, а къ западу отъ послдняго, въ одной верст, громадное среди прочихъ сверныхъ озеръ Архангельской губерніи Толозеро. Разлеглось оно, какъ безбрежное море, въ низменныхъ болотистыхъ берегахъ въ длину на 90 верстъ и въ ширину (въ самомъ широкомъ мст на 40 верстъ {Вотъ его сравнительная величина съ прочими самыми большими озерами въ этомъ глухомъ и далекомъ сверо-западномъ углу Великороссіи: Ковдозеро въ длину 80, въ ширину 40 верстъ, латандское Имандра въ длину 80, въ ширину 30 верстъ.}). Живописца видами своими оно не соблазнитъ: оно не чета сосднему Ковдозеру, которое все усыпано зелеными островами, покрытыми рощами и иногда, въ контрастъ и для разнообразія ландшафта, голыми и безжизненными скалами. Приглядвшись къ нему, русскіе люди поспшили приладить то же присловье о немъ, каковое приспособлено было ране знаменитому въ исторіи раскола Выгозеру: ‘сколько дней въ году, столько на Ковдозер острововъ’.
Вс эти озера, расположившись гораздо выше береговъ Благо моря, пустили въ него быстробгущія рки,— т естественные пути для входа и выхода людямъ, забредшимъ сюда по случайностямъ быта и житейскимъ нуждамъ и велніямъ. Изъ Топозера оказались дв такихъ дороги въ живыя и обжившіяся страны Поморья: по рк Кеми на городокъ Кемь, который хотя и зачисленъ въ уздные, но не больше хорошаго села, и по р. Поньг — въ приморскую деревушку Поньгаму, совсмъ уже маленькую и очень бдную. (Изъ Ковдозера рка Княжая приводить въ приморское селеніе этого уже послдняго имени и въ село Ковду). Конечно, вс эти пути — не дороги даже и въ Архангельской губерніи, прославившейся своею бездорожицей. Они береговыми кривыми линіями — только указатели такихъ тропъ, по которымъ обязательно надо колесить и длать мучительные, безконечные обходы, но современемъ и при нечеловческомъ терпніи попадать въ желаемыя мста, хотя бы на то же Топозеро. Окрестности его обросли хорошимъ лсомъ и на самыхъ берегахъ попадаются сосновые участки сплошь годныхъ для построекъ деревьевъ. Если на болотахъ лса представляютъ собою малорослый и корявый дровяникъ, то на сухихъ мстахъ, по общему для всего свера закону, сосны выростаютъ крпкими, мелкослойными. По числу слоевъ древесины инымъ деревьямъ часто насчитывается 100—120 лтъ: ростутъ они медленно на мелкой почв, состоящей изъ перегноя, песку, глины, мховъ и супеси, но за то выростаютъ не спша, въ долгій срокъ, до того, что въ старыхъ постройкахъ ихъ не беретъ топоръ, разбрасывая не щепу, а лишь одн искры. При трехсаженной вышин они бываютъ 8, 9 и боле вершковъ,— товаромъ вполн ходовымъ и настоящимъ. Ему-то и служатъ, главнымъ образомъ, какъ прямые пути, эти рки, бгущія въ море,— пути, также мало надежные и обезпечивающіе. Плотовъ порожистыя рки не допускаютъ, требуютъ сплавовъ бревенъ въ розсыпь, но р. Кемь и такихъ не щадитъ. На ней девять злодевъ-пороговъ, которые тянутся по 6 и 7 верстъ (Блый и Кривой) и иные обладаютъ такою силой, паденія, что, несмотря на какія-нибудь 60 саженъ длины, какъ Ютъ, и не больше версты, какъ въ Подужемь (близъ г. Кеми), ломаютъ крпкія бревна въ щепу выстающими тутъ изъ воды рзаками скалами и бойцами каменьями. На самыхъ короткихъ изъ нихъ спускаться въ лодк нельзя и только въ самомъ город на морскомъ порог (200 саж. длины) бойкія, шаловливыя и сытыя пвуньи женки выучились бороться съ пучиной. Но это уже артисты-акробаты. Он съ малыхъ лтъ навыкаютъ смлости и ловкости, которыя ихъ и прославили во всемъ Поморь. На верхнихъ порогахъ, несмотря на искусство лоцмановъ, ежегодно гибнетъ много кореляковъ (говорятъ, человкъ по десяти и больше).
Такими-то трудно досягаемыми путями съ едва одолимыми препятствіями обезпечилось топозерское жительство старовровъ, едва ли не самое отдаленное изо всхъ мстъ въ Великороссіи, куда устремлялись гонимые за вру. Во всякомъ случа, оно было изъ давнихъ и происхожденіемъ своимъ обязано многолюдному общежительству Выгорцкому, которое, какъ извстно, освободилъ отъ ударовъ своей тяжелой руки даже самъ Петръ Цервый. Преданіе приписываетъ основаніе Топозерскаго скита какому-то боярину, сбжавшему во времена стрлецкихъ смутъ изъ Москвы, и указываютъ на деревню Княжую, назвавшуюся такъ по имени какого-то князя, поселившагося здсь для того, чтобы молиться старымъ крестомъ по стариннымъ книгамъ и предъ древнйшими иконами. Будто бы этотъ самый князь подкупилъ священника московской церкви Св. Анастасіи на Неглинной рчк близъ Кузнецкаго моста (давно не существующей) продать старинный иконостасъ и показать слдователямъ, что т иконы, по вол Божьей, погорли. Самъ Илья Алексевичъ Ковылинъ, прославившій Преображенское кладбище, назжалъ сюда въ Поморье для обученія, какъ жить и молиться, однако, самъ изъ поморскихъ ключей бралъ воду своимъ черпакомъ и привезъ съ собою многое множество тхъ иконъ. Онъ разсказывалъ здсь и хвасталъ, что т иконы взяты имъ изъ нижняго тябла Успенскаго собора, но, тмъ не мене, Топозерскую часовню этимъ приношеніемъ онъ обогатилъ, возвеличилъ и прославилъ. Назжалъ сюда и позднйшій замститель его, не мене его оказавшій услугъ едосевщин вообще и Преображенскому кладбищу въ особенности, настоятель Семенъ Кузьмичъ, посл того, какъ выкупился изъ сельскаго общества казенныхъ крестьянъ владимірской губерніи отъ преслдованія тамошняго архіерея и приписался въ мщане г. Костромы. Эти сильные умомъ и характеромъ намстники-попечители не боялись трудностей пути, чтобы полюбоваться на такую пустынную обитель, которая совсмъ удалена отъ всяческихъ соблазновъ и предоставлена однимъ лишь трудамъ и богомыслію.
Уныло, неутшительно для воображенія и неласково для глазъ, привыкшихъ къ городскимъ благолпіямъ, разлилось это безбрежное озеро Топо на каменистомъ и песчанистомъ лож. Извилистые берега его изрзаны заливами такъ, что послдніе кажутся отдльными озерами и были бы таковыми, если бы узкіе проливы не сливали ихъ съ водною громадой главнаго озера. Въ лабиринт рукавовъ можно заблудиться и умереть мучительною голодною смертью. Безъ проводника здсь нельзя обойтись и ложно принять за рукавъ и заливъ устье р. Кизи, которая впадаетъ въ озеро, протекши цлыхъ 80 верстъ, и истокъ р. Воньги, направляющейся отсюда въ Блое море,— и опять затеряться и не выбраться. Острововъ на Топозер немного, и т каменные, покрытые малорослымъ хвойнымъ лсомъ, чрезъ что, естественно, унылость мста удвоивается. Гд-гд выглянетъ но берегу маленькая деревушка кореловъ (и такихъ на цломъ озер всего десятокъ) да промысловая избушка, не покрытая кровлей, съ дырой, вмсто окна, закоптлая и съ каменкой, вмсто печи, какъ молчаливый признакъ близости селенія и одинъ изъ намековъ на житейское хозяйство. Такихъ избушекъ для временнаго пристанища, но не обитаемыхъ, очень много. Около одной изъ нихъ дырявая лодка и проводникъ для доставки на тотъ островъ, на которомъ расположился самъ интересный скитъ. Отъ берега сулятъ до него вглубь озера 12 верстъ, но лодка ползетъ пять часовъ, а островъ все еще далеконекъ. На пути выплываетъ кое-какой маленькій болотистый островокъ, до того топкій, что далеко по немъ не уйдешь и нигд не присядешь, а отдохнуть надо,— и проводникъ умаялся греблей, и сдокъ измучился ожиданіемъ хотя бы половины пути.
— Вотъ здсь и будетъ половина,— подсказываетъ корелъ, хорошо обучившійся говорить по-русски и пріученный креститься большимъ староврскимъ крестомъ, какъ почти вс они.
Однако, бывалый прозжій этому свидтельству не довряетъ, помня поморскую поговорку, что ‘корельскій веретень — позжай цлый день’.
Не довряя, прозжій переспрашиваетъ и догадливо замчаетъ:
— Вотъ здсь-то ваша баба, должно быть, и веревку оборвала, и клюву, которою версты мряла, бросила и рукой махнула: быть-де такъ.
Корелъ старается весело улыбнуться на замчаніе, но снова наводитъ на лицо серьезное выраженіе при отвт въ утшеніе:
— Задняя половина больше, передняя половина ‘гораздъ поменьше’.
Опять вода кругомъ, отдающая тою холодноватою сыростью, которая добирается до рубашки, но за то, по крайней мр, вода эта прозрачная и чистая и на вкусъ очень пріятная. Въ ней великое множество всякой рыбы, тхъ, впрочемъ сортовъ, которые не въ почет у поморовъ, пристрастившихся къ треск и палтусу и объдающихся вкусною семгой и сельдями. Здсь, вмсто семги, лохъ (да и то рдко), т.-е. та же семга, заблудившаяся, утратившая цвтъ и вкусъ и наростившая подъ ртомъ хрящеватый крюкъ. Она выметала икру, поднялась выше, встала въ омуты, чтобы перезимовать и переболть: черный плескъ засеребрился, вся рыба потеряла въ вс цлую половину. Всего больше въ Топозер ряпусовъ, плотвы или сорогъ, харьюсовъ, кумжи (крупной желтоватой форели), ершей, сиговъ, окуней, язей, щукъ и налимовъ (послднихъ двухъ архангельскіе поморы зовутъ особыми именами: щуку — штука, налима — менекъ). Весла лодчонки спугиваютъ утокъ, на заднемъ островк изъ, подъ ногъ вышмыгивали кулички, издалека несся крикъ, лебедей и вздымалась, паря надъ водою, ихъ блая, какъ снгъ, тучка.
Наконецъ, и скитскій островъ оказался весь на виду и какъ бы длинною стной разгородилъ все озеро: длины въ немъ отъ 4-хъ до 5-ти верстъ, ширины до 2-хъ. Почву его хвалятъ, называютъ хорошею. Видима и сильная лсная растительность съ особеннымъ исключеніемъ для можжевельника, достигающаго здсь до двухъ аршинъ роста. Хвастаются также жители обиліемъ малины и особенно морошки, брусникой покрыты вс откосы возвышенныхъ мстъ, разсказываютъ про блыхъ и красныхъ лисицъ, про злую рчную прожору выдру. А вотъ тамъ по дорог, гд шумитъ и ломаетъ бревна въ рк Кеми порогъ Кривой и гд идущая изъ моря молодая семга встрчается съ перезимовавшимъ лохомъ (и ловится во множеств), почему-то любятъ держаться медвди и олени.
Мало-по-малу при встрчныхъ видахъ ослабваетъ предвзятый страхъ отъ пустыннаго и скуднаго житья. Онъ вмняется чувствомъ теплаго довольства, испытываемымъ иззябшимъ и оголодавшимъ путникомъ во всякомъ жиломъ мст, гд пахнетъ и дымомъ, и навозомъ, и ожидаются ободрительные звуки человческаго голоса. Даже собачій лай, всегда докучливый, на этотъ разъ не безпокоитъ, но, дополняя картину, даже нсколько радуетъ. Собаки — обычной сверной породы: большаго роста, съ острою мордой, торчащими ушами, обычно кроткія и терпливыя и, конечно, чуткія и сильныя,— одинъ-на-одинъ не боится она схватиться съ волкомъ и вести кровавую борьбу.
Еще больше радуютъ успхи человческаго труда, который также и здсь обязательно вступилъ въ битву и повелъ ее на жизнь и смерть съ враждебными силами негостепріимной природы. На скитскомъ острову зеленютъ луга и перескаютъ ихъ перелски, но не видать полей: суровость климата и холодная почва съ этой стороны побдили, заставивъ положить оружіе. Довольно бываетъ одного мороза, чтобъ уничтожить вс надежды хлбопашцевъ: попробуютъ — и бросятъ, врне оказывается покупной и пожертвованный хлбъ. Тмъ не мене, разведены огородцы, гд воздлываютъ съ порядочнымъ успхомъ морковь, рпу, брюкву и картофель (хотя и разводится онъ мелкимъ), но отбились отъ рукъ: огурцы, горохъ и капуста никогда не достигаютъ полной зрлости даже въ город Кеми.
Затмъ извстно, что тамъ, гд завелись бабы, появилась и домашняя птица, гд мужики, тамъ и домашній скотъ. Нацарапываютъ горбушей траву по перелскамъ и рчнымъ бережкамъ — и кормятъ, а овца привычна сть и осиновый листъ. Умудрилъ Господь отшельниковъ разумомъ и пособилъ придумать подспорье къ корму: оленій мохъ, болотный хвощъ и осиновыя втки. Мохъ берется рослый, старый и чистый, т.-е. безъ примси опавшихъ листьевъ и разнаго сора. За нимъ плаваютъ на лодкахъ и ищутъ въ боровыхъ мстахъ возвышенныя и сухія площадки. Онъ тутъ и сидитъ, сильно переплетеннымъ, но слабо прикрпленнымъ къ земл корешками, отчего легко отдляется желзною лопаткой. Эта работа ‘вздымать мохъ’ — бабьяго досужества: отобрать и повернуть корнями вверхъ, чтобы приставшая къ корнямъ земля просохла. Дня черезъ два встряхнутъ моховыя кучи вилами — и готово. Такой мохъ если и отъ дождей намокнетъ, то снова просыхаетъ въ прежнемъ соку и неутраченной сил. По первому зимнему пути свозятъ этотъ кормъ въ амбары, возовъ до 20—30 каждый. Когда надо задавать скоту кормъ, перемшаютъ мохъ съ сномъ и заварятъ горячею водой. Выходитъ такое кушанье, которое стъ всякая скотина охотно и даже отъдается, а коровы даютъ жирное молоко, конечно, не безъ запаха мохомъ. Лтъ черезъ семь оголенная моховая площадь снова покрывается этимъ питательнымъ и спасительнымъ лишаемъ. Хвощъ болотный, скошенный даже съ мстъ, покрытыхъ водой, а сгребенный для просушки на сухихъ мстахъ, скотъ употребляетъ довольно охотно, а осиновые листья овцы предпочитаютъ даже сну хорошаго качества.
Сверхъ этихъ даровъ природы, топозерскимъ отшельникамъ помогали разселившіеся по берегамъ въ древнйшія времена обездоленные корелы, привычные на свою бду къ хлбу и готовые изъ-за него одного работать при безхлбь. Да и въ счастливыя времена они нанимаются за 30—40 копекъ въ недлю. Здсь для молитвенныхъ старцевъ еще новый довольный поводъ и причина для прохладнаго житія, въ которомъ самый неодолимый врагъ — докучное время, его надо убивать и съ нимъ сражаться въ ту же силу, какъ и съ самою природой.
Изъ-за высокихъ бревенчатыхъ стнъ забора, построенныхъ нарочно для того, чтобы скитъ во всемъ походилъ на монастырскую обитель, поднимаетъ три главы большая часовня, подобная церкви. Подл нея отдльно стоитъ высокая колокольня, а кругомъ раскиданы въ полномъ безпорядк братскія кельи съ запертыми тесовыми воротами и открытыми у оконъ ставнями, которыя, однако, вопреки поморскому обычаю, не размалеваны. Среди прочихъ избъ, величаемыхъ неподходящимъ именемъ келій, возвышается из-за большака въ два этажа, или, по мстному говору, въ два жила: нижнее жило про себя, верхнее про почетныхъ гостей и важныхъ собесдованій. Этой изб любой поморъ позавидовалъ бы: такія тамъ бываютъ только у богатыхъ, хотя бы даже у того же Копылова, у Савина въ Керети, у Филатова въ Ковд. Здсь т же голубки изъ лучинокъ — досужество умлыхъ скитниковъ, прикрпленные къ потолку ради украшенія, т же крашеные въ шахматы полы, отъ которыхъ непріятно рябитъ въ глазахъ, покрытые клеенками столы, въ богатыхъ и большихъ окладахъ иконы, какъ главнйшее украшеніе, на которое старательно обращено исключительное вниманіе. Нтъ такого количества зеркалъ и стнныхъ часовъ разныхъ сортовъ, до которыхъ неизмнно охотливы вс богачи поморы. Нтъ картинъ свтскаго содержанія врод разсужденія холостаго о женитьб, но за то есть картины съ надписаніемъ о томъ, что сосуды съ водой всегда надо покрывать, иначе въ нихъ вселяется бсъ, объясненіе лстовокъ, дьяволъ смущаетъ молящагося едосевца къ ‘маханію рукою’, притча о томъ, какъ богачъ звалъ на пиръ, и отчего ‘они’ не пришли. Есть изображеніе воздушныхъ мытарствъ св. еодоры, человческіе возрасты, грхи и добродтели. Наконецъ, въ исключеніе передъ всми поморскими богачами, украшающими свои нарядныя комнаты картинами, занесенными офенями, здсь висятъ портреты всхъ бывшихъ поморскихъ большаковъ — настоятелей. Вс эти портреты висятъ безъ рамокъ, вс писаны масляными красккми и, конечно, вс не похожи. Затмъ тотъ же посудный навсный шкафчикъ, который у всхъ свтскихъ поморовъ задергивается тафтичкой, а здсь онъ въ открытую и на чистоту. Посуда помчена особыми нарзками, которыя обозначаютъ три сорта ея: чистую — для настоящихъ едосевцевъ, почтенныхъ, но сердитыхъ, необщительныхъ и довольно грубоватыхъ старичковъ и болтливыхъ старушекъ, новоженскую — для недавно присоединившихся, не прошедшихъ всего искуса, не вникшихъ во вс правила согласа, и для тхъ изъ православныхъ, которые не курятъ и не нюхаютъ, и мірщону или поганую посуду на вою прочую братію и на вся хрестіаны. Въ большаковой изб сверхъ всего прочаго опытный глазъ способенъ замтить кое-гд въ полахъ люки для спуска въ нижній этажъ, замтное множество чуланчиковъ, перегородокъ и дверей, расположенныхъ такимъ образомъ, что представляютъ цлый лабиринтъ, изъ котораго незнакомому трудно выбраться. Имъ, этимъ тайникамъ, чердачкамъ, чуланчикамъ и жилымъ подпольямъ, также нердко связаннымъ между собою подъ землей, даютъ недоброе толкованіе: ихъ зовутъ вертепами разврата и притонами бродягъ. Для отвода глазъ и для успокоенія подозрній, имется про всякаго подозрительнаго прізжаго ласка до приторности, радушіе до докучливости и, наконецъ, пряникъ, очень большой и всюду неизбжный медовый пряникъ изъ тхъ самыхъ, которые нарочно пекутся и привозятся изъ Архангельска, они, говорятъ, того же рисунка и величины, въ каковомъ вид нкогда подносились, по преданію, выгорцкими раскольниками самому царю Петру Алексевичу. И еще въ подарокъ зазжимъ людямъ неизмнный и обязательный шелковый поясокъ, въ палецъ шириною, съ молитвою, вытканною блыми руками двушекъ старочекъ. Он присылаются сюда для обученія грамот и рукодльямъ и нердко, за содянное увлеченіе, въ наказаніе, чтобы очиститься и возродиться отъ живаго грха. Конечно, для сильныхъ и властныхъ, сверхъ всего, то самое приношеніе, которое сохранило здсь древнее имя ‘мзды’, основанное на открытомъ и твердомъ убжденіи, что не для чего различать людей и опасаться отъ иного недовольнаго и бранчиваго отказа отъ денежнаго приношенія: ‘въ восьмой тысяч лтъ толку не встанетъ’. Подноси, значитъ, первому, лишь только вспадетъ на умъ сомнніе, что онъ изъ опасныхъ и вліятельныхъ.
Все въ скиту предусмотрно и предуставлено: мужчины, если не спятъ и не дятъ, занимаются чтеніемъ и перепиской книгъ, для чего у грамотныхъ дв чернильницы, изъ которыхъ одна непремнно съ киноварью. Женщины вс за рукодльемъ: обшиваютъ и починяютъ. Вс изъ жарко-натопленныхъ и душныхъ келій, степенною чередой, съ лнивою перевалкой засидвшихся и ожирвшихъ въ безработное время суровой осени и долгой зимы, ежедневно ходятъ въ часовню. Она дощатою переборкой немного выше человческаго роста раздлена на дв половины: правую — мужскую и лвую — женскую. Здсь-то строгіе большаки, помогая коротать досадное время въ пустынномъ уединеніи, держатъ на ногахъ свою паству: на утрени — шесть часовъ, на часахъ — два часа и на вечерн съ правиломъ — три часа.
Такія длинныя церковныя службы являются на выручку въ скук и на нкоторую усладу отшельнической жизни для тхъ, кто ощущаетъ въ себ силы и тоскуетъ по вол и бездль. Затмъ крпительный, посл часовеннаго утомленія, что называется, въ растяжку — сонъ, который такъ и слыветъ въ Поморь подъ названіемъ скитскаго. ‘Пришелъ сюда этотъ сонъ изъ семи селъ, а съ нимъ пришла и лнь изъ семи деревень’. Приглядвшіеся къ топозерскимъ работамъ прямо-таки увряли въ томъ, что и работаютъ скитскіе не столько для дла, сколько съ цлью убить время. Работа ихъ медленная, хуже поденщины, всякое дло они нарочно затягиваютъ. Помогаютъ длинные переходы и перезды къ мсту работъ, оттого разстоянія имъ становятся ни почемъ, потому что собственно спшить некуда, да никто и не ждетъ. Дальніе, перезды и все равно переходы становятся для нихъ даже нкотораго рода удовольствіемъ: идешь — не работаешь. Исключительное положеніе на остров уединеннаго озера вынудило къ самодлкамъ и оттого мебель самой грубой топорной работы не потому собственно, что нтъ мастеровъ и инструментовъ (все привезутъ), а именно отъ неохоты приложить свои способности вмст, гд за труды не платятъ и даже некому похвалить. да скитская тоже особенная, т.-е. частая и всякій разъ протяженная. Хоти вообще сверные люди, какъ вс жители холодныхъ странъ, дятъ много, скитскіе и изъ этого занятія сдлали работу, убивающую время, и удовольствіе пріятнаго и легкаго труда. Именно тотъ и скитскій трудъ, который легокъ: кошельки вязать, полууставомъ писать, перекоряться, перебраниваться, голубковъ клеить, бураки расписывать, сплетни разводить, ревновать, винцо испивать, по мткой пословиц — ‘жить въ скитахъ въ тхъ же суетахъ’. Кстати здсь же выучивались пнію духовныхъ стиховъ и старинныхъ богатырскихъ былинъ старые старики и молодыя бабы (отъ одной изъ нихъ, выселившейся въ деревн Поньгаму, я ихъ нсколько слышалъ и вс записалъ) {См. Собраніе П. Якушина, изд. В. О. Михневичемъ.}. Впрочемъ, такой уже и народъ сюда подбирался съ обязательнымъ сильнымъ перевсомъ женскаго пола надъ мужскимъ, какъ явленіе общее и рзко выдающееся не только въ едосевщин, но и во всемъ старообрядств. На этотъ случай такая и поговорка сложена: ‘мужъ ревнивъ, попъ глумливъ, свекоръ сердитъ — пойду въ скитъ’.
При наружномъ благочиніи, въ несомннномъ довольств на всемъ готовомъ и при внутреннемъ, душевномъ, безмятежномъ спокойствіи процвталъ Топозерскій скитъ въ особенности въ 30-хъ годахъ ныншняго столтія. Процвталъ онъ именно благодаря богатой московской едосевщин, высоко разцнившей его значеніе и услуги въ гонительное время 30-хъ, 40-хъ и 50-хъ годовъ. Москва взяла его подъ свою защиту и прислушивалась ко всмъ его нуждамъ, и побаивалась недовольнаго ропота, и не скупилась никакими денежными жертвами и разными приношеніями. Дорогаго стоилъ тотъ болотистый островокъ и тотъ деревянный скитокъ не для кармана только, но боле для души. Не даромъ же, когда почуялись первые: признаки надвигавшейся бури-урагана, Преображенскій настоятель Семенъ Кузминъ ршился послать сюда на три года своего лучшаго друга, правую руку и такого ‘твердаго адаманта’ вры, каковымъ былъ московскій мщанинъ Наумъ Васильевъ. Митрополитъ Филаретъ поручалъ увщевать его избранному ученому священнику, законоучителю кадетскаго корпуса, и не имлъ успха. Не даромъ тотъ же Семенъ Кузнинъ поддерживалъ и Копылова. Онъ приставилъ его стражемъ Топозерской обители какъ раз на перепуть. На самомъ прямомъ поворот въ ту надежную хоронушку сидлъ онъ, одаренный большимъ умомъ, ловкостью и изворотливостью, и, притомъ, пользовался большимъ значеніемъ и вліяніемъ не въ одной лишь Кеми.
— Я видлъ у него этого московскаго гостя,— разсказывалъ мн житель Сумскаго посада Демидовъ.
Этотъ Демидовъ извстенъ былъ въ это время, какъ самый искусный строитель судовъ, охотно и разумно, между прочимъ, подлившійся со мною многими интересовавшими меня свдніями не спеціальной задач морскаго министерства. Разсказывали про него, что онъ разъ не только удивилъ всхъ, но и насмшилъ, въ тоже время. Заказали ему судно: онъ на снгу палкой намтилъ чертежъ, по немъ сбилъ лекалы и построилъ судно не хуже прежнихъ, ходило оно въ то лто уже на пятой вод, какъ выражаются тамъ, т.-е. пятый годъ. По вр Демидовъ былъ строго-православнымъ.
— Пришелъ я къ нему поговорить… не о вр. Зачмъ про то? Онъ твердо зналъ, что меня не спихнешь. Пришелъ я къ нему подряжаться строить ладью. Не хотлъ онъ шкуны ладить, не глядя, что Савиновъ другую себ шкуну заказалъ. ‘Св. отцы,— говорилъ,— ходили на ладьяхъ, а не на шхунахъ. Зачмъ же я буду поганиться?’ Вошелъ я къ нему, и на образа его не молился,— знаю, что не любитъ, да еще и зарычитъ. Крутенекъ онъ! А московскій гость тутъ и сидитъ и не глядитъ на меня, словно смекнулъ, что мы ужь про него слышали, да молчимъ о томъ, такъ какъ это совсмъ не наше-дло. А Копылокъ такъ-то круто повернулъ ко мн, да и загадалъ загадку.
Демидовъ перемнилъ тонъ, въ которомъ послышалась и сдержанность: не болтнуть бы чего неладнаго, и опасливость: не проговориться бы въ чужое осужденіе до грха. По улыбк его было видно и по самому тону слышно, что подлиться ему хочется, потому что загадка самому очень нравится и кажется ему, что умно она сказана. Вроятно, ршивши про себя, что меня больше занимаетъ то, какъ суда строятъ, да рыбу ловятъ, а его разсказъ будетъ по пріятельству мимолетнымъ, онъ продолжалъ:
— Такъ-то круто онъ ко мн повернулся и таково-то истово спрашиваетъ: ‘Какъ лучше въ шашки играть, скажи-ко: въ поддавки или на прямую?’
— Въ поддавки, молъ, скучновато.
— Анъ, весело!— отвчаетъ, да и ногой притопнулъ и слова т самыя выкрикнулъ.
— Кому, молъ, какъ.
— А у насъ, вишь, уговоръ такой, что у него съ перваго хода дамка и стоитъ на большой дорог.
— Ну, ужь это что же за игра,— говорю ему,— надо бросить.
На эти слова мои, слышу, гость его хихикнулъ довольно громко.
— Да какъ бросить-то? Вдь, вс тебя обступили, вс на тебя бльма вылупили и вопятъ: продолжай! И въ бока толкаютъ, и въ спину тычутъ. Иной разъ, можетъ, онъ и впрямь зазвается, поддастъ, а я и фукнулъ. Взялъ шашку-ту, да и забоялся,— ой, не къ добру! Онъ со злымъ умысломъ поддалъ, въ такое мсто запереть хочетъ, что и ходу не будетъ. Въ краску тебя ударитъ, за ушами загоритъ. А играть надо,— велитъ.
На эти слова гость его опять прихихнулъ.
— Въ поддавки, Иванъ Демидычъ, тмъ хорошо, что на большой соблазнъ навести можно. Онъ начнетъ жадничать, веселиться, выхвастываться, заторопится,— глядь, и зазвался, а я и поймалъ, и игру выигралъ: оно мн и хорошо. Вс меня похваляютъ и благодарятъ. Такъ-то!
Онъ говорилъ, а я все думалъ, къ чему его такія рчи? Да ужь когда вышелъ отъ него, да шапку надлъ, тогда ужь догадался. Настало, знать, время смиренія, чтобы пуще хорониться и поглядывать, не звать. Нтъ у нихъ, честной господинъ, настоящей такой прямой рчи, все какъ-то въ околесную. Водитъ онъ, водитъ тебя всякими притчами, такъ что иной разъ обидно станетъ. Брось, молъ, обинякомъ, говори прямикомъ. Почему и зачмъ, какъ ваша милость думаетъ?
— Отъ привычки скрывать свои мысли, какъ преслдуемые и напуганные. Извстно, что у нихъ даже языкъ особый придуманъ, за образецъ того, какъ говорятъ ваши ‘торговаши-вязниковцы’.
Напуганы они точно что вдосталь. Вотъ, и Копыловъ не таковъ былъ до бды своей, знавалъ, вдь, я его и въ раннюю пору.
— Добре бывалъ? Не прижималъ, не бранился?
— Жидоватъ-то онъ и допрежъ былъ: къ денежк жаденъ. Грховъ по нашему крестьянству довольно таки, онъ набрался и перепачкался въ нихъ. Утснитель онъ и въ ту пору былъ. Я не про то… Посл той бды онъ рдко сталъ изъ дому выходить, словно бы въ себя ушелъ и затворился тамъ. Выходитъ когда на улицу, такъ, кажись, затмъ только, чтобы побрехать, какъ собака, поругаться съ кмъ ни доведется и кто первымъ на глаза вскинется. Въ разговорахъ на-глазъ такъ и норовитъ ударить тебя подъ сердце обиднымъ словомъ. Перевернуло его!
— А какая бда?
— На ученаго попа наскочилъ.
— Привели его къ нему или самъ пришелъ?
— Добро бы такъ, анъ нтъ: самого нанесло, доброхотно. Человкъ онъ гордый. Объ себ полагалъ всегда довольно много: и цны-де такой нтъ, чего я стою. Врно тутъ, однако, то, что онъ точно былъ начетливъ и собачливъ по ихнымъ спорамъ,— всмъ про то было вдомо… А онъ и вздумалъ пойти къ ученому попу собой хвастать. ‘Можетъ быть,— говорилъ,— я что и неправильно думаю, такъ пускай онъ мн докажетъ. Я послушаю’. Пріхалъ онъ обратно изъ города-то, какъ палками избитый. Однако, на первыхъ порахъ сгоряча самъ разсказывалъ про свою бду — гнвъ свой изливалъ и себя утшалъ. И я слыхивалъ отъ него. Теперь ужь онъ объ этомъ не разсказываетъ, да и вообще на рчи-то туговатъ сдлался, неохотливъ. Глядитъ теперь волкомъ на всякаго съ той самой неладной поры.
Откровенность моего словоохотливаго собесдника доставила мн возможность услышать и запомнить этотъ разсказъ о копыловской бд въ томъ самомъ вид, какъ отъ него самого былъ полученъ.
‘Веллъ онъ меня допустить. Хоромы богатыя. Одяніе на немъ шелковое, сплошь голубое, а въ рукавахъ блая подкладка. Голова и борода расчесанные. Я ему обсказался, за чмъ пришелъ издалека и чего хочу. Онъ на меня воззрился и говоритъ таково-то мягко: ‘Поди-ка ты отъ меня прочь, да куда-нибудь подальше съ глазъ. Я съ тобой о такомъ высокомъ предмет и говорить-то за стыдъ поставляю. Умститься ли подъ твоею нечесаною, косматою головой такой премудрости, какая отъ вковъ заповдана?’
‘Я было ему изъ писаній про примры совопросниковъ, съ которыми вступали въ пренія и разговаривали. Его въ краску кинуло. Заговорилъ крикливо: ‘Такъ нешто и мн съ тобой теперь заниматься преніями? Ты вонъ какъ на меня косо глядишь и сердито. Я, конечно, тебя не боюсь. А приходи ты лучше ко мн на задній дворъ: тамъ у меня, привязанъ на цпи къ стойлу, бодливый быкъ стоитъ. Я его велю выпустить,— попробуй съ нимъ пободаться: чей лобъ крпче?’
‘Я ему опять вставилъ свое слово,— осмллъ я на такія обиды. А онъ въ отвтъ: ‘Знаю, вдь, я очень хорошо. Слышалъ, слышалъ про то, что въ вашемъ потребник алую-то строчку великій человкъ читалъ и одобрилъ. Да это мн ни къ чему. Разв книга та богодухновенная, угодникомъ написана?’
‘Тутъ ужь я и уста замкнулъ, говорить съ нимъ пересталъ. Собрался я уходитъ, а онъ не отстаетъ и глазами сверкнулъ:
‘— Чего, вдь, вы тамъ на лсной-то вол да въ темныхъ кутахъ своихъ не надумаете! Поди знай, что никого-то на всемъ бломъ свт нту лучше васъ. Затворяй-ка дверь-то поплотне.
‘Черезъ день-другой пришли за мной на фатеру, взяли и посадили. Посидлъ я довольно-таки. Вздумали и поршили, что я ничего такого согрубительнаго, за что наказуютъ, не говорилъ. Выпустили меня. Однако, ни бороды, ни волосъ не стригли,— стало быть, на чистоту простили’.
Демидовъ толковалъ мн потомъ:
— Я полагаю, что съ того времени онъ не только въ нашихъ мстахъ въ славу вошелъ, но стали его знать и понимать въ самой Москв. И впрямь, какъ твоя милость вымолвилъ: сталъ онъ человкомъ напуганнымъ, да и надо правду говорить — ушибленнымъ. Пошелъ Копыловъ крутить, огороды городить: куда вернетъ — тамъ и улочка, куда махнетъ — съ переулочкомъ. Скажу прямо: изъ Москвы ему посылали большія деньги: онъ грошъ на Топозеро, пятакъ себ за сапогъ. На грошахъ у него чуть не города выростать стали, онъ молчитъ, да свое долбитъ: дятелъ — птица упрямая и осторожливая. Копылова ни видать, ни слыхать, а вс дла онъ одинъ длаетъ. Везд онъ посплъ: прибылыхъ проводилъ, настоятелю деньги свезъ, властей ублаготворилъ, тебя подсмотрлъ, отписалъ въ Москву о томъ, о семъ, оттуда получилъ всти и повсти, да честныя денежки. А ухо у него, какъ у лисы: торчитъ оно, насторожено, прислушивается. Не по нашимъ мстамъ этотъ человкъ, лучше, какъ бы взяли его совсмъ на Москву и не спущали бы его оттуда…
Пошелъ Демидовъ на откровенность, развернулся, вошелъ въ подробности.
Къ этому времени Демидовъ относитъ самую лучшую пору процвтанія Топозерскаго монастыря, когда въ немъ подвшены были красные звоны, появились рдкостныя иконы (одна, по его словамъ, стоила больше тысячи рублей), примтно прибавилось народу на жительств. Стали тамъ свои иконы пописывать и завели ими торговлю въ добавокъ къ тмъ рукописнымъ книгамъ и вышитымъ пояскамъ, которыми издревле снабжалось Поморье все оттуда же. Та паутина, которую плелъ искусникъ, сидя на Преображенскомъ кладбищ въ Москв и которою достаточно твердо обмоталъ онъ вс разбросанныя едосевскія общины, боле крпкою нитью своей зацпилась за островокъ на Топозер. Въ Тверской губерніи, въ Весьегонскомъ узд, крпостныя крестьяне завели моленную, помщикъ генералъ Мавринъ на это разсердился, вздумалъ преслдовать, началъ круто тснить своихъ мужиковъ. Они доброхотно часовню свою уничтожили, но сами взяли, да и разбжались всею деревней и прямо ушли на Топозеро, гд, конечно, ихъ любовно приняли и обогрли. Сюда изъ большихъ городовъ сверной Россіи, такъ же увренно, шли вс т изъ ревностныхъ едосевцевъ, которымъ опасно было оставаться въ родныхъ мстахъ. Для облегченія путешествія, къ тому времени сокращенъ былъ путь отъ г. Кеми до скита на цлыхъ двсти верстъ: кривыя дороги, указываемыя теченіемъ рки съ притоками, были обойдены, тропы облажены. Кое-гд гатями и мостами улучшены были дороги для верховыхъ вьюковъ и наставлены примты для саннаго пути на снжное время. Дорога же до Кеми по свернымъ губерніямъ, по Волг на Мологу и дале была надежно обезпечена весьма скрытыми переходами по селеніямъ и общинамъ единомышленниковъ. Добирались до Кеми безъ всякихъ паспортовъ и снабжались изъ Москвы таковыми лишь боле дорогіе и важные для секты люди, увлеченные надеждою спасенія во святой пустынной жизни, искренніе ревнители, брели слдомъ за этими и вс т, которые разсчитывали обезпечиться совершенною свободой отъ всякихъ податей и полною независимостью отъ властей. Поговаривали и такъ, что сюда же изъ Москвы прятали и тхъ, которые тверже были въ вр, да нечисты въ длахъ, совершили что-нибудь не содянное, за что строго наказываютъ по закону.
По мр увеличенія населенія, а съ нимъ и нкоторыхъ стснительныхъ неудобствъ въ общежитіи, явилась надобность, какъ и во всякихъ другихъ большихъ монастыряхъ, въ отдльныхъ поселеніяхъ, настоящихъ скитахъ. Кучками въ 3—5 избушекъ стали выселяться съ глухаго озера на приволье береговъ самаго моря и на его мало-мальски подходящіе острова. Стариннымъ знакомымъ способомъ выселковъ стали распространяться селенія въ вид займищъ на новяхъ и починками на давно покинутыхъ, но нкогда воздланныхъ пустошахъ. При московскихъ пособіяхъ дряхлющій сверъ Россіи началъ привтно оживать и несомннно увеличиваться населеніемъ. По всмъ признакамъ ясно было, что это дло не остановится,— дальше пойдетъ.
Какъ устраивались скитами на Ковдозер, на Вожмозер, такъ не побоялись построиться кельями и на боле видныхъ мстахъ. По рк Ковд выбрались къ деревн Гридиной (близъ Керети) и основали здсь пустынь Иванькову. Т, которые выходили съ Топозера по рк Кеми, обстроились скиткомъ близъ города Кеми и назвали это мсто Мягригой. На мор, на луд (каменистомъ небольшомъ остров), наз. Великой, также указывали мн мсто бывшаго жилья пустынниковъ: я лазилъ туда, и видлъ ямы, обсыпанныя гнилушками, кое-гд валялись тутъ ржавые гвозди и уголья.
Во время перезда на шкун Егоръ Старковъ то и дло разсказываетъ про святыя мста и указываетъ ихъ во-очію: вотъ Полтамъ-Корча, потонула вблизи ея двушка съ прялкой и стала посл того въ этомъ вид являться во сн. Построили часовенку, начали объявляться чудеса. Архіерей узналъ, веллъ часовню сломать. Старики тло выкопали и похоронили, а гд — невдомо.
Дальше — въ другомъ мст — на самомъ высокомъ, имющемъ издали форму трапеціи, изъ острововъ Бузовскихъ жилъ пустынникъ Никодимъ.
— Мощи его еще не объявились, — простодушно замтилъ Егоръ и промолвилъ, по извстной привычк своей къ вычитаннымъ книжнымъ изреченіямъ: — Тако да просвтится свтъ ихъ предъ человки и да видятъ добрыя дла ихъ.
На одномъ изъ острововъ, называемомъ Кильякани, стоить также пустынька и въ ней при часовн живетъ 30 старушекъ.
— Ходятъ ихъ нанимать на акаисты, соглашаютъ читать канонъ за единоумершаго. Когда нанимаютъ церковные (т.-е. православные), он такъ и уговариваются: ‘Мы будемъ у васъ читать, только съ тмъ, чтобы вы сами на то время не молились. Не то мы перестанемъ и уйдемъ’. Соглашаются. Ихняя молитва очень доходлива,— продолжалъ объяснять Егоръ.
— Вотъ сколько я насказалъ теб, а многихъ обителей и самъ еще не знаю.
И вздохнулъ:
— Процвла есть пустыня, яко кринъ Господень,— промолвилъ онъ по своему привычному обычаю.
— Кто же эти старцы, выселившіеся изъ Топозера: т ли, которыхъ за древностью лтъ надо было снимать съ хлбовъ долой, или ужь самые опытные и искусные въ длахъ вры и поученій, пригодные и полезные на непочатыхъ мстахъ?
За Егора объяснилъ мн уже Демидовъ:
— Всяко бываетъ. Однако, въ послдніе годы стали появляться такіе люди въ такихъ мстахъ, гд допрежъ не водились: много народу перестало ходить въ церковь въ Шижн, въ Сорок, въ Шу и у насъ, въ Сумахъ. А про старушекъ, которыхъ я знаю, могу сказать, что вс он круто просоленыя. Хозяйственныя дла вести всякими богомольными способами нтъ ихъ лучше: мужикамъ ихнимъ за ними далеко не поспть. Вс он — начетницы. Водятся между ними такія, что умютъ руду заговаривать божественными и мірскими заговорами. Знаютъ робятъ повивать. Плачеи на могилк у нихъ хорошія. Какъ завидятъ карбасъ, такъ сейчасъ на молитву становятся и гудятъ разными голосами, точно тюлени на залежкахъ… У насъ, въ Поморь, давненько таки замчается такой обычай. Спросишь иного: какой, молъ, ты ‘по вр’? ‘Православный,— скажетъ,— а вотъ состарюсь,— приму старую вру’. Пойдетъ къ этимъ — макушку на голов выстрижетъ, чтобы благодати сверху вольнй было входить въ его потуплую голову. Вотъ и знакомца твоего херетскаго, Савина, недавно тоже въ скитъ на Топозер возил, и тамъ его перекрестили и перемазали. Топозерскій свитъ натворилъ по этой части большимъ смутъ и много грховъ на душу принялъ. Мужиковъ все еще возятъ туда, а вотъ эти самыя старушки помаленьку, да по охотк исповдываютъ и перекрещиваютъ наше бабье государство. До ‘гонительнаго-то’ времени росли эти скиты, какъ грибы.
— Ими оживлялись пустыни и заброшенныя страны, заселялись такіе острова, которые всмъ казались ненужными и неудобными,— замтилъ я.
— Хорошо и такъ сказать, а можно разговаривать и подругому. Зачмъ они робятъ топили? Зачмъ не поднимали на ноги, не учили ихъ грамот, хоть бы и по-своему? Все, вдь, это по нашимъ мстамъ едино-единственно, а они проклятымъ дломъ — за ножки, да въ воду. Исправникъ-отъ къ нимъ когда прідетъ, чмъ пужалъ ихъ, когда деньги хотлъ собрать? ‘Бросьте-ка,— говоритъ,— неводокъ: мн вашей рыбки захотлось, не попадется ли кумжа, хороша она вареная съ хрномъ, я люблю ее’. Они ему въ ноги, начнутъ плакаться, затрусятъ: неровенъ часъ, ребеночка сти вытащатъ…
— Вдь, это ты, Демидычъ, съ чужихъ словъ! По Россіи обо всякомъ скит подобное же разсказываютъ. Какъ же понимать теперь: люди ли богомольные живутъ тамъ, или волки лютые и свои черева дятъ? Мн поньгамская старуха разсказывала, совсмъ мимоходомъ, что она, когда родила въ Топозер на мху сына, то его возростила и потомъ круглый годъ кормила учителя, изъ-за хлбовъ одного года онъ паренька выучилъ и псалтыри, и часослову. Я этого мальчика своими глазами видлъ. Въ Москв новорожденныхъ своихъ едосевскія бабы и двки подкидывали на Преображенское кладбище и для нихъ имлся тамъ особый пріютъ, называемый ‘дтскою палатой’. Чтобы не переполнялась она, закуплены были чиновники казеннаго воспитательнаго дома: дти на казенный счетъ выростали и возвращались родителямъ. Объ этомъ хорошо, знали и доносили по начальству т чиновники, которые приставлены были тайно слдить за длами московскихъ едосевцевъ. Умершихъ ребятъ также принимали на кладбище, завертывали въ миткаль и хоронили. Бывали часто и такіе случаи, что зачисляли живыхъ подкидышей въ списки умершихъ, къ свднію полицейскаго начальства, именно съ тою самою цлью, чтобы скрыть ихъ въ какой-нибудь изъ единомышленныхъ общинъ въ Москв или отправить въ надежныя руки въ деревню. Попавшіе въ воспитательный домъ не выпускались изъ виду, и когда потребовали оттуда возвратившихся на Преображенское кладбище, настоятели придумали хитрую уловку. Такъ, между прочимъ, на Первой Мщанской извстно было большое заведеніе одного едосевца для издлія лакированныхъ кожъ. Онъ забралъ къ себ, съ разршенія опекунскаго совта, пятьдесятъ воспитанниковъ изъ пріемышей кладбища, кормилъ ихъ, обучалъ своему мастерству… это и закономъ дозволялось…
Эти слова мои перебилъ и озадачилъ меня собесдникъ мой необыкновенно энергически-высказаннымъ замчаніемъ. Онъ при этомъ всталъ со скамьи, оперся обими руками о крашеный шахматами круглый столъ на одной фигурной, толстой ножк (обычный въ лучшихъ поморскихъ избахъ). Оперся онъ о столъ, словно вызывалъ меня на кулачный бой, и выпрямилъ спину. Я какъ теперь вижу эту еще незнакомую мн и непривычную позу всегда сдержанно-спокойнаго и выдержанно-разсудительнаго человка.
— Я теб врю: вотъ истинный Христосъ! Всмъ словамъ твоимъ врю. Отъ своихъ словъ отрекаюсь. Одни эти дла ихъ и сомущали мою душеньку. Я пыталъ узнать правду, да въ нашихъ забвнныхъ мстахъ спросить было не у кого. Спасибо теб большое! Теперь вижу ее, всю правду вижу.
Онъ поклонился низко и, понизивъ тонъ, заговорилъ уже поспокойне:
— Спрошу я тебя въ упоръ, какъ того хочется мн. Скажи теперь по-божески, въ такую же силу, какъ я съ тобой досел говорилъ, всю подноготную правду скажи: за что ихъ всхъ разорили? Копыловъ отъ нихъ только нажился, чортъ съ нимъ! Я объ немъ не думаю, его не жалю. Такихъ злодевъ, что пьютъ крестьянскую кровь, по нашимъ мстамъ на каждое селенье приходится по одному… хочешь сосчитаю? За что за одного виноватаго вс прочіе разорились? Вотъ о чемъ я всхъ спрашиваю. Бракъ они отметали, это врно. Такъ, вдь, и на Топозер, по слухамъ, раздоръ былъ, проявились новожены, безъ бабы соскучились: дай-де мн такую, чтобъ я ее одну только и зналъ. Стали и тамъ поговаривать: женившіеся не согршаютъ, бракъ чистъ, ложе нескверно и неблазненно. Да и впрямь, прости Ты меня, Господи! Почему т ихнія бабы — невсты Христовы въ прекрасныя ризы облачаются, какіе-то свтильники куютъ, а моя врная жена — сатанина свинопасица до самыя смерти? Съ мужемъ живетъ, такъ якобы безстыдно обнажается, на руки и моги узы желзныя надваетъ? Писано это у нихъ, въ ихныхъ книгахъ,— самъ я читалъ. Да, вдь, мало ли что сказать и написать можно? Покажи дла!… А я опять къ своему же вернусь… Зачмъ ихъ разорили? Давай теперь считать и смекать. Первое — устроили они жительство, какъ быть тому подобно. Вдь, Топозерскій-то скитъ былъ втрое больше самого города Кеми. Второе сказать — огородцы развели. Похвали ихъ за то! Подати они не платятъ, такъ и вс монастыри на одинаковомъ положеніи. Ну, да ладно. Этимъ дай повелнье платить и не вели числиться монастырскими. Пускай себ куфтырьки для дому носятъ, ничему не мшаетъ, а подати плати. Бглыхъ они въ чуланахъ прячутъ и въ подпольяхъ держатъ,— сосчитай, сколько, выведи и накажи. Изъ книгъ царскій титулъ вырываютъ,— вотъ тутъ ты и прикрикни во весь голосъ и притопни ногой, и такъ накажи, чтобы искры изъ глазъ посыпались! Накажи такъ-то, да и напредки большимъ кулакомъ пригрози, чтобы не повадились: ахъ, молъ, вы, сатаниновы внуки, чортовы братья, погибельные сыны адскаго титана преисподняго… Накажи виноватыхъ, зачмъ всхъ разорять?— продолжалъ Демидовъ допытываться уже совершенно спокойнымъ тономъ.
Послдній, несмотря на свою вопросительную форму, не вызывалъ, однако, на отвты. Да, собственно, и не были они ему желательны, именно потому, что вопросы заране ршены имъ домашними средствами и безъ чужой помощи. Онъ, просто сказать, разговаривалъ потому, что опять впалъ въ повствовательный спокойный тонъ.
— Довелось мн прошлою зимой, на Николу (въ 1857 г.), быть въ Шунг {Село Повнецкаго узда, Олонецкой губ., извстное по двумъ большимъ ярмаркамъ (Никольской и Благовщенской), собирающимъ сюда поморовъ съ рыбой и мутнымъ товаромъ.} на ярмарк: свою треску продавалъ и блку пособралъ, песцы были — привезъ. Прослышалъ я тамъ про недавнее выговское разоренье. Любопытенъ я съ самыхъ малыхъ лтъ, хочу знать про все разное не для другихъ — для себя одного. Хотя и не по пути прямому было, да, вдь, и крюкъ не большой, завернулъ туда посмотрть, что это такое за разоренье бываетъ,— не видывалъ. Церковь печатями запечатана и окна закрыты ставнями, а къ нимъ красныя печати приложены. Можно и дома молиться,— подумалъ я,— затвори клть и тамъ помолись: Господь вездсущъ, увидитъ и услышитъ. Колокольня превысокая стоитъ, а колокола сняты съ нея. Пролеты съ просвтомъ, таково-то уныло глядятъ. И тяжко мн стало на душ. Зачмъ такъ? Чмъ звоны виноваты? Ну, да пущай въ другомъ мст сзываютъ эти колокола на молитву, гд бываетъ нечмъ. (Слыхалъ я, что гд-то тамъ, за Двиной, лычный колоколъ виситъ, лыками оплетенъ). Избы заперты и запечатаны — точное кладбище. Заглянулъ я на настоящее, а тамъ стоятъ кресты поломанные, кои поваленные. А было то мсто свято, я это давно зналъ: тысячи народу сходились туда поклоняться гробамъ: братьевъ Денисовыхъ, Данилы Викулыча и сестрицы Денисовыхъ Соломониды {Основательницы женскаго монастыря на р. Лекс. Отъ Данилова мужскаго скита зды сюда 8 верстъ, по р. Выгу, до слободы Сергіевой, а отъ нея столько же верстъ по адской колесной дорог, засыпанной крупнымъ булыжникомъ и пересченной рчками и озерами почти на каждой верст.} и ихъ тетки. Отъ насъ туда ходило великое число всякаго народу. Заборъ въ скиту гд сломали, гд повалили. Поглядлъ я — и словно пешней мн подъ сердце ударило! Входъ на кладбище запертъ и запечатанъ, подъ заборами его сидятъ остатныя старицы и плачутъ. Взглянулъ я на нихъ, да и самъ заревлъ и стегнулъ по лошадк, чтобы кому-нибудь на глаза не попасться. Были т жительства обширныя и прекрасныя. Въ одной Лекс жило до 700 сестеръ. Об обители царя Петра хорошо помнятъ. Онъ ихъ простилъ, и вс цари миловали,— и теперь ни съ чего такое разоренье!… Оправятся ли? Я сужу по нашимъ ближнимъ мстамъ, глядя на Топозерье!— поспшилъ отвтить на свой же вопросъ Демидовъ.— Про Выгозро посл слыхать было, что на томъ мст, гд монастырь стоялъ, поселили сто душъ мужиковъ. Вывели ихъ откуда-то изъ-за Питера и сказывали, что самъ баринъ отступился отъ нихъ: воръ на вор и плутъ на плут. Имъ бы хозяйство ладить, а они и на своихъ-то мстахъ были гуляки да пьяницы, они и остаточныхъ старцевъ поразогнали. Какъ пришли, такъ бабу и убили. Стали ихъ разбирать, да цлую половину и угнали въ Сибирь. Малая толика прицпилась къ мсту, да и т непутные. Правильно ли начальство поступило? Когда длались самовольныя пытки, тоже обходились не безъ грха, хоть бы и у топозерскихъ. Выгонятъ ветхихъ старухъ негодящихъ на море, на лупы пустыя (молодыхъ при себ оставляли), построятъ имъ избы (недорогаго стоютъ), дадутъ харча много, чтобы ли досыта (Москва денежки на это присылала). Да какія же это селенія? Пословица впрямь говоритъ: ‘бабьи города недолго стоятъ’. Цинга по нашимъ мстамъ гуляетъ и воюетъ, на тхъ мстахъ только одн косточки заблются. Топозерскіе знали и другую пословицу: ‘безъ бабъ-де города не живутъ’. Такъ и дйствовали. А вотъ теперь ихъ вдосталь разорили… Чтожь станется? Города, вдь, годами строятся,— взять къ примру нашу Суму. Старики-покойнички сказывали про ‘Сенявшину’. Прислалъ царь Петръ злаго енарала Сенявина солдатъ на войну набирать и городъ Питеръ строить. И натворилъ этотъ человкъ то у насъ, что досел не выходитъ въ народ изъ памяти. Всхъ распугалъ. Стали прятаться: кои въ лса забжали, т тамъ и погибли. Нахваталъ самыхъ молоденькихъ, крпонькихъ,— всхъ забралъ, никого не оставилъ ни на племя, ни на смя. Было до него въ нашемъ посад 600 душъ, стало 250. Съ тхъ поръ вотъ намъ и не поправиться, а, вдь, сколько годовъ прошло! Дошелъ вотъ теперь чередъ до Топозера. Какъ онъ строился? Кто-то скитокъ завелъ. Стали къ нему пристраиваться втихомолочку, не торопясь, исподволь. Рубятъ избу,— прислушиваются: не шибко ли топоръ звенитъ?… Слыхалъ, твоя милость, про Великоложенскій скитъ?— спросилъ Демидовъ, круто оборвавши нить разсказаа.
Намекъ этотъ указывалъ на свжее событіе, какъ разъ случившееся въ то время и, несмотря на свою малость, довольно громкое: оно быстро облетло молвою весь Архангельскій край. Дло было самое простое, которое при другихъ обстоятельствахъ прошло бы совершенно не замченнымъ. Около Печоры давно уже существовалъ этотъ скитъ. За глазами, за непроходимой шайболой скитъ въ этомъ краю (который на Мезени называется ‘отдаленой’) незамтно превратился въ настоящее селеніе, людное и широко разбросанное. Палат государственныхъ имуществъ сдлалось совстно называть его скитомъ и она поспшила переименовать его въ деревню.
— За что такая милость тамъ, а здсь вотъ одни только разоренія? Не слыхалъ, твоя милость, за что?
На прямой вопросъ, выговоренный въ томъ тон, что требовался отвтъ, подкрпляющій или разршающій сомнніе или незнаніе, я не могъ сказать ничего, кром сообщенія общихъ положеній, которыми въ то время руководились при преслдованіи раскола. У Демидова оказались свои аргументы, представленные съ оговоркой, что говоритъ по слухамъ.
— Присланъ былъ въ Соловки изъ Москвы на смиреніе и обращеніе нкоторый человкъ, по прозвищу Гнусинъ, за большое его озлобленіе и за писанія. Толковалъ онъ какъ-то неладно апокалипсисъ и разныя такія хульныя тетрадки писалъ. Продолжалъ тотъ Гнусинъ длать то же самое и въ Соловкахъ. Того мало, что ругательно писалъ, а еще и картинки въ насмшку хорошо могъ рисовать. Въ Соловецкомъ онъ и померъ. Въ то время въ Топозер настоятелемъ былъ Томилинъ. Онъ създилъ въ монастырь, выпросилъ тло, перевезъ моремъ и похоронилъ у себя, въ скиту. Болтаютъ, что-де у архимандрита Досиея онъ и писанія т и картинки купилъ. У него, за великія деньги, перекупилъ ихъ какой-то московскій купецъ и свезъ въ Москву. Тамъ прознали и схапали, а на Топозеро грозу пустили: на полное разрушеніе. Освятили часовню на православную церковь, попа приставили. Жителямъ велли выбираться. Кто хочетъ — оставайся, а прочіе вс вонъ иди. Старики ушли, не похотли.
— А если захочетъ Москва,— перебилъ я собесдника своего, въ свою очередь, вопросомъ,— возстанетъ ли Топозерское жительство?
— Вотъ ты мн очи просвтилъ. Прямо скажу: возстанетъ. Они живущи, а Москва сильна. Вотъ какъ они живущи: выходило имъ, какъ и всмъ, общее положеніе: высланы были т, у которыхъ пачпортовъ не оказалось. Старымъ доживать дозволено, а принимать прибылыхъ нельзя. Нельзя вновь строиться и старыя избы чинить. Годовъ съ десятокъ тому будетъ, пріхали изъ Питера посмотрть: и заплаточекъ много наложено, и прибылые есть. Разсердились тогда и сдлали тотъ великій разгромъ. Стало теперь посл нихъ селеніе какъ настоящій соловецкій скитъ: десятка людей не сосчитаешь. Три монахини похали прямо въ Москву жаловаться. Вскор туда игуменью вызвали. Знакомая она мн была, звали Анфисой. Сановитая такая, изъ себя дородная, плотная, даромъ что было ей пять десятковъ лтъ съ хвостикомъ. Ростомъ высока, пущай, какъ и вс наши бабы, да ужь больно гладка была, еще не обгрюзгла: на Москв, поди, очень понравилась. Пока не обойдется, бывало, важной такой глядитъ. Кром благочестивыхъ разговоровъ, другихъ никакихъ не знаетъ. Съ глазъ — хитрая, въ словахъ — увертливая. А разгостится, да опознается,— любила гостить,— такая-то ли добрая да развеселая. И по-скоромному поговорить любила, и шутку подкинетъ такую, что и молодой разбитной женк не сдлать. Эта Москву обойдетъ, эта тамъ не заблудится, да еще и другихъ прочихъ съ собою на свою дорогу проведетъ. Топозеру не погибать же стать изъ-за одного Гнусина!
Перемнивши тонъ голоса на такой, какимъ обыкновенно говорятъ тайны (хотя даже насъ никто въ это время не слушалъ), Демидовъ сообщилъ:
— Начинаютъ помаленьку стягиваться (слышалъ я про то отъ врныхъ людей). Изъ нашего селенія и изъ Кеми кое-кто ушелъ ужь туда. Съ Ковдозера ожидаютъ. Вдь, зачмъ Наумъ-то Васильевъ у Копылова сидлъ? Онъ собиралъ разсянное стадо и новыя деньги привозилъ на покинутое гнздо. Какъ можно потерять Москв такое мсто? Вдь, оно насиженное, укромное! Поди-ко знай доберись до него: глаза выколешь себ, все тло перецарапаешь, ноги повывихнешь. Да и богата же эта самая Москва! По этимъ же самымъ топозерамъ и намъ всмъ это видно. Надо такъ думать и говорить: не пустяшная какая ни-на-есть забота житейская, а великое дло — о вр! Ужь если человкъ по вр пошелъ и около нея началъ устраиваться, то онъ и впрямь какъ дятелъ: и упрямъ, и чутокъ! День и ночь онъ крпкимъ носомъ долбитъ, а голова у него не болитъ… Я твою милость больше и спрашивать не стану,— самъ отвчать могу. Топозеру большимъ городомъ не быть, а маленькій сколотятъ.
Припомнились мн эти слова и все сейчасъ мною разсказанное, когда случайно попалось мн на глаза въ газетахъ достоврное извстіе самовидца:
‘Деревянный высокій заборъ обвалился. Ворота и ставни у многихъ домовъ заволочены. Много огородовъ совершенно заросли. Жилыхъ избъ я насчиталъ двнадцать, и между ними видлъ большую въ два этажа,— сказали мн, что тутъ живетъ большакъ. Между жилыми домами разведены маленькіе огороды, засянные рпою, лукомъ и картофелемъ. Въ жильяхъ — около 20 мужчинъ и женщинъ: мужчины сидятъ за чтеніемъ и перепиской рукописей, женщины — за рукодліемъ…’