Раздвоенное копыто, Брэддон Мэри Элизабет, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 458 минут(ы)

РАЗДВОЕННОЕ КОПЫТО

Романъ миссъ Брэддонъ *).

Съ англійскаго.

*) Заглавіе романа: ‘The Cloven Foot’, Раздвоенное копыто — есть техническое выраженіе, смыслъ котораго можетъ быть переданъ русской пословицей: ‘шила въ мшк не утаишь’.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Глава I.— Наслдникъ.

Снгъ валилъ густыми хлопьями, вся окрестность представляла видъ безформенной блой массы, когда Джонъ Тревертонъ мчался въ глухую полночь съ поздомъ юго-западной желзной дороги. Въ эту мрачную ночь на позд было мало пассажировъ, а потому на долю мистера Тревертона досталось цлое купе второго класса. Онъ пытался-было заснуть, но попытка эта оказалась безуспшной, продремавъ минутъ пять, онъ внезапно пробуждался, и затмъ бодрствовалъ въ теченіи добраго часа времени, размышляя о затрудненіяхъ, встрчавшихся ему въ жизни и ненавидя самого себя за безуміе, сдлавшее его жизнь такою, какою она стала. За послднее время жизнь не легко давалась нашему герою. Вообще говоря, Джону Тревертону — что называется — ‘не повезло’. Карьеру свою онъ началъ службой въ одномъ изъ блестящихъ полковъ, причемъ обладалъ небольшимъ состояніемъ, но растратилъ все, что имлъ, вышелъ изъ полка и въ настоящее время кое-какъ перебивался, причемъ никто, кром его самого, не съумлъ бы ршить вопросъ: чмъ онъ, собственно говоря, живетъ?

Направлялся онъ въ одну изъ мирныхъ деревенекъ Девоншира,— тихій уголокъ, пріютившійся подъ снью Дартмора, откуда Тревертонъ только-что получилъ телеграмму съ извстіемъ, что одинъ изъ его богатыхъ родственниковъ умираетъ и зоветъ его къ своему смертному одру. Было время, когда онъ надялся унаслдовать состояніе этого родственника, не потому, чтобы старикъ особенно имъ интересовался, но потому собственно, что Джонъ былъ единственнымъ родственникомъ Джаспера Тревертона, но и эта надежда улетучилась, когда одинокій холостякъ взялъ къ себ въ домъ пріемыша, двочку сиротку, къ которой, по слухамъ, сильно привязался. Бывшій капитанъ никогда этой молодой особы не видалъ, и трудно предположить, чтобы онъ питалъ къ ней особенно нжныя чувства. Онъ вбилъ себ въ голову, что она непремнно интригантка, которая, конечно, съуметъ повести дло такъ, чтобы заставить старика завщать ей все свое имніе.

‘Никогда не благоволилъ онъ особенно ко мн или къ моимъ,— говорилъ себ Джонъ Тревертонъ,— но не будь этой двушки, можетъ быть и оставилъ бы мн свои деньги, за неимніемъ другихъ наслдниковъ’.

Въ теченіи своего скучнаго ночного путешествія, онъ почти безпрерывно размышлялъ объ этомъ предмет, и почти готовъ былъ досадовать на себя за то, что подвергъ себя такому безпокойству ради человка, который, чего добраго, и полушки ему не оставить. Впрочемъ, Джонъ Тревертонъ не былъ совершенно дурнымъ человкомъ, хотя его лучшія, чистйшія чувства значительно притупились отъ грубаго соприкосновенія со свтомъ. У него были пріятныя, откровенныя манеры и красивое лицо, благодаря которому многія женщины его любили, хотя пользы ему отъ того было немного. Онъ не отличался особой строгостью принциповъ, напротивъ, былъ снисходителенъ къ собственнымъ слабостямъ, каковое свойство его природы, за послдущіе десять лтъ его жизни, нердко вовлекало его въ проступки. Характеръ у него былъ уживчивый, онъ имлъ привычку смотрть лишь на пріятную сторону предметовъ, пока въ нихъ оставалась хоть какая-нибудь пріятность, и хронически избгалъ какихъ серьёзныхъ размышленій, подобныя свойства, какъ извстно, не присущи вообще сильнымъ личностямъ. Тмъ не мене привлекательность его манеръ не страдала отъ этой, таившейся въ немъ безхарактерности, и онъ нравился боле многихъ людей, стоявшихъ гораздо выше его въ нравственномъ отношеніи.

Въ часъ пополуночи поздъ остановился у маленькой станціи, въ сорока миляхъ на западъ отъ Экзетера, печальное зданіе возвышалось надъ открытой платформой, дулъ сильный втеръ, снгъ валилъ по-прежнему, когда Джонъ Тревертонъ вышелъ изъ вагона, онъ былъ единственный пассажиръ, хавшій до этого уединеннаго мста. Онъ зналъ, что домъ, куда ему приходилось отправляться, находится въ нсколькихъ миляхъ отъ станціи и прямо обратился къ сонному начальнику станціи съ вопросомъ, возможно ли, въ такое позднее время, добыть хотя какой-нибудь экипажъ?

— Экипажъ ожидаетъ джентльмена изъ Лондона,— былъ отвтъ, сопровождаемый подавленнымъ звкомъ:— вроятно вы и есть этотъ джентльменъ, сэръ.

— Экипажъ изъ тревертонскаго замка?

— Да, сэръ.

— Благодарю васъ, да, я тотъ, кого ожидаютъ.

‘Вжливо, по крайней мр’, пробормоталъ Джонъ Тревертонъ, направляясь къ экипажу, завернувшись до самыхъ глазъ въ широкое пальто, съ дорожнымъ одяломъ на плеч.

Его ожидалъ гигъ, съ человкомъ, скоре похожимъ на садовника, въ должности кучера.

— Вотъ и я, голубчикъ,— весело закричалъ онъ:— а, ты давно дожидаешься?

— Нтъ, сэръ, миссъ Малькольмъ сказала, что вы прідете съ этимъ поздомъ.

— Такъ это миссъ Малькольмъ прислала тебя?

— Да, сэръ.

— А каковъ ныньче мистеръ Тревертонъ?

— Больно плохъ, сэръ. Доктора говорятъ, что старому джентльмену остается жить всего нсколько часовъ. Миссъ Малькольмъ сказала мн:— Яковъ, ты подешь со станціи такъ скоро, какъ только лошадь бжать можетъ, папа очень желаетъ видть мистера Джона передъ смертью. Она всегда называетъ старика отцомъ, сэръ, такъ какъ онъ усыновилъ ее десять лтъ тому назадъ, и съ тхъ поръ воспитывалъ какъ родную дочь.

Во время этого разговора путники тряслись по неровной мостовой узкой улицы, главной улицы небольшого поселка, очевидно величавшаго себя городомъ, такъ какъ на площади, отъ которой расходились въ разныя стороны дв дороги, возвышалось полуразрушенное, старое зданіе, напоминавшее ратушу, и виднлся подъ навсомъ рынокъ, окруженный желзной ршеткой. Джонъ Тревертонъ уловилъ въ темнот контуръ старой каменной церкви, и по крайней мр трехъ методистскихъ часовенъ. Затмъ, въ одну минуту, городъ исчезъ, и экипажъ загремлъ по обыкновенной девонширской дорог, окаймленной высокими изгородями, а которыми виднлись горы, съ таявшими на темномъ фон ночного неба очертаніями.

— А твой господинъ очень любитъ эту миссъ Малькольмъ?— спросилъ Джонъ Тревертонъ, когда лошадь, промчавшись мили полторы въ карьеръ, стала медленно взбираться на гору, которая, казалось, никуда вести не могла, такъ какъ трудно было вообразить, чтобы дорога, извивавшаяся среди горъ, подобно зм, могла имть опредленное назначеніе.

— Ужасно, сэръ?— Кром ея, онъ, кажется, никого и не любитъ-то.

— Ну, а другіе, также ее любятъ?

— Какъ сказать, сэръ, да, миссъ Малькольмъ, ничего, любятъ, хотя нкоторые и считаютъ ее гордой, думаютъ, что она чванится, видя, какъ мистеръ Тревертонъ ее балуетъ. Она не легко знакомится, молодыя барышни наши, какъ дочки сквайра Баррю и другія не сошлись съ ней, какъ этого можно было бы ожидать. Я это много разъ слыхалъ отъ жены своей, а она уже двадцать лтъ служитъ горничной въ замк. Но все же миссъ Малькольмъ добрая барышня, ласковая со всми, кто ей по душ, и моя Сусанна ничего противъ нея сказать не можетъ. Каждый изъ насъ иметъ свои странности, сэръ, нельзя же и миссъ Малькольмъ обойтись безъ нихъ,— заключилъ возница философскимъ тономъ.

‘Гмъ’, пробормоталъ Джонъ Тревертонъ: ‘поди — напыщенная барышня, да и вдобавокъ интригантка’.

— Не слыхалъ ли ты, чмъ она была, каково было ея общественное положеніе и т. д., когда мой двоюродный братъ Джасперъ усыновилъ ее?— спросилъ онъ громко.

— Нтъ, сэръ. Мистеръ Тревертонъ все это держалъ въ тайн. Онъ узжалъ изъ замка на цлый годъ, и привезъ ее съ собой изъ этого путешествія, ни единымъ словомъ не предупредивъ о томъ своихъ домашнихъ. Онъ сказалъ только старушк ключниц, что взялъ къ себ пріемной дочерью эту двочку, сиротку, дочь своего стариннаго друга, и съ этой минуты по сей часъ боле этого предмета не касался. Миссъ Малькольмъ тогда было лтъ семь, восемь, она была прехорошенькой двочкой, а выросши стала настоящей красавицей.

‘Красавицей!— вотъ оно что! такъ эта ловкая особа вдобавокъ и хороша собой’. Джонъ Тревертонъ поршилъ, что ея красота не будетъ имть вліянія на его о ней мнніе.

Возница готовъ былъ продолжать разговоръ, но спутникъ его пересталъ предлагать ему вопросы, онъ и безъ того сознавалъ, что задалъ ихъ больше, чмъ бы слдовало, ему было нсколько совстно за свою болтливость, а потому конецъ путешествія прошелъ въ молчаніи. Поздка показалась Джону Тревертону крайне продолжительной, частью вслдствіе ощущаемаго имъ нетерпнія, частью вслдствіе изгибовъ безконечной дороги, то подымавшейся въ гору, то спускавшейся въ долину, но въ сущности со времени отъзда со станціи прошло немногимъ боле получаса, когда наши путники въхали на деревенскую улицу, вдоль которой въ столь поздній часъ не виднлось ни единаго огонька, кром слабо мигавшей лампы надъ дверью почтовой конторы. То была деревня Газльгёрстъ, близь которой находился газльгёрстскій замокъ. Дохавъ до конца этой мирной улицы, путешественники свернули на большую дорогу, окаймленную высокими вязами, казавшимися совершенно черными на темномъ фон ночного неба, и остановились передъ большими желзными воротами.

Кучеръ передалъ возжи своему спутнику, а самъ сошелъ съ козелъ и отворилъ ворота. Джонъ Тревертонъ медленно въхалъ въ извилистую аллею, ведшую къ дому, большому зданію изъ краснаго кирпича, съ многочисленными узкими окнами и массивной каменной, съ рзьбою, раковиной надъ дверью, въ которой вела широкая, каменная лстница подковой.

Джонъ Тревертонъ разсмотрлъ все это при свт звздъ, въ то время, какъ онъ шагомъ подъзжалъ ко входной двери. Его очевидно ждали съ нетерпніемъ, такъ какъ дверь отворилась, прежде чмъ онъ усплъ выдти изъ экипажа, и старикъ-слуга выглянулъ изъ нея. Увидавъ Джона Тревертона, онъ широко распахнулъ передъ нимъ входную дверь. Садовникъ или грумъ повелъ лошадь, запряженную въ гигъ, къ калитк, приходившейся сбоку отъ дома, и очевидно ведшей на конюшню. Джонъ Тревертонъ вошелъ въ залу, показавшуюся ему, посл его скучной поздки, необыкновенно красивой и веселой: то была большая четырехъ-угольная комната, со стнами, увшанными фамильными портретами и стариннымъ оружіемъ, съ поломъ изъ благо и чернаго мрамора, устланнымъ шкурами различныхъ дикихъ зврей… Съ одной стороны валы находился большой, старинный каминъ, съ ярко-пылавшимъ въ немъ пламенемъ, одинъ видъ котораго былъ пріятне путнику въ эту холодную ночь, чмъ пища или питье. Комната была наполнена большими стульями изъ рзного дуба, съ темно-красными бархатными подушками, стульями, смотрвшими удобне и лучше, казалось, приспособленными для отдохновенія человческаго тла, чмъ большинство подобныхъ сдалищъ, на самомъ конц залы красовался большой, античный буфетъ, украшенный оригинальными сосудами и бутылко-образными вазами изъ настоящаго китайскаго фарфора.

Джонъ Тревертонъ усплъ разсмотрть вс эти предметы, сидя у камина съ протянутыми на ршетку его длинными ногами, пока старикъ-слуга ходилъ доложить миссъ Малькольмъ о прізд гостя.

‘Славный домикъ,— разсуждалъ онъ самъ съ собою:— подумать только, что я, никогда здсь не бывалъ, благодаря безумію отца моего, который поссорился со старымъ Джасперомъ Тревертономъ и никогда не потрудился даже попытаться поправить дло, что бы для него, конечно, особыхъ трудностей не представило,— стоило только пустить въ ходъ небольшую дозу дипломатіи. Желалъ бы я знать очень-ли богатъ старикъ? Такой домъ можно поддерживать, имя въ годъ тысячи дв фунтовъ, но мн помнится, что у Джаспера Тревертона вшестеро больше этого’.

Старикъ дворецкій вернулся минутъ черезъ пять съ извстіемъ, что миссъ Малькольмъ будетъ очень рада видть мистера Тревертона, если онъ пожалуетъ къ ней. Что касается до стараго барина, то онъ уснулъ, и спитъ спокойне, чмъ вообще сталъ за послднее время.

Джонъ Тревертонъ поднялся, вслдъ за своимъ проводникомъ, по широкой лстниц съ массивными, дубовыми перилами. Здсь, какъ и въ зал, были фамильные портреты по стнамъ, старинное оружіе и старый фарфоръ наполняли вс свободные уголки. На верху лстницы была галлерея, освщенная сверху, изъ нея выходило множество дверей. Дворецкій отворилъ одну изъ нихъ и ввелъ Джона Тревертона въ веселенькую, освщенную лампой гостиную. Тяжелая, зеленая шелковая портьера, висвшая надъ дверью, ведшей въ сосднюю комнату, была спущена. На высокой каминной доск, украшенной необыкновенно-изящной рзьбой, изображавшей цвты и купидоновъ, виднлся цлый рядъ прозрачныхъ, какъ яичная скорлупа, чашечекъ съ таковыми же блюдцами, и оригинальнйшій чайникъ. Комната смотрла уютно, казалась чисто домашнимъ уголкомъ, уютность эта тмъ пріятне поразила Джона Тревертона, что у него, съ самой юности, не было своего, родного угла.

У камина сидла дама, одтая въ темно-синее платье, рзко, но очень красиво оттнявшее ея каштановые волосы и прозрачную блдность ея лица. Когда она встала и повернулась къ Джону Тревертону, онъ тотчасъ замтилъ, что она дйствительно красавица, кром того, въ ея красот было нчто, чего онъ не ожидалъ, несмотря на вс росказни его возницы.

— Слава-Богу, что вы пріхали во-время, мистеръ Тревертонъ,— проговорила она серьёзно, такъ серьёзно, что Джонъ Тревертонъ тутъ же, въ душ, обозвалъ ее лицемркой. Что ей за дло до его прізда? Какія чувства могутъ они питать другъ къ другу, кром ревности?

‘Чего добраго, она такъ спокойна на счетъ духовной старика, что можетъ позволить себ роскошь’, подумалъ онъ, усаживаясь противъ нея у камина, посл того какъ они обмнялись нсколькими вжливыми, но стереотипными замчаніями относительно его путешествія.

— Неужели нтъ надежды на выздоровленіе моего двоюроднаго брата?— вскор ршился спросить онъ.

— Ни малйшей,— печально проговорила Лора Малькольмъ.— Лондонскій докторъ былъ здсь сегодня въ послдній разъ, онъ бывалъ каждую недлю въ теченіи двухъ мсяцевъ, а сегодня объявилъ, что больше ему прізжать не придется, онъ не думаетъ, чтобы папа,— я всегда называла вашего двоюроднаго брата этимъ именемъ,— пережилъ ночь. По отъзд доктора онъ какъ-то утихъ, успокоился, и теперь спитъ очень мирнымъ сномъ. Можетъ быть, онъ и протянетъ нсколько доле чмъ предполагалъ докторъ, но тмъ не мене я никакой надежды не имю.

Все это она проговорила спокойно, сдержанно, но въ этомъ спокойствіи, въ этой сдержанности было боле скорби, чмъ обыкновенно заключается въ шумныхъ воздыханіяхъ. Въ выраженіи лица, въ тон молодой двушки проглядывало нчто похожее на отчаяніе, какая-то мрачная безнадежность, она, казалось, думала, что жизнь ея утратитъ всякій смыслъ со смертью друга и покровителя ея молодости.

Джонъ Тревертонъ пристально разсматривалъ ее, а она сидла у камина съ опущенными глазами, причемъ ясно обнаруживалась красота ея длинныхъ рсницъ. Да, она точно прекрасна. Это фактъ,— сомнніе немыслимо. Одни эти темные глаза скрасили бы любое некрасивое лицо, а въ этомъ лиц не было ни единаго недостатка, который имъ приходилось бы выкупать.

— Вы, кажется, очень привязаны къ моему двоюродному брату, миссъ Малькольмъ?— вскор замтилъ мистеръ Тревертонъ.

— Я горячо люблю его,— отвчала она, поднявъ на него свои глубокіе, темные глаза, въ которыхъ отражалась грусть.— Мн, съ самаго дтства, кром его некого было любить, къ тому же, онъ былъ такъ добръ ко мн. Я была бы боле чмъ неблагодарна, еслибъ не любила его такъ, какъ люблю.

— А все же жизнь ваша врно была не легкая, вы постоянно были съ глазу на глазъ со старымъ чудакомъ, я сужу о Джаспер Тревертон по разсказамъ моего отца, я увренъ, что вамъ съ нимъ, по временамъ, бывало тяжело.

— Я очень скоро научилась понимать его и сносить вс маленькія колебанія въ его расположеніи духа. Я знала, что сердце его благородно.

‘Гмъ’, подумалъ Джонъ Тревертонъ: ‘женщинамъ эти вещи удаются лучше, чмъ мужчинамъ. Я бы не въ силахъ былъ просидть взаперти со старымъ брюзгой хотя бы одну недлю’.

Когда эта мысль промелькнула въ ум его, онъ поршилъ, что миссъ Малькольмъ конечно подходитъ подъ общій типъ льстецовъ, способныхъ вынести что угодно въ настоящемъ, ради надежды на значительную выгоду въ будущемъ.

‘Горе ея, конечно, притворное’, говорилъ онъ самъ себ. ‘Не стану же я о ней лучшаго мннія, только потому, что у нея прекрасные глаза’.

Они нкоторое время просидли молча другъ противъ друга, Лора Малькольмъ казалась совершенно погруженной въ собственныя мысли, присутствіе Джона Тревертона ее, повидимому, ни мало не стсняло. Отъ времени до времени онъ бросалъ задумчивые взгляды на ея гордое и, несмотря на всю его красоту, несимпатичное лицо. Наружность миссъ Малькольмъ выражала холодность, вся фигура ея дышала самоувренностью, и за это новый знакомый ея готовъ былъ не взлюбить ее. Онъ вошелъ въ этотъ домъ предубжденнымъ противъ нея, боле того — съ установившейся къ ней антипатіей.

— Я, конечно, вамъ обязанъ присылкой телеграммы, вызвавшей меня сюда?— спустя нсколько времени, проговорилъ онъ.

— О нтъ, не непосредственно мн. Вашъ двоюродный братъ пожелалъ, чтобы за вами послали, но желаніе это онъ выразилъ только въ понедльникъ, хотя я много разъ его спрашивала: не хочетъ-ли онъ повидаться съ вами, единственнымъ, оставшимся въ живыхъ, родственникомъ его. Еслибъ я знала вашъ адресъ, я бы, быть можетъ, рискнула попросить васъ пріхать и безъ его разршенія, но я понятія не имла: куда писать.

— Значитъ, двоюродный братъ впервые заговорилъ обо мн, только третьяго дня?

— Только третьяго-дня. До того, онъ на вс мои вопросы давалъ короткіе, нетерпливые отвты, прося меня не докучать ему, увряя, что онъ никого видть не хочетъ, но въ понедльникъ заговорилъ о васъ, и сказалъ мн, что желалъ бы васъ повидать. Онъ не имлъ понятія о вашемъ мстопребываніи, но думалъ, что телеграмма, адресованная на имя старика стряпчаго, завдывавшаго длами вашего отца, будетъ вамъ доставлена. Я послала депешу по продиктованному имъ адресу.

— Стряпчему было не легко розыскать меня, но, получивъ вашу телеграмму, я времени не терялъ. Я, конечно, не стану уврятъ васъ, что питаю привязанность къ человку, котораго отъ роду не видалъ, но тмъ не мене мн пріятно, что Джасперъ Тревертонъ вспомнилъ обо мн въ послднія минуты своей жизни. Я пріхалъ изъ уваженія къ нему, какъ человкъ совершенно независимый, ибо вовсе не разсчитываю унаслдовать хотя бы одинъ шиллингъ изъ всего его состоянія.

— Я не вижу, почему бы вамъ не разсчитывать унаслдовать его имніе, мистеръ Тревертонъ,— спокойно отвтила Лора Малькольмъ.— Кому же ему и оставить его, если не вамъ?

Джонъ Тревертонъ счелъ этотъ вопросъ новымъ образчикомъ ея безцльнаго лицемрія.

— Разумется, вамъ,— отвчалъ онъ,— его пріемной дочери, заслужившей его привязанность цлыми годами терпливой покорности всяческимъ его капризамъ и фантазіямъ. Вамъ, конечно, отлично извстны его намренія по этому вопросу, миссъ Малькольмъ, и ваше притворное невдніе иметъ одну цль — ввести меня въ заблужденіе.

— Мн очень жаль, что вы такого дурного обо мн мннія, мистеръ Тревертонъ. Я не знаю, вашъ двоюродный братъ распорядился своими деньгами, но знаю одно: мн онъ изъ нихъ ничего не оставилъ.

— Почему же вы это знаете?

— Онъ мн самъ говорилъ это, и не одинъ разъ. Взявъ меня къ себ пріемной дочерью онъ далъ обтъ, что не оставитъ мн ничего изъ своего состоянія. Люди, которыхъ онъ любилъ, выказали по отношенію къ нему большую лживость и неблагодарность, онъ увидлъ все своекорыстіе ихъ чувствъ къ нему. Это его сильно раздражило, и когда онъ принялъ меня подъ свое покровительство, побуждаемый къ тому чувствами чистаго милосердія, онъ ршилъ, что подл него будетъ хоть одно существо, которое будетъ любить его ради его самого, или не станетъ притворяться, что питаетъ къ нему какое-нибудь чувство. Онъ поклялся въ этомъ въ первый же вечеръ по прізд нашемъ въ этотъ домъ, и обстоятельно объяснилъ мн значеніе этой клятвы, хотя я въ то время была совершеннымъ ребенкомъ.

— ‘Меня, въ мою жизнь, окружало столько льстецовъ, Лора, сказалъ онъ, что каждое улыбающееся лицо возбуждаетъ во мн недовріе. Твоя улыбка будетъ искренней, голубка моя, у тебя не будетъ никакихъ причинъ лгать’. Когда мн минуло восьмнадцать лтъ, онъ положилъ на мое имя шесть тысячъ фунтовъ, съ тмъ, чтобы я, по его смерти, не осталась безъ всякихъ средствъ въ существованію, но воспользовался этимъ случаемъ чтобы напомнить мн, что кром этого подарка я ничего не должна ожидать отъ него.

По мр того, какъ Джонъ Тревертонъ слушалъ, дыханіе его становилось все учащенне, а выраженіе лица оживлялось. Положеніе длъ совершенно видоизмнялось, въ силу клятвы, произнесенной много лтъ тому назалъ, старымъ чудакомъ. Долженъ же онъ, въ самомъ дл, кому-нибудь оставить свои деньги. Что, если и вправду онъ оставитъ ихъ ему, Джону Тревертону?

Въ теченіи нсколькихъ минутъ сердце его сильно билось, окрыленное надеждой, но потомъ вдругъ упало. ‘Не гораздо-ли боле вроятно’, подумалъ онъ, ‘что Джасперъ Тревертонъ найдетъ какой-нибудь способъ обойти букву своей клятвы, въ пользу возлюбленной пріемной дочери, чмъ завщать все свое достояніе родственнику, который для него въ сущности посторонній человкъ?’

‘Нечего мн себя дурачить’, сказалъ себ Джонъ Тревертонъ, ‘у меня нтъ и тни надежды на подобное счастіе, и я увренъ, что эта молодая двица прекрасно это знаетъ, хоть и достаточно хитра, чтобы прикидываться неимющей никакого понятія о намреніяхъ старика’.

Вскор явился дворецкій съ извстіемъ, что ужинъ для мистера Тревертона поданъ въ столовой нижняго этажа: въ отвтъ на это приглашеніе, Джонъ спустился съ лстницы, попросивъ предварительно миссъ Малькольмъ послать за нимъ, какъ только больной проснется.

Столовая была роскошно меблирована массивнымъ, открытымъ буфетомъ и стульями изъ рзного дуба, длинныя узкія окна ея были драпированы темно-краснымъ бархатомъ. Надъ буфетомъ красовалось старинное венеціанское зеркало, другое, круглое, нсколько поменьше, висло надъ стариннымъ же бюро съ инкрустаціей, занимавшимъ весь простнокъ между окнами, на противоположномъ конц комнаты. На стнахъ виднлось нсколько хорошихъ картинъ голландской школы, на высокой каминной доск изъ рзного дуба возвышались дв красивыя фарфоровыя вазы, голубыя съ блымъ. Дрова весело трещали въ широкомъ камин, небольшой круглый столъ съ разставленными на немъ блюдами былъ придвинутъ къ самому краю турецкаго ковра, разостланнаго предъ каминомъ, и смотрлъ очень хорошо, по крайней мр на глаза мистера Джона Тревертона, усвшагося на одномъ изъ широкихъ дубовыхъ стульевъ.

Онъ былъ очень взволнованъ, а потому и сть ему не хотлось, хотя поваръ и приготовилъ ужинъ, которымъ могъ бы соблазниться любой анахоретъ, за то онъ отдалъ должную дань справедливости бутылк отличнаго вина, и просидлъ нсколько времени неподвижно, то прихлебывая изъ стакана и задумчиво опираясь по сторонамъ, то разсматривая оригинальные, старинные серебряные кубки, и таковыя же блюда на буфет, то любуясь произведеніями Ванъ-Куина и Остада, рзко выдлявшимися за стнахъ изъ темнаго дуба. Кому достанется все это, когда Джаспера Тревертона не станетъ? Вся обстановка цлаго дома говорила о богатств, возбуждавшемъ въ душ нашего героя какую-то странную, почти свирпую жажду этого богатства. Какъ измнилась бы вся жизнь его, еслибъ ему было суждено унаслдовать хотя-бы половину всего имущества его двоюроднаго брата. Онъ думалъ о томъ несчастномъ существованіи изо-дня въ день, какое влачилъ за послдніе годы, утомленно вздыхалъ и снова принимался думать о томъ, что онъ сдлаетъ, если получитъ хотя какую-нибудь долю изъ состоянія старика. Онъ просидлъ, погруженный въ раздумье, до самаго прихода слуги, явившагося доложить ему, что мистеръ Тревертонъ проснулся и желаетъ его видть. Онъ послдовалъ за этимъ человкомъ до гостиной, въ которой только-что видлъ миссъ Малькольмъ. Она была теперь пуста, но занавска, висвшая передъ дверью въ сосднюю комнату, была отдернута, и черезъ эту-то дверь Джонъ вошелъ въ спальню Джаспера Тревертона.

Лора Малькольмъ сидла у кровати, когда Джонъ вошелъ, она поднялась съ мста, и тихонько выскользнула въ другую дверь, оставивъ его наедин съ его двоюроднымъ братомъ.

— Садитесь, Джонъ,— сказалъ старикъ слабымъ голосомъ,— указывая на пустой стулъ у своего изголовья.

— Поздвенько мы встрчаемся,— продолжалъ онъ посл небольшой паузы,— но, можетъ быть, вамъ обоимъ не мшаетъ повидаться одинъ разъ, передъ моей смертью. Не стану говоритъ о ссор отца вашего со мной. Вамъ это вроятно все извстно. Очень можетъ быть, что мы оба были виноваты, но уже со вчерашняго дня этому горю помочь нельзя. Богъ видитъ, что я когда-то любилъ его, да, было время, когда я горячо любилъ Ричарда Тревертона.

— То же самое и онъ говаривалъ мн, сэръ,— тихо отвтилъ Джонъ:— мн очень прискорбно, что онъ поссорился съ вами, а еще прискорбне, что онъ не искалъ примиренія.

— Отецъ вашъ всегда былъ гордецомъ, Джонъ. Можетъ быть, я его за это еще больше любилъ. Большинство людей, находящихся въ его условіяхъ, стали бы ухаживать за мной ради моихъ денегъ. Онъ этого никогда не длалъ.

— Это не было въ его характер, сэръ. У него, безъ сомннія, были свои недостатки, но корысть не имла между ними мста.

— Я это знаю,— отвтилъ Джасперъ Тревертонъ,— вы также, Джонъ, ни разу не навстили меня, не пытались вкрасться въ мое довріе. А между тмъ, вамъ, я полагаю, извстно, что вы единственный изъ моихъ родственниковъ, оставшійся въ живыхъ?

— Да, сэръ, мн это извстно.

— И вы оставили меня въ поко и все предоставили судьб. Что-жъ, вы не раскаетесь въ томъ, что вели себя съ достоинствомъ, и не докучали мн?

Лицо Джона Тревертона вспыхнуло, сердце его забилось такъ же сильно, какъ билось въ ту минуту, когда Лора Малькольмъ говорила ему объ обт, данномъ его родственникомъ.

— Смерть моя превратитъ васъ въ богатаго человка,— замтилъ Джасперъ, онъ по прежнему говорилъ съ усиліемъ и такъ тихо, что Джону приходилось склоняться въ самой подушк его, чтобы слышать, что онъ говорить: — подъ однимъ только условіемъ, но этому условію вы, я полагаю, легко подчинитесь.

— Вы очень добры, сэръ,— пробормоталъ молодой человкъ, слишкомъ взволнованный, чтобы говорить связно.— Поврьте, что я этого вовсе не ожидалъ.

— Врю,— отвтилъ тотъ и продолжалъ:— нсколько лтъ тому назадъ я произнесъ глупую клятву, обязался не оставлять своего состоянія единственному существу, которое истинно люблю. Кому же мн оставить его, если не вамъ, моему ближайшему родственнику? Я ничего не знаю, что бы говорило противъ васъ. Я жилъ вдали отъ свта, скандалы его не доходили до ушей моихъ, я не знаю, хорошую или дурную репутацію заслужили вы среди своихъ согражданъ, но я знаю, что вы сынъ человка, котораго я нкогда любилъ, и что въ вашей власти будетъ осуществить мои желанія, не буквально можетъ быть, но все-таки въ указанномъ вамъ дух. Остальное я предоставляю Провиднію.

Проговоривъ эти слов, умирающій откинулся на подушки, и молчалъ въ теченіи нсколькихъ минутъ, словно отдыхая отъ утомленія, сопряженнаго съ произнесеніемъ такой длинной рчи. Джонъ Тревертонъ ждалъ, чтобы онъ снова заговорилъ, ждалъ — и сердце его переполнялось бурнымъ чувствомъ радости,— и онъ по временамъ оглядывалъ комнату, въ которой находился. То былъ обширный покой, съ великолпной старинной мебелью, со старинными же картинами по стнамъ, такими же, какія украшали стны столовой. Темно-зеленыя бархатныя занавски, висвшія у трехъ высокихъ оконъ, были вздернуты, въ промежуткахъ между ними виднлись старинные шкапики изъ чернаго дерева, съ рзьбой и серебряной инкрустаціей. Джонъ Тревертонъ разсматривалъ вс эти предметы и видлъ уже въ нихъ, посл вышеприведенныхъ словъ умирающаго, свою собственность. Какая разница съ только-что покинутой имъ, мизерно-претенціозной лондонской квартирой, съ ея убогой роскошью и ветхими стульями и столами.

— Что мы думаете о моей пріемной дочери, Джонъ Тревертонъ?— вскор спросилъ старикъ, устремивъ свои мутные глаза на двоюроднаго брата.

Молодой человкъ нсколько колебался, не зная, что отвтить. Вопросъ засталъ его врасплохъ. Мысли его бродили далеко отъ Лоры Малькольмъ.

— Я нахожу, сэръ, что она замчательно хороша собой,— отвтилъ онъ,— и полагаю, что она очень любезна, но, право, я не имлъ еще возможности составить себ опредленнаго мннія объ этой молодой особ.

— Конечно, вы о ней никакого понятія имть не можете, она понравится вамъ больше, когда вы ближе ознакомитесь съ ней, въ этомъ я не сомнваюсь. Мы съ ея отцомъ нкогда были близкими друзьями. Мы были вмст въ Оксфордскомъ университет, совершили продолжительное путешествіе по Испаніи и Италіи, и оставались въ хорошихъ отношеніяхъ, пока обстоятельства не разлучили насъ. Теперь мн уже не совстно говорю о причин нашей ссоры. Мы любили одну и ту же женщину, и она отвчала Стефену Малькольму. Мн тогда казалось — не знаю, справедливо или нтъ, что со мной поступили, въ данномъ случа, не такъ какъ бы слдовало, мы со Стефеномъ разстались, чтобы больше не встрчатьса друзьями, до той самой минуты, когда я нашелъ его на смертномъ одр. Наша общая страсть однако измнила ему, и онъ женился лишь нсколько лтъ спустя. Затмъ я узналъ, что онъ находится въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ. Я розыскалъ его, нашелъ точно въ самомъ жалкомъ положеніи, и принялъ въ себ его единственную дочь — круглую сироту. Не могу вамъ выразить, какъ дорога она мн стала, но я поклялся, что ничего ей не оставлю и не нарушилъ клятвы, хотя нжно люблю ее.

— Но вы все же, хотя сколько-нибудь, обезпечили ея будущность, сэръ?

— Да, я старался обезпечить ея будущность, дай Богъ, чтобы она была счастлива. А теперь позовите пожалуйста моего слугу, Джонъ. Я и такъ уже слишкомъ много говорилъ.

— Одно только слово, прежде чмъ я позову этого человка, сзрь. Позвольте мн сказать вамъ, что я неблагодарный,— проговорилъ Джонъ Тревертонъ, опускаясь на колни у кровати и сжимая въ своихъ рукахъ исхудалую руку старика.

— Докажите это, когда меня не станетъ, Джонъ, постаравшись осуществить вс мои желанія. А теперь покойной ночи,— вамъ всего лучше лечь спать.

— Не позволите-ли вы мн провести остатокъ ночи подл васъ, сэръ? я вовсе не хочу спать.

— Нтъ, нтъ, вамъ совершенно не къ чему дежурить. Если завтра утромъ я буду въ силахъ повидаться съ вами еще разъ, то мы свидимся, а до тхъ поръ прощайте.

Тонъ старика былъ ршительный. Джонъ Тревертонъ вышелъ изъ комнаты въ боковую дверь, выходившую на галлерею. Здсь онъ нашелъ камердинера Джаспера Тревертона, серьёзнаго на видъ, сдовласаго человка, дремавшаго на подоконник. Джонъ сказалъ ему, что онъ нуженъ въ комнат больного, а самъ отправился въ кабинетикъ. Миссъ Малькольмъ все еще сидла тамъ, въ задумчивой поз, и глядла на огонь.

— Какъ вы нашли его?— спросила она, быстро поднявъ голову, какъ только Джонъ Тревертонъ вошелъ въ комнату.

— Онъ не показался мн такимъ слабымъ, какимъ я ожидалъ увидть его, судя по вашимъ словамъ. Онъ говорилъ со мной вполн сознательно.

— Я очень этому рада. Ему какъ будто стало лучше посл этого продолжительнаго сна. Я позвоню Триммера, онъ укажетъ вамъ вашу комнату, мистеръ Тревертонъ.

— Неужели ви сами не ляжете спать, миссъ Малькольмъ? Теперь скоро три часа.

— Нтъ. Я не въ силахъ спать въ такое тревожное время. Кром того, я каждую минуту могу ему понадобиться. Я, можетъ быть, прилягу на этомъ диван, не задолго до разсвта.

— И вы такъ уже нсколько ночей дежурите?

— Боле недли, но я не утомилась. Я думаю, что когда душа такъ истомлена, то тло неспособно ощущать усталость.

— Я боюсь, какъ бы со временемъ ви не почувствовали тяжелой реакціи,— возразилъ мистеръ Тревертонъ, и такъ какъ Триммеръ, старикъ дворецкій, во время ихъ разговора, уже появился въ комнат со свчой въ рук, то онъ пожелалъ миссъ Малькольмъ покойной ночи.

Комната, въ которую Триммеръ привелъ Джона Тревертона, находилась на другомъ конц дома, яркій огонь пылалъ въ камин ея. Несмотря на поздній часъ мистеръ Тревертонъ еще долго сидлъ въ раздумь у камина, прежде чмъ легъ спать, и даже когда онъ улегся подъ снью шелковыхъ занавсей, окружавшихъ мрачную кровать съ колоннами, то сонъ бжалъ отъ глазъ его. Голову его наполняли радостныя мысли. Безчисленные планы на будущее, по большей части эгоистическіе — тснились, перегоняя другъ друга, въ мозгу его. Всю ночь провелъ онъ въ такомъ лихорадочномъ состояніи, и когда, наконецъ, холодный свтъ зимняго утра проникъ сквозь занавси на окнахъ, а стнные часы пробили восемь, онъ почувствовалъ, что за ночь нисколько не освжился.

Простоватый на видъ, похожій на деревенскаго парня, молодой человкъ, подчиненный дворецкаго, принесъ гостю теплой воды для бритья и на разспросы его отвчалъ, что мистеръ Тревертонъ-старшій провелъ тревожную ночь и ныньче утромъ чувствуетъ себя хуже.

Джонъ Тревертонъ быстро одлся и прямо направился въ кабинетамъ, рядомъ съ комнатой больного. Здсь онъ засталъ Лору Малькольмъ, казавшуюся очень блдной и исхудалой посл своего ночного дежурства. Она подтвердила слова молодого слуги. Джасперу Тревертону было гораздо хуже. Къ утру онъ началъ бредить, и теперь никого не узнаетъ. Его старый другъ викарій преходилъ въ нему, читалъ надъ нимъ молитвы за болящихъ, но умирающій не былъ въ состояніи принять въ нихъ никакого участія. Лора боялась, что конецъ очень близокъ.

Мистеръ Тревертонъ пробылъ нсколько времени съ миссъ Малькольмъ, а затмъ спустился въ столовую, гд нашелъ отличный ранній завтракъ, торжественно разставленный для него одного. Ему показалось, что старикъ дворецкій какъ-то особенно почтительно обращается съ нимъ, точно знаетъ, что онъ — будущій владтель Тревертовскаго замка. Позавтракавъ, онъ вышелъ въ садъ, очень обширный, но разбитый по старинному, съ прямыми дорожками, вытянутыми въ струнку, лужайками и цвточными куртинами, имющими форму геометрическихъ фигуръ. Здсь Джонъ Тревертонъ расхаживалъ нсколько времени, куря сигару, и задумчиво поглядывая на большой домъ изъ краснаго кирпича, многочисленныя окна котораго сверкали на холодномъ январьскомъ солнц, и отъ котораго, казалось, такъ и вяло отдыхомъ.

— Это будетъ начало новой жизни,— говорилъ онъ себ,— я чувствую себя на десять лтъ моложе со времени моего вчерашняго свиданія со старикомъ. Мн въ ныншнемъ году минетъ тридцать лтъ. Я довольно молодъ, чтобы начинать жизнь съизнова, и довольно старъ, чтобы разумно распорядиться своимъ богатствомъ.

Глава II.— Завщаніе Джаспера Тревертона.

Джасперъ Тревертонъ протянулъ еще съ недлю по прізд родственника, недля эта показалась безконечной будущему наслднику, желавшему, чтобы старикъ поскорй убрался. И точно, что за радость была для него въ этихъ послднихъ дняхъ, когда онъ лежалъ въ постели, безпомощный, истомленный, измученный, и по большей части бредилъ. Джонъ Тревертонъ навщалъ его ежедневно по одному, иногда и по два раза въ день, оставался у него въ комнат по нскольку минутъ, сочувственно глядлъ на него, придавая лицу своему приличное случаю выраженіе, и дйствительно жаллъ о немъ, но мысли его такъ и неслись впередъ, къ той счастливой минут, когда въ рукахъ его будетъ состояніе этого слабаго страдальца, когда онъ будетъ свободенъ и начнетъ новую жизнь, яркія картины которой проносишь теперь въ его мечтахъ, подобно райский видніямъ.

По прошествіи шести однообразныхъ дней, между которыми для Джона Тревертона не существовало никакого различія, такъ какъ онъ ежедневно неизмнно выкуривалъ сигару во время одинокой прогулки по саду, завтракалъ и обдалъ одинъ въ большой столовой, причемъ у него на ум было одно — наслдство, бывшее почти у него въ рукахъ. Настала, наконецъ, ночь, въ теченіи коей порвалась слабая нить, еще привязывавшая Джаспера Тревертона въ жизни, рука его оставалась въ рук Лоры Малькольмъ, лицо было обращено въ ней, на поблеклыхъ губахъ мелькала слабая улыбка, когда волны невдомаго океана уносили его, такъ онъ и скончался. За этимъ событіемъ послдовало три или четыре тяжелыхъ дня, тишина, царившая въ полутемныхъ комнатахъ, казалась невыносимой Джону Тревертону, для котораго смерть была ужасной, непривычной гостьей. Въ теченіи этихъ дней онъ старался какъ можно меньше оставаться въ дом, и проводилъ большую часть времени въ длинныхъ прогулкахъ по полямъ, предоставивъ вс распоряженія по похоронамъ викарію, мистеру Клеру, ближайшему другу Джаспера Тревертона, и стряпчему мистеру Сампсону, повренному покойнаго.

Наконецъ, насталъ и день похоронъ. Церемонія, согласно выраженному Джасперомъ Тревертономъ непремнному желанію, была самая скромная, по окончаніи ея, владльца Тревертонскаго замка опустили въ тотъ же склепъ, въ которомъ многіе изъ его предковъ спали послднимъ, долгимъ сномъ. Моросилъ мелкій дождь, надъ головами молящихся нависло свинцовое небо, придававшее старому кладбищу необыкновенно унылый видъ, но мысли Джона Тревертона, стоявшаго у открытой могилы, были далеко, молитвенныя слова похоронной службы не долетали до его слуха.

Завтра онъ возвратится, по всмъ вроятностямъ, въ Лондонъ, съ сознаніемъ, что богатство и власть достались ему на долю, и начнетъ ту новую жизнь о которой такъ охотно мечталъ.

Онъ возвратился въ домъ, гд съ чувствомъ облегченія замтилъ поднятыя шторы и проникавшій въ комнаты печальный свтъ сренькаго зимняго дня. Завщаніе должны были прочесть въ гостиной, прекрасной комнат, съ блыми съ золотомъ обоями, шестью длинными окнами и двумя каминами, по одному на каждомъ конц комнаты.

Мистеръ Сампсонъ, стряпчій, услся у стола, приготовляясь прочесть завщаніе, въ присутствіи викарія, мистера Клера, Лоры Малькольмъ, и старшихъ слугъ замка, столпившихся въ небольшую группу у самыхъ дверей.

Духовное завщаніе было написано чрезвычайно просто. Начиналось оно съ мелкихъ распоряженій насчетъ подарковъ старымъ слугамъ, небольшой пенсіи Андрею Триммеру, дворецкому, и нсколькихъ суммъ, отъ пятидесяти до двухъ-сотъ фунтовъ, завщанныхъ кучерамъ и женской прислуг. Томасу Сампсону завщатель отказалъ, въ весьма лестныхъ выраженіяхъ, сто гиней, а викарію Теодору Клеру — старинное серебро. Покончивъ съ мелочами, завщатель остальную свою собственность, какъ личную, такъ и наслдственную, оставлялъ своему двоюродному брату Джону Тревертону, подъ условіемъ, чтобы вышеупомянутый Джонъ Тревертонъ женился на его возлюбленной и пріемной дочери Лор Малькольмъ, въ теченіи года со дня его, завщателя, кончины. За это время, имніе, а равно вс доходы съ него получаемые, должны находиться въ завдываніи и подъ охраной душеприказчиковъ Теодора Клера и Томаса Сампсона. Въ случа же, еслибъ этотъ бракъ, въ теченіи выше указаннаго періода времени, не былъ заключенъ, то все имніе переходитъ въ руки вышеупомянутыхъ душеприказчиковъ Клера и Сампсона, и должно быть ими обращено въ деньги, а таковыя употреблены на сооруженіе больницы въ сосднемъ город Бичамптон.

На лиц миссъ Малькольмъ выразилось нчто похожее на испугъ, при чтеніи этого страннаго распоряженія. Лицо Джона Тревертона покрылось внезапной блдностью, отнюдь не лестной для молодой двушки, участь которой была связана съ оригинальнымъ условіемъ, поставленнымъ ему, какъ наслднику. Положеніе обоихъ было очень неловкое. Какъ только чтеніе завщанія было окончено, Лора поднялась съ мста и вышла изъ комнаты, не сказавъ ни слова. Слуги удалились тотчасъ по ея уход, а Джонъ Тревертонъ остался наедин съ викаріемъ и стряпчимъ.

— Позвольте поздравить васъ, мистеръ Тревертонъ,— сказалъ Томасъ Сампсонъ, складывая завщаніе, и подходя въ камину, у котораго сидлъ Джонъ Тревертонъ,— вы будете очень богатымъ человкомъ.

— Черезъ годъ, мистеръ Сампсонъ,— неувренно отвтилъ тотъ,— и все же подъ условіемъ, что миссъ Малькольмъ захочетъ стать моей женой, чего можетъ и не быть!

— Наврядъ ли она пойдетъ противъ желанія своего пріемнаго отца, мистеръ Тревертонъ.

— Богъ всть. Женщин рдко нравится мужъ, выбранный кмъ-либо другимъ. Я не хочу смотрть въ зубы даровому коню, быть неблагодарнымъ моему двоюродному братцу Джасперу, отъ котораго ровно ничего не ожидалъ съ недлю тону назадъ, но не могу не сказать, что онъ поступилъ бы гораздо благоразумне, раздливъ свое состояніе между миссъ Малькольмъ и мной, и оставивъ насъ обоихъ свободными.

Онъ говорилъ медленно, задумчиво, и былъ страшно блденъ, даже губы его поблли. Ни радости, ни торжества въ немъ не было замтно, на его красивомъ лиц появилось выраженіе тревоги, разочарованія, придававшее ему необыкновенно изможденный видъ.

— Рдкій мужчина счелъ бы Лору Малькольмъ бремененъ, при какомъ угодно состояніи, мистеръ Тревертонъ,— замтилъ мистеръ Клеръ.— Что до меня, то я думаю, что для васъ боле счастія предвидится въ обладаніи такой женой, чмъ въ пользованіи богатствомъ вашего двоюроднаго брата, какъ бы велико оно ни было.

— Предполагая, что она захочетъ имть меня мужемъ,— снова нершительно проговорилъ Джонъ Тревертонъ.

— У васъ впереди цлый годъ, чтобы завоевать ее,— возразилъ викарій,— и судьба будетъ къ вамъ очень немилостива, если вы потерпите неудачу. Мн кажется, я могу поручиться вамъ за то, что сердце миссъ Малькольмъ свободно. Конечно, она, подобно вамъ, нсколько поражена эксцентричностью этого условія. Ея положеніе гораздо непріятне вашего.

Джонъ Тревертонъ ничего не возразилъ на это замчаніе, но во все время, пока онъ стоялъ у камина, и вслушивался въ похвалы, расточаемыя его отшедшему родственнику викаріемъ и стряпчимъ, на лиц его сохранялось растерянное выраженіе.

— Что, миссъ Малькольмъ останется въ этомъ дом?— вскор спросилъ онъ.

— Я хорошенько не знаю, чего она пожелаетъ,— возразилъ мистеръ Клеръ,— но думаю, что было бы хорошо, еслибъ домъ былъ предоставленъ въ ея распоряженіе. Я полагаю, что мы съ вами, мистеръ Сампсонъ, въ качеств душеприказчиковъ, имемъ право сдлать ей это предложеніе,— съ согласія мистера Тревертона, конечно.

— Разумется.

— Я искреннйшимъ образомъ готовъ содйствовать всякимъ комбинаціямъ, могущимъ доставить удовольствіе этой молодой особ,— какъ-то механически проговорилъ Джонъ Тревертонъ.— Я полагаю, что здсь меня больше ничто не удерживаетъ. Завтра я могу возвратиться въ городъ.

— Не пожелаете ли вы осмотрть имніе передъ вашимъ возвращеніемъ въ Лондонъ, мистеръ Тревертонъ?— спросилъ Томасъ Сампсонъ.— Вамъ бы не мшало ознакомиться съ нимъ хорошенько, такъ какъ почти наврное можно сказать, что оно будетъ ваше. Если вамъ только будетъ не въ тягость нашъ простой образъ жизни, то я съ своей стороны былъ бы очень радъ, если бы вы прожили у меня съ недльку. Никто лучше меня не знаетъ этого имнія, я вамъ могу показать всякій сучокъ.

— Вы очень добры, мистеръ Сампсонъ. Я очень радъ буду воспользоваться вашимъ гостепріимствомъ.

— Вотъ это по-дружески. Когда же вы къ намъ пожалуете? Ннньче вечеромъ? Мы, кажется, должны обдать вс вмст. Почему бы вамъ не отправиться со мной къ, намъ посл обда? Ваше присутствіе здсь можетъ только стснять миссъ Малькольмъ.

Разъ Джонъ Тревертонъ принялъ приглашеніе стряпчаго, у него не было основанія откладывать свое посщеніе, а потому они условились, что онъ, вмст съ мистеромъ Сампсономъ, посл обда, отправится пшкомъ къ нему. Но до своего отбытія ему казалось необходимымъ проститься съ Лорой Малькольмъ, и эта мысль приводила его въ какое-то тягостное смущеніе. Тмъ не мене выполнять это слдуетъ, и хорошо было бы, еслибъ удалось повидаться съ ней въ приличный для такого визита часъ, а потому въ сумерки, незадолго до обда, онъ пришелъ въ кабинетахъ, любимую комнату миссъ Малькольмъ, и засталъ ее тамъ съ открытой книгой на колняхъ. Передъ ней на стол стрялъ небольшой подносъ, съ чайнымъ приборомъ. Она взглянула на него безъ малйшаго смущенія, лицо ея было очень блдно, и чрезвычайно печально. Онъ услся противъ нея, прошло нсколько минутъ, прежде чмъ онъ подобралъ слова, для выраженія того простого заявленія, которое ему предстояло сдлать.

Это спокойное, прекрасное лицо, обращенное къ нему съ выраженіемъ серьёзнаго ожиданія, смущало его до такой степени, что онъ никогда и не воображалъ, чтобы что-нибудь такъ могло его смутить.

— Я принялъ приглашеніе мистера Сампсона пробыть у него нсколько дней, передъ моимъ возвращеніемъ въ городъ, и пришелъ проститься съ вами, миссъ Малькольмъ — проговорилъ онъ, наконецъ.— Мн казалось, что въ такое время, каково настоящее, вамъ всего пріятне быть совершенно одной.

— Вы очень добры. Я не думаю здсь долго оставаться.

— Я надюсь, что вы здсь окончательно поселитесь. Душеприказчики, мистеръ Сампсонъ и мистеръ Клеръ, этого очень желаютъ. Не думаю, чтобы мой голосъ тутъ много значилъ, но поврьте, что и я искренно желаю, чтобы вы не торопились покидать ваше старое жилище.

— Вы очень добры. Не думаю, чтобы и могла жить одна въ этомъ миломъ старомъ дом, въ которомъ была такъ счастлива. У мени есть, въ сосдней деревн, почтенное знакомое семейство, отдающее квартиры въ наемъ. Я бы охотне перехала къ нимъ, какъ только мои вещи будутъ уложены. Вы вдь знаете, мистеръ Тревертонъ, что мн есть чмъ жить. Шесть тысячъ фунтовъ, подаренные мн вашимъ двоюроднымъ братомъ, приносятъ двсти слишкомъ фунтовъ ежегоднаго дохода.

— Поступайте по собственному желанію, миссъ Малькольмъ, я не могу позволить себ вмшиваться въ ваши дла, хотя принимаю живое участіе въ вашемъ благосостояніи.

Вотъ все, что онъ рискнулъ сказать въ этотъ ранній періодъ ихъ взаимныхъ отношеній. Онъ находилъ свое положеніе невыразимо неловкимъ, и не могъ надивиться самообладанію Лоры Малькольмъ. Что ему говорить? что ему длать? Что онъ можетъ сказать такого, что бы не показалось ей продиктованнымъ самыми корыстными побужденіями? Какое свободное чувство могло когда-либо возникнуть между этими двумя людьми, связанными лишь общностью интересовъ по наслдству обширнаго помстья,— людьми, которые встртились совершенно посторонними, и неожиданно поставлены были въ зависимость отъ обоюдныхъ капризовъ?

— Могу я навстить васъ, прежде чмъ уду изъ Газльгёрста, миссъ Малькольмъ?— вскор, съ какимъ-то отчаяніемъ, спросилъ онъ.

— Я буду очень рада видть васъ, когда бы вы ни вздумали пріхать.

— Вы очень добры. Ныньче вечеромъ я васъ больше не буду безпокоить, такъ какъ увренъ, что вамъ необходима тишина и полнйшій отдыхъ. Теперь мн надо идти обдать съ мистеромъ Сампсономъ и викаріемъ. Боюсь, что бы это не было мрачное пиршество. Прощайте.

Онъ протянулъ ей руку, въ первый разъ со дня ихъ встрчи. Ея рука была холодна, и слегка дрожала въ его рук. Онъ удержалъ ея руку въ своей нсколько доле, чмъ бы слдовало, и впервые взглянулъ на нее съ выраженіемъ чего-то похожаго на нжное состраданіе въ глазахъ. Да, она была очень, хорошенькая. Лицо ея нравилось бы ему еще больше безъ этого холоднаго, гордаго выраженія, но онъ не могъ отрицать, что она красавица, и чувствовалъ, что любой молодой человкъ могъ бы гордиться подобной женой. Тмъ не мене онъ не могъ уяснить себ: какимъ образомъ онъ-то завоюетъ ее, и ему показалось, что состояніе, на которомъ онъ въ мечтахъ строилъ такіе планы за послднее время, теперь далеко, далеко отодвинулось отъ него. Обдъ не былъ такимъ печальнымъ пиромъ, какимъ онъ заране представлялъ его себ. Люди вообще склоняй относиться довольно легко къ исчезновенію стараго друга, а потому и викарій со стряпчимъ довольно-таки весело толковали о своемъ отшедшемъ сосд. Они обсуждали его маленькія чудачества, его добродтели, его слабости, въ очень пріятномъ тон, и отдавали полную справедливость его прекрасному вину, по части котораго онъ, по словамъ мистера Блера, никогда не былъ такимъ знатокомъ, какимъ почиталъ себя. Часа два просидли они за дессертомъ, прихлебывая бургонское, которымъ Джасперъ Тревертонъ особенно гордился, причемъ изъ всхъ троихъ, повидимому, одного только Джона Тревертона тревожили мрачныя мысли.

Было десять часовъ, когда мистеръ Сампсонъ предложилъ направить стопы къ его жилищу. Онъ послалъ передъ обдомъ записочку сестр, съ извщеніемъ о предполагаемомъ посщеніи мистера Тревертона, и заказалъ въ гостинниц экипажъ, въ которомъ они съ гостемъ и подкатили къ занимаемому имъ чистенькому, веселенькому домику въ современномъ вкус, съ крошечными, но чрезвычайно уютными комнатками, казавшимися такими чистенькими и новенькими, что Джонъ Тревертонъ подумалъ: невозможно, чтобы въ нихъ кто-нибудь жилъ, а мебель-то ужъ наврное только сегодня принесли отъ обойщика.

Томасъ Сампсонъ былъ молодой человкъ и холостякъ. Онъ наслдовалъ отъ отца прекрасно поставленную адвокатскую контору и самъ значительно улучшилъ положеніе своихъ длъ, такъ какъ обладалъ большою способностью пробивать себ дорогу въ жизни и горячей любовью къ деньгамъ. У него была одна только сестра, жившая съ нимъ вмст. Она была недурна, блдная, съ невыразительной физіономіей, холодными, свтло-голубыми глазами и прямыми шелковистыми волосами неподдающагося описанію оттнка каштановаго цвта.

Эта молодая особа, которую звали Элизой, очень вжливо приветствовала Джона Тревертона. Въ окрестностяхъ Газльгёрста было мало мужчинъ, которыхъ можно было бы сравнить съ этимъ красавцемъ, обладающимъ чисто военной осанкой, и къ тому же миссъ Сампсонъ, которой содержаніе духовной Джаспера Тревертона не было извстно, предполагала, что этотъ красивый молодой человкъ есть новый владлецъ замка и всхъ его угодій. Ради его она потратила много труда на убранство запасной спальни, которую украсила безчисленными фантастическими подушечками дли булавокъ, коробочками дли колецъ, стклянками изъ богемскаго хрусталя для духовъ,— предметами, вообще несовмстимыми съ мужскимъ понятіемъ о комфорт. Изъ желанія угодить ему, она приказала не жалть угольевъ, и какъ можно ярче растопить каминъ въ выше описанной нарядно-убранной комнат, показавшейся Тревертону, посл обширныхъ покоевъ замка, необыкновенно маленькой и жалкой.

— Я знаю комнату еще боле жалкую,— сказалъ онъ самъ себ,— эта, по крайней мр чиста и опрятна. Онъ легъ въ постель, и заснулъ лучше, чмъ спалъ въ теченіи многихъ ночей, но все время видлъ во сн Лору Малькольмъ. Ему снилось, что ихъ внчаютъ, но что лицо ея, въ то время, какъ она стоитъ съ нимъ предъ алтаремъ, начинаетъ какъ-то странно видоизмняться, и превращается въ другое, ему слишкомъ хорошо знакомое лицо.

Глава III.— Таинственный поститель.

На слдующій день погода была прекрасная, и мистеръ Сампсонъ съ гостемъ тотчасъ посл ранняго завтрака сли въ догкартъ и отправились на осмотръ. Они прохали значительное пространство между утреннимъ завтракомъ и обдомъ, и Джонъ Тревертонъ имлъ удовольствіе обозрть обширныя поля, имющія, по всмъ вроятіямъ, стать его собственностью, но фермы, лежащія отъ Газльгёрста на разстояніи прогулки, не составляли и трети всхъ владній Джаспера Тревертона. Мистеръ Сампсонъ сообщилъ своему спутнику, что все имніе приноситъ около одинадцати тысячъ фунтовъ въ годъ валового доходу, и что, кром того, съ денегъ, помщенныхъ въ банк, получается до трехъ тысячъ фунтовъ ежегодно. Старикъ началъ свою карьеру только съ шестью тысячами фунтовъ въ годъ, но часть его владнія граничила съ землей города Бичамптона, и когда пахотная земля пошла подъ постройки, это увеличило ея стоимость разъ въ семь. Жилъ онъ скромно, ежегодно округлялъ свои владнія, выгодно помщалъ свои капиталы, и состояніе его, наконецъ, достигло настоящей цифры. Подобное богатство представлялось Джону Тревертону волшебнымъ сномъ. Мистеръ Сампсонъ говорилъ о немъ такъ, какъ будто оно уже, окончательно и безповоротно, находилось въ рукахъ его спутника. Его здравый, юридическій умъ не въ состояніи былъ и вообразить возможности какихъ-либо сентиментальныхъ возраженій со стороны лэди или джентльмена противъ выполненія условія, долженствовавшаго утвердить за ними обоими владніе этимъ чуднымъ помстьемъ. Понятно, что мистеръ Тревертонъ, въ урочное время, сдлаетъ миссъ Малькольмъ формальное предложеніе, и она его приметъ. Дикое идіотство, какое сказалось бы въ отказ, со стороны джентльмена или лэди, сообразоваться съ такимъ легкимъ условіемъ, едва ли не заходитъ за предлы человческаго безумія.

Разсматривая вопросъ съ этой точки зрнія, мистеръ Сампсонъ былъ пораженъ мрачнымъ и унылымъ видомъ своего товарища, эта унылость казалась ему вполн противоестественной для человка, въ его условіяхъ. Въ глазахъ Джона Тревертона, когда онъ глядлъ на обширныя, пустынныя поля, на которыя указывалъ ему стряпчій, загоралась искра восторга, но, черезъ минуту, лицо его снова становилось мрачнымъ, и онъ выслушивалъ описанія своего будущаго имнія съ разсяннымъ видомъ, совершенно непонятнымъ для Томаса Сампсона. Стряпчій рискнулъ сказать ему это, когда они, уже въ сумерки, возвращались домой.

— Видите ли, дорогой Сампсонъ, не всякій человкъ чашку до рту доноситъ,— отвтилъ Джонъ Тревертонъ своимъ обычнымъ, небрежнымъ тономъ, казавшимся большинству его знакомыхъ особенно симпатичнымъ.— Я долженъ сознаться, что условія, при которыхъ имніе это мн завщано, меня сильно озадачили, крпко разочаровали. Мой двоюродный братъ Джасперъ писалъ мн, что его смерть сдлаетъ изъ меня богатаго человка. Вмсто этого у меня впереди цлый годъ ожиданія, причемъ осуществленіе всхъ моихъ надеждъ на обладаніе этимъ состояніемъ находится въ полной и совершенной зависимости отъ фантазій и капризовъ молодой двушки.

— Надюсь, вы ни минуты не думали, что миссъ Малькольмъ откажетъ вамъ?

Тревертонъ такъ долго не отвчалъ на этотъ вопросъ, что стряпчій вскор повторилъ его нсколько громче, вообразивъ, что перваго его вопроса Тревертонъ не слыхалъ.

— Думаю ли я, что она откажетъ мн?— разсянно повторилъ мистеръ Тревертонъ.— Право, не знаю. Женщины склонны къ романическимъ взглядамъ на денежные вопросы. У нея, кром того, есть чмъ жить. Это она мн высказала вчера вечеромъ, она можетъ тоже предпочесть выдти за кого-нибудь другого. Самыя выраженія этого завщанія какъ-бы разсчитаны на то, чтобы вооружить противъ меня гордую независимую двушку.

— Но она же знаетъ, что отказавъ вамъ, она лишить васъ помстья, и пойдетъ наперекоръ желаніямъ своего друга и благодтеля. Наврядъ ли она будетъ такъ неблагодарна. Поврьте, она сочтетъ своей обязанностью принять ваше предложеніе. Къ тому же, это вовсе не непріятная обязанность — выдти за человка, имющаго четырнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ. Клянусь честью, мистеръ Тревертонъ, вы должны быть очень плохого о себ мннія, если воображаете, что Лора Малькольмъ можетъ отказать вамъ.

Джонъ Тревертонъ на это замчаніе ничего не отвтилъ, и пребывалъ въ молчаніи до самаго конца прогулки. Онъ нсколько оживился за обдомъ, и старался быть какъ можно любезне съ хозяиномъ и хозяйкой. Миссъ Сампсонъ подумала, что онъ самый пріятный молодой человкъ, какого она когда-либо встрчала, особенно когда онъ согласился, посл обда, зассть съ ней за шахматы, и отъ полнйшей апатіи и разсянности позволилъ ей выиграть три игры подъ-рядъ.

— Какъ вы находите миссъ Малькольмъ, мистеръ Тревертонъ?— спросила она, нсколько времени спустя, уже разливая чай.

— Ты не должна предлагать мистеру Тревертону вопросовъ по этому предмету, Элива,— сказалъ ей братъ, смясь.

— Почему?

— По причин, которую я обсуждать не воленъ.

— Въ самомъ дл!— процдила миссъ Сампсонъ, внезапно сжавъ свои тоненькія губы.— Я не имла понятія, то-есть я думала, что Лора Малькольмъ почти незнакома съ мистеромъ Тревертономъ.

— Вы были совершенно правы въ вашемъ предположеніи, миссъ Сампсонъ,— отвчалъ Джонъ Тревертонъ,— я не вижу никакой причины налагать свое veto на этотъ предметъ. Я нахожу миссъ Малькольмъ очень красивой, манеры ея замчательно граціозными и исполненными достоинства,— вотъ и все, что я теперь могу о ней сказать, такъ какъ мы, по вашему справедливому замчанію, едва другъ съ другомъ знакомы. Насколько я могу судить, она мн показалась горячо привязанной къ моему двоюродному брату Джасперу.

Элиза Сампсонъ презрительно покачала головой.

— Она имла основаніе любить его,— проговорила она.— Вамъ, конечно, извстно, что она была совершенно нищая, когда онъ привезъ ее къ себ домой, и, кром того, семья ея, кажется, не отличалась добропорядочностью.

— Мн кажется, что вы ошибаетесь, миссъ Сампсонъ,— довольно горячо отвтилъ Джонъ Тревертонъ:— мой двоюродный брать Джасперъ говорилъ мн, что они со Стефеномъ Малькольмомъ были друзья и товарищи по университету. Можетъ быть, онъ и умеръ въ бдности, но я ничего не слыхалъ такого, что бы давало поводъ думать, что онъ уклонился съ прямой дороги.

— Неужели?— промолвила миссъ Сампсонъ,— конечно, вамъ лучше знать, все, что двоюродный братъ вашъ говорилъ вамъ — несомннно справедливо. Сказать по правд, мн миссъ Малькольмъ никогда не нравилась. Въ ней есть какая-то сдержанность, которой я никогда не могла переварить. Я знаю, что мужчинамъ она очень нравится, но не думаю, чтобы у нея когда-либо было много женщинъ-друзей. А что можетъ быть для молодой двушки важне друга-женщины?— сентенціозно заключила барышня.

— А! такъ мужчинамъ она очень нравится,— повторилъ Тревертонъ: — значить ей уже представлялись случаи выйдти замужъ?

— Объ этомъ мн ничего не извстно, но человка влюбленнаго въ нее по уши я знаю.

— Съ вашей стороны не будетъ нескромностью назвать этого джентльмена.

— О, нтъ. Могу васъ уврить, что я самолично открыла эту тайну: миссъ Малькольмъ никогда не удостоивала говорить до мной о своихъ длахъ. Это — Эдуардо Клеръ, сынъ викарія, я частенько видала ихъ вмст. Онъ вчно, бывало, найдетъ предлогъ завернуть въ замокъ: то ему нужно потолковать съ мистеромъ Тревертономъ о старинныхъ книгахъ, то о документ Археологическаго общества, и т. д., но всякому было ясно, что онъ единственно ради миссъ Малькольмъ проводитъ тамъ такъ много времени.

— Какъ вы думаете, нравился онъ ей?

— Богъ вдаетъ. Довольно трудно добраться до ея мыслей, на чей бы то ни было счетъ. Я разъ предложила ей этотъ вопросъ, но она холодно и гордо, какъ всегда, увернулась отъ него, сказавъ, что любитъ мистера Клера, какъ друга, и прочее въ томъ же род.

На лиц Томаса Сампсона, за все время этого разговора, проглядывало смущеніе.

— Вы не должны слушать глупыхъ сплетенъ сестры моей, мистеръ Тревертонъ,— проговорилъ онъ:— вообще везд трудно помшать женщин заниматься сплетнями, но въ такой трущоб, какъ нашъ Газльгёрсть, имъ, кажется, больше и длать-то нечего’

Джонъ Тревертонъ принималъ такое живое участіе въ этомъ разговор, на какое самъ не считалъ себя способнымъ, по отношенію къ Лор Малькольмъ. Что ему до нея? почему онъ ощущаетъ такую ревнивую досаду на этого невдомаго Эдуарда Клера? Разв вс, самыя глубокія его чувства, не враждебны ей? Разв она не стала особенно непріятной ему съ тхъ поръ, какъ онъ ознакомился съ содержаніемъ духовнаго завщанія своего родственника?

— У этого человка что-то на душ, Элиза,— сказалъ мистеръ Сампсонъ, стоя на ковр у камина и задумчиво грясь, когда гость его удалился на покой.— Помяни мое слово, Элиза, у Джона Тревертона что-то есть на душ.

— Что тебя заставляетъ это думать, Томъ?

— Да помилуй, онъ ни мало не радуется состоянію, которое унаслдовалъ, или унаслдуетъ черезъ годъ. А не въ человческой природ, чтобы джентльменъ, получающій четырнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ, которыхъ никогда не ожидалъ, принялъ это благополучіе такъ равнодушно, какъ принимаетъ онъ.

— Какъ черезъ годъ, что ты хочешь сказать, Томъ? Разв помстье теперь не ему принадлежитъ?

— Нтъ, Элиза, въ томъ-то и штука.— И мистеръ Сампсонъ сообщилъ сестр содержаніе духовной Джаспера Тревертона, предупредивъ ее, чтобы она отнюдь никому не сообщала все то, что узнала по этому предмету, подъ страхомъ его вчнаго неудовольствія.

На слдующій день Тонасъ Сампсонъ былъ слишкомъ занятъ, чтобы посвятить себя своему гостю, а потому Джонъ Тревертонъ отправился на длинную прогулку, съ картой помстья, принадлежавшаго къ тревертонскому замку, въ карман. Онъ обогнулъ многое множество полей и луговъ, стоя у калитокъ, ведшихъ въ садики фермъ, любовался уютными домиками, обширными овинами и громадными копнами сна, лнивыми быками, коровами и овцами, уходившими по-колно въ соломенную подстилку, и спрашивалъ себя: неужели онъ когда-нибудь будетъ владть всмъ этимъ?

Онъ зашелъ далеко, и возвращался домой въ сумерки, тихими шагами и съ задумчивымъ видомъ. Въ разстояніи какой-нибудь мили отъ Газльгёрста онъ оставилъ узенькую дорожку, окаймленную съ обихъ сторонъ изгородями, по которой шелъ до сихъ поръ, и вышелъ на лугъ, перескаемый тропинкой для пшеходовъ, по направленію къ деревн. Нсколько впереди его виднлась женская фигура, въ траур. Манера держать голову показалась ему знакомой, онъ поспшилъ вслдъ за дамой, и вскор шелъ рядомъ съ Лорой Малькольмъ.

— Вы выходите довольно поздно, миссъ Малькольмъ,— замтилъ онъ, не зная хорошенько что сказать.

— Въ это время года сумерки наступаютъ такъ быстро. Я навщала одно семейство въ Торле, мили за полторы отсюда.

— Вы часто, я полагаю, навщаете бдныхъ?

— Да, я издавна привыкла проводить два или три дня въ недлю среди нихъ. Они прекрасно меня знаютъ и понимаютъ, и, хотя многіе и жалуются на бдныхъ, я всегда находила въ нихъ и благодарность и привязанность.

Джонъ Тревертонъ задумчиво смотрлъ на нее. На щекахъ ея, въ этотъ вечеръ, горлъ яркій румянецъ, темные глаза ея сверкали такимъ блескомъ, какого онъ никогда еще въ нихъ не видалъ. Онъ прошелъ рядомъ съ нею всю дорогу до Газльгёрста, разговаривая сначала о деревенскихъ жителяхъ, которыхъ она теперь навщала, а потомъ о ея пріемномъ отц, потерю коего она, повидимому, чувствовала такъ глубоко. Обращеніе ея въ этотъ вечеръ отличалось откровенностью и естественностью, и когда Джонъ Тревертонъ разстался съ нею у воротъ замка, въ душ его уже засло убжденіе, что она столь же очаровательна, сколь прекрасна.

А между тмъ, когда онъ повернулся спиной къ высокимъ желзнымъ воротамъ и направился къ жилищу мистера Сампсона, изъ груди его вырвался короткій, нетерпливый вздохъ, только цною усилія удалось ему сохранить нкоторое подобіе веселости въ теченіи цлаго длиннаго вечера, въ обществ брата и сестры Сампсонъ и толстенькаго, краснощекаго фермера, пригашеннаго къ обду, съ тмъ чтобы потомъ составить дружескую пульку. Весь слдующій день Джонъ Тревертонъ провелъ въ догкарт съ мистеромъ Сампсономъ, осматривая новыя фермы, и составлялъ себ уже боле ясное понятіе, чмъ прежде, о размрахъ и свойствахъ той части Тревертонскаго помстья, какая лежала отъ Газльгёрста на разстояніи прогулки въ экипаж. Онъ объявилъ своему хозяину, что вынужденъ возвратиться въ городъ утромъ завтрашняго дня съ раннимъ поздомъ. Посл обда мистеру Сампсону пришлось удалиться къ себ въ кабинетъ, чтобы съ часовъ поработать надъ какимъ-то важнымъ документомъ, а потому Джонъ Тревертонъ, не цнившій особенно высоко удовольствіе, доставляемое продолжительной бесдой съ глазу на глазъ съ прекрасной Элизой, надлъ шляпу и вышелъ изъ дому, чтобы выкурить сигару на улиц.

Его увлекла мечта, или другое чувство, котораго онъ самъ не могъ бы опредлить, по направленію къ замку, можетъ быть, ему просто показалось, что узенькая дорожка, вдоль высокой садовой стны, къ которой обращенъ боковой фасъ дома, славное мстечко, гд пріятно выкурить сигару отдаваясь размышленіямъ. Онъ расхаживалъ нсколько времени, взадъ и впередъ, по этой уединенной дорожк,— раза два или три доходилъ до желзныхъ воротъ, и не замчая разстилавшагося передъ нимъ сада, похожаго на паркъ, смотрлъ на фасадъ дома, сквозь плотно-притворенныя ставни не проникалъ ни единый лучъ свта.

— Желалъ бы я знать, былъ-ли бы я счастливъ,— задалъ онъ себ вопросъ,— если бы сталъ владльцемъ этого дома, имя прекрасную жену и значительное состояніе? Было время, когда я воображалъ, что могу существовать только въ водоворот лондонской жизни, но, можетъ быть, я бы сдлался, пожалуй, недурнымъ сельскимъ жителемъ, если бы только былъ счастливъ. Возвращаясь на свою дорожку посл одной изъ этихъ остановокъ передъ желзными воротами, Джонъ Тревертонъ, къ удивленію своему, замтилъ, что онъ уже не одинъ на этой дорожк. Высокій мужчина, завернутый въ широкое пальто, съ закрытой складками шерстяного шарфа нижней частью лица, медленно прохаживался взадъ и впередъ, передъ узенькой деревянной дверью, продланной въ садовой стн. При неврномъ свт невозможно было разсмотрть наружность этого человка, тмъ боле, что лицо его было закрыто полями шляпы и складками шарфа, Джонъ Тревертонъ подозрительно поглядлъ на него, идя мимо калитки, и прошелъ дальше, до самаго конца дорожки. Когда онъ повернулъ назадъ, то съ удивленіемъ замтилъ, что калитка отворена, и незнакомецъ стойтъ на порог, разговаривая съ кмъ-то, находящимся въ саду. Джонъ быстро подался назадъ, желая, сколько можно, разсмотрть того, съ кмъ незнакомецъ говоритъ, и, приблизясь къ садовой двери, услыхалъ голосъ, ему очень хорошо знакомый, голосъ Лоры Малькольмъ.

— Намъ ршительно нечего опасаться, что намъ помшаютъ,— говорила она,— и я предпочитаю бесдовать съ вами въ саду.

Незнакомецъ, казалось, колебался, пробормоталъ что-то на счетъ ‘слугъ’, и наконецъ вошелъ въ садъ, дверь котораго немедленно за нимъ затворилась.

Джонъ Тревертонъ почти окаменлъ отъ этого случая. Кто могъ быть этотъ человкъ, котораго миссъ Малькольмъ принимаетъ украдкой? Кто могъ это бытъ какъ не тайный поклонівъ, какой-нибудь обожатель, о которомъ она знала, что онъ недостоинъ ея, и котораго посщенія принимала такимъ постыднымъ образомъ. Открытіе это чрезвычайно поразило Тревертона, но ничмъ инымъ онъ не умлъ объяснить себ случая, котораго только-что былъ свидтелемъ. Онъ закурилъ новую сигару, ршившись ждать на дорожк выхода этого человка. Прошло минуть двадцать, наконецъ дверь въ садовой стн отворилась, незнакомецъ вышелъ и удалился быстрыми шагами, Джонъ слдовалъ за нимъ на приличномъ разстояніи. Онъ вошелъ во дворъ гостинницы, находившейся не вдалек отъ замка, гд его ожидалъ гигъ, въ которомъ дремалъ человкъ, державшій возжи въ рукахъ. Незнакомецъ легко вскочилъ въ экипажъ, взялъ возжи изъ рукъ слуги и быстро укатилъ, къ великому разочарованію мистера Тревертона, который не разсмотрлъ даже лица его, и не имлъ никакой возможности прослдить его дальше. Онъ, правда, вошелъ въ маленькую гостинницу, потребовалъ себ содовой воды и водки, чтобы только имть возможность спросить, кто этотъ господинъ, что сейчасъ ухалъ, но хозяинъ только и зналъ, что гигъ остановился у его дверей съ полъ-часа тому назадъ и что лошади приказано было дать сна.

— Человкъ, остававшійся при лошади и экипаж, пришелъ сюда за стаканомъ водки для джентльмена,— сказалъ онъ,— но лица джентльмена я не видалъ. Джонъ Тревертонъ посл этого возвратился къ Сампсонамъ, чувствуя себя очень неловко. Онъ ршилъ повидаться съ миссъ Малькольмъ на слдующее утро, до своего отъзда изъ Газльгёрста, съ тмъ чтобы узнать хоть что-нибудь о таинственномъ пріем незнакомца въ широкомъ пальто. Вслдствіе этого онъ измнилъ свои планы, и хотлъ хать въ Лондонъ съ поздомъ, отходившимъ посл полудня, въ часъ онъ явился въ замокь.

Миссъ Малькольмъ была дома, и его снова провели въ кабинетикъ, гд онъ впервые увидалъ ее. Онъ сообщилъ ей о своемъ предполагаемомъ отъзд, что не должно было ее особенно удивить, такъ какъ онъ говорилъ ей то же самое при ихъ послдней встрч на лугу. Затмъ они поговорили немного о постороннихъ предметахъ, она съ полнымъ самообладаніемъ, онъ съ очевиднымъ смущеніемъ, наконецъ, посл довольно неловкой паузы, онъ началъ:

— Ахъ, да, кстати, миссъ Малькольмъ, есть одно обстоятельство, о которомъ я считаю своимъ долгомъ поговорить съ вами. Можетъ быть, оно и не иметъ той важности, какую я склоненъ придавать ему, но въ такомъ уединенномъ деревенскомъ дом, въ какомъ вы живете, нельзя не быть слишкомъ осторожнымъ. Вчера вечеромъ, довольно поздно, я пошелъ пройтись и выкурить сигару, мн пришлось проходить по узенькой дорожк, идущей вдоль вашего сада.

Онъ остановился на минуту. Лора Малькольмъ вздрогнула, ему показалось, что она стала блдне, чмъ была прежде, чмъ онъ заговорилъ объ этомъ дл, но глаза ея смотрли на него съ твердымъ, хотя и вопросительнымъ выраженіемъ, не стараясь вовсе избгать его взгляда. Онъ продолжалъ:

— Я увидалъ мужчину высокаго роста, очень закутаннаго въ пальто и шарфъ, съ совершенно закрытымъ лицомъ, расхаживающаго взадъ и впередъ, передъ маленькой дверью въ садовой стн. Пять минутъ спустя, къ моему великому удивленію, дверь отворилась и незнакомецъ былъ впущенъ въ садъ. Таинственность, которой все это было облечено, не могла не внушить опасеній каждому, кто только принимаетъ участіе въ обитателяхъ этого дома. Я, разумется, заключилъ, что это одна изъ служанокъ, тайкомъ впустила какого-нибудь своего поклонника.

Онъ не въ силахъ былъ, говоря это, твердо встртить взглядъ Лоры Малькольмъ,— спокойное выраженіе въ ея глазахъ и теперь не измнилось. Джонъ Тревертонъ, а не она, замялся и опустилъ глаза.

— Какого-нибудь своего поклонника,— повторила миссъ Малькольмъ. Значитъ, вамъ извстно, что незнакомца въ садъ впустила женщина?

— Да,— отвчалъ онъ, сильно озадаченный ея самообладаніемъ. Я слышалъ женскій голосъ. Когда неизвстный вышелъ, я далъ себ трудъ послдовать за нимъ, и открылъ, что въ здшнихъ мстахъ его никто не знаетъ,— фактъ, который, разумется, длаетъ всю эту исторію еще боле подозрительной. Я знаю, что грабежи обыкновенно совершаются при содйствіи кого-либо изъ прислуги, знаю, кром того, что имущество, въ этомъ дом находящееся, такого рода, что можетъ привлечь на себя вниманіе разбойниковъ по профессіи, вотъ почему я счелъ своей обязанностью сообщить вамъ обо всемъ мною виднномъ.

— Вы очень добры, но, по счастью, я могу совершенно успокоить васъ насчетъ серебра и другихъ цнныхъ предметовъ, въ этомъ дом находящихся. Человкъ, котораго вы видли вчера вечеромъ, не разбойникъ, а въ садъ впустила его — я.

— Неужели?

— Да. Это одинъ мой родственникъ, желавшій повидаться со мной, но не желавшій явиться сюда оффиціально и служить предметомъ толковъ и разговоровъ всхъ Газльгёрстскихъ жителей. Онъ писалъ мн, что скоро будетъ проздомъ въ нашихъ мстахъ, и желалъ со мной видться бесъ свидтелей. Нтъ, серьёзно, ему вздумалось пріхать сюда съ наступленіемъ ночи и ухать, какъ онъ полагалъ, незамченнымъ.

— Надюсь, вы не сочтете меня навязчивымъ, изъ-за того только, что я заговорилъ объ этомъ, миссъ Малькольмъ?

— Нисколько. Съ вашей стороны вполн естественно забояться о безопасности дома.

— Но вашей, надюсь, вы поврите, что мысли мои боле заняты вашей безопасностью, чмъ корыстолюбивыми опасеніями за счетъ цлости стариннаго серебра и картинъ. А теперь, такъ какъ я покидаю Газльгёрсть, миссъ Малькольмъ, то могу-ли освдомиться о вашихъ планахъ на будущее?

— Они почти не заслуживаютъ этого названія. Я намрена перехать изъ этого дома на квартиру, о которой говорила съ вами на-дняхъ — вотъ и все.

— Не думаете-ли вы, что вамъ покажется очень скучно жить одной? Не лучше-ли бы вамъ было пріютиться въ какомъ-нибудь пансіон, словомъ, гд-нибудь гд бы вы имли общество?

— Я уже думала объ этомъ, но едва-ли мн придется по душ однообразная рутина школы или пансіона, я приготовилась къ мысли, что жизнь моя будетъ скучновата, но мста здшнія я очень люблю, кром того, я здсь не лишена друзей.

— Я полагаю. У васъ, конечно, множество друзей въ Газльгёрст.

— Нтъ, немного. Я не обладаю способностью составлять себ дружескія связи. На свт всего два или три человка, въ чьей привязанности я уврена, они одни понимаютъ меня.

— Надюсь, что сердце ваше не вполн недоступно новымъ притязаніямъ. Есть вопросъ, котораго я, покамстъ, касаться не смю, было бы жестоко приступать къ вамъ съ нимъ въ такое время, когда я знаю, что душа ваша полна тоскою по умершемъ, но когда настанетъ благопріятная минута, позвольте мн уповать, что дло мое не вполн безнадежно.— Онъ говорилъ очень неувренно, что казалось страннымъ въ такомъ опытномъ, свтскомъ человк. Лора Малькольмъ смотрла на него все тмъ же твердымъ взглядомъ, какимъ встртила его взглядъ, когда онъ говорилъ о ночной встрч наканун.

— Когда настанетъ благопріятная минута, вы найдете меня готовой повиноваться желаніямъ моего благодтеля,— спокойно отвтила она.— Я не считаю, чтобы соблюденіе условій, выраженныхъ въ его духовномъ завщаніи, могло доставить счастіе кому-нибудь изъ насъ, но я любила его слишкомъ нжно, чту его память слишкомъ искренно, чтобы воспротивиться осуществленію его плановъ.

— Почему бы этому завщанію не упрочить нашего счастія, Лора?— спросилъ Джонъ Тревертонъ, съ внезапной нжностью.— Неужели нтъ надежды, чтобы я когда-либо заслужилъ вашу любовь?

Она печально покачала головой.

— Любовь очень рдко развивается въ нашихъ съ вами условіяхъ, мистеръ Тревертонъ.

— Мы можемъ составить счастливое исключеніе изъ общаго правила. Но я сказалъ, что не хочу говорить объ этомъ сегодня. Я желаю только, чтобы вы поврили, что я не весь ушелъ въ разсчеты, что мн легче будетъ лишиться этого состоянія, чмъ заставить васъ вступить въ ненавистный для васъ бракъ.

Миссъ Малькольмъ ничего не отвчала на эту рчь, и, поговоривъ еще нсколько минутъ о постороннихъ предметахъ, Джонъ Тревертонъ простился съ нею.

— Она приметъ мое предложеніе,— говорилъ онъ себ, выйдя изъ дому.— По крайней мр, изъ словъ ея это можно было заключить, остальное — моя забота. Дло, по крайней мр, начато. Но кто можетъ быть этотъ человкъ, почему онъ постилъ ее такамъ тайнымъ, неблагороднымъ образомъ? Еслибъ мы были иначе поставлены, по отношенію другъ къ другу, еслибъ я любилъ ее, я бы настоялъ на боле полномъ объясненіи.

Онъ возвратился къ Сампсонамъ, желая проститься со своими друзьями. Стряпчій былъ совсмъ готовъ, чтобы везти его на станцію, и заставилъ его общать, что онъ опять прикатитъ въ Газльгёрстъ, какъ только ему будетъ можно, и оснуетъ въ его дом свою главную квартиру, въ эту, и во вс прочія свои поздки.

— Много-таки вамъ еще придется объясняться въ любви, считая отъ ныншняго дня и до конца года,— не безъ юмора замтилъ мистеръ Сампсонъ.

Онъ былъ въ очень хорошемъ расположеніи духа, такъ какъ въ это самое утро далъ мистеру Тревертону денегъ взаймы, на очень выгодныхъ условіяхъ, и принималъ личное живое участіе въ любовныхъ длахъ и женитьб этого джентльмена.

Джонъ Тревертонъ возвратился въ городъ почти въ такомъ-же задумчивомъ настроеніи, въ какомъ находился во время путешествія въ Газльгёрстъ. Какъ онъ ни обдумывалъ свое житейское плаваніе, впереди ему виднлись опасныя скалы, и онъ сомнвался въ своей способности избжать ихъ.

Въ самой глубокой дали мелькали огни гавани, но между этой гаванью и утлой ладьей, заключающей въ себ его судьбу, сколько еще мелей и рифовъ,— онъ долженъ извдать всю ихъ опасность, прежде чмъ спокойно бросить якорь!

Глава IV.— Шико.

Около этого времени, въ числ разнообразныхъ объявленій, украшавшихъ стны, желзно-дорожныя арки и прочія втун пропадающія пространства города Лондона, появилось одно таинственное, двусложное слово, виднвшееся повсюду: Шико,— гигантскими желтыми буквами, по черному фону. Самый близорукій глазъ непремнно увидитъ эту надпись, самый апатичный умъ возъиметъ, по поводу ея, хотя смутное недоумніе. Шико! Что это значить? Человческое ли это имя, или названіе неодушевленнаго предмета? Для ды эта штука, или для туалета? Можетъ, шарлатанское лекарство для людей, или мазь, залечивающая раны на лошадиныхъ ногахъ? Новый это экипажъ, кэбъ, долженствующій замнить извстный всему свту кэбъ Гансома, или вновь изобртенная машина для срзыванія рпы? Можетъ быть это названіе новаго періодическаго изданія? Шико! въ самомъ звук было что-то увлекательное. Два короткихъ слога легко соскальзывали съ языка: Шико. Уличные бродяги изо всей силы своихъ легкихъ орали это слово, не зная, и вовсе не желая узнать его значенія. Но прежде чмъ эти громадныя афиши утратили свою первоначальную свжесть, большая часть блестящей лондонской молодежи, медицинскіе студенты, клерки, служащіе у разныхъ стряпчихъ, легкомысленные джентльмены и военнаго министерства, боле скромные юноши изъ Сомерестъ-гоуза, городскіе франты въ блестящихъ шляпахъ, всегда направлявшіеся къ лежащей на западъ сторон города, въ то время, когда солнце склонялось къ закату, разузнали все на счетъ Шико. Шико была m-lle Шико, первая танцовщица въ королевскомъ принца Фредерика театр, и, кром того, по словамъ авторитетовъ военнаго министерства, одна изъ красивйшихъ женщинъ въ Лондон. Ея манера танцовать отличалась скорй смлостью, чмъ особливымъ искусствомъ. Она не была послдовательницей школы Тальони. Грація, изящество, цломудренная красота, присущія этой давно-исчезнувшей школ, были ей совершенно неизвстны. Она бы стала надъ вами смяться, еслибъ вы заговорили съ ней о поэзіи въ движеніяхъ. Но за то, когда дло доходило до легкихъ прыжковъ черезъ всю сцену, до пируэтовъ, продлываемыхъ на носкахъ, до выставленія на показъ самыхъ прелестныхъ рукъ въ мір, до смлаго изгиба полной, блой шеи,— такого изгиба, какого ни одинъ скульпторъ не придалъ своей мраморной вакханк,— Ла-Шико не имла соперницъ.

Она была настоящая француженка. Въ этомъ не было сомннія. Она не происходила изъ англійскихъ домовъ Брауна, Джонса или Робинзона, не родилась и не выросла въ лондонской грязи, не была крещена просто-на-просто Сарой или Мэри, чтобы впослдствіи превратиться въ Селестину или Маріетту. Заира Шико была сорная трава, выросшая на галльской почв. Она себя называла истой парижанкой, но ея выговоръ и нкоторые обороты рчи выдавали ее, просвщенное ухо ея соотечественниковъ угадывало ея провинціальное происхожденіе. Отличающаяся своими врноподданническими чувствами и благочестіемъ, Бретань имла честь быть родиной Шико. Ея невинное дтство протекло подъ фиговыми деревьями, и близъ реликвій святыхъ угодниковъ, въ Орэ. До девятнадцати-лтняго возраста она не видывала ни длиннаго ряда ослпительныхъ бульваровъ, исчезающаго, передъ ея глазами, въ невидимой дали, ни безчисленныхъ фонарей, ни волшебныхъ кіосковъ, а между тмъ, все это было неизмримо внушительне и прекрасне, чмъ скверъ Дюгесклена въ Динан, иллюминованный десятью-тысячами фонариковъ, въ праздничную ночь. Здсь, въ Париж, жизнь — какъ будто, безконечный праздникъ. Парижъ — отличный учитель, грандіозный просвтитель провинціальныхъ умовъ. Парижъ объяснилъ Шико, что она прекрасна. Парижъ растолковалъ Шико, что гораздо пріятне вертться и прыгать, въ тсныхъ рядахъ, составленныхъ изъ другихъ Шико, въ различныхъ волшебныхъ представленіяхъ, какъ-то: ‘Спящая красавица’, или ‘Олень съ золотымъ ошейникомъ’, будучи при этомъ облеченной въ очень коротенькое платьице, сверкая золотомь и блестками, съ распущенными по плечамъ волосами, въ атласныхъ ботинкахъ по два наполеондора за пару,— чмъ работать на набережной среди прачекъ. Шико пріхала въ Парижъ съ цлью заработать себ средства къ жизни, и она заработывала ихъ, очень пріятнымъ ли себя образомъ, въ качеств фигурантки въ коръ-де-балет, она, конечно, была нуль въ общей сумм наслажденій, доставляемыхъ зрителю этими великолпными фееріями, но у этого чуда были чудные глаза, роскошные волосы, стройная фигура и юношеская свжесть, привлекавшіе вниманіе отдльныхъ лицъ.

Вскор она стала красой балета и сдлалась чрезвычайно непріятна главнымъ танцовщицамъ, которыя считали красоту ея дерзостью и пользовались всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы осадитъ ее. Но въ то же время, какъ ея полъ относился къ ней неласково, представители боле суроваго пола были очень нжны съ прекрасной Шико. Балетмейстеръ училъ ее различнымъ па, которыхъ не показывалъ ни одной изъ ея товарокъ, находившихся подъ его руководствомъ, онъ находилъ возможность, отъ времени до времени, давать ей соло, онъ ее толкалъ въ первые ряды, по его совту, она переселилась изъ большого театра, въ которомъ не имла никакого значенія, въ другой театръ поменьше, въ студенческомъ квартал. То былъ очень популярный, маленькій театръ на лвомъ берегу Сены, среди лабиринта узкихъ улицъ и высокихъ домовъ, между медицинской школой и Сорбонной, здсь она вскор всхъ затмила. ‘Это была самая миленькая изъ моихъ крысъ’,— съ сожалніемъ восклицалъ балетмейстеръ, когда Шико ушла отъ него. ‘Эта двочка пойдетъ далеко’,— говорилъ режиссеръ, сердясь на себя за то, что позволилъ этой красивйшей изъ своихъ корифеекъ выскользнуть у него изъ рукъ,— ‘въ ней есть шикъ’.

Въ студенческомъ театрик Шико нашла судьбу свою, другими словами — здсь впервые увидалъ ее ея мужъ. Онъ былъ англичанинъ, велъ довольно бурную жизнь среди этого самаго студенческаго квартала Парижа, жилъ изо-дня въ день, былъ очень бденъ, очень уменъ, плохо подготовленъ къ тому, чтобы и самого-то себя прокормить. Онъ былъ одаренъ тми разнообразными талантами, которыми рдко достигаютъ серьёзныхъ результатовъ. Онъ писалъ масляными красками, гравировалъ, плъ, игралъ на трехъ или четырехъ инструментахъ со вкусомъ и выраженіемъ, но техника его была плоха. Онъ писалъ для комическихъ журналовъ, но журналы эти обыкновенно отказывали въ помщеніи его произведеній, или небрежно относились къ нимъ. Изобрти онъ какія-нибудь спички или придумай усовершенствованіе дли швейной машины, онъ, можетъ быть, и нажилъ бы себ состояніе, но его таланты, весьма пригодные въ гостиной, едва-едва спасали его отъ голодной смерти. Не особенно подходящій обожатель былъ онъ для молодой особы изъ провинціи, желавшей играть въ жизни большую роль, но онъ былъ красивъ, хорошо воспитанъ, на немъ лежалъ тотъ особенный отпечатокъ благорожденности, котораго не изгладитъ ни бдность, ни цыганская жизнь, по мннію Шико, онъ былъ самый привлекательный человкъ, какого она когда-либо встрчала. Словомъ, ему нравилась красивая танцовщица, а она обожала его. Увлеченіе было обоюдное, то была первая страсть и въ ея, а также и въ его жизни. Оба крпко врили въ свои таланты и въ будущее, оба думали, что имъ нужно только жить, чтобы получить и богатство и славу.

Шико отъ природы не была разсчетлива. Она любила деньги, но только такія, которыя могла тотчасъ истратить, ей нужны были деньги на красивыя платья, на хорошіе обды, на вино, которое бы пнилось и играло на солнц, на прогулки въ наемныхъ экипажахъ по Булонскому лсу. О деньгахъ, откладываемыхъ на будущее, на болзнь, на старость, на безчисленныя житейскія потребности, она никогда и не думала. Никогда не читавши Горація,— можетъ быть не слыхавши даже объ его существованіи,— она была глубоко проникнута его философіей. Ловить минуту удовольствія и предоставить завтрашнему дню заботу о немъ — таково было начало и конецъ ея премудрости. Она любила молодого англичанина и вышла за него замужъ, зная, что у него нтъ гроша, кром золотой монеты, которой онъ долженъ былъ заплатить за ихъ свадебный обдъ, нисколько не заботясь о послдствіяхъ ихъ брака, она, посреди своего счастія, также мало понимала, также мало разсуждала, какъ ребенокъ. Имть красиваго мужчину, джентльмена по рожденію и воспитанію, своимъ любовникомъ и рабомъ, привязать единственнаго человка, овладвшаго ея воображеніемъ, на-вки къ своимъ юбкамъ — таково было понятіе Шико о счастіи. Она была энергическая молодая женщина, и до сей минуты пробивала себ путь въ жизни безъ помощи родныхъ, друзей, безъ чьей-либо заботы о ней, безъ совтовъ, безъ указаній, точно соломенка, увлекаемая теченіемъ жизненной рки,— но не лишенная твердаго, собственнаго представленія о томъ, куда она желаетъ быть занесенной. Въ муж она не желала видть опекуна. Она не ожидала, что онъ станетъ работать для нея, будетъ содержать ее, она совершенно примирилась съ мыслью, что хлбъ зарабатывать будетъ она. Эта дочь народа придавала особую цну имени джентльмена.

Тотъ фактъ, что мужъ ея принадлежитъ въ высшей пород людей, искупалъ въ ея глазахъ множество недостатковъ. Что онъ непостояненъ, беззаботенъ, человкъ порывовъ, что онъ, начавъ утромъ усердно работать надъ картиной, въ вечеру съ отвращеніемъ броситъ ее, казалось ей естественнымъ. Это — порода. Можно ли заставить охотничью лошадь выполнять ту же работу, которую безъ единаго признака непокорности исполнитъ терпливая рабочая лошадь?

Шико дорожила мыслью о превосходств мужа надъ трудящейся толпой, изъ которой произошла она. Самые его пороки были въ глазахъ ея добродтелями.

Они поженились, и такъ какъ Шико была, въ своемъ маленькомъ мірк, особой не безъ значенія, а молодой англичанінъ ничмъ ровно себя не заявилъ, то мужъ, какими-то судьбами, принялъ женино имя: его повсюду называли господинъ Шико.

Странную жизнь вели эти люди въ своихъ бдно-меблированныхъ комнатахъ, въ третьемъ этаж грязноватаго дома, въ грязноватой улиц студенческаго квартала,— странную, беззаботную, разсянную жизнь, ночь у нихъ обращалась въ день, деньги шли какъ вода, ничего не требовали они отъ жизни, ничего не брали съ нея, кром удовольствія, грубаго чувственнаго удовольствія, доставляемаго хорошимъ обдомъ и выпивкой, возбуждающаго удовольствія, доставляемаго игрой или прогулками, при лунномъ свт, по Булонскому лсу, или идиллическаго удовольствія, доставляемаго воскресными прогулками по парижскимъ ближайшимъ окрестностямъ, по берегу серебристой Сены въ длинные лтніе дни, когда самый изнженный лнивецъ могъ, безъ особеннаго усилія, подняться съ постели въ полдень, прогулки эти всегда заканчивались обдомъ въ какомъ-нибудь деревенскомъ трактирчик, гд всегда имлась бесдка, увитая виноградомъ, въ которой можно было обдать, и откуда можно было слдить за приготовленіемъ обда на кухн съ широкимъ окномъ, выходившимъ на дворъ и въ садъ, а также прислушиваться въ стуку шаровъ, долетавшему изъ низенькой билльярдной. Бывали зимнія воскресенья, когда они не считали вовсе нужнымъ вставать до самыхъ сумерекъ, когда газъ уже зажигался на бульварахъ, и было время подумать о томъ: гд бы сегодня пообдать. Такъ провели Шико первые два года своей супружеской жизни. Ясно, что подобное существованіе поглощало все, какъ есть, жалованье m-me Шико, и на черной день ничего не откладывалось. Живи Шико въ мір, въ которомъ дождь и дурная погода были бы неизвстны, она не могла мене тревожиться относительно будущаго, чмъ тревожилась теперь. Она заработовала свои деньги весело и тратила ихъ по-барски, властвовала надъ мужемъ въ силу своей замчательной красоты, грлась на солнышк, въ упоеніи отъ своего временнаго благоденствія, пила боле шампанскаго, чмъ слдовало въ видахъ сохраненія здоровья и женственности, съ каждымъ годомъ становилась немножко грубе, никогда не раскрывала книги, ни мало не заботилась о развитіи своего ума, пренебрегала всмъ, что служитъ истиннымъ украшеніемъ жизни, живописную мстность, сельскій ландшафтъ считала хорошимъ фономъ для буйной веселости и пьянаго разгула пикника, но боле ни на что негодными. Она никогда не переступала порога церкви, рука ея никогда не подавала милостыни, она жила для себя и въ свое удовольствіе. Совсти въ ней было столько же, сколько въ бабочк, чувства долга — меньше, чмъ въ птиц.

Если Джэкъ Шико и упрекалъ себя за тотъ образъ жизни, который они вели съ женою, и за расточительность, то онъ не выражалъ словами угрызеній своей совсти. Можетъ быть, его удерживало ложное чувство деликатности, и онъ находилъ, что жена иметъ право распоряжаться своей собственностью по своему усмотрнію. Его личные заработки были незначительны, и къ тому же непостоянны, отъ времени до времени онъ продавалъ торговцамъ картинами акварельный эскизъ, или редакторъ извстнаго журнала печаталъ его театральную рецензію. Деньги, поступавшія въ столь неопредленные сроки, уплывали такъ же быстро, какъ наживались.

— Джэкъ продалъ картину,— воскликнула жена:— мой чудакъ вздумалъ работать. Подемте обдать въ гостинницу Красной Мельницы. Джэкъ уплатить счетъ.

Затмъ приходилось только кликнуть штуки дв легкихъ, открытыхъ колясокъ, стоящихъ, въ этомъ город удовольствій, на каждомъ перекрестк и соблазняющихъ лнивцевъ на различныя экскурсіи, созвать человкъ шесть избранныхъ друзей данной минуты, и наконецъ отправиться въ любимый ресторанъ, заказать отдльную комнату, хорошенькій обдъ и любимое шампанское, похать прокатиться по зеленому лсу, пока поваренки задыхаются надъ своими кастрюлями, возвратиться къ шумному пиру, състь обдъ на открытомъ воздух, можетъ быть — подъ лучами полуденнаго солнца, такъ какъ къ семи часамъ Шико уже должна быть въ театр, а въ восемь вся парижская богема будетъ уже ждать, съ нетерпніемъ и разинутыми ртами, минуты, когда выбжитъ на сцену танцовщица съ дикими глазами и распущенными по плечамъ волосами. Шико съ теченіемъ времени длалась все боле и боле похожа на вакханку. Ея манера танцовать становилась все смле и смле, ея жесты производили на публику электрическое дйствіе. Эти дикія движенія были не лишены вдохновенія, но то было вдохновеніе вакханки, а не спокойная грація дріады или морской нимфы. Издали ею можно было любоваться, но всякій, кому дорога была спокойная жизнь, долженъ былъ избгать ея. Вс коротко ее знавшіе, говоря о ней, не стснялись въ своихъ выраженіяхъ, уже на второй годъ ея супружеской жизни, и на третій сезонъ ея пребыванія на сцен студенческаго театра.

— Шико начинаетъ пить какъ рыба,— говорилъ Антуанъ изъ оркестра, Жильберу, изображавшему комическихъ стариковъ:— желалъ бы я знать: бьетъ ли она мужа, когда хватитъ лишнее?

— Они, кажется, живутъ какъ кошка съ собакой,— отвчалъ актеры — одинъ день солнце свтитъ, на другой буря. Рено, живописецъ, комната котораго въ одномъ съ ними этаж, говорилъ мн, что иной разъ, когда въ квартир Шико погода бываетъ плохая, то вмсто градинъ летятъ чашки, блюдца и пустыя бутылки изъ-подъ шампанскаго. Тмъ не мене они страстно любятъ другъ друга.

— Я бы не особенно высоко цнилъ подобную любовь,— возразилъ скрипачъ.— Когда я женюсь, я за красотой гнаться не буду. Не желалъ бы я имть такую красивую жену, какъ Шико, хоть бы мн это ничего не стоило. Женщина этого закала создана на то, чтобы быть вчнымъ мученіемъ своего мужа. Я нахожу, что Джэкъ совсмъ не тотъ малый, какимъ онъ былъ до женитьбы. Отъ женитьбы — онъ перешелъ въ минорный тонъ.

Когда Шико были мужемъ и женою года три, способность m-me Шико привлекать зрителей въ залу маленькаго театра въ студенческомъ квартал начала замтно ослабвать. Публика въ партер стала рдть, студенты звали или разговаривали громкимъ шопотомъ во время исполненія танцовщицей блистательнйшихъ па. Самая красота ея перестала очаровывать. Обычнымъ постителямъ театра она приглядлась.

— Казенно, какъ журнальная статья,— говорилъ одинъ.

— Извстно, какъ куполъ дома Инвалидовъ,— замчалъ другой:— это утомляетъ, по невол разочаруешься въ Шико.

Шико видла, что звзда ея клонится къ закату, и по своему живому характеру, ставшему еще порывисте прежняго за послдніе три года, не очень-то хорошо принимала измну судьбы. Она возвращалась домой изъ театра въ отвратительнйшемъ настроеніи духа, протанцовавъ цлый вечеръ передъ пустыми скамейками и апатичной публикой, и Джэку Шико приходилось выносить все на своихъ плечахъ. Въ такихъ случаяхъ она затевала съ нимъ ссору, изъ-за соломенки, изъ-за ничего. Она, въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ, бранила студентовъ, обгавшихъ театръ. Она еще боле сердилась на тхъ, которые приходили и не аплодировали. Она распекала Джэка за его безпомощность. Ну, что онъ за мужъ? Онъ ровно ничего не могъ сдлать, чтобы хоть сколько нибудь отстоять ея интересы. Выйди она за кого-нибудь другого, напримръ, за любого изъ этихъ молодыхъ людей, пишущихъ въ газеты, она бы давнымъ-давно была ангажирована на одинъ изъ бульварныхъ театровъ. Она была бы предметомъ восторговъ лучшей парижской публики. Она бы заработывала тысячи. Но мужъ ея не имлъ никакого вліянія ни на режиссеровъ, ни на газеты, даже на столько, чтобы тиснуть хвалебную замтку въ самый послдній изъ маленькихъ журналовъ. Отчаяніе — да и только.

Это распеканье подйствовало на Джэка Шико. Онъ, отъ природы, былъ добродушный человкъ, любившій жить не задумываясь. Во всхъ ихъ ссорахъ зачинщицей была жена. Когда летали чашки, блюдца и пустыя бутылки, Юпитеръ, метавшій эти громы — была она. Джэкъ былъ слишкомъ мужественъ, чтобы ударить женщину, слишкомъ гордъ, чтобы унизиться до одного уровня со своей женой. Онъ страдалъ и молчалъ. Ошибку свою онъ понялъ уже давно. Ослпленіе было минутное, раскаяніе — продолжительное. Онъ зналъ, что связалъ себя съ скверно-воспитанной фуріей, низкаго происхожденія. Онъ зналъ, что для него единственная возможность избгнуть самоубійства — это закрыть глаза на все окружающее и извлекать изъ своего позорнаго существованія хотя подобіе удовольствія. Упреки жены, уязвивъ его, возбудили въ немъ энергію. Онъ написалъ съ полъ-дюжины писемъ старымъ друзьямъ въ Лондонъ,— людямъ боле или мене соприкосновеннымъ съ прессой, или съ театральнымъ міромъ, прося ихъ доставить Шико ангажементъ. Въ этихъ письмахъ онъ говорилъ о ней только какъ о женщин умной, въ карьер которой онъ принимаетъ участіе, женой своей онъ ее не признавалъ. Онъ позаботился вложить въ конверты вырзки изъ парижскихъ газетъ, въ которыхъ красота, шикъ, талантъ и оригинальность танцовщицы были расхвалены до небесъ. Результатовъ этихъ его хлопотъ было посщеніе мистера Смолендо, предпріимчиваго владльца театра принца Фредерика, пріхавшаго въ Парижъ съ цлью найти новинку, и ангажементъ m-me Шико на этотъ театръ былъ ршенъ. Мистеръ Смолендо за послднее время сильно покровительствовалъ балету. Его декораціи, машины, освщеніе и костюмы считались изъ лучшихъ въ цломъ Лондон. Вс ходили въ театръ принца Фредерика. Прежде, въ этихъ стнахъ, былъ просто концертный залъ, нчто въ род caf-chantant, лишь за послдніе годы онъ преобразился въ театръ. Вс драмы, роскошно обставленныя фееріи, фантастическіе балеты и комическія оперетки, имвшія успхъ на парижскихъ сценахъ, ставились мистеромъ Смолендо на сцен театра принца Фредерика. Онъ умлъ отрыть самыхъ хорошенькихъ актрисъ, лучшихъ танцовщицъ, свжіе голоса. Его хоры, его балетъ были лучшими въ Лондон.

Словомъ, мистеръ Смолендо открылъ тайну театральныхъ успховъ. Онъ зналъ, что доведенная до совершенства обстановка всегда окупится. Красота Шико была поразительна и неоспорима. На этотъ счетъ не могло быть двухъ мнній. Ея манера танцовать отличалась оригинальностью и нкоторымъ искусствомъ. Мистеръ Смолендо видалъ лучшихъ танцовщицъ, прошедшихъ несравненно боле строгую школу, но тамъ, гд Шико недоставало умнья, она брала ловкостью и смлостью.

— Ея не хватить на цлый рядъ сезоновъ. Она — точно эти породистыя лошади, которыя черезъ годъ-другой никуда не годны,— говорилъ себ мистеръ Смолендо,— но она возьметъ городъ приступомъ, и въ теченіи трехъ первыхъ своихъ сезоновъ принесетъ мн больше барышей, чмъ любая звзда, какія были на сцен моего театра, съ тхъ поръ какъ я сталъ антрепренеромъ.

Шико очень обрадовалась предложенію лондонскаго режиссёра, сулившаго ей жалованье больше того, какое она получала въ студенческомъ театр. О Лондон она думала неохотно, представляя его себ городомъ тумана и легочныхъ болзней, но тмъ не мене была очень рада покинуть сцену, на которой,— она это чувствовала,— лавры ея такъ быстро увядаютъ. Она не поблагодарила мужа за его вмшательство и продолжала бранить его за то, что онъ не доставилъ ей ангажемента на какой-нибудь изъ бульварныхъ театровъ.

— Для меня хать въ вашъ печальный Лондонъ — все равно что похорониться,— восклицала она,— но это все же лучше, чмъ танцовать передъ собраньемъ идіотовъ и кретиновъ.

— Лондонъ, право, не такое скверное мсто,— отвчалъ Джэкъ Шико, безучастно, какъ человкъ, которому жизнь наскучила, и который могъ оживиться лишь подъ вліяніемъ сильныхъ, возбудительныхъ средствъ:— Это огромная толпа, въ которой можно затеряться. Никто тебя не знаетъ, ты никого не знаешь. Чувство стыда пріятно притупляется въ душ человка, разъ онъ попалъ въ Лондонъ. Онъ можетъ ходить по улицамъ, не чувствуя, что на него показываютъ пальцемъ. Толп совершенно все равно, откуда онъ явился: изъ смирительнаго дома или изъ дворца. Никому до васъ дла нтъ.

Шико переплыли каналъ и наняли квартиру въ улиц близъ Лейстеръ-сквэра, возл котораго, какъ извстно, находится театръ принца Фредерика. То была грязная улица, не имвшая никакой привлекательности въ глазахъ иностранца, но улица эта, со временъ Гаррика и Уоффингтона была излюблена актерами и актрисами, и мистеръ Смолендо посовтовалъ супругамъ Шико поискать тамъ квартиру. Онъ назвалъ имъ трехъ или четырехъ хозяекъ, сдававшихъ квартиры ‘артистамъ’, выборъ m-me Шико остановился на одномъ изъ указанныхъ имъ помщеній.

Квартира, понравившаяся ей лучше другихъ, состояла изъ двухъ обширныхъ комнатъ въ первомъ этаж, меблированныхъ съ громкой притязательностью, которая показалась бы отвратительной эстетически развитому человку, и которая особенно какъ-то оскорбляла артистическій вкусъ Джэка. Стулья, обитые дешевымъ бархатомъ, пестрыя, вышитыя по канв занавски за окнахъ, потускнвшіе часы и канделябры, привели m-me Шико въ восторгъ. Это все почти по-парижски,— говорила она мужу.

Гостиная и спальня соединялись дверью. Была еще третья комнатка,— чистая клтка, съ выходившимъ на сверъ окномъ, здсь Джэкъ можетъ рисовать.

Удобство это примирило Джэка съ печальной роскошью гостиной, съ сомнительной опрятностью спальни, съ унылымъ видомъ улицы, въ которой, среди частныхъ домовъ, разбросано было съ полдюжины грязныхъ лавчонокъ.

— Какъ твой Лондонъ невзраченъ!— восклицала Шико: — неужели весь городъ такой?

— Нтъ,— отвчалъ Джэкъ съ своей цинической гримасой.— Есть и боле веселыя улицы, въ которыхъ живутъ порядочные люди.

— Кого ты называешь порядочными людьми?

— Людей, платящихъ подоходный налогъ съ двухъ или трехъ тысячъ фунтовъ въ годъ.

Джэкъ освдомился о прочихъ жильцахъ. Слдовало узнать, что за сосди у нихъ будутъ.

— Я не щепетиленъ,— говорилъ Джэкъ по-французски жен,— но не желалъ бы жить бокъ-о-бокъ съ разбойникомъ.

— Или со шпіономъ,— подхватила Заира.

— У насъ въ Лондон шпіоновъ нтъ. Эта профессія никогда не могла стать твердой ногой по сю сторону канала. Хозяйка была худощавая вдова, съ цлымъ рядомъ фальшивыхъ локончиковъ на лбу, въ чепц, украшенномъ искусственными цвтами, трепещущими на своихъ проволочныхъ стебляхъ. Кончикъ ея длиннаго носа былъ красноватъ, глаза стекловидные, все это намекало на употребленіе крпкихъ напитковъ.

— Въ этихъ комнатахъ у меня только и живетъ, что одна дама,— объяснила она,— очень умная особа, совершенная лэди, миссисъ Рауберъ, играющая главныя роли въ Шекспировскомъ театр. Вы, конечно, слыхали о ней. Она знаменитая, великая женщина.

Господинъ Шико покаялся въ своемъ невжеств. Онъ такъ долго жилъ въ Париж, что ничего не слыхалъ о миссиссъ Рауберъ.

— А,— вздохнула хозяйка,— вы не знаете, какъ много вы потеряли. Роль лэди Макбетъ она исполняетъ не хуже миссисъ Сиддонсъ.

— А вы когда-нибудь видли миссисъ Сиддонсъ?

— Нтъ, но мать моя говорила мн о ней. Она не могла, въ этой роли, быть выше миссисъ Рауберъ. Вамъ надо, какъ-нибудь, собраться ее посмотрть. У васъ пройдетъ морозъ по нож.

— И она почтенная старушка?— освдомился Джэкъ Шико.

— Аккуратна какъ часы. Въ церковь ходитъ каждое воскресенье, утромъ и вечеромъ. Никакихъ горячихъ ужиновъ. Корочка хлба, кусокъ сыра и стаканъ — это оставляются ей на стол, дверь отворяетъ своимъ ключомъ, ждать ее не нужно. Въ два часа, когда нтъ репетиціи, котлета и кружка пива, какое-нибудь простое кушанье, которое не простынетъ на печк, если репетиція поздняя. Она образцовая жилица. Случайныхъ доходовъ съ нея нтъ, но платитъ она аккуратно, каждую субботу, настоящая лэди.

— А,— сказалъ Джэкъ,— очень пріятно. А наверху? Во второмъ этаж у васъ, вроятно, другой образецъ порядочности?

Хозяйка слегка кашлянула, точно будто у нея захватило дыханіе, глаза ея устремились на окно, она, казалось, спрашивала совта у сраго, октябрьскаго неба.

— Кто ваши верхніе жильцы?— съ оттнкомъ нетерпнія повторилъ вопросъ свой Джэкъ Шико.

— Жильцы? нтъ, сэръ, у меня во второмъ этаж только одинъ джентльменъ. Я не отдаю квартиры семейнымъ. Дти — такія шаловливыя обезьянки, вчно бгаютъ, взадъ и впередъ, по лстницамъ, съ опасностью жизни вывшиваются изъ оконъ, или оставляютъ входную дверь настежь. А какъ они портятъ мебель! Никто этого не понимаетъ, кром тхъ, кто прошелъ черезъ это испытаніе. Нтъ, сэръ, за послднія шестъ лтъ ребенокъ не переступалъ моего порога,

— Я спрашивалъ васъ не о дтяхъ,— сказалъ Шико,— а о вашемъ жильц.

— Онъ не женатый джентльменъ, сэръ.

— Молодой?

— Нтъ, сэръ, среднихъ лтъ.

— Актеръ?

— Нтъ, сэръ. Онъ ничего не иметъ общаго съ театромъ.

— Что же онъ такое?

— Видите ли, сэръ, онъ джентльменъ, это всякому ясно, но джентльменъ, прожившій свое состояніе. По его привычкамъ видно, что у него было большое состояніе, и что онъ почти все спустилъ. Онъ не такъ аккуратно платить, какъ бы я того желала, но все-таки платитъ, и не причиняетъ никакого безпокойства, такъ какъ часто узжаеть на цлую недлю, причемъ, разумется, плата за квартиру идетъ та же.

— Ему пожалуй, это и все равно, если онъ не платитъ,— сказалъ Шико.

— О, нтъ, онъ все же платитъ, сэръ. Онъ оттягиваетъ, но деньги свои я получаю. Бдная вдова не можетъ терять на лучшемъ изъ жильцовъ.

— Какъ зовутъ этого джентльмена?

— Мистеръ Дероль.

— Это похоже на иностранную фамилію.

— Можетъ быть, сэръ, но джентльменъ — англичанинъ. Я, вообще говоря, не имла почти дла съ иностранцами,— замтила хозяйка, бросивъ бглый взглядъ на m-me Шико,— хотя ихъ не мало живетъ въ нашемъ околотк.

Квартира была нанята, и для Джэка Шико съ женою насталъ новый періодъ ихъ существованія. Въ жизни лондонской недоставало многаго, что длало ихъ жизнь въ Париж выносимой: безпечной веселости, боле яснаго неба, удовольствій, присущихъ богем французской столицы, и Джекъ Шико чувствовалъ, что густая, черная завса опустилась надъ его молодостью со всми ея заблужденіями, а онъ остался одинъ среди холоднаго, будничнаго свта, измученнымъ, разочарованнымъ, преждевременно состарвшимся человкомъ. Ему недоставало веселыхъ удалыхъ товарищей, помогавшихъ ему забывать заботы. Онъ скучалъ о прогулкахъ въ экипаж по густому лсу, о поздкахъ въ окрестные кабачки, о веселыхъ ужинахъ тянувшихся далеко за-полночь, о всхъ развлеченіяхъ, которыми изобиловала его парижская жизнь. Лондонскія удовольствія казались ему скучными, тяжелыми. Лондонскіе ужины не представляли ничего кром ды и питья, причемъ уничтожалось слишкомъ много устрицъ, выпивалось слишкомъ много вина.

Надежды мистера Смодендо осуществились вполн. Шико произвела фуроръ на сцен принца Фредерика. Громадныя афиши, красовавшіяся на всхъ лондонскихъ аркахъ и заборахъ, досигли своей цли. Каждый вечеръ театръ бывалъ биткомъ набить.

При появленіи Шико раздавались единодушныя рукоплесканія. Снова вдыхала она опьяняющую атмосферу успха, день ото дня становилась боле дерзкой, боле безпечной, тратила больше денегъ, пила больше шампанскаго, сильне пристращалась къ удовольствіямъ, лести и нарядамъ. Мужъ глядлъ на все это съ мрачнымъ выраженіемъ въ лиц. Они уже не были боле той влюбленной парочкой, которая вышла рука объ руку изъ мэріи,— улыбающаяся, счастливая, намревавшаяся раздлять свой свадебный обдъ съ своими избранными друзьями. Жена бывала теперь ласкова только порывами, мужъ — всегда смотрлъ уныло, унынія этого ничто, кром вина, изгнать изъ души его не могло, и оно, подобно семи евангельскимъ злымъ духамъ, возвращалось въ большей сил, посл временнаго изгнанія. Жена любила мужа ровно настолько, чтобы обнаруживать отчаянную ревность, если онъ оказывалъ малйшее вниманіе другой женщин. Мужъ давнымъ-давно пересталъ ревновать, онъ дорожилъ только собственной честью. Среди постителей театра принца Фредерика былъ одинъ, котораго можно было встрчать тамъ почти каждый вечеръ. То былъ мужчина лтъ двадцати-пяти, высокій, широкоплечій, съ рзкими чертами лица, съ соколиными глазами, одтый въ поношенное платье, носящій на всей своей вншности отпечатокъ неряшливости, но тмъ не мене смотрящій джентльменомъ. Всякому было ясно, что ничья забота не окружаетъ его, что онъ, можетъ быть, терпитъ крайнюю нужду, но какъ бы низко онъ не палъ, все-же онъ оставался джентльменомъ.

Это былъ студентъ медицины, одинъ изъ самыхъ рьяныхъ тружениковъ въ госпитал св. омы, онъ избралъ эту профессію потому, что любилъ ее, и любовь его возрастала вмст съ его трудами. Многіе, коротко его знавшіе, утверждали, что онъ долженъ оставить слдъ въ исторіи своего вка. Онъ былъ не такой человкъ, чтобы имть быстрый успхъ, выдвинуться при помощи счастливаго случая. Онъ не спша принимался за работу, изслдовалъ до дна всякій колодецъ, въ который спускался, брался за каждый предметъ такъ ршительно, какъ-будто это — его спеціальность, предавался изученію каждаго научнаго вопроса съ лихорадочнымъ пыломъ влюбленнаго, но работалъ надъ нимъ съ упорствомъ и самоотверженіемъ греческаго атлета. Что касается обыденныхъ житейскихъ удовольствій: вина, картъ, скачекъ и всякихъ кутежей,— молодой медикъ ими совершенно пренебрегалъ. Онъ такъ рдко посщалъ театры, что т изъ товарищей его, которые теперь каждый вечеръ видали его въ театр принца Фредерика, удивлялась его частымъ появленіямъ въ подобномъ мст.

— Что нашло на Джерарда,— восклицалъ Джо Латимеръ, обращаясь къ Гарри Броуну.— Я думалъ, онъ презираетъ балетъ, а между тмъ вотъ же третій разъ вижу его здсь, онъ смотритъ во вс глаза, и съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, точно слдитъ за анатомическимъ ножомъ въ рукахъ Поджета.

— Неужели ты не догадываешься, что это все значитъ?— воскликнулъ Броунъ:— Джерардъ влюбленъ.

— Влюбленъ!

— Да, по уши влюбленъ въ Шико, отъ роду не видывалъ я такого несомнннаго случая: вс симптомы замчательно развиты, сидитъ въ первомъ ряду и смотритъ все время, пока она на сцен, ни на минуту глазъ съ нея не сводитъ, бредитъ о ней, намъ толкуетъ, увряетъ, что она самая красивая женщина, какая только жила на свт со временъ неизвстной особы, служившей моделью для статуи Венеры, открытой въ пещер на остров Милос. Вотъ бы штука была — знать эту молодую особу, обнять ее, а безъ сомннія кто-нибудь да обнималъ. Да, Джорджъ Джерардъ пропалъ, уничтоженъ. Ужъ очень это трогательно.

— А m-lle Шико, говорятъ, замужняя женщина?— спроскхь Латимеръ.

— Замужняя. Мужъ постоянно при ней дежуритъ. Каждый вечеръ ожидаетъ ее у двери, ведущей на сцену, стоитъ у кулисъ, пока она танцуетъ. Шико чрезвычайно положительная особа, хотя такимъ не смотритъ. А, вотъ и Джерардъ. Ну что, старина, болзнь достигла кризиса?

— Какая болзнь?— лаконически спросилъ Джерардъ.

— Лихорадка, именуемая любовью.

— Неужели вы воображаете, что я влюбленъ въ новую танцовщицу, потому только, что часто захожу сюда взглянуть на нее?

— Не могу иначе объяснить твоего присутствія здсь. Ты не театралъ.

— Я прихожу смотрть на Шико просто потому, что она, лицомъ и станомъ, самая красивая женщина, какую я когда-либо видлъ. Прихожу, какъ пришелъ бы живописецъ поглядть на совершенство человческой красоты, или анатомъ — полюбоваться законченностью божьяго произведенія, существомъ вышедшимъ въ божественной мастерской — безъ единаго недостатка.

— Слыхалъ-ли ты что-нибудь подобное?— воскликнулъ Латимеръ.— Онъ приходитъ смотрть на танцовщицу и говоритъ объ этомъ, точно это какая-то религія.

— Поклоненіе красот есть религія искусства,— серьёзно отвтилъ Джерардъ.— Я уважаю Шико и поклоняюсь ей. У меня, на ея счетъ нтъ ни одной недостойной мысли.

Латимеръ слегка коснулся, двумя пальцами, своего лба, и взглянулъ на своего друга Броуна.

— Кончено!— сказалъ Латимеръ.

— Далеко зашло!— возразилъ Броунъ.

— Пойдемъ пробовать устрицы, Джерардъ, проведемъ вечеръ вмст,— убдительно проговорилъ Латимеръ.

— Благодарю, нельзя. Я пойду домой и засяду за дло.

Они разстались, весельчаки пошли туда, куда влекла ихъ страсть къ удовольствіямъ, человкъ, любившій трудъ ради наслажденія, имъ доставляемаго, вернулся къ своимъ книгамъ.

Глава V.— Разочарованіе влюбленнаго.

Лора Малькольмъ осталась въ замк. Викарій, мистеръ Клеръ, убдилъ ее отказаться отъ мысли взятъ квартиру въ близьлежащей деревн. Жаль было бы покинуть милый старый домъ, убждалъ онъ ее. Домъ, предоставленный попеченіямъ прислуги, неминуемо приходитъ въ разрушеніе, въ этомъ же дом столько сокровищъ искусства, столько красивыхъ, дорогихъ вещей, досел бывшихъ на рукахъ у Лоры. Почему бы ей не остаться въ этомъ убжищ ея юныхъ лтъ, до тхъ поръ, когда выяснится окончательно: суждено-ли ей царить въ этомъ дом, въ качеств хозяйки, или покинуть его навсегда?

— Ваше пребываніе здсь не стснитъ свободы вашего выбора,— ласково сказалъ мистеръ Клеръ,— еслибъ вы до истеченія года убдились, что не можете ршиться стать женой Джона Тревертона.

— Онъ можетъ и не сдлать мн предложенія,— прервала его Лора съ странной улыбкой.

— Онъ его сдлаетъ. Онъ явится къ вамъ и предложитъ вамъ руку и сердце,— можете быть въ этомъ уврены, дорогая. Никакому молодому человку не должно бытъ трудно влюбиться въ такую двушку, какъ вы, а мн думается, что Джонъ Тревертонъ вполн достоинъ привязанности любой женщины. Не вижу причины, почему бы вашему браку не быть бракомъ по любви съ обихъ сторонъ, несмотря на оригинальное завщаніе моего стараго друга.

— Боюсь, что этому никогда не бывать,— со вздохомъ отвчала Лора: — мистеръ Тревертонъ никогда не будетъ въ состояніи смотрть на меня, какъ на всякую другую женщину. Я всегда буду казаться ему преградой на пути въ его свобод, въ его счастью. Онъ вынужденъ выказывать притворную привязанность ко мн, или отказаться отъ великолпнаго состоянія. Если онъ корыстолюбивъ, онъ колебаться не станетъ. Онъ возьметъ состояніе и меня, а я буду презирать его за его готовность взять жену, выбранную для него другимъ. Нтъ, дорогой мистеръ Клеръ, для насъ съ Джономъ Тревертономъ нтъ никакой надежды на счастіе.

— Дорогое дитя мое, если вы убждены, что этотъ бракъ не составитъ вашего счастія, вы имете полную возможность отказать ему,— замтилъ викарій.

Блдныя щеки Лоры вспыхнули.

— Это бы значило обречь его на нищету и пойти наперекоръ желаніямъ его двоюроднаго брата,— отвтила она, запинаясь.— Я бы возненавидла себя за подобный эгоизмъ.

— Въ такомъ случа, дорогая моя, вамъ придется покориться, если вы съ Джономъ Тревертономъ и не будете такъ страстно влюблены другъ въ друга, какъ т молодыя пары, которыя идутъ противъ желанія родителей и внчаются тайно,— или внчались, когда я былъ молодымъ человкомъ,— то все же вы будете наслаждаться спокойнымъ счастьемъ и уживетесь такъ же хорошо, какъ уживаются принцы и принцессы, браки которыхъ устроиваются при помощи дипломатическихъ переговоровъ, съ согласія иностранныхъ державъ.

— Извстно-ли вамъ что-нибудь о мистер Тревертон?— задумчиво спросила Лора.

— Очень немногое. Онъ единственный сынъ, кажется даже, единственное дитя. Отецъ и мать его умерли, когда онъ былъ еще мальчикомъ, надъ имуществомъ его была учреждена опека. По достиженіи совершеннолтія онъ получилъ порядочное состояніе и прожилъ его, какъ прожилъ бы всякій праздный молодой человкъ, лишенный друзей, способныхъ дать ему добрый совтъ, руководить имъ. Карьеру онъ началъ службой въ арміи, но, спустивъ свои деньги, оставилъ полкъ. Я не имю ни малйшаго понятія о томъ, что онъ длалъ съ тхъ поръ.

Итакъ, ршено было, что Лора останется въ замк, съ такимъ количествомъ слугъ, какое будетъ признано необходимымъ для содержанія всего дома въ полномъ порядк, жалованье людямъ будетъ выплачиваться изъ доходовъ съ имнія, кормить ихъ будутъ на т же деньги, сама-же Лора будетъ содержать себя на свои собственныя, скромныя средства. Она была молодая особа замчательно независимаго характера, ршимость ея была непоколебима.

— Деньги эти теперь ничьи,— говорила она.— Я не трону ни одного пенни.

Какъ ни печальны были воспоминанія, связанныя съ этимъ домомъ, какъ ни тяжела была пустота, образовавшаяся въ знакомыхъ комнатахъ съ исчезновеніемъ одного любимаго образа, какъ ни грустно молчаніе, котораго не нарушить уже никогда его голосу, Лор пріятне было остаться въ своемъ старомъ убжищ, чмъ покинуть его. Даже безмолвные, неодушевленные предметы, среди которыхъ она такъ долго жила, были ей близки, говорили ея сердцу. Въ чужомъ дом она почувствовала бы себя бездомной сиротой. Здсь — она всегда чувствовала себя дома. Если тнь умершаго и бродила по комнатамъ, то этотъ призракъ — другъ ея, онъ смотритъ на нее любящими глазами. Никогда не противорчила она своему пріемному отцу, не пренебрегала заботами о немъ, не огорчала, не оскорбляла его. Къ ея горю не примшивалось угрызеній совсти. Она думала о немъ съ глубочайшей грустью, но безъ боли.

Викарій желалъ, чтобы миссъ Малькольмъ взяла себ компаньонку. Было не мало безпріютныхъ молодыхъ особъ незапятнанной репутаціи и хорошаго происхожденія, которыя, безъ сомннія, съ радостью и безъ жалованья поступили бы къ ней, единственно ради пріятной, исполненной удобствъ жизни. Но Лора объявила, что ей компаньонки не требуется.

— Вы должны считать меня необыкновенно пустоголовой, если воображаете, что я не могу жить безъ молодой особы однихъ со мною лтъ, которая бы сидла противъ меня и откликалась точно эхо на вс мои мимолетныя фантазіи, или гуляла бы со мной и помогала мн восхищаться видами, или совтовала бы мн что заказать въ обду,— говорила она.— Нтъ, дорогой мистеръ Клеръ, мн не нужно другого общества, кром общества Селіи, отъ времени до времени. Вы позволите ей приходить навщать меня очень часто, не правда-ли?

— Такъ часто, какъ вамъ будетъ угодно, или, врне, такъ часто, какъ ее можно будетъ освободить отъ занятій по приходу,— отвтилъ викарій.

— Ахъ, да, вс вы, въ викаріат, труженики,— воскликнула Лора.

— Иные изъ насъ работаютъ довольно усердно,— со вздохомъ отвтилъ мистеръ Клеръ.— Желалъ бы я, чтобы сынъ мой наконецъ ршился, и началъ трудиться нсколько энергичне.

— Погодите, придетъ время.

— Надюсь, хотя мн почти надоло ждать этого времени.

— Онъ уменъ, онъ артистъ,— сказала Лора.

— Умъ его, однако, позволилъ ему оставить университетъ безъ ученой степени, а артистическимъ способностямъ не прокормить его,— съ горечью отвтилъ викарій.

Этотъ единственный сынъ викарія былъ для него вчнымъ источникомъ мученій. Эдуардъ Клеръ — общій любимецъ, никому не вредитъ онъ кром самого себя. Такъ говорили о немъ на деревн. Онъ былъ красивъ, уменъ, симпатиченъ, но лишенъ всякой устойчивости. Онъ былъ похожъ на перо, носимое по вол втра. Ему досел не удалось найти ту работу, для исполненія которой онъ присланъ въ этотъ міръ, но онъ очень скоро догадался, на какую работу онъ не годится. Такъ, въ университет онъ нашелъ, что общій курсъ англійскаго классическаго образованія не соотвтствуетъ исключительному складу его ума. Гораздо бы лучше пошелъ онъ въ Гейдельберг или въ Бонн! Открытіе это онъ сдлалъ уже тогда, когда потерялъ три года въ Оксфорд, и стоилъ отцу своему около тысячи фунтовъ.

Викарій желалъ, чтобы его единственный сынъ вступилъ въ ряды служителей церкви, Эдуарда и воспитывали въ этихъ видахъ, во посл своей неудачи съ полученіемъ степени, Эдуардъ понялъ, что служеніе церкви противно его совсти. Взгляды его слишкомъ широки.

— Человкъ, поклоняющійся Эрнесту Ренану такъ горячо, какъ покланяюсь ему я, не иметъ права быть пасторомъ,— съ милой откровенностью объявилъ Эдуардъ, и бдному мистеру Клеру пришлось отказаться отъ своихъ любимыхъ надеждъ, потому только, что сынъ его — поклонникъ Ренана. Остановившись на этомъ ршеніи, Эдуардъ остался дома, много, хотя безо всякой системы, читалъ, немного писалъ, въ хорошую погоду рисовалъ съ натуры, удилъ рыбу, ходилъ на охоту, вообще проводилъ время самымъ пріятнымъ образомъ, причемъ лучшими днями его жизни были т, которые проводилъ онъ въ замк.

Джасперъ Тревертонъ искренно уважалъ викарія и любилъ сына ради отца. Эдуардъ всегда былъ желаннымъ гостемъ въ замк при жизни старика, а такъ какъ сестра его была лучшимъ другомъ Лоры Малькольмъ, то вполн естественно, что молодой человкъ часто бывалъ въ обществ Лоры.

Теперь же на его посщенія милаго стараго замка, гд онъ всегда чувствовалъ себя какъ дома, библіотеки, въ которой любилъ читать, сада, на правильныхъ дорожкахъ котораго съ такимъ наслажденьемъ выкуривалъ свою сигару, былъ наложенъ неожиданный запретъ. Миссъ Малькольмъ дала ему понять, черезъ посредство сестры, что не считаетъ себя боле въ прав принимать его. Дружба ея къ нему нимало не уменьшилась, но теперь ему уже неприлично заходить во всякое время или проводить половину своихъ вечеровъ въ библіотек, какъ въ былые дни.

— Не понимаю, къ чему ведутъ подобныя стсненія между старыми друзьями,— съ обиженнымъ видомъ замтилъ Эдуардъ.— Мы съ Лорой точно братъ и сестра.

— Очень можетъ быть, Недъ, но вдь вс знаютъ, что ты и Лора не братъ съ сестрой, я думаю, что въ Газльгёрст найдется не мало людей, полагающихъ, что ты питаешь къ ней чувство гораздо боле сильное, чмъ братская привязанность. Еслибъ мы съ ней тонули, я знаю, которую изъ насъ ты попытался-бы спасти.

— Ты умешь плавать,— проворчалъ Эдуардъ, вспомнивъ знаменитый отвтъ Талейрана.— Что-жъ, мн остается покориться судьб. Миссъ Малькольмъ, конечно, считаетъ себя невстой таинственнаго наслдника, который, повидимому, не торопится со своимъ ухаживаньемъ. Еслибъ старикъ Тревертонъ завщалъ мн подобную надежду, я бы ухватился за нее, не колеблясь ни минуты.

— А меня такъ восхищаетъ деликатность, побуждающая мистера Тревертона держаться первое время нсколько въ тни,— замтила Селія.

— Почему ты знаешь, что его удерживаетъ деликатность?— воскликнулъ Эдуардъ.— Почему ты знаешь, что не какой-нибудь романъ, а можетъ быть и унизительная связь, вообще, что не какія-нибудь прежнія отношенія, или обязательства, связываютъ ему руки и мшаютъ идти дальше съ Лорой? Ни одинъ человкъ въ мір, не будучи къ тому вынужденъ, не могъ бы пренебречь подобнымъ случаемъ или рисковать своими надеждами на успхъ. Если онъ оскорбить Лору, она именно такая двушка, что можетъ отказать ему, несмотря на вс соображенія на счетъ богатства.

— Не думаю, чтобы она такъ поступила, не имя на то особенно серьёзныхъ причинъ. Въ Лор очень сильно говоритъ чувство долга, а она считаетъ своимъ долгомъ, по отношенію къ пріемному отцу, содйствовать осуществленію его желаній. Я думаю, что она бы пожертвовала этому долгу своей личной склонностью.

— Это значить: заходить слишкомъ далеко,— съ неудовольствіемъ замтилъ Эдуардъ.— Я начинаю думать, что она влюбилась въ этого господина, хотя онъ и блеснулъ здсь какъ метеоръ.

— Онъ провелъ здсь около двухъ недль,— замтила Селія,— и Лора видлась съ нимъ нсколько разъ. Я не хочу сказать, чтобы она была влюблена въ него, у нея слишкомъ много здраваго смысла, чтобы такъ быстро влюбиться,— но я уврена, что онъ ей не противенъ.

— Ну, тамъ, гд начинается любовь, здравому смыслу конецъ. Я такъ думаю, что она влюблена въ него, неужели она теб въ этомъ не признавалась, Селія? двушки любятъ толковать о подобныхъ вещахъ.

— Ну что ты смыслишь о двушкахъ?

— Ровно ничего. У меня есть сестрица, принадлежащая въ этой пород: эта всегда у меня подъ рукой, могу снимать съ ней копіи. Ну-ка, Селія, будь разъ въ жизни доброй сестрой. Что теб говорила Лора о Джон Тревертон?

— Ничего. Она особенно сдержанна относительно этого вопроса, я знаю, что онъ ей непріятенъ, а потому рдко касаюсь его.

— Счастливецъ же онъ. Отъ роду не ненавидлъ я никого такъ, какъ ненавижу его. У меня сидитъ въ голов, ни на чемъ кром моего инстинкта не основанная мысль, что онъ — негодяй.

— Безотчетныя мысли, это — убжденія, совпадающія съ нашими желаніями,— не такъ ли? философствовала Селія.— Мн отъ души тебя жалко, дорогой Недъ, я знаю, что ты любишь Лору, теб должно быть очень тяжело сознавать, что ее завщали другому. Но серьёзно, женился ли бы ты на ней, еслибъ она ничего не имла, кром своего личнаго, незначительнаго дохода?

— Шесть тысячъ фунтовъ врнаго дохода,— задумчиво проговорилъ Эдуардъ.— Недалеко бы ушли съ этимъ молодой человкъ и молодая женщина, отличающіеся утонченнымъ вкусомъ. Какъ бы мы нжно другъ друга ни любили, какъ бы мы ни были счастлива, я боюсь, Селія, что мы умерли бы съ голоду, причемъ единственное наслдство дтей нашихъ заключалось бы въ самомъ законномъ прав ихъ на пособіе изъ приходскихъ суммъ. Я думалъ, что этотъ противный старикашка щедро обезпечитъ ее.

— Ты не имлъ никакого права это предполагать, зная, это онъ поклялся ей ничего не оставить.

— Всегда нашлась бы возможность какъ-нибудь обойти это. По-моему, его завщаніе просто постыдное: какъ не совстно принуждать благородной души двушку выходить за человка, ввбраннаго имъ,— человка, котораго онъ самъ ни разу не видлъ, когда составлялъ завщаніе.

— Онъ, однако, пожелалъ видть передъ смертью молодого мистера Тревертона. Я уврена, что если бы тотъ произвелъ и него неблагопріятное впечатлніе, онъ, въ послднюю минуту, отмнилъ бы свое завщаніе.

Разговоръ этотъ происходилъ почти черезъ четыре мсяца по смерти Джаспера Тревертона. Изгороди начинали зеленть, галки съли вс до послдняго цвты шафрана, фіалки были въ ложномъ цвту, трава росла такъ быстро, что ее приходилось скашивать каждую недлю, садъ замка представлялъ пріятное мсто для прогулки, съ его покрытыми цвтомъ деревьями и распускающимися цвтами, пніе птицъ оживило его, он весело сообщали другъ другу, что наконецъ настала настоящая весна, что зимніе дни и твердая какъ камень, окованная морозомъ, земля, составляютъ уже достояніе прошлаго.

Эдуардъ Клеръ считалъ себя самымъ несчастнымъ молодымъ человкомъ. Онъ былъ красивъ, мало того, по общему приговору его интимнаго кружка, онъ былъ замчательно хорошъ собой, онъ былъ умне и образованне большинства молодыхъ людей его лтъ и его круга. Если онъ до сихъ поръ ничмъ еще не заявилъ себя, то этому причина — никакъ не недостатокъ способностей,— самодовольно говорилъ онъ себ. Онъ просто не принимался еще за дло. Онъ не считалъ, что обязанность каждаго человка принимать возможно большее участіе въ сумм общаго труда. Такой способный молодой человкъ, какъ онъ, можетъ посмотрть пока въ сторонк, какъ другіе работаютъ, сознавая, что эту работу онъ выполнилъ бы гораздо лучше ихъ, еслибъ только за нее взялся.

Четыре года тому назадъ, при первой его поздк въ Оксфордъ, онъ ршилъ, что будетъ мужемъ Лоры Малькольмъ. Джасперъ Тревертонъ, конечно, оставитъ ей прекрасное состояніе, вроятно даже все свое помстье. Должно быть, есть множество средствъ обойти эту глупую клятву. Старикъ могъ оставить свое имущество Лор по дарственной записи. Онъ могъ оставить его въ рукахъ душеприказчиковъ, для ея свободнаго пользованія доходами, съ него получаемыми. Такъ или иначе, она будетъ его наслдницей. Эдуардъ былъ въ этомъ совершенно убжденъ, видя глубокую привязанность Джаспера къ его пріемной дочери. А потому, когда молодой студентъ замтилъ, что онъ начинаетъ влюбляться въ прелестное личико Лоры, въ ея милыя манеры, то онъ и не сталъ бороться съ Купидономъ, могущественнйшимъ изъ завоевателей. Влюбиться въ Лору значило вступить на широкую дорогу, ведущую къ житейскимъ успхамъ, и притомъ гораздо боле прямымъ путемъ, чмъ ведетъ къ нимъ церковь или адвокатура. Съ объясненіемъ онъ не спшилъ, онъ не былъ увлекающимся молодымъ человкомъ, напротивъ, онъ дйствовалъ всегда медленно и осторожно. Сдлать Лор предложеніе и получить отказъ, значило бы лишиться ея общества. Онъ думалъ, что нравится ей, но желалъ окончательно убдиться въ сил ея чувства, прежде чмъ открыто объявить себя ея обожателемъ. Его положеніе въ качеств ея друга было слишкомъ выгодно, чтобы необдуманно поставить его на карту.

Глава VI.— Шико поставила на своемъ.

Медленно, неохотно, уползла зима въ свою берлогу, предоставивъ мсто свжей, непріятной весн. То была самая длинная, самая пепельная зима, какую только когда-либо переживалъ Джэкъ Шико. Онъ не удивлялся боле тому, что, по понятіямъ живущихъ на материк, самоубійство составляетъ естественное послдствіе лондонскихъ тумановъ. Никогда не чувствовалъ онъ большей склонности къ самоуничтоженію какъ въ туманные декабрьскіе вечера, въ мрачныя январьскія сумерки, когда онъ шагалъ по скучнымъ, срымъ улицамъ, подъ унылымъ, срымъ небомъ, куря свою сигару и размышляя о томъ, въ какую печальную развалину превратился онъ самъ, а также и вся жизнь его. А десять лтъ тому назадъ онъ выступилъ на шумную житейскую арену съ такими яркими надеждами, съ такимъ почтеннымъ честолюбіемъ, съ такой дерзкой увренностью въ будущемъ, которое должно было дать ему все, что есть лучшаго въ мір. Чего онъ достигъ? Чмъ онъ сталъ? Мужемъ Шико, т.-е. существомъ, которое само по себ на столько ничтожно, безполезно, неизвстно, что никто никогда не давалъ себ труда освдомиться о его настоящемъ имени. Имя жены его — имя, прославленное танцовщицей, богиней студентовъ-медиковъ и различныхъ клерковъ,— годилось и для него. Самъ по себ онъ былъ — ничто. Онъ былъ только мужъ Шико, женщины, которая пила какъ рыба. Это было тяжелое положеніе для человка, въ которомъ чувство стыда не было совершенно убито. Въ пользу Джэка Шико говорило уже то, что въ этотъ періодъ его жизни, когда отчаяніе впустило свои когти въ его наболвшее сердце, когда любовь и симпатія уступили мсто безмолвной и тайной ненависти, онъ не былъ однако ни жестокъ, ни рзокъ съ женою. Никогда не говорилъ онъ ей суроваго, дкаго слова, пока въ немъ жила хотя слабая вра въ ея способность къ исправленію, онъ усовщивалъ ее, говорилъ съ ней о ея безумныхъ привычкахъ, говорилъ всегда сдержанно, часто очень ласково, а когда увидлъ, что на перемну нтъ надежды, то замолчалъ и ни въ чемъ не укорялъ ее.

Она еще не нанесла ему того оскорбленія, которое честь запрещаетъ мужу прощать. Настолько она была врна ему, и любила его по-своему, кидалась на него какъ фурія, когда была ни трезва, ни пьяна, и называла его своимъ ангеломъ, своей кошечкой въ припадкахъ глупой нжности, когда, бывало, всласть напьется. Онъ, который такъ часто ссорился съ ней, прежде чмъ возненавидлъ ее, могъ теперь выносить ея буйство и оставаться спокойнымъ. Онъ не умлъ дать волю своему гнву, который могъ увлечь его невдомо куда. Онъ чувствовалъ то же, что чувствуетъ человкъ, стоящій на краю черной пропасти, съ завязанными глазами, но сознающій, что пропасть тутъ, у ногъ его. Одинъ неврный шагъ можетъ быть роковымъ. Что касается до спроса на его маленькіе таланты, то ему боле посчастливилось въ этомъ мрачномъ Лондон, чмъ въ оплакиваемомъ имъ Париж. Онъ получилъ постоянное мсто рисовальщика при одномъ изъ юмористическихъ изданій, каррикатуры, которыя онъ набрасывалъ въ то время, какъ сердце его ныло отъ горя, а голова горла, забавляли праздную лондонскую молодежь, напоминая ей Кама и Гаварни. При помощи своего карандаша онъ заработывалъ около двухъ фунтовъ въ недлю, что было боле чмъ достаточно, и удовлетворяло всмъ его потребностямъ, Шико могла все свое жалованье тратить на себя, что ей было вполн по душ. Каждый вечеръ въ ея уборной бывала бутылка шампанскаго, она допивала ее, прежде чмъ выходила на сцену для своего большого па. Пока она воздерживалась отъ водки, это еще равнялось трезвости. Она была женщина съ очень ограниченными понятіями, и подобно тому, какъ въ Санъ-Франциско одно шампанское считается виномъ, напитки боле низкаго разбора не удостоиваются этого благороднаго имени,— такъ и по мннію Шико шампанское было единственное вино, которое стоило пить. Когда она чувствовала, что его возбуждающаго дйствія для нея недостаточно, она прибавляла въ него водки, и тогда Шико слдовало избгать.

Зима, въ этомъ году, была продолжительная. Хотя зеленые скаты всхъ сельскихъ дорожекъ и вс ложбины среди обнаженнаго лса были уже усяны блой буквицей и фіалками, зимній втеръ все еще потрясалъ деревья въ лсу и рзко завывалъ среди лондонскихъ дымовыхъ трубъ.

Наступилъ мартъ, втеръ продолжалъ взвывать какъ левъ до самаго начала апрля.

Мартъ былъ сухой, пыльный, холодный, щедрой рукой сявшій смерть и кораблекрушенія, отвратительный мартъ, боле способный внушать людямъ мысль о самоубійств, чмъ даже ноябрьскіе туманы.

Но и этому печальному марту пришелъ конецъ. Лондонскій сезонъ вступилъ уже въ свои права. Шико привлекала теперь не только студентовъ-медиковъ, клерковъ, молодежь изъ военнаго министерства, но и цвтъ аристократіи — верхній слой ягодъ въ общественной корзинк, гвардейцевъ, носившихъ перчатки, No которыхъ былъ 9 ¹/₂, изнженныхъ франтовъ, щеголявшихъ въ дамскихъ перчаткахъ на четыре пуговицы No 6 ³/₄,— существъ до твой степени изнженныхъ, что одно слово, шопотомъ сказанное, черезъ телефонъ, могло унести ихъ на край земли. Представители этихъ двухъ противоположныхъ породъ, атлеты и эстетики, или, другими словами, силачи, наздники, гребцы, охотники и кулачные бойцы съ одной стороны и составители коллекцій фарфора, помшанные на искусств, вообще люди, по своимъ качествамъ подходившіе къ пород ручныхъ кошекъ, съ другой, встрчались и смшивались въ партер театра принца Фредерика, ни въ чемъ иномъ не походя другъ на друга, какъ только въ оцнк таланта Шико.

Въ начал апрля мистеръ Смолендо поставилъ новый балетъ, смшной и нелпый по сюжету, какъ большая часть подобныхъ произведеній, но по части декорацій, костюмовъ и сценическихъ эффектовъ, долженствовавшій превзойти вс балеты, какіе только когда-либо давались на сцен этого театра. Все въ новомъ балет было разсчитано на прославленіе Шико. Она была центральной фигурой въ картин, ‘Малой Медвдицей’ сценическаго неба, вс головы склонялись передъ ней, главныя танцовщицы были ея прислужницами, сотня фигурантокъ распростиралась передъ ея трономъ, полтораста статистовъ, нарочно приглашенныхъ для этого торжественнаго представленія, преклонялись къ ея ногамъ. Заключительная картина, постановка которой обойдется мистеру Смолендо такъ дорого, что онъ боится и останавливаться на этой мысли, была апоеозъ Шико.

Красивая, бойкая, полупьяная крестьянка поднималась на небо при помощи цлаго механическаго приспособленія, сдланнаго изъ желза. Зрлище было удивительное. Атлеты называли его ‘славной штукой’. Эстетики замчали, что оно ‘невыразимо-трогательно’.

Заключительная картина эта должна была изображать коралловыя пещеры Индійскаго океана. Шико была сирена, привлекавшая пловцовъ, зазывавшая ихъ на погибель подъ волнами. Она жила въ украшенной драгоцнными каменьями пещер, въ поко, сверкавшемъ сафирами, изумрудами, лаписъ-лазули, залитомъ радужнымъ свтомъ, среди котораго она и ея сестры сирены, въ своихъ золотыхъ, блестящихъ, чешуйчатыхъ костюмахъ, танцовали, ни на минуту не останавливаясь. Въ конц, она поднималась среди цлаго океана голубаго газа, въ движущейся рамк изъ розовыхъ коралловъ.

Машина, на которой она совершала свой полетъ, отличалась довольно сложнымъ устройствомъ и требовала самой тщательной работы со стороны театральнаго плотника. Покуда машина правильно дйствовала, она не представляла никакой опасности, но малйшая задержка, самая легкая небрежность въ управленіи ею, могли повлечь за собой опасность и даже имть роковыя послдствія.

— Мн эта штука вовсе не нравится,— сказалъ Джэкъ Шико, когда увидлъ жену свою одтую въ будничное платье, съ обшитымъ кружевомъ носовымъ платкомъ, завязаннымъ у подбородка, на подобіе кокетливаго ночного чепца, поднимающейся къ потолку среди пыли и мрака, неразлучныхъ съ репетиціей.— Эта вещь мн кажется опасной. Не можете-ли вы обойтись безъ нея, Смолендо?

— Невозможно, это лучшій нумеръ во всей сцен. Опасности никакой, увряю васъ. Робертсъ — лучшій плотникъ въ Лондон.

Люди, служившіе мистеру Смолендо, были всегда лучшими въ своемъ род. Онъ имлъ способность добыть себ первокласные таланты всхъ родовъ, отъ примадонны до завдывающаго газовыми рожками включительно.

— Онъ, кажется, толковый, но, говорятъ, характерный человкъ.

— Талантливые люди никогда не отличаются хорошими характерами,— небрежно отвтилъ Смолендо.— Любезность — добродтель дураковъ.

Господинъ Шико не поддался этимъ убжденіямъ. Онъ отозвалъ жену въ сторону и умолялъ ее отказаться отъ этого полета въ коралловой бесдк.

— Какъ бы не такъ,— коротко отвтила она.— Я знаю, что мн въ лицу. Я буду прелестна съ распущенными по плечамъ волосами въ этой коралловой рамк. Теб нечего бояться, другъ мой. Опасности нтъ. Да еслибъ я и убилась,— право, я не думаю, чтобы это разбило твое сердце. Давно уже ты настолько не дорожишь мной.

Она щелкнула пальцами передъ его носомъ, съ однимъ изъ ей одной свойственныхъ смлыхъ жестовъ, казавшихся особенно очаровательными постороннимъ. Джэкъ Шико содрогнулся. Да, это ужасная истина. Ея смерть была бы его освобожденіемъ къ неволи. Ея смерть? Узналъ-ли бы онъ себя, поврилъ-ли бы въ свое тождество, еслибъ она умерла и если бы онъ снова получилъ возможность ходить по всему свту, сталъ господиномъ самого себя, имлъ свои надежды, свои честолюбивыя цли, носилъ свое имя, не стыдился смотрть людямъ въ лицо, не былъ бы боле извстенъ подъ именемъ мужа Шико?

Онъ серьёзно убждалъ ее оставить въ поко машину, возносившую ее до театральнаго неба. Къ чему ей рисковать? Любая корифейка годится на это, уврялъ онъ.

— Да, и корифейка выкажетъ свою красоту и получитъ вс рукоплесканія. Я не такая дура, чтобы предоставить ей эту возможность. Не теряй словъ, по-пусту, Джэкъ. Я намрена это сдлать.

— Разумется,— съ горечью отвтилъ онъ,— разв ты когда-нибудь отказалась отъ каприза, чтобы доставить мн удовольствіе.

— Можетъ быть, и никогда. Я существо капризное. По капризу вышла я за тебя замужъ, и ты по капризу женился на мн, а теперь мы оба искренно надоли другъ другу. Жалко, не правда-ли?

— Я стараюсь исполнять мой долгъ передъ тобой, другъ мой,— серьёзно, со вздохомъ, отвтилъ онъ.

Разумется, Шико настояла на своемъ, будучи одной изъ тхъ женщинъ, которыя, разъ принявъ какое-либо ршеніе, уже не могутъ отказаться отъ него, какъ горный потокъ, разлившійся отъ дождей, не можетъ измнитъ направленія своего теченія. Новый балетъ имлъ успхъ, заключительная картина была торжествомъ Шико. Она точно была прелестна, поза ея была безукоризненне всхъ позъ, когда-либо приданныхъ мраморнымъ статуямъ, она стояла, съ поднятыми надъ головой, полными, блыми руками и отбрасывала назадъ свсившіяся коралловыя втви, причемъ ея длинные, черные волосы окутывали ее всю, на подобіе мантіи. Эти большіе, роскошные волосы были одной изъ ея главныхъ прелестей, ихъ можно было запомнить, несмотря на то, что все въ ней было прекрасно.

Машина работала великолпно. Въ первый вечеръ Джэкъ стоилъ за кулисами, встревоженный, бдительный.

Отрывокъ изъ разговора за его спиной, долетвшій до него то ту самую минуту, когда коралловая бесдка поднималась, не долженъ былъ его успокоить.

— Ныньче все идетъ прекрасно,— сказалъ одинъ изъ театральныхъ машинистовъ своему помощнику,— они оба трезвы, но тогда она пьяна, и онъ пьянъ, тогда да сжалится Господь надъ нею.

Джэкъ отправился разыскивать мистера Смолендо, какъ только опустился занавсъ.

— Что-жъ,— восклицалъ сіяющій режиссёръ,— успхъ блистательный. Денежки къ намъ въ руки поплывутъ. Триста вечеровъ выдержитъ у меня это представленіе.

— Мн крайне не нравится этотъ полетъ жены. Я только-что слышалъ, что человкъ, управляющій машиной, пьяница.

— Голубчикъ мой, весь этотъ народъ пьетъ,— весело отвтилъ Смолендо.— Но Робертсъ сокровище. За дломъ — онъ всегда трезвъ.

Снова Джэкъ попытался уговорить жену, попытка эта оказалась столь же тщетной, какъ и прежняя.

— Еслибъ ты не былъ глупецъ, ты бы заставилъ Смолендо платить мн пять фунтовъ въ недлю лишнихъ, ради опасности, которой я подвергаюсь, вмсто того, чтобы приставать съ этимъ ко мн,— ршила она.

— Я не намренъ превращать вопросъ о твоей безопасности въ денежный,— отвтилъ онъ, и посл этого между ними уже боле не было рчи о полет въ коралловой бесдк, тмъ не мене, слова машиниста преслдовали Джэка Шико.

‘Когда она пьяна’. Горько было вспомнить эти слова. Хотя привычки жены уже давно были ему извстны, его коробило при мысли, что всмъ и каждому,— самому послднему изъ театральныхъ прислужниковъ,— знакомы ея пороки.

Въ конц апрля у Шико была серьезная ссора съ женой. Возникла она изъ-за свертка, оставленнаго у дверей, ведшихъ на сцену, для доставленія танцовщиц, въ свертк заключался золотой браслетъ, въ кожаномъ футляр, на которомъ было оттиснуто имя одного изъ самыхъ модныхъ и дорогихъ ювелировъ Уэстъ-Энда. Не было никакихъ указаній на то, откуда это приношеніе, но на узенькой полоск бумаги, спрятанной подъ массивнымъ, золотымъ обручемъ, было нацарапано плохимъ, мелкимъ почеркомъ:

‘Приносится въ знакъ благоговнія предъ геніемъ’.

Шико съ торжествомъ отнесла домой подарокъ и показала его мужу, солидный золотой обручъ, плоскій, широкій, массивный, напоминавшій звено цпи, отличавшійся строгой простотой, красовался на ея полной, блой рук. То было украшеніе, достойное древне-греческой танцовщицы.

— Ты, разумется, отошлешь его,— сказалъ Джекъ, хмуро поглядывая на подарокъ.

— Но, другъ мой, куда же мн отослать его?

— Ювелиру. Онъ долженъ знать своего покупателя.

— Я не такъ проста. Принять анонимный подарокъ ровно ничего не значитъ. Я, разумется, оставлю его у себя.

— Не думалъ я, чтобы ты пала такъ низко.

Шико на его отвтила дерзостью, съ обихъ сторонъ посыпалась очень крупныя выраженія. Дама оставила у себя браслетъ, джентльменъ на слдующій же день отправился къ ювелиру, изъ мастерской котораго происходилъ браслетъ, и старался выпытать у него имя покупателя.

Ювелиръ былъ чрезвычайно вжливъ, но памяти не имлъ никакой. Джэкъ Шико тщательно описалъ браслетъ, но ювелиръ сталъ уврять его, что онъ, въ теченіи недли, продалъ такихъ дюжину.

— Я полагаю, что вы ошибаетесь,— сказалъ Шико, фасонъ этаго браслета совершенно необыкновенный. Я никогда не видалъ подобнаго,— и онъ повторилъ свое описаніе.

Ювелиръ съ кроткой улыбкой покачалъ головой.

— Фасонъ, правда, новый,— сказалъ онъ,— но могу васъ увритъ, что мы продали ихъ нсколько, вполн соотвтствующихъ вашему описанію. Мн совершенно невозможно припомнить…

— Понимаю,— сказалъ Шико,— вамъ неугодно выдать выгоднаго покупателя. Я думаю, что и назначеніе браслета вамъ извстно. Магазины, подобные вашему, наврядъ ли бы процвтали, еслибъ не относились снисходительно къ порокамъ своихъ патроновъ.

Пустивъ въ ювелира этой стрлой, Шико вышелъ изъ магазина.

Отъ возвратился въ себ на квартиру съ тмъ, чтобы уложитъ свои вещи въ небольшой чемоданчикъ и затмъ отправиться куда глаза глядятъ. На что его жен заботы мужа? Она не желала ни принимать его совтовъ, ни подчиняться ему. Она выбрала свой путь въ жизни и пойдетъ по этому пути до рокового конца. Неужели его слабая рука преградитъ ей дорогу? Въ глазахъ этой дочери народа, съ ея притупившейся совстью и непреоборимой волей, эта рука значила не боле соломенки, валявшейся у нея подъ ногами.

— Отнын я съ нею покончилъ,— сказалъ онъ себ.— Законъ не разведетъ васъ такъ, какъ развела она. Если она забудетъ свои обязанности относительно меня, законъ разлучитъ насъ. Я буду безпощаденъ.

Пока онъ укладывалъ свой чемоданчикъ, въ голов его блеснула мысль. То была ужасная мысль, онъ поблднлъ отъ нея въ первую минуту, но тмъ не мене принялъ ее въ сердцу. Онъ удетъ на неопредленное время. Онъ учредитъ надъ женою надзоръ. Ея нахальство, ея дерзость возбудили въ немъ самыя мрачныя подозрнія. Женщина, бросающая ему въ лицо такой открытый вызовъ, должна быть способна на все.

— Кому могу я довриться,— спрашивалъ онъ себя, прерывая свои приготовленія и стоя на колняхъ передъ открытымъ чемоданомъ.— Хозяйк — миссиссъ Эвитъ? Нтъ, она хитрая и, къ тому же, у нея слишкомъ длинный языкъ. Стаканъ грога развяжетъ этотъ языкъ во всякое время, и она выдастъ меня жен. Мн нуженъ мужчина. Дероль! Да, какъ разъ годится, у него вс качества необходимыя для этого ремесла.

Шико заперъ чемоданъ свой на ключъ, затянулъ ремни, и вынесъ его на площадку лстницы. Затмъ онъ бгомъ поднялся во второй этажъ, и постучалъ въ дверь первой комнаты.

— Войдите,— сказалъ слабый голосъ, и Джэкъ Шико вошелъ.

Въ комнат пахло водкой и старыми сигарами, сама же она была еще боле жалкая, чмъ гостиная перваго этажа, плачевная копія съ этого плачевнаго оригинала. Замтно было то же покушеніе на убранство, потускнвшее дерево, пестрыя ситцевыя занавски и таковые же чахлы на стульяхъ, съ розами и лиліями, почти исчезнувшими подъ слоемъ грязи. Дешевый коверъ былъ совершено изношенъ и представлялъ цлую пустыню канвы, съ мелькающимъ тамъ и сямъ оазисомъ въ вид отцвтшей вышивки, намекавшимъ на прежнее богатство почвы. Окна потускнли отъ лондонской грязи и лондонскаго дыма, и придавали еще боле мрачный видъ холодному небу и темной улиц, которыми можно было любоваться черезъ ихъ стекла. Потрескавшійся и нависшій потолокъ побурлъ отъ многолтняго дыма. Грязь была преобладающимъ впечатлніемъ, которое комната эта оставляла въ ум постителя.

На старомъ диван лежалъ настоящій хозяинъ квартиры и блаженно дремалъ, нумеръ ‘Daily Telegraph’ выскользнулъ изъ его ослабвшей руки. Остатки холостого завтрака, на половину опорожненная яичная скорлупа, обломки жаренаго хлба, треснувшая кофейная чашка, свидтельствовали, что онъ еще недавно утолялъ свой голодъ.

Онъ лниво приподнялся со смятой подушки и, уставившись на гостя, продолжительно и громко звнулъ.

— Милый мой!— воскликнулъ онъ:— такъ рано! случилось, что вы поднялись этакую рань?

Наружность его была недюжинная. Онъ былъ высокъ, широкоплечъ, съ худыми, мускулистыми руками, прямымъ носомъ, большими, нсколько выдающимися потускнвшими глазами, блки которыхъ были налиты кровью отъ многолтняго прожиганія жизни, жидкими сдыми волосами, которые онъ носилъ очень длинными, съ цлью сдлать ихъ скудость мене замтное, съ цвтомъ лица, имющимъ какой-то свинцовый оттнокъ съ прибавкой къ этому желчныхъ пятенъ,— то былъ цвтъ лица человка, для котораго свжій воздухъ есть рдкая роскошь,— съ тонкими губами и высокимъ, узкимъ лбомъ. На немъ былъ надть потертый сюртукъ, застегнутый на вс пуговицы, истрепанный, черный атласный галстухъ, срыя панталоны, туго-натянутыя поверхъ старыхъ сапогъ,— сапогъ, начавшихъ свою карьеру въ качеств бальныхъ.

Несмотря на жалкую одежду свою, человкъ этотъ такъ и смотрлъ джентльменомъ. Въ томъ, что этотъ джентльменъ палъ такъ низко, какъ только можетъ пасть человкъ благовоспитанный, вн стнъ долговой тюрьмы, не было никакого сомннія. Порокъ наложилъ на него свою печать, наложилъ такъ глубоко, что самое клеймо преступника не больше этой печати отлучило бы его отъ всего добропорядочнаго. Надо было быть очень молодымъ и совершенно лишеннымъ житейскаго опыта, чтобы доврить господину Деролю какое-либо хорошее дло. Но Джэкъ Шико выказалъ большую проницательность, избравъ Дероля, въ качеств подходящаго орудія, для исполненія грязной работы. Онъ былъ изъ того же матеріала, изъ котораго сдланъ французскій ‘мушаръ’.

— Я очень встревоженъ, Дероль,— отвтилъ Джэкъ, падая за стулъ.

— Дорогой мой, тревога — наше нормальное состояніе въ злой жизни,— лниво отвтилъ Дероль:— мудрйшій изъ евреевъ хорошо это зналъ. Человкъ рожденъ для горя, подобно тому какъ искра летитъ кверху. Самое большое, что можетъ посовтовать философія, это — относиться къ горю какъ можно легче, такъ отношусь я. Вс житейскія бды прошли по моему многогршному тлу, но я не раздавленъ.

Тонъ говорившаго былъ дружескій и въ то же время фамильярный. Джэкъ Шико и жилецъ второго этажа познакомились вскор по переселеніи четы Шико въ улицу Сибберъ.

Они встрчались на лстниц, сначала улыбались, потомъ начали кланяться, потомъ останавливались поболтать, по большей части побранить погоду, затмъ пошли нсколько дальше, начали толковать о событіяхъ дня, о страшномъ убійств, описанномъ въ утреннихъ газетахъ, о пожар, разразившемся на дорог въ Милуэль, о надеждахъ на войну, о колебаніяхъ въ политической атмосфер. Нсколько времени спустя Джэкъ Шико пригласилъ Дероля къ себ въ комнату, и они начали играть въ экарте, будучи оба первоклясными игроками, по три пенни за point. Вскор экарте окончательно вошелъ въ обычай, они стали играть раза два или три въ недлю, пока m-me Шико стояла на носкахъ и приводила въ восторгъ золотую молодежь столицы. Джэкъ нашелъ, что его новый знакомый — человкъ на выдумки тароватый, обладающій обширной опытностью. Въ начал своей жизни онъ занималъ хорошее общественное положеніе, отличался — судя по его словамъ,— въ военной служб, подъ начальствомъ такихъ людей, какъ Гау и Гардингъ, а затмъ, медленно спускаясь, со ступеньки на ступеньку, дошелъ до своего, настоящаго положенія. Это постепенное нисхожденіе заставило его пройти черезъ такія странныя и разнообразныя условія, что изъ его наблюденій надъ всмъ, что есть въ жизни самаго оригинальнаго и самаго худшаго, можно было бы составить такую же объёмистую книгу, какъ: ‘Les Misrables’. Человкъ этотъ умлъ говорить. Онъ никогда не повторялъ одинъ и тотъ же разсказъ. Джэку порой казалось, что происходитъ это оттого, что онъ тутъ же выдумываетъ свои исторіи, и тотчасъ забываетъ ихъ. Дероль не обнаруживалъ никакихъ претензій на добродтели, которыми не обладалъ, напротивъ, онъ скорй выставлялъ на видъ свои пороки. Единственныя качества, какія онъ выказывалъ, были: небрежность въ денежныхъ длахъ, которую онъ почиталъ щедростью, и грубое понятіе о чести, такое же, какое, говорятъ, существуетъ у воровъ. Джэкъ выносилъ его, презиралъ, но позволялъ ему забавлять себя. Будь онъ королемъ, онъ бы охотно держалъ этого человка, одтаго въ пеструю одежду, у ступеней своего трона и прислушивался къ остротамъ, во вкус Рабле, какія онъ бросалъ бы въ улыбающіяся лица придворныхъ.

— Что же сегодня за особенное горе, Джэкъ?— спросилъ Дероль, выбирая, изъ многочисленныхъ предметовъ, валявшихся на каминной доск, трубочку, и лниво наполняя табакомъ почернвшую головку ея.— Финансовое, полагаю я?

— Нтъ, меня жена тревожитъ.

— Естественная кара за то, что женились на самой красивой женщин во всемъ Париж. Чего же собственно боитесь вы!

— Она получила подарокъ отъ неизвстнаго обожателя, потому, что подарокъ анонимный, воображаетъ, что иметъ полное право принять его.

— Въ чемъ же тутъ бда?

— Вы должны это понимать. Анонимный подарокъ — пробный камень. Обожатель увидитъ жену мою танцующей съ его браслетомъ на рук, и сочтетъ ее такой же продажной, какъ та двушка, которая продала Римъ изъ-за такой же пустой бездлушки. За его первымъ приношеніемъ послдуетъ второе, затмъ войдутъ письма, сначала, быть можетъ, анонимныя, но когда, посредствомъ ловкой лести, онъ сравняетъ дорогу, ведущую къ позору, то онъ выскажется, и тогда…

— Если ваша жена не лучшая женщина, чмъ вы ее считаете, предвидится опасность. Вы это хотли сказать?— спокойно спросилъ Дероль, медленно попыхивая изъ своей трубочки.

— Нтъ,— покраснвъ отъ негодованія, отвтилъ Шико. Онъ еще не палъ такъ низко, чтобы слушать, какъ жену его поносятъ, хотя и ненавидлъ ее.— Нтъ, еслибъ жена моя была женщина, способная увлечься подобнаго рода соблазномъ, мы бы съ ней давнымъ-давно разстались. Но я не хочу оставить ее на жертву преслдованіямъ этого мерзавца. Мы съ ней поссорились изъ-за его дрянного браслета, и я намренъ ее оставить на нсколько дней, пока мы оба не придемъ въ лучшее расположеніе духа. Я не хочу оставить ее безъ всякаго покровительства, теперь, когда этотъ ловкій негодяй пожалуй сторожитъ ее на пути отъ ея квартиры до театра. Я бы желалъ, чтобы кто-нибудь, человкъ, которому бы я доврялъ…

— Наблюдалъ за ней во время вашего отсутствія?— сказалъ Дероль.— Считайте это дло сдланнымъ, голубчикъ мой. Мы съ m-me Шико отличнйшіе друзья. Я изъ ея поклонниковъ и она, мн кажется, симпатично ко мн относится. Я буду ея рабомъ и охранителемъ на все время вашего отсутствія, ея отцомъ,— только моя преданность превзойдетъ отцовскую.

— Она ничего не должна знать,— воскликнулъ Джэкъ.

— Разумется, нтъ. Женщины — дти, только немного больше ростомъ, съ ними и обращаться надо какъ съ дтьми. Пилюли, которыя мы имъ даемъ, должны быть обсыпаны сахаромъ, порошки разведены въ малиновомъ сироп. Я такъ буду ухаживать за m-me Шико, что она съ радостью позволитъ мн сопровождать ее въ театръ и обратно, но я буду держать ея неизвстнаго обожателя за почтительномъ разстояніи, съ такимъ же успхомъ, съ какимъ злйшій изъ драконовъ когда-либо сторожилъ красоту.

— Тысячу разъ благодарю васъ, Дероль. Я не останусь въ долгу. Прощайте.

— Вы намрены переплыть каналъ?

Шико не сказалъ, куда онъ детъ, а Дероль былъ слишкомъ скроменъ, чтобы повторить свой вопросъ. Онъ порою хвасталъ, одурвъ отъ вина, что куда бы ни двалась его нравственность, умнья держать себя онъ не потерялъ.

Джэкъ Шико оставилъ жен коротенькую записку, набросанную карандашомъ.

‘Дорогая Заира’, писалъ онъ, ‘такъ какъ мы плохо ладимъ другъ съ другомъ, намъ обоимъ будетъ полезно разстаться на нсколько дней, Я ду въ деревню подышать свжимъ воздухомъ, меня здсь тошнитъ отъ запаха газа и водки. Береги себя, ради самой себя, если не ради меня.— Твой Д. Ш.’.

Глава VII.— Поцлуй.

Джасперъ Тревертонъ умеръ въ средин зимы. Весна настала во всей своей красот. Воздухъ былъ душистъ, погода въ полдень стояла такая жаркая, что напоминала лто, лсъ и поле пестрли разнообразнйшими цвтами, деревья, въ фруктовомъ саду, были покрыты блымъ цвтомъ, съ мелькавшими на немъ, тамъ и сямъ, розовыми пятнышками, красота, полная прелести и свжести царила повсюду, то было время года, которое люди привтствуютъ, которымъ наслаждаются такъ, какъ никакимъ другимъ временемъ въ измнчивомъ году наслаждаться не могутъ, то былъ проблескъ рая на земл, въ промежутк между мартовскими бурями и іюльскими грозами. Весна наполнила вс поля и вс ложбины, окружающія Газльгёрстъ, цвтомъ и ароматомъ, когда Джонъ Тревертонъ вновь появился въ деревеньк, такъ же неожиданно, какъ если бы онъ свалился съ неба.

Элиза Сампсонъ занималась уничтоженіемъ мошекъ, гнздившихся въ листв любимаго ея розоваго куста, бережно снимала ихъ кончиками облечонныхъ въ перчатки пальцевъ, когда мистеръ Тревертонъ появился у маленькой желзной калитки, самъ неся свой чемоданчикъ,— онъ, наслдникъ имнія, приносящаго четырнадцать тысячъ фунтовъ ежегоднаго доходу.

— А!— воскликнула миссъ Сампсонъ,— мистеръ Тревертонъ, какъ могли вы! Мы бы послали мальчика на станцію.

— Какъ могъ я что сдлать?— спросилъ онъ, смясь надъ испуганнымъ выраженіемъ ея лица.

— Нести самимъ вашъ чемоданъ. Томъ такъ будетъ сердиться.

— Тому не зачмъ и знать объ этомъ, если это разсердитъ его. Чемоданчикъ очень легокъ, да и принесъ я его только отъ гостинницы, гд меня оставилъ омнибусъ. Какъ видите, я поймалъ вашего брата на слов, миссъ Сампсонъ, и пріхалъ къ вамъ на нсколько дней.

— Томъ будетъ въ восхищеніи,— сказала Элиза.

Она размышляла о томъ, какъ бы устроить, чтобы обдъ, который она заказала для Тома и себя, оказался пригоднымъ и для наслдника Газльгёрстскаго замка. То былъ одинъ изъ тхъ обдовъ, которые составляютъ предметъ гордости всякой бережливой хозяйки, такъ какъ очищаютъ кладовую отъ всхъ остатковъ и не оставляютъ даже косточки для голодной племянницы кухарки, или для обожателя горничной. Немножко супу, выжатаго какъ будто при помощи гидравлическаго пресса изъ голыхъ костей и остатковъ хрящей, блюдо рубленой баранины, окаймленное загородкой изъ поджареннаго хлба, говяжій пуддингъ, поданный въ чашк величиной съ чайную. Это послднее вкусное блюдо должно было доставить удовольствіе Тому, предубжденному противъ рубленой баранины и всегда уврявшему, что она ему вредна. Въ вид сладкихъ entremets предвидлось цлое блюдо варенаго рису, здоровое, простое и не убыточное кушанье. Обдъ этотъ длалъ честь уму и сердцу миссъ Сампсонъ, но она чувствовала, что онъ недостаточно хорошъ для будущаго владльца Газльгёрста, джентльмена, изъ котораго братъ ея надялся, со временемъ, извлечь не мало денегъ.

— Я пойду, похлопочу насчетъ вашей комнаты, пока вы поболтаете съ Томомъ въ кабинет,— сказала она, удаляясь легкой поступью и оставляя Джона Тревертона на лугу, разстилавшемся передъ окнами гостиной.

— Ради Бога, не безпокойтесь,— закричалъ онъ ей вслдъ,— я не избалованъ.

Элиза была въ кухн прежде, чмъ онъ докончилъ свою фразу. Она углубилась въ совщаніе съ кухаркой, послдняя была бы недовольна неожиданнымъ пріздомъ любого обыкновеннаго госта, но сознавала, что мистеръ, Тревертонъ — человкъ, для котораго люди могутъ и побезпокоиться. При своемъ послднемъ посщеніи онъ щедро наградилъ прислугу, обстоятельство это сильно говорило въ его пользу.

— Надо достать рыбы, Мэри,— сказала Элиза,— и птицы. Въ его время года все его чрезвычайно дорого, и Тримисонъ ужасно надуваетъ покупателей, а все же надо достать что слдуетъ.— Тримисонъ былъ единственный рыбный торговецъ и птичникъ въ Газльгёрст, торговецъ, запасъ котораго состоялъ иногда изъ полутора фунтовъ семги и какой-нибудь тощей птицы, съ длинной шеей, висящей надъ прилавкомъ, на которомъ лежала и рыба, припекаемая полуденнымъ солнцемъ, озарявшимъ всми своими лучами лавку Тримасона.

— Что-жъ, миссъ, будь я на вашемъ мст, я бы подала парочку какихъ нибудь хорошенькихъ рыбокъ да утку, да говяжій пуддингъ,— посовтовала кухарка,— да, Господи, что-же разговаривать, придется подать, что достанемъ. Только нынъче утромъ я видла двухъ утокъ у Тримасона въ окн.

— Наднь шляпу, Мери, и бги посмотрть, что можно устроить,— сказала Элиза. А затмъ, когда Мери убжала, не надвъ даже шляпы, миссъ Сампсонъ съ горничной пошли наверхъ и стали доставать надушенное блье, и начали украшать запасную комнату, всякими подносиками для булавокъ, фарфоровыми подсвчниками, помадными банками, словомъ, предметами, скрывавшимися по шкапамъ, когда не было гостей.

— Онъ, конечно, пріхалъ сдлать ей предложеніе,— раздумывала Элиза, остававшаяся еще на верху съ цлью докончить уборку комнаты, посл того, какъ горничная уже сошла внизъ.

— Онъ выждалъ надлежащій срокъ по смерти стараго джентльмена и теперь пріхалъ просить ее быть его женой, я думаю, что они обвнчаются до конца лта. Ей не совсмъ-то будетъ ловко сразу снять такой глубокій трауръ, но она сама виновата: къ чему было носить крепъ, какъ будто мистеръ Тревертонъ ей настоящій отецъ? Я это приписываю гордости.

Мносъ Сампсонъ обладала способностью доискиваться причинъ всхъ дйствій своихъ знакомыхъ, и причины эти рдко бывали изъ лучшихъ. Болтовня Джона Тревертона съ мистеромъ Сампсономъ продолжалась не боле десяти минутъ, несмотря на дружескій и даже ласковый пріемъ со стороны стряпчаго.

— Я вижу, что вы заняты,— сказалъ Тревертонъ,— пойду, пройдусь по деревн.

— Нтъ, честное слово, я только что собирался бросать работу. Я пойду съ вами, если хотите.

— Ни за-что, я знаю, что вы далеко не кончили. Обдъ, и полагаю, въ шесть часовъ, какъ обыкновенно? Я вернусь во-время, чтобы потолковать съ вами, прежде чмъ мы сядемъ за столъ.

Прежде чмъ мистеръ Сампсонъ могъ что-либо возразить, Джонъ Тревертонъ ушелъ. Ему хотлось видть, на что похожъ Газльгёрсгскій замокъ при яркомъ, весеннемъ освщеніи, окруженный зеленью, разукрашенный всми цвтами, какіе только распускаются въ начал мая, оживляемый пньемъ срыхъ и черныхъ дроздовъ и шумомъ, неразлучнымъ съ возвратомъ ласточекъ. Никогда не жаждалъ онъ, до такой степени, что-нибудь видть, какъ жаждалъ сегодня посмотрть на жилище своихъ предковъ, имющее, быть можетъ, стать и его жилищемъ.

Онъ быстро шелъ по деревенской улиц. Это была оригинальная улица: въ ней не было двухъ одинакихъ домовъ, здсь зданіе выдавалось впередъ, дальше домъ скромно виднлся въ глубин небольшаго садика, еще дальше гостинница образовывала прямой уголъ съ большой дорогой, причемъ ко входной двери вела каменная лстница, съ покривившимися, отъ времени, ступенями. Великое было тутъ разнообразіе въ форм дымовыхъ трубъ, сложны были по своему устройству крыши, покатая и остроконечныя, но повсюду блистала чистота, виднлись весенніе цвта, и воздухъ былъ гораздо чище того, какимъ, въ теченіи долгаго времени, дышалъ Джонъ Тревертонъ. Даже эта деревенская улица, съ ея дюжиной лавчонокъ и полдюжиной трактировъ, казалась красивой и симпатичной его утомленному городскимъ разнообразіемъ взгляду.

Пройдя улицу, онъ вступилъ на прекраснйшую дорогу, окаймленную съ обихъ сторонъ рядомъ великолпныхъ старыхъ вязовъ, превращавшихъ эту дорогу въ аллею, достойную служить въздомъ въ королевскую резиденцію. За этой дорогой виднлся замокъ, охраняемый высокими воротами изъ узорчатаго желза, сдланными въ Нидерландахъ, двсти лтъ тому назадъ. Онъ остановился у воротъ, чтобы полюбоваться видомъ, и задумчиво глядлъ на него, какъ на нчто, къ дйствительности не принадлежащее, какъ на прекрасную, но преходящую картину, которая могла исчезнуть въ то время, какъ онъ смотрлъ на нее.

Между воротами и домомъ почва была слегка волнистая, все это пространство было занято гладкимъ газономъ, слишкомъ незначительныхъ размровъ, чтобы на немъ можно было разбить паркъ, слишкомъ неправильной формы — чтобы его можно было назвать лугомъ. Извилистая экипажная дорога, окаймленная прекрасными старыми деревьями, огибала зеленое пространство, которое украшалось разбросанными по немъ купами различныхъ растеній — рододендроновъ, лавровъ, кипарисовъ. Тнь отъ двухъ большихъ кедровъ падала на озаренную солнцемъ траву, а гигантскій букъ, изъ числа такъ-называемыхъ мдныхъ, только еще покрылся своими темно-коричневыми почками. Дальше стоялъ замокъ, высокій, широкій домъ изъ краснаго кирпича, съ украшеніями изъ благо камня надъ дверьми и окнами, и прекраснйшимъ карнизомъ, то былъ одинъ изъ тхъ домовъ, какіе строились въ царствованіе Карла II, настоящій домъ временъ сэра Христофора Рена, массивный и величавый въ своей строгой простот. Джонъ Тревертонъ очнулся отъ своего сна на яву и дернулъ ручку колокольчика.

Изъ будки привратника вышла женщина, взглянула на него, очень низко присла, отворила ворота и впустила его, не сказавъ ни слова, точно какъ еслибъ онъ былъ хозяинъ. Въ ея глазахъ онъ и былъ хозяиномъ, хотя жалованье платили ей душеприказчики. Среди прислуги считалось дломъ ршеннымъ, что мистеръ Тревертонъ женится на миссъ Малькольмъ и воцарится въ Газльгёрстскомъ змк.

Онъ медленно шелъ по гладкой, хорошо содержанной трав. Все кругомъ измнилось и улучшилось, съ наступленіемъ иного времени года. И домъ, и садъ казались ему незнакомыми. Онъ помнилъ цвточный садъ влво отъ дома, безотрадный садъ безъ единаго цвтка, въ которомъ прогуливался по холоднымъ зимнимъ утрамъ, куря свою сигару, помнилъ и разстилавшійся за нимъ фруктовый садъ, окруженный стною, въ который, на его глазахъ, былъ впущенъ, подъ покровомъ ночи, тотъ странный поститель.

Воспоминаніе объ этой ночной сцен, происходившей зимою, смущало его даже сегодня, несмотря на кажущуюся откровенность, которой дышало объясненіе Лоры.

— Должно быть, въ каждой жизни есть тайна,— сказалъ онъ себ со вздохомъ:— да по правд сказать, мн-то какое дло?

Онъ ничего не слыхалъ о перемн, происшедшей въ планахъ миссъ Малькольмъ, и предполагалъ, что домъ предоставленъ заботамъ прислуги. Онъ удивился, замтивъ, что окна гостиной растворены, на всхъ столахъ стоятъ цвты, и все вообще иметъ какой-то жилой видъ. Онъ миновалъ домъ и вошелъ въ цвточный садъ, то былъ садъ въ голландскомъ вкус, чопорный и правильный, съ длинными прямыми дорожками, кустами можжевельника, подстриженными въ вид обелисковъ, съ густой изгородью изъ тисоваго дерева, вышиной футовъ въ восемь, съ прорзанными въ ней арками, черезъ которыя можно было проходить въ фруктовый садъ. Цвточныя клумбы пестрли красными и желтыми тюльпанами, ярко выступавшими на зеленомъ фон среди зелени коротко подстриженнаго дерна и на темномъ фон дорожекъ, вс эти живыя краски напоминали разрисованныя окна какого-нибудь стариннаго собора. Джонъ Тревертонъ, не видавшій подобнаго сада въ теченіи многихъ лтъ, балъ почти ослпленъ его непритязательной красотой. Онъ тихо дошелъ до конца длинной дорожки, оглядываясь по сторонамъ съ мечтательнымъ удовольствіемъ. Чудный, мягкій воздухъ, солнечный свтъ, въ тотъ мирный полуденный часъ, когда лучи солнца начинаютъ принимать золотистый оттнокъ — свистъ черныхъ дроздовъ въ кустахъ, свжесть и красота всего окружающаго наполнили душу его новымъ очарованіемъ. За послднее время онъ жилъ въ городахъ, загороженныхъ отъ красоты матери-земли цлымъ рядомъ стнъ, причемъ и красоту небеснаго свода скрывалъ дымъ, а воздухъ былъ испорченъ людскимъ дыханіемъ. Этотъ мирный садъ былъ для него такой же новостью, какъ еслибъ онъ явился прямо со дна каменно-угольной копи.

Вскор онъ остановился, какъ-бы пораженный новой мыслью, посмотрлъ прямо передъ собой и пробормоталъ сквозь стиснутыя зубы:

— Дуракъ я буду, если позволю этому выскользнуть въ моихъ рукъ.

Подъ этимъ разумлся Газльгёрстскій замокъ, а также же и владнія, неразрывно съ нимъ связанныя.

Онъ стоялъ въ нсколькихъ саженяхъ отъ тисовой изгороди, какъ разъ въ эту минуту, находившаяся противъ него зеленая арка превратилась въ рамку для живой и прелестной картины.

Лора Малькольмъ стояла подъ ней съ непокрытой годовой, одтая въ черное, съ корзинкой цвтовъ на рук, Лора, которую онъ и не помышлялъ здсь встртить.

Западный край неба былъ позади ея, она стояла, эта высокая, тонкая фигура, задрапированная въ черную матерію, падавшую прямыми складками, на золотомъ фон, какъ святая за какой-нибудь итальянской картин стараго періода, лучъ солнца, падавшій на ея каштановые волосы, образовывалъ вокругъ головы ея нчто въ род сіянія, лицо оставалось въ тни.

Она нсколько минутъ простояла неподвижно, очевидно, пораженная появленіемъ незнакомца, затмъ узнала постителя, подошла и протянула ему руку, какъ самому обыкновенному знакомому.

— Извините, пожалуйста, что я вошелъ безъ доклада,— сказалъ онъ, — я и не воображалъ, что застану васъ здсь. А между тмъ, вполн естественно, что вы иногда приходите взглянуть на старый садъ.

— Я живу здсь,— отвчала, Лора,— разв вы не знали?

— Конечно, нтъ. Никто не сообщилъ мн о перемн, въ вашемъ образ жизни.

— Я такъ люблю милый старый домъ и садъ, съ этимъ мстомъ у меня связано столько воспоминаній, что меня легко было уговорить остаться, когда мистеръ Клеръ сказалъ мн, что это будетъ лучше и для самаго дома. Я нчто въ род домоправительницы, завдующей ршительно всмъ.

— Надюсь, что вы здсь останетесь всю жизнь,— быстро проговорилъ Тревертонъ и вспыхнулъ, точно сказалъ нчто ужасное.

Такой же яркій румянецъ залилъ блдныя щеки и лобъ Лоры. Оба стояли и смотрли въ землю, смущенные, какъ школьники, а въ кустахъ раздавался торжествующій свистъ дроздовъ, а въ фруктовомъ саду заливалась какая-то птица.

Лора первая овладла собой.

— Вы уже давно въ Газльгёрст?— спокойно спросила она.

— Я пріхалъ съ часъ тому назадъ. Мой первый визитъ въ замокъ, хоть я ожидалъ найти пустой домъ.

Другая картина появилась въ зеленой рамк, молодая двушка съ изящной фигуркой, вздернутымъ носиковъ и пріятнымъ, живымъ личикомъ.

— Поди сюда, Селія,— позвала Лора,— и позволь, представить теб мистера Тревертона. Ты слыхала о немъ отъ отца. Мистеръ Тревертонъ, миссъ Клеръ.

Миссъ Клеръ поклонилась, улыбнулась и пробормотала что-то неопредленное.

— Бдный Эдуардъ,— размышляла она,— этотъ мистеръ Тревертонъ страшно красивъ.

— Вы вроятно остановились у Сампсоновъ?— сказала она, — мистеръ Сампсонъ постоянно говоритъ о васъ. Онъ называетъ васъ: мой другъ Тревертонъ, вамъ вроятно это все равно, но оно порядочная-таки непріятность.

— Я думаю, что я въ силахъ это вынести,— отвтилъ Джонъ, чувствовавшій благодарность въ этой молодой особ, явившейся на выручку къ нему въ такую минуту, когда онъ ощущалъ странное смущеніе.— Мистеръ Сампсонъ былъ очень любезенъ ко мн.

— Если вы можете выносить его, такъ онъ точно страшно любезный человчекъ,— проговорила миссъ Клеръ. Она, въ своихъ манерахъ и мнніяхъ подражала манерамъ и мнніямъ брата и была, почти во всемъ, женской копіей съ питомца оксфордскаго университета.— Но, какъ вы можете ладить съ его сестрой? она ужасна.

— Признаюсь, что общество этой особы не доставляетъ мн невыразимаго наслажденія,— сказалъ Джонъ,— но я думаю, что она — особа съ добрыми намреніями.

— Можетъ ли особа съ блыми рсницами имть добрыя намренія?— съ философскимъ видомъ спросила Селія:— мн думается, что Провидніе создало ее такою, въ видахъ предостереженія людей, точно также, какъ оно дало ядовитымъ змямъ плоскія головы.

— Вы слишкомъ серьёзно смотрите на вопросъ,— сказалъ Джонъ,— я не поклонникъ блыхъ рсницъ, но я и не такъ предубжденъ противъ нихъ, чтобы считать ихъ признакомъ того или другого характера.

— А,— возразила Селія, съ многозначительнымъ видомъ,— со временемъ вы перемните свое мнніе.

Ей было только двадцать лтъ, но она говорила съ Джономъ Тревертономъ такимъ увреннымъ тономъ, словно она на цлые вка старше его, по своей мудрости и житейскому опыту.

— Какъ хорошъ садъ въ это время года,— сказалъ Тревертонъ, осматриваясь съ восхищеніемъ и обращая свое замчаніе къ Лор.

— Ахъ, да, вы видли его только зимою,— отвтила она,— не желаете ли вы обойти фруктовый садъ?

— Очень бы желалъ.

— А потомъ мы вернемся въ домъ и напьемся чаю,— сказала Селія.— Вы, конечно, охотникъ до чаю, мистеръ Тревертонъ?

— Сознаюсь въ этой слабости.

— Мн очень пріятно это слышать. Я ненавижу людей не любящихъ чай. Вотъ мой братецъ ничего не пьетъ, кром крпкаго кофе безъ молока. Боюсь, что онъ дурно кончитъ.

— Я очень радъ, что вы почитаете склонность въ чаепитію добродтелью,— смясь замтилъ Джонъ.

Затмъ, они вс трое прошли черезъ арку, продланную въ тисовой изгороди, въ прелестнйшій изъ фруктовыхъ садовъ. Садъ этотъ занималъ пространство въ семь или восемь акровъ, въ немъ уже лтъ полтораста росли и зрли груши, сливы, вишни, яблоки, тамъ и сямъ надъ прочими деревьями возвышался оршникъ, или мелькало старое чашковое дерево съ своей сроватой листвой, въ углу сада былъ устроенъ прудъ, надъ которымъ склонялись втви двухъ старыхъ, лохматыхъ, квитовыхъ деревъ. Трава въ саду была мягкая, высокая, бархатистая, усянная блой буквицей и блдно-синими цвтами шафрана, садъ заканчивался небольшимъ, покатымъ валомъ, на поверхности котораго папоротники только-что начинали развертывать свои срые, змеобразные изгибы, причемъ обнаруживались молодые листочки нжнйшаго зеленаго цвта, за валомъ виднлась густая изгородь изъ боярышника, жимолости и шиповника.

Около полу-часу прогуливались мистеръ Тревертонъ и об молодыя двушки по трав, подъ снью старыхъ деревъ съ изогнутыми стволами, наслаждаясь красотой и свжестью, разлитыми вокругъ нихъ, въ этотъ прелестнйшій часъ душистаго, весенняго дня. Селія говорила много, Джонъ Тревертонъ говорилъ мало, миссъ Малькольмъ почти все время оставалась безмолвной. А между тмъ Джонъ не находилъ ее ни скучной, ни глупой.

Для него было достаточно одного взгляда на этотъ нжный, хотя твердо-очерченный профиль, на этотъ умный лобъ, на эти серьёзныя губы, на эти спокойные, темные глаза, чтобы убдиться, что у той, кого его родственникъ предназначилъ ему въ жены, великъ запасъ и ума, и доброты.

— Бдный старикъ!— думалъ онъ,— онъ надялся упрочить мое счастіе, не жертвуя ея благополучіемъ. Еслибъ онъ зналъ, еслибъ онъ зналъ только!

Они вернулись въ цвточный садъ съ другой стороны, осмотрли оранжереи, гд розоватыя азаліи и камеліи образовывали цлыя пирамиды яркихъ красокъ, заглянули въ огородъ, съ его грядами спаржи и носящимся надъ нимъ рзкимъ запахомъ душистыхъ травъ.

— Я просто до смерти хочу выпить чашку чаю,— воскликнула Селія.— Неужели, Лора, ты не слыхала, что на церковныхъ часахъ пробило пять.

Джонъ вспомнилъ, что у Сампсоновъ обдъ въ шесть часовъ.

— Я, право, думаю, что долженъ буду отказать себ въ этой чашк чаю,— сказахъ онъ. Сампсоны обдаютъ въ шесть часовъ.

— Чтожъ изъ этого?— воскликнула Селія, никогда не выпускавшая мужчину изъ своихъ лапокъ до тхъ поръ, пока суровая необходимость не вырветъ его у нея.— Отсюда до ихъ дачи не боле десяти минутъ ходьбы.

— Какой вы, должно быть, отличный ходокъ, миссъ Клеръ. Такъ и быть, я всмъ рискну изъ-за этой чашки чаю.

Они вошли въ хорошенькую комнату, выходившую прямо въ садъ, комнату съ двумя длинными окошками, вокругъ которыхъ вился ломоносъ съ его блыми, звздообразными цвтами, тотъ видъ ломоноса (clematis montana), который цвтетъ весною. Комната эта была мала для библіотеки, а потому ее называли просто книжной комнатой, вс стны ея, отъ пола до потолка, были заставлены книгами, большую часть которыхъ собрала Лора. То была чисто дамская коллекція. Здсь были вс современные поэты, начиная отъ Вальтеръ-Скота и Байрона, было много французскихъ и нмецкихъ книгъ, были сочиненія Маколея, de-Quincey, Ламартина, Виктора Гюго, было много историческихъ книгъ, но не было вовсе ни политическихъ, ни научныхъ сочиненій, не было также путешествій. Комната была замчательно уютна: на каминной доск и на столахъ виднлись цвты, повсюду разбросаны были тростниковыя кресла, подушки, украшенныя frivolit, прелестнйшіе столики, и на одномъ изъ нихъ стоялъ пунцовый японскій чайный подносъ съ оригинальнйшимъ стариннымъ, серебрянымъ чайникомъ, чашками и блюдцами, изображавшими ивовые листья и вывезенными прямо изъ Нанкина. Лора сла разливать чай, а Селія принялась уничтожать кусокъ за кускомъ горячаго пирога съ масломъ,— одинъ видъ пирога напоминалъ о дурномъ пищевареніи, но существуютъ слабые умы, для которыхъ нтъ въ мір большаго соблазна въ теплый, весенній день, какъ пость горячаго хлба съ масломъ, запивая его крпкимъ чаемъ со сливками. Джонъ Тревертонъ сидлъ въ одномъ изъ низкихъ креселъ и пилъ чай съ такимъ удовольствіемъ, словно то былъ жизненный эликсиръ. Странное чувство испытывалъ онъ, сидя здсь на стул у открытаго окна, глядя на клумбы, полныя тюльпановъ, надъ которыми шумно жужжали пчелы: ему казалось, что жизнь его только еще начинается, что онъ ребенокъ въ колыбели, смутно сознающій зарю своего существованія, что на совсти его не лежитъ никакого бремени, что нтъ у него ни связей, ни обузъ, что онъ свободенъ отъ всякихъ обязательствъ, что позади у него — неизвстность, а впереди жизнь, счастіе, красота матери-земли, любовь, домашній очагъ, словомъ, все, что судьба приберегаетъ для людей, рожденныхъ подъ счастливой звздой.

Этотъ сонъ, эта мечта были такъ пріятны, что онъ и не пытался отогнать ихъ, пока выпивалъ три чашки чаю, а Селія трещала о Газльгёрст и его обитателяхъ, представляя ему, какъ она выражалась, общественную картину страны, могущую быть ему очень полезной, въ вид руководства, въ теченіи недли, которую онъ собирался провести въ ихъ краяхъ. Онъ очнулся только, когда церковные часы пробили три-четверти шестого, вскочилъ со стула, поставилъ чашку на столъ и простился съ Лорой.

— Мн придется-таки пробжать это разстояніе въ десять минутъ, миссъ Клеръ,— сказалъ онъ, пожимая руку этой бойкой особы.

— Боюсь, что я немного обсчиталась,— возразила Селія,— но Сампсоны охотно подождутъ васъ, и я не думаю, чтобы это промедленіе испортило ихъ обдъ.

— Вамъ ближе будетъ пройти черезъ фруктовый садъ,— сказала Лора.

Джонъ Тревертомъ направился черезъ фруктовый садъ, въ конц котораго была калитка, выходившая на дорожку, ведущую за большую дорогу.

То была извстная ему дорожка, огибавшая стну фруктоваго сада, а въ этой стн виднлась дверка, которую, на глазахъ Джона, такъ таинственно отворили въ ту памятную, зимнюю ночь. Видъ маленькой, деревянной двери заставилъ его задуматься.

— Никогда не поврю, чтобы въ этой тайн заключалось что-нибудь похожее за вину,— сказалъ онъ себ.

— Нтъ, я заглянулъ въ ея чудные глаза и считаю ее неспособной питать недостойныя мысли. Вроятно, то былъ какой-нибудь бдный родственникъ, кутила, за котораго ей было бы совстно передъ прислугой, вслдствіе чего она и приняла его втайн, конечно съ тмъ, чтобы помочь ему деньгами.

— Какая ты странная, необыкновенная двушка, Лора,— сказала Селія, осушая чайникъ,— почему ты никогда не говорила мн, что Джонъ Тревертонъ такъ хороша собой?

— Почемъ я знаю, милая Селія, какого ты понятія о красот молодыхъ людей. Я сама слышала, какъ ты хвалила многихъ, совершенно не похожихъ друга на друга. Я теб сказала, что мистеръ Тревертонъ красивъ и смотритъ джентльменомъ.

— Красивъ!— воскликнула Селія,— онъ положительное совершенство. Наслажденіе было смотрть на него, когда онъ сидлъ на этомъ стул, пилъ чай и задумчиво глядлъ въ садъ своими дивными глазами! О — онъ прелесть! Ты знаешь, какого цвта у него глаза.

— Не имю ни малйшаго понятія.

— Они зеленовато-срые, цвтъ ихъ измняется ежеминутно, я такихъ глазъ никогда не видала. А цвтъ лица его — это очаровательная, матовая блдность. Носъ его слегка неправиленъ, не довольно прямъ, чтобы быть греческимъ, недовольно изогнуть, чтобы быть орлинымъ, но ротъ у него прекрасный, твердо очерченный, выражающій ршимость, но по временамъ принимающій мечтательное выраженіе Замтила ты, какъ онъ предавался мечтамъ, Лора?

Миссъ Малькольмъ покраснла отъ негодованія, раздосадованная, вроятно, подобными глупостями.

— Право, Селія, ты смшна. Я не могу понять, какъ ты можешь предаваться такимъ нелпымъ восторгамъ, по поводу совершенно для тебя посторонняго человка.

— Почему же нтъ?— спросила Селія съ своей философской миной.— Почему нельзя говорить о совершенствахъ посторонняго человка? Можно восхищаться видомъ, можно восторгаться, сколько угодно, звздами, луной, моремъ, солнечнымъ закатомъ, даже послднимъ, надлавшимъ шуму романомъ. Почему же нельзя восхищаться мужчиной? Я не намрена прившивать замочекъ въ губамъ, чтобы потворствовать такому нелпому предразсудку. Что до тебя касается, Лора, то, конечно, очень похвально сидть и вышивать этотъ поблеклый листокъ,— ты, между прочимъ, замчу кстати, употребила на него слишкомъ много коричневой тни,— и смотрть олицетворенной скромностью. По моимъ понятіямъ, теб можно позавидовать скорй, чмъ всякой другой двушк, о которой я когда-либо слыхала, за исключеніемъ спящей красавицы въ лсу.

— Въ чемъ мн можно заведовать?

— Въ томъ, что ты получишь великолпное состояніе я будешь имть Джона Тревертона своимъ мужемъ.

— Селія, я была бы теб очень благодарна, еслибъ ты согласилась молчать объ этомъ, предполагая, что та можешь хоть о чемъ-нибудь помолчать.

— Я не могу,— откровенно созналась Селія.

— Далеко еще не ршено, что я выйду за мистера Тревертона.

— Неужели та будешь такой совершенной идіоткой, что откажешь ему?

— Я не приму его предложенія, если не буду убждена, что, дйствительно, нравлюсь ему, нравлюсь боле всхъ другихъ, когда-либо виднныхъ, женщинъ.

— И, разумется, понравишься и уже теперь нравишься,— воскликнула Селія.— Знаешь-ли, я сама, лично, конечно бы, предпочла, чтобы за вышла за бднаго Эдуарда, онъ обожаетъ землю, по которой ты ходишь и, конечно, обожаетъ тебя гораздо больше, чмъ эту землю. Но въ характер Теда есть вялость, заставляющая меня опасаться, что ему никогда не проложить себ хорошей дороги. Онъ умный молодой человкъ и воображаетъ, что ему нтъ другого дла, какъ продолжать быть умнымъ и писать стихи для журналовъ, хотя и я, его сестра, должна сознаться, что эти произведенія — самое слабое подражаніе Суинбёрну, онъ думаетъ, что слава придетъ, возьметъ его за руку и поведетъ по ступенямъ, ведущимъ въ храмъ ея, и фортуна встртитъ его подъ портикомъ съ огромнымъ мшкомъ золота въ рукахъ. Нтъ, Лора, какъ нжно я ни люблю Теда, мн было-бы очень жаль, еслибъ ты пожертвовала великолпнымъ состояніемъ и отказала такому человку, какъ Джонъ Тревертонъ.

— Будетъ время обсудить этотъ вопросъ, когда мистеръ Тревертонъ сдлаетъ мн предложеніе,— серьезно замтила Лора.

— О, эта минута застанетъ тебя врасплохъ,— возразила Селія,— и меня не будетъ тутъ, чтобы помочь теб. Теб-бы слдовало заране на что-нибудь ршиться.

— Я бы презирала мистера Тревертона, еслибъ онъ сдлалъ мн предложеніе, прежде, чмъ не узнаетъ меня гораздо короче, чмъ знаетъ въ настоящую минуту. Но я запрещаю теб толковать объ этомъ, Селія. А теперь намъ всего лучше погулять съ полчаса въ фруктовомъ саду, а то твоему желудку ни за что не переварить съденнаго пирога.

— Какъ жаль, что переваривается пища такъ трудно, тогда какъ поглощается такъ легко,— замтила Селія, а затмъ пустилась въ припрыжку по садовымъ дорожкамъ съ легкостью нимфы, не имющей и понятія о невареніи желудка.

Еще разъ объхалъ Джонъ Тревертонъ помстье своего покойнаго родственника и при этомъ вторичномъ обзор, произведенномъ въ чудную весеннюю погоду, фермы и поселки, луга, на которыхъ изрдка уже мелькали, среди травы, золотые головки цвтовъ лютика, обширные пространства воздланныхъ полей, на которыхъ поднималась молодая пшеница, показались ему ко сто разъ прекрасне, чмъ казались зимою. Онъ сильне сталъ желать — владть всмъ его окружавшимъ. Ему казалось, что нтъ жизни пріятне той, какую онъ могъ бы вести въ Газльгёрстскомъ замк съ Лорой Малькольмъ въ качеств жены. Жизнь, которую онъ могъ бы вести, еслибъ… Что такое было это если, заграждавшее ему путь къ полному счастію?

‘Препятствій много’, мрачно говорилъ онъ себ, шагая однажды вечеромъ, передъ солнечнымъ закатомъ, по вязовой алле. Со дня прізда его въ Газльгёрсть прошло боле недли, въ теченіи этого времени онъ часто видалъ Лору.

Среди различныхъ затрудненій, ему представлялось и сомнніе въ симпатіи Лоры къ нему. Она, можетъ быть, и сочтетъ себя обязанной принять его предложеніе, изъ уваженія къ желанію, выраженному ея пріемнымъ отцомъ, но можетъ ли онъ быть увренъ, что она дйствительно любитъ его, что онъ единственный человкъ на земл, котораго она сама бы выбрала себ въ мужья?

Льстивый шопотъ, ласкавшій его слухъ, подобно тому, какъ лтній втерокъ ласкаетъ щеки, напвалъ ему, что онъ этой милой двушк дороже, чмъ большинство людей, что ея прелестные глаза загораются и темнютъ при его появленіи, что въ минуту разставанія въ нихъ отражается печаль, что въ голос ея слышатся нжныя, прерывистыя ноты, что на щекахъ появляется мимолетный румянецъ, что на губахъ мелькаетъ полуулыбка, что темныя рсницы неожиданно опускаются, и много, много иныхъ легкихъ признаковъ, говорившихъ о чемъ-то большемъ, чмъ обыкновенная дружба, мелькало передъ его умственными очами. Вря этому, ему, казалось, только и остается что взять призъ.

Увы! между нимъ и всмъ, что есть въ жизни свтлаго и славнаго, стояла мрачная фигура съ завшаннымъ лицомъ и съ сурово протянутой впередъ рукою, преграждающей ему путъ.

‘Обь этомъ нечего и думать’, сказалъ онъ себ. ‘Я слишкомъ ее уважаю, да, я слишкомъ искренно ее люблю. Помстье должно отойдти отъ насъ, а мы съ ней побредемъ по жизненной пустын различными путями, чтобы, можетъ быть, случайно встртиться черезъ полстолтія, когда состаримся и еле будемъ помнить другъ-друга’.

То былъ его послдній вечеръ въ Газльгёрст, онъ шелъ въ замокъ проститься съ Лорой и ея подругой.

Простая вжливость обязывала его къ тому, между тмъ онъ не торопился выполненіемъ своего намренія и медленно прохаживался взадъ и впередъ подъ вязами, куря сигару и предаваясь пріятнымъ мечтамъ.

Наконецъ, когда солнце скрылось за темной линіей виднвшагоси вдали лса, Джонъ Тревертонъ ршилъ, что времени терять нечего, если онъ хочетъ въ этотъ вечеръ попасть въ замокъ. Онъ ускорилъ шаги, желая застать Лору въ саду, гд она проводила большую часть времени въ эту чудную, весеннюю погоду. Онъ чувствовалъ себя какъ-то свободне съ нею въ саду, чмъ когда они встрчались лицомъ къ лицу, въ четырехъ стнахъ. На открытомъ воздух всегда бывало что-нибудь, что развлекало вниманіе или давало неожиданный оборотъ разговору, когда онъ длается стснительнымъ для кого-нибудь изъ нихъ.

Здсь было легче уйти и отъ наблюдательныхъ взоровъ Селіи, такъ часто обращавшихся на нихъ въ комнат, гд ей представлялось мало развлеченій.

Онъ вошелъ, какъ всегда, совершенно свободно, безъ всякихъ разспросовъ.

Вс старые слуги согласились смотрть на него, какъ на будущаго владльца имнія. Они удивлялись его скромности, видя, что онъ приходитъ и уходить, словно онъ здсь не иметъ никакого значенія. Дорога въ старый голландскій садъ была ему теперь хорошо извстна. Онъ бывалъ тамъ почти во всякій часъ дня, отъ золотистаго полдня и до сраго вечера.

Огибая домъ, онъ услыхалъ голоса, между ними мужской голосъ, звукъ этого мужского голоса былъ его уху непріятенъ. Весело звучалъ рзкій смхъ Селіи, слышался сочувственный лай собаки. Очевидно, имъ было очень весело въ голландскомъ саду, и Джонъ Тревертонъ почувствовалъ, что ихъ веселье есть оскорбленіе, наносимое ему.

Онъ обогнулъ уголъ дома и увидалъ группу, расположившуюся на маленькомъ лужку передъ окнами книжной комнаты. Лора и Селія сидли на садовыхъ стульяхъ, на трав у ногъ ихъ помщался молодой человкъ, собака прыгала вокругъ него. Джонъ Тревертонъ сразу угадалъ, что молодой человкъ тотъ самый Эдуардъ, или Тедъ, о которомъ онъ такъ часто слышалъ отъ Селіи Клеръ, тотъ Эдуардъ Клеръ, который, судя по словамъ миссъ Сампсонъ, влюбленъ въ Лору Малькольмъ.

Лора привстала, чтобы подать руку гостю. Ея лицо, по крайней мр, было серьёзно. Она не смялась глупостямъ, возбуждавшимъ веселость Селіи. Джонъ Тревертонъ обрадовался этому.

— Мистеръ Клеръ, мистеръ Тревертонъ.

Эдуардъ Клеръ поднялъ голову и кивнулъ новому знакомому, Джонъ подумалъ, что кивокъ этотъ довольно дерзокъ, но онъ и не ожидалъ особаго дружелюбія отъ сына викарія. Онъ отвсилъ молодому человку серьёзный поклонъ и остановился у стула Лоры.

— Надюсь, что вы извините мое позднее посщеніе, миссъ Малькольмъ,— сказалъ онъ,— я пришелъ проститься съ вами.

Она взглянула на него испуганнымъ взглядомъ, и онъ подумалъ,— да, онъ осмлился подумать,— что она опечалилась.

— Недолго прожили вы въ Газльгёрст,— сказала она, посл замтной паузы.

— Точно кто-нибудь станетъ здсь жить, не будучи къ тому обязаннымъ,— воскликнула Селія.— Я такъ не могу себ представятъ, какъ мистеръ Тревертонъ выжилъ здсь цлую недлю.

— Увряю васъ, что я не тяготился своимъ существованіемъ,— сказалъ Джонъ, обращаясь къ Селіи:— я покину Газльгёрстъ съ глубочайшимъ сожалніемъ.

Въ его настоящемъ настроеніи, онъ бы ни за что въ мір не могъ сказать того же Лор.

— Значитъ, вы одно изъ двухъ,— ршила Селія.

— Что вы хотите сказать?

— Вы — или поэтъ, или страстно влюблены. Вотъ мой братецъ: ему, кажется, никогда не наскучитъ бродить по Газльгёрсту, такъ вдь онъ поэтъ и пишетъ стихи на тему о первыхъ мартовскихъ фіалкахъ, о первыхъ листочкахъ на ив, о возврат ласточекъ. Онъ куритъ безъ конца, и читаетъ такъ много романовъ, что его становится положительно безнравственнымъ. Ужасно видть человка, умющаго прожить лишь съ помощью Мьюди {Мьюди — извстная библіотека для чтенія въ Лондон.},— воскликнула Селія, строя презрительную мину.

— Я не поэтъ, миссъ Клеръ,— спокойно замтилъ Джонъ Тревертонъ,— но признаюсь, что былъ въ Газльгёрст очень счастливъ.

Онъ бросилъ взглядъ на Лору, чтобы видть, попалъ ли онъ въ цль. Она смотрла въ землю, ея милое, серьёзное, чистое и блдное лицо, при прозрачномъ вечернемъ освщеніи, казалось, выточеннымъ изъ слоновой кости.

— Съ вашей стороны очень вжливо, по отношенію къ обитателямъ нашего прихода, говорить то, что вы сейчасъ сказали,— замтилъ Эдуардъ съ скрытой насмшкой,— вы, по доброт своей, боитесь оскорбить наши чувства, какъ мстныхъ, коренныхъ жителей, но я увренъ, что вы страшно скучали. Въ Газльгёрст положительно длать нечего.

— Вроятно, поэтому-то теб здсь и нравится, Тедъ?— невинно замтила миссъ Клеръ.

Разговоръ звучалъ какъ-то непріятно и не гармонировалъ вовсе съ мягкимъ вечернимъ небомъ, съ садомъ почти окутаннымъ тнью, въ которомъ цвты теряли свои яркія краски, по мр того, какъ свтъ ослабвалъ. Джонъ Тревертонъ съ любопытствомъ посмотрлъ на человка, котораго зналъ за своего соперника.

Онъ увидалъ мужчину лтъ двадцати-шести, средняго роста, стройнаго, но съ довольно плотной фигурой, говорившей о дятельности, а, можетъ быть, и о сил. Срые глаза, того оттнка, что впадаетъ въ голубой, длинныя рсницы, тонкія, словно нарисованныя, брови, нжный цвтъ лица, низкій, узкій лобъ, правильныя черты, свтло-каштановые усы, боле шелковистые, чмъ густые,— все это вмст взятое составляло очень красивое лицо по понятіямъ многихъ, но было слишкомъ женоподобно. Такое лицо подходило-бы совершенно къ одежд изъ бархата и парчи одного изъ любимцевъ французскаго Генриха, или къ кудрямъ и вышитому драгоцнными камнями костюму какого-нибудь изъ вкрадчивыхъ приближенныхъ Якова Стюарта.

Трудно было вообразить, чтобы человкъ съ такимъ лицомъ могъ совершить доброе или великое дло, оставить по себ слдъ, кром какого-нибудь ничтожнаго эпизода, свидтельствующаго о его тщеславіи, испорченности и эгоизм, и занесеннаго въ мемуары современнаго Сенъ-Симона.

— Есть что-нибудь новенькое въ вечернихъ газетахъ?— спросилъ мистеръ Клеръ, съ подавленнымъ звкомъ.

Безучастный вопросъ послдовалъ за молчаніемъ, продолжавшимся слишкомъ долго, чтобы быть пріятнымъ.

— Сампсонъ еще не получалъ своего ‘Глобуса’, когда я ушелъ изъ дому,— отвтилъ Джонъ Тревертонъ,— но при настоящемъ всеобщемъ засто, какъ дома, такъ и заграницей, я, признаюсь, очень мало интересуюсь вечерними газетами.

— Я бы желала звать, умерла-ли эта несчастная танцовщица,— сказала Селія.

Джонъ Тревертонъ, стоявшій у стула Лоры и, казалось, погруженный въ сонъ на яву, быстро обернулся при этомъ замчаніи.

— Какая танцовщица? спросилъ онъ.

— Шико. Вы, безъ сомннія, видли ее танцующей. Вы, счастливые лондонскіе жители, видите все, что только стоитъ видть въ подлунномъ мір. Она какое-то чудо, не правда-ли? А теперь я, вроятно, никогда не увижу ее.

— Она очень красивая женщина и прекрасная танцовщица, въ своемъ особенномъ род,— отвтилъ Тревертонъ.— Но что вы сейчасъ хотли сказать, говоря о ея смерти? Она также жива, какъ мы съ вами, по крайней мр, мн извстно, что имя ея красовалось за всхъ стнахъ, и она танцовала каждый вечеръ, когда я выхалъ изъ Лондона.

— Это было недлю тому назадъ,— сказала Селія.— Вы, конечно, видли отчетъ объ этомъ несчастномъ случа въ сегодняшнемъ утреннемъ нумер ‘Таймса’, онъ занимаетъ почти цлый столбецъ.

— Я не видлъ ‘Таймса’. Мы съ мистеромъ Сампсононъ рано утромъ длали большую поздку. Что это за случай?

— Ужасный,— воскликнула Селія.— У меня кровь стыла въ жилахъ, когда я читала описаніе. Бдняжка должна была подниматься за небо — что-ли, прицпленная къ какимъ-то движущимся, желзнымъ полосамъ, ну, знаете, машина такая.

— Да, да, знаю,— проговорилъ Тревертонъ.

— Ну, конечно, это было прелестно, покуда все шло благополучно. Она, должно быть, была очаровательна, взлетая вверхъ при озаряющемъ ее электрическомъ освщеніи, но затмъ, кажется, человкъ, управлявшій машиной, напился пьянъ, не зналъ, что онъ длаетъ, не свинтилъ желзныя полосы, какъ слдуетъ, и въ ту самую минуту, какъ она уже почти поднялась, машина подалась, и она полетла головой внизъ.

— Но не убилась?— задыхаясь, спросилъ Джонъ Тревертонъ.

— Нтъ, не убилась на мст, но сломала ногу, переломъ, говорятъ, сложный, она ушибла голову, и вообще, судя по газетамъ, находится въ очень опасномъ положенія. А я замтила, что когда газета говоритъ, что человкъ въ опасномъ положенія, то первое, что слышишь потомъ, это, что онъ умеръ, вотъ почему меня вовсе не удивить, если извстіе о смерти Шико напечатано въ вечернихъ газетахъ.

— Какая потеря для общества! усмхнулся Эдуардъ Клеръ. По-моему, ты самая смшная двушка въ свт, Селія, тмъ, что заботишься о людяхъ, которые также далеки отъ тебя, какъ еслибъ они жили на лун.

— Homo sum,— сказала Селія, кичившаяся поверхностно знаніемъ латинскаго языка, крупицами, падавшими со стола брата,— и вс виды рода человческаго занимаютъ меня. Я бы желала сама быть танцовщицей, еслибъ не была дочерью свіщенника. Веселая должна быть жизнь.

— Прелестная,— воскликнулъ Эдуардъ,— особенно, когда неожиданно прекращается, благодаря небрежности пьянаго машиниста.

— Я долженъ пожелать вамъ покойной ночи и проститься съ вами,— сказалъ Джонъ Тревертонъ Лор.— Мн еще надо уложить мой чемоданъ, чтобы выхать завтра пораньше утромъ. Я-бы даже желалъ отправиться сегодня, съ вечернимъ поздомъ. Этимъ я выиграю полъ-дня.

— Поздъ отходить въ четверть одиннадцатаго. Вамъ придется торопиться, если вы хотите хать съ нимъ, сказалъ Эдуардъ.

— Во всякомъ случа, попытаюсь.

— Покойной ночи, мистеръ Тревертонъ,— сказала Лора, протягивая ему руку.

Веселая Селія не желала отпустить его съ такимъ холоднымъ прощаньемъ. Онъ былъ мужчина и въ качеств такового возбуждалъ въ ней живйшее участіе.

— Мы вс проводимъ васъ до воротъ,— объявила она:— это будетъ намъ гораздо пріятне, чмъ сидть здсь, звать и слдить за летучими мышами, носящимися надъ цвточными клумбами.— Они вс отправились, и какъ-то случилось, къ восторгу Джона Тревертона, что они съ Лорой шли рядомъ, нсколько позади другой пары.

— Мн очень жаль, что вы вынуждены хать такъ скоро,— замтила Лора, которая желала сказать что-нибудь неопредленно-вжливое.

— Не съумю выразить, какимъ-бы я ухалъ счастливымъ, если-бъ думалъ, что мой отъздъ можетъ огорчить васъ.

— Я не придавала словамъ своимъ такого особеннаго смысла,— съ легкимъ смхомъ сказала она.— Мн жаль васъ ради васъ самихъ, жаль, что вы покидаете деревню, когда здсь такъ хорошо, и возвращаетесь въ дымный Лондонъ.

— Если-бъ вы знали, какъ я ненавижу этотъ міръ дыма и всякихъ гадостей, вы бы пожалли меня, какъ только можетъ жалть ваше доброе сердце,— очень серьёзно отвтилъ онъ.— Я мняю все то, что люблю, на всё, что ненавижу, не знаю, сколько пройдетъ времени прежде, чмъ я вернусь, но если и буду имть возможность вскор возвратиться, общаете-ли вы ласково встртить меня, Лора? Общаете-ли столько-же обрадоваться моему возвращенію, сколько я сегодня огорченъ мыслью объ отъзд.

— Такого условія я заключить не могу,— тихо отвтила она,— такъ какъ не въ силахъ измрить вашу грусть. Вы, вообще, таинственная личность. Я васъ вовсе еще не понимаю. Но я надюсь, что вы скоро вернетесь, когда наша розы будутъ въ цвту, когда наши соловьи будутъ пть, и если ихъ привта вамъ покажется недостаточно, я общаю присоединить къ нему — свой.

Въ ея тон звучала нжная шутливость, казавшаяся ему невыразимо сладкой. Они были совершенно одни, въ такой части экипажной дороги, гд деревья росли особенно густо ихъ окружала тнь, падавшая отъ листьевъ каштановъ, тихое дыханіе вечерняго втерка долетало до ушей ихъ. То былъ часъ нжныхъ признаній, поэтическихъ настроеній.

Джонъ Тревертонъ взялъ руку Лоры и держалъ ее невозбранно.

— Скажите мн, что вы не ненавидите память моего двоюроднаго брата Джаспера изъ-за этого нелпаго завщанія,— сказалъ онъ.

— Могу-ли я ненавидть память того, кто былъ такъ добръ ко мн, единственнаго отца, какого я когда-либо знала?

— Такъ скажите, что вы не ненавидите меня изъ-за завщанія моего двоюроднаго брата.

— Было-бы не по-христіански ненавидть васъ за дло, въ которомъ вы совершенно неповинны.

— Безъ сомннія, но я могу себ представить, что женщина, при подобныхъ обстоятельствахъ, въ состояніи возненавидть человка. Вы отнимаете вашу руку. Да, я убжденъ, что вы терпть меня не можете.

— Я отняла свою руку потому, что подумала, что вы забыли ее оставить,— сказала Лора, твердо ршившаяся не былъ слишкомъ серьёзной.— Примиритесь-ли вы съ собою, если я скажу вамъ, что отъ души прощаю моему пріемному отцу его завщаніе?

— Примирюсь.

— И что, несмотря на наше нелпое, по отношенію другъ въ другу, положеніе, я совсмъ не ненавижу васъ.

— Лора, вы длаете меня счастливйшимъ изъ людей.

— Я не сказала ничего особеннаго.

— Если-бъ вы знали, какъ много эти слова для меня значатъ. Мн открывается міръ полный надеждъ, полный радостей, я чувствую стремленіе къ высокимъ мыслямъ, къ достойнымъ дламъ, я воскресаю тломъ и душой.

— Вы говорите безумныя вещи.

— Я обезумлъ отъ радости, Лора, моя голубка, мое сокровище!

— Подождите,— неожиданно проговорила она, поворачиваясь къ нему вся блдная, съ задумчивымъ выраженіемъ въ глазахъ, теперь уже совсмъ серьезная.— Любите-ли вы меня или помстье вашего двоюроднаго брата? Если во думаете о состояніи, то пусть между нами не будетъ театральныхъ объясненій въ любви. Я готова повиноваться вашему двоюродному брату, какъ повиновалась бы ему живому, уважая и слушаясь его, какъ отца — но будемъ другъ съ другомъ искренни и честны. Станемъ честно и серьёзно смотрть на жизнь, не будемъ требовать отъ нея невозможнаго. Будемъ врными друзьями и товарищами, но не будемъ притворными влюбленными.

— Лора, я люблю васъ ради васъ самихъ, единственно ради васъ. Придите во мн завтра безъ гроша, объявите мн, что завщаніе Джаспера Тревертона оказалось подложнымъ, придите и скажите: — я также бдна, какъ вы, Джонъ, но я ваша,— вы увидите, съ какой радостью и лаской привтствую я васъ. Дорогая, я люблю тебя искренно, страстно. Мн ничего не надо, кром твоего прелестнаго личика, твоего нжнаго голоса, кром тебя самой.

Онъ обнялъ ее за талью, привлекъ ее къ себ на грудь, поцловалъ ее. То былъ первый поцлуй любви, заставившій заалть ея щечку.

— Я рада врить теб,— тихо сказала она, радостно отдыхая въ его объятіяхъ. Таково было ихъ разставаніе.

Глава VIII.— Дни прошедшіе, сны минувшіе.

Въ Лейстеръ-сквэр, въ улиц Сиберъ, этомъ драматическомъ, музыкальномъ и хореграфическомъ уголк большого Лондонскаго лса чувствовалось большое волненіе. Шико едва избгла смерти. Въ первую минуту, казалось, что смерть неминуема. Ея ждали съ часу на часъ, въ теченіи ночи и дня, послдовавшихъ за катастрофой. По крайней мр такъ говорили, толкуя между собой, обитатели улицы Сиберъ, причемъ разсказы ихъ были такъ наглядны, изобиловали такими подробностами, словно они только что отошли отъ изголовья Шико.

— Она ни разу не пошевельнулась съ тхъ поръ, какъ ее уложили въ постель,— говорила жена башмачника, стоя на порог грязной лавчонки съ дамской обувью, черезъ два дома отъ жилища Шико,— лежитъ бдняжка, словно восковая кукла, каждыя пять минутъ ей смачиваютъ губы перомъ, обмокнутымъ въ водку, иногда она говоритъ:— еще, еще,— такимъ слабымъ, жалостнымъ голосомъ!

— Такъ, значитъ, она, по крайней мр, въ сознаніи,— отвтила ея кумушка, отдававшая комнаты въ наемъ, на другомъ конц улицы.

— Не думаю, чтобы это было сознаніе, мистрисъ Баттерсъ, просто душа ея этого жаждетъ. Она такъ слаба, что водка облегчаетъ ее.

— Ногу-то ей ужъ вправили?

— Что вы, мистрисъ Битгерсъ, переломъ-то сложный, опухоль еще не начинала спадать. Взяла сидлку изъ госпиталя, она безпрерывно, день и ночь, прикладываетъ компрессы, чтобы ослабить воспаленіе. Докторъ отъ нея не выходилъ съ тхъ поръ, какъ это случилось.

— Это мистеръ Микоръ?

— Нтъ, совсмъ новый, молодой человкъ, только что кончившій науки, но, говорятъ, очень искусный. Онъ былъ въ театр принца Фредерика въ минуту происшествія, все видлъ, помогъ перенести ее домой, и еслибъ она была герцогиня, онъ не могъ бы усердне ухаживать за ней.

— Гд мужъ? спросила мистрисъ Биттерсъ.

— Въ деревн, гд, именно, никто не знаетъ, она-то безъ памяти, сказать не можетъ. Но, судя по словамъ мистрисъ Эвить, они никогда не были особенно счастливой парочкой.

— Ахъ! вздохнула мистрисъ Биттерсъ,— танцовщицамъ и имъ подобнымъ и замужъ-то выходить не слдуетъ. На что имъ мужъ, когда вс за ними ухаживаютъ, вс за ними бгаютъ? Ни одного вечера дома не проводятъ, точно кошки. Какъ могутъ он сдлать человка счастливымъ?

— Не могу сказать, чтобы мистеръ Шико когда-либо смотрлъ счастливымъ человкомъ,— согласилась жена башмачника. У него привычка ходить, засунувъ руки въ карманы, опусти глаза въ землю, точно и жизнь-то ему не мила.

На такой и на безчисленное множество иныхъ ладовъ, обсуждалась злосчастная участь Шико въ улиц Сиберъ и ея окрестностяхъ. Вс и каждый принимали участіе въ судьб Шико. Будь она какой-нибудь терпливой труженицей, преданной женой и матерью, участіе это было бы, относительно говоря, слабо, все происшествіе казалось бы безцвтнымъ и обыденнымъ. Но Шико, имя которой красовалось на стнахъ, изображенное буквами вышиною въ три фута, смлое, веселое лицо которой улыбалось пшеходамъ на каждомъ перекрестк, Шико была особа немаловажная, и вопросъ о томъ, суждено-ли ей, изъ таинственной урны судьбы, вынуть билетъ на жизнь или на смерть, становился вопросомъ общественнымъ.

Все случилось, какъ предсказалъ машинистъ. Она была пьяна, театральный плотникъ былъ пьянъ, результатомъ было несчастіе. Въ теченіи послдней недли, въ уборной Шико не переводилось шампанское, благодаря щедрости неизвстнаго обожателя, приславшаго ящикъ въ три дюжины редерера, все полу-бутылками, красивенькія бутылочки, съ золотыми головками, казались такими невинными, точно цвты или бабочки. Шико воображала, что полъ-бутылки шампанскаго никому вреда принести не можетъ. О цлой бутылк она думала, какъ знаменитый объдало о гус, что въ ней слишкомъ много на одного, и мало на двоихъ. Она естественно подозрвала, что таинственное шампанское явилось отъ неизвстнаго обожателя, поднесшаго ей браслетъ, но не намрена была, на этомъ основаніи, оставлять ящикъ не откупореннымъ. Было очень пріятно имть поклонника, длавшаго такіе щедрые подарки и ничего не просившаго въ замнъ. Бдняга! будетъ время осадить его, когда онъ станетъ несноснымъ. Покамстъ она принимала его приношенія также равнодушно, какъ принимала дары щедрой природы — солнце согрвавшее ее, втерокъ освжавшій лицо, цвты возвщавшіе ей о наступленіи весны.

Но все же она была женщина, а потому понятно, что ея безъимянный обожатель возбуждалъ ея любопытство. Ея чудные глаза окидывали лица зрителей, особенно золотой молодежи, пока не остановились на худомъ лиц, которое, по мннію Шико, могло принадлежать тому, кого она искала. Лицо это слдило за ней съ серьёзнымъ вниманіемъ, какого она никогда не замчала на другихъ лицахъ, хотя вс были внимательны,— блдное лицо, еврейскаго типа, съ черными глазами, твердо-очерченнымъ ртомъ, слишкомъ толстыми губами, черными, гладкими волосами.

— Вотъ онъ,— сказала себ Шико,— и смотритъ онъ страшно богатымъ.

Часто посл этого поглядывала она на него украдкой и всегда замчала то же выраженіе на блдномъ лиц, выраженіе напряженное, какого никогда не примчала на другихъ лицахъ.

— Этотъ человкъ достигнетъ многаго,— сказала она себ,— будь онъ военный, онъ бы побдилъ міръ, какъ Наполеонъ.

Лицо это ее очаровало, оно заставило ее думать объ этомъ человк. Она стала пить его шампанское съ большимъ удовольствіемъ и въ первый же вечеръ, посл своего открытія, при необыкновенно знойной по сезону погод, во время своего туалета, выпила дв бутылки.

Когда она сошла на сцену, сверкая серебряными блестками, одтая въ облако блоснжнаго газа, она едва держалась на ногахъ. Но умнье танцовать было ея второй природой, и она ухитрилась исполнить свое соло безъ скандала. Въ ней проглядывало что-то дикое, слишкомъ смлое, чуть-чуть не больше, чмъ бы слдовало, того особеннаго качества, которое французы называютъ шикомъ, но публика театра принца Фредерика любила крайности и единодушно рукоплескала ей.

— Клянусь, она удивительная женщина,— воскликнулъ мистеръ Смолендо, слдившій за ней изъ суфлерской будки,— на нее смло можно разсчитывать еще на три сезона.

Десять минутъ спустя, послдовалъ полетъ въ коралловой бесдк. Машина затрещала, застонала, задрожала и подалась. Раздался рзкій крикъ танцовщицы, крикъ ужаса людей, стоявшихъ у кулисъ, и Шико лежала посреди сцены, въ вид груды смятаго газа, безъ словъ, безъ сознанія, пока зеленая занавсь быстро опускалась, чтобы скрыть ее отъ глазъ зрителей.

Въ ночь второго дня посл несчастія, очень поздно, Джэкъ Шико вернулся домой. Онъ нашелъ жену лежащею въ забыть, какъ описывали кумушки, причемъ жизнь поддерживалась частыми пріемами водки. Женщина эта была такъ близка въ смерти, какъ только могла быть, не будучи одта въ саванъ. У кровати, когда Джекъ вошелъ въ комнату, сидлъ незнакомецъ, молодой человкъ, съ слишкомъ серьёзнымъ для своихъ лтъ выраженіемъ лица. Сидлка стояла по другую сторону кровати и прикладывала холодные компрессы къ пылающему лбу Шико.

Нога была успшно вправлена, въ этотъ же день, посл полудня, однимъ изъ лучшихъ лондонскихъ хирурговъ, была на всу и покрыта легкимъ одяломъ.

Джекъ подошелъ въ кровати, склонился надъ неподвижной фигурой, заглянулъ въ блдное лицо.

— Бдная моя Заира, плохо это,— пробормоталъ онъ,— а затмъ обратился къ незнакомцу, поднявшемуся съ мста и стоявшему рядомъ съ нимъ, и спросилъ:— Вы, вроятно, докторъ?

— Я, если вамъ угодно, сторожевая собака. Мистеръ Смолендо не пожелалъ доврить моей неопытности такую мудреную операцію, вправить сломанную ногу. Переломъ былъ ужасный и требовалъ величайшаго искусства. Онъ послалъ за сэрокъ Джономъ Пельгамомъ, и все было сдлано хорошо и удачно. Но онъ позволилъ мн здсь остаться, въ качеств дежурнаго врача. Положеніе вашей жены крайне опасно. Боюсь, что мозгъ поврежденъ. Я былъ въ театр, когда это случилось. Случай этотъ для меня крайне интересенъ. Я недавно выдержалъ экзаменъ и имю право практиковать. Я буду очень радъ, если вы позволите мн лечить вашу жену, подъ контролемъ Пельгама, конечно. Тутъ вопросъ не въ вознагражденіи, поспшно прибавилъ молодой человкъ — я прошу васъ потому, что, какъ докторъ, заинтересованъ въ выздоровленіи миссъ Шико.

— Я ничего не имю противъ того, чтобы жена моя пользовалась вашими великодушными попеченіями, но все же подъ условіемъ, что сэръ Джонъ Пельгамъ одобритъ ваше леченіе,— отвтилъ Шико боле спокойнымъ тономъ, чмъ ожидалъ Джорджъ Джерардъ отъ человка, только что возвратившагося домой посл недльнаго отсутствія и заставшаго жену въ смертельной опасности.— Какъ вы думаете, поправится она?— вопросъ этотъ былъ предложенъ ршительно. Джерардъ замтилъ, что глаза смотрвшіе на него искали отвта въ его глазахъ, словно ждали смертнаго приговора.

Этотъ взглядъ заставилъ доктора призадуматься надъ взаимными отношеніями мужа и жены. За минуту передъ тмъ онъ удивлялся холодности Шико, его спокойствію, почти переходившему въ равнодушіе. Теперь человкъ былъ весь напряженное вниманіе. Что означала эта перемна?

— Долженъ ли я говорить вамъ правду? спросилъ Джерардъ.

— Безъ сомннія.

— Помните, что я могу только высказать вамъ свое мнніе. Случай неясный. Не легко опредлить степень поврежденія, причиненнаго мозгу.

— Я и не жду отъ васъ ничего, кром вашего мннія. Ради Бога, будьте откровенны.

— По моему мннію, вс вроятности противъ ея выздоровленія.

Изъ груди Джэка Шико вырвался долгій, странный, прерывистый вздохъ, котораго докторъ, несмотря на весь свой умъ, объяснить себ не могъ.

— Бдняжка,— проговорилъ мужъ, посл короткаго молчанія, глядя на ничего не выражавшее лицо больной.

— Три года тому назадъ, выходя изъ мэріи, мы съ ней были счастливы и нжно любили другъ друга! Жаль, что все это такъ скоропреходяще.

Послднія слова были сказаны такъ тихо, что Джерардъ ихъ не слыхалъ. То былъ короткій вздохъ надъ умершей любовью.

— Разскажите мн объ этомъ несчастномъ случа,— сказалъ Джэкъ Шико, садясь на стулъ, съ котораго всталъ Джерардъ.— Вы говорите, что были въ театр, значитъ, вы все видли.

— Видлъ, я и поднялъ вашу жену. Я тотчасъ бросился на сцену. Перепуганные негодяи боялись до нея дотронуться.— Джерардъ разсказалъ все, какъ было. Джэкъ Шико слушалъ съ неизмнявшимся лицомъ. Худшее было ему извстно. Подробности не составляли большой разницы.

— Я только-что сказалъ, что, по моему мннію, вс вроятности противъ выздоровленія вашей жены,— горячо замтилъ Джерардъ,— но я не говорилъ, что положеніе ея безнадежно. Еслибъ я это думалъ, я бы не стремился взять на себя уходъ за вашей женою. Я прошу васъ позволить мн слдить за нею, такъ какъ питаю надежду — въ настоящую минуту, признаюсь, слабую — вылечить ее.

Джэкъ Шико слегка вздрогнулъ и какъ-то странно посмотрлъ на говорившаго.

— Вы, должно быть, страшно влюблены въ свою профессію, что такъ заботитесь о жен другого? сказалъ онъ.

— Я влюбленъ въ свою профессію, иной любовницы у меня нтъ, да я другой и не желаю!

— Чтожъ, можете длать все, что въ вашихъ силахъ, чтобы вырвать ее изъ когтей смерти,— сказалъ Шико.— Пусть и она, бдняжка, попытаетъ счастія. Это только справедливо. Бдная бабочка! На-дняхъ была звздой театральной залы, центромъ всхъ взоровъ, теперь лежитъ здсь, какъ полно, живая, а между тмъ мертвая. Тяжело!— Онъ тихо ходилъ взадъ и впередъ по комнат, погруженный въ размышленія.

— Знаете ли вы, что я умолялъ ее отказаться отъ этого полета,— сказалъ онъ.— У меня было предчувствіе, что это добромъ не кончится.

— Вамъ бы слдовало запретить ей его,— сказалъ докторъ, щупая пульсъ паціентки.

— Запретить! вы не знаете моей жены.

— Будь у меня жена, она бы повиновалась мн.

— Ахъ! это общее заблужденіе всхъ холостяковъ. Подождите, пока женитесь, тогда иначе заговорите.

— На ночь ее можно оставить,— сказалъ Джерардъ, взявшись за шляпу, но останавливаясь, чтобы бросить еще долгій и пытливый взглядъ на блдное, лишенное всякаго выраженія, лицо, лежавшее на подушк.

— Мистриссъ Мезонъ знаетъ все, что ей нужно длать. Я буду здсь завтра, въ шесть часовъ утра.

— Въ шесть! какъ вы рано встаете.

— Я много работаю. Одно немыслимо безъ другого. Покойной ночи, мистеръ Шико, позвольте васъ поздравить, у васъ удивительная способность спокойно относиться къ большому горю. Это лучшее доказательство крпости нервной системы.— Джэку показалось, что въ этомъ прощальномъ комплимент звучала насмшка, но она не произвела на него почти никакого впечатлнія. Его недоумніе передъ жизненной задачей было такъ велико, что исключало всякую другую мысль.— Ложитесь, мистрисъ Мезонъ,— сказалъ онъ сидлк.— Я посижу около жены.

— Извините меня, сэръ, я бы чувствовала, что не исполняю своей обязанности, еслибъ позволила себ проспать всю ночь, пока больная въ такомъ критическомъ положеніи, потомъ я съ удовольствіемъ усну часокъ.

— Думаете ли вы, чтобы m-me Шико когда-нибудь поправилась?

Сидлка опустила глаза на свой блый передникъ, тихо вздохнула и также тихо покачала головой.

— Мы всегда стараемся смотрть на боле свтлую сторону вопроса, сэръ,— отвтила она.

— Но въ данномъ случа есть свтлая сторона?

— Это ужъ Провидніе ршитъ, сэръ. Случай очень трудный.

— Чтожъ,— сказалъ Джэкъ Шико,— будемъ терпливы.

Онъ слъ на стулъ у изголовья и просидлъ на немъ всю ночь, не засыпая ни на минуту, почти не измняя позы, погруженный въ глубочайшія размышленія.

Наконецъ, насталъ день, вскор посл разсвта пришелъ Джерардъ и не нашелъ въ паціентк никакой перемны ни къ худшему, ни къ лучшему. Онъ не предписалъ никакого измненія въ леченіи.

— Сэръ Джонъ Пельгамъ долженъ быть здсь въ одиннадцать часовъ,— сказалъ онъ.— Я приду, чтобы видться съ нимъ.

Знаменитый докторъ пріхалъ, осмотрлъ больную и сказалъ, что все идетъ хорошо.

— Мы ея ногу совсмъ починимъ,— сказалъ онъ,— я за нее не боюсь, желалъ бы питать такую же увренность относительно мозга.

— Неужели вы думаете, что мозгъ серьезно поврежденъ? спросилъ Шико.

— Трудно сказать. Падая, она ударилась головой о желзо. Пролома въ череп нтъ, но что-то не ладно, боюсь, что серьёзно не ладно. Многое будетъ, несомннно, зависть отъ ухода. Вы счастливы, что вамъ попалась мистрисъ Мезонъ, я могу по совсти рекомендовать ее.

— Скажите откровенно, какъ вы думаете: поправится жена? спросилъ Шико, разспрашивавшій сэра Джона Дельгама также усердно, какъ наканун разспрашивалъ Джерарда.

— Дорогой сэръ, я надюсь на лучшее, но случай трудный.

— Значитъ безнадежный,— подумалъ Шико, но только наклонилъ голову и послдовалъ за докторомъ до дверей, гд онъ хотлъ-было сунуть ему въ руку плату.

— Нтъ, нтъ, дорогой сэръ, мистеръ Смолендо позаботился объ этой бездлиц,— сказалъ докторъ, отказываясь отъ денегъ,— да это такъ и слдуетъ, жена ваша пострадала у него на служб.

— Я бы предпочелъ взять этотъ расходъ на себя,— отвтилъ Шико,— хотя Богъ знаетъ, долго ли бы я былъ въ состояніи это длать. Мы и въ обыкновенное время не особенно исправны въ платежахъ. Ахъ, да, кстати, что вы скажете объ этомъ молодомъ человк, мистер Джерард? Одобряете ли вы его леченіе?

— Вполн, замчательно искусный молодой человкъ. Онъ долженъ быстро проложить себ дорогу по своей спеціальности.

Сэръ Джонъ Пельгамъ, въ заключеніе своей рчи, испустилъ полный состраданія вздохъ, вспомнивъ, сколько онъ видлъ на своемъ вку молодыхъ людей, заслуживавшихъ успха, и какъ немногіе изъ нихъ дйствительно успли, онъ подумалъ также, какимъ умнымъ и вообще благонадежнымъ молодымъ человкомъ онъ самъ долженъ былъ быть, чтобы попасть въ число этихъ немногихъ. Посл этого разговора, Джэкъ Шико позволилъ мистеру Джерарду прописывать жен лекарства, съ полнымъ довріемъ въ искусству молодого человка. Сэръ Джонъ Пельгамъ прізжалъ разъ въ недлю, высказывалъ свое мнніе, иногда слегка измнялъ ходъ леченія. Болзнь была томительная, медленная, тяжелая для сидлки, мучительная и для тхъ, кто раздлялъ ея труды. Мужъ взялъ на себя обязанность ночной сидлки. Онъ наблюдалъ за больной и ухаживалъ за нею каждую ночь, пока мистриссъ Мезонъ спала въ теченіе четырехъ-пяти часовъ. Мистеръ Смолендо предложилъ имъ взять двухъ сидлокъ. Онъ былъ готовъ платить за все, что только могло улучшить положеніе страдалицы, хотя катастрофа съ Шико почти погубила его сезонъ. Не легко было добыть новинку, могущую замнить ее.

— Нтъ,— сказалъ Джэкъ Шико, я хочу брать такъ мало вашихъ денегъ, какъ только возможно, могу же я и самъ что-нибудь сдлать для жены. И безъ того отъ меня толку немного.

Джэкъ продолжалъ рисовать каррикатуры для юмористическихъ изданій и работалъ по ночамъ у постели жены. Умъ ея такъ и не пробуждался, со дня несчастій. Она была теперь также безпомощна, какъ когда ее принесли домой изъ театра. Даже Джерардъ начиналъ терять энергію, хотя съ прежними усиліями добивался исцленія.

Днемъ Джэкъ предпринималъ длинныя прогулки, удалялся отъ душнаго и дымнаго Лейстеръ-сквера на такое разстояніе, какое могли только осилить его длинныя ноги. Онъ направлялся на сверъ и доходилъ до Гэмпстеда, Гендона, Гайгета, Барнета, Гарроу на югъ и добирался до Дульвича, Стритгама, Бекенгама. Онъ бродилъ по лсамъ, теплый тихій воздухъ которыхъ былъ насыщенъ ароматомъ сосенъ, взбирался на горы, у подножія которыхъ лежалъ Лондонъ, молчаливый городъ, окутанный, словно плащемъ, голубоватымъ туманомъ. Деревня имла для него, въ этотъ періодъ его жизни, невыразимую прелесть. Онъ не былъ спокоенъ, пока не отрясетъ лондонскую пыль съ ногъ своихъ. Онъ, который, годъ тому назадъ, въ Париж, проводилъ половину дня въ игр на бильярд, на антресоляхъ кофейни бульвара Сенъ-Мишель, или бродилъ по бульварамъ отъ Мадлены до Шато-д’О, теперь одиноко прогуливался по подгороднымъ полямъ, выбирая преимущественно такія дорожки, которыя бы вели подальше отъ человческаго жилья.

— Васъ никогда дома нтъ, когда я захожу днемъ, мистеръ Шико,— сказалъ Джерардъ однажды вечеромъ, когда зашелъ позже обыкновеннаго и засталъ пыльнаго, усталаго посл дневной прогулки, Джэка, дома.— Какъ вы полагаете: не тяжело это m-me Шико?

— Ей-то какое дло? Она не знаетъ, когда я здсь, она совершенно безъ сознанія.

— Я вовсе въ этомъ не увренъ. Кажется, будто она безъ сознанія, но подъ этой апатіей, можетъ быть, и пробивается пониманіе вншнихъ предметовъ. Я надюсь, что умъ ея цлъ, хотя его отъ насъ скрываетъ густой туманъ.

Борьба была долгая, томительная. Насталъ день, когда самимъ Джерардомъ овладло отчаяніе. Рана на ног заживала медленно, страданія ослабили паціентку. Несмотря на самый внимательный уходъ, силы ея страшно упали.

— Она очень слаба, не правда ли?— спросилъ Джэкъ, въ одинъ жаркій лтній день, въ конц іюня, когда душная лондонская улица напоминала пыльную печь, а слабый запахъ пересплой земляники и на половину сгнившихъ яблоковъ, наполнявшихъ телжку торговца фруктами, оставлялъ воздуху сладкій, болзненно дйствовавшій на нервы ароматъ.

— Она такъ слаба, какъ только можетъ быть слабъ живой человкъ,— отвтилъ Джерардъ.

— Ваша вра начинаетъ слабть?

— Я начинаю бояться.— При этихъ словахъ своихъ, онъ замтилъ, что въ глазахъ Джэка Шико мелькнуло выраженіе неизъяснимаго облегченія, онъ поймалъ этотъ взглядъ, они стояли другъ противъ друга, причемъ одинъ изъ нихъ сознавалъ, что тайна его сердца обнаружена.

— Я боюсь,— ршительно проговорилъ врачъ,— но я не перестану пытаться спасти ее. Я намренъ спасти ея жизнь, если это только въ предлахъ силъ человческихъ. Я душу свою положилъ на это.

— Длайте, что только можете,— отвтилъ Шико.

— Богъ надъ всми нами. Будетъ то, что судьба велитъ.

— Вы, я полагаю, ее нкогда любили?— спросилъ Джерардъ, не спуская своихъ проницательныхъ глазъ съ лица собесдника.

— Я любилъ ее искренно.

— Когда и почему перестали вы любить ее?

— Почему вы знаете, что я разлюбилъ ее?— спросилъ Шико, пораженный смлостью вопроса.

— Мн это извстно также хорошо, какъ вамъ самимъ. Я — былъ бы жалкій докторъ для непонятной болзни мозга, еслибъ не съумлъ прочесть вашу тайну. Это бдное, лежащее предъ вами существо, уже нсколько времени какъ было для васъ бременемъ и источникомъ печали. Если Провиднію угодно будетъ взять ее, вы поблагодарите Провидніе. Вы не поднимете на нее руки, вы не откажете ей въ помощи, какую въ силахъ оказать ей, но смерть ея была бы для васъ невыразимымъ облегченіемъ. Чтожъ, я думаю, что желаніе ваше исполнится. Мн кажется — она умретъ.

— Вы не имете права такъ говорить со мной,— сказалъ Шико.

— Не имю? Отчего человку не говорить свободно съ другимъ, ему подобнымъ человкомъ, отчего не высказать истину смло? Я не позволяю себ судить или осуждать васъ. Кто изъ насъ достаточно чистъ, чтобы обнажать грхъ брата своего? Но зачмъ мн притворяться, что я не понимаю васъ? Зачмъ длать видъ, что считаю васъ любящимъ и преданнымъ мужемъ? Гораздо лучше быть съ вами откровеннымъ. Да, мистеръ Шико, я полагаю, что дло это кончится по вашему, а не по моему.

Джэкъ стоялъ и мрачно смотрлъ въ открытое окно на грязную улицу, по которой медленно двигалась телжка съ земляникой, и слышался зычный голосъ продавца, кричавшій что-то на своемъ непонятномъ язык. У него не нашлось ни слова въ отвтъ на откровенную рчь доктора. Обвиненіе было справедливо. Опровергать его онъ не могъ.

‘Да, я нкогда любилъ ее’,— говорилъ себ вскор, сидя у постели жены, по уход Джорджа Джерарда.— ‘Желалъ бы я знать, какого рода была эта любовь? Я сознавалъ, что вся жизнь моя — одна неудача, и отказался отъ надежды когда-либо возвратиться на небитую дорогу, по которой идутъ порядочные люди, мн казалось совершенно безразличнымъ на что ни употребить свою жизнь, на какой женщин ни жениться. Она была самой красивой женщиной, какую я когда-либо видлъ, и она любила меня. Почему бы мн на ней не жениться? Вдвоемъ мы могли жить кое-какъ, изо дня въ день. Мы оба легко смотрли на жизнь. То были пріятные дни. А между тмъ теаерь, оглядываясь назадъ, я удивляюсь тому, что могъ жить въ грязи, да еще радоваться этому. Какъ можетъ пасть даже джентльменъ, если разъ перестанетъ уважать себя! Когда я впервые почувствовалъ утомленіе? Когда возненавидлъ я ее? Не прежде, чмъ встртилъ…— О, рай, виднный мною сквозь полуотверстыя врата, ужели я увижу твои лучезарныя поля, проникну въ твой садъ, дышащій весельемъ и радостью?’

Онъ просидлъ у кровати въ задумчивомъ молчаніи, пока сидлка не пришла смнить его, тогда онъ вышелъ на пыльныя улицы и пошелъ по направленію въ сверу искать воздуха. Онъ общалъ сидлк возвратиться къ десяти часамъ, чтобы она могла поужинать и лечь спать, оставивъ его у больной на ночь. Таковъ былъ заведенный порядокъ.

— Можетъ быть, когда я сегодня вечеромъ вернусь домой, все уже будетъ кончено,— сказалъ онъ себ, и ему начало казаться, что послдніе нсколько лтъ, протекшіе со дня его женитьбы, были смутнымъ сномъ.

Все это теперь миновало. Глупости и радости этого періода его жизни составляли достояніе прошлаго. Онъ теперь могъ оглядываться назадъ и жалть жену свою и самого себя. Оба были глупы, оба заблуждались. Все это покончено. Они дошли до послдней страницы книги, которую вскор закроютъ на вки. Онъ могъ прощать это глупое прошлое, могъ относиться къ нему съ состраданіемъ, теперь, когда оно больше не стсняло его будущаго.

Онъ далеко забрелъ въ этотъ день, онъ ступалъ легче, воздухъ въ окрестностяхъ Лондона былъ, или казался ему чище, прозрачне обыкновеннаго. Онъ дошелъ до Гарроу, легъ на траву у памятника Байрона и задумчиво смотрлъ на смутно виднвшійся вдали Лондонъ.

Когда онъ возвратился въ улицу Сиберъ, былъ двнадцатый часъ. Таверна на углу улицы была заперта, самыя безсонныя изъ кумушекъ скрылись съ пороговъ своихъ домовъ. Онъ взглянулъ на окна перваго этажа. Кровать Шико была перенесена въ первую комнату, такъ какъ сидлка увряла, что ей тамъ веселе, но въ окно смотрла мистрисъ Мезонъ, а не Шико. Слабый, желтоватый свтъ виднлся сквозь грязную штору, какъ то бывало всегда, посл наступленія темноты. Ничто не указывало ни на какую перемну. Но безъ сомннія все бы оставалось въ томъ же вид, еслибъ въ комнат была — смерть.

Пока Джэкъ стоялъ на порог и обшаривалъ свои карманы, ища въ нихъ ключа, дверь отворилась и Дероль, жилецъ изъ второго этажа, вышелъ на улицу.

— Я хочу посмотрть, не достану ли каплю водки въ таверн Короны и Скипетра,— сказалъ онъ въ вид объясненія,— у меня опять былъ прежній припадокъ.

Мистеръ Дероль страдалъ какою-то хронической болзнью, на которую намекалъ въ общихъ выраженіяхъ, но которая требовала частаго употребленія возбуждающихъ средствъ.

— Корона и Скипетръ заперта,— сказалъ Джэкъ.— У меня на верху есть водка, я вамъ отолью.

— Вы чрезвычайно добры,— сказалъ Дероль.— Я бы провелъ мучительную ночь, еслибъ не могъ достать гд-нибудь немного водки. Какъ вы поздно возвращаетесь!

— Я зашелъ дальше обыкновеннаго. Вечеръ такой славный.

— Неужели? Здсь онъ казался скучнымъ, срымъ. Я думалъ, что у насъ будетъ гроза. Это, вроятно, мстное явленіе. У меня для васъ есть добрыя всти.

— Добрыя всти для меня! Чтожъ, он такъ рдки, что я, конечно, обрадуюсь имъ.

— Жен вашей лучше, положительно лучше, я заходилъ освдомиться часа два тому назадъ. Сидлка думаетъ, что произошелъ переломъ. Мистеръ Джерардъ былъ здсь въ восемь часовъ, онъ того же мннія. Просто чудеса! Она почувствовала облегченіе между тремя и пятью часами, покушала съ чмъ-то похожимъ на аппетитъ въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ заболла. Мистрисъ Мезонъ въ восторг. Удивительно, не правда ли?

— Чудеса!— воскликнулъ Джэкъ Шико. Трудно описать горечь, переполнившую его сердце, когда онъ отвернулся отъ сіявшаго передъ нимъ будущаго, сопровождавшаго его какъ видніе, въ теченіи цлаго вечера, и возвратился въ печальной дйствительности.

Онъ засталъ мистрисъ Мезонъ въ восхищеніи. Она никогда не видывала боле рзкой перемны въ лучшему.

— Она слаба, какъ новорожденное дитя, бдняжка,— говорила она о своей паціентк,— но точно будто жизнь незамтно, медленно возвращается, вонъ какъ приливъ покрываетъ прибрежный песокъ, посл того, какъ вода, во время отлива, дошла до своего самаго низкаго уровня.

Улучшеніе, съ этого часа, не прерывалось. Мозгъ, такъ долго отуманенный, пробудился словно отъ сна. Къ Заир возвратились ея силы, ея сознаніе, ея красота, и дерзость, и смлость.

До наступленія сентября она была уже прежней Шико, женщиной, портреты которой красовались на всхъ лондонскихъ стнахъ. Мистеръ Смолендо былъ въ восторг. Сломанная нога была также здорова, какъ и прежде. Шико будетъ въ состояніи танцовать въ начал ноября. Статейка, возвщавшая объ этомъ факт, уже обошла вс газеты.

Другая, отличавшаяся боле фамильярнымъ тономъ, сообщала всему городу, что красота г-жи Шико пріобрла новый блескъ, за время ея продолжительной болзни и сопряжоннаго съ нею, по необходимости, пребыванія въ уединеніи. Мистеръ Смолендо хорошо зналъ свою публику.

Глава IX.— Ты возвратился, ты мн вренъ.

Былъ конецъ ноябри, деревья въ саду Газльгёрстскаго замка стояли обнаженными. На старомъ дом, и подъ скучнымъ, сромъ небомъ поздней осени, лежала печать серьёзнаго величія, но прелесть и краса мста исчезли, въ тишин, царившей въ дом и въ саду, былъ оттнокъ меланхоліи. Все было тихо, и на лугу передъ домомъ, надъ которымъ только грачи проносились черной тучей подъ вечеръ, съ крикомъ возвращаясь домой, въ свои гнзда, свитыя на высокихъ вязахъ по ту сторону дома.

Въ это печальное время года, Лора Малькольмъ жила въ замк совершенно одна, Селія Клеръ получила приглашеніе провести мсяцъ у зажиточной тетушки въ Брайтон, а Брайтонъ, во время зимняго сезона, представлялъ высшую степень земного блаженства, когда-либо извданнаго Селіей. Она смутно мечтала о Париж, какъ о город далеко превосходящемъ даже Брайтонъ относительно доставляемаго имъ своимъ жителямъ блаженства, но она не имла никакой надежды увидать Парижъ, разв когда выйдетъ замужъ, тогда она будетъ настаивать на томъ, чтобы мужъ повезъ ее туда провести медовый мсяцъ.

— Разумется, тогда онъ, бдненькій, длалъ бы все, что я только пожелаю,— говорила Селія,— посл дло иное. Я полагаю, что черезъ годъ посл свадьбы онъ бы сталъ пробовать топтать меня ногами.

— Я не могу себ представить, чтобы кто-нибудь вздумалъ топтать тебя ногами, Селія,— смясь замтила Лора.

— Я думаю, что съумла бы сдлать это для него довольно труднымъ. Но вс мужчины тираны. Посмотри, напримръ, на папа, онъ лучшій изъ людей, у него золотое сердце, но стоитъ кухарк сдлать ошибку, чтобы онъ весь обдъ бранился, какъ язычникъ. О! поврь мн, они вс, сколько ихъ ни есть, принадлежатъ къ нишей пород. Хоть бы твой молодой человкъ, Лора, очень красивъ, очень изященъ, но совсмъ безхарактерный.

— Кого ты разумешь подъ моимъ молодымъ человкомъ?— спросила Лора.

— Ты знаешь, а то не краснла бы такъ сильно. Конечно, я говорю о Джон Тревертон, твоемъ будущемъ муж. Ахъ, да, кстати, вы должны обвнчаться въ теченіи года, посл смерти стараго мистера Тревертона. Надюсь, что ты начала заказывать свое приданое.

— Я бы желала, чтобы ты не болтала такихъ пустяковъ, Селія. Теб очень хорошо извстно, что я не невста мистера Тревертона. Я, можетъ быть, никогда и не буду невстой его.

— О чемъ же вы толковали въ тотъ вечеръ подъ каштанами, когда вы замшкались такъ далеко позади насъ?

— Мы не обручены. Это все, что теб нужно знать.

— Такъ если вы не обручены, вы должны обручиться. Вотъ все, что я могу сказать. Смшно все откладывать до послдней минуты, какъ бы вы тамъ ни были уврены другъ въ друг. Старый мистеръ Тревертонъ умеръ въ начал января, а теперь конецъ ноября. Мн право непріятно узжать и оставлять твои дла въ такомъ неудовлетворительномъ положеніи.

Селія, это самое легкомысленное существо въ мір, прикидывалась дловой и принимала относительно Лоры Малькольмъ водъ старшей сестры, забавный по своей нелпости.

— Теб не къ чему безпокоиться, Селія. Я въ состояніи управиться съ своими длами.

— Не думаю. Ты страшно умна и прочла больше книгъ, чмъ я видла обложекъ и переплетовъ во всю свою жизнь. Но ты ни мало не практична, не дловита. Ты, рискуя лишиться этого милаго, стараго дома и принадлежащаго къ нему помстья, остаешься совершенно хладнокровной, точно дло идетъ о настоящей бездлиц. Я начинаю опасаться, не питаешь ли ты, втайн отъ самой себя, благосклонности къ моему недостойному брату.

— Теб нечего этого бояться. Я расположена въ твоему брату ради нашего стариннаго знакомства, и потому, что думаю, что онъ любитъ меня.

— Настолько, насколько можетъ любить кого-нибудь, принимая во вниманіе небольшой остатокъ любви, имющейся у него за вычетомъ его искренней преданности къ самому себ,— презрительно прервала Селія.

— Я не питаю къ нему боле теплаго чувства, чмъ самая обыкновенная дружба, и никогда питать его не буду.

— Бдный Тедъ! Я очень объ этомъ сожалю за него, но очень рада за тебя.

Сіяющая Селія ухала въ Брайтонъ съ тремя сундуками и двумя ящиками для шляпъ, и замокъ тотчасъ погрузился въ молчаніе и мракъ. Маленькія дурачества Селіи часто бывали несносны, но ея веселый характеръ пріятно оживлялъ обширный, пустой домъ. Ея шутки были шутки школьническія, не боле, но он были искренни и происходили отъ избытка жизненныхъ силъ и счастливаго характера. Селія трещала бы также весело за чашкой чая и селедкой на чердак, за который бы платила по пяти шиллинговъ въ недлю, какъ болтала теперь среди изысканныхъ яствъ въ Газльгёрстскомъ замк. Она была веселое, беззаботное, лнивое созданіе, одаренное тою безграничной любовью къ жизни, ради ея самой, которая длаетъ счастливымъ неаполитанскаго нищаго, грющагося на солнц, и длаетъ довольнымъ цыгана, подъ низкимъ навсомъ его палатки, разбитой на пустопорожнемъ мст у дороги, откуда онъ всякую минуту можетъ быть изгнанъ неумолимымъ полицейскимъ.

Селія ухала, и у Лоры было довольно времени для серьёзныхъ размышленій. На первыхъ порахъ, она была рада быть одной, чтобы на свобод передумать вс свои думы, не боясь встртить пронзительный взглядъ проницательныхъ глазъ Селіи, ей пріятно было не видть этой птичьей головы, склоненной на одинъ бокъ, съ выраженьемъ невыносимой хитрости на лиц. Затмъ, нсколько времени спустя, глубокая меланхолія, горькое чувство разочарованія овладли ея душой, и изгнать ихъ она была не въ силахъ.

Она не забыла долгаго прощанія въ экипажной алле. Конечно, если что-нибудь могло равняться обрученью, то слова, сказанныя въ этотъ вечеръ, сорванный съ устъ ея поцлуй равнялись самому торжественному обрученью. А между тмъ съ того вечера прошло шесть мсяцевъ, и Джонъ Тревертонъ совсмъ пропалъ. За все это время образъ его рдко выходилъ у нея изъ головы. День за днемъ, часъ за часомъ она ожидала увидть его входящимъ въ садъ, безъ доклада, какъ увидла его тогда, изъ-подъ тесовой арки, когда онъ спокойно любовался весенними цвтами и точно улыбающимся и блестящимъ на солнц лугомъ, по которому, точно живыя, мелькали тни отъ деревъ, надъ которымъ жужжали первыя пчелы, проносились первыя бабочки и летали надъ куртинами, полными красныхъ и желтыхъ тюльпановъ. Она видала его ежедневно въ теченіи его послдняго пребыванія въ дом Сампсоновъ, и эта недля дружескаго общенія чрезвычайно сблизила ихъ. За все это время онъ не сказалъ ни слова о странномъ положеніи, въ которомъ они находились по отношенію другъ къ другу, ее восхищала деликатность, которой она приписывала его сдержанность. Ей казалось, что нечего говорить, прежде чмъ не скажется то окончательное слово, которое исполнить желаніе Джаспера Тревертона и соединитъ ихъ дв судьбы на-вки. И Лора не видла причины, почему бы этому слову не быть произнесеннымъ въ урочный часъ. Ей думалось, что она нравится Джону Тревертону. Настроеніе его духа за эту недлю, составленную изъ солнечныхъ и дождливыхъ дней, было довольно перемнчиво, какъ погода. По временамъ онъ бывалъ чрезвычайно веселъ, встрчалъ самую безумно веселую шутку Селіи другой, еще боле веселой, а по временамъ становился мрачнымъ, что заставляло Селію уврять, что онъ въ ранней молодости совершилъ убійство и что теперь его преслдуетъ воспоминаніе о сдланномъ преступленіи.

— Точно Евгеній Арамъ {Романъ Бульвера, которому имя героя служатъ заглавіемъ.},— сказала она,— положительно, Лора, онъ похожъ на Евгенія Арама, и я убждена, что чьи-нибудь кости лежатъ въ пещер на-готов, чтобы быть сложенными, вонъ какъ складываютъ кусочки дерева въ ‘китайской головоломк’, и послужить къ обличенію его въ указанную судьбою минуту. Не выходи за него замужъ, Лора. Я уврена, что на его совсти лежитъ страшное бремя.

Они были невыразимо и совершенно безъискусственно счастливы, счастливы неразмышляющей радостью дтей, чьи соображенія никогда не идутъ дальше настоящей минуты. Можетъ быть, этому способствовала восхитительная апрльская погода, набросившая на землю теплое и блестящее покрывало изъ золотистыхъ солнечныхъ лучей, погружавшая молодые листья въ это море яркаго свта, окрасившая небо въ темный, чисто-итальянскій голубой цвтъ, побуждавшая птичекъ начинать свое пніе за часъ до солнечнаго восхода и продолжать его цлый часъ посл солнечнаго заката. Этого одного было довольно для счастія. Кром того была молодость, сокровище, которому никто изъ насъ не придаетъ надлежащей цны, пока не утратитъ его. Тогда мы оглядываемся назадъ, сожалемъ объ утраченномъ, можетъ быть также какъ сожалемъ о самыхъ дорогихъ изъ похороненныхъ нами друзей, не молодость ли длала и друзей нашихъ такими дорогими для насъ?

Какова бы ни была причина, но трое, а въ особенности двое молодыхъ людей, были счастливы. И однако, посл этой недли невинной короткости, посл этого прощальнаго поцлуя, Джонъ Тревертонъ находился въ отсутствіи боле полугода и даже письменно не потрудился уврить Лору, что она еще занимаетъ мсто въ его сердц и въ его памяти.

Теперь она, думая о немъ, горько упрекала себя. Она сердилась на себя за то, что позволила своему сердцу полюбить его, за то, что заключила безмолвный союзъ съ нимъ, принявъ его прощальный поцлуй.

‘Въ конц-концовъ ясно, что ему нужно только состояніе,— говорила она себ,— посл моихъ глупостей въ тотъ вечеръ, онъ такъ увренъ во мн, что воображаетъ, что можетъ оставаться въ Лондон и наслаждаться жизнію по-своему, и затмъ пріхать и въ послднюю минуту просить моей руки, какъ разъ во-время, чтобы выполнить условіе духовнаго завщанія его двоюроднаго брата. Онъ пользуется послднимъ годомъ своей свободы. Онъ не дастъ мн большаго мста въ своей жизни, чмъ его къ тому обяжетъ законъ. Годъ почти прошелъ, а онъ подарилъ ли меня своимъ обществомъ дольше одной недльки? Хладнокровный обожатель, нечего сказать. Кром того лицемръ, такъ какъ въ его взглядахъ, въ звукахъ его голоса, казалось, выражалась самая глубокая, самая сильная любовь. Совершенно безцльное лицемріе,— продолжала Лора бичевать себя, возбуждая въ себ боле и боле сильное негодованіе,— такъ какъ я умоляла его быть откровеннымъ со мною. Я предлагала ему честный дружескій союзъ. Но онъ мужчина, а вроятно, въ природ мужчины быть лукавымъ. Онъ предпочелъ объявить себя моимъ обожателемъ, забывъ, что его поведеніе докажетъ всю лживость его словъ. Я никогда не прощу его. Я никогда не прощу себя за то, что меня такъ легко было обмануть. Помстье пойдетъ на устройство больницы. Явись онъ сюда завтра, стой передо мной на колняхъ, я откажу ему. Я знаю все вроломство его притворной любви. Во второй разъ ему меня не одурачить’.

Никогда не тщеславилась она своей красотой. Благодаря уединенной жняни, которую она вела въ дом своего пріемнаго отца, она осталась простой во всхъ своихъ мысляхъ и привычкахъ, простой, какъ монахиня, не выходившая изъ своего монастыря. Эдуардъ Клеръ много разъ говорилъ ей, что она прекрасна, и восхвалялъ ея красоту въ своихъ стихахъ, со всей изысканностью и съ нкоторой долей вольности, свойственными новой школ поэтовъ, мало извстнымъ членомъ которой онъ состоялъ, но Лора вс подобныя похвалы принимала за произведенія поэтической фантазіи, а никакъ не за справедливую дань ея красот. Съ душой полной гнва на Джона Тревертона, смотрлась она въ зеркало, въ одинъ зимній вечеръ, и спрашивала себя: дйствительно-ли она хороша?

Да, если женщина, изображенная на картин Гвидо, въ нижней столовой, хороша, если черты, словно выведенныя рзцомъ, темно-каріе глаза, нжный цвтъ лица, съ легкимъ румянцемъ на щекахъ, вки, какъ у статуи, оттненныя длинными рсницами, полу-печальный, полу-насмшливый ротикъ, и ямочки, мгновенно появлявшіяся, какъ только губы складывались въ ироническую, говорившую о презрніи къ самой себ улыбку,— если все это, вмст взятое, составляло красоту, то Лора Малькольмъ несомннно была красива. Она была артистка въ душ, а потому знала, что красота горько улыбалась ей въ темномъ зеркал.

— Можетъ быть, я не въ его вкус,— съ короткимъ смхомъ проговорила она.— Я слыхала, какъ Эдуардъ Клеръ говорилъ о двушкахъ, которыхъ я хвалила:— Да, она ничего, но не въ моемъ вкус,— точно будто Провидніе обязано было имть его въ виду всякій разъ, какъ создавало хорошенькую женщину.— Не въ моемъ вкус, бывало вяло протянетъ Эдуардъ, какъ-бы желая сказать: а потому и никуда не годится.

Каждая мысль о Джон Тревертон, еще остававшаяся въ ум Лоры, была горькой мыслью. Она такъ была на него сердита, что не допускала въ немъ ни одного хорошаго чувства, не считала его способнымъ ни на какой порядочный поступокъ. Насколько ея великодушная душа могла ненавидть, она готова была впасть въ грхъ ненависти.

Таково было ея настроеніе однажды, въ начал декабря. Въ сущности таково было ея постоянное настроеніе за послдніе три мсяца, но на свобод, въ уединеніи, гнвъ ея усилился. Таково было ея настроеніе, когда она ходила по саду, подъ холодными лучами солнца, смотрла на блдныя головки увядающихъ цвтовъ златоцвта, на китайскія астры, которыя одн выдавались своимъ яркимъ цвтомъ, точно скрашивая конецъ умирающаго года, на темныя, позднія розы, кичившіяся своей болзненной красотой, точно свтскія красавицы, которыя не хотятъ преклонить голову передъ приговоромъ времени. Утро было необыкновенно тихое: заостренный конецъ старо-моднаго флюгера указывалъ на юго-западъ, втеръ едва шевелилъ листья зимнихъ дубовъ, высокія шотландскія ели, со своими красными шероховатыми стволами и возвышавшимися надъ ними шапками темной листвы, рзко выдлялись на чистомъ, ясномъ неб.

Этотъ садъ былъ единственнымъ утшеніемъ Лоры въ ея уединеніи.

Богъ наградилъ ее той глубокой, неизмнной любовью въ природ, которая, быть можетъ, составляетъ одинъ изъ драгоцннйшихъ даровъ его. Тотъ, кто обладаетъ этой любовью, никогда не можетъ быть вполн безутшенъ.

Она боле часу ходила по цвточному и по фруктовому садамъ. Возвращаясь и проходя подъ старой аркой изъ тисовыхъ деревьевъ, она увидала Джона Тревертона, стоящаго какъ-разъ на томъ самомъ мст, на которомъ она увидла его боле полу-года тому назадъ.

Какая непрочная вещь — гнвъ женщины на человка, котоpаro она любитъ! Первымъ чувствомъ Лоры, при вид Джона Тревертона, было негодованіе. Она готова была принять его съ подавляющей вжливостью, заморозить его своей холодной учтивостью, какъ вдругъ замтила, что онъ смотритъ больнымъ, измученнымъ и глядитъ на нее глазами, полными нжности. Въ одну минуту позабыла она вс свои оскорбленія, подошла къ нему, протянула ему руку и тихо проговорила:

— Гд вы были, что длали все это время?

— Скитался по Лондону, принося очень мало пользы себ и другимъ,— откровенно отвтилъ онъ.

Затмъ онъ, казалось, забылся, восхищенный тмъ, что былъ съ нею. Онъ шелъ рядомъ съ ней, не говоря ни слова, а только глядя на нее любящими, восторженными глазами, точно будто она неожиданно явилась ему, какъ откровеніе досел ему невдомой красоты и радости.

Наконецъ, онъ заговорилъ, но не сказалъ ничего особенно блестящаго.

— Рады ли вы, хоть сколько-нибудь, снова видть меня?— спросилъ онъ.— Помните, вы общали мн ласковый привтъ.

— Вы не торопились требовать исполненія моего общанія. Оно было дано боле шести мсяцевъ тому назадъ. За это время вы, безъ сомннія, получали другіе привты и совершенно позабыли Газльгёрстскій замокъ.

— Замокъ и обитательница его никогда не выходили изъ моихъ мыслей.

— Въ самомъ дл? но вы такъ долго не возвращались. Это похоже на то, что вы забыли.

— Нтъ, я не забывалъ. Были причины, причины которыхъ я объяснить не могу.

— Он боле не существуютъ?

— Нтъ,— онъ глубоко вздохнулъ,— теперь съ ними кончено.

— Вы, можетъ быть, были больны,— вслухъ соображала Лора, глядя на него съ заботливостью, которой она скрыть не умла.

— Я былъ далеко не здоровъ. Я работалъ усердне обыкновеннаго. Вы знаете, Лора, я вдь долженъ заработывать хлбъ свой.

— Вы имете какую нибудь профессію, съ тхъ поръ, какъ оставили военную службу?— спросила Лора.

— Я оставилъ военную службу шесть лтъ тому назадъ. Съ тхъ поръ я ухитрился жить собственнымъ трудомъ. Моя карьера не изъ удачныхъ. Я жилъ частью рисованьемъ, частью литературой, но не составилъ себ имени ни тмъ, ни другимъ. Отчетъ не блестящій, неправда-ли? Его единственное достоинство — истина. Я — ничто. Ваше великодушіе и завщаніе моего двоюроднаго брата Джаспера, можетъ быть, и сдлаютъ меня кмъ-нибудь. Участь моя зависитъ отъ васъ.

Едва-ли то былъ тонъ влюбленнаго. Гордость Лоры возмутилась бы этимъ тономъ, еслибы не сознавала въ душ, что Джонъ Тревертонъ любитъ ее. Въ молчаливой любви есть тайная сила, боле могучая, чмъ все любовное краснорчіе. Рука, которая дрожитъ, касаясь другой руки, мимолетный взглядъ любящихъ глазъ, вздохъ, часто скажутъ больше, чмъ цлая рчь. Джонъ Тревертонъ былъ самымъ сдержаннымъ изъ любовниковъ, но его сдержанность не оскорбляла Лору.

Они вмст вошли въ старый домъ, сли завтракать вдвоемъ, въ присутствіи Тримера, стараго дворецкаго, прожившаго боле тридцати лтъ въ дом Джаспера Тревертона и вынесшаго Лору на рукахъ изъ экипажа, когда господинъ его привезъ ее въ замокъ нжнымъ ребенкомъ, задумчиво оглядывавшимъ незнакомые предметы широко-раскрытыми глазами.

— Они всему свту показались бы мужемъ и женой,— сказалъ Тримеръ, возвратясь къ себ въ буфетную,— и я надюсь, что скоро оно такъ и будетъ. Изъ нихъ выйдетъ славная парочка, и я увренъ, что они и теперь уже любятъ другъ друга.

— Миссъ Лора не таковская, чтобы пойти за человка, не любя его: ни изъ-за какихъ состояній въ мір она этого не сдлаетъ,— возразила мистрисъ Тримеръ, которая была въ дом кухаркой и экономкой почти также долго, какъ мужъ ея былъ дворецкимъ.

— Будь я молодой барышней, я бы почти за всякаго вышелъ замужъ скорй, чмъ лишился такого дома, каковъ Газльгёрстскій замокъ,— отвтилъ Тримеръ.— Я не жаденъ до денегъ, но хорошенькимъ уголкомъ своимъ шутить не слдуетъ. А коли они не женятся, и помстье пойдетъ на постройку больницы, что-жъ съ нами-то будетъ? Иные люди въ нашихъ условіяхъ такъ бы и рвались открыть трактиръ и нажить состояніе, но я какъ-то больше видлъ, что люди теряли, а не пріобртали состояніе этимъ путемъ, я очень хорошо знаю, что мн выгодно. Хорошее жалованье, аккуратно уплачиваемое, на всемъ готовомъ, больше мн ничего не надо.

Посл завтрака, Лора и Джонъ пошли пройтись по саду. Общее желаніе привело ихъ на то мсто, на которомъ они разстались въ тотъ апрльскій вечеръ. Извилистая дорога, обсаженная славшими, старыми деревьями, была пріятнымъ мстомъ для прогулки, даже и въ это время года, когда на деревьяхъ не оставалось ни одного зеленаго листа, а истрепанныя вороньи гнзда чернли между нжными изгибами обнаженныхъ верхнихъ втвей. Въ воздух было еще тише, чмъ утромъ. Такая погода могла стоять въ полуденное время, въ начал октября. Джонъ Тревертонъ остановился передъ шероховатымъ стволомъ стараго каштана, подъ снью котораго они съ Лорой разстались. Молодые листья въ тотъ вечеръ образовывали тнистый навсъ, теперь большія втви оставались темными, обнаженными, на нихъ пятнами виднлся мохъ, замчались слды непогоды. Трава у подножія дерева была усяна зеленой шелухой, сломанными вточками, старыми листьями и блестящими, темно-коричневыми каштанами.

— Мн кажется, что мы на этомъ мст разстались,— сказалъ Джонъ.— Вы помните?

— Я смутно припоминаю, что это было гд-то здсь,— небрежно отвтила Лора.

Она отлично знала это мсто, но не хотла въ этомъ сознаться.

Онъ взялъ ея руку и тихо положилъ ее въ свою, точно они отправлялись въ какое-нибудь дальнее странствованіе, потомъ наклонилъ голову и поцловалъ нжную, обнаженную ручку — прелестную, тонкую ручку, которая могла принадлежать только лэди, ручку, которая одна, сама по себ, могла приводить влюбленнаго въ восторгъ.

— Радость моя, когда мы обвнчаемся?— тихо, почти шопотомъ спросилъ онъ, словно имъ, въ эту критическую минуту, овладла неизъяснимая робость.

— Что за вопросъ,— воскликнула Лора, съ притворнымъ удивленіемъ.— Кто-же когда-нибудь говорилъ о свадьб? Вы никогда не просили меня быть вашей женой.

— Какъ не просилъ? Да я же васъ спрашивалъ, не сердитесь ли вы на вашего пріемнаго отца за его завщаніе, и вы сказали: нтъ. Это равнялось тому, какъ еслибъ вы сказали, что согласны исполнить желаніе добраго старика. Мы иначе исполнить его не можемъ, какъ сдлавшись мужемъ и женою. Дора, я люблю васъ боле, чмъ когда-либо съумю это выразить, и любя тебя, такъ какъ я люблю,— хотя и сознаю свои многочисленные недостатки, знаю, что во многихъ отношеніяхъ недостоинъ быть твоимъ мужемъ, я, нищій, неудачникъ, безъ имени и извстности, ничтожество, но все-таки, радость моя, я здсь у ногъ твоихъ, падаю передъ тобой на колни, я, который никогда прежде не преклонялъ колни передъ женщиной, и слишкомъ рдко преклонялъ его предъ Господомъ своимъ, и прошу руки твоей по всей forma pauperis. Можетъ быть, во всей Англіи нтъ человка, мене достойнаго стать твоимъ мужемъ, но за нимъ одно достоинство: онъ любитъ тебя всмъ сердцемъ, всей душой.

Онъ стоялъ передъ ней на колняхъ, съ обнаженной головой, у подножія стараго каштана, среди шероховатыхъ корней, извивавшихся подъ травою. Лора поклонилась и коснулась губами его лба. То почти былъ поцлуй. Нжныя губки только на мгновеніе дотронулись до его лба. Прикосновеніе крыла бабочки не могло быть легче.

— Я беру тебя, дорогой мой,— тихо сказала она,— со всми твоими недостатками, какъ бы они многочислены ни были. Я чувствую, что могу довриться теб, тмъ боле, можетъ-быть, что ты себя не хвалишь. Мы постараемся исполнить обязанности свои по отношенію другъ къ другу и къ нашему покойному благодтелю, и употребимъ его богатство для достиженія благородныхъ цлей. Не такъ-ли, Джонъ?

— Ты употребишь его на благородныя цли, радость моя, ты ничего неблагороднаго сдлать не можешь,— серьёзно отвтилъ онъ.

Онъ былъ блденъ, даже губы его поблли, въ его взор, полномъ любви, не было вовсе радости.

Глава X.— Обрученные.

Джонъ Тревертонъ оставался въ замк, пока совершенно не смерклось, вдвоемъ съ своей невстой и былъ счастливе, чмъ бывалъ когда-либо во всю свою жизнь. Да, онъ былъ счастливъ, хотя то было счастіе ребенка, рвущаго дикіе цвты на озаренномъ солнцемъ краю пропасти. Онъ долженъ былъ бытъ выше или ниже общечеловческаго уровня, чтобы не чувствовать себя сегодня счастливымъ, въ обществ Лоры Малькольмъ. Когда они въ сумерки сидли рядомъ у камина, причемъ голова ея покоилась на его плеч, его рука обнимала ея талію, ея темные глаза скрывались подъ опущенными вками и задумчиво глядли на тлвшія полнья. Комната была слабо освщена пламенемъ, уродливыя тни появлялись и исчезали на стн позади влюбленныхъ, точно призрачныя фигуры добрыхъ и злыхъ духовъ, витавшихъ вокругъ нихъ, пока они сидли лицомъ къ лицу съ судьбою, причемъ она не сознавала никакой опасности, а онъ, махнувъ за все рукой, бросалъ судьб вызовъ. Теперь, когда слово было сказано, когда они были связаны до конца жизни, Лора безъ малйшей сдержанности раскрыла свое сердце передъ своимъ женихомъ. Она не боялась обнаружить передъ нимъ свою привязанность. Она не стремилась сдлать любовь свою боле драгоцнной для него, посредствомъ притворной холодности. Она отдалась ему всмъ сердцемъ, всей душой, отдалась, какъ Джульета — Ромео. Уста, никогда не произносившія ни одного слова любви, теперь нашептывали ему на ухо самыя сладкія слова, глаза, никогда досел не глядвшіе въ глаза поклонника, теперь смотрли на него не отрываясь и погружались долгимъ взоромъ въ самую глубину его очей. Никогда не бывало жениха, котораго бы такъ невинно и открыто обожали. Будь онъ хвастливъ или навязчивъ, гордость Лоры тотчасъ-бы встрепенулась. Но его глубокое смиреніе и тнь грусти, лежавшая на немъ даже тогда, когда онъ казался счастливымъ, возбуждали въ ней жалость, а женщина никогда не бываетъ такъ довольна любимымъ человкомъ, какъ если онъ нуждается въ ея состраданіи.

— И ты, въ самомъ дл, любишь меня, Лора? спросилъ онъ, склоняясь надъ прекрасной головкой, которой, казалось, такъ естественно было отдыхать на его плеч.— Еслибъ завщаніе моего двоюроднаго брата Джаспера не существовало, и мы бы съ тобой встртились въ свт, думаешь-ли ты, что сердце твое выбрало-бы меня?

— Это слишкомъ отвлеченный, чисто-метафизическій вопросъ, смясь отвтила она.—Я знаю только, что мое сердце выбрало тебя, и что завщаніе отца — я не могу не называть его старымъ именемъ — не повліяло на мой выборъ. Не думаешь-ли ты, что это все, что теб нужно знать?

— Это все, что я желаю знать, моя радость. Нтъ, не совсмъ все. Я бы желалъ знать — такъ, чисто изъ празднаго любопытства — когда ты впервые начала находитъ меня не вполн достойнымъ презрнія.

— Ты хочешь знать исторію этого дла съ самаго начала?

— Да, съ самаго начала съ первой минуты, когда твое сердце стало биться немного ласкове для меня, чмъ ли остального человчества.

— Я скажу теб это…

Она остановилась и заглянула ему въ глаза съ улыбкой невиннаго кокетства.

— Да, дорогая.

— Когда ты разскажешь мн исторію твоей жизни, съ той минуты, когда я стала теб дороже большинства женщинъ.

Его первый отвтъ былъ глубокій вздохъ.

— Ахъ, дорогая, я — другое дло. Я боролся противъ своей страсти.

— Почему?

— Потому что признавалъ себя недостойнымъ тебя.

— Это было глупо.

— Нтъ, милая, это было умно и основательно. Ты точно счастливый ребенокъ, Лора, твое прошлое — чистый листъ блой бумаги, въ немъ нтъ мрачныхъ тайнъ.

Онъ почувствовалъ, что она задрожала, когда онъ это говорилъ. Неужели его слова напугали ее? Неужели она начала угадывать опасности, окружавшія его со всхъ сторонъ?

— Дорогая, я не хочу пугать тебя, но въ прошломъ человка моихъ лтъ почти всегда есть страница, которую онъ готовъ былъ бы уничтожить цною десяти лтъ своей жизни. Темная страница есть и въ моей жизни. О, голубка, голубка, еслибъ я чувствовалъ себя по истин достойнымъ тебя, мое сердце едва ли бы могло вмстить мое счастіе. Оно бы разорвалось отъ слишкомъ большой радости. Мужскія сердца такъ разрывались… Когда я началъ любить тебя? Да въ ту ночь, когда я впервые вошелъ въ этотъ домъ, въ безотрадную зимнюю ночь, когда я пришелъ, какъ блудный сынъ, наскучивъ розысками, съ смутнымъ стремленіемъ къ лучшей жизни въ душ. Твои удивительные глаза, твоя серьёзная, милая улыбка, твой нжный голосъ явились мн какъ откровеніе изъ новаго міра, въ которомъ съ понятіемъ о женщин соединяется понятіе о доброт, чистот и искренности. Я не былъ еще возбужденъ твоею красотой, моя душа поклонялась твоей доброт. Ты была отъ меня также далека въ то время, какъ картина, стоящая въ галлере, но ты поразила мою душу, подобно тому, какъ и картина могла бы поразить ее, ты пробудила во мн рядъ новыхъ мыслей, ты отворила мн дверь на небо. Да, Лора, восхищеніе, поклоненіе, боготвореніе овладли мной въ первый вечеръ. Прежде чмъ я ухалъ изъ Газльгёрста, благоговйное обожаніе превратилось въ страстную любовь.

— А между тмъ, ты жилъ вдали отъ меня съ января по апрль.

— Все время отсутствія было занято долгой борьбой съ моей любовью.

— А съ апрля по декабрь посл того, какъ…

— Посл того, какъ ты раскрыла мн твое сердце, радость моя, и я узналъ, кто ты можешь быть моею? Эта послднія разлука требовала еще боле отчаяннаго мужества. Но, какъ видишь, я воротился. Любовь пересилила благоразуміе.

— Почему намъ неблагоразумно любить другъ друга?

— Единственно по недостоинству моему.

— Такъ мы позабудемъ о твоемъ недостоинств или, если это твоей скромности пріятне, я буду любить тебя при всемъ твоемъ недостоинств. Я вовсе не воображаю, чтобы ты былъ безукоризненнымъ образцомъ всхъ добродтелей, Джонъ. Папа говорилъ мн, что ты моталъ и длалъ глупости. Ты не станешь боле мотать и дурачиться, неправда-ли, милый, когда будешь солиднымъ, женатымъ человкомъ?

— Нтъ, голубка.

— И мы оба будемъ стремиться къ тому, чтобы изъ нашего большого состоянія длать какъ можно больше добра?

— Ты будешь у насъ главной распорядительницей.

— Нтъ, нтъ, этого я ни за что не хочу. Ты долженъ быть господиномъ и хозяиномъ. Я надюсь, что ты превратишься въ идеальнаго деревенскаго сквайра, будешь солнцемъ, средоточіемъ нашего маленькаго мірка, общимъ благодтелемъ. Я, если теб угодно, буду твоимъ первымъ министромъ и совтникомъ. Я знаю всхъ бдняковъ на десять миль въ окружности, на нашей и на чужой земл. Я знаю ихъ нужды и ихъ слабости. Да, Джонъ, я думаю, что могу помочь теб во многихъ добрыхъ длахъ, въ улучшеніяхъ, которыя, не разоряя тебя, сдлаютъ жигнь сельскаго трудящагося люда несравненно счастливе, чмъ она теперь.

— Повиноваться теб будетъ для меня счастіемъ,— нжно проговорилъ Джонъ.

— Знаешь ли, что для меня будетъ большимъ счастіемъ не покидать замка,— вскор сказала Лора. Ты не долженъ считать меня корыстолюбивой, думать, что я особенно высоко цню обширный домъ и большое состояніе. Это несправедливо, Джонъ. Я могла бы жить съ тобою въ сельскомъ домик, на доходы съ завщаннаго мн отцомъ капитала, и быть совершенно довольной, боле, чмъ довольной своей судьбой, но я люблю замокъ ради его самого. Я знаю каждое дерево въ саду, я слдила за ихъ ростомъ, я столько разъ срисовывала ихъ, что почти знаю форму каждой втки. Я такъ долго жила въ этихъ старыхъ комнатахъ, что не думаю, чтобы я, въ какихъ бы то ни было другихъ комнатахъ, чувствовала себя дома. Это — милый, старый домъ, неправда-ли, Джонъ? Ты, вроятно, возгордишься, когда станешь владльцемъ его.

— Я буду гордиться моей женою, когда мн будетъ дозволено назвать ее своей. Этой гордости съ меня будетъ довольно,— отвтилъ Джонъ, привлекая ее къ себ на грудь.

— А теперь, я, пожалуй, долженъ отправиться къ Сампсону и сказать ему, что все окончательно ршено. Когда мы обвнчаемся, радость моя? Мой двоюродный братъ умеръ 20-го января. Мы не должны откладывать нашей свадьбы дале конца этого мсяца.

— Обвнчаемся въ послдній день этого мсяца, сказала Лора.— Это самый торжественный день въ цломъ году. Мы никогда не забудемъ дня нашей свадьбы, если она будетъ отпразднована въ этотъ день.

— Я бы не забылъ его ни въ какомъ случа,— отвтилъ Джонъ Тревертонъ.

— Пусть свадьба будетъ въ этотъ день, радость моя. Конецъ года соединитъ меня съ тобою на всю жизнь. Я сегодня вечеромъ увижу мистера Клера и все устрою.

Они долго прощались, а въ самую послднюю минуту Джонъ Тревертонъ предложилъ, чтобы Лора надла шляпу и теплую кофточку и дошла съ нимъ до воротъ, первое прощаніе уже было не въ счетъ. Они долго шли до воротъ, ранняя зимняя ночь уже наступила, звзды сіяли на неб, когда они неохотно разстались. Лора пошла по алле такой-же легкой поступью, какой шла Джульета, направляясь въ келью монаха, чтобы тамъ обвнчаться, Джонъ Тревертонъ медленно пошелъ по дорог въ деревню Газльгёрстъ, склонивъ голову на грудь. Радостное выраженіе исчезло съ лица его.

Мистеръ Сампсонъ и сестра его садились за столъ, когда онъ входилъ, оба восторженно привтствовали его.

— Клянусь, вы совершенно необыкновенный человкъ,— воскликнулъ стряпчій, посл продолжительныхъ рукопожатій.— Вы убгаете въ страшныхъ торопяхъ, общая возвратиться черезъ недлю, самое позднее черезъ дв, и шесть мсяцевъ васъ не видно, вы даже не удостоиваете написать повренному вашего семейства строчку, чтобы сказать, почему вы не дете. Немного людей въ Англіи, которые бы стали рисковать такими надеждами, какъ ваши. Вашъ двоюродный братъ, когда длалъ это свое необыкновенное завщаніе, говорилъ мн, что вы всегда были необузданнымъ человкомъ, но подобной необузданности я не ожидалъ.

— Право, Томъ,— протестовала миссъ Сампсонъ,— ты не имешь никакого права такъ говорить съ мистеромъ Тревертономъ.

— Нтъ, имю,— возразилъ Сампсонъ, гордившійся своей откровенностью,— право это даетъ мн то искреннее участіе, какое я принимаю въ длахъ его, участіе скорй друга чмъ стряпчаго. Ты, надюсь, не думаешь, что я изъ-за денегъ такъ много беру на себя, Лиззи. Нтъ, я говорю это потому, что питаю искреннее расположеніе къ родственнику моего стараго кліента и безкорыстно забочусь о его благополучіи.

— Я думаю, что вы можете успокоиться на мой счетъ,— сказалъ Джонъ безъ малйшихъ признаковъ восторга, я намренъ внчаться въ послдній день этого мсяца и желалъ-бы, чтобы вы заготовили брачный контрактъ.

— Браво!— воскликнулъ Томъ Сампсонъ, махая салфеткой.— я почти также радъ, какъ если-бъ бился за это объ закладъ и, проснувшись, узналъ, что выигралъ двадцать тысячъ фунтовъ. Поздравляю васъ, дорогой мой. Одво Газльгёрстское помстье приносить добрыхъ восемь тысячъ въ годъ. Затмъ три тысячи фунтовъ помщены въ Бичамптон, въ поземельныхъ рентахъ, ваши дивиденды съ желзно-дорожныхъ и иныхъ акцій доведутъ вашъ доходъ до чистыхъ четырнадцати тысячъ фунтовъ.

— Будь миссъ Малькольмъ безъ гроша, я бы точно также гордился тмъ, что выборъ ея палъ на меня, какъ горжусь теперь,— серьёзно замтилъ Джонъ.

— Вы смотрите на вопросъ, какъ совершенный джентльменъ,— воскликнулъ стряпчій, какъ-бы желая сказать: ‘мы это все знаемъ, вы обязаны говорить такого рода вещи’.

Миссъ Сампсонъ смотрла въ тарелку и чувствовала, что аппетитъ пропалъ на вки. Было, безъ сомннія, глупо чувствовать такое огорченіе, но молодыя двушки вообще склонны въ глупостямъ, а Элиз Сампсонъ еще не исполнилось тридцати лтъ. Она съ самаго начала знала, что Джонъ Тревертонъ женится на Лор Малькольмъ, а между тмъ позволила себ втайн поклоняться ему. Онъ былъ красивъ и привлекателенъ, а миссъ Сампсонъ видла такъ мало молодыхъ людей, обладавшихъ тмъ или другимъ изъ этихъ качествъ, что ей можно простить, если она свою молодую, непочатую еще привязанность сосредоточила на первомъ изящномъ незнакомц, проникшемъ въ узкую сферу ея безцвтной жизни.

Она жила съ нимъ подъ одной крышей, она подавала ему утромъ кофе, вечеромъ чай, какъ хлопотала она, чтобы въ его чашк было довольно и сахару, и сливокъ! Она изучала его вкусы, заботилась о его продовольствіи съ неизмннымъ усердіемъ. Она, для услажденіи его слуха, каждый вечеръ въ теченіи его двухъ посщеній, играла rverie Розеллена. Она пла его любимыя баллады, и если голосъ иногда и измнилъ ей на высокихъ нотахъ, то она брала чувствомъ тамъ, гд ей недоставало силы. Подобныя вещи нелегко забываются молодымъ умомъ, пищу котораго составляли трехъ-томные романы, и который къ тому-же отъ природы былъ нсколько сентименталенъ.

— Наша свадьба будетъ очень тихая,— вскор сказалъ Джонъ Тревертонъ:— Лора этого желаетъ, и я съ ней согласенъ. Я былъ-бы очень радъ, если-бъ вы воздержались отъ разговоровъ о ней съ кмъ-бы то ни было, Сампсонъ, и вы также, миссъ Сампсонъ. Мы не желаемъ быть предметомъ общаго любопытства всей деревни.

— Я буду нмъ, какъ кусокъ пергамена,— отвтилъ стряпчій:— и знаю, что на скромность Элизы можно положиться.

Элиза робко взглянула на гостя, причемъ ея блыя рсницы щрожали отъ волненія.

— Я должна-бы поздравить васъ, мистеръ Тревертонъ,— пролепетала она:— но все это такъ внезапно, такъ поразительно, что я просто не нахожу словъ.

— Дорогая миссъ Сампсонъ, мн извстно ваше дружеское ко мн расположеніе,— съ спокойнымъ добродушіемъ отвтилъ Джонъ.

О, какъ онъ былъ холоденъ, какъ жестоко равнодушенъ къ ея чувствамъ! А между тмъ онъ долженъ-бы былъ знать! Неужели rverie Ровеллена, съ прижатой лвой педалью, ничего ему не сказало?

Позже вечеромъ Джонъ Тревертонъ и его хозяинъ курили tte—tte въ кабинет мистера Сампсона, у камелька, возл котораго стряпчій предпочиталъ сидть, чмъ помщаться въ изящно разубранной гостиной сестры, среди накрахмаленныхъ антимакасаровъ, стульевъ, на которыхъ нельзя было сидть, и скамеечекъ, предназначавшихся для чего угодно, но никакъ не для отдохновенія человческихъ ногъ. Свою нелюбезную привычку проводить вечера вдали отъ семейнаго кружка, мистеръ Сампсонъ оправдывалъ занятіями.

Двое мужчинъ просидли нсколько времени другъ противъ друга, въ дружелюбномъ молчаніи, причемъ Джонъ Тревертонъ былъ погруженъ въ серьёзныя размышленія, а мистеръ Сампсонъ находился въ пріятномъ настроеніи духа. Онъ поздравлялъ себя съ надеждой сохранить и на будущее время свое настоящее положеніе — агента по управленію Тревертонскимъ помстьемъ, каковаго выгоднаго управленія онъ долженъ-бы былъ лишиться, если-бъ Джонъ Тревертонъ былъ настолько безуменъ, что лишился бы права на наслдство, отказавшись подчиниться условіямъ завщанія своего родственника.

— Я желаю вполн уяснить себ свое положеніе,— вскор сказалъ Джонъ.— Могу-ли я, по своему усмотрнію, обезпечить мою будущую жену?

— Вы можете обезпечить ее тмъ, чмъ въ настоящую минуту владете,— отвтилъ стряпчій.

— Мои настоящія богатства не составляютъ и пяти фунтовъ.

— Въ такомъ случа я думаю, что намъ нечего и толковать о брачномъ свадебномъ контракт. На основаніи завщанія вашего двоюроднаго брата его помстье должно находиться на отвтственности душеприкащиковъ въ теченіи года. Если впродолженіи этого времени вы женитесь на миссъ Малькольмъ, помстье перейдетъ въ ваше владніе по истеченіи этого года. Тогда, посл свадьбы вы можете составить дарственную запись, въ томъ размр, какъ вамъ будетъ угодно, но вы не можете отдавать того, чмъ сами не владете.

— Понимаю. Значитъ, эта запись, этотъ документъ долженъ быть составленъ посл свадьбы. Что-жъ, вы можете теперь-же получить мои инструкціи. Вы можете составить черновую, представить ее на обсужденіе, исполнить вс формальности, такъ чтобы документъ этотъ могъ имть законную силу въ тотъ-же день, когда я буду введенъ во владніе имніемъ.

— Вы страшно торопитесь,— замтилъ Сампсонъ, улыбаясь горячности своего кліента.

— Жизнь полна ужасныхъ случайностей. Я хочу, чтобы благосостояніе любимой мною женщины было обезпечено, какая бы участь ни ожидала меня.

— Эта великодушная заботливость очень рдко встрчается у влюбленныхъ. Какъ бы страстно они ни любили въ настоящемъ, любовь ихъ рдко принимаетъ видъ заботливости о будущемъ любимаго существа. Отсюда цлый рядъ поколній нищихъ вдовъ и обездоленныхъ дтей. ‘Aprs moi le dluge’ — любимая поговорка влюбленныхъ. Что-жъ, мистеръ Тревертонъ, чмъ вы намрены обезпечить жену вашу?

— Цлымъ помстьемъ, движимымъ и недвижимымъ имуществомъ,— спокойно отвтилъ Джонъ Тревертонъ. Мистеръ Сампсонъ выронилъ сигару и сидлъ пораженный, олицетворяя собой полунасмшливое удивленіе.

— Вы, должно быть, съ ума сошли,— воскликнулъ онъ.

— Нтъ, я только благоразуменъ,— отвтилъ Тревертонъ.— Помстье было завщано мн номинально, а Лор Малькольмъ дйствительно. Чмъ я былъ для завщателя? Родственникомъ по крови, правда, но совершенно постороннимъ человкомъ. Въ то время, когда онъ составилъ это завщаніе, онъ никогда не видлъ лица коего, то немногое, что онъ когда-либо обо мн слышалъ, не должно было говорить въ мою пользу, такъ какъ вся жизнь моя была одной долгой ошибкой, и я никому не давалъ повода воспвать мн хвалы. Чмъ была для него Лора? Его пріемной дочерью, любимымъ и любящимъ товарищемъ его склоняющихся къ закату дней, его врной нянькой, его безкорыстной рабой. Всю любовь, на какую онъ только былъ способенъ, онъ, конечно, сосредоточилъ на ней. Она выросла у его домашняго очага. Она усладила и оживила его одинокую жизнь. Онъ оставилъ мн свое имніе, имя въ виду ее, съ тмъ, чтобы и клятв своей остаться врнымъ, и богатство свое оставить той, кому сердце его побуждало отдать его. Онъ нашелъ во мн удобное орудіе для приведенія въ исполненіе его желаній, и я имю причину гордиться тмъ, что онъ пожелалъ оказать мн подобное довріе, отдавъ мн самое дорогое для него существо. Я все имніе отдамъ жен, Сампсонъ, я считаю, что честь меня къ тому обязываетъ.

Мистеръ Сампсонъ посмотрлъ на своего кліента долгимъ и испытующимъ взглядомъ, причемъ легкая улыбка заиграла на его солидной физіономіи.

— Не оскорбитесь моимъ вопросомъ,— сказалъ онъ.— Вы кругомъ въ долгу?

— Я не долженъ и шести пенсовъ. Я велъ, пожалуй, цыганскую жизнь, но не жилъ на чужія средства.

— Я очень радъ это слышать,— сказалъ Сампсонъ, выбирая свжую сигару изъ полнаго ящика,— потому что, если вы воображаете, что такой документъ, какой вы намреваетесь составить, поможетъ вамъ отдлаться отъ уплаты какихъ-либо нын существующихъ долговъ, то вы очень ошибаетесь. Человкъ не можетъ длать никакихъ распоряженій, въ ущербъ своимъ кредиторамъ. Что же касается до будущихъ обязательствъ, то это дло иное, занимайся вы торговлей или спекуляціями, я бы понялъ ваше желаніе сбросить имніе съ своихъ плечъ на плечи жены. Но въ вашихъ условіяхъ…

— Неужели вы не можете понять чего-нибудь не чисто коммерческаго?— воскликнулъ Джонъ Тревертонъ, начиная терять терпніе.— Неужели вы не понимаете, что и хочу сообразоваться съ духомъ, равно какъ съ буквой завщанія моего двоюроднаго брата Джаспера? Я хочу сдлать его пріемную дочь настоящей хозяйкой имнія, поставить ее въ то же положеніе, какое бы она совершенно естественно заняла, еслибъ онъ некогда не произносилъ этой глупой клятвы.

— Поступая такимъ образомъ, вы превращаетесь въ человка, зависящаго всецло отъ ея милостей.

— Пусть такъ, я очень радъ стать въ его положеніе. Полноте, любезный Сампсонъ, намъ нечего дале обсуждать этотъ вопросъ. Если вы не хотите составить документъ въ томъ именно вид, какой мн нуженъ, я долженъ буду найти стряпчаго, который это выполнить.

— Дорогой мой сэръ,— живо воскликнулъ Томъ Сампсонъ: — когда мой кліентъ упорствуетъ въ желаніи одурачить себя, я никогда не отказываюсь отъ него. Ему лучше дурачиться подъ моимъ руководствомъ, чмъ подъ чьимъ-либо другимъ. Я, по крайней мр, не страдаю отъ потери его практики и я къ тому же достаточно тщеславенъ, чтобы думать, что и онъ страдаетъ меньше, чмъ пострадалъ бы, еслибъ перенесъ свое дло въ какую-либо другую контору. Если вы окончательно ршились, то я готовъ набросать черновую такого документа, какой вамъ угодно будетъ мн продиктовать, но я обязанъ предупредить васъ, что составленіе подобной дарственной записи даетъ право на помщеніе въ Бедлам {Домъ для душевно-больныхъ.}.

— Я и этого не испугаюсь. Никому нтъ надобности знать что-либо объ этомъ документ, кром васъ, меня, и позже — жены моей. Я съ ней не буду говорить о немъ, пока онъ не будетъ совершенно готовъ.

Мистеръ Сампсонъ, удивленіе котораго уже стало хроническимъ, взялъ полъ-дести гладкой голубой бумаги и началъ писать сильно скрипвшимъ, гусинымъ перомъ, изводя значительное количество чернилъ. Какъ ни былъ простъ подарокъ, который Джонъ Тревертонъ желалъ сдлать жен, его требовалось обставить такимъ количествомъ юридической фразеологіи, что Томь Сампсонъ взвелъ свою полъ-десть бумаги, прежде чмъ дописалъ запись до конца. Имнно должна была быть произведена опись, причемъ каждая деревушка, каждый домикъ, служившій жилищемъ земледльцу, описывались сначала въ величественныхъ, отвлеченныхъ фразахъ, потомъ назывались просто: то-то и то-то, извстное въ просторчіи подъ именемъ того-то и того-то, и такъ дале, съ повтореніями, могущими довести человка до сумасшествія. Джонъ Тревертонъ, курившій сигару и позволявшій мыслямъ своимъ залетать отъ времени до времени въ такія сферы, гд далеко не все было пріятно, думалъ, что хозяинъ его никогда не перестанетъ водить это неумолимое перо — какъ разъ такое, которымъ можно было подписать, совершенно хладнокровно, смертный приговоръ,— по скользкой бумаг.

— Ну, наконецъ,— воскликнулъ Сампсонъ:— я думаю, что этимъ имніе крпко-на-крпко утверждено за вашей женой и дтьми ея, посл нея. Она можетъ проматывать доходы какъ ей будетъ угодно, но не можетъ и пальчикомъ дотронуться до капитала. А теперь вотъ остается только назначить двухъ отвтственныхъ лицъ хранителями документа.

— Я не знаю двухъ порядочныхъ людей на свт,— откровенно сознался Джонъ.

— Нтъ, знаете. Вы знаете викарія здшняго прихода и знаете меня. Вашъ двоюродный братъ Джасперъ счелъ насъ достойными быть его душеприказчиками. Едва ли вы должны бояться доврить вамъ храненіе вашей дарственной записи.

— Я ничего не имю противъ этого, и, конечно, не знаю лучшихъ людей.

— Значитъ, мы дло это будемъ считать ршеннымъ. Я отравлю документъ на обсужденіе, кому слдуетъ, съ завтрашней же почтой. Надюсь, вы вполн уяснили себ, что эта запись превратитъ васъ въ нищаго, поставитъ въ полную зависимость отъ жены. Еслибъ вы обратились за помощью въ вашъ приходъ, ее бы обязали содержать васъ. А затмъ, она можетъ обращаться съ вами такъ дурно, какъ только пожелаетъ.

— Я ея худого обращенія не боюсь.

— Скажу по чести и по совсти,— размышлялъ Томасъ Сампсонъ, укладываясь спать въ этотъ вечеръ:— я думаю, что Джонъ Тревертонъ по уши влюбленъ въ миссъ Малькольмъ. Ничмъ, кром любви или сумасшествія, не объяснить его поведенія. Которой же изъ двухъ причинъ приписать его? Чтожъ, можетъ быть, черта, отдляющая любовь отъ сумасшествія такъ незамтна, что тутъ дло уже идетъ о діалектическихъ тонкостяхъ.

Глава XI.— Никакого приданаго.

Лора была вполн счастлива въ теченіи краткаго промежутка времени, отдлившаго ея помолвку отъ ея свадьбы. Она подарила Джону свою любовь, свое довріе безъ всякихъ ограниченій, сознавая, что долгъ и любовь идутъ для нея рука объ руку. Слдуя влеченію своего сердца, она подчинялась завту своего благодтеля. Она очень любила Джаспера Тревертона, любила такъ искренно, какъ только можетъ дочь любить отца. Ей представлялось вполн естественнымъ дломъ перенести любовь свою съ пріемнаго отца на его молодого родственника. Старикъ, лежащій въ могил, служилъ звеномъ соединенія между молодой двушкой и ея поклонникомъ.

— Какъ бы папа былъ радъ, еслибъ онъ могъ знать, что мы съ Джономъ такъ полюбимъ другъ друга, невинно говорила она себ.

Селія Клеръ поспшно возвратилась изъ Брайтона, такъ какъ жаждала помочь своей подруг — въ эту ршительную минуту ея жизни.

— Брайтонъ былъ прелестенъ,— говорила Селія,— но ни за какія блага не осталась бы я вдали отъ тебя въ такое время. Бдняжка, что бы ты длала безъ меня?

— Милая Селія, ты знаешь, какъ я люблю тебя, но я, право, думаю, что съумла бы обвнчаться безъ твоей помощи.

— Обвнчаться! да, но какъ бы ты все устроила?— воскликнула Селія, причемъ глаза ея стали очень большими и совершенно круглыми.— Ты бы изъ всего этого заварила страшную кашу. Ну, чтожъ твое приданое? пари держу, что ты еще почти не думала о немъ.

— Ошибаешься. Я заказала два дорожныхъ платья и одно, очень роскошное, для обда.

— А твои воротнички, рукавчики, носовые платки, пенюары, ночныя кофточки,— проговорила Селіи, перечисляя цлый реестръ вещей.

— Дорогое дитя, неужели ты воображаешь, что я вс эти годы прожила безъ воротничковъ, рукавчиковъ и носовыхъ платковъ?

— Лора, если у тебя не будетъ все новое, ты бы могла не выходить вовсе замужъ.

— Ну, такъ можешь считать мою свадьбу не свадьбой, такъ какъ я вовсе не хлопочу о новыхъ вещахъ.

— Дай мн полномочіе и предоставь мн все. Къ чему же я пожертвовала Брайтономъ, какъ разъ въ то время, когда тамъ было такъ прелестно, если я не могу, хоть въ чемъ-нибудь, быть теб полезной?

— Пожалуй, Селія, чтобы ты не чувствовала себя несчастной, я разршаю теб осмотрть мой гардеробъ, и если ты замтишь ужасающій недостатокъ въ воротничкахъ и носовыхъ платкахъ, я свожу тебя въ Бичамптонъ въ шарабан, и ты закупишь все, что найдешь нужнымъ.

— Бичамптонъ до безобразія отсталъ отъ вка, до отвращенія не слдилъ за модой, а твои вещи должны быть сдланы по послднему фасону. Я просмотрю объявленія въ газетахъ и пошлю въ Лондонъ за рисунками и образцами. Не къ чему имть новыя вещи, если он не по послдней мод. Никто не снашиваетъ своихъ воротничковъ и рукавчиковъ,— они выходятъ изъ моды.

— Я дамъ теб полномочіе, дорогая, если это вознаградитъ тебя за Брайтонъ.

— Милая, ты знаешь, что я бы не покинула тебя, въ такую знаменательную минуту твоей жизни, изъ-за сорока Брайтоновъ,— воскликнула Селія, имвшая возвышенныя понятія о дружб: — а чтожъ твое подвнечное платье? Это самый важный вопросъ.

— Оно заказано.

— Ты объ немъ до сихъ поръ ничего не говорила.

— Неужели? я буду внчаться въ одномъ изъ платьевъ, заказанныхъ для путешествія, оно представляетъ смсь сраго шелка съ бархатомъ, кофточка обшита шеншилла. Я думаю, оно будетъ очень красиво.

Селія откинулась на спинку стула, словно собираясь упасть въ обморокъ.

— Безъ подввечнаго платья!— воскликнула она:— безъ приданаго и безъ подвнечнаго платья! Правду говорятъ, что свадьба эта готовится при дурныхъ предзнаменованіяхъ, я не удивляюсь тому, что говорить бдный Эдуардъ.— Лора покраснла отъ негодованія при послдней фраз.

— Скажи, пожалуйста, что твой братъ говорилъ противъ моего брака?— надменно спросила она.

— Чтожъ, дорогая, ты не можешь отъ него требовать, чтобы онъ ему радовался, зная, какъ ты должна знать, какъ онъ любилъ тебя, какъ, вопреки всему, надялся въ теченіи послднихъ трехъ лтъ. Я не хочу огорчать тебя, во должна сознаться,что Эдуардъ очень дурного мннія о мистер Тревертон.

— Я полагаю, что мистеръ Тревертбнъ съуметъ какъ-нибудь прожить и безъ добраго о немъ мннія Эдуарда.

— Онъ думаетъ, что въ его поведеніи есть что-то очень таинственное, что для тебя заключается оскорбленіе уже въ томъ факт, что онъ такъ долго держался вдали, а затмъ вернулся въ послднюю минуту, какъ разъ въ-время, чтобы получить имніе!

— Я лучшій судья поведенія мистера Тревертона,— отвтила глубоко уязвленная Лора.— Коли я довряю ему, то другіе могутъ избавить себя отъ труда обсуждать его побужденія.

— А ты довряешь ему?— тревожно спросила Селія.

— Всмъ сердцемъ, всей душой.

— Такъ закажи настоящее подвнечное платье,— воскликнула Селія, точно будто весь вопросъ о блаженств или несчастіи заключался въ одной этой подробности.

При первой же встрч миссъ Малькольмъ съ Эдуардомъ Клеръ, въ ея привтствіи сказалась холодность, которую молодой человкъ не могъ не замтить.

— Что я сдлалъ, чмъ оскорбилъ васъ, Лора?— жалобно спросилъ онъ.

— Меня оскорбляетъ всякій, кто сомнвается въ чести моего будущаго мужа,— отвтила она.

— Мн очень жаль,— мрачно проговорилъ онъ.— Человкъ не воленъ въ своихъ мысляхъ.

— Во власти человка придержать свой языкъ,— сказала Лора.

— Хорошо, отнын я буду молчать. Прощайте.

— Куда вы дете?

— Куда-нибудь, куда-нибудь вонъ изъ этого міра, т.-е. изъ маленькаго Газльгёрстскаго мірка. Я думаю, что поду въ Лондонъ. Возьму квартиру поближе къ Британскому Музею и усердно займусь литературной работой. Пора мн показать себя.

Лора была того же мннія. Эдуардъ за послднія пятъ лтъ все толковалъ, что ему надо показать себя, однако, ничего почти для этого не длалъ.

На другой день онъ ухалъ, и Лора свободне вздохнулъ въ его отсутствіи.

Селіи оставалась въ замк все время передъ свадьбой. Онъ постоянно дежурила при влюбленныхъ, каталась съ ними, гуляла съ ними, сидла съ ними у камина въ сумерки, когда таинственныя тни, напоминавшія ангеловъ-хранителей, появлялись и исчезали на стнахъ. Джонъ Тревертонъ, казалось, ничего не имлъ противъ общества Селіи: онъ скорй искалъ его. Селіи онъ не казался пылкимъ влюбленнымъ, а между тмъ трудно было сомнваться въ его глубокой любви. Никогда, съ того перваго вечера не покоилась голова Лоры на груди его, никогда, съ того же вечера, не выражалъ онъ словами своей страсти. Въ его обращеніи сказывалась привязанность, полная почтительности, точно будто онъ слишкомъ глубоко уважалъ свою невсту, чтобы быть черезъ-чуръ щедрымъ на выраженія боле теплыхъ чувствъ, точно будто она, въ его понятіяхъ, стояла настолько выше его, что любовь превращалась въ поклоненіе.

— Мн кажется, я бы пожелала имть мене сдержаннаго обожателя,— проговорила Селія: — мистеръ Тревертонъ такъ страшно серьезенъ.

— Теперь, когда ты его узнала покороче, Селія, неужели ты еще склонна думать, что онъ корыстолюбивъ, что онъ любитъ не меня, а помстье?— спросила Лора, нимало не боясь отвта.

— Нтъ, дорогая, я думаю, что онъ обожаетъ тебя, что онъ ужасно, страстно, почти отчаянно влюбленъ въ тебя,— очень серьезно отвтила Селія,— но все же онъ женихъ не въ моемъ вкус. Онъ слишкомъ грустенъ.

Лора не нашла отвта на это возраженіе. По мр того, какъ приближался конецъ этого, полнаго событіями, года, настроеніе духа ея жениха вовсе не становилось веселе. Онъ былъ задумчивъ, порой до странности разсянъ. Она тоже, по сочувствію къ нему, стала серьезной.

— Это такая торжественная минута въ нашей жизни,— думала она.— Иногда я чувствую, будто все это не дойдетъ благополучно до конца, будто что-то должно случиться, что разлучитъ васъ, въ самую послднюю минуту, наканун нашей свадьбы.

Канунъ свадьбы насталъ и не принесъ съ собой никакой катастрофы. Вечеръ прошелъ очень тихо. Женихъ и невста обдали вмст въ викаріат и затмъ возвратились пшкомъ въ замокъ, вдвоемъ, чуть ли не въ первый разъ со дня ихъ обрученія. Все уже было устроено для предстоявшей на завтра свадьбы. Свадьба должна была быть самая тихая, никого не приглашали, кром мистера Сампсона и его сестры. Жена викарія, разумется, должна была также присутствовать. Она имла до нкоторой степени изображать мать невсты. Селія должна была быть единственной дружкой. Ихъ должны были, съ особаго разршенія, внчать безъ оглашеній, а потому никто во всей деревн не имлъ понятія о приближавшемся событіи. Слугамъ замка лишь за два дня предъ тмъ объявили о дн свадьбы и, къ тому же, запретили толковать объ этомъ, а тамъ какъ они вс были старые слуги, издавна привыкшіе не отдлять своихъ интересовъ отъ интересовъ ‘семейства’, которому служили, то нечего было опасаться, что они приказанія миссъ Малькольмъ не исполнятъ.

Домъ, всегда содержанный въ полномъ порядк, съ особымъ стараніемъ вымели и прибрали для этого торжественнаго случая. Сняли ситцевые чахлы съ креселъ и дивановъ въ гостиной и обнаружили вышитые по канв внки и букеты цвтовъ, работы матери и тётокъ Джаспера Тревертона, работы, исполненной въ почти страшный, по своей отдаленности, періодъ времени. Экономка пекла свое добродушное, старое лицо передъ сильно пылавшимъ, въ кухн, огнемъ, пока размшивала свои желе, наблюдала за своими пирогами и лепешками, переворачивала съ боку на бокъ паштеты. Ранній завтракъ имлъ быть достоинъ самой торжественной свадьбы, хотя миссъ Малькольмъ и говорила мистриссъ Тримеръ, что ей требуется самый простой.

— Вы не должны отказывать мн въ удовольствіи показать свое искусство для этакого-то дня,— убждала ее врная слуга,— я бы всю жизнь себя упрекала, кабы не постаралась. Мотовства не будетъ, миссъ, но хорошенькій завтракъ поставить на столъ я должна. Я такъ рада, что въ ныншнемъ году у насъ много барбарису: очень красиво гарнировать этими ягодами блюдо съ заливнымъ.

Мистрисъ Тримеръ жарилась сама и жарила свою птицу въ обширной старой кухн, въ десять часовъ вечера, пока Джонъ и Лора возвращались изъ викаріата, рука объ руку, причемъ Лора радовалась, что онъ, хоть на полчаса, да принадлежитъ ей одной, а онъ, какъ на зло, молчалъ. Селія осталась въ замк, она лежала у себя въ комнат, съ головной болью и новымъ романомъ. Она отговорилась отъ обда, въ своемъ обычномъ развязномъ тон.

— Кланяйся имъ всмъ и скажи, что мн нездоровилось, потому и не пришла,— сказала она.— Отправляться на обдъ къ своимъ родителямъ, право, ужъ слишкомъ скучно. Я съ ними обдала въ Рождество, а первый день Рождества въ викаріат всегда былъ квинт-эссенціей тоски. Ничему я такъ не удивлялась, достигнувъ совершеннолтія, какъ тому, что могла пережить двадцать-одинъ нашъ Рождественскій праздникъ.

И такъ они, по счастливой случайности, какъ думала Лора, были одни, но что же женихъ, завтрашній молодой, не говоритъ за слова?

— Джонъ,— наконецъ тихо начала Лора, почти боясь прервать это мрачное молчаніе:— есть одинъ вопросъ, о которомъ ты ничего не говорилъ мн, а между тмъ большая часть двушекъ, въ моихъ условіяхъ, сочла бы его очень важнымъ.

— Какой вопросъ, дорогая?

— Ты не говорилъ мн, гд мы проведемъ нашъ медовый мсяцъ. Селія приставала во мн съ разспросами насчетъ вашихъ плановъ, и мн было довольно трудно отдлаться отъ нея. Я не желала сознаться въ своемъ невдніи.

Это былъ безъ сомннія простой и естественный вопросъ, а между тмъ Джонъ Тревертонъ вздрогнулъ, какъ отъ сильнйшаго удара, какой судьба нанести ему могла.

— Дорогая, голубка, я, право, не думалъ объ этомъ,— отвтилъ онъ, запинаясь.— Подемъ, куда ты захочешь. Ршимъ завтра, посл внца.

— Но это, кажется, никогда такъ не длается?— спросила Лора съ слабымъ смхомъ.

Ее нсколько оскорбило его равнодушіе относительно перваго періода ихъ совмстнаго странствованія по житейской дорог. Она бы желала, чтобы у жениха ея было множество самыхъ дикихъ плановъ, чтобы онъ жаждалъ вести ее всюду, въ Энгадинскую долину, въ Шварцвальдъ, на Альпійскія озера, въ Килларней, всюду за-разъ.

— А разв вс обстоятельства, при которыхъ совершается нашъ бракъ, не необычайны?— серьёзно возразилъ онъ.— Одно врно, одно дорого и свято во всемъ этомъ дл — мы искренно и нжно любимъ другъ друга. Это врно, не правда ли, Лора?

— Съ моей стороны совершенно врно.

— А съ моей стороны также врно, какъ то, что я живу и что я умру. Наша любовь глубока и непоколебима, не такъ ли, Лора? Ничему, никакому удару судьбы, даже самому времени не измнить ее.

— Никакому удару судьбы, даже самому времени не измнить любви моей къ теб,— торжественно проговорила она.

— Это все, чего мн надо. Эта увренность наполняетъ душу мою радостью и надеждой.

— Какимъ же другимъ чувствамъ и наполнять ее? Была ли когда на свт боле счастливая пара, чмъ мы съ тобой? Мой милый пріемный отецъ умираетъ, оставивъ завщаніе, которое могло бы сдлать насъ обоихъ несчастными, которое могло бы соблазнить тебя, заставивъ высказывать любовь, которой бы ты не чувствовалъ, которое могло бы соблазнить и меня, побудивъ меня отдаться человку, котораго бы я не могла любитъ. Вмсто всхъ этихъ несчастій, мы полюбили другъ друга, почти съ перваго взгляда, мы чувствуемъ, что Провидніе создало насъ другъ для друга, и что мы могли бы бытъ счастливы вмст и въ глубочайшей бдности?

— Да,— задумчиво проговорилъ Джонъ,— странно, что мой двоюродный братъ Джасперъ былъ такъ увренъ, что мы поженимся.

— Въ этихъ вещахъ видна рука Провиднія,— прошептала Лора.

— Еслибъ я могъ этому врить,— проговорилъ ея женихъ, обращаясь скорй къ самому себ, чмъ къ ней.

Глава XII.— Свадьба съ дурными предзнаменованіями.

Въ чопорномъ, старомъ саду замка не видно было ни единаго цвтка, кром одной печальной чайной розы, казавшейся блой и поблеклой подъ унылымъ, срымъ небомъ, и нсколькихъ блдныхъ цвтовъ златоцвта, съ растрепанными лепестками, смотрвшихъ крайне плачевно.

— Что за отвратительное утро!— воскликнула Селія, глядя изъ окна уборной Лоры на размокшій лугъ и на блествшую отъ дождя изгородь изъ тисовыхъ деревьевъ, за которой тянулась печальная перспектива цлаго ряда обнаженныхъ яблонь, и виднлась высокіе, черные тополи, обозначавшіе границу домашняго пастбища, среди котораго хорошенькія срыя коровы съ острова Джерси наслаждались жизнью весною и лтомъ.

Лора и ея подруга сидли за раннимъ завтракомъ — причемъ, ни та ни другая сть ничего не могла — у камина, въ уборной. Об молодые женщины были сильно взволнованы, но въ то время, какъ одна изъ нихъ не могла усидть на мст и безъ умолку болтала, другая сидла блдная и молчаливая, слишкомъ глубоко взволнованная, чтобы выказывать свое волненіе.

— Капъ, капъ, капъ,— капризно кричала Селія,— сегодня одинъ изъ этихъ отвратительныхъ чисто-шотландскихъ тумановъ, который точно также можетъ продолжаться недлю, какъ и часъ. Красивы мы будемъ со своими шлейфами посл того, какъ пройдемся по длинной дорожк, идущей черезъ кладбище, подъ такимъ дождемъ. Право, Лора, не сочти меня злой за то, что говорю это, но я всегда скажу, что твоя свадьба отпразднуется при самыхъ дурныхъ предзнаменованіяхъ.

— Будто?— сковала Лора съ слабой улыбкой.— Неужели ты, въ самомъ дл, воображаешь, что для меня, для предстоящей мн жизни, составитъ какую-нибудь разницу то, обвнчалась ли я въ дождливый день или въ ясный? А мн такъ нравится мысль перейти отъ теперешней скуки прямо на солнышко, такъ какъ я знаю, что наша семейная жизнь будетъ полна солнечныхъ лучей.

— Какъ ты самонадянна,— съ удивленіемъ воскликнула Селія.

— Что мн бояться? Мы нжно любимъ другъ друга. Какъ же намъ не быть счастливыми?

— Все это прекрасно, но у меня было бы легче на душ, еслибъ ты внчалась въ настоящемъ подвнечномъ плать. Подумай, какъ теб со временемъ-то неловко будетъ, когда тебя станутъ приглашать на большіе обды. Въ качеств новобрачной, теб бы слдовало являться на нихъ въ бломъ атласномъ плать, съ померанцовыми цвтами въ волосахъ. Теперь люди съ трудомъ поврятъ, что ты молодая.

— А сколько большихъ обдовъ будетъ дано на разстояніи десяти миль отъ Газльгёрста, въ теченіи ближайшихъ шести мсяцевъ?— спросила Лора.

— Немного, конечно,— вздохнула Селія.— Въ этомъ отношеніи мы точно живемъ въ одномъ изъ отдаленнйшихъ поселеній Бенгаліи. Разумется, папа и мама дадутъ вамъ обдъ, и миссъ Сампсонъ пригласитъ васъ на чашку чая. О! эти чаепитія миссъ Сампсонъ! Чай и кофе подаютъ гостямъ на поднос, посеребренномъ посредствомъ гальванизма, rverie Розеллева исполняется хозяйкой на старомъ, разбитомъ фортепьяно, за карточнымъ столомъ играютъ въ vingt-et-un, и въ заключеніе безумныхъ развлеченій, которыми побаловалъ вечеръ, подаются тартинки съ анчоусами, бланъ-манже и желе. Затмъ существуютъ аристократическія фамиліи графства: съ восточной стороны он кончаются сэромъ Джошуа Паркеромъ, съ сверной — вдовствующей лэди Баркеръ. Оба величаво постятъ васъ. Лэди Баркеръ будетъ сожалть, что она уже не даетъ обдовъ съ кончины своего дорогого мужа, а лэди Паркеръ сведетъ съ вами счеты, приславъ вамъ пригласительный билетъ на свой лтній праздникъ, въ будущемъ іюл.

Разговоръ этотъ происходилъ въ половин девятаго. Въ девять часовъ об молодыя двушки были одты и совсмъ готовы, чтобы хать въ церковь. Лора была прелестна въ своемъ сромъ шелковомъ, дорожномъ плать и круглой срой шляп, съ падающимъ страусовымъ перомъ.

— Одно я могу сказать по чести, отъ глубины души,— воскликнула Селія, и Лора обернулась въ ней съ улыбкой, ожидая услыхать что-нибудь интересное,— у тебя самое великолпное перо, какое я когда-либо видла въ жизни. Ты можешь отказать мн его въ твоемъ завщаніи, если пожелаешь, я-таки похлопотала, чтобы достать его, и ты должна мн быть благодарна за то, что я такъ отлично подобрала шляпу подъ цвтъ платья.

Он хали по грязной дорог, между двухъ рядовъ обнаженныхъ, темныхъ, облитыхъ дождемъ деревьевъ, подъ такимъ печальнымъ и безцвтнымъ небомъ, какое когда-либо висло надъ Газльгёрстомъ. Старая церковь съ ея оригинальными уголками и темными боковыми притворами, съ ея фамильными скамейками на галлере противъ органа, напоминавшими отчасти театральныя ложи, скамейками, на которыхъ помщалась обыкновенно аристократія, въ привилегированномъ уединеніи, съ ея старомодной каедрой, гербами, полинялыми пунцовыми подушками и драпировками — церковь, которой никогда не касалась рука реставратора, надъ украшеніемъ которой не трудились и не хлопотали благочестивыя лэди, скучная, старинная, приходская церковь прошлаго столтія — въ этотъ день смотрла мрачне и печальне, чмъ когда-нибудь. Даже присутствіе молодости и красоты не могло оживить ее.

Джонъ Тревертонъ и мистеръ Сампсонъ, служившій невст посаженымъ отцомъ, пріхали посл всхъ. Женихъ былъ смертельно блденъ, и улыбка, съ которой онъ встртилъ свою невсту, хотя дышала самой преданной любовью, не была радостна. Селія исполнила свои обязанности дружки съ дловымъ видомъ, достойнымъ величайшихъ похвалъ. Мистеръ Клеръ служилъ хорошо, блдный женихъ отвчалъ громко и ясно, когда наступила его очередь, тихій голосъ Лоры не дрогнулъ, когда она произносила слова, ршавшія ея судьбу. Свадебный завтракъ отличался мирной веселостью. Никого не удивляло, что женихъ былъ молчаливъ, а невста блдна и задумчива. Викарій и стряпчій находилась въ отличнйшемъ расположеніи духа, бойкій язычекъ Селіи, при всякомъ удобномъ случа, поддерживалъ наведенный ими разговоръ. Мистрисъ Клеръ была полна дружескихъ предчувствій относительно образа жизни молодой четы, когда она усядется на мст. Печальное, сырое утро возбудило аппетитъ гостей, и много похвалъ расточалось паштету и индйк, начиненной трюфелями, а старыя вина, вынесенныя, въ покрытыхъ паутиною бутылкахъ, изъ самыхъ темныхъ угловъ погреба Джаспера Тревертона, были такъ хороши, что вызывали слабые проблески остроумія въ самыхъ лнивыхъ умахъ. Итакъ, свадебный завтракъ, имвшій характеръ небольшого, семейнаго собранія, прошелъ довольно пріятно.

Молодые должны были отправиться въ путь не ране вечера. Они хали по желзной дорог, направляясь въ Дувръ.

Почти ничего не говорилось о медовомъ мсяц. Гостямъ только въ общихъ выраженіяхъ намекнули, что Джонъ Тревертонъ и жена его дутъ на югъ Франціи. Викарію пришлось вскор посл завтрака, поспшно удалиться, чтобы прочесть похоронныя молитвы надъ гробомъ почтеннаго прихожанина, а все остальное общество приняло его отъздъ за сигналъ въ разъзду. Ничто ихъ не удерживало. Эта свадьба не была похожа на другія свадьбы. Не предвидлось никакихъ вечернихъ увеселеній, не было и ослпительнаго ряда свадебныхъ подарковъ, на которые можно было бы поглазть, о которыхъ можно было бы потолковать. У Лоры было такъ мало друзей, что свои свадебные подарки она могла пересчитать по пальцамъ той маленькой, бленькой ручки, которая казалась ей незнакомой, удивительной, такъ какъ была украшена блестящимъ, новымъ кольцомъ, широкимъ и массивнымъ золотымъ обручемъ, такимъ прочнымъ, что она, конечно, проноситъ его до своей золотой свадьбы. Немногочисленные гости почувствовали, что имъ ничего боле не остается, какъ распроститься, повторивъ, не одинъ разъ, свои добрыя пожеланія и высказавъ радостныя предчувствія относительно празднествъ, имющихъ оживить старый домъ, по истеченіи медоваго мсяца.

Вс разъхались, короткій зимній день клонился къ концу, новый годъ приближался быстрыми шагами. Стараго года оставалось лишь нсколько часовъ. Какая тишина царила въ дом въ эти зимнія сумерки, тишина, почти напоминавшая смерть. Лора и Селія долго не могли разстаться: он откладывали свое прощанье до послдней минуты и еще оставались вдвоемъ въ зал, посл отъзда остальныхъ гостей. Селіи нужно было сказать такъ много, дать столько наставленій относительно рукавчиковъ и воротничковъ, и времени дня и года, въ какое Лора должна носить свои различныя платья. Кром того, были порывы ласкъ, объятія и прочее.

— Ты совсмъ разлюбишь меня теперь, когда у тебя мужъ,— прошептала Селія.

— Ты сама знаешь, что это неправда, глупая двочка. Мое замужество нимало не намнять моихъ чувствъ.

— О, оно всегда измняетъ ихъ,— сказала Селія съ знающимъ видомъ.— Когда человкъ женится, то друзья его холостой жизни исчезаютъ со сцены, всякій это знаетъ, съ двушкой происходить совершенно то же самое. Я такъ и жду, что ничего не буду для тебя значить.

Лора объявила, что она всегда останется врна дружб, и он разстались. Селія побжала домой одна, запрятавъ свой нарядный, свадебный туалетъ подъ непромокаемый плащъ.

Дождь тмъ временемъ пересталъ, и на запад виднлось красное зарево зимняго заката.

Дверь залы шумно захлопнулась, звукъ этотъ отдался среди молчанія, наполнявшаго домъ, и Лора медленно направилась въ гостиную, нсколько удивляясь тому, что была одна-одинехонька въ день своей свадьбы. Все вообще такъ не подходило въ обычному представленію, какое составляется о свадьб: это промедленіе съ отъздомъ, этотъ непріятный промежутокъ между свадебнымъ завтракомъ и свадебнымъ путешествіемъ.

Она нашла гостиную пустою. Полчаса тому назадъ, когда она пошла наверхъ, чтобы помочь Селіи закутаться въ ватерпруфъ, она оставила тамъ Джона Тревертона съ мистеромъ Сампсономъ, теперь оба исчезли. Обширная комната, отличавшаяся старомоднымъ великолпіемъ, была освщена лишь догоравшимъ въ камин пламенемъ. Блыя стны и старинныя зеркала смотрли непривтно, въ темные углы комнаты было страшно заглянуть.

— Можетъ быть, я найду его въ кабинет,— сказала себ Лора, пора чай пить.

Она тихо засмялась сама надъ собой. Какъ ново, какъ странно покажется имъ ссть tte—tte за чайный столъ, мужемъ и женою, устроившимися на всю жизнь своимъ домомъ. Никакихъ сомнній ни другъ въ друг, ни въ своей судьб уже не могло быть:— торгъ былъ заключенъ, узы наложены, слово дано, одна смерть могла освободить отъ этихъ обязательствъ.

Тихо подвигалась она, среди царившаго въ дом молчанія, къ комнат, находящейся на конц корридора, къ маленькой книжной комнат, выходившей окнами въ цвточный садъ. Она тихо отворила дверь, желая незамтно подкрасться и надясь застать мужа, погруженнаго въ пріятныя мечты, но уже на порог остановилась она въ ужас, не будучи въ состояніи выговорить слова.

Онъ сидлъ въ поз, выражавшей глубочайшее уныніе, опустивъ голову на скрещенныя руки, лица его не было видно. Рыданія, такія рыданія, какія рдко вырываются изъ истерзанной души сильнаго мужчины, разрывали сердце Джона Тревертона. Онъ, очевидно, отдался тломъ и душою страстному, непобдимому отчаянію.

Лора подбжала къ нему, склонялась надъ нимъ, тихо обвила его шею рукой.

— Милый, что съ тобою?— нжно, дрожащими устами спросила она.— Такое горе, и въ такой день, какъ ныншній! Что-нибудь ужасное должно было случиться. О, скажи мн, голубчикъ, скажи мн все!

— Я ничего не могу сказать теб,— отвтилъ онъ охрипшимъ голосомъ, слегка отталкивая ея руку.— Оставь меня, Лора. Если теб меня жаль, оставь меня наедин бороться съ самимъ собою. Это единственная услуга, какую ты мн оказать можешь.

— Оставить тебя въ такомъ гор! Нтъ, Джонъ, я имю право раздлить твою скорбь. Я не уйду, пока ты не довришься мн. Доврься мн, милый, доврься мн. Бому теб и довриться, если не жен?

— Ты не знаешь,— съ судорожныхъ вздохомъ, почти сердито проговорилъ онъ.— Есть печали, которыхъ ты раздлять не можешь, есть терзанія столь глубокія, что теб некогда не измрить глубины ихъ. Сохрани Богъ, чтобы твоя чистая, молодая душа когда-либо низошла въ эту черную пропасть. Лора, если ты любишь, если ты жалешь меня — а право, голубка, я нуждаюсь въ твоемъ сожалніи — оставь меня теперь на минуту, дай мн наедин справиться съ моей борьбой. Эта борьба, Лора, самая сильная, черезъ какую когда-либо проходила моя слабая душа. Вернись черезъ часъ, милая, и тогда ты узнаешь — я объясню — хотя часть этой тайны. Черезъ часъ, черезъ часъ,— повторялъ онъ, съ возроставшимъ волненіемъ, указывая на дверь дрожащею рукой.

Лора постояла съ минуту въ нершимости. Она была глубоко взволнована, ея женское достоинство, ея супружеская гордость были задты за живое. Затмъ, съ полу-печальной, полу-насмшливой улыбкой на устахъ, она тихо привела ему кроткую рчь самой кроткой изъ всхъ Шекспировскихъ героинь:

— Мн отказать вамъ? Нтъ. Простите, повелитель мой,

Какъ бы вы со мной ни обращались, повинуюсь.

И съ этими словами, она оставила его, съ душой переполненной тяжелымъ недоумніемъ.

Еслибъ она могла видть полный отчаянія взглядъ, который онъ обратилъ на нее, когда она уходила, еслибъ она могла видть, какъ онъ вздрогнулъ, когда дверь за нею затворилась, какъ онъ всталъ съ мста, кинулся къ двери, опустился на колни, прижался губами къ безчувственной половинк, до которой коснулась ея рука, какъ онъ сталъ биться лбомъ о дерево въ припадк отчаянія, еслибъ она могла видть все это, она бы врне оцнила силу его любви и горечь его печали.

Она прошла къ себ въ комнату и сидла тамъ въ безпомощномъ недоумніи отъ этого горя, отъ этой тайны, внезапно разразившейся надъ ея головой подобно громовой туч, среди яркаго блеска ея новой жизни. Что все это значило? Неужели вс его увренія въ любви были лживы? Неужели онъ женился на ней ради состоянія его двоюроднаго брата, несмотря на вс свои увренія въ противномъ? Не любилъ ли онъ другую? Не существовало ли какой-нибудь старой, дорогой связи, длавшей наложенныя имъ сегодня на себя увы невыносимыми для него? Какова бы ни была причина его раскаянія, Лор было ясно, что человкъ, ставшій ея мужемъ нсколько часовъ тому назадъ, горько раскаявался въ томъ, что женился на ней. Никогда, конечно, не наносилось женщин такого глубокаго оскорбленія.

Она сидла въ освщенной пламенемъ камина уборной, смотрла прямо передъ собой, оцпенлая и безпомощная въ своемъ гор, въ своемъ уничиженіи. Размышленіе не могло бросить новаго свта на поведеніе ея мужа. О чемъ могъ онъ горевать или сожалть, если любилъ ее? Никогда не улыбалась судьба ласкове мужу и жен, чмъ улыбалась имъ.

Она мысленно оглянулась на т нсколько дней, въ теченіи которыхъ они были женихомъ и невстой, и припомнила многое, что подтверждало ея идею относительно того, что онъ никогда искренно не любилъ ея, а дйствовалъ лишь подъ вліяніемъ однихъ корыстолюбивыхъ побужденій. Она вспомнила, какимъ онъ былъ холоднымъ женихомъ, какъ рдко вызывалъ онъ ее на откровенный разговоръ, какъ мало говорилъ ей о своей собственной жизни, какъ всегда, повидимому, радъ былъ обществу Селіи, хотя бесда этой молодой особы бывала пуста и даже утомительна. Все это было слишкомъ ясно. Она одурачена этимъ человкомъ, которому такъ беззавтно отдала свое сердце, отъ котораго не требовала ничего, кром искренности и прямодушія. Пережила она и этотъ часъ ожиданія. То былъ самый длинный часъ въ ея жизни. Горничная пришла поправить огонь въ камин, зажечь свчи на туалетномъ стол и промшкала немного, длая видъ, что возится среди сундуковъ и дорожныхъ мшковъ, она ожидала, что барыня заговоритъ съ ней, но ничего не дождавшись, тихо вышла, возвратилась къ остальнымъ слугамъ, пировавшимъ въ комнат экономки, гд въ воздух стоялъ запахъ чаю и поджареннаго хлба съ масломъ, и разсказала имъ, какъ скучна молодая, сидитъ, точно статуя, и слова не говоритъ.

— Кто это сейчасъ вышелъ изъ входной двери?— спросилъ старикъ дворецкій, поднимая голову отъ чашки чаю, на которую дулъ.— Я слышалъ, какъ она хлопнула.

— Должно быть, мистеръ Тревертонъ,— сказала Мэри, горничная Лоры.— Я его встртила въ зал. Онъ, врно, вышелъ выкурить сигару. Было слишкомъ темно, чтобы мн видть лицо его, но походка его мн не показалась такой легкой, какъ, по моимъ понятіямъ, должна быть походка джентльмена въ день его свадьбы.

— Не знаю,— замтилъ мистеръ Тримеръ, дворецкій.— Можетъ быть, день свадьбы и не есть самый пріятный день въ жизни человка. Слишкомъ много глазъ на него смотрятъ. Онъ чувствуетъ, что вс на него обращаютъ вниманіе, и если онъ человкъ не слишкомъ смлый, то это тяготитъ его. Я такъ отлично понимаю, что мистеру Тревертону сегодня не по себ. Къ тому же имніе ему досталось, можно сказать, чудомъ, оно еще у него не въ рукахъ, и онъ не будетъ чувствовать себя независимымъ, пока годъ не кончится, и имніе не будетъ ему предоставлено.

Часъ ожиданія прошелъ. Послднія двадцать минутъ Лора просидла съ часами въ рукахъ. Теперь она встала съ порывисто бившимся сердцемъ и быстро сошла съ широкой, старой лстницы, торопясь выслушать слова мужа, которыя должны были разъяснить ей его необычайное поведеніе. Онъ общалъ ей все объяснить.

Не глупа ли она была, когда въ теченіи послдняго часа терзала себя тщетными попытками разгадать тайну?

Не была ли она еще глупе, когда приходила къ различнымъ заключеніямъ и безповоротно ршала въ ум своемъ, что Джонъ Тревертонъ не любитъ ее? Горе его могло имть двадцать другихъ причинъ, говорила она себ теперь, когда часъ ожиданія истекъ, и она готовилась выслушать его объясненіе.

Она дрожала, подходя въ двери, и чувствовала, что еще минута и она пошатнется и упадетъ въ обморокъ на порог. Она приближалась къ самому критическому моменту своей жизни,— къ поворотной точк своей судьбы. Все будетъ зависть отъ того, что Джонъ Тревертонъ иметъ сообщить ей. Она отворила дверь и вошла, не дыша, не будучи въ силахъ говорить. Она чувствовала, что не въ состояніи предлагать ему вопросы, а можетъ только стоять передъ нимъ и слушать все, что онъ ей скажетъ.

Комната была пуста, это Лора могла разглядть при колебавшемся свт пламени, всмотрвшись, она увидала письмо, лежавшее на стол. Онъ написалъ ей. То, что онъ имлъ сообщить, было слишкомъ ужасно, чтобы быть переданнымъ на словахъ, а потому онъ написалъ. Надежда и спокойствіе замерли въ душ ея при вид этого письма. Она поспшно возвратилась въ свою уборную, гд оставила зажженныя свчи, заперлась, и здсь стоя, облокотившись о каминъ, ощущая слабость во всемъ тл и продолжая дрожать, она разорвала конвертъ и прочла письмо мужа.

‘Милая и вчно милая!— Когда письмо это будетъ въ твоихъ рукахъ, я уже оставлю тебя, по всмъ вроятностямъ на долго, а можетъ быть и навсегда. Я люблю тебя такъ нжно, такъ горячо, такъ страстно, какъ только можетъ мужчина любить женщину, и страданіе, какое я испытываю, покидая тебя, хуже страданія, причиняемаго приближеніемъ смерти. Жизнь мн не такъ дорога, какъ ты. Въ этомъ мір для меня нтъ другихъ радостей, кром твоего дорогого общества, твоей небесной люби, а между тмъ я, несчастнйшій изъ людей, долженъ отъ нихъ отказаться.

‘Милая, я совершилъ постыдное, а можетъ быть, и безумное дло. Я совершилъ преступленіе изъ желанія связать мою жизнь съ твоею, въ надежд, что когда-нибудь связь эта станетъ законной и полной. Этимъ моимъ поступкомъ достигаются дв дли. Я отвоевалъ тебя у другихъ — у жены Джона Тревертона не будетъ жениха — и я утвердилъ за тобою владніе твоимъ старымъ домомъ и состояніемъ твоего пріемнаго отца. Его желаніе, по крайней мр, исполнено посредствомъ нашей печальной свадьбы’.

‘Дорогая, радость, я долженъ оставить тебя, существуетъ старая связь, запрещающая мн, какъ честному человку, стать для тебя чмъ-нибудь большимъ, чмъ я теперь. Я твой мужъ — по имени, твой защитникъ, еслибъ въ томъ встртилась надобность, передъ цлымъ міромъ, твой врный рабъ, втайн и въ разлук, до самаго дня смерти моей. Если судьба будетъ къ намъ милосерда, то связь, о которой я говорю, не продлится вчно. Цпи мои когда-нибудь спадутъ съ меня, и я вернусь въ теб свободнымъ человкомъ. О, моя голубка, пожалй и прости меня, сохрани мн навсегда мстечко въ твоемъ сердц и поврь, что я дйствовалъ единственно подъ вліяніемъ любви. Я не дотронусь ни до единаго пенса изъ состоянія моего двоюроднаго брата до тхъ поръ, пока не вернусь въ теб свободнымъ человкомъ и не получу богатства и счастія изъ твоихъ рукъ. До тхъ поръ ты будешь единственной владлицей Газльгёрстскаго замка и всего съ нимъ связаннаго состоянія. Мистеръ Сампсонъ скажетъ теб, какую дарственную запись я составилъ, запись, которая будетъ мною подписана въ тотъ день, когда я сдлаюсь владльцемъ помстья моего двоюроднаго брата, Джаспера.

‘Милая, больше я ничего сказать не могу. Если ты удостоишь когда-нибудь подумать о томъ, кто такъ жестоко обманулъ тебя, думай обо мн съ состраданіемъ, какъ о самомъ несчастномъ изъ людей. Прости меня, если можешь, я даже осмливаюсь надяться на твое прощеніе, основываясь на свойственной теб безпредльной доброт. Мн, при всемъ моемъ гор, отрадно сознавать, что ты носишь мое имя,— что между нами существуетъ связь, которая никогда порвана быть не можетъ, даже если бы судьба была такъ жестока, что разлучила бы насъ на всю жизнь. Но я надюсь на лучшія времена, надюсь, что настанетъ день, когда я назову себя,— съ гордостью и радостью боле сильными, чмъ страданіе, какое ощущаю сегодня,— твоимъ любящимъ мужемъ.

‘Джонъ Тревертонъ.’

Она простояла нсколько минутъ блдная, какъ мраморъ, съ письмомъ въ рук, затмъ поднесла его къ губамъ и страстно поцловала.

— Онъ любитъ меня!— вскрикнула она невольно.— Благодарю за это Бога. Я все могу вынести теперь, когда уврена въ этомъ.

Она слпо поврила письму. Женщина, боле знакомая со зломъ царящимъ въ этомъ мір, можетъ быть не увидала бы ничего кром лжи въ этихъ необузданныхъ строкахъ Джона Тревертона, но въ глазахъ Лоры он дышали истиной, и одной истиной. Онъ поступилъ очень дурно, но онъ любитъ ее. Онъ причинилъ ей чуть ли не величайшій вредъ, какой мужчина можетъ причинить женщин, но онъ любитъ ее. Онъ обманулъ,одурачилъ ее, сдлалъ ее смшною въ глазахъ ея друзей и знакомыхъ, но онъ любитъ ее. Эта одна его добродтель почти искупала вс его преступленія.

— Мн ршительно не къ чему пытаться возненавидть его,— говорила она себ, въ жалобномъ самоуничиженіи,— такъ какъ я люблю его всмъ сердцемъ, всей душой. Мн кажется, что я безхарактерная молодая женщина, несчастное, жалкое созданіе, такъ какъ не могу перестать любить его, несмотря на то, что онъ поступилъ со мной крайне жестоко и почти разбилъ мое сердце.

Она заперла письмо въ потайной ящикъ своей туалетной шкатулки, сла на низенькую скамеечку у камина и тихо заплакала надъ этимъ новымъ, страннымъ горемъ.

— Селія была права,— сказала она себ, нсколько времени спустя, съ горькой улыбкой.— То была свадьба съ дурными предзнаменованіями. Незачмъ ей было такъ хлопотать о моихъ воротничкахъ и рукавчикахъ.

Еще позже, она задумалась надъ затруднительностью, надъ нелпостью своего положенія.

— Жена и вдова,— думала она,— съ мужемъ, убжавшимъ отъ меня въ день моей свадьбы. Какъ мн объяснить свту поведеніе его? Какимъ глупымъ, несчастнымъ существомъ покажусь я имъ всмъ!

Ей вдругъ пришло въ голову, что она не въ состояніи, по крайней мр на первыхъ порахъ, объяснять поведеніе своего мужа постороннимъ, приводитъ причины, по которымъ онъ покинулъ ее. Все — легче этого. Она должна убжать куда-нибудь. Она должна предоставить времени всяческія объясненія. Ей будетъ легче написать своему старому другу викарію издалека.

Она готова была вынести все, что угодно, лишь бы не подвергаться перекрестному допросу Селіи, которая никогда не довряла Джону Тревертону, и могла быть втайн обрадована тмъ, что онъ оказался обманщикомъ.

— Я должна ухать безотлагательно,— ршила она:— ныньче же вечеромъ. Я должна провести свой медовый мсяцъ — одна.

Она позвонила, Мэри сейчасъ же явилась, вся раскраснвшаяся отъ чаю, поджареннаго хлба съ масломъ и смшливаго настроенія, господствовавшаго въ нижнемъ этаж.

— Къ какому времени заказанъ для насъ экипажъ, Мэри,— спросила мистрисъ Тревертонъ.

— Къ тремъ четвертямъ восьмого, сударыня. Поздъ отходитъ въ сорокъ минутъ девятаго.

— А теперь ровно половина седьмого. Мэри, какъ ты думаешь, можешь-ли ты собраться — хать со мной — въ часъ съ четвертью?

Ране предполагалось,— въ величайшему разочарованію Мэри, жаждавшей увидать иностранныя земли,— что Лора будетъ путешествовать съ мужемъ безъ горничной.

— Господи, сударыня, у меня ничего не уложено, но я бы очень желала хать. Вы не изволите шутить?

— Я не шучу и буду очень тобой довольна, если ты успешь уложить свой сундукъ, чтобы хать со мной.

— Я это сдлаю, сударыня,— съ восторгомъ воскликнула Мэри и помчалась съ лстницы, какъ сумасшедшая, чтобы объявить всмъ собравшимся въ комнат экономки, что она детъ во Францію со своей барыней.

— Это внезапная перемна,— сказалъ дворецкій.— А гд же мистеръ Тревертонъ все это время? Ему бы не слдовало оставаться на улиц въ потьмахъ и курить сигару вмсто того, чтобы посидть съ женою.

— Конечно, не слдовало,— съ негодованіемъ замтила Мэри,— онъ мужъ совсмъ не по моимъ мыслямъ: оставлять ее, бдняжку, тосковать въ одиночку въ день ея свадьбы! Я уврена, что она сейчасъ вс глава свои выплакала, хотя была настолько хитра, что говорила со мною отвернувши отъ меня лицо. Я думаю, что она ршилась взять меня съ собою заграницу для компаніи, такъ какъ чувствуетъ, что ей будетъ скучно съ нимъ.

— Ты бы лучше пошла укладывать свой ящикъ,— сказала экономка,— чмъ стоять здсь и сплетничать. Что ты понимаешь въ обычаяхъ господъ, женатыхъ или холостыхъ, желала бы я знать? Когда ты пробудешь въ услуженіи также долго, какъ пробыла я, тогда можешь толковать.

— Вотъ еще,— проговорила негодующая Мэри, и затмъ выразила надежду, что душа ея составляетъ ея собственность, даже въ Газльгёрстскомъ замк.

Ране половины восьмого, Мэри уложила свой ящикъ и отослала его въ залу. Сундуки и мшки мистрисъ Тревертонъ были также снесены внизъ. Въ три четверти восьмого, экипажъ подъхалъ къ дверямъ: то было старомодное ландо, въ которомъ Джасперъ Тревертонъ совершалъ свои ежедневныя прогулки, оно запряжено было парой рослыхъ лошадей, въ начал своей жизни ходившихъ подъ плугомъ. Съ той минуты, какъ лампы были зажжены, никто не видалъ молодого. Чайный приборъ былъ своевременно поданъ въ книжную комнату, самоваръ весь выкиплъ, но никто не приходилъ туда длать чай. Лора сошла внизъ только тогда, когда экипажъ стоялъ уже у дверей.

— Джо, сбгай, разыщи мистера Тревертона,— закричалъ дворецкій своему помощнику.

— Мистеръ Тревертонъ встртитъ насъ на станціи,— поспшно проговорила Лора, затмъ сла въ экипажъ, и приказала Мэри слдовать за ней.

— Скажите кучеру, чтобъ халъ скорй на станцію,— сказала она дворецкому. Лишь хлопнулъ бичъ, откормленныя лошади быстро повернули громоздкій экипажъ, точно собираясь разрушить до основанія старый домъ, и полетли по аллей съ страшнымъ шумомъ.

— Отъ роду этого не видывала!— воскликнула экономка.

— Подумай только, что онъ встртитъ ее на станціи, а не похали они вмст, сидя рядышкомъ, какъ настоящіе молодые.

— Боюсь я, что здсь не больно много истинной любви-то, Марта,— сентенціозно проговорилъ ея мужъ, а затмъ, перейдя въ фамильярный тонъ, прибавилъ:— Марта, мы съ тобой женились, мы вдь не такъ распорядились, не правда-ли, двочка моя?

Глава XIII.— Дарственная запись.

Со дня свадьбы Лоры прошло три недли и одинъ день — новому году исполнилось ровно три недли. То былъ очень болзненный и непривтный годъ въ этомъ младенческомъ фазис своего существованія. Со дня его рожденія едва-ли былъ и одинъ день хорошей погоды: ничего, кром дождя, грязи, сырого рзкаго холода, утреннихъ и вечернихъ тумановъ. То не была славная, откровенная, старомодная зима, такая, о какихъ мы читаемъ въ повстяхъ, и какой пользуемся, приблизительно, разъ въ десять лтъ. Стояла просто непріятная, дурная погода, которую трудно было отнести къ какому-либо опредленному времени года.

Наканун описываемаго дня исполнился годъ кончин Джаспера Тревертона, и Томъ Сампсонъ лниво и удобно размышлялъ о своемъ бывшемъ кліент, сидя у камина въ кабинет! прихлебывая чай, который приказалъ подать себ въ свою нору, такъ какъ онъ страшно занять. Онъ еще не обмакнулъ пера въ чернилы, а было уже половина десятаго, но Элиз Самсонъ вовсе объ этомъ знать не слдовало. Она была совершенно убждена, что, когда братъ ея проводить вечеръ въ кабинет, онъ, значитъ, усиленно работаетъ. Если она заглядывала къ нему, то наставала его усиленно царапающимъ по бумаг скрипучихъ гусинымъ перомъ, летвшимъ съ такой быстротой, съ какой мчится экстренный поздъ мимо второстепенной станціи, ей не подобало вдать, что Томасъ схватилъ перо и сдлалъ видъ, что занимается только тогда, когда заслышалъ ея легкіе шаги у дверей. Домашняя жизнь вся состоитъ изъ такихъ маленькихъ тайнъ.

Въ описываемый вечеръ Томъ Сампсонъ находился въ особенно лнивомъ настроеніи. Онъ становился богатымъ человкомъ, не вслдствіе значительныхъ заработковъ, а вслдствіе незначительности расходовъ, и жизнь эта, въ глазахъ многихъ неразршимая проблема, давалась ему также легко, какъ одна изъ девяти элементарныхъ аксіомъ ‘Эвклида’, которыя, повидимому, такъ глупо-очевидны, что надъ ними не задумается самый маленькій школьникъ, какъ-то: — если дв равныя величины отнять отъ двухъ равныхъ величинъ, остатки будутъ равны, и т. п.

Томъ соображалъ, что пора ему подумывать о женитьб.

Онъ не былъ влюбленъ и никогда не бывалъ съ тхъ поръ, какъ обмнилъ курточку на сюртукъ, но онъ говорилъ себ, что настало время, когда онъ можетъ благоразумно позволить себ влюбиться. Онъ не хотлъ любить слишкомъ сильно, а только благоразумно.

‘Лиззи хорошая двушка и привычки мои знаетъ,— говорилъ онъ себ,— но она становится старой двой, а этотъ недостатокъ все будетъ возрастать. Да, ршительно, пора мн подумать о женитьб. Только выборъ человка такъ чертовски ограниченъ въ подобной трущоб. Я не хочу жениться на дочери фермера, хотя могъ бы получить красивую, здоровую, молодую двушку и хорошенькую сумму денегъ, еслибъ пожелалъ взять себ подругу изъ земледльческаго класса, но у Тома Сампсона свои недостатки, и гордость — одинъ изъ нихъ. Я бы желалъ, чтобы жена моя была повыше меня. Вотъ Селія Клеръ, напримръ. Она, пожалуй, въ томъ род, какой мн нравится, толстенькая, хорошенькая, съ милыми, живыми манерами. Бдная Лиззи слишкомъ ужъ угощала меня сентиментальностью. Да, не дурно было бы жениться на Селіи. И, мн кажется, что я ей нравлюсь’.

Здсь размышленія мистера Сампсона были прерваны звукомъ шаговъ, приближавшихся по садовой дорожк, которая была тотчасъ за дверью кабинета. Кром двери въ садъ, изъ кабинета выходила дверь и въ переднюю, черезъ послднюю всегда оффиціально входили кліенты мистера Сампсона. Одни лишь короткіе знакомые приходили къ нему черезъ садовую дверь, и онъ никакъ не могъ себ представить, кто бы могъ быть его поздній поститель.

‘Десять часовъ,— говорилъ онъ себ.— Должно быть что-нибудь особенное. Можетъ быть, у старика Пульсби новый приступъ подагры въ желудк, и онъ хочетъ измнить свое завщаніе. Онъ всегда измняетъ свое завщаніе, когда съ никъ приключится сильный припадокъ. Страданіе длаетъ его такимъ сердитымъ, что для него составляетъ облегченіе лишить кого-нибудь наслдства’.

Таковы были соображенія мистера Сампсона, пока онъ отодвигалъ засовъ и отворялъ стеклянную садовую дверь. Человкъ, стоявшій передъ нимъ, не былъ посланнымъ отъ мистера Пульсби, то былъ Джонъ Тревертонъ, одтый въ блый макинтошъ, съ котораго вода стекала небольшими ручейками.

— Вы-ли это, или ваша тнь? спросилъ Сампсонъ, отступая, чтобы дать войдти своему кліенту.

Вопросъ имлъ нкоторое основаніе. Лицо Джона Тревертона было также бло, какъ его одежда, и общее впечатлніе, производимое блднымъ, изможденнымъ лицомъ и длиннымъ блымъ сюртукомъ, невольно напоминало привидніе.

— Я самый, съ кровью и плотью, увряю васъ, дорогой Сампсонъ,— хладнокровно отвтилъ тотъ, снимая свой макинтошъ и становясь передъ ярко-пылавшимъ въ камин огнемъ,— только плоть-то промерзла до костей.

— Я думалъ, вы на юг Франціи.

— Все равно что бы вы ни думали, какъ видите, я здсь. Вчера я сдлался законнымъ владльцемъ помстья моего двоюроднаго брата. Я пріхалъ подписать дарственную запись. Все, разумется, готово?

— Готово, да, но я не думалъ, чтобы вы такъ стали торопиться. Я полагалъ, что вы проведете тамъ вашъ медовый мсяцъ.

— Мой медовый мсяцъ очень мало значитъ сравнительно съ будущимъ благосостояніемъ моей жены. Ну, Сампсонъ, за дло. Кто засвидтельствуетъ мою подпись?

— Сестра моя и кто-нибудь изъ слугъ моихъ это сдлаетъ.

— Такъ зовите ихъ, я готовъ подписать.

— Не лучше-ли вамъ прежде перечесть документъ.

— Да, пожалуй, нельзя быть слишкомъ осторожнымъ. Вы, конечно, совтовались съ кмъ слдуетъ, документъ надежны!?

— Вполн надежный. Вашъ даръ такъ простъ, что относительно редакціи документа не могло представиться никакихъ затрудненій. Вы все отдаете жен своей. Я думаю, что вы безумецъ, то же подумалъ и тотъ, съ кмъ я совтовался, но, вдь, это разницы для васъ не составляетъ.

— Ни малйшей.

Джонъ Тревертонъ прислъ къ письменному столу и прочелъ дарственную запись отъ перваго слова до послдняго. Онъ въ ней отдавалъ своей дорогой жен, Лор Тревертонъ, все имущество, движимое и недвижимое, какимъ только владлъ, отдавалъ ей его въ отдльное пользованіе. Было много юридической болтовни, но цль записи была достаточно ясна.

— Я готовъ,— сказалъ Джонъ.— Мистеръ Сампсонъ позвонилъ служанку и, отворивъ дверь въ переднюю, громко кликнулъ сестру. Элиза прибжала и, при вид блднаго лица Джона Тревертона, вскрикнула и, казалось, готовилась упасть въ обморокъ.

— Господи, мистеръ Тревертонъ,— простонала она,— я думала что насъ раздляютъ океаны. Ради Бога, что случилось?

— Ничего особенно страшнаго. Я только пріхалъ подписать свою дарственную запись, чего не имлъ возможности исполнить до вчерашняго дня.

— Какъ ужасно тяжело должно быть бдной мистрисъ Тревертонъ одной, на чужой сторон!

Джонъ Тревертонъ не обратилъ вниманія на эту рчь. Онъ обмакнулъ перо въ чернила и подписалъ бумагу. Миссъ Сампсонъ и Софія, горничная, cъ удивленіемъ смотрли на него.

— Софія, бгите, провтрите пару простынь да приготовьте запасную комнату,— закричала Элиза, какъ только об выставили на документ свои свидтельскія подписи.— Вы, конечно, погостите у насъ, мистеръ Тревертонъ?

— Вы очень добры. Нтъ, я долженъ хать сію-же минуту. Меня ждетъ экипажъ, который отвезетъ меня обратно на станцію. Ахъ, да, кстати, Сампсонъ насчетъ этихъ денегъ, которыя вы одолжили мн. Вы ихъ должны какъ-нибудь получить съ имнія, я полагаю, вы это можете устроить?

— Да, я думаю, что могу это устроить,— скромно отвтилъ Сампсонъ.— Не надо-ли вамъ еще денегъ?

— Нтъ, теперь помстье принадлежитъ жен моей, я не долженъ вмшиваться въ ея дла.

— Что ея, то ваше, безъ сомннія. Поздравляю васъ отъ всего сердца. Вы самый счастливый человкъ, какого я когда-либо зналъ. Красавица жена и великолпное состояніе, чего еще можетъ человкъ требовать отъ судьбы?

— Немногаго, конечно,— сказалъ Джонъ Тревертонъ,— но и долженъ попасть на послдній поздъ. Покойной ночи.

— Вы возвращаетесь на югъ Франціи?

Джонъ Тревертонъ не далъ отвта на этотъ вопросъ. Онъ поспшно пожалъ руку Элиз и выбжалъ въ садъ. Минуту спусти, мистеръ Сампсонъ и сестра его заслышали щелканіе бича и стукъ колесъ, катившихся по большой дорог.

— Видала-ли ты когда-нибудь такого волканическаго индивидума?— воскликнулъ стряпчій, складывая дарственную запись.

— Я боюсь, что онъ несчастливъ,— вздохнула Элиза.

— А я боюсь, что онъ сумасшедшій,— замтилъ Томъ.

Глава XIV.— Скажи мн слово.

Мистеръ Смолендо находился въ апоге своей славы. По выраженію его друзей и послдователей онъ ковалъ деньги. Онъ былъ человкъ, за которымъ стоило ухаживать, котораго слдовало почитать, человкъ, для котораго ужины съ шампанскимъ или обды въ Ричмонд ровно ничего не значили, человкъ, которому было легче дать взаймы банковый билетъ въ пять фунтовъ, чмъ большинству бываетъ одолжить полъ-кроны. Льстецы окружали его, короткіе знакомые не разставались съ нимъ, съ трогательной настойчивостью напоминая ему, что они знали его двадцать лтъ тому назадъ, когда у него не было и пенса, точно будто знакомство съ его минувшими несчастьями составляло заслугу, давало имъ особенныя на него права. Нравственное равновсіе человка, не съ такимъ могучимъ умомъ, наврное поколебалось бы отъ всей этой лести. Мистеръ Смолендо былъ человкъ словно высченный изъ гранита и цнилъ лесть окружающихъ — по достоинству. Когда люди бывали съ нимъ особенно вжливы, онъ зналъ, что имъ отъ него что-нибудь нужно.

— Содержатель лондонскаго театра — человкъ, котораго надуть не легко,— говаривалъ онъ:— онъ видитъ человческую природу съ худшей ея стороны.

Рождество наступило и миновало, съ новаго года прошло уже шесть недль, а благосостояніе мистера Смолендо держалось на прежней высот. Театръ каждый вечеръ бывалъ переполненъ. Каждую субботу давались утреннія представленія. На кресла и ложи записывались за мсяцъ впередъ.

— Шико — маленькій золотой рудникъ,— говорили приближенные мистера Смолендо.

Да, весь успхъ приписывали Шико. Мистеръ Смолендо поставилъ большую феерію, въ которой Шико была главнымъ дйствующимъ лицомъ. Она въ ней появлялась въ различныхъ костюмахъ, одинаково оригинальныхъ, дорогихъ и смлыхъ. Она изображала рыбную торговку въ коротенькой атласной юбочк, пунцовыхъ чулкахъ и высокомъ чепц изъ роскошнйшихъ брюссельскихъ кружевъ, изображала баядерку, дебардера, лсную нимфу, одалиску. Танцовала она теперь хуже, чмъ до катастрофы, но была красиве, чмъ когда-либо, и чуть-чуть безстыдне прежняго. Она изучила англійскій языкъ настолько, что могла заучивать маленькія роли въ такихъ пьесахъ, которыя не ограничивались одними танцами, а акцентъ ея придавалъ ея рчи особую прелесть и своеобразность. Она пла комическія псенки съ большимъ шикомъ, чмъ музыкальностью, и бывала награждаема единодушными рукоплесканіями. Критики говорили ей, что она поднялась на высшую, противъ прежняго, ступень въ драматическомъ искусств. Шико говорила себ, что она величайшая женщина въ Лондон, какъ и самая красивая. Она жила въ кружк, которому служила центромъ. Окружность составляла — цпь обожателей. За предлами этого кружка для нея свтъ кончался.

Нчто подобное говорила она своему сосду, мистеру Деролю, въ одинъ срый февральскій день посл обда, когда онъ зашелъ къ ней попросить стаканчикъ водки, долженствовавшій предупредить одинъ изъ тхъ припадковъ, о которыхъ онъ такъ часто толковалъ. Она всегда особенно дружески обращалась съ жильцомъ второго этажа, весь домъ такъ называлъ этого джентльмэна. Онъ льстилъ ей, забавлялъ ее, исполнялъ ея порученія, иногда составлялъ ей компанію, когда она бывала въ слишкомъ печальномъ настроеніи, чтобы пить въ одиночку.

— Дорогая моя, не слдуетъ вамъ жить въ такой трущоб, какъ эта, право, не слдуетъ,— съ покровительственнымъ видомъ говорилъ Дероль.

— Знаю, что не слдуетъ,— возразила Шико.— Въ Париж нтъ ни одной актрисы, которая бы не назвала меня глупой совой. Чортъ возьми, я жертвую собой чести мужа, который смется надо мной, самъ гд-то забавляется, а меня оставляетъ одну, предоставляя мн право скучать и томиться. Это свыше силъ моихъ. Посмотрите, Дероль, вы, можетъ быть, думаете, что я хвастаюсь, когда говорю вамъ, что одинъ изъ самыхъ богатыхъ людей въ Лондон по уши влюбленъ въ меня. Посмотрите, вотъ его письма. Прочтите ихъ, вы увидите, чего я отказалась.

Она открыла рабочій ящикъ, стоявшій на стол, и вытащила, изъ-подъ безпорядочной груды катушекъ, тесемокъ, пуговицъ и проч, штукъ шесть писемъ, которыя перебросила Деролю черезъ столъ.

— Неужели вы оставляете ваши любовныя письма тамъ, гд мужъ вашъ такъ легко могъ бы найдти ихъ?— съ удивленіемъ спросилъ Дероль.

— А неужели ви воображаете, что онъ далъ-бы себ трудъ взглянуть на нихъ?— съ досадой воскликнула она.— Какъ-бы не такъ. Онъ самъ давнымъ-давно пересталъ обо мн думать, а потому никакъ не можетъ себ представить, чтобы кто-нибудь другой могъ въ меня влюбиться. Налейте-ка себ коньяку, мистеръ Дероль, это единственное безвредное питье въ вашемъ ужасномъ климат, да подбросьте углей въ каминъ. Я промерзла до мозга костей.

Шико, желавшая подать собесднику добрый примръ, наполнила свой стаканчикъ и опорожнила его также спокойно, какъ если-бъ въ немъ, вмсто водки, заключалась сахарная вода.

Дероль просмотрлъ письма, которыя она передала ему. Во всхъ слышалась одна и та же псня, говорилось, что Шико красавица, и что писавшій до безумія влюбленъ въ нее. Ей предлагали экипажъ, домъ, дарственную запись.

— Что же вы ему отвчали?— съ любопытствомъ спросилъ заинтересованный Дероль.

— Ничего. Я умю заставить цнить себя. Пусть его ждетъ отвта.

— Крпко долженъ быть человкъ задтъ, чтобы такъ писать,— проговорилъ джентльменъ.

Шико пожала плечами. Она была хороша даже въ своемъ боле чмъ небрежномъ туалет. На ней былъ надтъ длинный широкій пенюаръ изъ пунцоваго кашемира, подпоясанный шнуркомъ съ кистями, который она завязывала, развязывала и вертла въ рукахъ отъ нечего длать. Ея густые волосы были свернуты въ большой узелъ на затылк и, казалось, каждую минуту готовы были выскользнуть изъ-подъ гребня и упасть ей на спину. Рдкая, чисто мраморная близна ея лица еще рзче выдавалась отъ пунцоваго платья, густые волосы, цвта воронова врыла, оттняли блдный лобъ и большіе блестящіе глава.

— Такъ-ли онъ богатъ, какъ увряетъ?— спросила Шико, задумчиво раскачивая тяжелую пунцовую кисть и лниво глядя на огонь.

— Мн доподлинно извстно,— проговорилъ мистеръ Дероль, съ видомъ оракула,— что Іосифъ Лемуель одинъ изъ самыхъ богатыхъ людей въ Лондон.

— Для меня это не составляетъ большой разницы,— задумчиво проговорила Шико.— Я люблю деньги, но разъ, что ихъ у меня достаточно, чтобы купить, что захочу, мн больше ничего не нужно, и этотъ еврей съ такимъ суровымъ видомъ мн не нравится.

— Сравните домъ въ Мэйферъ съ этой норой,— настаивалъ Дероль.

— А гд Мэйферъ?

Дероль описалъ мстность.

— Лабиринтъ скучныхъ улицъ,— съ пренебреженіемъ проговорила Шико.— Чмъ одна улица лучше другой? Я бы желала имть домъ въ Елисейскихъ поляхъ, домъ въ саду, весь блый, въ цвтахъ, съ большими, сверкающими на солнц, окнами и швейцарскимъ коровникомъ.

— Домъ, похожій на игрушку,— проговорилъ Дероль.— Чтожъ, Лемуель можетъ купить вамъ его также легко, какъ я бы купилъ вамъ пригоршню сливъ въ сахар. Скажите только слово.

— Этого слова я никогда не скажу,— ршительно воскликнула Шико.— Я честная женщина и, кром того, я слишкомъ горда.

Дероль съ недоумніемъ спрашивалъ себя, что собственно, гордость-ли, добродтель или чистое упрямство заставляетъ Шико отвергать подобныя блистательныя предложенія. Не легко ему было поврить въ добродтель мужчины или женщины. Путь его не лежалъ черезъ т дорожки, на которыхъ росли и цвли добродтели, съ пороками же онъ былъ коротко знакомъ. Со дня извстнаго свиданія съ мужемъ Шико, когда онъ общалъ ему отечески наблюдать за этой дамой, мистеръ Дероль совершенно втерся въ довріе молодой женщины. Онъ былъ ей полезенъ и пріятенъ. Хотя она и держала своего богатаго поклонника на почтительномъ разстояніи, она любила говорить о немъ. Оранжерейные цвты, которые онъ присылалъ ей, украшали ея столъ и казались до странности неумстными въ заваленной всякою всячиной комнат, въ которой вчерашняя пыль обыкновенно оставалась невыметенною до завтрашняго дня.

Однако, Шико не знала того — что мистеръ Дероль познакомился съ ея обожателемъ, и что Лемуель ему платитъ за его заступничество.

— Вы, повидимому, въ лучшемъ положеніи, чмъ прежде, другъ мой,— сказала она ему однажды.— Если я не ошибаюсь, это новый сюртукъ.

— Да,— не красня отвтилъ свтскій человкъ.— Я немного игралъ на бирж, и мн посчастливилось боле обыкновеннаго. Дероль помшивалъ уголья въ камин и налилъ себ третій стаканъ коньяку.

— Точно ликеръ,— проговорилъ онъ, причмокивая губами.— Гршно было бы разводить водой этакую прелесть. Кстати, когда вы ожидаете вашего мужа?

— Я никогда не ожидаю его,— отвчала Шико.— Онъ узжаетъ и возвращается когда ему угодно. Онъ точно вчный жидъ.

— Онъ, я полагаю, похалъ въ Парижъ по дламъ?

— По дламъ, или для удовольствія. Я не знаю и не желаю знать, для чего. Онъ заработываетъ себ средства и жизни. Его смшныя картинки нравятся въ Лондон и въ Париж. Посмотрите!

Она бросила ему смятую кипу юмористическихъ листковъ, англійскихъ и французскихъ. Имя ея мужа красовалось на всхъ, подписанное подъ самыми бойкими каррикатурами, подъ сценами изъ театральной жизни и изъ жизни богемы, вс эти наброски дышали жизнью и юморомъ.

— Судя по этому, можно было бы предполагать, что онъ веселый собесдникъ,—сказала Шико,— а между тмъ, онъ мрачне всякихъ похоронъ.

— Онъ всю свою веселость тратитъ на свои произведенія,— промолвилъ Дероль.

За послднее время Джэкъ Шико превратился въ неутомимаго странника и проводилъ лишь весьма незначительную часть своего времени въ квартир въ улиц Сиберъ. Между нимъ и его женою не было ничего общаго и не бывало со времени выздоровленія Шико. Они, по большей части, были вжливы другъ съ другомъ, но бывали минуты, когда языкъ жены развязывался, и дурной ея характеръ обнаруживался также ясно, какъ ясно выдается на темномъ лтнемъ неб перерзывающая его тонкая, огненная нить извилистой молніи. Мужъ всегда былъ вжливъ.

— Ты меня слишкомъ ненавидишь, чтобы разсердиться на меня,— сказала она ему однажды въ присутствіи квартирной хозяйки: — ты боишься дать себ волю. Еслибы ты, хоть на одну минуту, пересталъ себя сдерживать, ты бы могъ убить меня. Искушеніе было бы для тебя слишкомъ сильно.

Джэкъ Шико ни слова на это не сказалъ, онъ стоялъ, скрестивъ руки на груди, и улыбался ей горькой улыбкой.

Однажды она заставила-таки его заговорить.

— Ты влюбленъ въ другую женщину,— кричала она,— Я это знаю.

— Я видлъ женщину, не похожую на тебя,— со вздохомъ отвтилъ онъ.

— И ты влюбленъ въ нее.

— За то, что она на тебя не похожа! Это, конечно, иметъ свою прелесть.

— Ступай къ ней, ступай къ твоей…

Фраза заканчивалась грязнымъ эпитетомъ — однимъ изъ ядовитйшихъ цвтковъ парижскаго argot.

— Путь слишкомъ далекій,— сказалъ онъ.— Не легко изъ ада попасть въ рай.

Джэкъ Шико однажды постилъ театръ принца Фредерика посл возвращенія жены своей на сцену. Онъ былъ на первомъ представленіи фееріи, принесшей мистеру Смолендо столько денегъ. Онъ сидлъ и смотрлъ съ серьёзнымъ, не измнявшимъ своего выраженія лицомъ, тогда какъ окружавшіе его зрители восторженно смялись, а когда Шико пожелала узнать его мнніе о представленіи, онъ откровенно выразилъ свое полное отвращеніе.

— Неправда ли, мои костюмы великолпны?— спросила она.

— Да. Но и бы предпочелъ поменьше великолпія и побольше приличія.

Остальнымъ зрителямъ было легче угодить. Они не замчали такого неприличія въ костюмахъ. Они, несомннно, видли то, за содержаніе чего заплатили деньги, и были довольны.

Никогда не была женщина свободне, чмъ была Шико посл своего чудодйственнаго выздоровленія. Она здила, куда хотла, пила сколько заблагоразсудится, тратила каждый грошъ своего значительнаго жалованья на свои удовольствія и никому ни въ чемъ не давала отчета. Мужъ ея былъ мужемъ только по имени. Она чаще видла Дероля, чмъ Джэка Шико.

Былъ одинъ только человкъ, дерзавшій упрекать ее, пытавшійся разсуждать съ нею, это былъ человкъ, спасшій ей жизнь и не жалвшій для этого ни времени, ни заботъ. Джорджъ Джерардъ нердко заходилъ къ ней и говорилъ съ ней очень откровенно.

— Вы опять пили,— говаривалъ онъ, пожимая ей руку.

— Я ничего не пила со вчерашняго вечера, а за ужиномъ стаканъ шампанскаго выпила.

— Т.-е, бутылку, а сегодня утромъ полбутылки водки, чтобы уничтожить дйствіе шампанскаго.

Она уже боле не пыталась опровергать его обвиненія.

— Отчего же мн и не пить?— съ вызывающимъ видомъ воскликнула она.— Кому забота, что станетъ со мной?

— Мн,— я спасъ вамъ жизнь, вы у меня за это въ долгу. Но я не могу спасти васъ, если вы твердо ршились опиться до смерти. Водка для женщины съ вашимъ темпераментомъ врнйшій ядъ.

При этихъ словахъ Шико обливалась слезами. То было жалобное зрлище, поражавшее молодого медика въ самое сердце. Онъ бы такъ любилъ ее, такъ старался бы спасти ее, еслибъ это только было возможно. Онъ не зналъ, какъ она безсердечна, и приписывалъ вс ея заблужденія равнодушію мужа.

— Будь она моей женою, она бы могла быть совершенно другой женщиной,— говорилъ онъ себ, не вря въ природную развращенность такого, безусловно прекраснаго созданія, какимъ была Шико.

Онъ забывалъ, какъ прекрасны иныя ядовитыя растенія, какъ прелестны пунцовыя ягоды белладонны, на темномъ фон осеннихъ изгородей.

Кром Джерарда, никто этого вопроса не касался, пока Шико являлась на сцену трезвой, и мистеръ Смолендо молчалъ.

— Боюсь, что она бдняжка допьется до водяной,— говорилъ онъ однажды пріятелю, въ клуб.— Но надюсь, что при мн она выдержитъ. Отъ женщины этого типа трудно ожидать, чтобы ея хватило боле, чмъ на три сезона, и Шико еще должна продержаться съ годъ или около того.

— А тамъ въ больницу?— сказалъ его другъ.

Мистеръ Смолендо пожалъ плечами.

— Я никогда не забочусь о дальнйшей карьер моихъ артистовъ,— любезно и весело отвтилъ онъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава I.— Эдуардъ Клеръ замчаетъ сходство.

Газльгёрстъ, февраля 22-го.

‘Дорогой Недъ, помнишь ли ты, какъ я говорила, когда Лора не пожелала имть приличнаго подвнечнаго платья, что свадьба ея, вообще говоря, совершится при дурныхъ предзнаменованіяхъ? Я это сказала ей, я это сказала теб, я думаю, что я всмъ это говорила, оказывается, что я была права. Бракъ кончился полнйшимъ fiasco. Какъ теб покажется, что наша бдная Лора вернулась домой, по истеченіи своего медоваго мсяца, одна? Съ нею даже не было и чемодана ея мужа! Она заперлась въ замк, гд и живетъ жизнью анахорета и такъ неоткровенна со мной, своимъ старымъ другомъ, своей сестрой, что даже мн неизвстна причина такого необычайнаго положенія.

— Милая Селія, не разспрашивай меня,— сказала она, посл того какъ мы поцловались, поплакали немножко и я посмотрла на ея воротничокъ и рукавчики, чтобы убдиться, не привезла-ли она новаго фасона изъ Парижа.

— Дорогая, я должна тебя разспросить,— возразила я,— я не хочу притворяться, что стою выше общаго человческаго уровня, я сгараю отъ любопытства, задыхаюсь отъ подавленнаго негодованія. Что все это значитъ? Зачмъ ты бросила общественному мннію вызовъ, возвратившись домой одна? Неужели вы съ мистеромъ Тревертономъ поссорились?

— Нтъ,— ршительно проговорила она, — и это послдній вопросъ на счетъ моей брачной жизни, на который я когда-либо отвчу, Селія, поэтому теб нечего безпокоиться предлагать мн ихъ.

— Гд ты съ нимъ разсталась?— спросила я, твердо ршившись не уступать. Моя несчастная пріятельница упорно молчала.

— Приходи ко мн такъ часто, какъ теб будетъ угодно, но не говори со мной о моемъ муж,— сказала она, нсколько времени спустя.— Если-же ты намрена толковать о немъ, дверь моя останется запертою и для тебя.

— Я слышала, что онъ поступилъ великодушно, обезпечивъ тебя при помощи дарственной записи, значитъ, онъ не можетъ быть совсмъ дурнымъ человкомъ,— сказала я. Ты знаешь, меня осадить не легко, но Лора точно окаменла. Больше я отъ нея, на этотъ счетъ, не могла добиться ни слова.

Можетъ быть мн бы и не слдовало говорить теб объ этомъ, Недъ, знавши, какъ я знаю, твою старую привязанность къ Лор, но я чувствую, что мн необходимо передъ кмъ-нибудь раскрыть свое сердце.

Понять не могу, что она бдняжка будетъ длать съ своей жизнью. Папа говоритъ, что мужъ ея обезпечилъ ей пользованіе всмъ имніемъ, и она страшно богата, но живетъ она настоящей затворницей и не тратитъ ничего кром своего собственнаго, незначительнаго дохода. Она даже поговариваетъ о продаж лошадей, хотя я знаю, что она ихъ очень любитъ.

Если это скупость, то это просто ужасно, если совсть ей не позволяетъ тратить деньги Джона Тревертона — это идіотизмъ. Мн легче себ представить, что моя пріятельница скряга, чмъ что она идіотка.

А теперь, дорогой Недъ, такъ какъ я ничего боле не имю сообщить теб относительно этого скучнйшаго мста во всей вселенной, то и прощаюсь съ тобою.

Твоя любящая сестра
Селія.

P. S. Надюсь, что ты напишешь книжку стихотвореній, которая возбудитъ сильнйшую зависть Суинбёрна. Личной ненависти я къ нему не питаю, но ты — мой братъ и, разумется, твои интересы, въ глазахъ моихъ, всего важне’.

Письмо это застало Эдуарда Клера въ его мрачной квартир, въ узкомъ переулк близь Британскаго Музеи, квартир до того мрачной, что сердце его матери, родившейся и выросшей въ деревн, конечно, сжалось бы, еслибъ она увидла своего мальчика въ подобной нор. А между тмъ, квартира эта была даже дорога по его незначительнымъ средствамъ. Міръ еще не понялъ, что новый поэтъ родился въ немъ. Тупые рецензенты продолжали толковать о Теннисон, Броунинг и Суинбёрн, а имя Клеръ все еще оставалось неизвстнымъ, хотя частенько появлялось подъ какимъ-нибудь приличнымъ стихотвореніемъ въ три куплета, наполнявшимъ свободную страницу журнала.

— Никогда не составить мн себ имени при помощи журналовъ,— говорилъ себ молодой человкъ.— Это хуже, чмъ вовсе не писать. Я сгнію въ неизвстности, на своемъ чердак, или умру съ голоду, если не найду богатаго издателя, который бы могъ надлежащимъ образомъ обставить мой дебютъ.

Но и въ ожиданіи будущихъ благъ человку надо жить, и Эдуардъ былъ очень радъ, отъ времени до времени, получить гинею-другую изъ редакціи журнала. Субсидіи, посылаемыя изъ дому, далеко не соотвтствовали его потребностямъ, хотя высылать ихъ было отцу не легко. Будущій поэтъ-лавреатъ любилъ пріятную жизнь. Онъ любилъ обдать въ извстномъ ресторан и запивать обдъ хорошимъ рейнвейномъ или бордо. Онъ любилъ хорошія сигары. Онъ не могъ носить дешевыхъ сапогъ. Въ случа крайности онъ могъ обходиться безъ перчатокъ, но носить перчатки только лучшаго сорта. Когда онъ бывалъ при деньгахъ, то предпочиталъ ходьб пшкомъ — здить въ кэб. Это, уврялъ онъ себя, поэтическій темпераментъ. Альфредъ де-Мюссе, несомннно, былъ точно такимъ же человкомъ. Онъ воображалъ, что и Гейне велъ въ Париж подобную жизнь, прежде чмъ недугъ не приковалъ его къ постели.

Письмо Селіи произвело дйствіе купороса, влитаго въ зіяющую рану. Эдуардъ не простилъ Лор ея согласія на бракъ съ Джономъ Тревертономъ. Онъ ненавидлъ Тревертона сильной ненавистью, побдить которую было не легко. Онъ долго сидлъ въ раздумь надъ письмомъ Селіи, стараясь найти ключъ къ этой тайн. Ему дло казалось достаточно яснымъ. Мистеръ и мистриссъ Тревертонъ женились, прекрасно сознавая, что они длали. Любви между ними не было, и они были слишкомъ честны, чтобы выказывать привязанность, которой ни одинъ изъ нихъ не чувствовалъ. Они условились: жениться и жить врозь, раздливъ между собою богатство покойнаго, исполняя букву закона, но никакъ не духъ его.

— Я это называю дломъ безчестнымъ,— говорилъ Эдуардъ.— Удивляюсь, какъ могла Лора пойти на это.

Вольно было людямъ толковать о щедрости Джона Тревертона, предоставившаго все помстье жен своей, по дарственной записи. Между ними, безъ сомннія, состоялось частное соглашеніе и вдобавокъ письменное. Мужъ будетъ имть свою долю состоянія и будетъ проматывать ее, какъ ему заблагоразсудится, въ Лондон, Париж, или во всякой другой части земного шара, какая ему приглянется.

— Никогда не бывало такого проклятаго счастія,— воскликнулъ Эдуардъ, негодовавшій на судьбу за то, что она дала сопернику его такъ много, а ему самому такъ мало:— человкъ, который три мсяца тому назадъ былъ нищимъ!

Углубляясь все больше и больше въ это праздное раздумье, онъ началъ придумывать, что бы онъ сдлалъ на мст Джона Тревертона, имя тысячъ семь фунтовъ въ годъ въ своемъ распоряженіи.

— Я бы нанялъ квартиру въ Альбани,— размышлялъ онъ,— держалъ бы яхту, трехъ или четырехъ охотничьихъ лошадей, проводилъ бы февраль и мартъ на юг, а апрль и май въ Париж, гд бы имлъ pied—terre въ Елисейскихъ поляхъ. Да, можно вести очень пріятную жизнь, будучи холостякомъ, съ семью тысячами въ годъ.

Изъ выше приведенныхъ соображеній ясно, что,— хотя мистеръ Клеръ и былъ серьёзно влюбленъ въ миссъ Малькольмъ,— онъ однако живо чувствовалъ чего лишился, упустивъ деньги Джаспера Тревертона, и завидовалъ Джону Тревертону исключительно потому, что тотъ владлъ этимъ состояніемъ.

Однажды въ феврал, въ одинъ изъ тхъ рдкихъ дней, когда зимнее солнце оживляетъ мрачныя лондонскія улицы, мистеръ Клеръ зашелъ въ редакцію юмористическаго журнала, редакторъ котораго принялъ, для помщенія въ своемъ изданіи, нсколько его стихотвореній, въ легкомъ жанр. Два или три его произведенія были напечатаны въ послдней книжк, и онъ зашелъ въ редакцію въ пріятной увренности, что его тамъ ожидаетъ чекъ.

— Я угощу себя хорошенькимъ обдомъ въ Restaurant du Pavillon,— говорилъ онъ себ,— и возьму кресло въ театръ принца Уэльскаго, гд и кончу вечеръ,

Онъ не былъ человкъ съ порочными стремленіями, онъ слишкомъ любилъ себя, слишкомъ заботился о своемъ благосостояніи, чтобы, жертвуя молодостью, здоровьемъ и силой, погружаться въ болото кутежа. Онъ обладалъ утонченнымъ эгоизмомъ, который долженъ былъ удержать его отъ низкихъ увлеченій. Онъ не стремился карабкаться на горныя вершины, но достаточно уважалъ себя, чтобы обходить грязь.

Чекъ ожидалъ его, но когда онъ росписался въ полученіи, конторщикъ сказалъ ему, что редакторъ желаетъ съ нимъ поговорить, если онъ будетъ такъ добръ, что подождетъ нсколько минутъ.

— У него сидитъ одинъ джентльменъ, но я не думаю, чтобы онъ долго остался,— сказалъ конторщикъ:— подождите, если вамъ это разницы не составитъ.

Мистеръ Клеръ слъ на табуретъ, свернулъ себ папироску, заботливо обдумывая, въ то же время, меню своего обда. Слишкомъ тратиться онъ не станетъ. Тарелки супа, куска семги en papillotte, крылышка цыпленка съ грибами, яичницы, полъбутылки сенъ-жюльена и рюмки вермута — съ него достаточно.

Пока онъ предавался этимъ пріятнымъ размышленіямъ, дверь кабинета стремительно распахнулась, вышедшій изъ нея джентльменъ быстро направился въ выходу, мимоходомъ кивнувъ конторщику.

Эдуардъ Клеръ мелькомъ увидалъ лицо его, когда онъ повернулся, чтобы отвтить на прощальный поклонъ конторщика.

— Кто это?— спросилъ онъ, вскакивая съ табуретки и роняя до половины свернутую папироску.

— Мистеръ Шико, рисовальщикъ.

— Вы уврены?

Конторщикъ улыбнулся.

— Убжденъ,— сказалъ онъ:— Онъ бываетъ здсь каждую недлю, иногда и два раза. Мн нельзя не знать его.

Эдуарду Клеру имя это было хорошо извстно. Бойкія каррикатуры, украшавшія средній листъ еженедльнаго изданія, были вс подписаны: Што. Обожатели танцовщицы приписывали ей эти произведенія, а мистеръ Смолендо поддерживалъ ихъ въ этой мысли. Ему было выгодно, чтобы его танцовщицу почитали женщиной, обладающей разнообразными талантами — Сарой Бернаръ въ маломъ вид. Эдуардъ Клеръ былъ въ недоумніи. Лицо, которое онъ только-что видлъ обращеннымъ къ конторщику, показалось ему удивительно похожимъ на лицо Джона Тревертона. Еслибъ человкъ, называвшійся Шико, былъ братомъ-близнецомъ Джона Тревертона, между ними не могло быть большаго сходства. Эта мысль такъ поразила Эдуарда, что онъ, не дождавшись редактора, выбжалъ на улицу, ршившись идти по пятамъ мистера Шико. Редакція находилась въ одной изъ узкихъ улицъ на сверъ отъ Странда. Если Шико повернулъ налво, его уже теперь несетъ вдоль Странда сильная людская волна, катящаяся на западъ въ этотъ часъ дня. Если онъ повернулъ направо, слдъ его, по всмъ вроятностямъ, затерялся въ лабиринт между Друрилэномъ и Гольборномъ. Во всякомъ случа, такъ какъ три минуты ушли на разспросы, было мала надежды догнать его.

Эдуардъ повернулъ направо и направился въ Гольборну. Случай ему благопріятствовалъ. На углу улицы Лонгъ-Акръ онъ увидалъ Шико, котораго какой-то господинъ, значительно его старше и нсколько подозрительной наружности, держалъ за пуговицу. Очевидно было, что Шико желаетъ поскорй отдлаться отъ своего собесдника, и, прежде чмъ Эдуардъ дошелъ до угла, ему удалось это исполнить, и онъ быстрыми шагами направился на западъ. Догнать его, иначе какъ бгомъ, не было никакой надежды, а бжать по Лонгъ-Акру значило бы обратить на себя общее вниманіе. Вблизи не было пустого кэба. Эдуардъ съ отчаяніемъ оглянулся кругомъ. Въ нсколькихъ шагахъ отъ него стоялъ человкъ подозрительной наружности, наблюдалъ за нимъ и корчилъ такую рожу, словно онъ отлично зналъ, что именно мистеру Клеру требуется.

Эдуардъ перешелъ улицу, взглянулъ на незнакомца и остановился, желая заговорить. Неизвстный предупредилъ его.

— Вамъ, кажется, нуженъ мой другъ Шико,— сказалъ онъ самымъ вкрадчивымъ тономъ. Онъ говорилъ какъ джентльменъ и отчасти смотрлъ джентльменомъ, хотя было очевидно для всхъ и каждаго, что онъ былъ разжалованъ изъ этого высокаго званія. Фасонъ его высокой, неестественно лоснившейся шляпы совершенно вышелъ изъ моды, сюртукъ былъ современникомъ шляпы, галстукъ — такой, какіе носили двадцать лтъ тому назадъ, до того истрепанный и засаленный, что можно было думать, что владлецъ его носитъ съ тхъ поръ, какъ онъ впервые вошелъ въ моду. Соколиные глаза, рзкія черты вокругъ рта служили предостереженіемъ для ближнихъ этого человка. То былъ человкъ способный на все, существо, объявившее обществу войну, а потому не связанное никакимъ закономъ, не страшившееся никакой кары.

Эдуардъ Клеръ смутно угадывалъ, что человкъ этотъ принадлежитъ къ числу опасныхъ, но по своему высокому мннію о собственной мудрости почиталъ себя достаточно сильнымъ, чтобы сразиться съ подъ-дюжиной такихъ потерянныхъ людей.

— Да, мн-таки надо было поговорить съ нимъ объ… одномъ литературномъ вопрос. Далеко онъ отсюда живетъ?

— Въ пяти минутахъ ходьбы. Улица Сибберъ, Лейстеръ-сквэръ. Я провожу васъ, если желаете. Я живу въ томъ же дом.

— А! значитъ, вы можете поразсказать мн о немъ. Но непріятно стоять и разговаривать на втру. Зайдемте выпить стаканчикъ,— предложилъ Эдуардъ, понимавшій, что этого господина слдуетъ ублажать выпивкой.

— А!— подумалъ мистеръ Дерроль,— ему что-нибудь отъ меня нужно. Щедрость эта не безъ причины.

Они вошли въ ближайшую таверну, каждый выбралъ себ питье по вкусу: Эдуардъ спросилъ содовой воды съ хересомъ, незнакомецъ — стаканъ водки.

— Давно ли вы знаете мистера Шико?,— спросилъ Эдуардъ. Не думайте, что я предлагаю вамъ этотъ вопросъ изъ пустого любопытства. У меня до него есть дло.

— Сэръ, я знаю, когда разговариваю съ джентльменомъ,— съ величественнымъ видомъ возразилъ Дерроль.— Я когда-то самъ былъ джентльменомъ, но это такъ давно, что я самъ позабылъ объ этомъ, да и люди этого не помнятъ.— Онъ уже опорожнилъ свой стаканъ и задумчиво, почти слезливо, глядлъ на дно его.

— Выпейте-ка другой,— предложилъ Эдуардъ.

— Думаю, что выпью. Этотъ восточный втеръ очень тяжелъ для человка моихъ лтъ. Давно ли я знаю Джэка Шико? Да года полтора, можетъ быть немного мене, но время тутъ ничего не значитъ: я знаю его хорошо!— И затмъ, мистеръ Дерроль сообщилъ своему новому знакомцу значительныя свднія о вншней жизни мистера и мистриссъ Шико. Объ ихъ домашнихъ тайнахъ онъ не распространялся, хотя высказалъ, что madame любитъ выпить больше, чмъ бы слдовало,— печальная наклонность въ такомъ прекрасномъ существ, а мистеръ Шико не такъ любитъ супругу, какъ могъ бы любить.

— Надола она ему?— спросилъ Эдуардъ.

— Именно. Женщина, которая пьетъ какъ рыба, можетъ наскучить человку посл нсколькихъ лтъ супружеской жизни.

— Неужели у Шико нтъ другихъ доходовъ, кром того, что онъ заработываетъ своимъ карандашомъ?— спросилъ Эдуардъ.

— Ни гроша.

— Не былъ онъ при деньгахъ за послднее время, съ новаго года, напримръ?

— Нтъ.

— Въ его образ жизни за это время не произошло никакой перемны?

— Ни малйшей, разв, что онъ сталъ усиленне, чмъ когда-либо, работать. Онъ удивительный работникъ. По прізд въ Лондонъ, онъ думалъ-было заняться живописью. Онъ садился за мольбертъ какъ только разсвтетъ. Но съ тхъ поръ какъ его пріютили юмористическія изданія, онъ ничмъ не занимается кром рисованія на дерев. Онъ — славный малый. Ничего не могу сказать противъ него.

— Онъ замчательно похожъ на одного моего знакомаго,— задумчиво проговорилъ мистеръ Клеръ: — но разумется, это не можетъ быть одно и то же лицо, мужъ танцовщицы… нтъ, это невозможно…. а я почти-что…— пробормоталъ онъ, сквозь стиснутые зубы.

— Такъ онъ похожъ на кого-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ?— спросилъ Дерроль.

— Удивительно похожъ, насколько я могъ разсмотрть, видвши мелькомъ его лицо.

— А, но подобныя впечатлнія бываютъ иногда обманчивы. Вашъ другъ живетъ въ Лондон?

— Не знаю, гд онъ теперь находится. Въ послдній разъ мы съ нимъ видлись въ западной части Англіи.

— Славныя мста!— воскликнулъ Дерроль съ внезапнымъ оживленіемъ,— вы говорите о Соммерсетшир или о Девоншир?

— О Девоншир.

— Прелестныя мста, восхитительные виды!

— Да, для лондонскаго жителя, который отправится съ экстреннымъ поздомъ провести недльки дв въ этихъ благословенныхъ странахъ, а никакъ не для коренного тамошняго жителя, сознающаго, что онъ осужденъ сгнить въ забытой Богомъ трущоб въ род Газльгёрста, откуда я родомъ. Какъ! вамъ она знакома!— воскликнулъ Эдуардъ, замтившій, что собесдникъ его вздрогнулъ, услыхавъ это названіе.

— Я знаю деревню, которая называется Газльгёрстъ, но она въ Вильтшир,— хладнокровно отвтилъ тотъ.— Итакъ, джентльменъ, похожій на моего друга Шико, уроженецъ Девоншира и — вашъ сосдъ?

— Я не говорилъ ни того ни другого,— возразилъ Эдуардъ, не желавшій подвергаться разспросамъ незнакомца.— Я сказалъ, что въ послдній разъ видлъ его въ Газльгёрст, вотъ и все. А теперь, такъ какъ мн въ пять часовъ назначено свиданіе, я долженъ проститься съ вами.

Они вышли вмст на улицу, гд уже не свтило боле зимнее солнце, а поднимался несносный, густой, срый туманъ, подобно завс окутывающій Лондонъ, при наступленіи вечера. Для тхъ, кто любитъ этотъ городъ, есть своя доля привлекательности и въ этомъ всезакутывающемъ туман, сквозь который весело блестятъ фонари, напоминающіе глаза друга.

— Мн очень жаль, что со мной нтъ моихъ визитныхъ карточекъ,— сказалъ Дерроль, ощупывая свой боковой карманъ.

— Не бда,— отвтилъ его собесдникъ.— Прощайте.

На этомъ они разстались. Эдуардъ Клеръ быстрыми шагами направился къ маленькому французскому ресторану, неподалеку отъ церкви святой Анны: онъ надялся, что хорошій обдъ развеселитъ его.

— Надутый фатъ!— ршилъ Дерроль, глядя ему вслдъ.— Провинціалъ и фатъ, странно, что онъ изъ Газльгёрста.

Мистеръ Клеръ пообдалъ совершенно по своему вкусу, и притомъ, какъ ему казалось, съ соблюденіемъ строжайшей экономіи, такъ какъ удовольствовался полъ-бутылкой бордо и запилъ одной только рюмкой зеленоватой шартрёзы свою небольшую чашку чернаго кофе. Кофе возбудилъ въ немъ веселость, бодрость, и онъ вышелъ изъ ресторана въ отличнйшемъ расположеніи духа. Онъ раздумалъ идти въ театръ принца Уэльскаго, и вознамрился отправиться въ театръ принца Фредерика, взглянуть на m-elle Шико. Имя ея, красовавшееся на лондонскихъ стнахъ, преслдовало его, но онъ никогда еще не чувствовалъ желанія ее видть. Теперь любопытство его вдругъ пробудилось. Онъ отправился и, какъ и вс, пришелъ въ восторгъ отъ танцовщицы. Онъ пришелъ довольно рано, чтобы достать мсто въ первомъ ряду креселъ, и съ этого обсерваціоннаго пункта могъ обозрвать партеръ, переполненный мужчинами, все отъявленными поклонниками Шико. Между прочимъ, была одна фигура полнаго брюнета, съ гладкими черными волосами, и безцвтнымъ лицомъ еврейскаго типа, обратившая на себя особенное вниманіе Эдуарда. Человкъ этотъ слдилъ за танцовщицей съ такимъ выраженіемъ на лиц, которое рзко отличалось отъ просто-восторженнаго выраженія другихъ лицъ. Въ скучающемъ, утомленномъ лиц этого человка проглядывало выраженіе, говорившее о сдержанной страсти, о цли, которую онъ готовъ преслдовать до самаго конца. Это былъ опасный обожатель для любой женщины, а всего боле опасный для женщины такого закала, какъ Шико.

Она увидала его, узнала, какъ узнаютъ знакомаго среди толпы постороннихъ. Все это ему сказали ея засверкавшіе темные глаза, и можетъ быть этого взгляда было достаточно, чтобы наградить Іосифа Лемуэля за его преданность. Тихая улыбка мелькнула на его толстыхъ губахъ и затерялась въ складкахъ его жирнаго подбородка. Онъ не бросилъ танцовщиц букета. Онъ не желалъ выставлять свои чувства на показъ. Когда занавсъ опустился надъ блестящей заключительной картиной буффонады, картиной, составленной изъ красивыхъ женщинъ въ ослпительныхъ костюмахъ и эксцентрическихъ позахъ, Эдуардъ вышелъ изъ креселъ и, обогнувъ зданіе театра, пришелъ въузенькій переулочекъ, на который выходила дверь со сцены. Онъ полагалъ, что мужъ танцовщицы будетъ ждать ее здсь, чтобы проводить домой.

Онъ прождалъ съ четверть часа въ темномъ переулк, и, по истеченіи этого времени, вмсто мистера Шико, увидлъ своего новаго знакомаго, съ которымъ бесдовалъ въ таверн, господинъ этотъ медленно подходилъ въ двери, ведшей на сцену, завернутый въ старинный плащъ изъ мохнатой матеріи, и курилъ огромную сигару. Онъ остановился по сю сторону двери и терпливо прождалъ добрыхъ десять минутъ, пока Эдуардъ Клеръ медленно прохаживался взадъ и впередъ по другой сторон улицы, находившейся въ тни. Наконецъ, показалась высокая величавая фигура Шико въ черномъ шелковомъ плать, волочившемся по тротуару, въ кофточк и круглой шляп, граціозно надтой на ея темные волосы.

Она взяла Дерроля подъ руку, какъ будто ему было въ привычку провожать ее, и они удалились, причемъ она говорила съ большимъ оживленіемъ и такъ громко, точно была лэди высшаго круга.

— Странно,— подумалъ Эдуардъ.— Гд же мужъ-то все это время?

Мужъ проводилъ вечеръ въ литературномъ кружк, гд остроуміе развлекало удрученную печалью душу, гд бурно лилась ночная бесда, гд насмшка не щадила ничего между небомъ и землею, гд глубоко презирали дураковъ, гд съ честнымъ презрніемъ относились къ формализму, а также въ искусству, соображающемуся съ требованіями моды, къ литератур, не создающей ничего оригинальнаго, а работающей по извстному шаблону. Въ подобномъ кружк Джэкъ Шико находилъ временное забвеніе. Эти бурныя сборища, эти энергическіе разговоры были для него волнами рки Леты.

Глава II.— Да или нтъ?

— Неправда ли? судя по этому, можно думать, что онъ не шутитъ?— спрашивала Шико.

Вопросъ былъ обращенъ въ мистеру Дерролю. Они стояли рядомъ въ зимнія сумерки противъ одного изъ оконъ, выходившихъ на улицу Сибберъ, и разсматривали нчто заключавшееся въ футляр, который Шико держала раскрытымъ.

На блой бархатной подушк красовалось брильянтовое ожерелье, имвшее форму ошейника, ожерелье, въ которомъ каждый камень былъ величиной съ крупную горошину, такое ожерелье, какого Дерроль никогда не видывалъ, даже въ окнахъ ювелировъ, передъ которыми иногда, отъ нечего длать, останавливался, чтобы полюбоваться подобными рдкостями.

— Не шутитъ!— повторилъ онъ.— Я вамъ съ самаго начала говорилъ, что Іосифъ Лемуэль — магнатъ.

— Вы, я надюсь, не воображаете, что я эту вещь оставлю у себя?— сказала Шико.

— Не думаю, чтобы вы отослали ее, если только она подарена вамъ безъ всякихъ условій. Ни одна женщина этого бы не сдлала.

— Вещь эта подарена мн условно. Она будетъ мн принадлежать, если я соглашусь убжать отъ мужа и жить въ Париж въ качеств любовницы мистера Лемуэля. Я буду имть виллу въ Пасси и полторы тысячи фунтовъ въ годъ.

— Великолпно!— воскликнулъ Дерроль.

— И я должна буду предоставить Джэку право жить по-своему. Какъ вы думаете, радъ онъ будетъ?

Во взгляд, сопровождавшемъ этотъ вопросъ, было выраженіе, напоминавшее выраженіе глазъ тигрицы.

— Я думаю, что для васъ было бы совершенно безразлично — обрадовался бы онъ или огорчился. Онъ, я полагаю, поднялъ бы шумъ, но вы бы уже въ это время находились въ полнйшей безопасности по ту сторону Канала.

— Онъ бы выхлопоталъ разводъ,— сказала Шико.— Ваши англійскіе законы такъ же легко расторгаютъ бракъ, какъ и заключаютъ его. А потомъ онъ бы женился на той женщин?

— На какой женщин?

— Не знаю, только она существуетъ. Онъ въ этомъ сознался при нашей послдней ссор.

— Разводъ превратилъ бы васъ въ знатную даму. Іосифъ Лемуэль женился бы на васъ, онъ вашъ рабъ, онъ весь въ вашихъ рукахъ. И тогда, вмсто вашего домика въ Пасси, вы бы могли имть прекраснйшій домъ въ Елисейскихъ Поляхъ, тамъ, гд живутъ посланники. Вы бы здили на скачки — четверней. Вы были бы царицей моды.

— А въ начал своей карьеры я стирала блье на рк, въ Орэ, среди толпы мегеръ, ненавидвшихъ меня за то, что я была молода и красива. Я въ то время не особенно наслаждалась жизнью, другъ мой.

— Парижская жизнь была бы для васъ пріятной перемной. Вамъ, безъ сомннія, страшно надолъ Лондонъ.

— Надолъ! Я порядочно ненавижу его, вашъ городъ съ узкими улицами и скучнйшими воскресеньями.

— И танцовать вамъ, должно быть, наскучило.

— Начинаю охладвать и въ танцамъ. Со времени катастрофы я не чувствую въ себ прежняго одушевленія.

Она все еще держала футляръ въ рук, поворачивая его то въ ту, то въ другую сторону и любуясь блескомъ камней, сверкавшихъ въ полумрак. Вскор она вернулась въ камину, сла на низенькій стулъ, поставила раскрытый футляръ къ себ на колни, такъ что свтъ отъ огня, падалъ на драгоцнные камни, причемъ они переливались всми цвтами радуги.

— Воображаю себя въ оперной лож, въ плотно облегающемъ мою фигуру бархатномъ плать рубиноваго цвта, безъ всякихъ украшеній, кром этого ожерелья — фантазировала Шико.— Не думаю, чтобы въ Париж было много женщинъ, которыя могли бы превзойти меня.

— Нтъ ни одной.

— Я бы смотрла, а другія бы танцовали для моего удовольствія,— продолжала она.— По-правд сказать, жизнь танцовщицы — прежалкая. Лишь нсколько ступеней отдляютъ меня отъ двушки, танцующей на ярмарк. Все это начинаетъ надодать мн.

— Вы почувствуете еще большую усталость, когда будете нсколькими годами старше,— сказалъ Дерроль.

— Въ двадцать шесть лтъ еще нечего думать о старости.

— Да, но въ тридцать шесть старость о васъ вспомнитъ.

— Я просила недлю сроку, чтобы обдумать его предложеніе,— сказала Шико.— Отъ ныншняго дня черезъ недлю я должна дать ему отвтъ, да или нтъ. Если я брильянты оставлю у себя, значитъ — да. Если ему ихъ отошлю,— значитъ нтъ.

— Я не могу себ представить, чтобы женщина могла отказаться отъ подобнаго ожерелья,— сказалъ Дерроль.

— А въ сущности, что въ немъ? Пятнадцать лтъ тому назадъ нитка стеклянныхъ бусъ, купленная на рынк въ Орэ, доставила бы мн больше удовольствія, чмъ эти брильянты могутъ доставить теперь.

— Если вамъ угодно философствовать,— я вамъ не товарищъ, а брильянты эти должны стоить тысячи три фунтовъ.

— C’est prendre, ou laisser,— проговорила Шико по-французски, небрежно пожавъ плечами.

— Гд вы намрены хранить ихъ?— спросилъ Дерроль.— Если мужъ вашъ увидитъ ихъ, онъ, конечно, подниметъ шумъ. Постарайтесь, чтобы они не попадались ему на глаза.

— Еще бы,— проговорила Шико.— Смотрите.

Она отстегнула широкій воротъ своей кашемировой блузы, надла ожерелье, застегнула воротъ. Брильянты были спрятаны.

— Буду носить ожерелье это день и ночь, пока не ршу,— оставлю ли его у себя или нтъ,— сказала она.— Куда пойду я, туда пойдутъ и брильянты — никто не увидитъ ихъ, никто не украдетъ ихъ у меня, пока я жива. Что съ вами?— спросила она, пораженная судорогой, исказившей лицо Дерроля.

— Ничего, спазма.

— Мн показалось, что съ вами длается припадокъ.

— Я дйствительно не хорошо себя почувствовалъ. Это — моя старая болзнь.

— А, я такъ и подумала. Выпейте-ка водки.

Хотя Шико въ разговор съ Дерролемъ не придавала, повидимому, особой цны подарку мистера Лемуэля, онъ все-таки произвелъ на нее сильнйшее впечатлніе. Возвратившись изъ театра въ этотъ достопамятный вечеръ, она сла на полъ въ своей спальн, взяла въ руки зеркало и любовалась своимъ отраженіемъ и обвивавшей ея горло брильянтовой ниткой, она во вс стороны поворачивала свою лебединую шею и думала о томъ — какая новая, прелестная жизнь откроется передъ ней, благодаря богатству Іосифа Лемуэля, жизнь, полная кутежей, удовольствій, роскошныхъ туалетовъ, эпикурейскихъ обдовъ, вечеровъ, продолжающихся до утра, и совершенной праздности. Она даже подумала о всхъ знаменитыхъ парижскихъ ресторанахъ, въ которыхъ желала бы пообдать, объ этихъ волшебныхъ дворцахъ на бульварахъ, гд все огни, позолота, пунцовый бархатъ. Увы! она знала ихъ только снаружи, эти дома, въ которыхъ порокъ чувствуетъ себя свободне, чмъ добродтель, и гд одна котлета въ папильотк стоитъ дороже, чмъ семейный обдъ бдняка. Она оглянула жалкую комнату, съ ея почернвшимъ потолкомъ и выцвтшими обоями, на которыхъ, отъ сырости, появились безобразныя пятна, поглядла на несчастныя занавски, на туалетъ, отдланный грязной кисеей и рваными кружевами, на потертый коверъ. Какъ все это было плачевно! Они съ мужемъ однажды отправились осматривать домъ парижской куртизанки, умершей въ зенит своей карьеры. Она помнила съ какимъ, почти — благоговйнымъ чувствомъ окружавшая ее толпа звакъ любовалась изящными атласными драпировками будуара и гостиной, фарфоромъ, гобеленами, старинными кружевами, картинами, блиставшими, подобно драгоцннымъ камнямъ, на обтянутыхъ атласомъ стнахъ. Порокъ, въ подобной обстановк, становился почти добродтелью.

Въ столовой красовался портретъ отшедшей богини — медальонъ, обдланный въ бархатную рамку, тисненую золотомъ. Шико хорошо помнила, какъ она удивилась, не найдя никакой красоты въ этомъ, столь прославленномъ, лиц. То было небольшое, продолговатое личико, съ срыми глазами, не поддающимся описанію носомъ и широкимъ ртомъ. Умное выраженіе и привтливая улыбка составляли всю прелесть знаменитой красавицы. Косметики и Вортъ сдлали остальное. Правда, умершая куртизанка была одна изъ самыхъ умныхъ женщинъ Франціи. Этому обстоятельству Шико не придала значенія.

— Я въ десять разъ красиве,— говорила она себ,— а, между тмъ, у меня никогда не будетъ собственнаго экипажа.

Часто задумывалась она надъ различіемъ ея судьбы съ судьбой женщины, распродажа имущества которой въ теченіе девяти дней занимала Парижъ. Она нердко вспоминала ея домъ, ея лошадей, ея экипажи, ея собакъ, ея драгоцнности. И теперь, сидя на полу съ зеркаломъ въ рук, любуясь брильянтами и своей красотой, она думала объ этой женщин. Она припоминала вс разсказы, какіе слышала объ этомъ угасшемъ свтил,— о ея дерзости, ея мотовств, о позорномъ рабств, въ какомъ она держала своихъ обожателей, о томъ, какъ торжественно она двигалась по жизненному пути, съ презрніемъ относясь ко всмъ и принимая дань всеобщаго поклоненія. Не добродтель ее презирала, а она презирала добродтель. Честныя женщины служили мишенью ея остроумію. Парижскимъ жителямъ были извстны вс подробности ея безстыдной, позорной жизни. Весьма немногимъ была извстна исторія ея смертнаго одра. Но священникъ, напутствовавшій ее, и сестра милосердія, бывшая при ней въ послдніе часы ея жизни, могли бы разсказать исторію, отъ которой поднялись бы дыбомъ волосы даже легкомысленныхъ людей.

— Короткая, но веселая это была жизнь,— размышляла Шико.— Какъ хорошо я ее помню въ ту зиму, когда озеро въ Булонскомъ лсу замерзло, и по немъ катались на конькахъ, при свт факеловъ! Она каталась въ костюм изъ темнокраснаго бархата съ соболями. Толпа катающихся тснилась къ одной сторон, чтобы дать ей мсто, точно она была — императрица.

Затмъ мысли ея приняли другое направленіе.

‘Еслибъ я его оставила, онъ бы развелся со мною и женился на той женщин,— говорила она себ.— Кто она такая, желала бы я знать? Гд онъ видалъ ее? Во всякомъ случа, не въ театр, тамъ его никто не занимаетъ, я слишкомъ внимательно за нимъ наблюдала, чтобы обмануться на этотъ счетъ’.— Она налила себ полъ-стакана водки, прибавила въ нее нсколько капель воды, съ цлью уврить себя, что пьетъ водку, на половину разбавленную водой, выпила эту смсь, отбросила свое зеркальце и бросилась полу-одтой на постель.

Джэкъ Шико, принявшій за обычай возвращаться домой далеко за полночь, спалъ на диван въ третьей маленькой комнат, гд и работалъ. Нечего было опасаться, что онъ увидитъ брильянты. Они съ женою были такъ далеки другъ отъ друга, какъ только могутъ быть люди, живущіе въ одномъ и томъ же дом.

Шико созерцала брильянты и предавалась, приблизительно, однмъ и тмъ же размышленіямъ, въ теченіе нсколькихъ ночей, наконецъ, насталъ послдній вечеръ той недли, которую мистеръ Лемуэль предоставилъ ей на размышленіе. На завтра она должна была дать ему отвтъ.

Онъ ждалъ ее у дверей, ведшихъ на сцену, когда она вышла изъ своей уборной,— Дерроль, ея обычный тлохранитель, не явился.

— Заира, я думалъ объ васъ каждую минуту со времени нашего послдняго разговора,— началъ Іосифъ Лемуэль.— Доступъ къ вамъ также труденъ, какъ доступъ къ принцесс королевской крови.

— Чмъ я хуже принцессы?— дерзко спросила она.— Я честная женщина.

— Вы прекрасне всхъ европейскихъ принцессъ,— сказалъ онъ.— Но должны же вы пожалть поклонника, который ждалъ такъ долго и такъ терпливо.— Когда получу я вашъ отвтъ? Будетъ ли онъ утвердительный? Вы не можете быть такъ жестоки, чтобы сказать нтъ. Мой адвокатъ уже составилъ дарственную запись. Я жду только вашего слова, чтобы подписать ее.

— Вы очень великодушны,— злобно проговорила Шико,— или очень упрямы. Если я убгу съ вами, а мужъ выхлопочетъ разводъ, женитесь ли вы на мн?

— Будьте мн врны, и я ни въ чемъ не откажу вамъ.— Онъ впервые проводилъ ее до дверей ея квартиры и всю дорогу убждалъ съ такимъ краснорчіемъ, на какое только былъ способенъ,— внять его мольбамъ. Правда, говорилъ онъ некрасно, до сихъ поръ всемогущія деньги доставляли ему все, чего онъ желалъ, а потому онъ рдко прибгалъ въ убдительнымъ рчамъ.

— Пришлите ко мн завтра въ двнадцать часовъ человка, которому вы довряете, и если я не отошлю вамъ вашихъ брильянтовъ…

— Я буду знать, что отвтъ вашъ: да. Въ такомъ случа, моя карета, завтра вечеромъ, въ четверть восьмого, будетъ ожидать васъ на углу этой улицы. Я буду въ карет. Мы продемъ прямо на станцію желзной дороги, и съ первымъ же поздомъ отправимся въ Парижъ. Будетъ такъ темно, что никто экипажа не замтитъ. Въ какое время вы, обыкновенно, отправляетесь въ театръ?

— Въ половин восьмого.

— Значитъ, никто не замтитъ вашего отсутствія прежде, чмъ вы уже будете далеко. Не будетъ никакой суеты, никакого скандала.

— Въ театр поднимется страшная тревога,— сказала Шико.— Кто исполнитъ мою роль въ буффонад?

— А кто хочетъ. Вамъ-то какое дло? Вы навки покончите съ буффонадами и со сценой.

— Правда,— сказала Шико.

Ей припомнился парижскій студенческій театрикъ, припомнилось, какъ популярность, которой она тамъ пользовалась, вдругъ упала. То же самое могло случиться, черезъ годъ другой, и въ Лондон. Она надостъ публик. Уже и теперь люди, принадлежавшіе къ театру, начали позволять себ непріятныя замчанія относительно пустыхъ бутылокъ изъ-подъ шампанскаго, какія выносились изъ ея уборной. Со временемъ, они, можетъ быть, будутъ имть дерзость назвать ее пьяницей. Она рада будетъ покончить съ ними.

Между тмъ, какъ низко она ни пала, все же были глубины порока, отъ которыхъ отвращали ее ея лучшіе инстинкты, точно будто ея ангелъ-хранитель отвлекалъ ее отъ края пропасти. Она нкогда любила мужа по-своему, она и теперь любила его и не могла спокойно думать о разлук съ нимъ. Мысли, бродившія въ ея отуманенномъ шампанскимъ и водкой мозгу, были смутны, но и въ дурныя минуты мысль продаться этому развратному еврею, ужасала ее. Душа ея была полна колебаній. Она не имла наклонности къ пороку, но охотно бы взяла плату за грхъ, въ вид виллы въ Пасси и нсколькихъ экипажей.

— Покойной ночи,— отвтила она своему поклоннику.— Не надо, чтобы меня видли разговаривающей съ вами. Мой мужъ можетъ всякую минуту вернуться домой.

— Я слыхалъ, что онъ, по большей части, возвращается среди ночи,— сказалъ мистеръ Лемуэль.

— А вамъ какое дло, когда бы онъ ни возвращался?— сердито проговорила Шико.

— Все, что до васъ касается — мое дло.

— Пришлите завтра за моимъ отвтомъ,— сказала Шико и заперла дверь передъ его носомъ.

— Ненавижу я его,— бормотала она, оставшись одна въ передней и стуча ногой о полъ, какъ будто только-что наступила на ядовитое наскомое.

Она поднялась на верхъ, снова, полураздтая, сла на полъ и стала любоваться въ зеркало брильянтовымъ ожерельемъ. Она, какъ ребенокъ, любила эти камни.

— Отошлю я ихъ ему завтра,— говорила она себ.— Брильянты чудные,— моя здшняя жизнь начинаетъ мн надодать, и я знаю, что Джэкъ меня ненавидитъ,— но человкъ этотъ слишкомъ ужасенъ, и — я честная женщина.

Она бросилась на колни у кровати, приняла молитвенную позу, но не молилась. Она отвыкла молиться вскор посл того, какъ покинула свою родную Бретань. Страстно рыдала она, оплакивая утраченную любовь мужа и смутно сознавая, что только въ силу своего паденія лишилась она его привязанности.

— Я была ему доброй женой,— прерывисто шептала она,— лучшей, чмъ…

Рчь ея оборвалась среди судорожныхъ рыданій, она заснула вся въ слезахъ.

Глаза III.— Убійство.

Убійство! страшно это слово, даже когда оно произносится въ самыхъ обыкновенныхъ обстоятельствахъ обыденной жизни, но еще боле оно ужасно, когда раздается среди ночи, во мрак, окутывающемъ сонный домъ, поражаетъ слухъ спящихъ, заставляетъ кровь стынуть въ жилахъ на-половину проснувшихся людей.

Подобный крикъ поразилъ обитателей дома въ улиц Сибберъ, въ три часа ночи, зимою, среди совершенной темноты. Мистриссъ Рауберъ услыхала этотъ крикъ изъ своей спальни въ первомъ этаж. Онъ смутно проникъ — не въ вид слова, но въ вид звука, исполненнаго страха и ужаса, и въ комнатку передъ кухней, въ которой спала хозяйка, мистриссъ Эвитъ. Наконецъ, Дерроль, который повидимому спалъ въ эту ночь боле крпкимъ сномъ, чмъ об дамы, выбжалъ изъ своей комнаты, чтобы спросить, что значитъ этотъ ужасный крикъ.

Вс они сошлись на площадк перваго этажа и увидли Джэка Шико, стоящаго на порог жениной комнаты, со свчей въ рук, колебавшееся пламя которой образовывало среди окружающаго мрака блдно-желтое пятно свта, при этомъ слабомъ освщеніи мертвенно-блдное лицо Джэка Шико казалось лицомъ привиднія.

— Что случилось?— спросилъ Дерроль у обихъ женщинъ.

— Жену мою убили. Боже мой, это ужасно! Взгляните, взгляните.

Шико указывалъ дрожащей рукою на тонкую, алую струйку, которая по срому ковру добралась до самаго порога комнаты. Дрожа отъ страха, люди заглянули въ спальню, а онъ держалъ свчу такъ, что свтъ отъ нея падалъ на кровать, отворачивая, при этомъ, свое блдное лицо. На одял виднлись безобразныя пятна, страшная фигура лежала скорчившись среди смятыхъ простынь, длинная развившаяся коса обвивалась, подобно зм, вокругъ застывшаго трупа.

— Убита, и въ моемъ дом!— вскрикнула мистриссъ Эвитъ, безсознательно повторяя слова лэди Макбетъ, произнесенныя при подобномъ же случа.— Никогда мн больше не отдать въ наймы моего перваго этажа. Я совсмъ разорюсь. Схватите его, держите крпче,— съ внезапно пробудившейся энергіей, крикнула она.— Наврное мужъ убилъ ее. Вы часто ссорились, вы знаете, что это правда.

Нападеніе это поразило Джэка Шико. Онъ обратилъ къ говорившей свое мертвенно-блдное лицо, въ глазахъ его отразился ужасъ.

— Я убилъ ее!— воскликнулъ онъ,— Я никогда не поднялъ на нее руки во всю мою жизнь, хотя она много разъ вызывала меня на это. Я вошелъ въ домъ три минуты тому назадъ. Я бы ничего и не узналъ, потому что когда возвращаюсь поздно, то сплю въ маленькой комнатк, но я это увидалъ (онъ указалъ на алую струйку, которая теперь добралась уже до площадки лстницы), я и нашелъ ее лежащей здсь, какъ вы ее видите.

— Кому-нибудь слдуетъ пойти за полисменомъ,— предложилъ Дерроль.

— Я пойду,— сказалъ Шико.

Онъ одинъ изъ всхъ присутствующихъ, по своему костюму, могъ выйти изъ дому, и прежде, чмъ кому-нибудь пришло въ голову оспаривать его право на это, онъ исчезъ.

Дерроль и об женщины прождали у дверей роковой комнаты съ четверть часа, но ни полисменъ не явился, ни Джэкъ Шико не возвратился.

— Я начинаю думать, что онъ далъ тягу,— сказалъ Дерроль.— Это что-то подозрительно.

— Не говорила я вамъ, что онъ это сдлалъ!— вскрикнула хозяйка.— Я знаю, что онъ возненавидлъ ее, я видла это по глазамъ его, и она мн тоже говорила, и плакала, бдняжка, когда бывало выпьетъ лишній стаканчикъ. А вы его выпустили, трусъ вы этакой.

— Моя добрая мистриссъ Эвить, вы начинаете браниться. Я не затмъ живу на свт, чтобы арестовывать заподозрнныхъ преступниковъ. Я не сыщикъ.

— Но я-то несчастная женщина!— кричала оскорбленная квартирная хозяйка.— Кто теперь займетъ у меня квартиру, желала бы я знать? Про домъ этотъ начнутъ говорить, что въ немъ бродятъ привиднія. Да вотъ, даже мистриссъ Рауберъ, которая жила у меня около пяти лтъ, и та захочетъ перехать.

— Я перепугалась,— согласилась трагическая актриса,— и не думаю, чтобы я могла ршиться снова лечь въ постель. Боюсь, что мн придется искать другое помщеніе.

— Видите,— захныкала мистриссъ Эвить,— не говорила я вамъ, что я въ конецъ разорюсь?

Дерроль прошелъ въ комнату, выходившую окнами на улицу, и, стоя у окна, сторожилъ полисмена.

Одинъ изъ этихъ хранителей общественнаго спокойствія, вскор появился на тротуар, видъ его былъ такъ безмятеженъ, точно онъ принадлежалъ къ числу обитателей Аркадіи. Дерроль крикнулъ ему:— Зайдите сюда, здсь произошло убійство.

Полисменъ подошелъ въ входной двери. Онъ понялъ слово ‘убійство’ не въ буквальномъ его смысл, а придалъ ему, такъ-сказать, мстное значеніе, онъ думалъ, что произошла ссора, закончившаяся нсколькими синяками и подбитымъ глазомъ. Ему и на умъ не приходило, чтобы было совершено настоящее убійство, и чтобы мертвая женщина лежала въ дом. Онъ отворилъ дверь и тихими шагами сталъ подниматься по лстниц, точно явился съ церемоннымъ визитомъ.

— Что случилось?— коротко освдомился онъ, дойдя до первой площадки, и увидавъ обихъ женщинъ, стоявшихъ на ней. Мистриссъ Эвитъ была укутана въ ватерпруфъ, мистриссъ Рауберъ завернута въ стариннаго фасона пенуаръ, изъ желтой бумажной матеріи. Лица ихъ выражали испугъ, жидкіе волосы были растрепаны.

Мистеръ Дерроль былъ самый хладнокровный изъ этого тріо.

Они втроемъ все разсказали полисмэну.

— Умерла она?— спросилъ онъ.

— Войдите, посмотрите,— сказала мистриссъ Эвитъ,— я и подойти-то въ ней боюсь.

Полисменъ вошелъ съ фонаремъ въ рук. Нечего было и спрашивать — умерла-ли она. Страшное лицо, покоившееся на подушк, стеклянные широко-раскрытые глаза, зіяющая рана въ полной блой ше, изъ которой вылился, повидимому, цлый ручей крови и, обрызгавъ блое одяло, образовалъ на полу, у кровати, темно-красную лужу,— все это говорило краснорчиве всякихъ словъ.

— Она, должно быть, боле часу какъ умерла,— замтилъ полисменъ, дотрогиваясь до холодной, какъ мраморъ, руки.

Рука Шико была закинута за голову, какъ будто она пыталась ухватиться за сонетку, висвшую у нея за спиной. Другая рука была крпко, судорожно сжата.

— Будетъ слдствіе,— сказалъ полисменъ, осмотрвъ окно и выглянувъ въ него, чтобы убдиться, легко ли влзть въ комнату съ улицы.

— Хорошо-бы было, еслибы кто-нибудь пошелъ за докторомъ. Я самъ пойду. На углу сосдней улицы живетъ докторъ. Кто она, и какъ это все случилось?

Мистриссъ Эвитъ, при помощи цлаго потока словъ, разсказала ему все, что она знала, и все, что она подозрвала. Преступленіе совершилъ мужъ Шико,— она въ этомъ уврена.

— Почему?— спросилъ полисменъ.

— Кому-же больше? Воровъ тутъ быть не могло. Вы сами видли, что окно было извнутри заперто на задвижку. У нея не было такихъ драгоцнностей, которыми бы можно было соблазниться. Деньги ея исчезали также быстро, какъ наживались, а главное: если не онъ совершилъ преступленіе, почему же онъ не вернулся?

Полисменъ спросилъ, что она этимъ хочетъ сказать, и Дерроль разсказалъ ему объ исчезновеніи мистера Шико.

— Я долженъ признать, что это подозрительно,— такъ заключилъ свой разсказъ жилецъ второго этажа.— Я не хочу слова сказать противъ человка, къ которому расположенъ, но это подозрительно. Онъ ушелъ, минутъ двадцать тому назадъ за полисменомъ, и до сей минуты не вернулся.

— И никогда не вернется,— проговорила мистриссъ Рауберъ, которая сидла на лстниц, дрожала отъ страха и боялась вернуться въ себ въ спальню.

— Знаете-ли вы, въ которомъ часу мужъ поднялъ тревогу?— спросилъ полисменъ.

— Не боле двадцати минутъ тому назадъ,

— У кого-нибудь изъ васъ имются часы?

Дерроль пожалъ плечами, мистрисъ Эвить пробормотала что-то о часахъ своего бднаго мужа, которые въ свое время были очень хороши, пока одна изъ стрлокъ не отломилась, и механизмъ не испортился. У мистриссъ Рауберъ были каминные часы, и какъ она ни была перепугана, она все-же замтила — въ которомъ часу разбудилъ ее этотъ ужасный крикъ. Было десять минутъ четвертаго.

— А теперь четвертаго сорокъ,— сказалъ сержантъ, смотря на свои часы.— Если преступленіе совершилъ мужъ, онъ долженъ былъ совершить его цлымъ часомъ ране, чмъ поднять тревогу, по крайней мр, таково мое мнніе. Посмотримъ, что скажетъ докторъ. Пойду, приведу его. Вотъ что, добрые люди, если вамъ дорога ваша репутація, то пусть никто изъ васъ не пытается ныньче ночью оставить этотъ домъ. Показанія ваши потребуются завтра утромъ на слдствіи, и чмъ скромне вы себя будете держать, чмъ меньше станете болтать, тмъ для васъ лучше.

— Я пойду, лягу,— сказалъ Дерроль,— такъ какъ не вижу, чмъ я могу быть полезенъ.

— Это самое лучшее, что вы можете сдлать,— одобрительно проговорилъ сержантъ, — и вамъ, сударыня,— прибавилъ онъ, обращаясь въ мистриссъ Рауберъ,— надо бы послдовать примру этого джентльмена.

Мистриссъ Рауберъ сознавала, что ей въ ея комнат будутъ грезиться привиднія, но не пожелала высказать своихъ опасеній.

— Пойду внизъ, разведу у себя огонь въ камин, да выпью чего-нибудь тепленьваго,— ршила она: — я продрогла до мозга востей.

— А вамъ, мистриссъ Эвитъ, всего лучше подождать здсь, пока я не вернусь съ докторомъ,— сказалъ полисменъ.

Дерроль, во время этихъ переговоровъ, ушелъ уже въ себ въ комнату. Мистриссъ Рауберъ сошла. съ лстницы въ сопровожденіи полисмена, его общество дйствовало на нее успокоительно. Онъ вжливо подождалъ, пока она чиркнула спичкой и зажгла свчу, а затмъ побжалъ отыскивать доктора.

— Огонь въ камин тоже общество,— соображала мистрисъ Рауберъ, вытаскивая уголь и бумагу со дна шкапа. Стаканъ горячей можжевеловой водки съ водою тоже оказался не лишнимъ, когда наконецъ закиплъ маленькій котелокъ. Мистрисъ Рауберъ была женщина очень воздержная, но она дорожила своими маленькими прихотями, а вышеупомянутое питье принадлежало къ ихъ числу.

‘Очень мн это тяжело,— говорила она себ, думая о страшномъ дл, какое совершилось этажомъ выше ея:— квартира для меня подходящая, привыкла я въ ней, а между тмъ я думаю, что мн придется перехать. Мн все будетъ казаться, что здсь бродятъ привиднія’.

Она бросила взглядъ черезъ плечо, боясь, что увидитъ Шико во всей ея ужасной красот, съ лицомъ, точно высченнымъ изъ мрамора, окровавленной шеей, стеклянными, остановившимися глазами.

— Придется перехать,— размышляла мистриссъ Рауберъ.

Мистриссъ Эвитъ все это время оставалась одна въ первомъ этаж. Она была странная женщина, для нея все ужасное не было лишено своей особенной, странной прелести. Она любила посщать дома, гд были покойники, сидть у камелька въ обществ нсколькихъ кумушекъ, пить чай съ поджареннымъ хлбомъ и разспрашивать о подробностяхъ послдней болзни, или обсуждать церемоніалъ похоронъ. Она обладала ужаснымъ мужествомъ, имвшимъ своимъ источникомъ привычку въ смерти. Она взяла свчку и отправилась одна, безъ малйшаго страха, поглядть на Шико.

— Какъ крпко зажата эта рука,— сказала она себ,— нтъ-ли въ ней чего, желала бы я знать.

Она разогнула окоченвшіе пальцы и держа свчку, надъ можно ближе, наклонилась, чтобы осмотрть ладонь. Въ ладони этой мертвой руки она нашла небольшой пучокъ сдыхъ волосъ, который, казалось, былъ вырванъ съ чьей-то головы.

Мистрисъ Эвитъ вынула волосы изъ мертвой руки, тщательно уложила ахъ въ старое письмо, которое вытащила изъ своего кармана, аккуратно свернула письмо въ пакетецъ, и опустила его въ то же каленкоровое вмстилище для самыхъ разнородныхъ предметовъ.

— Какъ меня это перевернуло, говорила, она себ, осторожно пробираясь снова на площадку, подобравъ юбки, чтобы и краемъ одежды своей не коснуться страшной лужи у кровати.

Выраженіе лица ея было уже не это, съ какимъ она вошла въ комнату. Въ ея тусклыхъ срыхъ глазахъ было что-то боле осмысленное. Во всей ея вншности, въ ея манер держать себя, проглядывалъ человкъ, умъ котораго отягощенъ ужасной тайной.

Явился, докторъ, пожилой человкъ, жившій, неподалеку и коротко знакомый съ нравами и обычаями той сомнительной части общества, какая обитала въ окрестностяхъ, улицы Сибберъ. По его мннію, Шико умерла три часа тому назадъ. Теперь было ровно четыре часа, а потому, убійство должно было быть совершено въ часъ.

Полицейскій сержантъ возвратился въ сопровожденіи человка въ статскомъ плать, и они оба произвели самый тщательный осмотръ мстности, каковымъ осмотромъ доказало было, что должно быть очень трудно забраться въ домъ съ задняго крыльца. Парадная дверь, въ теченіе послднихъ одиннадцати лтъ, на цлую ночь задиралась на защёлку, ‘и ничего худого отъ итого не произошло’, жалобнымъ тономъ заявила мистриссъ Эвитъ. Она не думала, чтобы во всемъ Лондон нашелся другой такой замокъ.

Полицейскій и спутникъ его обошли вс комнаты, прервали спокойный сонъ мистера Дерроля, осмотрли его комнату глазами, отъ которыхъ, казалось, не ускользнула ни одна подробность. Правду сказать, и смотрть-то было не на что: кровать съ пологомъ въ род палатки изъ полинялаго ситца, ветхій умывальникъ, небольшой комодъ, съ стоящимъ на немъ зеркаломъ, да три разнокалиберные стула, купленные на скромныхъ аукціонахъ.

Осмотрвъ апартаменты мистера Дерроля и его скудный гардеробъ, они зашли къ мистриссъ Рауберъ и возбудили негодованіе этой талантливой женщины тмъ, что поотворяли вс ея ящики и шкапы, съ любопытствомъ въ нихъ заглядывали, причемъ передъ ними обнаружились такія тайны театральнаго туалета, которыя должны быть скрыты отъ взоровъ публики.

— Вы, я надюсь, не предполагаете, чтобы я совершила преступленіе,— протестовала мистрисъ Рауберъ самымъ величавымъ, трагическимъ тономъ.

— Нтъ, сударыня, но мы обязаны исполнить свой долгъ,— отвтилъ полицейскій.— Это не боле какъ формальность.

— Очень непріятная формальность,—сказала мистрисъ Рауберъ:— если вы закапаете саломъ мои костюмы для роли лэди Макбетъ, я потребую, чтобы вы ихъ привели въ порядокъ.

Человкъ въ статскомъ плать не позволилъ себ выразить никакого мннія. Онъ внесъ факты въ свою записную книжку и ушелъ вмст съ сержантомъ.

— Что мн сдлать, какъ прибрать ее?— спросила мистриссъ Эвитъ у доктора,— я, за сто фунтовъ, до нея не дотронусь.

— Я вамъ пришлю сидлку изъ рабочаго дома,— сказалъ докторъ посл минутнаго раздумья.— Ихъ не скоро напугаешь.

Полъ-часа спустя явилась сидлка изъ рабочаго дома, высокая, худощавая женщина, она выполнила свою ужасную задачу съ самымъ дловымъ видомъ, свидтельствовавшимъ о крпости ея нервной системы и опытности въ подобныхъ длахъ.

Къ пяти часамъ утра все было кончено. Шико лежала съ кротко сложенными на груди руками, подъ чистой, блой простыней. Нкогда прелестные глава были навки закрыты тяжелыми вками, роскошные волосы откинуты съ классическаго лба.

— Она самая красивая покойница, какую и прибирала за послднія десять лтъ,— сказала сидлка,— и мн кажется,все сдлано какъ слдуетъ. Если у васъ есть кипятокъ, сударыня, и вы мн дадите чашечку чаю, я буду вамъ за нее очень благодарна, не мшало бы прибавить въ нее ложку вина или можжевеловой водки. Я всю ночь провозилась съ однимъ буйнымъ бднякомъ въ оспенной палат.

— О, Господи,— съ испуганнымъ лицомъ, вскрикнула мистриссъ Эвитъ.

— У васъ, конечно, оспа привита, сударыня,— весело проговорила сидлка.— Вы, я уврена, не принадлежите къ этимъ радикаламъ, которые возстаютъ противъ оспопрививанія. А что касается до того, чтобы заразиться подобной болзнью, такъ заражаются одни жалкіе, нервные люди. Я такихъ слабыхъ людей никогда и не жалю, я слишкомъ презираю ихъ.

Глава IV.— Стоимость брильянтовъ.

Слдствіе началось на другой же день, въ двнадцать часовъ. Слухъ объ убійств уже усплъ распространиться на значительное разстояніе отъ мста происшествія, и въ теченіе цлаго утра толпа звакъ окружала домъ въ улиц Сибберъ, къ величайшему неудовольствію мистриссъ Эвитъ. Газетные репортеры ворвались въ ней въ домъ вопреки ея протесту, и такъ какъ она неохотно отвчала на ихъ разспросы, то они завладли мистеромъ Дерролемъ, который съ величайшей готовностью и разговаривалъ, и пилъ со всякимъ вновь прибывшимъ.

Джорджъ Джерардъ зашелъ въ домъ въ улиц Сибберъ между девятью и десятью часами утра. Слухъ объ убійств дошелъ до него на пути отъ улицы Blackfriars, гд онъ жилъ въ настоящее время въ качеств помощника у одного доктора, имвшаго огромную практику, до госпиталя, въ которомъ онъ и по сіе время слушалъ клиническія лекціи. Ему разсказали о событіи съ значительными преувеличеніями, онъ явился въ полномъ убжденіи, что здсь произошло убійство и самоубійство, и что мужъ лежитъ бездыханный возл жены, которую принесъ въ жертву своей ревнивой злоб.

Не безъ затрудненій получилъ онъ дозволеніе войти въ комнату, гд лежала покойница. Полиція поручила сидлк изъ рабочаго дома охранять эту комнату, и Джерарду пришлось подкрпить свои аргументы полъ-кроной, которая ему самому была далеко не лишней, наконецъ, совсть этой дамы успокоилась, и она вручила ему ключъ отъ комнаты.

Онъ вошелъ вмст съ сидлкой и пробылъ около четверти часа, занятый самымъ тщательнымъ изслдованіемъ раны. Это была замчательная рана. Шико не была зарзана, она была заколота. Ей, очевидно, былъ нанесенъ сильнйшій ударъ какимъ-то острымъ, узкимъ орудіемъ, его всадили ей въ горло, и оно проникло, нсколько отклонившись въ сторону, до самыхъ легкихъ.

Что же это было за орудіе? Кинжалъ? но если такъ, то какого рода кинжалъ? Джорджъ Джерардъ никогда не видывалъ кинжала съ такимъ тонкимъ леввеемъ, чтобы имъ можно было нанести столь узкую рану какъ та, сквозь которую медленно просачивалась кровь. Алая струи, оставившая слдъ на одял и на полу, наврное хлынула изо рта покойницы, это было не что иное какъ легочное кровотеченіе.

Прежде чмъ ей нанесена была роковая рана, происходила борьба. На полной, блой кисти ей руки виднлся синякъ, свидтельствовавшій, что рука разъяреннаго человка сжала, какъ въ тискахъ, эту прелестную ручку, на правомъ плеч, съ котораго спустилась широкая рубашка, видны были слды сильныхъ пальцевъ. Сидлка указала Джерарду на эти синяки.

— Краснорчивы, не правда ли?— сказала она.

— Еслибы только намъ понять ихъ поврне, отвтилъ со вздохомъ Джерардъ.

— Точно будто она, бдняжка, боролась, защищая свою жизнь,— проговорила сидлка.

Джерардъ не сдлалъ боле никакого замчанія, онъ стоялъ у кровати, глядя на все окружающее задумчивымъ, пытливымъ взоромъ, какъ-бы желая умолить самыя стны разсказать ему тайну того преступленія, свидтелями котораго он были нсколько часовъ тому назадъ.

— Полиція здсь была и ничего не открыла?— вопросительно проговорилъ онъ.

— Если она что и открыла, такъ бережетъ это про себя,— отвтила сидлка,— не думаю, чтобы открытія-то были важныя.

— Входили сюда полицейскіе?— спросилъ Джерардъ, указывая на отворенную дверь маленькой внутренней комнаты, настоящей норки, въ которой Джэкъ Шико занимался Живописью въ т дни, когда питалъ надежду заработывать себ средства къ жизни при помощи этого искусства. Здсь онъ, за послднее время, рисовалъ на дерев, здсь же и спалъ на жалкой, узенькой кушетк.

— Да, входили,— возразила сидлка,— но я уврена, что они тамъ ничего особеннаго не нашли.

Джерардъ вошелъ въ пыльную норку. Тамъ стоялъ старый мольбертъ съ недоконченной картиной, которая полузавшена была рваной ситцевой занавской. Джерардъ откинулъ занавску и взглянулъ на картину. Работа была грубоватая, но въ цломъ картина дышала нкоторой, хотя и мелодраматической, силой. Сюжетъ былъ заимствованъ изъ поэмы Альфреда де-Мюссе. Венеціанскій nobile, притаившись, среди ночи, въ тни, падавшей отъ двери дома, съ кинжаломъ въ рук, ожидалъ своего врага, чтобы убить его. Кром этой картины въ комнат былъ столъ, весь закапанный чернилами, покрытый бумагами, перьями, карандашами, на немъ стояла оловянная чернильница, съ продавленнымъ бокомъ, и пустой ящикъ изъ-подъ сигаръ, лежала пачка нумеровъ того изданія, сотрудникомъ котораго былъ Шико и нсколько разрозненныхъ экземпляровъ другихъ юмористическихъ изданій. На старинномъ подоконник — этимъ домамъ въ улиц Сибберъ лтъ двсти — стоялъ большой деревянный ящикъ съ красками, пустыми трубочками, кистями, двумя палитрами, старымъ ножомъ, какимъ счищаютъ съ палитры засохшія краски, тряпками, губками. На самомъ дн ящика, запрятанный подъ тряпками и прочимъ хламомъ, лежалъ длинный кинжалъ, съ тонкимъ лезвеемъ, итальянской работы, съ серебряной рукояткой великолпнйшей рзьбы, почернвшей отъ времени, такой именно кинжалъ, какой художникъ могъ выбрать для своего арсенала. Джерардъ взглянулъ на картину и тотчасъ убдился, что этотъ самый кинжалъ изображенъ на ней.

Джорджъ Джерардъ взялъ кинжалъ въ руки и съ любопытствомъ осмотрлъ его: длинное, тонкое, гибкое, острое лезвее, да, въ сильной рук кинжалъ этотъ могъ стать смертоноснымъ оружіемъ, имъ можно было нанести такую именно рану, какъ та, отъ которой умерла Шика. Онъ еще разъ осмотрлъ лезвее и рукоятку, при помощи своего карманнаго микроскопа, он оказалась окрашенными въ темноватый цвтъ, можетъ быть это и были свжіе слды крови, но кинжалъ былъ тщательно вычищенъ, и ни на лезве ни на рукоятк его кровавыхъ пятенъ видно не было.

— Странно, что сыщики этого не замтили,— сказалъ онъ себ, вкладывая кинжалъ обратно въ ящикъ. Мистрисъ Эвитъ разсказала ему о непонятномъ исчезновенія Джэка Шико, о томъ какъ онъ ушелъ за полиціей и не возвратился. могло это значить, какъ не то, что онъ виновенъ? А теперь, въ его ящик съ красками, нашлось такое именно оружіе, какимъ была заколота его жена.

— Мн извстно, что она ему надола, я знаю, что онъ желалъ, чтобы она умерла,— раздумывалъ Джерардъ.— Я прочелъ эту тайну на лиц его шесть мсяцевъ тлму назадъ.

Онъ вошелъ изъ комнаты, а затмъ изъ дому, и въ теченіе цлаго часа прогуливался по окрестнымъ улицамъ, въ ожиданіи начала слдствія.

— Но высказать ли мн мое мнніе уголовному судь?— спрашивалъ онъ себя.— Съ какою цлью? Въ конц-концовъ это не боле какъ теорія. А рдкій уголовный судья станетъ дослушивать подобныя гадательныя соображенія. Лучше напишу въ одну изъ газетъ. И какая отъ того польза, еслибъ я и доказалъ, что преступленіе совершено мужемъ? Куда бы этотъ несчастный ни пошелъ, онъ носитъ въ самомъ себ совсть, которая послужитъ ему тягчайшимъ наказаніемъ, чмъ келья осужденнаго. Еслибъ его даже повсили, это не возвратило бы ее къ жизни. Бдное, глупенькое, погибшее существо, единственная женщина, которую я когда-либо любилъ.

Слдствіе производилось въ таверн на углу улицы Сибберъ. Свидтелями были докторъ, полицейскій сержантъ, сыщикъ, помогавшій ему при осмотр мстности, Дерроль, мистриссъ Эвитъ и мистриссъ Рауберъ. Джэка Шико, самаго важнаго свидтеля, никто не видалъ съ той минуты, какъ онъ вышелъ изъ дому, подъ предлогомъ позвать полицію.

Это исчезновеніе мужа, посл того какъ онъ поднялъ тревогу, разбудившую весь домъ, каковой поступокъ былъ совершенно излишенъ и даже глупъ, если предположить, что убійца онъ,— исчезновеніе это озадачивало судью.

Онъ очень тщательно допрашивалъ мистриссь Эвитъ относительно привычекъ танцовщицы и ея мужа.

— Вы говорите, что они часто ссорились,— сказалъ онъ. Ссоры ихъ была бурныя?

— Она горячилась,— онъ никогда. Она очень любила его, бдняжка, хотя была не такая женщина, чтобы уступить мужу или отдаться подъ его руководство. Она была сильне привязана къ бутылк, чмъ бы слдовало, а онъ стирался ее отъ этого удержать, по крайней мр сначала, когда они только-что перехали въ мой домъ. Позже онъ, казалось, отступился отъ нея, предоставилъ ей идти своей дорогой.

— Казался онъ привязаннымъ къ ней?

— По-моему — нтъ. Мн думалось, что любовь была только съ ея стороны.

— Онъ былъ человкъ буйнаго нрава?

— Нтъ, онъ относился во всему чрезвычайно спокойно. Я иногда думала, что въ его характер есть какая-то фальшь. Я вспоминаю, какъ она мн разъ сказала, посл ихъ ссоры:— мистриссъ Эвитъ, человкъ этотъ ненавидитъ меня слишкомъ сильно, чтобы ударить меня. Еслибъ онъ только далъ себ волю, онъ бы убилъ меня. Эти слова ея произвели на меня, въ то время, такое впечатлніе.

— Позвольте, позвольте,— прервалъ ее судья:— не станемъ говорить о вашихъ впечатлніяхъ, это не есть свидтельское показаніе.— Но медленная рчь мистриссъ Эивтъ текла, не останавливаясь ни на минуту, подобно тихому ручейку, извивающемуся по долин.

— Я бы предпочла имть мужемъ своимъ животное, которое бы колотило меня до синяковъ, сказала мн въ другой разъ бдняжечка,— и потомъ раскаивалась въ томъ,—чмъ хладнокровнаго джентльмена, который можетъ до смерти уязвить меня однимъ словомъ.

— Мн нужны факты, а не увренія,—нетерпливо проговорилъ судья.— Случалось ли вамъ видть, чтобы мужъ покойной позволялъ себ грубыя выходки или оскорбленія дйствіемъ, по отношенію въ жен иди къ кому-нибудь другому?

— Никогда не случалось.

— Неизвстно-ли вамъ, имла-ли госпожа Шико деньги или драгоцнности?

— Полагаю, что не имла ни того ни другого. Она была женщина расточительная. Не по характеру ей было денежки копить.

Показаніе мистриссъ Рауберъ только подтвердило показаніе мистриссъ Эвитъ, какъ относительно времени, когда ихъ разбудили, такъ и относительно поведенія Джэка Шико. Об женщины упомянули о страшномъ выраженіи его лица, и о радости, съ какой онъ ухватился за мысль пойти за полисменомъ, мысль, поданную ему Дерролемъ.

Дерроль былъ послднимъ опрошеннымъ свидтелемъ.

Когда онъ поднялся съ мста, чтобы отвчать судь, онъ увидалъ знакомое ему лицо въ толп у дверей. То было лица биржевого маклера Іосифа Лемуэля, крпко измнившееся со времени послдняго свиданія съ нимъ Дерроля. Рядомъ съ мистерамъ Лемуелемъ стоялъ извстный стряпчій по уголовнымъ дламъ. Желчное лицо Дерроля, при вид этихъ двухъ лицъ, выражавшихъ напряженное вниманіе, приняло сроватый оттнокъ. Показаніе Дерроля не бросило новаго свта на занимавшую всхъ тайну. Онъ коротко зналъ мистера Шико и жену его,— рдкій день проходилъ безъ того, чтобы онъ не повидался съ ними. Оба они были прекрасные люди, но другъ къ другу не подходили. Они не жили счастливо. Онъ полагалъ, что въ душ Джэка Шико накопилось много горечи, словомъ, что нельзя было ожидать, чтобы они еще долгое время прожили мирно другъ съ другомъ. За послднее время мистеръ Шико очень часто отлучался изъ дому. Онъ возвращался поздно, избгалъ общества жены. Вообще, это было несчастное супружество: и мужъ, и жена возбуждали величайшее состраданіе.

Вотъ и все. Судья отложилъ продолженіе слдствія на недлю, въ надежд, что явятся новыя свидтельскія показанія. Среди присутствовавшихъ установилось убжденіе, что мужъ покойной находится подъ очень сильныхъ подозрніемъ, и что если онъ вскор не явится, то его придется розыскивать. Джорджъ Джерардъ слдилъ за ходомъ слдствія изъ переполненнаго народомъ угла комнаты, но не сказалъ ни слова о найденномъ имъ, въ принадлежащемъ Джэку Шико ящик съ красками, кинжалъ.

Шико похоронили два дня спустя, на кладбищ собралась громадная толпа, желавшая видть какъ иностранную танцовщицу опустятъ въ ея безвременную могилу. Мистеръ Смолендо, своими руками, положилъ на гробъ внокъ изъ блыхъ камелій. Дерроль стоялъ у могилы, прилично одтый въ черную пару, взятую на прокатъ у торговца старымъ платьемъ, и ‘смотрлъ настоящимъ джентльменомъ’, какъ впослдствіи говорила мистриссъ Эвитъ своимъ кумушкамъ. Мистриссъ Эвитъ и мистриссъ Рауберъ об были на похоронахъ, можно сказать, что вся улица Сибберъ на нихъ присутствовала. Такой толпы не бывало со времени похоронъ кардинала Уайзмэна. Вся труппа театра принца Фредерика была на лицо, кром многочисленныхъ представителей лондонскаго театральнаго міра.

Бдный мистеръ Смолендо былъ въ глубочайшемъ отчаяніи. Онъ, правда, отыскалъ талантливую даму, могущую занять мсто Шико въ буффонад, но публика не довряла талантливой дам,— которая, по лтамъ могла-бы быть матерью Шико,— и театръ мистера Смолендо превратился въ пустыню, наполненную незанятыми скамейками. Что въ томъ, что его декорація, балетъ, оркестръ, освщеніе были лучшими и самыми дорогими въ цломъ Лондон, публика бгала за Шико, и ея несчастная судьба омрачила театральную залу, не легко было разсять этотъ мракъ. Другіе театры вошли въ моду, а ладья, заключавшая въ себ фортуну мистера Смолендо, оказалась выброшенной на берегъ.

Пресса очень горячо отнеслась къ длу Шико. Наиболе популярныя изъ ежедневныхъ газетъ страшно негодовали на всхъ къ этому длу прикосновенныхъ. Он бранили судью, объявляю, что докторъ — дуракъ, не жалли мрачныхъ намековъ насчетъ домохозяйки, называли свидтелей клятвопреступииками, но самыя рзкія свои обличенія он берегли для полиціи.

Страшное убійство совершено въ самомъ центр Лондона, среди мирно спавшихъ людей, въ дом, въ которомъ почти каждая комната была занята, и убійцу выпустили, и ни одинъ лучъ свта еще не пронизалъ тьмы, окружавшей эту тайну. Мужъ жертвы, одного поведенія котораго боле чмъ достаточно, чтобы произнести надъ нимъ приговоръ, негодяй этотъ бродитъ себ на свобод по лицу земли, подобно современному Каину, но безъ клейма на лбу, по которому могли бы его узнавать его сограждане. Можетъ бытъ, въ эту самую минуту онъ посщаетъ наши таверны, обдаетъ въ нашихъ ресторанахъ, заражаетъ воздухъ нашихъ театровъ или даже осмливается переступить священный порогъ церкви! Гд же полиція? Чмъ она занята, что до сихъ поръ не розыскала этого негодяя? Агенты ея должны узнать его съ перваго взгляда, даже и безъ Каинова клейма. Неужели не существуетъ фотографическихъ карточекъ чудовища, красиваго, судя по описаніямъ, и несомннно, тщеславнаго? Цлые вороха писемъ получались въ редакціи ‘Утренняго крикуна’, причемъ каждый корреспондентъ предлагалъ свою особенную, оригинальную методу для поимки убійцы.

Какъ оно ни странно, но Джэкъ Шико, не смотря на свою красивую наружность, не гнался за тмъ, чтобы видть свое изображеніе, сдланное солнцемъ. Какъ бы то ни было, никакого портрета его, ни большого, ни маленькаго, ни хорошаго, ни плохого не оказалось въ улиц Сибберъ, куда, естественно, обратилась за изображеніемъ его полиція. Мистеръ Дерроль, бывшій во все продолженіе слдствія сговорчивымъ, не будучи навязчивымъ, описалъ имъ, на словахъ, своего недавняго сожителя, но никакое словесное описаніе никогда еще не вызывало въ воображеніи слушателей живого человческаго образа, и сыщики удалились изъ улицы Сибберъ, унося съ собой представленіе о личности, настолько-же похожей на Джэка Шико, насколько Джэкъ Шико походилъ на китайскаго императора. За этимъ воображаемымъ Шико полиція усердно гонялась по всмъ худшимъ кварталамъ Лондона и часто воображала, что еще немного и она поймаетъ его. Полицейскіе выслживали его по трактирамъ, тавернамъ, здили за нимъ на пароходахъ, по желзнымъ дорогамъ, и всегда убждались, что это — не Джэкъ Шико.

Тяжело было людямъ, работавшимъ такъ добросовстно, выносить нападенія ‘Утренняго крикуна’!

Несомннно, что показаній, накопившихся противъ отсутствующаго мужа, было достаточно, чтобы свить веревку, на которой бы его повсить.

Письмо Джорджа Джерарда въ ‘Times’ съ описаніемъ кинжала, найденнаго въ ящик съ красками, обратило на себя вниманіе знаменитаго доктора, вправлявшаго сломанную ногу Шико, и этотъ джентльменъ тотчасъ-же отправился въ улицу Сибберъ съ цлью произвести осмотръ раны. Нсколько позже онъ увидалъ кинжалъ, находившійся, вмст съ прочими вещами отсутствующаго, въ рукахъ полиціи. Онъ на другой-же день написалъ въ ‘Times’ и подтвердилъ заявленіе Джерарда. Подобная рана могла быть нанесена такимъ именно кинжаломъ, и едва-ли какимъ-либо другимъ ножемъ или кинжаломъ изъ извстныхъ цивилизованному міру. Тонкое, гибкое лезвее было непохоже на леввее всхъ другихъ кинжаловъ, когда-либо виднныхъ докторомъ, а рана соотвтствовала форм лезвея.

Авторы передовыхъ статей, помщаемыхъ въ популярныхъ газетахъ, ухватились за эту мысль. Они описывали всю сцену такъ живо, какъ если бы видли ее въ какомъ-то магическомъ сн. Они распространялись о красот жены, они чуть не плакали, говоря о ея невоздержности. Мужа они рисовали самыми мрачными красками, въ ихъ описаніяхъ онъ являлся человкомъ, отжирвшимъ на жениныхъ заработкахъ, жалкимъ существомъ, лнивцемъ, пьяницей, такъ какъ не было никакого сомннія, что онъ своимъ примромъ научилъ красавицу пить. Яркими красками рисовали они сцену убійства, позднее возвращеніе мужа изъ логовищъ порока, упреки жены, весьма естественный съ ея стороны взрывъ ревности, обмнъ рзкихъ выраженій. Мужъ, доведенный пьянствомъ до чисто-животнаго состоянія, взбшенный заслуженными имъ упреками жены, схватываетъ кинжалъ со стола, на который бросилъ его посл получасовой работы, и погружаетъ лезвее въ грудь жены. Авторъ передовой статьи, казалось, все это видлъ, какъ на картин. Публика читала его измышленія, и въ теченіи трехъ недль, на всхъ перекресткахъ, на крышахъ омнибусовъ только и рчи было, что о преступленіи Джэка Шико и о тупости полиціи, не умвшей розыскать его.

На другой день, посл похоронъ Шико, между восемью и девятью часами вечера, какой-то пожилой человкъ постилъ нкоего мистера Моше, торговавшаго брильянтами, хотя и въ скромныхъ размрахъ, и жившаго въ одной изъ улицъ близъ Брунсвикскаго сквера. Поститель былъ очень прилично одтъ въ длинное пальто, его сдая борода такъ роскошно разрослась, что совсмъ скрывала нижнюю часть его лица.

Подъ его мягкой пуховой шляпой надта была черная бархатная шапочка, изъ-подъ которой не выглядывало ни признака волосъ, изъ чего можно было заключить, что назначеніе шапочки — скрывать обнаженный черепъ, которому она служитъ покрышкой. Изъ-подъ шапочки, низко надвинутой на самый лобъ, выглядывали растрепанныя, сдыя брови, нависшія надъ выпуклыми глазами. Мистеръ Моше вышелъ изъ столовой, откуда вырвался вслдъ за нимъ аппетитный запахъ рыбы, жареной въ чистйшемъ оливковомъ масл, и сопровождалъ его подобно кадильному дыму, онъ нашелъ незнакомца, ожидавшаго его въ первой комнат, изображавшей на-половину гостиную, на-половину кабинетъ.

Торговецъ брильянтами зналъ толкъ и въ людяхъ, онъ съ перваго же взгляда понялъ, что поститель его скорй принадлежитъ къ соколиной, чмъ къ голубиной пород.

‘Желаетъ надуть меня, если можно’,— сказалъ онъ себ.

— Чмъ могу служить?— спросилъ онъ вслухъ, съ елейной привтливостью.

— Вы покупаете брильянты, у меня есть продажные, а такъ какъ продаю я ихъ, побуждаемый къ тому исключительными обстоятельствами, то и готовъ дешево уступить ихъ вамъ,— проговорилъ незнакомецъ дружескимъ и, вмст съ тмъ, дловымъ тономъ.

— Я въ уступки не врю. Я дамъ вамъ хорошую цну за хорошую вещь, если вы только честно нажили эти брильянты,— возразилъ мистеръ Моше, окидывая его подозрительнымъ взглядомъ.— Я — не укрыватель краденыхъ вещей. Если такова ваша цль, вы не туда попали.

— Еслибъ я это думалъ, я бы сюда не пришелъ,— сказалъ сдобородый старикъ,— Я желаю имть дло съ джентльменомъ. Я самъ джентльменъ, хотя и разорившійся. Пришелъ я къ вамъ не по своему длу, а по длу пріятеля, человка, котораго вы по имени и репутаціи знаете также хорошо, какъ знаете принца Уэльскаго,— человка, стоящаго во глав одного изъ самыхъ удачныхъ торговыхъ предпріятій въ Лондон. Имени его я вамъ не назову. Я только сообщу вамъ факты. Другъ мой долженъ по векселямъ, которымъ завтра истекаетъ срокъ. Если они не будутъ оправданы, то на будущей недл имя его попадетъ въ газеты. Находясь въ этомъ затруднительномъ положеніи, онъ пошелъ къ жен своей и откровенно ей во всемъ признался. Она поступила, какъ должна поступить добрая женщина, обвила его шею руками, просила его не унывать, побжала за ящикомъ, въ которомъ хранитъ свои драгоцнности, и отдала ему свои брильянты.

— Позвольте взглянуть на эти брильянты,— возразилъ мистеръ Моше, не удостоивая похвалы преданность жены.

Незнакомецъ вынулъ изъ кармана небольшой свертокъ и развернулъ его. На лист обыкновенной ваты лежали брильянты, тридцать пять крупныхъ, блыхъ камней, изъ которыхъ самый меньшій былъ величиною съ горошину.

— Что это, камни вынуты изъ оправы! воскликнулъ торговецъ.— Съ чего это?

— Мой другъ человкъ гордый. Онъ не желалъ, чтобы брильянты жены его были узнаны.

— И онъ для этого сломалъ оправу? Вашъ другъ — дуракъ, сэръ. Къ какой вещи принадлежатъ эти камни?— размышлялъ мистеръ Моше, слегка дотрогиваясь до нихъ кончикомъ своего мясистаго указательнаго пальца и складывая ихъ въ кружокъ.— Очевидно, это было ожерелье въ вид ошейника, и великолпное, должно быть, ожерелье. Вашъ другъ — идіотъ, что разломалъ его.

— Я полагаю, что это было ожерелье, отозвался поститель.— Въ прошломъ году другъ мой праздновалъ свою серебряную свадьбу, и въ этотъ день подарилъ брильянты эти жен.

Комната была тускло освщена единственной свчей, которую служанка поставила на столъ, когда впустили незнакомца.

Мистеръ Мошё зажегъ лампу, стоявшую на его конторк. При свт ея онъ сталъ разсматривать камни. Не удовольствовавшись самымъ тщательнымъ осмотромъ, онъ вынулъ изъ жилетнаго кармана маленькую пилочку и провелъ ею по поверхности одного изъ камней.

— Вашъ другъ — круглый дуракъ, если не мошенникъ,— сказалъ мистеръ Моше. Камни эти — фальшивые.— Лицо человка съ сдой бородой приняло такое страшное выраженіе, что видъ самой смерти едва ли бы могъ быть ужасне.

— Это ложь!— черезъ силу простоналъ онъ.

— Съ вашей стороны величайшая дерзость, сэръ, приносить мн такую дрянь, надо быть осломъ, чтобы надяться надуть Веніамина Моше, человка торговавшаго брильянтами въ теченіи, безъ малаго, тридцати лтъ. Камни эти — поддльные, правда, сдланы они очень искусно, и очень хорошаго цвта. Взгляните сюда, сэръ,— видите ли вы слдъ, который оставляетъ на поверхности ихъ моя пилочка? Отче Аврааме, какъ дрожитъ этотъ человкъ! Неужели васъ надули этими камнями, и вы заплатили за нихъ деньги? Я не врю ни единому слову вашего разсказа о лондонскомъ торговц и его серебряной свадьб. Но неужели вы не знали, что камни эти фальшивые? Значитъ, я не имю права отдать васъ подъ стражу за вашу попытку обманнымъ образомъ выманить у меня деньги?

— Я думалъ, что они — настоящіе, это также врно какъ то, что я живой человкъ,— простоналъ незнакомецъ, дрожавшій до такой степени, что на него страшно было смотрть.

— И вы, подъ залогъ ихъ, дали денегъ?

— Да.

— Много?

— Все что имлъ. Все! Все!— гнвно повторялъ онъ.— Я въ конецъ разоренный человкъ. Ради Бога дайте мн полъ-стакана водки, если не хотите, чтобы я упалъ мертвымъ у васъ въ дом.

Онъ былъ въ такомъ плачевномъ состояніи, что мистеръ Мошё, хотя и предполагалъ, что передъ нимъ мошенникъ, сжалился надъ нимъ. Онъ отворилъ дверь въ столовую, и закричалъ жен:

— Рахиль, принеси мн водку и стаканъ.

Мистриссъ Моше повиновалась.

— Джентльменъ боленъ?— ласково спросила она.

— Онъ чувствуетъ маленькую слабость. Довольно, милая, можешь возвратиться къ дтямъ.

— Они необыкновенно искусно сдланы,— сказалъ мистеръ Моше, взявъ камни въ руки и изслдуя ихъ одинъ за другимъ, при помощи пилочки и другого простйшаго процесса, состоявшаго въ томъ, что онъ кончикомъ языка прикасался къ нимъ и смотрлъ — по-прежнему ли они блестятъ, будучи влажны.— Но между ними нтъ ни одного настоящаго брильянта. Если вы дали денегъ подъ залогъ этихъ камней, то васъ надули. Я не сомнваюсь въ томъ, что они французской фабрикаціи. А вотъ что я могу для васъ сдлать: оставьте ихъ у меня, я постараюсь разузнать, гд они дланы и всю подноготную.

— Нтъ, нтъ,— отвтилъ неизвстный, еле переводя духъ, отодвигая свертокъ отъ мистера Моше и поспшно завертывая камни въ вату.— Не стоитъ, не къ чему. Меня обманули, вотъ и все. Мн не поможетъ, если я узнаю, кто сдлалъ эти камни, или гд они куплены. Вы говорите, что они фальшивые, и если вы правы, я въ конецъ разоренъ. Покойной ночи.

Онъ выпилъ тогда полъ-стакана водки, подъ вліяніемъ ея дрожь, овладвшая имъ нсколько минутъ тому назадъ, прекратилась. Онъ положилъ свой свертокъ въ боковой карманъ, пріосанился и тихими шагами вышелъ изъ комнаты и изъ дому. Мистеръ Моше проводилъ его до дверей.

— Покажите эти камни хоть всмъ моимъ собратьямъ,— сказалъ еврей,— и вы убдитесь, что я правъ. Покойной ночи.

— Покойной ночи,— слабо раздалось въ отвтъ.— Незнакомецъ исчезъ въ зимнемъ туман, окутавшемъ улицу на подобіе покрывала.

— Мошенникъ онъ или дуракъ?— спрашивалъ себя мистеръ Моше.

Глава V.— Они зашли въ глубокую ложбину.

Опять наступило лто, было начало іюня, то именно время, когда лто во всей крас, во всемъ блеск своей свжести. Молодые листья въ лсахъ были такъ нжны, такъ прозрачны, что просвчивали на солнц, папоротники только-что раскрывали свои широкіе, перистые листья, розы начинали распускаться, т части луговъ, на которыхъ росъ дрокъ, отливали золотомъ, небо было чисто итальянское, а день такъ длиненъ, что можно было почти забыть о существованіи ночи.

То было время года, которое Лора всегда любила, и даже теперь, несмотря на мрачную перспективу, какую представляла ей ея молодая жизнь, она почувствовала, что на душ ея стало легче, когда земля одлась въ свои сверкающія ризы. Ея веселость поражала Селію, негодованіе которой противъ Джона Тревертона стало хроническимъ, и тмъ боле сильнымъ, что ей было запрещено говорить о муж Лоры.

— Я никогда не встрчала человка, который бы такъ легко ко всему относился, какъ относишься ты, Лора,— воскликнула она въ одно прекрасное посл-обда, когда мистриссъ Тревертонъ только-что возвратилась съ продолжительной прогулки по лсу, граничившему съ садами замка.

— Зачмъ мн предаваться своимъ горестямъ? Земля въ это время года такъ переполнена ликованіемъ и надеждой, что и человкъ не можетъ не надяться.

— Ты, можетъ быть, не можешь, но не говори, пожалуйста, человкъ,— ворчливо возразила Селія,— если ты подъ этимъ разумешь и меня. Я перестала надяться прежде чмъ мн минуло восемнадцать лтъ. На что можно надяться, живя въ приход, въ которомъ только и есть что двое неженатыхъ мужчинъ, причемъ одинъ до крайности безобразенъ, а другой неисправимый фатъ, человкъ, который повидимому всякую минуту готовъ сдлать предложеніе и никогда его не длаетъ?

— Отчего-же ты не считаешь твоего преданнаго обожателя, мистера Сампсона? Онъ третій.

— Рыжій и деревенскій адвокатъ. Благодарю покорно, Лора. До этого я еще не дошла. Еслибъ я вышла за него, я бы должна была выйдти и за сестру его Элизу, а это было бы ужъ слишкомъ ужасно. Нтъ, милая, проживу и такъ. Когда я выйду замужъ, то я надюсь, что положеніе мое улучшится. Что до тебя, Лора, то ты совершенное чудо. Я никогда не видала тебя такой красивой. На твоемъ мст, я бы вс глаза выплакала.

— Чмъ нисколько не улучшила бы своего положенія. Я не перестала надяться, Селія, а когда мной овладваетъ уныніе, я принимаюсь за работу, чтобы позабыть о своемъ гор. Въ такомъ имніи, какъ это, найдется за чмъ присмотрть: у меня на рукахъ домъ, садъ, бдные,— я всегда могу найти себ занятіе.

— Ты — чудо трудолюбія. Никогда не былъ садъ такъ хорошъ, какъ въ ныншнемъ году.

— Я люблю, чтобы все было въ исправности,— сказала Лора, красня подъ вліяніемъ собственныхъ мыслей.

Единственнымъ ея утшеніемъ, за послднее время, было держать въ полномъ порядк и украшать милый старый домъ и окружающіе его сады. Тайная надежда на то, что Джонъ Тревертонъ когда-нибудь да вернется и жизнь снова улыбнется ей, была скрытой пружиной всхъ ея дйствій. Каждое утро говорила она себ:— онъ, можетъ быть прідетъ сегодня,— каждый вечеръ утшала себя мыслью, что онъ можетъ пріхать завтра.

‘Мн, можетъ быть, придется прождать и годы,— говорила она въ боле серьёзныя минуты,— но когда бы онъ ни вернулся, онъ увидитъ, что я была врнымъ управителемъ’.

Ни разу не вызжала она изъ замка со времени своего возвращенія, посл проведеннаго въ одиночеств медоваго мсяца. Она получила нсколько приглашеній отъ знатнйшихъ семействъ графства, желавшихъ оказать ей вниманіе: теперь, когда она поселилась среди нихъ, въ качеств землевладлицы, то отъ всхъ подобныхъ приглашеній она отказывалась, извиняясь вынужденнымъ отсутствіемъ мужа. Когда онъ вернется въ Англію, она очень охотно станетъ вызжать съ нимъ и т. д., этимъ она давала понять обитателямъ графства, что въ исчезновеніи мистера Тревертона изъ замка не заключалось ничего необычайнаго или непозволительнаго.

— Жена его, повидимому, одобряетъ его поведеніе, а потому, надо полагать, что все обстоитъ благополучно,— говорила люди. Но несмотря на то, большинство никакъ не хотло разстаться съ предположеніемъ, что все неблагополучно.

Несмотря на полное надежды настроеніе Лоры, на ея милый характеръ, на ея веселость, благодаря которымъ сохранилась и юношеская красота ея, бывали часы, можетъ быть, одинъ часъ въ теченіе каждаго дня, когда уныніе овладвало ею и надежда ослабвала. Она перечитывала послднее письмо Джона Тревертона до тхъ поръ, пока бумага не износилась отъ частаго прикосновенія, но, какъ ни дорого ей было это письмо, большихъ надеждъ оно ей не подавало. Тонъ писавшаго не былъ вполн безнадеженъ, между тмъ, онъ говорилъ о разлук, которая могла продлиться и всю жизнь, о какой-то связи, которой могло и конца не быть, честь его привязывала къ какой-то другой женщин.

Онъ глубоко оскорбилъ ее этимъ страннымъ бракомъ, оскорбилъ и предположеніемъ, что обладаніе помстьемъ Джаспера Тревертона можетъ, хотя сколько-нибудь, вознаградить ее за то фальшивое положеніе, въ какое поставлена она этимъ самымъ бракомъ, а между тмъ, она не въ силахъ была сердиться на него. Она слишкомъ искренно его любила. Самое это письмо, въ какомъ бы проступк онъ въ немъ неопредленно ни сознавался, самое письмо это дышало любовью въ ней. Она все ему прощала ради этой любви.

‘Когда полюбила она его?’ — задавала она себ иной разъ вопросъ, среди своихъ печальныхъ размышленій. Она усердно разспрашивала его о томъ, какъ развилась его любовь, но съ своимъ призваніемъ не спшила.

Какъ хорошо она помнила его блдное, изнуренное лицо въ ту зимнюю ночь, ровно полтора года тому назадъ, когда онъ вошелъ въ освщенную лампой комнату и слъ противъ нея у камина. Совершенно постороннимъ для нея человкомъ былъ онъ тогда, почти врагомъ.

Онъ ей понравился съ самой первой минуты, хотя она и знала, что онъ предубжденъ противъ нея. Блдное лицо, съ правильными чертами, срые глаза съ черными рсницами, красивый ротъ, все это ей понравилось, а лежавшее на этомъ лиц выраженіе грусти сразу вызвало ея полное сочувствіе.

‘Я, должно быть, страшная дурочка была,— говорила она себ,— но право, я думаю, что влюбилась въ него съ перваго взгляда’.

Лсовъ, граничившій съ садами замка, былъ любимымъ убжищемъ Лоры въ эту раннюю лтнюю пору. То былъ очень живописный лсовъ, крутыми уступами спускался онъ къ узкой рчк, противоположный берегъ которой составляла круча, увнчанная купою елей. Рчка, пнясь и искрясь, протекала по каменистому ложу, глыбы камней, синеватыхъ, срыхъ, поросшихъ мхомъ, бахрома изъ папоротниковъ на самомъ берегу рчки, старый, на половину развалившійся деревянный мостъ, перекинутый черезъ то мсто рки, гд она превращалась въ потокъ, виднвшіеся вдали дубы и буки, зелень которыхъ сливалась съ темной зеленью старыхъ елей, все это вмст взятое, составляло картину, горячо любимую Лорой.

Сюда приходила она, когда чопорные сады замка не вмщали ни ея мыслей, ни ея заботъ. Здсь ей какъ будто легче дышалось.

Сюда пришла она въ одинъ іюньскій вечеръ, посл солнечнаго дня, показавшагося ей продолжительне, утомительне и вообще невыносиме большинства ея дней. Селія провела съ ней цлый день, а болтовня Селіи была тягостне одиночества. Лор отрадно было быть одной въ этомъ мирномъ уголк, гд неутомимая работа дятла да шумъ ручья были единственными звуками, нарушавшими тишину лтняго вечера.

Жара цлый день стояла невыносимая, теперь въ воздух чувствовалась прохлада, отъ страшнаго солнца ничего не осталось кром блдно-желтой свтовой полосы на западной сторон неба.

У Лоры въ карман былъ томикъ стихотвореній Шелли, захваченный со стола въ ея любимой комнат. Это была одна изъ любимйшихъ ея книгъ, она часто брала ее съ собой на прогулки. Она сла на срубленное дерево, у рки, открыла книгу на удачу на Розалинд и Елен и читала, не останавливаясь, пока не дошла до прелестныхъ строкъ, въ которыхъ описывается совершенно такое же мстечко, какъ то, гд она находилась:

То а deep lawny dell they came,

To а stone seat beside а spring etc.

Они зашли въ глубокую ложбину, гд, надъ источникомъ, стояла каменная скамья, окружавшія ее деревья образовывали храмъ, лишенный крыши, подобный древнему храму, въ которомъ, еще до распространенія новыхъ религій, первыя поколнія рода человческаго преклоняли колна предъ парящимъ надъ міромъ божествомъ.

Посл минутнаго раздумья, Лора продолжала чтеніе. Обстановка подходила въ поэм, а глубокая грусть, которой дышало это произведеніе, слишкомъ хорошо гармонировало съ ея собственными чувствами. Это была исторія нжной, искренней, самоотверженной любви, окончившейся безнадежнымъ горемъ. Никогда еще мрачный сюжетъ поэмы не ложился ей такъ тяжело на душу.

Съ полу-подавленнымъ рыданіемъ захлопнула она книгу. Серебристо-блдная луна всходила надъ окружавшимъ ее пейзажемъ. Послдняя золотистая полоска скрылась за красными стволами елей. Тихій, печальный крикъ совы раздавался далеко, далеко, въ самой темной чащ лса.

Воображеніе, настроенное на печальный ладъ, легко могла принять вечернія тни за фигуры привидній. Съ страннымъ чувствомъ подняла Лора голову отъ книги, ей почудилось, что близъ нея кто-то есть. Медленно обратились глаза ея въ рк, на противуположномъ берегу ея, на половину въ тни, на половину озаренная нжнымъ свтомъ полной луны, стояла высокая фигура съ блднымъ лицомъ и смотрла на нее. Съ полуподавленнымъ крикомъ ужаса поднялась она на ноги. Лицо это, при таинственномъ лунномъ свт, напоминало лицо привиднія. Нсколько мгновеній спустя, она радостно захлопала въ ладоши и воскликнула:— я знала, что ты вернешься!

Такъ привтствовала она покинувшаго ее, безъ грозныхъ минъ, безъ упрековъ. Ея милое личико сіяло восторгомъ, радостный голосъ звучалъ ласковымъ привтомъ.

— Господи!— воскликнетъ ненавистникъ женщинъ,— какъ глупы эти женщины!

Джонъ Тревертонъ приближался, легко перепрыгивая съ камня на камень, и мене чмъ черезъ минуту стоялъ подл жены. Ни слова не сказалъ онъ въ первое мгновеніе, онъ только обнялъ ее, прижалъ къ своему сердцу и поцловалъ такъ, какъ никогда прежде не цловалъ.

— Моя милая, моя жена!— воскликнулъ онъ. Теперь ты вся моя. Голубка, я былъ терпливъ, не будь ко мн сурова.

Послдняя просьба вырвалась у него, потому что она освободилась изъ его объятій и смотрла на него уже не съ нжной, а съ насмшливой улыбкой.

— Вы пріхали провести время въ Газльгёрст?— спросила она,— или можетъ быть пробудете съ недльку?

— Я вернулся, чтобы провести съ тобою мою жизнь, я вернулся навсегда. Завтра же могутъ начать строить мн склепъ на Газльгёрстскомъ кладбищ. Я буду здсь, чтобы занять его, когда мой часъ настанетъ, если ты не прогонишь меня. Въ этомъ весь вопросъ, Лора. Все зависитъ отъ тебя. О, милая, милая, отвчай мн скорй. Еслибъ ты только знала, какъ жаждалъ я этой минуты. Скажи мн, дорогая, неужели ты совсмъ разлюбила меня? неужели я, благодаря моему поведенію, на вки лишился твоего уваженія?

— Ты поступилъ со мной очень жестоко,— медленно, серьезно, слегка-дрожащимъ голосомъ отвтила она,— такъ поступилъ, что едва ли бы женщина, съ какимъ-нибудь запасомъ женской гордости, могла простить тебя.

— Лора,— жалобно воскликнулъ онъ.

— Но я боюсь, что нтъ во мн настоящей женской гордости: такъ какъ я простила тебя,— простодушно проговорила она.

— Сокровище мое, радость моя!

— Но мн было бы гораздо легче простить тебя, еслибъ ты доврился мн, еслибъ высказалъ мн всю правду. О, Джонъ, жестоко ты поступилъ со мною.

Теперь она забыла свою безсознательную радость при свиданіи съ нимъ и неожиданно вспомнила о себ и нанесенныхъ ей оскорбленіяхъ.

— Знаю, милая,— говорилъ онъ, стоя передъ ней на колняхъ:— повидимому, я поступилъ отвратительно, а между тмъ, поврь мн, дорогая, единственнымъ побужденіемъ моимъ было — желаніе оберечь твои интересы.

— Поведеніе твое осрамило меня передъ цлымъ свтомъ,— настаивала Лора, разумя подъ цлымъ свтомъ деревню Газльгёрстъ.— Ты не имешь права приближаться во мн, не имешь права смотрть мн въ лицо. Разв ты не сознался въ томъ ужасномъ письм, что женился на мн, будучи несвободнымъ, что другая женщина иметъ надъ тобой какія-то права.

— Эта женщина умерла: я свободенъ какъ воздухъ.

— Кто была она? Жена твоя?

Выраженіе неизъяснимаго страданія появилось на лиц Джона Тревертона. Онъ шевельнулъ губами, какъ-бы готовясь говорить, но молчалъ. Существуютъ истины, которыя выговорить трудно, и не каждому человку легко лгать.

— Это тяжелая исторія,— наконецъ поспшно заговорилъ онъ, какъ-бы желая поскорй покончить съ ненавистнымъ предметомъ разговора.— Много лтъ тому назадъ, когда я былъ очень молодъ и совершенно глупъ — меня поймали и женили по-шотландски. Ты вроятно слыхала о странностяхъ брачныхъ законовъ въ Шотландіи.

— Да, слыхала и читала о нихъ.

— Вроятно. Ну, этотъ бракъ, по закону, строго говоря, не былъ бракомъ, необдуманное, полу-шутливое общаніе, благодаря появленію подкупленныхъ лжесвидтелей, пріобрло законную силу. Я неожиданно очутился женатымъ человкомъ — съ камнемъ на ше. Я не стану боле говорить съ тобою объ этой ужасной связи, дорогая. Теб объ этомъ и слышать не должно. Скажу только, что несъ я свою ношу терпливе, чмъ несло бы ее большинство людей, а теперь отъ всего сердца, отъ всей души благодарю Бога за дарованную мн свободу. Я пришелъ къ теб, милая, дорогая, умолять тебя о прощеніи, просить тебя съхаться со мною, недли черезъ три, въ какомъ нибудь тихомъ мстечк въ тридцати или въ сорока миляхъ отсюда, гд бы никто насъ не зналъ и гд бы мы могли снова обвнчаться въ одно прекрасное лтнее утро, съ тмъ, чтобы, если мой шотландскій бракъ имлъ дйствительную силу, а вашъ первый бракъ былъ незаконный, намъ теперь прочно и на вки закрпить связующій насъ узелъ.

— Ты бы долженъ былъ съ самаго начала довриться мн, Джонъ,— съ упрекомъ проговорила Лора.

— Да, я обязанъ былъ это сдлать, дорогая, но я такъ боялся лишиться тебя. О, голубка моя, исполни мою просьбу, и ты никогда не будешь имть повода раскаиваться въ твоей доброт. Прости мн, забудь все, что я наговорилъ теб сегодня. Второй бракъ, о которомъ я говорю, не боле какъ мра предосторожности, можетъ быть даже безполезная, но онъ успокоитъ меня, я не такъ буду бояться за свое счастіе. Милая, исполнишь-ли ты, о чемъ прошу тебя?

Она осушила свои слезы, сердце ея было переполнено радостью и любовью къ этому гршнику, все еще стоявшему передъ ней на колняхъ на поросшемъ папоротниками берегу рчки, при яркомъ лунномъ свт, державшему ея ручки въ своихъ рукахъ и съ мольбой глядвшему на нее. У нея и въ мысляхъ не было отказать ему въ его просьб. Она желала только уступить не слишкомъ унизительнымъ для себя образомъ.

— Пусть будетъ по твоему желанію,— сказала она.— Когда ты все устроишь для этого второго брака, напиши мн, гд и когда онъ долженъ совершиться. Я явлюсь, куда укажешь, съ моей горничной. Она добрая двушка, я могу ей довриться. Она можетъ также быть въ числ свидтелей нашего брака.

— Уврена-ли ты, что она впослдствіи болтать о немъ не станетъ?

— Я имла уже случай испытать ее и знаю, что ей можно довриться.

— Да будетъ такъ, дорогая, взгляни сюда. Онъ вытащилъ изъ кармана путеводитель по Корнваллису и раскрылъ его на карт этого графства. Я думалъ, что мы могли бы отправиться подальше на западъ, въ какой нибудь отдаленный приходъ. Вотъ, напримръ, Кэмло. Я никогда не слыхалъ, чтобы кто-нибудь жилъ въ Кэмло или халъ въ Кэмло, со временъ короля Артура. Тамъ, конечно, мы были бы въ безопасности отъ любопытныхъ. Путеводитель признаетъ, что въ Кэмло нтъ никакихъ достопримчательностей. Онъ даже не сказалъ ни слова въ пользу гостинницъ. Цлыя мили отдляютъ Кэмло отъ всей вселенной, онъ аномалія среди городовъ, такъ какъ, имя ратушу и рынокъ, не иметъ своей собственной церкви, а прицпился къ двумъ отдаленнымъ церквамъ, изъ которыхъ каждая находится отъ него въ полутора миляхъ разстоянія. Обвнчаемся въ одной изъ этихъ отдаленныхъ церквей, Лора, и я всю жизнь буду любить Кэмло, какъ любишь некрасивое лицо друга, оказавшаго теб большую услугу.

Лора ничего не имла противъ Кэмло, и потому они окончательно поршили, что Джонъ Тревертонъ отправится туда съ такой быстротой, съ какой могутъ его доставить поздъ желзной дороги и омнибусъ, распорядится насчетъ оглашенія въ одной изъ церквей, встртитъ Лору въ Дидфорд, на станціи желзной дороги, черезъ три недли отъ ныншняго дня, и, уже въ экипаж, довезетъ ее до маленькаго городка Кэмло, скромное народонаселеніе котораго, состоящее изъ пятисотъ или семисотъ человкъ, какъ-бы затерялось въ горахъ и нсколько поотстало отъ вка и прогресса.

Джонъ Тревертонъ и жена его еще долго оставались на берегу бурливой рчки, прогуливались рука объ руку по узенькой лсной дорожк, разговаривая о будущемъ. Оба были несказанно счастливы, причемъ одинъ изъ нихъ, въ первый разъ въ жизни, наслаждался чистымъ и полнымъ счастіемъ.

— Не подемъ ли мы въ Пензансъ посл нашей свадьбы, дорогая, и не проведемъ ли нашъ медовый мсяцъ на островахъ Силли? Было бы такъ пріятно пожить въ своемъ собственномъ мірк, отдленномъ отъ остального міра скалами, опоясанномъ Атлантическимъ океаномъ.

Лора согласилась, что это было бы очень пріятно. Ея міръ отнын долженъ былъ съузиться, Джонъ Тревертонъ становился солнцемъ, центромъ этого міра, все, что было вн его, казалось ей лишеннымъ всякаго значенія.

Онъ взглянулъ на часы, когда они вышли изъ лсу на озаренную луной дорожку.

— Ну, милая, я только-что успю проводить тебя до калитки фруктоваго сада и добжать до станціи, чтобы попасть на послдній поздъ, отходящій въ Дидфордъ. Переночую я въ тамошней гостинниц. Я не хочу, чтобы меня видли на разстояніи двадцати миль отъ Газльгёрста, пока мы съ тобой не вернемся съ острововъ Силли, загорлыми и счастливыми, чтобы поселиться въ миломъ старомъ замк. О, Лора, какъ я буду любить его, этотъ хорошій, честный, добропорядочный, старый домъ, какъ горячо стану, утромъ и вечеромъ, благодарить Бога за свою блаженную жизнь. О, голубка, никогда не понять теб, какимъ жалкимъ странникомъ былъ я, въ теченіе послднихъ семи лтъ моего недостойнаго существованія, и какъ для меня трижды благословенна мирная гавань посл плаванія по бурнымъ морямъ.

Они вполн раскрыли другъ передъ другомъ свои сердца и свои души, во время этого продолжительнаго разговора у рки. Она ничего отъ него не скрывала, онъ не вдавался въ подробности своей біографіи, но откровенно сознался въ своемъ недостоинств. Она разсказала ему, какъ жилось ей въ Газльгёрст, когда она возвратилась туда по истеченіи воображаемаго медоваго мсяца, какъ она скрыла истину отъ всего своего маленькаго мірка. Теперь всмъ покажется вполн естественнымъ ея отъздъ на встрчу къ мужу, возвратившемуся изъ-за границы, и ихъ возвращеніе домой вмст.

Торопливо разстались они у калитки фруктоваго сада, такъ какъ Джону предстояло пройти до станціи три мили, а на эту прогулку оставалось только три-четверти часа. Разставаясь, они одинъ только разъ, и то на-скоро поцловались, но что за блаженный былъ это поцлуй на порог такого прекраснаго будущаго. Медленно шла Лора по освщенному луной фруктовому саду, въ которомъ отъ старыхъ яблонь падали на высокую, мягкую траву ихъ искривленныя тни, радостныя слезы такъ и лились по ея разгорвшимся щекамъ.

‘Богъ къ намъ милосердъ, Богъ очень милосердъ,— повторяла она въ душ:— съумемъ ли мы возблагодарить Его, съумемъ ли съ должнымъ усердіемъ исполнить обязанности наши?’ Въ теченіе всего своего разговора съ Джономъ Тревертономъ она ни слова не сказала о дарственной записи. Она не похвалила его, не поблагодарила за его великодушіе. Всякая мысль о состояніи Джаспера Тревертона была такъ далека отъ нея, какъ если бы старикъ умеръ нищимъ, и она ни единаго шиллинга не теряла и не выигрывала вслдствіе своего брака съ его родственникомъ.

Глава VI.— Церковь близъ Кэмло.

Селія широко раскрыла глаза, когда мистриссъ Тревертонъ сообщила ей, дв недли спустя, что детъ на встрчу къ мужу, и что, пропутешествовавъ нсколько недль, они вернутся домой, гд и поселятся окончательно.

— Окончательно,— сухо повторила Селія, причемъ глаза ея вошли въ свои орбиты, а губы крпко сжались.— Очень рада слышать, что твоя жизнь, въ качеств замужней женщины, будетъ наконецъ на что-нибудь похожа. До сихъ поръ ты представляла изъ себя такую же неразршимую тайну, какъ это ужасное существо, извстное подъ именемъ Желзной маски. Скажи, пожалуйста, могу я спросить, не причиняя теб этимъ оскорбленія, гд ты встртишь возвращающагося странника?

— Въ Плимут,— сказала Лора, получившая отъ Джона подробныя инструкціи касательно всего, что она имла говорить.

— Почему же ты краснешь, говоря о Плимут?— спросила Селія.— Въ этомъ названіи: Плимутъ, ничего нтъ неприличнаго. Я полагаю, что такъ какъ мистеръ Тревертонъ прізжаетъ въ Плимутъ, то онъ значитъ возвращается изъ отдаленныхъ странъ земного шара?

— Онъ возвращается изъ Буэносъ-Айреса, гд у него были дла, требовавшія его личнаго присутствія.

— Какое ты необыкновенное существо, Лора,— воскликнула Селія, причемъ глаза ея снова расширились.

— Почему необыкновенное?

— Потому что ты должна же была прекрасно знать, что я, наравн со всми жителями Газльгёрста, въ теченіе послднихъ шести мсяцевъ, задыхалась отъ любопытства относительно твоего мужа, и ты не пожелала просвтить насъ. Скажи ты намъ, что онъ ухалъ въ Буэносъ-Айресъ по дламъ, мы бы этимъ удовольствовались.

— Я теб сказала, что у него дла, удерживающія его за границей.

— Но почему ты не сказала, какія дла и гд?

— Мужъ мой не желалъ, чтобы я говорила о немъ.

— Нечего сказать, странная вы парочка. Какъ бы то ни было, я очень рада, что теперь дла пойдутъ иначе. Можно ли спросить: поселится ли мистеръ Тревертонъ въ замк или опять блеснетъ какъ метеоръ?

— Надюсь, что онъ поселится въ Газльгёрст на всю жизнь.

— Бдняга,— вздохнула Селія.— Если онъ это сдлаетъ, я наврное пожалю о немъ.

— Не къ чему теб такъ все буквально понимать. Конечно, мы иногда будемъ совершать далекія путешествія, увидимъ свтъ, все что въ немъ есть занимательнаго и прекраснаго.

— Какъ бойко ты толкуешь о томъ, что мы будемъ длать. Недлю тому назадъ, тебя нельзя было заставить произнести имя мужа. И какой ты смотришь счастливой, отроду не видывала я подобной перемны.

— Все это потому, что я скоро увижу его. Надюсь, что ты не стуешь на меня за мое счастіе.

— Нтъ, но я нсколько завидую теб. Желала бы я, чтобы какой-нибудь доброжелательный старичокъ оставилъ мн великолпное помстье подъ однимъ условіемъ, чтобы я вышла за красиваго молодого человка. Посмотрла бы ты, какъ охотно я бы ему повиновалась. Въ моемъ поведеніи не было бы никакой таинственности, могу тебя уврить. Я бы не превратилась въ Желзную маску.

Селія на другой же день написала брату, чтобы сообщить ему, что непостижимйшій изъ мужей, Джонъ Тревертонъ, возвращается домой изъ Буэносъ-Айреса, и жена его детъ въ Плимутъ къ нему на встрчу.

‘Никогда во всю мою жизнь не видывала я такого счастливаго выраженія на человческомъ лиц,— писала Селія.— Я видала его у собакъ, когда ихъ накормишь сухарями, у кошекъ, когда он сидятъ и мигаютъ на огонь, у поросятъ, когда они валяются на солнышк. Да, видала я этихъ безсловесныхъ животныхъ вполн счастливыми тмъ неразсуждающимъ, немудрствующимъ счастіемъ, какое ни назадъ не оглядывается, ни впередъ не заглядываетъ, но такое выраженіе очень рдко встрчается на людскихъ физіономіяхъ’.

Пріятно было Эдуарду Клеру получить это письмо, ему, разочарованному, боле или мене прокутившемуся, съ возрастающимъ сознаніемъ неудачи въ душ, ему, которому надола до смерти его лондонская квартира, наскучило и общество тхъ немногихъ литераторовъ, съ которыми удалось познакомиться и съ которыми онъ не сошелся, какъ надялся-было. Онъ разорвалъ веселое посланіе своей сестрицы на мелкіе клочки, перебросилъ ихъ черезъ перила Ватерлоскаго моста, предоставивъ ихъ на волю лтняго втерка, и почувствовалъ, что самъ охотно бы отправился за ними,

‘А я думалъ когда-то, что она любитъ меня,— говорилъ онъ себ:— то же думала и она, прежде чмъ этотъ негодяй не встртился на пути ея. Но я не долженъ забывать, какъ много она выигрываетъ, любя его. Еслибъ старикъ оставилъ мн свое помстье, можетъ быть она казалась бы безгранично счастливой при мысли о моемъ возвращеніи посл долгаго отсутствія. Одинъ Богъ, сотворившій женщинъ, знаетъ, что он за лицемрки’.

Мистеръ Клеръ возвратился домой, въ свою жалкую квартирку, слъ въ самомъ мрачномъ настроеніи духа, обмакнулъ перо въ чернила и выжалъ изъ себя, не безъ труда, конечно, и въ пот лица, страничку странныхъ стиховъ, для одного изъ журналовъ. Затмъ, онъ отнесъ свое стихотвореніе, куда слдовало, продалъ его, а на полученныя деньги отлично пообдалъ. Усердно припоминалъ онъ нанесенныя ему оскорбленія, всячески поддерживалъ и питалъ свой гнвъ, сидя въ уголку въ своемъ любимомъ французскомъ ресторанчик, медленно прихлебывая вино изъ своей скромной полу-бутылки помара. Все, что Селія ему писала, было совершенно справедливо. Никогда не бывало на свт боле счастливой женщины, чмъ была Лора посл свиданія у рки. Въ теченіе послдней недли передъ своимъ отъздомъ она была очень занята приготовленіями къ возвращенію мужа.

— Господинъ вашъ будетъ здсь черезъ нсколько недль,— съ невыразимой гордостью объявила она старушк-ключниц,— и мы должны все для него приготовить.

— Приготовимъ, сударыня, все будетъ въ исправности,— отвтила мистриссъ Триммеръ.— Какое счастіе, что онъ поселится среди насъ! Тяжелое, должно быть, было для васъ обоихъ испытаніе эта разлука, и вдобавокъ при самомъ начал вашей супружеской жизни. Позже, оно бы все-таки было боле въ порядк вещей.

— Да, тяжелое это было испытаніе, Триммеръ,— дружелюбно доврчивымъ тономъ отвчала мистриссъ Тревертонъ.— Но теперь все прошло. Прежде я объ этомъ и говорить не могла.

— Замчала я, сударыня, что вы молчите, таитесь, и слишкомъ хорошо помнила свое мсто, чтобы слово сказать. Горе различно дйствуетъ на людей. Если у меня что на душ, я должна высказаться хоть своей кошк. Но есть люди, которые могутъ свои горести хранить про себя. Имъ тяжело говорить.

— Такъ было и со мной, Триммеръ. Мн тяжело было произнести имя мужа или слышать, какъ другіе произносили его, пока онъ принужденъ былъ оставаться вдали отъ меня. Но теперь совсмъ другое. Вы не можете, мн въ угоду, слишкомъ много говорить о немъ. Надюсь, что вы также полюбите его, какъ любили милаго старичка, что ушелъ отъ насъ.

У мистера Тревертона должна быть, конечно, своя отдльная гостиная, комната, въ которой онъ могъ бы писать письма, принимать своего управляющаго, курить, размышлять на свобод, заниматься, когда пожелаетъ, и даже читать романы, когда захочетъ полниться, его счастливая жена не иначе будетъ входить туда, какъ съ его разршенія, считая для себя величайшимъ благополучіемъ дозволеніе иногда сидть у его ногъ, набить ему трубку и, даже, въ холодную зимнюю пору, стоя на колняхъ передъ ярко-пылающимъ каминомъ, согрть ему туфли, когда онъ вернется посл объзда своихъ полей, онъ, всюду, гд ни побываетъ, усердно помогающій бднякамъ, подобно благодтельной волшебниц, подъ современной оболочкой просвщеннаго землевладльца.

Посл многихъ споровъ и соображеній, Лора поршила отдать мужу, въ его исключительное пользованіе, ту самую комнату, въ которой они впервые встртились въ снжную зимнюю ночь, когда Джонъ Тревертонъ пріхалъ навстить своего умирающаго родственника. Это была славная комната, небольшая, но симпатичная, съ дубовыми обоями, съ каминомъ въ углу, придававшимъ всей комнат особенно уютный видъ, надъ дубовой каминной доской возвышалось, въ вид пирамиды, съ полъ-дюжины узкихъ полокъ, а на нихъ красовалось множество чашекъ изъ стариннаго китайскаго фарфора, вершина этажерки была увнчана прелестнйшимъ изъ чайниковъ. Въ комнат находилось еще старинное бюро, съ такимъ множествомъ потайныхъ ящиковъ и таинственныхъ углубленій, что для изученія его требовалась цлая жизнь.

— Никогда не прячь въ него ничего, голубушка,— говаривалъ Джасперъ Тревертонъ своей пріемной дочери,— поврь, если спрячешь, такъ никогда не отыщешь.

Въ эту комнату Лора помстила новыя сокровища — самыя покойныя кресла въ цломъ дом, лучшія изъ маленькихъ картинъ голландской школы, самые мягкіе турецкіе ковры, богатйшія занавси, вышитыя по канв, дв или три лучшія бронзовыя статуэтки, прелестнйшій шкапикъ для книгъ. Послдній она наполнила всми своими любимыми книгами, безжалостно обобравъ для этой цли книжную комнату нижняго этажа, восхищенная мыслью, что можетъ обогатить ими кабинетъ мужа, какъ отнын должна была именоваться эта комната.

‘Онъ долженъ знать и чувствовать, что ему рады’,— тихо говорила она себ, еще мшкая въ комнат, когда все уже было готово, она дотрогивалась до каждой вещи, переставляла мелкія вещицы, смахивала, при помощи изящной щеточки изъ перьевъ, невидимыя пылинки, ласкала вс предметы, которые должны вскор принадлежать любимому ею человку.

Сосдняя комната — та, въ которой умеръ Джасперъ Тревертонъ,— должна быть ея спальней. Эта обширная комната, съ ея тремя длинными окнами, громаднымъ каминомъ и высокой кроватью съ колоннами, внушала Лор нкоторый ужасъ, хотя она и нжно любила того, чья высокая душа, казалось, витала въ этой комнат.

Но мистриссъ Триммеръ объявила ей, что, въ качеств владлицы Газльгёрстскаго замка, она должна занять эту комнату. Она всегда была спальней сквайра, таковой должна остаться и впредь.

— Ничего нтъ лучше старыхъ обычаевъ,— ршительно проговорила мистриссъ Триммеръ.

Комната была рядомъ съ кабинетомъ Джона Тревертона, и этого было достаточно, чтобы Лора полюбила ее.

Если онъ засидится поздно вечеромъ за книгой или за письменной работой, она будетъ недалеко отъ него. Она можетъ видть любимое ею лицо, черезъ отворенную дверь, склоненнымъ надъ бумагами, при свт лампы.

Среди своихъ домашнихъ, мелкихъ заботъ она кое-какъ пережила третью недлю. Наконецъ насталъ дивный, лтній день, когда она отправилась въ путь, въ сопровожденіи врной Мэри.

Поздъ, отходившій изъ Бичамптона, повезъ ихъ по пустынной, болотистой мстности, почва которой была усяна гранитными глыбами, точно будто титаны забавлялись здсь, бросаясь другъ въ друга этими камешками, до самаго Дидфорда. Въ Дидфорд он застали Джона Тревертона, ожидавшаго ихъ, здсь перебрались на другую желзно-дорожную линію, проходившую по мстности, нсколько боле идиллической, и дохали до Линстоуна, гд сли въ почтовую карету, которая должна была доставить ихъ въ Кэмло. Тмъ временемъ было уже около четырехъ часовъ пополудни, только вечеромъ могли они добраться до маленькаго городка, гнздившагося среди Корнваллійскихъ горъ. Что за прелестная была эта прогулка по открытымъ полямъ, при слабомъ вечернемъ освщеніи, на высот тысячи футовъ надъ уровнемъ моря, вдали отъ дыма и шума городовъ, вдали отъ всего рода человческаго, въ этой уединенной мстности, гд, казалось, ничего не было, кром вереска и гранита. Темно-коричневыя горы, подобно братьямъ-близнецамъ, возвышались передъ нашими путниками и скрывали отъ нихъ склонявшееся къ закату солнце, он то сливались въ одну темную массу, то отдлялись другъ отъ друга, по мр того, какъ новый поворотъ узкой дороги измнялъ занимаемое ими въ ландшафт положеніе. То былъ новый міръ даже для Лоры, хотя она пріхала изъ сосдняго графства и большую часть своей жизни прожила подъ снью Дартмора.

— Я, право, думаю, что охотно бы прожила всю жизнь въ этихъ горахъ,— сказала Лора, сидя рядомъ съ Джономъ за спиной приземистаго, маленькаго возницы,— здсь такъ хорошо, мстность дикая, уединенная, но дышащая чистотой и красотой, и не зараженная грхомъ. Солнце закатилось за высокія, темныя горы, воздухъ становился рзкимъ и прохладнымъ, по временамъ даже пронзительнымъ, хотя лто было въ половин. Джонъ набросилъ мягкую шерстяную шаль на плеча своей спутницы и при этомъ, съ замираніемъ сердца, подумалъ, что отнын его обязанность оберегать ее отъ всего, что есть въ жизни дурного, Среди сгущавшагося мрака дохали они до Кэмло, узкой улицы, расположенной на отлогой части горы и укутанной въ сроватыя сумерки.

Гостинница, въ которой Лора и ея двушка должны были провести ночь, ничмъ особымъ не отличалась, и посщалась исключительно коммерческимъ людомъ, она, очевидно, видала лучшіе дни, но нсколько оживилась и почистила свою старую, расхлябавшуюся мебель съ тхъ поръ, какъ началъ ходить сверно-корнваллійскій мальпостъ — благословенное учрежденіе, которое связало дикую и уединенную мстность съ желзными дорогами и цивилизаціей.

Здсь Лора довольно удобно провела короткую, лтнюю ночь, тогда какъ Джону Тревертону пришлось мириться съ неудобствами второстепенной гостинницы, находившейся по другую сторону рыночной площади. На слдующее утро, въ восемь часовъ, онъ явился въ отель, гд его ожидали Лора и ея горничная, и они вс трое отправились пшкомъ въ отдаленную церковь, въ которой Джонъ Тревертонъ долженъ былъ вторично обвнчаться съ Лорой, въ теченіе шести мсяцевъ.

— Нельзя мн было сдлать боле счастливаго выбора какъ остановившись на Кэмло,— сказалъ Джонъ, когда они шли рядомъ по сельской дорожк, окаймленной высокими изгородями изъ шиповника, вдыхая чистый, утренній воздухъ, въ сопровожденіи врной Мэри, скромно шествовавшей въ аріергард.— Я здсь нашелъ самаго сговорчиваго стараго пастора, который прекрасно меня понялъ, когда я сказалъ ему, что по нкоторыхъ причинамъ, въ объясненіе которыхъ я не считаю нужнымъ входить, я бы желалъ, чтобы о моемъ брак не было никакихъ разговоровъ.— Я ни съ кмъ объ немъ толковать не стану,— возразилъ добродушный старикашка,— вы бы не пріхали внчаться въ Кэмло, еслибъ не желали скрыться отъ глазъ свта. Я сохраню вамъ вашу тайну и позабочусь, чтобы клэркъ мой сдлалъ то же самое.

Старая церковь, правда, пахла погребомъ, когда они вошли съ чистаго, лтняго воздуха, но стны этого погреба были тщательно выблены, и солнце ярко освщало выцвтшую пелену изъ пунцоваго бархата, покрывавшую престолъ, надъ которымъ виднлись десять заповдей и королевскій гербъ, согласно обычаямъ добраго, стараго времени. Окруженные со всхъ сторонъ яркими лучами солнца стояли невста и женихъ, серьезно, горячо повторяя торжественныя слова богослуженія.

Свидтелей не было, кром сдовласаго клэрка и Мэри, послдняя, повидимому, воображала, что кто-нибудь изъ присутствующихъ обязанъ быть растроганнымъ до слезъ, а потому слегка всхлипывала въ глубин церкви. Никогда не была Лора прекрасне чмъ была теперь, стоя рядомъ съ мужемъ въ крошечной ризниц и расписываясь въ ветхой, заплесневлой книг, никогда не была она такъ счастлива, какъ когда они вышли изъ уединенной старой церкви, дружески распростившись съ добрымъ викаріемъ, благословившимъ ихъ и пожелавшимъ всякаго благополучія и добраго пути, съ такой же задушевностью, какъ еслибъ они родились и выросли въ предлахъ его прихода. Почтовая карета должна была ждать ихъ на перекрестк, въ полумил отъ церкви, забравши предварительно ихъ багажъ въ Кэмло, они возвращались въ Линстоунъ, откуда по желзной дорог должны были направиться на крайній западъ и наконецъ, на острова Силли.

— Теперь ничто насъ разлучить не можетъ, Джонъ?— спросила Лора, пока они сидли на трав, въ ожиданіи почтовой кареты.— Наши жизни застрахованы отъ всего дурного, въ будущемъ, не правда ли?

— Кто можетъ считать себя обезпеченнымъ противъ всякаго несчастія, дорогая?— въ свою очередь спросилъ онъ.— Въ одномъ лишь я увренъ: ты — моя жена. Противъ дйствительности нашего сегодняшняго брака ни единое живое существо слово сказать не можетъ.

— А законность нашего перваго брака могла бы быть оспариваема?

— Да, милая, эта опасность намъ бы всегда угрожала.

Глава VII.— Ясные дни.

Не было ни потшныхъ огней, ни арокъ изъ цвтовъ, ни празднествъ для фермеровъ и ихъ рабочихъ, когда Джонъ Тревертонъ съ женою возвратились къ себ домой, въ Газльгёрстскій замокъ. Они пріхали неожиданно, въ одно прекрасное іюльское посл-обда, пріхали въ наемномъ экипаж изъ Бичамптона, къ величайшему отчаянію мистриссъ Триммеръ, объявившей на отрзъ, что у нея въ дом ршительно ничего нтъ. А между тмъ, многія заботливыя городскія хозяйки сочли бы за что-нибудь прекрасную коллекцію окороковъ, подвшенныхъ подъ кухонный потолокъ, корзину только-что снесенныхъ яицъ, шафранныя булочки съ черносливомъ, домашняго приготовленія, сладкіе сухарики, бычачьи языки и еще неощипанныхъ цыплятъ.

— Вамъ бы слдовало прислать мн депешу, сударыня, тогда бы я все устроила по настоящему,— печально проговорила мистриссъ Триммеръ.— Я не думаю, чтобы въ цломъ Газльгёрст можно было достать рыбы. Была я ныньче, въ двнадцать часовъ, на деревн, и одна только камбала пеклась у Тримпсена на прилавк, несомннно, что она уже теперь продана.

— Если и не продана, то наврное порядочно-таки испеклась, а потому намъ ее не нужно,— смясь замтилъ Джонъ Тревертонъ: — не хлопочите очень объ обд, голубушка, мы слишкомъ счастливы, чтобы замчать что димъ.— Онъ обнялъ жену за талью и повелъ ее по корридору, заканчивавшемуся книжной комнатой, въ которой она оставила его погруженнаго въ отчаяніе только семь мсяцевъ тому назадъ. Они вошли въ эту комнату вмст, и онъ затворилъ за ними дверь.

— Голубка, подумай только, что я вхожу въ эту комнату счастливйшимъ изъ людей, я, который, сидя у этого самаго стола, испытывалъ такую муку, какую дано испытать немногимъ. О, Лора, то былъ самый мрачный день въ моей жизни.

— Забудь его,— горячо проговорила она: — не станемъ никогда упоминать о прошломъ. Въ немъ многое еще составляетъ для меня тайну. Ты такъ мало разсказывалъ мн о первыхъ годахъ твоей молодости, Джонъ, что еслибъ я стала думать о прошедшемъ, я бы могла усомниться въ теб. О, милый, я слпо вврилась теб. Даже когда я ничего понять не могла, я продолжала доврять теб, я цплялась за мою вру въ твою честность. Не знаю, слабость ли моя, или сила внушала мн подобную увренность.

— Это была сила твоя, дорогая, сила невинности, сила того божественнаго милосердія, которое ‘не мыслитъ зла’. Милая, задачей всей жизни моей будетъ доказать теб, что ты была права, показать себя достойнымъ твоего доврія.

Они бродили вмст по дому, все осматривали, точно каждый предметъ былъ новостью для нихъ, и были счастливы какъ дти. Они припоминали свою первую встрчу, вторую, признавались во всемъ, что почувствовали въ обоихъ случаяхъ. Имъ было отрадно припоминать исторію своей любви, теперь, когда жизнь была свтла и будущее казалось вполн обезпеченнымъ.

Подобную жизнь вели они въ теченіе многихъ дней. Лора посвящала мужа въ его обязанности, сопряженныя съ положеніемъ Газльгёрстскаго сквайра. Она обошла съ нимъ вс хижины и познакомила его со всми обитателями ихъ. Супруги придумывали усовершенствованія, которыя должны были превратить Газльгёрстскій замокъ въ одно изъ наиболе усовершенствованныхъ помстій въ цлой Англіи. Прежде всего, вс должны были быть счастливыми.

Осушка болотъ и оздоровленіе мстности должны быть доведены до такого совершенства, что лихорадка и заразительныя болзни должны были сдлаться просто невозможными явленіями. Каждый работникъ съ фермы будетъ имть чистое и уютное жилище и клочокъ земли, на которомъ можетъ разводить капусту, а если небо благословило его любовью въ прекрасному, то ростить розы и гвоздики, могущія соперничать съ садовыми цвтами любого герцога. Здсь, въ этомъ умренномъ климат, гд морозъ и снгъ почти неизвстны, земледлецъ можетъ одть стны своей хижины миртами, и выростить фуксіи величиной съ яблонь. Эта новая, деревенская жизнь казалась Джону Тревертону, которому страшно надоли города, исполненной наслажденій. Его занимали конюшни, собственная ферма, сады, даже птичникъ. Онъ находилъ ласковое слово для послдняго мужика, жившаго на его земл. Казалось, будто среди великаго счастія своей брачной жизни, онъ раскрылъ свое сердце для всего рода человческаго.

— И ты дйствительно счастлива, Лора?— спросилъ онъ однажды, когда они съ женою проводили августовское посл-обда на берегу той же рки, у которой встртились въ іюньскій вечеръ при лун.— Совершенно-ли ты уврена, что твой пріемный отецъ наилучшимъ образомъ позаботился о твоей будущности, отдавъ тебя мн?

Онъ предложилъ этотъ вопросъ въ минуту очаровательнаго far niente, лежа у ногъ жены, сидвшей въ кресл, образованномъ самой природой изъ двухъ глыбъ гранита, причемъ подл нея лежали забытыя книги и работа, а подл него — удочка. Онъ, конечно, хорошо зналъ, какой на его вопросъ послдуетъ отвтъ, иначе онъ бы едва-ли предложилъ его.

— Я думаю, что дорогой папа долженъ былъ быть одаренъ даромъ пророческимъ, чтобы выбрать то, что было для меня лучшаго,— промолвила она, съ улыбкой глядя на мужа.

Разговоръ продолжался въ томъ же тон, они вспоминали время, когда были почти чужими другъ другу, съ заботливой точностью припоминали его чувства и думы, ея мечты и надежды и то, какъ онъ началъ съ твердой ршимости возненавидть ее, и какъ это мрачное намреніе улетучилось изъ ума его, при ихъ первомъ же свиданіи, несмотря на вс его старанія крпко держаться этого намренія.

— Есть одинъ вопросъ, который я желалъ бы предложить теб, Лора,— вскор заговорилъ онъ, съ неожиданной серьёзностью, причемъ во взгляд его мелькнула тнь заботы:— но мн почему-то неловко было его предлагать, и я все откладывалъ. А между тмъ, мной руководитъ вполн естественное любопытство, и едва-ли онъ можетъ обидть тебя.

Ея лицо стало даже серьёзне его лица, выраженіе страха лежало на немъ. Она не отвчала ни слова, но сидла, слегка раскрывъ губы, и ждала продолженія его рчи.

— Помнишь-ли твое свиданіе съ господиномъ, котораго ты впустила въ садъ, по наступленіи темноты, и о которомъ впослдствіи говорила мн, что онъ твой родственникъ. Почему же, голубка, во всхъ вашихъ задушевныхъ разговорахъ, ты никогда не говорила со мной объ этомъ человк?

— Отвтъ самый простой,— спокойно заговорила она,— во всхъ нашихъ разговорахъ мы касались только предметовъ, почему-либо связанныхъ съ нашимъ счастіемъ. Ты никогда не касался темныхъ страницъ твоей жизни, то же длала и я. Помнишь слова Лонгфелло: Въ жизни каждаго долженъ идти дождь, должны встрчаться темные и печальные дни. Родственникъ этотъ — человкъ, которому въ жизни не повезло. Мой дорогой пріемный отецъ былъ предубжденъ противъ него, по крайней мр онъ такъ полагалъ. Отъ времени до времени онъ обращался во мн за помощью, и я втайн помогала ему. Мн очень жаль его, до глубины души жаль, и я рада помогать ему издали, но есть причины, по которымъ я никогда не искала и никогда не должна искать сближенія съ нимъ.

— Я убжденъ, что все, что ты ни длала, было разумно и правильно, дорогая. Въ каждой семь должна быть своя черная овца. Я самъ игралъ эту роль и обязанъ сочувствовать всмъ виновнымъ этого рода.— Деликатность помшала ему продолжать этотъ разговоръ. Могъ-ли онъ не оказать ей полнаго доврія, ей, выказавшей такую благородную довренность по отношенію къ нему?

Такая счастливая жизнь позволила бы имъ ограничиться самымъ тснымъ кружкомъ знакомыхъ, еслибъ Джонъ Тревертонъ и жена его соображались только съ собственными вкусами, но общество ожидаетъ многаго отъ благорожденнаго деревенскаго джентльмена, обладающаго сорока тысячами фунтовъ ежегоднаго дохода. Лэди Паркеръ и лэди Баркеръ, о которыхъ Селія отзывалась нсколько неодобрительно, торжественно явились, легко покачиваясь на пружинахъ своихъ старинныхъ экипажей, съ визитомъ къ молодой чет.

За этими посщеніями послдовали приглашенія на церемонные обды, принятые съ великой неохотой, такъ какъ отказаться отъ нихъ было бы ужъ совершенно нелюбезно, а тамъ мистриссъ Триммеръ, ключница, выродила мысль, что въ замв слдуетъ дать цлую серію обдовъ, въ род той, какую она помнила съ тхъ поръ, какъ была молодой, легкомысленной двушкой, состоявшей при кухн и находившейся въ услуженіи у отца и матери Джаспера Тревертена.

— Они, бывало, разошлютъ приглашенія на два или на три обда, при начал охоты на фазановъ, да тмъ и отдлаются,— говорила мистриссъ Триммеръ,— домосды они были и не больно любили общество. Старый баринъ былъ занятъ своими книжками, старая барыня своимъ садомъ, но разъ они давали обдъ, все было какъ слдуетъ.

Лор оставалось только подчиниться неумолимымъ обычаямъ.

— Мы обдали у другихъ, и я думаю, что должны пригласить ихъ сюда,— сказала она, съ выраженіемъ полу-серьёзной, полу-комической досады на лиц,— или насъ сочтутъ недобросовстными. Не составить ли мн списка приглашенныхъ, Джэкъ, и не дать ли намъ Триммеръ carte blanche насчетъ обда?

— Полагаю, что такъ будетъ всего лучше,— согласился, Джонъ, христіанское имя котораго любовь превратила въ кличку Джэкъ:— Триммеръ — отличная кухарка солидной англійской школы, ея menu можетъ быть недостаетъ оригинальности, но за то оно но внушаетъ никакихъ опасеній.

— Очень рада, что вы начинаете понимать необходимость жить какъ христіане, какъ цивилизованные люди, вмсто того, чтобы цлый день томиться въ четырехъ стнахъ дома, въ сравненіи съ которымъ островъ Робинзона Крузе долженъ былъ представлять настоящій водоворотъ увеселеній,— воскликнула Селія Клеръ, присутствовавшая при этомъ разговор.— Я очень рада, что вы наконецъ, хотя бы въ моихъ интересахъ, намрены соображаться съ законами. Какъ добыть мн себ мужа, желала бы я знать, если я никого у васъ встрчать не буду? Другого дома, который бы стоило посщать, въ сосдств нашемъ не существуетъ.

— Мы примемъ ваши потребности въ соображеніе, дорогая моя,— весело отвтилъ Джонъ,— и если вы можете указать намъ на подходящихъ холостяковъ, мы пригласимъ ихъ обдать.

— Этого-то именно я сдлать и не могу,— проговорила Селія, пожимая плечами.— Мстныхъ, на здшней почв возросшихъ подходящихъ холостяковъ, не существуетъ. Одно могу вамъ предложить, это прибавить къ вашимъ пригласительнымъ билетамъ примчаніе, гласящее: если у васъ имются милые молодые люди, то пожалуйста привезите ихъ.

— Лора могла бы на Рождеств дать танцовальный вечеръ, тогда бы мы и о молодыхъ людяхъ похлопотали,— отвтилъ Джонъ:— боюсь, что пока мы ограничиваемся обдами, мы не будемъ имть возможности что-нибудь для васъ сдлать, моя бдная Селія.

— Но разв у васъ никто не будетъ гостить, когда начнется охота на фазановъ,— спросила Селія, приподнимая брови.— Разв старые друзья ваши не соберутся къ вамъ подъ крылышко? Я думала, что они это всегда длаютъ, когда человкъ получитъ въ наслдство такое состояніе.

— Полагаю, что это одна изъ отличительныхъ чертъ дружбы,— сказалъ Джонъ.— Но я потерялъ изъ виду моихъ старыхъ друзей, полковыхъ друзей, хочу я сказать, около семи лтъ тому назадъ, и у меня нтъ охоты ихъ откапывать.

— Удивляюсь, что они по собственному побужденію не выплываютъ на поверхность,— сказала Селія.— Ну, а друзья, пріобртенные вами съ тхъ поръ, какъ вы оставили полкъ? Не могли же вы прожить семь лтъ безъ общества.

— Я прожилъ эти годы безъ того, что вы бы назвали обществомъ.

— Понимаю,— промолвила Селія.— Люди, съ которыми вы знались, были не таковы, чтобы вы пожелали привезти ихъ сюда, представить ихъ жен вашей.

— Именно.

‘Бдная Лора’,— подумала Селія, затмъ наступила пауза, короткая, но все-таки непріятная.

— Составить мн списокъ приглашенныхъ?— спросила Лора, засдавшая за своимъ бюро. Они сидли въ книжной комнат, свжій осенній воздухъ врывался въ окна и шевелилъ лепестками роскошныхъ сентябрьскихъ цвтовъ, наполнявшихъ садовыя куртины.

— Да, дорогая, начиная конечно съ сэра Джошуэ и лэди Паркеръ, и нисходя, по общественной лстниц ихъ до…

— Моихъ родителей,— прервала Селія,— если вы намрены пригласить ихъ. Я уврена, что ниже вамъ не спуститься какъ до приходскаго пастора, онъ обыкновенно самый бдный человкъ въ своемъ приход.

— И часто самый любимый,— проговорилъ Джонъ Тревертонъ.

— Неужели ты думаешь, что я была бы въ состояніи дать свой первый званый обдъ, не пригласивши на него твоего отца и твою мать, Селія?— съ упрекомъ спросила Лора.— Они будутъ моими самыми почетными гостями.

— Господь знаетъ, какъ моя madr ухитрится сдлать себ новое платье,— воскликнула Селія,— но, право, въ старомъ она явиться не можетъ. Это срое, атласное платье ея побывало уже на столькихъ обдахъ, что, мн кажется, оно могло бы отправиться одно и знало бы какъ вести себя, не будучи надтымъ на бдную маму. Какъ отлично вс окрестные слуги должны знать спинку этого платья, и темное пятно на немъ, на томъ самомъ мст, на которое дворецкій лэди Баркеръ пролилъ соусъ отъ омаровъ. Точно кровавое пятно на рук лэди Макбетъ. Никакому бензину не вывести этого несчастнаго пятна. Ахъ, кстати,— продолжала Селія, болтавшая, не переводя духа:— если вы точно не боитесь, что васъ одолетъ семейство Клеръ, то не надпишете ли пригласительный билетъ на имя Теда?

— Съ удовольствіемъ,— сказала Лора:— но разв онъ не въ Лондон?

— Въ настоящую минуту да, но мы со дня на день ожидаемъ его въ викаріатъ. Онъ, бдняга, не достигъ предположенной себ цли, и Лондонъ ему порядкомъ надолъ. Я думаю, что тамъ слишкомъ много молодыхъ людей и что вс они стремятся въ одной съ нимъ цли.

Глава VIII.— Деревенскій Яго.

Эдуардъ Клеръ возвратился въ свою родную деревню нсколько дней спустя, какъ бы немного помятый своей экскурсіей въ столицу. Онъ убдился, что преддверіе литературной извстности до такой степени переполнено новобранцами, изъ коихъ многіе также богато одарены природой, какъ онъ самъ, что мысль протолкаться впередъ, перешагнуть порогъ храма, показалась ему почти и даже совершенно неосуществимой, особенно для молодого человка, желавшаго успть въ жизни, не работая слишкомъ усиленно или, въ крайнемъ случа, готоваго трудиться урывками. Стихами своими, когда ему везло, онъ заработывалъ около пяти фунтовъ въ мсяцъ, когда же счастіе ему не благопріятствовало, онъ не заработывалъ ничего. Сотрудникъ одной газеты, съ которымъ онъ познакомился въ таверн, посовтовалъ ему изучить стенографію и попытать счастія въ качеств репортера, а затмъ, все расширяя и расширяя кругъ своей дятельности, дойти до издательскаго кресла. То былъ честный, но тяжелый трудъ, пригодный для заурядныхъ работниковъ, огненная душа Эдуарда Клера возмутилась противъ него.

— Я поэтъ или я ничто,— сказалъ онъ своему пріятелю: ‘Aut Caesar aut nullus’.

— Это былъ прекрасный девизъ для Цезаря,— замтилъ журналистъ,— но мн кажется, что людей среднихъ способностей онъ можетъ только ввести въ заблужденіе. Въ результат такъ часто получается nullus.— Мистеръ Клеръ только-что собирался-было предложить своему пріятелю выпить второй стаканъ водки съ содовой водой, но при этомъ замчаніи онъ сжался, какъ говорятъ американцы. Среднія способности, какъ бы не такъ! Легко-ли было одному изъ самыхъ бойкихъ послдователей Суинбёрна слышать, какъ его величали человкомъ среднихъ способностей.

Эдуардъ Клеръ не пожелалъ впречь свой благородный умъ въ газетный плугъ, не пожелалъ даже унизиться на столько, чтобы писать въ проз. Одинъ несчастный издатель сказалъ ему, что если онъ пожелаетъ писать дтскія книги, то передъ нимъ откроется обширное поле дятельности, но Эдуардъ вышелъ изъ кабинета этого издателя задыхаясь отъ оскорбленной гордости.

— Дтскія книжки, вотъ какъ!— бормоталъ онъ:— удивляюсь, что онъ не просилъ меня писать баллады по полъ-пенни за штуку.

Итакъ, не проложивши себ дороги въ слав и не составивъ опредленнаго дохода, истративъ вс заработанныя деньги на перчатки и на билеты въ театръ, мистеръ Клеръ возымлъ сильнйшее отвращеніе къ столиц, гд съ нимъ такъ скверно обошлись, и обратилъ мысли свои къ дому родительскому, къ лсамъ и полямъ, къ ручейкамъ и лугамъ. Онъ поршилъ, что поэтическій темпераментъ требуетъ сельскихъ видовъ, голубого неба, чистаго воздуха. Гейне съумлъ жить и писать въ Париж, равно какъ и Альфредъ де-Мюссе, но Парижъ не Лондонъ. Эдуардъ ршилъ въ ум своемъ, что улицы, окружавшія его городское жилище, были враждебны поэзіи. Ни одна птица не могла пть въ подобной клтк. Правда, Мильтонъ сочинилъ ‘Потерянный Рай’ среди душныхъ городскихъ улицъ, но зато Мильтонъ былъ слпъ, а Эдуардъ Клеръ походилъ на весьма извстную современную романистку, просившую, чтобы ее не сравнивали съ Диккенсомъ. Онъ бы протестовалъ, еслибъ его видумали приравнять къ такому безстрастному барду, какимъ былъ Мильтонъ.

— Никогда не написать мн въ Лондон крупнаго произведенія,— говорилъ онъ себ:— мн нужно полное спокойствіе среди лсовъ и полей.

Онъ окончательно ршилъ, что долженъ написать большую поэму, хотя ни сюжетъ ея, ни форма еще не были ему извстны. Онъ ждалъ, чтобы божественное дуновеніе вдохновило его. Поэма должна была быть также популярна, какъ ‘Королевскія идилліи’ Теннисона, но и исполнена страсти. Онъ не намренъ былъ писать казеннымъ тономъ, въ угоду кому бы то ни было.

Эдуардъ Клеръ почувствовалъ себя отчасти въ положеніи блуднаго сына, когда возвратился домой въ викаріатъ посл своего неудачнаго литературнаго похода. Если онъ не растратилъ всхъ своихъ средствъ въ существованію, то единственно потому, что тратитъ-то было нечего. Онъ истратилъ все, что присылалъ ему отецъ, и съ незначительными прибавками къ этой пенсіи изъ скуднаго кошелька матери. Онъ возвратился домой безъ гроша денегъ, въ самомъ уныломъ настроеніи духа, и почувствовалъ себя почти оскорбленнымъ, видя, что въ честь erо не закололи откормленнаго теленка и что родители его приняли со всми признаками отчаянія.

— Право, милый Эдуардъ, надо теб подумать о какой-нибудь опредленной карьер,— началъ отецъ.— Для профессіи, можетъ быть, уже поздновато, но правительственныя должности…

— Красныя тесемки и тяжелый трудъ, при такомъ жалованьи, какого хватитъ на сухой хлбъ, да на чердакъ,— презрительно перебилъ его Эдуардъ.— Нтъ, дорогой отецъ, я возвеличусь какъ поэтъ или паду.

— Мн очень прискорбно это слышать,— сказалъ со вздохомъ викарій,— въ настоящее время, что-то похоже на паденіе.

Эдуардъ собственно хотлъ сказать, что онъ будетъ жить на средства отца, покуда публика и критики, или критики и публика не будутъ вынуждены признать его однимъ изъ новыхъ свтилъ поэтическаго небосклона. Мистеръ Клеръ это понялъ, и, какъ человкъ съ ограниченными средствами, почувствовалъ всю тягость подобнаго положенія вещей.

Эдуардъ прибылъ въ Газельгёрстъ только наканун званаго обда мистриссъ Тревертонъ.

— Да, я поду,— сказалъ онъ Селіи, когда она спросила его, принялъ ли онъ приглашеніе Лоры.— Я хочу видть, какъ этотъ Тревертонъ разыгрываетъ роль деревенскаго сквайра.

— Точно родился въ ней,— отвтила Селія.— Роль совершенно по немъ. Я не хочу оскорблять твоихъ чувствъ, дорогой Недъ, но мистеръ Тревертонъ и Лора самая счастливая чета, какую я когда-либо видала.

— Я не намренъ завидовать ихъ счастію, милая моя,— промолвилъ Эдуардъ.— Какое бы чувство я нкогда ни питалъ къ Лор, оно умерло и погребено. Женщина, которая могла продаться, какъ продалась она…

— Продаться! О Недъ, какъ можешь ты говорить такія ужасныя вещи? Говорю теб, что она сильно привязана въ Джону Тревертону.

— И онъ, въ награду за ея привязанность, убжалъ отъ нея до истеченія ихъ медоваго мсяца, а когда снова появился, посл промежутка мсяцевъ въ шесть или около того, причемъ никому не было извстно, что онъ длалъ все это время, она встртила его съ распростертыми объятіями. Оригинальная чета, слова нтъ. Но имніе, приносящее четырнадцать тысячъ фунтовъ ежегоднаго доходу, можетъ заставить забыть всякую эксцентричность, и я прекрасно понимаю, что мистеръ и мистриссъ Тревертонъ пользуются, среди своихъ сосдей, громадной популярностью.

— Пользуются,— горячо проговорила Селія,— и по заслугамъ. Еслибъ ты зналъ, какъ они добры къ своимъ фермерамъ, къ прислуг, къ бднякамъ.

— Доброта такого рода очень разумное помщеніе капитала, мое простодушное дитя. Она можетъ обходиться человку процентовъ въ пять съ его дохода и покупаетъ ему всеобщее уваженіе.

— Не будь раздражителенъ, Эдуардъ.

— Я свтскій человкъ, Селія: меня не одурачишь призраками.

— Такъ никогда не быть теб поэтомъ,— протестовала сестра его.— Человкъ, который не вритъ, чтобы добрыя дла исходили изъ сердца человческаго, человкъ, который каждый великодушный поступокъ объясняетъ недостойнымъ побужденіемъ, такой человкъ никогда не будетъ великимъ поэтомъ. Ужасно слышать все, что ты говоришь, Эдуардъ. Этотъ отвратительный Лондонъ развратилъ тебя.

Эдуардъ, на другой день, отправился на обдъ, но не со своими. Онъ явился одинъ, довольно поздно, съ тмъ, чтобы видть, какое впечатлніе произведетъ его появленіе на Лору Тревертонъ. Увы, для его оскорбленнаго тщеславія! Она привтствовала его откровенной улыбкой и дружескимъ рукопожатіемъ.

— Я такъ рада, что вы возвратились во-время, чтобы провести съ нами ныншній вечеръ,— сказала она.

— Я нарочно пріхалъ къ ныншнему вечеру,— отвтилъ онъ, причемъ и въ этихъ простыхъ словахъ зазвучала такая нжность, на какую онъ только былъ способенъ.

— Я думаю, что вы всхъ здсь присутствующихъ знаете, мн не придется васъ представлять.

— Я, разумется, знаю мстныхъ магнатовъ, но, полагаю, что встрчу у васъ и друзей вашего мужа, съ которыми я незнакомъ.

— Друзей моего мужа нтъ,— отвтила Лора:— мы строго придерживаемся мстнаго общества.

— Въ такомъ случа я боюсь, что вечеръ вамъ покажется скучненекъ.

— Надюсь, что ваша блестящая бесда поможетъ мн пережить его,— небрежно отвтила Лора, и Эдуардъ отошелъ отъ нея, чтобы дать дорогу вновь прибывшимъ.

Ему удалось вызвать въ душ ея минутную тревогу, такъ какъ слова его заставили ее задать себ вопросъ: почему нтъ у мужа ея достойныхъ друзей, которыхъ онъ могъ бы собрать вокругъ себя теперь, когда фортуна ему улыбнулась.

Обдъ не былъ особенно веселымъ празднествомъ, но, тмъ не мене, вс почувствовали, что, съ общественной точки зрнія, онъ былъ очень удаченъ. Лэди Паркеръ, въ красномъ бархатномъ плать и брильянтахъ, и леди Баркеръ въ черномъ атласномъ и рубинахъ, изображали два свтила, вокругъ коихъ вращались мене крупныя планеты. Разговоръ велся обычный, мстный, искренно, горячо одобряли судью, засадившаго девятилтняго мальчишку въ тюрьму за кражу трехъ рпъ, судью, котораго радикальныя газеты подняли на смхъ за эту необходимую поддержку правъ собственности, много разсуждали о надеждахъ на охотничій сезонъ, много толковали о лошадяхъ и собакахъ, слегка коснулись и вншняго міра, его надеждъ на миръ иди на войну, на голодъ или на обильную жатву. Общество было слишкомъ многочисленно для общаго разговора, и но временамъ бесда, то здсь, то тамъ сосредоточивалась словно въ фокус, и молчаніе нисходило на нсколькихъ избранныхъ, усердно внимавшихъ одному говоруну. Всего чаще случалось это на той сторон стола, съ которой сидлъ Эдуардъ Клеръ, черезъ одного отъ Джона Тревертона. Мистеръ и мистриссъ Тревертонъ возсдали другъ противъ друга, по средин длиннаго стола, наиболе значительные гости группировались вокругъ нихъ, образуя созвздіе, состоявшее изъ блестящихъ представителей мстнаго общества, а концы стола были предоставлены молодежи и личностямъ мало-извстнымъ. Эдуардъ Клеръ случайно попалъ въ составъ созвздія: тучный мировой судья неожиданно заболлъ подагрой, и въ самую послднюю минуту прислалъ письмо съ извиненіями, тогда Лора отправила Селію съ порученіемъ къ дворецкому, произошло перемщеніе карточекъ съ надписанными на нихъ именами гостей, и Эдуардъ Клеръ занялъ, оставшееся свободнымъ, почетное мсто.

Она такъ поступила изъ желанія успокоить его взволнованныя чувства, подозрвая, что ему, можетъ быть, нсколько тяжела эта первая встрча съ нею, въ ея новой роли, зная, что въ чувствительности этого молодого человка больше, чмъ на половину — тщеславія.

Эдуардъ, въ вознагражденіе, говорилъ прекрасно. Онъ только-что возвратился изъ Лондона и былъ посвященъ во все, что есть самого интереснаго въ кратковременной жизни лондонскаго сезона. Онъ говорилъ о картинахъ, выставленныхъ въ ныншнемъ году, пустилъ нсколькими острыми стрлами сарказма въ новую школу живописи, описалъ первую красавицу сезона и открылъ своимъ слушателямъ тайну ея популярности.

— Самое замчательное,— сказалъ онъ въ заключеніе,— это что никто никогда не считалъ ее хорошенькой, пока она, совсмъ неожиданно, не появилась въ обществ, въ качеств единственнаго совершеннаго существа, видннаго міромъ со временъ Венеры, открытой на остров Милос. Никто больше ея семейства не удивился, когда ее признали царицей красоты, разв, можетъ быть, она сама. Мать ея никогда ничего подобнаго не подозрвала. Въ школ ее скорй считали дурнушкой, чмъ красивой. Говорятъ, что ее рано выдали замужъ, потому что она въ семейств считалась замарашкой, а теперь она не можетъ прокатиться по парку безъ того, чтобы ‘весь Лондонъ’ не вытягивалъ шеи и не напрягалъ зрнія, чтобы только увидать ее. Когда она появляется въ обществ, женщины влзаютъ на стулья, чтобы смотрть на нее черезъ плечи сосдей. Я думаю, что он хотятъ узнать, какъ это длается. Подобнаго рода популярность можетъ казаться очень пріятной, въ отвлеченномъ смысл, но я полагаю, что барын отъ нея приходится тяжело.

— Почему тяжело?— спросилъ Джонъ Тревертонъ.

— Потому, что съ этимъ положеніемъ не связано никакое жалованье. Первая красавица сезона должна получать что-нибудь, чтобы облегчало ей расходы, сопряженные съ ея годичнымъ срокомъ службы, какъ получаетъ лордъ-мэръ. Посмотрите, чего отъ нея ожидаютъ! Вс глаза устремлены на нее. Каждая женщина въ Лондон смотритъ на нее, какъ на образецъ вкуса и элегантности, и усерднйшимъ образомъ старается подражать ея туалетамъ. Какъ прикажете ей положить предлъ фантазіямъ и счетамъ своей модистки, когда она знаетъ, что вс великосвтскіе журналы только того и ждутъ, чтобы описать ея послднее платье, расхвалить ея новую шляпку, написать эпиграмму на ея зонтикъ, придти въ восторгъ отъ ея ботинокъ. Монетъ она здить въ наемномъ экипаж? Нтъ. Можетъ она не явиться на скачки? Нтъ. Она и умереть-то должна на ногахъ. По-моему, разъ она занимаетъ и забавляетъ публику,— гораздо больше, чмъ лордъ-мэръ: въ скобкахъ будь замчено,— она должна получать значительную субсидію изъ общественной кассы.

Покончивъ съ картинами, красавицами и лошадьми, Взявшими призы на скачкахъ, Эдуардъ заговорилъ о преступленіяхъ.

— Лондонскіе жители обладаютъ способностью до одуренія толковать объ одномъ и томъ же,— сказалъ онъ.— Мн казалось, что ни газетамъ, ни публик никогда не надостъ бесдовать объ убійств Шико.

— Убійство Шико? Ахъ, это балетная танцовщица, не правда-ли?— освдомилась леди Баркеръ, которую такъ заинтересовалъ веселый молодой человкъ, сидвшій по правую ея руку, что она едва-ли обращала должное вниманіе на мистера Тревертона, помщавшагося по лвую.— Я помню, что меня сильно заинтересовала эта тайна. Ужасное преступленіе! И какъ глупа полиція — убійцу розыскать не могла.

— Или какъ уменъ убійца, сьумвшій ускользнуть изъ рукъ полиціи, подъ чужой оболочкой,— проговорилъ Эдуардъ.

— О, онъ наврное ухалъ въ колоніи или куда-нибудь,— воскликнула леди Баркеръ.— Изъ Англіи, въ наше время, столько уходитъ кораблей. Неужели вы думаете, что убійца этой несчастной женщины остался въ Англіи?

— Весьма вроятно, что остался, скромно притаившись подъ вншней оболочкой величайшей добропорядочности,— отвтилъ Эдуардъ.

— Вы, значитъ, полагаете, что это сдлалъ мужъ?— вмшался въ разговоръ сэръ Джошуа Паркеръ, съ своего мста но правую руку Лоры.

— Не вижу основанія въ томъ сомнваться,— возразилъ Эдуардъ.— Если мужъ невиновенъ, то почему-же онъ исчезъ, какъ только обнаружилось преступленіе?

— Онъ могъ имть на то свои причины, причины, не имющія ничего общаго со смертью жены,— промолвилъ Джонъ Тревертонъ.

— Какія достаточно-сильныя причины ногъ онъ имть, чтобы подвергнуться риску быть принятымъ за убійцу?— съ недовріемъ спросилъ Эдуардъ.— Ни одинъ невинный человкъ не поставилъ бы себя въ подобное положеніе.

— Сознательно, нтъ,— сказалъ Джонъ,— но человкъ этотъ могъ дйствовать подъ вліяніемъ перваго впечатлнія, не обдумавъ послдствій своего поступка.

— Допустить это значило-бы счесть его за дурака,— возразилъ Эдуардъ,— а судя по всему, что я о немъ слышалъ, онъ принадлежитъ въ другой половин рода человческаго.

— Вы хотите сказать, что онъ негодяй?

— Я хочу сказать, что онъ человкъ смышленый. Не таковъ онъ, чтобы, найдя жену съ перерзанныхъ горломъ, убжать, предоставивъ всмъ лондонскимъ газетамъ право клеймить его, какъ труса и убійцу,— ршительно проговорилъ Эдуардъ.

Джонъ Тревертонь разговора этого не сталъ продолжать. Лэди Паркеръ, сидвшая по лвую его руку, только-что начала разспрашивать его о ввезенныхъ, лишь нсколько времени тому назадъ, въ предлы Англіи джерсейскихъ коровахъ, сильно ее занимавшихъ, и ему пришлось подробно описать ей ихъ красоты и достоинства. Лора случайно взглянула на Эдуарда Клера, когда онъ пересталъ говорить, и выраженіе его лица поразило и испугало ее. Никогдане видывала она подобнаго злобнаго взгляда на лиц человческомъ. Только на лиц Іуды, на картин одного изъ старыхъ итальянскихъ мастеровъ, видла она такое хитрое и ядовитое выраженіе. И этотъ злобный взглядъ — мимолетный какъ молнія — былъ устремленъ на ея ничего не подозрвавшаго мужа, лицо котораго сохраняло серьёзно-вжливое выраженіе въ то время, какъ онъ, нсколько наклонивъ свою красивую голову, повствовалъ лэди Паркеръ о джерсейскихъ коровахъ.

— Господи!— со страхомъ въ душ думала Лора.— Неужели этотъ молодой человкъ такъ ненавидитъ моего мужа за то, что я его ему предпочла? Что-же это была за любовь, если могла породить подобную злобу!

Позже вечеромъ, когда Эдуардъ подошелъ и склонился надъ оттоманкой, на которой сидла Лора, она невольнымъ движеніемъ, выражавшимъ отвращеніе, отвернулась отъ него.

— Я оскорбилъ васъ?— тихимъ голосомъ спросилъ онъ.

— Да. Я за обдомъ уловила на лиц вашемъ взглядъ, сказавшій мн, что вы не любите моего мужа.

— Неужели вы думаете, что я могу полюбить его очень нжно сразу? Вы должны, по крайней мр, дать мн время свыкнуться съ мыслью, что онъ вашъ мужъ. Время заживляетъ большую часть ранъ. Дайте срокъ, Лора, и не судите обо мн слишкомъ строго. На мн лежитъ проклятіе, тяготющее надъ мною: я одаренъ душой боле впечатлительной, чмъ души обыкновенныхъ людей, и люблю, и ненавижу, и презираю, но не такъ какъ онъ.

— Надюсь, что вы будете оставлять эти драгоцнные дары природы за дверью, когда вздумаете переступить этотъ порогъ,— сказала Лора съ улыбкой скорй презрительной, чмъ смягченной.— Я не могу быть дружна съ тмъ, кто не любитъ моего мужа.

— Въ такомъ случа, я буду бороться съ собою и постараюсь полюбить Джона Тревертона. Поврьте мн, Лора, я хочу быть вашимъ другомъ, предлагаю вамъ честную и не двусмысленную дружбу.

— Такого рода дружбы я и ожидаю отъ сына вашего отца,— проговорила Лора боле мягкимъ тономъ.

Она была слишкомъ счастлива, слишкомъ уврена въ своемъ счастіи, чтобы не умть прощать. Она пыталась переубдить себя, разсуждая, вопреки своему инстинкту и внутреннему убжденію, и говоря себ, что недоброжелательный взглядъ Эдуарда Клера въ сущности не имлъ того значенія, какое ей померещилось.

Эдуардъ наблюдалъ, и видлъ, что Джонъ Тревертонъ играетъ свою роль хозяина и господина такъ, что даже онъ вынужденъ признать его манеру держать себя безукоризненной. Новый сквайръ не выказывалъ никакого самодовольства, не кичился своей обстановкой, чего можно было ожидать отъ человка, нежданно-негаданно получившаго большое состояніе. Онъ не хвасталъ своими винами, своими лошадьми, своими картинами или своей фермой. Онъ относился къ своему новому положенію такъ спокойно, игралъ свою роль такъ естественно, точно родился наслдникомъ значительнаго помстья.

— Честное слово, они прелестная парочка,— проговорилъ сэръ Джошуа Паркеръ, своимъ самодовольнымъ тономъ,— и настоящее пріобртеніе для общества нашего графства.— Сэръ Джошуа очень любилъ толковать объ обществ нашего графства, хотя самъ лишь въ недавнее время занялъ мсто въ рядахъ его, благодаря тому обстоятельству, что отецъ и ддъ его составили себ состояніе мыловареніемъ.

Посл выше описаннаго маленькаго проблеска гнва въ день званаго обда, Эдуардъ Клеръ казался олицетвореннымъ дружелюбіемъ. Селія проводила большую часть своего времени въ замк, гд ей всегда бывали рады, вполн естественнымъ казалось, что братъ ея Эдуардъ частенько заглядывалъ туда, почти также часто, какъ въ оные дни, при жизни Джаспера Тревертона. Появленіе его объяснялось столькими причинами. Библіотека замка была гораздо обширне и лучше скромной коллекціи старыхъ книгъ, принадлежавшей викарію. Сады замка были источникомъ истинныхъ наслажденій для поэтической души молодого человка. Джонъ Тревертонъ не обнаруживалъ къ нему антипатіи. Онъ, повидимому, смотрлъ на поэта какъ на жалкое существо, появленіе или исчезновеніе котораго ни для кого разницы составитъ не могло.

— Признаться, я съ презрніемъ отношусь въ подобнаго рода людямъ,— откровенно сказалъ онъ жен.— Изнженное существо, блоручка, человкъ, открывшій лавочку въ качеств острослова и поэта, съ самымъ ограниченнымъ запасомъ товаровъ, причемъ все лучшее выставлено на окнахъ, а въ самой лавк нтъ ничего, кром пустыхъ полокъ. Но, разумется, пока онъ симпатиченъ теб, Лора, онъ будетъ здсь желаннымъ гостемъ.

— Онъ мн симпатиченъ ради его отца и матери, моихъ самыхъ старыхъ и лучшихъ друзей,— отвчала Лора.

— Что, въ перевод на простой языкъ, значить, что ты только выносишь его?— небрежно замтилъ Джонъ.

— Чтожъ, онъ безвреденъ, и подчасъ забавенъ. Пусть его ходитъ.

Эдуардъ приходилъ и, казалось, чувствовалъ себя какъ дома и былъ совершенно счастливъ въ небольшомъ семейномъ кружк. Онъ помщался у камина въ уютной книжной комнат, принималъ участіе въ непринужденномъ семейномъ разговор, когда осеннія сумерки начинали сгущаться и Лора разливала чай за своимъ хорошенькимъ столикомъ, мужъ сидлъ подл нея, тогда какъ Селія, великая охотница до эксцентрическихъ позъ, возсдала на ковр, разостланномъ передъ каминомъ.

Въ одинъ ноябрьскій вечеръ, съ мсяцъ посл званаго обда, разговоръ случайно коснулся мстныхъ магнатовъ, украсившихъ банкетъ этотъ своимъ присутствіемъ.

— Видалъ-ли кто-нибудь когда-нибудь такую смшную фигурку, какъ леди Баркеръ, въ своемъ парик?— воскликнула Селія.— Я право думаю, что ея портниха должна быть очень искусной, чтобы сшить платье, которое бы не расползлось на ней. Я не на толщину ея жалуюсь. Женщина можетъ быть полновсной и смотрть героиней. Но фигура лэди Баркеръ такая неуклюжая. Когда она опустится на диванъ, такъ и ждешь, что она развалится, словно форма желе, не успвшая хорошенько застыть. О, Эдуардъ, ты долженъ видть ея портретъ, сдланный мистеромъ Тревертономъ, что за прелестная каррикатура!

— Каррикатура! повторялъ Эдуардъ.— Еще новый талантъ: только на прошлой недл узналъ я, что Тревертонъ пишетъ масляными красками, а теперь ты говоришь, что онъ и каррикатурисгь. Дальше что будетъ?

— Полагаю, что вы дошли до конца моего небольшого запаса талантовъ,— смясь замтилъ Джонъ Тревереонъ.— Я нкогда забавлялся, пытаясь набрасывать карандашомъ иллюстраціи къ нелпымъ свойствамъ людскимъ. Это нравилось моимъ товарищамъ-офицерамъ, и помогало намъ иногда не умереть съ тоски на скучныхъ деревенскихъ стоянкахъ.

— Кстати о каррикатурахъ,— лниво проговорилъ Эдуардъ, медленно размшивая ложечкой свой чай:— видали-ли вы когда ‘Шутку-летунью?’

— Юмористическую газетку? Да, часто.

— Въ такомъ случа, вы непремнно замтили произведенія Шико — того самаго, что убилъ свою жену. Он были необыкновенно остроумны, положительно лучшія каррикатуры, какія я когда-либо видалъ со временъ Гаварни, можетъ быть, слишкомъ во французскомъ вкус, но замчательно хороши.

— Очень естественно, что он были во французскомъ вкус, если художникъ французъ.

— Извините,— сказалъ Эдуардъ,— онъ такой-же англичанинъ, какъ мы съ вами. — Селія поднялась съ поду и зажгла дв свчки на бюро Лоры, возл котораго сидлъ Эдуардъ. Она выбрала листокъ бумаги изъ груды лежавшихъ на немъ летучихъ листковъ и покивала его брату, держа, свчу въ рук.

— Не прелесть-ли? спросила она.

Эдуардъ разсматривалъ набросокъ съ миной компетентнаго критика.

— Я не хочу, чтобы вы думали, что я стараюсь вамъ льстить,— проговорилъ онъ наконецъ,— но, честное слово, этотъ набросокъ также хорошъ, какъ любая изъ вещей Шико, и совершенно въ его род.

— Это единственный талантъ моего мужа, котораго я хвалить не могу,— съ кроткимъ упрекомъ замтила Лора: — его нельзя упражнять безъ недоброжелательства къ тому, чью каррикатуру рисуешь.

— ‘Если тотъ, кого обокрали, не нуждался въ украденномъ, пусть его не знаетъ о краж и онъ все равно, что не обокраденъ’, цитировала Селія, снова занявшая свое смиренное мстечко у ногъ Лоры.— Безграничной мудрости Шекспира обязаны мы этимъ открытіемъ, почему не приложить того-же правила и къ каррикатурамъ? Если лэди Баркеръ никогда не узнаетъ, какой живой портретъ ея вы нарисовали, нацарапавъ нсколько черточекъ перомъ, то врность изображенія не можетъ повредить ей.

— Но разв не въ обыча показывать такого рода вещи всмъ близкимъ друзьямъ данной особы, до тхъ поръ, покуда она сама не узнаетъ объ этомъ?— спросилъ Эдуардъ, съ своей лнивой усмшкой.

— Я бы охотне отрубила себ правую руку, чмъ огорчить безвредную, добродушную старушку, горячо проговорила Лора.

— Отверните манжету, мистеръ Тревертонъ, подставьте руку подъ топоръ,— воскликнула Селія.— Ну право-же, если фигура лэди Баркеръ напоминаетъ развалившуюся форму желе, она должна это знать. Разв одинъ изъ этихъ несносныхъ семи греческихъ старикашекъ, именъ которыхъ никто никогда запомнить не могъ, не выразилъ всей житейской мудрости въ одномъ правил гласящемъ: ‘Познай самого себя?’

Селія продолжала трещать, Лора и Эдуардъ болтали съ нею, но Джонъ Тревертонъ сидлъ серьезный и безмолвный, задумчиво глядя въ огонь.

Глава IX.— Тмъ временемъ по небу прокатился громъ.

Посл портрета лэди Баркеръ, Джонъ Тревертонъ не рисовалъ больше карикатуръ. Онъ, повидимому, отложилъ въ сторону карандашъ каррикатуриста въ угоду антипатіи жены къ этому несовмстимому съ добродушіемъ искусству. Но высшія сферы искусства имъ оставлены не были, онъ устроилъ себ студію въ одной изъ запасныхъ спаленъ, выходившихъ окнами на сверъ, и писалъ портретъ жены, правда, сильно идеализированный, надъ которымъ ежедневно съ невыразимымъ наслажденіемъ работалъ часа два. Въ этотъ періодъ его жизни у него было много пріятныхъ занятій. Ферма, охота, управленіе значительнымъ имніемъ, которое онъ желалъ держать въ полномъ порядк, не завертывая своихъ талантовъ въ платокъ, подобно евангельскому лнивому рабу, но улучшая помстье, которое Джасперъ Тревертонъ, въ теченіи своей долгой жизни, значительно расширилъ, но на которое старикъ не совсмъ-то охотно тратилъ деньги,— все это, вмст взятое, занимало его. Полной счастливой жизнью жилъ Джонъ Тревертонъ съ женою въ этотъ первый годъ ихъ супружества, обоимъ казалось, что для ихъ совершеннаго счастія больше ничего не требовалось. А, между тмъ, со временемъ, когда явилась надежда на рожденіе ребенка въ суровомъ старомъ дом, молчаніе котораго такъ давно не нарушалось шумомъ дтскихъ шаговъ, осуществленіе этой сладостной надежды показалось супругамъ единственнымъ событіемъ, могущимъ наполнить до краевъ чашу ихъ радостей.

Пока въ замк все дышало блаженствомъ, жизнь проходила довольно пріятно и въ викаріат, гд добрый, благодушный труженикъ-викарій началъ мириться съ мыслью, что его единственный сынъ всю жизнь свою останется празднолюбцемъ, если только на этомъ, повидимому, безплодномъ растеніи когда-нибудь не распустится роскошный цвтокъ — геніальности. Тогда терпніе отца, любовь матери, будутъ сразу вознаграждены за томительные дни ожиданія.

Эдуардъ, со времени возвращенія своего подъ кровъ родительскій, съумлъ подладиться во всмъ его окружавшимъ. Онъ былъ мене циниченъ, чмъ въ прежнее время, мене склоненъ проклинать судьбу за то, что жизнь его не. сложилась боле пріятнымъ для него образомъ.

Даже Селія поврила, что братъ ея вполн излечился отъ своей привязанности къ Лор.

— Я думаю, что его страсть похожа на страсть бднаго, сентиментальнаго старичка Петрарки,— размышляла Селія, прочитавшая съ полъ-дюжины сонетовъ знаменитаго итальянца въ теченіи всей своей жизни,— онъ будетъ еще двадцать лтъ писать стихи о предмет своей страсти, не ощущая ровно никакого страданія отъ своей платонической привязанности. Ему, кажется, нравится бывать въ замк, они съ Джономъ Тревертономъ отлично ладятъ, принимая во вниманіе различіе ихъ характеровъ

Эдуардъ очень уютно устроился въ своемъ сельскомъ жилищ. Онъ вкусилъ лондонской жизни и искреннйшимъ образомъ возненавидлъ ее, теперь онъ мене прежняго былъ расположенъ ворчать на скуку, царившую въ Девонширской деревн. Что же изъ того, что онъ видлъ ежедневно т же неподвижныя, чуть не животныя лица? Не пріятне-ли было смотрть на нихъ, чмъ на толпу незнакомыхъ лицъ съ такимъ напряженнымъ выраженіемъ, какъ будто ихъ погоня за наживой превратилась въ положительный физическій голодъ, толпу, какая проходила мимо него по дымнымъ улицамъ Лондона? Здшнія лица его знали. Здсь шляпы приподнимались, когда онъ проходилъ мимо. Люди замчали, здоровый ли у него видъ или болзненный. Здсь, по крайней мр, онъ имлъ нкоторое значеніе, былъ важной цифрой въ общей сумм деревенской жизни. Его смерть произвела бы сильное впечатлніе, его отсутствіе было бы замчено. Эдуардъ не чувствовалъ никакой привязанности къ простодушнымъ деревенскимъ жителямъ, но ему пріятно было сознавать, что они къ нему не вполн равнодушны. Онъ поселился въ своемъ прежнемъ гнзд въ солидномъ, старомъ викаріат, обширномъ дом съ каменными стнами и массивными дымовыми трубами, отдленномъ отъ дороги роскошной, столтней изгородью изъ дикаго терновника, съ выходившими на волнистый лугъ и отдаленные лса окнами фасада.

Здсь Эдуардъ устроилъ себ кабинетъ, въ которомъ могъ работать надъ своимъ великимъ твореніемъ, и гд одиночества его не нарушало ничье вторженіе. Считалось дломъ ршеннымъ, что труды, которымъ онъ предавался въ этомъ убжищ, были нелегкіе. Здсь онъ, подобно Пиіи на ея треножник, отдавалъ душу свою на жертву жестокимъ страданіямъ. Комната находилась на венц длиннаго корридора, окно ея выходило въ поле. Здсь курить не воспрещалось, хотя самъ викарій не курилъ и питалъ, свойственную людямъ стараго покроя, ненависть къ сигарамъ. Эдуардъ, вовремя писанія своей поэмы, чувствовалъ потребность въ значительномъ количеств табачнаго дыма, чтобы хоть нсколько дать отдохнуть, своимъ напряженнымъ нервамъ. Если Селія или мистриссъ Клеръ неожиданно отворяли дверь, он заставали поэта откинувшимся на спинку своей качалки, съ сигарой въ зубахъ, съ глазами, задумчиво устремленными на виднвшійся изъ окна пейзажъ. Въ такія мивуты онъ уврялъ мать и сестру, что работаетъ толовой. Перечеркнутая и закапанная чернилами рукопись, лежавшая на ‘то письменномъ стол, свидтельствовала о его усиленныхъ трудахъ, но быстроглазая Селія замчала, что работа подвигалась медленно, Для выполненія ея требовалось много размышленій и много табачнаго дыма. Раза два Эдуарда заставали за чтеніемъ французскаго романа.

— Такъ легко позабыть языкъ, если отъ времени до времени не будешь читать чего-нибудь на этомъ язык,— сказалъ онъ, желая объяснить имъ причину этого кажущагося легкомыслія.

Онъ поддерживалъ сношенія съ наиболе извстными журналами, посылая имъ такое количество бездлокъ во вкус гостинныхъ, какое они только могли ожидать отъ него, благодаря этому подспорью, онъ могъ хорошо одваться и имть карманныя деньги, не разоряя отца.

— Все, что мн нужно, это — столъ въ теченіи года или около того, покуда я не составилъ себ имени, — сказалъ онъ матери,—невелико, кажется, требованіе единственнаго сына отъ отца.

Викарій согласился, что требованіе скромное, но бы предпочелъ имть сына съ боле дятельнымъ, боле живымъ характеромъ, сына — священника, юриста, медика, даже солдата. Но ему не подобало жаловаться, если небо послало ему генія вмсто зауряднаго работника. Это была, безъ сомннія, старая исторія некрасиваго утёнка. Со временемъ, блоснжныя крылья развернутся для величаваго полета, и восхищенный міръ признаетъ красоту лебедя. Мистриссъ Клеръ, обожавшая своего единственнаго сына, какъ вс безхарактерныя матери, радовалась при мысли, что онъ дома, навсегда дома, какъ съ восторгомъ объявляла она. Она убрала его комнату съ такой роскошью, какую только позволяли ея незначительныя средства, прибила полки всюду, гд он ему требовались, покрыла каминную доску егобархатомъ, драпировала ее кружевомъ собственной работы, накупила ему пепельницъ, вазъ для табаку, спичечницъ, бюваровъ, туфель, пуховыхъ подушекъ для отдохновенія, мягкихъ пушистыхъ одялъ, которыми онъ могъ бы покрывать себ ноги, когда опускался на свою удобную кушетку измученный продолжительной борьбой съ неблагосклонной музой. Все, чмъ любящая мать можетъ баловать своего сына, было сдлано для Эдуарда, но къ несчастію онъ не былъ создавъ изъ того крпкаго вещества, котораго не испортить сладкой лести любви.

Бывали часы, когда поэтъ былъ доступенъ. Въ т дни, когда братъ и сестра не бывали въ замк, Селія въ пять часовъ приносила ему чашку кофе, вмст съ небольшимъ запасомъ сплетенъ, какой ей удавалось собрать въ течешь дня. Она садилась на полъ у камина и весело болтала въ то время, какъ Эдуардъ лежалъ въ кресл, прихлебывая кофе и слушая сестру съ видомъ благосклонной снисходительности.

Большая часть разговоровъ Селіи имла, естественно, своимъ предметомъ ея другей въ замк. Она не была боле предубждена противъ Джона Тревертона и даже расточала ему восторженныя похвалы. Онъ — прелесть. Какъ мужъ, онъ — совершенство. Она желала, чтобы небо послало на ея долю подобнаго человка.

— Я право, думаю, что Лора самая счастливая двушка на свт — воскликнула она однажды.— Какой мужъ, какой домъ, какая конюшня, какіе сады, какое состояніе! Почти досадно видть, какъ она все спокойно принимаетъ. Я полагаю, что она признательна Провиднію, такъ какъ она страшно богомольна. Но ея хладнокровіе почти бситъ меня. Еслибъ я хоть на-половину была такъ счастлива, я бы прыгнула на луну.

— Лора вполн прилична, милая моя: хорошо воспитанные люди никогда не стремятся прыгнуть на луну,— безучастно замтилъ Эдуардъ.

— Чисто-братское замчаніе!— воскликнула Селія, пожимая плечами.

— Мн очень пріятно слышать, что она такъ счастлива,— продолжалъ Эдуардъ, съ самымъ добродушнымъ видомъ.— Благодаря Бога, я совершенно побдилъ мою старую къ ней слабость и могу смотрть на ея счастіе безъ ревнивыхъ терзаній. Но меня нее же нсколько удивляетъ, какъ она можетъ быть такъ беззавтно счастлива съ человкомъ, о прошломъ котораго ничего не знаетъ.

— Какъ можешь ты это говорить, Недъ? Она знаетъ, что онъ, что онъ, знаетъ, что онъ былъ лейтенантомъ въ одномъ изъ блестящихъ полковъ и вышелъ въ отставку потому, что прожилъ свое состояніе.

— Вышелъ въ отставку ровно семь лтъ тому назадъ,— прервалъ Эдуардъ.— Что же онъ длалъ съ тхъ поръ?

— Слонялся по Лондону.

— Это крайне-неопредленная фраза, подумай только: семь лтъ! Онъ долженъ былъ, тамъ или иначе, заработывать себ средства въ жизни, въ теченіи этого времени, онъ долженъ былъ имть свой собственный кругъ знакомства. Почему никто изъ его знакомыхъ глазъ не кажетъ? Почему онъ такъ упорно молчитъ обо всемъ, имъ извданномъ въ теченіи этихъ семи лтъ? Мужчина — себялюбивое животное, моя милая Селія. Будь уврена, что если человкъ о самомъ себ хранитъ молчаніе, значитъ, ему есть чего-нибудь стыдиться.

— Во всемъ этомъ, конечно, есть что-то странное,— соглашалась Селія.— Джонъ Тревертонъ никогда не говоритъ о своемъ прошломъ или, врне, о томъ времени, какое протекло съ тхъ поръ, какъ онъ вышелъ изъ полка, я думаю, что онъ все это время провелъ въ Лондон, такъ какъ, судя по его разговорамъ, ему страшно опротивла лондонская жизнь. Будь я на мст Лоры, я бы настояла на томъ, чтобы онъ мн все разсказалъ.

— Между мужемъ и женою не можетъ быть счастія безъ полнаго доврія,— замтилъ Эдуардъ.— Прочнаго счастія, по крайней мр.

— Бдная, милая Лора,— вздохнула, Селіи.— Я всегда говорила, что бракъ этотъ совершился при дурныхъ предзнаменованіяхъ, но за послднее время думаю, что окажусь лжепророкомъ.

— Говорила она теб когда-нибудь, что заставило ея мужа ухать вскор посл свадьбы?

— Нтъ, на этотъ счетъ она была молчалива, какъ могила. Разъ только она мн сказала, что онъ здилъ въ Буэносъ- Айресъ, куда былъ вызванъ по дламъ. Больше я отъ нея никогда и ничего добиться не могла.

— Странныя, должно быть, это были дла, ради которыхъ человкъ оставилъ только-что обвнчанную съ нимъ жену,— проговорилъ Эдуардъ.

Селія многозначительно кивнула и, не отрываясь, смотрла въ огонь. Она любила Лору, но еще больше любила сплетни.

Эдуардъ испустилъ короткій, нетерпливый вздохъ, и капризно повернулъ голову на подушк, сработанной материнскими руками изъ мягчайшей шерсти. Это движеніе, выражавшее отвращеніе въ жизни вообще, не ускользнуло отъ проницательныхъ главъ сестры его.

— Недъ, милый, я боюсь, что у тебя еще не прошла тоска по Лор,— сочувственно прошептала она.

— Я тоскую по ней только тогда, когда думаю, что она жена негодяя.

— О, Недъ, какъ можешь ты говорятъ подобныя вещи?

— Селія, человкъ, не имющій возможности дать отчетъ въ семи годахъ своей жизни, должемъ быть негодяемъ,— ршительно проговорилъ Эдуардъ Клеръ.— Пожалуйста, не говори ничего Лор, не пугай ее. Я сегодня толкую съ тобой, точно ты мужчина, и теб можно доврять. Жди и наблюдай, какъ буду ждать и наблюдать я.

— Эдуардъ, какъ ты меня пугаешь! Ты заставляешь меня испытывать такое чувство, какъ еслибъ мы жили въ одной изъ деревень у подножія Везувія и ждали, что вотъ-вотъ произойдетъ изверженіе и уничтожитъ насъ всхъ.

— Когда-нибудь да произойдетъ взрывъ, поврь мн, Селія: взрывъ этотъ разрушитъ замокъ, это также врно, какъ то, что жилище Дарнлея было взорвано на воздухъ въ ту ночь, когда онъ былъ убитъ.

Боле онъ ни слова не прибавилъ, хотя Селія охотно бы продолжала разговоръ. Ему даже было нсколько досадно на себя за то, что онъ и это-то высказалъ, хотя онъ не безъ достаточной на то причины подарилъ сестру своимъ довріемъ. Онъ желалъ знать все, что только можно было узнать о Джон Тревертон, а Селія могла развдать многое, до чего онъ самъ никогда бы не добрался.

— Я, право, думала, ‘то ты начинаешь привязываться къ мистеру Тревертону,— вскор замтила двушка.— Вы съ нимъ, повидимому, такъ отлично ладите.

— Я съ нимъ вжливъ, ради Лоры. Я бы и не на такое лицемріе пошелъ, еслибъ думалъ, что этимъ послужу ей.

Эдуардъ вздохнулъ и снова сердито метнулся головой по подушк. Онъ желалъ причинить Джону Тревертону смертельный вредъ, а между тмъ зналъ, что сколько бы яда онъ ни сдлалъ своему сопернику, это не будетъ имть для него самого никакихъ благодтельныхъ послдствій. Выиграть онъ ничего не могъ. Вредъ, причиненный врагу, будетъ непоправимый, смертельный, его имя будетъ опозорено, легко могло быть, что его ждетъ каторга, едва ли можетъ любящая жена пережить подобный ударъ. Все это представлялось уму Эдуарда Клера, какъ не невозможная месть. Къ несчастью месть въ меньшихъ размрахъ была для него немыслима. Онъ чувствовалъ, что одаренъ смертоносной силой, но ранить, не убивая, онъ не могъ. Онъ былъ похожъ на змю кобру, жало которой снабжено такимъ хитрымъ механизмомъ, что оно остается въ резерв до тхъ поръ, пока змя не пожелаетъ пустить его въ ходъ. Два зуба запрятаны подъ нёбомъ. Когда змя нападаетъ на свою жертву, зубы высовываются, ядовитая гланда нажимается, смертельный ядъ стекаетъ по желобку, находящемуся въ зуб, и попадаетъ куда слдуетъ. Спшите тотчасъ же отнять пораженный член, или ядъ сдлаетъ свое дло. Медицина еще же открыла противоядія, могущаго спасти жизнь жертвы.

Глава X.— Всхъ пригрла.

Рождество приближалось: это былъ первый рождественскій праздникъ въ брачной жизни Лоры, и ея радостно-настроенному воображенію онъ представлялся чмъ-то вполн чудеснымъ. Какъ могли они съ Джономъ быть достаточно признательны Провиднію за вс милости, имъ ниспосланныя? Что могли они сдлать, чтобы въ достаточной мр осчастливить другихъ людей? Недли за дв до праздника, Лора повезла Селію въ Бичамптонъ въ шарабан, запряженномъ парой пони, закупать громадный запасъ одялъ, фланелевыхъ юбокъ для старушекъ и теплыхъ сюртуковъ изъ домашняго сукна для стариковъ, страдающихъ ревматизмомъ.

— Имешь ли ты понятіе о томъ, сколько ты тратишь, Лора?— спросила практичная Селія.

— Нтъ, дорогая, но у меня одна мысль сидитъ въ голов, это — чтобы ни одна душа въ окрестностяхъ Газльгёрста не страдала отъ холода и не чувствовала себя несчастной въ ныншній праздникъ, если только въ моихъ силахъ пособить горю.

— Боюсь, что ты поощряешь нищенство!— замтила Селія.

— Нтъ, Селія, я веду войну съ ревматизмомъ.

— Надюсь, что ты не ожидаешь, благодарности?

— Я ожидаю только, что мои одяла защитятъ бднякомъ отъ мороза. Теперь демъ въ колоніальную лавку.

Она весело тряхнула возжами и подъхала къ лучшей лавк съ колоніальными товарами въ цломъ Бичамптон, на окнахъ которой, за зеркальными стеклами, красовалась пара высокихъ, японскихъ кувшиновъ, говорившая всмъ и каждому о значительныхъ размрахъ, въ какихъ велась торговля этого магазина. Здсь мистриссъ Тревертонъ заказала сто пакетовъ, изъ которыхъ въ каждомъ заключалось достаточное количество черносливу, коринки, сахару, пряностей и цукатовъ, для приготовленія семейнаго рождественскаго пуддинга. Купецъ радовался, занося въ книгу заказъ, и расточалъ краснорчивыя похвалы своимъ запасамъ. Изъ магазина колоніальныхъ товаровъ он прохали въ кандитерскую, гд Лора заказала такое количество пироговъ, булочекъ и пирожковъ, имющихъ быть доставленными въ замокъ въ рождествевскій сочельникъ, что Селія начала серьёзно опасаться за цлость умственныхъ способностей своей пріятельницы.

— На что теб вся эта неудобоваримая дрянь?— воскликнула она.— Ты намрена торговать пирожнымъ?

— Нтъ, милая моя. Вс эти вещи мн нужны для моего дтскаго вечера.

— Дтскій вечеръ — уже! Понять не могу твоихъ побужденій, разв только, что ты хлопочешь о будущемъ. Кого же ты пригласишь? Разумется всхъ дтей лэди Паркеръ, внуковъ леди Баркеръ, мальчиковъ мистриссъ Пендарнисъ, Бригсовъ, Дромпоровъ, Сеймуровъ. Теб необходимы туманныя картины и фокусникъ, можно бы даже устроить живыя картины, такъ-какъ теб, кажется, дла нтъ до того, сколько денегъ ты просадишь. Люди въ наше время такъ требовательны, что и отъ дтскаго вечера ждутъ многаго.

— Я думаю, что мои гости чувствуютъ себя совершенно счастливыми безъ живыхъ картинъ и даже безъ фокусника.

— Сомнваюсь. Эти маленькіе Баркеры страшно стары для своихъ лтъ.

— Маленькихъ Баркеровъ не будетъ на моемъ вечер.

— А мальчики Пендарнисы ломаются не хуже студентовъ, перешедшихъ на второй курсъ.

— Я не приглашала мальчиковъ Пендарнисовъ.

— Какія же дти, скажи на милость, уничтожатъ вс эти пирожки?— воскликнула Селія.

— Я даю вечеръ дтямъ фермеровъ. Все малолтнее отдленіе школы, находящейся въ завдываніи твоего отца, будетъ на лицо.

— Въ такомъ случа, могу только выразить надежду, что ты позаботилась о вентиляціи твоихъ комнатъ, если ты воображаешь, что я соглашусь провести рождественскій сочельникъ въ атмосфер, хоть сколько-нибудь напоминающей атмосферу нашей классной комнаты въ малолтнемъ отдленіи, то ты сильно ошибаешься.

— Я не ошибусь въ своихъ разсчетахъ на добродушіе Селіи Клеръ. Надюсь, что ты отъ всего сердца, отъ всей души будешь помогать мн. Даже братъ твой могъ бы быть намъ полезенъ. Онъ могъ-бы прочесть что-нибудь смшное: ‘мистриссъ Броунъ въ театр’, напримръ, или что-нибудь въ этомъ род.

— Представь себ только Альджернона Суинбёрна, читающаго ‘мистриссъ Броунъ’ толп бдныхъ ребятишекъ,— со смхомъ воскликнула Селія:— увряю тебя, что мой братъ Эдуардъ считаетъ себя не мене важной особой, чмъ мистеръ Суинбёрнъ. Неужели ему отложить въ сторону свое великое твореніе, чтобы изучать ‘мистриссъ Броунъ, въ театр’?

— Я уврена, что онъ охотно поможетъ намъ,— замтила Лора.— У меня будетъ ёлка, увшанная подарками, по большей части полезными. Я выпишу изъ Лондона волшебный фонарь, а затмъ у насъ будутъ всевозможныя старомодныя игры: жмурки, кошки-мышки, вс самыя шумныя, самыя веселыя потхи, какія мы только съумемъ придумать. Я прикажу очистить и прибрать надлежащимъ для этого случая образомъ залу на половин прислуги, тогда намъ нечего будетъ опасаться за цлость милой старой мебели.

— Еслибъ бдный старый мистеръ Тревертонъ могъ ожить и видть что здсь происходитъ!— воскликнула Селіи.

— Я уврена, что онъ бы обрадовался, узнавъ, что его состояніе употребляютъ на то, чтобы сдлать другихъ счастливыми. Подумай обо всхъ этихъ бдныхъ дткахъ, Селія, которымъ почти неизвстно значеніе слова, въ томъ смысл, въ какомъ понимаютъ его богатые люди.

— Тмъ лучше для нихъ,— философски замтила Селія.— Удовольствія богатыхъ страшно безсодержательны. Чтожъ, Лора, ты добрая душа, и я всми силами буду помогать теб управиться съ твоимъ дтскимъ праздникомъ. Желала бы я знать, неужели четырнадцать тысячъ фунтовъ въ годъ развили бы во мн наклонность къ благотворительности? Боюсь, что мои расходы возрасли бы въ такой пропорціи, что на дла благотворенія у меня бы просто средствъ не хватило.

До наступленія рождественскаго сочельника жизнь Лоры омрачилась, полное счастіе стало невозможнымъ даже для нея, стремившейся радовать другихъ. Джонъ Тревертонъ заболлъ лихорадкой. Онъ не былъ опасно болнъ. Мистеръ Мортонъ, мстный докторъ, лечившій Джаспера Тревертона въ теченіи двадцати лтъ, искусный и опытный врачъ, очень легко относился къ его болзни. Паціентъ простудился, возвращаясь издалека домой, по дождю, на усталой лошади, посл охоты, послдствіемъ простуды были лихорадочные симптомы, и мистеръ Тревертонъ нсколько ослабъ, вотъ и все. Единственныя необходимыя лекарства были покой и хорошій уходъ, а для человка, въ условіяхъ Джона Тревертона, оба были доступны.

— Должна ли я отложить свой дтскій праздникъ?— тревожно спрашивала Лора за день до рождественскаго сочельника.— Мн было бы очень жаль огорчить бдняжекъ, но,— здсь голосъ ея дрогнулъ,— еслибъ я только могла думать, что Джону будетъ хуже.

— Дорогая мистриссъ Тревертонъ, ему не будетъ хуже, онъ быстро поправляется. Разв я не говорилъ вамъ, что ныньче утромъ пульсъ былъ значительно сильне? Надюсь, что черезъ нсколько дней онъ будетъ здоровъ, но я продержу его въ его комнат до конца недли и не позволю ему принимать участіе ни въ какихъ рождественскихъ торжествахъ. Что касается до вашего дтскаго праздника, то если вы можете устроить дло такъ, чтобы шумъ до него не доходилъ, то вамъ нтъ ршительно никакой причины его откладывать.

— Зала на половин прислуги находится на совершенно противоположномъ конц дома,— промолвила Лора.— Не думаю, чтобы шумъ могъ доноситься до его комнаты.

Разговоръ этотъ между мистриссъ Тревертонъ и докторомъ происходилъ въ кабинет Джона Тревертона, рядомъ съ его спальней, въ той именно комнат, въ которой они съ Лорой впервые встртились.

— Это все, о чемъ вы должны позаботиться,— замтилъ мистеръ Мортонъ.

Лора была единственной сидлкой своего мужа въ теченіи всей его болвии. Она проводила съ нимъ цлые дни, просиживала надъ нимъ ночи, засыпая, по временамъ, на удобномъ старомъ диван, стоявшемъ въ ногахъ большой старомодной кровати. Тщетно говорилъ ей Джонъ объ опасности, угрожавшей ея собственному здоровью отъ утомленія, соединеннаго съ этимъ нжнымъ за нимъ уходомъ. Она увряла его, что никогда не чувствовала себя лучше и крпче, и никогда не спала боле освжающимъ сномъ, чмъ теперь на широкомъ старомъ диван.

Они были счастливы. Даже въ это тревожное время. Лора съ восторгомъ читала больному вслухъ, писала его письма, наливала ему лекарство, всячески прислуживала ему въ болзни, въ худшія минуты производившей въ немъ лишь чувство слабости и безпомощности. Объ одномъ сожалла она, думая о дтскомъ праздник, это — что большую часть этого вечера она принуждена будетъ провести вн комнаты больного. Вмсто того, чтобы читать мужу вслухъ, она должна будетъ вс свои помышленія сосредоточить на игр въ жмурки.

Тихо спустились на землю зимнія сумерки, шелъ небольшой снгъ, было четыре часа. Лора сидла за маленькимъ столикомъ у кровати мужа и пила съ намъ чай въ первый разъ съ самаго начала его болзни. Онъ провелъ нсколько часовъ, среди дня, въ кресл, и теперь лежалъ поверхъ постели, тепло укутанный въ свой длинный, мхомъ опушенный халатъ. Его сильно занималъ дтскій праздникъ, онъ разспрашивалъ Лору, желая узнать, что именно она устроила для забавы своихъ гостей.

— По-моему самое важное, это — дать имъ всласть покушать,— задумчиво говорилъ онъ.— Никогда не случалось мн видть ничего ближе подходящаго къ полному счастью, какъ ребенка, который стъ что-нибудь, что считаетъ вкуснымъ. Душа этого младенца, въ данную минуту, испытываетъ полное блаженство. Онъ живетъ въ настоящемъ, и только въ настоящемъ. Его маленькая жизнь замкнута въ тсный кругъ, обозначаемый словомъ: теперь. Медленно, вдумчиво причмокиваетъ онъ губами и упивается, вкусомъ любимаго яства. Едва-ли можетъ землятресеніе оторвать его отъ этого глубокаго и спокойнаго наслажденія. Съ послднимъ вкусомъ радость исчезаетъ, и ребенокъ узнаётъ, что земныя удовольствія скоропреходящи. Предоставь твоимъ маленькимъ гостямъ право набивать себ желудки въ теченіи цлаго вечера и набить себ карманы передъ возвращеніемъ домой, Лора, и они будутъ совершенно счастливы.

— А на другой день бдняжки будутъ больны и несчастны. Нтъ, Джэкъ, они будутъ веселиться нсколько разумне, чмъ ты предлагаешь: каждый отнесетъ что-нибудь тому изъ домашнихъ, кого больше любитъ, такъ что даже въ дтскомъ представленіи веселье не будетъ вполн эгоистическимъ понятіемъ. Но мн такъ жаль будетъ оставить тебя на цлый вечеръ, Джекъ.

— А. мн еще жальче будетъ разстаться съ тобой, голубка. Я постараюсь проспать часы твоего отсутствія. Не дашь-ли ты мн теперь хорошенькую дозу опіума, Лора?

— Ни за что, милый! я ненавижу всякія снотворныя средства и прибгаю къ нимъ лишь въ крайнихъ случаяхъ. Я постараюсь забжать къ теб раза два въ теченіе вечера, на полъ-часика. Селія замнитъ меня.

— Надюсь, что ты предоставишь ей большую часть твоей работы, и что я очень часто буду видть милое личико, которое такъ люблю. Кто приглашонъ, кром дтей?

— Только мистеръ Сампсонъ съ сестрою и Эдуардъ Клеръ. Эдуардъ прочтетъ дтямъ легенду, я предлагала: мистриссъ Броунъ въ театр, но онъ и слышать о ней не хочетъ. Боюсь, что дти легенды не поймутъ.

— Вамъ съ Селіей придется смяться первымъ.

— Не думаю, чтобы я могла смяться, покуда ты здсь заточенъ.

— Заточеніе это было самое кратковременное, и твое милое общество сдлало его очень пріятнымъ.

Глава XI.— Дтскій праздникъ.

Зала на половин прислуги была одна изъ лучшихъ комнатъ въ замк. Находилась она на задахъ дома, вдали отъ всхъ пріемныхъ покоевъ, и составляла нкогда часть гораздо боле стараго зданія, чмъ замокъ, къ которому нын принадлежала. Освщалась она двумя четырехъ-угольными ршетчатыми окнами, выходившими на конюшенный дворъ. Въ зал имлась также дверь, выходившая прямо на тотъ же дворъ и представлявшая удобный входъ для бродягъ и цыганъ, смло бросавшихъ вызовъ дворовымъ собакамъ и твердо знавшихъ, что самый грозный песъ, когда-либо выражавшій своимъ лаемъ ненависть къ лохмотьямъ и нищенству, страшенъ только въ предлахъ описываемаго его длинной цпью круга.

Въ этотъ рождественскій сочельникъ зала смотрла такой веселой комнатой, какую только можно было выбрать для вечерняго праздника. Громадныя полна пылали и трещали въ широкомъ, старинномъ камин, свтъ, отъ нихъ падавшій, переливался по выбленнымъ стнамъ, украшеннымъ внками изъ терновника и плюща и освщеннымъ многочисленными свчами въ жестяныхъ канделябрахъ, сдланныхъ нарочно для этого случая деревенскимъ кузнецомъ. На двухъ длинныхъ столахъ было разставлено такое угощеніе, какое деревенскій ребенокъ можетъ увидать въ счастливомъ сновидніи, но едва-ли можетъ надяться встртить въ дйствительности. Тутъ были горы нарзаннаго кусками сладкаго пирога, цлыя пирамиды изъ булочекъ и поджареннаго хлба съ масломъ, хрустальные кувшины, полные желе рубиноваго цвта, груды мармалада. Гости были приглашены къ шести часамъ, когда часы начали бить, они ввалили цлой толпой, съ сіяющими лицами и красными, какъ вишни, щеками и носами, посл своей прогулки по снгу.

Не часто шелъ снгъ въ этомъ краю, снжокъ на Рождеств почитался явленіемъ пріятнымъ и своевременнымъ, составлялъ событіе, которому радовались дти. Лора принимала своихъ молодыхъ гостей съ помощью мистера Сампсона, его сестры, Селіи Клеръ и всхъ слугъ. Эдуардъ общалъ зайти попозже. Онъ ничего не имлъ противъ того, чтобы выказать свой талантъ комическаго чтеца, но и не думалъ раздлять утомленіе, сопряженное съ подобнаго рода праздникомъ. Мистеръ и мистриссъ Клеръ хотли заглянуть въ теченіе вечера, чтобы посмотрть на веселье своихъ маленькихъ прихожанъ.

Чаепитіе было вполн удачно. Селія работала на славу. Пока мистриссъ Тревертонъ и миссъ Сампсонъ разливали чай, живая барышня летала въ разныя стороны съ тарелками пирожковъ, намазывала варенье на безчисленное множество кусковъ хлба, завязывала тесемки у двадцати передниковъ, наполняла каждую тарелку, въ ту минуту, когда она оказывалась пустой, и ежеминутно заботилась объ удовольствіи пировавшихъ, сидвшихъ въ счастливомъ молчаніи, съ серьёзными, но подвижными лицами, и механически набивавшихъ себ рты.

— Неправда-ли, трудно поврить, что имъ страшно весело? шепнула Селія, подходя къ Лор за свжимъ запасомъ чая:— а я знаю, что оно такъ, они вс такъ тяжело дышатъ. Будь это собраніе аристократіи графства, ты бы могла почесть его неудавшимся, во въ данномъ случа, молчаніе означаетъ восторгъ.

Когда пробило семь, столы убрали. Началась веселая игра въ жмурки, и молчаливые гости подняли такой шумъ, какимъ сопровождается полетъ стаи грачей въ часъ солнечнаго заката. Въ восемь часовъ прибыли мистеръ и мистриссъ Клеръ, а немного позже Эдуардъ, который вошелъ въ комнату съ нсколько кислымъ видомъ, точно будто онъ не окончательно ршилъ въ ум своемъ,— долженъ-ли онъ собственно быть здсь.

Онъ прямо подошелъ къ Лор, которая только что возвратилась отъ мужа, у изголовья котораго провела полъ-часа.

— Что за гамъ!— сказалъ онъ.— Я пришелъ исполнить свое общаніе, но неужели вы думаете, что этихъ маленькихъ животныхъ займетъ легенда о ‘Реймской Галк’?

— Я думаю, что они будутъ рады посидть нсколько времени смирно, посл своей бготни, и не сомнваюсь въ томъ, что галка насмшитъ ихъ. Съ вашей стороны очень мило, что вы пришли.

— Право? Еслибъ вы знали, какъ я ненавижу малолтнихъ школьниковъ, вы бы могли это сказать, но еслибъ вы знали какъ я… онъ не докончилъ своей фразы.

— Каковъ Тревертонъ?— спросилъ онъ.

— Ему гораздо лучше. Мистеръ Мортонъ говоритъ, что черезъ день или два онъ будетъ совсмъ здоровъ.

— Я сейчасъ, на дорог, у самыхъ вашихъ ворогъ обогналъ личность довольно страннаго вида, настоящаго лондонскаго богему, человка, самая походка котораго напомнила мн худшіе кварталы этого необыкновеннаго города. Понятія не имю, кто онъ такой, но готовъ поклясться, что онъ лондонскій житель, мошенникъ и авантюристъ, мн смутно помнится, что я его прежде видалъ.

— Въ самомъ дл! Вы, вроятно, оттого и обратили на него вниманіе?

— Нтъ, меня поразила его фигура, вся его манера. Онъ, какъ-бы преднамренно, похаживалъ у воротъ, можетъ быть, намреніе его было не изъ самыхъ лучшихъ. Вы, вроятно, слыхали объ особомъ вид воровства, извстнаго подъ именемъ галерейнаго.

— Нтъ, я въ подобныхъ тонкостяхъ ничего не понимаю.

— Это очень обыкновенное преступленіе въ наше время. Деревенскій домъ съ галлерей представляетъ отличное поле для обнаруженія геніальности разбойниковъ. Одинъ изъ шайки, по наступленіи сумерекъ, влзаетъ на галлерею, выбирая преимущественно тотъ часъ, когда семейство обдаетъ, съ крыши галлереи спускается въ окно и затмъ преспокойно впускаетъ въ домъ своихъ сообщниковъ. Обыкновенно въ подобныхъ грабежахъ, одинъ изъ членовъ шайки, самый умный и образованный, не принимаетъ въ факт преступленія никакого дятельнаго участія. Ему принадлежитъ вся умственная работа, онъ задумываетъ предпріятіе и руководитъ имъ, но, хотя полиція его знаетъ и отдала бы все на свт, чтобы поймать его на мст преступленія, онъ никогда не попадается въ разставленныя ею ловушки. Индивидуумъ, котораго я ныньче вечеромъ видлъ у вашихъ воротъ, показался мн именно такого рода человкомъ.

Лора сдлалась очень серьёзной, ее какъ будто испугала мысль о грабеж.

— Человкъ этотъ былъ молодъ или старъ?— задумчиво спросила она.

— Ни то, ни другое. Онъ среднихъ лтъ, можетъ быть, даже пожилой, но, конечно, не старый. Онъ прямъ какъ копье, худощавъ, но широкоплечъ и иметъ военную осанку.

— Что заставило васъ думать, что онъ питаетъ дурныя намренія относительно этого дома?— спросила Лора, причемъ лица ея отуманилось, подъ вліяніемъ тревожныхъ думъ.

— Мн не понравилась его манера расхаживать у воротъ. Онъ, казалось, сторожилъ кого-то или что-то, выжидалъ удобной минуты. Я не хочу пугать васъ, Лора. Я хочу только предостеречь васъ, чтобы вы приказали людямъ ныньче вечеромъ, съ особеннымъ тщаніемъ осмотрть вс двери и вс ставни. Человкъ этотъ можетъ быть и совершенно безвредный, какой-нибудь ободранный знакомый вашего мужа. Нельзя молодому человку жить въ Лондон безъ того, чтобы подобнаго рода грязь не пристала въ его одежд.

— Подобное предположеніе, съ вашей стороны, не лестна для моего мужа,— съ обиженнымъ взглядомъ проговорила Лора.

— Моя дорогая, Лора, неужели вы думаете, что мужчина можетъ прожить вкъ свой, не сведя знакомства съ такими личностями, которыхъ онъ не желалъ бы выставить всмъ на показъ, при яркомъ свт полуденнаго солнца. Вамъ извстна старинная поговорка на счетъ бдности и странныхъ товарищей, доставляемыхъ ею. Надюсь, что съ моей стороны не будетъ дерзостью напомнить вамъ, что мистеръ Тревертонъ не всегда былъ богатъ.

— Нтъ. Я не стыжусь его прошлой бдности, но мн было бы стыдно, если-бъ я думала, что у него, во времена его крайности, были знакомые, которыхъ онъ устыдился бы теперь, когда сталъ богатъ. Не начнете-ли вы ваше чтеніе? Дти готовы.

Ребятишки, раскраснвшіеся отъ своихъ игръ, были разсажены по скамейкамъ соединенными усиліями Тома Сампсона, его сестры и Селіи Клеръ и теперь угощались сладкимъ пирогомъ, запивая его подогртымъ виномъ. Селія поставила маленькій столикъ, съ двумя свчами и стаканомъ воды, на конц комнаты, для большаго удобства чтеца.

— Молчать!— скомандовалъ мистеръ Сампсонъ, когда Эдуардъ подошелъ къ своему мсту, слегка кашлянулъ и раскрылъ книгу.— Молчать и слушать ‘Реймскую Галку’.

The Jackdaw sat on the Cardinal chair,

Bishop, and abbot, and prior were there,

Many а monk and many а friar,

Many а knight and many а sqnire ¹).

*) Галка сидла на стул кардинала, епископъ, аббатъ и пріоръ, вс были на лицо, много тутъ было монаховъ, рыцарей и сквайровъ.

началъ Эдуардъ.

Громкій звонокъ, раздавшійся у входной двери, заставилъ его вздрогнуть. Онъ остановился на минуту и взглянулъ на Лору, сидвшую съ викаріемъ и его женой у камина на противоположномъ конц комнаты. При звук звонка, она быстро вскинула глазами и, съ взволнованнымъ видомъ, устремила ихъ на дверь, точно ожидая, что кто-нибудь войдетъ.

Онъ не могъ найти никакого предлога, чтобы пріостановить свое чтеніе, хотя любопытство его и было сильно возбуждено этимъ звонкомъ и очевиднымъ смущеніемъ Лоры. Онъ машинально продолжалъ читать, думая о томъ, что теперь происходило въ зал нижняго этажа, ненавидя ребятишекъ, жадно ловившихъ каждое его слово и сидвшихъ передъ нимъ съ разинутыми ртами и широко-раскрытыми глазами, тогда какъ Селія, сидвшая въ конц перваго ряда, первая смялась и апплодировала.

— Гд встрчалъ я этого человка?— снова и снова спрашивалъ онъ себя, продолжая читать.

Отвтъ блеснулъ въ ум его, среди какой-то фразы.

— Это человкъ, котораго я видлъ съ Шико въ Друрилен, человкъ, съ которымъ я разговаривалъ въ таверн.

Дверь отворилась, торжественный и полновсный Триммеръ вошелъ и тихонько пробрался къ тому мсту, гд сидла его госпожа. Онъ что-то шепнулъ ей, затмъ она шопотомъ сказала мистрисъ Клеръ нсколько словъ,— вроятно просила извиненія въ томъ, что оставляетъ ее, и послдовала за Триммеромъ изъ комнаты.

‘Что этому человку,— если только это ввонилъ онъ,— можетъ быть нужно отъ нея, недоумвалъ Эдуардъ, онъ былъ до такой степени взволнованъ, что лишь съ большимъ трудомъ могъ продолжать чтеніе. ‘Неужели тайна будетъ обнаружена выньче вечеромъ? Неужели козыри будутъ вырваны у меня изъ рукъ?’

Глава XII.— Безкорыстный папенька.

— Какой-то господинъ желаетъ васъ видть, сударыня. Онъ проситъ извиненія, что явился такъ поздно, но онъ прибылъ издалека и будетъ очень благодаренъ, если вы примете его.

Эти именно слова прошепталъ дворецкій на ухо мистриссъ Тревертонъ, подавая ей въ то же время карточку, на которой было написано: Полковникъ Мансфильдъ.

Прочитавъ это имя, Лора встала, извинилась передъ мистриссъ Клеръ и спокойно выскользнула изъ комнаты.

— Гд оставили вы этого джентльмена?— спросила она у дворецкаго.

— Я оставилъ его въ зал, сударыня. Я не былъ увренъ, что вы пожелаете видть его.

— Онъ въ родств съ моимъ семействомъ,— проговорила Лора, слегка запинаясь,— я не могу не принять его.

Этотъ короткій разговоръ происходилъ въ корридор, соединявшемъ залу на половин прислуги съ лицевыми комнатами.

Высокій человкъ, укутанный въ широкое пальто изъ грубаго сукна, стоялъ у самаго порога валы нижняго этажа, тогда какъ подчиненный Триммера, деревенскій малый въ темно-коричневой ливре, помщался въ непринужденной поз у камина, очевидно, поставленный тутъ для защиты замка отъ всякихъ злоумышленныхъ покушеній, со стороны неизвстнаго постителя.

Лора подошла къ незнакомцу и подала ему руку, не говоря ни слова. Она была очень блдна, очевидно было, что гость былъ ей также непріятенъ, какъ посщеніе его было для нея неожиданно.

— Вамъ всего лучше пройти въ мой кабинетъ,— сказала она.— Тамъ въ камин разведенъ хорошій огонь. Триммеръ, подайте въ кабинетъ свчи и вина.

— Мн бы лучше водки,— сказалъ незнакомецъ.— Я продрогъ до костей. Восьмичасовое путешествіе въ такомъ вагон, въ какомъ возятъ скотъ, можетъ заморозить и молодую кровь. Для человка моихъ лтъ, страдающаго хронической невралгіей, оно составляетъ настоящее мученіе.

— Мн очень жаль,— прошептала Лора, устремляя на него взглядъ, въ которомъ состраданіе боролось съ отвращеніемъ.— Пожалуйте сюда. Мы можемъ спокойно потолковать въ моей комнат.

Она поднялась по лстниц — незнакомецъ шелъ за нею по пятамъ — и повернула въ галлерею, на которую выходила дверь изъ кабинета Джона Тревертона, бывшаго также ея собственной любимой гостиной. Въ этой комнат они съ мужемъ впервые встртились, два года тому назадъ, въ совершенно такую же ночь. Рядомъ съ кабинетомъ была спальня, въ которой теперь лежалъ Джонъ Тревертонъ. Она не желала, чтобы онъ былъ свидтелемъ ея разговора съ сегодняшнимъ постителемъ, но она чувствовала себя подъ нкоторой защитой, зная, что мужъ близко и что она каждую минуту можетъ позвать его. До сихъ поръ, въ тхъ рдкихъ случаяхъ, когда она бывала вынуждена встрчаться съ этимъ человкомъ, и являлась передъ нимъ одна, безо всякой защиты, никогда не ощущала она своего одиночества такъ живо, какъ въ подобныя минуты.

— Мн бы слдовало сказать Джону всю правду,— говорила она себ,— но какъ могла я, какъ могла я сознаться.

Она, слегка вздрогнувъ, оглянулась на человка шедшаго за нею. Тмъ временемъ, они уже дошли до двери кабинета, она отворила ее, онъ вошелъ вслдъ за нею и заперъ за собою дверь.

Весело пылалъ огонь въ красивомъ, разукрашенномъ камин. На стол стояли свчи и стариннаго фасона бутылка на серебряномъ поднос, одинъ видъ которой привелъ въ восторгъ душу путника. Онъ налилъ себ стаканъ водки и опорожнилъ его, не говоря ни слова.

Онъ испустилъ глубокій вздохъ удовольствія или облегченія, ставя стаканъ на столъ.

— Теперь немножко лучше,— сказалъ онъ, а затмъ сбросилъ пальто, шарфъ, и повернулся спиной къ камину. Лицо, которое онъ обратилъ къ свту, было лицо мистера Дерроля.

Онъ постарлъ за послдніе шесть мсяцевъ. Морщины его стали глубже, щеки ввалились, глава были дикіе, налитые кровью. Жизнь быстро уходитъ отъ человка, единственную пищу котораго составляетъ водка.

— Чтожъ,— воскликнулъ онъ рзкимъ, хриплымъ голосомъ.— Вы не слишкомъ горячо меня привтствуете, дитя мое.

— Я васъ не ожидала.

— Тмъ пріятне долженъ быть сюрпризъ. Представьте себ только нашу встрчу въ томъ вид, въ какомъ бы ее описали въ роман или драм. Вы бы непремнно широко разставляли руки, вскрикивали и видались во мн на грудь. Помните-ли вы Юлію въ ‘Горбун’? Съ какимъ восторженнымъ воемъ бросается она въ объятія Вальтера!

— А помните-ли вы, чмъ Вальтеръ былъ для Юліи?— спросила Лора, пристально глядя на его дико-блуждавшіе глаза, избгавшіе ея взора.

— Дйствительная жизнь вяла и безцвтна въ сравненіи съ драмой,— замтилъ Дерроль.— Что до меня, то она мн искреннйшимъ образомъ надола.

— Мн очень грустно, что у васъ такой болзненный видъ.

— Я — ходячее страданіе. Во всемъ тл моемъ нтъ ни одного мускула, который бы не боллъ своей особенной болью.

— Не можете-ли вы найти облегченія отъ этой болзни? Неужели въ Германіи не существуетъ минеральныхъ водъ, могущихъ излчить васъ?

— Понимаю,— прервалъ Дерроль.— Вы были бы очень рады отдлаться отъ меня.

— Я была бы рада уменьшить ваши страданія. Когда я въ послдній разъ писала къ вамъ, я послала вамъ гораздо боле значительное пособіе, чмъ когда-либо прежде, и сказала, что буду выдавать вамъ шестьсотъ фунтовъ въ годъ, по полутораста черезъ каждые три мсяца. Я думала, что этихъ денегъ хватитъ на удовлетвореніе всхъ вашихъ потребностей. Мн очень жаль было слышать, что вы были вынуждены путешествовать въ вагон третьяго класса въ такую холодную погоду.

— Мн не повезло,— отвчалъ Дерроль.— Я былъ въ Булони: пріятный городъ, но населенный мошенниками. Я попался въ руки ворамъ, и меня обчистили. Вы должны ныньче вечеромъ дать мн пятьдесятъ или сто фунтовъ и не вычитать этой суммы изъ вашего ближайшаго взноса. Вы теперь богатая женщина и могли бы длать для меня втрое больше, чмъ длаете. Почему не сказали вы мн, что вы замужемъ? Хорошее обращеніе со стороны дочери, нечего сказать.

— Отецъ,— воскликнула Лора, глядя на него все тмъ-же спокойнымъ взоромъ: — хотите-ли вы, чтобы я сказала вамъ правду?

— Разумется. Чего же я и добиваюсь?

— Даже, если она покажется вамъ суровой и жестокой, какой правда часто бываетъ?

— Говори смло, дитя. Мои бдныя старыя кости слишкомъ долго мотались по свту, чтобы имъ разсыпаться отъ нсколькихъ рзкихъ словъ.

— Какъ можете вы требовать отъ меня дочерней любви?— спросила Лора тихимъ, серьезнымъ тономъ.— Какъ можете вы ожидать ея отъ меня? Какую родительскую любовь, какую родительскую заботу видала я отъ васъ когда-нибудь? Что я знаю о вашей жизни, кром того, что въ ней все обманъ и тайна? Подходили ли вы когда во мн не тайкомъ и не съ цлью просить денегъ?..

— Врный счетъ!— воскликнулъ Дерроль со смхомъ, перешедшимъ въ стонъ.

— Когда я была маленькимъ ребенкомъ, уже лишившимся матери, вы отдали меня единственному врному другу вашей молодости. Онъ взялъ меня въ себ въ качеств пріемной дочери, оставивъ васъ при смерти, какъ полагалъ. Прошли годы, и вы позволили ему считать васъ умершимъ. Въ теченіи десяти лтъ о васъ ничего не было слышно. Ваша дочь, ваше единственное дитя, воспитывалась въ дом посторонняго человка, и вы ни разу не потрудились справиться о томъ, какъ ей живется.

— Прямо, можетъ быть. Но почему ты знаешь, какія мры могъ я принимать, чтобы получать свднія косвеннымъ путемъ, не ставя твоей будущности на карту? Для твоей пользы оставался я въ тни, Лора, ради тебя позволялъ моему старому другу считать меня умершимъ. Въ качеств его пріемной дочери твое благосостояніе было обезпечено. Чмъ была, бы твоя жизнь со мною? Чтобы спасти тебя, я не побоялся солгать.

— Мн это очень прискорбно,— холодно замтила Лора.— По моимъ понятіямъ всякая ложь ненавистна. Не могу себ представить, чтобы она могла имть благія послдствія.

— Въ данномъ случа мой невинный обманъ имлъ благія послдствія. Ты — владлица великолпнаго помстья, жена человка, котораго, какъ я слышалъ, ты любишь.

— Всмъ сердцемъ, всей душой.

— Неужели я прошу слишкомъ многаго, желая, чтобы хотя одинъ лучъ озаряющаго твой путь солнца упалъ на меня, чтобы мн имть, хотя бы маленькую, выгоду отъ твоего большого состоянія?

— Я сдлаю все, что только въ предлахъ благоразумія,— отвчала Лора,— но даже для моего родного отца — хотя бы вы были всмъ, чмъ отецъ долженъ быть для своего ребенка — не допустила бы я, чтобы состояніе Джаспера Тревертона пошло на дурныя дла. Вы говорили мн, что вы — одни на свт, что отъ васъ никто не зависитъ. Право, доходъ въ шестьсотъ фунтовъ можетъ дать вамъ возможность жить удобно и добропорядочно.

— Такъ и будетъ, когда я освобожусь отъ прошлыхъ обязательствъ. Вспомни, что только шесть мсяцевъ, тому назадъ помощь твоя стала значительне, до тхъ поръ ты мн давала только сто фунтовъ въ годъ, кром тхъ случаевъ, когда я обращался. къ теб, побуждаемый къ тому обстоятельствами, за какой-нибудь лишней бездлицей. А на сто фунтовъ въ годъ, въ Лондон, человкъ съ плохимъ здоровьемъ едва-едва можетъ свести концы съ концами. У меня были долги. Я былъ несчастливъ въ спекуляціяхъ, общавшихъ хорошій барышъ.

— Отнын вамъ не будетъ никакой надобности заниматься спекуляціями.

— Правда,— со вздохомъ замтилъ Дерродь, наливая себ новый стаканъ водки.

Лора слдила за нимъ съ выраженіемъ страданія на лиц. Какъ ей признать этого человка отцомъ своимъ передъ любимымъ ею мужемъ? Лишь съ чувствомъ глубочайшаго стыда могла она сознаться въ своемъ близкомъ родств съ существомъ, до такой степени падшимъ.

Дерроль выпилъ водку залпомъ и бросился въ кресло, стоявшее у камина.

— А позвольте спросить, сколько времени вы замужемъ?— освдомился онъ.

Яркій румянецъ залилъ лицо Лоры при этомъ вопрос. То былъ единственный вопросъ, могущій причинить ей жгучее страданіе, такъ какъ онъ напоминалъ ей все, что было тяжелаго въ обстоятельствахъ, которыми сопровождался ея бракъ.

— Мы обвнчались въ послдній день минувшаго года,— сказала она.

— Вы годъ замужемъ, а я узналъ объ этомъ только ныньче вечеромъ отъ деревенскихъ болтуновъ, въ гостинниц, въ которой остановился, чтобы състь кусокъ хлба съ сыромъ на пути моемъ сюда.

— Вы могли бы видть объявленіе въ ‘Times’.

— Могъ бы, но не видалъ. Чтожъ, я, вроятно, отказался отъ отцовскихъ правъ, когда вврилъ своего ребенка попеченіямъ другого человка, но все оно какъ-то тяжело.

— Къ чему мучить себя и меня безполезными упреками. Я готова сдлать все, что можетъ предписать мн долгъ. Я горячо желаю, чтобы ваша жизнь была окружена удобствами и всеобщимъ уваженіемъ. Скажите мн, гд вы намрены жить, и чмъ я могу обезпечить ваше счастіе?

— Счастіе!— воскликнулъ Дерроль, пожимая плечами.— Я никогда не зналъ его съ тхъ поръ, какъ мн было двадцать пять лтъ. Гд я буду жить, спрашиваешь ты? Кто знаетъ? Можешь быть уврена, что мн это неизвстно. Я странникъ по привычк и по своимъ наклонностямъ. Неужели ты думаешь, что я запрусь въ каменную коробку, выстроенную строителемъ-спекулянтомъ, въ какую-нибудь виллу въ Излингтон и заживу однообразной жизнью почтеннаго пенсіонера. Такого рода прозябаніе можетъ придтись по вкусу удалившемуся отъ длъ торговцу, который провелъ большую часть жизни за однимъ и тмъ же прилавкомъ. Но это была бы смерть за-живо для человка съ умомъ, человка, который путешествовалъ и жилъ среди себ подобныхъ. Нтъ, милая моя, ты не должна пытаться стснять мои дйствія, прикладывая къ нимъ мрку добропорядочности, какъ ее понимаетъ средній классъ. Выдавай мн мою пенсію безъ всякихъ условій. Позволь мн получать его каждые три мсяца отъ твоего лондонскаго повреннаго, и такъ какъ ты отрицаешь мои права на твою привязанность, то я обязуюсь никогда боле не безпокоить тебя моимъ присутствіемъ.

— Я этого не требую,— задумчиво проговорила Лора.— Намъ слдуетъ иногда видаться. Въ силу обмана, къ какому вы прибгли по отношенію къ моему благодтелю, вы отняли у меня всякую возможность когда-либо признать васъ моимъ отцомъ передъ свтомъ. Вс въ Газльгёрст думаютъ, что отецъ мой умеръ, когда Джасперъ Тревертонъ усыновилъ меня. Но мужу своему я, по крайней мр, могу сказать всю правду, до сей минуты я отъ этого уклонялась, но ныньче, пока мы здсь сидли, я думала, что поступала до сихъ поръ глупо и малодушно. Джонъ Тревертонъ сохранитъ вашу тайну ради меня, но узнать ее онъ долженъ.

— Постой,— воскликнулъ Дерроль, вскочивъ на ноги и говоря громче, чмъ говорилъ до сихъ поръ.— Я запрещаю теб говорить обо мн и длахъ моихъ твоему мужу. Когда я открылся теб, я взялъ съ тебя слово хранить все въ тайн. Я требую.— Сказавши это, онъ обернулся лицомъ къ двери, раздлявшей об комнаты, и остановился съ вытаращенными глазами, пораженный ужасомъ, словно увидлъ привидніе.

— Господи!— воскликнулъ онъ,— что привело васъ сюда?

Джонъ Тревертонъ стоялъ въ дверяхъ, въ вид высокой, темной фигуры въ длинномъ бархатномъ халат. Лора бросилась къ нему.

— Милый, зачмъ было вставать?— воскликнула она.— Какая неосторожность!

— Я услыхалъ громкій, какъ будто угрожающій голосъ. Что привело этого человка сюда къ теб?

— Онъ — тотъ родственникъ, о которомъ ты когда-то разспрашивалъ меня, Джонъ,— запинаясь отвтила Лора.— Ты не забылъ?

— Этотъ человкъ — твой родственникъ?— воскликнулъ Тревертонъ.— Этотъ человкъ?

— Да. Вы другъ друга знаете?

— Мы прежде встрчались,— отвчалъ Тревертонъ, не сводившій глазъ съ лица Дерроля.— Послдняя наша встрча произошла при очень печальныхъ обстоятельствахъ. Для меня сюрпризъ видть твоего родственника въ лиц мистера…

— Мансфильда,— прервалъ Дерроль.— Я перемнилъ фамилію Малькольма на фамилію Мансфильда, встрчавшуюся въ роду моей матери, ради Лоры. Для нея могло бы быть невыгодно признать родство свое съ человкомъ, къ которому свтъ относился не безъ презрнія въ теченіи послднихъ десяти лтъ.

Дерроль страшно поблднлъ со времени появленія мужа Лоры, и рука, которой онъ налилъ себ третій стаканъ водки, дрожала какъ листъ.

— Это въ высшей степени любезно съ вашей стороны, мистеръ Мансфильдъ,— возразилъ Джонъ Тревертонъ.— Могу я спросить, по какой причин вы удостоили жену мою этимъ позднимъ посщеніемъ?

— По обыкновенной причин, какая приводитъ бднаго родственника въ домъ богатаго человка. Мн нужны деньги, Лора можетъ мн ихъ дать. Къ чему лишнія фразы?

— Ровно ни къ чему. Въ данномъ случа гораздо лучше дйствовать на чистоту. Я полагаю, такъ какъ это чисто дловой вопросъ, то вамъ всего лучше позволить мн уладить его съ вами. Лора, дозволишь ли ты мн опредлить права твоего родственника? Можешь быть уврена, кто я притснять его не стану.

— Я готова довриться теб, милый, теперь и всегда,— отвчала жена, подавая ему руку. Затмъ, она подошла къ Дерролю, протянула и ему руку и поглядла на него съ нжной заботливостью.— Покойной ночи,— сказала она,— прощайте. Прошу васъ довриться моему мужу, какъ довряюсь ему я. Поврьте мн, такъ будетъ лучше для всхъ насъ. Онъ съ такой же готовностью признаетъ права ваши, съ какой признай ихъ я, если вы только довритесь ему. Если я доврила ему мою жизнь, неужели вы не можете доврить ему вашей тайны?

— Покойной ночи,— отрывисто проговорилъ Дерроль.— Я еще не могъ преодолть своего удивленія.

— Чему же вы удивляетесь?

— Тому, что вы замужемъ.

— Покойной ночи,— снова повторила она, стоя на порог, а затмъ вернулась, чтобы попросить мужа не утомляться и не волноваться.

— Я могу дать вамъ только четверть часа,— сказала она Дерролю.— Прошу васъ помнить, что мой мужъ боленъ и долженъ лежать въ постели.

— Ступай къ своимъ школьникамъ, милая,— проговорилъ Тревертонъ, улыбаясь при вид ея тревоги.— Я буду остороженъ.

Дверь затворилась за Лорой, и двое мужчинъ, жившихъ годъ тому назадъ въ одномъ дом въ улиц Сибберъ, остались лицомъ въ лицу.

— Итакъ, вы Джонъ Тревертонъ?— проговорилъ Дерроль, утирая губы дрожащей рукой и глядя жадными глазами на опорожненную до половины бутылку съ водкой, блуждая взоромъ по всмъ окружающимъ предметамъ, лишь бы не смотрть прямо въ глаза своему собесднику.

— А вы имете претензію на родство съ моей женой?

— На боле близкое, можетъ быть, чмъ бы вамъ хотлось, на такое близкое, что я имю, нкоторымъ образомъ, право знать какъ вы, Джэкъ Шико, могли сдлаться ея мужемъ, какъ могли вы жениться на ней годъ тому назадъ, въ каковое время прекрасная и талантливая m-me Шико, которую я имлъ честь знать, была еще жива? Или эта прелестная женщина не была вашей женой, или бракъ вашъ съ Лорой Малькольмъ недйствителенъ.

— Лора — моя жена, и бракъ ея настолько дйствителенъ, насколько можетъ сдлать его законъ,— отвчалъ Джонъ Тревертонъ:— это все, что вамъ нужно знать. А теперь будьте такъ добры, объясните степень вашего родства съ мистриссъ Тревертонъ. Вы говорите, что ваше настоящее имя Малькольмъ. Въ какомъ родств были вы съ отцомъ Лоры?

— Лора просила меня доврить вамъ мою тайну,— пробормоталъ Дерроль, снова бросаясь въ кресло у камина и говоря, какъ человкъ, взвшивающій выгоды, какія представляетъ для него извстная политическая программа.— Почему мн и не быть откровеннымъ съ вами, Джекъ — Тревертонъ? Старое-то имя само на языкъ просится! Будь вы тмъ чопорнымъ образцомъ добропорядочности, какого я думалъ встртить въ лиц наслдника моего стараго друга Джаспера Тревертона, я, можетъ быть, и затруднился бы открыть вамъ тайну, едва ли служащую къ чести моей, съ точки зрнія человка, усердно посщающаго церковь и исправно платящаго налоги. Но вамъ, Джеку,— артисту и богем, человку участвовавшему во всхъ представленіяхъ на ярмарк свта — вамъ я, не красня, могу доврить мою тайну. Будьте добрымъ малымъ, налейте-ка мн еще стаканчикъ, рука моя дрожитъ, точно у меня параличъ. Вамъ извстна исторія пріемной дочери Джаспера Тревертона?

— Я, конечно, слыхалъ о ней.

— Вы слышали, что Тревертонъ, поссорившійся со своимъ другомъ Стефеномъ Малькольмомъ изъ-за глупой любовной исторіи, былъ много лтъ спустя призванъ къ одру болзни этого друга, засталъ его при смерти, какъ вс полагали, сейчасъ же усыновилъ единственнаго ребенка Малькольма и увезъ съ собою его дочь, оставивъ банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ на услажденіе послднихъ минутъ своего стараго друга и на уплату гробовщику?

— Все это я слышалъ.

— Но вы не слыхали того, что затмъ слдуетъ. Когда докторъ отказывается отъ своего паціента, почитая его все равно что мертвымъ, тотъ иной разъ находится на при къ выздоровленію. Стефену Малькольму удалось обмануть доктора. Можетъ быть, благодаря удобствамъ доставленнымъ ему на деньги друга, можетъ быть, благодаря сознанію, что будущность его единственнаго ребенка обезпечена,— какъ бы тамъ ни было, но съ плечъ больного словно была снята тяжелая ноша, съ той минуты, какъ Джасперъ Тревертонъ его оставилъ, онъ сталъ поправляться, ожилъ и снова вышелъ на житейскую дорогу одинокимъ странникомъ, счастливый сознаніемъ, что судьба его дочери уже боле не связана съ его собственной судьбой, что какія бы бдствія ни постегали его самого, но ей предстоитъ счастливая жизнь.

— Неужели вы хотите сказать, что Стефенъ Малькольмъ выздоровлъ, прожилъ цлые годы и позволилъ дочери своей считать себя сиротой, а другу своему почитать его умершимъ?

— Сказать правду значило бы рискнуть благополучіемъ дочери. Въ качеств сироты и пріемыша богатаго холостяка, участь ея была обезпечена. Что бы это было, еслибъ ее возвратили ея настоящему отцу и заставили раздлять его убогое существованіе? Я все это взвсилъ и взглянулъ на вопросъ не съ эгоистической точки зрнія. Я могъ бы требовать, чтобы мн возвратили дочь, я могъ бы высасывать изъ Джаспера деньги. Я ни того ни другого не сдлалъ,— я пошелъ своей одинокой дорогой, по каменистому жизненному пути, безъ ласки, безъ любви.

— Вы!— воскликнулъ Джонъ Тревертонъ,— вы!

— Да. Вы видите во мн развалину Стефена Малькольма.

— Вы — отецъ Лоры! Боже милосердый! Но вы ни единой чертой, ни единымъ взглядомъ не напоминаете ее. И вы ея отецъ? Это точно открытіе.

— Ваше удивленіе не лестно для меня. Моя дочь похожа на мать свою, которая была одной изъ прелестнйшихъ женщинъ, какихъ я когда-либо видалъ. Но могу васъ уврить, мистеръ — Тревертонъ, что въ ваши годы Стефенъ Малькольмъ имлъ претензію на красоту.

— Я этого не оспориваю. Вы могли быть красивы, какъ Адонисъ, но отецъ моей Лоры долженъ бы былъ хоть сколько-нибудь походить на нее взглядомъ и осанкой, ну хоть улыбкой, поворотомъ головы, чмъ-нибудь, что могло бы обнаружить таинственную связь, существующую между отцомъ и ребенкомъ. Знаетъ она объ этомъ? Признаётъ васъ своимъ отцомъ?

— Признаётъ, бдняжка. По ея желанію я и вамъ-то открылся.

— Какъ давно она знаетъ?

— Прошло съ небольшимъ пять лтъ съ тхъ поръ, какъ я ей все сказалъ. Я только-что возвратился съ континента, гд провелъ семь лтъ своей жизни въ добровольной ссылк. Мной внезапно овладло свойственное изгнанникамъ страстное желаніе снова побывать на родной земл, взглянуть еще разъ на мста, въ которыхъ провелъ молодость,— прежде чмъ смерть на-вки закроетъ мн глаза. Я возвратился — не могъ воспротивиться стремленію, какое влекло меня къ дочери, однажды сталъ на ея пути и разсказалъ ей свою исторію. Съ этого дня я, отъ времени до времени, видалъ ее.

— И получали отъ нея деньги,— вставилъ Джонъ Тревертонъ.

— Она богата, а я бденъ. Она помогала мн.

— Вы бы могли жить на деньги, которыя она вамъ давала, нсколько по-приличне и по-порядочне, чмъ жили въ улиц Сибберъ.

— Въ чемъ же меня можно обвинить? Жизнь моя была самая безобидная.

— Въ безалаберномъ образ жизни и въ пристрастіи въ водк, губящей тло и душу.

— У меня хроническая болзнь, длающая водку необходимостью для меня.

— Не правильне ли было бы сказать, что водка ваша хроническая болзнь. Ну, мистеръ Мансфильдъ, я хочу сдлать вамъ предложеніе въ качеств вашего зятя.

— Я долженъ сказать вамъ нсколько словъ, прежде чмъ вы его сдлаете. Я открылъ вамъ мою тайну, которую и весь свтъ можетъ безпрепятственно узнать. Я не совершилъ никакого преступленія, дозволивъ моему старому другу считать меня мертвымъ. Я только пожертвовалъ собственными интересами для пользы дочери моей, но у васъ, мистеръ Тревертонъ, есть своя тайна, и эту тайну вамъ едва ли было бы пріятно обнажить передъ цлымъ свтомъ, въ которомъ вы теперь разыгрываете такую важную роль. Владлецъ газльгёрстскаго замка наврядъ ли можетъ желать, чтобы было доказано его тождество съ Джекомъ Шико, каррикатуристомъ и мужемъ — по крайней мр согласно общей молв — танцовщицы, имя которой красовалось на всхъ лондонскихъ стнахъ.

— Нтъ,— замтилъ Тревертонъ,— это темная страница въ моей жизни, которую я бы охотно вырвалъ изъ книги, но я всегда считалъ вроятнымъ, что рано или поздно тождество мое будетъ доказано. Этотъ свтъ нашъ безобразно великъ, когда человкъ пытается играть въ немъ роль, но очень малъ, когда, онъ хочетъ спрятаться отъ своихъ собратій. Я сказалъ жен все, что могу сказать ей, не срывая покрывала съ своего прошедшаго. Открыть ей больше того, значило бы сдлать ее несчастной. Вы не можете имть никакой причины высказать ей больше, чмъ сказалъ я. Могу я, въ этомъ дл, положиться на вашу честь?

— Можете,— отвчалъ Дерроль, какъ-то странно глядя на него,— но я надюсь, что вы отнесетесь ко мн со щедростью и великодушіемъ, какъ долженъ зять, получившій состояніе, благодаря своему браку, относиться къ отцу жены.

— Что бы вы назвали щедростью?— спросилъ Тревертонъ.

— Сейчасъ скажу. Дочь моя, имющая чисто-женскія понятія о деньгахъ, предлагала мн шестьсотъ фунтовъ въ годъ. Я хочу тысячу.

— Да?— замтилъ Тревертонъ, съ худо-скрытымъ презрніемъ.— Чтожъ, живите добропорядочной жизнью, и ни дочь ваша, ни я не пожалемъ для васъ тысячи фунтовъ въ годъ.

— Я заживу жизнью джентльмена,— не въ Англіи, дочь моя хочетъ выпроводить меня отсюда, она сейчасъ это говорила, или, по крайней мр, въ ея словахъ заключался намекъ на это. Жизнь на материк была бы мн по вкусу, а можетъ быть, исправила бы и мое здоровье. Пенсіонеры долговчны.

— Не тогда, когда они выпиваютъ бутгілку водки въ день.

— Въ боле мягкомъ климат я могу уменьшить порцію. Дайте мн, для начала, сто фунтовъ чистыми деньгами, и я возвращусь въ Лондонъ завтра утромъ съ первымъ поздомъ, а вечеромъ выду въ Парижъ. Я не требую своего отцовскаго мста за вашимъ рождественскимъ столомъ. Мн не нужно, чтобы вы для меня закалывали откормленнаго теленка.

— Понимаю,— проговорилъ Тревертонъ, съ невольной насмшкой:— вамъ нужны только деньги. Вы ихъ получите.

Онъ вынулъ изъ кармана связку ключей и открылъ ящикъ, въ которомъ имлъ привычку держать деньги, полученныя имъ отъ управляющаго, до отсылки ихъ въ банкъ. Въ ящик было съ небольшимъ сто фунтовъ банковыми билетами и золотомъ. Джонъ Тревертонъ отсчиталъ сто фунтовъ, новенькіе билеты, блестящее золото, лежали соблазнительной грудой передъ нимъ на стол, но онъ продержалъ руку на деньгахъ минуты съ дв, а самъ сидлъ и смотрлъ на нихъ съ задумчивымъ выраженіемъ лица:

— Кстати, мистеръ Мансфильдъ,— началъ онъ:— когда вы, посл столькихъ лтъ, явились предъ вашей дочерью, какія удостовренія принесли вы съ собой?

— Удостовренія?

— Да. Другими словами, какъ доказали вы ей, что вы — вы? Вы разстались съ нею, когда она была шестилтнимъ ребенкомъ. Припомнила она васъ, когда встртилась съ вами семнадцатилтней двушкой, или поврила вамъ на-слово въ томъ, что вы и есть тотъ отецъ, котораго она считала въ могил?

— Она вспомнила меня, когда я ей себя напомнилъ, сначала памяти ея все представлялось смутно. Она помнила, какъ сквозь сонъ, мое лицо, но достоврно сказать не могла, когда и гд въ послдніе разъ видла его, пока я не напомнилъ ей различныхъ обстоятельствъ ея дтства, послднихъ дней, проведенныхъ нами вмст передъ моей серьезной болзнью, не заговорилъ съ ней о матери, о маленькомъ брат, который умеръ, когда ей было три года. Джонъ Тревертонъ, вы клевещете на природу, если полагаете, что инстинктъ дочери можетъ измнить ей, когда къ нему взываетъ отецъ. Еслибъ понадобились матеріальныя доказательства, чтобы убдить дочь мою въ томъ, что передъ нею стоялъ отецъ ея, эти доказательства у меня были, и я показалъ ихъ ей,— старыя письма, ея метрическое свидтельство, портретъ ея матери. Портретъ я отдалъ Лор. Документы и теперь при мн. Я никогда съ ними не разставался.

Онъ вытащилъ изъ кармана старый портфель, кожа котораго вся лоснилась отъ долгаго употребленія, а шелковая подкладка истрепалась, и вынулъ изъ этого вмстилища штукъ шесть пожелтвшихъ отъ времени бумагъ. Одна изъ нихъ была метрическое свидтельство Лоры Малькольмъ, остальныя пять были письма, адресованныя на имя Стефена Малькольма, эсквайра, Плющевый-коттеджъ, Чисвикъ. Одно изъ этихъ писемъ, послднее, судя по выставленному на немъ числу, было отъ Джаспера Тревертона.

‘Глубоко огорчило меня извстіе о твоей серьёзной болзни, мой бдный другъ,— писалъ онъ,— твое письмо послдовало за мной въ Германію, гд я проводилъ осень на знаменитыхъ минеральныхъ водахъ. Я тотчасъ-же выхалъ въ Англію и вышелъ здсь на берегъ полъ-часа тому назадъ. Пріду такъ скоро, какъ смогутъ доставить меня желзно-дорожный поздъ и кэбы, и надюсь быть съ тобою до полученія настоящаго письма.

Твой искренній
Джасперъ Тревертонъ.

Корабельный-Отель.

Дувръ.

Октября 15-го, 185**.

Другія письма были отъ старыхъ друзей, подобныхъ Джасперу. Въ одномъ заключалась помощь въ вид чека. Въ другихъ сочувственные и исполненные сожалній отказы. Писавшіе осыпали своего недостаточнаго друга всякими добрыми пожеланіями и благодушно препоручали его Провиднію. Въ обоихъ случаяхъ добропорядочность и почтительный тонъ корреспондентовъ Стефена Малькольма доказывали, что онъ нкогда былъ джентльменомъ. Значительное разстояніе отдляло положеніе человка, къ которому были писаны вс эти письма, отъ положенія мистера Дерроля, занимавшаго комнаты второго этажа въ улиц Сибберъ.

Невозможно было отрицать значеніе представленныхъ имъ удостовреній. Лора признала его своимъ отцомъ. На какомъ основаніи могъ Джонъ Тревертонъ отказаться отъ признанія его правъ? До денегъ, которыхъ тотъ требовалъ, ему не было никакого дла, но ему было невыразимо больно признать этого развращеннаго бродягу, пропитаннаго алькоголемъ,— отцомъ любимой имъ женщины.

— Вотъ ваши сто фунтовъ, мистеръ Мансфильдъ,— сказалъ онъ,— а такъ какъ, благодаря вамъ, маленькій газльгёрстскій мірокъ считаетъ жену мою сиротой, то позвольте вамъ замтить, что чмъ рже вы будете здсь показываться, тмъ лучше будетъ для насъ всхъ. Въ деревняхъ любятъ сплетни. Еслибъ васъ увидали въ этомъ дом, люди пожелали бы узнать, кто вы такой и все, что до васъ касается.

— Я оказалъ вамъ, что выду въ Парижъ завтра вечеромъ,— отвчалъ Дерроль, стягивая ремешки своего бумажника, раздувшагося до-нельзя отъ банковыхъ билетовъ и волота.— Я намренія своего не измню. Я люблю Парижъ и парижскіе обычаи и знаю этотъ чудный городъ почти также хорошо, какъ вы, хотя никогда на француженк женатъ не былъ.

Джонъ Тревертонъ сидлъ молча, устремивъ задумчивый взоръ на огонь и, повидимому, не замчая насмшки своего собесдника.

— Да, да, Джэкъ: будутъ какія порученія къ вашимъ старымъ друзьямъ изъ Латинскаго квартала? Нтъ? Ахъ да, вроятно, газльгёрстскій сквайръ повернулся спиной въ товарищамъ Джэка Шико, точно также какъ король Генрихъ Пятый отступился отъ веселыхъ товарищей принца Валлійскаго. Это пренебреженіе разбило сердце бднаго старика Фальстафа, но это не боле какъ подробность. Доброй ночи, Джэкъ.

Лора вошла въ комнату въ эту самую минуту и подалась назадъ, пораженная тмъ, что отецъ ея относился въ мужу съ такой дружеской короткостью.

— Я все сказалъ мистеру Тревертону, дорогая,— проговорилъ Дерроль.

— Я такъ этому рада,— отвчала Лора, затмъ она положила руку на плечо старика и продолжала съ серьёзной ласковостью:— постарайтесь вести хорошую жизнь, милый отецъ, и давайте намъ иногда о себ всточку, будемъ съ любовью думать другъ о друг, хотя судьба и разлучила насъ.

— Хорошую жизнь,— пробормоталъ онъ, остановивъ на ней, на минуту, свои налитые кровью глаза и поглядвъ на нее такъ, что внезапный ужасъ овладлъ ею.— Деньгамъ слдовало бы придти раньше, двочка моя. Я слишкомъ далеко зашелъ по дурной дорог. Ну, прощай, дорогая. Не тревожься о такомъ старомъ кутил, каковъ я. Джэкъ, посылайте мн мои деньги каждые три мсяца по этому адресу,— онъ бросилъ на столъ грязную карточку,— и я никогда боле безпокоить васъ не стану. Можете, коли пожелаете, вычеркнуть меня изъ своей памяти, вамъ нечего бояться, чтобы мой языкъ сказалъ о васъ дурное слово, куда-бы судьба меня ни забросила.

— Я въ этомъ готовъ на васъ положиться,— отвчалъ Джонъ Тревертонъ, протягивая ему руку.

Дерроль либо не видалъ этого движенія, либо не пожелалъ взять протянутую руку. Онъ схватилъ свою засаленную шляпу и быстро вышелъ изъ комнаты.

— Милый, неужели ты не худшаго обо мн мннія съ тхъ поръ, какъ знаешь, что этотъ человкъ мой отецъ?— спросила Лора, когда дверь затворилась за Дерролемъ, и раздался звонокъ, извщавшій Триммера объ уход гостя.

— Худшаго-ли я мннія о жемчужин, потому что ее извлекаютъ изъ устрицы,— проговорилъ мужъ, улыбаясь ей.— Голубка, еслибъ приходскій рабочій домъ былъ весь населенъ твоими родственниками, моя любовь и мое уваженіе въ теб не умалились бы ни на волосъ.

— Въ такомъ случа, ты не вришь въ преемственность дарованій. Ты не думаешь, чтобы наши характеры находились въ исключительной зависимости отъ характеровъ нашихъ отцовъ и матерей.

— Еслибъ я этому врилъ, я бы думалъ, что твоя мать была ангелъ, и что ты наслдовала ея характеръ.

— Бдный отецъ мой,— проговорила Лора съ тяжкимъ вздохомъ.— Онъ нкогда былъ джентльменомъ.

— Несомннно, милая. Трудно опредлить, какъ низко можетъ пасть человкъ, разъ споткнувшись.

— Не будь онъ джентльменомъ, мой пріемный отецъ не могъ бы быть его другомъ,— размышляла Лора.— Для Джаспера Тревертона было совершенной невозможностью имть дло съ чмъ-либо низкимъ.

— Да, милая. А теперь скажи мн, когда отецъ твой впервые явился предъ тобой, очень тебя удивило, сильно взволновало его признаніе?

— Конечно, да.

— Разскажи мн, милая, какъ все это случилось. Сообщи мн вс обстоятельства, если теб это не тяжело.

— Нтъ, дорогой мой. Мн было тяжело за тебя знать, что отецъ мой палъ такъ низко, но теперь, когда ты знаешь худшее, у меня легче на душ. Для меня уже составляетъ облегченіе возможность говорить о немъ свободно. Вспомни, Джэкъ, что онъ торжественно обязалъ меня молчать. Я не хотла нарушить своего общанія, даже для тебя.

— Я все понимаю, дорогая.

— Въ первый разъ, когда я увидла отца моего,— запинаясь, начала Лора, словно ей тяжело было называть его этимъ священнымъ именемъ,— было лто, прелестный августовскій вечеръ, и я посл обда вышла въ фруктовый садъ. Ты знаешь калитку, выходящую изъ этого сада въ поле. Я увидала мужчину, стоявшаго по ту сторону забора и курившаго, опершись руками о калитку. Замтивъ незнакомца, я отвернулась, желая уйти отъ него, но прежде чмъ я сдлала три шага, онъ остановилъ меня. Миссъ Малькольмъ, ради Бога, позвольте мн говорить съ вами,— сказалъ онъ. Я старый другъ, котораго вы должны помнить. Я подошла къ нему и взглянула ему прямо въ лицо, въ его обращеніи замтна была такая горячность, что мн и въ голову не пришло, чтобы онъ могъ быть обманщикомъ.— Право, я васъ не помню,— сказала я,— когда же видла я васъ? Тогда онъ назвалъ меня по имени.— Лора,— сказалъ онъ,— вамъ было шесть лтъ, когда мистеръ Тревертонъ привезъ васъ сюда. Неужели вы совершенно позабыли жизнь, которую вели до того?

Она остановилась, мужъ усадилъ ее на низенькій стулъ у камина, самъ слъ подл нея, такъ, чтобы голова ея могла покоиться на его плеч.

— Продолжай, голубка,— тихо сказалъ онъ,— но только если эти воспоминанія не волнуютъ тебя.

— Нтъ, милый. Для меня облегченіе — довриться теб. Я сказала ему, что помню свою жизнь до прізда въ замокъ. Нкоторыя событія я помнила ясно, другія смутно, точно видла ихъ во сн. Я помнила, что была во Франціи, на берегу моря, въ такомъ мст, гд жены рыбаковъ носили яркія юбки и высокіе чепцы, гд я играла съ дтьми однихъ со мною лтъ и гд солнце, казалось, всегда свтило. Потомъ жизнь измнилась, пошли скучные срые дни гд-то у рки, въ такомъ мст, гд были узенькія дорожки и поля, и между тмъ по близости былъ городъ съ высокими дымовыми трубами и шумными улицами. Я помнила, что здсь мать моя была больна, лежала нсколько недль въ темной комнат, потомъ отецъ повезъ меня въ Лондонъ въ омнибус и оставилъ въ большомъ, холодномъ съ виду дом, на одномъ изъ большихъ сквэровъ, вс комнаты въ этомъ дом были огромныя, высокія и смотрли какъ-то страшно посл нашей маленькой пріемной, я цлый день сидла въ гостиной въ обществ старушки въ черномъ атласномъ плать, позволявшей мн забавляться, какъ и чмъ мн угодно. Отецъ сказалъ мн, что старушка его тётка, и что я должна называть ее тётей, но я слишкомъ ее боялась, чтобы давать ей какія бы та ни было названія. Я думаю, что прожила тамъ съ недлю, показавшуюся мн вками, такъ какъ я чувствовала себя очень несчастной и всякій вечеръ засыпала въ слезахъ посл того, какъ горничная, бывало, уложитъ меня въ постель въ большой, мрачной комнат въ верхнемъ этаж дома, потомъ отецъ пріхалъ и снова повезъ меня домой въ красномъ омнибус. Я видла, что онъ очень несчастливъ, а пока мы шли по дорог, ведшей къ нашему дому, онъ сказалъ мн, что моя милая мама ушла отъ насъ, и что я никогда боле не увижу ее въ этомъ мір. Я страстно любила ее, Джэкъ, и потеря эта почти разбила мое сердце. Я говорю теб гораздо больше, чмъ сказала незнакомцу. Ему я сказала столько, сколько было нужно, чтобы доказать, что я помню свою старую жизнь.

— Что же онъ отвчалъ?

— Онъ вынулъ изъ кармана сафьянный футляръ и подалъ его мн, попросивъ меня взглянуть на портретъ, заключающійся въ немъ. О, какъ хорошо я помнила это милое лицо. Воспоминаніе о немъ блеснуло въ ум моемъ точно сонъ, который позабудешь и тщетно стараешься припомнить, до тхъ поръ, пока онъ вдругъ, въ одно мгновеніе, не вспомнится. Да, то была лицо моей матери. Точно такою помнила я ее, когда она сидла съ работой на прибрежныхъ скалахъ, а я играла на песк съ другими дтьми въ этомъ счастливомъ мстечк во Франціи. Я помнила, что она сидла у моей постельки каждый вечеръ, пока я не засну. Я спросила незнакомца, какимъ образомъ достался ему этотъ портретъ.— Я готова была бы отдать за него вс деньги, какія имю, сказала я.— Ничего подобнаго вамъ длать не надо,— отвчалъ онъ,— я вамъ его дарю, но я бы этого не сдлалъ, еслибъ вы не вспомнили лица вашей матери. А теперь, Лора, взгляните на меня и скажите: видали ли вы меня когда-нибудь прежде?

— Ты взглянула и припомнить его не могла,— проговорилъ Джонъ Тревертонъ.

— Нтъ. А между тмъ, въ лиц этомъ было нчто, казавшееся мн знакомымъ. Когда онъ говорилъ, я знала, что прежде слышала этотъ голосъ. Онъ звучалъ ласково, дружески, какъ голосъ кого-то, кого я знала давнымъ-давно. Онъ просилъ меня постараться понять, какую перемну десять лтъ несчастій могутъ произвести въ наружности человка. Не одно время измнило его,— сказалъ онъ мн,— но пренебреженіе свта, плохое здоровье, тяжелая работа, разъдающее горе.— Примите все это во вниманіе,— сказалъ онъ,— взгляните на меня снисходительными глазами, постарайтесь обратить мысли ваши назадъ, къ прежней жизни въ Чизвив, и скажите, какую роль игралъ я въ ней. Я посмотрла на него очень серьезно, и чмъ боле я смотрла, тмъ знакоме становилось его лицо.— Я думаю, что вы должны быть другомъ моего отца,— сказала я наконецъ.— Бдняки не имютъ друзей,— отвчалъ онъ:— въ то время, какое вы помнить можете, отецъ вашъ ихъ не имлъ. О, дитя, дитя, неужели десять лтъ могутъ изгладить изъ памяти образъ отца? Я твой отецъ!

Лора остановилась, тяжело дыша, переживая съизнова волненія этой минуты.

— Я не могу выразить теб, что я почувствовала, когда онъ это сказалъ,— вскор продолжала она. Мн казалось, что я упаду въ обморокъ къ его ногамъ. Мозгъ мой отуманился, я ничего не могла понять, потомъ, когда сознаніе медленно возвратилось ко мн, я спросила его: какъ могло это быть справедливо? Разв отецъ мой не умеръ нсколько часовъ посл того, какъ Джасперъ Тревертонъ увезъ меня? Мой пріемный отецъ говорилъ мн, что оно такъ и было. Тогда онъ — отецъ мой — сказалъ, что онъ дозволилъ Джасперу Тревертону считать его мертвымъ, ради меня, съ тою цлью, чтобы я могла быть пріемышемъ богатаго человка, и хорошо поставлена въ жизни, тогда какъ онъ — мой настоящій отецъ.— былъ странникомъ и нищимъ. Мистеръ Тревертонъ получилъ письмо, извщавшее его о смерти его стараго друга,— письмо, написанное подъ чужую руку самимъ отцомъ моимъ, и никогда не далъ себ труда освдомиться о подробностяхъ смерти и погребенія. Онъ чувствовалъ, что сдлалъ достаточно, оставивъ денегъ на удовлетвореніе потребностей больного, и освободивъ его отъ всякихъ заботъ относительно дочери. Вотъ что сказалъ мн отецъ. Какъ могла я упрекать его, Джэкъ, какъ могла я презирать его за этотъ обманъ, за ложь, до такой крайности унизившую его. Онъ согршилъ ради меня.

— И ты не усомнилась въ немъ? Ты твердо поврила, что онъ тотъ самый отецъ, котораго ты почитала умершимъ и погребеннымъ десять лтъ тому назадъ?

— Какъ могла я сомнваться? Онъ показалъ мн бумаги,— письма,— которыя никому не могли принадлежать, кром моего отца, онъ далъ мн портретъ матери, и потомъ лицо его вспоминалось мн какъ лицо, мн нкогда очень знакомое, голосъ его также былъ мн памятенъ.

— Дала ты ему денегъ при этой первой встрч?

— Онъ сказалъ мн, что онъ бденъ, что онъ раззорившійся джентльменъ, безъ занятій, съ плохимъ здоровьемъ, и лишенъ всякой возможности заработать себ средства въ жизни. Могла ли я, дочь его, жившая въ роскоши, не предложить ему всей помощи, какая только была въ моей власти. Я просила его открыться мистеру Тревертону — папа, какъ я всегда называла его,— но ему не хотлось, что весьма понятно, сознаться въ обман, поставившемъ его въ такое ложное положеніе.— Нтъ,— сказалъ онъ,— я солгалъ ради тебя и долженъ держаться за эту ложь ради самого себя.— Я не могла настаивать на томъ, чтобы онъ измнилъ свое намреніе по этому вопросу, я чувствовала, какъ тяжело ему будетъ стать лицомъ въ лицу съ своимъ старымъ другомъ при такихъ унизительныхъ условіяхъ. Я общала сохранить его тайну, и сказала ему, что буду посылать ему все, что смогу удлить изъ своего дохода, если только онъ дастъ мн адресъ, по которому я могла бы пересылать деньги.

— Какъ часто видала ты его посл этого?— спросилъ Джонъ Тревертонъ.

— До сегодняшняго вечера, только три раза. Одно изъ этихъ свиданій происходило въ тотъ вечеръ, въ который я на глазахъ твоихъ впустила его въ садовую дверь.

— Такъ,— проговорилъ Тревертонъ, красня при воспоминаніи о жестокихъ подозрніяхъ, пробудившихся въ ум его вслдствіе этого тайнаго свиданія.— И ты никогда не говорила моему двоюродному брату о твоемъ отц?

— Никогда. Онъ взялъ съ меня слово хранить его существованіе въ тайн отъ всего свта, и даже, еслибъ я не была связана этимъ общаніемъ, я бы не ршалась разсказать мистеру Тревертону о томъ, какъ его обманули, я чувствовала, что это былъ обманъ, какъ бы безкорыстны и великодушны ни были причины, которыя его породили.

— Обманъ-то безцльный, мн кажется,— задумчиво проговорилъ Джонъ,— разъ общавъ заботиться о теб, едва ли бы мой двоюродный братъ, Джасперъ, бросилъ тебя опять на жертву бдности и тоск. Нтъ, голубка, разъ узнавъ твою кротость, твою правдивую, любящую душу, безчеловчно было бы отказаться отъ тебя.

— Къ несчастію, бдный отецъ мой думалъ иначе.

— Дорогая моя, не дозволяй этому заблужденію отца твоего омрачать твою жизнь. Я, знакомый съ ухищреніями и затрудненіями, до которыхъ бдность можетъ довести человка, сожалю о немъ и, до нкоторой степени, понимаю его. Мы сдлаемъ все, что можетъ сдлать щедрость, чтобы остатокъ дней своихъ онъ провелъ въ счастіи и приличной обстановк.

Глава XIII.— Дерроль несообщителенъ.

Мистеръ Дерроль вышелъ изъ замка новымъ человкомъ. Онъ несъ голову высоко, держалъ себя крайне величественно, даже передъ провожавшимъ его дворецкимъ. Полный кошелекъ облагородилъ его. Въ немъ ничего не оставалось отъ плохо-одтаго, приниженнаго незнакомца, приближавшагося въ дому съ таинственнымъ и, вмст, боязливымъ видомъ. Триммеръ съ трудомъ узналъ его. Потертый плащъ его былъ наброшенъ съ небрежной граціей, свойственной артисту, равнодушному къ своему костюму, а не вислъ унылыми складками, какими виситъ нищенская одежда, шляпа была надта набекрень. Онъ смотрлъ богемой, живописцемъ, актеромъ, прокутившимся пасторомъ, всмъ, чмъ угодно, но никакъ не зауряднымъ нищимъ. Онъ бросилъ Триммеру полъ-кроны, съ величавымъ изяществомъ герцога Ловёна или Ришельё, благосклонно кивнулъ на прощаніе и медленно пошелъ по дорог, напвая ‘La donna mobile’ и довольно удачно подражая тому {Маріо.}, кто, одинъ изъ всхъ пвцовъ, когда-либо появлявшихся на сцен К7овентгарденскаго театра, наружностью и движеніями напоминалъ принцевъ королевской крови, тогда какъ слабый звукъ его увядающаго голоса заставлялъ трепетать вс сердца въ обширной оперной зал.

Снгъ пересталъ. Звзды сіяли на темно-голубомъ неб, спокойномъ и ясномъ, какъ въ средин лта. Луна поднималась изъ-за темныхъ горъ. Картина эта могла заставить биться сердце человка, только-что оторвавшагося отъ городской жизни, но мысли Дерроля были заняты соображеніями касательно новаго вида, какой принимали дла вслдствіе сдланнаго имъ открытія, что молодой Газльгёрстскій сквайръ есть Джэкъ Шико, и разсчетами, клонившимися къ тому, какъ-бы половче извлечь для самого себя пользу изъ этого факта.

— Добрый, душевный малый,— размышлялъ онъ,— и, повидимому, склоненъ въ щедрости. Но если танцовщица была его законная жена, а онъ женился на Лор годъ тому назадъ, то эта бдная двушка такая же жена его, какъ я. Не совсмъ-то мн ловко, въ качеств родителя, смотрть сквозь пальцы на подобныя вещи, но вмшательство мое могло-бы быть опасно и для меня.

— Добрый вечеръ, мистеръ Дерроль,— проговорилъ голосъ за его спиной.

Онъ такъ былъ погруженъ въ свои дловыя соображенія, что не слыхалъ шума шаговъ по дорог. Онъ быстро обернулся, удивленный тмъ, что его назвали по имени, и увидалъ Эдуарда Клера. При слабомъ свт онъ не узналъ человка, котораго встртилъ на улиц и съ которымъ минутъ десять разговаривалъ около года тому назадъ.

— Вы, кажется, забыли меня,— привтливо проговорилъ Клеръ, — а между тмъ мы встрчались. Помните ли вы нашу встрчу въ Long-Acre, однажды подъ вечеръ, и нашъ разговоръ о вашемъ сожител, мистер Шико?

— Ваше лицо и голосъ мн знакомы,— задумчиво промолвилъ Дерроль.— Да, вы джентльменъ, съ которымъ я разговаривалъ нсколько минутъ въ таверн ‘Розы’. Мн помнится, что вы говорили о Газльгёрст. Вы здшній житель, вроятно?

— Да, но я нсколько удивленъ встрчей съ вами въ такомъ отдаленномъ уголк міра и въ-добавокъ въ рождественскій сочельникъ.

— Когда я долженъ бы былъ украшать стны замка моихъ предковъ внками изъ дикаго терновника, и цловать моихъ внуковъ,— прервалъ Дерроль съ рзкимъ смхомъ.— Сэръ, я трава, носимая по волнамъ житейской рки, и вы никогда не должны удивляться гд бы меня ни встртили. У меня нтъ каната, привязывающаго меня къ какому-либо порту, мой докъ — больница, моя гавань — могила.

Дерроль проговорилъ, эту печальную рчь съ положительнымъ самоуслажденіемъ. У него было сто фунтовъ въ карман, весь міръ былъ передъ нимъ открытъ. Къ чему послужили бы ему докъ или гавань? Онъ отъ природы былъ бродяга.

— Я очень радъ что мы встртились,— серьёзно проговорилъ Эдуардъ: — я имю сообщить вамъ нчто важное — настолько важное, что желалъ бы поговорить въ четырехъ стнахъ. Не зайдете-ли вы ко мн на полчасика, и не потолкуемъ ли мы съ вами сидя за стаканомъ сладкаго грога?

Сладкій грогъ не представлялъ особаго соблазна для любителя водки, это было почти равносильно тому, какъ еслибъ ему предложили молока съ водой.

— Я хочу ухать съ первымъ поздомъ,— нершительно проговорилъ Дерроль,— и кой-чортъ можете вы сообщить мн?

— Нчто крайне-важное. Нчто такое, что можетъ наполнить кошелекъ вашъ деньгами.

— Намекъ вашъ возбуждаетъ мое любопытство. Что, если я откажусь отъ мысли попасть на этотъ поздъ? Ночь холодная, а я съ утра прохалъ порядочное разстояніе. Имется въ вашей деревн гостинница, въ которой человкъ могъ бы найти приличную постель?

— Да, вамъ будетъ очень покойно въ гостинниц Георга. Пойдемте-ка со мной и выслушайте, что я имю вамъ сказать. Теперь четверть десятаго, поздъ отходитъ въ половин одиннадцатаго. Вы едва ли попадете на него, какъ бы вы ни торопились.

— Такъ и быть, пусть поздъ детъ безъ меня, я выслушаю, что вы имете сказать.

Они вмст отправились въ викаріатъ. Мистеръ Клеръ, жена его и Селія еще оставались въ замк, гд дти, съ криками восторга, обрывали елку. Эдуардъ ускользнулъ сейчасъ-же по окончаніи чтенія, подъ предлогомъ выкурить сигару, обогнулъ домъ и остановился передъ фасадомъ въ ожиданіи отъзда неизвстнаго постителя.

Викаріатъ былъ окутанъ мракомъ, свтъ былъ только на половин прислуги, гд происходило скромное празднество. Эдуардъ отворилъ дверь залы своимъ ключомъ и прошелъ въ свою комнату. Мистеръ Дерроль слдовалъ за нимъ. Огонь едва мерцалъ, но у камина стояла корзинка съ дровами. Эдуардъ бросилъ на тлвшіе уголья новое полно, и зажегъ свчи на стол. Потомъ онъ отворилъ уютный угловой шкапикъ, досталъ черную бутылку, пару стакановъ и сахарницу.

— Если вашъ виски хорошъ, не трудитесь разводить его,— проговорилъ Дерроль,— а предпочитаю пить его безъ всякихъ примсей.

Онъ услся очень удобно на стул у камина, на собственной качалк поэта, на которой онъ убаюкивалъ свои возвышенныя мечты и иногда дозволялъ своему генію вкусить спокойный сонъ.

— Уютный уголокъ,— сказалъ Дерроль, съ любопытствомъ оглядывая комнату.— Удивляюсь, что вы такъ неодобрительно отзываетесь о деревн, въ которой имете такое прекрасное помщеніе.

— И червяку уютно въ его куколк,— возразилъ Эдуардъ,— но это не жизнь.

— Нтъ. Жить — значитъ быть бабочкой и находиться во власти всякаго втра, какой подуетъ. По-моему, если все взвсить, участь червяка завидне.

— Неугодно-ли?— проговорилъ Эдуардъ, подвигая къ своему гостю, черезъ столъ, бутылку виски.

Дерроль налилъ себ стаканъ и залпомъ выпилъ его.— Молодой,— неодобрительно проговорилъ онъ.

— Что-жъ, мистеръ, кстати вы не удостоили дать мн вашу карточку при нашей послдней встрч.

— Мое имя — Клеръ.

— Ну-съ, мистеръ Клеръ, я къ вашимъ услугамъ. Я свернулъ съ своей дороги, чтобы отдаться въ ваше распоряженіе. Что такого удивительнаго имете вы сообщить мн?

— Прежде всего, обсудите ваше собственное положеніе.

— Прошу васъ извинить меня,— воскликнулъ Дерроль, вставая и взявшись за шляпу.— Я пришелъ сюда не за тмъ, чтобы толковать объ этомъ. Если вы мн разставили западню, то не на таковскаго напали. Я принадлежу къ пород хорьковъ и какую угодно сть перегрызу.

— Не торопитесь, голубчикъ мой,— промолвилъ Эдуардъ, поднимая, въ знакъ мольбы, свою блую, точно женскую руку,— — въ вид предисловія къ тому, что я имю сказать вамъ, я вынужденъ говорить о вашихъ отношеніяхъ къ. Лор Тревертонъ, и мужу ея, Джону Тревертону, иначе Джэку Шико.

— Что вы хотите сказать?

— Не боле того, что говорю. Джонъ Тревертонъ, Газльгёрстсвій сквайръ, и Джэкъ Шико — богема, авантюристъ, рисовальщикъ, неудавшійся живописецъ, назовите какъ хотите — одно и то же лицо. Мистеру Тревертону можетъ быть угодно позабыть, что онъ когда-либо назывался Джекомъ Шико, но воспоминаніе о его прошлой жизни не можетъ быть вполн изглажено, единственно потому, что онъ ея стыдится. Вы знаете, и я знаю, что настоящій владлецъ Газльгёрстскаго замка — прежній жилецъ мистриссъ Эвитъ.

— Вы, должно быть, съ ума сошли, что говорите такія вещи,— сказалъ Дерроль, вопросительно и изумленно глядя на него, какъ на человка, въ которомъ онъ дйствительно замчалъ признаки безумія.— У этихъ двухъ людей нтъ ровно ничего общаго.

— Если человкъ, котораго я видлъ разговаривающимъ съ вами въ улиц Long-Acre, былъ каррикатуристь Шико, тогда Шико и Тревертонъ одно и то же лицо.

— Голубчикъ мой, глаза ваши обманули васъ. Можетъ быть, и существуетъ какое-нибудь сходство, въ рост, въ фигур, пожалуй въ цвт лица.

— Я видлъ лицо Шико въ редакціи, и готовъ поклясться, что то было лицо Тревертона.

Дерроль пожалъ плечами, какъ-бы желая сказать,— вотъ бдный полу-помшанный человкъ, находящійся подъ вліяніемъ безвредной мечты. Мн приходится ему вторить.

— Ну, дорогой сэръ,— вскор проговорилъ онъ, протягивая къ огню свои ноги въ сильно поношенныхъ сапогахъ, и наслаждаясь тепломъ, распространяемымъ пылавшими дровами,— если это все, что вы имете сказать, то вы могли бы давеча позволить мн ухать.

— Вы отрицаете тождество Джона Тревертона и каррикатуриста Шико?

— Самымъ торжественнымъ образомъ. Я имю честь знать того и другого, и возможность заявить, что они — совершенно разныя лица, имющія другъ съ другомъ нкоторое сходство въ общихъ чертахъ, какъ-то въ рост, фигур и проч., сходство, могущее ввести въ обманъ человка, который бы видлъ одного изъ нихъ въ теченіе нсколькихъ минутъ, какъ видли вы Шико.

— Почемъ вы знаете, какъ часто видалъ я Шико?

— Я вывожу свое заключеніе изъ вашего собственнаго образа дйствій. Еслибъ вы видали его часто, еслибъ вы видли его боле одного раза — вы бы не могли принять его за мистера Тревертона, ни мистера Тревертона за него.

Эдуардъ Клеръ пожалъ плечами, и просидлъ нсколько минутъ насупившись и глядя въ огонь. Чего бы ни зналъ этотъ Дерроль, что бы онъ ни думалъ,— очевидно было, что изъ него ничего не вытянешь.

— Вы выражаетесь очень категорически,— вскор замтилъ Эдуардъ: — я полагаю, что вы правы. Что до меня, то не могу же я желать, чтобы мужъ женщины, которую я глубоко уважаю, оказался такимъ человкомъ, каковъ этотъ Шико. Я хотлъ бы только оберечь ея интересы. Еслибъ ей случилось быть женой негодяя, какая была бы ея участь? Можетъ быть, столь же ужасная, какъ участь танцовщицы!

Дерроль ничего не отвчалъ. Онъ сидлъ откинувшись на спинку качалки, и отдыхалъ съ полузакрытыми глазами.

— Видли вы Шико со времени убійства жены его?— спросилъ Эдуардъ, посл непродолжительнаго молчанія.

— Никто не видалъ его. Я полагаю, что онъ прямо отправился на одинъ изъ мостовъ и утопился.

— Въ такомъ случа тло его было бы найдено, а смерть доведена до свднія полиціи.

— Вы бы этого не сказали, еслибъ были лондонскимъ жителемъ. Вы не знаете, сколько безъимянныхъ тлъ еженедльно вытаскивается изъ Темзы, сколько непризнанныхъ тлъ лежитъ въ нарочно для того устроенныхъ домахъ, въ ожиданіи того, чтобы кто-нибудь ихъ потребовалъ, причемъ никто никогда выдачи ихъ не требуетъ, и он отправляются на нищенское кладбище безъ имени. Полиція не знала Шико. Она, для своего руководства при поискахъ за нимъ, имла только описаніе его личности. Я убжденъ, что бдняга ушелъ отъ нея самымъ дйствительнымъ способомъ.

— Вы думаете, что онъ убилъ жену свою?

Дерроль пожалъ плечами.

— Я ничего не думаю,— отвчалъ онъ.— Зачмъ мн такъ дурно думать о человк, который былъ моимъ другомъ? Но я знаю, что онъ скрылся, изъ чего можно вывести заключеніе противъ его невинности.

— Если онъ живъ, мое дло — найти его,— гнвно проговорилъ Эдуардъ.— Преступленіе было зврское, ничмъ не вызванное, не оправдываемое, и если въ моей власти обличить его, то онъ за него отвтитъ.

— Вы говорите такъ, какъ еслибъ питали къ нему личную ненависть,— замтилъ Дерроль.— Я понимаю, что сыщики бсились на него, онъ задалъ имъ славную пляску, и ихъ къ тому же осмяли за то, что имъ не удалось поймать его. Но отчего бы вамъ, джентльмену, живущему здсь въ свое удовольствіе, чувствовать такъ сильно подобное желаніе?

— Я имю на то свои причины.

— Позвольте пожелать вамъ спокойной ночи. Становится поздно, а въ гостинниц Георга вроятно ложатся рано. До свиданія, мистеръ Клеръ. Кстати, когда вы давеча сказали мн свое имя, я забылъ спросить васъ, откуда вы узнали мое?

— Я видлъ его въ газетахъ, въ отчет о слдствіи, произведенномъ по поводу убійства m-me Шико.

— Правда. Я тогда сказалъ вамъ, что живу въ одномъ дом съ Джекомъ Шико. Я объ этомъ позабылъ. Доброй ночи.

— Вы по прежнему живете въ улиц Сибберъ?

— Нтъ, домъ этотъ сталъ мн ненавистенъ посл того ужаснаго событія. Мистриссъ Эвитъ лишилась обоихъ своихъ жильцовъ. Мистриссъ Рауберъ, трагическая актриса, перехала черезъ два дома. Мой адресъ: до востребованія въ Европ. Но въ теченіе будущей недли я буду въ Париж.

— Доброй ночи,— сказалъ Эдуардъ.— Я долженъ сойти внизъ и выпустить васъ. Мои домашніе вроятно уже вернулись, и вамъ можетъ быть непріятно было бы встртиться съ ними.

— Мн это безразлично,— величаво отвчалъ Дерроль. На лстниц они не встртили ни викарія, ни жены его. Дтскій праздникъ окончился очень поздно, въ половин одиннадцатаго, и мистеръ и мистриссъ Клеръ теперь возвращались домой, оставивъ Селію на первый день Рождества у Тревертоновъ.

Глава XIV.— Эдуардъ Кларъ предпринимаетъ путешествіе.

Сидть у очага человка, пить его вино, стрлять его фазановъ, здить на его лошадяхъ, считалось бы въ поселеніи дикарей несовмстимымъ съ смертельной ненавистью жъ этому самому человку. Дикарь ненавидитъ только врага своего и навязчиваго чужестранца. Стэнли говоритъ, что если ему удавалось подойти къ дикарямъ на достаточно близкое разстояніе, чтобы завязатъ съ ними переговоры, то онъ и спутники его были уже въ безопасности. Затрудненіе заключалось въ томъ, что ихъ встрчали тучей стрлъ прежде, чмъ они могли приблизиться настолько, чтобы начать разговоръ. Разъ, что благородный африканецъ убждался въ добрыхъ намреніяхъ изслдователя, онъ уже боле не жаждалъ крови благо человка. Его дикость, по большей части, означала самозащиту.

Обычаи цивилизованнаго міра не похожи на обычаи жителей пустыни. Существуютъ люди, чью враждебность не побдить добротой, люди, которые возьмутъ съ человка все, что могутъ, и будутъ до конца искреннйшемъ образомъ ненавидть его. Эдуардъ Клеръ обладалъ этимъ постоянствомъ въ ненависти. Джонъ Тревертонъ не причинилъ ему прямого вреда, такъ вамъ любовь поэта къ Лор никогда не бмла достаточно сильна, чтобы взять верхъ надъ осторожностью. Онъ-желалъ получить Лору и Газльгёрстскій замокъ, а не Лору съ ея скромнымъ доходомъ въ двсти-пятьдесятъ фунтовъ въ годъ. Онъ сердился на судьбу и на Джаспера Тревертона за завщаніе, поставившее богатство Лоры въ зависимость отъ ея брака съ наслдникомъ, онъ ненавидлъ Джона Тревертона за счастіе, выпавшее ему на долю. Ненависть эта въ ум его скрывалась подъ личиной благородства. То не была низкая зависть въ чужому благоденствію, то не былъ даже ревнивый гнвъ на соперника, говорилъ себ Эдуардъ. Нтъ, рыцарское стремленіе защищать нкогда любимую имъ женщину, великодушное желаніе послужить ей побуждало его сорвать маску съ лица этого лицемра. Если человкъ этотъ дйствительно былъ, какъ полагалъ Эдуардъ, мужемъ танцовщицы Заиры Шико, то бракъ его съ Лорой не былъ бракомъ, и условія, поставленныя духовнымъ завщаніемъ, выполнены не были. Помстье, обладаніе которымъ могло быть обезпечено только посредствомъ законнаго брака въ теченіе года, слдовавшаго за смертью Джаспера Тревертона, было получено путемъ смлаго обмана.

Неужели поступокъ этотъ оставить безнаказаннымъ? Неужели дозволитъ Лор, любовь которой негодяй этотъ такъ заслужилъ, продолжать слпо довряться ему, до тхъ поръ, пока случай не обнаружить его безчестія и ея позора? Нсъ, Эдуардъ врилъ, что его прямая обязанность бросить свтъ на эту тайну, и твердо ршился употребить вс усилія для выполненія своей задачи.

Эготь Дерроль, очевидно, креатура Джона Тревертона. Его отрицаніе всякаго сходства между двумя молодыми людьми, по мннію Эдуарда, ровно никакого значенія не имло. Въ окрестностяхъ улицы Сибберъ должно было быть не мало людей, способныхъ признать отсутствующаго Шико, еслибъ только ихъ поставить лицомъ къ лицу съ нимъ.

— Удивляюсь, что вы и мистриссь Тревертонъ не снимались посл свадьбы,— проговорилъ Эдуардъ въ одно прекрасное посл-обда на Рождеств, когда Джонъ Тревертонъ настолько поправился, что могъ присоединиться въ маленькому обществу въ книжной комнат, и они вс четверо, мистеръ и мистриссъ Тревертонъ, Селія и Эдуардъ сидли у камина.

Онъ только-что разсматривалъ, при свт пламени, альбомъ съ фотографическими карточками, а потому вопросъ его показался довольно естественнымъ.

— Кстати, Джэкъ, я положительно требую, чтобы ты снялся,— весело замтила Лора.— Лэди Баркеръ на дняхъ настоятельно просила у меня нашихъ карточекъ. У нея, по ея словамъ, прекрасная коллекція.

— Около полутораста самыхъ близкихъ друзей,— возразилъ Джонъ Тремертонъ,— умильно улыбающихся по всмъ правиламъ искусства и длающихъ видъ, что не замчаютъ желзной распорки, охватывающей ихъ затылокъ. Нтъ, Лора, не позволю я солнцу изобразить вс мои морщины съ тою цлью, чтобы я могъ присоединиться къ улыбающимся физіономіямъ въ альбом лэди Баркеръ, этомъ якор спасенія для людей слабоумныхъ посл скучнаго обда.

— Неужели вы никогда не снимались?— спросилъ Эдуардъ.

— Я этого не говорю. Надаръ длалъ мои фотографическія карточка, много лтъ тому назадъ, когда я былъ молодъ и легкомысленъ.

— О, Джекъ, какъ бы мн хотлось имть портретъ твой, снятый много лтъ тому назадъ,— воскликнула Лора.— Куда двались вс эти карточки?

— Аллахъ вдаетъ,— небрежно отвчалъ Джонъ,— роздалъ ихъ Тому, Дику, Гарри, разбросалъ на вс четыре стороны. У меня не сохранилось ни одной.

— Nadar,— задумчиво повторилъ Эдуардъ,— вы говорите о парижскомъ фотограф?

— Да.

— Вы хорошо знаете Парижъ?

— Каждый англичанинъ, проведшій тамъ дв недли, знаетъ его столько же, столько я,— отвчалъ Джонъ Тревертонъ.— Я найду дорогу отъ Луара до Пале-Рейяля, и знаю два-три ресторана, въ которыхъ человкъ можетъ получить отличный обдъ, если пожелаетъ заплатить за него на всъ золота.

Разговоръ о фотографическихъ карточкахъ прекратился.

На другой день Эдуардъ Клеръ выхалъ изъ Газльгёрста въ Лондонъ. Онъ объявилъ родителямъ, что детъ не надолго, но что ему хочется повидать режиссера, предложившаго ему написать историческую драму блыми стихами.

— Его поразилъ драматическій отрывокъ, написанный мною для одного изъ журналовъ,— сказалъ Эдуардъ,— и онъ забралъ себ въ голову, что я могу написать пьесу, не уступающую лучшимъ пьесамъ нашего репертуара.

— Позжай, повидайся съ нимъ, Тедъ,— съ восторгомъ воскиликнула Селія.— Прелестно было бы, еслибъ ты написалъ пьесу. Мы бы вс похали въ городъ, чтобы присутствовать на первомъ представленіи.

— Неужели?— прервалъ викарій, не отрывая глазъ отъ газеты.— А кто бы заплатилъ за вашу дорогу и за житье въ гостиниц?

— Да разумется вы,— вскричала Селія.— Это была бы ужъ чистая бездлица, еслибъ Эдуардъ явился міру въ качеств драматическаго писателя имющаго успхъ, онъ былъ бы уже на дорог къ фортун, и вс мы могли бы себ позволять нкоторую расточительность. Но кто твой режиссеръ, Тедъ, какіе авторы будутъ играть въ твоей пьес?— освдомилась Селія, жаждавшая подробностей.

— Я ничего говорить не стану, пока пьеса моя не будетъ написана и принята,— отвчалъ Эдуардъ,— все дло, покамстъ, еще въ облакахъ.

Селія испустила короткій, нетерпливый вздохъ, множество литературныхъ плановъ ея брата начиналось и кончалось въ облакахъ.

— Я, вроятно, должна буду смотрть ея твоей комнатой во время твоего отсутствія,— вскор проговорила она,— и стирать пыль съ твоихъ книгъ и бумагъ?

— Я буду очень радъ, если ты убережешь ихъ отъ рукъ вновь пріобртеннаго матушкой сокровища, въ лиц новой горничной,— отвчалъ Эдуардъ.

Прежде, чмъ ему могли предложить новые вопросы, омнибусъ изъ гостинницы Георга, имвшій доставить его іа станцію въ Бичамптонъ, остановился у воротъ викаріата, Эдуардъ услся и покатилъ въ обществ двухъ полновсныхъ фермеровъ и румяной двушки, хавшей на мсто и державшей въ рукахъ букетъ зимнихъ цвтовъ, картонку и зонтикъ.

Какъ свжъ и пріятенъ былъ воздухъ въ это ясное декабрьское утро, почти послднее въ году! Какъ живописны были извивающаяся дорога, раскинувшаяся на далекое пространство долина и виднвшаяся вдали горная цпь.

Глаза Эдуарда Клера окидывали знакомый ландшафтъ и на замчали вовсе его спокойной красоты. Умъ ею былъ поглощенъ предстоявшимъ ему дломъ. Сердце было полно злобы. Кто мучилъ злйшій врагъ человческаго спокойствія — зависть. Мысль о благополучіи Джона Тревертона преслдовала его. Онъ не могъ идти своей дорогой и забытъ, что сосдъ это счастливе его самого. Нслибъ судьба улыбнулась его поэтическимъ усиліямъ, еслибъ неожиданный и поразительный успхъ вознесъ его до седьмого неба литературной славы и, въ то же время, наполнилъ карманы его деньгами, онъ, можетъ быть, и простилъ бы Джона Тревертона, но при раздражавшемъ его сознаніи неудачи, гнвныя чувства его непрестанно усиливались.

Онъ очутился за лондонскихъ улицахъ при самомъ наступленіи сумерекъ, посл непріятнаго путешествія. Онъ взялъ свой дорожный мшокъ въ руку и отправился пшкомъ отыскивать квартиру, средства его были скудны, такъ какъ онъ не ршился проситъ у отца денегъ со времени возвращенія своего въ викаріатъ. Считалось дломъ ршеннымъ, что онъ будетъ жить на всемъ готовомъ въ Газльгёрст, а муза его позаботится объ удовлетвореніи прочихъ его потребностей.

Онъ не отправился въ ту улицу, въ которой жилъ прежде, узкую, скучную улицу, между Гольборномъ и Британскимъ Музеемъ. Онъ направился въ боле населенный кварталъ, заканчивающійся съ одной стороны Лейстеръ-сквэромъ, съ другой — Saint-Martin’s Lane, и прошелъ прямо въ улицу Сибберъ. Онъ ршился взять комнату въ этой непривлекательной мстностію если въ ней окажется свободнымъ приличное помщеніе.

Прежде, чмъ искать въ другомъ мст этого помщенія, онъ пошелъ взглянуть за домъ, которому убійство Шико доставило такую страшную извстность. Вншній видъ его показался ему приличне, чмъ когда онъ въ послдній разъ видлъ его черезъ нсколько дней посл убійства. Новый, ршетчатый ставень изъ проволоки закрывалъ нижнюю часть окна гостиной, новыя, красныя занавски граціозно свшивались надъ верхними стеклами. Само окно казалось чище, смотрло веселе, чмъ въ то время, когда величавая мистриссъ Рауберъ занимала комнаты перваго атажа. На дверяхъ виднлась новая мдная дощечка съ надписью: ‘Мастеръ Джерардъ, докторъ’.

Эдуардъ Клеръ смотрлъ на эту блестящую мдную дощечку взглядомъ, выражавшимъ разочарованіе. Онъ заключилъ вполн естественно, что весь домъ перевелъ во владніе доктора мистера Джерарда, и что мистриссъ Эвитъ бродить по лондонской пустын, гд ее трудне будетъ отыскать, чмъ бдную Агарь съ ея сыномъ среди песковъ великой пустыни. Покуда онъ стоялъ и раздумывалъ объ очевидной перемн, происшедшей къ постановк вопроса, взглядъ его остановился за окн, сквозь стекла котораго виднлся свтъ. Особа, занимавшая подвальный этажъ, не заставила окна ршетчатымъ ставнемъ, обыкновенно скрывавшимъ ея домашнюю жизнь отъ взоровъ толпы, и Эдуардъ усмотрлъ, сидящую у очага и наслаждающейся неразорительнымъ удовольствіемъ, какое доставляетъ сонъ, ту самую мистриссъ Эвитъ, которую онъ почиталъ затерявшейся въ столичномъ лабиринт. Сомннія быть не могло: т же локоны спиралью, то же лицо съ кислымъ, какъ уксусъ, выраженіемъ. То была та самая женщина, съ которой онъ разговаривалъ съ полчаса въ одно холодное мартовское утро, когда осматривалъ мсто происшествія, подъ предлогомъ исканія квартиры.

Онъ поднялся по лсенк, ведшей къ дверямъ. Колокольчиковъ было два, на одномъ было написано: Докторъ, на другомъ: Домъ. Эдуардъ позвонилъ въ послдній, въ отвтъ на его звонокъ, черезъ нсколько времени, появилась хозяйка съ сердитымъ и заспаннымъ лицомъ.

При вид мистера Клера, державшаго въ рук дорожный мшокъ, она почуяла жильца и повеселла.

— Можно-ли нанять у васъ приличную спальню, во второмъ этаж?— спросилъ онъ, такъ какъ онъ, хотя вовсе не врилъ во вліяніе міра духовъ, предпочелъ бы провести декабрьскую ночь на мосту, чмъ лечь спать въ той комнат, въ которой la Chicot была убита.

— У меня пустой первый этажъ,— сказала мистриссъ Эвитъ,— прекрасныя комнаты, заново оклеенныя и выкрашенныя.

— Я предпочитаю подняться повыше,— отвчалъ Эдуардъ.— У васъ былъ жилецъ по имени Дерроль. Что съ нимъ сталось?

— Ухалъ за-границу, путешествовать будетъ,— возразила хозяйка.— Я полагаю, что онъ получилъ наслдство. Онъ отправился въ путь настоящимъ джентльменомъ, все съ иголочки, начиная съ чемодана и кончая дорожнымъ одяломъ.

— Могу я получитъ его комнаты на нсколько ночей? Я въ город не надолго, но не хотлъ бы жить въ гостинниц.

— Цны тамъ такія высокія, и спокойствія никакого,— сказала мистриссъ Эвитъ съ сочувственнымъ видомъ, какъ-бы угадывая его сокровенныя чувства.— Вы можете получить комнаты мистера Дерроля, сэръ, а изъ-за платы мы ссориться не станемъ.

— Комнаты чистыя, надюсь?— рискнулъ спросить Эдуардъ.

— Чистыя!— воскликнула мистриссъ Эввть, поднимая брови и окидывая его взглядомъ, выражавшимъ негодованіе оскорбленной невинности.— Никто изъ жившихъ у меня когда-либо не задалъ бы этого вопроса. Чистыя, у меня въ дом никогда не бывало грязи.

— Я бы желалъ видть спальню,— сказалъ Эдуардъ.— До гостиной мн нтъ никакого дла. Я цлый день буду вн дома.

— Если вы обождете, пока я принесу свчку, я покажу имъ об комнаты,— отвтила хозяйка.— Вы, я думаю, сейчасъ-же передете?

— Да. Я только-что пріхалъ изъ деревни, другой клади, кром этого мшка, у меня нтъ. Я могу заплатить вамъ за комнаты впередъ, если желаете?

— Денежки-то ужъ ныньче больно кстати, когда цны на припасы такъ поднялись,— съ вкрадчивымъ видомъ замтила мистриссъ Эвитъ.— Хотя я ни минуты бы сомнваться не могла въ молодомъ господин съ вашей наружностью.

— Деньги на столъ — лучшая рекомендація,— сказалъ Эдуардъ.— Я въ Лондон чужой человкъ, меня никто не знаетъ. Вотъ вамъ соверенъ. Я думаю, что этимъ мы и покончимъ наши счеты, если я проживу въ вашихъ комнатахъ только недлю?

— Будетъ бездлица за чистку сапогъ.

— А, ну хорошо.

— И полъ-кроны за огонь въ кухн.

— Извините, на это я не поддамся. Вы, конечно, не ожидаете, чтобы я здсь обдалъ. Если вы мн утромъ принесете чашку чаю, мн больше ничего не надо, а на томъ же огн, на какомъ кипитъ вашъ котелокъ, вскипитъ и мой.

— Ну, такъ бездлицу за услуги.

— Я ничего не общаю. Если мн будетъ покойно, я не забуду васъ при разставаніи.

— Очень хорошо, сэръ,— вздохнула хозяйка.— Я полагаю, что оно на то же и придетъ, но я всегда считаю, что для обихъ сторонъ лучше все разъяснить.

Она исчезла въ мрак узкаго коридора, темныя стны котораго были тускло освщены старомодной масляной лампой, и возвратилась черезъ минуту или дв съ сальной свчкой въ большомъ жестяномъ подсвчник. Съ этимъ свтильникомъ пошла она впереди мистера Клера по лстниц, которой неровныя ступеньки и тяжелыя перила свидтельствовали о ея древности.

На площадк перваго этажа мистриссъ Эвитъ остановилась чтобы перевести духъ, и Эдуардъ почувствовалъ, что по тлу его пробжала ледяная дрожь ужаса, когда онъ остановился противъ двери спальной.

— Въ этой комнат была убита та бдная женщина?— спросилъ онъ.

— Да, сэръ,— съ унылымъ вздохомъ возразила мистриссъ Эвитъ,— въ этой комнат, не хочу васъ обманывать. Но ее такъ славно отдлали, что никому изъ прежде ее видавшихъ не узнать ее. Мой хозяинъ показалъ большую щедрость: ‘все, что могутъ сдлать краска и обои, чтобы примирить съ вами вашихъ жильцовъ, мистрисъ Эвитъ, будетъ сдлано’, сказалъ онъ. ‘вы были хорошей жилицей, всегда минута въ минуту вносили плату за квартиру и мн было-бы очень прискорбно, если-бы вы пострадали’. Войдите, сэръ, посмотрите комнату, вы увидите, что въ той части Лондона не найти боле веселой спальни.

Мистриссъ Эвитъ, не безъ гордости, широко растворила дверь и вошла въ комнату, высоко приподнявъ подсвчникъ.

— Совсмъ новая кровать,— сказала она,— отъ Мапльса, у котораго вс коронованныя лица закупаютъ мебель. Нтъ ни коврика, ничего на кровати, ни подушки, ни тюфяка, ничего, ничего, что было въ комнат когда… когда то, о чемъ вы говорили, произошло.

Мистриссъ Эвитъ почему-то увровала, что яркіе цвта должны быть хорошимъ средствомъ для заклннанія тни бдной Заиры. Окно и кровать были задрапированы дешевымъ ситцомъ всхъ цвтовъ радуги. Столь-же яркій коврикъ закрывалъ источенныя червями старыя половицы, на которыя тщетно потрачено было значительное количество мыла, песку и соды съ цлью вывести темные слды того страшнаго ручья, который протекалъ отъ кровати до порога. Туалетъ былъ драпировавъ блой кисеей и розовымъ коленкоромъ. На каминной доск красовались дв вазы изъ богемскаго хрусталя и позолоченные часы. Безобразнйшія, нмецкія, раскрашенныя литографіи украшали стны.

— Неправда-ли, веселая комната? спросила мистриссъ Эвитъ.

— Это та маленькая комната, въ которой мужъ работалъ?— освдомился Эдуардъ, указывая на дверь.

— Да, но она не отдается вмст съ гостиной. Ее нанялъ мистеръ Джерардъ для своихъ книгъ. Вотъ любитъ-то книги человкъ. Отъ нихъ не знаешь куда дваться.

— Кто такой мистеръ Джерардъ? Ахъ да, это докторъ, живущій внизу. Какъ давно онъ живетъ у васъ?

— Онъ перехалъ почти черезъ мсяцъ посл смерти бдной m-me Шико. ‘Я намренъ начать самостоятельно практиковать, мистриссъ Эвитъ’, сказалъ онъ. ‘Вы живете въ густо-населенной мстности, и я думаю, что мн бы здсь порядочно жилось, если-бъ вы отдали мн дешево вашъ нижній этажъ. Я былъ-бы постояннымъ жильцомъ, а потому должны-же вы это принять въ соображеніе’. Я постараюсь уступить вамъ что могу, сказала я, но моя квартирная плата высока, и я никогда еще не вноскла ея часомъ позже, чмъ бы слдовало, и впередъ намрена поступать точно также. Что-жъ, сэръ, я отдала ему комнаты очень дешево, принимая во вниманіе ихъ настоящую цну, но я была въ такомъ уныніи, что у меня силъ не хватило торговался. Эта неблагодарная змя, мистриссъ Рауберъ, женщина, за которой я ухаживала, повернула мн спину, когда меня постигло горе, и наняла комнаты надъ мастерской сапожника, въ которыхъ одинъ запахъ кожи можетъ отравить порядочную женщину.

— Что-же, удалось мистеру Джерарду пріобрсти практику?— спросилъ Эдуардъ.

— Паціенты-то у него есть,— отвчала хозяйка,— да большею частью безплатные, принимаетъ онъ отъ восьми до девяти часовъ каждое утро. Онъ очень солидно себя держитъ, привычки его самыя скромныя, а расходы до того умренны, что онъ можетъ прожить на то, съ чмъ другой умеръ бы съ голоду. Онъ, кром того, удивительно искусный молодой человкъ, онъ гораздо скорй, чмъ тотъ знаменитый докторъ, спасъ m-me Шико, посл несчастнаго случая, бывшаго съ нею.

— Право!— сказалъ Эдуардъ, вдругъ заинтересовавшійся разговоромъ,— такъ мистеръ Джерардъ зналъ супруговъ Шико?

— Зналъ ихъ! я думаю что онъ ихъ зналъ, бдный молодой человкъ! Онъ день и ночь, въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, ухаживалъ за m-me Шико, не будь его, я думаю, что она бы умерла. Никогда не бывало такого усерднаго доктора, и все изъ преданности, онъ не взялъ ни единаго пенса за все свое леченіе.

— Необыкновенный молодой человкъ,—замтилъ Эдуардъ.

Она поднялись во второй этажъ, и мистрису Клеру были показаны апартаменты, съ которыми мистеръ Дерроль разстался на вки. Меблировка была самая жалкая, но комнаты смотрли довольно чистенькими, гораздо чище, чмъ казались, когда мистеръ Дерроль ихъ занималъ. Эдуардъ бросилъ свой дорожный мшокъ на полъ и объявилъ, что доволенъ помщеніемъ.

— Не уложите меня спать на сырыя простыни,— сказалъ онъ, причемъ мистриссъ Эвитъ въ ужас подняла руки къ небу, и чуть не заплакала, протестуя противъ столь жестокаго обвиненія.

— Въ цломъ Лондон нтъ женщины, которая бы тщательне меня провтривала блье,— воскликнула она.— Я слишкомъ заботлива, много хорошихъ наволокъ сожгла я, желая скорй высушить ихъ этимъ способомъ, но я одна на этомъ теряю и на это не смотрю.

— Миссъ, надо пойти пообдать, сказалъ Эдуардъ,— а потомъ я думаю, что заверну въ театръ. Вы, вроятно, можете дать мн ключъ.

— Вы получите тотъ самый ключъ, который имлъ мистеръ Дерроль,— любезно возразила мистриссъ Эвитъ, словно предоставляя ему особое преимущество.

— Мн дла нтъ до того, чей онъ ключъ, лишь бы дверь отворялъ,— отвчалъ поэтъ, затмъ онъ положилъ ключъ въ карманъ и вошелъ обдать въ дешевый французскій ресторанъ, а оттуда въ театръ. Онъ пріхалъ въ Лондонъ съ особой цлью, но намревался извлечь изъ своего путешествія возможно больше удовольствія.

Съ той минуты, какъ Эдуардъ Клеръ узналъ, что Джорджъ Джерардъ лечилъ m-me Шико, онъ ощутилъ сильное желаніе познакомитъся съ мистеромъ Джерардомъ. Вотъ человкъ, который можетъ помочь ему въ предстоящемъ ему дл. Вотъ человкъ, который долженъ коротко знать мужа танцовщицы и можетъ узнать Джэка Шико въ лиц настоящаго Газльгёрстекаго сквайра. Знакомство съ этимъ человкомъ имло для Эдуарда Клера большую цну. Разъ придя къ положительному заключенію на этотъ счетъ, мистеръ Клеръ, не теряя времени, поспшилъ воспользоваться благопріятно для него сложившимися обстоятельствами. Онъ постилъ мистера Джерарда въ первое же утро посл своего прізда въ городъ. Было только половина девятаго, когда онъ подошелъ къ дверямъ докторской квартиры, такъ велико было его желаніе обезпечить себ свиданіе до отбытія мистера Джерарда изъ дому.

Онъ засталъ Джорджа Джерарда за его скромнымъ раннимъ завтракомъ, состоявшимъ изъ кофе и хлба съ масломъ, передъ нимъ лежала раскрытая книга. Глаза Эдуарда замтили аккуратность, съ какой былъ одтъ докторъ, замтили также, что сюртукъ его ношенъ до послдней возможности, сколько-нибудь совмстимой съ добропорядочностью. Еще мсяцъ, и докторъ окажется съ продранными локтями. Онъ замтилъ также толстые ломти хлба съ масломъ, сомнительнаго вида кофе, съ запахомъ, намекавшимъ на присутствіе въ немъ постороннихъ веществъ. Очевидно, то былъ человкъ, которому не легко давалась борьба съ жизнью. Съ такимъ человкомъ, должно быть, легко имть дло.

Джорджъ Джерардъ съ пріятной улыбкой поднялся на встрчу гостю.

— Мистриссъ Эвитъ сказала мн, что вы желали меня видть,— проговорилъ онъ, указывая рукою на стулъ, стоявшій у нсколько жалкаго огня.

Научное приспособленіе изъ огнеупорныхъ кирпичей было прилажено къ обширному старому камину, посл перезда мистриссь Рауберь, и онъ теперь вмщалъ minimum топлива.

— Да, мистеръ Джерардъ, я очень желаю съ полчаса побесдовать съ вами.

— Я могу дать вамъ ровно полчаса прежде, чмъ отправлюсь на свою дневную работу,— отвчалъ Джерардъ, съ дловымъ видомъ поглядывая на хорошенькіе часики, стоявшіе на каминной доск.

Комната очень измнилась съ того времени, какъ мистриссь Рауберь занимала ее. Тогда она казалась типомъ вульгарной гостиной. Теперь она смотрла комнатой ученаго. Джорджъ Джерардъ имлъ возможность тратить очень мало денегъ на убранство своихъ комнатъ, но онъ покрылъ стны полками изъ еловаго дерева, а полки наполнилъ книгами, такими книгами, какія настоящій библіофилъ собираетъ по всмъ улицамъ и переулкамъ Лондона. Въ окн онъ поставилъ солидный, старомодный письменный столъ, у камина — два покойныхъ кресла, а каминную доску украсилъ часами и двумя бронзовыми статуэтками, пріобртенными почти задаромъ, получалось общее впечатлніе комнаты, которую джентльменъ могъ занять, не красня. Эдуардъ Клеръ видлъ все это, не безъ сильнаго чувства зависти. Онъ видлъ въ этой способности выносить подобное существованіе ручательство въ возможности, для молодого врача, подняться на крутую гору извстности.

— Такого рода люди и успваютъ въ жизни,— подумалъ онъ.— Но такой упорной выносливости нельзя ожидать отъ человка поэтическаго темперамента.

— Желаете вы говорить со мной какъ съ докторомъ?— спросилъ Джерардъ.

— Нтъ, то, что я имю сказать вамъ, очень врно, но не относится къ вашей спеціальности и не касается лично меня. Вы знали супруговъ Шико?

Джерардъ, въ свою очередь, былъ заинтересованъ. Онъ взглянулъ на говорившаго съ напряженнымъ вниманіемъ, отъ котораго оживились вс черты его лица.

— Да, такъ что же? Вы также знали ихъ? Я никогда не видалъ васъ здсь во время ея болзни. Вы, можетъ бытъ, знали ихъ въ Париж?

— Нтъ, я никогда не видалъ m-me Шико вн сцены. Но я глубоко заинтересованъ въ отысканіи ея убійцы: не ради собственно ее, но въ интересахъ личности, мною уважаемой. Видли вы Джэка Шико со времени убійства?

— Нтъ, еслибъ я видлъ его — Джорджъ… Джерардъ вдругъ оборвалъ свою рчь.

— Еслибъ вы его видли, вы бы его выдали полиціи, въ качеств убійцы жены. Вы это хотли сказать?

— Почти. Я имю сильныя причины думать, что онъ убилъ ее, а, между тмъ, представляются основанія для сомнній. Если онъ убійца, къ чему ему было поднимать весь домъ? Онъ легко могъ уйти, и преступленіе было бы открыто лишь нсколько часовъ спустя.

— Несомннно, излишняя осторожность. Если вы пристальне взглянете на вопросъ, то увидите, что онъ былъ вынужденъ поднять тревогу. Не сдлай онъ этого, уйди и оставь свою мертвую жену, было бы очевидно, что онъ, и онъ одинъ, есть ея убійца. Поднявъ всхъ, онъ, по крайней мр, могъ показаться невиннымъ, какъ бы впослдствіи ни опровергало того его бгство.

— Это глубокая тайна,— сказалъ Джерардъ.

— Тайна только для тхъ, кто не хочетъ принять естественнаго объясненія загадки. Человкъ имлъ жену пьяницу. Признанная вещь, полагаю, что m-me Шико была пьяница?

— Да, бдняжка. Онъ могъ предоставить ей убить себя посредствомъ водки. Ему бы недолго пришлось ждать.

— Человкомъ, связаннымъ по рукамъ и ногамъ, можетъ овладть отчаяніе. Допустите, что я могу доказать вамъ, что Шико имлъ сильнйшій поводъ жаждать избавиться отъ жены своей какимъ бы то ни было способомъ. Допустите, что полученіе имъ въ наслдство обширнаго помстья было связало съ его бракомъ съ другой женщиной, что онъ уже, съ цлью обезпечить себ владніе этимъ имніемъ, заключилъ преступный бракъ съ этой другой женщиной, причемъ она, бдняжка, во всей этой исторіи была невинна какъ ангелъ. Допустите, что я все это могу доказать, что бы вы тогда сказали о Джэк Шико?

— Я бы наврное сказалъ, что это дло его рукъ. Докажите мн только, что онъ имлъ достаточно сильную причину къ совершенію этого преступленія, и на основаніи собственныхъ наблюденій знаю, что жена ему надола, и и признаю, что очевидность указываетъ на него какъ на убійцу.

— Какъ вы думаете, достаточно ли имющихся теперь на лицо доказательствъ для преданія его суду?

— Сомнваюсь. Бгство его сильно свидтельствуетъ противъ него, затмъ, существуетъ фактъ, что на дн его ящика съ красками лежалъ кинжалъ, по форм своей соотвтствующій ран на ше жертва. Кинжалъ этотъ нашелъ я, теперь онъ въ рукахъ полиціи, на немъ темная пятна, какія кровь оставляетъ на стали, и что до меня, то я не сомнваюсь, что этимъ самымъ кинжаломъ была убита la Chicot. Но эти два пункта исчерпываютъ вс доказательства противъ мужа. Они достаточно вски, чтобы на основаніи ихъ составить предположеніе о его виновности, но я сомнваюсь въ томъ, достаточно ли они сильны, чтобы на основаніи ихъ можно было повсить его.

— Пусть такъ. Я не хочу его вшать. Но я хочу спасти женщину, мною нкогда нжно любимую и которая до сихъ поръ дороже для меня всхъ другихъ женщинъ въ мір, отъ брака, могущаго кончиться ея несчастіемъ и безвременной смертью. Какая участь должна постигнуть такого человка, каковъ этотъ Шико, если онъ, какъ мы съ вами полагаемъ, виновенъ? Либо раскаяніе доведетъ его до сумасшествія, либо онъ будетъ переходить отъ преступленія къ преступленію, все ниже и ниже опускаясь въ общественномъ мнніи. Дайте мн только сорвать маску съ его лица, разлучить его на вки съ его невинной женою, и я этимъ удовольствуюсь. Чтобы достичь этого, мн нужна ваша помощь. Джэкъ Шико исчезъ изъ виду у всхъ знавшихъ его. Человкъ, носившій это имя, теперь землевладлецъ, всми уважаемый и, на видъ, вполн добропорядочный. Хватитъ ли у васъ самоотверженія на то, чтобы потерять дня два и прохать триста малъ, съ цлью помочь мн доказать тождественность недавняго авантюриста съ настоящимъ владльцемъ замка? Путешествіе ваше не будетъ вамъ стоить ни гроша.

— Если я поду, то поду на свой счетъ,— возразилъ Джерардъ, но вы должны привести мн достаточно сильную причину, чтобы я сдлалъ то, о чемъ вы просите.

— Чтобы это исполнить, я долженъ разсказать вамъ длинную исторію,— отвчалъ Эдуардъ.

А затмъ, не упоминая именъ собственныхъ, онъ разсказалъ исторію завщанія Джаспера Тревертона и брака Лоры Малькольмъ. Факты, въ томъ вид, въ какомъ онъ ихъ передавалъ, выставляли Джона Тревертона негодяемъ-интриганомъ, способныхъ совершить самое мрачное преступленіе въ видахъ своей личной пользы.

— Долженъ сознаться, что все противъ него,— сказалъ Джерардъ, когда Клеръ окончилъ свое повствованіе.

— Но въ этой исторіи есть одно затрудненіе. Вы говорите, что Шико, съ цлью обезпечить себ владніе состояніемъ, женился на молодой особ въ январ мсяц передъ смертью m-me Шико. Теперь, если онъ окончательно ршился отдлаться отъ своей законной жены, какимъ-бы то ни было способомъ, почему онъ отъ нея не отдлался до вступленія своего въ новый бракъ, а посл? Преступленіе было бы то же самое, разоблаченіе его не представляло бы большей опасности. Убійство, совершенное посл второго брака, было анахронизмомъ.

— Кто можетъ угадать побужденія его? Онъ могъ не имть никакихъ замысловъ противъ жизни жены своей, когда женился на моей знакомой. Онъ могъ считать возможнымъ такъ устроить свою жизнь, чтобы ни единая душа никогда не узнала Джека Шико въ лиц деревенскаго сквайра. Онъ могъ думать, что откупится отъ m-me Шико. Можетъ быть, онъ тогда лишь остановился на мысли объ убійств, когда убдился, что ему не обмануть ея любви или ея ревности. Никто, а тмъ мене человкъ, прошлое котораго не можетъ быть ему поставлено въ укоръ, не падетъ сразу въ пучину преступности.

— Чтожъ,— вздохнулъ Джерардъ, посл непродолжительнаго молчанія,— я поду съ вами, посмотрю на этого человка. Я принималъ большое участіе въ судьб этого бднаго созданія. Я бы сдлалъ многое, чтобы спасти ее отъ послдствій ея собственнаго безумія, еслибъ только это было возможно. Да, я поду съ вами, мн бы хотлось знать, чмъ вся эта исторія кончится.

Между молодыми людьми было условлено, что они подутъ вмст въ Девонширъ на первыхъ дняхъ новаго года, такъ какъ Эдуардъ Клеръ разсчитывалъ пробыть въ Лондон только недлю. Джерардъ имлъ сопровождать Клера въ роли его друга и остановиться въ викаріат въ качеств его гостя.

Глава XV.— Джорджъ Джерардъ.

Джонъ Тревертонъ вышелъ изъ-подъ докторской опеки до конца рождественскихъ праздниковъ и могъ присутствовать вмст съ женою на охот, устроенной въ замк въ первый день новаго года. Оба были верхомъ: онъ на своей породистой лошади, она — на самомъ кроткомъ изъ срыхъ арабскихъ скакуновъ. То была первая охота въ окрестностяхъ замка со времени смерти Джона Тревертона старшаго, отца Джаспера и рьянаго охотника. Джасперъ всегда былъ равнодушенъ въ подобнаго рода забавамъ, но теперь Джонъ Тревертонъ младшій, любившій лошадей и собакъ, какъ и подобаетъ англичанину любить ихъ, желалъ, чтобы все шло такъ, какъ шло во времена его дда, вообще извстнаго среди старшей части населенія подъ именемъ стараго сквайра. Джонъ купилъ пару охотничьихъ лошадей, отличную лошадь для себя, арабскаго скакуна и красивую ирландскую лошадку для жены, они съ Лорой изъздили не мало миль въ ясные дни ранней осени, исподоволь пріучаясь къ работ въ предстоявшую зиму.

Лора полюбила ирландскую лошадку и страшно баловала арабскаго скакуна. Посл упражненій въ верховой зд, продолжавшихся съ мсяцъ, и многочисленныхъ прыжковъ черезъ кусты дикаго терна и черезъ воду, она дйствительно начала хорошо здить, и мужъ надялся имть удовольствіе служить ей проводникомъ въ ея скачк по полямъ въ погон за оленями, до окончанія охотничьяго сезона. Но онъ имлъ намреніе быть скорй слишкомъ осторожнымъ, чмъ опрометчивымъ, и въ день новаго года объявилъ, что продетъ съ Лорой препокойно по дорог и позволитъ ей взглянуть на гончихъ издали. Селія, въ очень короткой амазонк и крайне кокетливой шляп, сидла на спин высокой, откормленной, флегматичной, отцовской лошади, поглядывавшей на собакъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

— Куда двался твой брать?— спросила Лора, пока он съ Селіей ждали, стоя рядомъ и издали слдя за собиравшимися охотниками.— Я не видала его съ моего дтскаго праздника.

— Да, разв и теб не говорила? Онъ въ Лондон заключаетъ условія на счетъ пьесы, которую долженъ написать для одного изъ большихъ театровъ. Мама нынче утромъ получила отъ него письмо. Онъ возвращается домой посл-завтра и привезетъ съ собой знакомаго изъ Лондона, который проведетъ два или три дня въ викаріат: это молодой докторъ, красивый, умный, неженатый. Лора, какъ ты думаешь, не скоро будетъ конецъ свта?

— Нтъ, дорогая, но я поздравляю тебя съ молодымъ человкомъ. Онъ составить пріобртеніе для вашего кружка. Ты должна намъ его представить.

— Эдуардъ говорятъ, что онъ можетъ пробыть только два или три дня. У него практика. Онъ детъ лишь съ цлью дохнуть деревенскимъ воздухомъ.

— Бдный. Какъ его зовутъ?

— Эдуардъ объ этомъ не писалъ намъ. Какъ-нибудь ужасно, вроятно Смитъ, или Джонсъ, или Джонсонъ, имя, могущее разсять вс пріятныя иллюзіи.

— Вотъ подъзжаетъ мистеръ Сампсонъ.

— Да, на той-же самой лошади, которую впрягаетъ въ свой догкартъ. Поврила-ли бы за когда-нибудь, Лора, чтобы лошадь могла мириться съ своимъ существованіемъ, имя такъ много костей и такъ мало мяса?

Вотъ все, что Лора услыхала объ ожидаемомъ въ викаріат гост, но бдная Селія въ теченіе слдующихъ двухъ дней былъ въ волненіи, неразлучномъ съ ожиданіемъ, исполненымъ недоумнія. Она особенно заботилась объ украшеніи комнаты брата, но вздыхала, когда думала о томъ, сколько времени изъ короткаго посщенія незнакомца будетъ проведено за запертыми дверями этого мужского убжища.

— Желала-бы я знать, любитъ-ли онъ чай,— размышляла она, въ послдній разъ эффектно разставляя разнообразныя бездлки, украшавшія кабинетъ поэта:— и будетъ ли мн дозволено въ сумерки приходить къ нимъ. Очень можетъ быть, что это одинъ изъ тхъ мужчинъ, мужчинъ до отвращеніи, которые терпть не могутъ разговаривать съ двушками и строятъ мрачныя физіономіи, какъ только вынуждены выносить женское общество. Докторъ, пожалуй науку любитъ и сухія кости. Эдуардъ называетъ его красивымъ, но я думаю, что его было сказано лишь съ цлью расположитъ насъ въ его пользу и обезпечить ему вжливый пріемъ.

Такъ размышляла барышня въ тотъ январьскій вечеръ, когда братъ ея и другъ ея брата ожидались въ викаріат. Омнибусъ изъ гостинницы Георга долженъ былъ доставить ихъ со станціи, а омнибусъ этотъ приходилъ обыкновенно въ четверть восьмого. Теперь на церковныхъ часахъ било семь, торжественный звукъ этихъ часовъ отсчитывалъ часы жизни Селіи, съ тхъ поръ, какъ она себя помнила.

— Семь,— воскликнула она, а мои волосы не убраны.

Она проскользнула къ себ въ комнату, зажгла свчи на туалет, взяла въ руки маленькое зеркальце, чтобы удобне разсмотрть зданіе изъ волнистыхъ локончиковъ, внчавшее ея маленькую, красивой формы головку.

Она весело распвала псенку, улыбаась себ къ зеркало, расправляя свои любимые локончики и разглаживая мизинцемъ уголки бровей.

— Что за благополучіе не быть вынужденной пудриться и имть тубы, красныя отъ природы,— говорила она себ.— Ради этого можно почти примириться съ тмъ, что заживо похороненъ въ деревн.

Она надла свое лучшее платье въ честь гостя. Это вовсе не былъ изысканный туалетъ, въ немъ не было ни сложнаго фасона, ни артистически перемшанныхъ матеріаловъ, лучшее платье Селіи было сшито изъ темно-зеленаго французскаго мериноса и убрано лентами, красиво расположенными въ вид бантовъ, узловъ и длинныхъ концовъ. По счастію, цвтъ этотъ былъ Селіи къ лицу, и мягкая ткань вадала взищними складками вокругъ ея стройной фигуры. Вообще Селія осталась довольна собой, потушила свчы и сбжала внизъ.

Солидный чай-обдъ ожидалъ путешественниковъ въ столовой, къ великому неудовольствію викарія, ненавидвшаго подобныя комбинаціи и привыкшаго обдать ровно въ половин седьмого.

— Ну, что намъ за охота надаться всякой дранью?— досадливо спросилъ онъ. Почему не могли эти молодые люди быть здсь во-время и поспть къ нашему обыкновенному обду?

— Да потому что не было позда, который бы могъ привезти ихъ, милый, недогадливый, старый pater,— возразила легкомысленная Селія.— Ну, право столъ славно смотритъ.

Большой, холодный ростбифъ на одномъ конц стола, самоваръ и чайный подносъ на другомъ, а въ середин пирогъ съ голубями, салатъ, яблочное пирожное, штуки дв сладкихъ пирожковъ домашняго приготовленія, стеклянные кувшины съ вареньемъ, вазы съ мармеладомъ сулили двумъ голоднымъ молодымъ людямъ много хорошаго, но викарій осмотрлъ столъ отъ одного конца до другого, и ничто ему не понравилось.

— Вроятно, никто не подумалъ заказать дли меня что-нибудь горячее,— съ обиженнымъ видомъ замтилъ онъ.

Всмъ членамъ семьи было извстно, что викарій не можетъ сть ничего холоднаго, онъ не то, чтобы не хотлъ, а просто не могъ. Послдствія были слишкомъ ужасны. Никто, кром его самого, не зналъ, какія муки онъ испытывалъ, если бывалъ вынужденъ постъ холодной говядины или баранины. Желудокъ его переваривалъ омары, онъ могъ даже справиться съ холоднымъ цыпленкомъ, но натура его положительно не принимала холодной баранины или говядины.

— Голубчикъ,— сказала Селія, приподнимаясь на цыпочки съ цлью поласкать сдую бороду отца,— для васъ заказано блюдо котлетъ подъ грибнымъ соусомъ, до котораго вы охотникъ.

Викарій вздохнулъ съ облегченіемъ, и въ эту самую минуту послышался стукъ колесъ по дорог, ворота викаріата съ шумомъ растворились, мистеръ Клеръ съ дочерью вышли навстрчу путешественникамъ, а мистриссъ Клеръ, задремавшая-было у камина въ гостиной, открыла глава и съ недоумніемъ спрашивала себя — ночь теперь или утро.

Какого рода человка увидала Селіи, когда вошла въ освщенную лампой залу, робко пріютившись подъ крылышко къ отцу? Вовсе не того молодого человка, какого ожидала встртить, однако-жъ, несмотря на это, наружность его произвела на нее благопріятное впечатлніе. ‘Онъ поразительно оригиналенъ’, впослдствіи говорила она Лор, ‘а это въ нашъ вкъ всего зауряднаго много значитъ’. Она увидала высокаго широкоплечаго человка, съ рзкими, но правильными чертами блднаго, слегка тронутаго оспой лица, съ черными волосами и черной бородой и темно-срыми глазами, замчательно выразительными и блестящими, смотрвшими изъ-подъ густыхъ черныхъ бровей.

— Что за мысль назвать этого суроваго съ виду человка красивымъ,— подумала Селія, пока отецъ ея и мистеръ Джерардъ пожимали другъ другу руки, въ слдующее же мгновеніе суровый съ виду человкъ улыбнулся, и Селія сказала себ, что улыбка его пріятная.

— Вы должны быть страшно голодны,— сказалъ викарій,— если не пообдали дорогой.

— Пообдали дорогой,— раздражительно повторилъ Эдуардъ.— Мы хали въ третьемъ класс и ничего не ли, кром нсколькихъ сухарей съ девяти часовъ утра.

— Бдняга,— съ невыразимымъ состраданіемъ воскликнула Селія,— но я не могу не радоваться, вы съ такимъ удовольствіемъ напьетесь чаю.

Эдуардъ представилъ своего друга отцу и сестр, а теперь представлялъ его мистриссъ Клеръ, которая вышла изъ гостиной любезно улыбаясь и стараясь не показаться сонной.

Они вс вошли въ столовую, гд столъ, къ которому викарій отнесся съ презрніемъ, показался обоимъ молодымъ людямъ землей обтованной. Самоваръ киплъ, Селія приготовляла чай, а мистриссъ Клеръ возсдала на другомъ конц стола и рзала холодную говядину щедрой, материнской рукой. Общество было самое веселое, Джорджъ Джерардъ былъ хорошій собесдникъ, а викарій былъ очень радъ встрч съ умнымъ молодымъ человкомъ, только-что пріхавшимъ изъ Лондона и посвященнымъ во вс тайны столичной политики, по крайней мр, на мсяцъ опережающей политику деревенскую.

Они просидли за столомъ полтора часа, и т три четверти часа, въ теченіе которыхъ Джерардъ, откинувшись на спинку стула, разговаривалъ съ Селіей и съ викаріемъ,— онъ сидлъ между ними и поглощалъ немалое количество чашекъ чаю, показались этому молодому человку самыми пріятными.

Давно, очень давно не бывалъ Джерардъ въ такой веселой комнат, ни въ такомъ пріятномъ обществ. Семейная обстановка, его окружавшая, согрвала ему сердце, охлажденное долгимъ скитальчествомъ. Семейная исторія, лежавшая позади его суровой карьеры, была не изъ счастливыхъ. Негодяй отецъ, не воспользовавшійся благопріятно для него сложившимися обстоятельствами и промотавшій свое состояніе, мать, благородно боровшаяся противъ несчастія, пытавшаяся наперекоръ всему сохранить, при помощи собственныхъ трудовъ въ сфер искусства и литературы, свой уголокъ для недостойнаго мужа и обожаемаго сына, юность, проведенная въ дешевомъ шотландскомъ университет, а на порог возмужалости потеря этой терпливой, нжно-любимой матери, уже нсколько лтъ вдоввшей. Тогда молодой человкъ очутился лицомъ къ лицу съ суровой нуждой, среди холоднаго, равнодушнаго свта, который ничего о немъ не зналъ и вовсе о немъ не заботился. Онъ началъ битву съ жизнью съ твердой ршимостью стать въ ряды побдителей. Честолюбіе его было суровое и горькое. У него не было вовсе тхъ импульсовъ, какіе услаждаютъ трудъ, когда человкъ знаетъ, что онъ работаетъ для матери, жены или дтей. У него не было ни единаго родного существа, которое бы порадовалось его успхамъ или пожалло о его неудачахъ. Еслибы природа не создала его изъ крпкаго матеріала, онъ, по всмъ вроятностямъ, палъ бы очень низко. Боле слабой душ борьба безъ чьей-либо поддержки показалась бы слишкомъ безотрадной.

По счастію для Джорджа Джерарда онъ любилъ свою профессію, ради ея самой. Любовь эта замнила ему человческое сочувствіе и человческую пріязнь. Слово одобренія отъ одного изъ знаменитыхъ медиковъ, посщавшихъ госпиталь, слово благодарности отъ одного изъ собственныхъ паціентовъ, сознаніе, что онъ удачно велъ леченіе, вс это вещи веселили и поддерживали его, и онъ шелъ своей трудной дорогой, съ поднятой смло головой и съ гордымъ сердцемъ, увренный въ успх, ожидавшемъ его въ конц этого пути, если онъ только доживетъ до этой минуты.

Ниньче вечеромъ онъ отдавался всецло новому для него удовольствію, доставляемому пріятнымъ обществомъ. Веселая комната, меблированная съ тмъ разнороднымъ комфортомъ, какой обозначаетъ постепенное разростаніе семейнаго жилища, темнокрасныя занавски, вплотную закрывавшія широкое окно, фамильные портреты на стнахъ, лампы на столахъ, свчи на каминной доск, груда дровъ и угольевъ, весело трещавшая въ камин, и любимая собака викарія, съ наслажденіемъ протянувшаяся за ковр передъ огнемъ.

— Не хочется мн идти въ гостиную,— сказалъ викарій, подкатывая свой стулъ къ камину, когда убрали со стола. Я увренъ, что у васъ тамъ нтъ такого славнаго огня.

Мистриссь Клеръ согласилась, что огонь въ гостиной могъ бы горть ярче.

— Ну, и прекрасно, мы здсь и кончимъ вечеръ. Если эти молодые люди пожелаютъ курить, они могутъ отправиться въ комнату Теда.

Мистеръ Джерардъ объявилъ, что онъ курить не желаетъ. Ему и такъ было слишкомъ хорошо. Тогда викарій началъ разспрашивать его объ его профессіи, о томъ, что подлываютъ такой-то и такой-то, и каковы новички, лишь въ недавнее время составившіе себ репутацію. Джерардъ говорилъ всего лучше, когда говорилъ о собственномъ ремесл, и Селія, занимавшаяся плетеніемъ кружевъ въ уголку у камина, подумала, что онъ, когда оживится, дйствительно становится красивымъ. Лицо его такъ рзко отличалось отъ всхъ этихъ цвтущихъ, румяныхъ, деревенскихъ лицъ, какія встрчались ей въ ея ежедневной жизни, на этомъ лиц лежала печать сильнйшей ршимости, его оживлялъ могучій умъ. Наблюдательный взглядъ двушки отмчалъ каждую характеристическую черту въ этой привлекательной наружности. Она замтила также, что черный сюртукъ молодого человка былъ ношенъ доле любого платья, когда-либо видннаго ею на брат, что сапоги его были грубой работы, что цпочка за его часахъ была серебряная, и что на немъ не видно было никакихъ золотыхъ вещицъ, какія любитъ выставлять на показъ зажиточная молодежь. Селія Клеръ не любила бдности. Она смотрла на нее, какъ за необходимое зло, но охотно держалась отъ нея какъ можно дальше. Бдныхъ, находившихся подъ покровительствомъ отца ея, она посщала крайне неохотно и всегда удивлялась тому, какъ могла Лора такъ отлично ладить съ бдствующими классами общества. Тмъ не мене, она принимала горячее участіе въ этомъ молодомъ доктор, неинтересная бдность котораго была вполн очевидна.

Глава XVI.— Ты — онъ.

Слдующій день было воскресенье. Джорджъ Джерардъ поднялся, какъ только разсвло, и отправился прогуляться по полямъ до перваго завтрака, который подавался въ девять часовъ. Кратковременное пребываніе въ деревн было ему пріятно даже въ холодную январьскую погоду, и онъ желалъ воспользоваться имъ. Когда онъ воротился въ викаріатъ съ своей прогулки, онъ засталъ Эдуарда Клера курящимъ сигару въ саду.

— Что вы за чудакъ, что разгуливаете въ такую холодную погоду!— воскликнулъ Эдуардъ въ вид привтствія.— Я бы желалъ поговорить съ вами нсколько минутъ прежде, чмъ мы пойдемъ завтракать. Пожалуй, намъ посл не удастся остаться наедин. Селія всегда такъ суетится въ воскресенье утромъ. Мн бы хотлось, чтобы вы пошли съ нами въ церковь, если вы ничего противъ этого не имете.

— Я самъ думалъ идти. Надюсь, вы не полагаете, чтобы я питалъ къ церкви антипатію?

— Трудно знать, какъ человкъ смотритъ на эти вещи. Не думаю, чтобы молодые лондонскіе врачи особенно усердно посщали церковь.

— Когда я былъ маленькимъ мальчикомъ, я каждое воскресенье бывалъ въ церкви съ своею матерью, и это были самые счастливые дни моей жизни. Еслибъ я не любилъ воскреснаго утренняго богослуженія ради его самого, я бы любилъ его за то, что оно напоминаетъ мн ее.

— Ахъ,— вздохнулъ Эдуардъ,— мн думается, что когда человкъ лишится матери въ раннюю пору жизни, онъ всегда уже относится къ ней нсколько сентиментально. Но когда мать достигнетъ пожилыхъ лтъ, любить ее можно, но поэтическихъ чувствъ къ ней питать нельзя. Знаете, почему я хочу, чтобы вы отправились съ вами въ церковь, Джерардъ? Джонъ Тревертонъ тамъ наврное будетъ. Вамъ представится отличнйшій случай всмотрться въ него. Наша скамья какъ разъ противъ его скамьи. Онъ будетъ у васъ передъ глазами въ теченіе всего богослуженія.

— Прекрасно,— согласился Джерардъ. Если этотъ мистеръ Тревертонъ и Джекъ Шико — одно и то же лицо, я узнаю его, гд бы его ни встртилъ.

Селія была въ отличномъ расположеніи духа во время завтрака и разливала чай и кофе съ живостью и граціей, достойными героини французской комедіи. Присутствіе посторонняго молодого человка удивительно оживляло ее. Селія была благодарна брату за то, что онъ доставилъ ей это необычное, среди однообразнаго теченія сельской жизни, развлеченіе. Она старательне обыкновеннаго надвала шляпу, чтобы идти въ церковь, хотя операцію эту она всегда совершала съ нкоторой заботливостью, какъ-то такъ случилось, что она прошла рядомъ съ мистеромъ Джерардомъ т нсколько сотъ ярдовъ, какіе отдляли викаріатъ отъ церкви.

Общество изъ викаріата вошло въ церковь изъ первыхъ. На галлере были только пріютскія дти, а на общихъ скамьяхъ виднлось нсколько старушекъ. Джентри съзжалось не спша.

Вотъ мистеръ Сампсонъ, стряпчій, рыже, чмъ когда-либо, и съ нимъ миссъ Сампсонъ въ совершенно новой шляпк. Вотъ леди Баркеръ, маленькая, толстая, въ старомодномъ бархатномъ плащ, опушенномъ коричневымъ мхомъ и въ шляп, достигшей до крайнихъ предловъ безобразія, но когда называешься лэди Баркеръ и живешь въ одномъ и томъ же дом въ теченіи тридцати-пяти лтъ, то можешь носить что угодно.

Вотъ супруги Бюгслвй изъ Бичамптона, мужъ — бывшій торговецъ желзомъ, и жена, разряженная въ бархатъ и соболя, съ какой-то яркой птицей на шляп. Вотъ пріхала мистриссъ Даракотъ, богатая вдова, мужъ которой былъ самымъ значительнымъ фермеромъ во всемъ округ, и которая смотритъ такъ, точно весь Газльгёрсгь принадлежитъ ей, и вотъ наконецъ, посл еще нсколькихъ незначительныхъ личностей, появились и Джонъ Тровертонъ съ женою.

Черезъ дв минуты по прибытіи послднихъ, викарій объявилъ присутствующимъ, какой новогодній гимнъ они имютъ пть, и молящіеся поднялись съ своихъ мстъ.

— Онъ удивительно измнился,— говорилъ себ Джорджъ Джерардъ стоя лицомъ къ лицу съ Джономъ Тревертономъ,— но это тотъ самый человкъ, котораго я зналъ въ улиц Сибберъ, и никто другой. Да, это былъ Джокъ Шико. Счастіе оживило его лицо, вызвало на немъ румянецъ, довольство смягчило рзкость его очертаній, впалыя щеки пополнли, дикіе глаза снова сіяли и смотрли такъ же радостно какъ въ юности. Но это былъ тотъ самый человкъ, на лиц котораго Джорджъ Джерардъ, полтора года тому назадъ, прочелъ тайну его несчастнаго брака.

Смотрлъ ли онъ неуличеннымъ убійцей? Смотрлъ ли онъ человкомъ, мучимымъ раскаяніемъ, согнувшимся подъ бременемъ преступной тайны? Конечно, нтъ. Онъ смотрлъ прямо, какъ человкъ, совсть котораго чиста. Если онъ точно виновенъ, онъ долженъ быть царемъ лицемровъ.

Жена его стояла подл него, и Джорджъ Джерардъ съ мучительнымъ участіемъ посмотрлъ и на нее. Что за прелестное, дышащее доврчивостью личико, сіяющее невинностью и довольствомъ. Неужели сдлать это невинное созданіе несчастнымъ, обнаруживъ передъ ней обманъ мужа? Неужели разбить ея сердце съ тою лишь цлью, чтобы Джонъ Тревертонъ былъ наказанъ?

Эдуардъ Клеръ говорилъ, что ради ея желаетъ онъ узнать истину касательно ея мужа, чтобы спасти ее отъ унижающаго ее союза, защитить отъ человка, который въ душ былъ негоденъ.

Джорджъ Джерардъ, по временамъ, въ теченіе богослуженія наблюдалъ за мужемъ и женою. Онъ не замтилъ ничего, кром спокойнаго довольства на лиц Джона Тревертона. Подобная беззаботность со стороны того, кто былъ мужемъ la Chicot, озлобила Джерарда.

— Будь эта женщина моей женою, я бы погоревалъ о жестокой судьб, постигшей ее, и бы отъ души ее оплакалъ, несмотря на ея паденіе. Но будь она моей женою, она бы никогда не пала такъ низко. Задачей жизни своей поставилъ бы я себ — спасти ее.

Такъ разсуждалъ человкъ, страстно любившій прекрасную, бездушную женщину и никогда не постигавшій всей пустоты ея ума и сердца.

Однажды въ теченіе богослуженія Джонъ Тревертонъ взглянулъ на противоположную его скамь сторону церкви и увидалъ слдившіе за нимъ суровые, срые глаза. По одному этому взгляду Джерардъ понялъ, что его узнали.

— Что онъ сдлаетъ, если мы сейчасъ встртимся?— спрашивалъ себя Джерардъ.— Наврное повернетъ мн спину.

Они встртились, такъ какъ по выход изъ церкви Лора остановилась, чтобы поговорить съ мистриссъ Клеръ и Селіей. Эдуардъ и его пріятель стояли нсколько позади ихъ.

— Это онъ?— шопотомъ спросилъ Эдуардъ.

— Да,— отвчалъ Джерардъ. Они пошли вс вмст по кладбищенской дорожк, у воротъ произошла остановка. Лора желала, чтобы все общество изъ викаріата отправилось завтракать въ замокъ, но мистриссъ Клеръ отказалась. Конечно, дти могутъ длать что хотятъ,— сказала она, какъ будто ея дти когда-либо поступали противъ собственнаго желанія съ тхъ поръ, какъ вышли изъ безпомощнаго состоянія, присущаго раннему дтству. Даже въ колыбели у нихъ была своя воля.

Селія взглянула на брата и, по движенію его бровей, угадала, что ей слдуетъ откаваться.

— Я думаю, что намъ лучше возвратиться домой къ завтраку,— кротко замтила она.— Папа любитъ, чтобы мы были дома по воскресеньямъ.

Затмъ она слегка дернула брата за рукавъ.

— Ты не представилъ мистера Джерарда,— шепнула она ему.

— Ахъ, точно. Мистеръ Джерардъ, мистриссъ Тревертонъ, мистеръ Тревертонъ.

— Мы съ мистеромъ Джерардомъ прежде встрчалась и вдобавокъ при такихъ обстоятельствахъ, вслдствіе коихъ я остался у него въ долгу,— сказалъ Джонъ Тревертонъ, протягивая руку. Джерардъ приподнялъ шляпу, но, казалось, не видалъ протянутой ему руки. Эта неожиданная откровенность застигла его врасплохъ. Онъ приготовился ко всему, но никакъ не къ тому, что Джонъ Тревертонъ признаетъ ихъ прежнее знакомство.

Это была смлая выходка, если человкъ этотъ виновенъ, но опытность Джерарда научила его тому, что виновные по большей части смлы.

— Я былъ бы очень радъ поговорить съ вами минутъ десять, мистеръ Джерардъ,— сказалъ Тревертонъ.— Не пойдете ли вы нашей дорогой?

— Мы вс дойдемъ до замка,— сказала Селія.— Намъ не къ чему возвращаться домой раньше двухъ часовъ, не правда ли, мама?

— Нтъ, голубка, но пожалуйста будьте аккуратны,— отвчала добродушная мать.— А я прощусь съ вами, дорогая Лора.

Пока Лора остановилась на минуту, чтобы проститься съ мистриссъ Клеръ, Тревертонъ и Джерардъ опередили Селію и ея брата и зашагали по скованной морозомъ дорог, подъ обнаженными вязами.

— Міръ гораздо меньше, чмъ я его считалъ,— началъ Джонъ Тревертонъ, посл непродолжительнаго молчанія,— иначе мы съ вами врядъ ли бы встртились въ такомъ отдаленномъ уголку его, каковъ этотъ.

Джерардъ ничего не сказалъ.

— Неужели вы не удивились, увидавъ меня въ столь измнившихся условіяхъ?— спросилъ Тревертонъ, посл непріятной паузы.

— Да, я, конечно, удивился.

— Я хочу обратиться къ вашимъ добрымъ чувствамъ, скажу боле — къ вашей чести. Жена моя ничего не знаетъ о моей прошлой жизни. Кром того, что она была бурная и безумная, вамъ слишкомъ хорошо извстно, какое униженіе заключалось для меня въ моемъ первомъ брак. Я не буду дурно говорить о мертвой.

— Пожалуйста, не длайте этого,— прервалъ его сильно поблднвшій Джерардъ.

— Но я долженъ говорить откровенно. Когда вы знали меня, я былъ самымъ несчастнымъ человкомъ. Часто ночью стоялъ я на мосту и думалъ, что самое лучшее, что бы я могъ съ собой сдлать, это — броситься въ воду. Что-жъ, Провидніе разрубило для меня узелъ страннымъ образомъ, правда,— но все же увелъ былъ разрубленъ. Я воспользовался своимъ освобожденіемъ. Судьба была ко мн очень милостива. Жена моя — прелестнйшая и благороднйшая изъ женщинъ. Сорвать покрывало съ исторіи этого прошлаго, значило бы причинить ей невыразимое страданіе. А потому, я прошу васъ, какъ джентльмена, какъ честнаго человка, сохранять мою тайну и пощадить ее и меня.

— И васъ,— съ горечью проговорилъ Джерардъ.— Да, вы, безъ сомннія, о себ думаете, прося меня молчать. Пощадить васъ? А вы пожалли или пощадили несчастное созданіе, нжно васъ любившее даже въ своемъ паденіи? Что же касается до вашей тайны, какъ вы ее называете, то она уже боле не тайна. Мистеръ Клеръ, сынъ викарія, знаетъ также хорошо, какъ и я, что Джэкъ Шико и Джонъ Тревертонъ — одно и то же лицо.

— Онъ знаетъ это? Эдуардъ Клеръ?

— Да

— Съ какихъ поръ?

— Положительно, съ ныншняго утра. Онъ и прежде подозрвалъ кое-что. Ныньче утромъ я имлъ возможность подтвердить его подозрнія.

— Мн это очень прискорбно,— сказалъ Джонъ Тревертонъ, посл того какъ они прошли нсколько шаговъ въ молчаніи.— Очень прискорбно, я было-надялся, что эта часть моей жизни умерла и погребена,— что никакое привидніе, принадлежащее къ тому ненавистному прошлому, не возстанетъ, чтобы преслдовать мою, ни въ чемъ неповинную, молодую жену. Мн это очень тяжело, а ей еще тяжеле.

— Существуютъ привиднія, которыя не легко угомонить,— возразилъ Джерардъ.— Казалось бы, что тло убитой жены должно принадлежать къ нимъ.

— Эдуардъ Клеръ не изъ числа друзей мокхъ,— продолжалъ Тревертонъ, почти не слыхавшій замчанія Джерарда.— Онъ свои свднія употребитъ во зло — все разскажетъ жен.

— А разв онъ не можетъ сдлать чего-нибудь худшаго?

— Чего же?

— А если онъ объявитъ полиціи, гд можно найти Шико, убійцу жены своей?

— Господи,— воскликнулъ Тревертонъ, обращаясь къ говорившему съ выраженіемъ ужаса въ глазахъ.— Неужели вы про меня думаете?

— Къ несчастью, думаю.

— На какомъ основаніи?

— Прежде всего, на основаніи вашего трусливаго поведенія въ ту ночь. Чего вамъ было бояться отвтственности, если вы были невинны? Бгство ваше сильно противъ васъ говорило. Должны же вы были это предвидть, когда убжали?

— Я, можетъ быть, и долженъ бы былъ это видть, но я ни о чемъ не думалъ кром того, какъ бы скоре уйти отъ послдствій связи, бывшей бичомъ и пятномъ моей тогдашней живой. Жена моя была мертвая. Эти стеклянные глава, съ ихъ отражавшимъ ужасъ взглядомъ, эта мраморная рука сказали мн, что жизнь оставила ее уже нсколько часовъ тому назадъ. Какую пользу могъ я принести, оставшись? Мн бы пришлось присутствовать на слдствіи, на которомъ вся исторія моей жизни была бы выворочиваема на изнанку въ вящшему удовольствію всхъ сплетниковъ въ королевств,— пока я, Джонъ Тревертонъ, иначе Шико, не сталъ бы передъ свтомъ до такой степени забрызганный грязью, что честная женщина не могла бы признать меня своимъ мужемъ? Какая польза для меня, для той бдной покойницы, или для общества вообще, получилась бы отъ перекрестнаго допроса, которому бы меня подвергли на слдствіи?

— По меньшей мр, слдующая: ваша невинность — если вы невинны — могла бы стать для всхъ очевидной. Теперь же, вс заключенія — въ пользу вашей виновности.

— Какъ могъ бы я доказать мою невинность? Я бы не могъ на этомъ слдствіи представить боле сильныхъ доказательствъ, чмъ т, какія представляю вамъ теперь,— т.-е. мое слово, слово человка, который, въ худшія минуты своей жизни, никогда не унижался ни до чего безчестнаго. Я говорю вамъ лицомъ въ лицу, какъ человкъ человку, что я никогда не поднималъ руки на жену: никогда, даже, когда между нами происходили рзкіе споры, а за послднее время они у насъ бывали не рдко. Я честно старался спасти ее отъ ея собственной слабости. Было время, когда я любилъ ее, безпечно, правда, тогда не заглядывая въ будущее, не думая о томъ, какой четою мы съ ней будемъ, когда старость угомонитъ насъ и жизнь станетъ дйствительной и серьезной. Нтъ, мистеръ Джерардъ, я не жестокій человкъ, и хотя цпи мои были мн очень тяжелы, я никогда бы не сталъ пытаться самовольно освободить себя. Когда я увидлъ этихъ людей — Дерроля и обихъ женщинъ, стоявшихъ вокругъ меня въ ту ночь, въ ум моемъ вдругъ сверкнула мысль, что я могъ показаться имъ убійцей. Тогда я началъ предвидть подозрнія, затрудненія всякаго рода и главныхъ образомъ то, что меня всего боле страшило, ужасную извстность. Еслибъ я остался, все это было неизбжно. Я могъ уйти отъ всего, еслибъ мн удалось бжать. Въ эту минуту я принималъ въ соображеніе лишь собственные интересы. Я видлъ передъ собой какъ-бы отверзтыя врата, ведущія въ новый міръ. Можно-ли обвинять меня за то, что я воспользовался благопріятнымъ случаемъ и отрекся отъ своего прошлаго.

— Человкъ не можетъ отречься отъ своего прошлаго,— отвчалъ Джерардъ.— Если вы невинны, мн васъ очень жаль, какъ было-бы жаль всякаго невиннаго человка, который, въ силу своихъ поступковъ, могъ быть принятъ за виновнаго. Мн еще боле жаль жены вашей.

— Да, ее вы можете пожалть,— сказалъ Тревертонъ, голосомъ, въ которомъ слышалось глубокое страданіе, тронувшее даже человка, считавшаго его виновнымъ.— Да поможетъ ей Господь, бдняжк. Мы съ ней были очень счастливы, но если Эдуардъ Клеръ держитъ счастіе наше въ своихъ рукахъ, то мирнымъ днямъ нашимъ конецъ.

Они, тмъ временемъ, дошли до воротъ замка, здсь они остановились и молча ждали, чтобъ остальные присоединились въ нимъ. Селія съ Лорой все время весело болтала, а Эдуардъ шелъ рядомъ съ ними, молчаливый и задумчивый.

Джонъ Тревертонъ пожалъ Селіи руку, а Эдуарду только кивнулъ головой при прощаніи.

— Добраго утра, мистеръ Джерардъ,— сказалъ онъ съ холодной вжливостью. Пойдемъ, Лора, если Селія ршилась возвратиться домой къ завтраку, мы не должны задерживать ее.

— Обязанность беретъ верхъ надъ желаніемъ,— смясь замтила Селія.— Еслибъ я отправилась въ замокъ, я позабыла бы о предстоящей мн работ въ воскресной школ. Съ трехъ до четырехъ часовъ я должна сосредоточить вс свои помышленія на священной исторій. Какой у васъ страшно сосредоточенный видъ, мистеръ Джерардъ!— воскликнула она, пораженная задумчивымъ видомъ доктора.— Врно у васъ въ Лондов серьезный больной, который заботитъ васъ?

— У меня много серьезныхъ больныхъ, миссъ Клеръ, но не о нихъ я думалъ въ эту минуту,— отвчалъ онъ, съ улыбкой глядя на ея хорошенькое личико.— Мои паціенты, по большей части, страдаютъ неизлчимой болзнью.

— Боже милосердый, несчастные! Что жъ это — эпидемія?

— Нтъ, хроническая болзнь — бдность.

— О, бдняжки, какъ мн ихъ жалко. Я сама испытываю приступы этой болзни въ конц каждыхъ трехъ мсяцевъ съ тхъ поръ, какъ стала независимымъ существомъ съ опредленнымъ доходомъ.

Они уже тмъ временемъ направились къ дому, съ Эдуардомъ въ арьергард.

— Неужели вы серьезно думаете, миссъ Клеръ, что молодая двушка, живущая въ дом отца своего, гд вс ея потребности удовлетворены вполн, можетъ понимать значеніе слова бдность,

— Конечно, думаю, мистеръ Джерардъ. Но я должна сказать вамъ, что вы выходите изъ ложнаго положенія. Не всегда бываютъ удовлетворены вс потребности молодыхъ двушекъ, живущихъ въ домахъ отцовъ своихъ. Я испытывала, что значитъ страшно нуждаться въ перчаткахъ на шесть пуговицъ и не имть возможности добыть ихъ.

— Вы никогда не знали, что значитъ нуждаться въ хлб.

— Я не особенно люблю хлбъ,— сказала Селія,— но мн часто приходилось жаловаться на то, что намъ къ завтраку подаютъ черствый.

— Ахъ, миссъ Клеръ, когда я былъ студентомъ въ Абердин, я видалъ много молодыхъ людей, расхаживающихъ по улицамъ впроголодь, исхудалыхъ, съ выраженіемъ жадности въ глазахъ, для нихъ кусокъ вашего черстваго хлба былъ бы лакомствомъ. Когда шотландскій пасторъ посылаетъ сына своего въ университетъ, онъ не всегда можетъ обезпечить ему ежедневный обдъ. Хорошо для юноши и то, если онъ увренъ, что на завтракъ и на ужинъ получить мисочку супа.

— Бдняжки!— воскликнула Селія.— Боюсь, что Эдуардъ тратитъ столько же денегъ на перчатки и сигары, сколько бы ихъ требовалось на содержаніе экономнаго молодого человка въ шотландскомъ университет, ну, да вдь онъ поэтъ.

— А поэтъ ужъ непремнно — мотъ?

— Право, не знаю, но поэты вообще къ этому склонны, не правда-ли? Едва-ли можно отъ нихъ требовать, чтобы они особенно берегли фунты, шиллинги и пенсы. Мысли ихъ бродятъ въ облакахъ, и имъ дла нтъ до мелочныхъ заботъ ежедневной жизни.

Нсколько времени они шли молча, и Джерардъ задумчиво глядлъ на хорошенькое, молоденькое личико, съ его мелкими чертами и легкомысленнымъ выраженіемъ.

‘Дли человка моего закала было бы несчастіемъ, какъ и безуміемъ, влюбиться въ подобную двушку,— говорилъ онъ себ,— но что за бда, если мн съ ней весело’.

Минуту спустя, Эдуардъ Клеръ подошелъ къ нему и взялъ его подъ-руку.

— Ну,— сказалъ онъ,— что же произошло между вами и Тревертономъ?

— Многое, а въ сущности почти ничего. Мн его жаль.

— Вы, значить, не думаете, чтобъ онъ убилъ свою жену?

— Не знаю. Это глубокая тайна. Я бы совтовалъ вамъ оставить это дло на произволъ судьбы. Что вамъ за радость длать несчастіе его бдной жены? Если онъ виновенъ, рано или поздно, онъ будетъ наказанъ. Если онъ невиненъ, зачмъ же вамъ преслдовать его?

— Какъ, неужели вы воображаете, что и такая размазня, что позволю ему идти своей дорогой, не подвергая его никакимъ разспросамъ? Я, который любилъ Лору и лишился ея? Предположите даже, что онъ невиненъ въ убійств, я и этому поврю съ трудомъ, онъ все же виновенъ въ томъ, что жестоко обманулъ свою жену, безстыдно обманулъ душеприкащиковъ Джаспера Тревертона, изъ которыхъ одинъ — мой отецъ. Онъ иметъ такія же права за владніе этимъ звкомъ, какъ и я. Бракъ его съ Лорой Малькольмъ — вовсе не бракъ. Неужели мн молчатъ, зная все это?

— Открывъ все, что вамъ извстно, вы разобьете сердце мистриссъ Тревертонъ и обречете ее на нищету. Едва-ли это — былъ бы поступокъ друга.

— Страданіе я ей причинить могу, но на нищету ее не обреку. Она иметъ свой собственный, небольшой доходъ.

— А помстье пойдетъ на устройство больницы?

— Таковы условія духовной Джаспера Тревертона.

— Въ качеств врача я обязанъ радоваться, но въ качеств человческаго существа не могу не пожалть мистриссь Тревертонъ. Она, повидимому, горячо любить мужа.

— Да,— отвчалъ Эдуардъ,— ему удалось обмануть ее, но можетъ быть, когда она узнаетъ, что Джонъ Тревертонъ — Джвкъ Шико, мужъ танцовщицы, она нсколько разочаруется.

Джерардъ на это ничего не возразилъ. Онъ начиналъ понимать, что личная ненависть — побудительная причина желанія Эдуарда бросить свтъ на тайну Джона Тревертона. Ему было почти жаль, что онъ содйствовалъ этому открытію, а между тмъ, онъ горячо желалъ, чтобы убійца la Chicot былъ наказанъ. Только съ послдняго разговора съ Джономъ Тревертономъ его мнніе касательно виновности мужа поколебалось.

Его цлый день преслдовали непріятныя мысли о владльц Газльгёрстскаго замка и его прелестной молодой жен, мысли, до того непріятныя, что он мшали ему наслаждаться веселымъ обществомъ Селіи, имвшимъ всю прелесть новизны для молодого человка, юность котораго не знала двичьяго общества, и образъ жизни котораго досел былъ скучный, суровый, трудовой. Онъ хотлъ возвратиться въ Лондонъ на слдующее утро, съ первымъ поздомъ, и хотя викарій просилъ его остаться, и даже Селія вставила ласковое словечко, онъ отъ намренія своего не отступилъ.

— Моя практика не такого рода, чтобы съ ней можно было шутить,— сказалъ онъ, поблагодаривъ мистера Клера за его гостепріимное предложеніе.— Т немногіе платящіе паціенты, какихъ я имю, очень бы обидлись, еслибъ вообразили, что я ими пренебрегаю.

— Но бываютъ же у васъ иногда праздники?— спросила мистриссъ Клеръ, материнское сердце которой питало нкоторое расположеніе ко всмъ молодымъ людямъ единственно потому, что сынъ ея принадлежалъ въ этой общественной категоріи.— Вы отъ времени до времени навщаете вашихъ родныхъ, не правда-ли?

— Нтъ, дорогая мистрисъ Клеръ, я этого не длаю, и по самой простой причин: у меня нтъ родныхъ. Я — послдняя втвь высохшаго дерева.

— Какъ грустно,— промолвила жена викарія.

Селія вздохнула и съ выраженіемъ состраданія взглянула на доктора, а состраданіе, когда оно отражалось въ голубыхъ глазахъ Селіи, было чувство, къ которому нельзя было отнестись равнодушно.

— Ксли вы позволите мн снова навстить васъ когда-нибудь, когда я хоть нсколько подвинусь по своей спеціальности, у меня будетъ что-нибудь пріятное впереди,— сказалъ Джерардъ.

— Дорогой мой, мы всегда рады будемъ видть васъ,— задушевно отвчалъ викарій.— Мн сдается, что вы именно такой другъ, въ какомъ нуждается мой сынъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

Глава I.— Почему не довришься ты мн?

Это зимнее воскресенье было печальнымъ днемъ для Джона Тревертона. На пути своемъ къ дому онъ почти не нарушалъ молчанія, Лора удивлялась его задумчивости и не безъ тревоги соображала, какія бы причины могли вызвать эту внезапную перемну въ его настроеніи духа. Не привезъ ли ему дурныхъ встей этотъ другъ семейства Клеръ? Но какъ могло это быть? Не врне-ли, что эта встрча съ старымъ знакомымъ напомнила ему какой-нибудь тяжелый періодъ его прошлой жизни, о которой она знала такъ мало.

— Это мое несчастіе,— думала она.— Я только на половину жена ему, пока мн неизвстны вс его старыя горести.

Она не безпокоила мужа никакими вопросами, но спокойно шла рядомъ съ нимъ мимо плантацій изъ различныхъ, преимущественно зимнихъ, кустарниковъ и молодыхъ деревъ, въ которыхъ ягоды дикаго терновника сверкали на полуденномъ солнц, и безстрашные реполовы перепархивали съ боярышника на лавровое дерево.

— Я не выйду къ завтраку, дорогая,— сказалъ Джонъ, когда они дошли до дверей залы.— Я не совсмъ хорошо себя чувствую, у меня что-то болитъ голова, и я думаю, что мн было-бы полезно прилечь на часокъ — другой.

— Не придти ли мн почитать теб, пока ты не уснешь, Джэкъ?

— Нтъ, дорогая, мн лучше остаться одному.

— О, Джэкъ, отчего ты со мной не откровененъ?— жалобно воскликнула его жена.— Я зваю, что у тебя что-то есть на душ. Почему не довришься ты мн?

— Погоди, дорогая, полагаю, что ты очень скоро узнаешь все, что обо мн знать можно. Но намъ нтъ надобности упреждать это открытіе. Оно не доставитъ особеннаго удовольствія ни теб, ни мн.

— Неужели ты думаешь, что измнитъ меня чтобы то ни было, что я когда-нибудь могу узнать о теб?— спросила она, положивъ ему руку на плечо и устремивъ на него взглядъ, полный напряженнаго вниманія.— Разв я не слпо любила тебя, не слпо доврилась теб?

— Да, голубка, слпо. Но какъ могу я знать, что ты почувствуешь, когда глаза твои откроются?

Она въ теченіе нсколькихъ минутъ молча смотрла на него, пытаясь понять выраженіе его лица, затмъ, съ самой трогательной настойчивостью сказала:

— Джонъ, если есть что-нибудь, что можно привести противъ тебя, если въ твоемъ прошломъ существуетъ поступокъ, о которомъ теб стыдно вспомнить, въ которомъ совстно сознаться, поступокъ, извстный другимъ, то пусть, во имя состраданія, я услышу о немъ отъ тебя, а не отъ врага! Неужели я такой строгій судья, что ты боишься предстать передо мной? Разв я не до слабости любила тебя, не слпо теб доврилась? Можешь ли ты сомнваться въ моемъ желаніи извинить и простить, даже въ томъ случа, въ которомъ весь остальной родъ человческій былъ-бы неумолимъ?

— Нтъ,— быстро отвчалъ онъ,— я не хочу сомнваться въ теб. Нтъ, голубка, дорогая, я пытался сохранить свою тайну не потому, чтобы боялся довриться теб. Я хотлъ избавить тебя отъ страданія, такъ какъ зналъ, что теб будетъ тяжело узнать, какъ низко я палъ, прежде чмъ твое вліяніе, твоя любовь не подняли меня изъ тины, въ которой и погрязъ. Повидимому, страданіе неизбжно. Какъ ты ни добра, какъ ни чиста, есть люди, которые не пожелаютъ избавить тебя отъ этой горькой истины. Да, милая, лучше, чтобы ты узнала правду отъ меня. Какіе бы искаженные варіанты этой исторіи теб впослдствіи ни передавали, правду ты узнаешь отъ меня.

Онъ обнялъ ее за талью, и они поднялись по широкой старой лстниц и вошли въ комнату, служившую Джасперу Тревертону кабинетомъ, въ ту самую комнату, которую Лора украсила для своего мужа. Здсь они могли быть уврены, что никто ихъ не потревожитъ. Джонъ Тревертонъ придвинулъ любимый стулъ жены къ камину и слъ рядомъ съ нею, точно такъ сидли они въ ту ночь, когда Лора разсказала мужу исторію мистера Дерроля.

Нсколько минутъ сидли они молча, Джонъ Тревертонъ смотрлъ въ огонь и размышлялъ о томъ, какъ лучше начать свою исповдь.

— О, Лора, желалъ бы я знать, не возненавидишь-ли ты меня, когда услышишь, что такое была моя прошлая жизнь?— сталъ онъ наконецъ.— Я не стану щадить себя, но даже въ эту послднюю минуту мн страшно произнести слова, могущія разрушить наше счастіе и разлучить насъ на вки. Ты сама ршишь нашу участь. Если, выслушавъ все, ты скажешь себ: человкъ этотъ недостоинъ моей любви, и если ты отвернешься отъ меня съ отвращеніемъ и ненавистью, что весьма возможно, я склоню голову передъ твоимъ приговоромъ и исчезну изъ твоей жизни навсегда.

Жена обратила къ нему блдное, какъ смерть, лицо.

— Какое преступленіе совершилъ ты, что считаешь возможнымъ, чтобы я отняла у тебя мою любовь?— дрожащими губами проговорила она.

— Я не совершилъ никакого преступленія, Лора, но я былъ заподозрнъ въ совершеніи худшаго изъ нихъ. Помнишь ли ты исторію человка, имя котораго безпрестанно попадалось въ газетахъ, около года тому назадъ, человка, жена котораго была убита, и котораго нкоторыя изъ лондонскихъ газетъ просто-на-просто обзывали убійцей, человка, по имени Шико, исчезновеніе котораго было одной изъ тайнъ, обратившихъ на себя общественное вниканіе въ ныншнемъ году?

— Да,— отвчала она, съ недоумніемъ глядя на него.— Что общаго можешь ты имть съ этимъ человкомъ?

— Я — этотъ человкъ.

— Ты? Ты, Джонъ Тревертонъ?

— Я, Джонъ Тревертонъ, иначе Шико.

— Мужъ танцовщицы?

— Да, Лора. Въ моей жизни было дв любви. Сначала любовь къ женщин, не имвшей ничего кром красоты своей для привлеченія мужскихъ сердецъ. Затмъ, любовь моя къ теб, красота которой играетъ наименьшую роль въ твоей способности завоевать и сохранить мою привязанность. Исторія моя можетъ быть разсказана въ короткихъ словахъ. Я началъ свою карьеру въ кавалерійскомъ полку, съ небольшимъ состояніемъ, заключавшимся въ акціяхъ и государственныхъ бумагахъ. Спускать ихъ было такъ легко, что прежде, чмъ я прослужилъ въ арміи пять лтъ, я ухитрился промотать все до послдняго пенса. Я не особенно кутилъ или моталъ, и не тягался съ нашимъ капитаномъ, сыномъ вестъ-эндскаго кандитера, у котораго деньги шли какъ вода, ни съ полковникомъ, аристократомъ, имвшимъ тридцать тысячъ фунтовъ долгу, но я держалъ хорошихъ лошадей, вращался въ лучшемъ обществ и — сталъ нищимъ. Ничего больше не оставалось, какъ выйдти изъ полка, и я вышелъ, будучи человкомъ счастливаго, безпечнаго характера и наскучивъ уединеніемъ, сопряженнымъ съ деревенскими стоянками, я переплылъ каналъ и бродилъ по живописнйшей части Европы съ мшкомъ за плечами и альбомомъ въ рукахъ. Вскор я очутился въ Париж, съ продранными локтями, безъ гроша, съ влеченіемъ къ литературнымъ работамъ и бойкимъ карандашомъ. Я жилъ на чердак въ латинскомъ квартал, нашелъ себ друзей въ кружк, состоявшемъ изъ истой богемы, и ухитрился заработывать ровно столько, сколько слдовало, чтобъ душа съ тломъ не разсталась. Я началъ вести эту жизнь съ мыслью, что когда-нибудь да завоюю себ почетное положеніе въ мір искусства. У меня было желаніе работать, и добрый запасъ честолюбія. Но молодые люди, среди которыхъ я жилъ, мелкіе журнальные рабочіе, состоявшіе при маленькихъ театрахъ, вскор научили меня иному. Я научился жить, какъ жили они, изо дня въ день. Вс высшія стремленія замерли въ душ моей. Я сдлался обычнымъ гостемъ въ закулисномъ круг, писалъ газетныя статейки, былъ сотрудникомъ писателей, поставлявшихъ фарсы для Пале-Рояльскаго театра, и почиталъ себя счастливымъ, когда въ карман моего жилета лежали деньги на обдъ, а на плечахъ красовался приличный сюртукъ. Въ этотъ періодъ моей карьеры, влюбился я въ Заиру Шико, танцовщицу, которая пользовалась большой популярностью на сцен театра, наиболе посщаемаго студентами, юристами и медиками. Она была самая красивая женщина, какую я когда-либо видалъ. Никто не могъ слова сказать противъ ея репутаціи. Она не была хорошо воспитана, я это зналъ, даже когда былъ сильнйшимъ образомъ въ нее влюбленъ. Но вульгарность и невжество, которыя возмутили бы меня въ англичанк, забавляли меня и даже нравились мн въ этой дочери народа. Она полюбила меня, а я ее. Мы женились, не думая вовсе о будущемъ и очень мало заботясь даже о настоящемъ. Жена моя, знаменитая танцовщица извстнаго театра, настолько была боле важной особой, чмъ я, что со дня моей женитьбы я стадъ извстенъ подъ ея именемъ, сначала какъ мужъ Шико, впослдствіи просто, какъ Джекъ Шико. Мы были довольно счастливы другъ съ другомъ, пока жена моя не пріобрла несчастной привычки къ вину, окончательно омрачившей об наши жизни. Богъ видитъ, что я длалъ все возможное, чтобы излчить ее. Я напрягалъ вс свои силы, чтобы удержать ее на краю пропасти, въ которую она готова была низвергнуться. Но я былъ безсиленъ. Никакими словами не передать мн теб всего ужаса, всхъ униженій, какими была исполнена моя жизнь. Я выносилъ ее. Можетъ быть, я не въ полной мр сознавалъ свое несчастіе до того дня, въ который услыхалъ чтеніе духовной моего двоюроднаго брата Джаспера и узналъ, какое благополучіе могло бы достаться мн на долю, еслибъ я былъ свободенъ отъ этого ненавистнаго рабства.

Лора молча сидла рядомъ съ нимъ, закрывъ лицо руками, склонивъ голову на спинку стула, подавленная чувствомъ глубокаго стыда, вызваннымъ исповдью мужа.

— Мн остается досказать немногое. Когда я впервые увидалъ и полюбилъ тебя, я былъ мужемъ Шико — человкомъ, связаннымъ по рукамъ и по ногамъ. Я не имлъ никакого права приближаться къ теб, а между тмъ, приблизился. Я питалъ смутную, гршную надежду, что судьба какъ-нибудь освободитъ меня. Между тмъ, я старался честно выполнять свои обязанности относительно этой несчастной женщины. Когда жизнь ея была въ опасности, я помогалъ, ухаживалъ за нею. Посл ея выздоровленія, я терпливо выносилъ проявленія ея буйнаго характера. Когда годъ былъ почти уже на исход, мн пришло на умъ, что владніе помстьемъ моего двоюроднаго брата могло бы быть обезпечено теб посредствомъ брака, который выполнялъ бы вс условія, поставленныя его завщаніемъ, и сдлалъ бы меня твоимъ мужемъ лишь по имена. Затмъ, еслибъ насталъ счастливый день, въ который я бы освободился отъ своихъ оковъ, мы могли бы снова обвнчаться — и обвнчались.

Онъ остановился. Лора ничего не отвчала, послышалось только глухое рыданье.

— Лора, можешь-ли ты пожалть и простить меня? Ради Бога скажи, что я въ твоихъ глазахъ не совершенно презрнный человкъ.

— Презрнный? Нтъ!— сказала она, открывая свое заплаканное, блдное, осунувшееся отъ страданія лицо,— не презрнный, Джонъ. Этимъ ты никогда не будешь въ моихъ глазахъ. Но ты виноватъ и глубоко виноватъ. Посмотри, какой стыдъ, какую муку ты навлекъ на насъ обоихъ! Неужели мы не могли жить безъ состоянія Джаспера Тревертона, что ты совершилъ подлогъ, пытаясь получить его для меня?

— Подлогъ?

— Да. Разв ты не видишь, что такъ-какъ нашъ первый бракъ не былъ дйствительнымъ бракомъ, а обманнымъ и мнимымъ, то ни ты, ни я не имемъ права владть ни единымъ пенсомъ изъ денегъ Джаспера Тревертона, ни единымъ акромъ его земли. Все должно пойти на устройство больницы. Мы не имемъ права жить въ этомъ дом. У насъ ничего нтъ, кром моего дохода. Мы можемъ жить на это, Джонъ, я не боюсь бдности съ тобою, но я не хочу прожить лишняго часу подъ гнетомъ этой постыдной тайны. Мистеръ Клеръ и мистеръ Сампсонъ должны узнать всю правду.

Мужъ стоялъ передъ ней на колняхъ и смотрлъ на нее съ сіяющимъ лицомъ.

— Моя голубка, моя милая, ты длаешь меня глубоко счастливымъ. Ты не отворачиваешься отъ меня, не покидаешь меня. Бдность! нтъ, Лора, ея я не боюсь. Я боялся только лишиться твоей любви. Этотъ страхъ вчно преслдовалъ меня. Одно это ужасное опасеніе налагало печать на уста мои.

— Любви моей ты никогда не можешь лишиться, милый. Я отдала теб ее и не въ моей власти взять ее назкдъ. Но если ты желаешь заслужить мое уваженіе, ты долженъ дйствовать мужественно и честно. Ты долженъ раздлить сдланное тобою зло.

— Ныньче вечеромъ, Лора, мы созовемъ совтъ. Мы вырвемъ карты изъ рукъ Эдуарда Клера.

— Какъ? Разв Эдуардъ знаетъ?

— Онъ знаетъ, что я и Шико — одно и то же лицо.

— А, теперь я понимаю взглядъ, который онъ бросилъ на тебя въ день вашего перваго званаго обда — взглядъ полный злобы. Онъ только-что говорилъ объ Шико.

Она вздрогнула, произнося имя, напокинавигее такіе невыразимые ужасы. И это имя было именемъ ея мужа, человкъ, заклейменный подозрніемъ въ страшномъ преступленіи, былъ ея мужемъ.

— Боюсь, что Эдуардъ — твой тайный врагъ,— сказала она, посл непродолжительнаго молчанія.

— Я въ этомъ увренъ и думаю, что онъ вскор станетъ моимъ явнымъ врагомъ. Для меня будетъ въ нкоторомъ род торжествомъ взятъ на себя иниціативу и отказаться отъ помстья.

Глава II.— Онъ обороняется.

Викарію подали письмо въ ту самую минуту, какъ онъ садился за обдъ въ кругу своего семейства. Викарій по воскресеньямъ обдалъ въ пять часовъ, предоставляя себ часъ на обдъ и пятьдесятъ минутъ на послобденный сонъ, прежде тмъ выходилъ мн дому, отправляясь на вечернюю службу, начинавшуюся въ семь часовъ. Среди его паствы были люди, утверждавшіе, что тонъ вечерней проповди викарія въ значительной степени зависитъ отъ того, доволенъ-ли онъ своимъ обдомъ или нтъ. Если онъ хорошо пообдалъ, онъ снисходительно относился къ человческой природ и человческимъ слабостямъ и выказывать кротость, превышавшую кротость Іереміи Тэйлора. Если-же обд его былъ неудаченъ, то самый суровый кальвинизмъ казался ему недостаточно строгимъ.

— Изъ замка, сэръ,— объявила горничная.— Ждутъ отвта.

— Ну, зачмъ люди приносятъ мн письма въ ту самую минуту, какъ я сажусь за столъ?— капризно воскликнулъ викарій.— Отъ Тревертона. О чемъ можетъ онъ писать?

Эдуардъ Клеръ поднялъ голову, на лиц его выразилось живое участіе.

— Желаетъ видть меня ныньче вечеромъ посл службы по особенно важному длу,— сказалъ викарій.

— Скажите слуг мистера Трейертона: да, Сусанна. Мой усерднйшій поклонъ, и я буду къ вамъ ране девяти часов.

Эдуардъ недоумвалъ. Неужели Джонъ Тревертонъ собирался воззвать къ милосердію викарія,— переманить этого добраго, сговорчиваго человка на свою сторону, убдить его взглянуть сквозь пальцы на обманъ, жертвой котораго стали душеприкащики, подписавшіеся подъ завщаніемъ Джаспера? Эдуардъ былъ не высокаго мннія о мудрости отца своего и о сил его характера. Викарій до слабости любилъ Лору.

— Ненавижу я выходить вечеромъ въ такую погоду,— замтилъ мистеръ Клеръ,— но полагаю, что Тревертонъ иметъ сообщить мн нчто важное, иначе онъ бы едвали сталъ приглашать меня рискнуть схватить бронхитъ.

Томъ Сампсонъ, возсдавшій у своего уютнаго камелька и вознаграждавшій себя за воскресную скуку чашкой крпкаго чаю и цлымъ блюдомъ поджареннаго хлба съ масломъ, также получилъ изъ замка письмо, въ которомъ его просили прибыть туда между восемью и девятью часами вечера.

‘Мн очень жаль безпокоить васъ въ воскресенье, но это дло не терпящее отлагательства’,— писалъ Джонъ Тревертонъ.

— Сроду не слыхивала!— воскликнула Элиза Сампсонъ, когда братъ ея вслухъ прочелъ коротенькое письмо. Элиза постоянно увряла, что она сроду не слыхивала. Эта отрывочная фраза была ея любимымъ выраженіемъ удивленія.

Затмъ, миссъ Сампсонъ принялась соображать: чтобы это было за дло, которое требуетъ присутствія брата ея въ замк. Люди, живущіе въ такой уединенной деревн, какъ Газльгёрстъ, очень рады, если имъ есть надъ чмъ призадуматься въ зимній воскресный вечеръ.

Ровно въ половин девятаго мистеръ Сампсонъ явился въ замокъ и былъ введенъ въ библіотеку. Комната эта рдко бывала занята, такъ какъ мистеръ и мистриссъ Тревертонъ вс свои любимыя книги держали въ другомъ мст. Здсь-же, на этихъ массивныхъ дубовыхъ полкахъ, не видно было литературнаго произведенія, которому-бы не было по крайней мр, ста лтъ. То было хранилище для геніальныхъ твореній мертвецовъ. Путешествія отъ Марко-Поло до капитана Бука, историческія сочиненія отъ Геродота до мистриссъ Екатерины Маколей, стихотворенія отъ Чаусера до Мильтона, вс эти книги были скромно переплетены въ темно-коричневую кожу, многолтняя пыль густымъ слоемъ покрывала ихъ верхніе края. То была длинная, узкая комната, съ тремя большими окнами, занавшенными выцвтшимъ краснымъ сукномъ. Она имла внушительный видъ, напоминавшій судебную залу въ этотъ воскресный вечеръ, тускло освщенная двумя лампами, стоявшими на среднемъ стол и образовавшими свтовой фокусъ посреди комнаты, тогда какъ углы ея оставались во мрак. Яркій огонь пылалъ въ широкомъ старинномъ камин, имвшемъ форму корзинки, и Томъ Сампсонъ услся подл него въ ожиданіи появленія хозяина. Триммеръ сказалъ ему, что мистеръ Тревертонъ вскор къ нему пожалуетъ.

Вскор, повидимому, означало черезъ полчаса, такъ какъ часы пробили девять, а мистеръ Сампсонъ все еще ждалъ. Не чувствуя желанія углубиться въ изученіе литературы прошлыхъ временъ, онъ позволилъ огню усыпить себя, и преспокойно спалъ, когда дверь отворилась и Триммеръ доложилъ: мистеръ Клеръ.

Томъ Сампсонъ вскочилъ на ноги, протеръ глаза, вообразивъ въ первую минуту, что онъ уснулъ у камина въ своемъ кабинет, и что Элиза пришла звать его ужинать: ужинъ былъ также въ числ утшеній, въ которыхъ мистеръ Сампсонъ нуждался, чтобы скрасить скуку воскреснаго досуга.

Викарій удивился, увидавъ мистера Сампсона, мистеръ Сампсонъ одинаково удивился, увидавъ викарія. Они сообщили другъ другу о томъ, какъ они были вызваны.

— Должно быть, что-нибудь важное,— сказалъ мистеръ Клеръ.

— Должно быть, что-нибудь по имнію, иначе едва ли бы мы оба ему понадобились,— замтилъ Сампсонъ.

Джонъ Тревертонъ и жена его вошли въ комнату вмст. Оба были очень блдны, но на лиц Лоры выражалось сильное горе, котораго не замтно было на лиц ея мужа. Увренный въ своей жен онъ готовъ былъ встртить несчастіе, въ какомъ бы вид оно ни предстало.

— Мистеръ Клеръ, мистеръ Сампсонъ, я послалъ за вами какъ за душеприкащиками по завщанію моего двоюроднаго брата Джаспера,— началъ онъ, извинившись сначала передъ стряпчимъ, что такъ долго заставилъ его ждать, и усадилъ Лору въ кресло у камина.

— Вы неврно выразились,— замтилъ Сампсонъ.— Права ваши, въ качеств душеприкащиковъ по завщанію Джаспера Тревертона, существовали только до дня вашей свадьбы. Мы лишь хранители дарственной записи, составленной въ пользу миссъ Малькольмъ шестнадцать лтъ тому назадъ, а также дарственной записи, составленной вами, посл свадьбы, въ пользу вашей жены.

— Я послалъ за вами, чтобы сказать вамъ, что обманулъ васъ и эту леди,— твердымъ голосомъ отвчалъ Джонъ Тревертонъ. Онъ собирался продолжать это обвиненіе противъ самого себя, когда дверь отворилась, и Триммеръ доложилъ о приход мистера Эдуарда Клера.

Молодой человкъ вошелъ въ комнату скорыми шагами и окинулъ всхъ присутствующихъ быстрымъ, ехиднымъ взглядомъ. Онъ удивился, увидавъ Лору, еще боле удивился присутствію Тома Сампсона. Онъ ожидалъ застать отца своего и Тревертона наедин.

Джонъ Тревертонъ взглянулъ на незваннаго постителя съ нескрываемымъ раздраженіемъ.

— Вотъ поистин неожиданное удовольствіе,— промолвилъ онъ,— но можетъ быть, если я скажу вамъ, что вашъ отецъ и мистеръ Сампсонъ сошлись здсь для обсужденія одного дла, представляющаго нкоторую важность какъ для меня, такъ и для нихъ, въ качеств охранителей интересовъ жены моей, то вы будете такъ добры, что займетесь чмъ-нибудь въ гостиной, пока мы не кончимъ нашего разговора.

— Я пришелъ, чтобы говорить съ мистриссъ Тревертонъ. Я имю сообщить ей нчто, что она должна выслушать и выслушать немедленно,— сказалъ Эдуардъ.— Случай открылъ мн тайну, касающуюся до нея и до ея благосостоянія, и явился сюда, чтобы сообщить эту тайну ей, и сначала ей одной. Ея дломъ будетъ дйствовать на основаніи сообщенныхъ мною свдній, моимъ — предоставить все на ея усмотрніе.

— Если тайна ваша касается меня, она должна также касаться и моего мужа,— сказала Лора, вставая и становясь рядомъ съ Джономъ Тревертономъ. Все, что касается моего счастія, касается тмъ самымъ и его. Можете говорить, Эдуардъ. Пожалуй, ваша воображаемая тайна вовсе не тайна.

— Что вы хотите сказать?— пробормоталъ Эдуардъ, пораженный ея спокойнымъ взоромъ и ршительнымъ тономъ.

— Не пришли ли вы сказать мн, что мой мужъ, Джонъ Тревертонъ, въ теченіе короткаго періода своей жизни былъ извстенъ подъ именемъ Шико?

— Да, что и многое другое,— отвчалъ Эдуардъ, глубоко уязвленный тмъ, что его, повидимому, предупредили.

— Вы, можетъ быть, желаете сказать мн, что онъ былъ заподозрнъ въ совершеніи убійства?

— Такъ сильно заподозрнъ и на основаніи такихъ данныхъ, что, для признанія его невиннымъ, потребуется вся ваша супружеская доврчивость,— съ злобной усмшкой возразилъ Эдуардъ.

— А, между тмъ, я врю въ его невинность, и также убждена въ ней, какъ въ томъ, что я сама — не убійца, и еслибъ доказательства противъ него были вдвое сильне, то и тогда вра моя въ него не поколебалась бы,— сказала Лора, съ гордостью въ осанк стоя передъ обвинителемъ.

— А теперь, мистеръ Клеръ, такъ какъ вы видите, что ваша тайна не есть тайна, и что жен моей извстно все, что вы можете сообщить ей относительно меня…

— Жен вашей,— усмхнулся Эдуардъ.— Да, отчего же не назвать ее этимъ именемъ!

— Она — жена моя, настолько крпко связанная со мною, насколько могли связать ее законъ и церковь.

— Другая жена ваша была жива, когда вы женились на ней, разв вы вновь обвнчались посл смерти вашей первой жены?

— Мы обвнчались вновь. Жена моя была моей женою лишь по имени до тхъ поръ, пока я не сталъ свободнымъ человкомъ и могъ признать ее своею передъ Богомъ и людьми.

— Въ такомъ случа, вашъ первый бракъ, былъ преднамреннымъ преступленіемъ, и преднамреннымъ обманомъ,— воскликнулъ Эдуардъ,— преступленіемъ потому, что вы стали двоеженцемъ, за что законъ страны можетъ покарать васъ, даже и теперь обманомъ, потому что вы, въ силу этого брака, какъ-бы выполняли условія, поставленныя вамъ въ завщаніи вашего двоюроднаго брата, тогда какъ вы въ дйствительности выполнятъ ихъ не могли.

— Позвольте, мистеръ Эдуардъ Клеръ,— воскликнулъ Томъ Сампсонъ, который, тмъ временемъ, благодаря своей быстрой сообразительности, отлично понялъ самую вопроса,— вы предполагаете гораздо больше, чмъ въ силахъ доказать. Вы слишкомъ торопитесь съ своими заключеніями. Какія доказательства имете вы на то, что первый бракъ моего кліента былъ бракъ законный? Чмъ вы докажете, что онъ когда-либо былъ женатъ на m-lle Шико? Намъ извстно, какъ небрежно заключаются подобные браки вх слояхъ общества, въ которымъ принадлежала она.

— Почему я знаю, что онъ былъ на ней женатъ?— повторилъ Эдуардъ — Да на основаніи его собственнаго сознанія.

— Мой кліентъ ни въ чемъ не сознается,— съ достоинствомъ замтилъ Сампсонъ.

— Онъ создается во всемъ, когда говоритъ вамъ, что вторично обвнчался съ миссъ Малькольмъ вред смерти m-lle Шико. Еслибъ онъ признавалъ, что его первый бракъ съ миссъ Малькольмъ дйствителенъ, ршительно не къ чему было повторятъ обрядъ.

— Онъ могъ погршить изъ излишней осторожности,— замтилъ Сампсонъ.

— Джонъ Тревертонъ,— проговорилъ викарій, глаза котораго обращалась то на одного, то на другого изъ говорившихъ, причемъ обстоятельства дла, мало-по-малу, становились для него все ясне и ясне,— это ужасно. Почему сынъ мой является въ качеств вашего обвинителя? Что все это значитъ?

— Это значитъ, что я совершилъ тяжкій проступокъ,— спокойно отвчалъ Тревертонъ,— и готовъ загладить его, насколько это въ моей власти. Но я не могу обсуждать этотъ вопросъ въ присутствіи вашего сына. Онъ вошелъ въ эту комнату въ качеств моего явнаго врага. Съ вами, съ Сампсономъ, какъ съ душеприкащиками моего двоюроднаго брата, я готовъ говорить съ полной откровенностію, какъ уже говорилъ съ женою, но вашему сыну я исповдываться не обязанъ. Я не признаю за нимъ права вмшиваться въ мои дла.

— Нтъ, Эдуардъ, право, все это до тебя не касается,— промолвилъ викарій.

— Не касается?— съ горечью воскликнулъ его сынъ.— Еслибъ не сдланное мною открытіе, еслибъ не присутствіе Джорджа Джерарда сегодня въ церкви, то неужели вы думаете, что этотъ добродтельный джентльменъ сознался бы во всемъ жен своей или вамъ съ Сампсономъ? Сегодня его призналъ докторъ, лчившій его первую жену, человкъ, которому извстна его исторія за послдніе годы, подъ именемъ Шико. Очутившись лицомъ къ лицу съ неизбжнымъ изобличеніемъ, мистеръ Тревертонъ очень умно уступилъ давленію обстоятельствъ и во всемъ сознался. Еслибъ Джерардъ никогда не появлялся въ Газльгёрсі, этотъ достопочтенный джентльменъ продолжалъ бы вести ту же жизнь до скончанія вковъ, нетревожимый никакими угрызеніями совсти.

Викарій съ удивленіемъ посмотрлъ на сына.

Честная-ли любовь къ истин и справедливости, или зудъ ненависти и зависти такъ сильно волнуютъ юношу? спрашивалъ онъ себя. Добрый, податливый викарій, преисполненный милосердія ко всему свту, за исключеніемъ плохой кухарки, не могъ сразу допустить себя до дурного мннія о сын. Съ другой стороны, ему не врилось, чтобы Джонъ Тревертосъ былъ злйшимъ изъ гршниковъ. А между тмъ, этотъ самый Джонъ Тревертонъ обвинялся роднымъ сыномъ викарія въ непростительномъ обман и подозрвался въ самомъ тяжкомъ преступленіи.

— Если вы прикажете сыну вашему удалиться, то мы можемъ обсудить это дло безпристрастно,— замтилъ Джонъ.— Но пока онъ здсь, уста мои запечатаны.

— Я не желаю оставаться ни минуты доле,— отвчалъ Эдуардъ.— Надюсь, что мистриссъ Тревертонъ знаетъ, что я готовъ служить ей съ усердіемъ и преданностью, если она когда удостоитъ попросить моей помощи.

— Я знаю, что вы врагъ моего мужа,— съ холоднымъ презрніемъ отвчала Лора,— и это все, что я знаю или желаю знать о васъ.

— Вы жестоки въ старому другу, Лора,— замтилъ викарій, когда Эдуардъ вышелъ изъ комнаты.

— А разв онъ не жестоко поступилъ съ моимъ мужемъ?— съ подавленнымъ рыданіемъ отвчала Лора.

— Теперь, постараемся взглянуть этому длу прямо въ глаза,— сказалъ мистеръ Сампсонъ, спокойно усаживаясь къ столу и вынимая свою записную книжку.— Согласно съ вашимъ показаніемъ, мистеръ Тревертонъ, жена ваша была жива, когда вы въ первый разъ внчались съ миссъ Малькольмъ 31-го декабря третьяго года. Второй вашъ бракъ до насъ не касается — разв настолько, насколько онъ охраняетъ честь этой дамы. Этотъ второй бракъ не иметъ значенія въ имущественномъ отношенія. Мн очень прискорбно, но я долженъ сказать вамъ, что если вашъ бракъ съ французской танцовщицей былъ дйствительнымъ бракомъ, то вы имете такое же право жить въ этомъ дом или владть хотя бы однимъ акромъ земля Джаспера Тревертона, какъ и послдній мужикъ въ Газльгёрст.

— Я готовъ завтра же отказаться отъ всего, чмъ владю. Пусть устроиваютъ больницу. Я признаю себя обманщикомъ. Какъ ни постыденъ кажется мн этотъ поступокъ теперь, когда я хладнокровно обсуждаю его, онъ почти не представлялся мн подлогомъ, когда впервые пришелъ мн на умъ. Я видлъ средство закрпить помстье за пріемной дочерью моего двоюроднаго брата. Я зналъ, что задушевнымъ желаніемъ его было, чтобы она владла имъ. Когда я внчался съ Лорой Малькольмъ въ Газльгёрстской церкви, я питалъ лишь самую слабую надежду когда-нибудь дйствительно стать ея мужемъ. Когда я составилъ дарственную запись, которая должна была обезпечить ей полное пользованіе помстьемъ, я не имлъ никакой надежды когда-нибудь вмст съ нею владть имъ. Клянусь честью мужчины и джентльмена,— ради этого дорогого мн существа поступилъ я такимъ образомъ, не имя вовсе въ виду моего личнаго счастія или обогащенія.

Рука Лоры оставалась въ его рук все время, пока онъ говорилъ. Ея крпкое пожатіе при заключительныхъ словахъ его рчи сказало ему, что ему врятъ.

— Если вы вс эти факты объявите во всеобщее свдніе, то вы и себя, и жену свою обречете на нищету,— замтилъ Сампсонъ.

— Нтъ, мы не будемъ въ совершенной бдности.— воскликнула Лора.— Намъ останется мой доходъ. Онъ не составляетъ и полныхъ трехсотъ фунтовъ въ годъ, но мы, можетъ быть, какъ-нибудь ухитримся прожить на это, не правда ли, Джонъ?

— Я могу жить на мрачномъ чердак, питаться коркой хлба въ день и быть довольнымъ своей судьбою, если ты будешь со мной,— тихимъ голосомъ отвчалъ ей мужъ. Мистеръ Клеръ расхаживалъ по комнат, стараясь подавить свое волненіе. Вся эта исторіи была слишкомъ ужасна: онъ съ трудомъ могъ поврить въ дйствительность столь чудовищнаго факта. Этотъ Джонъ Тревертонъ оказался негодяемъ, помстье должно цликомъ идти на устройство больницы. Бдная Лора должна покинуть свое роскошное жилище. Приходъ понесетъ тяжкую потерю. Все это грустно, несносно, и вообще сопряжено съ большими затрудненіями. Викарій, къ тому же, питалъ къ Джону Тревертону искреннюю симпатію.

— Что имете вы сказать относительно убійства этого бднаго созданія,— первой жены вашей?— воскликнулъ онъ, подходя къ камину, у котораго стояли Тревертонъ и Лора.

— Только то, что я столько же знаю, кто убилъ ее, сколько и вы,— отвчалъ Джонъ Тревертонъ.— Я сдлалъ глупость, можетъ быть, поступилъ какъ трусъ, когда въ ту ночь вышелъ изъ дому, съ твердой ршимостью никогда боле туда не возвращаться, но еслибъ вы могли знать, какъ невыносима была для меня моя прежняя жизнь, вы едва ли бы стали удивляться тому, что я воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ покончить съ этой жизнью.

— Намъ слдуетъ смотрть на вопросъ съ дловой точки зрнія,— замтилъ мистеръ Сампсонъ.— Мы ни съ чмъ не станемъ торопиться. Вамъ никогда не поздно будетъ отказаться отъ помстья, мистеръ Тревертонъ, и признать себя виновнымъ въ двоеженств. Но прежде, чмъ вы ршитесь на такой шагъ, вамъ не мшаетъ нсколько подробне ознакомиться съ фактами. Вы женились на m-lle Шико въ Париж?

— Да, 18-го мая, 68-го года. Бракъ нашъ былъ заключенъ въ мэріи, другого обряда не было.

— Подъ какимъ именемъ женились вы?

— Конечно, подъ своимъ. Лишь впослдствіи сталъ я извстенъ подъ именемъ жены моей.

— Многимъ ли личностямъ въ Париж были вы извстны подъ вашимъ собственнымъ именемъ?

— Весьма немногимъ. Я писалъ въ газетахъ подъ псевдонимомъ, рисунки свои въ то время вс подписывалъ: Джэкъ. Вообще, я былъ извстенъ подъ именемъ Джэка, а посл свадьбы сталъ Джэкомъ Шико.

— Что знали вы о прошломъ жены вашей?

— Очень немногое, кром того, что она прибыла въ Парижъ въ Орэ, въ Бретани, почти за пять лтъ до женитьбы моей на ней, что она жила добропорядочно, хотя ее окружало много дурныхъ примровъ.

— Но о жизни ея въ Бретани вы ничего не знали?

— Я зналъ только то, что она мн разсказала. Она была дочерью рыбака, родилась и выросла въ крайней бдности. Ей наскучило суровое однообразіе ея жизни, она прибыла въ Парижъ одна, причемъ большую часть пути сдлала пшкомъ, думая составить себ карьеру. Орэ отъ Парижа — на разстояніи цлаго дня зды по желзной дорог. Ей пришлось употребить почти мсяцъ на то, чтобы пройти это разстояніе.

— Это все, что вамъ извстно?

— Ршительно все.

— Такъ вы не можете знать, что она была свободна и могла вступать въ бракъ, а потому не можете знать, были ли вы женаты на ней законнымъ бракомъ?— съ торжествомъ воскликнулъ Томъ Сампсонъ. Его собственные интересы, также какъ и интересы его кліента, были поставлены на карту, и онъ твердо ршился энергически отстаивать ихъ. Его должность управителя приносила ему добрыхъ пятьсотъ фунтовъ въ годъ. Если помстье перейдетъ въ другія руки и будетъ употреблено на устройство и содержаніе больницы, то онъ, по всмъ вроятностямъ, лишится своего мста управляющаго и собирателя поземельной подати. Какой-нибудь услужливый комитетъ вытснитъ его. Его роль душеприкащика ничего не принесетъ ему, кром заботъ и хлопотъ.

— Это — оригинальный взглядъ на вопросъ,— задумчиво сказалъ Тревертонъ.

— Это единственный правильный взглядъ. Что за радость человку торопиться доказывать всмъ и каждому, что онъ виновенъ въ преступленіи? Почемъ вы знаете, что m-mlle Шико не оставила въ Орэ мужа. Можетъ быть, изъ желанія уйти отъ его дурного обращенія и явилась она въ Парижъ. Это былъ отчаянный шагъ для молодой женщины,— путешествовать цлый мсяцъ по незнакомой мстности, притомъ одной и пшкомъ.

— Она такъ была молода,— замтилъ Тревертонъ.

— Не настолько молода, чтобы не могла глупо выйти замужъ.

— Что бы вы посовтовали мн длать?

— Это я скажу вамъ завтра, пообдумавши дло на досуг. Покамстъ могу сказать вамъ, чего-бъ я вамъ посовтовалъ не длать.

— А именно?

— Не отказывайтесь отъ вашего помстья, пока вы сами не убдитесь и мы, въ качеств охранителей интересовъ жены вашей, не убдимся окончательно, что вы не имете права владть имъ. Мистеръ Клеръ, я долженъ просить васъ, какъ моего сотоварища по храненію дарственной записи, составленной въ пользу мистриссъ Тревертонъ ея мужемъ, посл свадьбы, умолчать о всхъ фактахъ, ставшихъ намъ извстными ныньче вечеромъ, и потребовать также отъ вашего сына, чтобы онъ свои свднія хранилъ про себя.

— Сынъ мой не можетъ имть никакой побудительной причины вредить мистеру и мистриссъ Тревертонъ,— сказалъ викарій.

— Разумется, нтъ,— возразилъ Сампсонъ,— а между тмъ,въ его обращеніи мн показалось нчто въ род мести.

— Полагаю, что онъ былъ движимъ лишь своимъ расположеніемъ къ Лор,— отвчалъ викарій.— Онъ горячо отнесся къ длу, такъ какъ почелъ ее глубоко оскорбленной. Я самъ того же мннія и вовсе не удивляюсь негодованію моего сына. Что касается до юридической стороны дла, предоставляю вамъ, мистеръ Сампсонъ, судить о ней и обработывать ее сколько возможно лучшимъ образомъ въ интересахъ вашего кліента. Но разсматривая дло со стороны нравственной, я бы не выполнилъ своего долга, какъ служитель алтаря, еслибъ не заявилъ, что мистеръ Тревертонъ совершилъ грхъ, искупить который можетъ лишь глубокое и честное раскаяніе. Больше я теперь ничего не скажу. Доброй ночи, Тревертонъ. Доброй ночи, Лора.— Онъ обнялъ и поцловалъ ее съ отеческой нжностью.

— Мужайтесь, бдняжка моя,— тихимъ голосомъ проговорилъ онъ.— Ради васъ, желаю вашему мужу выйти изъ всхъ его затрудненій. Не отправитесь ли со мною въ викаріатъ потолковать съ Селіей о вашемъ гор? Это, быть можетъ, облегчитъ васъ.

— Оставить мужа!— воскликнула Лора.— Покинуть его среди горя и заботъ! Какъ могли вы счесть меня способной на это?— Затмъ она отвела викарія въ сторону и дрожащимъ голосомъ, почти шопотомъ, сказала ему:— Дорогой мистеръ Клеръ, ради меня, постарайтесь не думать дурно о моемъ муж. Я знаю, что онъ согршилъ, но искушеніе было немалое. Онъ не могъ видть всего значенія совершаемаго имъ проступка. Скажите мн, что вы не подозрваете его въ томъ, въ чемъ онъ былъ заподозрнъ, что вы не находитесь подъ вліяніемъ жестокихъ словъ Эдуарда. Вы не думаете, чтобъ онъ убилъ свою жену?

— Нтъ, дорогая,— ршительно отвчалъ викарій.— Прежде всего онъ — Тревертонъ, и происходить изъ семьи, которую я люблю и уважаю, новомъ я въ теченіе шести мсяцевъ былъ съ нимъ въ дружескихъ отношеніяхъ, и не думаю, чтобы я былъ такой глупецъ, чтобы могъ такъ долго оставаться на короткой ног съ убійцей и не распознать его. Нтъ, дорогая, я думаю, что вашъ мужъ былъ слабъ и гршенъ, но я не думаю — я никогда не допущу — чтобы онъ былъ хладнокровнымъ убійцей.

— Да благословитъ васъ Богъ за эти слова,— сказала Лора, когда викарій отошелъ отъ нея.

— Если мистриссъ Тревертонъ согласится лечь и немного отдохнуть посл всхъ этихъ волненій, я буду очень радъ потолковать еще съ вами, прежде чмъ отправиться домой,— сказалъ Сампсонъ, когда дверь затворилась за мистеромъ Клеромъ.

Лора согласилась исполнить его просьбу. Она обратила въ нему свое блдное, истомленное лицо, дышавшее довріемъ и любовью, когда онъ проводилъ ее до конца лстницы.

— Да благословитъ и сохранитъ тебя Господь, голубка,— шепнулъ онъ.— Ты указала мн выходъ изъ всхъ моихъ затрудненій. Я готовъ лишиться всего кром твоей привязанности.

Онъ возвратился къ Тому Сампсону, который что-то царапалъ въ своей записной книжк, причемъ находился въ мрачномъ настроеніи духа.

— Ну, Сампсонъ, мы одни. Что имете вы сказать мн?

— Очень многое. Въ отличное положеніе вы себя поставили. Почему не доврились вы мн съ самаго начала? Что пользы человку имть повреннаго, если онъ вс дла свои держитъ въ секрет?

— Этого вопроса мы теперь обсуждать не станемъ,— скакалъ Джонъ Тревертонъ.— Мн нуженъ вашъ совтъ для будущаго, а не ваша стованія надъ прошлымъ. Какъ бы вы совтовали мн поступить?

— Выхать отсюда ныньче вечеромъ, на лучшей лошади, какая найдется у васъ на конюшн. Ссть на первый поздъ, отходящій съ самой отдаленной станціи, до какой вы сможете добраться къ разсвту завтрашняго дня. Позвольте. Отсюда до Экзетера немногимъ больше тридцати миль. На хорошей лошади вы бы могли попасть въ Экзетеръ.

— Несомннно. Но, что бы я выигралъ, поступивши такимъ образомъ?

— Вы были бы далеко прежде, чмъ бы васъ могли арестовать по подозрнію въ убійств первой жены вашей.

— Кому арестовать меня?

— Эдуардъ Клеръ замышляетъ недоброе. Я въ этомъ убжденъ. Если онъ еще не далъ знать полиціи, такъ будьте уврены, что онъ сдлаетъ его безотлагательно.

— Пусть его,— отвчалъ Тревертонъ.— Если онъ это сдлаетъ, я прятаться не долженъ. Одинъ разъ я скрылся, и теперь чувствую, что, поступивъ такимъ образомъ, совершилъ величайшую ошибку въ своей жизни. Я не намренъ повторять ее. Если мн суждено быть арестованнымъ, судимымъ за убійство, я всему покорюсь. Можетъ быть, это лучшее, что могло бы со мной случиться, такъ какъ на суд могла бы выясниться истина.

— Чтожъ, можетъ быть, вы и правы. Бгство послужило бы къ вашему обвиненію. Но я совтую вамъ переплыть каналъ, не теряя и часу времени. Для васъ крайне важно ознакомиться съ прошлымъ первой жены вашей. Еслибъ вамъ удалось открыть, что она была замужней женщиной, когда покинула Орэ, что мужъ ея былъ живъ, когда вы на ней женились…

— Почему вы все играете на этой струн?— съ нетерпніемъ спросилъ Тревертонъ.

— Потому, что одна эта струна можетъ спасти ваше помстье.

— Я ни на что подобное не надюсь.

— Подете вы въ Орэ, чтобы разслдовать исторію жены вашей? Позволите вы мн хать съ вами?

— Я ничего не имю противъ этого. Утопающій хватается за соломенку. Отчего мн не ухватиться за эту соломенку скорй, чмъ за другую?

— Въ такомъ случа, мы отправимся завтра съ первымъ поздомъ. Отсюда мы выдемъ совершенно открыто. Можете говорить публик, что дете въ Парижъ по дламъ, но если молодой Клеръ пошлетъ полицію въ погоню за вами, я думаю, что поимка наша покажется ей дломъ не легкимъ.

— Да, я поду въ Орэ,— сказалъ Джонъ Тревертонъ, задумчиво глядя въ огонь.— Въ прошломъ жены моей можетъ заключаться ключъ къ разгадк ея ужасной смерти. Месть должна была быть побудительной причиной этого убійства. Кого могла она такъ глубоко оскорбить, чтобы ничмъ, кром ея жизни, нельзя было утолить его бшенства?

— Кого, кром покинутаго мужа или любовника?— настаивалъ Сампсонъ.

— А между тмъ мы два года прожили вмст въ Париж, и никто насъ не трогалъ.

— Мужъ или любовникъ могъ быть далеко, пожалуй за моремъ, ничего нтъ мудренаго, что онъ — морякъ. Орэ — портъ, не такъ ли?

— Да.

Было условлено, что они выдутъ въ Экзетеръ съ семи-часовымъ поздомъ изъ Бичамптона, попадутъ на курьерскій поздъ, отходящій изъ Экзетера въ Соутгэмтонъ, отсюда переправятся въ Сенъ-Мало на пароход, отплывающемъ, въ понедльникъ вечеромъ. Отъ Сенъ-Мало до Орэ — всего нсколько часовъ зды. Они могутъ добраться туда почти также скоро какъ добрались бы до Парижа.

Глава III.— A la Morgue ¹).
¹) Домъ, гд выставляютъ мертвыя тла.

Была полночь, когда Джонъ Тревертонъ вошелъ въ свой кабинетъ, гд нашелъ зажженныя свчи и вновь разведенный огонь въ камин, онъ вообще имлъ привычку читать или писать до поздней ночи. Въ этотъ вечеръ ему было не до сна. Онъ приподнялъ драпировку, раздлявшую об комнаты, и заглянулъ въ спальню. Лора такъ наплакалась, что наконецъ уснула. Разметавшіеся волосы, судорожно сжатая рука, лежавшая на подушк, говорили о томъ, какъ тревожны были ея мысли, когда она погрузилась въ дремоту, порожденную нравственной истомой. Джонъ Тревертонъ наклонился, поцловалъ щечку, на которой виднлись слды слезъ, и со вздохомъ отвернулся отъ кровати.

— Грхи мои тяжело отозвались на теб, бдняжка моя,— сказалъ онъ себ, возвращаясь въ кабинетъ и садясь у камина, чтобъ хорошенько обсудить свое положеніе со всми его затрудненіями.

О сн нечего было и думахъ. Онъ могъ только сидть, глядть въ огонь и вспоминать свою прошлую жизнь съ ея многочисленными заблужденіями.

Какъ легко разстался онъ съ лучшимъ сокровищемъ — свободой! Не думая вовсе о будущемъ, сказалъ онъ себя съ женщиной, къ которой питалъ лишь мимолетную симпатію, порожденную фантазіей молодого человка, о которой зналъ такъ мало, что теперь, оглядываясь назадъ, не могъ вспомнить ничего, кром, такъ сказать, остова ея исторіи. Что-жъ, онъ дорогой цной расплачивался за это кратковременное увлеченіе, онъ теперь вносилъ штрафъ за беззаботные дни, которые провелъ среди безпутныхъ людей, причемъ и самъ спустился почти до такого же низкаго уровня, какъ тотъ, на которомъ стояли его товарищи. Онъ старался припомнить что-нибудь изъ разсказовъ жены о ея дтств и юности, но вспомнилъ только, что она очень мало говорила о прошедшемъ. Разъ, одинъ только разъ, въ воскресной лтній вечеръ, когда они возвращались вдвоемъ съ обда въ Булонскомъ лсу и языкъ Заиры развязался подъ вліяніемъ шампанскаго и кюрасо, она заговорила о своемъ путешествіи въ Парижъ, этомъ долгомъ, одинокомъ путешествіи, во время котораго у нея въ карман было такъ мало денегъ, что она не могла даже позволить себ, хоть не надолго, ссть въ дилижансъ, но довольствовалась тмъ, что, отъ времени до времени, даромъ хала въ пустой телг или, того хуже, могла приссть на мшкахъ съ пшеницей. Она разсказала ему, какъ она вошла въ Парижъ усталая, изнемогая отъ жажды, запыленная съ головы до ногъ, точно явилась съ мукомольной мельницы, и какъ громадный городъ — съ его миріадами фонарей, безчисленными голосами, грохотомъ колесъ по мостовой, ослпилъ ее, какъ у нея закружилась голова, когда она остановилась на перекрестк двухъ большихъ бульваровъ, глядя въ безконечную даль, гд огни становились все меньше и меньше, а на самомъ краю темнаго неба превращались въ настоящія точки. Она говорила ему о своей парижской карьер, о томъ, какъ она была прачкой на набережной, и какъ въ одинъ воскресный вечеръ въ Chateau des Fleurs, посл одной изъ кадрилей, къ ней подошелъ мужчина, толстякъ, съ сдыми усами, въ бломъ жилет, и спросилъ ее, гд она училась танцовать, на что она, смясь, отвчала ему, что никогда не училась, но что танцевать ей также легко, какъ сть, пить и спать. Тогда онъ спросилъ ее, не желала-ли бы она поступить въ одинъ изъ театровъ въ качеств танцовщицы, носить юбку изъ золотой ткани и блые атласные сапожки, шитые золотомъ, такіе, какіе она могла видть въ послдней большой фееріи: La biche au Bois, на что она отвчала ему: да, такая жизнь какъ-разъ по мн! Тогда господинъ въ бломъ жилет веллъ ей явиться на слдующее утро, въ одиннадцать часовъ, въ одинъ изъ большихъ бульварныхъ театровъ.

Она повиновалась, видла этого барина въ его собственномъ кабинет, въ зданіи театра, и поступила въ число полутораста фигурантокъ, съ жалованьемъ по двадцати франковъ въ недлю.— ‘Съ этой минуты мн ужъ было недалеко до той минуты, когда я стала производить фуроръ въ студенческомъ театр,— сказала Шико съ дерзкой улыбкой на своихъ красныхъ губахъ.— Будь у меня другой мужъ, я бы производила фуроръ и на одномъ изъ бульварныхъ театровъ, и ‘Figaro’ черезъ каждыя дв недли помщалъ бы статейку обо мн’.

— Теб тогда не приходило на мысль създятъ въ Орэ, повидать твоихъ старыхъ друзей?— однажды спросилъ мужъ, удивлявшійся холодному эгоизму этого существа.

— У меня въ Бретани никогда не было друга, которымъ-бы я настолько дорожила,— прищелкнувъ пальцами отвчала Заира. Вс и каждый дурно обращалась со мной. Отецъ мой былъ ходячій чанъ съ сидромъ {Яблочное вино.}, бдная мать моя — теперь мн ее жалю, она такая бала несчастная — вчно хныкала и ныла. Для всхъ насъ было величайшимъ благополучіемъ, когда милосердый Богъ принялъ ее.

— А больше теб некого было любить?— спросилъ Джэкъ. Жениха, напримръ?

— Жениха,— воскликнула Шико, причемъ большіе глаза ея гнвно сверкнули.— Какое дло било мн до жениховъ? Мн было только девятнадцать лтъ, тогда я покинула эту трущобу.

— Я слыхалъ о двушкахъ, у которыхъ въ такомъ же раннемъ возраст бывали поклонники,— самымъ спокойнымъ тономъ замтилъ Джокъ, посл этого жена его перестала толковать о своемъ прошломъ.

Въ описываемый вами вечеръ, Джонъ Тревертонъ, владлецъ Гаалырстскаго замка, мужъ обожаемой жены, не имвшій ничего общаго съ беззаботнымъ Джэкомъ Шико, умвшимъ въ полной мр довольствоваться настоящей минутой и никогда не дерзавшимъ заглядывать впередъ и думать хотя бы о неизбжномъ завтрашнемъ дн,— возвращался мысленно ко днямъ, давно минувшимъ, и видлъ, какъ на картин, т сцены изъ своего прошлаго, которыя всего живе запечатллись въ его ум.

Въ его брачной жизни былъ одинъ эпизодъ, возбудившій его удивленіе, такъ какъ жена его не была вообще женщиной впечатлительной или способной испытывать сильное волненіе, кром тхъ случаевъ, тогда бывали затронуты ея личное удовольствіе или личные интересы. Между тхъ, въ данномъ случа, она показала себя столь же склонной къ состраданію и страху какъ семнадцатилтняя двушка, только-что выпорхнувшая изъ монастырскаго пансіона.

Однажды лтомъ, посл обда, они оба, мужъ и жена, бродили по набережнымъ, останавливаясь, чтобы взглянуть на движеніе на рк, садились отдыхать водъ деревьями или перелистывали старыя книги въ лавочкахъ букинистовъ. Такъ дошли они до Pont-Neaf.

— Перейденъ черезъ мостъ, взглянемъ на Notre Dame,— сказалъ мужъ, для котораго старая церковь имла безконечную прелесть

— Ба!— воскликнула жена,— вотъ любитъ-то человкъ глазть на старые камни.

Они перешли мостъ и приблизились къ фасаду величаваго стараго собора, съ той стороны, гд рука прогресса уже начинала сносить дома, тснившіеся вокругъ него и скрадывавшіе его красоту. Джекъ Шико, поднявъ голову, смотрлъ на дивную западную дверь, густо-усянную изображеніями лилій и поставленную Филиппомъ-Августомъ на томъ мст, гд нкогда красовались изваянія всхъ іудейскихъ царей въ каменныхъ нишахъ, тонкая работа которыхъ напоминала кружево или весеннюю листву. Глаза жены его обращались на-право, на-лво, окидывали всю окрестность, ища какого-нибудь занятія для ума, склоннаго утомляться, какъ только онъ находился подъ возбуждающимъ вліяніемъ удовольствія или развлеченія.

— Посмотри, другъ мой,— закричала она,— крпко ухватившись за руку мужа.— Тамъ что-то случилось, взгляни, какая толпа народу. Что это — процессія или несчастный случай?

— Я полагаю, послднее,— отвчалъ Шико, гляди вглубь улицы, противъ которой они стояли и по которой торопливо двигалась густая толпа, надвигавшаяся на нихъ, подобно могучей черной волн.— Намъ-бы лучше выбраться отсюда.

— О, нтъ,— живо воскликнула жена.— Если есть что посмотрть, посмотримъ. Жизнь не особенно богата развлеченіямъ.

— Можетъ быть, это что-нибудь непріятное,— промолвилъ Джэкъ.— Боюсь, не несутъ ли тамъ какого-нибудь несчастнаго въ la Morgue.

— Это ничего не значитъ. Посмотримъ.

Они подождали, присоединились въ быстро двигавшейся толп и услыхали нсколько голосовъ, обсуждавшихъ происшествіе, причемъ каждый голосъ предлагалъ новый варіантъ одной и той же страшной исторія.

На бульвар задавили человка — матроса изъ провинціи, его сшибли съ ногъ лошади, запряженной въ большую телгу. Лошади его затоптали, колеса перехали черезъ него, когда его подняли, онъ былъ мертвый,— толковалъ одинъ.

— Нтъ, онъ говорилъ и какъ будто почти не сознавалъ, что ушибся,— замчалъ другой.— Онъ умеръ, пока ждали носилокъ, чтобы перенести его въ больницу,— повствовалъ третій.

Теперь его несли въ la Morgue, знаменитый домъ у рки, гд выставляютъ мертвыя тла. Его несли среди густой толпы, начавшей собираться съ той минуты, какъ носильщики двинулись съ своей страшной ношей отъ ворогъ St.-Denie, у которыхъ случилось несчастіе. Онъ былъ тамъ въ центр этой массы человческихъ жизней, въ вид страшной фигуры, закрытой съ головы до ногъ, скрывавшейся отъ всхъ этихъ любопытныхъ взоровъ.

Джэка и жену его унесло вслдъ за остальными, мимо знаменитаго собора, внизъ по рк, къ дверямъ дома, предоставленнаго въ пользованіе мертвецамъ.

Здсь вс остановились, никому не дозволили войти, исключая покойника и носильщиковъ, да трехъ или четырехъ полицейскихъ.

— Надо подождать, пока они не кончатъ его туалета,— сказала Шико мужу,— тогда мы можемъ войдти и видть его.

— Какъ!— вскрикнулъ Джэкъ,— неужели ты хочешь смотрть раздавленнаго человка. Онъ долженъ представлять ужасное зрлище, бдняга.

— Напротивъ,— замтилъ кто-то изъ стоявшихъ возл нихъ въ толп,— лицо его осталось невредимымъ. Онъ красивый малый, загорлый матросъ, молодецъ.

— Взойдемъ, посмотримъ на него,— настаивала Шико, а когда Шико желала чего-нибудь, она всегда достигала желаемаго.

Итакъ, они ждали въ толп, все еще многочисленной, хотя около двухъ третей звакъ уже разошлось и возвратилось къ своимъ занятіямъ или удовольствіямъ — не потому, чтобы они не ршались взглянуть на смерть въ ея самомъ ужасномъ вид, а просто потому, что туалетъ могъ быть продолжителенъ, а зрлище не стоило того, чтобы его ждать полчаса, подъ лучами лтняго солнца.

Шико ждала съ упорнымъ терпніемъ, свойственнымъ ея характеру, когда она разъ на что-нибудь ршилась. Джэкъ также ждалъ терпливо, онъ разсматривалъ людей толпы и испытывалъ художественное наслажденіе при изученіи этихъ разнообразныхъ образчиковъ нсколько выродившагося человчества. Такъ прошло полъ-часа, двери отворились, и толпа ввалила въ домъ, точно спшила въ театръ или циркъ.

Вотъ онъ лежитъ, вновь прибывшій, озаренный свтомъ лтняго дня, спокойная фигура виднется за стекломъ, красивое, смуглое лицо, съ бородой и рзкими бровями. Коротко подстриженные волосы, золотыя кольца въ ушахъ, а на обнаженной рук, не попавшей подъ колесо, подпись, нататуированная синимъ и краевымъ.

Джэкъ Шико, съ участіемъ всматривавшійся въ лицо мертвеца и старавшійся удержатъ въ памяти его черта, наклонимся, чтобы разсмотрть вытатуированную надпись и изображеніе.

На рук выжженъ былъ корабль, роза и слдующія слова: ‘Посвящается святой Анн Ореской’.

Человкъ этотъ, несомннно, былъ уроженцемъ Орэ, родины Шико.

Джэкъ повернулся, чтобы сообщить о томъ жен.

Она стояла бокъ-о-бокъ съ нимъ, блдная какъ мертвецъ за стекломъ, съ искаженнымъ судорогою лицомъ. Крупныя слезы такъ и катились по ея щекамъ.

— Ты его знаешь?— спросилъ Джэкъ.— Это кто-нибудь, кого ты помнишь?

— Нтъ, нтъ,— рыдала она, — но это слишкомъ ужасно. Уведи меня, уведи меня отсюда, или со мной сдлается припадокъ.

Онъ поспшно вывелъ ее изъ толпы, протолкался на свжій воздухъ.

— Ты слишкомъ понадялась на крпость своихъ нервовъ,— сказалъ онъ, досадуя на безуміе, причинившее ей такое потрясеніе.— Ты бы не должна была любить такія ужасныя зрлища.

— Мн скоро будетъ лучше,— отвчала Шико,— это ничего.

Ей, однако, не скоро стало лучше. Цлый день она была точно въ истерик, а ночью, какъ только закрыла глава, приподняла голову съ подушки и зарыдала, закрывъ лицо руками.

— Не позволяй мн смотрть на него!— кричала она.— Джэкъ, отчего ты такъ жестокъ, что заставляешь меня глядть на него? Ты держишь меня, прижимаешь лицо мое къ стеклу. Уведи, уведи меня.

Перебирая въ ум подробности страшной сцены, происходившей пять лтъ тому навалъ, Джонъ Тревертонь задавалъ себ вопросъ: не существовало-ли какой-нибудь связи между этимъ человкомъ и Заирой Шико?

Глава IV.— Джорджъ Джерардъ въ опасности.

Хотя Джорджъ Джерардъ твердо ршился выхать изъ Бичамптона въ понедльникъ утромъ съ первымъ поздомъ, хотя онъ начиналъ сомнваться въ чистот намреній Эдуарда Клера, и вообще чувствовалъ себя не совсмъ ловко въ обществ этого молодого человка, тмъ не мене, когда понедльникъ насталъ и онъ увидалъ въ окно темное небо и размытую дождемъ окрестность, то онъ уступилъ, легче чмъ то было въ его характер, дружескимъ убжденіямъ мистриссъ Клеръ и ея дочери, ранехонько явившейся въ столовую, съ цлью напоить отъзжающаго гостя чаемъ.

— Вы право не должны отправляться въ такое ужасное утро,— съ материнской лаской замтила жена викарія.— Я бы не позволила Эдуарду пуститься въ дальній путь въ такую погоду.

Джорджъ Джерардъ подумалъ о неудобствахъ, которыми изобилуетъ вагонъ третьяго класса, о струяхъ оледенлаго воздуха, проникающихъ во вс щели, о нашествіи мокрыхъ пассажировъ на каждой станціи, причемъ отъ нихъ несетъ холодомъ, а покрытая грязью одежда ихъ касается его колнъ, о зонтикахъ по угламъ, о лежащемъ на всхъ и на всемъ отпечатк нищеты, затмъ задумчивые глаза его окинули быстрымъ взглядомъ хорошенькую маленькую столовую, за мебель которой на аукціон едва ли бы выручили двадцать фунтовъ, но уютность которой просто цны не имла. Осмотрвъ комнату, онъ взглянулъ на занимавшихъ ее, на Селію въ ея темномъ зимнемъ плать, изъ синей саржи, сидвшемъ безукоризненно и скрашеннымъ воротничкомъ и рукавчиками самоновйшаго фасона.

— Что ты пристаешь къ мистеру Джерарду, мама?— спросила Селія, поднимая голову, склоненную надъ чайникомъ.— Разв ты не видишь, что у насъ здсь такая ужасная тоска, и ему такъ хочется отсюда выбраться, что онъ готовъ пройдти черезъ испытаніе, несравненно боле тяжкое, чмъ путешествіе въ сырую погоду, лишь бы убжать.

— Желалъ бы я, чтобы вы знали, какъ слова ваши жестоки, миссъ Клеръ,— сказалъ Джерардъ, съ серьёзной улыбкой глядя на нее съ своего мста у камина.

— Почему жестоки?

— Потому что вы, сами того не сознавая, ставите мн въ укоръ мою бдность. Т восемь или десять паціентовъ, которыхъ я долженъ навстить завтра утромъ, приносятъ мн отнюдь не боле ста фунтовъ въ годъ, а между тмъ, мн никакъ бы не слдовало рисковать этимъ незначительнымъ доходомъ.

— Какъ вы все это будете вспоминать, какъ надъ всмъ этимъ станете смяться много лтъ спустя, когда будете здить въ своемъ экипаж изъ Sovile-row на станцію желзной дороги, чтобы отправиться въ Виндзорскій замокъ, въ силу полученнаго по телеграфу королевскаго приказанія.

— Оставивъ въ сторон королевскія телеграммы и Виндзорскій замокъ, между моимъ настоящимъ мстомъ жительства и Sovile-row такое разстояніе, что я сомнваюсь въ возможности когда-либо осилить его,— замтилъ Джерардъ,— а покамстъ мои немногіе платящіе паціенты крайне для меня важны, и среди моихъ бдныхъ больныхъ есть нсколько довольно критическихъ случаевъ.

— Бдняжки, я уврена, что вс они могутъ подождать,— сказала Селія.— Можетъ быть имъ и полезно будетъ пріостановить леченіе на день или на два. Лекарства, даже и въ лучшихъ случаяхъ, представляютъ такую сомнительную выгоду.

— У меня есть пріятель, который присматриваетъ за моими серьёзными больными,— нершительно проговорилъ Джерардъ.— Еслибъ я ршился поступить по собственному желанію, я бы, конечно, остался.

— Такъ ршайтесь,— воскликнула Селія.— Я всегда такъ поступаю. Мама, положите мистеру Джерарду ветчины съ картофелемъ, пока я сбгаю къ Петру и пошлю его въ гостинницу Георга, сказать, что омнибусу незачмъ сюда зазжать.

— Боюсь, что я злоупотребляю вашимъ милымъ гостепріимствомъ и причиняю вамъ большія хлопоты,— сказалъ Джерардъ, когда Селія выскользнула изъ комнаты, чтобы отдать нужныя приказанія.

— Вы не причиняете намъ никакихъ хлопотъ, и должны знать, что я очень счастлива видть у себя друга моего сына.

При этихъ словахъ блдныя щеки Джерарда слабо вспыхнули. Онъ чувствовалъ, что положеніе, занимаемое имъ въ викаріат, есть какъ-бы плодъ обмана. Вс смотрли на него какъ на близкаго друга Эдуарда Клера, а ему уже стало ясно, что Эдуардъ — человкъ, съ которымъ ему никогда не подружиться. Но къ матери и сестр Эдуарда Клера онъ питалъ гораздо боле теплое чувство.

Онъ услся за ранній завтракъ съ обими дамами. Викарій завтракалъ позже, а однимъ изъ преимуществъ Эдуарда, какъ будущаго поэта, было предоставленное ему въ настоящемъ право каждое утро лежать въ постели до десяти часовъ. Никогда не бывало боле веселаго завтрака. Джерардъ, ршившись остаться, всецло отдался удовольствію минуты. Селія разспрашивала его объ его образ жизни, и вызвала его на живой разсказъ о нкоторыхъ, наиболе любопытныхъ, эпизодахъ его карьеры. Онъ рдко принималъ участіе въ буйныхъ удовольствіяхъ своихъ товарищей студентовъ, но все же участвовалъ въ нихъ настолько, что видлъ все, что есть своеобразнаго и интереснаго въ лондонской жизни. Селія слушала, широко раскрывъ глаза.

— Вотъ это я называю жизнью,— воскликнула она.— Какая разница съ нашимъ прозябаніемъ здсь. Я убждена, что еслибъ Гарвей весь свой вкъ прожилъ въ Газльгёрст, онъ бы ни за что не открылъ кровообращенія. Я даже не врю, чтобы наша кровь обращалась.

— Еслибъ вы только могли знать, какъ ваша деревенская тишина мила городскому жителю,— сказалъ Джерардъ.

— Пусть городской житель попробуетъ насладиться ею въ теченіе мсяца или шести недль,— замтила Селія.— Къ концу этого срока онъ порядкомъ истомится, если онъ только не изъ числа людей, которые всегда счастливы, пока могутъ расхаживать съ ружьемъ или удочкой и хоть что-нибудь убивать.

— Я бы не нуждался ни въ ружь, ни въ удочк,— сказалъ Джерардъ.— Я думаю, что могъ-бы найдти полное счастіе среди этихъ горъ.

— Какъ, вдали отъ всхъ вашихъ больницъ?

— Я говорю о праздничной сторон моей жизни. Я бы не могъ постоянно жить вдали отъ больницъ. Я долженъ слдить за своей наукой.

— Я думала, что вы покончили со всмъ этимъ, когда сдали экзаменъ.

— Врачъ никогда не перестаетъ учиться. Медицина развивается. Ныншній новичокъ знаетъ больше, чмъ зналъ опытный врачъ сто лтъ тому назадъ.

Такъ какъ мистеръ Джерардъ могъ провести въ викаріат всего одинъ день лишній, то Селія, съ величайшимъ добродушіемъ и любезностью, взяла на себя трудъ сдлать этотъ день для него пріятнымъ. Братъ ея смотрть скучнымъ, угрюмымъ, и на цлый день заперся у себя въ комнат, подъ предлогомъ окончательной отдлки лирическаго стихотворенія, набросаннаго имъ, въ минуту вдохновенія, для одного изъ журналовъ, такъ что гость всецло остался на рукахъ Селіи, на что она впослдствіи жаловалась, хотя въ данную минуту довольно весело снесла ниспосланное судьбою наказаніе.

Молодые люди провели утро въ разговорахъ у камина въ столовой, причемъ Селія длала видъ, что усердно трудится надъ вышиваніемъ накидки на кресло, тогда какъ Джерардъ расхаживалъ по комнат, смотрлъ въ окно, вертлся на стул, вообще велъ себя такъ, какъ молодой человкъ, не принадлежащій къ пород ручныхъ кошекъ, долженъ вести себя, когда его запрутъ въ четырехъ стнахъ, съ глазу на главъ съ молодой женщиной. Несмотря на эту непосдливость, докторъ, повидимому, былъ очень доволенъ своимъ, въ праздности проведеннымъ, утромъ. Онъ съумлъ найти множество предметовъ для разговора, толковалъ о людяхъ, о различныхъ мстностяхъ, о книгахъ, о жизни въ отвлеченномъ смысл и, въ заключеніе, о собственномъ дтств и юности. Онъ разсказалъ Селіи гораздо больше, чмъ привыкъ разсказывать знакомымъ.

Ея голубые глаза выражали такое нжное сочувствіе, хорошенькая, слегка отдувшаяся, нижняя губка была такъ мила, что ему захотлось довриться ей. Какъ физіономистъ, онъ готовъ былъ составить себ хорошее мнніе о Селіи, несмотря на ея легкомысліе. Какъ молодой человкъ, готовъ былъ влюбиться въ нее.

— Юность ваша должна была быть очень суровой,— съ состраданіемъ замтила она, выслушавъ полугрустное, полуюмористическое описаніе его жизни въ Абердинской коллегіи.

— Да, по всмъ вроятностямъ и въ зрломъ возраст мн суждено испытать ту же суровость судьбы,— серьёзно отвчалъ онъ.— Какже мн посл этого осмлиться предложить женщин раздлить жизнь, общающую тамъ мало радостнаго.

— Но разв не вс великіе люди вашей профессіи начинали съ того же?— спросила Селія.— Серъ Астлей Куперъ, напримръ, или тотъ бдняжка, что открылъ различныя функціи нервовъ, руководящихъ нашими мыслями и движеніями, хотя Аллаху извстно, какую дйствительную пользу открытіе его могло принести кому-либо.

— Я полагаю, что вы говорите о сэръ Чарльз Белл,— подсказалъ Джерардъ, нсколько возмущенный столь непочтительнымъ отношеніемъ къ геніальному человку.

— Вроятно,— сказала Селія.— Онъ, кажется, написалъ цлую книгу о рук. Желала бы я, чтобъ онъ написалъ книгу о перчаткахъ, понятія перчаточниковъ объ анатоміи просто нелпы. Я еще не встрчала перчаточника, который бы понималъ строеніе моего большого пальца.

— Какое преимущество мой полъ иметъ надъ вашимъ въ этомъ отношеніи,— замтилъ Джерардъ.

— Какъ такъ?

— Мы можемъ вовсе не носить перчатокъ, разв когда танцуемъ или правимъ лошадьми.

— А,— вздохнула Селія, съ недоумніемъ глядя на него.— Вроятно, въ большихъ городахъ, каковы Лондонъ и Манчестеръ, встрчаются молодые люди, находящіеся въ здравомъ ум и не носящіе перчатокъ. Они бы не стали этого длать здсь, гд вс другъ друга знаютъ.

— Я думаю, что я купилъ пары дв перчатокъ съ тхъ поръ, какъ сталъ взрослымъ человкомъ,— сказалъ Джерардъ.

— А для танцовальнихъ вечеровъ? тутъ вы какъ ухитряетесь?

— Очень просто. Я никогда не танцую.

— Какъ, неужели вамъ не надостъ сидть на мст? И вальсъ не вдохновляетъ васъ?

— Я не имлъ случая въ этомъ убдиться. Я ни разу не былъ на вечер съ тхъ поръ, какъ прибылъ въ Лондонъ.

— Боже милосердый! Почему не здите вы на вечера?

— Я-бы могъ привести на то пятьдесятъ причинъ, но можетъ быть и одной достаточно. Меня никто не приглашаетъ.

— Бдненькій!— воскликнула Селія. Ни одинъ изъ разсказовъ его о рано начавшейся борьб съ жизнью не тронулъ ее такъ, какъ тронуло это. Вотъ верхъ несчастія.— Какъ, вы проводите въ Лондон весь сезонъ, и никто не приглашаетъ васъ на танцовальные вечера?

— Въ той части Лондона, гд я живу, сезона не существуетъ. Тамъ жизнь течетъ, круглый годъ, по тому же однообразному руслу, круглый годъ — бдность, тяжелая работа, долги, всяческія затрудненія, болзни и горе.

— Слушая васъ, сердце мое обливается кровью,— сказала Селія:— впрочемъ, это кажется физіологически невозможно, и я не должна говорить подобныхъ нелпостей доктору, но вы положительно огорчаете меня.

— Мн это было-бы очень прискорбно,— кротко возразилъ Джерардъ,— и было-бы плохой благодарностью за вашу ко мн доброту. Не воображайте, чтобы жизнь, которую я веду, была мученическая. Я счастливъ, люблю свое дло, подвигаюсь впередъ такъ быстро, какъ только могъ надяться. Я думаю, да, я право думаю, что рано или поздно составлю себ имя и состояніе, если только проживу достаточно долго. Лишь когда я подумаю, сколько времени должно пройти, прежде чмъ я завоюю себ положеніе достаточно хорошее, чтобъ жена могла раздлить его, начинаю я чувствовать нетерпніе.

Селія вдругъ сосредоточила все свое вниманіе на вышиваніи темными тнями винограднаго листка, и такъ низко наклонила голову надъ работой, что яркій румянецъ залилъ ей щеки, и ей не хотлось поднять глазъ.

Вскор она слегка кашлянула, и такъ какъ Джерардъ молча расхаживалъ по комнат, почувствовала, что должна хоть что-нибудь сказать.

— Мн думается, что молодая особа, съ которой вы обручены, будетъ ждать, какъ бы долго ни пришлось,— вымолвила Селія:— или же, если она очень мужественна, не побоится раздлить съ вами борьбу съ жизнью.

— Такой молодой особы не существуетъ,— отвчалъ Джерардъ.— Я не обрученъ.

— Прошу васъ извинить меня, я забыла, что вы не здите на вечера.

— Разв вы думаете, что человкъ долженъ выбирать себ жену на бал?

— Не знаю. Подобныя вещи случаются на балахъ, не правда ли?

— Можетъ быть. Что до меня, я бы предпочелъ видть мою будущую жену въ ея домашнемъ кружк, у отцовскаго очага.

— Штопающую чулки,— подсказала Селія.— Мн кажется, это настоящая проба женской добродтели. Женщин можно дозволить играть и пть, даже говорить на нсколькихъ живыхъ языкахъ, но ея главное достоинство заключается въ ея способности штопать чулки и приготовлять пуддингь. Сознайтесь, мистеръ Джерардъ, разв не таково издавна-установившееся понятіе объ идеальной женщин?

— Мн кажется, что штопанье чулокъ и приготовленіе пуддинга какъ-бы олицетворяютъ вс домашнія добродтели. Влюбленный, принимающій во вниманіе подобныя подробности, можетъ показаться скрягой, но счастіе мужа отчасти зависитъ отъ умнья жены хозяйничать. Можетъ ли тотъ домъ быть раемъ, гд кухарка мняется каждый мсяцъ, а полисменъ съдаетъ всю холодную говядину?

Селія разсмялась, а потомъ вздохнула. Она твердо ршила, что если когда выйдетъ замужъ, то мужъ ея долженъ быть достаточно богатъ, чтобы стоять выше жалкихъ соображеній по части домашней экономіи, неизбжныхъ при ограниченномъ доход. Онъ долженъ имть возможность держать, по крайней мр, пони-чэзъ, и экипажъ этотъ долженъ быть содержанъ въ отмнномъ порядк. Безъ мужской прислуги Селія можетъ обойтись, но ей необходима изящная горничная. Она не мечтаетъ о туалетахъ отъ Ворта, но не потерпитъ никакихъ ограниченій по части воротничковъ и рукавчиковъ, и должна имть возможность заказывать свои платья у лучшей модистки въ Экзетер или Плимут. И вдругъ является молодой человкъ, который долженъ цлые годы ждать возможности жениться, или же ршиться увлечь за собой несчастную молодую двушку въ унылое болото приличной бдности. Селія искренно жалла о немъ. Изъ всхъ, когда-либо виданныхъ ею мужчинъ, онъ казался ей самымъ мужественнымъ, самымъ умнымъ, самымъ энергичнымъ — вообще лучшимъ. Если его нельзя было назвать красивымъ, то въ чертахъ его оживленнаго лица было нчто, казавшееся Селіи боле привлекательнымъ, чмъ совершенная правильность линій или великолпнйшій цвтъ лица. Мистриссъ Клеръ не показывалась цлое утро, занятая мелкими домашними заботами, которымъ она придавала большую важность, тогда какъ Селія характеризовала ихъ однимъ словомъ: возня. Хозяйка появилась ко второму завтраку, и занимала гостя разсужденіями о докучливости прислуги и разнообразныхъ затрудненіяхъ, встрчающихся въ хозяйств, до тхъ поръ, пока Эдуардъ — почтившій семейный кружокъ своимъ присутствіемъ и питавшій свою истомленную душу холоднымъ ростбифомъ и пикулями — безцеремонно не прервалъ рчей матери и не завелъ съ Джорджемъ Джерардомъ спора касательно относительныхъ достоинствъ Броунинга и Суинбёрна.

Селія была поражена начитанностью молодого врача. Она ожидала найти въ немъ невжду почти по всмъ отраслямъ знанія, исключая его спеціальности.

— Какъ умудряетесь вы находить время для легкаго чтенія?— спросила она.

— Легкое чтеніе, единственное мое развлеченіе.

— Бываете же вы, отъ времени до времени, въ театр?

— Охотно бываю, когда даютъ что-нибудь хорошее,— отвчалъ Джерардъ, красня при воспоминаніи о томъ времени, когда онъ ходилъ три раза въ недлю любоваться цвтущей красотой Шнко.

Онъ стыдился увлеченія, казавшагося ему нкогда столь же благороднымъ, какъ поклоненіе, воздаваемое древними греками отвлеченной красот.

Къ концу завтрака дождь пересталъ, и срое, зимнее небо, хотя и не согртое солнечными лучами, уже боле не имло угрожающаго вида.

— Не дурное время для прогулки, по полямъ,— сказалъ Джерардъ, стоя у окна и глядя на виднвшійся изъ него ландшафтъ.

— Не ршитесь ли вы, миссъ Клеръ, быть моимъ проводникомъ?

Селія вопросительно взглянула на брата.

— Я не въ такомъ настроеніи, чтобъ еще марать бумагу сегодня,— сказалъ Эдуардъ,— такъ можетъ быть хорошая длинная прогулка была бы самымъ легкимъ способомъ провести время до обда. Наднь свой непромокаемый плащъ, Селія, калоши, и показывай намъ дорогу.

Селія убжала въ восторг отъ представившагося случая. Прогулка по полямъ съ разговорчивымъ молодымъ человкомъ была, по крайней мр, новинкой.

Въ зал двушка встртила мать, и подъ вліяніемъ овладвшаго ею оживленія, остановилась и сжала ее въ дочернихъ объятіяхъ.

— Приготовь намъ что-нибудь вкусное къ обду, мама милая,— просила она.— Это его послдній вечеръ.

Тонъ просьбы внушилъ мистриссъ Клеръ смутныя опасенія. Двушка наврядъ ли бы могла сказать больше, будь гость ея обрученнымъ женихомъ.

— Что за мысль!— добродушно воскликнула она.— Конечно, я сдлаю, что могу, но понедльникъ такой неудобный день.

— Разумется, голубушка. Вс мы это знаемъ, но ты ужъ устрой не совсмъ понедльничный обдъ,— настаивала Селія.

— Что касается до этого молодого человка, я не думаю, чтобъ онъ замчалъ что онъ стъ.

— Сохрани Богъ, чтобъ онъ походилъ на отца моего, и чтобъ обдъ былъ самымъ важнымъ событіемъ въ его дн!— возразила Селія, тогда какъ мистриссъ Клеръ кротко прошептала:

— Дорогая, у отца твоего очень странная натура. Иныя вещи онъ можетъ сть, другихъ не можетъ.

— Разумется, милая, обманутая mater. Холодная баранина для него ядъ, но я никогда не слыхала, чтобъ ему была вредна индйка съ трюфелями.

Затмъ Селія побжала одваться, и облеклась въ темно-срый плащъ и кокетливую круглую шляпу.

Прогулка по полямъ оказалась вполн удачной. Эдуардъ держался въ сторон, и въ мрачномъ молчаніи курилъ сигару, во остальные двое были также веселы, какъ двое школьниковъ, украдкой вырвавшихся на свободу. Они карабкались по самымъ крутымъ тропинкамъ, бродили по горамъ и доламъ, чуть-чуть не завязли въ болот, и все время, въ порыв неистощимой веселости, болтали и смялись. Джорджъ Джерардъ съ трудомъ узнавалъ себя, и былъ пораженъ удивленіемъ, убдившись, что жизнь можетъ быть такъ пріятна. Зимній воздухъ былъ свжъ и чистъ, втеръ весело посвистывалъ надъ обширнымъ полемъ, поросшимъ дерномъ и верескомъ. Въ самую минуту заката цлый потокъ желтоватаго свта валилъ западный край низко-надвинувшагося неба, то была прощальная улыбка солнца, скрывавшагося въ теченіе цлаго дня.

— Боже милосердый!— воскликнула Селія,— мы едва будемъ имть время добжать до дому въ обду, если что раздражаетъ отца — такъ это ждать обда въ теченіе пяти минутъ. Боле пяти минутъ онъ никогда не ждетъ, а еслибъ и попробовалъ, то я думаю, до наступленія десятой, сошелъ бы съ ума. Вамъ не слдовало увлекать меня такъ далеко, мистеръ Джерардъ.

— Мн кажется, вы меня увлекли,— полусерьёзно, полувесело замтилъ Джерардъ.— Я никогда въ жизни не чувствовалъ себя дальше отъ своего будничнаго я. Вы за многое отвтите, миссъ Клеръ.

Селіи покраснла при этомъ обвиненіи, но ничего на него не возразила. Она повернулась и окинула взоромъ пройденное ими пространство.

— Я нигд не вижу Эдуарда!— воскликнула она.

— Знаете-ли, мн думается, что онъ покинулъ насъ съ часъ тому назадъ, замтилъ Джерардъ.

— Что за смшной человкъ! А теперь онъ вернется домой Богъ знаетъ за сколько времени до насъ, и будетъ выставлять свою аккуратность передъ отцомъ, конечно, не безъ выгоды для себя.

— Неужели вы считаете его способнымъ на такую низость?

— Онъ братъ,— отвчала Селія,— и въ качеств таковаго способенъ на всё. Двигайтесь пожалуйста, мистеръ Джерардъ. Мы должны поскорй добжать домой.

— Не обопретесь-ли на мою руку?— спросилъ Джерардъ.

— Расхаживать подъ ручку по полямъ! Это было бы слишкомъ смшно,— воскликнула Селія, быстрыми и легкими шагами поднимаясь на пригорокъ и снова спускаясь въ долину.— Торопитесь, мистеръ Джерардъ, а не то мы заблудимся въ потьмахъ.

Джорджъ Джерардъ подумалъ, что славно было бы заблудиться въ пол съ Селіей или, по крайней мр, проплутать съ часокъ и тмъ продолжить ихъ прогулку. По счастью, однакожъ, огоньки деревни, мерцавшіе въ долин, лежавшей у ногъ ихъ, были имъ врнымъ путеводителемъ, а Селія знала дорожку, по которой они шли, также хорошо, какъ знала отцовскій садъ. Единственная опасность заключалась въ возможности попасть въ болотистую часть луга, начинавшагося на краю поля, но даже и въ этомъ отношеніи знакомство Селіи съ мстностью спасло ихъ отъ бды.

Они явились въ викаріатъ едва переводя духъ, съ разгорвшимися щеками, какъ разъ во-время, чтобы наскоро переодться къ обду. О, какъ коротокъ показался этотъ зимній вечеръ, одинъ изъ длиннйшихъ въ году, Джорджу Джерарду! А между тмъ, удовольствія, имъ извданныя, были не изъ хитрыхъ. Трое друзей Селіи, единственный газльгёрстскій женихъ и дв сестры его, зашли провести вечерокъ, и гостиная викаріата наполнилась молодыми голосами и молодымъ смхомъ. Селія и об молодыя двушки играли и пли, и хотя ни игра, ни пніе не были выше средняго уровня двичьихъ талантовъ, голоса были мелодичны и свжи, а пальцы способны надлежащимъ образомъ исполнить вальсъ. Газльгёрстскій женихъ могъ участвовать въ хор, при исполненіи псенокъ съ припвомъ, и Джорджъ Джерардъ согласился попробовать басовую партію, причемъ оказался обладателемъ прекраснйшаго баса, и вдобавокъ одареннымъ хорошимъ слухомъ. Они исполнили, между прочимъ, знаменитую пснь Бишопа: Останься, причемъ сбились не боле пятнадцати разъ, и вообще ужасно веселились, пока викарій прочитывалъ свои дв газеты отъ первой строчки до послдней, а добрая мистриссъ Клеръ мирно дремала подъ шерстянымъ шарфомъ, отъ времени до времени тыкая на-угадъ крючкомъ изъ слоновой кости въ вязаніе, въ полномъ убжденіи, что она усердно работаетъ. Эдуардъ сидлъ въ сторонк, читая ‘Paracelsus’ Броунинга и едва-ли понимая хотя бы слово изъ прочитаннаго. Умъ его былъ полонъ недоумнія, самыя мрачныя мысли роились въ немъ.

Такъ шелъ вечеръ, пока появленіе подноса съ тартинками и съ чашей гртаго бордо не дало понять пирующимъ, что время расходиться. Церковные часы пробили половину двнадцатаго, когда Джорджъ Джерардъ вошелъ въ себ въ комнату.

— Завтра вечеромъ я буду одинъ въ моей пріемной въ улиц Сибберъ,— сказалъ онъ себ,— и можетъ быть никогда боле не увижу Селіи Клеръ. Пожалуй, такъ лучше. Что такой хорошенькой и легкомысленной двушк длать въ моей суровой жизни?

Глава V.— Путешествіе съ научной цлью.

Проведя всю ночь на мор, перебрасывавшемъ ихъ съ волны на волну съ такою силой, что они даже нсколько побаивались кораблекрушенія, Джонъ Тревертонъ и его врный повренный прибыли въ Сенъ-Мало посл полудня, комфортъ и удобства прекраснйшаго отеля Франклина показались имъ особенно пріятны, посл ихъ холоднаго и унылаго перезда.

Позда, могущаго доставить ихъ въ Орэ въ тотъ же вечеръ, не оказалось, а потому они преспокойно пообдали въ отдльной комнат у ярко топившагося камина, и за бутылкой шамбертена съ настоящимъ букетомъ, напоминавшимъ запахъ фіалки, обсуждали всю затруднительность и всю опасность положенія Джона Тревертона.

Въ продолженіи этого длиннаго разговора Томъ Сампсонъ выказалъ столько же проницательности, сколько и преданности. Онъ схватывалъ главнйшія черты вопроса, вполн измрялъ всю трудность его, понималъ, что рано или поздно Джонъ Тревертонъ могъ быть арестованъ по подозрнію въ убійств жены, и что тогда ему придется доказывать свою невинность. Сампсонъ, равно какъ и Тревертонъ, замтили, сколько злобы таится въ душ Эдуарда Клера, оба считали возможнымъ, что злоба эта пойдетъ еще дале.

— Еслибъ мы только могли доказать, что вашъ первый бракъ былъ недйствителенъ, мы бы тмъ самымъ доказали отсутствіе всякаго повода къ убійству съ вашей стороны,— сказалъ Сампсонъ.

— Вы бы не могли доказать, что я зналъ, что мой первый бракъ недйствителенъ,— отвчалъ Тревертонъ,— разв вы будете пытаться доказать ложь.

— Не знаю, чего бы я не попытался сдлать, еслибъ жизнь ваша была въ опасности,— возразилъ Сампсонъ.— Я бы не погнался за пустяками, можете быть въ томъ уврены. Самое существенное будетъ открыты была-ли жена ваша замужемъ прежде. Посл вашего разсказа о матрос, виднномъ вами въ la Morgue, я склоненъ надяться на успхъ.

— Право? Бдный Сампсонъ, я сильно подозрваю, что мы отправляемся искать журавля въ неб.

На слдующее утро они выхали изъ Сенъ-Мало, и прибыли въ Орэ вскор посл полудня. Со станціи желзной дороги они потряслись, вдоль длиннаго бульвара, до города въ омнибус, высадившемъ ихъ, наконецъ, въ Pavillon d’en haut, очень удобномъ отел, гд они были встрчены улыбающейся хозяйкой и хорошенькой горничной въ изящномъ черномъ платьиц, отороченномъ бархатомъ, въ чепц изъ благо кембрика столь-же своеобразнаго фасона, какъ головной уборъ монахини, въ передник, воротничк и рукавчикахъ изъ той же блоснжной ткани.

Такъ какъ знанія Томаса Сампсона во французскомъ язык были знаніями англійскаго школьника среднихъ способностей, то онъ, естественно, не могъ понимать уроженцевъ мало-извстнаго бретонскаго порта. Онъ находился при своемъ кліент въ качеств совтника, но кліенту приходилось взять на себя всю работу.

— Ну, голубчикъ мой,— сказалъ Тревертонъ, когда они оставили свои дорожные мшки въ отел, и стояли посреди пустой рыночной площади, осматриваясь съ нкоторымъ недоумніемъ: — вотъ мы и здсь, за что же намъ сначала приняться, если ужъ мы сюда пріхали?

— Я полагалъ-бы, что самое лучшее обойти церкви и просмотрть церковныя книги,— предложилъ Сампсонъ.— Вамъ, вроятно, извстно настоящее имя первой жены вашей?

— Нтъ, если оно не было Шико, я женился на ней, какъ на m-elle Шико.

— Шико,— недоврчиво повторилъ Сампсонъ.— Оно звучитъ нсколько дико, но оно ничто сравнительно съ именами, красующимися на здшнихъ вывскахъ. Такихъ варварскихъ именъ я никогда не видывалъ. Что-жъ, пойдемте, посмотримте вс церковныя книги, будемъ искать имя Шико.

— При этомъ способ дло пойдетъ слишкомъ медленно,— сказалъ Тревертонъ, думавшій о милой молодой жен, которая осталась дома, съ душой, переполненной страхомъ и заботой, не помышляла ни о чемъ, кром своего горя, въ то именно время, когда вс должны были-бы стараться сдлать ея жизнь ясной и счастливой.

Онъ написалъ Лор утшительное письмо изъ Сенъ-Мало, полное надежды, которой самъ не имлъ, но ему было извстно, какимъ жалкимъ утшеніемъ должно послужить всякое письмо, онъ жаждалъ покончить съ длами и возвратиться домой.

— Можете вы указать мн на боле скорый способъ?— спросилъ Сампсонъ.

— Я думаю, что самое лучшее было бы розыскать старйшаго священника въ приход и разспросить его. Священникъ въ такомъ мстечк, какъ это, долженъ быть живой хроникой жизни его обитателей.

— Недурная мысль,— одобрительно замтилъ Сампсонъ.— Чмъ скоре розыщете вы вашего священника, тмъ лучше.

— Ну, такъ пойдемте,— сказалъ Тревертонъ, и они поднялись по ступенькамъ ближайшей церкви и вошли въ темный храмъ, въ которомъ, среди зимнихъ сумерекъ, виднлось нсколько колнопреклоненныхъ старушекъ, и гд лампада предъ алтаремъ сверкала въ отдаленіи подобно ярко-красной звзд.

‘Что бы сказали у насъ въ Газльгёрст, еслибъ могли видть меня въ католической церкви?’ — подумалъ Сампсонъ.— ‘Меня сочли бы погибшимъ’.

Джонъ Тревертонъ тихими шагами обошелъ почти всю церковь, и тогда только встртилъ священника, запиравшаго свою исповдальню и готовившагося уходить. То былъ довольно моложавый человкъ, съ добродушной наружностью, отвтившій на поклонъ незнакомца дружеской улыбкой. Джонъ Тревертонъ послдовалъ за нимъ изъ церкви, и тогда только ршился просить у него нужныхъ ему свдній, причемъ выразился въ возможно краткихъ словахъ.

— Я прибылъ изъ Англіи, чтобы получить свднія касательно одной здшней уроженки,— сказалъ онъ.— Не найдется ли въ числ священниковъ при вашей церкви человка, который бы помнилъ событія послднихъ двадцати лтъ, и былъ бы настолько обязателенъ, чтобы отвтить на мои вопросы?

— Несомннно, monsieur, тмъ боле, что, какъ я надюсь, разспросы ваши имютъ цль добрую.

— Даю вамъ въ томъ слово. Этотъ джентльменъ — мой повренный, и еслибъ онъ говорилъ по-французски, или вы говорили по-англійски, онъ бы могъ поручиться вамъ за мою добропорядочность. Къ несчастью, онъ не въ состояніи связать и нсколькихъ словъ на вашемъ прекрасномъ язык. По крайней мр, я боюсь, что онъ не въ состояніи это сдлать. Какъ вамъ кажется, могли ли бы вы сказать этому джентльмену, кто я такой, Сампсонъ?— спросилъ Джонъ Тревертонъ, обращаясь къ своему союзнику.

Мистеръ Сампсонъ страшно покраснлъ и раздулъ щеки какъ индйскій птухъ.

— Mon ami, monsieur,— началъ онъ съ отчаянной ршимостью.— Er, mon ami est bien riche homme, bien faire le plus fort riche homme dans notre part de la campagne. И а un grand tat, trs-grand. Je suis son lawyer — comprenez, monsieur?— son avocat {Мой пріятель человкъ очень богатый, очень зажиточный, самый богатый человкъ въ нашей сторон. У него большое помстье, очень большое. Я его стряпчій, понимаете, его адвокатъ.}.

Священникъ выразилъ свою глубочайшую увренность въ томъ, что оба путешественника занимаютъ вполн почетное общественное положеніе, хотя онъ въ душ и не понималъ, что за радость человку бродить по свту въ обществ своего адвоката.

Затмъ онъ сообщилъ Джону Тревертону, что его начальникъ, отецъ le Mescam, священникъ здшняго прихода, состоитъ при этой церкви тридцать лтъ, и несомннно можетъ припомнить всякое сколько-нибудь важное событіе, какое совершилось въ город за этотъ періодъ времени. Ему, по всмъ вроятностямъ, извстно многое изъ частной жизни его паствы, и такъ какъ онъ самый любезный человкъ, то, конечно, охотно сообщитъ все, что только иметъ право сообщить незнакомому человку.

— Вы крайне обязательны,— сказалъ Джонъ Тревертонъ.— Окажете намъ еще любезность, пожалуйте съ отцомъ le Mescam откушать со мной и моимъ пріятелемъ ныньче въ шесть часовъ, за что я буду вамъ безгранично благодаренъ.

— Вы очень добры,— прошепталъ священникъ.— Всенощная у васъ въ пять часовъ, да, въ шесть мы будемъ свободны. Я охотно берусь убдить отца le Mescam принять ваше любовное приглашеніе.

— Тысячу разъ благодарю. Я считаю вопросъ ршеннымъ. Мы остановились въ Pavillon d’en haut, и мн думается, что если человку нельзя тамъ пообдать, то можно, по крайней мр, пость.

— Беру смлость поручиться вамъ за отель. Какъ представитель провинціальной кухни, Pavillon d’en haut покажетъ себя достойнымъ вашего добраго о немъ мннія. Вы не останетесь недовольны вашимъ обдомъ. Ручаюсь въ томъ. До шести часовъ, monsieur.— Викарій приподнялъ шляпу и удалился.

— Очень ужъ судьба будетъ ко мн немилостива, если я не узнаю чего-нибудь о прошломъ жены своей отъ человка, прожившаго тридцать лтъ въ Орэ,— сказалъ Джонъ Тревертонъ, идя со своимъ товарищемъ по узкой улиц, ведущей въ рк.— Такая красивая женщина не должна была остаться незамченной въ такомъ городк, какъ этотъ.

— Судя по образцамъ женской красоты, попадавшимся мн до сей минуты, она должна была бросаться въ глаза,— замтилъ Сампсонъ,— такъ-какъ, за исключеніемъ хорошенькой горничной въ гостинниц, я не видалъ ни одной женщины приличной наружности съ тхъ поръ, какъ мы выхали изъ Сенъ-Мало.

Они спустились въ мосту, Сампсонъ прихрамывалъ по каменистой дорожк, и на чемъ свтъ стоитъ бранилъ общинный совтъ, а также комитетъ, завдующій городомъ Орэ, причемъ обнаружилось, что, по его понятіямъ, учрежденія эти устроены здсь совершенно также какъ въ англійскихъ городкахъ.

Они перешли мостъ, и пошли взглянуть на построенную на противоположномъ берегу рки старинную церковь, стны которой были увшаны моделями трехмачтовыхъ кораблей и винтовыхъ пароходовъ, принесенными рыбаками въ даръ покровительствующимъ имъ святымъ, затмъ воротились назадъ и поднялись на гору, у подножія которой разстилался городокъ, съ этого обсерваціоннаго пункта они обозрли мстность, насколько она была видна среди надвигавшихся зимнихъ сумерекъ, а затмъ мистеръ Сампсонъ,— на котораго Вевувій, во время изверженія, можетъ быть, и произвелъ бы впечатлніе, но на котораго не дйствовалo вообще ничто оригинальное и живописное, если представлялось его взорамъ въ маломъ масштаб,— предложилъ возвратиться въ отель и приготовиться къ обду.

— Я бы желалъ умыться, если здсь можно найти кусокъ мыла,— замтилъ стряпчій,— но судя по наружности обитателей я подозрваю, что нельзя. Мыло для нкоторыхъ изъ нихъ было бы просто насмшкой. Ничто, кром скребницы, не могло бы принести настоящей пользы.

Гостиная ихъ въ отел оказалась ярко-освщенной восковыми свчами и пылавшимъ въ камин огнемъ. Мистеръ Сампсонъ едва-едва не растянулся на натертомъ воскомъ полу, и протестовалъ противъ натиранія половъ, какъ противъ остатка варварства. Вообще же онъ во всемъ находилъ больше признаковъ цивилизаціи, чмъ ожидалъ, такъ-какъ до сего времени никогда не переплывалъ Канала, и въ своихъ понятіяхъ о нравахъ и обычаяхъ чужеземцевъ придерживался строго-англійскихъ воззрній.

— Надюсь, что старый джентльменъ, который будетъ обдать съ нами, говоритъ по-англійски,— сказалъ онъ,— оно бы не мшало въ его-то годы.

— Но если онъ весь свой вкъ прожилъ въ Орэ?

— Да, конечно, городишко этотъ пучина невжества,— согласился Сампсонъ.— Вроятно, глупый старикашка не пойметъ ни слова изъ всего, что я буду говорить.

О приход священниковъ доложили въ ту самую минуту, какъ большіе часы на рыночной площади пробили шесть.

— Отецъ le Mescam, отецъ Gedain,— самымъ почтительнымъ тономъ проговорила хорошенькая горничная, посл чего оба джентльмена вошли. Они были чисто одты, тщательно выбриты, улыбались и не имли вовсе того мрачнаго и зловщаго вида, какой Томъ Сампсонъ ожидалъ встртить въ каждомъ католическомъ священник.

Отецъ le Mescam былъ маленькій старичекъ, съ оригинальнымъ, нсколько комическимъ, лицомъ, которое бы отлично подошло къ роли перваго могильщика въ ‘Гамлет’, маленькими блестящими глазками, полными хитраго юмора, подвижнымъ ртомъ и маленькимъ носомъ, торчащимъ вверхъ, словно подъ вліяніемъ добродушнаго презрнія къ безумію, свойственному человческой природ вообще.

— Я крайне вамъ обязанъ за это любезное посщеніе, отецъ le Mescam,— сказалъ Джонъ Тревертонъ, когда отецъ Gedain представилъ его своему принципалу.

— Любезный monsieur, когда симпатичный путешественникъ приглашаетъ меня обдать, я съ великой радостью принимаю приглашеніе,— простодушно отвчалъ священникъ.— Струя воздуха изъ вншняго міра сообщаетъ намъ, въ этомъ мирномъ уголк вселенной, какъ-бы нкоторое оживленіе.

— Да сжалится Господь надъ нами, какъ старикашка-то трещитъ,— въ душ восклицалъ Сампсонъ.— Слава Богу, нашъ братъ англичанинъ никогда такъ не болтаетъ.

Затмъ, ршившись принять хотя какое-нибудь участіе въ разговор, мистеръ Сампсонъ собрался съ духомъ и приготовился къ смлой попытк. Онъ благосклонно поглядлъ на отца le Mescam и крикнулъ изъ всей силы своихъ легкихъ:

— Fraw, Mossoo, borriblemong fraw {Холодно, ужасно холодно.}.

Маленькій священникъ любезно улыбнулся, но пожалъ плечами съ выраженіемъ полусерьезной, полу-комической безпомощности.

— Non moing е est raisonable temps pour le temp de Tong {Тмъ не мене, время сносное по времени года.},— продолжалъ Сампсонъ, становясь сильне, и чувствуя, будто вс знанія, пріобртенныя имъ по части французскаго языка въ школ, такъ и льются ему въ голову подобно свтовому потоку. Отецъ le Mescam все еще имлъ видъ нершительный.

— Ну,— воскликнулъ Сампсонъ, обращаясь къ Джону Тревертону,— я всегда слыхалъ, что французы не легко выучиваются иностраннымъ языкамъ, но никогда бы не поврилъ, что они такъ отвратительно глупы, что и своего-то не понимаютъ. Честное слово, Тревертонъ, я не вижу никакой причины, по которой вы бы могли такъ хохотать,— усовщивалъ онъ, когда Тревертонъ откинулся на спинку стула въ припадк неудержимаго смха.— Allong,— крикнулъ Сампсонъ,— voyci le pottage, чуть ли они хлбъ, со всего дома собранный, въ него не окунули!— воскликнулъ онъ, съ невыразимымъ отвращеніемъ заглядывая въ суповую чашку, въ которой увидалъ куски хлба, плавающіе на поверхности жидковатаго бульона.— Venez dong, Treverton, si vous avez finni de faire un sot de voter mme nous pouvons aussi bien commencer {Идите, Тревертонъ, если перестали корчить дурака, намъ можно бы и начинать.}.

— Mais oui, monsieur,— воскликнулъ священникъ, въ восторг оттого, что понялъ два слова изъ этой послдней рчи, и улыбаясь англичанину въ припадк добродушія.

— Oui, oui, oui, monsieur, commenons, commenons. Centrs bien dit.

— А,— проворчалъ Сампсонъ,— старый идіотъ оживляется, когда заговоришь объ обд. Если этотъ водянистый бульонъ съ хлбомъ есть образчикъ здшней кухни, я о ней не высокаго мннія,— прибавилъ онъ.

Какъ ни плохъ былъ супъ съ виду, мистеръ Сампсонъ нашелъ, что на вкусъ онъ недуренъ, а когда вкусное блюдо, приготовленное изъ какой-то невдомой ему рыбы, явилось вслдъ за супомъ, и фрикасе изъ дичи и грибовъ смнило рыбу, онъ примирился съ Pavillon d’en haut. Баранина довершила его примиреніе съ провинціальной кухней, а ванильный времъ la Chateaubriand привелъ его въ восторженное состояніе духа. Оба священника кушали съ удовольствіемъ, и весело болтали во время ды, но не ране той минуты, когда бойкая горничная обнесла всхъ присутствующихъ десертомъ, и на стол явилась бутылка помара, Джонъ Тревертонъ коснулся серьёзнаго вопроса, имющаго быть обсужденнымъ въ етогь вечеръ. Онъ подождалъ, пока горничная вышла изъ комнаты, и тогда, подкативъ свой стулъ въ камину, пригласилъ отца le Mescam сдлать то же самое. Мистеръ Сампсонъ и отецъ Gedain послдовали ихъ примру, и вс четверо уютно услись въ кружокъ около камина. У каждаго въ рукахъ былъ стаканъ краснаго вина.

— Я намренъ предложить вамъ не мало вопросовъ, отецъ le Mescam,— началъ Джонъ Тревертонъ.— Надюсь, вы не сочтете меня докучливымъ или любопытнымъ до дерзости. Мои вопросы могутъ показаться вамъ мелочны, но отвтъ вашъ будетъ для меня дломъ жизни или смерти.

— Спрашивайте все, что вамъ угодно, сэръ,— отвчалъ священникъ.— Если вы не предложите мн вопроса, на который служитель алтаря не отвчаетъ, я весь къ вашимъ услугамъ.

Глава VI.— Жена Кергаріу.

— Отецъ le Mescam,— сказалъ Джонъ Тревертонъ,— помните ли вы двушку, которая покинула этотъ городъ простой прачкой, а впослдствіи стала парижской знаменитостью, въ качеств балетной танцовщицы?

— Я долженъ ее помнить,— отвчалъ священникъ, повидимому нсколько удивленный вопросомъ: такъ-какъ я крестилъ ее, я приготовлялъ ее, бдняжку, къ ея первой исповди и къ причащенію, я же и внчалъ ее.

Джонъ Тревертонъ вскочилъ со стула, а затмъ снова слъ глубоко взволнованный. Сампсонъ правъ. Да, она прежде была замужемъ. Но, можетъ быть, еще рано ликовать. Первый мужъ могъ умереть до прибытія Шико въ Парижъ.

— Объ одной и той-ли же женщин говоримъ мы?— спросилъ онъ,— о двушк, извстной подъ именемъ m-lle Chicot?

— Да,— отвчалъ отецъ le Mescam,— она единственная женщина, покинувшая Орэ, чтобъ сдлаться танцовщицей. Наша почва не такая, чтобы на ней въ изобиліи росли подобнаго рода цвты. Я имю основаніе помнить эту двушку, такъ-какъ меня очень заинтересовала ея рдкая красота, и я заботился о спасеніи души ея среди стей и соблазновъ, въ которые впадаетъ, которымъ подвергается такая замчательная красота. Я, какъ могъ, училъ ее,— старался закалить ее въ виду всхъ будущихъ опасностей, но она была также пуста внутри, какъ прекрасна извн. Я право не знаю, должно ли почитать подобное существо отвтственнымъ за вс ея заблужденія. Невжество ея было непреодолимо. Церкви приходится имть дло со многими подобными характерами,— съ сердцами твердыми, какъ камень, и съ совершенно бездятельными умами.

— О чемъ онъ тараторитъ?— сказалъ Томъ Сампсонъ, обращаясь къ своему кліенту.— У васъ такое лицо, точно вы что-нибудь открыли.

— Подождите, любезный другъ. Я на пути къ открытію. Вы были правы въ своихъ догадкахъ, Сампсонъ, первый мужъ существовалъ.

— Разумется,— торжествующимъ тономъ воскликнулъ Сампсонъ.— Меня только удивляетъ, что у подобной женщины былъ всего одинъ мужъ до васъ, я думалъ услыхать о шестерыхъ.

— Молчите,— повелительно проговорилъ Джонъ Тревертонъ, а затмъ наполнилъ до краевъ стаканъ отца le Mescam, прежде чмъ сталъ продолжать свое изслдованіе.— Вы говорите, что вы внчали Шико?

— Когда я внчалъ ее, она не называлась la Chicot, а была просто Мари Помлекъ, старшей дочерью стараго пьяницы-рыбака, жившаго на набережной. Пьянство было наслдственнымъ въ ея семейств. Ддъ и праддъ, вс были пьяницами изъ поколнія въ поколніе. Дти должны были заботиться о себ съ той минуты, какъ начинали бгать. Мн думается, что это могло ожесточить ихъ, хотя иныя избранныя душа воспитываютъ себя для царства небеснаго среди такой же суровой жизни. Когда Мари выросла и превратилась въ славную, высокую, тоненькую двушку, ея красивое лицо привлекло общее вниманіе. Она поняла, что она — самая хорошенькая женщина въ Орэ, и сознаніе это скоро испортило все, что въ ней было хорошаго. Я видлъ всю опасность ея положенія:— развращенные родители, полное отсутствіе вншняго руководства, умъ слишкомъ легкомысленный, чтобъ онъ могъ служить ей руководителемъ. По моимъ понятіямъ, единственное спасеніе заключалось для нея въ томъ, чтобы раньше выйти замужъ, и хотя ей было всего семнадцать лтъ, когда Жанъ Кергаріу просилъ ее быть его женою, я, не колеблясь, совтовалъ ей идти за него.

— Кто такой былъ Кергаріу?

— Матросъ, и такой славный малый, какой когда-либо плавалъ по морямъ. Они съ Мари играли вмст, ходили въ одну и ту же школу. Жанъ былъ уменъ, Мари — тупа. Жанъ былъ откровененъ и добродушенъ, Мари сдержанна и своевольна. Но бднякъ былъ ослпленъ красотой двушки, и она была дорога ему по старымъ воспоминаніямъ. Онъ говорилъ мн, что она единственная женщина, которую онъ когда-либо любилъ, единственная женщина, которую когда-либо любить будетъ. Онъ скопилъ немного деньжонокъ, и могъ меблировать одинъ изъ домиковъ въ той улиц, близъ набережной. Ему, конечно, придется идти въ море, а Мари останется дома, на своемъ хозяйств, и можетъ быть будетъ заработивать немного денегъ стиркою блья, благо рка подъ рукой. Я бы лучше желалъ видть ее женой мужа-домосда, но Жанъ былъ отличнйшій малый, и я думалъ, что такой мужъ долженъ удержать ее на прямомъ пути. Онъ не такой былъ человкъ, чтобъ какая-нибудь женщина могла пытаться посмяться надъ нимъ.

— И онъ женился на ней?

— Да, они обвнчались вонъ въ той церкви, въ понедльникъ на святой.

— Не можете ли вы сказать мн число?

— Я могу найти его вамъ въ книг, куда вносятся подобныя событія. Въ эту минуту я не могу сказать, сколько лтъ тому назадъ это было. Я могу назвать вамъ годъ смерти бднаго Кергаріу.

— О, такъ онъ умеръ?— спросилъ Тревертонъ, сердце котораго упало.

— Да, бдняжка. Позвольте: прошлымъ лтомъ должно быть минуло три года, какъ бднаго Кергаріу постигла печальная смерть.

— Печальная смерть,— повторилъ Тревертонъ.— Почему печальная?

— Онъ билъ убитъ, раздавленъ телгой на бульвар St. Denis, въ Париж.

— Раздавленъ телгой, три года тому назадъ, на бульвар,— повторялъ Джонъ Тревертонъ.— Да, я помню.

— Какъ, разв вы его знали?

— Нтъ, но я былъ въ Париж во время катастрофы.

Джону Тревертону припомнилась сцена въ la Morgue, и страшное лицо жены, умолявшей его увести ее. Да, эта страница, рзко выдлявшаяся среди прочихъ въ книг его памяти, и освщенная мрачнымъ свтомъ, была точно страница многознаменательная.

— Разскажите мн все, что знаете о Жан Кергаріу и жен его,— сказалъ онъ священнику.— Для меня крайне важно это знать. Вы оказываете мн услугу, за которую я всю жизнь буду вамъ благодаренъ.

— Надюсь, что не такъ долго,— съ лукавой улыбкой возразилъ священникъ.— Человкъ былъ бы недолговченъ, еслибъ жизнь его измрялась продолжительностью его благодарности. Это дивная добродтель, но недолговчная.

— Испытайте меня!— воскликнулъ Джонъ Тревертонъ.— Дайте мн юридическія доказательства въ томъ, что Мари Помлекъ и танцовщица, именуемая Шико, одно и то же лицо и что человкъ, убитый три года тому назадъ на бульвар, былъ мужемъ Мари Помлевъ, и вы можете подвергнуть меня самому строгому испытанію, какому только пожелаете, но никогда не найдете меня неблагодарнымъ.

— Благородныя исключенія несомннно существуютъ,— замтилъ священникъ, пожимая плечами,— точно также, какъ отъ времени до времени рождается ребенокъ о двухъ головахъ. Что же касается до исторіи Мари Помлекъ и ея замужества, она проста, обыденна, доказательства могутъ быть найдены въ книгахъ мэріи, тогда какъ самый фактъ извстенъ всмъ обитателямъ набережной, гд жила и жена Жана. Что человкъ, убитый въ Париж, былъ Жанъ Кергаріу, также достоврно, его призналъ товарищъ-матросъ, пока онъ лежалъ въ la Morgue, и отчетъ объ этомъ происшествіи появился въ нсколькихъ парижскихъ газетахъ въ рубрик Faits divers. Одно, что могло бы быть подвержено сомннію, это тождество танцовщицы m-lle Шибо съ хеною Кергаріу, но оно хорошо извстно многимъ въ Орэ, видавшимъ ее танцующей въ Париж и привезшимъ сюда всти о ея успхахъ, не говоря уже о ея фотографическихъ карточкахъ, сходство которыхъ несомннно.

— Какъ вздумала Мари Кергаріу покинуть Орэ?

— Кто знаетъ? Не я во всякомъ случа. Какой мужчина съуметъ объяснить капризъ женщины? Она жила довольно скромно въ теченіе перваго года посл своего замужества. Кергаріу большую часть времени былъ въ отлучк, онъ находился на китоловномъ судн въ Гренландіи. Когда онъ возвращался домой, онъ и его хорошенькая жена, казалось, страстно любила другъ друга. Но на второй годъ дла пошли ужъ не такъ хорошо. Кергаріу жаловался мн на характеръ своей жены. Мара избгала посщать исповдальню, и стада небрежно посщать церковныя службы. Сосди говорили мн, что бывали ссоры, вы знаете конечно, что сосди охотно говорятъ другъ о друг, и священникъ не всегда долженъ затыкать себ уши, такъ какъ чмъ больше онъ знаетъ о своихъ прихожанахъ, тмъ скорй можетъ помочь имъ. Я имлъ съ Мари серьаный разговоръ, но нашелъ ее совершенно безчувственной. Она жаловалась на свою суровую жизнь. Ей приходилось работать также упорно, какъ самой некрасивой женщин въ Орэ. Я напомнилъ ей, что Пресвятая Два, изображаемая во всхъ нашихъ церквахъ въ вид высшаго идеала человческой красоты, вела на земл смиренную и трудовую жизнь, прежде, чмъ вознеслась и стала Царицей Небесной. Неужели красота избавляетъ отъ труда и лишеній? Будь она слаба и уродлива, толковалъ я, она могла бы оправдывать свою лность немощью, но Господь даровалъ ей здоровье и силу, и она должна гордиться мыслью, что съ помощью ея труда поддерживается приличный домашній уголокъ для ея мужа, дятельность котораго сопряжена съ постоянной опасностью. Я бы могъ съ такимъ же успхомъ расточать свое краснорчіе передъ камнемъ. Мари сообщила мн, что очень сожалетъ, что вышла за матроса. Подожди она немного, она несомннно могла бы имть своимъ мужемъ богатаго молодого фермера,— человка, который сидлъ бы дома, былъ бы для нея пріятнымъ обществомъ и дарилъ ей красивыя платья. По истеченіи полугода, я услыхалъ, что между Кергаріу и женой его, наканун его отплытія въ Гренландію, произошла отчаянная ссора, со дня его отъзда не прошло и недли, какъ Мари исчезла. Сначала вс думали, что она покончила съ собой, и нсколько добродушныхъ рыбаковъ, знавшихъ ее съ дтства, принялись искать ее на дн рки. Но когда сосди пришли осматривать ея хижину, они убдились, что она взяла съ собой вс свои платья и немногочисленныя золотыя бездлушки, подаренныя ей Жаномъ во дни его ухаживанія, вскор посл того, извощикъ разсказалъ, что повстрчалъ ее на дорог въ Реннъ, тогда всмъ стало ясно, что жена Кергаріу бжала просто потому, что ей наскучила ея трудовая, честная жизнь въ Орэ. У нея, повидимому, вырвался не одинъ намекъ въ этомъ смысл, когда она стирала блье на рк, среди своихъ товарокъ, имъ было совершенно ясно, что она отправилась въ Парижъ съ цлью составить себ карьеру, и что если ей не достигнуть своей цли добрыми путями, она достигнетъ ея дурными. Ей было только девятнадцать лтъ, но по своей испорченности она была такъ стара, какъ еслибы ей было пятьдесятъ.

— Когда возвратился ея мужъ?

— Не ране конца слдующаго года. Онъ испыталъ всякаго рода превратности въ сверныхъ моряхъ, и возвратился тнью красиваго молодца, котораго я внчалъ за два года передъ тмъ. Узнавъ о случившемся, онъ хотлъ отправиться въ Парижъ розысвивать жену свою, но заболлъ перемежающейся лихорадкой, пролежалъ нсколько мсяцевъ, между жизнью и смертью, въ дом одного своего пріятеля. Какъ только онъ подучилъ способность двигаться, онъ отправился въ Парижъ, истратилъ остатокъ своихъ сбереженій на поиски за женою, но безъ всякаго успха. Она, надо вамъ сказать, еще не обратила на себя общаго вниманія какъ танцовщица, фотографическія карточки ея еще не были выставлены въ магазинахъ. Кергаріу возвратился въ Орэ въ отчаяніи, и затмъ, снова отправился въ сверныя моря, очень равнодушный къ тому, суждено ли ему когда воротиться на родину или нтъ. Онъ, однако жъ, вернулся, пробывъ въ отсутствіи боле трехъ лтъ. За это время Мари Помлекъ прославилась въ Париж подъ именемъ Заиры Шико, и парижскій фотографъ, путешествовавшій по Бретани, оставилъ въ Орэ съ полъ-дюжины ея фотографическихъ карточекъ. Он были выставлены въ окн книжнаго магазина, когда Жанъ Кергаріу воротился домой изъ своего послдняго путешествія, какъ только случившееся стало ему ясно, онъ снова отправился въ Парижъ, на этотъ разъ пшкомъ, такъ какъ бднякъ истратилъ вс свои деньги во время прежнихъ поисковъ за женой. Онъ покинулъ Орэ въ половин іюня, а въ начал іюля я прочелъ извстіе о его смерти въ Moniteur Universel, который мн каждую недлю присылаетъ одинъ пріятель изъ Орлеана. Нашелъ-ли онъ свою жену или нтъ, мн неизвстно. Никто никогда ничего боле о судьб его не слыхалъ, кром того, что онъ добрался до Парижа и тамъ нашелъ свою смерть.

— Печальный конецъ,— сказалъ Джонъ Тревертонъ.

— Не печальне конца его жены,— возразилъ отецъ le Mescam,— если справедливъ разсказъ, прочитанный мною въ прошломъ году и заимствованный изъ англійской газеты. Несчастная была убита человкомъ, съ которымъ жила — быть можетъ, вторымъ мужемъ своимъ.

Сердце Джона Тревертона сжалось. Вс, даже этотъ вдали отъ свта живущій старикъ священникъ, считаютъ виновность мужа дломъ ршеннымъ. А если ему когда придется доказывать свою невинность, какъ докажетъ онъ ее? Онъ, конечно, сдлалъ важный шагъ, разузнавъ все, касательно первой жены своей, я удостоврившись въ томъ, что второй бракъ его былъ дйствителенъ. Онъ владлъ помстьемъ Джаспера Тревертона безъ тни обмана. Хотя виновный по намренію, онъ былъ фактически невиненъ. Но затмъ все еще оставалась другая, злйшая опасность, возможность ссть на скамью подсудимыхъ по обвиненію въ убійств Шико. Оба священника помогли выпить вторую бутылку помара, а затмъ удалились посл того, какъ отецъ le Mescam общалъ познакомить мистера Тревертона съ почтеннымъ нотаріусомъ, который доставитъ ему юридическія доказательства касательно брака Мари Помлекъ. Пока онъ будетъ надъ этимъ работать въ Орэ, Джонъ Тревертонъ и спутникъ его, не теряя времени, отправятся въ Парижъ и тамъ соберутъ вс подробности касательно смерти и погребенія Жана Кергаріу.

Свиданіе съ нотаріусомъ было назначено на слдующее утро въ девять часовъ,— такъ горячо желалъ Джонъ Тревертонъ подвинуть это дло.

— Ну,— разразился Сампсонъ по уход священниковъ,— если когда человкъ изображалъ изъ себя статую терпнія въ теченіе длиннаго зимняго вечера, то я полагаю, что этотъ человкъ — я. Теперь, когда они ушли, вы, можетъ быть, разскажете мн, что вамъ говорилъ этотъ смшной старикашка. Отъ роду не видывалъ старика, который бы такъ размахивалъ руками, точно съумасшедшій. Еслибъ меня не одолвало любопытство, я бы право наслаждался представленіемъ, какъ отличной пантоминой.

Джонъ Тревертонъ сообщилъ своему совтнику сущность всего имъ слышаннаго отъ священника.

— Разв я этого не говорилъ!— воскликнулъ Сампсонъ.— Разв я не говорилъ, что боле чмъ вроятно, что прежній мужъ скрывается въ глубин сцены? Конечно, это была отчаянная догадка, и я не стану утверждать, чтобы я былъ совершенно въ этомъ убжденъ, когда впервые выразилъ это мнніе. Но это все-таки лучше, чмъ отказаться отъ помстья, что вы имли бы глупость сдлать, не будь вашимъ совтникомъ проницательный человкъ. Любая изъ высшихъ лондонскихъ фирмъ прямо бы обратилась за совтомъ и указаніемъ къ опытнымъ юристамъ, и прежде, чмъ вы бы успли опомниться, эти совтники лишили бы васъ вашей собственности.

Сампсонъ былъ въ полнйшемъ восторг отъ результата, который всецло приписывалъ собственной проницательности. Онъ расхаживалъ по комнат, посмиваясь про себя, въ порыв самодовольства. Его взволнованныя чувства, наконецъ, побудили его искать облегченія въ какомъ-нибудь напитк. Онъ попросилъ Джона Тревертона заказать ему стаканъ горячаго джина съ водой и пришелъ въ совершенное негодованіе, когда ему сообщили, что Pavillon d’en haut не можетъ снабдить его этимъ англійскимъ угощеніемъ.

— Полагаю, что если я закажу вамъ грогъ, вы получите нчто въ род горячей водки съ примсью воды,— сказалъ Тревертонъ.

— Пожалуйста, не длайте этого. Попросите ту черноглазую двушку принести кувшинъ. О, да вотъ и она.

Мистеръ Сампсонъ обернулся въ хорошенькой горничной, громко кашлянулъ и обратился къ ней съ слдующей рчью:

— Mada-moyselle, voulez vous avez le bonty de apporter о boyllong, prenez vous garde que c’est tout boyllong, avec une demi-pinte de о de vie, et ong bassing de sooker, et ong quiller {Потрудитесь привести кипятку, но самаго горячаго, полъ-кружки водки, сахарницу и ложку.}. Тутъ онъ остановился, замтивъ исполненный недоумнія взглядъ двушки и понявши, что ни единый лучъ британскаго свта не проницалъ ея истинно-гальскаго ума.— Пойдите сюда, Тревертонъ,— нетерпливо крикнулъ онъ.— Растолкуйте ей. Она глупа.

Джонъ Тревертонъ отдалъ приказаніе, и мистеръ Сампсонъ имлъ удовольствіе приготовить себ истинно англійскую, крпкую смсь водки съ водою, и выпивъ ее, отправился спать совершенно довольный.

Какъ только на слдующее утро открыли телеграфное бюро, Джонъ Тревертонъ отправилъ слдующую депешу жен:

‘Добрыя всти для тебя. Вс подробности въ сегодняшнемъ письм’.

Въ одиннадцать часовъ мистеръ Тревертонъ и его повренный были на пути въ Реннъ, направляясь въ Парижъ.

Глава VII.— Бичамптонскій арендаторъ.

Пока Джонъ Тревертонъ находился въ Париж и ожидалъ доказательствъ тождества Жана Кергаріу съ матросомъ, тло котораго, на его глазахъ, было доставлено въ la Morgue, Лора сидла одна въ кабинет мужа, съ душой, полной тревожныхъ мыслей. Телеграмма изъ Орэ была доставлена въ замокъ вскор посл полудня и нсколько успокоила истомленное сердце жены Джона Тревертона, хотя даже общаніе мужа сообщить ей добрыя всти не могло окончательно побдить томившаго ее страха. Одна ужасная мысль преслдовала ее, о чемъ бы она ни думала. Ея мужъ, человкъ, за котораго она рада была отдать жизнь, былъ заподозрнъ и даже прямо обвиненъ въ убійств. Куда-бы онъ ни пошелъ, какъ бы часто ни мнялъ своего имени и своей обстановки, это безобразное подозрніе послдуетъ за нимъ подобно его тни. Ей вспомнилось многое изъ прочитаннаго въ газетахъ объ убійств Шико. Она припоминала, какъ сама остановилась на мысли о виновности мужа. Вс обстоятельства дла, повидимому, указывали на него. Да и кого, кром его, можно было подозрвать? Твердо вря въ любимаго человка, Лора Тревертонъ была также убждена въ невинности своего мужа, какъ еслибъ стояла подл него, когда онъ возвратился домой въ ночь убійства и въ ужас остановился на порог комнаты жены своей, глядя на страшный красный ручей, на это доказательство совершеннаго злодянія. Въ ум ея не было сомнній, въ мысляхъ не было колебаній: но она знала, что то же, что думала она, читая о человк извстномъ подъ именемъ Шико, подумаютъ и другіе, если Джонъ Тревертонъ, alias Шико, предстанетъ передъ судомъ по длу объ обвиненіи его въ убійств своей жены.

Тягостно ей было останавливаться на этой возможности, среди своего одиночества, при сознаніи, что любимый мужъ далеко, что за нимъ, можетъ быть, тайно слдитъ полиція, легко могущая придать самымъ невиннымъ поступкамъ его значеніе новыхъ доказательствъ его виновности.

— Будь онъ дома, здсь подл меня, я бы не испытывала этихъ терзаній,— думала она.— Здсь ему и слдовало бы быть.

Селія была въ замк два раза со времени отъзда мистера Тревертона, но оба раза Лора не пожелала ее видть, извинившись подъ предлогомъ нездоровья, не дозволявшаго ей принимать кого бы то ни было. Поведеніе Эдуарда Клера наполнило душу ея отвращеніемъ и страхомъ. Она почувствовала скрытый зубъ зми и знала, что иметъ дло съ врагомъ, ненависть котораго достаточно сильна, чтобы принести съ собою смерть. Она не въ силахъ была пожать руку сестр этого человка, цловать ее такъ, какъ привыкла прежде. Она не довряла любви, въ которой увряла ее Селія. Братъ и сестра были одной крови. Могла ли она быть искренна, когда онъ оказался такимъ лживымъ?

— Я буду теперь бояться Селіи,— говорила она себ.

Когда добродушный викарій самолично явился къ ней на другой день по полученіи телеграммы, съ цлью успокоить и развеселить ее въ столь тяжкое для нея время, Лора не могла заставить свое сердце отвернуться отъ него, хотя и въ его жилахъ текла кровь предателя. Она не въ силахъ была помыслить зла о человк, на колняхъ котораго часто сиживала въ ранніе годы своей счастливой жизни въ Газльгёрстскомъ замк, ей не врилось, чтобы онъ былъ врагомъ ея мужа. Онъ выказалъ примрную кротость, когда Джонъ Тревертонъ стоялъ передъ нимъ обвиняемый во лжи и подлог. Самые упреки его были полны милосердія. Онъ, можетъ быть, не былъ человкомъ возвышеннаго ума, не отличался особой широтою взглядовъ, въ немъ почти ничего не было апостольскаго, хотя онъ честно старался исполнять свой долгъ въ предлахъ своихъ понятій,— но онъ былъ истинно добрый человкъ, готовый принять на себя всяческія безпокойства, лишь бы не наступить на тхъ червяковъ въ образ человческомъ, которыхъ христіане, принадлежащіе въ боле возвышенному типу, иной разъ довольно безцеремонно попираютъ ногами.

Лора, въ эту горькую минуту, не боялась упрековъ своего стараго друга. Онъ, пожалуй, скучноватъ, но онъ не пуститъ заостренной стрлой презрнія въ ея израненное сердце. Въ его состраданіи она была уврена.

— Дорогая моя, очень это все грустно,— сказалъ онъ, усвшись подл нея и потрепавъ ее по рук.— Вамъ не слдуетъ унывать, дорогая Лора, не слдуетъ поддаваться, но право это очень печальная исторія, такія усложненія, такія затрудненія со всхъ сторонъ — право не знаешь, какъ и смотрть-то на вопросъ. Подумать только, что такой приличный молодой человкъ, какъ Джонъ Тревертонъ, женился на французской балетной танцовщиц, на французской танцовщиц!— повторилъ викарій, упирая на національность, точно она усиливала униженіе его молодого пріятеля.— Знай ею мой бдный старый другъ, я увренъ, что онъ бы составилъ совершенно другое завщаніе. Онъ бы, несомннно, все оставилъ вамъ.

— Никогда,— почти съ негодованіемъ воскликнула Лора.— Вы забываете, что онъ поклялся этого не длать.

— Дорогая, клятву такого рода можно было бы обойти, не нарушая ея. Мой милый, старый другъ никогда бы не завщалъ своего состоянія молодому человку, способному жениться на французской танцовщиц.

— Къ чему вамъ толковать объ этомъ ненавистномъ брак?— сказала Лора. Если… если мой мужъ не былъ свободенъ и не могъ жениться на мн въ то время, когда мы внчались въ Газльгёрстской церкви — мы должны отказаться отъ помстья,этого требуетъ простая честность. Мы оба очень охотно, это исполнимъ. Вамъ и мистеру Сампсону остается только исполнять вашу обязанность душеприказчиковъ, и приступить въ устройству больницы.

— Милая моя, вы также легко готовы отказаться отъ четырнадцати тысячъ фунтовъ въ годъ, какъ еслибъ это было ничто. Вы не имете даже возможности оцнить вашу потерю. Вы жили въ этомъ дом съ тхъ поръ, какъ себя помните, были хозяйкой этого удобнаго и роскошнаго гнздышка. Вы и понятія не имли о томъ, что такое жизнь вн стнъ этого дома.

— Я знаю, что могла бы жить счастливо съ мужемъ во всякомъ дом, лишь бы совсть наша была чиста.

— Дорогая, думали-ли вы о томъ, какія жалкія средства даетъ вамъ вашъ маленькій доходъ. Двсти-шестьдесятъ фунтовъ въ годъ на двоихъ, при настоящихъ цнахъ на жизненные припасы, причемъ одинъ изъ двухъ — расточительный молодой человкъ.

— Мой мужъ не расточителенъ. Онъ зналъ бдность, и можетъ жить на очень маленькія средства. Кром того, у него есть таланты, онъ будетъ заработывать деньги. Онъ не намренъ сложить руки, и оплакивать потерю своего состоянія.

— Моя дорогая Лора, я содрагаюсь при мысли, что вамъ придется жить на крошечныя средства, вамъ, никогда не знавшей недостатка въ деньгахъ.

— Мистеръ Клеръ, вы должны считать меня очень слабой и даже трусливой, если думаете, что я испугаюсь бдности съ любимымъ мужемъ. Я могу вынести все, кром его позора.

— Бдное дитя мое, да избавить васъ Господь отъ этого горькаго испытанія. Если мужъ вашъ неповиненъ въ смерти первой жены своей, какъ мы съ вами думаемъ, будемъ надяться, что свтъ никогда не узнаетъ въ немъ человка, заподозрннаго въ совершеніи столь страшнаго преступленія.

— Вашъ сынъ знаетъ,— сказала Лора.

— Сынъ мой знаетъ. Да, Лора, но вы ни минуты не должны думать, чтобъ Эдуардъ употребилъ имющіяся у него свднія противъ васъ. Его преданность вамъ побудила его дйствовать такъ, какъ онъ дйствовалъ въ прошлое воскресенье.

— Неужели преданность мн заставляетъ его ненавидть моего мужа? Простите, что говорю съ вами такъ откровенно, дорогой мистеръ Клеръ. Вы были такъ добры во мн всегда, съ тхъ поръ какъ я себя помню. Сердце мое полно любви къ вамъ и вашей доброй жен, но я знаю, что вашъ сынъ — врагъ моего мужа, и дрожу при мысли о томъ, сколько зла онъ можетъ намъ сдлать.

Викарій слушалъ ее съ нкоторымъ страхомъ. Онъ также замчалъ озлобленіе, съ какимъ Эдуардъ относился въ Джону Треверюну. Онъ приписывалъ озлобленіе молодого человка ревности отвергнутаго обожателя, ему также было извстно, что отъ ревности до ненависти — одинъ шагъ. Но ему не врилось, чтобы его сынъ — плоть отъ плоти и кровь отъ крови его — былъ способенъ причинить серьезное зло человку, никогда сознательно не оскорбившему его. Чтобы Эдуардъ употребилъ во зло свои свднія, касательно тождества Джона Тревертона съ заподозрннымъ Шико, это было, по понятіямъ викарія, невроятно, мало того — невозможно.

— Вамъ нечего опасаться Эдуарда, дорогая,— сказалъ онъ: — успокойтесь на этотъ счетъ.

— Вотъ еще мистеръ Джерардъ. Ему также извстна тайна моего мужа.

— Онъ также сохранитъ ее. Никто, заглянувшій въ лицо Джона Тревертона, не сочтетъ его убійцей.

— Нтъ,— простодушно воскликнула Лора,— эти жестокіе люди, писавшіе въ газетахъ, никогда его не видали.

— Дорогая Лора, вы не должны тревожиться мыслью о газетныхъ писакахъ. Они обязаны писать о чемъ-нибудь. Они въ состояніи разсердиться на того старика, котораго крестьяне видятъ на поверхности луны, если имъ больше некого бранить.

Лора разсказала викарію о телеграмм, полученной изъ Орэ и сулившей ей добрыя всти.

— Чего же лучше, дорогая,— съ восторгомъ воскликнулъ онъ.— А теперь я бы желалъ, чтобъ вы отправились со мною въ викаріатъ. Селія жаждетъ васъ тамъ видть, такъ какъ увряетъ, что здсь вы ее къ себ на глаза не пускаете.

— Селія знаетъ?— нетвердымъ голосомъ спросила Лора.

— Ровно ничего. Ни Селія, ни мать ея не имютъ понятія о случившемся. Он знаютъ, что Тревертонъ ухалъ по дламъ, и только.

— Неужели вы думаете, что Эдуардъ ничего не сказалъ?

— Я вполн увренъ, что Эдуардъ молчалъ какъ сфинксъ. Жена моя и пяти минутъ не выдержала бы, сейчасъ бы заговорила объ этой печальной исторіи, еслибъ только хотя что-ни- будь подозрвала, Селія точно также. Он разразились бы восклицаніями удивленія, и до смерти надоли бы мн разспросами. Нтъ, дорогая Лора, вы можете преспокойно отправиться въ викаріатъ. Тайна вашего мужа извстна лишь Эдуарду и мн.

— Вы очень добры,— кротко проговорила Лора:— я знаю, какое доброе намреніе скрывается подъ вашимъ приглашеніемъ. Но я не могу отлучиться изъ дому. Джонъ можетъ вернуться каждую минуту. Я постоянно ожидаю его.

— Бдное дитя мое, разв это благоразумно? Подумайте, какъ далеко отсюда до Орэ.

— Подумайте, какъ быстро онъ подетъ, если только будетъ имть возможность вернуться.

— Хорошо, Лора, приходится вамъ уступить. Я пришлю Селію посидть съ вами.

— Пожалуйста не длайте этого,— быстро проговорила Лора.— Вы знаете, какъ я всегда любила Селію, но теперь я предпочитаю быть совершенно одной. Она такъ весела и беззаботна. Едва-ли могла бы я это вынести. Не сочтите меня неблагодарной, дорогой мистеръ Клеръ, но я бы желала справиться съ своимъ горемъ наедин.

— Никогда не сочту васъ ничмъ инымъ, какъ только лучшей изъ женщинъ,— отвчалъ викарій: — а теперь надньте-ка шляпу и проводите меня до калитки. Вы страшно блдны.

Лора повиновалась, и прошлась по саду съ своимъ старымъ другомъ. Она не выходила изъ дому съ отъзда мужа, и рзкій зимній воздухъ нсколько оживилъ ее. По этой самой каштановой алле шли они съ Джономъ Тревертономъ въ ютъ лтній вечеръ, когда онъ впервые признался ей въ любви. Вотъ и славное старое дерево, подъ снью коего они заключили союзъ вчной преданности. Сколько сомнній, сколько горя извдала она съ этой блаженной минуты, казавшейся ей порукой постояннаго счастья. Она молча шла рядомъ съ викаріемъ, думая объ этомъ странномъ прощаніи съ женихомъ, происходившемъ полтора года тому назадъ.

— Что бы ему довриться мн,— съ глубочайшимъ сожалніемъ думала она: — что бы ему только быть откровеннымъ и прямодушнымъ, и отъ какого горя мы этимъ могли бы быть избавлены! Но онъ подвергся тяжкому искушенію. Могу-ли я винить его за то, что онъ слишкомъ легко ему поддался?

Она не могла заставить свое сердце обвинить его, хотя благородная сторона ея природы съ негодованіемъ относилась ко всякой лжи, она помнила, что любовь въ ней сдлала его слабымъ, что желаніе обезпечитъ ей владніе любимымъ ея домомъ сдлало его лжецомъ.

На полъ-пути между домомъ и большой дорогой они встртила незнакомца, человка среднихъ лтъ, приличной наружности, человка, который могъ быть клеркомъ, распорядителемъ на строительныхъ работахъ, желзно-дорожнымъ служащимъ въ штатскомъ плать, вообще чмъ-нибудь практическимъ, дловымъ. Приближаясь, онъ внимательно смотрлъ на Лору, а затмъ остановился и обратился въ ней, слегка коснувшись своей шляпы.

— Прошу извиненія, сударыня, но могу-ли я спросить: дома мистеръ Тревертонъ?

— Нтъ, онъ въ отлучк.

— Мн это очень прискорбно, у меня есть до него важное дло. Какъ вы полагаете, сударыня, долго онъ пробудетъ въ отсутствіи?

— Я ожидаю его каждый день,— отвчала Лора.— Вы одинъ изъ его арендаторовъ? Я что-то не помню, чтобъ я видала васъ прежде.

— Нтъ, сударыня. Но тмъ не мене, я арендаторъ. Мистеръ Тревертонъ владетъ землей, на которой построено нсколько моихъ домовъ въ Бичамптон, возникъ вопросъ объ осушк мстности, и я шагу не могу ступить, не переговоривши съ нимъ. Я буду очень радъ переговорить съ нимъ какъ можно скоре. Осушка болотъ — дло, не терпящее отлагательства, сэръ,— прибавилъ неизвстный, обращаясь къ викарію.

Обращеніе этого человка отличалось замчательной вжливостью, съ примсью какой-то старомодной церемонности, понравившейся мистеру Клеру.

— Боюсь, что вамъ придется ждать до конца недли,— сказалъ викарій.— Мистеръ Тревертонъ ухалъ по очень важнымъ дламъ, и я не думаю, чтобъ онъ могъ вернуться ране этого срока.

Незнакомецъ былъ слишкомъ вжливъ, чтобъ посл этого настаивать.

— Очень вамъ благодаренъ, сэръ,— свавалъ онъ:— придется снова зайти.

— Скажите мн лучше ваше имя,— сказала Лора,— и я сообщу мужу о вашемъ посщеніи, какъ только онъ вернется.

— Благодарю васъ, сударыня, нтъ особой надобности безпокоить васъ какими-либо порученіями. Я остановился у пріятеля на деревн, и зайду тотчасъ, какъ услышу о возвращеніи мистера Тревертона.

— Препорядочный человкъ,— замтилъ викарій, когда незнакомецъ, приподнявшій шляпу и удалившійся быстрыми шагами, былъ уже такъ далеко, что ничего не могъ слышать.— Несомннно — владлецъ нсколькихъ изъ этихъ нарядныхъ новыхъ лавокъ на главной улиц Бичамптона. Странно, что я прежде никогда его не видалъ. Мн казалось, что я всхъ въ город знаю.

Вслдствіе тревогъ послднихъ дней, Лора впала въ такое нервное состояніе, что даже появленіе вжливаго незнакомца смутило ее и показалось ей дурнымъ предзнаменованіемъ.

Глава VIII.— Поклонники Селіи.

На другой день посл посщенія мистера Клера, Лора получила отъ мужа ожидаемое письмо, длинное посланіе, въ которомъ онъ описывалъ ей вс свои похожденія въ Орэ.

‘Изъ этого ты видишь, дорогая,— писалъ Тревертонъ, въ заключеніе своего разсказа обо всемъ сообщенномъ ему отцомъ іе Mescam,— что, что бы ни случилось, а положеніе наше, касательно помстья моего двоюроднаго брата Джаспера, обезпечено. Въ этомъ случа, злоба никакъ повредить намъ не можетъ. Съ той минуты, какъ и, вмст съ тобой, преклонилъ колни предъ алтаремъ Газльгёрстской церкви, я былъ твоимъ мужемъ. Эта злополучная француженка, передъ закономъ, никогда не была моей женой. Сознательно ли она меня обманула, или имла свои причины считать Жана Кергаріу умершихъ, мн неизвстно. Вполн возможно, что она дйствительно почитала себя вдовою. Она могла слышать, что Кергаріу погибъ на мор. Кораблекрушеніе и смерть слишкомъ обычныя явленія среди бретонскихъ моряковъ, отправляющихся въ сверныя моря. Мелкіе порты Бретани населены вдовами и сиротами. Я охотно врю, что бдная Заира считала себя въ прав выйти замужъ. Этимъ можно было бы объяснить ужасное волненіе, овладвшее ею, когда она узнала тло своего мужа въ la Morgue. А теперь, голубка, дорогая, я пробуду въ Париж столько времени, сколько его потребуется для собранія необходимыхъ документовъ, доказывающихъ смерть Жана Кергаріу, а затмъ поспшу домой успокоятъ свою дорогую жену и смло встртить всякую новую бду, могущую возникнуть изъ вражды Эдуарда Клера. Я чувствую, что одного его должны мы опасаться въ будущемъ, и судьба будетъ ко мн крайне неблагосклонна, если я не одолю столь презрннаго врага. Омнибусъ ждетъ, чтобы доставить насъ на станцію. Да благословитъ тебя Богъ, радость моя, я да вознаградитъ за твою великодушную преданность твоему недостойному мужу.

Джонъ Тревертонъ’.

Письмо это несказанно успокоило Лору. Сознаніе, что первый бракъ ея дйствителенъ, имло свою цну. Еще важне было ей узнать, что мужъ ея освобожденъ отъ обвиненія въ присвоеніи себ помстья двоюроднаго брата посредствомъ обмана и подлога. Нравственная вина его не уменьшилась, но ему боле не приходилось бояться позора, сопряженнаго съ его отреченіемъ отъ помстья.

— Милый старый домъ, слава Богу, насъ никогда не изгонятъ изъ-подъ твоего крова!— воскликнула Лора, окидывая взоромъ кабинетъ, въ которомъ ею было пережито столько знаменательныхъ минутъ ея жизни, комнату, въ которой они съ Джономъ Тревертономъ впервые встртились.

Пока Лора сидла у камина съ письмомъ мужа въ рук, размышляя о содержаніи его, дверь внезапно распахнулась, Селія вбжала въ комнату и бросилась на колни передъ стуломъ пріятельницы.

— Лора, что встало между вами?— воскликнула она.— Почему изгоняешь ты меня изъ своего сердца? Я знаю, что происходить что-то недоброе. Я это вижу по обращенію отца. Неужели я была такимъ ложнымъ другомъ, что ты боишься довриться мн?

Ея всегда веселое, а теперь серьезное, личико дышало такимъ теплымъ, такимъ искреннимъ чувствомъ, что Лора не имла духу разсердиться за это вторженіе. Она объявила Триммеру, что никого видть не желаетъ, но Селія взбунтовалась противъ Триммера и настояла на томъ, чтобъ ее, безъ доклада, впустили въ кабинетъ.

— Ты не ложный другъ, Селія,— серьезно отвтила Лора,— но мн отлично извстно, что твой брагъ врагъ моего мужа.

— Бдный Эдуардъ,— вздохнула Селія,— Съ твоей стороны очень жестоко говорить такія вещи, Лора. Ты знаешь, какъ нжно онъ тебя любилъ, и какимъ ударомъ было для него твое замужество.

— Неужели Селія? Онъ, однако, не особенно заботился объ отвращеніи удара.

— Ты хочешь сказать, что онъ никогда не длалъ предложенія,— сказала Селія.— Дорогая Лора, что пользы было ему просить тебя выйти за него, когда онъ не имлъ средствъ содержать жену. Все, что онъ можетъ — это одться прилично, и то цною величайшихъ усилій своего генія, хотя, какъ теб извстно, онъ право уступаетъ одному Суинбёрну. У него слишкомъ поэтическая натура, чтобы ему смло идти на встрчу всмъ ужасамъ бдности,— заключила Селія, приводя слова брата о самомъ себ.

— Мн кажется, нкоторые поэты, и въ числ ихъ нсколько первостепенныхъ, извдали эти ужасы, Селія.

— Потому, что имъ ничего другого не оставалось, дорогая. Они залзли въ болото и вылзти не могли, какъ Чатгертонъ и Бернсъ, и множество другихъ бдняжекъ. Но право они не были поэтами высшаго разбора. Великіе поэты похожи на Байрона и Шелли. Имъ нужны яхты, итальянскія виллы, кровныя лошади, ньюфаундлендскія собаки, всякая-всячина,— съ убжденіемъ замтила Селія.

— Ну, дорогая, я на Эдуарда не сержусь за то, что онъ не сдлалъ мн предложенія, такъ-какъ сдлай онъ его, я могла бы только отказать ему, но неужели ты не находишь, что онъ обнаруживаетъ крайнюю степень безумія и безхарактерности, притворяясь, что оскорбленъ бракомъ моимъ съ другимъ?

— Это не притворство,— протестовала Селія.— Это дйствительность. Онъ чувствуетъ себя глубоко, жестоко оскорбленнымъ отъ брака твоего съ мистеромъ Тревертономъ. Ты не можешь на него сердиться, Лора, за предубжденіе, проистекающее изъ привязанности его къ теб.

— Я очень на него сердита за несправедливую и неблагоразумную ненависть, какую онъ питаетъ къ моему мужу. Мн думается, Селія, что еслибъ ты узнала, до чего доходитъ его вражда, ты также бы вознегодовала на подобную несправедливость.

— Я ничего не знаю, Лора, кром того, что бдный Эдуардъ очень несчастливъ. Онъ сидитъ у себя въ комнат цлый день, длая видъ, что усердно работаетъ, но мн кажется, что половину этого времени онъ проводитъ, погруженный въ размышленія, у камина, и онъ куритъ, какъ,— право я и сравненія-то подобрать не могу. Паровозы ничто передъ нимъ.

— Я очень рада, что у него есть совсть,— мрачно проговорила Лора.

— Это значитъ, что ты рада, что онъ несчастливъ,— возразила Селія,— такъ-какъ мн кажется, что главная роль совсти заключается въ причиненіи людямъ страданія. Совсть никогда не остановитъ насъ, когда мы собираемся совершить дурной поступокъ. Она только мучаетъ насъ впослдствіи. Но не будемъ боле толковать о непріятныхъ вещахъ. Мама сказала мн, что я всячески должна стараться развеселить и оживить тебя. Она очень о теб безпокоится, думая, что ты совсмъ впадешь въ уныніе въ отсутствіе мужа.

— Жизнь не очень весела для меня безъ него, Селія, но ныньче утромъ я получила радостное письмо, и въ очень скоромъ времени ожидаю его возвращенія, а потому готова быть веселой. Сними шляпу и кофточку, голубка, и ршись погостить у меня. Я просто была неблагодарнымъ медвдемъ, когда заперла свою дверь для моего врнаго дружка. Я напишу матери твоей нсколько строкъ и скажу, что намрена продержать тебя здсь до воскресенья.

— Можешь, если хочешь,— сказала Селія.— Я не буду въ отчаяніи провести вн дома день или два.

Она бросила шляпу, и съ такой же граціей выскользнула изъ своей кофточки, съ какой Ламія, женщина-змя, освободилась отъ своей чешуйчатой оболочки. Лора дернула сонетку и потребовала чаю. Небо, съ каждой минутой, становилось темне, грачи съ страшнымъ шумомъ неслись на западъ, въ углахъ комнаты сгущались тни. Былъ тотъ часъ зимняго посл-обда, когда всего пріятне сидть у камелька, и когда, почти съ сожалніемъ, думаешь, что дни становятся длинне и милая зима готовится стать достояніемъ прошлаго.

Чайный столъ былъ придвинутъ къ камину, и Селіи разливала чай. Лора ничего не ла съ аппетитомъ съ того рокового воскресенья, но въ этотъ вечеръ на сердц ея было легче, и она спокойно сидла, откинувшись на спинку стула, прихлебывая чай и съ удовольствіемъ кушая прекрасный хлбъ домашняго приготовленія, съ таковымъ же масломъ. Слдующія десять минутъ Селія просидла необычайно смирно.

— Ты говоришь, что мать твоя особенно настаивала на томъ, чтобы ты была весела, Селія,— вскор замтила Лора:— ты совсмъ не исполняешь ея желанія. Не думаю, чтобы я когда-нибудь видла тебя безмолвной въ теченіе десяти минуть подъ-рядъ до ныншняго вечера.

— Будемъ говорить,— воскликнула Селія,— съ усиліемъ отрываясь отъ своихъ мечтаній.

— Я готова.

— О чемъ же мы говорить будемъ.

— Чтожъ, если ты ничего противъ этого не имешь, я бы желала поговорить о нкоемъ молодомъ человк.

— Селія!

— Это звучитъ ужасно, не правда ли?— простодушно спросила Селія,— но, по совсти говоря, ничто другое, въ настоящую минуту, меня особенно не интересуетъ. Молодой человкъ не выходитъ изъ моихъ мыслей въ теченіи послднихъ трехъ дней.

Лицо Лоры стало серьёзне. Она просидла нсколько минутъ въ мрачномъ молчаніи, глядя въ огонь.

— Мистеръ Джерардъ, я полагаю?— вымолвила она наконецъ.

— Почему ты догадалась?

— Очень легко. Въ Газльгёрст всего двое молодыхъ людей, ты мн сто разъ толковала, что ни тотъ, ни другой твоей симпатіей не пользуется. Мистеръ Джерардъ — единственный прізжій появлявшійся въ викаріат. Изъ этого легко построить силлогизмъ.

— Лора, неужели ты считаешь меня двушкой, способной выйти за бднаго человка?— съ внезапной энергіей спросила Селія.

— Мн кажется, ты очень легко можешь это сдлать, именно потому, что всегда горячо увряла, что ни за что на это не ршишься,— отвчала Лора, улыбаясь пылкости своего друга.

— Ни за что не ршусь,— стала Селія.

— Право?

— Разв отчаянно влюблюсь въ нищаго.

— Какъ, Селія, неужели дло зашло такъ далеко?

— Очень далеко, если ты разумешь мое сердце. О Лора, еслибъ ты знала только, какъ онъ добръ, какъ мужественно онъ боролся, какъ онъ уменъ, какъ онъ восторженъ, какъ горячо онъ любить свою профессію, ты не могла бы не восхищаться имъ. Честное слово, мн думается, что въ такой карьер, какъ его, гораздо боле признаковъ геніальности, чмъ во всхъ поэтическихъ усиліяхъ Эдуарда. Я вполн убждена, что онъ со временемъ будетъ великимъ человкомъ, будетъ жить въ одномъ изъ великолпныхъ домовъ Уэстъ-Энда, и будетъ держать экипажъ и лошадей.

— И ты собираешься выйти за него на основаніи этого убжденія?

— Онъ даже еще не длалъ мн предложенія, хотя я должна сказать, что онъ, много разъ, былъ на волосокъ отъ объясненія, пока мы были въ пол. Мы, надо теб сказать, въ понедльникъ совершили длинную прогулку по полямъ. Дома воображали, что Эдуардъ съ нами, но какъ-то случилось, что большую часть времени мы были одни. Онъ такъ скроменъ, бдняжка, и такъ живо чувствуетъ свою бдность. Онъ живетъ въ мрачной улиц, въ мрачной части Лондона. Онъ заработываетъ около полутораста фунтовъ въ годъ. Квартира обходится ему въ тридцать фунтовъ. И подумать-то объ этомъ ужасно, не правда ли, Лора, двушк такой взыскательной, какъ я, относительно воротничковъ и рукавчиковъ?

— Ужасно, голубка, если почитать элегантный туалетъ и роскошный образъ жизни главнйшими благами въ мір,— отвчала Лора.

— Я не почитаю ихъ главнйшими благами въ мір, дорогая, но думаю, что отсутствіе ихъ — большое зло. А между тмъ, увряю тебя, что когда мы съ этимъ бднякомъ бродили по полямъ, мн казалось, что деньги почти никакого значенія не имютъ, и что я въ силахъ вынести и раздлить съ нимъ страшнйшую бдность. Я чувствовала, что парю надъ мелочами житейскими. Вроятно, причина тому — высота, на которой мы находились, и чистота воздуха. Разумется, это была лишь минута энтузіазма.

— Я бы не вышла замужъ подъ вліяніемъ минуты энтузіазма, Селія, изъ опасенія, чтобы за нею не послдовало раскаяніе на всю жизнь. Ты такъ мало можешь знать объ этомъ мистер Джерард. Почти невозможно, чтобы ты любила его.

— Кто изъ любившихъ не любилъ съ перваго взгляда?— смясь спросила Селія.— Я еще не такая глупенькая, чтобы влюбиться съ перваго взгляда, но мн кажется, я въ три дня узнала мистера Джерарда также хорошо, какъ еслибъ мы три года были друзьями.

— Они съ твоимъ братомъ короткіе пріятели,— не такъ ли?

— Я что-то не разберу исторію ихъ дружбы. Эдуардъ до отвращенія сдержанъ въ разговорахъ о мистер Джерард, а мн не хочется обнаруживать любопытства изъ страха, какъ бы онъ не подумалъ, что я принимаю слишкомъ большое участіе въ этомъ молодомъ человк.

— Мистеръ Джерардъ возвратился въ Лондонъ,— не правда ли?

— Да,— вздохнула Селія.— Онъ выхалъ во вторникъ рано утромъ. Представь себ только будущаго сэра Вильяма Дженнера путешествующимъ съ ужаснымъ пассажирскимъ поздомъ, въ вагон, напоминающемъ т, въ которыхъ перевозятъ скотъ.

— Онъ будетъ щедро вознагражденъ впослдствіи, если онъ дйствительно будущій Дженнеръ…

— Да, но ждать-то долго,— печально замтила Селія.

— Несомннно,— согласилась Лора:— а жен, сидящей дома у скуднаго очага, время показалось бы еще продолжительне.

— Сидящей,— повторила Селія:— она бы никогда не могла сидть. Ей было бы некогда скучать у камина. Она бы постоянно стирала пыль, мела комнаты, приготовляла пуддингъ, пришивала пуговицы.

— Мн кажется, теб лучше отказаться отъ этой мысли,— сказала Лора.— Теб никогда не вынести жизни, полной лишеній. Твое домашнее гнздышко было слишкомъ мягко и удобно. Гораздо лучше теб подумать о мистер Сампсон, который очень искренно поклоняется теб, иметъ славный домикъ и порядочный доходъ.

— Славный домикъ!— съ невыразимымъ презрніемъ воскликнула Селія.— Квинтъ-эссенція пошлости средней руки. Я бы предпочла жалкое помщеніе Джорджа Джерарда. Славный домикъ! О, Лора, какъ можешь ты, живя въ этихъ чудныхъ старыхъ комнатахъ, такъ называть эту безобразную оштукатуренную современную виллу, съ ея ужасными стульями, диванами и шифоньерками изъ орховаго дерева, разукрашенными безобразнйшей рзьбой, плохо приклеенной, съ ея липкимъ на видъ буфетомъ краснаго дерева, съ этими повсюду красующимися, антимакассарами, вязанными крючкомъ…

— Дорогая, антимакассары-то не прилплены. Ты могла бы отъ нихъ избавиться. Мн даже кажется, что еслибъ мистеръ Сампсонъ зналъ, что его мебель — единственное препятствіе его счастію, онъ охотно бы за-ново меблировалъ весь свой домъ.

— Его мебель — единственное препятствіе!— съ негодованіемъ повторила Селія.— Что ты такого видла въ моемъ поведеніи, или характер, Лора, что бы давало теб право предполагать, что я въ состояніи выйти за коротенькаго человчка съ рыжими волосами?

— Въ такомъ случа, мы не станемъ вообще касаться вопроса о замужеств. Ты говоришь, что не хочешь выходить за мистера Сампсона, а я уврена, что ты не должна выходить за мистера Джерарда.

— Нтъ основанія опасаться, чтобы я сдлала подобную глупость,— съ покорнымъ видомъ возразила Селія.— Онъ возвратился въ Лондонъ, и Господь вдаетъ, увижу ли я его когда. Но я уврена, что еслибъ ты узнала его покороче, онъ бы теб очень понравился.

Лора содрогнулась, вспомнивъ, что благодаря Джорджу Джерарду было доказано тождество ея мужа съ исчезнувшимъ Шико. Зная это, она не могла питать къ мистеру Джерарду особенно дружескаго чувства, но съ удивительнымъ терпніемъ слушала, пока Селія распространялась о благородныхъ качествахъ молодого человка, и повторяла все, что онъ говорилъ ей въ пол, гд онъ, повидимому, въ назиданіе Селіи, разсказалъ всю свою біографію. Утшенная письмомъ мужа, Лора была въ состояніи выносить живость Селіи, а потому длинный зимній вечеръ прошелъ довольно пріятно. Слдующій день была суббота. Лора разсчитала, что если въ Париж все пойдетъ хорошо, то Джонъ Тревертонъ можетъ вернуться домой въ субботу вечеромъ. Эта возможность волновала ее въ теченіе цлаго дня. Тщетно предлагала Селія прокатиться въ Бичамптонъ или прогуляться по полямъ. Лора не хотла сдлать шагу дале садовъ замка. Ее даже нельзя было убдить отправиться въ фруктовый садъ, такъ-какъ оттуда она бы не могла видть экипажа, подвозящаго мужа къ дверямъ, а она ежеминутно ожидала его возвращенія.

— Разв ты не знаешь вульгарной старой пословицы, гласящей, что горшокъ, за которымъ присматриваютъ, никогда не закипитъ, Лора?— убждала миссъ Клеръ.— Будь уврена, мужъ твой ни за что не прідетъ, пока ты все безпокоишься объ немъ. Ты должна была бы стараться изгнать его изъ своихъ мыслей.

— Не могу,— отвчала Лора.— Вс мои мысли о немъ. Онъ часть моей души.

Селія вдохнула и почувствовала, что настроена сочувственне обыкновеннаго. Въ теченіе послднихъ четырехъ дней она думала о Джордж Джерард гораздо боле, чмъ повелвало благоразуміе, и ей пришло на умъ, что еслибы ей когда суждено было серьёзно влюбиться, то она легко могла бы быть такой же дурочкой, какъ ея пріятельница.

День прошелъ очень медленно для обихъ женщинъ. Лора посматривала на часы и предалась изученію желзно-дорожныхъ росписаній, съ цлью разсчитать время возможнаго возвращенія Джона Тревертона. Она послала экипажъ на встрчу позду, приходившему посл полудня, экипажъ воротился пустымъ. То было разочарованіе, хотя она впослдствіи убждала себя, что не имла никакого права ожидать мужа съ этимъ поздомъ.

Особенно изысканный обдъ былъ заказанъ въ надежд, что хозяинъ дома вернется во-время, чтобы състь его. Пробило семь часовъ, Джона Тревертона не было, обдъ отложили до восьми, въ восемь Лора охотно бы отложила его до девяти, еслибъ Селія не протестовала противъ подобной жестокости.

— Не думаю, чтобы ты пригласила меня гостить съ твердымъ намреніемъ морить меня голодомъ,— сказала она,— а между тмъ ты поступаешь именно такъ. Мн кажется, недли прошли съ тхъ поръ, какъ я что-нибудь ла. Нтъ никакой возможности — принимая во вниманіе время прихода поздовъ — чтобы мистеръ Тревертонъ былъ здсь ране половины десятаго, ты право можешь позволить мн пость немного, даже если слишкомъ паришь въ облакахъ, чтобы самой обдать.

— Я не парю въ облакахъ, дорогая, я только безпокоюсь.

Он вошли въ столовую и сли за столъ, казавшійся пустымъ и скучнымъ безъ хозяина дома. Экипажу было приказано хать на послдній поздъ. Селія отлично пообдала и почти все время разговаривала. Лора была слишкомъ взволнована, чтобы сть что-нибудь. Она была рада вернуться въ гостиную, гд она могла ходить по комнатамъ и, отъ времени до времени, приподнимать занавску у одного изъ оконъ, чтобы выглянуть изъ него и прислушаться къ стуку колесъ, который нельзя было надяться услышать ране какъ черезъ часъ.

— Лора, ты положительно мучишь меня, наконецъ,— воскликнула Селія.— Движенія твои также однообразны, какъ движенія блки въ колес, причемъ ты далеко не смотришь такой счастливой какъ блка. Вечеръ славный, сухой. Намъ всего лучше закутаться хорошенько и пройтись до воротъ, навстрчу экипажу. Все легче, чмъ такъ проводить время.

— Я очень, очень рада,— сказала Лора.

Черезъ пять минутъ он об, облеченныя въ мховыя кофточки и круглыя шляпы, быстро шли по направленію въ экипажной алле.

Ночь была дивная, луны не было, но ясное небо, съ блднымъ сіяніемъ звздъ, давало совершенно достаточно свта, чтобы направлять шаги двухъ женщинъ, отлично знавшихъ дорогу.

Он были еще не далеко отъ дому, когда Селія, языкъ которой весело трещалъ, а глаза блуждали по всмъ направленіямъ, замтила человка, шедшаго нсколько впереди ихъ.

— Незнакомецъ,— воскликнула она.— Взгляни, Лора! Надюсь, что онъ не разбойникъ.

— Зачмъ же ему быть разбойникомъ? Вроятно, это какой-нибудь лавочникъ, только-что оставившій товаръ свой у кухонной двери.

— Въ десять часовъ?— воскликнула Селія.— Ни съ чмъ несообразно. Каждый добропорядочный деревенскій лавочникъ въ это время спитъ.

Лора не высказала другого предположенія. Предметъ разговора ее не занималъ. Она напрягала свой слухъ, чтобы уловить первый стукъ колесъ по окованной морозомъ дорог. Селія ускорила шаги.

— Постараемся догнать его,— сказала она:— мн кажется, это наша обязанность. Ты не должна позволять незнакомцамъ подозрительной наружности бродить по твоимъ владніямъ, не попытавшись, по меньшей мр, узнать, кто они такіе. При немъ, пожалуй, револьверъ, но я рискну.

Съ этимъ геройскимъ ршеніемъ, Селія побжала и вскор почти поравнялась съ неизвстнымъ, спокойно шедшимъ впереди ея. При звук ея шаговъ, онъ остановился и оглянулся назадъ.

— Извините, пожалуйста,— промолвила Селія, едва переводя духъ и съ тревогой высматривая, нтъ ли гд ожидаемаго револьвера.— Вы что-нибудь заносили въ замокъ.

— Нтъ, сударыня. Я только заходилъ за справкой,— спокойно возразилъ неизвстный.

— Это одинъ изъ арендаторовъ Джона, Селія,— проговорила Лора, догоняя ихъ.— Вы, вроятно, заходили узнать, не вернулся ли мистеръ Тревертонъ?— прибавила она, обращаясь въ незнакомцу.

— Да, сударыня. Пребываніе мое здсь должно окончиться въ понедльникъ утромъ, и я начинаю тревожиться. Мн необходимо видть мистера Тревертона прежде, чмъ я возвращусь во-свояси. Это избавитъ меня отъ новой поздки, а для человка въ моихъ условіяхъ, сударыня, время — деньги.

— Я ожидаю его ныньче вечеромъ,— ласково отвчала Лора:— и если онъ точно прідетъ сегодня, какъ я надюсь, то я уврена, что онъ приметъ васъ въ понедльникъ утромъ, такъ рано, какъ вы пожелаете. Въ девять часовъ, если эта не будетъ слишкомъ рано для васъ.

— Благодарю васъ, сударыня. Мн это очень удобно.

— Добрый вечеръ,— промолвила Лора.

Незнакомецъ приподнялъ шляпу и удалился.

— Очень приличная фигура,— замтила Селія,— ни на волосъ не подходитъ подъ народное представленіе о разбойник, но можетъ быть въ дйствительности, онъ недалеко отъ этого ушелъ. Добропорядочная вншность должна представлять для преступника большую выгоду.

— Вотъ онъ,— радостно крикнула Лора.

— Что?

— Экипажъ. Да, я уврена. Да, онъ детъ. Побжимъ къ воротамъ, Селія. Он побжали также быстро, какъ дв пансіонерки, и прилетли къ воротамъ, вс взволнованныя, какъ разъ во время, чтобы видть, какъ экипажъ заворачивалъ въ аллею.

— Джэкъ,— крикнула Лора.

— Стой,— крикнулъ Джэкъ, высунувъ голову въ окно кареты. Кучеръ только-что усплъ остановить лошадей, какъ баринъ выпрыгнулъ изъ экипажа.

— Выходите, Сампсонъ,— сказалъ мистеръ Тревертонъ.— Мы дойдемъ до дому съ дамами.

Онъ подалъ жен руку и пошелъ съ нею впередъ, оставивъ Селію подъ покровительствомъ мистера Сампсона.

Многое имли мужъ съ женою сообщить другъ другу въ первую минуту радостнаго свиданія. Джонъ Тревертонъ былъ въ отличномъ расположеніи духа, восхищенный тмъ, что вернулся къ жен, и торжествуя при мысли, что никто не можетъ выгнать его изъ любимаго ими обоими дома.

Томъ Сампсонъ шествовалъ въ арьергард съ миссъ Клеръ. Ей смертельно хотлось разспросить его о томъ, гд они съ кліентомъ побывали и что тамъ длали, но она чувствовала, что исполнить это было неприлично и, кром того, безполезно. А потому она ограничилась общими замчаніями вжливаго характера.

— Надюсь, что вы пользовались тмъ, что янки называютъ веселымъ времечкомъ, мистеръ Сампсонъ,— сказала она.

— И весьма, благодарю васъ, миссъ Клеръ,— отвчалъ Сампсонъ, вспомнивъ обдъ, съденный наканун вечеромъ у Beфура, передъ самымъ отъздомъ изъ Парижа.— Кухня у нихъ точно первоклассная.

Если существовало въ лексикон ненавистное для Селіи слово, то это было послднее прилагательное.

— Вы пріхали съ четырехъ-часовымъ поздомъ изъ Ватерло, я полагаю?— рискнула спросить Селія.

— Да, отличнйшій поздъ.

— Ахъ!— вздохнула Селія,— желала бы я покороче ознакомиться съ поздами. Я все торчу въ своей родимой почв и чувствую, что начинаю быстро превращаться въ растеніе.

— Этого нечего опасаться,— воскликнулъ мистеръ Сампсонъ.— Такая двушка, какъ вы — дышащая жизнью, веселостью, умомъ — нечего опасаться, чтобы вы когда-нибудь попали въ категорію растеній. Вонъ моя бдная сестра Элиза много общаго иметъ съ растеніемъ. Мысли ея вращаются въ такомъ тсномъ кругу. Прежде, чмъ я утромъ сойду въ раннему завтраку, я съ точностью могу опредлить, что она мн скажетъ, и я уже начинаю отвчать ей механически. За обдомъ мы снова сидимъ другъ противъ друга, какъ пара говорящихъ автоматовъ. Печальная это жизнь, миссъ Клеръ, для человка имющаго претензію на умственныя способности. Еслибъ вы только знали, какъ я иногда вздыхаю о боле симпатичномъ товарищ.

— Но, я ничего объ этомъ не знаю, мистеръ Сампсонъ,— рзко отвчала Селія.— Да какъ мн и знать это?

— Вы-бы могли это знать,— нжно прошепталъ Сампсонъ,— еслибъ сочувствовали мн, какъ я сочувствую вамъ.

— Пустяки!— воскликнула Селія.— Какое сочувствіе можетъ существовать между вами и мной? У насъ нтъ ни одной общей мысли. Такой дловой человкъ какъ вы, съ умомъ, всецло занятымъ договорами, черновыми, завщаніями, записями, всякой всячиной, и двушка, не имющая никакого понятія о законахъ.

— Въ томъ-то и сила!— воскликнулъ Сампсонъ.— Человку въ моихъ условіяхъ нужна отрада въ жизни, убжище, гавань среди океана длъ, оазисъ въ пустын юридическихъ сдлокъ. Я жажду своего уголка, миссъ Клеръ,— своего уголка!

— Какъ вамъ не стыдно говорить это, мистеръ Сампсонъ? Мн кажется, у васъ очень уютный домикъ и образцовая хозяйка въ лиц вашей сестры.

— Молодая женщина можетъ быть слишкомъ хорошей хозяйкой, миссъ Клеръ,— серьёзно отвтилъ Сампсонъ.— Моя сестра черезъ-чуръ добросовстно ведетъ свое хозяйство. Въ своемъ желаніи сократить расходы, она иной разъ пересаливаетъ. Я не любитель мотовства, я содрогаюсь при мысли о немъ, но мн непріятно, когда меня просятъ сть соленое масло въ субботу утромъ, такъ какъ запасъ свжаго вышелъ, а Элиза не позволяетъ покупать новаго ране вечера. Это значитъ доводить добродтель до порока, миссъ Клеръ.

— Бдная миссъ Сампсонъ. Какая она добрая, что такъ заботится объ вашихъ интересахъ!

— Такъ-то оно такъ, миссъ Клеръ,— неувренно отвчалъ стряпчій,— но я вижу на Элиз ленты, шляпки, происхожденіе которыхъ не всегда могу объяснить себ. У нея есть свой небольшой доходъ, какъ вы, конечно, знаете, такъ-какъ вс все знаютъ въ Газльгёрст, она изъ своего маленькаго дохода помщала деньги подъ коттеджи, да и доходъ-то, какъ вы можетъ быть знаете, получается также съ коттеджей, она, то тамъ, то сямъ прибавляла новый коттеджъ, теперь у нея, можно сказать, скоро образуется маленькій городокъ, положимъ, что у нея всего-навсе двадцать пять квартиръ,— и я иногда задаю себ вопросъ, какъ она ухитряется помщать главную значительную часть своего дохода, а между тмъ, одваться такъ нарядно. Въ цломъ Газльгёрст нтъ молодой двушки, которая-бы лучше одвалась — о присутствующихъ я, разумется, умалчиваю — чмъ моя сестра. Вы, можетъ быть, это замтили.

— Замтила,— отвчала Селія, задыхаясь отъ внутренняго смха.— Ея шляпки составляли предметъ моихъ восторговъ, возбуждали мою зависть.

— Вашу зависть? нтъ, нтъ, миссъ Клеръ,— съ чрезмрной нжностью протестовалъ Сампсонъ.— Вы никому завидовать не можете. Совершенство не должно знать зависти. Оно сознаетъ собственное превосходство. Но я хотлъ замтить, по секрету, что предпочиталъ бы, чтобы расходныя деньги тратились на масло, а не на шляпки, и что когда я вижу, что меня лишаютъ моихъ маленькихъ прихотей, то для меня составляетъ слабое утшеніе знать, что мое самопожертвованіе доставитъ Элиз шейную ленту. Нтъ, дорогая моя миссъ Клеръ, настанетъ часъ, когда сестр придется сдать ключи отъ своихъ шкаповъ и удаляться въ собственный уголокъ. Она вполн обезпечена. Въ подобной разлук не будетъ никакой жестокости. Когда я женюсь, Элиз придется отъ меня ухать.

— Но вы, я надюсь, еще не скоро думаете жениться, мистеръ Сампсонъ?

— Еще не скоро!— повторилъ Сампсонъ.— Мн тридцать три года. Если я не возьмусь теперь за это дло, миссъ Клеръ, будетъ поздно. Я думаю о женитьб, я думалъ о ней постоянно въ теченіе послднихъ шести мсяцевъ. Но въ цломъ мір — одна только двушка, на которой я бы желалъ жениться, и если она не захочетъ за меня выйти, я сойду въ могилу холостякомъ.

— Не говорите этого,— воскликнула Селія.— Это значитъ ршать вопросъ слишкомъ поспшно. Вы не видали всхъ двушекъ въ мір. Какъ можете вы судить о нихъ? Газльгёрстъ — такая тсная сфера. Это все равно, какъ еслибъ человкъ жилъ въ орховой скорлуп и называлъ это жизнью. Вамъ надо путешествовать. Вамъ надо видть свтъ. Въ Брайтон, напримръ, существуютъ прекрасные пансіоны, гд вы бы могли встртить очень блестящихъ двушекъ. Почему не създите вы въ Брайтонъ?

— Я не хочу хать въ Брайтонъ, или куда бы то ни было,— съ обиженнымъ видомъ воскликнулъ мистеръ Сампсонъ.— Говорю вамъ, что выборъ мой сдланъ. Въ этой дивной вселенной — одна только двушка, которую я бы желалъ видть своей женою. Селія, вы должны это чувствовать, вы должны это знать,— эта двушка — вы.

— О, мн такъ жалко,— вскрикнула Селія.— Это ужасно.

— Это вовсе не ужасно. Не пугайтесь перваго впечатлнія. Я, можетъ быть, мало васъ подготовилъ. О, Селія, я слишкомъ долго молча поклонялся вамъ и я, быть можетъ, слишкомъ поспшилъ съ моимъ признаніемъ. Но когда человкъ такъ сильно чувствуетъ какъ я, онъ не останавливается на подробностяхъ. Селія, вы не должны говорить нтъ.

— Но я говорю нтъ,— протестовала Селія.

— Не непреложное нтъ?

— Да, самое непреложное нтъ. Я, разумется, очень польщена, и я право очень васъ люблю — какъ и вс мы — за то, что вы добрый, честный, искренній. Но я никогда, никогда, никогда не могла бы смотрть на васъ иначе, какъ на врнаго друга.

— Неужели вы думаете то, что говорите?— съ ужасомъ спросилъ бдный Сампсонъ. Онъ былъ совсмъ подавленъ этимъ неожиданнымъ ударомъ. Чтобы любая молодая двушка въ Газльгёрст могла отказаться отъ чести выйти за него, казалось ему невозможнымъ. Онъ не торопился съ своимъ ршеніемъ по матримоніальному вопросу. Онъ былъ остороженъ, онъ выжидалъ, пока вполн не убдился, что Селія Клеръ именно такая жена, какая ему требуется, и тогда только сдлалъ серьезное предложеніе. Онъ заботился о томъ, чтобы его вниманіе не приняло слишкомъ многозначительнаго характера, пока окончательный жребій не былъ еще брошенъ. Путешествіе его въ Бретань дало ему достаточно свободнаго времени для размышленій. Распростертый на своей покойной койк, при слабомъ свт лампы, спускавшейся съ потолка каюты, убаюкиваемый однообразнымъ покачиваніемъ парохода, онъ имлъ возможность разсмотрть брачный вопросъ со всхъ точекъ зрнія, и сегодняшнее предложеніе было результатомъ этихъ размышленій.

Селія повторила ему, въ самыхъ вжливыхъ выраженіяхъ, свой отказъ.

— Вы могли бы сдлать худшую партію,— уныло молвилъ онъ.

— Несомннно могла бы. Какая-то вульгарная особа сравнила замужество съ мшкомъ, полнымъ змй, въ которомъ всего одинъ угорь. Можетъ быть, вы — этотъ единственный угорь. Но съ другой стороны, я же не обязана выходить замужъ за кого бы то ни было. Я могу прожить какъ королева Елизавета, ‘въ двичьихъ мечтахъ, съ свободной душою’.

— Это невроятно мрачно,— проговорилъ мистеръ Сампсонъ.— Молодой особ вашего закала не остаться въ двушкахъ. Вы для этого слишкомъ привлекательны и слишкомъ живого характера. Нтъ, вы выйдете за какого-нибудь негодяя ради его красивой наружности, и можетъ быть настанетъ день, когда вы вспомните ныншній вечеръ и пожалете, что отвергли предложеніе честнаго человка.

Тмъ временемъ они дошли до дому, къ великому облегченію Селіи, чувствовавшей, что разговоръ едва ли можетъ продолжаться, не впадая въ непріятный тонъ.

Она остановилась въ зал и протянула руку своему опечаленному поклоннику.

— Давайте руку, мистеръ Сампсонъ, въ доказательство того, что не сердитесь на меня,— сказала она.— Будьте уврены, что я всегда буду любить и уважать васъ, какъ друга нашего семейства.

Она не стала ждать его отвта, но легкими шагами поднялась по лстниц, ршившись въ этотъ вечеръ боле не появляться въ гостиной.

Томъ Сампсонъ ощущалъ желаніе вернуться въ себ домой, не прощаясь съ своимъ кліентомъ, но пока онъ стоялъ въ зал, обдумывая этотъ вопросъ, Джонъ Тревертонъ вышелъ изъ столовой, ища его.

— Сампсонъ, что вы здсь длаете?— крикнулъ онъ.— Войдите, поужинайте. Вы немного ли съ отъзда нашего изъ Парижа.

— Немного,— у ныло повторилъ Сампсонъ.— Кусочекъ черстваго сухаря на пароход, да чашка слабаго чаю въ Дувр были моей единственной пищей. Но мн что-то не хочется ужинать,— прибавилъ онъ, окидывая столъ меланхолическимъ вpоромъ.— Мн бы слдовало быть голоднымъ, но я не голоденъ.

— Вы какъ будто пріуныли, мистеръ Сампсонъ?— ласково промолвила Лора.

— У меня сегодня нерадостно на душ, мистриссъ Тревертонъ.

— Пустяки, пріятель. Нерадостно на душ въ такую ночь какъ эта, посл побды, одержанной въ Орэ. Неудивительно ли, Лора, что проницательный Сампсонъ напалъ на мысль о незаконности моего перваго брака? Это была одна наша надежда — одно, что могло спасти помстье.

— Разумется,— замтилъ Сампсонъ,— оттого-то я объ этомъ и подумалъ. Стряпчій обязанъ все предвидть, хвататься за всякую, хотя бы самую слабую, надежду. Не поручусь, чтобъ я въ душ дйствительно считалъ возможнымъ, чтобы первая жена ваша была удручена живымъ мужемъ, когда вы женились на ней, но я видлъ, что это единственная лазейка, благодаря которой вы могли вывернуться изъ проклятаго затрудненія.

Развеселившись при мысли, что онъ спасъ состояніе своего кліента, освжившись стаканомъ другимъ безукоризненнаго шампанскаго, мистеръ Сампсонъ умудрился прекрасно поужинать, и часовъ въ двнадцать быстрыми шагами направился къ своему жилищу, довольный собою и жизнью вообще.

— Пожалуй, если все взять въ соображеніе, мн будетъ лучше житься холостякомъ, чмъ съ самой очаровательной женою,— размышлялъ онъ.— Но я долженъ объясниться съ Элизой. Экономія — очень хорошая вещь, пока меня не обижаютъ. Мн слдуетъ дать понять Элиз, что хозяинъ — я, и что она должна соображаться съ моими вкусами во всхъ мелочахъ. Когда я вспомню только топленое масло, которое мн подали вчера вечеромъ у Вефура, и соусъ въ этой sole normande, я содрогаюсь при воспоминаніи о клейстер, которымъ меня угощали за собственнымъ столомъ. Если Элиза хочетъ по прежнему вести мое хозяйство, въ поваренномъ искусств долженъ произойти у насъ переворотъ.

Джонъ Тревертонъ и жена его провели воскресенье тихо и мирно. Они были вмст въ церкви, утромъ и вечеромъ, къ великому неудовольствію Эдуарда Клера, пораженнаго ихъ счастливымъ видомъ.

— Неужели онъ воображаетъ, что буря разсялась?— спрашивалъ себя Эдуардъ.— Несчастный! Онъ вскор сознаетъ ошибку свою.

Викарій зашелъ въ замокъ посл вечерней службы, они съ Джономъ Тревертономъ часъ съ чмъ-то просидли, запершись въ библіотек, и въ теченіе этого времени Джонъ сообщилъ попечителю жены своей обо всемъ случившемся въ Орэ и показалъ ему документы, доказывавшіе бракъ Мари Помлекъ съ Жаномъ Кергаріу и смерть Кергаріу, спустя два года посл ея второго брака.

— Провидніе было къ вамъ очень милостиво, Джонъ Тревертонъ!— сказалъ викарій, выслушавъ все до конца.— Вы должны непрестанно благодарить Его за то, что Оно сняло съ васъ позоръ, вывело васъ изъ затрудненій вашихъ. Но вы, я надюсь, всегда будете помнить, что вашъ собственный грхъ нисколько не умаляется сдланнымъ открытіемъ. Надюсь, что вы честно и искренно каетесь въ этомъ грх.

— Могу ли я не каяться?— печально спросилъ Джонъ Тревертонъ.— Разв этотъ грхъ мой не причинилъ страха и горя той, кого я люблю больше чмъ самого себя? Дло было сдлано въ видахъ ея пользы, но теперь я сознаю, что оно оттого не стало мене безчестнымъ.

— Ну, мы постараемся все это забыть,— сказалъ добродушный викарій, который, убждая гршника раскаяться, никогда не желалъ сдлать бремя раскаянія слишкомъ тяжкимъ для него.— Мн хотлось только, чтобъ вы увидали поведеніе ваше въ настоящемъ свт, какъ христіанинъ и джентльменъ. Богъ видитъ, какъ я Ему признателенъ за Его милосердіе къ вамъ и моей дорогой Лор. Сердце мое изстрадалось бы, видя васъ изгоняемыми изъ этого дома.

— Какъ Адамъ и Ева изъ рая,— улыбаясь сказалъ Тревертонъ,— причемъ моя бдная Ева была бы безгршной страдалицей.

Посл этого серьёзнаго разговора викарій и хозяинъ дома возвратились въ гостиную, гд Лора и Селія, сидя у ярко пылавшаго въ камин огня, читали проповди Робертсона.

— Что онъ за милашка былъ!— порывисто восклицала Селія.— Какъ бы отчаянно я бывавъ него влюблена, еслибъ жила въ Брайтон въ его время и слышала его проповди. Он — единственныя, которыя я могу читать безъ скуки. Что бы моему милому, старому болтуну-отцу поучиться!— Появленіе отца заставило ее замолчать въ ту самую минуту, какъ она готовилась критиковать его какъ проповдника. Викарій прямо подошелъ въ Лор, взялъ ее за об руки и крпко, дружески пожалъ ихъ.

— Дорогая, дорогая моя,— сказалъ онъ.— Господь все устроилъ вамъ на благо. Больше вамъ нечего бояться.

Не ране слдующаго утра вспомнила Лора о заботливомъ арендатор изъ Бичамптона. Мужъ съ женою сидли одни за раннимъ завтракомъ въ книжной комнат. Было половина восьмого, Джонъ Тревертонъ былъ одтъ въ охотничій костюмъ, совсмъ на-готов, чтобы хать верхомъ за шесть миль, гд онъ долженъ былъ присоединиться къ прочимъ охотникамъ, которые должны были собраться съ своими собаками среди покрытыхъ пастбищами горъ. Селія, не думавшая, чтобы въ число ея обязанностей, въ качеств гостьи, включалась и обязанность вставать рано, еще наслаждалась утренними грезами.

— Кстати,— воскликнула Лора, когда они съ мужемъ потолковали уже о многихъ предметахъ:— я совсмъ забыла теб сказать о твоемъ арендатор изъ Бичамптона. Онъ ныньче утромъ въ девять часовъ будетъ у тебя. Онъ говорилъ, что хочетъ видть тебя по какому-то важному длу. Онъ съ большимъ нетерпніемъ ожидалъ твоего возвращенія.

— Мой арендаторъ изъ Бичамптона, дорогая?— съ недоумвающимъ видомъ промолвилъ Джонъ Тревертонъ.— Кто бы это могъ быть? У меня въ Бичамптон нтъ никакой собственности, кром поземельныхъ доходовъ, а ихъ получаетъ Сампсонъ. Я никакого дла не имю съ арендаторами.

— Да, но это что-то насчетъ осушки болотъ, и твой арендаторъ желаетъ тебя видть. Онъ говоритъ, что ты владешь землей, на которой построено нсколько его домовъ.

Джонъ Тревертонъ съ покорной миной пожалъ плечами.

— Скучновато,— замтилъ онъ.— Но если онъ будетъ здсь въ девять часовъ, я, пожалуй, его повидаю, ждать его я не стану. Я заказалъ себ лошадь ровно къ девяти часамъ. Я приказалъ заложить для тебя и Селіи шарабанъ прокатиться, вы взглянете на охотничій сборъ. Утро прекрасное, свжій воздухъ принесетъ теб пользу.

— Въ такомъ случа, мн надо послать предупредить Селію,— сказала Лора.— Она зимой любятъ поздно вставать.

Она позвонила и приказала Триммеру послать одну изъ горничныхъ въ миссъ Клеръ сказать ей, чтобы она была готова хать кататься въ девять часовъ, затмъ Джонъ съ женою продолжали болтать за завтракомъ до половины девятаго, а тмъ временемъ, январьсвое солнце начало свтить такъ ярко, что имъ захотлось прогуляться по саду.

— Переоднься пока, Лора, и приходи пройтись по саду,— связалъ мистеръ Тревертонъ.

Послушная жена удалялась и черезъ пять минутъ вернулась въ темно-коричневомъ суконномъ плать, съ кофточкой, шапкой и муфтой, опушенными мхомъ.

Они вышли въ голландскій садъ,— тотъ садъ, по которому Джонъ Тревертонъ прогуливался наедин въ первое утро посл своего перваго прізда въ Газльгёрстъ,— тотъ садъ, въ которомъ онъ увидалъ Лору, стоящей подъ аркой изъ тисовыхъ деревьевъ при радостномъ свт апрльскаго солнца. Они сегодня пришли подъ арку и обошли весь фруктовый садъ. Они вслухъ соображали, сколько должно пройти времени, прежде, чмъ цвты блой буквицы не оживятъ зеленющихъ скатовъ, и синіе цвточки дикаго шафрана не выставятъ своихъ головокъ изъ земли, уподобляясь душамъ, томившимся въ заточеніи и возстающимъ изъ зимней могилы.

Никогда не бывали они счастливе — быть можетъ, никогда не бывали такъ счастливы — такъ какъ душа Джона Тревертона не была боле удручена тайной, связанной съ его несчастнымъ прошлымъ. Сегодня имъ обоимъ казалось, что на ихъ горизонт нтъ ни единаго облачка. Они бродили по фруктовому и по цвточному саду, пока на церковныхъ часахъ не пробило девять, тогда Джонъ прямо направился къ выходной двери, у которой ожидала его прекрасная гндая лошадь, и гд пони Лоры потрясали своими хорошенькими породистыми головками и всми своими движеніями выражали нетерпливое желаніе что-нибудь да предпринять, хотя бы побжать, увлекая за собою легкій экипажъ въ вид корзины, въ который они были впряжены.

— Вотъ твой арендаторъ,— сказала Лора, когда они съ мужемъ огибали экипажную дорогу на пути изъ сада,— онъ стоить у дверей, ждетъ тебя.

— Это онъ!— воскликнулъ Тревертонъ.— Онъ удивительно похожъ на лондонскаго жителя. Ну, голубчикъ,— началъ онъ, подходя въ незнакомцу съ хлыстомъ въ рук, собираясь сейчасъ же ссть на лошадь,— какое у васъ до меня дло? Потрудитесь объясниться какъ можно короче, мн надо прохать шесть миль верхомъ, прежде, чмъ я приступлю къ своимъ обычнымъ занятіямъ.

— Я буду говорить кратко, мистеръ Тревертонъ,— тихимъ и серьезнымъ тономъ отвчалъ незнакомецъ, близко подходя въ владльцу Газльгёрстскаго замка:— такъ какъ хочу попасть на поздъ, отходящій въ 11 ч. 30 м., и долженъ увезти васъ съ собой. Я — полицейскій офицеръ изъ Скотландъ-ярда, и явился сюда, чтобы арестовать васъ по подозрнію въ убійств жены вашей, извстной подъ именемъ m-lle Шико, въ улиц Сибберъ, въ Лейстеръ-сквэр, 19-го февраля 187… года.

Лицо Джона Тревертона покрылось смертельной блдностью, но онъ смло смотрлъ въ глаза говорившему.

— Я сію минуту отправлюсь съ вами,— сказалъ онъ,— но вы можете оказать мн снисхожденіе. Не говорите жен моей, какого рода дло призываетъ меня въ Лондонъ. Я могу такъ устроить, что ей по-немногу раскроютъ истину посл моего отъзда.

— Какъ вамъ кажется, не лучше-ли вамъ самимъ ей все сказать?— дружескимъ тономъ предложилъ сыщикъ.— Она приметъ это извстіе отъ васъ лучше, чмъ отъ кого-либо другого. Я много видлъ тому примровъ. Скажите ей всю правду и позвольте ей хать съ нами въ Лондонъ, если она пожелаетъ.

— Вы правы,— сказалъ Тревертонъ,— она будетъ счастливе возл меня, чмъ терзаясь здсь. Съ вами, вроятно, кто-нибудь есть. Не разсчитывали же вы арестовать меня безъ чьей-либо помощи?

— Я не разсчитывалъ ни на какое сопротивленіе съ вашей стороны. Вы для этого слишкомъ джентльменъ и слишкомъ свтскій человкъ. Я не сомнваюсь въ томъ, что вы оправдаетесь, когда явитесь предъ судомъ, и что дло дальше не пойдетъ. Ваше отсутствіе во время слдствія выставило дло въ неблагопріятномъ для васъ свт.

— Да, это была ошибка,— отвчалъ Тревертонъ.

— У меня тамъ человкъ дожидается,— сказалъ сыщикъ.— Если вамъ угодно пройти въ гостиную и объясниться съ женою, онъ можетъ подождать въ зал. Быть можетъ, вы прикажете заложить какой-нибудь экипажъ, чтобы отвезти насъ на станцію. Для васъ лучше хать въ собственномъ экипаж.

— Да, я объ этомъ позабочусь,— съ разсяннымъ видомъ согласился Джонъ Тревертонъ.— Будьте добры, отвтьте мн на одинъ вопросъ. Кто навелъ Скотландъ-ярдъ на мой слдъ. Кто довелъ до вашего свднія фактъ, что я — человкъ, называвшійся Шико?

— Не заботьтесь о томъ, какъ мы до этого добрались, сэръ,— премудро отвчалъ сыщикъ.— Такого рода вещей мы никогда не говоримъ. Мы ухватились за настоящій конецъ, это все, что вамъ подобаетъ знать. Для васъ не составляетъ никакой разницы, какъ мы его добыли, не такъ-ли?

— Нтъ,— сказалъ Джонъ Тревертонъ,— составляетъ, и большую. Но я полагаю, что въ скоромъ времени узнаю все.

Глава IX. По подозрнію.

Охотничья лошадь мистера Тревертона была отведена въ свое стойло, гд исполнила энергическій pas seul задними ногами, въ избытк благодарныхъ чувствъ за освобожденіе ея отъ имвшейся въ виду работы. Самъ мистеръ Тревертонъ заперся съ женою въ книжной комнат, но не съ глазу на глазъ. Полицейскій изъ Скотландъ-ярда присутствовалъ при ихъ свиданіи, тогда какъ его подчиненный, молодой человкъ, приличной наружности, одтый въ статское платье, спокойно расхаживалъ взадъ и впередъ по корридору за дверью книжной комнаты.

Лора перенесла этотъ послдній, подавляющій ударъ, какъ перенесла первый — геройски. Она не плакала, не дрожала, но стояла рядомъ съ мужемъ, блдная и безстрашная, готовая поддержать, успокоить его, а не прибавлять къ его нош тяжести собственнаго горя.

— Я не боюсь, Джонъ,— говорила она.— Я почти рада, что ты пойдешь на встрчу этому безобразному обвиненію. Лучше предстать предъ судомъ и доказать свою невинность, а я знаю, что ты ее доказать можешь, чмъ прожить всю жизнь въ тни ни на чемъ не основаннаго подозрнія.

Она говорила смло, но сердце ея сжималось при мысли, что, быть можетъ, мужу ея не только будетъ нелегко, а пожалуй даже невозможно доказать свою невинность. Она помнила все, что говорилось вскор по совершеніи убійства и какъ вс обстоятельства, повидимому, указывали на него какъ на убійцу.

— Дорогая, я стану отвчать на это обвиненіе,— возразилъ Джонъ Тревертонъ.— Этого я не боюсь. Я сдлалъ несчастную ошибку, не встртивъ опасности лицомъ къ лицу въ первую минуту. Дло, можетъ быть, нсколько сложне теперь, чмъ было бы тогда, но я не боюсь. Я бы не просилъ тебя хать со мною въ Лондонъ, голубка, еслибъ опасался послдствій своей поздки.

— Неужели ты думаешь, что въ какомъ бы ни было случа я отпустила тебя одного?— спросила Лора.,

Она размышляла о томъ, что если этой бд суждено кончиться на эшафот, то она до послдней минуты останется при немъ, прижмется къ нему, не измнитъ ему до конца, подобно тому, какъ другія отважныя женщины не измняли любимымъ ими людямъ, передъ лицомъ самой смерти. Но нтъ, до этого не дойдетъ. Она въ душ такъ была убждена въ его невинности, что не въ силахъ была предположить, чтобы желаніе доказать это предъ судомъ могло встртить большія трудности въ исполненіи.

— Ты, разумется, возьмешь съ собою горничную?— сказалъ Тревертонъ.

— Да, я желала бы взять Мэри.

— Гд я буду находиться во время этого слдствія?— спросилъ Тревертонъ, обращаясь къ сыщику.

— Въ дом предварительнаго заключенія, въ Клеркенуэл.

— Не особенно пріятное сосдство, но могло бы быть хуже,— замтилъ Тревертонъ.

— Вдь не засадятъ же они тебя въ тюрьму, Джонъ, прежде, чмъ не докажутъ чего-нибудь противъ тебя?— воскликнула жена его, съ выраженіемъ ужаса въ глазахъ.

— Это не боле какъ формальность, дорогая. Намъ не къ чему называть это тюрьмой, но особенной свободой я не буду пользоваться. Мн кажется, самое лучшее для тебя было бы нанять квартиру въ Ислингтон. Это мстность вполн приличная. Ты предпочла бы жить тамъ, чмъ въ гостинниц, не правда-ли?

— Безъ сомннія, предпочла бы.

— Прекрасно. Сегодня вечеромъ теб бы слдовало остановиться въ Midland-Htel, а завтра утромъ вы съ Мэри можете покататься въ кэб, пока не найдете хорошенькой квартиры. Я напишу словечко Сампсону, попрошу его послдовать за нами въ возможно скорйшемъ времени. Онъ можетъ быть намъ полезенъ въ Лондон.

Все было устроено такъ спокойно, какъ еслибы они собирались совершить увеселительную поздку. Карета подъхала къ дверямъ какъ разъ во-время, чтобы везти ихъ на станцію. Селія, совсмъ одтая, чтобъ хать на охоту, одна казалась взволнованной и растерянной.

— Что это все значитъ, Лора?— спрашивала она.— Неужели вы съ мистеромъ Тревертономъ внезапно сошли съ ума? Въ восемь часовъ ты присылаешь сказать мн, что повезешь меня на охоту, а въ девять я застаю васъ уже на поход, вы отправляетесь въ Лондонъ, въ сопровожденіи двухъ незнакомыхъ людей. Что все это можетъ значить?

— У насъ очень серьёзное дло, Селія,— спокойно отвчала Лора.— Не тревожься ни о чемъ. Со временемъ ты все узнаешь.

— Со временемъ,— съ досадой повторила Селія.— Ты, вроятно, хочешь сказать, когда я попаду въ царство небесное и взгляну оттуда на васъ новыми глазами? Я хочу знать теперь. Со временемъ меня нисколько не утшаетъ. Я помню, когда я была ребенкомъ, то если мн говорили, что я что-нибудь получу со временемъ, я никогда этого не получала.

— Прощай, милая Селія. Джонъ напишетъ твоему отцу.

— Да, и отецъ ни съ кмъ не подлится содержаніемъ письма. Когда вы вернетесь?

— Скоро, надюсь, но когда именно, не знаю.

— Сударыня,— сказалъ полицейскій офицеръ,— пора хать.

Лора обняла пріятельницу и сла въ экипажъ. Мужъ послдовалъ за нею, за нимъ вошелъ сыщикъ и, наконецъ, врная Мэри, съ трудомъ успвшая уложить по чемодану для барина и барыни и наскоро собрать въ мшокъ нсколько необходимыхъ вещей для себя. Она понятія не имла ни о томъ, куда они дутъ, ни о причинахъ этой внезапной поздки. Триммеру было на-скоро сказано нсколько словъ, касательно завдыванія домомъ, и только.

На станціи мистеру Пальби, сыщику, удалось получить отдльный купэ для мистера и мистриссъ Тревертонъ и для себя. Подчиненный его долженъ былъ хать съ Мэри во второмъ класс.

— Вамъ нечего бояться его болтовни,— сказалъ мистеръ Пальби своему плннику.— Грумельсъ — само молчаніе.

— Для меня не составитъ особой разницы, будетъ-ли онъ говорить или нтъ,— равнодушно отвчалъ Тревертонъ.— Вс все узнаютъ черезъ день или два. Газеты протрубятъ мою исторію во всеобщее свдніе.

Съ невыразимой горечью думалъ онъ о томъ, насколько бы ему было легче пойти на встрчу этому обвиненію въ качеств Джэка Шико, чмъ въ качеств Джона Тревертона, alias Шико, насколько бы газетамъ меньше пришлось о немъ распространяться, еслибы онъ смло выступилъ впередъ на слдствіи и безбоязненно встртилъ представлявшіяся ему затрудненія. Джэкъ Шико, литературный богема, не возбудилъ бы въ свт особеннаго любопытства. Несравненно больше былъ скандалъ теперь, когда обвиняемый оказывался человкомъ состоятельнымъ, деревенскимъ сквайромъ, носящимъ извстную, древнюю фамилію.

Въ пять часовъ по-полудни двери дома предварительнаго заключенія затворились за Джономъ Тревертономъ. Даже здсь было выказано нкоторое уваженіе къ обвиняемому и полное почтеніе въ прекрасной молодой жен, спокойно остававшейся при муж до послдней минуты и не испускавшей никакихъ стенаній, обыкновенно нарушавшихъ чинное молчаніе этихъ каменныхъ залъ. Лора ознакомилась со всми правилами и постановленіями, которымъ отнын долженъ былъ подчиняться ея мужъ — узнала, въ какіе часы ей будетъ дозволено видать его, и затмъ простилась съ нимъ, не выронивъ слезинки. Только когда он съ Мэри остались съ глазу на глазъ въ экипаж, на пути въ Midland-Htel, твердость ей измнила, и она разразилась судорожными рыданіями.

— Полноте, полноте,— кричала Мэри, дружески обнимая свою госпожу,— Вы не должны поддаваться, право не должны. Это для васъ такъ страшно вредно. Все обойдется, сударыня. Посмотрите на барина, какъ онъ веселъ, какимъ мужественнымъ и красивымъ онъ былъ въ этомъ ужасномъ мст.

— Да, Мэри, онъ ради меня притворялся веселымъ и спокойнымъ, точно также, какъ и я старалась выказывать спокойствіе, чтобы поддержать его. Но съ обихъ сторонъ это не боле, какъ комедія. Я буду несчастной женщиной, пока слдствіе это не кончится.

— Чтожъ, сударыня, разумется, время тревожное.

— У насъ едва-ли есть другъ, который бы могъ помочь намъ. Что мистеръ Сампсонъ смыслитъ въ уголовныхъ законахъ? Разв мужъ мой знаетъ, что онъ долженъ предпринять, для своей защиты, въ настоящемъ положеніи? Мы похожи на дтей, заблудившихся въ темномъ лсу — въ лсу, гд есть дикіе зври, которые могутъ растерзать ихъ.

— Мистеръ Сампсонъ смотритъ такимъ умнымъ, сударыня, поврьте, онъ будетъ знать, что слдуетъ длать. Господи, какой этотъ Лондонъ-то некрасивый,— восклицала Мэри, глядя удивленными глазами на архитектурныя красоты зданій, мимо которыхъ он прозжали,— везд такъ темно, такъ дымно. Бичамптонъ несравненно лучше.

Здсь кэбъ повернулъ, фасадъ Midland-Htel, достойный дворца, предсталъ въ нежданномъ великолпіи предъ изумленными взорами ЭДэри.

— Ахъ,— воскликнула она,— это, наврное, Бёкингэмскій дворецъ!

Удивленіе ея превратилось въ полнйшее изумленіе, когда кэбъ въхалъ подъ итальянско-готическій портикъ, и пажъ въ ливре кинулся отворять дверцу и поспшилъ освободить растерявшуюся двушку отъ дорожнаго мшка госпожи ея. Удивленіе и восторгъ ея продолжали возрастать въ геометрической прогрессіи, когда она, слдуя за госпожей своей, проходила по зал съ колоннами, поднималась по мраморной лстниц, входила въ длинный корридоръ, безконечная перспектива котораго вдали кончалась блестящей точкой газоваго рожка.

— Господи, что за домъ!— воскликнула она.— Если вс лондонскія гостинницы похожи на эту, то что-же такое дворецъ королевы?

Вжливый нмецъ-слуга отворилъ дверь гостиной, въ камин которой пылалъ яркій огонь, какъ-бы привтствовавшій ожидаемыхъ гостей. Онъ тихо прошепталъ на ухо Лор слово: гостиная, когда она проходила по зал, и она слегка наклонила голову въ отвтъ. Больше ничего не требовалось. Онъ понялъ, что она настоящая постительница Midland-Htel.

— Спальня рядомъ,— сказалъ онъ, указывая на внутреннюю дверь.— Есть также уборная. Вроятно, понадобится комната для двушки? Я сейчасъ пришлю горничную. Прикажете подавать кушать?

— Нтъ, благодарю. Можете принести чаю,— отвчала Лора, утомленно опускаясь на стулъ. Она не поднимала вуаля, чтобы скрыть слды слезъ на щекахъ.— Если джентльменъ, по имени Сампсонъ, будетъ меня спрашивать въ теченіе вечера, потрудитесь проводить его сюда.

— Слушаюсь. Фамилія?

— Фамилія! Ахъ, вы спрашиваете мою! Тревертонъ, мистриссъ Тревертонъ.

Она содрогнулась при мысли, что черезъ нсколько дней имя это можетъ стать общеизвстнымъ.

Мэри распорядилась, чтобы вмст съ чаемъ подали блюдо котлетъ, затмъ он съ горничной отеля принялись за уборку спальни мистриссъ Тревертонъ, раскрыли чемоданъ, вынули изъ дорожнаго мшка обдланныя въ слоновую кость щетки и флаконы съ серебряными крышками и придали удобный и уютный видъ нежилой комнат.

Камины топились въ спальной и уборной, на всемъ лежала та печать роскоши, благодаря которой путешественникъ съ ограниченными средствами можетъ вообразить, что онъ, въ данную минуту, живетъ какъ человкъ, имющій десять тысячъ фунтовъ въ годъ.

Вечеръ прошелъ печально и томительно для Лоры Тревертонъ. Теперь только начинала она сознавать постигшую ее катастрофу. Только теперь, когда она расхаживала взадъ и впередъ по незнакомой гостиной, въ полномъ одиночеств, вдали отъ другей, въ этомъ громадномъ Лондон, только теперь поняла она весь ужасъ своего положенія.

Мужъ ея арестованъ, онъ обвиняется въ самомъ ужасномъ преступленіи, какое человкъ можетъ совершить противъ себ подобныхъ, завтра, быть можетъ, онъ будетъ поставленъ лицомъ къ лицу со своими обвинителями, а къ вечеру того-же дня подробности его предполагаемой вины будутъ передаваться изъ устъ въ уста, составляя предметъ праздныхъ толковъ, вызывая нелпыя замчанія. Онъ, ея сокровище, униженъ настолько, насколько человкъ можетъ быть униженъ! Это было слишкомъ ужасно. Она закрыла глаза руками, какъ будто желая не видть представлявшейся ей страшной картины — скамьи подсудимыхъ, судей, палача, эшафота.

— И мужа моего подозрваютъ въ подобномъ преступленіи,— говорила она себ.— Моего мужа, чьи самыя сокровенныя мысли мн извстны,— человка, неспособнаго быть жестокимъ къ самому низшему изъ Божьихъ твореній.

Порою, въ теченіе этихъ невыносимо тянувшихся часовъ, ею овладвало внезапное волненіе. Она все забывала, кром положенія мужа.

— Пойдемъ къ нему, Мэри,— кричала она.— Подай мн шляпу, кофточку, пойдемъ къ нему сейчасъ.

— Право же, сударыня, насъ не впустятъ,— убждала Мэри.— Разв вы не помните, что намъ говорили о пріемныхъ часахъ. Вы можете видть его только въ назначенное время. Да они уже, бдные, я уврена, теперь вс въ постели.

— Какъ жестоко,— воскликнула Лора,— какъ это жестоко, что я не могу быть съ нимъ.

— Если вы будете продолжать такъ себя мучить, сударыня, вы захвораете. Вы ничего не кушали съ тхъ поръ, какъ выхали изъ дому, хотя котлеты были прекрасно приготовлены. Не заказать-ли мн вамъ въ ужину аррорута? или тарелку супу? Это еще питательне.

— Нтъ, Мэри, не зачмъ. Я ничего не могу сть. Какъ-бы я желала, чтобы пріхалъ мистеръ Сампсонъ.

— Теперь уже слишкомъ поздно, чтобы его ожидать, сударыня. Не думаю, чтобы онъ выхалъ изъ Газльгёрста. Можетъ быть, онъ сегодня не могъ выбраться.

— Не могъ выбраться!— повторила Лора.— Пустяки. Онъ ни за что не покинетъ моего мужа въ тяжелую минуту.

Въ этомъ самый моментъ нмецъ-слуга доложилъ:— мистеръ Сампсонъ.

— Очень поздно являюсь я къ вамъ, мистриссъ Тревертонъ,— сказалъ маленькій человчекъ, быстро входя въ комнату,— но мн думалось, что вы пожелаете меня видть, а потому я и зашелъ. Я занялъ комнату въ отел, и пробуду здсь до тхъ поръ, пока во мн будетъ надобность, даже еслибъ вся моя Газльгёрстская практика отъ этого пропала.

— Какой вы добрый! Вы только-что пріхали въ Лондонъ?

— Только-что пріхалъ. Нтъ, вы не угадали. Я пріхалъ съ первымъ поздомъ посл васъ. Я былъ въ Лондон въ семь часовъ. Я постилъ мистера Леопольда, знаменитаго адвоката — это великій знатокъ по уголовнымъ дламъ — и залучилъ его на нашу сторону. Мы съ нимъ побывали въ улиц Сибберъ, собрали вс свднія, какія только могли. Хозяйка лежитъ въ лихорадк, а потому мы отъ нея немногаго добились, но мы видли мистера Джерарда, и приблизительно знаемъ, что онъ можетъ показать противъ насъ, мн кажется, онъ свидтель не изъ ярыхъ. Жаль, что мистера Дерроля здсь нтъ. Онъ могъ бы быть намъ полезенъ.— Лора обратила на него испуганный взглядъ. Дерроль! Подъ этимъ именемъ отецъ ея былъ извстенъ ея мужу. Онъ, которому, повидимому, такъ легко было мнять свое имя, былъ извстенъ на своей лондонской квартир подъ именемъ мистера Дерроля. Онъ находился въ дом во время совершенія убійства!

— Вы не опасаетесь конечныхъ послдствій, не правда ли?— съ сильнйшей тревогой допрашивала Лора Сампсона.— Будетъ-же мой мужъ имть возможность доказать, что онъ неповиненъ въ этомъ страшномъ преступленіи?

— Я не думаю, чтобы противная сторона могла доказать его виновность,— задумчиво проговорилъ Сампсонъ.

— Но онъ можетъ всю жизнь остаться заклейменнымъ этимъ безобразнымъ подозрніемъ? Свтъ будетъ считать его виновнымъ, хотя преступность его останется недоказанной? Вы это хотите сказать?

— Дорогая моя мистриссъ Тревертонъ, я недостаточно искусенъ и недостаточно опытенъ, чтобы высказывать свое мнніе относительно подобнаго дла. Мы только еще начинаемъ дйствовать. Кром того, я не спеціалистъ по уголовнымъ дламъ.

— Что говоритъ мистеръ Леопольдъ?— спросила Лора, пристально глядя на него.

— Я не имю права говорить вамъ этого. Это было бы нарушеніемъ доврія,— отвчалъ Сампсонъ.

— Понимаю. Мистеръ Леопольдъ думаетъ, что исходъ дла моего мужа сомнителенъ.

— Мистеръ Леопольдъ въ настоящее время ничего не думаетъ. Онъ не иметъ никакихъ данныхъ для своихъ заключеній.

— Онъ долженъ помнить отчетъ о слдствіи и все, что говорилось въ газетахъ.

— Мистеръ Леопольдъ вотъ что думаетъ о газетахъ,— воскликнулъ Сампсонъ, прищелкнувъ пальцами.— Мистеръ Леопольдъ не позволяетъ газетамъ водить себя за носъ. Онъ бы не достигъ своего настоящаго положенія, еслибъ былъ такого рода человкомъ.

— Чтожъ, намъ остается ждать и надяться,— со вздохомъ проговорила Лора.— Это — тяжелое испытаніе, но приходится его выносить. Завтра будетъ что-нибудь сдлано?

— Будетъ слдствіе.

— Мистеръ Леопольдъ будетъ присутствовать?

— Разумется. Онъ будетъ слдить за ходомъ дла, какъ кошка слдитъ за мышью.

— Скажите ему, что я бы сочла половину своего состоянія недостаточной для него наградой, еслибъ онъ доказалъ — ясно и очевидно доказалъ — невинность моего мужа.

— Мистеръ Леопольдъ не потребуетъ вашего состоянія. Онъ богатъ, какъ — однимъ словомъ, онъ утопаетъ въ деньгахъ. Онъ исполнитъ свой долгъ, можете быть въ томъ уврены, безъ всякихъ подталкиваній съ моей стороны.

Глава X.— Мистеръ Леопольдъ предлагаетъ вопросы, къ длу неприложимые.

На слдующій день происходило слдствіе. Нсколько человкъ свидтелей, явившихся около года тому назадъ на первое слдствіе, присутствовали и теперь, многія изъ данныхъ тогда показаній были теперь повторены. Полисменъ, призванный Дерролемъ, докторъ, производившій первый осмотръ раны убитой, сыщикъ, осматривавшій мсто происшествія — вс они дали точь-въ-точь т же показанія, какія давали на первомъ слдствіи. Мистриссъ Эвитъ была слишкомъ больна, чтобы явиться, но ея прежнія показанія были прочитаны. Присутствовалъ одинъ свидтель, не являвшійся на первомъ слдствіи. То былъ Джорджъ Джерардъ, вызванный обвинительной властью и не особенно охотно разсказавшій о найденномъ имъ, въ ящик съ красками принадлежавшемъ Джэку Шико, кинжал.

— Это было замчательное открытіе, мистеръ Джерардъ,— сказалъ мистеръ Леопольдъ, посл опроса свидтеля,— и является оно на свтъ въ странную минуту. Почему вы, сдлавъ это открытіе, не увдомили о томъ полицію?

— Я не былъ вызванъ въ качеств свидтеля.

— Нтъ. Но если вы хотя какую-нибудь важность приписывали этому, сдланному вами открытію, вашей обязанностью было немедленно довести о немъ до всеобщаго свднія. Вы входите въ домъ обвиняемаго безъ чьего-либо на то разршенія, вы все осматриваете въ комнатахъ, уже осмотрнныхъ полиціей, и годъ спустя вы выступаете на сцену и заявляете о найденномъ вами запятнанномъ кинжал. Какія доказательства имемъ мы на то, что кинжалъ этотъ когда-либо принадлежалъ обвиняемому?

— Объ этомъ толковать нечего,— сказалъ Джонъ Тревертонъ,— кинжалъ мой.

Мистеръ Леопольдъ поблагодарилъ своего кліента за откровенность свирпой гримасой. Виданъ ли былъ такой человкъ! Юридически онъ нмъ, законъ положилъ печать на уста его, и онъ иметъ глупость совершенно необдуманно длать подобное признаніе!

Судья освдомился, можетъ ли кинжалъ быть предъявленъ.

Полиція завладла всми вещами Джека Шико. Кинжалъ несомннно находился въ числ ихъ.

— Прикажите розыскать его и отдать врачу для осмотра,— сказалъ судья.

Слдствіе было отложено по ходатайству мистера Леопольда, которому нужно было время, чтобы опровергнуть показанія, клонившіяся ко вреду его кліента. Судья, сознававшій, что обвиненіе поставлено недостаточно твердо для заключенія обвиняемаго въ тюрьму, изъявилъ согласіе на просимую отсрочку. Часъ спустя, Джонъ Тревертонъ заперся у себя въ комнат въ Клервенуел, съ мистеромъ Леопольдомъ и мистеромъ Сампсономъ.

— Изъ докторскихъ показаній явствуетъ, что убійство должно было быть совершено въ часъ,— сказалъ мистеръ Леопольдъ.— Вамъ оно стало извстно только въ пятьдесятъ пять минутъ третьяго. Гд вы были, что длали въ теченіе этихъ часовъ? Въ крайнемъ случа, мы должны имть возможность доказать вашъ alibi.

— Боюсь, что это было бы трудно,— задумчиво отвчалъ Тревертонъ.— Я очень былъ несчастливъ въ этотъ періодъ моей жизни и пріобрлъ привычку бродить по улицамъ Лондона отъ полуночи до утра. Я страдалъ тяжкимъ приступомъ безсонницы, и эти ночныя прогулки одн облегчали меня. Въ ночь убійства я былъ въ литературномъ клуб близъ Странда. Я вышелъ оттуда въ двнадцать часовъ и нсколько минутъ. Была прекрасная, тихая ночь — замчательно тихая по времени года — и я дошелъ пшкомъ до Hampstead Heath и обратно.

— Гмъ,— пробормоталъ мистеръ Леопольдъ,— вы бы не могли обставить себя лучше, еслибъ желали покрпче обвить себ веревку вокругъ шеи! Вы вышли изъ клуба въ двнадцать часовъ и нсколько минутъ, говорите вы — какъ разъ во-время для совершенія убійства. Полагаю, что кто-нибудь видлъ, какъ вы выходили?

— Да, я вышелъ съ другимъ членомъ, акварелистомъ, живущимъ на Hoverstock Hill.

— Прекрасно, и онъ вроятно дошелъ съ вами до своей квартиры?

— Нтъ, онъ этого не сдлалъ. Мы дошли вмст до церкви св. Мартина, и здсь онъ взялъ кэбъ. У него не была своего ключа, и онъ хотлъ вернуться домой не слишкомъ поздно.

— Говорили вы ему о своемъ намреніи прогуляться до Hampstead Heath?

— Нтъ, я не имлъ опредленнаго намренія. Я обыкновенно удлиннялъ или сокращалъ свои прогулки, избиралъ то или другое направленіе, смотря по тому, куда влекло меня настроеніе минуты.

— Такъ. Значитъ вашъ пріятель, акварелистъ, разстался съ вами приблизительно въ четверть перваго?

— Пробило четверть, когда мы желали другъ другу покойной ночи.

— Въ пяти минутахъ ходьбы отъ вашей квартиры. Боюсь, что здсь нтъ никакой надежды на alibi, мистеръ Тревертонъ, разв вы кого-нибудь встртили на Hampstead Heath, что, среди ночи, не особевно вроятно.

— Я ни живой души не встртилъ и ни съ кмъ не говорилъ, за исключеніемъ человка, торговавшаго кофеемъ въ будочк близъ таверны: Mother hedcap, на возвратномъ пути.

— О! вы разговаривали съ человкомъ, торговавшимъ въ кофейной будочк?

— Да, я остановился выпить чашку кофе въ десять минутъ третьяго. Если этотъ самый человкъ торгуетъ на томъ же мст, онъ долженъ меня помнить. Онъ былъ болтунъ, отчасти шутникъ, и у насъ вышелъ настоящій политическій споръ. Наканун въ палат произошло значительное раздленіе голосовъ, а мой пріятель изъ кофейной будочки съ большимъ толкомъ читалъ ‘Daily Telegraph’.

Пока Джонъ Тревертонъ говорилъ, мистеръ Леопольдъ внесъ въ свою записную книжку замтку объ этомъ обстоятельств.

— Пока, прекрасно. Теперь мы коснемся другого вопроса. Есть ли кто-нибудь, кого бы вы подозрвали въ соприкосновенности къ этому убійству? Можете ли вы указать на причину, побудившую его въ совершенію подобнаго преступленія?

— Нтъ,— ршительно отвчалъ Тревертонъ.

— А между тмъ, убійство должно же было быть кмъ-нибудь совершено, и этотъ кто-нибудь долженъ былъ имть на то побудительную причину. Это не было самоубійство. Докторское показаніе на первомъ слдствіи ясно это доказало.

— Вы помните слдствіе?

— Да, я на немъ присутствовалъ

— Неужели!— съ удивленіемъ воскликнулъ Тревертонъ.

— Да, я тамъ былъ. Продолжаю развивать мои доводы: вамъ, какъ мужу жертвы, должна была быть хорошо знакома вся ея обстановка. Вы лучше, чмъ кто-либо другой, должны знать, могъ ли кто-нибудь изъ близкихъ ей лицъ имть побудительную причину для совершенія этого преступленія.

— Я постичь не могу, чмъ могло быть вызвано это преступленіе. Я никого не подозрваю.

— Вы положительно утверждаете, что жена ваша не владла никакими цнностями — деньгами, напримръ?

— Она тратила свои деньги скорй, чмъ заработывала ихъ. Мы постоянно были въ долгу. Немногія золотыя вещи, какія у нея были, были заложены.

— Вы уврены, что она, въ моментъ своей смерти, не владла никакими драгоцнностями?

— Насколько мн извстно, нтъ.

— Странно,— сказалъ мистеръ Леопольдъ.— Я въ то время слышалъ толки о брильянтовомъ ожерель, которое женщина, одвающая актрисъ, видла на ше жены вашей, за два или за три вечера до убійства. Когда она одвалась для сцены, жена ваша носила на ше широкую черную бархатную ленту, совершенно закрывавшую брильянты, прислужница увидала ихъ случайно.

— Это должно быть сказка,— сказалъ Тревертонъ.— У жены моей никогда не было брильянтоваго ожерелья. Она никогда не имла возможности купить его.

— Она могла имть возможность получить его въ подарокъ,— спокойно замтилъ мистеръ Леопольдъ.

— Она была честная женщина.

— Согласенъ. Такіе подарки длаются и честнымъ женщинамъ. Не часто, быть можетъ, но все же дло возможное. Убійца могъ узнать, что она обладаетъ брильянтовымъ ожерельемъ, и это могло склонить его къ преступленію.

Тревертонъ молчалъ. Онъ вспомнилъ неизвстнаго обожателя жены своей, подарившаго ей браслетъ. Онъ пересталъ о немъ думать посл своего свиданія съ ювелиромъ. Другихъ подарковъ не было, и этотъ вопросъ его боле не тревожилъ.

— Подумали ли вы обо всхъ жившихъ въ дом,— спросилъ мистеръ Леопольдъ. Джонъ Тревертонъ пожалъ плечами.

— Что я могу о нихъ думать? Никто въ дом не могъ имть побудительной причины для убійства жены моей.

— А между тмъ достаточно ясно, что убійство не было совершено кмъ-либо живущимъ вн дома,— сказалъ мистеръ Леопольдъ:— понятно, въ такомъ только случа, если входная дверь не была оставлена отпертою въ теченіе вечера, если же это было, тогда, конечно, убійца могъ спокойно проскользнуть въ домъ и спрятаться до тхъ поръ, пока вс не улягутся. Въ какое время жена ваша обыкновенно возвращалась изъ театра?

— Около двнадцати, чаще раньше, чмъ позже.

— Убійца могъ послдовать за нею въ домъ. У нея, вроятно, былъ свой ключъ?

— Да.

— Она могла небрежно затворить дверь и оставить ее незапертою. Вполн возможно, что кто-нибудь могъ войти въ домъ вслдъ за нею и тихонько выйти, когда дло было сдлано.

— Вполн,— съ горькой улыбкой отвчалъ Тревертонъ.— Но если мы не знаемъ, кто былъ этотъ кто-то, отъ самаго факта намъ немного толку.

— Что это за человкъ, что жилъ во второмъ этаж,— этотъ Дерроль? Кто онъ такой?

— Промотавшійся джентльменъ,— съ тревожнымъ взглядомъ отвчалъ Тревертонъ.

Онъ съ особой неохотой говорилъ о Деррол.

— Онъ не могъ бы быть ни чмъ хуже этого,— сентенціозно замтилъ мистеръ Леопольдъ.— Этотъ Дерроль находился въ дом въ минуту убійства. Странно, что онъ вовсе не слыхалъ борьбы.

— Мистриссъ Рауберъ ничего не слышала, а между тмъ, она жила въ нижнемъ этаж и гораздо скорй могла услышать всякій шумъ въ комнат жены.

— Я бы желалъ знать все, что вы можете сообщить мн объ этомъ Деррол,— сказалъ мистеръ Леопольдъ, сидя нахмурившись надъ своей записной книжкой.

Честный Томъ Сампсонъ сидлъ и слушалъ, въ глубокомъ молчаніи, широко раскрывъ глаза. Для него знаменитый стряпчій по уголовнымъ дламъ былъ сверхъ-естественнымъ существомъ, составленнымъ изъ мудрости и знаній.

— Я могу сообщить вамъ очень немногое,— отвчалъ Джонъ Тревертонъ.— Я ничего противъ него сказать не имю, кром того, что онъ былъ бденъ и слишкомъ любилъ водку, чмъ, конечно, наносилъ себ вредъ.

— Понимаю,— быстро отвчалъ Леопольдъ.— Человкъ изъ тхъ, что пойдетъ на все ради денегъ.

Тревертонъ вздрогнулъ. Онъ не могъ отрицать, что это, до нкоторой степени, справедливо относительно мистера Дерроля, alias Мансфильда, alias Малькольма. Онъ съ ужасомъ помышлялъ, что человкъ этотъ — отецъ Лоры, и что во всякую минуту это позорное родство можетъ стать всмъ извстно, еслибъ начали настаивать на присутствіи Дерроля на слдствіи.

По счастью, Дерроль находился по ту сторону канала, одинъ повренный, получавшій его пенсію, зналъ, гд его можно найти.

Мистеръ Леопольдъ предлагалъ еще много вопросовъ, нкоторые изъ нихъ казались пустыми и въ длу неприложимыми, а Джонъ Тревертонъ, какъ могъ и умлъ, отвчалъ на вс.

— Надюсь, что вы мн довряете, мистеръ Леопольдъ,— сказалъ онъ, когда его адвокатъ протянулъ ему руку на прощаніе.

— Отъ всей души,— горячо отвчалъ тотъ.— Больше того, и намренъ васъ выручить. Дло непріятное, но мн кажется, я вижу изъ него выходъ. Желалъ бы я, чтобы вы помогли мн розыскать Дерроля.

— Этого я сдлать не могу,— ршительно проговорилъ Тревертонъ.

— Жаль. Ну, прощайте. Слдствіе отложено до будущаго вторника, передъ нами цлая недля. Стыдно будетъ, если мы за это время ничего не сдлаемъ.

— Полиція очень мало сдлала въ теченіе года,— сказалъ Тревертонъ.

— Полиціи не дано монополіи на человческій умъ,— отвчалъ мистеръ Леопольдъ.— Мы, можетъ быть, будемъ счастливе полиціи.

На слдующее утро два объявленія появились въ ‘Times’, ‘Telegraph’ и ‘Standard’:

‘Дерроль. Десять фунтовъ награды будутъ даны тому, кто доставитъ настоящій адресъ мистера Дерроля, въ послднее время жившаго въ улиц Сибберъ, въ Лейстеръ-сквэр’.

‘Ювелирамъ, закладчикамъ и пр. Потеряно въ февраля 187… ожерелье, въ вид ошейника, изъ поддльныхъ брильянтовъ. Всякій, доставившій о немъ какія-либо свднія, будетъ щедро награжденъ’.

Глава XI.— Исповдь мистриссъ Эвитъ.

Мистриссъ Эвитъ была очень больна. Легко можетъ быть, что продолжительное пребываніе на одномъ уровн съ водосточными трубами, вдали отъ солнечныхъ лучей, не даетъ здоровья или хорошаго расположенія духа.

Мистриссъ Эвитъ издавна страдала тихой меланхоліей, постояннымъ уныніемъ, побуждавшимъ ее держать голову на бокъ и, по временамъ, тихо вздыхать безъ всякой видимой причины. Она также чувствовала склонность видть вс житейскія дла въ самомъ мрачномъ свт, что было вполн естественно для человка, жившаго вдали отъ солнца. Она привыкла пророчить смерть и несчастіе своимъ знакомымъ, терять всякую надежду на выздоровленіе больного друга тотчасъ по приглашеніи доктора, предвидть раззореніе и опись имущества при самыхъ слабыхъ признакахъ расточительности въ хозяйств сосда, ожидать всего дурного отъ грудныхъ младенцевъ и еще худшаго отъ мужей, не доврять всему роду человческому и вообще исполнять, подъ своей человческой оболочкой, неблагодарную роль, которая, въ боле романтическій вкъ, приписывалась сов.

Она всегда была женщиной болзненной. Она страдала неопредленными болями, колотьями, неподдающимися описанію ощущеніями, поражавшими вс части ея костляваго тла, терзавшими сокровеннйшіе уголки ея организма. Она знала гораздо больше, чмъ слдовало въ видахъ ея собственнаго благополучія, о своемъ внутреннемъ устройств, и имла привычку толковать о своей печени и иныхъ органахъ въ техническихъ, почти докторскихъ выраженіяхъ. Она не была пріятна въ обществ, но цлый длинный рядъ жильцовъ выносилъ ея странности за то, что она была довольно опрятна и безукоризненно честна. Послднимъ качествомъ она безмрно гордилась. Она знала, что принадлежитъ къ разряду людей, которыхъ не щадятъ клевета и подозрніе, она знала, что самое названіе ея профессіи синонимъ расхищенія, и душа ея переполнялась гордостью, когда она заявляла, что отроду не попользовалась отъ жильца даже коркой хлба. Она дастъ бараньей кости сгнить у себя въ шкапу скоре, чмъ присвоить себ хотя бы часть ея, безъ особеннаго на то позволенія. Куски сала, сыръ, мука, яйца были въ такой же безопасности подъ ея охраной, какъ драгоцнные металлы въ англійскомъ банк. Джорджъ Джерардъ, которому каждый пенни составлялъ счетъ, открылъ эту важную добродтель въ своей домовой хозяйк и уважалъ ее за это. Онъ много терплъ отъ грабительницъ, у которыхъ жилъ прежде этого. Онъ убдился, что его полъ-фунта чаю или кофе тянется вдвое дольше, чмъ на прежнихъ квартирахъ, что тартинка съ ломтикомъ сала обходится ему дешевле, баранья котлета лучше приготовлена, и къ хлбу никто, кром его, не прикасается. Въ его глазахъ мистриссъ Эвитъ была образцовой хозяйкой, и онъ вознаграждалъ ее за ея безкорыстіе всяческими мелкими услугами, какія только могъ ей оказать. Всего пріятне ей была готовность, съ какой онъ прописывалъ лекарства отъ болзней, составлявшихъ главный интересъ ея жизни. Умъ ея имлъ прирожденную склонность къ медицин, и она любила говорить съ добродушнымъ докторомъ о своихъ недугахъ и даже разспрашивать его о его паціентахъ.

— У васъ опасный оспенный случай въ Green-Street, не правда ли, мистеръ Джерардъ?— спрашивала она его, съ мрачнымъ самоуслажденіемъ, зайдя однажды подъ вечерокъ узнать, что ей слдуетъ длать отъ ноющей боли въ спин.

— Кто вамъ сказалъ, что это оспа?— спросилъ Джерардъ.

— Ну, я знаю это изъ очень врнаго источника. Поденщица, что работаетъ въ 7-мъ No по нашей улиц, родная сестра Мэри Ань, что служитъ у мистриссъ Джуель, а мистриссъ Джуель и мистриссъ Пикокъ изъ Green-Street — близкія пріятельницы, а домъ, гд вы бываете, какъ разъ напротивъ дома мистера Пикока.

— Прекраснйшій источникъ,— улыбаясь отвчалъ Джерардъ,— но я съ удовольствіемъ могу заявить вамъ, что у меня въ списк нтъ ни одного оспеннаго случая. Слыхали ли вы когда-нибудь о ревматической лихорадк?

— Слыхала-ли!— съ восторгомъ повторила мистриссъ Эвитъ.— Я семь разъ лежала въ этой болзни!

При этомъ заявленіи она пристально взглянула на него, какъ-бы ожидая, что ей не поврятъ.

— Неужели?— сказалъ Джерардъ.— Въ такомъ случа я удивляюсь, что вы живы.

— Этому я и сама удивляюсь,— съ подавленной гордостью отвчала мистриссъ Эвитъ.— Я должна была имть отличный организмъ, чтобы пройти черезъ все то, что я прошла, да еще имть возможность разсказывать объ этомъ. Сколько разъ у меня была жаба. Горчицы, которую мн прикладывали къ горлу, хватило бы на цлый запасъ первоклассному торговцу колоніальными произведеніями. Что касается лихорадокъ, то не думаю, чтобы вы могли назвать такой видъ этой болзни, котораго бы у меня не было въ пять мсяцевъ съ тхъ поръ, какъ у меня была скарлатина, вслдъ за ней корь и коклюшъ, прежде, чмъ я успла оправиться. Я была мученицей.

— Боюсь, что ваша сырая кухня въ этомъ отчасти виновата,— замтилъ Джерардъ.

— Сырая!— воскликнула мистриссъ Эвитъ, воздвая руки къ небу.— Никогда во всю вашу жизнь не ошибались вы такъ, мистеръ Джерардъ, какъ въ этомъ вашемъ мнніи. Въ цломъ Лондон нтъ боле сухой комнаты! Нтъ, мистеръ Джерардъ, это не сырость, это воспріимчивость. Я настоящее не тронь меня, если есть какая болзнь въ воздух, я тотчасъ схвачу ее. Вотъ почему я у васъ спрашивала, не оспа ли въ Green-Street. Я не желаю быть изуродованной на старости лтъ.

Мистеръ Джерардъ считалъ недуги мистриссъ Эвитъ воображаемыми, въ значительной степени по крайней мр, но онъ находилъ ее слабой, истомленной отъ работы и давалъ ей въ небольшихъ дозахъ хининъ, хотя ему и не легко было снабжать ее такимъ дорогимъ лекарствомъ. Въ теченіе нкотораго времени хининъ имлъ оживляющее дйствіе, и мистриссъ Эвитъ считала своего жильца первымъ докторомъ на свт. Этотъ молодой человкъ понялъ ея натуру такъ, какъ никто никогда ее не понималъ,— говорила она своимъ кумушкамъ, и этотъ молодой человкъ проложитъ себ дорогу. Докторъ, понявшій натуру досел служившую камнемъ преткновенія для всхъ медицинскихъ знаменитостей, долженъ добиться извстности. Къ несчастью, благотворное дйствіе предписанныхъ Джерардомъ средствъ было непродолжительно. Въ конц стараго года и въ начал новаго довольно долго стояла сырая туманная погода, сырость и туманъ пробрались въ кухню къ мистриссъ Эвитъ и, повидимому, завладли ея многострадальными старыми костями. Съ ней сдлалось нсколько сильныхъ, лихорадочныхъ припадковъ: она дрожала, зубъ-на-зубъ не попадалъ, лицо посинло отъ холода. Даже взятая на три пенни мрка лучшаго, неподслащеннаго джина, разведенная въ полъ-стакан кипятку, не успокоила, не развеселила ее.

— Боюсь, что со мной кончено,— воскликнула мистриссъ Эвитъ, обращаясь къ сосдк, забжавшей поболтать и попросить утюжка.— На этотъ разъ у меня перемежающаяся лихорадка.

Съ ней снова сдлался припадокъ, и такъ-какъ она, для наибольшаго устрашенія сосдки, нсколько преувеличивала его, то зубы ея такъ и стучали.

— На этотъ разъ у меня перемежающаяся лихорадка,— повторила она, когда дрожь нсколько унялась.— У меня до этихъ поръ никогда не бывало перемежающейся лихорадки.

— Пустяки,— съ притворной веселостью воскликнула сосдка.— Это не перемежающаяся лихорадка. Господь съ вами, люди не хвораютъ ею въ центр Лондона, въ такой теплой уютной кухоньк, какъ эта. Только въ болотистыхъ мстностяхъ слышишь о перемежающейся лихорадк.

— Нужды нтъ,— торжественно возразила мистриссъ Эвитъ.— У меня перемежающаяся лихорадка, и если мистеръ Джерардъ этого не скажетъ, когда вернется домой, онъ, значитъ, не такой искусный докторъ, какимъ я его считаю.

Мистеръ Джерардъ своевременно вернулся домой, тихонько пришелъ въ себ съ помощью собственнаго ключа, вскор по наступленіи темноты. Мистриссъ Эвитъ умудрилась вползти на верхъ съ подносомъ, на которомъ несла баранью котлету, хлбъ и кружочекъ масла. Котлету она приготовила не безъ усилія, и насилу дотащилась на верхъ.

— Что съ вами ныньче?— спросилъ Джерардъ.— У васъ какой-то странный видъ.

— Мн это извстно,— съ мрачной покорностью отвчала мистриссъ Эвитъ.— У меня перемежающаяся лихорадка.

— Перемежающаяся, пустяки!— воскликнулъ Джерардъ, вставая и щупая ей пульсъ.

— Покажите-ка языкъ, старушка. Довольно. Я скоро васъ поставлю на ноги, если вы сдлаете, что я вамъ скажу.

— А именно?

— Ляжете въ постель, и пролежите до тхъ поръ, пока не поправитесь. Вамъ не подъ силу прислуживать другимъ, голубушка. Вамъ надо лечь въ постель, потепле укрыться, имть при себ кого-нибудь, кто бы кормилъ васъ хорошимъ супомъ, аррорутомъ и всякими подобными вещами.

— Кто же за домомъ присмотритъ?— печально спросила мистриссъ Эвитъ.— Я въ конецъ разгорюсь.

— Нтъ, этого не будетъ. Я въ настоящее время вашъ единственный жилецъ.— Мистриссъ Эвитъ уныло вздохнула.— И я почти не требую услугъ. Вамъ самимъ, однако, понадобится кто-нибудь, кто бы за вами ухаживалъ. Всего лучше вамъ взять поденщицу.

— Восемнадцать пенсовъ въ день, завтракъ, обдъ и ужинъ, да кружка пива,— вздохнула мистриссъ Эвитъ.— Она бы совсмъ объла меня. Если ужъ мн суждено слечь, мистеръ Джерардъ, я возьму двушку. Я знаю хорошую двушку, которая пойдетъ изъ-за кушанья и какой-нибудь бездлицы въ конц недли.

— Ахъ,— сказалъ Джерардъ,— не мало по лондонскимъ улицамъ расхаживаетъ приличныхъ молодыхъ людей, которые пошли бы куда угодно изъ-за кушанья. Жизнь — боле трудная задача, чмъ любая изъ Эвклидовыхъ теоремъ, почтеннйшая.

Хозяйка, въ знакъ согласія, меланхолически качнула годовой.

— Послушайте, однако, голубушка,— серьёзно замтилъ Джерардъ.— Если вы хотите поправиться, вы не должны спать въ этой вашей конур, въ подвальномъ этаж.

— Конур!— воскликнула оскорбленная матрона,— конур, мистеръ Джерардъ! Помилуйте, тамъ такъ чисто, что можно съ пола сть.

— Очень можетъ быть, но при каждомъ вдыханіи вы тамъ поглощаете большее или меньшее количество вредныхъ газовъ, выдляющихся изъ стоковъ. Вашъ полосатый языкъ какъ-бы намекаетъ на зараженіе крови. Вы должны устроить себ покойную кровать въ первомъ этаж и позаботиться, чтобы въ вашей комнат день и ночь топился каминъ.

— Только не въ ея комнат, мистеръ Джерардъ,— съ содроганіемъ воскликнула мистриссъ Эвитъ.— Этого я сдлать не въ состояніи, сэръ. Вдь — я не чужая. Чужіе этого бы не почувствовали. Но я ее знала. Я бы въ теченіе цлой ночи видла передъ собой ея чудные глаза. Меня бы это просто уморило.

— Въ такомъ случа, возьмите комнату Дерроля. Противъ нея вы ничего имть не можете.

Мистриссъ Эвитъ снова содрогнулась.

— У меня нервы такъ разстроены,— сказала она,— что я предубждена противъ комнатъ перваго этажа.

— Вы никогда не поправитесь въ подвал. Если вамъ непріятно занять спальню въ первомъ этаж, вы можете устроить себ кровать въ гостиной. Тамъ много и свта, и воздуха.

— Можно бы это сдлать,— сказала мистрисъ Эвитъ,— хотя мн бы не хотлось заводить безпорядокъ въ моей прекрасной гостиной.

— Вашей гостиной ничего не сдлается. Вы должны возстановить свое здоровье.

— Здоровье — великое благо. Чтожъ, поставлю выдвижную кровать въ первой комнат перваго этажа. Двушка можетъ спать на полу, на тюфяк у моей кровати. Все же она будетъ мн обществомъ.

— Разумется, будетъ. Устройтесь попокойне нравственно и физически, и вы живо поправитесь. Такъ какъ же на счетъ двушки? Вамъ надо тотчасъ же добыть ее.

— Ко мн сейчасъ придетъ сосдка. Я попрошу ее зайти и сказать Джемим, чтобъ шла сюда.

— Эту двушку зовутъ Джемима?

— Да. Она — падчерица портного, что живетъ на углу. У него своя большая семья, и Джемима чувствуетъ себя лишней. Она — работящая, честная двушка, хотя собой неказиста. Отецъ ея стоялъ за буфетомъ въ таверн принца Уэльскаго, торговалъ крпкими напитками, и вотчимъ ее подчасъ этимъ попрекаетъ, когда напьется.

— Богъ съ ней, съ біографіей Джемимы,— сказалъ Джерардъ.— Пошлите за ней сосдку, а я покамстъ помогу вамъ сдлать постель.

— Ахъ, мистеръ Джерардъ, вы и чаю-то не кушали! Котлета ваша совсмъ простынетъ.

— Котлета моя и подождать можетъ,— весело замтилъ Джерардъ. Затмъ, молодой докторъ, съ ловкостью женщины и съ добротой, превышающей доброту обыкновенныхъ женщинъ, помогъ хозяйк превратить гостиную перваго этажа въ покойную спальню.

Къ тому времени, когда приготовленія были окончены, Джемима явилась на сцену, неся, все свое имущество, связанное въ бумажный платокъ. Это была худая двушка, съ угловатыми движеніями и лицомъ, сильно тронутымъ оспой. Ея скудные волосы были свернуты въ крпкій узелъ на затылк, локти отличались неестественной краснотой, кисти рукъ были перевязаны старыми черными лентами, но ея добродушная усмшка все искупала. Она была терплива, какъ вьючное животное, довольствовалась самой скудной пищей, отличалась неизмнной веселостью. Она такъ привыкла къ брани и суровому обращенію, что почитала людей, не обращавшихся съ ней особенно дурно, не запугивавшихъ ее, за идеалъ доброты. Въ тотъ самый вечеръ, когда мистриссъ Эвитъ слегла, и весь домъ находился на попеченіи Джемимы, мистеръ Леопольдъ и мистеръ Сампсонъ явились въ улицу Сибберъ за справками. Джоржъ Джерардъ принялъ ихъ и, съ большимъ изумленіемъ и нкоторымъ негодованіемъ, узналъ отъ нихъ объ арест Джона Тревертона. Онъ былъ вполн увренъ, что свднія, на основаніи которыхъ полиція начала дйствовать, были доставлены Эдуардомъ Клеромъ, и досадовалъ на себя за то, что нкоторымъ образомъ таскалъ каштаны изъ огня для этого озлобленнаго молодого человка. Онъ вспоминалъ прелестное личико Лоры, выражавшее полнйшую чистоту и искренность, и негодовалъ на себя за то, что помогъ навлечь на ея голову это страшное горе.

— Было время, когда я считалъ Джона Тревертона виновнымъ,— сказалъ онъ мистеру Леопольду,— но это убжденіе мое поколебалось недлю тому назадъ, когда мы съ нимъ имли разговоръ.

— Вы бы никогда не помыслили о немъ дурного, еслибъ знали его такъ-же хорошо, какъ знаю его я,— сказалъ преданный Сампсонъ.— Онъ по цлымъ недлямъ живалъ у меня въ дом. Мы были съ нимъ какъ братья. Это — непріятное дло, разумется, оно крайне тяжело для его прелестной молодой жены, но мистеръ Леопольдъ намренъ его выручить.

— Намренъ,— подтвердилъ знаменитый стряпчій.

— Мистеръ Леопольдъ выручалъ многихъ, невинныхъ и виновныхъ.

— И виновныхъ,— съ спокойнымъ самодовольствомъ подтвердилъ стряпчій.

— Мистеру Леопольду было очень непріятно, что мистриссъ Эвитъ видть нельзя.

— Я бы желалъ предложить ей нсколько вопросовъ,— сказалъ онъ.

— Она сегодня слишкомъ больна для подобныхъ разговоровъ,— отвчалъ Джерардъ.— Она можетъ надяться на выздоровленіе только въ такомъ случа, если будетъ пользоваться полнйшимъ спокойствіемъ, да я и не думаю, чтобы она могла сказать вамъ объ убійств больше того, что заявила на слдствіи.

— О нтъ, могла-бы,— сказалъ мистеръ Леопольдъ.— Она сказала-бы мн гораздо больше.

— Вы полагаете, что она что-нибудь утаила?

— Не преднамренно, быть можетъ, но всегда остается что-нибудь недосказаннымъ, какая-нибудь мелкая подробность, которая для васъ можетъ не имть никакого значенія, а для меня можетъ имть очень большое. Потрудитесь немедленно дать мн знать, когда можно будетъ видть вашу квартирную хозяйку.

Джерардъ общалъ, а затмъ мистеръ Леопольдъ, вмсто того, чтобъ удалиться, преспокойно разслся въ кресл доктора и такой небрежной рукой началъ мшать огонь въ камин, что заставилъ бднаго Джерарда дрожать за свой недльный запасъ углей. Стряпчій по уголовнымъ дламъ, повидимому, былъ въ лнивомъ настроеніи духа, чувствовалъ склонность даромъ терять время. Честный Томъ Сампсонъ дивился его легкомыслію.

Разговоръ естественно вращался на преступленіи, въ силу котораго этотъ домъ пріобрлъ мрачную извстность. Джерардъ много толковалъ о m-me Шико и ея муж, и только посл отъзда мистера Леопольда и его спутника замтилъ, какъ искусно опытный стряпчій съумлъ подвергнуть его допросу, причемъ онъ этого процесса даже и не сознавалъ.

Посл этого вечера Джерардъ слдилъ по газетамъ за отчетами по длу Шико. Онъ прочелъ извщеніе о появленіи Джона Тревертона на слдствіи, узналъ, что оно было отложено на недлю. По особенному настоянію мистриссъ Эвитъ онъ прочелъ ей отчетъ объ этомъ дл, помщенный въ вечернихъ газетахъ въ самый день слдствія. Ее, повидимому, сильно заботило это дло.

— Какъ вы думаете, повсятъ они его?— тревожно спросила она.

— Нескоро они еще, голубушка, доберутся до повшенія. Онъ даже еще не преданъ суду.

— Но уликъ противъ него много, не правдами?

— Обстоятельства, повидимому, указываютъ на него, какъ на убійцу. Другого-то никого не было, кто-бы имлъ какой-нибудь поводъ совершить подобное дло.

— И вы говорите, что у него прелестная молодая жена?

— Одна изъ самыхъ хорошенькихъ женщинъ, какихъ я когда-либо видалъ, мн ее отъ души жаль, бдненькую.

— Будь вы въ числ присяжныхъ засдателей, обвинили-бы вы его?— спросила мистриссъ Эвитъ.

— Я находился-бы въ страшномъ затрудненіи. Мн приходилось-бы основывать мой приговоръ на свидтельскихъ показаніяхъ, а он сильно говорятъ противъ него.

Мистриссъ Эвитъ вздохнула и повернула на подушк свою усталую голову.

— Бдный молодой человкъ,— прошептала она,— онъ всегда былъ привтливъ, не очень разговорчивъ, но всегда привтливъ. Мн было-бы жалко, еслибъ онъ пострадалъ. Это было-бы ужасно, не правда-ли,— съ внезапнымъ волненіемъ воскликнула она, приподнимаясь съ подушекъ и пристально глядя на доктора, — это было-бы ужасно, еслибъ его повсили, а онъ былъ-бы невиненъ, къ тому же, прелестная молодая жена. Я бы этого не вынесла, нтъ, я бы этого не вынесла. Мысль объ этомъ свела бы меня въ могилу, и не думаю, чтобы она позволила мн отдохнуть даже тамъ.

Джерардъ подумалъ, что бдная женщина начинаетъ бредить. Онъ слегка охватилъ пальцами исхудалую кисть ея руки и посмотрлъ на часы.

Да, пульсъ былъ значительно ускоренне, чмъ тогда, когда онъ въ послдній разъ осматривалъ ее.

— Джемима здсь?— спросила мистриссъ Эвитъ, отворачивая занавсь у кровати и тревожно оглядываясь.

Да, Джемима была тутъ, она сидла у камина, штопая грубый срый чулокъ, вполн счастливая даннымъ ей дозволеніемъ грться у камелька въ комнат, гд никто не бросалъ въ нее крышками отъ кастрюль.

Джорджъ Джерардъ повсилъ занавску, защищавшую кровать отъ пронзительныхъ струй воздуха, одинаково проникающихъ сквозь старыя и новыя оконныя рамы. Исхудалые пальцы мистриссъ Эвитъ сжали, какъ въ тискахъ, кисть руки доктора.

— Мн надо поговорить съ вами,— шепнула она,— попозже, когда Джемима пойдетъ ужинать. Дальше я молчать не могу. Мн это жить не даетъ.

Бредъ очевидно усиливается,— думалъ Джерардъ.— Лихорадка обыкновенно къ ночи возрастаетъ.

— О чемъ это вы молчать не можете?— успокоивающимъ тономъ спросилъ онъ.— Васъ что-нибудь тревожитъ?

— Подождите, пока Джемима уйдетъ,— шепнула больная.

— Я зайду взглянуть на васъ между десятью и одиннадцатью,— вслухъ сказалъ Джерардъ, вставая.— Ныньче вечеромъ у меня пропасть чтенія.

Онъ вернулся къ своимъ книгамъ, къ своему мирному уединенію, размышляя о словахъ и обращеніи мистриссъ Эвитъ. Нтъ, то не былъ бредъ. Въ словахъ ея было слишкомъ много связи для бреда, въ обращеніи проглядывало волненіе, но не безуміе. Очевидно, у нея было что-то на душ — что-то имющее связь съ убійствомъ Шико.

Боже милосердый, неужели эта слабая старуха — убійца? Неужели эти старыя изсохшія руки нанесли ту смертельную, зіяющую рану? Нтъ, на мысли этой нельзя остановиться ни на минуту. А между тмъ, съ тхъ поръ, какъ міръ стоитъ, случались и боле странныя вещи. Преступленіе, какъ безуміе, могло придать искусственную силу слабымъ рукамъ. Шико могла имть деньги — драгоцнности, какія-нибудь скрытыя богатства, тайна которыхъ была извстна ея квартирной хозяйк, и, искушаемая бдностью, эта несчастная женщина могла!… могла!.. Мысль эта была слишкомъ ужасна. Она овладла мозгомъ Джорджа Джерарда какъ кошмаръ. Тщетно пытался онъ занять свой умъ изученіемъ интереснаго трактата о сухомъ гніеніи въ плюсневой кости. Мысли его не могли оторваться отъ слабой старухи, исхудалая рука которой, нсколько минутъ тому назадъ, напомнила ему макбетовскихъ вдьмъ.

Онъ прислушивался въ шуму тяжелыхъ шаговъ Джемимы по лстниц. Наконецъ, онъ услыхалъ его и понялъ, что двушка засла за свой скудный ужинъ, и ничто не мшаетъ ему выслушать заявленіе мистриссъ Эвитъ. Онъ закрылъ книгу и спокойно поднялся на верхъ. Никогда до сей минуты не зналъ Джорджъ Джерардъ, что значитъ страхъ, но съ чувствомъ настоящаго страха вошелъ онъ въ комнату мистриссъ Эвитъ, трепеща предъ предстоящимъ ему открытіемъ.

Онъ былъ пораженъ, заставъ больную на ногахъ, одтой въ наброшенное поверхъ ночного костюма черное платье.

— Зачмъ, скажите ради Бога, вы встали?— спросилъ онъ.— Если вы простудитесь, вамъ будетъ гораздо хуже, чмъ было до сихъ поръ.

— Я это знаю,— отвчала мистриссъ Эвитъ, у которой зубы стучали,— но пособить этому горю не могу. Мн надо пойти на верхъ въ заднюю комнату второго этажа, и вы должны пойти со мной.

— Зачмъ?

— Я вамъ это скажу. Прежде я отъ васъ хочу кое-что узнать.

Джерардъ снялъ одяло съ кровати и набросилъ его на плеча старухи. Она сидла передъ каминомъ, на томъ самомъ мст, гд сидла Джемима, штопая свой чулокъ.

— Я готовъ говорить съ вами о чемъ угодно,— отвчалъ Джерардъ,— но буду очень золъ, если вы простудитесь.

— Еслибъ невинный человкъ былъ заподозрнъ въ совершеніи убійства, и вс доказательства были противъ него, а другому лицу было бы извстно, что онъ этому длу непричастенъ, и оно бы молчало, предоставивъ закону дйствовать, было-ли бы виновно это другое лицо?

— Оно было бы виновно въ убійств — воскликнулъ Джерардъ,— ни боле ни мене, какъ въ убійств. Имть возможность спасти жизнь невиннаго и не спасти ее! Что-жъ бы это было, какъ не убійство!

— Уврены-ли вы, что Джемима не подслушиваетъ за дверью?— подозрительно спросила мистриссъ Эвитъ.— Подойдите къ дверямъ и посмотрите.

Джерардъ повиновался.

— Здсь нтъ ни души,— сказалъ онъ.— Ну, голубушка, не теряйте больше времени. Вамъ, очевидно, все извстно объ этомъ убійств.

— Мн кажется, я знаю, чьихъ рукъ это было дло,— сказала старуха.

— Чьихъ-же?

— Я помню эту страшную ночь такъ-же хорошо, какъ еслибы все это происходило вчера,— начала мистриссъ Эвитъ, сопровождая свою рчь странными звуками, точно она что-то глотала, и стараясь подавить свое волненіе.— Мы вс стояли на площадк за этой дверью, мистриссъ Рауберъ, мистеръ Дерродь, я и мистеръ Шико. Мы съ мистриссъ Рауберъ дрожмя дрожали. Мистеръ Шико былъ блденъ какъ мертвецъ, мистеръ Дерроль былъ всхъ насъ хладнокровне. Онъ все принялъ довольно спокойно и я еще подумала, что благополучіе имть среди насъ кого-нибудь, кто еще не въ конецъ растерялся. Онъ же предложилъ послать за полисменомъ.

— Весьма благоразумно,— сказалъ Джерардъ.

— У меня и въ мысляхъ не было подозрвать его,— продолжала мистриссъ Эвитъ.— Онъ прожилъ у меня пять лтъ, былъ спокойнымъ жильцомъ, возвращался, когда вздумается, со своимъ ключомъ и причинялъ очень мало безпокойства. У него былъ одинъ только недостатокъ, это — его пристрастіе къ бутылк. Они съ m-me Шико были очень дружны. Онъ, казалось, какъ отецъ, заботился о ней и часто по вечерамъ провожалъ ее домой изъ театра, когда мужъ бывалъ въ клуб.

— Да, да,— нетерпливо воскликнулъ Джерардъ.— Вы мн это часто говорили до сегодняшняго вечера. Продолжайте, ради Бога. Неужели вы хотите сказать, что Дерроль при чемъ-нибудь въ этомъ убійств?

— Онъ убилъ,— сказала мистриссъ Эвитъ на ухо доктору.

— Почему вы знаете? На какомъ основаніи обвиняете вы его?

— На самомъ врномъ. Между этой несчастной и ея убійцей происходила борьба. Когда я вошла взглянуть на нее, прежде, чмъ докторъ прикоснулся въ ней, одна изъ ея рукъ была крпко сжата, точно она за что-то крпко-на-крпко уцпилась въ послднюю минуту. Въ этой сжатой рук я нашла пучокъ сдыхъ волосъ, точь-въ-точь такого цвта, какъ волосы Дерроля. Я готова показать это подъ присягой.

— И это вс доказательства, какія вы имете противъ Дерроля? Фактъ этотъ сильно говоритъ въ пользу бднаго Тревертона, и вы поступили очень дурно, не заявивъ о немъ на слдствіи, но приговоръ надъ Дерролемъ не можетъ быть произнесенъ на основаніи нсколькихъ сдыхъ волосъ, разв только вы имете еще другія доказательства противъ него?

— Имю,— сказала мистриссъ Эвитъ.— Страшныя доказательства. Но не говорите, что я поступила дурно, не заявивъ объ этомъ на слдствіи. Ничья жизнь не была въ опасности. Мистеръ Шико благополучно убрался. Что-жъ мн за радость была говорить то, ради чего могли повсить мистера Дерроля. Онъ всегда былъ для меня хорошимъ жильцомъ, и хотя я никогда посл этого не могла смотрть на него безъ того, чтобы не почувствовать, какъ каждая капля крови въ моихъ жилахъ стынетъ, и хотя я была благодарна Провиднію, когда онъ выхалъ отъ меня, у меня духу не хватило заявить о томъ, что было бы ему смертельнымъ приговоромъ.

— Продолжайте — настаивалъ Джерардъ.— Что вы такое открыли?

— Когда полисменъ вошелъ и осмотрлся, мистеръ Дерроль сказалъ: ‘я пойду лягу, во мн здсь больше не нуждаются’, и вернулся въ себ въ комнату такъ спокойно и хладнокровно, какъ еслибъ ничего не случилось. Когда сержантъ вернулся, полъ-часа спустя, съ джентльменомъ въ статскомъ плать, оказавшимся ни боле ни мене какъ сыщикомъ, они вдвоемъ обошли вс комнаты въ дом. Я пошла съ ними, чтобы показывать имъ дорогу, отворять шкапы и т. д. Они поднялись въ комнату мистера Дерроля, и онъ спалъ точно агнецъ какой. Онъ немного поворчалъ на насъ за то, что пришли ему мшать.

— Осматривайте все, сколько вамъ угодно,— сказалъ онъ,— только меня не тревожьте. Можете открыть вс ящики. Ни одинъ изъ нихъ не запертъ. Гардеробъ мой не очень великъ. Я могу знать счетъ моимъ платьямъ и безъ реестра.— ‘Очень пріятный джентльменъ’, посл говорилъ сыщикъ.

— Они ничего не нашли?— спросилъ Джерардъ.

— Ничего, хотя все тщательно осматривали, всюду заглядывали. Въ задней комнат второго этажа одинъ только стнной шкапъ, и тотъ приходится за изголовьемъ кровати. Кровать иметъ видъ палатки, ее со всхъ сторонъ окружаютъ ситцевыя занавси. Они заглядывали подъ кровать, и даже зашли такъ далеко, что сняли каминную доску, заглядывали въ трубу, но кровати съ мста не сдвинули. Мн думается, что имъ не хотлось безпокоить мистера Дерроля, который поплотне завернулся въ одяло и снова заснулъ.— Въ этой комнат, кажется, нтъ стнныхъ шкаповъ? сказалъ сыщикъ. Мн такъ надоло дежурить при нихъ, что я только качнула головой, предоставивъ имъ истолковывать это движеніе, какъ имъ будетъ угодно, тогда они спустились внизъ, пошли надодать мистриссъ Рауберъ.

Здсь мистриссъ Эвитъ остановилась, какъ-бы утомившись отъ продолжительной рчи.

— Ну, старушка,— ласково сказалъ Джерардъ,— выпейте-ка немного ячменной воды и затмъ продолжайте. Вы просто пытаете меня.

Мистриссъ Эвитъ выпила и продолжала.

— Не знаю почему мн это пришло въ голову, но по уход обоихъ мужчинъ я не въ силахъ была отдлаться отъ мысли о стнномъ шкап и о томъ, нтъ-ли въ немъ чего-нибудь, что сыщику пріятно было-бы найти. Мистеръ Дерроль сошелъ внизъ въ одиннадцать часовъ и отправился завтракать,— какъ онъ говорилъ,— но мн было хорошо извстно, что когда онъ завтракалъ вн дома, завтракъ его составляла водка. Если ему требовалась чашка чаю или кусочекъ селедки, я ихъ ему доставляла, но бывали утра, когда онъ не въ силахъ былъ одолть ломтика хлба съ масломъ и кусочка селедки, и тогда онъ уходилъ изъ дому.

— Да, да,— подтвердилъ Джерардъ,— продолжайте пожалуйста.

— Когда онъ ушелъ, я входную дверь заперла на цпь, чтобы быть увренной, что мн не помшаютъ, и прямо отправилась къ нему въ комнату. Я отодвинула кровать и отворила стнной шкапъ. У мистера Дерроля ключа отъ шкапа не было, такъ-какъ ключъ былъ потерянъ, когда онъ перехалъ ко мн, и хотя я впослдствіи нашла его, но не дала себ труда вручить его ему. На что ему было ключи, когда вся-то его движимость не стоила и пяти фунтовъ?

— Продолжайте, сдлайте милость.

— Я отворила шкапъ. Это — оригинальный, старомодный стнной шкапъ, дверь котораго оклеена точно такими же обоями, какъ и комната. Внутри было такъ темно, что мн пришлось зажечь свчу, чтобы хоть что-нибудь разглядть. Сначала казалось, что и съ помощью свчи тамъ видть нечего, но я опустилась на колни, шарила въ темныхъ углахъ и, наконецъ, нашла старый ситцевый халатъ мистера Дерроля, мелко свернутый и запиханный въ самый темный уголъ шкапа, подъ грудой всякаго сора. Онъ носилъ его за день или за два передъ тмъ, и я знала его такъ же хорошо, какъ знала его владльца. Я поднесла халатъ въ окну и развернула его, онъ-то и былъ доказательствомъ, говорившимъ, кто убійца несчастной, похолодлый трупъ которой лежалъ на кровати въ комнат нижняго этажа. Весь передъ халата и одинъ изъ рукавовъ были пропитаны кровью. Она должно быть лилась ручьями. Пятна едва успли пообсохнуть.— Боже милостивый!— сказала я себ,— этого довольно, чтобъ его повсить, тогда я поскорй взяла, покрпче свернула халатъ, сунула его опять въ уголъ и прикрыла всякой всячиной, старыми газетами, старомъ платьемъ, точно такъ, какъ было прежде. Затмъ я побжала внизъ, отыскала ключъ отъ шкапа и заперла его. Я вся дрожала, пока это длала, но я чувствовала въ себ силу все это выполнить. Только-что я положила ключъ въ карманъ, какъ услыхала доносившійся снизу сильный стукъ въ дверь. Со времени ухода мистера Дерроля не прошло еще и четверти часа, но я была совершенно уврена, что это онъ воротился. Я поставила кровать на прежнее мсто, сбжала внизъ, отворила дверь, все еще внутренно дрожа. На кой чортъ дверь-то у васъ на цпи?— сердито спросилъ онъ. Я сказала ему, что нервы мои, посл той ночи, такъ разстроены, что я вынуждена была это сдлать. Отъ него сильно пахло водкой, и мн показалось, что у него какой-то странный видъ, что онъ похожъ на человка, который дурно себя чувствуетъ и старается этого не показать.— Приходится надть чистую рубашку ради этого слдствія, сказалъ онъ, и поднялся на верхъ, а я задала себ вопросъ, что онъ долженъ чувствовать, проходя мимо двери комнаты, гд лежитъ бдняжка?

— Онъ никогда не спрашивалъ у васъ ключа отъ шкапа?

— Никогда. Угадалъ ли онъ, что случилось, зналъ ли, что я его подозрваю, сказать не могу, но онъ никогда не предлагалъ никакихъ вопросовъ, шкапъ остался запертымъ и по сей день, ключъ у меня, и если вы пойдете со мною на верхъ, я покажу вамъ все, что видла въ то ужасное утро.

— Нтъ, нтъ, въ этомъ нтъ никакой надобности. Полиція должна видть внутренность этого шкапа. Странное дло, замтилъ Джерардъ, но я не умю вамъ выразить, какъ я радъ за Тревертона, и за его прелестную молодую жену. Что могло побудить этого Дерроля совершить такое зврское убійство?

Мистриссъ Эвитъ торжественно покачала головой.

— Этого я никогда понять не могла,— сказала она,— хотя часто не спала по ночамъ, все ломала надъ этимъ голову. Я знаю, что денегъ у нея не было — я знаю, что они съ ней были всегда дружны, до послдняго дня ея жизни. Но у меня на этотъ счетъ свои мысли.

— Какія же ваши мысли?— спросилъ Джерардъ.

— Онъ это сдлалъ, будучи не въ своемъ ум, въ припадк делиріосъ траменсъ.

— Видали ли вы его когда сумасшедшимъ отъ пьянства?

— Нтъ, никогда. Но почемъ мы знаемъ, что это не могло съ нимъ сдлаться внезапно, среди ночи, и подйствовать на него такъ, что онъ всталъ, бросился внизъ въ припадк безумія и перерзалъ горло этой несчастной.

— Это слишкомъ дикая мысль. Чтобъ человкъ былъ совершенно сумасшедшими, подъ вліяніемъ ‘delirium tremens’, между двнадцатью и часомъ и находился въ полномъ разум въ три,— едва ли въ предлахъ возможнаго. Нтъ. Побудительная причина должна была существовать, хотя мы добраться до нея не въ силахъ. Что-жъ, слава Богу, что совсть побудила васъ высказать, наконецъ, хотя и поздно, всю правду. Завтра вы повторите вашъ разсказъ въ присутствіи мистера Леопольда. А теперь ложитесь-ка снова въ постель, а я пришлю къ вамъ Джемиму съ чашкой хорошаго бульона. Дай Богъ, чтобъ этого Дерроля разыскали.

— Надюсь, что этого не случится,— сказала мистриссъ Эвитъ.— Если его найдутъ, онъ будетъ повшенъ, а онъ всегда былъ для меня хорошимъ жильцомъ. Я должна отдать ему справедливость.

— Вы бы не стали хорошо о немъ отзываться, еслибъ онъ къ вашему горлу приставилъ бритву.

— Ахъ,— возразила квартирная хозяйка,— я дрожала передъ нимъ со времени этого ужаснаго событія. Часто просыпалась я въ холодномъ поту, воображая, что слышу его дыханіе у моей кровати, хотя я всегда спала съ запертою на замокъ и заставленною кухоннымъ столомъ дверью. Я была очень благодарна судьб, когда онъ ухалъ, хотя мн и тяжеленько было, что мой второй этажъ стоялъ пустой,— вдь налоги и повинности приходилось уплачивать такъ-же исправно, какъ и тогда, когда домъ мой былъ полонъ.

Джерардъ настоялъ на томъ, чтобъ его паціентка легла въ постель безъ дальнйшаго отлагательства. Она раскраснлась и взволновалась подъ вліяніемъ собственныхъ разсказовъ, и охотно бы продолжала болтать до полуночи, еслибъ докторъ ей это позволилъ. Но онъ пожелалъ ей доброй ночи и сошелъ внизъ, чтобы позвать добродушную Джемиму, въ лиц которой нашелъ прекрасную сидлку, нкогда ухаживавшую за многочисленными своими братьями и сестрами, въ періодъ прорзыванія зубовъ, кори, втреной оспы, свинки и прочихъ болзней, свойственныхъ дтскому возрасту.

Джорджъ Джерардъ на слдующій день рано утромъ снесся съ мистеромъ Леопольдомъ, и этотъ джентльменъ сейчасъ же явился въ постели мистриссъ Эвитъ, гд имлъ продолжительный и дружескій разговоръ съ этой дамой, которая чувствовала себя настолько хорошо, что могла быть чрезмрно болтлива. Она была совершенно очарована знаменитымъ стряпчимъ, обращеніе котораго показалось ей верхомъ изысканности, и впослдствіи замчала, что еслибъ ея собственная жизнь была въ опасности, она и тогда едва ли могла бы отказаться отвчать на предлагаемые имъ вопросы.

Разъ освоившись съ фактами, полученными непосредственно, мистеръ Леопольдъ кликнулъ кэбъ и направился къ тихому пристанищу, гд томился его кліентъ. Лора была у мужа въ моментъ появленія стряпчаго. Когда онъ вошелъ, она вскочила, блдная и взволнованная, и взглянула на него, какъ смотрятъ на единственнаго человка, могущаго спасти жизнь невиннаго.

— Добрыя всти,— весело сказалъ Леопольдъ.

— Слава Богу,— прошептала Лора, опускаясь на стулъ.

— Мы нашли убійцу.

— Нашли его,— воскликнулъ Тревертонъ,— какъ и гд?

— Говоря нашли, я захожу нсколько далеко,— сказалъ Леопольдъ,— но мы знаемъ, кто онъ. Это — человкъ, котораго я подозрвалъ съ самаго начала, вашъ сожитель изъ второго этажа, Дерроль.

У Лоры вырвался крикъ ужаса.

— Вы не должны жалть о немъ, мистриссъ Тревертонъ,— сказалъ мистеръ Леопольдъ.— Онъ совершеннйшій негодяй. Мн извстны обстоятельства, бросающія свтъ на причину, побудившую его совершить убійство. Онъ въ полной мр недостоинъ вашего состраданія. Сомнваюсь, чтобы повшеніе — производимое тмъ приличнымъ способомъ, какимъ оно производится въ наши дни — было достаточной для него казнью. Ему бы слдовало жить въ мене утонченный вкъ, чтобы въ ушахъ его, въ послднія минуты его жизни, раздавались завыванія и ругательства толпы.

— Почемъ вызнаете, что убійца — Дерроль?— спросилъ Джонъ Тревертонъ.

Мистеръ Леопольдъ сообщилъ своему кліенту сущность заявленія мистриссъ Эвитъ.

Тревертонъ слушалъ молча. Лора спокойно сидла подл него блдная какъ мраморъ.

— Молодой докторъ въ улиц Сибберъ говорилъ мн, что мистриссъ Эвитъ до будущаго вторника настолько поправится, что будетъ имть возможность явиться въ судъ,— въ заключеніе сказалъ мистеръ Леопольдъ.— Еслибъ этого не случилось, намъ придется ходатайствовать о вторичной отсрочк. Мн кажется, вы можете считать себя свободнымъ человкомъ. Никакой судья не ршится предать васъ суду, въ виду показаній этой женщины, но Дерроля все же придется розыскивать, и чмъ скорй его найдутъ, тмъ лучше. Я сейчасъ же наведу полицію на его слдъ. Не смотрите такой испуганной, мистриссъ Тревертонъ. Единственное средство доказать невинность вашего мужа, это — доказать, что кто-нибудь другой виновенъ. Желалъ бы и, чтобъ вы сообщили мн какія-либо свднія, могущія навести полицію на настоящій слдъ,— прибавилъ онъ, обращаясь къ Джону Тревертону.

— Я уже вчера сказалъ вамъ, что помочь вамъ не могу.

— Да, но вашъ тонъ заставилъ меня думать, что вы чего-то не договариваете, что вы могли бы — еслибъ захотли — дать мн въ руки Аріаднину нить.

— Ваше воображеніе, несмотря на суровый реализмъ судебныхъ мстъ, должно быть очень живо.

— Понимаю,— сказалъ мистеръ Леопольдъ,— вы намрены не сходить съ однажды избраннаго пути. Что-жъ, человкъ этотъ, такъ или иначе, долженъ быть розысканъ, все равно, пріятно ли вамъ это или нтъ. Ваше доброе имя требуетъ, чтобъ мы кого-нибудь приговорили къ каторг.

— Да,— воскликнула Лора, вскочивъ съ мста и говоря съ неожиданной энергіей,— доброе имя моего мужа должно быть спасено во что бы то ни стало. Что такое для насъ этотъ человкъ, Джонъ, чтобы намъ его щадить? Что онъ такое для меня, чтобы намъ думать о его безопасности скорй, чмъ о твоей?

— Тише, дорогая,— успокоительно проговорилъ Джонъ.

— Предоставь намъ съ мистеромъ Леопольдомъ однимъ уладить это дло.

Глава XII.— Показаніе гробовщика.

— Отецъ мой,— воскликнула Лора, когда мистеръ Леопольдъ ухалъ, и они съ мужемъ остались вдвоемъ,— отецъ мой совершилъ это жестокое убійство, это позорнйшее преступленіе, безъ тни оправданія! Подумать только, что кровь этого человка течетъ въ моихъ жилахъ, что жена твоя — дочь убійцы. О, Джонъ, это слишкомъ ужасно! Ты долженъ ненавидть меня. Ты долженъ съ отвращеніемъ отъ меня сторониться.

— Голубка, дорогая, еслибъ ты происходила отъ цлаго длиннаго ряда преступниковъ, ты всегда осталась бы для меня тмъ, чмъ была съ первой минуты, какъ я тебя узналъ, чистйшей, милйшей, прелестнйшей, лучшей изъ женщинъ. Что же до этого негодяя Дерроля, который эксплуатировалъ твою молодость и неопытность, который прокрался въ садъ твоего благодтеля подобно вору, не ищущему ничего кром добычи, съумлъ внушить твоему великодушному молодому сердцу состраданіе, котораго вовсе не заслуживалъ, и воспользовался твоими деньгами — я столько же врю, что онъ твой отецъ, сколько и мой. Пока права его на тебя не имли другихъ послдствій, кром пенсіи, выплачивать которую не составляло для насъ жертвы, мн просто было лнь дать себ трудъ разслдовать его права. Но теперь, когда онъ оказывается убійцей этой несчастной женщины, наша обязанность доказать всю несостоятельность его правдоподобнаго разсказа. Не поможешь ли ты мн въ этомъ, Лора? Я могу только совтовать, пока связанъ по рукамъ и по ногамъ въ этомъ ужасномъ мст.

— Я все сдлаю, мой дорогой, все, чтобъ доказать, что этотъ ненавистный человкъ не тотъ отецъ, съ которымъ я жила, будучи маленькимъ ребенкомъ. Скажи мн только, что я должна длать?

— Первое, что слдуетъ сдлать, это — създить въ Чизвикъ и тамъ собрать справки. Какъ ты думаешь, могла ли бы ты найти домъ, въ которомъ вы жили, если онъ еще существуетъ?

— Думаю, что могла бы. Онъ стоялъ въ очень скучной, уединенной мстности. Это я помню. Назывался онъ Плющевый Коттеджъ, окна его выходили на дорожку, окаймленную изгородями, на которой никогда ничего не было видно.

— Прекрасно, голубка, теб слдуетъ създить въ Чизвикъ съ Сампсономъ — ему мы можемъ доврить вс наши тайны, онъ испытанный другъ — посмотримъ, не удастся ли вамъ найти тотъ именно Плющевый Коттеджъ, какой намъ требуется — полагаю, что въ Чизвик существуетъ съ полъ-дюжины такихъ коттеджей, изъ оконъ которыхъ каждаго ничего не видно — и затмъ разузнать все, что только можно, касательно жизни отца твоего въ этомъ дом, и того, какъ и когда онъ его оставилъ.

— Я сегодня-же поду, Джонъ. Зачмъ мистеру Сампсону провожать меня? Я не боюсь хать одна.

— Нтъ, дорогая, я не допущу этого. Нашъ добрый Сампсонъ долженъ охранять тебя. Онъ человкъ бойкій, онъ уметъ говорить и будетъ намъ очень полезенъ. Онъ будетъ здсь черезъ нсколько минутъ, и тогда вы съ нимъ можете отправиться въ Чизвикъ, когда вздумаете.

Полъ-часа спустя, Лора и мистеръ Сампсонъ сидли въ вагон на пути въ Чизвикъ, и мене чмъ черезъ часъ по отъзд изъ Клеркенуэля, Лора съ недоумніемъ озиралась среди мстности, хорошо знакомой ей въ дтств.

Произошли большія перемны, она долго бродила, не будучи въ состояніи признать ничего изъ окружающаго, за исключеніемъ, однако, рки, смотрвшей на нее сквозь срый туманъ зимняго дня, подобно старому другу. Появились террасы, виллы, поражавшія новизной, глядли на нее со всхъ сторонъ, тамъ, гд нкогда была сельская дорожка, окаймленная изгородями, теперь киплъ жизнью заводъ.

— Право, это не можетъ быть Чизвикъ!— воскликнула Лора. Да, вотъ она старая славная церковь,— она смотритъ такой же скромной, срой и сельской какъ въ старые годы, а вотъ и деревня, нсколько измнившаяся. Лора и ея спутникъ брели все дальше, пока не оставили за собой новыхъ террасъ и оштукатуренныхъ виллъ и не добрались наконецъ до уголка прежняго міра, мирнаго, скучнаго, уединеннаго, точно позабытаго за берегу быстро катящей свои волны рки временъ.

— Мы, должно быть, жили въ этой сторон,— сказала Лора.

То было очень унылое мсто, здсь было разбросано съ полдюжины домовъ, нкоторые изъ нихъ представляли взорамъ прохожихъ, вмсто фасада, стну, съ продланными въ ней, безъ всякой симметріи, окнами и дверями. Наиболе аристократическія жилища имли садики, выходившіе на противоположную сторону. Пройдя нсколько шаговъ, путники остановились передъ четырехъ-угольнымъ коттеджемъ, съ зеленой дверью, блестящимъ мднымъ двернымъ молоткомъ и пятью окнами, смотрящими на дорогу. Этотъ коттеджъ долженъ былъ имть совершенно тотъ-же видъ сто-двадцать лтъ тому назадъ, когда Гогартъ жилъ и работалъ по-близости.

— Вотъ домъ, въ которомъ мы жили!— вскрикнула Лора.— Да, я въ этомъ уврена. Я помню эти окна, смотрящія прямо на дорогу. Я бывало завидовала дтямъ, жившимъ въ сосднемъ дом, потому что у нихъ былъ садъ,— крошечный садикъ, но все же въ немъ могли рости цвты. На задахъ нашего дома былъ только вымощенный камнемъ дворъ съ водокачалкой, и ни единаго цвточка.

— Вы весь домъ занимали?— спросилъ Сампсонъ.

— Я уврена, что нтъ, мы слишкомъ не свободно себя чувствовали для этого. Я помню, что моя бдная мама часто уговаривала меня быть какъ можно тише, такъ-какъ миссъ — даже смутно имени ея припомнить не могу — очень взыскательна. Я страшно боялась этой миссъ. Она была высокая, прямая, старая и всегда ходила въ черномъ плать и черномъ чепц. Она держала домъ очень чисто,— слишкомъ чисто, говаривалъ отецъ,— такъ-какъ вчно бывало стояла на колняхъ на лстниц и въ корридор, имя подл себя ведро. Я нсколько разъ чуть-чуть не упала въ это ведро.

— Желалъ-бы я знать, жива-ли она,— сказалъ Сампсонъ,— домъ иметъ такой видъ, какъ будто его занимаетъ незамужняя дама. Мн кажется, домъ сестры моей будетъ имть такую-же физіономію, когда она заживетъ своимъ домкомъ.

Онъ поднялъ мдный молотокъ и сильно стукнулъ имъ. Дверь почти въ ту же минуту отворила полная женщина, за юбки которой держался толстенькій мальчикъ лтъ трехъ-четырехъ. Женщина была очень вжлива, готова была отвчать на вс предлагаемые ей вопросы, но не могла дать имъ нужныхъ свдній. Она попросила ихъ войти въ пріемную, очень любезно предложила имъ стулья, но она была не та миссъ, которую помнила Лора.

Эта суровая два, по фамиліи Фрэй, проживъ въ Плющевомъ-коттедж съ честью для себя и пользой для прихода тридцать-восемь лтъ, отправилась къ праотцамъ всего годъ тому назадъ, и отдыхала, посл исполненной трудовъ жизни, на мирномъ старомъ кладбищ, на которомъ лежитъ великій англійскій живописецъ и сатирикъ. Она не оставила никакого списка цлаго длиннаго ряда жильцовъ, и до привтливой вдовы, снявшей Плющевый-коттеджъ тотчасъ по смерти миссъ Фрай, не дошло даже преданія о людяхъ, жившихъ и умиравшихъ въ комнатахъ, составляющихъ, въ настоящее время, ея собственность. Она могла только повторять, что миссъ Фрай была очень почтенная дама, очень аккуратная, оставившая коттеджъ въ хорошемъ состояніи, причемъ она надется, что и она, мистриссъ Пью, заслужитъ то вниманіе, какое публика щедро расточала ея предшественниц. Еслибъ лэди и джентльменъ услышали о комъ-нибудь, кому-бы требовалось покойное помщеніе въ сельской мстности, въ разстояніи четверти часа ходьбы отъ станціи желзной дороги, то мистриссъ Пью была-бы имъ крайне признательна, еслибъ они указали на нее заинтересованному лицу. У нея, съ будущей субботы, будетъ свободна гостиная съ прилегающей къ ней спальней.

Сампсонъ общалъ это запомнить. Лора поблагодарила вдову за ея привтливость и дала толстенькому мальчику полъ-кроны, каковой даръ былъ высоко оцненъ матерью, спрятавшей его, какъ только дверь затворилась за постителями.

— Джонни получитъ два пенса, пойдетъ и купитъ себ гостинцевъ,— воскликнула матрона, когда мальчикъ разревлся, видя это вопіющее воровство, и надежда на немедленное удовлетвореніе успокоила ребенка.

— Неудача No первой,— сказалъ Сампсонъ, когда они вышли на дорогу.— Что мы дальше будемъ длать?— Лора не имла о томъ даже смутнаго понятія. Она сознавала, какой безпомощной она бы себя чувствовала безъ добраго стряпчаго, и какъ благоразумно поступилъ мужъ, настоявъ, чтобы мистеръ Сампсонъ сопутствовалъ ей.

— Мы не такъ-то легко угомонимся — извините за вульгарное выраженіе,— сказалъ Сампсонъ.— Не могли же вс умереть въ теченіе послднихъ семнадцати мтъ. Помилуйте, семнадцать лтъ ровно ничего не значатъ для человка среднихъ лтъ. Едва-ли онъ чувствуетъ эти годы на плечахъ своихъ, въ его бакенбардахъ, можетъ быть, прибавилось нсколько сдыхъ волосъ да жилеты стали шиться чуть-чуть пошире въ таль, чмъ прежде, вотъ и все. Долженъ-же здсь быть кто-нибудь, кто-бы помнилъ вашего отца. Позвольте мн хорошенько поразмыслить. Мы хотимъ знать, дйствительно ли умеръ джентльменъ, о которомъ старый мистеръ Тревертонъ думалъ, что онъ здсь скончался,— или же онъ поправился и выхалъ отсюда, какъ утверждаетъ нкій господинъ. Вс вроятности въ пользу перваго предположенія, единственнымъ ручательствомъ въ достоврности второго служитъ намъ слово по меньшей мр сомнительной личности. Позвольте-жъ, однако, мистриссъ Тревертонъ, куда мы обратимся за дальнйшими справками? Къ доктору? Въ такомъ мстечк, какъ это, вроятно, человкъ двнадцать докторовъ. Къ гробовщику? Да, попалъ наконецъ. Гробовщики — долговчный народъ. Мы зайдемъ къ старйшему гробовщику по деревн. Если вашъ отецъ здсь умеръ, кто-нибудь долженъ-же былъ его хоронить, и отчетъ о его похоронахъ непремнно внесенъ въ книги гробовщика. Но прежде, чмъ я приступлю къ этому длу, которое можетъ оказаться скучноватымъ, мн бы хотлось посадить васъ въ вагонъ, и отправить обратно въ Лондонъ, мистриссъ Тревертонъ. Кэбъ довезетъ васъ отъ станціи до вашей квартиры. Вы смотрите блдной и утомленной.

— Нтъ, нтъ,— горячо заговорила Лора,— я не устала. Мн бы очень хотлось остаться. Не думайте обо мн. Я совсмъ не знаю усталости.

Сампсонъ нершительно покачалъ головой, однако, уступилъ.

Они прошли на деревню, и посл нкоторыхъ разспросовъ въ почтовой контор, мистеръ Сампсонъ и его спутница направились въ скромной, старомодной съ виду лавк, на окнахъ коей виднлись символы мрачнаго ремесла, которымъ занимались ея обитатели.

Здсь они нашли старика, который вышелъ изъ мастерской, находившейся на задахъ, и принесъ съ собою ароматный запахъ вязовыхъ стружекъ.

— Ну,— весело замтилъ Сампсонъ,— вы въ такомъ возраст, что должны помнить все, что происходило семнадцать лтъ назадъ. Вы смотрите старожиломъ.

— Я помню все, что происходило шестьдесятъ лтъ назадъ такъ-же хорошо, какъ помню вчерашній день,— отвчалъ старикъ:— въ будущемъ іюл минетъ шестьдесятъ девять лтъ, какъ я живу въ этомъ дом.

— Васъ-то намъ и надо,— сказалъ Сампсонъ.— Я бы желалъ, чтобы вы просмотрли ваши книги за 1856-й годъ и сказали мн, вы ли хоронили мистера Малькольма, жившаго въ Плющевомъ-коттедж, на Маркгэмской дорог. Передъ тмъ вы похоронили мистриссъ Малькольмъ, и мужъ скоро послдовалъ за нею. Похороны были самыя скромныя.

Гробовщикъ задумчиво почесалъ въ голов и, казалось, мысленно ушелъ въ страну тней временъ минувшихъ. Размышленія его продолжались нсколько минутъ.

— Я все это могу найти въ своей счетной книг,— сказалъ онъ,— но у меня порядочная память. Я неохотно прибгаю въ помощи книгъ. Плющевый-коттеджъ? Это былъ домъ миссъ Фрай. Я похоронилъ ее годъ тому назадъ. Прекрасныя похороны, все было очень прилично и соотвтствовало характеру старушки. Нсколько нашихъ старйшихъ торговцевъ участвовали въ кортеж. Вполн приличныя были похороны.

Сампсонъ, съ сердцемъ, полнымъ надежды, ждалъ, пока старикъ размышлялъ о прошлыхъ тріумфахъ по погребальной части.

— Позвольте, однакожъ,— задумчиво сказалъ онъ.— Плющевый-коттеджъ! Въ теченіе послднихъ тридцати лтъ я въ Плющевомъ-коттедж имлъ очень хорошую практику. Я похоронилъ, скажемъ, добрую дюжину жильцовъ миссъ Фрэй. Они по большей части были люди пожилые, получавшіе небольшія пенсіи и прізжавшіе въ Чизвикъ доживать свой вкъ, благо мстечко-то наше тихое, старомодное, гд они никому не мшали. Очень пріятно было, въ заключеніе, все хорошенько устроить для самой миссъ Фрэй. Она была мн доброй пріятельницей, и къ тому же она вдь не докторъ. Я не могъ предложить ей вознагражденія за рекомендацію. Малькольмъ, Малькольмъ, мужъ и жена, я бы долженъ это помнить! Да, вспомнилъ! прекрасная молодая дама, лтъ двадцати-семи, никакъ не больше, и мужъ затосковалъ и вскор посл нея умеръ. Помню. Ея похороны, бдненькой, были самыя простыя, денегъ, повидимому, было маловато, и мужъ одинъ шелъ за гробомъ. Его мы похоронили хорошо. Насколько я помню, въ послднія минуты явился какой-то старый другъ, и денегъ хватило на уплату всхъ мелкихъ долговъ и на то, чтобы все прекрасно, хотя и не роскошно, справить для бднаго джентльмена. Его провожали только двое, докторъ и пожилая дама изъ Лондона, хавшая за гробомъ въ собственномъ экипаж. Я помню даму, потому что она тотчасъ посл похоронъ захала ко мн и спросила, заплачено ли мн, увренъ ли я, что мн заплатятъ, прибавивъ, что покойный былъ ея племянникъ, и она охотно окажетъ ему эту послднюю услугу. Мн показалось, что эта дама поступила какъ нельзя лучше.

— Не дала ли она вамъ своего адреса?— спросилъ Сампсонъ.

— Мн помнится, что она оставила свою карточку, и что я списалъ адресъ въ книгу. Очень вроятно, что я это сдлалъ, такъ какъ я — человкъ аккуратный, а съ дамой этихъ лтъ надо всегда имть въ виду свой интересъ. Я могъ вскор ей самой понадобиться, она могла вспомнить обо мн на смертномъ одр. Ну, теперь когда память моя пришла мн на помощь, я загляну и въ книгу.

Онъ подошелъ въ шкапу, стоявшему въ углу лавки и снялъ съ папки одну книгу изъ цлаго ряда длинныхъ узкихъ книгъ, вся серія которыхъ заключала въ себ исторію его жизни изъ года въ годъ.

— Да,— сказалъ онъ, перевернувъ не малое количество листовъ,— вотъ оно. ‘Мистриссъ Малькольмъ, гробъ изъ еловаго дерева, обтянутый чернымъ сукномъ, съ черными гвоздями’.

— Довольно,— прервалъ Сампсонъ, замтивъ полный печали взглядъ, съ какимъ Лора слушала эти подробности: — теперь намъ нуженъ мистеръ Малькольмъ.

— Вотъ и онъ, три мсяца спустя. ‘Стефенъ Малькольмъ, эсквайръ, гробъ изъ полированнаго дуба, съ мдными ручками’,— отличный гробъ, я его помню.

— Ошибки, я полагаю, тутъ быть не можетъ?— спросилъ Сампсонъ.

— Ошибки!— съ обиженнымъ видомъ воскликнулъ гробовщикъ.— Если вамъ удастся найти неточность въ моихъ книгахъ, я заплачу вамъ пять процентовъ штрафа съ десятилтнихъ барышей.

— Не можетъ, значитъ, быть сомннія въ томъ, что мистеръ Стефенъ Малькольмъ умеръ въ Плющевомъ-коттедж, и что вы распоряжались его похоронами?

— Ни малйшаго сомннія.

— Прекрасно. Если вы добудете мн засвидтельствованную копію свидтельства о его смерти, внесеннаго въ приходскія книги, я съ великимъ удовольствіемъ вознагражу васъ за труды. Документъ этотъ мн требуется, какъ юридическое доказательство. Скажите, докторъ, пользовавшій мистера Малькольма, еще живъ?

— Нтъ. Это былъ старикъ, докторъ Дьюснипъ. Онъ умеръ. Но молодой Дьюснипъ живъ и здсь практикуетъ. Онъ, я думаю, можетъ дать вамъ всякія свднія, какія потребуются.

— Спасибо. Полагаю, что если вы добудете мн копію со свидтельства, этого будетъ достаточно. Ахъ, кстати, поищите-ка адресъ старушки.

— Сейчасъ. Такъ-какъ вы принимаете участіе въ семейств, вамъ пріятно будетъ имть его, хотя я полагаю, что старушка уже переселилась въ вчность. Какая-нибудь лондонская фирма несомннно получила заказъ. Лондонскія фирмы такія ловкія и такъ отлично умютъ ладить съ докторами.

Адресъ былъ найденъ: мистриссъ Малькольмъ, 97, Россель-скверъ,— и списанъ мистеромъ Сампсономъ, поблагодарившимъ старика за его любезность и вручившимъ ему свою карточку, на которой карандашомъ былъ набросанъ его временной адресъ, въ Midland-Htel. Короткій зимній день клонился въ вечеру, и Сампсону хотлось поскорй доставить мистриссъ Тревертонъ домой.

— Я бы могъ прямо справиться по приходскимъ книгамъ,— сказалъ онъ, когда они вышли отъ гробовщика:— но мн думалось, что мы отъ старожила получимъ боле полныя свднія, такъ и случилось, мы отъ него услыхали объ этой старушк изъ Россель-сквера.

— Да, я помню, что провела недлю въ ея дом,— сказала Лора.— Какъ это все кажется давно. Точно воспоминанія изъ другой жизни.

— Да,— сказалъ Сампсонъ,— и я помню себя маленькимъ мальчишкой, въ коллегіи доктора Проссфорда, играющимъ въ ямочку. Часто случалось мн оглядываться назадъ и дивиться при мысли, что этотъ мальчуганъ, въ узкой курточк и короткихъ панталонахъ, одно изъ первыхъ изданій моей особы.

— И вамъ наврное кажется, что позднйшія изданія улучшили и дополнили первыя,— улыбаясь замтила Лора.

Она теперь могла улыбаться. Тяжелое бремя внезапно было снято съ души ея. Невыразимымъ облегченіемъ было для нея узнать, что отецъ ея никогда не бывалъ тмъ жалкимъ обманщикомъ, тмъ приниженнымъ пенсіонеромъ, жившимъ щедростью женщины,— какимъ она привыкла почитать его. Сердце ея было переполнено благодарностью въ Богу за это открытіе, сдланное такъ легко, а между тмъ неоцненное.

— Кто можетъ быть этотъ человкъ?— задавала она себ вопросъ.— Онъ, должно быть, былъ другомъ моего отца, близкимъ другомъ, иначе едва ли бы въ его руки попалъ портретъ матери и т письма и документы.

Она ршила безотлагательно отправиться въ домъ въ Россель-сквер, въ надежд,— правда, слабой,— найти старушку въ черномъ атласномъ плать еще въ живыхъ, а не фигурирующей въ книг какой-нибудь уэстъ-эндской погребальной фирмы или занесенной подъ нумеромъ въ мрачный списокъ пригороднаго кладбища.

Глава XIII.— Дневникъ старушки.

На слдующій же день Лора прямо прохала изъ дома предварительнаго заключенія въ Россель-скверъ. Свиданіе ея съ мужемъ было самое отрадное. Мистеръ Леопольдъ постилъ своего кліента, и мистеръ Леопольдъ находился въ отличнйшемъ расположеніи духа. Онъ нимало не сомнвался въ благопріятномъ исход своего дла даже и безъ Дерроля, а сыщики почти не сомнвались въ томъ, что розыщутъ Дерроля.

— Человкъ этихъ лтъ и съ такими привычками далеко не уйдетъ,— сказалъ стряпчій, говоря объ этой человческой личности съ такой же увренностью, какъ еслибъ изрекалъ математическую истину.

Лора вышла изъ кэба у одного изъ скучнйшихъ на видъ домовъ обширнаго, красиваго, стараго сквэра, у дома, не блиставшаго никакими современными украшеніями въ вид ршетчатыхъ ставней или росписанныхъ вощаными красками ящиковъ для цвтовъ, но содержимаго съ величайшимъ тщаніемъ. На оконныхъ стеклахъ не видно было ни пылинки, на блоснжныхъ ступенькахъ ни пятнышка, лакъ на двери былъ такъ свжъ, точно его вчера навели.

Дверь отворилъ старикъ слуга въ простомъ, не-ливрейномъ плать. Лора, при вид его, ощутила въ сердц надежду. Онъ смотрлъ человкомъ, прожившимъ пятьдесятъ лтъ на одномъ мст, такимъ человкомъ, который начинаетъ съ того, что мальчишкой чиститъ ножи на кухн, а затмъ или бжитъ въ Америку съ серебромъ, чмъ портитъ незапятнанную карьеру, или доживаетъ свой вкъ благочестивымъ пенсіонеромъ, истымъ святошей.

— Мистриссъ Малькольмъ все еще здсь живетъ?— спросила Лора.

— Да, сударыня.

— Дома она?

— Я сейчасъ узнаю, сударыня, если выбудете такъ добры дать мн свою карточку,— отвчалъ слуга, какъ-бы желая сказать, что госпожа его дома, но что досугъ ея не можетъ быть непочтительно нарушаемъ. Она будетъ дома или не дома, какъ ей заблагоразсудится и смотря по общественному положенію и правамъ постительницы.

Лора написала на одной изъ своихъ карточекъ: ‘Дочь Стефена Малькольма, Лора’, пока старикъ дворецкій доставалъ солидный серебряный подносъ временъ Георга II-го, на которомъ намревался съ подобающей почтительностью доставить карточку своей госпож.

Адресъ на карточк смотрлъ внушительно, также какъ и сама Лора, и на основаніи этихъ признаковъ дворецкій рискнулъ ввести незнакомку въ столовую, меблированную въ старинномъ стил. Здсь Лора ждала, пока мистриссъ Малькольмъ вызывала тни прошлаго, и, наконецъ, пришла къ заключенію, что переговоритъ съ этой молодой особой, заявляющей притязаніе на родство съ нею.

Дворецкій воротился и повелъ мистриссъ Тревертонъ по широкой, непривтной съ виду лстниц, съ обтянутыми сукномъ стнами и ковромъ кирпичнаго цвта, въ большую, почти пустую гостиную, составлявшую одно изъ самыхъ непривтныхъ воспоминаній ея дтства.

Это была длинная и высокая комната, меблированная массивной мебелью изъ розоваго дерева. Шифоньерки напоминали надгробные памятники, диванъ — алтарь, столъ, красовавшійся посреди комнаты, смотрлъ такимъ же массивнымъ, какъ т друидическіе камни, которые то тамъ, то сямъ мелькаютъ среди пустошей Дартмора или песчаныхъ равнинъ Бретани. Часы съ выцвтшимъ циферблатомъ торжественно стучали на бломъ мраморномъ камин, три высокихъ окна пропускали узкія полоски блднаго дневного свта, насколько то позволяли широкія суконныя занавси.

Въ этой комнат, напоминавшей мавзолей, у печально и скупо-горвшаго въ камин огня, сидла старушка въ черномъ атласномъ плать — та-же самая фигура, въ томъ же самомъ атласномъ плать, какъ Лора ее помнила много лтъ тому назадъ, или въ плать, до того схожемъ съ прежнимъ, что оно казалось однимъ и тмъ же.

— Тётушка,— сказала Лора, робко приближаясь и какъ-бы снова чувствуя себя маленькимъ ребенкомъ, обреченнымъ на одиночное заключеніе въ этой страшной комнат: — забыли вы меня?

Старушка въ черномъ атласномъ плать протянула ей руку, исхудалую блую руку, одтую въ черную митенку и украшенную старомодными кольцами.

— Нтъ, милая моя,— отвчала она безъ малйшихъ признаковъ удивленія:— я никогда не забываю никого и ничего. Память у меня хорошая, зрніе и слухъ также хороши. Провидніе было очень милостиво во мн. Ваша карточка начала привела меня въ недоумніе, но, пообдумавъ, я скоро поняла, кто вы такая. Садитесь, милая моя. Джонамъ принесетъ вамъ рюмку хересу.

Старушка встала и позвонила въ колокольчикъ.

— Не безпокойтесь, тётушка,— сказала Лора.— Я никогда не пью хересу. Мн ничего не надо, какъ только поговорить съ вами немного о моемъ бдномъ отц.

— Бдный Стефенъ,— проговорила мистриссъ Малькольмъ.— Неосмотрителенъ онъ былъ, бдняга. Самъ былъ себ врагъ. Итакъ, вы замужемъ, милая моя? Не надо, Джонамъ, племянниц моей ничего не угодно.— Послднія слова были обращены въ дворецкому.— Насколько я помню, васъ усыновилъ старый другъ вашего отца. Я здила въ Чизвикъ на другой же день посл смерти бднаго Стефена и тамъ узнала, что васъ увезли. Мн очень было пріятно слышать, что вы обезпечены, хотя я, разумется, сдлала бы для васъ, что могла, постаравшись помстить васъ въ какое-нибудь заведеніе или устроивъ что-нибудь въ этомъ род. Мн невозможно было бы держать ребенка въ этомъ дом. Дти все опрокидываютъ. Надюсь, что другъ вашего отца добросовстно выполнилъ принятую имъ на себя обязанность?

— Онъ былъ воплощенная доброта,— отвчала Лора.— Онъ былъ для меня больше, чмъ отцомъ. Но я лишилась его два года тому назадъ.

— Надюсь, что онъ обезпечилъ васъ?

— Онъ обезпечилъ меня посредствомъ дарственной записи, когда я только-что поселилась у него. Онъ записалъ на мое имя шесть тысячъ фунтовъ.

— Прекрасно. А скажите, за кого вы вышли замужъ?

— За двоюроднаго брата моего благодтеля и наслдника помстья его.

— Вы были пресчастливой двушкой, Лора, и должны питать благодарность въ Богу.

— Надюсь, что я благодарна.

— Я часто замчала, что дти беззаботныхъ отцовъ лучше устроиваются въ жизни, чмъ т, чьи родители трудились, чтобы сдлать ихъ независимыми. Он подобны птицамъ небеснымъ — Провидніе печется о нихъ. Ну, милая моя, поздравляю васъ.

— Господь былъ очень милостивъ во мн, дорогая тётушка, но я испытала много горя. Я бы желала, чтобы вы поразсказали мн объ отц. Часто-ли вы видали его въ послдніе годы его жизни?

— Не очень часто. Онъ изрдка навщалъ меня, и иногда привозилъ мать вашу провести со мной денёкъ. Она была прелестная женщина — вы похожи на нее лицомъ и фигурой — и мы съ ней отлично ладили. Она не считала для себя унизительнымъ принять добрый совтъ.

— У отца моего, въ то время, было много друзей и знакомыхъ?— спросила Лора.

— Много друзей! Голубушка, онъ былъ бденъ.

— Неизвстно ли вамъ, имлъ-ли онъ одного особенно близкаго друга? Не могъ же онъ жить на свт совершенно особнякомъ. Мн помнится, что былъ джентльменъ, очень часто посщавшій нашъ коттеджъ въ Чизвик. Его наружности я припомнить не могу. Я рдко бывала въ комнат, когда онъ тамъ былъ. Я помню только, что отецъ мой и онъ часто бывали вмст. Я имю серьёзныя причины желать узнать все, что можно, объ этомъ человк.

— Мн кажется, что я знаю, о комъ вы говорите. Я много разъ слыхала о немъ отъ вашей бдной матери. Она, бывало, длилась со мной всми своими горестями, а я давала ей добрые совты. Вы говорите, что для васъ очень важно узнать все до этой личности касающееся.

— Очень, очень важно, дорогая тётушка,— горячо проговорила Лора.

— Въ такомъ случа, дорогая, дневникъ мой скажетъ вамъ гораздо больше, чмъ скажу я. Я — женщина аккуратная и со смерти моего мужа, чему въ минувшемъ август исполнилось двадцать-три года, поставила себ за правило записывать все мною пережитое въ теченіе каждаго дня моей жизни. Книга эта, вроятно, показалась бы очень скучной постороннимъ. Надюсь, что никто не вздумаетъ издавать ее посл моей смерти. Но мн доставляло большое удовольствіе, отъ времени до времени, перелистывать эти страницы и вспоминать былое. Это почти то же, что съизнова жить. Потрудитесь взять мои ключи, Лора, и отворить правую дверку этой шифоньерки.

Лора повиновалась. Внутренность шифоньерки была раздлена на полки, и на верхней изъ этихъ половъ въ порядк было разставлено двадцать-три небольшихъ томика въ сафьянныхъ переплетахъ, съ оттиснутымъ на корешкахъ словомъ: Дневникъ, и годомъ. Парламентскіе отчеты сберегаются не съ большимъ тщаніемъ, чмъ жизнеописаніе мистриссъ Малькольмъ.

— Позвольте,— сказала она.— Отецъ вашъ скончался зимою 1856 года, бдная мать ваша нсколькими мсяцами ране. Подайте мн томикъ за 56-й годъ.

Лора передала книгу старушк, которая слегка вздохнула, раскрывая ее.

— Господи, какъ хорошо я писала въ 56-мъ году,— воскликнула она.— Почеркъ мой страшно испортился съ тхъ поръ. Мы старемся, дорогая, мы старемся, сами того не замчая.

Лора подумала, что въ этой обширной гостиной старость точно можетъ подкрасться незамтно. Жизнь здсь — одно длинное прозябаніе.

— Позвольте. Ма надо найти нкоторые изъ нашихъ разговоровъ съ вашей матерью. ‘Іюня 2-го’ молилась. Завтракала. Ломтикъ сада на тартинк былъ слишкомъ толстъ и поджаренъ не съ обычнымъ искусствомъ моей кухарки. NB.: сказать о томъ кухарк. Прочла передовую статью о косвенныхъ налогахъ въ ‘Times’ и почувствовала, что запасъ моихъ знаній увеличился. Говорила съ кухаркой. Остановились на бараньей котлетк въ завтраку, на ломтик семги и на жареномъ цыпленк къ обду. Послала за кухаркой пять минутъ спустя и заказала камбалу вмсто семги. Семга у меня была третьяго дня’. Не вижу имени вашей бдной матери въ теченіе первой недли іюня,— сказала старушка переворачивая листы.— Вотъ оно, нсколько позже, 15-го. Теперь вы услышите собственныя слова матери, тщательно записанныя въ тотъ самый день, какъ он были произнесены. А еще существуютъ люди, готовые поднять на смхъ одинокую старуху, ведущую дневникъ,— прибавила мистриссъ Малькольмъ съ кроткимъ самодовольствомъ.

— Я вамъ очень благодарна за то, что вы вели его,— сказала Лора.

‘Іюня 15-го. Стефенъ привезъ жену завтракать во мн по приглашенію. Я заказала хорошенькій завтракъ: была камбала, котлеты, молодая утка, горошекъ, молодой картофель и сладкій пирогъ съ вишнями. Бдной женщин не часто приходится хорошо обдать, думалось мн, и, конечно, завтракъ мой будетъ ея обдомъ. Но вся моя заботливость ни къ чему не послужила. Бдняжка смотрла блдной, истомленной и почти ничего не ла. Даже молодая утка не соблазнила ее, хотя она созналась, что это первая, виднная ею въ ныншнемъ году. Посл завтрака, Стефенъ отправился въ Сити на назначенное ему свиданіе, какъ онъ намъ сказалъ, а мы съ его женою провели спокойный часокъ въ моей гостиной. У насъ былъ длинный разговоръ, вращавшійся, по обыкновенію, на ея семейныхъ заботахъ. Она называетъ этого капитана Десмонда злымъ геніемъ своего мужа и говоритъ, что онъ — отрава ея жизни. Онъ вовсе не старый другъ Стефена, такъ что увлеченіе этого простака ничмъ оправдано быть не можетъ. Впервые они съ нимъ встртились въ Булони, въ прошломъ году, и съ тхъ поръ по сіе время они со Стефеномъ были неразлучны. Бдная Лора увряетъ, что этотъ Десмондъ принадлежитъ къ ужасной шайк игроковъ и пьяницъ, и что онъ причина гибели Стефена.— Мы были бдны, когда пріхали въ Булонь,— говорила она со слезами на глазахъ,— но мы все же могли жить порядочно, и въ теченіе перваго года были очень счастливы. Но съ того дня, какъ мой мужъ познакомился съ капитаномъ Десмондомъ, дла приняли дурной оборотъ. Стефенъ снова взялся за старое, началъ играть на бильярд, въ карты, сталъ поздно возвращаться домой. Онъ полюбилъ-было свой домашній уголокъ, примирился съ тихой семейной жизнью. Милыя выходки голубки Лоры, ея прелестный лепетъ забавляли и занимали его. Но посл появленія капитана Десмонда, Стефенъ рдко проводилъ вечеръ дома. Я знаю, что дурно ненавидть людей,— говорила бдняжка своимъ простодушнымъ тономъ,— но я не могу не ненавидть этого дурного человка’.

— Бдная мама!— вздохнула Лора, растроганная до глубины души этой картиной семейнаго горя.

‘Я спросила ее, извстно ли ей, кто и что такое капитанъ Десмондъ. Она могла только сообщить мн, что когда Стефенъ познакомился съ нимъ, онъ жилъ въ одномъ изъ булонскихъ пансіоновъ для путешественниковъ, и жилъ тамъ уже нсколькомсяцевъ. Онъ провелъ большую часть своей жизни за-границей. Близкихъ у него никого не было, хотя онъ часто, въ неопредленныхъ выраженіяхъ, хвасталъ своей знатной родней. По мннію бдной Лоры, онъ ни боле, ни мене, какъ искатель приключеній.— Онъ льститъ моему мужу,— говорила она,— и пытается льстить мн. Онъ очень часто бываетъ въ Чизвик, и всякій разъ, какъ прідетъ, увозитъ моего мужа съ собой въ Лондонъ, тогда я уже не вижу Стефена до слдующаго дня, а случается, что онъ возвращается не ране какъ черезъ два или три дня. Онъ иметъ pied—terre въ квартир капитана Десмонда, May’s Buildings, S. Martin’s Lane.

— Тётушка,— горячо воскликнула Лора,— не позволите ли вы мн списать этотъ адресъ? Онъ можетъ мн пригодиться, въ случа, еслибъ мн пришлось прослдить всю прошлую жизнь этого человка.

Она вписала адресъ въ маленькую памятную книжку, заключавшуюся въ ея портмоне.

— Дорогая моя, изъ-за чего вы безпокоитесь о капитан Десмонд?— сказала старушка.— Сколько бы зла онъ ни причинилъ вашему бдному отцу, это дло прошлое. Ничмъ этого теперь не измнить и не исправніь.

— Нтъ, тетушка, но пока человкъ этотъ живъ, онъ будетъ продолжать длать зло. Отъ мелкихъ преступленій онъ перейдетъ къ крупнымъ. Такова его природа. Потрудитесь продолжать чтеніе дневника, дорогая тётушка. Вы не можете себ представить, какъ драгоцнны для меня эти свднія.

— Я всегда чувствовала, что длаю полезное дло, ведя дневникъ, дорогая моя. Меня вовсе не удивляетъ, что это смиренное повствованіе оказывается неоцненнымъ,— свавала старушка, задыхавшаяся отъ удовлетвореннаго тщеславія.— Что сталось бы съ исторіей, еслибъ люди достаточные, имющіе много свободнаго времени, не вели дневниковъ. Не думаю, чтобы тутъ было еще что-нибудь о капитан Десмонд… Нтъ, ваша матъ говоритъ мн о своемъ здоровь… Она очень слаба и больна. Она боится, что ей жить недолго, и что тогда будетъ съ бдной маленькой Лорой?

— здили вы когда-нибудь въЧизвикъ, тётушка?

— Никогда, до смерти вашего бднаго отца. Я была на его похоронахъ.

— Капитанъ Десмондъ присутствовалъ на нихъ?

— Нтъ, но онъ оставался при отц вашемъ до послдняго часа его жизни. Я это слышала отъ домовой хозяйки. Онъ помогалъ ухаживать за нимъ.

— Благодарю васъ, тётушка, отъ всего сердца, за все, что вы мн сообщили. Я пріду снова навстить васъ черезъ нсколько дней, если позволите.

— Прізжайте, дорогая, и привезите вашего мужа.— Лора содрогнулась.— Мн было бы очень пріятно познакомиться съ нимъ. Еслибъ вы заране назначили мн день, я съ большимъ удовольствіемъ предложила бы вамъ позавтракать со мной. Кухарка, жарившая молодую утку для вашей бдной матери, до сихъ поръ у меня.

— Я съ удовольствіемъ пріду, тётушка. Мы въ Лондон по очень серьёзному длу, но я надюсь, что оно скоро кончится, а когда мы съ нимъ управимся, я вамъ все разскажу.

— Пожалуйста, дорогая. Я очень рада снова видть васъ. Я уврена, что вы помните недлю, проведенную у меня посл смерти матери. Мн кажется, вамъ было весело. Этотъ домъ долженъ былъ вамъ понравиться посл вашего бднаго уголка въ Чизвик, а въ этой комнат не мало предметовъ, могущихъ занять ребенка,— сказала мистриссъ Малькольмъ, переводя восхищенный взглядъ съ громадныхъ каминныхъ часовъ на украшеніе изъ цвтовъ, сдланныхъ изъ перьевъ, и чучелъ птицъ, возвышавшееся на надгробной шифоньерк.

Лора слабо улыбнулась при воспоминаніи о безконечныхъ дняхъ, проведенныхъ ею въ этой безотрадной комнат, по сравненію съ которой грязная дорога, гд она могла бы длать пирожки изъ песку, была бы раемъ.

— Я уврена, что вы были чрезвычайно добры во мн, тётушка,— кротко сказала она:— но я была очень мала и очень робка.

— И вы не любили ложиться спать впотьмахъ, что доказываетъ, что вы были глупо воспитаны. Ваша мать была прелестная женщина, но ей недоставало силы характера.

Глава XIV.— Три свидтеля.

Въ слдующій вторникъ утромъ Джонъ Тревертонъ снова предсталъ предъ судьею.

Присутствовали т же самые свидтели, которые были допрошены въ первый разъ. Два медика дали свои показанія касательно кинжала, отосланнаго къ нимъ для осмотра. Одинъ заявилъ, что лезвіе носитъ неоспоримые слды кровавыхъ пятенъ, и выразилъ мнніе, что сталь, однажды подобнымъ образомъ запятнанная, никогда уже не отчистится. Другой показалъ, что стальное лезвіе, быстро обтертое, пока кровь на немъ еще не засохла, не сохранитъ вовсе подобныхъ неизгладимыхъ слдовъ ея, что тусклый видъ кинжала долженъ быть приписанъ единственно вліянію времени и атмосферы.

Слдствіе тянулось вяло, общая, повидимому, кончиться пустяками, но въ ту самую минуту, когда оно, казалось, приходило къ концу, пожилая женщина, закутанная въ толстую срую шаль, въ мантилью изъ кошачьяго мха, съ лицомъ, закрытымъ густымъ вуалемъ, завязаннымъ поверхъ старушечьей черной шляпы, взошла въ сопровожденіи Джорджа Джерарда и объявила, что желаетъ дать показаніе. То была мистриссъ Эвитъ, поправившаяся настолько, что могла доползти отъ кэба до свидтельской скамьи, опираясь на руку доктора.

— О,— сказалъ судья, когда Джонъ-Софія Эвитъ была приведена въ присяг:— такъ вы квартирная хозяйка? Почему не были, вы здсь въ прошлый вторникъ? Васъ, кажется, вызывали.

— Да, ваша милость, но состояніе здоровья не позволило бы мн это вынести.

— А, вы были слишкомъ больны, чтобы явиться, такъ ли? Ну, что вы имете сказать объ обвиняемомъ?

— Не во гнвъ вашей милости будь сказано, не слдъ ему быть имъ. Я должна была бы явиться и сказать всю правду раньше, меня страшно тяготило, что я этого не сдлала,— къ тому же прелестная молодая жена.

— Что значить эта безсвязная рчь?— съ негодованіемъ спросилъ судья.— Бдная женщина бредить, что ли?

— Нтъ, сэръ, я также брежу, какъ ваша милость. По всему тлу моему пробгала дрожь, меня бросало въ жаръ и въ ознобъ, но благодареніе Богу, умъ мой не омрачался.

— Вамъ нтъ никакой надобности толковать намъ о вашихъ недугахъ. Что вамъ извстно объ обвиняемомъ?

— Только то, что онъ также невиненъ какъ вонъ тотъ ягненочекъ,— сказала мистриссъ Эвитъ, указывая на грудного ребенка, котораго держала на рукахъ жалкаго вида замарашка изъ близъ-лежащихъ логовищъ квартала Сентъ-Джильсъ, ребенокъ только-что разразился рзкимъ крикомъ, и полисменъ выгонялъ его изъ залы.— Онъ столько же причастенъ этому длу, какъ это невинное дитя, которое сейчасъ вынесли изъ засданія.

Затмъ мистриссъ Эвитъ, постоянно отдаляясь отъ главнаго предмета и постоянно подвергаясь рзкимъ замчаніямъ со стороны судьи, разсказала свою страшную исторію о пучк сдыхъ волосъ и объ окровавленномъ халат, запрятанномъ въ стнной шкапъ за кроватью въ задней комнат ея второго этажа.

— И по сей день онъ тамъ находится, въ чемъ полиція можетъ сама убдиться, если пожелаетъ найти и взглянуть,— заключила мистриссъ Эвитъ.

— Она не преминетъ это исполнить, — сказалъ судья.— Гд этотъ Дерроль?

— Его розыскиваютъ, сэръ,— отвчалъ мистеръ Леопольдъ.— Съ вашего позволенія, къ зал засданія находятся два джентльмена, которымъ извстны факты, имющіе важное отношеніе въ длу.

— Приведите ихъ къ присяг.

Первый изъ этихъ двухъ добровольныхъ свидтелей былъ мистеръ Іосифъ Лемуэль, извстный биржевой маклеръ и милліонеръ, при появленіи котораго на скамь свидтелей въ зал засданія наступило внезапное молчаніе, и на всхъ лицахъ изобразилось то глубокое вниманіе, какое вызываетъ только присутствіе великихъ міра сего.

Даже та замарашка изъ сосдняго Сентъ-Джильса слыхала объ Іосиф Лемуэл. Имя его фигурировало въ дешевыхъ газетахъ. Это былъ человкъ, про котораго говорили, что онъ наживаетъ милліонъ всякій разъ, какъ въ Европ война, и теряетъ милліонъ при всякомъ финансовомъ кризис.

— Извстно ли вамъ что-нибудь по этому длу, мистеръ Лемуэль?— дружелюбнымъ тономъ спросилъ судья, когда свидтель былъ приведенъ въ присяг, какъ-бы желая сказать: ‘вы право удивительно добры, что заботитесь объ участи ближняго, и я желаю, насколько возможно, облегчить вамъ эту задачу изъ уваженія къ вамъ’.

— Мн кажется, что я могу объяснить побужденіе, которымъ руководствовался убійца,— сказалъ мистеръ Лемуэль, казавшійся боле взволнованнымъ, чмъ можно было ожидать.— Я поднесъ несчастной жертв ожерелье приблизительно за недлю до ея смерти, и имю поводъ опасаться, что этотъ подарокъ могъ быть причиной ея ужасной смерти.

— Значитъ, ожерелье было настолько драгоцнно, что могло соблазнить убійцу?

— Нтъ. Но непривычному главу оно казалось драгоцннымъ. Подарокъ этотъ былъ поднесенъ мною дам, талантамъ которой я, на правахъ обыкновеннаго зрителя, восторженно поклонялся.

— Понятно,— согласился судья, какъ-бы желая сказать: ‘Не бойтесь, дорогой сэръ. Я не намренъ предлагать вамъ никакихъ нескромныхъ вопросовъ’.

— Ожерелье это я купилъ въ Париж, въ Пале-Роял, не задолго передъ тмъ. Оно было работы спеціалиста такого рода вещей. Оно могло ввести въ обманъ кого угодно, за исключеніемъ торговца брильянтами, и могло бы обмануть даже такого торговца, еслибъ онъ судилъ о немъ только на глазъ. Я заплатилъ пятьдесятъ фунтовъ за ожерелье. Оно было прелестно отдлано и дйствительно могло почитаться произведеніемъ искусства.

— А m-me Шико предполагала, что камни настоящіе?

— Мн это неизвстно. Я ничего не говорилъ ей объ ожерель. Оно показалось мн подходящимъ подаркомъ для актрисы, въ глазахъ которой призракъ также важенъ какъ дйствительность.

— M-me Шико не освдомлялась о настоящей цнности вашего подарка?

— Нтъ. Онъ былъ поднесенъ и принятъ молча.

— Это все, что вы имете сказать?

— Все.

Слдующій свидтель былъ мистеръ Моше, торговецъ брильянтами. Показаніе его состояло изъ откровеннаго и сжатаго разсказа о его свиданіи съ незнакомцемъ, предлагавшимъ продать ему поддльные брильянты въ полной увренности, что предлагаетъ настоящіе камни большой цнности.

— Нкоторые изъ этихъ кристалловъ были по величин своей равны крупнйшимъ брильянтамъ, извстнымъ въ нашей торговл,— сказалъ мистеръ Моше.— Они могли бы послужить страшной приманкой для вора, еслибъ были настоящіе.

Онъ опредлилъ день посщенія незнакомца, оказалось, что онъ явился ровно черезъ недлю посл убійства Шико.

— Могли-ли бы вы узнать человка, являвшагося къ вамъ съ этими камнями?— спросилъ судья.

— Полагаю, что могъ бы.

— Это не былъ обвиняемый?

— Конечно, нтъ. То былъ человкъ отъ пятидесяти до шестидесяти лтъ.

— Имется у кого-нибудь фотографическая карточка Дерроля?

Да, въ зал засданія имлась фотографическая карточка.

Мистриссъ Эвитъ снабдила полицію двумя, подаренными ей Дерролемъ при разныхъ случаяхъ. Одна находилась на лицо, другая въ рукахъ сыщика, розыскивающаго Дерроля.

Карточка была показана свидтелю.

— Да,— сказалъ мистеръ Моше,— мн кажется, что это то самое лицо. У человка, постившаго меня, была большая сдая борода. Вся нижняя часть лица была закрыта и отъ бороды онъ казался старше. Я заключаю, что борода была подвязная. Но, по крайнему моему разумнію, это одна и та же личность. Верхняя часть лица замчательна. Не думаю, чтобы я могъ обмануться на этотъ счетъ.

Посл этого показанія, мистеръ Леопольдъ сталъ настаивать на отсутствіи основаній для дальнйшаго задержанія Джона Тревертона. Судья, посл непродолжительнаго обсужденія, изъявилъ на то свое согласіе, и обвиняемый былъ освобожденъ.

Глава XV.— Облава на Дерроля.

Когда Дерроль покинулъ деревню, пріютившуюся подъ снью Дартмора, выторговавъ себ значительную пенсію, онъ намревался вступить въ новый и очаровательный фазисъ существованія. Весь свтъ преобразился въ его глазахъ. Обезпеченный прекраснымъ доходомъ, онъ чувствовалъ себя какъ-бы переродившимся. Онъ могъ, подобно бабочк, порхать изъ города въ городъ. Все, что есть на земл прекраснаго, къ его услугамъ. Красивйшія мстности на юг Европы послужатъ ему пріютомъ на склон его дней. Онъ броситъ водку и заживетъ прилично. Отнын кошелекъ его будетъ полонъ, а самъ онъ — свободенъ отъ заботъ, какія пытки можетъ выставить совсть для человка, всю свою жизнь бросавшаго ей вызовъ?

Мистеръ Дерроль смотрлъ на Парижъ, какъ на первую станцію въ задуманномъ имъ увеселительномъ путешествіи, но когда онъ разъ попалъ въ Парижъ съ деньгами въ карман и съ сознаніемъ независимости, вс его планы превратились въ ничто передъ чарами этого удивительнаго города. Онъ провелъ нсколько самыхъ безшабашныхъ лтъ своей жизни въ Париж, онъ зналъ этотъ городъ наизусть, со всми его прелестями, со всми его пороками, которыми онъ обладаетъ наравн съ кокотками, порождаемыми его почвой. Парижъ для Дерроля, на закат его дней, имлъ вс прелести, какія представлялъ для него во времена его юности. Онъ протягивалъ свои безчисленныя руки, чтобы остановить и удержать его. Его уличная жизнь, его кофейни, его балы — гд танцы начинались въ одиннадцать часовъ вечера и кончались только въ какой-нибудь невроятный часъ утра,— его caf-chantants, гд безстыдныя женщины, съ обнаженными плечами, улыбались при яркомъ свт газа,— его винные погребки на каждомъ углу, его бильярдныя надъ всякимъ caf — все это были прелести, казавшіяся Дерролю непреодолимыми. Въ этомъ город на всхъ и на всемъ лежала восхищавшая его печать разсянія. Въ Лондон онъ признавалъ себя негодяемъ. Въ Париж онъ считалъ себя немногимъ хуже своихъ собратій. Можетъ быть, и существовали различія, но различія только въ степеняхъ.

Дерроль пріхалъ въ Парижъ съ намреніемъ отстать отъ водки. Намреніе это онъ, съ похвальной твердостью, привелъ въ исполненіе. Онъ отсталъ отъ водки, пристрастившись къ полынному вину. Онъ прибылъ въ Парижъ съ девяносто-пятью фунтами въ карман и съ надеждой на тысячу фунтовъ въ годъ. Сознавая, что будущее его вполн обезпечено, онъ, естественно, съ нкоторой беззаботностью тратилъ деньги въ настоящемъ. Онъ не гонялся за великолпіемъ или представительностью. Онъ отсталъ отъ всякихъ житейскихъ утонченностей. Имя полный кошелекъ денегъ, онъ не чувствовалъ желанія остановиться у Мориса, или въ Бристольскомъ отел. Изящная роскошь этихъ гостинницъ показалась бы приторной его извращенному вкусу, подобно тому, какъ водка безъ примси кайенскаго перца казалась безвкусной одному злосчастному англійскому маркизу, сжигавшему свчу жизни съ обоихъ концовъ, причемъ она, конечно, быстро погасла.

Дерроль вернулся на свое старое пепелище. Много лтъ тому назадъ онъ жилъ въ студенческомъ квартал, кутилъ въ студенческихъ кофейняхъ и проигрывалъ деньги этимъ нечестивымъ молодымъ сорванцамъ, изъ среды которыхъ должны были явиться будущіе сенаторы, доктора и юристы Франціи. Квартира была грязная и пользовалась дурной славой двадцать лтъ тому назадъ. Она стала значительно грязне и пользовалась не мене худой славой по истеченіи двадцати лтъ. Но Дерроль чувствовалъ благодарность въ Провиднію и къ сенскому префекту за то, что его старое жилище не было разрушено.

Домъ, подъ старой крышей котораго онъ проводилъ нкогда такія буйныя ночи, не былъ снесенъ единственно благодаря случайности, и скоро долженъ былъ стать достояніемъ прошлаго. Судьба его была ршена, онъ существовалъ какъ-бы изъ милости, благо полная перестройка всего квартала не была еще окончательно ршена. Величественный бульваръ перерзалъ узкую мрачную старую улицу поперекъ, подъ прямымъ угломъ, дневной свтъ ворвался въ нее и озарилъ всю ея нищету, кишащую въ ней жизнь, довольную своей судьбою бдность, тайныя преступленія, грязь и гнусные пороки.

Домъ, въ которомъ нкогда жилъ Дерроль, едва-едва избгнулъ разрушенія. Онъ стоялъ на углу широкаго новаго бульвара, на которомъ обширные каменные дворцы возникали изъ пепла исчезнувшихъ хижинъ. Сосдній съ нимъ домъ былъ снесенъ, и нарядные обои, покрывавшіе стны исчезнувшихъ комнатъ, явились на свтъ Божій, по этимъ клочьямъ, прилипшимъ къ единственной уцлвшей стн дома, можно было судить о томъ, насколько комнаты одного этажа разнились отъ комнатъ другого, какъ он становились все невзрачне, ниже, меньше, а въ шестомъ этаж превращались въ настоящія голубиныя гнзда. Черныя пятна на стн обозначали мста, гд находились камины, а широкая черная полоса обозначала направленіе разрушенной дымовой трубы. Къ этой наружной стн были приставлены подпорки, но, несмотря на эту поддержку, высокій узкій, угловой домъ казался ненадежнымъ всмъ, смотрвшимъ на него снизу, съ улицы.

Дерроль былъ въ восхищеніи, найдя свою старую нору уцлвшей. Какъ хорошо онъ помнитъ маленькій кабачокъ въ нижнемъ этаж, съ ярко-разноцвтными бутылками на окнахъ, съ запахомъ водки внутри, съ блузниками, сидящими на скамейкахъ, у самой стны, и громко ссорящимися за игрой въ домино, или играющими въ экарте крошечными заигранными картами. Онъ освдомился въ кабачк, не имется ли на верху комнаты для холостого.

— Для холостого всегда мсто найдется,— отвчала полная женщина, возсдавшая за прилавкомъ.— Да, есть хорошенькая комнатка въ пятомъ этаж, очень удобная, ‘oui, monsieur aurait tous ses aises’.

Дерроль нершительно пожалъ плечами.

— Пятый этажъ!— воскликнулъ онъ.— Неужели вы воображаете, что ноги мои также молоды, какъ были двадцать лтъ тому назадъ?

— Monsieur смотритъ молодымъ и полнымъ жизни,— сказала женщина.

— Что, вдова Шомаръ по прежнему нанимаетъ этотъ домъ?

— Увы, нтъ. Вдова Шомаръ лтъ девять тому назадъ заняла тсный домикъ на кладбищ Mont-Parnasse. Настоящій владлецъ — виноторговецъ, онъ же содержатель кабачка.

— Это ничего не значитъ,— сказалъ Дерроль женщин.— Все, что мн требуется, это — удобная комната въ первомъ или во второмъ этаж.

Къ несчастью, chambrette de garon въ пятомъ этаж была единственной свободной комнатой въ дом, и посл нкотораго колебанія Дерроль послдовалъ за старухой изъ породы привратницъ по грязной лстниц, въ вышеупомянутую chambrette.

— Окно выходитъ на новый бульваръ,— сказала привратница, отворяя небольшое окошко’ — Очень веселая комната!

Дерроль взглянулъ внизъ на широкую новую улицу, по которой взадъ и впередъ двигались омнибусы, телги и тачки каменьщиковъ, гд виднлись чудовищные лса, высокія подставныя лстницы и рабочіе, висвшіе между небомъ и землею,— казалось, что имъ ежеминутно угрожаетъ смерть.

Комната была мала, но Дерролю показалась уютной. Славныя занавси изъ плотной шерстяной матеріи украшали кровать краснаго дерева, подобная же занавска на окн, коверъ на полу, каминъ, въ которомъ могъ весело пылать огонь, шкапикъ для топлива, и бюро, запиравшееся на ключъ, такъ что человкъ могъ спрятать въ него бутылку-другую про всякій случай, довершали убранство.

— Чертовски высоко,— сказалъ онъ.— Человкъ, посл этого, могъ бы поселиться на верхней площадк воротъ Сенъ-Дени. Но приходится мириться съ этой комнаткой. Я — истинный консерваторъ. Люблю старый уголъ.

Въ старину домъ отличался свободой своихъ обычаевъ. Жильцы могли возвращаться когда имъ заблагоразсудится со своими ключами. Дерроль освдомился у привратницы о настоящихъ порядкахъ. Онъ узналъ, что прежній порядокъ остается въ сил. Настоящій владлецъ — un bon enfant — ничего не требуетъ отъ своихъ жильцовъ, какъ только, чтобъ они платили ему за квартиру и не связывались съ полиціей.

Дерроль бросилъ на полъ небольшой чемоданчикъ, заключавшій въ себ всю его движимость, заплатилъ привратниц за мсяцъ впередъ, и отправился наслаждаться Парижемъ. Этотъ очаровательный городъ уже держалъ его въ своихъ когтяхъ. Онъ тмъ временемъ уже ршилъ, что отложитъ свое путешествіе на югъ на нсколько недль, быть можетъ, до того времени, когда процессія Boeuf-Gras возбудитъ общій восторгъ полныхъ жизни обитателей оживленнйшаго города въ мір.

Онъ сталъ снова посщать мста, гд нкогда веселился, онъ любилъ ихъ двадцать лтъ тому назадъ, и всегда вспоминалъ съ удовольствіемъ. Онъ нашелъ много перемнъ, но атмосфера все еще была прежняя. Полынное вино было единственнымъ крупнымъ нововведеніемъ. Это убійственное возбудительное средство еще не пріобрло всемірной популярности въ начал второй имперіи. Дерроль пристрастился къ полынному вину, какъ младенецъ пристращается къ благодатному источнику, предназначенному небомъ для его питанія. Онъ отсталъ отъ водки ради мене знакомой отравы. Онъ нашелъ множество новыхъ товарищей въ своихъ старыхъ убжищахъ. Это не были т же самые люди, но они отличались тми же привычками, тми же пороками, а Дерроль подъ словомъ другъ понималъ соединеніе всевозможныхъ мерзостей, сочувственно къ нему относящееся. Онъ нашелъ людей, съ которыми могъ играть и пить, людей столь же гнусныхъ на языкъ, какъ онъ самъ, людей, смотрящихъ на жизнь въ этомъ мір и въ будущемъ съ одинаковой съ нимъ точки зрнія.

Его грубая природа еще загрубла среди столь сочувственно настроеннаго общества. Деньги доставляли ему временное всемогущество. Онъ тратилъ ихъ съ царской щедростью, почитая себя застрахованнымъ отъ всяческихъ золъ въ будущемъ, когда въ одно прекрасное утро ему случайно попалась на глаза англійская газета, и онъ прочелъ отчетъ о первомъ появленіи Джона Тревертона передъ судомъ.

Газета была старая, вышедшая боле недли тому назадъ. Отложенное слдствіе должно было происходить день или два тому назадъ. Дерроль съ полу-сознательнымъ недоумніемъ пристально смотрлъ въ газету, причемъ его отуманенный полыннымъ виномъ мозгъ пытался сообразить, какое вліяніе этотъ арестъ Джона Тревертона можетъ имть на его личную судьбу.

Имя его въ этомъ отчет упомянуто не было. До сихъ поръ его совершенно игнорировали. Пока онъ чувствовалъ себя въ безопасности.

Тмъ не мене, неизвстно, что можетъ случиться. Слдствіе подобнаго рода, разъ начатое, могло зайти очень далеко.

— Жалко,— сказалъ себ Дерроль.— Дло было такъ удобно замято. Должно быть, сынъ пастора, этотъ молодой франтъ, котораго я видлъ въ Девоншир, снова пустилъ всю механику.

Жизнь въ Париж ему нравилась, одинъ лишь этотъ родъ жизни былъ ему пріятенъ, а между тмъ, онъ такъ былъ смущенъ мыслью о возможныхъ разоблаченіяхъ, къ которымъ могло повести новое слдствіе, что началъ уже обдумывать, не осторожне-ли будетъ отправиться куда-нибудь подальше.

— Въ Америку бы хватить,— говорилъ онъ себ.— Какой-нибудь прибрежный городъ въ южной Америк, какъ разъ для меня дло подходящее. Но такого рода жизнь представляла бы нкотораго рода удобства лишь при обезпеченномъ доход, а какъ могу я считать свой доходъ обезпеченнымъ, если покину Европу? Что же касается до несчастія Тревертона — я отношусь къ нему довольно хладнокровно. Повсить его они не могутъ. Показанія противъ него недостаточно сильны, чтобы на основаніи ихъ повсить собаченку. Нтъ, пока другія имена не всплыли на поверхность, все дло должно кончиться ничмъ. Но если меня отъ мистера и мистриссъ Тревертонъ будетъ отдлять океанъ, то какъ могу а быть увренъ въ своей пенсіи? Они могутъ посмяться надо мной, когда я буду за моремъ.

Это было вское соображеніе, между тмъ, въ душ Дерроля таилось убжденіе, что съ его стороны было бы благоразумно отправиться въ Америку какъ можно скоре. Парижъ могъ удовлетворять всмъ его требованіямъ, но Парижъ былъ слишкомъ близокъ отъ Лондона. Полиція обоихъ городовъ, несомннно, находилась въ частыхъ сношеніяхъ.

Онъ отправился въ пароходную контору и досталъ росписаніе американскихъ пароходовъ, имющихъ отплыть изъ Гавра въ теченіе ближайшихъ шести недль. Въ теченіе двухъ или трехъ дней онъ всюду носилъ съ собою эту бумагу и постоянно въ свободныя минуты изучалъ ее. Онъ зналъ наизусть названія пароходовъ и ихъ вмстимость, но еще не ршилъ окончательно, какому судну онъ ввритъ свою судьбу и свое достояніе. La Reine Blanche черезъ недлю отправлялась въ Вальпарайзо, Zenobie — черезъ дв въ Ріо-Жанейро. Онъ колебался между ними.

Онъ говорилъ себ, что долженъ экипироваться для предстоящаго путешествія. Это и перездъ обойдется по меньшей мр въ пятьдесятъ фунтовъ. Изъ ста, данныхъ ему Джономъ Тревертономъ, у него оставалось только шестьдесятъ.

— У меня останется немного къ тому времени, какъ я попаду на югъ,— говорилъ онъ себ.— Но не думаю, чтобы Лора отступилась отъ меня. Къ тому же, если деньги будутъ вноситься на мое имя въ Англіи, Тревертонамъ не зачмъ знать, гд я нахожусь.

Онъ, наконецъ, ршился отправиться на Reine Blanche. Онъ пошелъ въ магазинъ, истратилъ десять фунтовъ на покупку платья и пріобрлъ чемоданъ. Онъ зашелъ въ контору взять билетъ и внести требуемый залогъ, чтобы обезпечить себ койку.

Онъ намревался отправиться въ Новый Свтъ подъ новымъ именемъ, но истощенная природа потребовала значительнаго количества возбудительныхъ средствъ посл покупки платья, и къ тому времени, какъ онъ добрался до конторы, мистеръ Дерроль, выражаясь его собственнымъ языкомъ, достаточно наклюкался. Онъ съ трудомъ могъ сосчитать деньги, когда вынулъ изъ кармана пригоршню золотыхъ и серебряныхъ монетъ. Конторщику пришлось ему помочь. Когда конторщикъ спросилъ его имя, онъ, не подумавъ, отвчалъ — Дерроль, во вслдъ затмъ лучь свта пронизалъ мракъ, наполнявшій его отуманенную голову, и онъ поправился.

— Виноватъ,— судорожно воскликнулъ онъ: — Дерроль имя пріятеля. Меня зовутъ Моубрей. Полковникъ Моубрей, гражданинъ, Соединенные-Штаты. Только-что кончилъ большую поздку по Европ. Американцы очень любятъ Парижъ. Прелестный городъ. Значительно измнился со времени моей послдней поздки — двадцать лтъ тому назадъ. Измнился не къ лучшему.

— О, такъ ваше имя не Дерроль, а Моубрей,— сказалъ конторщикъ, съ нкоторой подозрительностью оглядывая американскаго полковника.

— Да, Моубрэй. М-о-у-б-р-э-й,— отвчалъ Дерроль, отчеканивая буквы.

Онъ вышелъ изъ конторы, и такъ какъ былъ слишкомъ пьянъ, чтобы задаться какой-нибудь опредленной цлью, то машинально направился въ Пале-Рояль, гд остановился передъ Caf de Іа Rotonde и потребовалъ обычную свою порцію полыннаго вина, въ которую дрожащей рукой влилъ полъ-стакана воды.

Онъ заснулъ въ укромномъ уголк у печки, и отчасти заспалъ свой хмль, по крайней мр проснулся настолько освжившись, что вспомнилъ о свиданіи, назначенномъ одному изъ его новыхъ друзей изъ Латинскаго квартала, съ которымъ долженъ былъ обдать въ ресторан на набережной des Grands Augustins.

У него оставалось много времени впереди, а потому онъ обошелъ Пале-Рояль кругомъ, отъ нечего длать заглядывая въ окна магазиновъ, пока не дошелъ до одной лавки, гд на выставк красовалось множество брильянтовъ: при вид ихъ онъ отшатнулся точно увидалъ змю, и, быстро повернувъ въ сторону, вошелъ въ садъ, гд бросился на скамейку, дрожа съ ногъ до головы.— Будь они прокляты,— бормоталъ онъ,— будь они прокляты съ ихъ лживымъ блескомъ. Они погубили меня тломъ и душою. Я никогда не пилъ — сильно — до того.

Капли пота виднлись на его нахмуренномъ лбу, онъ сидлъ неподвижно, глядя прямо передъ собой, точно видя ужасное видніе. Затмъ онъ съ усиліемъ овладлъ собой, подтянулъ свои разшатанные нервы, и вышелъ изъ Пале-Рояля походкой нсколько напоминавшей прежнюю ‘кавалерійскую походку’, составлявшую его особенность двадцать лтъ тому назадъ, когда онъ величалъ себя капитаномъ Десмондомъ и еще не забылъ дней своей юности, проведенныхъ въ кавалерійскомъ полку.

Онъ явился на мсто свиданія, по-барски угостилъ своего новаго пріятеля, отлично пообдалъ, порядкомъ выпилъ самаго крпкаго бургонскаго, какое только нашлось въ списк винъ, и въ заключеніе опорожнилъ не малое количество стаканчиковъ шартрёзъ. Посл обда мистеръ Дерроль и гость его отправились въ кофейню на бульвар Сенъ-Мишель, гд былъ бильярдъ, и остатокъ вечера былъ посвященъ игр на бильярд, причемъ Дерроль становился шумне, придирчиве, и отличался меньшей ясностью произношенія по мр приближенія ночи.

Двухъ вещей мистеръ Дерроль не зналъ: во-первыхъ, что новый его другъ принадлежитъ въ числу парижскихъ франтовъ гнуснаго разбора и постоянно находится подъ присмотромъ полиціи, во-вторыхъ, что за нимъ самимъ слдитъ по пятамъ англійскій сыщикъ, съ той самой минуты, какъ онъ оставилъ набережную des Grands Augustins, причемъ этому сыщику ршительно все извстно касательно предполагаемаго путешествія мистера Дерроля на паровомъ судн La Heine Blanche.

Дерроль вернулся къ себ на квартиру, не особенно твердой поступью, вскор посл полуночи. Онъ ожидалъ встртить нкоторое затрудненіе при отпираніи двери своимъ ключомъ, и съ удовольствіемъ замтилъ, что какая-то другая ночная птица, возвратившаяся въ свое гнздо нсколько ране его, оставила дверь незапертою. Ему пришлось только толкнуть ее и взойти.

Внутри повсюду царилъ мракъ, за исключеніемъ одного уголка у комнатки привратницы,— тутъ свтъ газоваго рожка падалъ на дощечку съ нумерами, гд вывшивались ключи, съ помощью которыхъ жильцы попадали въ свои комнаты. Но Дерролю были хорошо извстны вс повороты винтовой лстницы. Какъ онъ ни былъ пьянъ, онъ довольно благополучно взобрался на верхъ, хотя нсколько разъ спотыкался. Онъ умудрился отворить дверь своей комнаты, предварительно попытавшись, раза два, вставить ключъ въ замокъ вверхъ ногами и поцарапавъ имъ стну. Онъ умудрился чиркнуть спичкой и зажечь свчку, прислонившись къ камину во время совершенія этого подвига и засмявшись пьянымъ смхомъ по окончаніи его. Но нервы его, должно быть, были сильно потрясены, и когда человкъ, тихонько прокравшійся въ комнату за нимъ, опустилъ ему на плеча свою сильную руку, онъ весь съёжился и сдлалъ видъ, что сейчасъ упадетъ.

— Что вамъ надо?— спросилъ онъ по-французски.

— Васъ,— отвчалъ незваный гость по-англійски.— Арестую васъ по подозрнію въ соприкосновенности къ убійству Шико. Вамъ все это дло хорошо извстно. Съ васъ снимали допросъ на первомъ слдствіи. Все, что вы скажете теперь, послужитъ новымъ, противъ васъ, доказательствомъ. Всего лучше вамъ спокойно отправиться со мной.

— Я васъ не понимаю,— сказалъ Дерроль все еще по-французски.— Я — французъ.

— О, полноте. Вы прожили здсь три недли. Всмъ извстно, что вы — англичанинъ. Сегодня вы взяли билетъ въ Вальпарайзо. Я заходилъ въ контору за справками черезъ часъ посл вашего ухода. Безъ пустяковъ, мистеръ Дерроль. Все, что вамъ остается длать — это спокойно идти за мной.

— У васъ кто-нибудь за дверью, вроятно,— сказалъ Дерроль, бросивъ свирпый взглядъ на дверь.

Въ выраженіи лица его въ эту минуту было что-то сатанинское, такъ смотрть можетъ дикій зврь — зврь низшей породы, не царственный левъ, не величавый тигръ — загнанный въ западню и сознающій, что выхода для него нтъ, тонкія губы, приподнявшіяся надъ длинными, какъ у акулы, зубами, нахмуренныя сдыя брови,— глава, сыпавшіе зловщими искрами,— все въ немъ внушало ужасъ.

— Разумется,— хладнокровно отвчалъ неизвстный.— Не можете же вы думать, чтобы я былъ такой дуракъ и одинъ забрался въ такую трущобу какъ эта. Товарищъ мой на площадк, и при каждомъ изъ насъ револьверъ. А не угодно ли вамъ оставить это баловство,— воскликнулъ сыщикъ, когда Дерроль засунулъ свою исхудалую руку въ боковой карманъ.— Оставьте. Что это, ножъ?

Это былъ ножъ, и ножъ нешуточный. Дерроль вытащилъ его и держалъ длинное, острое лезвіе на-готов, прежде, чмъ его противникъ могъ остановить его. Сыщикъ бросился на него, ухватилъ его за талью, прежде, чмъ ножъ могъ причинить ему вредъ, и между ними началась рукопашная борьба, Дерроль боролся со своимъ врагомъ такъ, какъ только могутъ бороться бшенство и отчаяніе.

Онъ, во дни оны, былъ знаменитымъ кулачнымъ бойцомъ. Въ эту ночь онъ чувствовалъ въ себ сверхъ-естественную силу, какую придаетъ напряженнымъ нервамъ умъ, находящійся на границ безумія. Онъ дрался какъ сумасшедшій, жавъ тигръ. Въ немъ не было ни единаго мускула, ни единаго нерва, который: бы не напрягался до крайней степени въ этой дикой борьб. Въ теченіе нсколькихъ мгновеній Дерроль казался побдителемъ. Сыщикъ солгалъ, сказавъ, что помощь у него подъ рукой. Французскій полицейскій, условившійся встртиться съ нимъ въ этомъ дом въ полночь, еще не прибылъ, а англичанинъ не имлъ терпнія дожидаться, почитая себя и свой револьверъ боле чмъ достаточными для поимки одного пьянаго старика.

Онъ не желалъ пускать въ ходъ своего револьвера. Было бы дломъ рискованнымъ даже ранить арестованнаго. Обязанность его была взять его живымъ и представить его цлымъ и невредимымъ на судъ законовъ его страны.

— Полноте,— успокоительно сказалъ онъ, съ трудомъ выговаривая слова, такъ-какъ едва переводилъ духъ,— позвольте мн надть вамъ кандалы и спокойно увести васъ. Что пользы въ этихъ глупостяхъ?

Дерроль, стиснувъ зубы, не отвчалъ ни единаго слова. Онъ приперъ своего противника къ дверямъ, съ мыслью, шагнувъ за порогъ, послднимъ сильнымъ толчкомъ сбросить противника съ крутой лстницы и тмъ причинить ему врную смерть. Глаза Дерроля были устремлены на открытую дверь, налитые кровью, они метали пламя. Въ ум своемъ онъ ршилъ, что задача должна быть выполнена. Еще одно усиліе, и врагъ его перелетитъ черезъ порогъ.

Быть можетъ, сыщикъ увидалъ выраженіе торжества на этомъ свирпомъ лиц и догадался объ угрожавшей ему опасности. Какъ бы то ни было, онъ собрался съ силами и, съ внезапнымъ натискомъ, ринулся всею своею тяжестью на Дерроля, протащилъ своего врага черезъ узкую комнату и изъ всей силы толкнулъ его объ стну, предоставивъ ему минутную свободу съ цлью тмъ крпче уцпиться за него впослдствіи.

Но когда эта высокая фигура съ страшной силою ударилась объ стну, внезапно раздался трескъ, отъ котораго сыщикъ съ крикомъ ужаса подался назадъ. Непрочная стна изъ оштукатуренныхъ планокъ раздалась, гнилое дерево разсыпалось и разлетлось въ вид облака пыли, половина комнаты превратилась въ развалину, словно домъ былъ построенъ изъ картъ, и Дерроль, съ рзкимъ крикомъ, полетлъ навзничь въ пустое пространство.

Его нашли внизу на мостовой, онъ былъ такъ изувченъ и обезображенъ этимъ страшнымъ паденіемъ, что его едва могли узнать даже глаза, смотрвшіе на него нсколько: минутъ тому назадъ. При паденіи онъ ударился о лса, поддерживавшіе стну сосдняго стараго дома, и жизнь угасла въ немъ прежде, чмъ онъ коснулся камней мостовой. То былъ дурной конецъ дурного человка. Не было никого, кто бы о немъ пожаллъ, за исключеніемъ сыщика, потерявшаго надежду на щедрое вознагражденіе.

На другой день парижскія газеты краснорчиво описали катастрофу, подъ заглавіемъ: Паденіе части дома на бульвар Лудовика Капета. Ужасная смерть одного изъ жильцовъ.

Въ англійскихъ газетахъ позднйшаго времени помщенъ былъ отчетъ о преслдованіи и арест Дерроля, его отчаянномъ сопротивленіи и страшномъ конц.

ЭПИЛОГЪ.

Мистеръ и мистриссъ Тревертонъ возвратились въ Газльгёрстскій замокъ, и друзья ихъ ликовали по поводу избавленія Джона Тревертона отъ критическаго положенія, въ которое онъ былъ поставленъ въ силу житейскихъ превратностей. То былъ тягостный предметъ разговора, и знакомые Джона и Лоры касались его сколько возможно поверхностнымъ образомъ. Эти открытія, о первомъ брак Джона Тревертона, объ его цыганской жизни подъ чужимъ именемъ, его бдности и т. д., произвели не малое впечатлніе на общество, которому рдко приходилось имть боле интересный предметъ для разговоровъ, чмъ состояніе погоды или виды на урожай. Люди досыта наговорились ко времени возвращенія мистера и мистриссъ Тревертонъ, проведшихъ мсяцъ на водахъ въ Дорсетшир на пути своемъ домой, въ видахъ здоровья Лоры, и вслдствіе того пересуды утратили всякую свжесть и всякій смыслъ ко времени ихъ прибытія въ замокъ.

Одно лишь событіе нкоторой важности совершилось за время ихъ отсутствія. Эдуардъ Клеръ — поэтъ, человкъ, проходившій жизненное поприще рука объ руку съ музой, жившій вдали отъ грубой толпы, среди собственнаго мірка — почувствовалъ внезапное отвращеніе въ изящной праздности и нежданно-негаданно отправился на мысъ Доброй Надежды изучать разведеніе страусовъ, съ твердымъ намреніемъ поселиться на всю жизнь въ этой отдаленной стран.

— Жизнь, полная приключеній, будетъ для меня дломъ подходящимъ, и я составлю себ состояніе,— говорилъ онъ тмъ немногочисленнымъ знакомымъ, которымъ удостоивалъ объяснять свой образъ мыслей.—Семь моей надоло смотрть на мою праздную жизнь. Они не врятъ въ меня, какъ въ будущаго поата. Можетъ быть, они и правы. Замчательнйшіе и лучшіе поэты наживали очень мало денегъ. Одно литературное шарлатанство хорошо оплачивается. Писатель, стоящій въ уровень съ толпою, легко достигаетъ успха.

Итакъ, Эдуардъ Клеръ покинулъ родныя Палестины, и никто кром его матери не сожаллъ о немъ. Викарію было слишкомъ хорошо извстно, что арестъ Джона Тревертона — дло его сына, такое низкое предательство было грхомъ, котораго не могло простить его честное сердце. Онъ радовался отъзду Эдуарда, и въ тайн молился, чтобы молодой человкъ научился честности и трудолюбію въ своей добровольной ссылк.

Для самого изгнанника все было легче, чмъ видть человка, которому онъ въ своемъ безсиліи стремился причинить вредъ, счастливымъ и спокойнымъ за будущее. По сравненію съ этимъ страданіемъ, затрудненія и лишенія, могущія встртиться въ жизни, на которую онъ шелъ, ничего для него не значили.

Время шло и принесло съ собою Джону Тревертону новую странную радость и глубокое сознаніе своей отвтственности. Въ одно благоуханное майское утро его сынъ-первенецъ взглянулъ своими невинными голубыми глазками на обновленный и радостный міръ Божій, разукрашенный всми красотами весны. Ребенокъ былъ съ рукъ на руки переданъ отцу добродушнымъ старымъ газльгёрстскимъ докторомъ, лечившимъ Джаспера Тревертона въ его послднюю болзнь.

— Какъ бы гордился мой старый другъ, видя свое родовое имя упроченнымъ въ стран на многіе, многіе годы,— сказалъ онъ.

— Благодареніе Богу, все, наконецъ, устроилось намъ на благо,— серьёзно отвчалъ Джонъ Тревертонъ.

Среди блеска августовской жатвы, когда верескъ цвлъ на поляхъ, а узенькіе ручейки высохли подъ палящими лучами солнца, Джоржъ Джерардъ пріхалъ въ замокъ на короткое время, по странному совпаденію случилось, что Лора пригласила Селію Клеръ погостить къ себ въ это же самое время. Имъ всмъ отлично жилось при дивной лтней погод. Устроивались пикники и прогулки по полямъ, съ различными приключеніями и съ нкоторой опасностью окончательно заблудиться въ этой малонаселенной мстности, среди всхъ этихъ приключеній Джорджъ и Селія имли даръ быть покинутыми остальными двумя,— или, можетъ быть, они сами удалялись, хотя постоянно утверждали, что мистеръ и мистриссъ Тревертонъ ихъ оставляютъ на произволъ судьбы.

— Я не удивлюсь, если мы дурно кончимъ, какъ младенцы въ лсу,— увряла Селія.— Вообразите насъ питающимися недозрлыми ягодами въ теченіе недли, или около того, и затмъ покорно ложащимися на землю умирать. Я вовсе не врю тому, чтобы птицы прикрыли насъ листьями. Это сказка, выдуманная для балета. Птицы для этого слишкомъ большіе эгоисты. Всякій, кто видалъ двухъ галокъ, дерущихся за крошку хлба, никогда не повритъ въ существованіе милосердыхъ птицъ, похоронившихъ младенцевъ въ лсу.

Блужданія по полямъ доставляли Селіи и мистеру Джерарду прекрасные случаи для бесдъ. Имъ приходилось пріискивать предметы для разговоровъ, и они, естественно, кончали тмъ, что высказывали другъ другу свои сокровенныя мысли. Случилось, самымъ естественнымъ въ мір образомъ, что въ одинъ знойный полдень Селія очутилась стоящей передъ друидическимъ камнемъ, лниво любующейся громадными срыми камнями, до половины закрытыми верескомъ, причемъ рука Джорджа Джерарда обвивала ея талью, а ея голова мирно покоилась на его плеч.

Онъ только-что спрашивалъ ее, согласна ли она ждать его. Вотъ и все. Онъ не спрашивалъ ее, любитъ ли она его, такъ-какъ, безъ чьей-либо помощи, ршилъ въ ум своемъ этотъ вопросъ.

— Голубка, будешь ли ты ждать меня?— спросилъ онъ, глядя на нее глазами, полными любви.

— Да, Джорджъ,— кротко отвчала она.— Селія совсмъ переродилась, вся ея бойкость и живость исчезла.

— Можетъ быть, долго придется ждать, милая,— серьёзно замтилъ онъ,— почти такъ же долго, какъ Рахиль ждала Іакова.

— Ничего, лишь бы не было Ліи, которая бы стала между нами.

— Ліи не будетъ.

Такова была ихъ помолвка, и въ туманномъ будущемъ Селіи мерещились улица Гарлея, ландо и пара прекрасныхъ срыхъ лошадей.

Мистеръ и мистриссъ Тревертонъ съ особеннымъ удовольствіемъ услышали о помолвк, викарій и его добродушная жена также не представили возраженій. До истеченія перваго года по обрученіи Селіи, Джону Тревертону удалось убдитъ стараго деревенскаго доктора удалиться отъ длъ и принять щедрое вознагражденіе, за уступку своей обширной практики, обнимавшей пространство въ шестьдесятъ миль въ окружности и представлявшей обширное поле дятельности для энергическаго молодого человка. Эту практику Джонъ Тревертонъ предоставилъ Джорджу Джерарду въ вид подарка.

— Не смотрите на это какъ на одолженіе,— сказалъ онъ, видя, что докторъ считаетъ себя его должникомъ.— Вся выгода на моей сторон. Мн нуженъ искусный молодой врачъ, котораго бы я зналъ и уважалъ, вмсто любого шарлатана, который могъ бы замнить нашего стараго друга. Вы поможете мн во всхъ моихъ санитарныхъ мропріятіяхъ, и моя дтская будетъ въ безопасности въ неизбжный періодъ кори и скарлатины.

Селія, также какъ и Джонъ Тревертонъ съ женою, могла сказать:

‘Тмъ или инымъ путемъ все со временемъ улаживается и приходитъ къ благополучному окончанію’.

О. П.

‘Встникъ Европы’, NoNo 1—7, 1881

Глава I.— Наслдникъ.

Глава II.— Завщаніе Джаспера Тревертона.

Глава III.— Таинственный поститель.

Глава IV.— Шико.

Глава V.— Разочарованіе влюбленнаго.

Глава VI.— Шико поставила на своемъ.

Глава VII.— Поцлуй.

Глава VIII.— Дни прошедшіе, сны минувшіе.

Глава IX.— Ты возвратился, ты мн вренъ.

Глава X.— Обрученные.

Глава XI.— Никакого приданаго.

Глава XII.— Свадьба съ дурными предзнаменованіями.

Глава XIII.— Дарственная запись.

Глава XIV.— Скажи мн слово.

Глава I.— Эдуардъ Клеръ замчаетъ сходство.

Глава II.— Да или нтъ?

Глаза III.— Убійство.

Глава IV.— Стоимость брильянтовъ.

Глава V.— Они зашли въ глубокую ложбину.

Глава VI.— Церковь близъ Кэмло.

Глава VII.— Ясные дни.

Глава VIII.— Деревенскій Яго.

Глава IX.— Тмъ временемъ по небу прокатился громъ.

Глава X.— Всхъ пригрла.

Глава XI.— Дтскій праздникъ.

Глава XIII.— Дерроль несообщителенъ.

Глава XIV.— Эдуардъ Кларъ предпринимаетъ путешествіе.

Глава XV.— Джорджъ Джерардъ.

Глава XVI.— Ты — онъ.

Глава I.— Почему не довришься ты мн?

Глава II.— Онъ обороняется.

Глава III.— A la Morgue 1).1) Домъ, гд выставляютъ мертвыя тла.

Глава IV.— Джорджъ Джерардъ въ опасности.

Глава V.— Путешествіе съ научной цлью.

Глава VI.— Жена Кергаріу.

Глава VII.— Бичамптонскій арендаторъ.

Глава VIII.— Поклонники Селіи.

Глава IX. По подозрнію.

Глава X.— Мистеръ Леопольдъ предлагаетъ вопросы, къ длу неприложимые.

Глава XI.— Исповдь мистриссъ Эвитъ.

Глава XII.— Показаніе гробовщика.

Глава XIII.— Дневникъ старушки.

Глава XIV.— Три свидтеля.

Глава XV.— Облава на Дерроля.

Читайте также:

Глава III.— A la Morgue ¹).
¹) Домъ, гд выставляютъ мертвыя тла.