Разговор Диогена с Аристиппом о лести
Разговор Диогена с Аристиппом о лести
Кондорсе.
——
Разговор Диогена с Аристиппом о лести, Кондорсе Мари-Жан-Антуан-Никола, Год: 1787
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Диоген. Ты живешь при дворе царском, а называешься философом?
Аристипп. Философ должен жить там, где он всего нужнее людям.
Диоген. Аристипп хочет быть льстецом тирана сиракузского?
Аристипп. И спасителем невинных или неосторожных. Лесть и ложь не суть преступления, как скоро они полезны людям {Не думаю, чтобы моралисту можно было согласиться на такое правило.}.
Диоген. Чтобы спасти их, ты целуешь ноги у Дионисия.
Аристипп. Какая нужда, если слух у него в ногах?
Диоген. Философу Пифагоровой школы, которая всегда была ужасом тиранов, надлежало бы возбудить в гражданах любовь к отечеству, надлежало бы влиять силу и мужество в сердца слабые, которые умеют только трепетать и ненавидеть. Если бы судьба привела Диогена в Сиракузы, то он не стал бы смешить подлого тирана: Диоген сказал бы ему прямо в глаза: ‘ты варвар, ты гнусный сластолюбец и сочиняешь мерзкие стихи!’ Дионисий считает себя богом: я доказал бы ему, что он не может назваться и человеком.
Аристипп. Дионисий, властелин народа безоружного, окружен победителями Африки и славой побед его: он умрет тираном. На что досаждать ему? Разве для того, чтобы показать смелость и умножить его злодеяния моей казнью? Гораздо лучше уменьшать или предупреждать их. Я дерзаю гневить его, когда надобно оказать услугу несчастным. Не боюсь смерти, но люблю жизнь, не хочу пожертвовать ею тщеславию, но рад умереть для истинного блага людей.
Диоген. Скажи лучше, что ты, привыкнув к сластолюбию, страшишься бедности более, нежели и самой смерти.
Аристипп. Удовольствие не порабощает меня. В твоей душе, твердой и пламенной, сластолюбие могло бы превратиться в исступление, она заменяет тебе все, и делает тебя ко всему способным. Напротив того моя душа, умеренная и мягкая, наслаждается роскошью, и может обойтись без роскоши, я не так глуп, чтобы презирать ее, и не так страстен, чтобы ее бояться. Веселясь на шумных празднествах пышного Дионисия, одним моим присутствием не допускаю его до развратных излишеств. Царедворцы, которых ни законы, ни природа остановить не могут, боятся, чтобы Аристипп не назвал их грубыми во вкусе забав. Пользуюсь минутами, когда удовольствие, размягчив душу Дионисия, усыпляет в нем подозрительность, и стараюсь возбудить в тиране не чувство справедливости (для таких людей уже нет ее), но жалость, которая никогда совершенно не истребляется. Зная, что он не может делать добро по любви к добру, или по системе, хочу, чтобы он делал его из прихоти. Однажды привели к нему трех молодых невольниц, похищенных морскими разбойниками, они плакали. Тиран в пресыщении своем не видал ни красоты, ни слез их. Я похвалил новую его трагедию. Аристипп! сказал он: возьми одну из невольниц. Беру всех трех, отвечал я: Парису худо было за то, что он выбрал. — Он засмеялся: а я на другой день отослал невольниц к их родителям.
Диоген. Таким образом смешиваясь с толпой подлых льстецов, остроумный Аристипп берет на себя должность успокаивать тирана в угрызениях совести его! Видя тебя в своих чертогах, он менее страшится ненависти и презрения. Чем более имеешь ума и славы, чем более можешь извинять его, тем в глазах моих ты виновнее. Напрасно думаешь предупреждать его злодеяния, утверждая его в пороках.
Аристипп. Я хитрой лестью истребляю зло, производимое грубой лестью рабов его. Они славят Дионисиево могущество и ужас, вселяемый в сердца самовластием его, говорят ему о злых людях, о заговорщиках, обезоруженных его предвидением и строгим правосудием. Тогда он ярится как лев, и вымышляет новые предосторожности, новые средства находить и казнить виновных, тогда фурии волнуют его сердце. Будучи один свободен при дворе его, имею то счастье, что Дионисий во мне одном не полагает опасных для него умыслов, он открывает мне злобу и страхи свои. ‘Государь!’ отвечаю ему: ‘все такие предосторожности заставляют думать сиракузцев, что ты считаешь — и следственно имеешь причину считать себя — их неприятелем. Бойся умножить сии предосторожности, чтобы смелый человек не вменил себе в честь и славу обмануть тебя. Не стража, но имя твое есть для тебя защита. Дионисий почтен, ибо он наказал врагов Сицилии, любит искусства и сделал Сиракузы вторыми Афинами: вот основание твоей безопасности!’ — Дионисий, успокоенный моими словами, призывает к себе людей просвещенных и добродетельных, и смягчается в их обществе. Он досадует, что карфагенцы владеют еще некоторыми городами в Сицилии, вымышляет способы выгнать их, и оставляет Сиракузы в покое.
‘Тебя ненавидят (говорю ему в другое время), ненавидят за то, что отечество угнетено тобой, граждане, лишенные свободы, пылают местью: истреби же тиранские законы, которые были стыдом и несчастьем Сиракуз во время их мнимой вольности, дай законы кроткие, спасительные для бедных и для самых рабов, щедротами своими принудь граждан благословлять тебя, и жизнь твоя будет спокойна среди друзей признательных, и Греция, удивленная твоими талантами и победами, включит тебя в число своих героев и мудрецов.’ — Таким образом пользою его и славою обуздываю природную в нем свирепость, и тиран дает счастливые, мудрые законы.
Диоген. Но Демарат и Агатокл, им изгнанные, разглашают, что ты ругался над их несчастьем, и Греция может считать Аристиппа подлым царедворцем.
Аристипп. Когда Дионисий выгнал сих второстепенных тиранов, которые вместе с ним утесняли сиракузцев, тогда весь двор, прославляя царя, говорил, что он праведно наказал их дерзость. Враги же его кричали, что он лучшими гражданами пожертвовал мести своей. Я отвечал и тем и другим: ‘если бы изгнанные не были его врагами, то ему надлежало бы наказать их гораздо строже. Вспомните несчастного странника, принесенного в жертву богам суеверной и лютой их политикой: Дионисий хотел отомстить тиранам за его убиение, а не за собственные сады.’ — Может ли Диоген хорошо мыслить о Демарате?
Диоген. Я презираю глупцов и ненавижу жестоких, но еще более ненавижу Дионисия, ибо он иметь более власти. Если душа твоя благородна, то зачем ползаешь при дворе тирана, где, среди общих бедствий, можешь только остановить некоторое частное зло? Живи в Греции, образуй людей своим наставлением, возвышай их сердце своим примером. Ты будешь полезнее, не унижая себя.
Аристипп. Всякий просвещенный человек может делать добро в свободном городе, один Аристипп может быть полезен в Сиракузах. Позволь мне там остаться. Лучше, если бы Сицилия была управляема мудрыми законами, но когда это лучшее невозможно, то, не жалуясь на судьбу, будем благотворить по возможности.
Диоген. Не больно ли видеть всегда тирана и жить с рабами?
Аристипп. Я приехал отдохнуть в Грецию — взглянуть на свободных людей, и поговорить с Диогеном.
Диоген. Если бы ты умел жить по-моему, то не поселился бы во дворце сиракузском.
Аристипп. Если бы ты умел жить с людьми, то не залез бы в бочку. За мое веселое добродушие прости мне ветреные мои удовольствия, а я за твердость души твоей прощаю тебе жестокую твою гордость.
Диоген. Аристипп согласится ли нынешний день обедать с Диогеном, есть сухой хлеб и пить воду ключевую?
Аристипп. С радостью. Несмотря на мое сластолюбие, я предпочитаю острые слова твои славнейшим сиракузским винам.
Кондорсе Ж.А.Н. Разговор Диогена с Аристиппом о лести / Кондорсет, [Пер. с фр. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. — 1803. — Ч.10, N 14. — С.114-121.