H. И. Новиков
Разговоры
РАЗГОВОР I
МЕЖДУ РОССИЯНИНОМ И ФРАНЦУЗОМ
РАЗГОВОР II
МЕЖДУ НЕМЦЕМ И ФРАНЦУЗОМ
ПРИМЕЧАНИЯ
Разговоры, Новиков Николай Иванович, Год: 1774
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Русская сатирическая проза XVIII века: Сборник произведений / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев Стенник Ю. В.
Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1986
Разговор I между россиянином и французом
Разговор II между немцем и французом
Некогда случилось мне быть свидетелем весьма странных и любопытства достойных разговоров, которые я тогда же, пришед домой, написал, а теперь оные сообщаю читателю моему, желая сердечно, чтобы оные в нем подобное моему произвели впечатление.
Француз: Так, государь мой, я уверяю вас, что подобного несчастия не случалось еще во всю мою жизнь. Сакр-дье! Проиграть с ряда двенадцать робертов!1 После такого несчастья жить более невозможно. Не правда ли, сударь?
Россиянин: Это правда, что проигрыш всякому человеку чувствителен, но одному более, другому менее, вы в сей раз играли несчастливо, но сие и со многими другими игроками нередко случается, счастие и несчастие в игре попеременно бывает: сегодня вы проиграли, завтра можете выиграть. Однако ж, видя вас так чувствительна к проигрышу, играть вам не советую, ибо хотя и всякий человек подвержен житейским претыканиям, но тот почитается благоразумнейшим, который больше другого управляет страстями своими. Благоразумный человек приуготовляет себя к проигрышу прежде, пока не начнет играть: сим средством во все время игры сохраняет он равнодушие, не разгорячается и никогда того не проигрывает, чего не хотел бы проигрывать или чего заплатить не может. Что ж касается до отчаяния вашего, то позвольте мне сказать искренно, оно вселяет в меня’ противные принятым много о благоразумии вашем мнения. Я не имел еще времени коротко вызнать свойства сердца вашего, приятель мой, с коим познакомились вы в Париже, писал ко мне об вас много доброго и просил, чтобы я оказывал вам услуги, и я хочу это исполнить самым делом: ваше обхождение мне понравилось, я вас полюбил, и вы найдете во мне всегда искреннего вам доброхота.
Француз. Ах, государь мой! Вы из отчаяния приводите меня во удивление. Какая добродетель! Какое человеколюбие! И какое сердце! Сердце ваше есть сердце ангельское. Если бы вся ваша земля населена была подобными сердцами, то можно бы тогда было заключить, что она обитаема высшими от человека существами…
Россиянин: Если вы побольше узнаете мое Отечество, то сему действию моему удивляться перестанете. Россияне все к добродеянию склонны. С неменьшим удовольствием оказывают они всякие вспоможения, с каковыми другие приемлют оные, и это, по мнению моему, есть должность человеческая. Надлежит делать добро не по принуждению, но по склонности сердца. Предки наши во сто раз были добродетельнее нас, и земля наша не носила на себе исчадий, не имеющих склонности к добродеянию и не любящих своего Отечества.
Француз. Ах, какая блаженная страна! Вы, государь мой, в большое приводите меня удивление. С сея минуты я забываю мое Отечество, в России нашел я оное. Во Франции был я несчастлив, а здесь, по словам вашим, уповаю найти блаженство. Попечения ваши доставят мне и жене моей приличные породе нашей места. Если исполнится то, о чем вы за меня просили и в чем вас обнадежили, то я и жена моя будем благополучнейшими из смертных. Какое удовольствие научать и воспитывать детей, рожденных столь нежными и добродетельными сердцами! Но… государь мой… Нравоучения ваши меня просветили… я в игре весьма горяч… с сего времени вы не услышите более, чтобы я когда-нибудь принялся за карты… Со всем тем… я проигрался. Бедная моя жена! Увы! Какую весть услышать ты должна… Я проигрался… увы!…
Россиянин: Пожалуйте, не отчаивайтесь, этому пособить можно. Если вы проиграли сколько-нибудь в долг и не имеете чем заплатить, то на сей раз я могу ссудить вас деньгами. Скажите, сколько вам надобно, я тотчас вам дам оные…
Француз: О великодушный человек! Добродетель, редко имеющая примеры в моем Отечестве! Иностранному человеку, незнакомцу, такие благодеяния оказывать! Позвольте мне, дражайший друг, уверить вас, что благодеяния ваши всегда останутся в моем сердце, что рука, оные творящая, всегда будет мне любезна и что я в нужном случае кровь свою пролью с удовольствием, если то нужно будет для спасения моего друга…
Россиянин: Оставьте излишние уверения, малая моя услуга не стоит толикой благодарности. Я почитаю вас честным и благородным человеком, следовательно я больше вашего должен еще радоваться, что сыскал случай обязать вас любить мое Отечество. Но скажите мне, сколько надобно вам денег?
Француз: Я стыжусь… Сто рублей… Ах! как мучительно чувствительному человеку напоминание его преступлений…
Россиянин: Вот деньги, извольте их взять. Между тем расстанусь с вами на некоторое время: подождите меня здесь, я скоро сюда возвращусь.
Француз: Вы меня оставляете! …Но я льщусь… ваши одолжения…
Немец: Удивительно мне, государь мой, что вы меня не узнали, во время разговора вашего с оставившим вас человеком я нарочно смотрел, не смежая глаз…
Француз: А! любезный приятель, вы здесь? Как, зачем и когда оставили вы Голландию? Расставшись с вами в Амстердаме, я никогда не уповал увидеться в Петербурге. Что касается до меня, то крайность одна могла принудить меня избрать убежище в сем городе. Родственники мои так же бесчеловечны, как и прежде: сие самое принудило меня приехать сюда с женою моею для сыскания приличных мест нашей породе.
Немец: А что касается до меня, то приехал я в Петербург, первое, чтобы увидеть империю под владением премудрой императрицы2, во всей Европе славящуюся, а второе, чтобы сыскать приличную моему состоянию должность, и если мне здесь полюбится, как я по началу моей здесь бытности и не сомневаюсь, то останусь здесь на вечное житье. Ученому человеку, как говорят, целый свет отечество. Что ж надлежит до вас, то, если вы еще по сию пору мест не имеете, я могу возобновить мои вам услуги: приятель мой, купец, имеет нужду в горничной женщине, жена ваша может заступить оное, по моему одобрению, а вы с нею будете иметь комнату для продолжения ремесла, в Голландии вами отправляемого…
Француз: Тише, тише, сударь, прошу не предлагать мне подобных услуг. В Голландии принужден я был несчастливыми моими обстоятельствами отправлять сию презрительную должность, но я рожден не для волосо-подвивательной науки. Отец мой был королевской гвардии капитан, дядя родной прокурор парламента парижского, я и сам имел место… но любовные мои шалости навлекли на меня гнев моего дяди, я принужден был удалиться из отечества и, скрывая подлинное свое имя, жить в Голландии, наконец, скажу вам, что вы имеете дело с шевалье де Мансонж3. По сему рассудите, прилично ли мне предлагаемое вами ремесло и должность горничной женщины для моей жены.
Немец: Ха, ха, ха! Что вы передо мною притворяетесь, я знаю вашу родину, вы не более как сын стряпчего, отправляющий по смерти своего отца и во Франции ту же самую должность, как отправляли вы в бытность мою в Амстердаме, какую наклепали вы родню, и на что это? Честному человеку состояние бесчестия не приносит. Стыдно делать бесчестные дела: напротив того, никакого бесчестия не делает низкое состояние. Я сам сын деревенского попа, обучался в университете и, наконец, удостоен профессорства, и я никогда не вздумаю назваться бароном, но оставим это. Скажите ж мне, г. кавалер, с каким намерением вы сюда приехали и что будете здесь делать? Не думаю я, чтобы вы приехали сюда проживать только деньги, ибо я уверен, что кошелек ваш в Петербурге не изобильнее амстердамского, а там вы, помнится мне, и с ремеслом вашим и жены вашей жили очень бедно. Да, кстати вспомнил я: в Амстердаме у вас не было жены, разве вы здесь женились?
Француз: Оставим скучные ваши вопросы. Вы спрашиваете, зачем я сюда приехал, я вам это хочу сказать. Мне сказывали, что в России много серых куропаток: я до них великий охотник, во Франции они дороги, так я приехал сюда их есть. Между нами сказать, в здешней земле француз не умрет от голода. Но еще раз прошу вас, оставьте скучные вопросы, что вам нужды, в Амстердаме был я, а здесь я же, да хочу быть другой, помните, что молчание первая добродетель.
Немец: А я люблю чистосердечие, будьте уверены, что я вам зла не желаю, но поговорим откровеннее. Неужели думаете вы, что в России для голодных французов заведены магазейны? Вы обманываетесь, я уповаю, что здесь хотя и много родится хлеба, однако ж его даром не дают, надлежит трудиться, чтобы достать себе честным образом пропитание. Итак, необходимо надлежит вам приняться за какое-нибудь дело.
Француз: Да кто вам сказал, что я хочу здесь жить безо всякого дела? Я хочу вступить в должность, выслушайте, я вам расскажу. В бытность мою в Париже познакомился я с одним российским путешественником в трактире, он был молод и ветрен, мы подружились, я ему сыскал девку, он в нее влюбился и проживает свои деньги. Я решился ехать в Россию, сказал о том ему, он мне дал одобрительные письма к одному из своих друзей. Я сюда приехал, нашел этого человека, с которым видели вы меня разговаривающего: отдал ему письма, он меня весьма учтиво принял, ввел меня в некоторые знатные домы, где я так хорошо принят, что и истинный французский маркиз не желал бы лучшего принятия. Везде меня ласкают, хвалят мое остроумие, обходятся весьма учтиво, словом, я почитал себя пресчастливым человеком, но третьего дня в одном знатном доме посадили меня играть в вист, я забылся, что у меня нет денег, счастие от меня отлучилось, я проиграл сто рублей. Мне поверили, заплатить такую сумму я не мог и был в крайности потерять навсегда тот дом, в коем я проиграл, но новый мой друг вывел меня из сего состояния, дав деньги на заплату моего проигрыша. Я опомнился и увидел, что надобно мне вступить в какую-нибудь должность, я сказал о том моему другу, он за сие взялся с охотою: меня берут в учители, жену мою также, и дают нам каждому по 500 рублей, выключая квартиры, стола и кареты, но я прошу больше, авось-либо и то удастся, ибо по случившемуся со мною в России я всего надеюсь. Из сего усмотришь, что значит француз в России. Ты, любезный мой приятель, будучи немец, рассуждаешь истинно по-немецки, что будто без трудов не можно найти честного пропитания, но я француз, следовательно, за одни разговоры могу брать столько денег, что ты, со всеми своими трудами, ни в четвертую долю получить не можешь. Суди по моему приключению, какое счастие родиться на брегах Сены и иметь волшебное наименование француза, для отворения дверей во всяком месте, куда бы я ни похотел итти. Слово француз так важно, что в нем все замыкаются достоинства.
Немец: Очень хорошо, я соглашаюсь на некоторое время верить словам вашим, но как разговариваем мы дружески и откровенно, то, пожалуйте, скажите мне, чему будете вы обучать воспитанников, поручаемых вам? Ибо, между нами сказать, вы и сами, окроме французского языка, ничего не разумеете. Сии же воспитанники, сказываете вы, знатного господина дети: то как потерпят учителя, ничего не знающего? Как поверят будущую подпору славнейшей империи воспитанию человека неизвестного? Как не приметят, что вы, будучи учителем, сами ничего, опричь французского языка, не знаете, а в сей науке и всякий французский сапожник не менее вашего учен. Наконец, хотя сие по существу своему есть самомалейшее в сем зло, как захотят ни за что бросать немалую сумму денег, да еще и в таких нежных обстоятельствах? Позвольте сказать откровенно, вы воспитанием своим удобнее можете развратить, а не исправить сердце юного своего воспитанника, сделаете таковым, каких, ко стыду России, видел я довольно проезжающих мою Отчизну…
Француз: Скажите ж, пожалуйте, и вы мне, как и где могли вы столько выискать вопросов, до моей должности нимало не касающихся? Какая мне нужда, что они ни за что станут бросать свои деньги, лишь бы я получил оные. Добрые ли будут иметь склонности воспитанники мои или худые, для меня это все равно, лишь бы только воспитались они с любовию ко французам и с отвращением от своих соотечественников, а в прочем какая мне нужда. Глупо делают родители их, что поручают воспитание детей своих мне, а я, напротив того, делаю очень умно, желая получать деньги даром. Наконец, скажите мне, государь мой, по какой бы причине я не мог быть учителем? Разве на французском языке нет книг, всяким наукам обучающих? Поверьте мне, что их довольно: я закуплю оные книги и буду учить моих воспитанников и сам учиться. Ха, ха, ха… Неужели вы почитаете меня дураком, думая, чтобы я не стал пользоваться толь выгодным случаем. За чужую глупость какая мне нужда ответствовать? А что надлежит до намерения моего, то оное для меня, право, весьма полезно: выслушайте, я по дружбе открою вам оное, и если будет в вас к тому столько способности, сколько я имею, тогда можете вы оным пользоваться. В должность учителя вступаю я не для того, чтобы в состоянии был вправду учить моих воспитанников, но для того, чтобы запастись деньгами, коих я теперь не имею. Накопя же несколько денег и спознавшись с молодыми российскими господчиками, а особливо с полуфранцузиками, сделаюсь я учителем и купцом. Начну выписывать французские товары, искусство мое будет оные доставлять мне беспошлинно: какие бы предосторожности ни употребляла таможня, я на всякую ее предосторожность десять имею готовых выдумок. Положим теперь, что я получил уже мои товары, примечайте, как они мне достались дешево: пошлина не плачена, лавки для них я не нанимаю, купецких поборов не плачу и никаких тягостей их не несу. Посредством знакомства моего с молодыми людьми буду я распродавать товары свои за наличные деньги, или, по малой мере, буду раздавать их в долг, однако ж, и оттого убытка я иметь не буду, ибо по счетам начну приписывать цену и число товаров лишние и в тех деньгах буду брать вексели. По векселям деньги верно взысканы будут, да еще с процентами и рекамбиями . Какая мне нужда в том, что посредством обогащения моего молодые люди разоряться будут? Ведь они не соотечественники мои, да если бы возможность человеческая была, так бы я и единоземца своего перехитрил. Моя философия гласит: ‘обманывай дурака, в том ни греха, ни стыда нет’, но оставим это: довольно сего, что в пять лет буду я иметь несколько тысяч рублей. С сими деньгами возвращусь я в мое отечество и буду жить благополучнейшим человеком. Между тем, как и самая справедливость того требует, буду ругаться орудиями, служившими к обогащению моему, как людьми, рассудка здравого и просвещения не имеющими. Ведь справедливо во*** русских людей почитают еще невеждами5, варварами, или, на милость, обезьянами. Где, кроме сущих невежд, найти можно такую оплошность, чтобы вверить себя человеку, никогда ему добра не желающему, и позволить из себя все, что бы я ни захотел, сделать? …
Немец (к стороне): О какая подлая душа! Сердце неблагодарное и изменническое! Чудовище, недостойное человеческого имени! Однако ж, укреплюсь еще. (К французу). Вы справедливо рассуждаете. Между тем, пользуясь откровенностью вашею, хочу я сведать ваше мнение о друге, сделавшем вам толико великодушные одолжения и которого добродетельное сердце недавно превозносили вы похвалами. Скажите мне искреннее ваше о нем мнение?
Француз. Искреннее? С охотою. Искренно сказать, я почитаю его простосердечным, легковерным и глупым человеком… Как поверил он одобрению молодого шалуна, который оставил свое отечество для того только, чтобы в чужом шататься по трактирам и народным гульбищам и проматывать безрассудно в отечестве его нажитые деньги? Как верить всему мною сказанному о моей породе, и, наконец, как не могло прийти ему в голову, что если бы был я в самом деле такого рода, как я о себе сказывал, и имел бы хотя самомалейший верный доход, то поехал ли бы я из своего отечества и, оставя известное, стал ли бы я гоняться за неизвестным? Из всего этого я вывожу следующее заключение, что новый мой друг не что иное, как добрая махина, которую можно употреблять и в добрую и в худую стороны. А сей порок я приметил во многих единоземцах моего друга: они слишком полагаются на честность и не могут истины различить от хитрости, но притом сие весьма достойно примечания, что хотя немец и англичанин их не обманывают и обходятся с ними правдиво и честно, однако ж они их не любят, обычаев их не перенимают и если бы те захотели их обманывать, то никогда бы им в обман не далися, напротив того, французу открыта внутренность души и сердца русского человека, боится хитростей его, однако ж всюду его допускает и хочет с ним всегда быть неразлучно, видит, что его обманывает, но он притворяется ему верить, знает, что тот его не любит, но сей старается обязать его услугами и доброжелательством, понимает, что он хочет над ним господствовать и управлять им по своей выгоде, а сей повинуется и притворяется того не примечающим, словом сказать, обхождение русского с французом можно уподобить человеку, порабощенному порокам, который иногда чувствует, что делает порочное, однако ж делать оного не перестает. Вот чистосердечное мое мнение, которое вы знать желали.
Немец: Последние ваши слова справедливы: но для чего ж льстите вы в глаза другу вашему? почто его обманываете и оставляете в заблуждении? Для чего пользуетесь его слабостями? Если бы я был на месте вашем, тогда сказал бы я ему откровенно в глаза все то, что вы за глаза говорите.
Француз: Эхе, хе, хе, дорогой мой немецкий философ, ты забродишь в древность, такое великодушие в сказках только у нас описывается. Моя философия с твоею различна. Послушай, все ищут философического камня, помощию которого всякие металлы можно превращать в золото. Не правда ли? Знай же дорогой мой проповедник, что камень сей в России нашел француз и в своих руках его имеет, помощию оного преобращаю я пороки свои в добродетели, а русские добродетели в пороки, или по меньшей мере даю оным такой вид: всякое свое слово, всякую хитрость и всякую выдумку превращаю я в золото, но, по несчастию, сии чудеса могу я творить между русскими, а если бы подобно и между другими народами удавалось чудесить, то давно бы должно было мне, французу, поставить кумир…
Немец: Не превозносись, мой друг, своими преимуществами: они блистанием своим подобны гнилушке, в темноте только ночной блистающей, а на российский оризонт давно уже взошло солнце, со престола своего всю Россию освещающее и благотворениями своими роду российскому от сна всех возбудившее. Пользуйся ж моим советом, не превозносись так много ночною блистательностью наружных твоих дарований и будь уверен, что разумные россияне, окроме вертопрахов, уважают уже не тебя, француза, но язык французский. Будь уверен, говорю я тебе, *** ты знаешь Лондон: ты меня понимаешь — я о сем говорить больше не хочу. Честность и справедливость требуют от меня, чтобы я вывел тебя из заблуждения и отдал бы справедливость русским людям: выслушай меня терпеливо. Русские люди в рассуждении наук и художеств (чем вы более всего превозноситься и должны) столько ж имеют остроты, разума и проницания, сколько и французы, но гораздо более имеют твердости, терпения и прилежания, разность же между французом и русским в рассуждении наук вся в том состоит, что один после другого гораздо позже принялся за науки. Франция за распространение наук и художеств одолжена веку Людовика XIV6, а в России судьбою предоставлена была сия слава Екатерине Великой, делами своими весь свет удивляющей. Если посмотреть на скорые успехи, каковые россияне в рассуждении наук и художеств оказали, то должно будет заключить, что в России науки и художества придут в совершенство гораздо в кратчайшее время, нежели в какое доведены они были во Франции. Дай боже, чтобы с таким счастием и успехом исполнялись все премудрые намерения великой императрицы российской, с каким тщанием и трудами она приводит оные к исполнению, тогда, наверное, паче и паче возвеличится Россия в очах всея Европы. О, когда бы силы человеческие возмогли, дабы ко просвещению россиян возвратить и прежние их нравы, погубленные введением кошельков во употребление, тогда бы можно было поставить их образцом человеку. Кажется мне, что мудрые древние российские государи яко бы предчувствовали, что введением в Россию наук и художеств наидрагоценное российское сокровище, нравы, погубятся безвозвратно, и потому лучше хотели подданных своих видеть в некоторых частях наук незнающими, но с добрыми нравами, людьми добродетельными, верными богу, государю и отечеству. Не возражай мне, что и в древние времена россияне имели свои пороки, я скажу тебе в ответ, что все народы во всякие времена имели пороки. Прочитай со вниманием свою историю, увидишь там варварства еще более, нежели сколько его было в России.
Новиков Н. И. Разговоры.— Впервые опубл.: Кошелек. СПб., 1774, л. 2, с. 17—32, л. 3, с. 33—48. Печатается по: Сатирические журналы Н. И. Новикова. М., Л., 1951, с. 480—488.
1 Проиграть с ряда двенадцать робертов — роберт (роббер) — партия в висте.
2 …под владением премудрой императрицы…— Екатерины II.
3 …шевалье де Мансонж.— пример нарицательной фамилии, раскрывающей обман француза. В переводе с французского — ‘кавалер Лжи’.
4 …с процентами и рекамбиями — т. е. с выплатой процентов и пеней за просрочку платежа по векселю.
5 …во*** русских людей почитают еще невеждами…— во Франции.
6 Франция за распространение наук и художеств одолжена веку Людовика XIV…— французский король Людовик XIV (1643—1715), время правления которого отмечено наивысшим расцветом абсолютной монархии, а также выдающимися успехами французской культуры и искусства.