Рассуждение из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания..., Аничков Дмитрий Сергеевич, Год: 1769 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Дмитрий Сергеевич Аничков

Рассуждение из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания, которое… на рассмотрение предлагает философии и свободных наук магистр Дмитрий Аничков 1769 года августа… дня

Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. Том I

Государственное издательство политической литераторы, 1952

Ваше, почтеннейшие члены! щедрое предстательство в моем деле, равномерно как и ваше единодушное избрание меня в показанное звание суть такие благодеяния, за которые обязуюсь я доказать себя на сем месте благодарным и достойным пятого обо мне благоприятного мнения. Ибо если и столько могу похвалиться, что под вашим единственным руководством успел и, вашим будучи, так сказать, воспитанником, к участию равномерному ныне с вами удостоиваюсь, то сколько такое попечительное и сердцам вашим природное добротворство служит к украшению наших времен и сколько оное имени вашему делает чести и учащимся придает ободрения, о том сами рассуждайте. Нынешнее ваше всегдашнее к тому желание и стремление, чтоб насадить и распространить сей наук вертоград собственными плодами и доказать оный свету собственным ваших рук делом, преобратится вашим преемником в подобное желание и стремление, от чего напоследок произойдет в потомках всероссийская ревность и любовь к наполнению училищ достойными и совершеннейшими предводителями природными. И я нимало не сомневаюсь, что вы сему посильному моему рассуждению, как произростшему от вас плоду, столько же отдадите уважения по благоприятству ко мне, сколько вы уже обыкли отдавать и всякому свое по истине и справедливости. Впрочем, никто, разве мой недоброхот и завистник возвышающемуся под вашим предводительством учащемуся юношеству, не может против предприятого мною рассуждения восстать с клеветою или с поношением, но, напротив того, я еще уверен, что всяк сделает мне в сем случае всякое снисхождение и своими на оное благоразумными возражениями поправит мою мысль неукоризненно, если только без пристрастия взойдет в подробность моего винословия и рассудит неудобность оного по точным причинам и обстоятельствам народным.

По точным причинам исследовать происшествие натурального богопочитания и боготворения есть не иное что, как учинить такое испытание натуры и души человеческой, которая по своим непостижным и часто сокровенным от разума действиям заводит испытателей своих в невыходимый лабиринт. Ибо откуда то рождается, что иной облаку безводному и восходящей в превыспренних местах туче всякое благоговение воссылает со трепетом, когда, напротив того, другой, ставши на холме с жезлом железным¹, ругается смертоносной молнии и презирает колеблющий звуком небеса и землю гром {По нынешним опытам, учиненным над электрическою силою, узнано, что ударяющая молния на человека, держащегося рукою за железо, не может вредить, хотя бы железо и растопилось в его руке, ежели только опое будет такой прут или шест, который бы одним концом водружен был в землю, а другим на аршин выше головы его стоял.}.

Каким образом мучимый под плугом в пределах знойных вол и закалаемый в жертву тучный телец получали себе златое изваяние, олтари и жертву у народов {Когда узнает вол, почто в весенный зной

Под плугом мучится для пользы он чужой,

Иль будучи включен в египетские боги

И лавром увенчан, приемлет жертвы многи,

Тогда уже и мы возможем то понять,

Почто творец судил такими нас создать.

(См. Попа ‘Опыт о человеке’, письмо 1, стр. 6.) [Перевод Поповского, 1757.]}? Почему другие премногие, пресмыкающиеся на чреве, противные воззрению человеческому твари и прозябающие на поверхности земной зелия в лик небесных причтены? И, наконец, каким побуждением человечество и все, что наидражайшим почиталось в человечестве, принуждено было страдать в угождение рукотворенному божеству? Утвержденных ныне в православном исповедании греков праотцы, от которых Европа получила просвещение, девиц и юнош в жертву приносили идолам. Невест, каких только на услаждение мыслей человеческих истинный бог и натура в супружество даруют, афиняне на олтаре закалали. О! сколь несчастный тот жених, который в их отечестве среди богатств, красот и убранства в чертоге испещрен сидел, ждущий пришествия невесты как исполнения всем своим желаниям, когда веденная к нему на брак и сопряженная уже душою и единомыслием непорочная дщерь, на средине и наверху подобных ему желаний, внезапно горестное составлять позорище отводится, и будучи к жениху всесожженная любовию, в свирепом, как перо, огне вдруг всесожигается телом и пред глазами родительскими за мнимое благополучие морской греческой силы. Толико зол могло воспричинствовать суеверие! вопиет римский стихотворец {См. Лукреций, О натуре вещей, кн. 1, стих 102. [Стих 101.].}. Но что? одна ли Греция такого заблуждения и суеверия была пример? Египет и Иудея, от которых напоследок вселенныя вождь и великого совета ангел произыде и от которых ноем истинный свет воссиял, были издревле источники всякого многобожия, и в сих странах обитающие народы не только животных, но и самое былие травное боголепно почитали {См. Ювенал, Сатира 15, О суеверии египтян. ‘О sanctas gentes! quibus haec nascuntur in hortis numinal’ Сие самое г. Ломоносов на российском языке изобразил следующим образом:

…Коль святы те народы,

у коих полны все богами огороды!

(См. Ломоносов, Риторика, стр. 134.)}. А когда народы, просвещенные учением и имеющие притом самого бога издревле предводителем во всем, подвержены были толикому заблуждению, то в каком суеверии и богонеистовстве должны закосневать варварские народы, на которых еще ни учения, ни благодати божией свет не воссиял?

Сие в тонкость исследовать с показанием точных причин многобожия, у разных народов почитаемого, есть дело не одного меня, но многих ученейших мужей, и хотя не должно сомневаться о том, что нынешний ученый свет довольно в состоянии удовольствовать и во всем почти любопытство человеческое, однако в таком испытании натуры человеческой не меньшая еще предлежит опасность и от неугождения по мыслям человеческим. Для предупреждения от такого приключения я должен здесь напомянуть о некоторых предосторожностях, какие наблюдать прилично по времени и по вкусу народному, дабы в противном случае какой-либо суевер не почел моего рассуждения о толь странных души действиях соблазнительным. Сия опасность многих полезных писателей перо преобратила в собственный им страх и трепет. Но мы видим из истории, сколь великое в том неблагополучие рода человеческого, что те самые, которые назывались проповедниками повелений небесных, толкователями божества и во всем не иными, как богомудрыми богословами², неоднократно доказывали себя наиопаснейшими роду человеческому и столько же вредными обществу, сколько они были неясны и непостоянны в своем учении, и которые, сверх того, имели еще сердце, столько наполненное ядом и гордостию, сколько они в доброй душе и истине пусты были. Европе известно, сколько раз они силились привести вселенную во замешательство и заставляли целые государства принимать оружие и пламень на защищение их чести и здорных мыслей. Всякий благоразумный человек, который не держался неосновательного их мнения, почитался безбожником, и всякий вельможа, который безмерно их не жаловал, проклинаем и от церкви ими отлучаем был, кратко сказать: по несправедливости рассуждений в своей богословии они мучили людей и истребляли знатных и ученых мужей за дела, за которые одному токмо богу оставалось их судить. Блаженны россов предки, что до их пределов не доходило такое коварное учение и враждебное исповедание веры, за которое в одну ночь по тридцати тысяч народа пропадало! {Такое кровопролитие, навеки поносительное, случилось у французов в Париже 1572 года, августа 24 дня, в ночь на намять с[вятого] Варфоломея, которая потому и называется nox cruenta [кровавая ночь]. К сему празднику в Париж но наущению иезуитов приглашены были все протестанты, называемые гугеноты, как на день бракосочетания принцессы Маргариты, тогдашнего короля французского Карла IX сестры, идущей в супружество за короля Наваррского. Десять тысяч людей православного исповедания побито было старанием оных иезуитов в ту ночь в одном Париже, а двадцать тысяч по разным местам французского государства, и в память такого варварского заколения и бесчеловечия сделана была медаль, изображающая на одной стороне короля, сидящего на троне и попирающего ногами кровавый труп человеческий с девизом: virtus in rebelles [беспощадность к мятежникам], а с другой стороны герб увенчан менаду двумя столбами с девизом же: pietas excitavit iustitiam [милосердие вызвало правосудие]. 24 August 1572 (см. Rapin, L’histoire, кн. 2, стр. 102) [Рапен, История].}

Но несказанно, блаженнейшие мы их потомки, что в наши времена владычествует и обладает нами премудрая, трудолюбивая и милосердая Екатерина, при которой мы можем, не выходя за предел благопристойности, несоблазнительно открывать свои мысли и можем свободно доказывать, в чем истинное богопочитание и в чем прямое блаженство каждого и всех состоит. Такими наслаждаясь благоприятными выгодами и сохраняя притом православное исповедание веры, я приступаю теперь к моему рассуждению, и моя должность состоит в том, чтоб показать причины, какие были побуждением у народов к богопочитанию и боготворению, с некоторым примечанием о многобожии и о разном преуспевании народов в разном исповедании веры.

Итак, во-первых, надлежит нам утвердить свои мысли в том, что нет почти ни одного из знатных действий человеческих такого, которое бы не имело своей побудительной причины, и нет притом ни одного средства, по которому бы можно было отличать единственные действий человеческих причины от содействующих совокупно с единственными. В физических и неодушевленных телах причины скорее познаются и удобное различаются одни от других, напротив того, причины душенных действии иногда случаются столько содействующими в одной, что ни под каким видом не можно бывает узнать, которой из них должно приписывать больше действия, а иные из сих нередко бывают и такого непостижимого свойства, что в тот же час, как начинаем примечать оные, перестаем и чувствовать действие их. В доказательство сего возьми всяк, например, человека воспаленного гневом, который, сколько бы ни старался заподлинно узнать, от чего точно в нем дух приходит в такое треволнение, когда во гневе, не может ни видеть самого себя, ни чувствовать разгневанным, но токмо испытующим гнев, потому что в нем и дух, как скоро прекратится гнев, совсем другим чувством объят бывает, и намереваемый им опыт, наконец, бесплодным остается {Такой опыт могут делать над собою люди горячего и вспыльчивого сложения, и оный столько же им полезен будет, сколько и азбука, которую древние советовали читать неумеренным во гневе.}. С другой стороны, если возьмем в рассуждение любовь и пристрастие как содействующие причины в одном человеке, то и в таком случае не можем мы сказать, которая из сих больше навождает человека, и утверждать, что один человек любит другого потому, что он пристрастен к нему, будет точно обоюдное об нем утверждение. Равным образом, если возьмем пример из политических причин, то и в таком случае не можем точно определить, от роскоши ли больше, или от безмерной обширности во владении римляне пришли в упадок, ибо как та, так и другая из сих причин действовали совокупно, когда правление римское преклонялось к падению и разорению. Почему и я заблаговременно должен уведомить, что и натурального богопочитания причины, какие намерен я здесь показать, суть такого же свойства, то-есть содействующие, а не единственные, и главнейшими из оных могут почтены быть страх, привидение и удивление.

