РАТЕНАУ
РАТЕНАУ
Ратенау, Радек Карл Бернгардович, Год: 1922
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Карл Радек. Портреты и памфлеты. Том первый
Государственное издательство ‘Художественная литература’, 1934
После Эрцбергера, самого ловкого буржуазного политика в Германии, Вальтер Ратенау — лучшая голова германского хозяйства — Пал жертвой того же националистического движения, которое убило Эрцбергера. Оба они пали как представители той части германской буржуазии, которая считает, что надо исполнять Версальский договор, пока в странах самих союзников не созрели силы, которые могут ликвидировать гегемонию Франции в Европе. Оба они пали жертвой радикального крыла германского национализма.
Вальтер Ратенау не явился представителем пацифизма, за какого его охотно выдавали. Он не был представителем какого-то непричастного к войне течения, которое понимало преступления германского империализма и которое пришло к власти после его свержения. Перед войной сын основателя ‘Всеобщей электрической компании’, а после его смерти — председатель совета акционеров этого громадного мирового общества не только не выступал против германского империализма, но выступал как его глашатай. Он был правой рукой Дернбурга при провозглашении новой колониальной эры в Германии в 1907 г.
В своих докладах после посещения Восточной Африки он разжигал колониальный азарт германской буржуазии. В статье, которую он поместил в декабре 1913 г. в венской ‘Фрейе Прессе’, он писал буквально следующее: ‘Последние сто лет — это годы раздела мира. Горе нам, что мы ничего не захватили и ничего не получили. Приближается время, когда сырье будет не дешевым продуктом рынка, а товаром, за которым будут гоняться конкуренты. Нам нужны большие области мира. Мы не хотим у одного из культурных государств отнимать то, что ему принадлежит, но при предстоящем новом разделе мы должны получить все, что нам нужно, и столько, чтоб мы были обеспечены так же, как другие’. Дабы обеспечить за Германией участие в этом будущем разделе, он высказался за ‘синюю армию’, заявляя, что ‘миролюбие’ является политической заслугой только в том случае, если оно одновременно является путем к мощи.
Ратенау не питал никаких иллюзий насчет характера империализма. Ведь в 1909 г. он написал слова, которые уже вошли в историю: ‘Триста человек, друг друга знающих, руководят хозяйственными судьбами мира и назначают своих преемников из своего же окружения’. Он, образованнейший человек современной Германии, не узкий специалист по электротехнике, а человек, который одинаково был у себя дома и в истории искусства, и в философии, и в естествознании, человек громадного экономического горизонта — он примирился во имя империализма с господством Гогенцоллернов и был одним из близких Вильгельму людей. Ни против политики Вильгельма, ни против политики господствующих партий Вальтер Ратенау не написал ни одного слова. Когда Германия, а с нею все человечество очутились над пропастью, он в последний момент в ‘Берлинер Тагеблат’ закричал: ‘Разве мы живем во время Меттерниха, что бросаем в войну народы из-за трупа убитого герцога?’
Война началась, и Вальтер Ратенау потерял все сомнения. После крушения германского империализма он любил в своих брошюрах и статьях делать намеки на то, что он все предвидел, что он был противником военных иллюзий аннексионистов и т. д. и т. д. Но все это было рассказом для Иванов Непомнящих, и националистическая печать могла в своих памфлетах приводить в изобилии доказательства того, что Ратенау, который организовал во время войны обеспечение Германии сырьем, стоял на вульгарной аннексионистской точке зрения. 6 сентября 1915 г. он писал в частном письме Людендорфу: ‘Я ничего так не боюсь, как политических уступок Англии, которая за Бельгию согласилась бы на мир и опасный для нас союз, сделав и Россию способной к союзу с нами’ (вернее, к вассальству). ‘Надо пустить в ход удары ваших армий. Но я не верю в сепаратный мир с Россией, даже если бы захватили Петроград, что имело бы большое политическое значение и дало бы нам в будущем возможность быть опекуном России. Только прорыв западного фронта изменит, по моему мнению, политическое положение. Мир с Францией наиболее возможен и ведет к миру с Россией. После этого мы должны иметь достаточно воли и силы, чтобы бороться с Англией до конца. Хозяйство у нас выдержит. Наши победы на Востоке настолько оживили нашу фантазию, что я не считаю утопическим поход на Египет’.
Еще в июле 1918 г., за несколько недель до поражения, которое было началом конца, Ратенау писал во ‘Франкфуртской газете’: ‘Франция стоит перед опасностью потери своих гаваней и столицы. Не время сейчас думать о том, какую участь предпочтет тогда Франция: нашу ли оккупацию по бельгийскому образцу, в то время как ее правительство будет находиться в Сан-Себастьяно или другом городке, или же она поручит временному правительству подписать мир с Германией. Гораздо важнее, что будут делать наши морские враги. Англии будет очень трудно признать перед всем миром, что она потеряла войну на континенте, что Германию войною нельзя победить. Великобритания на море возьмет верх отчаянными усилиями, в то время как центральные державы будут всецело господствовать на материке. Италия, побережье Средиземного моря открыты для нас. Подводная война достигнет своего апогея. Это будет последний акт войны. Он будет вопросом исключительно силы духа и воли. Германия выйдет победительницей из этого испытания’.
Но вот пришел момент крушения, и Ратенау снова выступает против капитуляции и ратует за создание правительства национальной обороны.
Германия была побеждена. Балин, директор судоходного общества линии Гамбург — Америка, единственный из германских буржуа, который имел достаточно разума, чтобы хотя за кулисами бороться против безумной политики германского империализма, кончил самоубийством. Ратенау же начал новую карьеру.
Теперь он выступает как пацифист, хотя никогда не был пацифистом, и пишет слезливые послания об общих интересах мирового хозяйства, о необходимости справедливого мира. Он, который признавал вполне соответствующим интересам человечества, чтобы триста финансовых королей господствовали над миром, этот человек, который смотрел на народные массы с такой же точки зрения, как и великий инквизитор Достоевского,— он теперь выступает как демократ и пытается окрасить свой план государственной организации капитализма при полном господстве капитала над правительством в социалистический цвет. И так как большинство народных масс, как и буржуазии, не думает о каком бы то ни было отпоре союзникам, Ратенау делается застрельщиком политики повиновения Антанте, исполнения Версальского договора.
Как человек больших умственных интересов, он глубоко интересовался русской революцией. Когда я сидел в Германии в тюрьме, он в 1919 г. навещал меня, информировался о наших взглядах и высказывал тогда, в момент продвижения Деникина, уверенность в победе русской революции. Он в то время ‘писал: ‘Советская система призвана заменить западный парламентаризм, банкротство которого, по крайней мере в Германии, ясно доказано германской учредилкой. За шесть месяцев своего существования в России советы, несмотря на свою примитивность и недостаток опыта, проявляли больше инициативы и разума, чем германские парламентарии за 50 лет, не говоря уже о трагикомедии учредилки’.
Но, сделавшись министром восстановления разрушенных областей, он с той же легкостью, с какой отказался от своих хозяйственных планов организации производства и государственного контроля над ними, теперь берет курс на компромисс с союзниками, во что бы то ни стало, и является противником сближения с Советской Россией до того момента, пока Германия не будет иметь развязанных рук. Он был главным застрельщиком идеи международного синдиката для эксплоатации России, и, как бы он в дипломатических переговорах ни пытался приукрасить эту идею, он ее понимал как колонизацию России. Абстрактный рационалистический ум, мыслящий исключительно в категориях международного капиталистического хозяйства, он не понимал, что такая позиция была бы лучшим средством к тому, чтобы на долгое время вбить клин между Германией и Россией, сделав Германию приказчиком антантовской эксплоатации России, сделав русский трудовой народ врагом Германии. Рейхсканцлер Вирт, человек не столь широко образованный, как Ратенау, и не имевший его опыта, однако, имел настолько чуткости, чтобы одергивать его не только за кулисами, но и публично в рейхстаге.
Ратенау, человек блестящей диалектики, был настолько убежден в неотразимости своей аргументации, что после разговоров в Лондоне с Ллойд-Джорджем и своего выступления в Каннах, где блестяще защищал позицию Германии, он был убежден, что психологически перелом в Антанте по отношению к Германии уже наступил, что Германия будет, допущена к столу союзников, как великая промышленная держава. Поэтому он пытался держаться, по возможности, дальше от России, чтобы не компрометировать себя перед Западом. Он видел только нетронутый хозяйственный аппарат Германии, а не видел цепей на ногах и руках германского народа. Поэтому первая же неделя в Генуе принесла ему огромное разочарование. Убедившись, что союзники не намерены рассматривать Германию как равноправную сторону, увидев, что они ведут сепаратные переговоры с Россией, и узнав из меморандума союзных экспертов, что они на деле предлагают Советской России использование Версальского договора (когда советские представители это предсказывали, он считал это смешной попыткой запугивания),— Ратенау решился послушаться тех из советников, которые требовали заключения мира с Россией и самостоятельной политики по отношению к ней. Единственную попытку в этом направлении Ратенау сделал не на основе продуманных политических выводов, а под впечатлением банкротства своей политики.
Ратенау был безусловно одним из образованнейшие представителей германской буржуазии, но в политике ему недоставало не только непосредственного чутья, инстинкта, без которого нет крупного политика, но и политического характера. Никакой крупный политик не идет к своей цели одной прямой дорогой. Всякому приходится менять методы, учитывая создавшиеся условия, менять взгляды под влиянием опыта. Ратенау менял часто свои взгляды, но у него не было никакой общей цели.
В этом блестящем человеке ярче, чем в ком-либо другом, выразился недостаток политического таланта, столь характерный для германской буржуазии. Но, конечно, его убили не за недостаток таланта и не за недостаток политического характера. Он пал жертвой националистической клики, которая в нем видела олицетворение политики сделок с Антантой. Что же представляет собой эта крайняя правая?
Она представляет собой низвергнутый юнкерский слой, который господствовал до революции в Германии и который мечтает о реставрации монархии, как об исходном пункте для новой империалистической политики. Но эта часть германских националистов не думает теперь взято власть в свои руки. Она понимает, что, взяв ее, она должна была бы признать Версальский договор. Все кампании, веденные графом Вестарпом и другими главарями бывшей консервативной партии, являются агитационной подготовкой будущих боев. Но эта агитация группирует вокруг себя широчайшие круги мелкой буржуазии, бывшего офицерства и интеллигенции. Причина, почему эти круги идут за юнкерско-националистической партией, заключается в том, что они сильно пострадали от войны. Они надеялись, что победа залечит их раны. Но вместо победы пришло поражение. Пришло неслыханное бремя податей, бешеный рост дороговизны. Они сравнивают свое положение при Вильгельме с положением при так называемой демократической республике, и их охватывает отчаяние. Они видят виновников в Версальском мире и демократии и восстают против того и другого. И среди этих элементов организуются тайные националистические общества, которые орудуют бомбами и револьверами.
Германское правительство бессильно по отношению к ним. Оно бессильно не потому, что эти организации сильны, а потому, что оно не решается на борьбу с ними, ибо оно имеет во всем своем государственном аппарате сотни тысяч националистов, сочувствующих маленькому кругу заговорщиков. Чистка этого аппарата возможна только в случае привлечения рабочих, но как раз рабочих боится это демократическое правительство, в котором принимает участие больше социал-демократов, чем националистов. Если бы создать вооруженную силу государства из профессионально-организованных рабочих, то она была бы великолепным оружием для подавления монархистов и националистов, но не для подавления рабочих масс.
А почему демократы боятся монархистов? Та часть буржуазии, которая стоит у власти в лице демократической партии и партии центра, не состоит из демократов или республиканцев. Они за республику только потому, что боятся, что Антанта не согласится на восстановление монархии. Но часть из них думает: а может быть и согласится. В то время, как националисты борются страстно, так называемые демократы, так называемые республиканцы не умеют даже в защите проявить решительности. Достаточно вспомнить, как после убийства Эрцбергера они отказались от каких бы то ни были решительных мер против подстрекателей и против убийц. Поэтому они бессильны по отношению к белым тайным организациям.
И мы глубоко убеждены, что смерть Ратенау, поскольку дело идет о германском правительстве, не приведет ни к каким решительным действиям. Все кончится только угрозами. Националисты и дальше будут господствовать на улице и обескровливать ту часть буржуазии, которая посмела хотя бы на словах отречься от кайзера и от национализма. Германская буржуазия дала пример безнаказанности националистов, оставив в покое убийц Розы Люксембург и Либкнехта. И вот теперь она расплачивается за обезглавление рабочего класса своим собственным обезглавлением.
Революционное значение таких фактов, как убийство Ратенау, заключается в том, что, с одной стороны, они показывают, насколько вулканической является почва, созданная Версальским договором, а, с другой,— они открывают глаза рабочим массам на бессилие демократического правительства, а с ним и социал-демократии. От германского правительства нельзя ожидать ничего решительного. Но можно быть твердо уверенным, что и националистические массы и рабочие массы подготавливаются в событиям огромной важности под влиянием той обстановки, которую создают такие чудовищные факты, как убийство главарей буржуазии руками приверженцев буржуазии при режиме буржуазии.
27 июня 1922 г.