Разбойник Федька, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1884

Время на прочтение: 7 минут(ы)

I.
ИСКРА БОЖІЯ.

РАЗСКАЗЪ
Н. Н. Златовратскаго.

II.
РАЗБОЙНИКЪ ЕДЬКА.

РАЗСКАЗЪ
А. В. Амфитеатрова.

МОСКВА.
Тип. И. Ермакова. Пятницкая ул. близъ Серпухов. воротъ, соб. д.
1894.

РАЗБОЙНИКЪ ЕДЬКА.

Рождественскій разсказъ.

I.

Вечеромъ въ сочельникъ,когда сумерки уже надвигались, но желанная вилеемская звзда еще не зажглась на горизонт, ко мн пришелъ гость. Звали его Андреемъ Ивановичемъ Петровымъ, онъ служилъ въ моей контор объявленій. Это былъ чудной человкъ. Когда, бывало, онъ — неподвижный и задумчивый — стоитъ, по своему обыкновенію, прислонившись спиной къ стн и сложивъ руки на груди, мн всякій разъ такъ и вспомнится Пушкинъ съ Тверскаго бульвара или Мининъ съ Красной площади: этакая громадная, словно изъ мди вылитая, могучая фигура. Думаешь: вотъ тронется съ мста этотъ великанъ, — то-то стукъ пойдетъ отъ его ножищъ, непремнно онъ что-нибудь толкнетъ, опрокинетъ, сломаетъ На самомъ же дл Андрей Ивановичъ обладалъ настолько осторожной походкой, что, кажется, мышь длаетъ больше шума, пробгая по полу. Ловокъ онъ былъ поразительно: я никогда и видалъ, чтобъ онъ уронилъ что-нибудь. Когда мы бывали вмст въ театр или на гулянь, то онъ пробирался въ толп какъ вьюнъ, и, какая ни будь тснота и давка, ухитрялся пройти, не толкнувъ никого и самъ не получивъ ни одного толчка. Однажды у насъ въ контор задебоширилъ заказчикъ, хозяинъ мстнаго цирка, большой силачъ. Онъ пришелъ пьяный, обидлся на меня за что-то и началъ кричать. Съ гостемъ, что вяжетъ узломъ кочерги и носитъ на плечахъ по пяти человкъ сразу, шутки плохи. Я ужъ думалъ послать за полиціей, вдругъ Андрей Ивановичъ подошелъ къ буяну, спокойно взялъ его за шиворотъ, качнулъ вправо, качнулъ влво, поворотилъ къ двери, и оторопвшій отъ неожиданности силачъ кубаремъ вылетлъ изъ конторы. Я не врилъ своимъ глазамъ, а Андрей Ивньвичъ, какъ ни въ чемъ не бывало, возвратился къ своимъ прерваннымъ занятіямъ.
— Какъ же это, батюшка, вы не сказали мн, что вы такой богатырь? воскликаулъ я.
— Что жъ хвастаться-то? основательно отвтилъ Петровъ.
Вообще онъ былъ не особенно разговорчивъ.
И Андрей Ивановичъ поступилъ ко мн по рекомендаціи одного изъ моихъ ближайшихъ пріятелей. Мн было очень любопытно прошлое моего конторщика, но на этотъ счетъ онъ былъ крайне скрытенъ и даже на прямые вопросы давалъ самые уклончивые отвты. Пріятель мой тоже отвиливалъ отъ разговоровъ об Андре Иванович, а другихъ знакомыхъ, хоть сколько нибудь извстныхъ о моемъ конторщик, я не имлъ: онъ пріхалъ въ нашъ городъ недавно, откуда-то издалека и жилъ особнякомъ, ни съ кмъ не знаясь.
Наконецъ, я не выдержалъ — прямо и рзко потребовалъ у Петрова объясненій, указывая, что держать у себя и служб ‘таинственныхъ незнакомцевъ’ крайне неудобно и боязно. Андрей Ивановичъ поднялъ на меня свои срые глаза — замчательно холодный и пристальный взглядъ былъ у этого человка!— и спокойно сказалъ:
— Я не скрываю своего прошлаго, а только не люблю говорить о немъ без нужды, такъ какъ весьма многимъ мое прежнее знаніе не по вкусу, и я часто имлъ изъ-за этого большія непріятзсти. Но, разъ вы требуете, такъ извольте: я былъ сыщикомъ… А затмъ — если вамъ это не нравится — можете меня уволить…
Покоробило меня немножко: темная и сомнительная это служба, рдко идутъ на нее хорошіе люди, и много на ней грха можно встртить. Однако, лишиться дльнаго и распорядительнаго служащаго я не захотлъ, и зажили мы съ Андреемъ Ивановичемъ попрежнему.

* * *

Мы поздоровались съ Петровымъ, услись вмст на подоконник и стали безцльно глядть въ декабрьскія сумерки. Звздочка зажглась. Раздался благовстъ ко всенощной. Петровъ перекрестился. Раньше я не замчалъ за имъ особенной набожности, а потому немного удивился. Онъ замтилъ:
— Вамъ, Ипполитъ Яковлевичъ, странно, что я перекрестился? Оно, знаете точно: къ вр я не очень приверженъ, жизнь-то тебя треплетъ-треплетъ, за кускомъ-то гонишься-гонишься… поневол озврешь душой! А все иной разъ очувствуешься и Бога вспомнишь… особенно вотъ благовстъ… Эхъ, если б вы знали, какъ онъ выручилъ меня изъ бды десять лтъ тому назадъ! Хотите разскажу?
— Пожалуйста!
— Извольте слушать. Въ 187* году я былъ причисленъ къ н—скому полицейскому составу. Завдывалъ нами полковникъ Д. Я былъ у него на отличномъ замчаніи, и мн поручались только крупныя и трудныя поимки. Появился въ М. одинъ громила. Звали его едоромъ, а по острожной кличк — Чеченцемъ, такъ какъ хоть едоръ Чечни и въ глаза не видывалъ, а былъ самымъ настоящимъ православнымъ тулякомъ, но видъ имлъ строгій, нравъ дерзкій и горячій, и былъ необыкновенно быстръ на руку. Въ М. онъ работалъ не одинъ, а съ компаніей такихъ же молодцовъ, какъ онъ самъ, и работалъ чисто: нынче взломъ здсь, завтра грабежъ тамъ… ужасъ, что творилось! Убивать, однако, не убивали. Мало-по-малу вся честная компанія была перехватана, остался гулять на свобод одинъ лишь едоръ. Полковникъ поручилъ его мн.
У меня, долженъ вамъ сказать, была такая сыскная манера: первымъ дломъ — не выпустить преступника изъ города, составъ у насъ былъ большой — слдить за городскими окраинами, значитъ, ничего не стоило. Вторымъ дломъ, я принимался допекать знакомыхъ преступника, и такъ, бывало, надомъ имъ обысками, что, оберегаючи свою шкуру, они родному брату отказали бы въ пристанищ, если бъ я его разыскивалъ. А одно какое-нибудь теплое мстечко возьму да и оставлю какъ будто вн подозрній. Преступникъ сунется туда-сюда — везд ему отказъ, нтъ пріюта, придетъ въ мое намченное мстечко — ‘милости просимъ! прячься сколько хочешь! здсь тебя и не думали искать!’ А я и тутъ какъ тутъ съ городовыми.
Вотъ такимъ-то именно способомъ гонялъ я едора по городу изъ участка въ участокъ и затравилъ его въ конецъ. Ловокъ онъ былъ прятаться, но мы его такъ прижали, что даже любовница отказала ему въ убжищ, и cъ отчаянія онъ совсмъ одурлъ — показался днемъ на улиц. Разумется, и перваго перекрестка не дошелъ, какъ Фроловъ, мой сподручный агентъ, сцапалъ его за шиворотъ. Но Чеченецъ не сроблъ, хватилъ Фролова закладкой по темени и — поминай, какъ звали! словно сквозь землю провалился. Случилось это какъ разъ въ самый сочельникъ, утромъ. Хоть едька и пропалъ безъ всти, но я понималъ, что изъ того участка, гд вся эта исторія произошла, онъ никакъ не могъ уйти: ужъ очень хорошо мы его оцпили. Знать, думаю, птица въ клтк. Куда жъ это она запряталась? Пораскинувъ умомъ, ршилъ, что некуда Чеченцу деваться, кром какъ къ Евгеніи: жила близости одна такая старуха, имла слбственный домишко, давала деньги въ ростъ и торговала всякимъ старьемъ, не отказывалась купить и краденое. У насъ была она въ сильномъ подозрніи, уликъ на нее не имлось, а ‘не пойманъ — не воръ’. Обыскали мы домишко и дворъ Евгеніи, и ничего не нашли: и, однако мое убжденіе не поколебалось,— Такъ вотъ и говорить мн тайный голосъ: ‘здсь Чеченецъ! здсь!’ Хорошо-съ. Хоть обыскъ и не далъ ничего опредленнаго, однако я оставилъ самыхъ надежныхъ изъ своихъ молодцовъ исподволь слдить за торговкинымъ, дворомъ, а самъ пошелъ въ участокъ. Часу въ шестомъ прибгаетъ за мной Фроловъ.
— Андрей Ивановичъ! штука! Помните караулку у Евгеньиныхъ воротъ?
— Ну?
— Старуха говорила, будто тамъ ни кто не живетъ, что она и развалившаяся, и такая-сякая…
— Да вдь и правда, что развалюга. Мы ее осматривали. Гд тамъ спрятаться человку?
— А вотъ подите же, я не я, если тамъ сейчасъ не вспыхнулъ огонекъ… словно кто-нибудь спичку зажегъ…
— Ты не врешь?
— Чего мн врать?! Я тихимъ манеромъ приставилъ къ воротамъ Сидорова съ Поликарповымъ, а самъ побгъ до нести вамъ.
Я повторилъ обыскъ. Въ караулке никого не было, но — ужъ и не знаю, какъ вамъ это объяснить… какъ-то пахло живымъ человкомъ! Здсь едька, непремнно здсь… а гд? четыре стны да печка — вотъ вамъ и вся караулка. Въ сверчка, что ли, оборотился онъ, разбойникъ? И вдругъ вспала мн на умъ одна мысль…
Я оставилъ Фролова съ людьми въ караулк, а самъ обошелъ вокругъ нея вижу: позади караулки помойка, между помойкой и сосдскимъ брантъ-мауэромъ валяются дв доски. Меня взяло сомнніе: зачмъ тутъ быть доскамъ? Приподнялъ одну, а подъ нею — яма. ге!.. Пощупалъ ногой — глубоко. Такъ есть: изъ-подъ караулки устроенъ лазъ, недаромъ про Евгенію болтаютъ, будто у ней находитъ пріютъ всякое жулье, спустился въ яму, ощупываю, велика ли, гд ходъ въ караулку, вдругъ земля подо мной осыпалась, и я полетлъ внихъ.
Всталъ на ноги вижу — погребъ. На полу стоитъ жестяная лампочка, возл нея разостлано рядно, а на этомъ ряди сидитъ на корточкахъ человкъ и цлитъ въ меня изъ двухствольнаго ружья. Да чего тамъ цлить, когда между наи едва сажень разстоянія, и ружье чуть не упираетъ мн въ грудь! Въ карман у меня былъ револьверъ — отличный, самовзводъ. Но сунуть руку въ карманъ это — одно, направить дуло на разбойника — другое, а у него ужъ и прицлъ сдланъ, и курки взведены, остается только палить при первомъ моемъ движеніи. Думаю: закричать разв? И хорошо, закричу я, а онъ сейчасъ же и ухлопаетъ меня, да, взявъ мой револьверъ, получитъ въ свое распоряженіе еще шесть выстрловъ: на всю мою команду хватитъ!.. Словомъ, какъ не верть, все въ черепочк смерть! Шабашъ! умирать надо!
Все это, Ипполитъ Яковлевичъ, обдумалъ до того быстро, что и самъ не пойму, какъ такая орава мыслей за разъ помстилась у меня въ голов. Какъ только я увидлъ, что спасенія нтъ, мн даже досадно стало, до злости горько: чего же еще едька ломается, тянетъ время? Зачмъ не стрляетъ? А всего-то много-много секунды дв-три прошло съ тхъ поръ, что я провалился въ подкопъ.
Чеченецъ молчитъ — я молчу. Ни молиться, ни просить, ни хоть обругать его, каналью, передъ смертью — ни на что нтъ охоты. Такъ, одно только въ ум: ‘Сейчасъ онъ меня пришибетъ! пришибетъ! пришибетъ!’
И вдругъ, въ это самое мгновеніе, то-то загудло надъ нами… Колоколъ, — стало-быть, началась всенощая. У меня рука сама поднялась на крестное знаменье…
Смотрю на Чеченца, а у него вдругъ каъ задрожатъ руки… Другой ударъ, третій… Я глазамъ не врю: побллъ едька, какъ полотно, губы трясутся, на глазахъ слезы…
— Христосъ, шепчетъ, Христосъ родился!— да съ этимъ словомъ какъ швырнетъ ружье на полъ!..
— Вяжи! говорите.
А у меня револьверъ, будто самъ собою, очутился въ рук, и едька сталъ совсмъ въ моей власти…
Андрей Ивановичъ замолчалъ и задумался.

* * *

— Что жъ? вы, конечно, арестовали его? поинтересовался я.
Андрей Ивановичъ встрепенулся и какъ мн показалось, взглянулъ на меня, съ нкоторымъ негодованіемъ.
— Ну, ужъ, Ипполитъ Яковлевичъ, сказалъ онъ недовольнымъ голосомъ каковъ я ни есть человкъ, а вы слишкомъ низко понимаете обо мн. Какъ же такъ?! помилуйте!.. Человкъ могъ меня пристрлить и помилосердствовалъ, а я ему сейчасъ же и руки за лопатки?! Что грха таить! Было у меня такое первое намреніе, чтобы броситься на едьку, повалить и позвать своихъ молодцовъ. Но вижу, стоитъ онъ и крестится, а слезы такъ и бгутъ по щекамъ, бормочетъ:
— Христосъ родился… а мы-то, мы-то что длаемъ!.. Господи! въ такой праздникъ чуть не убилъ человка!.. Что-то стиснуло мн сердце. Себя не помню, показываю Чеченцу на его лазъ шепчу:
— Уходи, пока цлъ! Сзади караулки цпь не разставлена…
Онъ, было, широко открылъ глаза, шагнулъ ко мн, а я рукой машу, все показываю ему на лазъ. Какъ бросится онъ изъ погреба, только я его и видлъ. Вышелъ я на свтъ Божій, зову Фрола:
— Смотри-ка, говорю, какова яма. Онъ такъ и обомллъ, шепчетъ мн:
— Непремнно тутъ, подъ караулкой есть подполье. Это едькина нора…
— А ну! зови нашихъ! Посмотримъ.
Спустились мы въ погребъ уже вчетвнромъ, нашли ружье, лампу, рядно… Только едьки не было!
— Эхъ! говорю, ребята! Видно, не наше счастье! Была здсь птица да улетла!
Тмъ временемъ подосплъ участковый. Составили протоколъ. Евгенію арестовали. Ужъ не помню, чмъ кончилось ея дло…
— А что сталось съ едькой? спросилъ я.
— Не могу вамъ сказать… задумчиво отвтилъ Петровъ, разводя руками Въ М. онъ больше не показывался.. Слыхалъ я, что на Макарьевской ярмарк въ тотъ же годъ нашли какого-то мертваго оборванца, похожаго на едьку съ лица, съ перерзаннымъ горломъ, но онъ ли это былъ или другой, и отъ чего онъ погибъ, ничего не знаю, я въ то время уже собирался оставить службу и мало ею интересовался… Да наврное онъ: ихній братъ всегда этакъ кончаетъ!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека