Разбитие русского военнаго корабля у берегов Швеции въ 1771 году, Шишков Александр Семенович, Год: 1822

Мемуары
Время на прочтение: 49 минут(ы)
Скачать в PDF

ОПИСАНІЕ
ПРИМЧАТЕЛЬНЫХЪ
КОРАБЛЕКРУШЕНІЙ,
ВЪ РАЗНЫЯ ВРЕМЕНА ПРЕТЕРПННЫХЪ
РОССІЙСКИМИ МОРЕПЛАВАТЕЛЯМИ.

СОБРАНЫ, ПРИВЕДЕНЫ ВЪ ПОРЯДОКЪ И ПОПОЛНЕНЫ ПРИМЧАНІЯМИ И ПОЯСНЕНІЯМИ
флота Капитанъ-Командоромъ ГОЛОВНИНЫМЪ.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ,

служащая продолженіемъ

КЪ ОПИСАНІЮ ПРИМЧАТЕЛЬНЫХЪ КОРАБЛЕКРУШЕНІЙ,

Г. Дункена.

Напечатано по повелнію Государственнаго Адмиралтейскаго Департамента.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ,

УДОСТОЕНО МОРСКИМЪ УЧЕНЫМЪ КОМИТЕТОМЪ.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ Типографіи. Н. Греча.

1853.

Разбитіе Русскаго военнаго корабля у береговъ Швеціи въ 1771 году. (*)

(Соч. А. С. Шишкова.)

(*) По дламъ Морскаго Вдомства видно, что корабль сей назывался Вячеславъ и состоялъ подъ начальствомъ капитана 1-го ранга.
Подъ симъ заглавіемъ въ журнал Отечественныя Записки {Въ книжкахъ на Декабрь 1821, и на Январь и Февраль 1822 года.}, напечатано описаніе бдствій, претерпнныхъ однимъ русскимъ линйнымъ кораблемъ. Описаніе это, съ позволенія почтеннаго издателя {Павелъ Петровичъ Свиньинъ.}, я помщаю здсь отъ слова до слова, пополнивъ оное нкоторыми моими собственными замчаніями.
‘Въ начал 1771 года посланы мы {Кадеты Морскаго Кадетскаго Корпуса.— Изд.} были сухимъ путемъ, подъ начальствомъ кадетскаго капитана, къ городу Архангельску съ тмъ, чтобъ оттуда моремъ возвратиться на построенныхъ тамъ корабляхъ. Насъ было слишкомъ тридцать человкъ.
‘Мы жили въ прилежащей къ городу слобод, называемой Соломбола, въ обнесенныхъ тыномъ казармахъ. По вскрытіи Двины и по спуск на воду трехъ шестидесяти-шести-пушечныхъ кораблей, расписали насъ по онымъ. Я написанъ былъ на корабль N {Вячеславъ.}. Прежде нежели приступлю къ описанію нашего путешествія, нужно читателю узнать свойства и нравы бывшихъ на семъ корабл офицеровъ. Начальствовавшій надъ онымъ капитанъ 1-го ранга N. былъ человкъ довольно добрый, но властолюбивый, пылкій и не совсмъ трезвый. Второй по немъ, нашъ кадетскій капитанъ, также человкъ весьма добрый, услужливый, усердный къ служб и довольно неглупый, но часто заблуждавшійся отъ излишнихъ умствованій, и притомъ предъ старшими себя до крайности робкій. Два лейтенанта, изъ коихъ одинъ М…. видный собою, искусный въ дл своемъ и дружный съ кадетскимъ капитаномъ, W…. человкъ простой во всемъ пространств слова, два мичмана, одинъ констапель (артиллерійскій офицеръ) и насъ восемь человкъ гардемаринъ, да при солдатской команд капитанъ D. человкъ дородный, толстый, грубый и свирпый. О нравахъ двухъ первыхъ начальниковъ моихъ можно посудить изъ слдующаго со мною приключенія: перейдя чрезъ находящійся при усть Двины баръ (мелководье, которое съ пустыми безъ груза кораблями переходятъ въ полную воду), мы стояли на якоряхъ и грузились, въ разстояніи около тридцати верстъ отъ гавани и крпости, называемой Лопоминка, и столько же еще отъ города Архангельска. Въ одинъ день одному изъ мичмановъ даютъ подъ начальство ботъ (судно) и посылаютъ его въ Лопоминку, чтобъ тамъ налить нсколько бочекъ свжей воды и привезть на корабль. Погода была прекрасная. Я былъ праздненъ, нкоторые изъ моихъ товарищей отпросились и похали въ городъ Архангельскъ, мн также захотлось погулять. Я просилъ отпустить меня съ посылаемымъ въ Лопоминку мичманомъ: меня отпустили. Мичману вздумалось, пока ботъ будетъ наливаться водою, създить на шлюпк въ городъ Архангельскъ. Не желая одинъ безъ него остаться въ Лопоминк, я похалъ съ нимъ. Пробывъ тамъ нсколько времени, мы возвратились, но бота уже не нашли: онъ, налившись водою, къ великому удивленію и досад мичмана, ушелъ къ кораблю. Мы похали за нимъ. По несчастію, ботъ пришелъ за часъ или за два передъ нами. Капитанъ нашъ въ это самое время былъ у другаго капитана въ гостяхъ и, обременивъ себя излишне напитками, возвращался на свой корабль. Увидвъ пришедшій ботъ, подъхалъ къ нему и спросилъ: гд мичманъ? сказали, что онъ ухалъ въ городъ. Поднялась тревога! ‘Какъ смлъ онъ оставить порученное ему судно и отъ него отлучиться!’ Разгнванный капитанъ, услышавъ обо мн, что я съ нимъ ухалъ, приказываетъ, какъ скоро мы возвратимся, мичмана запереть на хлбъ и на воду въ каюту, а меня поставить на цлую ночь подъ лоты {Это жестокое наказаніе давно уже вывелось изъ нашего флота, и нын большая часть офицеровъ не знаютъ даже, что оно существовало. Прим. В. М. Головнина.}! Наказаніе тяжкое, особливо въ мои лта: продержать всю ночь на плечахъ дв свинцовыя гири, боле пуда всомъ! Когда мы возвратились съ мичманомъ на корабль — капитанъ спалъ. Намъ объявляютъ приговоръ: его запираютъ, а меня хотятъ ставить подъ лоты. Я бросаюсь къ кадетскому, собственно нашему, капитану, и прошу его защитить меня, говоря, что я ничмъ не виноватъ, потому что не по должности посланъ былъ на бот, не самовольно отъ него отлучился, а отпущенный, куда мн хотлось, погулять, возвратился съ тмъ, съ кмъ похалъ. Кадетскій капитанъ, признавая мою невинность, сожалетъ обо мн, однако приказываетъ класть на меня лоты. Я въ отчаяніи! обливаюсь горькими слезами, умоляю, убждаю его, говоря, что я никогда не былъ наказанъ, что ему поведеніе мое извстно, что онъ настоящій нашъ начальникъ, что это тяжкое, неприличное для юноши и ни чмъ не заслуженное мною наказаніе можетъ вогнать меня въ чахотку, и что директоръ нашъ, узнавъ о семъ, конечно за меня вступится.— Строгій исполнитель воли начальника отвчаетъ мн безъ гнва и съ сожалніемъ: ‘Такъ, мой другъ, ты правъ, я все это знаю, но какъ я могу оставить безъ исполненія приказаніе капитанское?’ Тутъ вооружаюсь я всмъ моимъ краснорчіемъ и доказываю ему, что онъ не выйдетъ изъ повиновенія, что я прошу только отсрочить наказаніе мое до утра, пока капитанъ проснется, и что если не отмнитъ онъ своего приказанія, то и тогда успетъ оно быть исполненнымъ. Насилу, убжденный напослдокъ моими слезами и представленіями, онъ на то согласился. Поутру я прихожу къ капитану, объясняю ему мою невинность и прошу его меня простить. Онъ отвчаетъ мн: ‘За что простить? ты ни мало невиноватъ. Я вчера не разобралъ хорошенько, и напрасно смшалъ тебя съ мичманомъ. Поди и будь покоенъ.’
‘По нагруженіи кораблей, мы отправились въ походъ, и плыли по Блому Морю съ перемнными и тихими втрами. Въ одинъ день, во время густаго тумана, при бросаніи лота оказалось, что вдругъ съ глубины двадцати пяти саженъ взошли мы на глубину семи саженъ. Устранюсь сего обстоятельства, стали мы тотчасъ на якорь. Но какъ туманъ не прочищался и втеръ длался свже, то опасаясь стоять тутъ доле, и обмря на посланныхъ шлюпкахъ вокругъ себя глубину, подняли якорь и пошли въ ту сторону, гд становилось глубже. Теченіе моря было съ нами, и втеръ дулъ намъ попутный. Мы шли нсколько часовъ, и стали опять на якорь. Посл полудня туманъ прочистился, и мы увидли, верстахъ въ трехъ или четырехъ предъ собою, крутой каменный берегъ. Сей грозный сосдъ принуждалъ насъ удалиться отъ него поскоре. Но какъ довольно свжій втеръ, дующій прямо на берегъ и сильное туда же теченіе моря наводили намъ страхъ, чтобъ при медленности подниманія обыкновеннымъ образомъ якоря, не прижало насъ къ берегу, то разсуждали, чтобъ вступить подъ паруса вдругъ, т. е. распустить и наполнить ихъ, не поднимая якоря, и когда корабль возьметъ движеніе, отрубить канатъ. Однако жъ капитанъ былъ на то не согласенъ: ему не хотлось лишиться якоря. Онъ спросилъ, нтъ ли на корабл кого нибудь изъ архангельскихъ рекрутъ? Сыскали одного матроса. Спрашиваютъ его: хаживалъ ли онъ по Блому Морю? (Архангельскіе жители почти вс рыболовы). Онъ отвчалъ: ‘Хаживалъ.’ — Какой же это берегъ?— ‘Тотъ, который идетъ отъ Орлова Носа.’ — А гд Орловъ Носъ?— ‘Остался назади, мы его прошли.’ (Это сказаніе матроса не согласно было съ нашимъ исчисленіемъ, ибо мы по карт считали себя далеко еще не дошедшими до мыса, называемаго Орловъ Носъ).— Можно ли намъ сняться съ якоря?— Можно, отвчалъ онъ: берегъ приглубъ, теченіе хотя и броситъ насъ къ нему, но встрчное отъ него теченіе понесетъ насъ вдоль его.’ Капитанъ ведлъ сниматься съ якоря. Лейтенантъ М… представлялъ, что въ подобныхъ случаяхъ не должно полагаться на слова матроса, и лучше потерять одинъ якорь, чмъ подвергать корабль опасности. Однако жъ капитанъ веллъ немедленно сниматься. Опытъ показалъ, что матросъ говорилъ правду: лишь якорь отдлился отъ дна моря, корабль какъ стрла полетлъ на каменный утесъ: мы до смерти перепугались, но чмъ ближе къ берегу, тмъ быстрота его становилась меньше: отражающееся отъ берега теченіе спиралось натекающимъ на оное, и не допускало насъ къ нему приблизиться: мы успли вывертть якорь, убрать его, наполнить паруса и направить путь свой въ море.
‘По выход въ Океанъ и по долгомъ плаваніи, при противныхъ втрахъ зашли мы, чтобъ запастись прсною водою, въ проливъ между лапландскимъ береговъ а островомъ Кильдюйпомъ. Островъ сей Необитаемъ, нашли на немъ нсколько рыбачьихъ хижинъ. Лтомъ прізжаютъ на него рыболовы, и осенью узжаютъ назадъ. Они сказывали мн, что ходятъ для промысла въ Океанъ, и удаляются верстъ по сту отъ берега. Видя худыя суда ихъ, я спросилъ, какъ могутъ они на такихъ судахъ такъ далеко ходить: ‘Ну, ежели застанетъ буря?’ — Такъ что жъ? отвчали философы съ холодностію: ‘кого застанетъ, тотъ утонетъ.’ Я видлъ тутъ еще семидесятилтняго старика, сторожа оленей, который во всю свою жизнь, какъ себя запомнитъ, изъ Кильдюйна никуда не отлучался. Лтомъ, мсяца три проводитъ онъ съ прізжающими рыбаками, а въ остальное время года живетъ одинъ. Разговаривая съ нимъ, я спросилъ у него: ‘Какъ же зимою, когда проливъ замерзаетъ, не боишься ты забгающихъ сюда волковъ и медвдей?’ — ‘Чего бояться, отвчалъ онъ, съ увренностью: они меня ужъ знаютъ и не тронутъ.’
‘Простоявъ дня три въ Кильдюйн, пошли мы опять въ Океанъ, и продолжали путь свой. Сдлались противные и крпкіе втры, мы долго съ ними боролись и ничего не видали, кром кувыркающихся китовъ, которые изъ воды выставляли хребты свои, наподобіе черныхъ холмовъ, и, фыркая, пускали изъ ноздрей высокіе водометы. Мы забрались далеко къ сверу, такъ что солнце въ самую полночь не заходило уже подъ горизонтъ. Смотря въ сіи часы на это величественное свтило, которое казалось гораздо больше и красне, нежели въ полуденной высот, и любуясь озаряющими поверхность моря лучами его, я съ восхищеніемъ вспоминалъ стихи Ломоносова:
‘Достигло дневное до полночи свтило,
Но въ глубин лица горящаго не скрыло,
Какъ пламенна гора, казалось межъ валовъ,
И простирало блескъ багровый изъ-за льдовъ.
Среди пречудныя, при ясномъ солнц ночи
Верхи златыхъ зыбей пловцамъ сверкаютъ въ очи.’
Мн мечталось, что я смотрю на него глазами Ломоносова и плыву съ Петромъ Великимъ.
‘Посл долгаго времени, втры стали становиться попутне, ночи длинне и темне. Мы перешли великое разстояніе, миновали опасную пучину, называемую Мальштромъ. Я въ свободные часы занимался разсматриваніемъ разныхъ явленій: иногда днемъ по цлому часу смотрлъ въ воду, которая была такъ прозрачна, что, опустя въ неё блый камушекъ, можно было видть его нсколько секундъ, пока не погрузится онъ саженъ на двадцать или боле. Иногда любовался плавающими въ ней цвтами, которые показывались изъ-подъ кормы наподобіе пестрыхъ распустившихся колпаковъ. Прекрасный видъ ихъ, когда ихъ поймаешь и вынешь изъ воды, тотчасъ исчезалъ и превращался въ нкую ссдшуюся непріятную слизь. Всего же боле нравилось мн, по ночамъ сидть на носу корабля, вода имла нкое лучезарное свойство, такъ что обмоченная въ нее вещь казалась въ темнот огненною. Валы, ударяя въ носъ и отражаясь отъ него, раздроблялись на безчисленное множество брызговъ, свтящихся подобно разноцвтнымъ искрамъ. Казалось, корабль, шествуя, сражается ежеминутно съ нападающими на него исполинами, и въ гнв попирая ихъ, сыплетъ отъ себя огонь и пламя. Въ одинъ день достали мы лотомъ дно морское: глубина была семьдесятъ саженъ. Мы нахали въ это время на необъятное количество сельдей. Корабль нашъ нсколько часовъ, почти при совершенной тишин втра, плылъ тихо, какъ бы посреди ихъ, ибо отъ самаго верха воды до такой глубины, до какой взоръ при чистот и прозрачности ея проницать могъ, вся она наполнена была слоями сихъ рыбъ, и вокругъ корабля, сколько зрніемъ при ясной погод можно было обнять, повсюду гладкая поверхность воды рябла отъ прикосновенія ихъ къ оной.
‘Наконецъ, по долгомъ странствованіи и по претерпніи многихъ бурь, пришли мы уже въ половин Октября (21-го Сентября) въ Копенгагенъ, гд пробывъ нсколько дней, спшили отправиться въ путь. Мы снялись съ якоря {6-го Октября въ девятомъ часу пополуночи, при втр отъ WNW.} около полудня, и съ крпкимъ попутнымъ втромъ въ весьма темную ночь стали приближаться къ острову Борнгольму. Въ восемь часовъ вечера, по означеніи на карт пункта {Въ восемь часовъ вечера по счисленію NW оконечность Борнгольма находилась на NO 61 град. въ разстояніи двадцати семи миль.} (т. е. мста, бъ которомъ мы себя считали), и по опредленіи отъ него курса {На NO.} (т. е. пути, которымъ кораблю плыть надлежало), капитанъ, давъ о томъ приказаніе свое вахтенному (на страж стоящему) лейтенанту, легъ спать. Насталъ десятый часъ, время, въ которое по соображенію скорости хода, должны мы были проходить между шведскимъ берегомъ и островомъ Борнгольмомъ. Втеръ усилился. Ходъ корабля былъ чрезвычайно быстрый — по двадцати верстъ {По журналу видно, что корабль тогда шелъ по осьми узловъ. Прим. В. М. Г.} въ часъ. Ночь претемная. Поставленные нарочно для смотрнія на бак (т. е. на носу корабля) люди, на вопросъ часто повторяемый: не видать ли земли? Отвтствовали всегда — ‘Ничего не видать!’ Въ сихъ обстоятельствахъ штурманъ (исчислитель пути корабельнаго) беретъ карту, смотритъ на нее, мряетъ и пожимаетъ плечами. Вахтенный лейтенантъ подходитъ къ нему и спрашиваетъ: ‘Что ты посматриваешь на карту и пожимаешься? Онъ отвчаетъ: ‘Островъ этотъ меня крпко безпокоитъ, курсъ нашъ по карт, конечно, хорошъ, ведетъ мимо его, но кто можетъ положиться на точность исчисленія? Притомъ же мрачность погоды не позволила намъ яснымъ разсмотрніемъ береговъ хорошенько поврить онаго, и такъ если положить, что подлинное мсто наше въ восемь часовъ было мористе (дале отъ шведскихъ береговъ), нежели какъ означенный нами на карт пунктъ показываетъ, то мы, идучи симъ курсомъ, попадемъ на островъ, а берега его такъ круты и приглубы, что при такой темнот и скорости хода, не успемъ мы его увидть, какъ уже объ него ударимся, и можетъ быть разобьемся въ щепы.’ — Сомнніе это устрашило лейтенанта, онъ говоритъ: ‘Что жъ намъ длать? Не разбудить ли капитана?’ Штурманъ отвчаетъ: ‘Капитанъ не поможетъ, потому что, полагая погршность счисляемаго пункта въ одну сторону, путь сей опасенъ, а полагая ее въ другую, перемна онаго опасна, и такъ капитанъ, не больше нашего о врности пункта извстный, будетъ точно въ такой же нершимости, какъ и мы.’ Разговоръ сей умножалъ отъ часу боле страхъ ихъ, у котораго, какъ говорится пословица, глаза велики. Лейтенантъ нсколько разъ спрашивалъ: не сказать ли капитану? Штурманъ отвчалъ всегда, что оттого не произойдетъ никакой пользы. ‘Мое бы мнніе, продолжалъ онъ, не сказывая ему, спуститься не много къ шведскимъ берегамъ, и чрезъ полчаса взять опять тотъ путь, которымъ идемъ теперь. Такимъ образомъ, если бъ и была предполагаемая мною погршность въ счисленіи, то мы, не давъ никому того примтить, поправили бы оную и миновали бы островъ.’ Лейтенантъ, по нкоторомъ колебаніи, согласился на его предложеніе. Они перемняютъ путь, спускаются на два или на три румба {По слдственному длу видно, что они стали держать на NWtN, слдовательно перемнили курсъ на семъ румбовъ. Прим. В. М. Г.} къ шведскому берегу, чтобъ уклониться отъ ужасающаго воображеніе ихъ острова. Не прошло десяти минутъ, какъ люди, стоящіе на носу корабля, стали кричать: ‘Кажется, какъ будто земля чернется!’ — Гд?— ‘Въ правой рук, передъ носомъ.’ — ‘Вотъ, вскричалъ обрадованный штурманъ: это Борнгольмъ! Хорошо, что мы отъ него отворотили, а то бы попали прямо на него.’ Въ это самое время капитанъ выходитъ изъ своей каюты, ему говорятъ: Борнгольмъ виднъ. Онъ спрашиваетъ: гд, въ которой сторон? Ему указываютъ. Онъ смотритъ и говоритъ: ‘У меня глаза худы, я ничего не вижу.’ — Чрезъ дв или три минуты, съ носу корабля вдругъ нсколько голосовъ закричали: ‘Кругомъ видна земля!’ Эти слова всхъ какъ громомъ поражаютъ. Кадетскій капитанъ и лейтенантъ М… выбгаютъ снизу наверхъ. Послдній изъ нихъ, посмотрвъ на компасъ и видя, что корабль лежитъ не на томъ пути, какой положено было держать, закричалъ: лво руля!— Но едва онъ усплъ это произнести, какъ вдругъ почувствовали мы такой ударъ, что едва могли устоять на ногахъ. Корабль тотчасъ повернуло. Онъ сталъ бокомъ противъ втра. Паруса заполоскали. Втеръ, не надувая ихъ боле, началъ сильно рвать и бить ихъ объ мачту. Подъ кораблемъ было только три сажени воды: онъ стоялъ уже дномъ своимъ на дн моря. Волны, подобныя горамъ, то поднимали его къ верху, то опускали стремительно внизъ. Тяжелая громада эта, имющая около двухъ сотъ тысячъ пудовъ всу, съ такою силою ударялась о землю, что, казалось, вс члены ея мгновенно расторгнутся и разсыплются, высота и тяжесть мачтъ съ висящими на нихъ реями и снастями, при каждомъ удар, наклоняла ее часъ отъ часу ниже на бокъ, такъ, что напослдокъ верхнія пушки стали доставать до воды, и на палуб не можно было стоять, не схватясь за что нибудь руками. Сначала людямъ велли итти на мачты, чтобъ убрать и закрпить паруса, они въ числ около ста человкъ, не смотря на трудность и угрожающую имъ великую опасность, ползли смло, и въ дв или три минуты были уйсе тамъ, но когда, при повтореніи нсколькихъ ударовъ, капитанъ увидлъ, что мачты, сами по себ высокія и тяжелыя, но еще боле тяжестью людей вверху обремененныя, повалятъ корабль на бокъ, то веллъ тотчасъ рубить ихъ. Время не позволяло обождать столько, чтобъ дать людямъ сойти на низъ. Должно было ими пожертвовать. Для того удовольствовались только тмъ, что закричали имъ: ‘мачты рубятъ!’ Минута погибели наступала (ибо съ первымъ или со вторымъ наклономъ корабля ожидали, что онъ повалится), надлежало ее предупредить, но Какъ можно было въ нсколько секундъ срубить три дерева, каждое охвата въ два толщиною? Въ невозможности сего. велли, какъ можно скоре съ надвтренной стороны перерубить только по нскольку талреповъ у вантъ каждой мачты.
‘Въ это время одинъ изъ матросовъ, самый пьяный, и за худое поведеніе всегда почти содержимый въ оковахъ, оказываетъ удивительное усердіе и расторопность. Онъ подбгаетъ съ топоромъ къ капитану и говоритъ ему, ‘Наложи руку, тюкни одинъ только разъ, остальное я все сдлаю.’ Капитанъ беретъ топоръ и ударивъ имъ по веревк, отдаетъ ему обратно {Эта накладка руки произошла, я думаю, отъ того, что встарину капитаны часто не помнили своихъ приказаній и отпирались отъ нихъ. Корабельный командиръ долженъ оставить шканцы, присутствіе главнаго начальства, откуда раздаются повелнія по всему кораблю — и зачмъ? Чтобъ итти на бакъ и разъ ударить топоромъ по мачт, или спуститься въ самую нижнюю палубу, чтобъ взять въ руки топоръ и опустить его на канатъ! И притомъ, когда же эта торжественная церемонія совершается? Когда корабль въ опасности и когда минутное отлагательство какого либо дйствія можетъ навлечь гибель ему и всему экипажу!!! Прим. В. М. Г.}. Онъ цпокъ и скоръ, какъ дикая коза, въ одно мгновеніе перелетаетъ, обрубая веревки, отъ одной мачты къ другой. Корабль, между тмъ ударясь еще разъ объ землю, клонится съ великою быстротою на бокъ. Мачты, освобожденныя уже отъ поддерживанія веревками, не переносятъ боле стремительности наклона, и вс три въ одинъ мигъ съ ужаснымъ трескомъ ломаются и падаютъ въ море. Изъ бывшихъ на нихъ людей ни одинъ не погибаетъ: вс они съ удивительнымъ проворствомъ успли по висячимъ веревкамъ спуститься нанизъ. Матросъ, оказавшій толь великую расторопность при срубк оныхъ, оказываетъ еще примрное великодушіе. Перерубивъ послднія веревки у кормовой мачты, и въ то самое время, какъ уже наступаетъ мгновеніе ей сломиться, онъ видитъ впереди себя стоящаго спиною къ нему Офицера, и усматриваетъ, что когда мачта сломится, концемъ висящаго на ней косвенно рея (бревна) его убьетъ. Не имя ни времени ему закричать, ни надежды, чтобъ онъ въ шум услышалъ его, онъ бросается съ верхняго помоста, на которомъ стоялъ, внизъ къ сему офицеру, толкаетъ его обими руками въ спину, но самъ не успваетъ уже отскочить: бревно ударяетъ его и кидаетъ безчувственнаго къ борту.
‘Облегченный отъ мачтъ корабль перестало валять съ боку на бокъ, но продолжало приподнимать валами и стучать о землю. Темнота ночи не позволила намъ осмотрть, гд мы и на какую мель сли. Въ опасеніи, чтобъ корабль, двигаясь по дну моря, не насунулся на такой величины камень, который могъ его проломить, положили мы якорь. Вскор руль выбило, многія наружныя доски или пояса, называемые обшивкою, отодрало, и въ корабл показалась течь, такъ что накопляющуюся въ него воду едва всми помпами могли отливать. Состояніе наше посл срубленія мачтъ сдлалось бездйственное, но тмъ боле ужасное. Сильные удары потрясали вс члены корабля. Каждый часъ угрожалъ гибелью. Люди, приготовляясь къ смерти, надвали на себя блыя рубашки. Священникъ въ облаченіи читалъ предъ образомъ молитвы, вс въ отчаянномъ страх: иные падши ницъ, иные стоя на колняхъ, иные съ воздтыми къ небу руками, молились, и, какъ обреченныя жертвы, оплакивали послднія свои минуты. Между тмъ шумъ моря, скрипъ членовъ корабля, унылый свистъ втра вокругъ обломковъ мачтъ, и пушечные, для призванія помощи, ежеминутно производимые выстрлы, напоминали безпрестанно, что мы гибнемъ и нтъ спасенія. Посреди сей всеобщей горести и плача, всхъ бодре, всхъ веселе былъ между нами констапель, лифляндскій дворянинъ N…. человкъ молодой, статный собою и хорошій мн пріятель. Онъ съ распущенными волосами бгалъ по кораблю и поминутно кричалъ: пали! Часто подходилъ ко мн, шутилъ, смялся и, утшая меня, говорилъ: ‘Не бойся, я сдлаю, что насъ услышатъ и подадутъ намъ помощь.’ — Наконецъ, посл ужасныхъ часовъ безконечной ночи, разсвтаетъ день. Мы видимъ себя въ двухъ или мене верстахъ подл шведскаго берега. Мнимый островъ Борнгольмъ былъ мысъ сего берега. Погршность въ счисленіи дйствительно оказалась, но только съ тою еще ошибкою, что штурманъ полагалъ настоящее мсто корабля дале отъ береговъ, нежели счисляемый на карт пунктъ, а оно, напротивъ того, было ближе, и потому для избжанія опасности надлежало бы не отъ Борнгольма къ нимъ, но отъ нихъ къ Борнгольму придержаться, то есть сдлать противное тому, что мы, по несчастію, сдлали {Если корабль, приближаясь ночью къ берегамъ, до того запутается въ счисленіи, что не будетъ знать своего мста, въ такомъ случа благоразуміе заставляетъ лечь въ дрейфъ и дождаться разсвта, ибо лучше потерять ночь хода, чмъ подвергать себя гибели. Прим. В. М. Г.}.
‘Настало утро: мы узнали мсто пребыванія своего, но положеніе наше ни мало не сдлалось чрезъ то лучше. Втеръ дулъ тотъ же и столь же крпкій. Сила ударовъ не уменьшалась. Корабль нашъ приходилъ въ худшее состояніе, и сокрушеніе онаго становилось чрезъ нсколько часовъ неминуемымъ. Внутри онаго царствовали смятеніе и страхъ. Капитанъ заперся въ кают и не выходилъ изъ нее. Лейтенантъ W…. былъ почти въ изступленіи ума! онъ лежалъ въ постел своей и безпрестанно повторялъ: ‘Я виноватъ! я матросъ! я погубилъ!’ Оставались дйствующими лицами кадетскій капитанъ и Лейтенантъ М….. которые оба, а особливо первый изъ нихъ, сохранили въ себ отличное присутствіе духа и не преставали обо всемъ пещись. Капитанъ приставилъ къ виннымъ бочкамъ часовыхъ съ ружьями, дабы люди изъ отчаянія не покусились предаться пьянству, и далъ приказаніе, перваго, кто станетъ употреблять къ тому насильство, заколоть на мст. Онъ созвалъ къ себ офицеровъ, урядниковъ и нсколько человкъ изъ старшихъ матросовъ {Во всю жизнь мою, въ первый разъ еще слышу, что на военномъ корабл сильной, просвщенной державы матросы были призываны на совтъ вмст съ офицерами! Никакіе законы не даютъ имъ права на эту честь! и въ Морскомъ Устав, гд говорится о консиліумахъ, упоминаются одни только оберъ и унтеръ-офицеры {Книга 3. Глава I. 41, 55, 94.}, долженствующіе составлять оные. Какъ и въ самыхъ государствахъ, такъ въ частныхъ малыхъ обществахъ нтъ ничего вредне и опасне, какъ людямъ непросвщеннымъ, въ длахъ несвдущимъ, дать поводъ думать, что они имютъ право участвовать въ правленіи. Прим. В. М. Г.} для совта (консиліума), на которомъ положено было слдующее: ‘Какъ нтъ никакой надежды къ спасенію корабля (ибо онъ при столь сильныхъ ударахъ черезъ нсколько часовъ долженъ сокрушиться), то остается только помышлять о спасеніи людей: для сего приступить немедленно къ выпусканію каната’ дабы сила втра могла безпрепятственно двигать корабль ближе къ берегу. Но какъ, вроятно, глубина станетъ по мр того уменьшаться и корабль остановится, въ такомъ случа стараться всми средствами облегчать его, а именно сталкивать и выбрасывать пушки и вс большія тягости въ воду, рубить помосты, пояса, доски, связывая ихъ веревками вмст, дабы въ то время, когда корабль погибать начнетъ, люди на сихъ плотахъ могли спасаться,’ Совтъ сей вс, бывшіе на немъ, утвердили и подписали. Кадетскій капитанъ, какъ второй на корабл начальникъ, понесъ оный къ капитану на утвержденіе. Мы вс, стоя предъ дверями капитанской каюты, ожидали съ нетерпніемъ выхода его изъ оной. Но вдругъ услышали гнвный крикъ: ‘вонъ отсел, вонъ! не смй ко мн ходить, я хочу умереть здсь, и пусть вс со мною умираютъ!’ Кадетскій капитанъ выходитъ смутенъ, блденъ, и повторяетъ слышанный уже нами капитанскій отвтъ.— Стопъ и вопль распространяются между всми, а особливо между нами — юношами. Мы вс, гардемарины, одинъ за другимъ бжимъ къ нему въ каюту и передъ и имъ рыдаемъ. Онъ, вмсто того, чтобъ сжалиться надъ слезами нашими выталкиваетъ и прогоняетъ насъ съ угрозами {И за дло! Гардемарины, нижніе чины, которые должны учиться порядку службы и подчиненности, осмливаются итти толпою къ капитану въ каюту, плакать и выть, и совтовать ему, что длать въ опасномъ случа! Офицеры должны была уговаривать капитана и даже, согласно съ законами, требовать отъ него должнаго, а не нижніе чины, которыхъ обязанность есть повиноваться и исполнять приказанія офицеровъ. Прим. В. М. Г.}. Новый плачь и горе! Солнце приближалось уже къ полудню, и воображеніе, что корабль въ наступающую ночь развалится, увеличивало наше нетерпніе. Вс ропщутъ, пристаютъ къ кадетскому капитану, чтобъ онъ принялъ начальство надъ кораблемъ. Онъ отказывается, не хочетъ, уговариваетъ всхъ, чтобъ отстали отъ сего требованія. Однако оно усиливается и всми единодушно повторяется. Кадетскій капитанъ, видя непреклонную всхъ волю, напослдокъ соглашается. Онъ со всми офицерами, гардемаринами, урядниками и многими матросами (всего человкъ сорокъ) входитъ въ каюту къ капитану, бросается предъ нимъ на колни, проситъ, чтобъ онъ согласился на положенное въ совт всхъ общее желаніе и единственное къ спасенію средство, нетерпящее отлагательства времени. Вс другіе длаютъ то же, окружаютъ капитана, ползаютъ предъ нимъ на колняхъ, цлуютъ полы платья его, рыдаютъ, молятъ {Прежде въ Европ морскіе капитаны почитали за безчестіе пережать потерю своего корабля, это нкоторымъ образомъ понятно, когда они сами причиною оной. Но во всякомъ случа, если бъ они и имли власть надъ собственною своею жизнію, то не были въ прав лишать своего Государя нсколькихъ сотъ полезныхъ ему подданныхъ. Впрочемъ капитанъ корабля ‘Вячеславъ’ шутилъ только, какъ видно изъ послдствія. Прим. В. М. Г.}. Онъ, непреклонный ни чмъ, упорствуетъ и гнвается: весь отвтъ’ его состоитъ въ словахъ: ‘Трусы! вы не хотите умереть со м*пою, вонъ отсел!’ Тогда кадетскій капитанъ встаетъ и говоритъ ему почтительнымъ, по твердымъ голосомъ: ‘Батюшка, N… N…, необходимо надобно согласиться: вс чины и служители корабельные сего желаютъ и въ случа сопротивленія вашего требуютъ, чтобъ я, смня и засадя васъ подъ стражу, принялъ надъ ними начальство.’ При сихъ словахъ повелительный голосъ капитана умолкаетъ, онъ задумывается, слезы появляются у него въ очахъ, онъ упадаетъ на грудь кадетскаго капитана и съ кротостью говоритъ ему: ‘Начинай съ Богомъ! я соглашаюсь. Впрочемъ, если надобно — принимай начальство надъ кораблемъ.’ — ‘Нтъ, вскричалъ тогда кадетскій капитанъ, я иду исполнять не свою, не общую, но вашу единственную волю.’
‘Сказавъ сіе, выходятъ изъ каюты. Тотчасъ приступаютъ къ исполненію того, что положено въ совт. Сперва хотятъ столкнуть за бортъ нсколько пушекъ, но Лейтенантъ М..- возражаетъ противъ сего, представляя опасность, что корабль объ самыя сіи пушки, когда он упадутъ подл него на дно моря, можетъ быть проломленъ. И такъ отступаютъ отъ сего намренія и велятъ только выпускать канатъ. Корабль, неудерживаемый боле якоремъ, и посл всякаго удара подъемлемый волною, сходитъ съ мста своего и силою втра двигается по земл. Едва перешелъ онъ сорокъ или пятьдесятъ саженъ, какъ мряющій на корм глубину подштурманъ закричалъ: ‘Воды подъ кораблемъ три съ половиною сажени.’ Слова сіи произвели неописанную радость. Полсажени прибавилось — повторили вс. Вскор потомъ закричалъ онъ опять: ‘Четыре сажени!’ и вслдъ за тмъ опять — ‘четыре съ половиною сажени!’ — Каждое восклицаніе было какъ бы нкій благодатный гласъ, отсрочивающій пашу погибель. Вс закричали тотчасъ: ‘Положить якорь! положить якорь!’
‘Дйствительно, якорь въ ту же минуту былъ брошенъ, и корабль, ставъ на вольной вод, пересталъ ударяться о землю. Восторгъ нашъ въ первыя минуты былъ чрезвычайный: мы обнимались, цловались, плакали отъ радости, поздравляли другъ друга, но вскор оный весьма уменьшился: размышленіе, что мы безъ мачтъ, безъ руля, что корабль нашъ течетъ, что, вроятно, глубина эта есть небольшая, окруженная мелью яма, изъ которой намъ нельзя будетъ выйти, что, можетъ быть, якорь насъ не удержитъ, или что втеръ, сдлавшись съ другой стороны, поворотитъ корабль и кинетъ опять на ту мель, съ которой онъ сошелъ. Вс сіи размышленія снова погрузили насъ въ уныніе, и наступающая ночь казалась намъ столь же страшною, какъ и прошедшая.
‘Между тмъ однако жъ съ великимъ трудомъ спустили мы шлюпку, съ тмъ, чтобъ отправить ее на берегъ для требованія помощи. На ней посылался констапель и при немъ два человка солдатъ съ унтеръ-офицеромъ. Я въ это время былъ внизу корабля въ моей кают. Констапель прибгаетъ ко мн и съ восхищеніемъ говоритъ: ‘Знаешь ли что? меня посылаютъ на берегъ. Подемъ Со мною, здсь опасно оставаться, а тамъ мы будемъ спокойны. Хочешь ли, я скажу капитану, что ты мн надобенъ?’ Я съ радостію согласился, и мы пошли вмст, но лишь приходимъ мы къ дверямъ капитанской каюты, какъ вдругъ, не знаю отъ чего родившійся во мн страхъ перемняетъ во мн мысли. Я останавливаю констапеля, и усильно прошу его: ‘Ради Бога! не говори обо мн капитану: я не хочу хать.’ — Онъ удивляется, спрашиваетъ меня, что съ тобою сдлалось? просить, убждаетъ, говоритъ: ‘Эй! ты будешь жалть о томъ, да ужъ поздно. Черезъ пять минутъ мы будемъ на берегу.’ Но вс слова его были тщетны, я стоялъ упорно въ моемъ намреніи, и просилъ его убдительно не упоминать имени моего предъ капитаномъ. Онъ вошелъ въ каюту, и, получивъ приказаніе, вышелъ оттуда, чтобъ ссть въ шлюпку, которая стояла уже у борта, совсмъ готовою. Мы примтили въ немъ великую перемну: онъ былъ смутенъ, обыкновенная веселость его исчезла, слезы катились по лицу. При сход съ корабля на шлюпку, сказалъ онъ намъ: ‘Прощайте, братцы! Я первый ду на смерть!’ — и шлюпка отвалила, распустила паруса, понеслась птицею по морю, ныряетъ между валами, мы провожаемъ ее глазами и наконецъ видимъ, что подходя къ берегу — опрокидывается .. Тутъ бросился я въ свою каюту, затворился въ ней и, упавъ на колни, изъ глубины души моей благодарилъ Бога за внушенную въ мысли мои перемну, избавившую меня отъ предстоявшей мн погибели. Потомъ легъ въ постель. Печальное воображеніе о пріятел моемъ, несчастномъ констапел, долго меня тревожило, пока напослдокъ усталость и проведенныя въ страх и безпокойств ночь и утро погрузили меня въ крпкій сонъ….
‘Но сонъ мой недолго продолжался, вдругъ будятъ меня съ торопливостью и говорятъ: ‘Капитанъ спрашиваетъ, скоре!’ Я испугавшись и съ просонку вскочилъ и бгу, какъ былъ, въ тулуп. Вижу, что уже смерклось, нахожу на борт {Бортомъ называется вершина корабельнаго бока, покрываемая досками или довольно широкимъ помостомъ, по которому можно ходить. Такъ и весь бокъ подъ симъ именемъ разумется.} много людей, смотрвшихъ на лодку съ двумя человками, держащуюся въ нкоторомъ отдаленіи отъ корабля. Капитанъ приказываетъ мн распросить у нихъ, откуда они и кто ихъ прислалъ? (Надобно знать, что на всемъ корабл не было никого, выключая констапеля и меня, кто бы на какомъ либо другомъ язык, кром русскаго, умлъ говорить) {Иностранцы, путешествовавшіе по Россіи, давно замтили, что у насъ вс лучшаго состоянія люди знаютъ разные чужіе языки, и между собою даже не иначе хотятъ говорить, какъ по-французски. Изъ сего конечно они заключаютъ, что если мы, вкъ свой живучи внутри Россіи и не имли никакой надобности прибгать къ иностраннымъ языкамъ, стараемся ихъ изучать, то конечно уже морскіе ваши офицеры, почти безпрестанно находящіеся между иностранцами, знаютъ каждый по нскольку языковъ. Но какъ бы они удивились, если бъ узнали, что изъ всхъ офицеровъ и гардемариновъ линйнаго корабля, только двое могли объясняться съ иностранцами! Къ чести ныншнихъ морскихъ офицеровъ надобно сказать, что они боле прежнихъ стараются выучивать какъ чужіе языки, такъ и словесность своего собственнаго, и нкоторые изъ нихъ занимаются съ успхомъ полезными переводами и сочиненіями. И дйствительно, ни что такъ не нужно морскому офицеру въ чужомъ порт, какъ знаніе иностранныхъ языковъ, и боле потому, что нашъ языкъ весьма мало еще извстенъ чужестранцамъ. Сколь непріятно и тягостно должно быть для начальника корабля или эскадры, находящейся за границами, какъ въ сношеніяхъ его съ разными державами, такъ и въ частныхъ, обществахъ съ иностранцами, употреблять безпрестанно переводчиковъ! Когда одинъ адмиралъ пнялъ (1799 г.) Главнокомандующему Англійскаго флота, что онъ не сообщилъ ему тайной цли нкоторыхъ военныхъ приготовленій, о которыхъ знать адмиралъ имлъ право, Англичанинъ извинялся тмъ, что онъ не могъ иначе съ нимъ говорить, какъ посредствомъ молодыхъ офицеровъ, его переводчиковъ, которымъ онъ опасался вврить тайну столь великой важности. Но незнаніе во время сей тайны адмиралу надлало много хлопотъ! Прим. М. В. Г.}. Я спрашиваю, они худымъ нмецкимъ языкомъ отвчаютъ, что послалъ ихъ нкто господинъ Салдернъ изъ города Истада, для провданія о нашемъ корабл. Капитанъ веллъ ихъ звать на корабль, однако жъ они на то несогласились, отзываясь, что, по причин ночи и крпчающаго втра, не могутъ доле оставаться, въ самомъ же дл казалось, что они считая насъ въ крайности, опасались, чтобъ мы не завладли ихъ лодкою. Насилу, по великой просьб и убжденіямъ, чтобъ взяли отъ насъ съ собою человка, пристали они, и то не къ борту, а къ висячей съ кормы веревочной лстниц, и притомъ требуя, чтобъ посылаемый туже минуту сошелъ, или они отвалятъ и удутъ. Капитанъ, оборотясь ко мн, приказываетъ, чтобъ я тотчасъ по сей лстниц спустился къ нимъ въ лодку и халъ съ ними. Это неожиданное приказаніе и скорость времени, съ какою надлежало оное исполнить, такъ меня поразили, что я, какъ бы обезумленный, не зналъ что со мною длается, и не прежде опомнился, какъ уже въ нкоторомъ разстояній отъ корабля. Обезображенный видъ онаго и горящіе на немъ огни привели мн на память, что я уже не на немъ больше, не съ товарищами вмст, но одинъ, на малой лодк посреди бурнаго моря. Мы плыли не прямо на берегъ, куда послана была наша погибшая шлюпка: опасность отъ буруна {Симъ именемъ называется волненіе, производимое сильнымъ втромъ, дующимъ съ моря. Бурунъ бываетъ также и при безвтріи на открытыхъ берегахъ, гд есть приливъ.} не позволяла намъ туда хать, а держали въ небольшой городокъ, называемый Истадъ. Онъ лежалъ верстахъ въ десяти отъ корабля. Мы должны были плыть противъ втра, противъ валовъ, которые въ темнот, какъ бы нкія мрачныя горы, бжали поглотить щепку, на коей мы сидли, но не могши, по уступчивой имъ легкости ея, всею своею глыбою на нее обрушиться, казалось, довольствовались только тмъ, что пнящимися вершинами своими съ яростью на нее брызгали. Однако жъ и одн эти брызги были не безопасны: вода накоплялась отъ нихъ въ лодк, такъ что изъ двухъ бывшихъ на ней человкъ, одинъ только гребъ веслами, а другой безпрестанно выливалъ воду. Въ страх, чтобъ насъ не залило, слъ я въ самый носъ лодки, чтобы спиною своею сколько нибудь удерживать летящія съ волнъ брызги. Состояніе мое было со всхъ сторонъ жалкое: я былъ въ одномъ тулуп (какъ всталъ съ постели): не знаю, кто сунулъ мн въ руки матросскую шляпу, ибо и той у меня въ ту минуту, какъ вдругъ меня послали, не было, и время не позволяло взять. Я не имлъ съ собою ни полушки денегъ, ниже куска хлба, не зналъ съ кмъ, куда и зачмъ ду, ибо не сказано мн было ни одного слова, кром сего: ‘Ступай, ступай скоре!’ — Плаваніе наше продолжалось слишкомъ восемь часовъ. Во все это время холодный осенній втеръ дулъ въ меня, обмоченнаго съ ногъ до головы такъ, что не осталось на мн ни одной сухой нитки. Мы пріхали въ городъ часу въ третьемъ пополуночи. Я вышелъ изъ лодки, какъ сонный, почти безъ намяти. Матросы мои привели меня въ какой-то домъ, подали огня, разбудили хозяина. Онъ вышелъ ко мн и сталъ со мною говорить, но я не могъ отвчать ни слова: языкъ мой не ворочался, та былъ какъ деревянный. Хозяинъ веллъ подать мн рюмку вина, я выпилъ, онъ начинаетъ опять говорить со мною, но видя, что я ничего не отвчаю, оставляетъ меня одного и уходитъ. Я не. знаю самъ, что длаю, иду вонъ изъ горницы, схожу съ низкаго крыльца, и, отойдя саженъ двадцать, останавливаюсь. Память возвращается ко мн, и я думаю: куда я иду? Осматриваюсь кругомъ, и въ темнот ничего не вижу. Хочу итти назадъ, но не могу вспомнить, съ которой стороны я пришелъ на это мсто. Въ этомъ недоумніи прихожу я въ отчаяніе, ноги мои подкашиваются подо мною, я невольно сажусь на землю и теряю совершенно всякое понятіе и память. По долгомъ нкоемъ забытьи, съ отмнною легкостью и свободою чувствъ, открываю глаза: вижу свтъ, вижу, что я въ какой-то избушк лежу раздтый на соломянной постел, между двумя какими-то незнакомыми мн человками, которые подл меня крпко спятъ. Протираю глаза, не врю самъ себ, думаю, Wo это мн видится во сн. Но между тмъ чувствую въ себ новыя силы, новую бодрость, свжесть и веселіе. Напослдокъ хозяева мои просыпаются, и я узнаю отъ нихъ, что они т самые матросы, которые привезли меня на лодк (ибо я до сего времени въ лице ихъ не видалъ за темнотою). Они, возвращаясь домой изъ того дома, куда меня проводили, нечаянно наткнулись на меня, сидящаго согнувшись на улиц, и видя, что я въ безпамятств, подняли меня, отвели, или, лучше сказать, отнесли въ свою хижину, раздли, разули и положили между собою въ постель, гд я успокоенный, обсохшій и согртый, сладко уснулъ. Не имя чмъ возблагодарить сихъ добрыхъ людей, я только обнималъ ихъ и цловалъ. Тутъ я обулся, надлъ на себя едва просохшій и весь оскорузлый мой тулупъ, и просилъ ихъ отвести меня къ тому господину Салдерну, у котораго мы были прошедшую ночь. Я объяснилъ ему причину, по которой за нсколько часовъ предъ симъ не могъ ему на вопросы его отвчать, просилъ, чтобъ онъ подалъ кораблю нашему помощь. Онъ сказалъ мн: ‘Я
здсь человкъ зазжій, случайно остановившійся и не имющій никакой власти надъ городомъ, братъ мой родной находится въ вашей служб, и потому принимая въ васъ участіе, и услышавъ о бдствіи русскаго корабля, нанялъ я лодку и послалъ о томъ провдать. Здсь начальствуетъ бургомистръ, сходите къ нему и требуйте отъ него помощи, — но совтую вамъ не говорить, что вы въ крайней опасности, для того, что эти люди, въ ожиданіи добычи, обыкновенно при разбитіи судовъ получаемой, не станутъ вамъ охотно помогать.’ Съ симъ сдланнымъ мн наставленіемъ пошелъ я къ бургомистру, но не зналъ самъ хорошенько, какихъ пособій мн отъ него требовать. Отъздъ мой съ корабля былъ съ такою поспшностью, что капитанъ не усплъ ничего мн приказать {Вс подобные сему неслыханные безпорядки должно относить къ старымъ временамъ, но нын едва я и случиться можетъ, чтобъ начальникъ, отправляя куда нибудь своего подчиненнаго, позабылъ сказать ему, зачмъ онъ его посылаетъ. Прим. В. М. Г.}. Идучи дорогою, размышлялъ я о семъ: первое представлялось мн самонужнйшимъ, истребовать лоцмановъ, которые бы взялись проводить (буде можно) корабль въ безопасное мсто, второе, у насъ было много больныхъ, а именно боле ста человкъ, и потому казалось мн нужнымъ, послать на корабль нсколько лодокъ, которыя бы всхъ ихъ свезли на берегъ. Съ сими мыслями пришелъ я къ бургомистру. Онъ принялъ меня ласково, охотно выслушалъ мою просьбу, и тотчасъ отправилъ на корабль двухъ лоцмановъ и десять или боле лодокъ.
‘По счастію, втеръ сдлался тише, и вс больные въ тотъ же день свезены были на берегъ къ тому мсту, куда послана была наша шлюпка. Бургомистръ пригласилъ меня у него отобдать, чему я былъ очень радъ, потому что крпко проголодался, и, не имя денегъ, не имлъ надежды что нибудь пость. За столомъ онъ много разговаривалъ со мною (разумется, по-нмецки), и казалось, меня полюбилъ. Посл обда былъ я въ великомъ затрудненіи, гд ночевать: отыскалъ одну маленькую гостиницу (трактиръ), но хозяинъ не хотлъ меня пустить, отговариваясь, что онъ не принимаетъ боле никакихъ постояльцевъ, въ самомъ же дл (какъ онъ посл самъ мн признался) опасаясь имени Русскаго, которое со временъ Петра Великаго не преставало у нихъ быть страшнымъ. Наконецъ однако жъ далъ мн комнату и постель. Я ночевалъ спокойно, и, поутру проснувшись, узналъ, что ночью втеръ скрпчалъ такъ, что лодки не могли боле ходить по морю, и всякое сообщеніе между берегомъ и кораблемъ пресклось. Зная, что на томъ мст (ибо въ бытность мою на корабл я оное видлъ), куда свезены больные, нтъ никакого строенія, кром одной малой избушки, и воображая, что они должны лежать на открытомъ воздух, пришелъ я объ нихъ въ сожалніе. Я захотлъ ихъ увидть. Какъ ни трудно казалось мн, итти туда и назадъ пшкомъ (ибо мсто это находилось верстахъ въ осьми отъ города), однакожъ я пошелъ. Дующій съ моря бурный втеръ, сырая погода и непротоптанная по песчанымъ буграмъ дорога, весьма меня утомляли, а печальный видъ стоящаго вдали корабля нашего, и воображеніе, что иду туда, гд шлюпка наша погибла, наводили на меня уныніе. По приход же моемъ представилось мн плачевное зрлище: больные, слиткомъ сто человкъ, лежали на берегу, ничмъ отъ втра не закрытые, безъ пищи, безъ одежды, безъ всякаго призрнія. По своз ихъ съ корабля, втеръ вдругъ сдлался крпокъ, такъ, что ничего для нихъ свезти не могли, даже и самъ лекарь не усплъ съхать. Они, увидя меня, вс застонали и стали жаловаться, что умираютъ отъ голода и холода. Жалко было смотрть на нихъ, но чмъ помочь? По несчастію, съ ними присланъ былъ солдатскій капитанъ, человкъ (какъ уже сказано) безразсудный, жестокосердый, и тмъ больше дерзкій, что корабельный капитанъ, но нкоторымъ обстоятельствамъ, его опасался и не смлъ раздражать. Сей жестокій человкъ, вмсто того, чтобъ одного или двухъ изъ находящихся при немъ здоровыхъ людей послать для закупки хлба въ городъ, употреблялъ ихъ, и такъ уже измученныхъ и голодныхъ, на такую работу, гд они подвергались не только совершенному изнуренію силъ, но и опасности утонуть, а именно: къ берегу прибило наши сломленныя мачты, онъ, подъ видомъ соблюденія казеннаго интереса, въ самомъ же дл для собственной своей корысти, посылалъ людей сихъ по поясъ въ воду, обрзывать отъ мачтъ снасти (веревки).— Второе зрлище было еще плачевне: неподалеку отъ страдающихъ больныхъ лежали выкинутыя со шлюпки тла, изъ коихъ иныя столь обезображены были, что на лицахъ ихъ невидно было ни глазъ, ни носа: такъ волнами разбило ихъ о шлюпку! Между ими лежалъ и пріятель мой, констапель. Проливъ о немъ слезы, я возблагодарилъ еще Бога за Его чудесное спасеніе меня отъ одинакой съ ними участи. Мы вырыли въ песк яму и, оплакавъ ихъ, похоронили, Ихъ всхъ минутъ черезъ десять выкинуло изъ воды, но, отъ смерти, изъ тринадцати человкъ избавились только два гребца. Одинъ изъ нихъ разсказалъ мн, какъ онъ спасся: ‘Когда шлюпку опрокинуло (говорилъ онъ), я, умя хорошо плавать, хотлъ бороться съ волнами, но вдругъ почувствовалъ, что нкто тянетъ меня на дно, это былъ сидвшій подл меня унтеръ-офицеръ, который такъ крпко за меня уцпился, что я никакъ оторваться отъ него не могъ, пока онъ самъ потерялъ чувство и меня привелъ въ такое же состояніе. Я, уже не помня, что со мною происходило, очувствовался на берегу подл камня, волна, выбросившая меня, набжала опять, покрыла меня снова, и, стекая съ берега, силилась увлечь съ собою, я схватился за камень, и когда увидлъ себя опять на суш, то спшилъ скоре всползти на берегъ, и хотя волна еще разъ догнала меня, однако была уже такъ слаба, что не могла стащить меня съ мста, и я отъ нее ушелъ.’
‘Выслушавъ повствованіе матроса, и видя, что уже день клонится къ вечеру, я спшилъ возвратиться въ городъ, обнадеживъ больныхъ, что приложу объ нихъ всевозможное попеченіе. На возвратномъ пути утшало меня немного то, что съ корабля присланы ко мн были мундиръ мой, шляпа и нсколько денегъ. Я пришелъ уже ночью, потому что отъ усталости часто принужденъ былъ отдыхать на дорог, однако ту жъ минуту пошелъ къ бургомистру, и, разсказавъ ему о несчастномъ положеніи нашихъ больныхъ, просилъ, чтобъ онъ скорымъ пособіемъ постарался избавить ихъ изъ такого состоянія, въ которомъ, если оно еще продолжится, многіе изъ нихъ лишатся жизни. Онъ отвчалъ мн, что для сего надобно непремнно письменное требованіе отъ того, кто надъ ними начальникъ, и что какъ скоро онъ получитъ оное, то немедленно по немъ исполнитъ, но что безъ сего требованія, которое надлежитъ ему объявить въ магистрат, онъ ничего сдлать не можетъ. Я отъ него пошелъ къ Салдерну: услыша обо всемъ мною сказанномъ, онъ веллъ тотчасъ отвезти на лошади къ больнымъ нашимъ нсколько хлбовъ, боченокъ пива и нкоторое число денегъ, сказавъ, что онъ желалъ бы сдлать для нихъ что нибудь боле, но никакой другой помощи подать не въ состояніи. Мы съ нимъ простились, потому что онъ чрезъ нсколько часовъ сбирался ухать.
‘На другой день, лишь только разсвло, я опять пошелъ туда пшкомъ. Солдатскій капитанъ принялъ меня сурово, я сказалъ мн съ гнвомъ и угрозами: ‘Знаешь ли ты, что я здсь начальникъ? Какъ ты смлъ вчера уйти отсел безъ спроса? Я не опасался угрозъ его, но боялся слдствій нашей ссоры, ибо, въ случа какой либо дальнйшей отъ него непріятности, я принужденъ былъ бы обратиться къ людямъ съ просьбою защитить меня, а люди такъ были противъ него озлоблены, и столько изъявляли мн благодарности за попеченіе мое объ нихъ, что при малйшемъ отъ меня ободреній легко могло бы родиться изъ сего какое либо несчастное происшествіе. Эта опасность преодолла во мн движеніе гнва, и я отвчалъ ему съ кротостью, что я конечно признаю его. начальникомъ надъ собою и готовъ ему повиноваться, но что я посланъ въ городъ, и тамъ для исправленія порученнаго мн дла быть долженъ, что если онъ задержитъ меня здсь, то воспрепятствуетъ мн исполнить повелнное, и тогда, въ случа какихъ либо съ моей стороны упущеній, останется это на его отвт. Сіи слова нсколько смягчили суровость его, и онъ сказалъ мн: ‘По крайней мр ты долженъ спрашиваться у меня, когда отсел пойдешь.’ Я не сталъ ему въ томъ противорчить, а только сказалъ: вотъ и сегодня я былъ у бургомистра и требовалъ пособій для нашихъ больныхъ: онъ поручилъ мн сказать вамъ, чтобъ вы прислали къ нему съ подписаніемъ вашего имени требованіе, какія вещи и что именно для нихъ и для васъ надобно, тогда онъ все исполнитъ и приготовитъ.— Онъ отвчалъ мн на это: ‘Я не имю ордера, и требовать самъ собою ничего не могу.’ — ‘Но подумайте, возразилъ я, люди и такъ уже другую ночь лежатъ безъ пищи, безъ одежды и безъ прикрытія, крпкій втеръ, не позволяющій имть сообщеніе съ кораблемъ, можетъ продолжиться еще два или три дня, или боле, какъ же могутъ больные вынести это? Они вс помрутъ.’ — ‘Я не знаю этого (отвчалъ онъ), скоро ли стихнетъ втеръ и помрутъ ли они, или нтъ, знаю только, что я, безъ письменнаго капитанскаго ордера, никакой отъ себя бумаги не дамъ.’ — ‘Вы можете подвергнуть себя великой бд и отвту’ (сказалъ я).— Тутъ нахмуря брови, отвчалъ онъ мн съ сердцемъ: ‘Ты, молокососъ, еще не родился, а я ужъ былъ въ служб, такъ я у тебя учиться не стану.’ — Видя, что я ничмъ его убдить не могу, испросилъ я у него позволеніе итти въ городъ, и пошелъ. Нкоторые изъ здоровыхъ матросовъ провожали меня саженъ съ пятьдесятъ, они со слезами просили меня ихъ не оставить, я ободрялъ ихъ, сколько могъ, и поручилъ имъ утшать и обнадежить больныхъ, чтобъ они не унывали и не отчаивались въ помощи. Между тмъ, на вопросъ мой, получили ль они присланные къ нимъ вчера ночью отъ Салдерна хлбы, пиво и деньги? отвчали они, что къ капитану привезли нчто на лошади, но что они совсмъ ничего не видали, и уже двои сутки не имли куска хлба во рту. Это меня крайне удивило и опечалило: какъ, думалъ я, неужели человкъ этотъ до такой степени злонравенъ, что отниметъ у нихъ это малое въ крайности пособіе?
‘Я спшилъ въ городъ, и, не смотря на чрезвычайную усталость, пришелъ прямо къ бургомистру. Первое мое движеніе было броситься къ нему на шею и просить о сохраненіи жизни многимъ несчастнымъ. Онъ удивился и спросилъ меня: какимъ образомъ? Тогда я принужденъ былъ чистосердечно ему открыться и пересказать все, бывшее со мною. ‘Если вы не согласитесь (примолвилъ я) безъ всякаго сношенія съ приставленнымъ надъ ними начальникомъ подать имъ руку помощи, то половина изъ нихъ, а можетъ быть и вс они помрутъ.’ — Бургомистръ долго сомнвался, отговаривался, колебался, однако наконецъ смягченный неотступною моею просьбой, а особливо увреніями, что такое его благодяніе сдлаетъ имя его извстнымъ въ Россіи, далъ мн слово, и спросилъ, какую помощь имъ подать? Я отвчалъ: 1) отвести домъ, который бы не тсенъ, чистъ и тепелъ былъ, 2) купить хлба, зелени, свжаго мяса, и приказать изготовить для нихъ пищу, 3) приставить одного или двухъ лекарей, которые бы за ними ходили и лекарство имъ прописывали, 4) напослдокъ, послать столько подводъ, чтобъ всхъ больныхъ однимъ разомъ забрать и привезти.— Все это исполнено было въ точности. Бургомистръ пошелъ самъ со мною, домъ отвели, вычистили, протопили, постлали соломянныя постели, и стали стряпать кушанья. Привели двадцать подводъ, пришли два лекаря, и я вмст съ ними отправился туда на телг. Солдатскій капитанъ, услыша обо всемъ сдланномъ мною, перемнилъ суровый видъ свой на ласковый, и, ни мало не прекословя, веллъ больныхъ класть и сажать на подводы. Вс они, какъ хворые, такъ и здоровые, чрезвычайно были обрадованы. Мы пріхали въ городъ, когда уже смерклось: освщенный домъ, теплые покои, свжая пища, посл толь долгаго мрака, холода, изнуренія и отчаянія, всхъ ихъ такъ оживили, что у самыхъ слабыхъ и почти безъ движенія лежавшихъ написана была на лиц радость. Я такъ утомился, что какъ скоро пришелъ домой, то кинулся въ постель и тужъ минуту заснулъ крпкимъ сномъ.
‘На другой день втеръ сталъ тише. Я нанялъ лодку и похалъ на корабль, чтобъ донесть капитану о всемъ происходившемъ, и нашелъ тамъ всхъ въ радости: корабль перетянулся, лоцманы вывели его дале въ море, на глубину пятнадцати саженъ. Онъ былъ вн опасности въ разсужденіи мелей, но оставалось еще великое сомнніе въ его спасеніи: гавань въ Истад была такъ мелка, что онъ не могъ въ нее войти, а къ походу былъ безнадеженъ, однако жъ нечего было длать, надлежало помышлять о поход, положили итти въ ближайшій шведскій городъ Карлсгамнъ, имющій хорошую гавань и отстоящій отъ Истада верстъ шестьдесятъ или семьдесятъ, но какъ корабль чрезвычайно текъ и опасно было, чтобъ на мор при умноженіи течи онъ не утонулъ, то разсудили нанять находившіяся на тотъ разъ въ Истадской Гавани два купеческія судна, съ тмъ, чтобъ оныя провожали корабль, и если случится, что онъ будетъ тонуть, то старались бы спасти съ него людей. Въ семъ намреніи капитанъ послалъ меня опять на берегъ, съ приказаніемъ привезти ему отвтъ, пожелаютъ ли корабельщики (шкипера) тхъ двухъ судовъ наняться, и чего будутъ просить. Я създилъ на берегъ, переговорилъ съ ними, и, возвратясь, донесъ, что они соглашаются, но меньше трехъ тысячъ рублей не берутъ. Капитанъ послалъ меня опять и веллъ давать дв тысячи. Корабельщики отвчали мн, что они получили письма, по которымъ нужно имъ итти въ свой путь, и что потому не могутъ они теперь и той цны взять, какую просили, а если хотятъ нанять ихъ, то заплатили бы четыре тысячи рублей, и то съ тмъ, чтобъ чрезъ сутки дать имъ ршительный отвтъ. Съ симъ извстіемъ похалъ я опять на корабль. Надобность принудила капитана дать просимую ими цну, но какъ на корабл столько наличныхъ денегъ не было, то надлежало занять ихъ и съ корабельщиками сдлать письменный договоръ. Капитанъ веллъ мн отправиться на берегъ, и все это, какъ можно скоре привесть къ окончанію. Я пріхалъ къ пріятелю моему бургомистру (ибо онъ меня очень полюбилъ, и я у него всякій день обдалъ). Заемъ денегъ требовалъ нкотораго времени, потому что одинъ бургомистръ безъ собранія магистрата сдлать сего не могъ. Написать договоръ я не умлъ, не только на нмецкомъ, ниже на русскомъ язык, и такъ это весьма меня затрудняло. Бургомистръ вступился въ мои хлопоты, сочинилъ договоръ, который я перевелъ потомъ на русскій языкъ. Въ немъ сказано было, что половинное число денегъ (т. е. дв тысячи руб.) вручить корабельщикамъ на мст, а другую половину заявя о томъ бургомистру, заплатить по прибытіи въ Карлсгамнъ, они же съ своей стороны обязываются тотчасъ, какъ скоро на корабл сдланъ будетъ условный знакъ, забрать на суда свои нашихъ больныхъ, прійти къ кораблю, и во время путешествія его итти съ нимъ вмст до Карлсгамна, не отлучаясь отъ него и держась всегда ближе, чтобы въ случа несчастія можно было съ корабля свезти на нихъ людей, о спасеніи которыхъ должны они прилагать всевозможное стараніе. Корабельщики согласны были на эти условія, и такъ осталось только имъ и капитану подписать ихъ. Я похалъ съ ними на корабль: капитанъ и они подписали договоръ, написанный на нмецкомъ язык съ русскимъ переводомъ. Капитанъ послалъ меня еще разъ на берёгъ, съ тмъ, чтобъ занять въ магистрат половинное число денегъ (дв тысячи рублей) и отдать имъ при бургомистр, заяви ему, что остальныя дв тысячи заплачены будутъ по прибытіи въ Карлсгамнъ. Все это сдлано было, и я простясь съ бургомистромъ и благодаря его за вс ко мн ласки, похалъ на корабль, не имя ни какой боле надобности возвращаться на берегъ.
‘Корабль между тмъ приготовлялся къ походу. На обломки мачтъ поставлены были запасныя стеньги (тонкія мачты) съ поднятыми на нихъ реями и парусами, вмсто руля придланъ былъ искусственный, какимъ по нужд замняютъ иногда настоящій. Оставалось докончить еще нкоторыя работы и ожидать благополучнаго втра. Всего больше устрашало насъ позднее время (ибо тогда былъ уже Ноябрь). Первый мой създъ съ корабля, трудная ходьба пшкомъ нердко ночью и въ сырую погоду по песчаному берегу, частые и далекіе въ глубокую осень по открытому морю перезды съ корабля на берегъ, и безпрестанныя заботы и хлопоты, оказали напослдокъ дйствія свои: я занемогъ, и въ послднее возвращеніе мое на корабль чувствовалъ уже такой жаръ, что по прізд принужденъ былъ тотчасъ лечь въ постель. На другой день стало мн еще хуже. Корабль былъ уже совсмъ готовъ, вдругъ слышу я превеликую радость, кричатъ: ‘Втеръ перемнился! втеръ сдлался благополучный.’ Подняли тотчасъ знакъ, чтобъ нанятыя суда шли къ кораблю. Ожидаютъ ихъ съ нетерпніемъ (ибо вся надежда спасенія состояла въ попутномъ втр, и потому крайне опасались, чтобъ его не упустить). Проходитъ часъ, и другой, и третій — суда нейдутъ. Палятъ изъ пушекъ, даютъ имъ знать, чтобъ он шли немедленно. Нтъ! не появляются. Наступаетъ вечеръ, не знаемъ что думать. Радость’ наша превращается въ непонятное и грустное удивлені. Ночь проходитъ въ безпокойств. Поутру, съ разсвтомъ дня, поднимаютъ опять знакъ и возобновляютъ пальбу изъ пушекъ, нтъ! суда нейдутъ. Капитанъ веллъ спустить шлюпку и сказать мн. чтобъ я халъ на берегъ, узнать о причин сей медленности судовъ. Я отвчаю ему, что я не въ состояніи, лежу въ постел, и не могу встать на ноги. Онъ веллъ мн повторить, что необходимость требуетъ того, и прислалъ людей поднять меня съ постели и отнести на рукахъ. Люди подняли меня, принесли къ борту, подвязали веревками и опустили на шлюпку. По прибытіи въ городъ, два человка отнесли меня къ бургомистру, онъ удивился моему прізду и весьма обо мн сожаллъ, посадили меня въ кресла, обклали подушками, и я пересказалъ ему, зачмъ присланъ. Онъ веллъ позвать къ себ корабельщиковъ, и по объясненіи вышло слдующее недоразумніе: въ договор, въ условіи о деньгахъ поставлено было слово deponiren, которое, я не разумя хорошенько, перевелъ: заявитъ бургомистру, а надлежало перевесть положитъ за руку. Я понималъ такъ, что остальныя дв тысячи рублей заплатить имъ въ Карлсгамн, заявя только, или сказавъ о томъ бургомистру, что оныя еще не заплачены, а корабельщики понимали и требовали, чтобъ эти дв тысячи оставить въ залогъ у бургомистра, и какъ оныя не были оставлены, то суда и не шли, ожидая напередъ выполненія договора. Это обстоятельство чрезвычайно меня растревожило. Поправить оное требовалось, по крайней мр, еще двои сутки, ибо надлежало привезть отъ капитана прошеніе о займ сихъ двухъ тысячъ, должно было собраться магистрату и сдлать свое опредленіе, между тмъ какъ корабль всякій часъ благополучнаго втра упускалъ со страхомъ, и состояніе мое было такое, что мн отъ часу становилось хуже. Я просилъ бургомистра уговорить корабельщиковъ, что это равно, здсь ли оставить за руками деньги, или тамъ заплатить, что ошибка въ перевод вышла отъ моего недоразумнія слова deponiren, но что сія ошибка не длаетъ для нихъ ни какой разности, напротивъ, они еще скоре получатъ свои деньги. Бургомистръ всячески ихъ уговаривалъ, но они, сидя съ важностью и куря табакъ, не хотли согласиться. Споръ нашъ долго продолжался и приводилъ меня въ крайнее безпокойство. Напослдокъ, но истощеніи всхъ моихъ просьбъ и убжденій, вышедъ изъ терпнія, сказалъ я бургомистру: это стыдно для Шведовъ, не врить русскому военному кораблю въ двухъ тысячахъ рубляхъ! Если господа корабельщики сомнваются въ полученіи оныхъ, то я отдаю имъ себя въ залогъ, я остаюсь здсь, покуда они получатъ свои деньги, и если бъ капитанъ не заплатилъ имъ, и правительство наше не удовлетворило ихъ (чему ни какъ статься не возможно), то отецъ мой, русскій дворянинъ и достаточный человкъ, меня выкупитъ.— Эти слова, произнесенныя мною съ жаромъ и досадою, поколебали суровую холодность корабельщиковъ. Они взглянули другъ на друга, встали, походили но горниц, пробормотали нчто между собою, и потомъ подошли сказать, что они соглашаются. Между тмъ насталъ вечеръ, я взялъ съ нихъ слово, что они при первомъ разсвтаніи дня заберутъ больныхъ и, ни мало не мшкая, выйдутъ изъ гавани. Окончи такимъ образомъ мое посольство, веллъ я отнести себя на шлюпку, въ намреніи, не взирая на темноту ночи, хать на корабль (ибо огонь на немъ былъ виднъ), но втеръ такъ скрпчалъ, что бывшіе въ гавани лодочники не совтовали мн пускаться. И такъ я принужденъ былъ ночевать у нихъ въ будк. Какъ скоро стало разсвтать, тотчасъ похалъ, и лишь только успли меня поднять на корабль, какъ и суда въ слдъ за мною вышли изъ гавани. Корабль, по приближеніи ихъ, снялся съ якоря и отправился въ путь.
‘Плаваніе наше продолжалось нсколько дней, потому что попутный втеръ не долго намъ служилъ и не скоро сдлался опять благополученъ. Въ это время болзнь моя до того усилилась, что я въ выздоровленіи моемъ былъ отчаянъ. Воображеніе, что мы не успемъ дойти до берега, и что меня зашьютъ въ дерюгу и бросятъ съ камнемъ въ воду (обыкновенное на мор погребеніе мертвыхъ) меня ужасало. Горячка моя была такого рода, что спирающаяся въ груди мокрота меня задушала, и чмъ легче было днемъ, тмъ тяжеле становилось къ вечеру, такъ что всякую ночь провождалъ я въ безпамятств, въ мечтаніяхъ и бреду. Но несчастію, за два года предъ симъ былъ я болнъ въ кадетской больниц, и подл моей кровати лежалъ товарищъ мой, кадетъ, точно въ такой горячк, какую въ это время примчалъ я въ себ. Онъ на моихъ глазахъ умеръ, и подлекарь, бывшій тогда при насъ, почти при самомъ начал его болзни предвстилъ мн смерть его, сказывая, что онъ боленъ такою горячкою, отъ которой рдко выздоравливаютъ. Эта мысль, какъ скоро я приходилъ въ память, не преставала мн мечтаться и приводить меня въ уныніе. Въ одно утро, посл весьма тяжелой ночи, стало мн отмнно легко, и это привело меня въ крайнюю робость: я почти несомннно уврился, что будущую ночь не переживу, и что если къ вечеру, покуда я въ памяти, не придумаю ничего къ моему спасенію, то уже до утра не доживу. Въ сей тоск, не употребляя сначала самаго ни какихъ лекарствъ (ибо не надялся на искусство лекаря), вдругъ пришло мн въ голову позвать его къ себ и попросить, чтобъ онъ мн бросилъ кровь. За мною ходилъ старикъ матросъ. Онъ позвалъ его, но лекарь, посмотрвъ на меня, отвчалъ, что крови пускать нтъ надобности, да притомъ и неможно, по причин качки корабля. Сказавъ это, ушелъ, и оставилъ меня въ прежней грусти. Старикъ матросъ, поправляя у меня изголовье, и тужа обо мн, шепнулъ мн съ усердіемъ на ухо: ‘Батюшко! позволь мн положить нчто къ теб подъ головы, авось теб будетъ легче.’ Я спросилъ: что такое? Онъ промолчалъ и сунулъ мн подъ подушку какую-то маленькую рукописную тетрадку. Удары въ колоколъ, для возвщенія полудня, напомнили мн о приближеніи тхъ часовъ, въ которые обыкновенно становилось мн тяжеле, и я начиналъ забываться и терять память. Это напоминаніе какъ бы твердило мн: вотъ уже не больше двухъ часовъ остается теб размышлять, и если ты теперь ничего не придумаешь, то жизнь твоя кончится. Вдругъ посреди сего мучительнаго страха и недоумнія представляется мн странная мысль: я чувствовалъ превеликое отвращеніе отъ чаю, а особливо, когда уже онъ нсколько простынетъ, самое это отвращеніе раждаетъ во мн желаніе попросить того, что столько мн противно. Я говорю старику матросу моему: принеси мн стаканъ теплой воды. Онъ пошелъ, я ожидалъ его съ нкіимъ необычайнымъ нетерпніемъ и страхомъ. Когда онъ возвратясь, подошелъ ко мн и сказалъ, что принесъ воду, тогда я содрогнулся отъ ужаса, и насилу слабымъ и дрожащимъ голосомъ могъ промолвить: приподними меня и поднеси мн стаканъ ко рту. Онъ сдлалъ это, и лишь только парной запахъ воды коснулся моему обонянію, какъ вдругъ вся внутренность моя поворотилась, и я не зналъ боле, что со мною длается. Я не прежде очувствовался, какъ чрезъ нсколько часовъ. Слабость моя была такъ велика, что я ни однимъ членомъ моимъ пошевельнуться не могъ. Однако жъ нкое внутреннее спокойствіе и тишина увряли меня въ великой происшедшей со мною перемн. Старикъ мой разсказалъ мн, что ни какое сильное рвотное не могло бы произвести того дйствія, какое произвело во мн одно простое поднесеніе ко рту стакана теплой воды. Силы мои стали отчасу прибавляться, я ночью уснулъ, и поутру могъ уже самъ ворочаться, а потомъ и вставать.
‘Тутъ скоро пришли мы въ Карлсгамнъ. Намъ отвели домъ, въ которомъ внизу жилъ самъ хозяинъ, купецъ Мальмъ, вверху, въ одной половин, кадетскій капитанъ съ лейтенантомъ М….. а въ другой вс мы, гардемарины, въ двухъ смежныхъ комнатахъ. Когда я съхалъ съ корабля и, пришедъ въ теплый покой, слъ подл печки, которая топилась, то мн казалось, что нтъ никого благополучне меня на свт: такъ теплота, здравіе и покой драгоцнны тому, кто давно ими не наслаждался!
‘Чрезъ нсколько дней я совсмъ оправился, и могъ ходить со двора. Кадетскій капитанъ нашъ познакомился съ комендантомъ и съ нкоторыми зажиточными купцами, но какъ онъ не могъ съ ними разговаривать, то всегда, приглашаемый къ обденнымъ столамъ, бралъ меня съ собою для перевода, и чрезъ то я еще боле сдлался съ ними знакомъ, нежели онъ самъ. Домъ нашъ былъ рядомъ съ домомъ довольно зажиточной купеческой вдовы, по имени Берлингери, женщины пожилой и почтенной, весьма счастливой семействомъ, потому что имла трехъ отмнно добрыхъ сыновей и двухъ прекрасныхъ дочерей, изъ которыхъ старшая, Христина, была осмнадцати, а младшая, Ульрика, шестнадцати лтъ. Передъ домомъ ихъ выстроена была свтлая съ сплошными опускающимися окнами и крылечкомъ комната, въ которую он часто выходили. Комната сія была противъ того самаго окна3 передъ которымъ я обыкновенно сидлъ {Хотя здсь начинается повствованіе, весьма уже далеко уклоняющееся отъ моего предмета: отъ наставленія примрами, какъ поступать при кораблекрушеніяхъ и въ бдственныхъ случаяхъ жизни мореплавателей, но такъ какъ многія изъ происшествій, въ ономъ описанныхъ, довольно любопытны, и притомъ живо и разительно показываетъ выгоды и преимущества коими пользуются въ чужихъ земляхъ офицеры, знающіе иностранные языки, противу незнающихъ, то я не могъ не помстить сего Повствованія въ надежд, что оно послужитъ къ убжденію молодыхъ нашихъ офицеровъ, заниматься изученіемъ языковъ, безъ коихъ путешественникъ и глухъ и почти слпъ. Прим. В. М. Г.}, когда что нибудь читалъ или писалъ. Это положеніе нашихъ домовъ длало, что мы всякій день по нскольку разъ видались, и наконецъ стали другъ другу сперва чинно, а потомъ и ласково кланяться, такъ что, не бывъ никогда вмст, сдлались довольно знакомы, и знали имена другъ друга. Однажды послалъ я въ бывшую при дом ихъ лавочку за табакомъ: посланный, возвратясь ко мн, сказалъ, что старшая дочь распрашивала у него знаками, чья это табакерка? и когда онъ указалъ ей на мое окно и назвалъ меня по имени, она спрятала табакерку и ему не отдала. Принявъ это за знакъ, что он желаютъ меня видть въ своемъ дом, пошелъ я къ нимъ, он меня приняли очень ласково. Христина, смючись, отдала мн табакерку, но, къ великому огорченію моему, не могъ я изъ разговоровъ ихъ ни слова понимать, никто изъ нихъ кром природнаго языка своего не зналъ. Он смотрли на меня съ любопытствомъ, старались вопросы свои объяснять знаками, но мало въ томъ успвали. Подали кофе (это было скоро посл обда), мы сли за столикъ, весь разговоръ нашъ состоялъ въ томъ, что он учили меня называть разныя предлежавшія глазамъ нашимъ вещи, какъ-то: кофейникъ, чашку, столъ, голову, руки, носъ, волосы, и проч. Иногда, по нкоторому сходству съ нмецкимъ языкомъ, угадывалъ я ихъ, и тогда, обрадовавшись, длали он мн тысячу вопросовъ, думая, что я всякій разъ угадаю, а иногда, толкуя долго и не могши понять, начинали мы смяться, такъ что время проходило не скучно, и хотя не могъ я никакого привтствія имъ сдлать, однако жъ он, по веселости лица моего, могли примтить, что мн у нихъ быть пріятно. При прощаніи стали он опять нчто мн говорить, и я насилу растолковать могъ, что он на завтрашній день приглашаютъ меня къ себ обдать. Какъ скоро я пришелъ домой, то первое мое стараніе было достать словарь и разговоры на нмецкомъ и шведскомъ язык. Я въ тотъ же самый вечеръ затвердилъ изъ нихъ нсколько словъ и рченій. Хозяинъ нашъ, Мальмъ, съ которымъ я подружился, прослушивалъ меня и поправлялъ мое произношеніе. Назавтра пошелъ я къ нимъ обдать, и тотчасъ проговорилъ имъ, какъ попугай, все то, что зналъ, матери сказалъ: все ли вы въ добромъ здоровь&#1123,, сыновьямъ: я желаю вамъ всякаго благополучія, дочерямъ: мн очень пріятно васъ видть. Он отмнно были тмъ довольны, и вс приступили со мною разговаривать, точно какъ бы ужъ я совершенно выучился, но какъ дале знаніе мое не простиралось, то довольствовались только частыми повтореніями тхъ словъ, которыя отъ меня слышали. Христина сказанное мною ей рченіе хотла знать по-русски, затвердила его, и мы другъ другу говорили: я ей по-шведски, а она мн по-Русски: мн очень пріятно васъ видть. Я просидлъ у нихъ до самаго вечера и долженъ былъ остаться ужинать. На другой день я шелъ мимо ихъ, он опять меня зазвали, на третій день тоже, и напослдокъ я почти не выходилъ отъ нихъ изъ дому: тутъ обдалъ и ужиналъ. Мсто мое за столомъ всегда было подл Христины: мы скоро сдлались съ нею въ такой дружб, какая могла назваться первою склонностью одного пола къ другому, и потому только не была любовь, что не искала уединенія и не старалась прятаться подъ покровомъ таинства, но тмъ не меньше имла въ себ пріятности и счастія. Мать очень меня полюбила, средній братъ, Никласъ, былъ ко мн до чрезвычайности привязанъ, другіе два брата и сестра всегда съ удовольствіемъ меня видли. Первые дни провождали мы, такъ сказать, въ угадываніи другъ друга, потому что, безпрестанно разговаривая, не могли скоро понимать, ни я ихъ, ни он меня. Часто раждались изъ того смхъ и шутки. Однако же день отъ двя начиналъ я разумть боле, и къ концу двухъ недль могъ объясняться порядочно, а чрезъ мсяцъ не только свободно разговаривалъ, но и книги сталъ читать. Однажды выписалъ я стишки, которые нашелъ приличными къ объявленію моихъ чувствованій, и прочиталъ ихъ Христин. Она улыбнулась и сказала мн: ‘какой ты понятливый!а Я же отвчалъ ей: ‘какая ты мастерица длать людей попятными.’ — Старуха мать часто распрашивала меня о Вр нашей, о церковныхъ обрядахъ, о заповдяхъ, и очень радовалась, находя насъ послдующими тмъ же христіанскимъ правиламъ и добродтелямъ, какъ и они. Ей пріятно было видть во мн почтеніе къ закону, тмъ больше, что она сего неожидала. Я примтилъ, что въ Шведахъ издавна вкорененъ былъ страхъ отъ Русскихъ, они боялись насъ, и эта боязнь внушала имъ странныя объ насъ мннія. Христина разсказывала мн, что когда мы пришли въ Карлсгамнъ, то въ первые дни женщины не смли ввечеру ходить по улицамъ, я часто одна другую пугали именемъ Русскаго. ‘Мы очень боялись (продолжала она), услышавъ, что вы будете жить подл васъ. Но въ тотъ самый день, какъ вы, съхавъ съ корабля, шли мимо нашего крыльца, и мы вс выбжали смотрть на васъ, страхъ этотъ уменьшился: ты первый разсялъ его своимъ веселымъ и ласковымъ взглядомъ. Я тогда еще тебя замтила: ты мн показался боленъ, однако имлъ веселое лице, и взглянувъ на меня, улыбнулся. Не воображая васъ иначе, какъ угрюмыми, мрачными и суровыми, я сказала сестр: посмотри, вонъ одинъ Русскій смется! Потомъ, видая тебя часто въ окн, всегда учтиво и ласково кланяющагося, захотлось намъ увидть тебя въ нашемъ дом, но не зная, какъ это сдлать, употребила я то средство, по которому ты къ намъ пришелъ. Теперь въ город объ васъ не слышно, кром похвалы и всякій желаетъ быть съ вами знакомъ.’ — Дйствительно, мы видли отъ всхъ жителей отличную къ намъ привязанность и превеликое уваженіе. Часто длали для насъ обды, вечеринки, иногда бывали катанья на саняхъ за городъ. Я всегда зжалъ съ Христиною и Ульрикою, а кучеромъ у насъ былъ Никласъ. Корабельный капитанъ велъ уединенную жизнь, напротивъ того кадетскій жилъ довольно хорошо, и не рдко зывалъ къ себ гостей. Онъ любилъ общество, охотно игралъ въ карты, и былъ бы въ обращеніи пріятенъ, если бъ, отъ излишняго желанія кстати и не кстати величаться, не впадалъ иногда въ странности. Однажды позвалъ онъ къ себ ужинать нкоторыхъ стариковъ, часто угощавшихъ васъ обдами, въ этотъ вечеръ въ одномъ дом былъ маленькій балъ, на которомъ одинъ молодой купецъ, искавшій, какъ мн казалось, руки Христины, и пріятель мой Никласъ пришли меня звать, я пошелъ просить позволенія у кадетскаго капитана, но онъ сталъ меня уговаривать, чтобъ я остался у него. Мн очень этого не хотлось, да какъ и хотть — въ мои лта промнять балъ, гд Христина и столько хорошихъ двушекъ, на скучную должность быть переводчикомъ у стариковъ? Я сталъ усильно просить капитана. Онъ сказалъ мн: я знаю, что лишаю тебя большаго удовольствія, и для того не хочу приневолить, но прошу изъ дружбы, сдлай мн величайшее одолженіе, останься у меня сегодня. Просьба эта была не иное что, какъ учтивое приказаніе. И такъ я принужденъ былъ возвратиться къ моимъ пріятелямъ и печально объявить имъ, что меня не пускаютъ. Ихъ это очень огорчило. Никласъ сказалъ мн: сестра велла тебя звать непремнно, и оба они хотли сами увидть кадетскаго капитана, чтобъ исходатайствовать мн позволеніе, они пришли къ нему и просили его самыми убдительнйшими выраженіями, но онъ отвчалъ имъ такъ же, какъ и мн, что воли съ меня не снимаетъ, а проситъ дружески, чтобъ я пожертвовалъ ему этимъ вечеромъ. ‘Я бы самъ пошелъ къ вамъ, примолвилъ онъ, обратясь къ молодому Шведу (ибо онъ въ этомъ бал былъ главнымъ участникомъ), если бъ у меня не болли ноги.’ Шведъ отвчалъ съ великою учтивостью, что они приняли бы за особливое счастіе, когда бы господинъ капитанъ удостоилъ ихъ своимъ посщеніемъ, и если препятствіе состоитъ только въ трудности итти пшкомъ, то онъ сей же часъ пришлетъ за нимъ карету. Я пересказываю слова его капитану, думая тмъ подвигнуть его, чтобъ онъ по крайней мр отпустилъ меня, но пусть посудятъ о моемъ удивленіи, когда я услышалъ отвтъ его: скажи ему, что онъ невжа, и не знаетъ, какъ съ кмъ говорить должно.’ Я остановился, остолбенлъ! Капитанъ приступаетъ ко мн, чтобъ я пересказалъ ему это. Я не смю ни ослушаться, ни повиноваться, потупя глаза, молчу. Шведъ между тмъ, примчая въ лиц и въ голос его нчто гнвное, спрашиваетъ меня: что такое? Я продолжаю молчать. Наконецъ они сами начинаютъ другъ съ другомъ объясняться, каждый на своемъ язык, капитанъ говоритъ Шведу по-русски: ‘Какъ ты смлъ мн, русскому капитану, предлагать карету, словно какъ бы я самъ безъ тебя нанять ее не могу?’ Шведъ отвчаетъ по-шведски: ежели я въ чемъ провинился, прошу меня простить. Оба другъ друга не разумютъ, оба толкуютъ: одинъ обиду будто бы неуважительнаго ему предложенія, а другой свою невинность. Капитанъ не перестаетъ ворчать и сердиться, купецъ, не зная чмъ его умилостивить, длаетъ разныя покорныя ужимки, поетъ и пляшетъ передъ нимъ. Напослдокъ смшная ссора оканчивается тмъ, что Шведы отступаютъ отъ просьбы своей обо мн, откланиваются и уходятъ, не понимая причины капитанскаго на нихъ гнва.
‘ Я остаюсь съ нимъ одинъ, приходятъ гости, садятся играть въ ломберъ, потомъ ужинаютъ, посл ужина одинъ изъ богатйшихъ въ город купцовъ, человкъ уже довольно старый, но проигравшійся въ ломберъ и подгулявшій немного за ужиномъ, хочетъ отыграться и проситъ, чтобъ ему сдлали банкъ.— Кадетскій капитанъ вмст съ лейтенантомъ М….. весьма бойкимъ игрокомъ, длаютъ ему банкъ. Онъ ставитъ противъ нихъ карты и проигрываетъ довольно значительную сумму (талеровъ до шести сотъ). Изъ числа гостей оставался еще одинъ, толстобрюхій и также богатый купецъ, который, по-видимому, былъ недоброхотъ играющему, ибо, казалось, подстрекалъ его, чтобъ онъ больше горячился и проигрывалъ. Но хозяинъ нашъ Мальмъ былъ совсмъ противнаго расположенія: онъ былъ друженъ съ играющимъ купцомъ и почиталъ его своимъ благодтелемъ. Опасаясь, чтобъ сей не проигралъ много, онъ хотлъ его отвесть отъ игры, и для того прибгнулъ къ нкоторой хитрости, а именно: прибжалъ съ торопливостью и сказалъ ему, что у него въ дом случилось нкоторое обстоятельство, которое требуетъ того, чтобъ онъ скоре возвратился домой. Купецъ сперва было поврилъ ему и хотлъ итти, но какъ недоброхотъ его сталъ надъ нимъ смяться, что онъ вритъ обману, какой Мальмъ выдумалъ, чтобъ отвесть его отъ игры, какъ будто слабаго и невоздержнаго юношу, то онъ остался еще и продолжалъ играть. Эта насмшка такъ раздражила Мальма, что онъ бывшую во рту у него глиняную трубку, изъ которой курилъ табакъ, изломалъ въ куски, и съ великою яростью ушелъ къ себ нанйзъ. Напослдокъ игра кончилась. Купецъ, проигравъ еще столько же, пересталъ и ушелъ. Другой толстобрюхій купецъ, недоброхотъ его, остался одинъ. Время было уже гораздо за полночь. Мы ожидаемъ, что онъ поднимется и пойдетъ, однако жъ нтъ: онъ сидитъ и только поглядываетъ часто въ окно. Наконецъ, по нкоторыхъ смутныхъ разговорахъ, сказалъ онъ намъ, ‘Не смю итти, меня прибьютъ’ — Кто? какимъ образомъ?— ‘Хозяинъ вашъ (говоритъ онъ) на меня очень золъ, я вижу людей, скопляющихся у крыльца.’ — ‘Какъ это можно?’ (сказали мы), и я побжалъ тотчасъ провдать. Въ самомъ дл, нашелъ я, что хозяинъ нашъ, сухощавый, длинный, подпоясанный, въ шапк, не спитъ, Ходитъ въ запальчивости по горниц, и человкъ двадцать стоятъ у крыльца. Я возвратился наверхъ, и обо всемъ, Виднномъ мною, увдомилъ капитана. Лейтенантъ М…. надлъ на себя шпагу, взялъ купца за руку, и сказалъ: ‘Пойдемъ со мною, я посмотрю, кто при мн осмлится тебя тронуть!’ Однако жъ купецъ не хотлъ итти и просилъ, чтобъ позволено ему было остаться у насъ до утра. М..’. сошелъ со мною внизъ и веллъ мн спросить у хозяина, для чего онъ такъ одтъ и зачмъ люди стоятъ на улиц? Хозяинъ, снявъ шапку, учтиво отвчалъ, что онъ къ живущимъ у него русскимъ офицерамъ сохраняетъ всякое почтеніе, и въ ихъ комнатахъ ничего длать не посметъ, но что въ своемъ дом и у себя въ горниц, не нарушая къ нимъ уваженія, властенъ длать что хочетъ. Лейтенантъ, разсердился и веллъ мн сказать ему, что онъ знаетъ его намреніе, и обрубитъ ему носъ и уши, ежели онъ осмлится исполнить оное. Зная пылкій нравъ хозяина, я не хотлъ ему пересказать сего, опасаясь, чтобъ не вышло изъ того какихъ худыхъ слдствій, и сказалъ ему нчто иное, не столь колкое, но лейтенантъ примтивъ, что я не то перевожу, началъ самъ ругать его самыми бранными нмецкими словами, какія только зналъ. Хозяинъ мой весь почернлъ, губы у него затряслись, и я ожидалъ отъ него страшнаго грома, но, вмсто сего, онъ снялъ шапку, поклонился низко, и, не сказавъ ни слова, ушелъ въ другую горницу, я заглянулъ т)тда, и вижу, что онъ съ великою яростью распоясывается, срываетъ съ себя одежду и кидается въ постель. М…. вышелъ на крыльцо, обнажилъ шпагу и закричалъ грознымъ голосомъ на стоящую толпу людей, которые тотчасъ вс разбжались. Онъ взошелъ потомъ на верхъ, взялъ купца, и проводивъ его самъ до самыхъ воротъ его дома, возвратился. Такимъ образомъ вмсто веселаго и пріятнаго бесдованія съ молодыми двицами, провелъ я шумный вечеръ съ сварливыми стариками весьма непріятно. Поутру пошелъ я провдать хозяина, и нашелъ его въ жалкомъ положеніи: ouъ весь дрожалъ еще отъ кипвшаго въ немъ гнва и огорченія: ‘Никогда во весь мой вкъ (говорилъ онъ) не слыхалъ я ни отъ кого столь оскорбительныхъ словъ, не думалъ никогда услышать, и еще меньше — перенесть ихъ. Я не знаю, что мн длать. При всемъ моемъ уваженіи къ господину лейтенанту, не достаетъ во мн терпнія. Я долженъ убжать изъ дому, чтобъ съ нимъ не встрчаться.’ — Я утшилъ его, сколько могъ, потомъ пошелъ на верхъ и, пересказавъ слова его лейтенанту, просилъ, чтобъ онъ передъ нимъ извинился. Лейтенантъ не хотлъ, но капитанъ кадетскій, взявъ мою сторону, уговорилъ его. И такъ я побжалъ опять къ хозяину и сказалъ ему, что господинъ лейтенантъ, чувствуя себя передъ нимъ виноватымъ, зоветъ его къ себ и хочетъ съ нимъ примириться. я не могу изобразить радости, въ какую привелъ я сими словами хозяина: самое величайшее благополучіе не могло бы его больше обрадовать. Онъ весь перемнился, сталъ веселъ, пошелъ со мною на верхъ, и когда лейтенантъ, взявъ его руку, сказалъ ему: ‘Помиримся, Господинъ Мальмъ! Я виноватъ предъ тобою,’ онъ отъ радости заплакалъ, и сталъ самъ просить у него прощенія. Подобные знаки уваженія къ намъ отъ Шведовъ неоднократно случались.— Я по обыкновенію пошелъ обдать къ моимъ сосдямъ. Христина предувдомлена уже была отъ брата и молодаго Шведа о случившемся съ нами, и по какой причин я не могъ вчерашній день быть на бал. Она не пеняла мн, но вмст со мною тужила о семъ досадномъ приключеніи. Я разсказалъ ей о бывшемъ у насъ ночномъ происшествіи. Она не дивилась тому, и говорила мн, что оба купца другъ другу не доброхотствуютъ, и что хозяинъ нашъ, Мальмъ, къ одному изъ нихъ весьма приверженъ, а потому не терпитъ другаго, но зная пылкій нравъ его, удивлялась, что онъ обиду свою перенесъ хладнокровно.
‘Удовольствіе мое, видться съ Христиною и быть безпрестанно у нихъ въ дом, гд я такъ со всми свыкся и такъ отъ нихъ былъ любимъ, какъ самый ближайшій ихъ родственникъ, не долго продолжалось. Изъ Стокгольма, отъ Посланника нашего Остермана пришло повелніе, всхъ насъ, гардемариновъ, отправить съ капитаномъ, для продолженія наукъ, въ Карлскрону, шведскій городъ и главный корабельный портъ, гд находился Шведскій Кадетскій Корпусъ. Дня чрезъ три по полученіи повелнія мы отправились. Разлука моя съ домомъ Берлингери была тяжелая. Какъ ни утшались мы надеждою чрезъ нсколько времени опять увидться, однакожъ не обошлось съ обихъ сторонъ безъ пролитія слезъ. Мы заказали на первой почт обдъ. Насъ провожали человкъ двадцать Шведовъ, между которыми былъ и пріятель мои, Никласъ. Мать Христинина снабдила меня разнымъ кушаньемъ и сластями на дорогу. Обдъ былъ шумный: нсколько разъ принимались пить за наше здоровье и за благополучный путь. Наконецъ, при самомъ разставаньи, по окончаніи послдняго стучанія рюмокъ, посл увреній въ дружб, обниманій, поцлуевъ, слезъ, прощаній, сли мы въ сани и похали въ путь, а провожавшіе насъ возвратились домой. Никласъ повезъ отъ меня тысячи и тысячи поклоновъ матери его, братьямъ и сестрамъ, а особливо Христин.
‘По прибытіи въ Карлскрону, гд отведенъ уже былъ для насъ домъ, мы, то есть кадетскій капитанъ и я (ибо прочіе гардемарины, по незнанію языка, никуда не ходили) пошли къ главному надъ городомъ и портомъ начальнику Экеспарре. Онъ принялъ насъ очень учтиво, и услыша, что я говорю по-шведски, тотчасъ позвалъ двухъ дочерей своихъ, и представя имъ меня, сказалъ: ‘Вотъ молодой человкъ, съ которымъ вы можете разговаривать на природномъ вашемъ язык.’ Он начали со мною говорить, и посл нсколькихъ на разные вопросы ихъ отвтовъ моихъ, спросили у меня, не Шведъ ли я? Я отвчалъ имъ: нтъ, я Русскій.— ‘Гд же вы такъ хорошо научились по-шведски?— ‘Здсь, въ Швеціи.’ — Какъ? въ это короткое время?— ‘Такъ точно’.— А прежде ни слова не разумли?— ‘Ни слова.’ — Это удивительно!’ — ‘Ахъ! думалъ я, еслибъ вы знали моего учителя, то не дивились бы!— Мы сдлали еще нсколько посщеній адмираламъ, вице-адмираламъ и другимъ знатнымъ чиновникамъ, и потомъ возвратились домой. Къ пакъ пришли изъ Кадетскаго Корпуса приговоренные уже заране два учителя, для преподаванія шведскаго и французскаго языка. Одинъ изъ нихъ былъ профессоръ, по имени Салдернъ, человкъ ученый, бывшій нкогда воспитателемъ королевскихъ дтей. Онъ былъ знакомъ со всми знатными домами въ город. Они всякое утро ходили къ вамъ поперемнно, и ученіе продолжалось до два часа въ день. Скоро знакомство наше въ город распространилось, и мы часто или сами были въ гостяхъ, или у насъ были гости. Шведскій языкъ доставилъ мн входъ во многіе домы, такъ что ежели бы я не занятъ былъ ученіемъ и не долженъ былъ часто оставаться дома для перевода капитанскихъ разговоровъ съ постителями, то могъ бы быть въ гостяхъ съ утра до вечера. Главный начальникъ города и многіе адмиралы не рдко меня къ себ приглашали. Вс эти знакомства однако жъ не могли замнить мн одного Берлингеріева дома въ Карлсгамн: сердце и мысли мои всегда туда стремились. Въ одинъ торжественный день Экеспарре позвалъ насъ обдать* Столъ былъ огромный. Вс знатнйшіе чиновники приглашены были. Мы въ первый разъ увидлись тутъ съ зятемъ хозяина, Графомъ Вахтмейстеромъ, которому мы, не знаю какимъ образомъ, пропустили сдлать первое посщеніе. За столомъ оба мы (кадетскій капитанъ и я) посажены были въ первыя мста, выше всхъ вице-адмираловъ. Когда подали шампанское, хозяинъ предлагалъ пить одно за другимъ слдующія здоровья: 1) Ея Величества Всероссійской Императрицы, 2) Его Величества Короля Шведскаго, 3) Всего Россійскаго Императорскаго Дома, 4) всего Королевскаго Шведскаго Дома, (при всхъ сихъ здоровьяхъ вставали и палили изъ пушекъ), 5) здоровье было наше (т. е. кадетскаго капитана и мое), 6) всхъ постителей, и наконецъ 7) хозяйское. Можно себ представить, что мы посл сего, толь почетнаго русскому имени пиршества, шли домой съ возвышенными глазами: между тмъ услышали мы, что на другой день будетъ обдъ у Графа Вахтмейстера, но мы не надялись быть приглашены, потому что не сдлали ему посщенія прежде. Однако же поутру онъ самъ прізжаетъ къ намъ и зоветъ къ себ обдать. Профессоръ Салдернъ былъ очень съ нимъ коротокъ и друженъ. Онъ въ это время случился у насъ, и мы сговорились итти съ, нимъ вмст. Пошли, отобдали. Хозяинъ съ, великою ласкою и вжливостью въ прекрасномъ дом своемъ угостилъ насъ сытнымъ столомъ и хорошими напитками. Мы, откланявшись ему, возвращаемся домой.
‘Мы обдали не тамъ, гд жили: одна шведская подполковница нанялась довольствовать насъ обденнымъ и вечернимъ столомъ въ своемъ дом. Мы познакомились тутъ съ однимъ шведскимъ кадетомъ, Барономъ Бойемъ, который такъ свыкся съ нами, что безпрестанно былъ у насъ, и какъ никто изъ прочихъ гардемариновъ (кром одного меня) разговаривать съ нимъ не могъ, то онъ въ короткое время столько научился по-русски, что по нужд могъ объясняться. Всхъ дружне былъ онъ съ гардемариномъ Княземъ Мещ…., они, начавъ нсколько разумть другъ друга, часто по цлымъ часамъ разговаривали и спорили между собою.
Однажды Бойе пріхалъ къ намъ въ коляск и зоветъ меня хать съ нимъ за городъ, смотрть, какъ будутъ казнить преступницу. Я полюбопытствовалъ, похалъ, дорогою разсказалъ онъ мн странное преступленіе несчастной, это была бдная сирота, двка лтъ двадцати трехъ или четырехъ. Она ходила по міру и кормилась милостынею, въ одинъ день приходитъ она въ избу къ женщин, которая пекла пироги и стряпала кушанье для своего мужа, корабельнаго плотника, бывшаго въ это время въ адмиралтейств на работ. Ей надлежало нести къ нему кушанье, но какъ въ изб никого боле не оставалось, кром сына ея, труднаго младенца, лежавшаго въ люльк, то она просила двку побыть въ изб, пока сходитъ къ мужу, дала ей пироговъ и ушла, возвратившись, не находитъ двки, и видитъ ужасное для сердца материнскаго зрлище: младенецъ, сынъ ея, лежитъ въ люльк, мертвый съ распоротымъ брюхомъ! Она съ воплемъ и стономъ выбгаетъ на улицу, зоветъ своихъ сосдей и, рыдая, разсказываетъ имъ происшедшее. Тотчасъ бгутъ во вс стороны искать двку. Видятъ, что она бродитъ по одной ближайшей гор, безъ всякаго намренія укрыться, берутъ, спрашиваютъ ее: какимъ это образомъ сдлалось? Она отвчаетъ спокойно: ‘Я зарзала ребенка.’ — Ты! за что?— ‘Мн наскучило жить на свт, говоритъ она, и какъ я сама себя не хотла лишить жизни, то и пришелъ мн въ голову этотъ способъ, зная, что по нашимъ законамъ положена смерть за смерть.’ — Ее взяли, посадили въ тюрьму, каждую Субботу скли на площади розгами, и наконецъ осудили на смертную казнь. Всякій день священникъ ходилъ приводить ее въ раскаяніе. Она сначала показывала превеликую твердость, но съ приближеніемъ дня казни стала унывать, и напослдокъ впала въ чрезвычайную горесть. Мы остановились противъ лобнаго мста, состоявшаго изъ деревяннаго съ площадкою сруба, на которомъ лежала плаха. Срубъ обмазанъ былъ смолою и обкладенъ хворостомъ, смолою и другими горючими веществами. Вокругъ его стояли солдаты съ ружьями, составляя четверостнникъ (баталіонъ-каре). Преступницу привезли на телг, глаза у нее были завязаны, она пла псалмы и часто восклицала: О Спаситель! Спаситель! По снятіи съ телги, два священника взяли ее подъ руки и повели внутрь четверостнника. Одинъ изъ нихъ прочиталъ надъ нею молитву и, проговоря солдатамъ краткую рчь, сказалъ: ‘Боже насъ сохрани отъ подобнаго преступленія!’ Вс въ голосъ повторили: ‘Боже насъ сохрани!’ Потомъ сняли съ глазъ ея повязку и повели на лобное мсто. Она ступила на первую и на вторую ступеньку, но на третью не могла боле: ноги у нее подкосились, ее встащили и положили на плаху. Палачъ ударилъ скирою: кровь хлынула ркою, голова отскочила, и видны еще были на ней судорожныя движенія. Хворостъ зажгли, и пламень скоро истребилъ остатки убійцы несчастнаго младенца. Я возвратился домой съ исполненнымъ ужаса сердцемъ, долго изъ воображенія моего не могъ изгнать плачевнаго зрлища, и весьма сожаллъ, что согласился хать смотрть его.
‘Въ продолженіе времени ходили мы нсколько разъ осматривать портъ, адмиралтейство и изрытые порохомъ въ каменныхъ скалахъ доки для строенія кораблей. Лейтенантъ М…. пріхалъ къ намъ изъ Карлсгамеа, онъ пробылъ съ нами нсколько дней. Я получилъ съ нимъ письмо отъ Никласа, въ которомъ онъ увдомлялъ меня, что Христина была очень больна, но что теперь ей получше, что она помнитъ меня и велла мн кланяться.
‘Съ прибытіемъ М…. завелись у насъ игры. Всякій разъ Шведы звали насъ къ себ, или прізжали къ намъ играть въ банкъ. Наконецъ онъ ухалъ. Мы пробыли еще нсколько времени, и съ наступленіемъ весны отправились обратно въ Карлсгамнъ. Баронъ Бойе провожалъ насъ. Онъ такъ свыкся съ нами, что при прощаніи плакалъ и разставался какъ съ родными. Профессоръ Салдернъ, по требованію кадетскаго капитана, далъ намъ аттестаты, въ которыхъ иные изъ насъ довольно были похвалены, иные мало, а иные съ замчаніями о неохотномъ ихъ расположеніи къ ученію. Мой аттестатъ былъ лучше всхъ.
‘По прибытіи моемъ въ Карлсгамнъ, первое мое стремленіе было летть въ домъ Берлингери, Я нашелъ Христину немного похудвшею посл болзни. Мать и Никласъ чрезвычайно мн обрадовались. Прежняя жизнь моя возобновилась: то есть, я съ утра до вечера былъ у нихъ въ дом. Корабль-нашъ между тмъ исправлялся, въ него ставили новыя мачты и подводили новый киль {‘Самый нижній брусъ подъ кораблемъ, простирающійся во всю длину его, толстый, составленный изъ многихъ брусьевъ, скрпленныхъ между собою толстыми желзными болтами.’}, потому что старый отъ сильныхъ ударовъ о землю весь истерся. Удивительно было видть въ немъ превеликіе брусья такъ измятыми, какъ мочалы, и желзные, толще руки, болты такъ между собою перевившимися, какъ склоченные волосы.
‘Наконецъ корабль былъ готовъ: наступило время отправиться въ Россію. Прощаніе мое съ домомъ Берлингери было самое чувствительное. Я пришелъ къ нимъ въ послдній разъ. Они вс были вмст. Вс сидли, не говоря ни слова. Печальное молчаніе продолжалось нсколько минутъ. Напослдокъ я всталъ и подошелъ съ сокрушеннымъ сердцемъ къ матери, поцловать у нее руку. Вс встали. Она обняла меня, облилась слезами и сказала: ‘Другъ нашъ узжаетъ отъ насъ, и мы никогда уже на этомъ свт съ нимъ не увидимся!’ Христина стояла съ потупленною головою, я подошелъ къ ней, но мы не имли даже силы сказать другъ другу: прости! Рыданія задушали меня, и я вышелъ отъ нихъ изъ дому, почти не помня самъ себя. Никласъ проводилъ меня до самаго берега, но и тутъ еще не хотлъ разстаться, онъ похалъ со мною на корабль, и мы вовсю дорогу съ нимъ проплакали, на корабл пробылъ онъ до тхъ поръ, пока мы не вступили подъ паруса. Тутъ уже онъ сошелъ на лодку и — мы разлучились.
‘Плаваніе наше не долго продолжалось. Мы пришли въ Кронштадтъ, куда уже Морской Кадетскій Корпусъ, посл бывшаго пожара, переведенъ былъ изъ Петербурга.’
Какой хорошій офицеръ пожелаетъ служить на корабл, такимъ образомъ управляемомъ, какъ управлялся корабль ‘Вячеславъ’? Оставляя уже безъ вниманія ежеминутную опасность, коей подвергались корабль и экипажъ его отъ безпорядочныхъ поступковъ капитана, даже самая честь каждаго изъ офицеровъ съ благородными чувствами отъ нихъ страдала. Если бъ собственный рапортъ капитана {Рапортъ въ Государственную Адмиралтействъ-Коллегію, записанный въ корабельномъ протокол подъ 234, 18-го Октября. Прим. В. М. Г.} и письменное признаніе {Признаніе, сдланное на бумаг лейтенантомъ и штурманомъ въ перемн курса безъ вдома капитанскаго, оно отправлено въ Адмиралтейскую Коллегію, и находится въ ея архив. Прим. В. М. Г.} офицеровъ, тайнымъ образомъ курсъ перемнившихъ, не подтверждали помщеннаго здсь описанія бдствій, съ вышеупомянутымъ кораблемъ случившихся, въ важнйшихъ ихъ происшествіяхъ, то можно было бы даже усомниться въ справедливости его. Кто бы поврилъ, что капитанъ военнаго корабля, идущаго въ темную осеннюю ночь, въ крпкій втеръ, по осьми миль въ часъ, и приближающагося къ берегамъ, пошелъ въ свою каюту покойно спать, и тогда, когда врность корабельнаго счисленія подвержена была большому сомннію {Морскаго Устава въ книг 3. Глав I, 14, строго предписано капитану наблюдать осторожность въ ходу.}?.. Что вахтенный лейтенантъ и штурманъ ршились сами собою перемнить курсъ {Устава Книга 3. Глава IV, 9: ‘Не можетъ (лейтенантъ) перемнить курса, ниже корабль поворотить на другой бордъ безъ доклада капитанскаго, подъ лишеніемъ чина.’ Прим. В. М. Г.}? Что когда корабль сталъ на мель, то капитанъ, вмсто того, чтобъ употреблять вс средства къ спасенію его и экипажа, заперся въ каюту и хотлъ, чтобъ вс вмст съ нимъ погибли? Что вс офицеры, гардемарины и нсколько матросовъ, всего сорокъ человкъ, вошли вдругъ съ представленіемъ къ капитану въ каюту, и тмъ сдлали поступокъ, подобный бунту, а въ послдствіи, ползая передъ нимъ на колняхъ и цлуя полы его платья, унизили себя до крайности? И что наконецъ, когда капитанъ, по угрозамъ экипажа принявшій команду, ршился послать на чужестранный берегъ съ просьбою о помощи, то отправилъ для сего гардемарина въ тулуп, не сказавъ ему, къ кому и зачмъ онъ его посылаетъ, а тотъ похалъ, и самъ не вдая для чего? Самый призывъ матросовъ на совтъ {Изъ рапорта капитанскаго видно, что рядовые были призываны въ совтъ во всхъ случаяхъ, какъ-то: они ршили, что нужно срубить мачты, отдаваться дале на мель по канату, и проч. Прим. В. М. Г.} унижаетъ не только офицеровъ, но и самую службу. Такого рода мірскія сходки могутъ быть терпимы только на купеческихъ судахъ! А притомъ какую пользу капитанъ думалъ изъ того извлечь? Неужели онъ полагалъ, что совты матросовъ, въ дл снятія корабля съ мели, могли быть благоразумне Офицерскихъ? Этому нельзя статься! Если онъ хотлъ посредствомъ ихъ оправдать свои мры предъ военнымъ судомъ, сославшись на согласіе матросовъ, какіе законы давали ему право надяться, что оно должно быть принято въ уваженіе? Мн кажется, одна изъ важнйшихъ обязанностей начальника состоитъ въ томъ, чтобъ всякаго изъ его подчиненныхъ держать въ мст, предназначенномъ ему законами: никого безъ причины и формальнаго отршенія не унижать, и никого, по какимъ либо видамъ и связямъ, не возвышать.
Обхожденіе нкоторыхъ изъ офицеровъ съ чужестранцами также мало приноситъ имъ чести. Кадетскій капитанъ, по званію своему, долженъ быть самый образованнйшій изъ нихъ, но брань за карету, показываетъ уже, что онъ былъ весьма худой наставникъ молодыхъ людей. Учтивость и благопристойное обхожденіе столько же нужны военнымъ офицерамъ, какъ и знаніе должности: если послднее служитъ къ полученію, побды надъ непріятелемъ, первыя даютъ средства пріобрсти его дружбу и уваженіе, которыя нердко приносятъ пользу отечеству воиновъ, умющихъ пользоваться таковымъ расположеніемъ непріятеля.
Шишков Александр Семенович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Камо, Горький Максим, Год: 1932
  2. О Викторине Арефьеве, Горький Максим, Год: 1929
  3. О Николае Федоровиче Анненском, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1912
  4. В. И. Ленин, Горький Максим, Год: 1924
  5. Сергей Николаевич Южаков, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1910
  6. Лев Толстой, Горький Максим, Год: 1919
  7. Михаил Вилонов, Горький Максим, Год: 1927
  8. Из воспоминаний о В. Г. Короленко, Горький Максим, Год: 1919
Электронная библиотека