РАЗСТРОЕННОЕ СЧАСТЬЕ.
РАЗСТРОЕННОЕ СЧАСТЬЕ.
Расстроенное счастье, Л. Т., Год: 1875
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Въ небольшой, бдно-меблированной гостинной небогатаго человка, Семена Григорьевича Косоногова, собралось маленькое общество: самъ хозяинъ, старичокъ лтъ подъ семьдесятъ, его жена, бойкая женщина, съ подвижнымъ энергичнымъ лицомъ, казавшаяся не старше пятидесяти лтъ, молодой человкъ, въ вицмундир, и хорошенькая семнадцатилтняя внучка хозяевъ, живая блондиночка, съ бойкими карими глазками. По ярко горвшему на ея пухленькихъ щечкахъ румянцу и по взволнованному выраженію лица молодого человка видно было, что разговоръ касался очень близкихъ, общихъ интересовъ.
— Что-жъ, батюшка, Александръ Петровичъ, я ничего, не прочь, вотъ, какъ моя старуха, спросимъ,— съ разстановкой проговорилъ старичокъ и поворотился всмъ туловищемъ къ сидвшей рядомъ съ нимъ жен.— Мара Ивановна, какъ ты скажешь?
— Дорогая, Мара Ивановна, не лишайте меня счастья. Вы знаете, какъ я люблю Авдотью Андреевну, какъ уважаю васъ и Семена Григорьевича.
— Раненько бы вдь еще Дуничк покидать насъ, стариковъ, — нершительно проговорила Мара Ивановна.— Поспла бы замужъ-то, пусть еще на волюшк побгаетъ, вдь, гляди, только успй выдти замужъ, и пойдутъ ребятишки, молодость-то такъ и пройдетъ среди заботъ, да хлопотъ. Пусть бы еще годочка два погуляла, а тамъ и не буду удерживать.
— Вотъ и я тоже подумалъ, что какъ Дуничка-то покинетъ насъ и останемся мы одни….
Семенъ Григорьевичъ какъ-то часто заморгалъ и потянулъ изъ кармана своего старенькаго, ватнаго халата темный ситцевый платокъ.
— Дорогой ддушка, бабушка, моя милая, я васъ не покину, никогда, ни за что!— порывисто проговорила хорошенькая Дуничка, бросаясь цловать стариковъ.— Мы съ Саш…. съ Александромъ Петровичемъ раньше уговаривались, чтобы намъ всмъ вмст жить….
— Ахъ ты, плутовка!— любовно упрекнула Мара Ивановна.— Ужъ вы и уговориться успли, значитъ дло и безъ насъ, стариковъ, сладили.
Дуничка зардлась еще больше и, искоса взглянувъ на своего жениха, низко потупила голову.
— Былъ тотъ грхъ, Мара Ивановна,— улыбнулся молодой человкъ.— Что лукавить: мы давно любимъ другъ друга и еще съ прошлаго года поршили, какъ Авдоть Андреевн исполнится семьнадцать лтъ, такъ и просить вашего благословенія.
— Ай-ай-ай!— укоризненно покачалъ головой Семенъ Григорьевичъ,— А мы-то ничего и не примчали.
Старикъ немножко прилгнулъ: онъ и Мара Ивановна давно уже подмтили, что между молодежью появились ‘проказы’, но не показывали виду, потому что не находили въ этомъ ничего предосудительнаго, Александръ Петровичъ имъ нравился, а желаніе дождаться правнуковъ говорило въ нихъ такъ сильно, что они и не подумали заблаговременно удалить изъ своего дома ‘искушеніе’.
— Такъ какъ-же, Семенъ Григорьевичъ, Мара Ивановна? Ршите нашу участь.
— Бабушка, ддушка! рш….
Дуничка вдругъ оборвалась, всхлипнула и зарыдала на всю комнату.
— Ну-ну! Полно, не плачь!— утшала Мара Ивановна.
— Не пла…. ачь!— повторилъ старикъ и самъ всхлипнулъ.
— Ба….бушка…. я…. ва….васъ — н….не по….ки…. ну!— сквозь слезы говорила Дуничка.— Мы…. вс…. вм….ст….
— Вм….ст…. вс….— отозвался Семенъ Григорьевичъ и, не будучи въ силахъ сдерживать доле свое волненіе, разрыдался, какъ дитя.
— Ну, старый, пошолъ, точно маленькій, — проворчала Мара Ивановна, исподтишка вытирая набжавшую на носъ слезу.
Жениху пришлось утшать своего будущаго тестя.
— Да ну, Мара Ивановна, не томи ты насъ всхъ,— заговорилъ Семенъ Григорьевичъ, успокоившись нсколько.— Вдь Александръ Петровичъ не съ улицы къ намъ пришелъ за Дуничкой. Слава Богу, еще съ родителемъ его, покойникомъ, вмст лямку терли. Благословимъ ихъ, пусть себ живутъ, да нашу старость покоятъ.
— Ну хорошо, подумаемъ, такъ, сейчасъ все же нельзя ршить, мало ли, надо и туда, и сюда умомъ раскинуть, дло-то не пустяшное. Вотъ что, батюшка, Александръ Петровичъ, вы теперь пока подите къ себ домой, дайте намъ, старикамъ, наеин поговорить кой о чемъ, а завтра и отвтъ получите.
Молодой человкъ исполнилъ желаніе старушки.
Оставшись одни, старики выслали въ другую комнату внучку и погрузились въ глубокое размышленіе. Вопросъ разсматривался со всхъ сторонъ, его вертли и такъ и эдакъ, и въ конц концовъ поршили на согласіи. Какъ безпощадно ни тормошили они Александра Петровича, онъ во всхъ отношеніяхъ оказался женихомъ хоть куда: молодъ, здоровъ, красивъ, посл родителя, поди, деньжата кой-какія есть (не въ гробъ же покойникъ съ собою взялъ, а что у него были,— такъ это и сомннію не подлежитъ: вдь Семенъ Григорьевичъ вмст служилъ, все извстно), да хоть и нтъ большихъ денегъ, бда не велика: мсто за то иметъ хорошее и начальство благоволитъ, ко всему этому человкъ онъ степенный, смирный и, главное, соглашается вмст съ ними жить.
— Только вотъ что, матушка, Мара Ивановна,— затуманился расходившійся было старикъ.— Все это, положимъ, такъ, ну а какъ мы Дуничку-то справимъ? Вдь вотъ, жили мы съ тобой, жили, скопидомничали-скопидомничали, а приданаго-то Дунюшк все не скопили, нельзя-жъ совсмъ ужъ такъ безъ денегъ отпустить, тряпки тряпками, а и денегъ бы надо, вдь одна она у насъ, что люди-то скажутъ: служилъ, скажутъ, служилъ, до пенсіи дотянулся, а родную единственную внучку не могъ какъ слдуетъ замужъ справить.
— Я объ этомъ раньше тебя подумала, ты-то вотъ сейчасъ только вспомнилъ, а у меня эта забота давно изъ головы не выходитъ. Извстно, разв такъ можно Дуничку отпустить, хоть сотенку, а все-жъ деньгами надо дать, я не хочу, чтобъ моей внучк потомъ безприданствомъ-то въ глаза тыкали.
— Вотъ то-то-жъ и я говорю, какъ же намъ бытыо?— въ раздумья проговорилъ старикъ и вопросительно обратилъ на жену свои слезливые, добродушные глаза.
— Какъ намъ быть… Эхе-хе, старина, видно мн всю жизнь твоей укащицей быть, въ молодости смкалки-то не хватало у тебя, а теперь и подавно нестало. Все-то тебя учить надо, самъ ничего не можешь придумать.
— Да ужъ гд мн, матушка, старъ сталъ,— добродушно согласился Семенъ Григорьевичъ.
— И молодымъ-то, говорю, никогда особенно смтливъ не былъ. Что-бы какъ придумать, да распорядиться, да оборотъ какой сдлать, на это ужъ тебя не жди, привыкъ все на меня полагаться.
— Да оно, матушка, Мара Ивановна, и лучше: ужъ коли гд два распорядителя въ одномъ дом заведутся, тамъ ладу никогда не будетъ,— глубокомысленно поршилъ Семенъ Григорьевичъ и съ наслажденіемъ положилъ въ носъ понюшку табаку.
— Такъ-то оно такъ, да все-жъ и простот-то сердечной не очень ладно приходится въ жизни. Вотъ хоть бы теперь, ну что-бъ ты сталъ длать?
Семенъ Григорьевичъ подумалъ нсколько.
— Да что: призанять бы пришлось,— нершительно проговорилъ онъ.
— Призанять. Гд это? У кого? Нынче, чтобъ пять рублей занять, надо не меньше пяти верстъ обгать, да и то не всегда получишь, а то на приданое занять. Да и хоть бы можно было, что-жъ это намъ подъ старость-то въ долги лзть. Нтъ, ты придумай такъ, чтобъ и деньги достать, и должнымъ никому не состоять.
Семенъ Григорьевичъ махнулъ рукой съ такимъ видомъ, который ясно говорилъ, что Мара Ивановна предлагаетъ ему несообразныя вещи.
— Ну, гд-жъ мн, матушка, такъ придумать, вдь для этого надо имть министерскую голову,— ухмыльнулся онъ.
Улыбнулась и Мара Ивановна, польщенная косвеннымъ комплиментомъ.
— Да ужъ я знаю, гд теб придумать. Ну, слушай, какъ я это дло хочу устроить.
Семенъ Григорьевичъ поправился въ кресл, хватилъ щепотку ‘забираловки’, и, разложивъ поудобне руки, приготовился слушать.
Мара Ивановна торжественно откашлялась, заглянула въ сосднюю дверь, нагнулась къ креслу мужа и скоре прошептала, чмъ проговорила.
— Надо просить пособія.
Семенъ Григорьевичъ хорошо не понялъ: какого пособія надо просить, у кого, на что, по распрашивать не ршился и заблагоразсудилъ глубокомысленно погрузиться въ раздумь.
— Будемъ просить пособія,— повторила уже громче Мара Ивановна и откинулась на спинку стула.
Семенъ Григорьевичъ поднялъ голову, издалъ какой-то неопредленный звукъ и забарабанилъ пальцами по ручк кресла.
— Ты знаешь адресъ генерала?— спросила обладательница министерской головы.
— Какого генерала?— простодушно освдомился мужъ.
— Господи, онъ спрашиваетъ какого генерала! не знаешь генерала!
Семенъ Григорьевичъ совсмъ сконфузился,
— Да… да… генерала! Я думалъ кого адресъ… Да… да… Какже, какже… Гд-то вдь былъ… Ну еще-бы, генерала…
Мара Ивановна махнула рукой и чуть-чуть что не сказала: ‘ну, мой старикъ, кажись, совсмъ изъ ума сталъ выживать’.
— Да, ты, знаешь-ли, про кого я говорю? Про генерала Чернокопытова, твоего бывшаго начальника.
— А — да! Вотъ ты про кого! Такъ бы прямо и спросила, что, молъ, ихъ превосходительство тамъ-же все, на Морской, изволятъ жить. А то, генерала, генерала… мн и не въ домёкъ.
— Охъ ужъ ты, старина! Все-то теб надо разжевать, да въ ротъ положить.
— Старъ сталъ, матушка… Да, такъ ты насчетъ мста жительства ихъ превосходительства. Давненько я съ ними не встрчался, да это можно узнать, теб-то на что?
— Не догадываешься? Да пособіе-то мы у кого-же будемъ просить?
Семенъ Григорьевичъ вдругъ просіялъ: свтъ разума оснилъ его.
— А вдь это ты хорошо придумала, Мара Ивановна. Право, хорошо. Чего-жъ еще лучше? Ихъ пресходительство меня знаютъ, вмст служили, я у нихъ всегда на хорошемъ счету состоялъ… Да, да… Пособіе, непремнно пособіе. Закатимъ эдакую бумагу, докладную записку, што-ль, и все это тамъ выпишемъ, дескать 45 лтъ безпорочной службы, ихъ прежнее благоволеніе, которымъ я имлъ честь и счастье пользоваться, ну и все, тамъ, прочее… Какже, какже… ихъ превосходительство меня хорошо знаютъ, бывало все ‘Косоножка, да Косоножка, что сдлать: эй! крикнутъ, позвать ко мн Косоножку!..’ хи-хи-хи!.. Да и то сказать, какъ-же имъ было не благоволить ко мн: сколько разъ, бывало, я ихъ изъ бдъ выручалъ. Одинъ разъ нагрянула къ намъ ревизія по одному важному длу, которое чуть что не три года тянулось у насъ, ихъ превосходительство повозились, повозились съ нимъ, да и сдали въ архивъ. Какъ нагрянула ревизія, они и растерялись: ‘гд дло? гд дло?’ — хвать, и не знаютъ. Ко мн. ‘Архиваріуса Косоногова позвать’,— крикнули. Я какъ тутъ. ‘Не знаете-ли, спрашиваютъ, гд дло такихъ-то?’ Другому-бы гд вспомнить, пошолъ бы еще справляться, а у меня въ памяти все равно какъ въ открытой книг. ‘Сейчасъ, говорю, представлю вашему превосходительству’. Минутъ черезъ пять на стол у ихъ превосходительства дло уже лежало. Ревизія собралась и увидала, что дло, какъ слдуетъ, находится въ производств, и ухала ни съ чмъ. Тогда, если-бъ не я, ихъ превосходительству-то порядкомъ бы досталось. Да и мало-ль такихъ случаевъ было… Да… да… Пособіе непремнно испросимъ. Знаешь, Мара Ивановна, коли-што, можно и въ посаженые отцы просить… Что-жъ?.. У насъ, слава Богу, женихъ не изъ кой-какихъ.
— Ну ужъ куды! хоть бы такъ-то помогъ, на свадьбу, и то бы хорошо.
— Нтъ, нтъ!— расходился старикъ. Я устрою дло, и въ посаженые отцы пойдутъ: намекну, напомню кой о чемъ. Бывало вдь запросто: ‘эй! скажутъ, Косоножка, приходи-ка ко мн, братъ, чайку сегодня вечеромъ напиться.’ Ей-ей…
— Да полно теб, когда-жъ это было?— недоврчиво перебила Мара Ивановна.
— Ну вотъ, когда… Мало-ль разовъ было. А то часто къ пульк приглашали, вмсто болвана. Ей-ей. Шутникъ такой были ихъ превосходительство: ‘что, скажутъ, Косоножка, приходи, братъ, болвана играть’ и сами засмются.
— Теперь-то, говорятъ, куды! совсмъ другой стали,— продолжалъ Семенъ Григорьевичъ посл нкотораго молчанія. Горды, говорятъ. Ну еще-бы! Какъ вдь и повысились-го. Ну, да намъ что. Ужъ я съумю повести дло. Я не въ канцелярію, а прямо въ домъ пойду.
— Извстно, въ канцеляріи проваляется прошеніе и никакого толку съ него не будетъ, а лично-то и поговорить можно. Впрочемъ, ты, Богъ тебя знаетъ, какой, языкомъ-то ты точно колодами ворочаешь, въ рчи никакого ни складу, ни ладу.
— Ну вотъ сказала. Нтъ, ты еще, видно, не слыхала, какъ я умю рчи говорить. Знаешь, коли если захотть, какъ слдуетъ, можно такой спичъ сочинить.
— Сочинишь-ты. Ужъ хоть-бы чужое-то сочиненіе какъ слдуетъ передалъ.
— Нтъ, Мара Ивановна, ты такъ не думай. Вотъ, посмотри, я сегодня-же сочиню прошеніе, да такое, что ихъ превосходительство за одинъ слогъ его пожалуютъ радужную.
Дйствительно, прошеніе было, посл долгой, напряженной работы, составлено, но оно не только не сулило въ будущемъ радужной, но прямо могло вредить длу. Потерпвъ полное пораженіе со стороны цензора, Мары Ивановны, Сергй Григорьевичъ взялся написать другое, но какъ онъ ни напрягалъ свои умственныя способности, дло не ладилось, пришлось за него браться Мар Ивановн. Она услась за работу съ ранняго утра, испачкала многое множество черновыхъ, и окончила работу только черезъ сутки, за то прошеніе было написано хоть куда: тамъ и о добродтеляхъ его превосходительства очень много было сказано, и о давнишней ревизіи упомянуто, и о неоцненномъ труд Семена Григорьевича, и о качествахъ невсты, и о достоинствахъ жениха, даже и о пульк мимоходомъ упоминалось,— и все это въ самомъ почтительномъ, въ самомъ умстномъ тон.
Ршено было отправиться на другое-же утро. Приготовленія начались еще съ вечера. Мара Ивановна достала изъ комода старенькій вицмундирь Семена Григорьевича, который онъ въ послднее время надвалъ только въ парадные дни, въ род Христовой утрени, праздника Рождества и т. п., и принялась старательно чистить его, хотя на немъ не было ни пылинки, пуговицы тщательно обтерла замшей, а синій бархатный воротникъ — суконкой. Затмъ, сыскала прежній форменный галстукъ, подштопала его и раза два примрила на Семена Григорьевича. Сапоги были вычищены такимъ артистичнымъ образомъ, что пробжавшій мимо нихъ котъ даже испугался, принявъ ихъ, вроятно, за зеркало, и выразилъ свое удивленіе чрезвычайно граціознымъ изгибомъ спины и прыжкомъ въ сторону. Къ довершенію туалета, Мара Ивановна вынула изъ комода тщательно выглаженную манишку и манжеты и все это разложила въ гостинной на диван.
— Бабушка, куда это ддушка собирается?— освдомилась внучка, отъ которой скрывали сущность дла.
— А тутъ… такъ… къ однимъ знакомымъ.
— Не можетъ быть. Ужъ наврно не даромъ ддушка. цлую недлю какимъ-то имянинникомъ смотритъ.
— Я иду приглашать одно важное лицо къ теб на свадьбу, Дуничка.
— Ну, ддушка, важныхъ-то лицъ намъ бы не надо: что въ нихъ, безъ важныхъ какъ-то лучше.
— А, нтъ, не говори такъ, моя душечка, важное лицо много значитъ.
— Ну, да какъ знаешь, ддушка, только пожалуйста перестань смотрть имянинникомъ.
Въ назначенный день старики поднялись съ птухами и Мара Ивановна, не давъ даже своему благоврному порядкомъ согрть косточки китайской травкой, стала собирать его въ путь, все, начиная съ нижняго блья и кончая вицмундиромъ, заботливая супруга надла на него сама, внимательно осматривая его по нскольку разъ со всхъ сторонъ, спрыснула даже одеколономъ и, убдившись, что все въ исправности, усадила на стулъ для выслушанія отъ нея нкоторыхъ напутственныхъ инструкцій.
— Да, а табакерочку-то ты не положила? вдругъ спохватился Семенъ Григорьевичъ.
— Ну, ладно, не умрешь безъ табаку, еще, пожалуй, разсыпать тамъ гд-нибудь на полу.
— Ну вотъ, разсыплю. Я осторожно буду.
— Нечего, нечего, я знаю тебя: пожалуй, забудешься, да при генерал вытащишь,— разъуважишь тогда.
— Да нтъ-же, ахъ, какая ты, Мара Ивановна! Неужели я не понимаю, въ какой домъ иду.
— И понимаешь, да вытащишь. У тебя привычка: какъ съ кмъ говорить, такъ и за зелье.
— Нтъ, ужъ ты мн дай, безъ табакерки я словно безъ языка, и духъ какъ-то теряется, потому вдь табачокъ просвтляетъ, какъ нюхнешь, такъ ровно какой туманъ съ тебя сойдетъ, и на душ-то веселй, и развязность является.
— Ну, ладно, я дамъ, только, смотри, не забудься, при генерал.
— Да ужъ сказалъ — нтъ, и кончено!
Табакерка была положена. Мара Ивановна надла на мужа пальто, фуражку, три раза перекрестила и даже проводила до угла улицы. Семенъ Григорьевичъ проворно засменилъ по тротуару и Мара Ивановна слдила за его сутуловатой фигурой до тхъ поръ, пока онъ не скрылся изъ виду.
— И ужъ наврно нюхнетъ, ужъ это какъ пить дастъ!— взволнованно шептала она, возвращаясь домой.
У подъзда генеральскаго дома не стояло еще ни одного экипажа, когда Семенъ Григорьевичъ достигъ его порога. Было рано, такъ что даже откормленный швейцаръ его превосходительства не усплъ еще выйти изъ своихъ апартаментовъ на трудный постъ. Семенъ Григорьевичъ осторожно взялся за блестящую ручку двери и чуть-чуть пригнулъ ее внизъ, дверь не подалась.
— Раненько пришелъ, — замтилъ про себя старикъ,— ну ничего, подожду.
И онъ началъ медленными шагами прогуливаться по тротуару, то и дло поглядывая на подъздъ. Наконецъ онъ различилъ сквозь зеркальное стекло двери колоссальную фигуру швейцара въ ливре и, какъ слдуетъ, съ булавой, предназначенной, вроятно, для охраны его превосходительства отъ нашествія какихъ-либо дерзкихъ постителей. Черезъ минуту замокъ щелкнулъ и тяжелая дверь растворилась одной половинкой. Семенъ Григорьевичъ увидалъ въ перспектив мраморную лстницу, устланную краснымъ сукномъ и заставленную дорогими растеніями и, на первой площадк, громадное зеркало въ золоченой рам. Сердце старика какъ-то трепетно забилось и онъ инстинктивно сунулъ руку въ карманъ за табакеркой, къ которой прибгалъ во вс трудныя минуты жизни. Освжившись понюшкой, онъ оправился и, придавъ себ, на сколько могъ, увренный видъ, подошелъ къ швейцару.
— Ихъ превосходительство принимаютъ?— спросилъ онъ.
Швейцаръ окинулъ мизерную фигурку Семена Григорьевича такимъ презрительнымъ взглядомъ, что тотъ, растерявшись, не зналъ куда двать глаза.
— Можно видть ихъ превосходительство?— повторилъ старикъ.
Еслибъ онъ спросилъ: ‘ихъ превосходительство возвратилось съ того свта?’, то и тогда швейцаръ врядъ-ли бы сдлалъ такую удивленную физіономію.
— Да вы знаете-ль, который теперь часъ?— освдомился онъ посл небольшой паузы.
Семенъ Григорьевичъ вынулъ свою старинную серебряную луковицу, прикрпленную къ стальной цпочк, внимательно поглядлъ на стрлки, приложилъ часы къ уху и сконфузился: впопыхахъ онъ забылъ ихъ завести съ вечера и они показывали 2 часа.
— Извините, у меня стоятъ,— смиренно проговорилъ онъ.
Швейцаръ вынулъ свои вальяжные золотые часы и внушительно поднесъ ихъ къ самому носу Семена Григорьевича. Стрлки показывали четверть одиннадцатаго.
— Нельзя-ли мн подождать выхода ихъ превосходительства?— спросилъ совсмъ оробвшій старикъ.
— Проходите въ канцелярію съ другаго подъзда, промямлилъ швейцаръ, безъ церемоніи повертываясь спиною.
— Нтъ-съ. мн надо лично переговорить съ ихъ превосходительствомъ.
— Да у васъ что?— обернулся швейцаръ одной только головой.— Прошеніе что-ль?
— Д… я бы хотлъ…
— Ну и ступайте въ канцелярію, прошенія принимаются тамъ, много васъ тутъ шляется, чтобы отъ каждаго лично принимать.
Семенъ Григорьевичъ совсмъ было растерялся и хотлъ уже идти въ канцелярію, но, освжившись понюшкою табаку, набралъ снова храбрости и ршилъ не отступать.
— Нтъ-съ… вы меня извините, но я долженъ непремнно повидаться съ ихъ превосходительствомъ въ ихъ собственной квартир, — ршительно заговорилъ онъ.— Потому дло у меня такого рода, что я никому другому его поврить не могу, долженъ самъ лично.
— Да говорятъ же вамъ, что его превосходительство здсь никого изъ просителей не принимаютъ, строго запрещено пускать вашего брата, — самымъ положительнымъ тономъ оборвалъ швейцаръ.
Семенъ Григорьевичъ вспомнилъ старину и зарылся въ карманахъ, въ нихъ не оказалось никакой серебряной монеты, длать нечего, пришлось вынуть бумажникъ и рискнуть жолтенькой. Швейцаръ принялъ взятку чисто по джентльменски: онъ не допустилъ себ сразу спуститься съ высоты своего швейцарскаго величія и опустилъ бумажку въ карманъ съ самымъ равнодушнымъ видомъ.
— Вы напрасно безпокоитесь, господинъ,— проговорилъ онъ внушительно-спокойнымъ тономъ,— мы не больше, какъ исполнители повелній его превосходительства, а впрочемъ…
И швейцаръ, не договоривъ, прижалъ пуговку электрическаго звонка.
Черезъ минуту на площадк лстницы показалась фигура во фрак, бломъ жилет и перчаткахъ.
— Проводи этого господина на верхъ!— распорядился швейцаръ, причемъ сдлалъ глазомъ особую гримаску, хорошо, вроятно, знакомую лакею, потому что онъ не сталъ ничего разспрашивать и молча повелъ сіявшаго Семена Григорьевича по мягкому ковру лстницы.
— Ждите здсь!— произнесъ лакей, введя просителя въ роскошно убранную пріемную.
Семенъ Григорьевичъ обвелъ взоромъ блестящую золотомъ и инкрустаціей обстановку комнаты, заглянулъ въ громадное простночное зеркало, и его такъ поразилъ контрастъ между своей маленькой особой и генеральской пріемной, что онъ положительно не въ состояніи былъ перешагнуть порога.
Лакей подмтилъ произведенное впечатлніе и самодовольно ухмыльнулся.
— Ничего, ступайте, только оботрите хорошенько ноги,— поощрилъ онъ.
Семенъ Григорьевичъ засуетился, вынулъ носовой платокъ, обмахнулъ имъ плечи, колни и сапоги, пригладилъ на вискахъ волосы и осторожно, точно подъ нимъ былъ не полъ, а зеркало, сдлалъ шагъ впередъ. Лакей, ухмыляясь, прошелся развязной походкой взадъ и впередъ, желая этимъ показать всю разницу между нимъ, генеральскимъ лакеемъ, и какимъ-то ничтожнымъ чиновникомъ, который и ступить-то какъ слдуетъ не уметъ въ хорошихъ покояхъ.
— Чего жь вы стоите-то, подите сядьте на стулъ, — покровительственно обратился онъ къ Семену Григорьевичу, который никакъ не ршался идти дальше.
— Ничего-съ, можетъ ихъ превосходительство скоро, я подожду здсь, у дверей, — сконфуженно проговорилъ тотъ.
— Это такъ у насъ не водится, — наставительно замтилъ лакей,— вотъ наше дло другое, мы должны больше у дверей находиться, а коли кто къ его превосходительству пришелъ, такъ для тхъ есть мсто на стульяхъ.
Семенъ Григорьевичъ сдлалъ еще нсколько шаговъ, вынулъ изъ кармана прошеніе, помялся, и осторожно опустился на стулъ, коснувшись только небольшого края сиднья.
— Что это у васъ, прошеніе, что-ль, въ рукахъ-то?— освдомился лакей, ставшій у дверей.
— Да… просьбица…
— На мсто, что-ль, кого опредлить просите?
— Нтъ… это я о внучк…
— А-а! стало быть въ пріютъ, или въ какое учебное заведеніе хотите помстить?
— Нтъ… ужъ она большая… замужъ отдаемъ… тутъ хорошій человкъ нашолся, Александромъ Петровичемъ звать, давно его знаемъ… ну, молодежъ, извстно… что-жъ… она у насъ, всякій скажетъ, красавица, и онъ такой видный мужчина, полюбились другъ дружк, мы, съ Марой Ивановной, подумали-подумали, да и ршили благословить дтокъ.
— Та-жъ, конечно, этотъ товаръ что дома держать, пока не залежался только и хорошъ.
— Нтъ, не то, любезнйшій… извините, не знаю, какъ васъ по имени… Дуничка наша не засидлась бы, двочка она славная, добрая, признаться, и не хотлось бы намъ, старикамъ, отдавать-то ее, да вдь что съ молодежью подлаешь, пожалуй обидятся, еще будутъ насъ потомъ упрекать, что счастье ихъ разрушили… Господь съ ними, пусть поженятся.
— Извстно.
— Да, и ужъ если говорить откровенно, такъ и лучше на своихъ глазахъ отдать, можетъ Господь благословитъ внучатокъ ноняньчить.
— Что-жъ, дло хорошее, давай Богъ счастья.
— Вотъ, спасибо, милый человкъ, на добромъ слов,— разчувствовался старикъ и ползъ въ карманъ за табакеркою.
— Не употребляете-ли? Для освженія головы — отличное средство, если головокруженіе, или такъ туманъ какой застелетъ, нюхнуть, и какъ рукой сниметъ, для глазъ тоже полезно…
Семенъ Григорьевичъ совсмъ оживился и забывъ, что онъ находится не у себя, въ скромной гостинной, а въ роскошной генеральской пріемной, съ наслажденіемъ запустилъ въ носъ огромную щепоть.
— Меня моя старуха все журитъ за это… хэ, хэ… не нравится старой, не хочетъ понять, что табакъ для меня жизнь, право слово, жизнь, вотъ хоть бы теперь: чувствую, что другимъ человкомъ сталъ, обновился, совсмъ обновился…
Лицо Семена Григорьевича сморщилось въ клубочекъ, онъ вобралъ въ себя струю воздуха и высокая комната огласилась двухъкратнымъ чиханьемъ.
— Вотъ ужъ это вы напрасно, это у насъ не позволяется, глядите, вдь вы запачкали стулъ.
Семенъ Григорьевичъ вскочилъ, вынулъ платокъ и только было хотлъ начать имъ тереть голубую атласную покрышку стула, какъ вдругъ палецъ его какъ-то неловко прижалъ пружину табакерки, она открылась и табакъ посыпался на полъ. Вся фигура несчастнаго старика выразила неописанный испугъ, онъ широко разставилъ руки, разинулъ ротъ, вытаращилъ насколько могъ глаза и остолбенлъ.
Лакей бранился.
— Охъ вы, заплатанные чиновники! Туда же съ суконнымъ рыломъ, да въ калашный рядъ лзете, пустить-то васъ нельзя въ порядочный домъ. Ну, что ротъ-то разинули? подбирайте. Вотъ какъ генералъ турнетъ васъ хорошенько, такъ узнаете, какъ лзть съ прошеніемъ въ его пріемную, шли бы въ канцелярію.
— Извините… я совсмъ нечаянно… я сейчасъ все подберу…
Семенъ Григорьевичъ нагнулся и началъ торопливо подтирать полъ носовымъ платкомъ.
— Ну, ужъ ладно, сидите, только хуже еще размажете своимъ платкомъ,— проворчалъ лакей.
Старикъ смиренно поднялся, сдулъ съ себя табачную пыль и, весь съежившись, услся на прежнее мсто. Изъ дальнихъ комнатъ послышались голоса.
— Его превосходительство встали, ну, смотрите, не натворите еще чего,— проговорилъ лакей, становясь опять къ двери.
Семенъ Григорьевичъ ничего не сказалъ, даже не разслышалъ словъ лакея: онъ весь ушолъ въ себя и фигура его, помимо воли, приняла какое-то странное положеніе: ноги перекосились, туловище съёжилось, голова напряженно повернулась въ ту сторону, откуда должно было появиться его превосходительство. Разъ умстивъ такимъ образомъ свою фигурку, Семенъ Григорьевичъ точно замеръ въ такомъ положеніи и только трепетавшая въ его рукахъ бумага доказывала то волненіе, въ которомъ находился старикъ.
Прошло нсколько минутъ, голоса слышались явственне, его превосходительство, повидимому, длало кому-то выговоръ. Семенъ Григорьевичъ съёжился еще больше и подвинулся на стул еще ближе къ краю. Въ сосдней комнат, послышались шаги и внушительный кашель, еще минута и изъ-за тяжелой голубой портьеры показалась сановитая личность генерала. Его превосходительство было еще по домашнему и только золотое пенсне тяжеловсно болталось по кругленькому брюшку. Остановившись въ дверяхъ, генералъ вскинулъ пенсне на носъ и безцеремонно уставился на вскочившаго со стула Семена Григорьевича.
— Отчего вы не пошли въ мою канцелярію? я на дому прошеній никакихъ не принимаю, вамъ должны были это объяснить, произнесъ генералъ, медленно растягивая каждый слогъ.
— Я потому, ваше превосходительство, что… думалъ… какъ значитъ прежде… былъ всегда взысканъ милостями вашего превосходительства… вотъ-съ и бумага… я имлъ счастье служить подъ начальствомъ вашего превосходительства….
Генералъ принялъ бумагу, развернулъ, отпятилъ нижнюю губу и сталъ читать вслухъ, съ какимъ-то напряженнымъ подчеркиваніемъ отдльныхъ словъ. Прочитавъ такимъ образомъ сверху строкъ пять, онъ послдующія сталъ просто пробгать глазами и, остановившись на конц первой страницы, перешелъ прямо къ подписи.
— Ваша фамилія Ко-со-но-говъ?
— Такъ точно съ, ваше превосходительство. Косоноговъ, Семенъ Григорьевъ, а попросту — Косоножка, какъ вы изволили милостиво называть меня, ваше превосходительство.
— Косоноговъ… не помню…
— Гд же все упомнить вашему превосходительству, мы люди маленькіе, я занималъ должность архиваріуса…
— Можетъ быть, можетъ быть… Да… такъ вамъ что-же отъ меня угодно?
— Зная сердечную доброту вашего превосходительства, я осмлился… потому, какъ всегда считалъ ваше превосходительство своимъ благодтелемъ… мы съ Марой Ивановной, хоть и прожили вкъ, но… знаете… ваше превосходительство… гд жъ было скопить… мы одни, работниковъ у насъ молодыхъ въ дом не было…
— Да — а… а… вы денежной помощи пришли просить? растянулъ генералъ, играя пенсне.
— Осмлился дерзнуть, ваше превосходительство… родныхъ у Дуничк никого, кром насъ, стариковъ, нтъ, помочь никто не можетъ…
Генералъ сдвинулъ брови и вопросительно поднялъ на Семена Григорьевича глаза.
— Про какую Дуничку заговорили? Объясните проще, вы пришли просить на бдность?…
Старикъ отороплъ: онъ думалъ, что генералъ прочелъ всю бумагу и знаетъ сущность дла.
— Ваше превосходительство… наше дло маленькое… конечно… всяко можно истолковать…
— Не задерживайте меня, говорите, что вамъ надо?— прикрикнулъ генералъ.
— Я думалъ вашему превосходительству извстно изъ этой бумаги… Мы единственную свою внучку, Дуничку, собираемся отдавать замужъ…
— А — а! За кого же это?
— Да за одного чиновника, давно ужъ съ нами знакомъ, хорошій человкъ…
— И, какъ водится, ни у него, ни у нея гроша за душой нтъ, плодить нищихъ будутъ,— цинично усмхнулся генералъ.
— Ужъ извстно, ваше превосходительство, какія деньги у нашего брата-бдняка: что зарабатываемъ, то и проживаемъ: вотъ я и дерзнулъ обратиться къ вашему превосходительству съ нижайшей просьбой: осчастливьте ихъ, не оставьте вашими милостями…
— Ну, любезнйшій, я вовсе не намренъ покровительствовать распространенію на Руси нищихъ, и безъ этого ихъ довольно.
— Ваше превосходительство, напрасно вы изволите такъ думать о Дуничкиномъ жених, правда, недвижимаго имнія у него не имется, но онъ человкъ еще молодой, занимаетъ хорошее мсто, — что-жъ, съ нихъ хватитъ… Къ тому же и Дуничка наша не блоручка какая нибудь, изъ рукъ работа не вывалится… Ваше превосходительство, не откажите, взыщите прежними милостями, не хотлось бы внучку такъ безо всего отпустить замужъ. Положимъ, Александръ Петровичъ ничего не требуетъ, онъ такъ любитъ Дуничку…
— А-а! Такъ, значитъ, выходитъ: хижина и любовь. Къ чему же тогда деньги?
— Ваше превосходительство… не умю я складно говорить, но если у вашей милости были когда-нибудь дтки, а можетъ и внучатки…
Генералъ сдвинулъ брови: онъ, передъ свтомъ, считалъ себ не боле сорока пяти лтъ.
—…То ваше превосходительство поймутъ наши чувства: вдь всякому хочется свое дтище устроить получше. Положимъ, Дуничку и безо всего возьмутъ, но вдь намъ разв не больно будетъ сознавать, что мы и подъ внецъ-то не могли срядить ее какъ слдуетъ. Особливо, она такая у васъ хорошенькая….
— А сколько ей лтъ?— небрежно освдомился генералъ.
— Да еще совсмъ ребенокъ: семьнадцать только, ваше превосходителье гво.
— Д-да, года самые хорошіе… И ей очень хочется замужъ за этого бднаго чиновника?…
— Что скрывать, ваше превосходительство: ужъ такъ-то любятъ другъ дружку, что даже иной разъ жалко бываетъ смотрть. Отъ насъ-то скрываютъ, ну да вдь мы, старики, по этой части, тертые калачи….
— Что же невста сама не пришла просить себ на приданое?— прервалъ генералъ расходившагося Семена Григорьевича.
— Гд-жъ ей самой, ваше превосходительство: она у насъ такая конфузливая, да, между нами сказать, гордая, она не знаетъ даже, что и я-то пошелъ къ вашему превосходительству, — ни за что бы не позволила.
— Вотъ какъ! Гордость рука объ руку съ бдностью. Ну, это я не ставлю въ особое достоинство. По моему, бдный человкъ долженъ быть непремнно смиреннымъ и, гд надо, умть попирать свои эгоизмъ, — важно проговорилъ генералъ.
— Конечно, ваше превосходительство, и мы съ Марой Ивановной то-же говоримъ, что не хорошо-де быть гордой… Да, впрочемъ, если вашему превосходительству благоугодно, чтобы Дуничка сама пришла, я ее пошлю, она у насъ, хоть и горда, но насъ, стариковъ, крпко слушается и никогда не обидитъ отказомъ.
— Да… признаюсь, я не люблю заочныхъ просьбъ, кому надо, пусть обращается самъ.
Семенъ Григорьевичъ весь просіялъ.
— Еще она за честь почтетъ явиться передъ свтлыя очи вашего превосходительства Я ей много говорилъ про великія щедроты вашего превосходительства, еще когда имлъ честь служить подъ вашимъ начальствомъ, мы, когда вспоминаемъ о вашемъ превосходительств, иначе не называемъ васъ, какъ нашимъ благодтелемъ, отцомъ, и Дуничка, хотя лично никогда не имла счастья видть ваше превосходительство, но въ душ, наравн съ нами, питаетъ глубокія къ вамъ чувства.
— Гм…. только вотъ что…. забылъ вашу фамилію?…
— Косоноговъ, ваше превосходительство.
— Вотъ что, Косоноговъ, пусть она приходитъ вечеромъ, потому что утро у меня занято, вечеромъ я могу свободне поговорить съ нею…
— Слушаю-съ, ваше превосходительство, явимся минута въ минуту какъ вы изволите назначить.
— Да это безразлично: часовъ въ шесть, семь, восемь… И при томъ, скажите ей, чтобъ она не шла черезъ парадный подъздъ, швейцару я строго запретилъ пускать просителей и не хочу ни для кого измнять свое распоряженіе. Пусть она, для избжанія могущихъ встртиться со стороны прислуги оскорбленій, проходитъ въ квартиру моего управляющаго, оттуда мн ужъ дадутъ знать…
— Непремнно-съ, вс слова вашего превосходительства передамъ въ самой точности. Завтра мы съ Дуничкой, не смотря ни на что, будемъ въ квартир вашего управляющаго.
— Можете вашей внучк объяснить, что отъ формы ея устной просьбы будетъ зависть многое, я вамъ на отрза, не отказываю и, замтьте, что отъ нея будетъ зависть склонить меня къ исполненію ея просьбы. Я сказалъ все, можете спокойно отправиться домой.
Генералъ сдлалъ какое-то неопредленное движеніе, въ род кивка, и важно удалился изъ комнаты въ то время, какъ осчастливленный поданною надеждою Семенъ Григорьевичъ долго и низко кланялся ему вслдъ, разсыпаясь въ безчисленныхъ благодарностяхъ.
Большого труда стоило старикамъ Косоноговымъ убдить Дуничку въ необходимости посщенія генерала и дло сладилось, благодаря только маленькой хитрости, допущенной смтливою Марою Ивановною: старушка очень хорошо знала, что если не прилгнуть, не подкрасить дйствительность, то гордая внучка ни за что не ршится поити къ генералу, поэтому она обставила дло такъ, что какъ будто его превосходительство самъ узналъ про ея свадьбу и, помня заслуги Семена Григорьевича, хочетъ выразить свое къ нему расположеніе свадебнымъ подаркомъ невст.
Если сборы Семена Григорьевича совершались нсколько дней, то, весьма естественно, Мар Ивановн казалось немыслимымъ снарядить свою Дуничку къ генералу въ одинъ день и какъ ни настаивалъ Семенъ Григорьевичъ, но посщеніе его превосходительства было отложено на два дня. Надо было кой-что и помыть, и покрахмалить, и погладить, кой-что и новое справить,— гд-жъ тутъ управиться въ одни сутки? Наконецъ, все было готово и, сіяя глянцемъ и близною, разложено по стульямъ. Мара Ивановна сокрушалась только объ одномъ, что визитъ имлъ быть не лтомъ, когда Дуничка могла щегольнуть ея блымъ кисейнымъ платьемъ, въ которомъ, по мннію всхъ знакомыхъ и незнакомыхъ, она была, ‘очень и очень авантажна’. Впрочемъ, Мара Ивановна была женщина не изъ такихъ, которыя любятъ продолжительныя безплодныя воздыханія, она очень хорошо понимала, что не въ ея власти было отодвинуть время взадъ или впередъ, и ршила помириться съ дйствительностью на очень выгодныхъ, по ея мннію, условіяхъ: отъ благо кисейнаго платья былъ утянуть голубой кушакъ и бантики, которые Мара Ивановна проэктировала присоединить къ новенькому шерстяному платью, цвта сплой брусники.
— Бабушка, для чего вы это голубой кушакъ-то вынули? спросила Дуничка, съ улыбкой слдя за суетнею старушки.
— Однешь, отвтила Мара Ивановна съ самымъ серьезно-озабоченнымъ видомъ.
— Какъ?! На красное-то платье?— замтила внучка. Да генералъ, наврно, какъ только увидитъ такой нарядъ, съ испугу убжитъ.
— Ну еще что! выдумываешь ты всякія глупости, — нахмурилась старушка.
— Да право-же, бабушка, это совсмъ не идетъ, одинъ цвтъ платья самъ по себ ужь хорошъ, а вы еще къ нему голубой кушакъ,— настоящимъ попугаемъ буду.
— Ну, полно теб вздоръ-то болтать. Много вы, молодежь, понимаете. Ужь поврь моему опыту, слава Богу, не мало нарядовъ на своемъ вку перекидывала… Не идетъ… Да я помню на свадьб твоей покойницы матери, экзекуторша была одта въ шелковое малиновое платье, а по немъ все голубыя полосы и кругомъ подола все голубые банты, — такъ просто вс, кто былъ на балу, въ одно слово говорили: ‘восторгъ, обвороженіе!’, да и только.
— Да вдь это, бабушка, 25 лтъ тому назадъ было…
— Что-жъ такое, что 25 лтъ? Хорошее всегда останется хорошимъ.
Дуничка не стала спорить противъ такихъ убдительныхъ аргументовъ и въ назначенный день обвила свою стройную талію, по желанію бабушки, голубымъ кушакомъ, который, впрочемъ, на дорог же былъ снятъ и убранъ въ карманъ ддушкиной шинели.
Надо было видть, съ какою тревогою въ сердц и на лиц отпускала Мара Ивановна Дуничку: она очень боялась за внучкину сдержанность и до самой улицы нашептывала ей наставленія какъ держать себя съ его превосходительствомъ. На Семена Григорьевича была возложена такая трудная обязанность, какой ему никогда и во сн не снилось: ему надо было повести разговоръ такъ, чтобы ни генералъ, ни Дуничка не замтили хитрости Мары Ивановны, надо было обставить дло такъ, чтобы и тотъ и другая были довольны.
— Ничего, ничего, храбрости только побольше! И не такія дла длывали!— ободрялъ себя бывшій архиваріусъ, храбро шагая рядомъ съ Дуничкой, на спокойно-улыбавшемся личик которой не видно было ни малйшаго безпокойства или особеннаго волненія.
Всю дорогу она весело шутила съ ддушкой и, поднимаясь по роскошной лстниц въ квартиру управляющаго его превосходительства, ни мало не подозрвала, что въ этомъ самомъ мст она похоронитъ свое счастье, свою первую и послднюю любовь.
Согласно данной генераломъ инструкціи, просители пошли въ квартиру управляющаго, куда, черезъ небольшой промежутокъ времени, явился и самъ сановникъ. Завидя постителей, его превосходительство вскинулъ на носъ золотое пенсне и съ генеральскою безцеремонностью оглядывалъ молодую просительницу. Дуничка сконфуженно опустила свою хорошенькую головку и незамтно дернула ддушку за фалды вицмундира.
— Вотъ, ваше превосходительство, мы и явились, извините, что замедлили нсколько дней, старуха моя не совсмъ была здорова,— прилгнулъ Семенъ Григорьевичъ, суетливо переминаясь на одномъ мст.
— А какъ ваша фамилія? Разв я вамъ назначалъ аудіенцію?.. Что-то не запомню, — проговорилъ генералъ такимъ тономъ, отъ котораго Дуничку бросило въ жаръ, а Семена Григорьевича — въ холодъ.
— Изволили запамятовать, ваше превосходительство… Еще-бы столько заботъ… Гд-жъ о насъ, маленькихъ людяхъ, каждую минуту помнить… А мы вдь насчетъ извстной вашему превосходительству свадебки… какъ, значитъ, ваше превосходительство, сами изволили приказать намъ явиться сюда, потому всегда были взысканы вашими милостями…
Дуничка подняла голову, взглянула на своего приниженнаго ддушку и сдвинула брови.
— Не помню, не помню, — съ разстановкой произнесъ генералъ, продолжая осматривать Дуничку.
— А я четыре дня назадъ былъ у вашего превосходительства, изволили запамятовать? Еще ваше превосходительство изволили пожелать, чтобъ я привелъ сюда свою внучку, Дуничку, вотъ она,— смущенно лепеталъ старикъ, чувствуя, что хитрость Мары Ивановны все боле и боле открывается передъ Дуничкой.
— По какому длу?— небрежно освдомился генералъ.
— Собственно, дла никакого, ваше превосходительство, а какъ, собственно, желаніе вашего превосходительства, потому, вроятно, изволили вспомнить прежнія мои заслуги…
— Вы спрашиваете, ваше превосходительство, по какому длу мы пришли?— заговорила Дуничка нсколько неровнымъ голосомъ.— Не знаю, ловко-ли будетъ съ моей стороны, если я отвчу безъ обиняковъ: ддушка передавалъ мн, что ваше превосходительство всегда близко интересовались его семействомъ, не разъ помогали ему въ трудныхъ обстоятельствахъ и, въ настоящее время, зная, что въ его дом готовится семейная радость, вы пожелали ознаменовать его новымъ знакомъ своего къ нему благоволенія. Я вполн поврила словами, ддушки и вошла въ вашъ домъ только потому, что считаю васъ, дйствительно, расположеннымъ къ ддушкину семейству.
Его превосходительство весь зашевелился въ своемъ мундир, Семенъ же Григорьевичъ положительно не чувствовалъ себя отъ волненія.
— Да вы кто такая, бойкая барышня?— спросилъ генералъ тономъ величайшаго высокомрія.
— Ддушка уже назвалъ меня, и если ваше превосходительство дадите себ трудъ припомнить день перваго посщенія ддушки, то, вроятно, выведете и меня и его изъ того неловкаго положенія, въ какомъ находимся мы теперь,— сухо отвчала Дуничка, все боле и боле волнуясь.
— Во-первыхъ, бойкая барышня, считаю нужнымъ вамъ замтить, что вы еще слишкомъ молоды, чтобы говорить такимъ тономъ…
— Извините ужь ее, ваше превосходительство, молода… не понимаетъ… по взыщите,— лепеталъ перетрусившій Семёнъ Григорьевичъ.
— А во-вторыхъ,— продолжалъ генералъ, не обративъ ни малйшаго вниманія на старика, — прежде, чмъ идти безпокоить меня своею просьбою, надо было научиться просить. Если вамъ не внушили этого ваши родные, то тмъ хуже для всхъ васъ.
— Внушали, ваше превосходительство, видитъ Богъ, внушали, Мара Ивановна пытала и на дорог-то все твердить, дескать, посмиренне…
— Ну, въ вашей внучк смиренности-то, кажется, вовсе нтъ, что совсмъ не къ лицу бдной двушк. Это не длаетъ чести ни ей, ни вамъ: хорошій ддъ долженъ не распускать своихъ внучатъ, а строго наблюдать за ними, Признаюсь, я былъ лучшаго о васъ мннія…
— Что-жъ длать, ваше превосходительство, а я бы радъ всей душей, и Мара Ивановна… мы оба всегда учимъ… познаю, что съ нею сдлалось… всегда такъ почтительна…
— Ддушка, прекратимъ это тяжелое и для меня и для васъ свиданіе,— со слезами на глазахъ проговорила Дуничка.— Вы, вроятно, не такъ поняли приглашеніе его превосходительства и вс мы ошиблись…
— Дерзкая двчонка!— пробурчалъ генералъ.
— Извините, ваше превосходительство, я не замтила, чтобы допустила сказать вамъ какую-нибудь дерзость, если же это и было, то охотно извиняюсь, потому что мн еще въ первый разъ пришлось быть при такой обстановк и очень можетъ быть, что я держалась не такъ, какъ бы слдовало.
Дуничка взяла опустившуюся руку Семена Григорьевича и тихонько сдвинула его съ мста.
— Извините, ваше превосходительство… все это случилось такъ неожиданно… никакъ не предвидлъ… Ваше превосходительство!…
— Вы должны были это ожидать отъ вашей дерзкой, непочтительной внучки. Помните, что я не оставлю это такъ, безъ вниманія. Можете уходить!— вспыхнулъ генералъ, и какъ-то особенно отчетливо зашагалъ по комнат.
Этотъ день былъ днемъ слезъ въ семейств Косоноговыхъ. Впечатлительная Дуничка не перенесла обиды, напрасно ее утшалъ женихъ и даже самъ ддушка (Мара же Ивановна хотла выдержать характеръ и старалась обвинить во всемъ самое Дуничку), двочка рыдала на взрыдъ и къ вечеру слегла отъ головкой боли. Расходившееся сердце Дунички не унималось нсколько дней, но такъ какъ въ семъ мір все скоро преходящее, то и горе Косоноговыхъ, мало по малу, улеглось: старики помирились съ мыслью выдать внучку безъ приданаго, а Дуничку утшили ласки и уговоры жениха…. Но темное облачко, показавшееся на ихъ горизонт, мало по малу, разошлось въ громовую, тучу и надъ ихъ тихимъ семействомъ разразилась гроза.
Прошло около двухъ недль со времени неудачной экспедиціи въ генеральскій домъ. Однимъ вечеромъ, когда Дуничка, въ ожиданіи прихода жениха, торопилась дошивать себ блье для приданаго, а старики перекидывались, по старой памяти, въ картишки, на лстниц раздался звонокъ. Дуничка бросила работу и побжала отворить, будучи вполн уврена, что пришелъ ея женихъ. Она не ошиблась… но, при взгляд на него, у двушки опустились руки и помутло въ глазахъ. Александръ Петровичъ казался темне ночи.
— Что съ вами?!— вскрикнула она.
— Горе, Дуничка, великое горе! Вотъ прочтите.
Александръ Петровичъ подалъ листъ бумаги, сложенный вчетверо. Это былъ приказъ его высшаго начальника о перевод его на службу въ г. Ташкентъ.
— Что-жъ теперь намъ длать?!— спросили въ одинъ голосъ старики.— Дуничка! Неужели покинешь насъ?!
Несчастная двушка бросилась на шею къ Семену Григорьевичу и Мар Ивановн, и зарыдала какъ дитя.
— Нтъ!… нтъ!… Я не разстанусь съ вами…. прости… Саша… Богъ видитъ, какъ я тебя люблю, но… стариковъ бросить… Господь мн этого никогда не проститъ… Нтъ!… Такъ, счастье не мыслимо… Длать нечего… позжай… вспоминай обо мн… пиши… дорогой мой… Ну, да Богъ милостивъ… будемъ надяться, что когда-нибудь и свидимся…
Голосъ Дунички прескся, она выпала изъ рукъ поддерживавшаго ее жениха и грохнулась, какъ снопъ, на полъ…
Прошелъ мсяцъ, въ квартир Косоноговыхъ пахнетъ лекарствомъ, старики ходятъ на цыпочкахъ, говорятъ шепотомъ: Дуничка опасно больна. У постели больной — докторъ… Сегодня ожидаютъ кризиса….