I
СТРАХ

Чтоб доказать происшествие богопочитания и боготворения от страха, привидения и удивления, то надобно, во-первых, знать, каким образом натурально человек доходит до понятия о высшем существе? И для такого намерения следует принять в рассуждение оные первоначальных и варварских народов состояния, в которых непросвещенным людям чиноположения почти не известны были, а как скоро являться начали, то больше примечаемы и увеличиваемы быть стали простым народом. Опыт, притом и долговременная жизнь в такие времена и у таких народов обыкновенно бывают одними источниками всякого знания и премудрости, того ради положим, например, что в одном из таких первоначальных семействе {Семействами, или обществами, как кто хочет называй, напредь сего почитались такие первоначальные гражданства, и такими можно оные понимать, какие были колена иудейские, семя Авраамово, семя Исааково и проч., которые общества и священная история доказывает не иными, как семействами, состоящими из одноземцев и однофамильцев.}, или обществе, окажется сперва человек приметным и отменным в знании по причине долговременного его жития и обращения в свете, то такого человека знание молодым и необращавшимся в свете натурально покажется ужасным и необыкновенным, так что они от такого новоявленного в человеке превосходного знания будут приходить в изумление и недоумение и по той причине будут отдавать одному такому человеку всякую честь и поклонение со всяким раболепством и трепетом. Но положим, например, что вскоре за таким мудрецом в семействе, или обществе, появится еще какой герой {Странствовавшие в американских и африканских селениях сказывают, что такие герои обыкновенно бывают у них государями и почитаются как некоторое божество, на которых, когда они кушают, народ не смеет взирать, но, упадши ниц на землю, пред оными лежит.} и что сей последний в состоянии поднять камень, которого трое или четверо и с места тронуть не могут, и что он один победил неприятеля, которому многие противостоять не могли. Сии два прежде невиданные примеры всеконечно подадут невежественным народам ужасное понятие о силе и премудрости, несравняемой с смертных силами и премудростию. После сих двух, то-есть силы и премудрости, примеров, ежели и еще покажется непросвещенным какое третие действие, которое ниже силою, ниже премудростию, но некоторым неизвестным им манием соделано, то они, имея уже понятие о сильном и премудром существе, без сомнения, могут заключить, что еще есть и третие, превосходнейшее, нежели два первые, существо. Таким образом, показав степенно восходящее первоначальных народов понятие о высшем существе, нам нетрудно будет доказать, сколь натурально невежественные народы от страха, привидения и от удивления делают себе премножество разных богов из всякого непостижимого явления, сбывающегося в натуре. Ибо известно уже из истории варварских народов и довольными примерами засвидетельствовано, что дикие народы в знании вещей почти немногим превосходят животных, от которых они, живучи в натуральном состоянии, и сами еще научаются многому {Например, употребление лекарств, по признанию самих врачей, взято от животных.}. Известно ж притом и сие, сколько в превыспренних и преисподних натуры пределах случается чудовищ, страшилищ и смертноносных явлений, каких и ныне простой народ, не понимая, как от неприязненных, крестообразно защищается, следовательно, человек, которого натура от рождения несмысленным и страдательным в такие бедственные ввергает обстоятельства, не может по подверженным быть великому заблуждению и не может на ужасное, необыкновенное и непостижимое, в натуре собывающееся, инако взирать, как только со трепетом и восхищением всегдашним. Порывчивое в нем воображение, как необузданный конь, стремится с преткновением на все и влечет без разума повсюда рассыпанные его мысли в черную тень Страшных дум, спаситель — разум сих не может успевать за оными, но оставляет все мыслей смертного строение на зыблющемся непрестанно основании, почему оставленное без такого надзирателя и восхищенное страхом воображение представляет непросвещенному и слабому человеку всякую вещь в страшном виде, отчего он наподобие зверя дичится, ужасается и трепещет и думает, что во всяком встречающемся с его чувствами предмете присутствует некоторое невидимое существо, вооружающее всю тварь и всякую вещь против него. Шумящий от ветра в ночи куст и трясущееся листвием дерево представляется ему некоторым неприязненным духом, сверкнувшая и упадшая с высоты на землю молния кажется ему оным небесным путем, по которому некоторый всесильный Юпитер с своим ужасным воинством скорее мыслей человеческих летает, отзывающийся в недрах земных треск и исходящий из тучных гор пламень приводят ему на мысль негодование преисподних богов, восходящие из глубины морской с сверкающими чешуями чудовища наводят на него новый ужас и в изумлении представляются ему новым и в бездне обитающим божеством. Кратко сказать: от страха у непросвещенных пародов произошли богами Юпитер, Сатурн, Марс, Нептун, сатиры и премножество других небесных и преисподних богов. И что подлинно страх и воображение были первые источники толикого многобожия, тому неоспоримым доказательством суть оставшиеся и доныне находящиеся языческих богов изваяния и изображения, из которых многие точно начертаемы и вырезываемы были предзнаменовательно изображающими действия, к единственному их благоволению принадлежащие, какими и ныне пишутся Церес, Диана, Минерва, Венера, Купидон, Бахус и подобные сим. Однако почему у них сатиры, то-есть лешие, изображались и половину человеком и в половину скотом, и кто подал понятие смертному о черном демоне в такой ужасной и скаредной ипостаси с багровым носом, с рогами и с хвостом! {Вперило людям в ум, что с молнией всегда

Снисходят боги к нам от горних мест сюда,

Когда ж рассядется земля, то все чудища

К нам идут в скважины из адского жилища,

Что есть на небесах веселия места,

Что под землею страх, печаль и теснота,

Страх выдумал бесов и к ним приставил роги.

См. ‘Опыт о человеке’, г. Попа, письмо 3, стр. 49, см. также Лукреция, кн. 5, стих 1160 и след., той же книги стих 1216 и след., кн. 6, стих 49 и след., и Овидия ‘Письма героические’ XIII, стих 150, где изображено следующее:

Nunc quae causa deum per magnas numina gentis

Pervulgarit et ararum compleverit urbis

Suscipiendaque curarit sollemnia sacra,

Quae nunc in magnis florent sacra rebu’locisque,

Unde etiam nunc est mortalibus insitus horror

Qui delubra deum nova toto suscitt orbi

Terrarum et festis cogit celebrare diebus…

(Lucretius, lib. 5, ver. 1161 et aeqq.)

[Ну, а причину того, что богов почитанье в народах

Распространилось везде, города алтарями наполнив,

И учредился обряд торжественных богослужений,

Ныне в особых местах, совершаемых в случаях важных,

Также откуда теперь еще в смертных внедрен этот ужас,

Что воздвигает богам всё новые капища всюду

На протяженьи земли и по праздникам их наполняет…

(Лукреций, О природе вещей, изд. Академии наук СССР, перевод Ф. А. Петровского, М. 1946, кн. 5, стихи 1161—1167, стр. 349.)]

Praeterea cui non animus formidino divum

Contrahitur, cui non correpunt membra pavore,

Fulminis horribili cum plaga torrida tellus

Contremit et magnum percurrunt murmura caelum?

(Lucretius, lib. 5, ver. 1218 et eeqq,)

[Иль у кого же тогда не спирает дыхания ужас

Пред божеством, у кого не сжимаются члены в испуге,

Как сдрогнется земля, опаленная страшным ударом

Молньи, а небо кругом огласят громовые раскаты?

(Лукреций, цит. изд., кн. 5, стихи 1218—1221, стр. 353.)]

Cetera quae fieri in terris caeloque tuentur

Mortales, pavidis cum pendent mentibu’saepe,

Et faciunt animos humilis formidine divum

Depressosque premunt ad terram propterea quod

Ignorantia causarum conferre deorum

Cogit ad imperium res et coneodere regnum.

(Lucrelius, lib. 6, ver. 50 et seqq.)

[Всё остальное, что здесь на земле созерцают и в небе

Смертные, часто притом ощущая и страх и смущенье,

Дух принижает у них от ужаса перед богами

И заставляет к земле поникать головой, потому что

В полном незнаньи причин вынуждаются люди ко власти

Вышних богов прибегать, уступая им царство над миром.

(Лукреций, цит. изд., кн. 6, стихи 50—55, стр. 371.)]

… nos anxius omnia cogit,

quae possunt fieri, facta putare timor.

(Ovidius, Epiat. XIII, Heroid., ver. 150.)

[…мы страшным все представляем,

Что может произойти, и происшедшее внушает страх.

(Овидий, Героиды, письмо XIII, стих 150.)]} Сим и подобный сим мнимые существа суть дело воображения, произведенного внезапным и великим страхом, который во многих, а особливо в слабых, примечается столь сильно действующим и насилующим самую природу, что иногда действительно переменяет и самое зрение натуральное в человеке. Внезапно воскипевшее от страха в артериях кровообращение и сильное притом случившееся биение сердца, соединенное с ужасным трепетанием всего тела, довольно в состоянии воспричинствовать в оптических нервах такую перемену, от которой и глаза человеческие не могут представлять являемых во время страха вещей, в собственном и натуральном их виде. Разум в таком случае уступает сам воображению и, будучи сим преодолен, признает за существо, какого, кроме как токмо в мыслях человеческих, нигде в натуре не обретается. В таких обстоятельствах находясь, человек, то-есть будучи обладаемый во время страха воображением, и окружаемый отвсюда различными явлениями, удобно может наконец уверен быть, что и на всяком месте, где только такие странные натуры действия случаются, присутствует некоторое невидимое и вышнее существо, которого силою вся совершаются {Quippe ita formido mortalis continet omnis,

Quod multa in terris fieri caeloque tuentur

Quorum operum causas nulla ratione videre

Possunt ac fieri divino numine rentur.

(Vid. Lucretius, lib. I, ver. 151 et seqq.)

[И оттого только страх всех смертных объемлет, что много

Видят явлений они на земле и на небе нередко,

Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,

И полагают, что всё это божьим веленьем творится.

(Лукреций, цит. изд., кн. 1, стихи 151—154, стр. 15.)]} и которому он, как высшему смертных, принужден молиться и почитать оное боголепно, дабы в противном случае оное ему не вредило и, призываемое в молитве, благодетельствовало. Итак, от страха, во-первых, произошло многобожие, и страх первых в свете произвел богов {Primos in orbe deos fecit timor ardua caelo

fulmina cum caderent, discuss’quae maenia flammis,

atque ictus flagraret athos.

(Vid. Petronius.)

[Первых всюду богов делает страх, небесная высь,

Падающие молнии, землетрясения и пылающий огонь,

Также извержение огнедышащей горы.

(См. Петрония.)}.

II
ПРИВИДЕНИЕ *

{* Чрез привидение я разумею здесь невещественные образы, какими у древних назывались ideae, phantasmata, simulacra et imagines rerum [идеи, сказки, призраки и привидения].

Nunc agere incipiam tibi, quod vementer ad has rea

Attinet, esse ea quae rerum simulacra vocamus,

Quae, quasi mcmbranaa summo de corpore rerum

Dereptae, volitant ultroque citroque per auras,

Atque eadem nobis vigilantibus obvia mentis

Terrificant atque in somnis, cum saepe figuras

Contuimur miras simulacraque luce carentum,

Quae nos horrifiee languentis saepe sopore

Excierunt…

(Vid. Lucrelius, Do rerum natura, Hb. 4, ver. 29 et seqq.)

[Я приступаю к тому, что тесно сюда примыкает.

Есть у вещей то, что мы за призраки их почитаем,

Тонкой подобно плеве, от поверхности тел отделяясь,

В воздухе реют они, летая во всех направлениях.

Эти же призраки, нам представляясь, в испуг повергают

Нас наяву и во сне, когда часто мы видим фигуры

Странные призраков тех, кто лишен лицезрения света,

В ужасе мы ото сна пробуждаемся, их увидавши.

(Лукреций, цит. изд., кн. 4, стихи 29—36, стр. 209.)]

Cuius, uti memoro, rei simulacrum et imago

Ante oculos semper nobis versatur et instat.

(Idem, lib. 2, ver. 112 et 113.)

[Образ того, что сейчас описано мной, и явленье

Это пред нами всегда и на наших глазах происходит.

(Там же, книга 2, стихи 112—113, стр. 79.)]

Nam veluti pueri trpidant atque omnia caecis

In tenebris metuunt, sic nos in luce timemus

Interdum, nilo quae sunt metuenda magis quam

Quae pueri in tenebris pavitant finguntque futura.

(Idem, lib. 3, ver. 87—90.)

[Ибо, как в мрачных потемках дрожат и пугаются дети,

Так же и мы, среди белого дня, опасаемся часто

Тех предметов, каких бояться не более надо,

Чем того, чего ждут и пугаются дети в потемках.

(Там же, кн. 3, стихи 87—90, стр. 149.)]}

Но только ли что страхом и одним воображением многобожие языческое совершается? Никак. Ибо за одним качеством души следует другое, и воображение, однажды вперив в голову особливо что-либо странное и необыкновенное, навсегда предает оное памяти, которая при встречающихся подобных прежде бывшим случаях и местах возобновляет все то, что тревожило человека прежде за несколько лет. Отчего и страх, однажды вперенный в ум, напоследок бывает налогом природе человеческой. Истинно удивления достойно, что те самые качества, которыми смертный превышает прочих животных и уподобляется вышнему, служат иногда столько же к пагубе, сколько и к совершенству человеческого существа. Одни мысли рождают в нас другие, а как первые, так и последние, питая наши души, прекращают у нас жизнь. Геройских мыслей сила, стоик отваживался в глубокой древности доказать себя непоколебимым против всех неприязненных нашему существу помышлений {Стоики утверждали, что не должно человеку и в самых крайностях унывать духом, но надлежит стараться с посильным напряжением, чтоб не доходить до крайностей, при котором напряжении, если не удастся преодолеть все крайности, то тогда уже и все злополучие должно почитать за ничто, хотя бы от оного воспоследовало потеряние жизни, фамилии или и целого государства разорение. Словом: для стоиков смерть — копейка, голова — нажитое дело, и все безделя.}, однако всуе все такое было его сопротивление против природы, и может статься, что до такого величества души никто еще из смертных не достиг и не достигнет никогда. Мы чувствуем ежечасно, сколь трудно нам бороться со страстьми, сколь неудобно сопротивляться порывчивому воображению и сколь не в силах мы выгнать из памяти, что иногда и по пустому воображению в нее вселяется. И, напротив того, у нас ость больше охоты и склонности к воспоминанию того, что больше нам странным и неприязненным однажды показалось. Когда ж сие действительно и ежечасно с нами случается, а притом и в такие, веки, в которые столько уже средств против худых воображений и против несправедливых рассуждений изыскано, — то какому неспокойству души и какому заблуждению в мыслях должны подвержены быть народы, которые для своей скудости ума едва ли еще в состоянии и два отличить от трех. В таком недостатке разума человек действительно принимает за истинное существо, что только есть мечта и одно привидение {Sed quaedam simulacra modis pallentia miria,

Unde sibi exortam aemper florentia Homeri

Commemorat speciem…

(Vid, Luсretius. De rerum natura, lib. 1, ver. 123 et aeqq.)

[Но только призраки их удивительно бледного вида.

Он говорит, что ему появился оттуда Гомера

Вечно цветущего лик…

(Лукреций, там же, кн. 1, стихи 123—125, стр. 13.)]}. И сие приняв, во-первых, в мысли своей за истинное, после старается хотя простыми, но токмо усердными изобразить начертаниями и предать оные потомкам от рода в род, и на множество веков так, что напоследок ни строгость философии, ни твердость разума, и ниже самое премудрое правление сего богонеистовства прекратить не может. Ибо невежды и непросвещенные действительно услаждаются такими заблуждениями и, придумывая привидения на привидение, умножают и увеличивают многобожие и свое богонеистовство. Ныне всяк довольно уверен, что Юпитера и подобных сему никто руками в самом деле никогда не осязал, однако та-же мечта и привидение, которые вскоре, по представлении его в мыслях, и невидимым человеку делают, побудили смертного употребить руки и разум к изваянию и начертанию оного с находящимся в руке его множеством молний и с другими ему приписанными принадлежностьми. В православном исповедании нигде не сказано, какой точно и где находится для праведных рай, а для грешных ад, о первом и сам апостол утверждает, что оный есть такое жилище, какого еще око смертных не видало, ухо по слыхало и которое на сердце человеку еще никогда но всходило. О втором же Златоуст, когда его спрашивали, говорил, что и ведать не нужно, где и каков есть точно ад, а советовал только всячески стараться, чтоб не попасться никому в оный. Однако многие суть и в христианстве столько богонеистовые, которые нас клятвенно и ныне уверяют, что они, особливо в недугах, действительно видели рай и ад и что первый представлялся им прекраснейшим садом, преисполненным веселия, а другой преужасным котлом, клокочущим несгораемою некоею жирною материею, и что они при всем таком привидении, будучи с душою и телом на сем жилище, видели бога, которого они и в гадании не познают, лицем к лицу, и дьяволов также. Равным образом и из древних никто действительно, разве только одними мыслями, не снисходил в преисподние тартара жилища и не бывал на Елисейских полях, однако предания сих учат, что и в их тартаре есть печаль и теснота, а в раю веселые и пространные уготованы места. И хотя многие мифологи толкуют все языческое многобожие другим образом, однако с большею вероятностию можно утверждать, что оное все происходило просто от мечты, привидения и от великого суеверных углубления и закоснения в таких мыслях. Из сего всякому нетрудно догадаться, коликому бы неблагополучию род человеческий подвержен был, ежели бы, по прошествии болезни, вскоре забвению предаваемы не были оные невещественные и ужасные привидения, от которых одержимые сильными горячками столько мучатся. Отсюда также можно видеть, сколь нечеловечески поступают те, которые малолетным отрокам дозволяют читать и сами рассказывают о демонах, о леших и о прочих страшилищах. Ибо от таких нечувствительно вкрадывающихся в младенческие мысли идей нежное отрочество страждет безмерно {Когда младенца плачущего чем-нибудь страшным унимают, напоминая ему то, чего уже он и сам ужасается, то сие иногда с таким успехом совершается, что, и пришедши в возраст, ребенок не смеет ночью выйти один из покоев и, будучи наполнен и напуган такими страшными идеями, иногда и апоплектическим ударом поражается, что, может статься, в самом деле то же самое есть, что простые говорят, будто бы в то время некий родимец бьет ребят, при котором приключении если в скорости не будет употреблена такая предосторожность, чтоб закутать ребенка и скрыть его от света, то он по смерть сумасшедшим останется. О сем медики основательнее, нежели я, могут рассуждать. Впрочем, опытом сей премудрости наученный простой народ и такое средство в таких припадках с великим успехом употребляет.}. От сих також старые напрасно мучатся и, одержимые болезньми, сугубо претерпевают. Словом: от невещественных привидений больше суеверия, многобожия и зла рождается в свете, нежели от каких других причин.

III
УДИВЛЕНИЕ

Что варварские и непросвещенные народы иногда и от удивления к необыкновенным качествам человеческим боготворят подобных себе смертных, о том почти и сомневаться не можно. И сие самое хотя я уже несколько и изъяснил двумя примерами премудрого и сильного существа, однако надобно еще пространнее доказать, в каких обстоятельствах и в рассуждении каких наипаче качеств человеческих и вещей непросвещенные восхищаются удивлением и но причине оного богонеистовствуют. Обстоятельства народные кроме других примет могут быть нам известными наипаче по натуральному и приобретенному состоянию. Ибо и натуральном состоянии, то³-есть когда народы скитаются в лесах, степях и по горам рассыпанные без утвержденного жилища, во-первых, телесные качества, примеченные в человеке, боголепно почитаются превосходными, потому что у таких народов силою и огромным тела движением все почти совершается, а не остротою разума и прозорливостию, и такие качества служат им премного при всяких встречающихся случаях, как, например, на войне, на ловле и во всяких важных предприятиях. Следовательно тот, который превосходил всех сверстников в силах и оными совершал великие чудодействия, натурально привлекал на себя взор всех зрителей. Непросвещенные зрители в таких обстоятельствах, то-есть от безмерного толикому героя могуществу и силе удивления в изумление приходят и его одного поставляют выше жребия смертных, будучи в таком мнении, что он не собою, но некоторым невидимо присутствующим в нем существом такие необыкновенные и невозможные дела совершает. Так, например, положим, что одному из варваров удалось свирепого тигра и неприступного льва страшные челюсти растерзать, или одною рукою поколебать какое огромное здание со множеством находящегося в нем народа, то сии его дела будут доказывать, что он Геркулес, Самсон и Атлас. Или положим еще, что и другому удалось одним ударом низвергнуть и обезглавить ужасно вооруженного какого-либо Исполина и Голиафа⁴, то пред таким вскоре и самые колена Израилевы⁵ все затрепещут и ему одному в гимнах жертву воссылать станут. И так от удивления произошло новое земнородное божество, которому глубокая древность воздвигла олтари и храмы, и сих, гремящих по вселенной славою, смертных сынов имена в неприступном сиянии написаны были на блестящих златых скрыжалех, им же и изваяния соделаны из неветшаемого металла и твердого мрамора. Потомки, с. восхищением взирая на такое рукотворенное существо, напоследок причли их в лик небесных и веки оных назвали геройскими {Из мифологии известно, что древние богатыри наконец все почти назывались полубогами или меньшими богами (semidii vel dii minores пес non dii medioxiimi). У древних також геройским веком (heroica aetas) назывался оный век, чрез который ныне разумеются первоначальные народов общества в трояком состоянии, то-есть: 1) когда они живут ловлею диких животных, 2) когда начинают присваивать и приучать животных и живут ордами в изобилии скота, и 3) когда они начинают жить хлебопашеством и на утвержденных жилищах.}.

Но как искусство по природе есть второй источник совершенств человеческих и натуральное притом состояние народов по своему течению переменяется в лучшее и возвышается в совершеннейшее, того ради и качества человеческие, оказываемые в возвышающемся смертных состоянии, натурально кажутся еще удивительнейшими несравненно первых. Ибо как скоро народы начинают приходить и познание вещей и самих себя, то они опытом же узнают и то, что хитростию, проворством и подобными им душевными качествами несравненно счастливое и большие совершаются дела, попели одним гигантским сложением тела, почему премудрым законодатель и утвердитель общества в возвышающемся состоянии натурально удивительнейшим кажется, нежели Геркулес и подобные тому богатыри. Ибо в сем случае несравненно большие дела и с большею удобностию производятся. Следовательно, если кто, происшедши от неизвестной породы, сделается напоследок вождем народным и повлечет за собою тьмы разных народов, разного состояния и разных нравов, такое удачливое дарование души не только самовидца, но и слышащего натурально приводит в изумление и заставляет думать, что такой человек имеет или непосредственное сообщение с некоторым невидимым существом, или в его ипостаси сам всесильный бог толикие и такие совершает дела. А что такие предприимчивые люди могли случаться особливо в первенствующие веки, о том и сомневаться не должно. Ибо нельзя статься, чтобы все смертные и в какие-нибудь времена были одинакого сложения, одинакого дарования или проворства и хитрости, сверх сего, и то надобно знать, что такому произведению великих и представляющихся богу подобными людей не меньше в тогдашние времена споспешествовала оная непросвещенных народов легковерность, по причине которой они аки бы с природы весьма склонны приписывать человеку, превосшедшему в одном, и вое качества, какие одному токмо богу приличествуют. В таких обстоятельствах жрецы, которые, кроме как только чтоб предстоять олтарю, ни к чему больше не способны⁶, в необыкновенной испещренные одежде {И одно одеяние необыкновенное на предстоящих олтарю действительно имеет такой успех в рассуждении простого народа, что непросвещенные, например, римляне, в первый раз увидев кардинала в блестящей от злата и камней одежде со свещеносными пред ним предтечами, в восторг приходят от удивления и, будучи в изумлении, спрашивают друг друга, ест ли то он и пьет ли, как и прочие люди? Хотя в самом деле он такой же грешник, как и тот самый крестьянин, который от невежества столько удивляется ему и по своей простоте его обожает⁷.} невеждам казались имеющими непосредственное сообщение с оным существом, к которому и весь прибегает народ. И сей, по несправедливости своих рассуждений, одним аналогическим образом и то еще заключает часто, что жрецам, как ближайшим всегда к богу предстателям, натурально следует поручить и все правление. Сходно с таким заключением мы видим из истории варварских веков, что такие жрецы были купно и правителями целого народа, какими примечаются у древних британцев друиды, а у турок Магомет, который и один есть довольным доказательством сея истины. От сего також ослепленного удивления народного, не упоминая других причин политических, и папа римский сделался наместником божиим и по подобному о себе простого народа разумению принял меч духовный и гражданский.

Впрочем, свободно можно утверждать, что невежественные народы не токмо подобных себе смертных, но равномерно и самые неодушевленные вещи по причине необыкновенных их действий боголепно почитали. И таких вещей, о которых и ныне невежды от удивления богонеистовствуют, находится в натуре неисчерпаемое море, почему, оставляя многих исчисление и описание, можно только то вообще здесь доказывать, что непросвещенные удивляются вещам и оные от удивления боготворят единственно по незнанию точных причин, производящих странные в вещах действия. Ибо у простолюдимов и ныне самое высочайшее о непонятных им вещах винословие не далее простирается, как токмо до того, что бог ведает о том, чего они не поминают. Здесь все их пространство рассуждений кончится, и за сей предел более они винословствовать не могут. И ежели кто поумнее станет доказывать простому человеку, каким образом точно происходит что в натуре, на такого знатока он еще и вознегодует и будет желать, чтобы тот, кто инако толкует ему что-либо непонятное и необыкновенное, внезапно наказан был тем же самым действием вещи, которое он от удивлении и от ослепления за божественное почитает {Когда в Петербурге профессор Рихман по причине той, что его так называемый кондуктор не имел сообщения с землею, электрическою силою был убит, тогда весь простой народ еще и обрадовался тому, что бог так наказал его за то, что он высшее своего понятия испытывал. И многие невежды и пустомели, а особливо дряхлые и престарелые в уме старухи, клятвенно уверяли всякого, что они в то время действительно видели ангела с огненною проволокою, которою он так ударил профессора по голове, что в мигновении ока и души в нем не осталось, утверждая притом, якобы гром есть такая тайна, коей еще и евангелисту Иоанну, своему наперстнику, бог не открыл⁸.}. Следовательно, если для обмана простых людей и для скверной прибыли выдумает жрец какое-либо изваяние или образ, плачущий водою сквозь потаенные скважины, или оракул, глаголющий необыкновенным механическим голосом, то к такому месту тотчас толпами пойдут идолопоклонники молиться и удивляться как новоявленным чудесам. Равным образом если электрическая сила, стремясь из земли в выспрь, выходить станет и, одерживаемая металлом на гранадерской голове, осветит шишак оного, то римский солдат, увидев сие, без сомнения, заключит, что ему явился Кастор либо Поллюкс⁹. И ежели еще та же электрическая сила, выходя из земли чрез куст и озаряя оный, не повредит, то и в таком случае подле стоящий простодушный пастушок, конечно, подумает, что ему явился бог в неприступном сиянии, причем ежели скотина его покажется здоровою и веселящеюся, то он не преминет и сие приписать оному ж явлению, равномерно как и солдат свою победу — мнимому Кастору или Поллюксу¹⁰. Премного о таких и подобных сим явлениях баснословит римский историк Ливни. Подобное ж примечается богонеистовство, происходящее от удивления и у нынешних невежественных варваров, как то из Ансонова путешествия¹¹ известно, что когда его поенный корабль приплыл к народам, никогда не видавшим такой величины судна, то зрители, приметя оное, движимое некоторою невидимою силою, по выстрелу из одной пушки все пали на колена и оному поклонились. Подобным образом и камчадалы думали, что русские солдаты были сыны Громовы и никаким их оружием непрепобеждаемые, когда в первый раз увидели от них залп и беглый огонь из ружейного выстрела. Кратко сказать, для невежд всякая необыкновенная вещь кажется божественною. Из всего, что я ни говорил здесь, кажется, довольно явствует, что причинами суеверия, многобожия и богонеистовства были главными страх, привидение и удивление. А как сии причины действовали и имели свой успех, то-есть совокупно ли все или порознь каждая, того я доказывать на себя не принимаю, довольно с моего знапия прибавить к сим еще одну, как содействующую причину, какою я поставляю оную природную особливо простым народам склонность ко лжи, по которой они столь ревностно всегда увеличивать готовы всякую вещь и всякое явление, какие только им странными и непонятными кажутся. Ибо во всяком человеке, не выключая и просвещенного, действительно примечается столько склонности к тщеславию, самовластию и к самолюбию, сколько и ко лжи, почему ходящая толпами на поклонение к идолам языческая чернь и оттуда обратно возвращающаяся несравненно усугубляет и увеличивает виденное там больше, нежели как оно в самом деле было. Слышащая от нее другая чернь охотно принимает то и, рассказы на рассказы прибавляя, весь наполняет свет многобожием, суеверием и лжею. От чего напоследок языческая вера во всем бывает не иное что, как введенное преданием обыкновение и долговременным наблюдением утвержденное богонеистовство, которого без опасных следствий не токмо переменить, но ниже поправить не можно. Ибо все то, что множеством народа принято и повсеместно наблюдается чрез множество веков, весьма трудно отменить. Народ за то обыкновенно везде негодует на правление и, в противном случае возъярясь и взбесясь, до крайностей великих доходит и стоит за свои заблуждения, не щадя ни души, ни тела. Доказывать сие примерами излишним покажется.

Теперь, узнав, от каких причин и коликому заблуждению в вере подверженным бывает смертный, в следующем внемли всяк православному исповеданию, которое учит почитать истинного бога и любви и простоте сердца, прямому божеству жертва и кадило мерзостям, но жертва, оному благоприятна, — сердце чисто и дух сокрушен. Глубока древность от заблуждения и от несправедливости рассуждений понимала бога одним страшилищем и призывала его с высоты в смертоносном блеске и из бездны в пламени огненном. Одно христианство признает его источником всякий благости и щедрот {Нигде в историях, ни в стихотворцах языческих не примечается, чтоб бог назывался у них всемилостивым и доброжелательным роду человеческому. Он у них везде описывается страшным и аки бы самым страшилищем, что самое доказывает, что бог происходит у них от страха.} и, обуреваемое в напастях, к нему вопиет: Авва отче! и, прибегая к нему на всякий час, представляет его родителем, веселящимся о всех смертных, аки о своих чадех. Христианство учит любить бога всею душою и всем помышлением и ближнего своего, аки самого себя. О! когда бы сие одно составляло в самом деле все православие и сие одно только вперяли бы в ум смертным истинные величества божий проповедники! На сих, уверяет спаситель сам, основан весь закон христианский, и сие сходно с натуральным рассуждением и с самого строгостию философии, и ежели бы сие ж самое и в действие всемирно произведено было, никогда бы не было в христианство несогласий, ни расколов, жили бы все без бранного навета, и всякому бы свое как должное отдавалось. Но в том великое смертных неблагополучие, что и самое христианство столько уже превратилось от своей первоначальной сущности и расторгнулось на толикие раздоры, что в оных согласить смертных и множества веков не довольно. Иезуиты, самые пастыри христова стада, которых по достоинству столько ненавидит весь мир, приватный из благочестия делают интерес, простирая алчные руки к ненасытному сребролюбию и под именем спасения разоряют порученное себе от бога и вверенное от монархов стадо, сделав самую пору завесою мнений своих ложных¹². Боже! удали от российский церкви такое злоупотребление, излей от духа благодати твоего на заблуждающих в брянских лесах¹³ и на непросвещенных в Севере¹⁴. Соедини всех нас в единомыслие о тебе и утверди по вселенной истинную и одну веру.

ПОЛОЖЕНИЯ,
ВЫВЕДЕННЫЕ ИЗ ВСЕГО ПРИ СЕМ ПРЕДЛОЖЕННОГО
РАССУЖДЕНИЯ¹⁵

Бога в троице без откровения натурально понимать не можно.

Противно натуре человеческой верить тому, чего в мыслях и в воображении представить не можно.

III

Все приписываемые богу совершенства происходят от человеческих мыслей, и потому оные не сообразны его существу и не могут быть доказательными его совершенств.

Простой и непросвещенный народ склонен к многобожию и закосневает в оном.

Все веры, выключая откровенную, суть одни токмо обыкновения народные.

Не должно чрез усилие никакой переменять веры, когда пременение оной соединяется с большим возмущением, нежели спокойством народным.

VII

При возвышающемся познании человеческом о вещах возвышается купно и человеческое понятие о боге.

VIII

И симом высочайшем и просвещеннейшем состоянии пароды не понимают бога инако, как токмо всемогущим и премудрым.

Всякий раскол в вере рождается от неосновательных, а особливо предупрежденных мыслей.

Древность преданий много споспешествует к закоснению народов в суеверии.

Невежественные токмо народы понимают бога страшным и неприступным в своих мыслях.

ПРИМЕЧАНИЯ

Большинство произведений русских мыслителей XVIII века воспроизводится в настоящем издании по первопечатным источникам. Отбор сочинений произведен в зависимости от значения каждого из них в творчестве и деятельности данного автора и в истории русской общественной и научно-философской мысли. В извлечениях даны только те произведения, которые по своему объему и содержанию не могли быть полностью включены в наше издание, например, ‘Рассуждения двух индийцев Калана и Ибрагима о человеческом познании’ Я. П. Козельского, примечания С. Е. Десницкого и Я. П. Козельского к некоторым переведенным ими трудам, проповеди П. А. Словцова.

В некоторых произведениях опущены обязательные в ту эпоху официальные хвалебные по адресу царствующей особы вступлении и заключения, как правило, не связанные с основным содержанием излагаемых философских и общественно-политических проблем. Опущен также ряд примечаний на латинском и греческом языках, являющихся цитатами из сочинений античных писателей и мыслителей и обычно излагаемых авторами публикуемых нами текстов.

Где представлялось возможным, текст сверен по архивным спискам (например, ‘Рассуждение о истребившейся в России совсем всякой форме государственного правления’ Д. И. Фонвизина, ‘Послание к M. M. Сперанскому’ П. А. Словцова).

Материал размещен главным образом по хронологическим датам жизни авторов и по датам написания ими произведении.

Сочинения печатаются по современной нам орфографии, но с сохранением характерных языковых особенностей подлинников. Исправлены явные ошибки и опечатки, а также несообразности пунктуации, искажающие смысл и синтаксический строй предложения. Редакционные исправления и переводы иностранного текста даны в квадратных скобках.

Примечания и подготовка текста к печати Л. П. Светлова.

Д. С. АНИЧКОВ

Аничков Дмитрий Сергеевич (около 1733—1788) — профессор Московского университета, видный философ и математик XVIII века. Родился в семье мелкого канцелярского чиновника. Первоначальное образование получил в семинарии при Троицко-Сергиевской лавре. В 1755 г. поступил в только что созданный Московский университет, где усиленно изучал философию и математику. По окончании курса обучения получил ученую степень магистра философии. С 1761 г. Аничков стал преподавать в университете математику, а с 1765 г. — философию. В 1769 г. для получения звания ординарного профессора представил диссертацию под названием ‘Рассуждении из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания’, которая по доносу группы немецких профессоров и протоиерея Петра Алексеева была признана ‘вольнодумной’, противоречащей догматам православия. Так, например, профессор Рейхель в специальной речи поставил в вину Аничкову чрезмерное увлечение материализмом ‘пролетария между философами’ Лукреция Кара. Вследствие всего этого напечатанные экземпляры диссертации были по распоряжению святейшего синода сожжены публично в Москве, на Лобном месте. Аничков был вынужден внести целый ряд исправлений и свою диссертацию и даже изменить самое ее название. Однако и это не избавило его работу от цензурных преследований. Дело тянулось, как видно из архивных материалов, вплоть до 1787 г. Звания ординарного профессора он был удостоен после неоднократных ходатайств в 1771 г. Аничков умер в Москве в мае 1788 г.

Аничков сотрудничал как автор и переводчик с известным русским просветителем и книгоиздателем XVIII века Н. И. Новиковым.

Литературное наследие Аничкова состоит из значительного числа ‘Слов’ и ‘Рассуждений’, произнесенных на торжественных актах Московского университета. Главнейшие кроме напечатанных в настоящем издании: ‘О мудром изречении греческого философа: рассматривай всякое дело с рассуждением, говоренное 20 ноября 1762 года’, ‘О превратных понятиях человеческих, происходящих от излишнего упования возлагаемого на чувства, говоренное 30 июня 1779 года’. К специально философским трудам принадлежит его учебник на латинском языке ‘Annotationcs in logicam, melapliysieani et cosmologiam’ (‘Заметки к логике, метафизике и космологии’), изданный Н. И. Новиковым в 1782 г.

Аничков, кроме того, являлся автором и переводчиком большого числа учебников и пособий по арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, фортификации и др., неоднократно переизданных во второй половине XVIII века.

РАССУЖДЕНИЕ ИЗ НАТУРАЛЬНОЙ БОГОСЛОВИИ О НАЧАЛЕ И ПРОИСШЕСТВИИ НАТУРАЛЬНОГО БОГОПОЧИТАНИИ, КОТОРОЕ… НА РАССМОТРЕНИЕ ПРЕДЛАГАЕТ ФИЛОСОФИИ И СВОБОДНЫХ НАУК МАГИСТР ДМИТРИЙ АНИЧКОВ 1769 ГОДА АВГУСТА … ДНЯ

Напечатано впервые в августе 1769 г. и типографии Московского университета на русском и латинском языках. Является чрезвычайной библиографической редкостью, так как после сожжения книги уцелело не более 3—4 экземпляров ее. Один из них хранится в Отделе редкой книги Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина и один — в Научной библиотеки имени A. M. Горького Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. В настоящем издании текст воспроизводится по первопечатному экземпляру.

Диссертация Аничкова первоначально была напечатана с таким титульным листом: ‘Рассуждение из натуральной богословии о начале и происшествии натурального богопочитания, которое по приказанию его превосходительства Василия Евдокимовича Адодурова, императорского Московского университета господина куратора, и по представлению его высокородия Михаила Матвеевича Хераськова, оного ж университета господина директора, с согласием притом всех господ профессоров, производимый публичным ординарным профессором в публичном собрании, на рассмотрение предлагает философии и свободных наук магистр Дмитрий Аничков 1769 года августа … дня. Печатано при императорском Московском университете’. Второе же измененное издание было напечатано со следующим титульным листом: ‘Философическое рассуждение о начало и происшествии богопочитания у разных, а особливо невежественных, народов, которое производимый публичным ординарным профессором в публичном собрании на рассмотрение предлагает философии и свободных наук магистр Дмитрий Аничков 1769 года, августа 25 дня. Печатано при императорском Московском университете’. Аничков, таким образом, вынужден был в самом заглавии своей диссертации указать, что его рассуждения относятся преимущественно к народам, стоящим на низшей ступени развития. Все вынужденные изменения, сделанные в тексте диссертации, приводятся ниже в примечаниях.

¹ Имеется в виду громоотвод.

² Богомудрыми богословами. — Имеется в виду папство и организованная им инквизиция — жестокая судебно-полицейская борьба римско-католической церкви с инаковерующими и неугодными ей людьми.

³ Во второй редакции слова ‘состоянии, то’ опущены.

⁴ Во второй редакции слова ‘и Голиафа’ опущены.

⁵ Опущены слова: ‘и самые колена Израилевы’.

⁶ Во второй редакции слово ‘таких’ заменено словом ‘каких’, а слова ‘которые, кроме как только чтоб предстоять олтарю, ни к чему больше не способны’ опущены.

⁷ Во второй редакции все это примечание опущено.

⁸ В этом примечании сказалось непосредственное влияние трактата Ломоносова ‘Явление Венеры на Солнце, наблюденное в Санктпетербургской императорской Академии наук’ (1761). Аничков вслед за Ломоносовым осуждает нелепые суеверия и бредни, которые распространялись в народе всякого рода невеждами, гадалками и ворожеями, и своеобразно использовал даже слова Ломоносова, который писал, что распространителями суеверных сказок о небесных телах являются ‘бродящие по миру богоделенки, кои не токмо во весь свой долгий век о имени астрономии не слыхали, да и на небо едва взглянуть могут, ходя сугорбясь’.

Профессор Рихман — академик Г. В. Рихман, друг Ломоносова, убитый в 1753 г. молнией во время изучения явлений атмосферного электричества.

Во второй редакции диссертации примечание было значительно сокращено. Опущена вся часть, начиная от слон: ‘И многие невежды и пустомели…’.

⁹ Кастор либо Поллюкс (Поллукс) — в античной мифологии два брата (Диоскуры), покровители воинов и мореплавателей.

¹⁰ Во второй редакции опущена вся фраза, начинай от слов: ‘И ежели еще та же электрическая сила…’, и кончая слонами: ‘…мнимому Кастору или Поллюксу’. Вместо нее вслед за словами предшествующей фразы: ‘…заключит, что ему явился Кастор либо Поллюкс’, вставлены следующие слова: ‘и не преминет приписать свою победу оным’.

¹¹ Ансоново путешествие. — Имеется и виду кругосветное путешествие английского адмирала Джорджа Ансона и 40-х годах XVIII века.

¹² Во второй редакции опущена вся фраза, начиная со слов: ‘Иезуиты, самые пастыри христова стада…’, и кончая словами: ‘мнений своих ложных’.

¹³ На заблуждающих в брянских лесах — т. с. на раскольников, скрывающихся в непроходимых дебрях.

¹⁴ На непросвещенных в Севере — имеются и виду нехристианские народности на севере и в Сибири.

¹⁵ Во второй редакции вся эта заключительная часть опущена.

Читайте также: