Рассуждение о комедии вообще, Тредиаковский Василий Кириллович, Год: 1752 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 30 минут(ы)

Василий Тредиаковский. Сочинения и переводы, как стихами, так и прозою

Санкт-Петербург, ‘Наука’, 2009

Toм второй

РАССУЖДЕНИЕ О КОМЕДИИ ВООБЩЕ

Были ль у древних всего света народов какие комедии, о том нам неизвестно, как не умеющим по самой большой части их языков, а других из них и самих отнюдь не знающим. Но комедия древних греков и древних римлян продолжается и поныне подражанием у всех, почитай, европейских народов, а особливо у французов. Греки ее изобрели и привели в совершенство, римляне изобретенную греческую комедию употребили для себя на своем языке, а прочим всем европейцам образцом как сперва была, так и ныне есть латинская, хотя уже по возобновлении наук многие из ученых народов почерпают оную из самых греческих источников и видят с удивлением, что список латинский едва уступает греческому подлиннику, равно как мы ныне удивляемся греческой комедии во французской, взятой с латинския. Следовательно, нынешняя европейская комедия, на каком бы она языке ни была сочинена и представлена, есть не что иное, как токмо оная греческая в совершенство уже там же приведенная комедия.

Что мы ни намерены предложить о комедии вообще, то все касаться имеет токмо до греческия, а потому распространится и до латинския, и до прочия европейския как до некоторого рода списка с греческия и как до благополучного подражания оной же. Называю я нынешнюю комедию списком и подражанием, но в том и утверждаюсь: сие есть достоверно и праведно, и сие всяк искусный ведает. Как тогда, так и ныне осмехаются худые нравы и поступки комедиею, а осмехаемые каждого века нравы и худая сторона действий народных есть самое внутреннее и составляющее комедию: разность хульных поступок приводит к разности шутки, которая в комедиях есть, не знаю что такое, чему надлежит быть чувствуему в точной каждого века силе.

Первоначалие комедии есть столько ж темно и неизвестно, сколько и трагедии. Вероятно, впрочем, что они обе зачались в одной утробе, то есть в забавах, бывших у греков во время собирания винограда. Кажется, что они были сперва некоторые токмо песни, из которых первая, именно ж трагическая, была в честь богу Бакху, а другая (когда вино и радость возбудят сердца, по Боаловым словам в ‘Науке о поэзии’ в 3 песни) или в собственную забаву собирающих грозды, или в увеселение там присутствующих. За первую песнь самому искусному певцу воздаянием был козел, который по-гречески называется , отчего, мнится, и трагедия, то есть Козлова песнь. Но за другую награждения не видно, может быть для того, что обе такие песни почитаемы были за нечто одно, а может же быть, что собственная забава поющего была довольною ему мздою и почестию. Такой зачин трагедии и комедии, я полагаю, в самом их отдалении, а не в том виде, в какой они после приведены и в каком образе мы их ныне видим. В нынешнее совершенство не вдруг они пришли, но по степеням: человеческого разума такое есть состояние, что одна его мысль к другой подает причину, всегда ж с некоторым или наращением, или исправлением, или убавлением первыя. Теспис к трагической оной песни многое прибавил. {Ignotum tragicae genus invenisse Camaenae,

Dicitur, et plaustris vexisse poemata Thespis,

Quae canerent, agerentque pemncti faecibus ora.

Horat. Art. pot.} Во-первых, начал он возить своих игроков на телеге, кои пели оную прежде не с телеги, повсюду, где ни находились. Второе, марал их лица винными дрожжами (и понеже дрожжи по-гречески называются , то некоторые и называют трагедию не трагодиею, но тригодиею, то есть дрожжаною песнию), которые прежде того пели, не имея ничего на лице. Третие, присовокупил к поющим одно лицо, которое, чтоб дать отдохнуть певцам оным, предлагало словами некоторое приключение и похождение знатный и знаменитый некоея особы. Сие точно повествование и подало потом причину к прямой трагедии.

Слушатели приходили в страх и жалость, слыша предлагаемые бедствия, беспокойствия, несчастия, словом, все печальные приключения какой-нибудь славной особе. Эсхиль за сие самое ухватился и начал думать, каким бы образом оный страх и оную жалость возбуждать в слушателях действительнее. {Post hunc personae pallaeque repertor honestae

Aschilus, et modicis instrauit pulpita tignis,

Et docuit magnumque loqui, nitique cothumo.

Id. Ibid.} И как весьма много того находится в Гомеровых поэмах ‘Илиаде’ и ‘Одиссее’, то он и почерпнул, по мнению иезуита Брюмоа в ‘Греческом театре’, все то в тех поэмах и сделал трагедию такою, какую мы ее ныне имеем, представляя уже ее на театре, облекая действующие лица в долгую и с воскрилиями одежду, обувая в сапожки с высокими скобами, котурн называемыми, и употребляя в ней слова и умствования высокие, сходствующие с характером великих дел и особ знаменитых. Роллень в пятом томе ‘Древния’ своея ‘истории’ предлагает, что сей пиит называл обыкновенно свои трагедии крошками, оставшимися от великолепного пира, учрежденного Гомером в ‘Илиаде’ и в ‘Одиссее’. Как то ни есть, токмо возбуждаются ныне по Эсхиле, Софокле и Эврипиде греческих в трагедии как исторической, так и митологической страсти, а господствует в ней ужас и сожаление. { } Первая причина ко всему тому есть токмо увеселение, но вторая, которая и цель есть трагедии, любовь к добродетели и ненависть к порокам. Блажен народ! который для сего последнего смотрит представляемые трагедии. Я уже предложил, что первая мысль всегда приводит к другой, но пременяет первую. Эсхилева точно трагедия подала причину к комедии, до которыя мне здесь и дело. Человек, коль способно приходит в умиление и в сожаление, видя злосчастного человека ж, толь есть он и любопытен знать похождения, поступку и пороки своих равных, для того что сии подают ему причину к смеху и к забаве. Первая склонность в человеке есть материю трагедии, а сие любопытство есть источником комедии, которая, говоря свойственно, есть зеркало общия жизни. Должность ея — показывать на театре пороки и недостатки не вменяемые, но точные, осмехая оные, намерение ж, дабы исправить нравы. Впрочем, комедия получила себе рождение, приращение, совершенство и различие подражанием или, лучше, повторением первых трагических мыслей, но повторением с переменою оных. Следовательно, комедия есть моложе трагедии и есть меньшая сестра той драме. Иезуит Брюмоа в ‘Греческом’ своем ‘театре’ утверждает, что как к трагедии, то есть к возбуждению страстей для любви к добродетели, подали причину Эсхилю Гомеровы поэмы ‘Илиада’ и ‘Одиссея’, так и к комедии, то есть к осмеянию пороков ради поправления во нравах, Гомерова ж сатирическая поэма, называемая ‘Маргитис’, { , то есть человек, кой никакого дела не имеет, праздный, тунеядец, ни к чему годный, неключимый.} была предводительницею. Мнение его мне кажется весьма вероятным, а кто другое знает лучшее, того при оном оставляю, и буде должно быть имеет, то и соглашусь с ним. Ныне ж сего держусь всеконечно.

Но кто почерпнул в Греции первый прямую идею комедии в оной сатирической Гомеровой поэме, составленной героическими гексаметрами, смешанными с иамбическими, о том нам никто ни из древних, ни из новых писателей знать не дал.

Один ли кто был, как Эсхиль трагедии, или многие, неизвестно. Гораций в 4 сатире, книга 1, предлагает нам имена трех греческих комических пиитов, а именно: Эвполя, Кратина и Аристофана, других же без имен. {Eupolis, atque Cratinus, Aristophanesque Poetae,

Atque aliis, quorum Comoedia prisca virorum est.} Но сии не завели комедии, да токмо ее привели в славу, а особливо Аристофан, которого токмо сочинения и дошли до нас, и те не все, ибо мы имеем только одиннадцать комедий из множайшего числа им составленных.

Комедия получила себе в Афинах в разные времена разные три вида, сие ж как по способности пиитов, так и по уставам от градоначальников. Первая комедия есть, которую Гораций в ‘Науке’ своей ‘о поэзии’, называет старою. {Successit vetus his Comoedia non sine multa

Laude…} Она имела много в себе первоначальныя грубости, хотя уже и была правильна в своем составе. Представляла она, как говорит Гораций в 4 сатире, книги I, {Si quis erat dignus describi, quod malus aut fur.

Quod moechus foret, aut sicarius, aut alioqui

Famosus, multa cum libertate notabant.} истинные дела, называла людей прямыми именами, одевала в подобную одежду, какую носили осмехаемые ею, словом, показывала точные их движения и поступку и еще изображала лицо некоторым родом личины. В области, где народ был властелином и обличал все, что имело вид честолюбия, отменности и плутовства, комедия сделала себя провозвестницею, исправительницею и такою советницею, которая способно могла прекланять народ. Не было никому пощады в городе толь вольном или, лучше, своевольном, каков был Афины. Полководцы, градоначальники, правление, самые их боги — все было предано сатирической желчи пиитов, да и все сие было за благо приемлемо, только б комедия была забавна и приправлена аттическою солию. Сия точно комедия обругала Сократа, самого добродетельного человека в язычестве, и принесла его в жертву ненависти. Все сие о старой комедии взял я из ‘Греческого театра’ иезуита Брюмоа и по нем из пятого тома ‘Древния’ Ролленовы ‘истории’.

Старая комедия продолжалась до того времени, как Лизандр, завладев Афинами, переменил в сем городе правление, которое отдано было тридцати человекам из главных. Сим тогда сатирическая вольность на театре стала быть неугодна. Причина сея неугодности сама собою мечется в глаза. Сии тридцать человек были тираны, демократия уничтожена народ не имел больше участия в правлении, не мог уже он давать своих мнений о государственных делах и не смел оглашать ни сам собою, ни услугою пиитов дела своих господ. Итак, сделалось запрещение, чтоб никого не называть на театре прямым именем. Но хитрость пиитическая нашла способ прехищрять силу устава. Она ловить начала то, что было смеха достойное в человеках, и изображать прямые, вместо прямых имен, характеры и удобопознаваемые, так что делала она хитрейшее удовольство-вание как тщеславию пиитов, так и свойству смотрителей. Таким образом, по словам иезуита Брюмоа, устав отсек грубость в комедии, а ввел в нее тонкость и хитрость. Сия комедия названа потом среднею. Находятся сего рода комедии и в Аристофане. Описание сие средней греческой комедии есть точное иезуита Брюмоа, которое из него взял от слова до слова Роллень, а я из обоих, но, сколько возможно, сокращеннее.

Продолжение средней комедии было от Лизандра Лакедемонянина до времен Александра Великого, который, утвердив за собою Греческую державу разбитием тебанцев, был причиною, что и сие своеволие пиитов обуздано, кое день от дня и от часу более умножалось. Такое обуздание и породило так называемую новую комедию. Она есть еще другое: хитрое очищение грязи с комедии. Ибо когда уже градоначальники запретили прямые имена, потом и прямые дела, то пииты принуждены были выводить на театр вымышленных людей, вымышленные им имена и дела их равным же образом вымышленные. Сие самое, по речам иезуита Брюмоа, как очистило театр, так его и обогатило. Стала уже сия комедия, как говорит Роллень, подражание общей жизни, а как Брюмоа еще, приятное и непорочное зеркало. О сей точно французский сатирик Боало предлагает в 3 песни ‘Науки’ своея ‘о поэзии’ следующее:

Изображенный всяк в новейшем том зерцале

Приятно зрил себя иль зреть не мнил ни вмале.

Смеялся прежде всех над образом скупец,

Был коему скупых исправный образец,

И часто глупый сам, написанный нарочно,

Не узнавал, что взят с него тот сколок точно.¹

¹ Chacun, peint avec art dans ce nouveau miroir,

S’y vit avec plaisir, ou crut ne s’y pas voir.

L’avare des premiers rit du tableau fid&egrave,le

D’un avare souvent trac sur son mod&egrave,le:

Et mille fois un fat finement exprim

Mconnut le portrait sur lui mme form.

Сент-Эвремонт называет комедию вообще отдохновением великих особ, увеселением искусных и учтивых людей а упражнением и забавою простого народа.

Сия комедия есть самая совершенная, которой глава и слава Менандр. Из 180 или, лучше, по мнению Суидову, из 80 комедий, им сочиненных и о которых утверждают, что они все были переведены на латинский язык Теренцием, осталось нам только весьма небольшое число отрывков. Можно, впрочем, рассуждать о достоинстве подлинника по превосходству кописта его Теренция. Квинтилиан, говоря о Менандре в книге 10, в главе 1, не усумневается сказать, что сиянием своего имени и красотою сочинения помрачил он или, лучше, загладил славу всех писателей того рода. {Atque ille quidem omnibus eiusdem opens Auetoribus abstulit Nomen et fulgore quodam suae claritatis tenebras obduxit.} Тот же Квинтилиан в книге 3, в главе 6, объявляет, что не отдана ему в его время надлежащая справедливость, как то сие и многим другим случилось, однако награжден он преизбыточно благоприятным мнением о нем и достойною ему похвалою от потомков. {Quidam, sicut Menander, iustiora posterorum, quam suae aetatis, iudicia sunt consecuti.} И поистине, предпочитаем ему был Филемон, комический же пиит. Когда пристрастие было справедливо и не было слепо!

Греческая комедия, так же как и другие словесные красные науки и философия, перешла к римлянам. Сии особливо прилепились к новой комедии на своем языке, не употребляя в оной ни клевет, ни браней, ни поношений в лицо, ни также хора. Впрочем, хотя латинской комедии и была образцом греческая новая, однако и она счисляет разные себе веки, различенные грубостию или учтивостию сочинителей. Комедия Ливия-Андроника начинает первый век. Сей век может назван быть, по подобию греческия комедии, старыя латинския комедии. Включается в сей век и Невий, единовременный с Андроником, и Энний, бывший много лет спустя после них. Второй век ограничивается Пакувием, Акцией, Цецилием и наконец Плавтом, буде не основательнее сего последнего соединять с Теренцием и определять ими двумя третий и красный век комедии латинския, которую всеконечно надлежит назвать новою, а особливо в рассуждении Теренция, исправного Менандрова переводчика.

Но римляне, несмотря на такое родословие, различали обыкновенно комедию одеждою игроков. Ряса, называемая претекста, с широкими рукавами и с широкою по полам и по подолу опушкою багряного цвета, была одеянием действительных градоначальников. Игроки, выходящие в ней на театр, подали причину к названию такия комедии претекстата. Сей род комедии был самый благородный. От претекстаты не надлежит отлучать трабеату ради трабеи, консульского одеяния в мире и полководцев торжествующих по войне и по одержанной победе. Вторая комедия, именуемая по платью ж, есть тогата. Тога была сенаторскою одеждою, не тех сенаторов, кои были действительно, но происшедших от патрикийския породы. Ради общия всему народу одежды, называемыя туника, или, лучше, ради невысоких зданий, именовавшихся таберны, кои тогда видимы были на театральных ширмах, комедия та была табернария. Я не говорю здесь ни о комедии, называемой ателлана, {Ливий ‘Истории’ в книге 7, в главе 2, повествует, что с самого начала ателланы не игроками представляемы были, но молодыми людьми из граждан, и что они не имели соединения с прямою комедиею да содержали токмо смехотворные шутки, называемые экзодия. Следовательно, они были некоторый род наших так называемых интермедий. Но Мелисс им, знатно, дал прямую форму комедии в свое время.} проименовавшейся от древнего кампанийского в Италии города Ателлы, и которыя заводчиком был Мелисс, библиотекарь Меценатов, как то утверждает Светоний в сочинении ‘О славных грамматиках’, для того что она разнилась от табернарии большим токмо своеволием, не говорю также и о той, коей имя было паллиата от греческия епанчи, в которой выходили греки на латинский театр, потому что сие платье означало токмо народ, а не состояние или достоинство, как то первые, уже описанные. По правде сказать, сии различия все пустые, полезнее и рассудительнее различается комедия общим характером, например, скупого человека, святыша и прочими. Да и всего того весьма осталось нам мало после римлян, лучше всех сих пустошей Плавт и Теренций, доставшиеся от них нам показывают истинный характер латинския комедии.

В старой греческой комедии славен Аристофан, а в новой — Менандр, но в латинской знаменит Плавт, однако знаменитее его Теренций. Того ради посмотрим, как о всех сих комиках искусные люди рассуждают. Немало я об них читал на латинском языке и на французском, однако утвердился на рассуждении иезуита Рапеня, толь наипаче, что рассуждение его о двух греческих комиках, почитай, все взято из Плутархова сравнения сих двух авторов, чего ради оно мне и показалось основательным: ведают все знающие, кто и каков Плутарх.

Аристофан, говорит иезуит Рапень, неисправен в распорядке своих басен, вымыслы его невероятны, смеется он над людьми грубо и явно. Сократ, коего он толь язвительно осмехает в своих комедиях, имел насмешку нежнейшую, да и не был он столь бесстыден. Правда, Аристофан писал еще во время непорядка и своеволия, бывшего в старой комедии, и по тогдашней угодности афинейского народа, который раздражаем был способно достоинством чрезвычайных мужей, над коими тот смеялся. Но преизлишнее его старание, чтоб угодить сему народу осмеянием честных людей, сделало самого его недобрым человеком и несколько повредило способность, бывшую в нем, к осмеянию, поступками его грубыми и преизбыточно излишними. Напоследок, шутка его часто состояла токмо в непотребствах и негодностях. Речь его была иногда темна, негладка, низка и подла, а частые его игрушки в словах, прекословия, смесь стиля трагического с комическим, дельного и важного с простым и дружеским не имеют никакия сладости, да и шутки его, ежели их рассмотреть пристальнее, найдутся по большой части ложны.

Что ж до Менандра, он смешон, но честным образом. Слог его чист, светел, вознесен и с природою сходен. Он прекланяет, как оратор, а наставляет, как философ. Описывает он общее гражданское сожитие приятно. Люди у него говорят по своим характерам. Изображение нравов века точное и существенное, для того что он держится естества и входит в чувствие тех особ, которым у него говорить и говорят. Наконец, Плутарх заключает о сих авторах, что муза Аристофанова подобна бесстыдной женщине, а Менандрова — честной госпоже.

Но вот разность и между обоими латинскими комиками, по мнению того ж иезуита Рапеня. Плавт есть замысловат в своем составе, счастлив в вымыслах, обилен в изобретении. Однако много в нем скаредных шуток, по Горациеву мнению, {At nostri Proavi Plautinos et numros, et

Laudave re sales, nimium patienter utrumque,

Ne dicam stulte…} а острые его слова, приводившие в смех народ, иногда были жалки честным людям. Правда, он говорит много хороших, но немало и еще часто худых. Плавт не столь исправен в распорядке своих комедий и в расположении действий, сколь Теренций, но он притом простяе в своей материи, ибо Теренциевы басни обыкновенно сложны, как то видно из ‘Андрии’, содержащия две любви. Сим Теренция укоряли, что он одну латинскую комедию составлял из двух греческих для большего оживления своему театру. Но притом развязания Теренциевы природнее Плавтовых, как то Плавтовы природнее Аристофановых. И хотя Цесарь называет Теренция ‘умалившимся и половинным Менандром’, для того что, по его, ‘в нем была только сладость оного и нежность, а силы и крепости не находилось’, {Tu quoque, tu in summis, о dimidiate Menander,

poneris, et merito, puri sermonis amator,

lenibus atque utinam scriptis adiuncta foret vis

comica, ut aequato virtus polieret honore

cum Graecis, neve in hac despectus parte iaceres!

unum hoc maceror, et doleo tibi desse, Terenti.} однако он сочиняет способом толь природным

и рассудительным, что из кописта Менандрова стал быть сам образцовым подлинником. Никакой никогда автор не имел столько чистого знания силы в естестве!

Осталось теперь предложить общее правило комедиям, дабы им быть и называться хорошими во всех веках и у всех народов. Такое правило комедии я выпишу из того ж иезуита Рапеня. Оно у него положено в 25 ‘Рассуждении о поэзии’, на странице 154 парижского издания 1684 года, то есть когда комедия уже у французов стала восходить на верх своего совершенства.

Комедия, говорит он, есть изображение общего жительства. Намерение, с каким она делается, состоит в том, чтоб представить на театре пороки простых людей, дабы тем исцелить всенародные недостатки и исправить бы весь народ боязнию осмеяния. Итак, смешное есть самое существо комедии. Впрочем, есть смешное в словах и есть смешное в вещах. Смешное есть честное, и смешное есть скоморошеское. Сие дарование есть прямо естественное, чтоб находить смешное во всякой вещи, ибо все действия в жизни имеют как хорошую, так и худую сторону и равно содержат в себе шуточное и дельное. Но Аристотель, дав наставление, как плакать на трагедии, не дал оного, как на комедии смеяться. Сие прямо происходит от природной способности: наука и руководство небольшое в том имеют участие, дело сие есть совершенно естественное токмо. Гишпанцы имеют способность видеть смешное вещей лучше нас (французов). Италианцы, будучи с природы комедианты, изображают оное лучше: язык их способнейший нашего (французского) к тому. Наш (французский) может сделаться способным, когда он будет совершеннейшим. Наконец, оная приятная окружность слов, оная веселость, которая умеет содержать нежность характера, не упадая в холодность и в скоморошество, оная тонкая насмешка, цвет острого и красного разума, есть самый тот талант, которого требует комедия. Однако надлежит наблюдать, что прямое смешное искусства, кое желается на театре, долженствует быть копиею с оного смешного, которое есть в натуре. Комедия такова есть на театре, какова дружеская беседа в гостях или с свойственниками. Она будет ни к чему годная, ежели в ней не можно узнаться и не видно тех поступок, кои показывают люди, живущие совокупно. Сим точно Менандр получил успех между греками, а римляне мнили, что они были сами в обществе и так точно разговаривали, когда присутствовали на Теренциевых комедиях, ибо находили они в них все, что обыкновенно делывалось у них в обхождении. Большое самое искусство комедии в том, чтоб держаться натуры и не отходить от нее никогда, чтоб иметь умствования и чувствования общие, а изображения такие, которые б всем были внятны и вразумительны, ибо сие должно твердо иметь в памяти, что начертания самые грубые естества нравятся всегда больше, нежели самые нежные, которые не по естеству. Однако подлые и площадные слова не долженствуют быть позволены на театре, ежели они не будут подкреплены некоторым родом разума. Присловий и острых народных речей также не должно там терпеть, буде они не имеют некоторого шуточного смысла и если они тут неприродны. Сие есть основание самое общее комедии, с сим все, что она ни представляет, не может не полюбиться, а без сего ничто не имеет быть угодно. Держась токмо твердо натуры, получается вероятность, которая есть одна неложный предводитель, за коим должно следовать на театре. Без вероятности все есть недостаточно, с нею все изрядно. Нет заблуждения следующему за нею, а несовершенства самые обыкновенные в комедии происходят от того, что благопристойность в ней не наблюдается и не приуготовляются припадки. Надобно блюстись, чтоб краски, употребляемые на приуготовление припадков, не имели ничего грубого, а оставляли б смотрителю приятность найти самому собою, что оные значат. Слабость самая обыкновенная наших (французских) комедий есть развязание, почитай, ни в которой нет в том удачи от трудности, находящийся в развязании того, что завязано. Весьма способно завязать всякий в комедии узол: сие дело есть вымысла. Но развязание есть дело рассуждения, от чего и бывает успех труден. Осталось рассмотреть, можно ль делать в комедии виды больше природных, чтоб сильняе поразить смотрителев разум большими начертаниями и сильнейшими впечатлениями, то есть может ли пиит представлять скупого, например, больше скупым и угрюмого больше негодным и несносным, нежели он есть обыкновенно. Плавт, желая угодить народу, Делал так, но Теренций, угождая честным токмо людям, держался одних пределов естества и представлял пороки, не увеличивая их и не расширяя. В сем точно состоят самые общие и нужные правила комедии.

ВАРИАНТЫ И РЕДАКЦИИ

‘Рассуждение о комедии вообще’ представляет собой сокращенную редакцию статьи ‘Рассуждения о комедии вообще и в особливости’ (см. преамбулу к коммент. к ‘Рассуждению о комедии вообще’, с. 625—626). ‘Рассуждение о комедии вообще и в особливости’ известно по рукописи, хранящейся в СПбФАРАН (разр. II. оп. 1. No 141. Л. 74—89 об.). Оно входит в сборник, включающий в себя также трагедию Тредиаковского ‘Деидамия, трагедия Василья Тредиаковского в Санктпетербурге 1751’ (л. 2—72 об.) и комедию ‘Евнух, комедия в пять действий, с латынския Теренциевы от мерзких самых срамословии очищенная стихами Василья Тредиаковского 1752’ (л. 90—152 об.). ‘Рассуждение о комедии вообще и в особливости’ непосредственно предшествует ‘Евнуху’, следуя сразу за листом с названием комедии (л. 73). Сборник заключает в себе оглавление со специальной графой ‘стран (ицы)’, которые в ней не проставлены. Весь сборник написан аккуратным почерком Тредиаковского, таким, каким он переписывал свои произведения набело, готовя их в печать. Л. Б. Модзалевский, опубликовавший заключительную часть ‘Рассуждения о комедии вообще и в особливости’ вместе с первым актом комедии ‘Евнух’ (‘Евнух’ В. К. Тредиаковского //XVIII век. М., Л., 1935. [Сб. 1]. С. 312—326, впервые фрагмент этой части был опубликован П. П. Пекарским: Пекарский. С. 168—169), по непонятному недоразумению считал, что сборник написан писарской рукой и является академическим списком произведений Тредиаковского (см., Модзалевский Л. Б. ‘Евнух’ В. К. Тредиаковского. С. 311). Несмотря на то что почерк Тредиаковского в сборнике, с его характерными заглавными ‘э’, в которых поперечная черта дается в виде косого крестика с заглавными ‘с’, ‘е’ и другими буквами, не оставляет сомнения в подлинности авторской рукописи, исследователя могли ввести в заблуждение две маргиналии на сборнике. На одну из них, стоящую на последнем листе (154 об.) ‘списана оная книга 1755 года … дня’, Модзалевский ссылается, другая — находится на л. 1: ‘списаны при Академии 1756 году’. Обе надписи сделаны скорописью, разными почерками. Однако очевидно, что сборник представляет собой оригинал и список делался с него (судьба его неизвестна).

Сборник драматических сочинений Тредиаковского, позднее, уже в XIX в., переплетенный вместе с комедиями А. П. Сумарокова в фолиант, описанный Пекарским (см.: Пекарский. С. 168) и Модзалевский (см.: ‘Евнух’ В. К. Тредиаковского. С. 311), по своему оформлению похож на те сборники, которые Тредиаковский отдавал в печать. На это указывают и составленное им оглавление, и аккуратные концовки в виде треугольников, обычные в его беловых рукописях, и авторская пагинация. С небольшой долей осторожности можно предположить, что именно этот сборник мыслился Тредиаковским как второй том СП, содержание которого было описано им в первом варианте предисловия ‘К читателю’ (см.: ‘Варианты и редакции’, с. 359—360). По-видимому, он и должен был быть подан в Академию наук в июне 1752 г. в виде второго тома СП. Отчерк красно-коричневым карандашом заключения ‘Рассуждения о комедии вообще и в особливости’, изъятого в новой редакции статьи, может свидетельствовать, что именно с ним работал Тредиаковский при подготовке статьи ‘Рассуждение о комедии вообще’. Начало изъятого места помечено на правом поле крестом, а далее на протяжении всего исключенного фрагмента следует на полях красно-коричневая линия. Вероятно, она принадлежит Тредиаковскому. Если это предположение верно, то сборник можно датировать 1752 г. и считать его непосредственно связанным с работой над изданием СП.

Ниже приводятся разночтения с рукописью ‘Рассуждения о комедии вообще и в особливости’ (PK) и с наборной рукописью ‘Рассуждения о комедии вообще’ (HP, л. 206 об.—216).

⁸ по возобновлении / Р/С: по воскресении

¹⁸ как до некоторого рода списка / PK: как до списка

^21—22 как тогда, так и ныне осмехаются худые нравы и поступки комедией), а / PK: И хотя в нынешней европейской зрятся другие нравы, изображающие нынешний век, его употребления и его обыкновения, но нравы как нравы не существенный состав есть комедии, но наружная материя. Подобно как разная одежда на человеке не есть человеческое, но токмо внешнее украшение, человек есть человеком по своему сложению, а не по одеянию, хотя оно будет на нем греческое, хотя французское или какое другое. Но просто нравы, но

²⁴ к разности шутки, которая / PK: однако к шутке, которая

^30—31 из которых первая, именно ж трагическая, была в честь богу Бакху / PK: из которых первая была в честь богу Бакху

³² в ‘Науке о поэзии’ в 3 песни / PK: в ‘Науке о поэзии’

³³ или в собственную забаву собирающих грозды, или в увеселение / PK: или в собственную забаву собирающих, или в увеселение

^35—36 был козел, который по-гречески называется ~ Но за другую награждения не видно / PK: был козел, но за другую

⁴⁰ отдалении / PK: отдаленном распространении

^47—49 винными дрожжами (и понеже дрожжи по-гречески называются , то некоторые и называют трагедию не трагодиею, но тригодиею, то есть дрожжаною песнию), которые / PK: винными дрожжами, которые

⁵² некоея, / PK: некия

⁵³ прямой / PK: нынешней

С. 251, примеч. 2. В PK примеч. отсутствует, в HP примеч. вынесено на правое поле.

⁶³ называемыми / PK: называемый

⁶⁶ крошками, оставшимися / PK: останками

⁷¹ После: трагедии — PK: и сию токмо от нея получает пользу, но кажется, что корысть и приятство забавы премогают похвальное и полезное оное приобретение, и именно ж воспламенил любви к доброму, а омерзения к скаредному. {Л. 76 об.—77.}

⁷⁴ но / PK: но и

⁷⁹ склонность / PK: способность

С. 252, примеч. 3. В HP примеч. отсутствует.

⁸² не вменяемые, но точные, осмехая / PK: не вменяемые, осмехая

⁸³ После: исправить нравы — PK: но правда сея неоцененныя пользы есть токмо правда, ибо в самом деле по большой части в Греции смотрели комедию не для того, чтоб в лучшее привесть нравы, но чтоб праздным людям препроводить время и посмеяться, а часто и с убиением чести в ближнем. {Л. 77—77 об.}

⁸⁴ различие подражанием или, лучше в PK вынесено на левое поле

⁹⁴ всеконечно / PK: неотменно

⁹⁷ сатирической Гомеровой поэме, составленной в PK вынесено на левое поле.

¹⁰⁰ в 4 сатире / PK: в сатире 4

¹⁰¹ других же без имен / PK: а других без имен, знак сноски в этой строке в PK отсутствует.

¹⁰⁴ из множайшего числа им составленных / PK: из множайшего числа составленных

¹⁰⁹ составе / PK: плане

¹¹⁸ самые их боги / PK: самые боги

¹³⁰ услугою / PK: слугою

¹⁴² Продолжение / PK: Предложение

¹⁵⁰ по речам / PK: по словам

²⁰⁰ сенаторскою одеждою / PK: одеждою сенаторскою

С. 256, примеч. Мелисс им, знатно / PK: Знатно, Мелик им

²⁰⁷ В HP Меценатов вписано сверху зачеркнутого слова нрзб.

²⁰⁹ коей / PK: кой

²¹⁴ После: прочими — в PK: Также и силою дела.

²³¹ по тогдашней угодности / PK: по тогдашнему нраву

²³² над коими / HP, PK: над которыми

²⁴¹ После: ложны — PK: Но коль ни несовершенен есть Аристофан по сему описанию, только ж Клименд Александрийский часто приводит его, а святый Иоанн Златоуст непрестанно его читал и полагал на ночь под головы, ежели верить Алду Мануцию в дедикации пред комедиями сего комика.

²⁵⁰ обоими / PK: двумя

²⁵¹ в своем составе / PK: в своем плане

²⁶³ крепости / PK: твердости

^268—269 правило комедиям, дабы им быть и называться хорошими / PK: правило комедии, дабы ей быть и называться хорошею

^269—270 правило комедии я выпишу / PK: правило я перепишу

^274—275 Намерение, с каким / PK: Конец ея, для коего

²⁷⁵ состоит в том / PK: есть сей

^276—277 исправить бы весь народ / PK: исправить народ

^293—294 что прямое смешное искусства, кое / СП: что смешное искусства, кое, восстановлено по PK и HP / PK: которое

²⁹⁷ ежели в ней не можно узнаться и не видно тех поступок, кои показывают люди, живущие совокупно / PK: ежели в ней не можно узнаться

³⁰⁰ так точно разговаривали / PK: так разговаривали

³⁰⁷ площадные слова / PK: слова площадные

³¹⁷ благопристойность, наблюдается / PK: благопристойности, наблюдаются

³²⁰ Слабость / PK: Но слабость

³³¹ После: нужные правила комедии в PK следует заключение: {Л. 87—89 об.}

Всяк искусный чувствует ясно, что сии Рапеневы правила основательны, тверды, истинны {В тексте истинный, у Модзалевского истинны.} и токмо одни для комедии всех веков и народов. Но что он обнял толь многими словами, то самое сатирический французский пиит Боало заключил двумя стихами только в 3 песни ‘Науки о поэзии’, говоря:

Смотрите нрав двора и быт градских жильцов:

В том месте и другом довольно образцов.*

* Etudiez la cour et connaissez la ville:

L’une et l’autre toujours en mod&egrave,lles fertiles.

Теперь, при окончании, должно объявить нечто о переводе моем Теренциева ‘Евнуха’. К труду сему побудила меня трагедия ‘Деидамия’, которую я сочинил в прошлом 1750 годе. Что об ней знающие и незнающие, беспристрастные и завиствующие {В тексте знающий и незнающий, беспристрастный и завиствующии, у Пекарского знающий и незнающий, беспристрастный и завиствующии, у Модзалевского знающий и незнающий, беспристрастный и завиствующии.} рассуждают, о том я не весьма пекусь: слышал я ей хвалы, иные праведные, по моему мнению, а иные излишние, но слышал и {У Пекарского и отсутствует.} хулы, из которых большая часть таких, кои равномерны несовершенству трагедии, а о прочих смешно и упоминать: толь они сами смеха достойны! Как то ни есть, только сочинена мною трагедия, а оставить ее одну и без товарыща мне уже самому не похотелось. Обыкновенно трагедия препровождаема бывает некоторым родом служанки, называемый малая комедия, какие явились и на нашем языке прозою, а чтоб сказать об них по совести, больше сквернящие наш язык, нежели обогащающие. Не токмо с(и)ми {В тексте сами, у Пекарского сими, у Модзалевского самими.} нашими негодницами и беспутными я гнушаюсь, но и всеми на других языках прозаическими малыми комедиями: они все как противны уставу комедии, так и недостойны твердого разума. Того ради рассудил я дать моей трагедии в товарыща {У Модзалевского в товарищи, у Пекарского в товарыща.} родную ея сестру, то есть прямую комедию и в пять действий, и стихами. {Neve minor, neu sit quinto productior actu

Fabula, quae posci volt, et spectanda reponi. Horat. Art. poet.}

Собственную сочинить не нашел я в себе столько ни довольства, ни способности: известно, что на сочинение комедии, почитай, вдвое надобно искусства против трагедии. Перевесть французскую можно б мне было, хотя Мольерову, хотя другую какую из лучших, но я уже доносил, что французская комедия есть только сама список, а не подлинник. Из подлинных, ежели взять Аристофанову, кои находятся у меня все в ‘Греческом театре’ иезуита Брюмоа, то как старую греческую и с нашим веком не сходствующую нашел я неприличною, но из новых Менандровых не имеем ни единый, кроме отрывков. Следовательно, взялся я за латинского Менандра и Менандра всех народов и веков, именно ж за Теренция. В нем из шести его комедий, для нас соблюдшихся, выбрал самую лучшую, по общему мнению искусных людей, то есть ‘Евнуха’, которого я преложил нашими стихами, но каково, о том да рассуждают, ежели угодно, искусные.

Я токмо сие доношу, что я все мое употребил {У Модзалевского употреблял. ¹⁰ У Пекарского остудению.} прилежание и все силы на исправное и точное изображение Теренциева ‘Евнуха’, разве токмо где меня принудила наша мера и рифма или нечто прибавить, или нечто малое убавить, однако так, чтоб грунту Теренциева разума и замысла пребыть ненарушиму. Впрочем, учинил я в нем некоторые самые легкие и токмо искусным нечувствительные перемены, применяясь к обыкновению нынешнего театра. Сии перемены, по самой большой части, касаются токмо до разделения явлений в действиях и до уничтожения срамословных мест, которые могли быть противны честному устыдению.¹⁰ Пролог оставлен мною не переведен, первое, для того что такие прологи ныне неупотребленны, а второе, что ‘Евнухов’ пролог не частию есть ‘Евнуха’, но токмо в нем пиит отражает некоторых своих соперников и превручает смотрителям как себя, так и свою комедию. Стих я употребил в перевод мой пентаметр хореический: он мне показался наибольше сходствующим с сенарием латинским. Сей наш пентаметр мужеския и женския рифмы есть гиперкаталектик. Женский стих имеет в первом полстишии две стопы с половиною, которая половина есть слог долгий и пресечение, а во втором три ровно, но мужской — в первом полстишии три стопы ровно, коих самый последний слог краткий есть пресечением, а во втором две стопы с половиною. Рифма во всем переводе положена прерывная, или смешанная, дабы стиль казался быть несколько будто прозаическим и похожим на дружеские разговоры, ибо сие есть комедия. Перечневого описания здесь я не приобщаю: комедия сия вся на все вымышленная, а не основана ни на истории, ни на митологии. Читатели (ибо я мой перевод не для представления сделал, но для чтения) выразумеют сами, читая, о чем есть комедия и чего ради названа ‘Евнухом’. Стыд живописцам подписывать имена портретов.

Статья ‘Рассуждение о комедии вообще’ возникла в ходе переработки статьи ‘Рассуждения о комедии вообще и в особливости’, написанной, очевидно, специально для СП и по первоначальному плану предварявшей перевод комедии Теренция ‘Евнух’, намечавшийся ко включению во второй том СП (см. статью »Сочинение и переводы’: история издания’, с. 488—490). Изменение в ходе работы над СП состава второго тома привело к исключению из него драматических сочинений и к сокращению в связи с этим ‘Рассуждения о комедии вообще и в особливости’, превратившему его в ‘Рассуждение о комедии вообще’. В новой редакции ‘Рассуждение о комедии вообще’ получило характер самостоятельного, не св

‘Рассуждение о комедии вообще и в особливости’, так же как и перевод ‘Евнуха’, явились своего рода ответом на комедии Сумарокова ‘на лицо’ ‘Тресотиниуо’ (июль 1750 г.) и ‘Чудовищи’ (лето 1750 г., см.: Гринберг М. С., Успенский Б. А. Литературная война Тредиаковского и Сумарокова в 1740-х—начале 1750-х годов. М., 2001. С. 40—45), в которых был осмеян Тредиаковский. Тредиаковский был глубоко задет выходкой Сумарокова, но, очевидно, испытывал не только личное оскорбление, но и возмущение той легкостью, с какой начинающий писатель преступал принятые в литературе правила. Задумывая научный трактат о жанре комедии и перевод образцовой комедии Теренция, Тредиаковский возвышался над личными обидами и переводил свое недовольство в общий план теоретического обсуждения принципов комического. Трактат и перевод должны были показать всю недостойность использованных Сумароковым приемов и предостеречь других от подражания им. Обеспокоенность Тредиаковского за судьбу русской комедии и, шире, сатиры становится понятной из опыта стихотворной полемики 1753 г., продемонстрировавшей уровень русского литературного юмора в этот период. Прямым следствием выступления Тредиаковского с трактатом о комедии, возможно, стало молчание Сумарокова в этой полемике, а также его дальнейший отказ от сатиры ‘на лицо’. Отдаленным следствием — характер русской сатиры ‘на нравы’, установившийся с выходом первых сатир и притч Сумарокова. У Тредиаковского, широко обдумывавшего теорию разных жанров, своей теории драмы и сатиры, по-видимому, не было. Возможно, поэтому, ‘Рассуждение о комедии вообще’ принадлежит к наименее самостоятельным его трудам и представляет собой компиляцию из классического для этого периода труда ‘Рассуждение о греческой комедии’ (‘Discours sur la comdie Greque’) П. Брюмуа (Brumoi, le P&egrave,re Pierre, 1688—1742), известного филолога, автора антологии ‘Греческий театр’ (Le Thtre des Grecs. P., 1730. V 1—3), и главы ‘О борениях разума, о зрелищах и представлениях театральных’ ( III. ‘Комедия старая, средняя, новая’), включенной Ш. Ролленом в пятый том ‘Древней истории’, в свою очередь, сильно зависимой от Брюмуа. Сопоставление приведенных Тредиаковским в статье фрагментов из Роллена с более поздним его переводом этих мест в составе пятого тома (СПб., 1760) обнаруживает, что при подготовке тома он держал перед глазами свое ‘Рассуждение о комедии вообще’. Меняя в целом стиль этих мест, он иногда дословно повторял уже найденные обороты (см. коммент.). Использование Тредиаковским ‘Рассуждения о греческой комедии’ Брюмуа (Le Thtre des Grecs. V. 3. P. I—LIV, далее в коммент. — Брюмуа) и главы Роллена много шире, чем можно заключить из сделанных им отсылок. Вместе с тем сами ссылки на авторитеты в теории комедии продиктованы, вероятно, не только академической этикой, но и желанием Тредиаковского показать единство взгляда на комедию разных ученых и несоответствие ему комедий Сумарокова.

С. 251. Первоначалие комедии ~ во время собирания винограда. — Перевод из Брюмуа (р. V).

С. 251. …человеческого разума такое есть состояние ~ или убавлением первыя. — Ср.: ‘Cela doit paratre d’autant moins surprenant, que les ides de l’esprit humain sont toujours succesives, et que les arts ne s’inventent gu&egrave,re que par imitation. Une premi&egrave,re ide renferme le germe d’une seconde, et celle-ci en se dveloppant donne la naissance une troisi&egrave,me, et ainsi de suite. Telle est l’allure de l’esprit des hommes… (Брюмуа. Р. VII). Ср.: ‘Мнение о начале поэзии’, с. 103 и 105.

С. 251, примеч. 1. Ignotum tragicae ~ Horat. Art. poet. — Брюмуа начинает историю комедии с цитаты о Тесписе из ‘Эпистолы к Пизонам’ Горация в переводе Е.-Н. Санадона, отсылка к 275-му стиху Горация дана на полях (Брюмуа. Р. VI). Те же стихи Горация цитирует Н. Буало, а вслед за ним Тредиаковский в примечании к ‘Науке о стихотворении и поэзии’ (ср.: примеч. 3 на с. 33 Песни третьей, перевод см. в коммент., с. 527).

С. 251, примеч. 2. Post hunc personae ~ nitque cothurno. Id. Ibid. — Эти же стихи Горация (278—280) цитирует Буало, а вслед за ним Тредиаковский в примечании к ‘Науке о стихотворении и поэзии’ (см.: примеч. 6 на с. 34 Песни третьей, перевод см. в коммент., с. 527).

С. 251—252. И как весьма много того находится в Гомеровых поэмах. ~ какую мы ее ныне имеем… — Близкий перевод из Брюмуа (р. VI).

С. 252. Роллень в пятом томе ‘Древних’ своея ‘истории’ ~ в ‘Илиаде’ и в ‘Одиссее’. — Ср.: ‘И подлинно сей пиит обыкновенно говаривал, что его трагедии не что иное, как токмо крошки, оставленные от пиршеств, представленных в ‘Илиаде’ и ‘Одиссеи» ([Роллен Ш.]. Древняя история… СПб., 1760. Т. 5. С. 78).

С. 252. …как к трагедии ~ Гомерова ж сатирическая поэма, называемая ‘Маргитис’, была предводительницею. — Пересказ приведенной Брюмуа (р. VI) цитаты на французском языке из ‘Поэтики’ Аристотеля. В русском переводе М. Л. Гаспарова: ‘Гомер как в важных стихах был поэтом по преимуществу <...> так и в комедии первый показал ее формы <...> ибо его ‘Маргит’ относится к комедиям так же, как ‘Илиада’ и ‘Одиссея’ к трагедиям’ (Аристотель. Поэтика. 1448в34—1449а2). Характерно, что Тредиаковский приписывает Брюмуа это известное место из Аристотеля, которого, по-видимому, знал плохо. ‘Маргит’ (Маргитис) — древнегреческая комическая поэма, авторство которой необоснованно приписывалось Гомеру, дошла в небольших фрагментах.

С. 253. Но кто почерпнул ~ а особливо Аристофан… — Перевод из Брюмуа (р. VII). Эвполь (Эвполид, 446—412 до н. э.), Кратин (ум. после 423 до н. э.), Аристофан (ок. 445—ок. 386 до н. э.) — выделенные традицией три автора древней комедии, от двух первых сохранились лишь фрагменты. Аристофан — автор 44 комедий, из которых сохранилось 11. Тредиаковский указывает источник своего знакомства с Аристофаном — издание Брюмуа, напечатавшего в ‘Греческом театре’ все 11 комедий Аристофана во французском переводе Анны Дасье (см.: ‘Варианты и редакции’, ‘Рассуждение о комедии вообще’, с. 426).

С. 253, примеч. 5. Eupolis, atque Cratinus ~ quorum Comoedia prisca virorurri est. — Перевод:

Аристофан и Кратин, Эвполид и другие поэты,

Мужи, которые древней комедии славою были.

(ст. 1—2, перевод М. А. Дмитриева).

С. 253. Комедия получила ~ некоторым родом личины. — Не совсем точный перевод из Брюмуа (р. IX—X).

С. 253, примеч. 6. Successit vetus his Comoedia non sine multa Laude… — Эту строку Горация (ст. 281) цитирует Буало, а вслед за ним и Тредиаковский в примеч. 12 на с. 42 Песни третьей ‘Науки о стихотворении и поэзии’ (перевод см. в коммент., с. 531).

С. 253, примеч. 7. Si quis erat dignus describi ~ multa cum Ubertate notabant. — Перевод:

Если кто стоил представленным быть на позорище людям,

Вор ли, убийца ль, супружник ли прав оскорбитель бесчестный,

Смело, свободно его на позор выставляли народу.

(ст. 3—5, перевод М. А. Дмитриева).

С. 253. В области, где народ был властелином ~ приправлена аттическою солию. — Ср.: ‘В государстве, в коем Политика хотела обличать все, что имело вид пышности, отменности или плутовства, комедия сделала себя провозвестительницею, исправительницею и советницею такою, что она могла побудить народ к наблюдению любезнейших своих потребностей. Никто не обойден в городе толь вольном или, лучше, толь самовольном, каков был тогда Афины. Полководцы, градоначальники, правление, сами боги — все было предано сатирической желчи пиитов, да и все то было угодно, только б комедия была увеселительна и приправлена солию, то есть вкусом аттическим’ ([Роллен Ш.]. Древняя история… Т. 5. С. 91).

С. 253. Сия точно комедия обругала Сократа… — Имеется в виду комедия Аристофана ‘Облака’ (423 г. до н. э.). Ср.: ‘Наука о стихотворении и поэзии’ Буало (Песнь третья, с. 42, ст. 341—344).

С. 253—254. Старая комедия ~ Находятся сего рода комедии и в Аристофане. — Ср.: ‘Старая комедия продолжилась до самых тех времен, как Лизандр, овладев Афинами, переменил в сем городе правление, давши оное в руки тридцати человекам из главных людей. Сия сатирическая вольность на театре им не полюбилась, так что рассудили оную уничтожить. Причина сея перемены есть сама собою ясна <...>. Сии были тогда тираны, имевшие всю власть в Афинах. Демократия была уничтожена. Народ не имел больше участия в правлении. Он не был уже царем, не был и верховным властелином. Не имел он больше права давать свой голос в государственных делах и в крайнем находился несостоянии дерзать оглашать сам собою или услугами пиитов мнения и дела своих господ. Итак, запрещено было называть кого именем на театре. Но хитрость пиитов нашла тотчас способ, как прехитрить силу устава <...>. Стала она уловлять то, что было смешное в человеках, и изображать характеры подлинные и удобь познаваемые, так что получила преимущество тем, что делала хитрейшее удовольствие тщеславию пиитов и сбойству смотрителей. <...> Находятся такие и в Аристофане’ ([Роллен Ш.}. Древняя история… Т. 5. С. 98—99). Лисандр (ум. 395 до н. э.) — спартанский полководец, покорив Афины, способствовал установлению тирании тридцати (405—403 до н. э.). ‘Свойство’ — буйство.

С. 254. Описание сие средней греческой комедии ~ но, сколько возможно, сокращеннее. — Как видно из приведенной выше цитаты, этот фрагмент Тредиаковский полностью заимствовал из Роллена, опиравшегося в изложении истории средней комедии на Брюмуа, но отнюдь не дословно его повторяя.

С. 254. Продолжение средней комедии ~ и дела их равным же образом вымышленные. — Ср.: ‘Она продолжалась до времен Александра Великого, который, всеконечно, завладев Греческою импернею чрез разбитие тебанцов, был причиною, что обуздано стало быть сие своеволие пиитов, которое умножалось отчасу более. Сие самое и произвело новую комедию, которая токмо была подражанием общей жизни и выводила уже на театре одни приключения вымышленные и имена подложные…’ ([Роллен Ш.]. Древняя история… Т. 5. С. 99). Александр Великий (Македонский, 356—323 до н. э.) в 336 г. до н. э. разрушил союзные Афинам Фивы, чем подтвердил зависимость Афин от Македонии, установившуюся еще в царствование Филиппа II Македонского.

С. 254. Сие самое, по речам иезуита Брюмоа, как очистило театр, так его и обогатило. — Ср.: …ce que purgea le Thtre comique et l’enrichit’ (Брюмуа. P. XI).

C. 254. …как говорит Роллень, подражание общей жизни… — См. выше конец цитаты из ‘Древней истории’ Ш. Роллена. ‘Общей жизни’ — т. е. не отдельной, индивидуальной, а типичной.

С. 254. …а как Брюмоа еще, приятное и непорочное зеркало. — Ср-…devint un miroir agrable et innocent de la vie humaine’ (Брюмуа. Р. XI).

C. 254. …Изображенный всяк ~ что взят с него тот сколок точно. — Эту цитату из поэтики Буало приводит Ш. Роллен. И здесь, и в переводе ‘Древней истории’ (т. 5, с. 99) Тредиаковский цитирует Буало по собственному переводу ‘Науки о стихотворении и поэзии’ (см.: Песнь третья, с. 42, ст. 353 358).

С. 255. Сент-Эвремонт (Saint-Evremond Ch., de, 1610—1703) — Французский писатель, автор комедий и рассуждений (‘Dissertations’) о трагедии и комедии Древних. Приведенную Тредиаковским характеристику комедии найти не удалось.

С. 255. Сия комедия ~ предпочитаем ему был Филемон, комический же пиит. — Ср.: ‘Сия есть свойственно самая красная комедия, именно ж комедия Менандрова. Изо ста осьмидесяти или, правее, по Суидову мнению, из осьми-десяти комедий им сочиненных, о которых притом сказывают, что они все были переведены на латинский язык Теренцием, осталось нам только самое малое число отрывков. Можно рассудить о достоинстве подлинника по превосходству списка. Квинтилиан, говоря о Менандре, не сомневается нимало сказать смело, что ‘блистанием своего имени и красотою сочинения помрачил он или, лучше, загладил славу всех писателей в том же роде’ [в примеч. здесь также приведена латинская цитата из Квинтилиана со ссылкой на 1-ю главу 10-й книги его ‘Наставлений оратору’, — см. примеч. 9 на с. 255]. Он объявляет на другом месте, что ‘Менандру в его время не отдана вся справедливость, должная ему, как то случалось сие со многими, но зато он награжден уже с лихвою чрез благоприятные рассуждения потомков’ [в примеч. приведена латинская цитата из Квинтилиана со ссылкой на 4-ю главу 3-й книги его ‘Наставлений оратору’, — см. примеч. 10 на с. 255]. И поистине, предпочитали ему Филемона, пиита, так же как и он, комического’ ([Роллен Ш.]. Древняя история… Т. 5. С. 100). Это место почти дословно списано Ролленом с примечания Брюмуа (р. IV).

О Менандре см. коммент. к с. 9 статьи ‘К читателю’, с. 506, во времена Тредиаковского были известны лишь фрагменты комедий Менандра (ср.: ‘из новых Менандровых не имеем ни единый, кроме отрывков’ — ‘Варианты и редакции’, ‘Рассуждение о комедии вообще’, с. 426) и о его творчестве судили главным образом по римским переделкам Плавта и Теренция. О Теренции см. коммент. к с. 9 статьи ‘К читателю’, с. 506, ср. с оценкой Теренция, данной Тредиаковским в статье ‘К читателю’, с. 9.

Суид — византийский лексикон X в. ‘Суда’, о названии которого ведутся споры. В эпоху Тредиаковского считалось, что оно восходит к имени автора, известного в России как Свида (Suidas).

Филемон (365/360—264/263 до н. э.) — выдающийся представитель новоаттической комедии, автор 97 драм, известных по нескольким фрагментам и трем переработкам Плавта.

С. 255—256. Греческая комедия ~ города Ателлы… — Перевод из Брюмуа (р. X—XIII).

С. 255. Ливий Андроник (ум. ок. 204 до н. э.) — первый по времени римский поэт, грек, захваченный в плен римлянами, через свои переводы знакомил римлян с греческой поэзией, положил начало основным жанрам римской литературы.

С. 255. …и Невий ~ и Энный… — Невий Гней (ум. ок. 201 до н. э.) — второй по времени римский поэт, автор трагедий и комедий, в которых впервые использовал прием контаминации, создатель жанра претекстат, Энний — см. о нем коммент. к с. 54 ‘Эпистолы к Пизонам’ (с. 538).

С. 255. Второй век ограничивается Пакувием, Акцием, Цецилием ~ Плавтом… — Пакувий Марк (220—130 до н. э.) — римский поэт, автор трагедий на греческие сюжеты и претекстат, Акций Луций — см. о нем коммент. к с. 61 ‘Эпистолы к Пизонам’ (с. 541), Цецилий, Плавт — см. о них коммент. к с. 54 ‘Эпистолы к Пизонам’ (с. 538).

С. 255. Претекстата (fabula praetextata) — ранняя оригинальная римская трагедия, получившая свое название от претексты (praetexta), одеяния римских магистров и жрецов.

С. 256. Трабеата (fabula trabeata) — комедия из жизни римского высшего общества, получившая название от парадной одежды всаднического сословия (trabea), разновидность тогаты. Успеха не имела, кроме Мелисса, трабеаты никто не писал.

С. 256. Тогата (fabula toga ta) — римская оригинальная комедия, получившая свое название от тоги (toga), верхней одежды римских граждан, пришла на смену комедиям Теренция и стала новым этапом в развитии римского театра.

С. 256. Туника (tunica) — длинная до колен рубаха, которую римляны носили под тогой.

С. 256. Таберна — дощатая хижина, лачуга (от лат. taberna).

С. 256. Табернария — ранняя римская комедия из жизни низших слоев римского общества, получившая свое название от харчевни (taberna).

С. 256. Ателлана (atellana) — одноактная народная импровизированная драма, использующая устойчивые карикатурные маски, название происходит от кампаньского города Ателла (Atella).

С. 256, примеч. Ливии ‘Истории’ в книге 7, главе 2 ~ Мелисс им, знатно, дал прямую форму комедии в свое время. — Ср.: …шутки в стихах, <...> как их называли позже, эксодии исполнялись главным образом вместе с ателланами’ (Тит Ливии. История основания Рима / Пер. Н. В. Брагинской. М., 1989. Т. 1. С. 324). О Мелиссе см. следующий коммент.

С. 256. …которыя заводчиком был Мелисс, библиотекарь Меценатов, как то утверждает Светоний в сочинении ‘О славных грамматиках’… — Имеется в виду сочинение римского историка Светония Транквилла (ок. 75—150) ‘О знаменитых мужах’ (‘De grammaticis’), посвященное римским писателям и ученым, рассказ о Мелиссе, использованный Брюмуа, находится в 21-й части. Гай Цильний Меценат (ум. 8 до н. э.) — римский государственный деятель и покровитель искусств.

С. 256. …не говорю также ~ истинный характер латинския комедии. — Перевод из Брюмуа (р. XIII). Паллиата (fabula palliata) — жанр ранней римской драмы (III—II вв. до н. э.), возникший на основе аттической комедии и получивший свое название от плаща (palliatus — одетый в плащ).

С. 256. …утвердился на рассуждении иезуита Рапеня… — Приведенные далее в тексте в пересказе слова Рапена заимствованы Тредиаковским у Брюмуа (см.: р. XV—XIX). Рапен (Rapin R., 1621—1687) — видный представитель французского классицизма, автор ‘Рассуждений об элоквенции, поэтике, истории и философии’ (Reflexions sur l’Eloquence, la Potique, l’Histoire et la Philosophie. P., 1684). Брюмуа также сопровождает цитирование рассуждением о Рапене и близости его оценок Аристофана и Менандра к характеристикам Плутарха использованном Тредиаковским (см.: Брюмуа. Р. XV). В корпусе сочинений Плутарха (так называемых ‘Моралий’) сохранился краткий пересказ ‘Сравнения Аристофана и Менандра’, отголоски которого находятся и в его беседе ‘Какая музыка предпочтительнее за обедом’ (‘Застольные беседы’, кн. 7).

С. 257, примеч. 11. At nostri Proav Plautinos ~ Ne dcam stulte… — У Брюмуа в примечании строки Горация (Поэтика. 270—273) приведены в оригинале, а на полях дана отсылка к французскому переводу Е.-Н. Санадона. Перевод М. Л. Гаспарова: Правда, ваши прадеды хвалили и ритм и остроты Плавта, но и тому и другому они дивились по чрезмерной снисходительности, чтобы не сказать — по глупости.

С. 257. …Теренциевы басни… — т. е. сюжеты его комедий.

С. 257. …как то видно из ‘Андрии’, содержащий две любви. — ‘Андрия’, или ‘Андрианка’ (‘Andria’), — комедия Теренция, сюжет которой восходит к двум комедиям Менандра ‘Андрианка’ и ‘Перинфянка’, отсюда происходит переплетение двух любовных интриг.

С. 257. …Теренция укоряли, что он одну латинскую комедию составлял из двух греческих для большего оживления… — Теренций использовал прием контаминации, введенный Невием и широко применявшийся в римской комедии.

С. 257—258, примеч. 12. Tu quoque, tu in summis ~ et doleo tibi desse, Terenti. — У Брюмуа в цитируемом тексте Рапена стихи Цезаря даны во французском переводе без латинского оригинала. Оригинал известен из труда Светония ‘О поэтах’. Этими стихами заканчивает свою биографию Теренция Э. Донат (Publii Terentii Carthaginiensis Afri comoediae …Francofurti, 1623), откуда они и были известны Тредиаковскому (ср. коммент. к с. 9 статьи ‘К читателю’, с. 507). Перевод М. Л. Гаспарова:

Также и ты, полу-Менандр, стоишь по заслугам

Выше всех остальных, любитель чистейшего слога,

Если бы к нежным твоим стихам прибавилась сила,

Чтобы полны они были таким же комическим духом,

Как и у греков, и ты не терялся бы, с ними равняясь!

Этого ты и лишен, и об этом я плачу, Теренций.

(Светоний. Жизнь двенадцати Цезарей / Изд. подгот. М. Л. Гаспаров и Е. М. Штаерман. М., 1993. С. 234).

С. 258. Оно у него положено в 25 ‘Рассуждении о поэзии’, на странице 154 парижского издания 1684 года… — т. е. в 25-й главе ‘Размышлений об элоквенции, поэтике…’ Рапена. Ссылка на источник есть у Брюмуа (р. XVI), который указывает, правда, другое ‘рассуждение’ и иную страницу: ‘Reflexions sur l’Eloquence, la Potique… P. 156. Paris 1684. Ref. 26’.

КОММЕНТАРИИ К ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ

Стр. 241. …Клименд Александрийский часто приводит его, а святый Иоанн Златоуст непрестанно его читал и полагал на ночь под головы, ежели верить Алду Мануицю в дедикации пред комедиями сего комика. — Климент Александрийский (ок. 150—ок. 220) — христианский философ, богослов. Иоанн Златоуст (ок. 354—407) — отец Церкви, богослов. Сведений, приведенных Тредиаковским, нет в небольшом предисловии Альда Мануция к единственному изданию Аристофана в XV в. (Comoediae novem. Venezia, Aldus Manutius, 1498), к которому между тем восходят позднейшие схолии к Аристофану. Возможно, этот факт приведен в греческих статьях М. Музура или в комментариях к текстам Аристофана. Однако источником знаний о восприятии Златоустом Аристофана Тредиаковскому служило не это издание, почти наверное ему неизвестное, а статья Брюмуа (p. LXIV).

Стр. 331.

Стр. 18—20. …называемыя малая комедия, какие явились и на нашем языке прозою, а чтоб сказать об них по совести, больше сквернящие наш язык, нежели обогащающие. — Имеются в виду комедии Сумарокова ‘Тресотинус’ (1750) и ‘Чудовищи’ (1750), которые игрались после трагедий и назывались ‘нах-шпиль’.

Стр. 33. …но из новых Менандровых не имеем ни единыя, кроме отрывков. — См. коммент. к с. 255 основного текста, с. 630.

Стр. 50. Пентаметр хореический — пятистопный ямб.

Стр. 51. Сенарий латинский — см. коммент. к с. 97 главы седьмой ‘Способа к сложению российских стихов’, с. 560.

Стр. 52. Гиперкаталектик — см.: ‘Способ к сложению российских стихов’, глава вторая, 10, с. 74 и коммент. на с. 550.

Стр. 58. Перечневое описание — т. е. краткий пересказ сюжета.

РАССУЖДЕНИЕ О КОМЕДИИ ВООБЩЕ

ВАРИАНТЫ И РЕДАКЦИИ

КОММЕНТАРИИ

КОММЕНТАРИИ К ПЕРВОЙ РЕДАКЦИИ

Читайте также: