Рассказы из сибирской жизни, Орфанов Михаил Иванович, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

РАЗСКАЗЫ ИЗЪ СИБИРСКОЙ ЖИЗНИ.

‘НЕ НАШИ’.

I.
Сергй Рожковъ.

Уже мсяцъ или полтора прошло съ моего прізда изъ захолустья въ N, большой губернскій городъ, а мста мн все еще не давали, я былъ только причисленъ къ N—скому общему губернскому управленію, т. е. ничего не длалъ, но ничего и не получалъ. Такое положеніе, конечно, мало способствовало моему комфорту, и поэтому будетъ понятна та радость, съ какою я, тогда еще двадцати-двухлтній юноша, получилъ извстіе о назначеніи меня на должность окружного стряпчаго, въ томъ же самомъ город. Вмст съ этимъ назначеніемъ, я становился единственнымъ, по обязанности, защитникомъ всхъ заключенныхъ, и непосредственный надзоръ за острогомъ и арестантскими при частяхъ и въ округ, въ просторчьи, по-сибирски именуемыхъ ‘каталашками’, возлагался всецло на меня, а я еще въ Петербург началъ хлопотать о поздк въ Сибирь именно съ цлью ознакомиться съ каторгой и острогомъ не по книгамъ только и сухимъ отчетамъ, а посредствомъ наблюденія этого міра на мст.

На другой же день по полученіи приказа, я явился къ губернатору ‘благодарить’, и къ прокурору ‘представиться и просить указаній и снисхожденія къ могущимъ быть на первыхъ порахъ моимъ ошибкамъ’. Снисхожденіе было общано, что же до указаній, то было сказано коротко и ясно: ‘изъ длъ вашего предшественника вы сами увидите, что и какъ вамъ длать, исключая, конечно, какихъ-либо важныхъ случаевъ, тогда вы обязаны тотчасъ же доложить мн и проч.’…

Впечатлніе, которое испытываетъ человкъ, впервые входящій въ острогъ, хотя бы и въ качеств начальства, много разъ было описываемо въ литератур, и нашей, и иностранной, и поэтому я умолчу о немъ. Скажу только, что когда я очутился на двор, посреди тысячи оборванныхъ, полуобритыхъ людей, большею частію худыхъ, испитыхъ, то мн сдлалось почти больно за нихъ. Нужно замтить, что въ Восточной Сибири нигд днемъ не запираютъ камеръ. Да оно и невозможно, какія бы инструкціи и правила ни издавались разными комитетами, засдающими въ Питер. Я во вс девять лтъ не видалъ острога, гд бы не заключалось втрое больше положеннаго по смет числа арестантовъ. Гд-жь тутъ еще запирать?

Провожавшій унтеръ-офицеръ, ‘старшой’, какъ его называютъ, провелъ меня въ ‘контору’, мсто, гд занимается смотритель тюремными длами. Отрекомендовавшись смотрителю, я выразилъ желаніе обойти острогъ и опросить претензіи. Смотритель улыбнулся и сказалъ:

— Осмотрть-то можно, пойдемте сейчасъ, ну, а на счетъ претензій — мой совтъ повременить, вы человкъ новый, и поврьте моему слову, что и безъ опроса къ выходу вашему подадутъ, по крайней мр, двадцать прошеній и жалобъ. А, впрочемъ, какъ угодно, я, пожалуй, сейчасъ же распоряжусь, чтобы вс были по мстамъ, въ камерахъ.

— Быть по вашему, поршилъ я:— пойдемте только осмотрть.

Осмотръ показалъ то, что всякій вправ ожидать: мерзость, грязь, тснота, сырость, недостатокъ свта и воздуха и т. д. Какъ ни поверхностно мы смотрли, тмъ не мене, проходили слишкомъ часъ времени.

— Больше ничего у васъ нтъ? спросилъ я.

— Да только больница, да секретные остались.

— Ну, такъ въ больницу.

Едва вступивъ въ первую палату, я невольно попятился назадъ: до такой степени испорченъ былъ тамъ воздухъ. Весь острогъ, который я осмотрлъ, не исключая отхожихъ мстъ, казался барской квартирой въ сравненіи съ этимъ ‘исцляющимъ мстомъ’.

— Да, оно съ непривычки попахиваетъ-таки, сказалъ смотритель, замтивъ мое движеніе:— а посл ничего. Вотъ мн — такъ что на двор, что здсь — все равно. Да и вы привыкнете.

— Ну, привыкну или нтъ, не знаю, но теперь дальше не пойду — идемъ къ секретнымъ.

И я почти побжалъ назадъ.

Секретные номера помщаются вс въ особомъ корридор и расположены окнами въ тюремный дворъ. Освщеніе плохо, такъ что если смотрть въ маленькое, прорзанное въ двери окошечко, то почти невидно, что длается въ номер. Я попросилъ открыть двери одного, чтобы осмотрть помщеніе, и спросилъ находившагося тамъ арестанта, за что онъ сидитъ. Разумется получилъ неизмнный, за малыми исключеніями, отвтъ: ‘по сомннію въ убійств’. Затмъ, когда мы осмотрли почти вс номера, такъ что осталось только два, смотритель, обращаясь ко мн, сказалъ:

— Ну, а ужь этихъ отворить — нельзя. Будетъ.

— Отчего?

— Да въ этомъ сидитъ ршеный! Ему вышло сто плетей и надняхъ будетъ исполненъ приговоръ, такъ ему расчетъ затянуть дло, чтобы наказаніе отложили, поэтому мы и сами не ходимъ одни, а беремъ караулъ.

— Да я не понимаю, при чемъ же я тутъ?

— Помилуйте! какъ при чемъ? Сейчасъ вы войдете, онъ на васъ и кинется, кандалами, либо чмъ-нибудь зашибетъ — вотъ и опять пойдетъ слдствіе! Наказаніе отложатъ, начнутъ новое дло, когда-то оно кончится, да когда еще судить станутъ, а ему того и нужно. Убжать разсчитываетъ, или смниться съ кмъ-нибудь… А между прочимъ, этому, заглядывая въ дверное окошечко продолжалъ смотритель: — шибко плетей не хочется. Меня даже это удивляетъ: человкъ онъ могутной, сколько душъ загубилъ, а труситъ, какъ баба. Поглядите-ка, какимъ звремъ смотритъ!

Дйствительно было на что посмотрть: человкъ лтъ уже за 40, высокаго роста, сухощавый, но видимо имющій громадную силу, съ небритымъ подбородкомъ, впалыми, сверкающими глазами, безпокойно перебгающими съ предмета на предметъ, дйствительно имлъ ужасный видъ, тмъ боле, что онъ ни на минуту не останавливался, а все ходилъ, и каждый его шагъ сопровождался отвратительнымъ лязгомъ цпей. Онъ былъ закованъ по рукамъ и по ногамъ. Смотрть праздно на человка, осужденнаго почти на смерть, потому что сто плетей рдкій выдерживаетъ, было нетолько непріятно, но и совстно. Дальнйшей судьбы этого субъекта не знаю, знаю только, что наказаніе свое онъ выдержалъ ‘блистательно’, по выраженію городового врача.

— Ну, а въ этотъ можно? спросилъ я, подходя къ слдующему номеру.

— Да, въ этотъ, пожалуй, можно, только вдь обругаетъ онъ насъ съ вами, хуже собаки облаетъ…

Мы вошли. Въ переднемъ углу, около окошка, стоялъ человкъ. Я подошелъ поближе, чтобы разсмотрть его, и меня прежде всего поразили глаза, въ высшей степени выразительные, пытливые, глубокіе какіе-то. Блдный онъ былъ, словно восковой, худой, жалкій по фигур, да и лицомъ не вышелъ. Широкое, скуластое, какъ у татарина, оно было страшно изрыто оспою.

— Ты за что? обратился я къ нему.

— А за что ты, за то и я, отвчалъ онъ, не спуская съ меня глазъ.

— Да, я еще не сижу, а пришелъ тебя спросить: можетъ быть, могу помочь теб.

— Да и я не сижу, а стою, и меня не привезли, а самъ пришелъ. Мн отъ тебя ничего не надо, да, думаю, и теб отъ меня не надо ничего.

— Ну, какъ хочешь, твоя воля.

— Да и воля не моя и не твоя.

— Оставьте его, вмшался смотритель:— видите погань какая: ты ему слово, а онъ наровитъ десять, вы не думайте, что этакъ онъ только къ вамъ отнесся. Какъ есть песъ, такъ псомъ и останется.

— Песъ вашъ, а не мой, у меня пса нтъ, все обобрали, только душу взять не можете!

Все это и предъидущее было сказано, не спуская съ меня глазъ, самымъ спокойнымъ, даже мягкимъ тономъ, такъ что разница между словами и выраженіемъ, какимъ они были сказаны, была громадна. Увидавъ, что и здсь длать мн нечего, я повернулся, мы пошли въ контору, чтобы записать тамъ въ шнуровую книгу, въ какомъ вид я нашелъ острогъ.

— Скажите, кто-жь это сидитъ въ послднемъ номер, который насъ еще такъ обругалъ? спросилъ я надзирателя, такъ какъ смотритель ушелъ куда-то.

— Это не нашъ-съ, а по книгамъ значится Сергемъ Рожковымъ.

— Какъ не нашъ?

— Да такъ ихъ прозываютъ арестанты, не нашими, ну, и мы тоже.

— Отчего же арестанты ихъ называютъ такъ?

— А потому что у нихъ одинъ отвтъ: ‘это не мое, а твое’. О чемъ ты его ни спроси, примромъ: ‘хлба хошь?’ онъ сейчасъ: ‘Хлбъ твой, а не мой. Это ты хочешь, а не я’. Шутъ ихъ знаетъ, недавно появились. Вотъ этотъ Рожковъ первый у нихъ запвало, да еще двухъ у насъ сомустилъ, такихъ же дурней играть стали — ну, съ тхъ поръ и заперли его въ секретный.

— А за что онъ первоначально въ острогъ попалъ?

— Сказать вамъ не могу, знаю, что онъ не здшній, съ партіей пришелъ, да вотъ г. смотритель знаютъ, ихъ спросите.

Но вошедшій въ это время смотритель предупредилъ меня.

— Это вы о Рожков хотите узнать?

На мой утвердительный отвтъ онъ продолжалъ:

— Да-съ, съ первоначала имъ всякій интересуется, г. прокуроръ, такъ тотъ раза два нарочно для него прізжалъ, усовстить, значитъ, хотлъ, да гд! А ужь если вы хотите больше узнать, такъ сдлайте милость, не побрезгуйте зайти ко мн, я тутъ же живу, наверху только, закусимъ, чмъ Богъ послалъ, а тмъ временемъ я вамъ поразскажу, что самъ знаю.

Квартира у смотрителя оказалась отличнйшей, и обстановка отнюдь не показывала, что здсь обитаетъ маленькій чиновникъ, получающій 400—500 рублей содержанія. Закуски тоже вполн, по сибирски, приличныя, словомъ, все хорошо. Когда мы покончили съ дой и выпивкой, я напомнилъ хозяину о разсказ.

— Да много-то я и самъ не знаю. По статейному списку, извстно, что судился онъ въ Тамбовской губерніи, и за скрытіе своего родопроисхожденія, безъ наказанія сосланъ въ Восточную Сибирь на поселеніе. Дорогой онъ бжалъ, былъ пойманъ, наказанъ, но опять бжалъ и теперь вотъ у насъ второй годъ. Здсь ему тоже не сладко. Онъ только пришелъ, мы его сразу выпороли. Вотъ какъ это было. Партія, съ которой онъ пришелъ, была большая, такъ что если безъ всякой задержки принять ее, да поврить одежду на всхъ, такъ и то нужно часовъ пять, а нтъ такъ и больше. При пріем, какъ на грхъ, былъ полицеймейстеръ и стряпчій. Стали мы по списку поименно выкликать людей, дошли до этого проклятаго Рожкова — никто не откликается. Прочіе арестанты, хотя знали, что онъ самъ ни за что не отзовется, тоже молчатъ. Мы кричать: Рожковъ, да Рожковъ! а онъ знай себ помалкиваетъ. А тутъ одинъ какой-то курицынъ-сынъ изъ пришедшихъ съ нимъ же возьми, да и буркни подъ носъ: ‘Чего они выкликаютъ? если не отзывается, значитъ убгъ. Глухихъ въ партіи нтъ’! Этапный офицеръ, который привелъ партію, услыхалъ это, да такъ и подскочилъ на мст. Имъ вдь тоже разсчетъ, потому что если въ теченіи года у него изъ подъ караула не убжитъ ни одного арестанта, такъ награда полагается въ триста рублей, а тутъ годъ къ концу подходитъ, все было благополучно, и вдругъ побгъ и гд же?— въ самомъ город! Давай и онъ кричать, проситъ полицеймейстера позволенія вновь пересчитать поголовно, поголовно вышло врно, вс на лицо. Начали опять всхъ выкликать, едва-едва до зари успли, ну, и остался одинъ этотъ самый идолъ, котораго вы видли. Сейчасъ полицеймейстеръ къ нему.

— Ты кто?

‘Погляди говоритъ, поди ты не слпой’.

— Я тебя, такой-сякой, спрашиваю, какъ тебя зовутъ?

‘Это, говоритъ, тебя зовутъ, ты и ступай къ тому, кто тебя зоветъ, а меня никто не зоветъ, мн тебя не надобно’.

— Да ты каналья сумасшедшаго разыгрываешь, что-ли? Я тебя на умъ поставлю!

А тотъ все свое.

‘Я не самъ шелъ, а меня привели.’

— Молчать! шапку долой! Запорю! уже заревлъ полицеймейстеръ.

‘Шапка не моя, ваша, коли теб нужно, ты и сними, а мн не нужно.’

— Такъ ты вотъ какъ! Розогъ!

Разложили мы его на двор и давай ему сыпать, штукъ, надо быть, 300 влпили, и ничего, молчитъ. Мн даже страшно стало. Полицеймейстеръ нтъ, нтъ, да и спроситъ.— Скажешь, какъ зовутъ, или нтъ? А тотъ, словно не его порютъ, все свое: ‘Это, говоритъ, можетъ, тебя зовутъ, а меня некому звать. Бить ты меня можешь и кровь пить мою тоже можешь, а больше ничего’. Такъ и не добились отъ него сознанія и отнесли въ больницу.

— Тмъ вы и покончили съ нимъ? спросилъ я:— т. е. больше не допытывались?

— Какое не допытывались! чрезъ мсяцъ, онъ какъ выписался изъ больницы, полицеймейстеръ опять принялся за него, будто онъ его присушилъ. Какъ суббота, онъ къ нему въ камеру: ‘Ну что, зовутъ тебя какъ-нибудь или нтъ?’ Ну, и опять пороть.

Такъ онъ бился съ нимъ два мсяца. Наконецъ, какъ-то посл порки, зашелъ ко мн въ контору: ‘Нтъ, говоритъ, моихъ силъ съ этимъ мерзавцемъ, баста его драть, дайте ему недлю поправиться, а потомъ заковать его въ ножныя и ручныя, да посадить въ темную на мсяцъ, на хлбъ на воду, давать въ аккуратъ по фунту’.

Такъ и сдлали. Не думалъ я, что и живъ онъ останется. Пробовали по два дня вовсе сть не давать — молчитъ, даже не попроситъ, а дашь — все състъ! Въ эту-то пору многіе изъ гг. начальниковъ прізжали на него посмотрть и вс-то его уговаривали сознаться — все зря! Прокуроръ даже такъ говорилъ: я тебя на поруки возьму, если скажешь правду.

‘Если теб нужно правду, ты ее и ищи, а мн не нужно’.

Ну, съ мсяцъ его выдержали, а тутъ и сердце отошло у полицеймейстера, да и другіе уговорили его не трогать Рожкова, онъ и приказалъ его выпустить въ общую. Не прошло 2-хъ мсяцевъ, какъ, глядь, у насъ въ замк, на мсто одного дурака — трое: двоихъ Рожковъ усплъ въ свою вру переманить, тоже на перекличкахъ не откликаются, шапки не снимаютъ, спросишь что, отвчаетъ такъ же глупо, какъ Рожковъ. Я донесъ куда слдуетъ, Рожкова сейчасъ въ секретную, съ тхъ поръ онъ и сидитъ тамъ, а тхъ другихъ — пороть. Одинъ-то молодой совсмъ, изъ военныхъ писарьковъ, еще у меня прежде занимался въ контор, Николай Ивановъ, такъ тотъ и полсотни не выдержалъ, бросилъ эту дурь и теперь опять сидитъ въ контор. А другой оказался такой же упорный, какъ и Рожковъ: даже ничего съ нимъ сдлать не могли и тоже посадили въ секретную. Только спустя полгода, вдругъ онъ ко мн: такъ и такъ, виноватъ я, ваше благородіе, что этого дурака послушалъ, простите, никогда не буду, позвольте въ общую. Хорошо-съ, вотъ на третій день, выпросился онъ у меня на городскія работы въ числ прочихъ, да и по сихъ поръ не приходитъ, сбжалъ, подлецъ, поймать-то поймали, только не у насъ, а въ В—омъ округ, и тамъ, сказываютъ, опять ту же канитель разводитъ, что здсь Рожковъ. Вотъ вамъ и раскаяніе ихъ!

Понятно, что разсказъ смотрителя меня нетолько не удовлетворилъ, а напротивъ, только подзадорилъ узнать ближе Рожкова. Въ продолженіи 4—5 мсяцевъ, пока я былъ стряпчимъ, я каждую недлю бывалъ въ острог, и, понятно, длалъ визитъ Рожкову, являлся всегда къ нему одинъ, стараясь вызвать его на разговоръ, но тщетно. Узналъ только одно: что онъ добивается, чтобы его оставили въ поко.

— Скажи мн, убилъ я кого-нибудь? обокралъ кого? обругалъ? спрашивалъ онъ меня не разъ:— что же вы меня держите, кровь мою пьете? Я самъ по себ, а вы живите, какъ хотите. Я васъ не трогаю.

— Да кто же теб велитъ не сказывать, кто ты такой. У насъ есть законъ, который всхъ обязываетъ имть паспортъ, а безъ него человкъ считается бродягой. Наконецъ, если у тебя нтъ вида, ты можешь указать, гд ты прежде жилъ, мы соберемъ справки, и если врно покажешь, то вытребуемъ теб паспортъ и ступай себ съ Богомъ куда хочешь, если только ты не преступникъ.

Онъ слушаетъ внимательно, не перерываетъ, а какъ кончилъ, улыбнется чуть замтною улыбкою, да и начнетъ спокойнымъ, убждающимъ тономъ:

— Да это все ваше: и паспортъ, и справки, и законы, и Богъ, а мн не нужно ничего этого.

— Да изъ-за чего же ты по острогамъ таскаешься, а дома, можетъ быть, у тебя семья голодаетъ?

— Какая семья, я не семь, я одинъ, это у васъ семь я.

— Ну, родные, земляки что ли скучаютъ?

— У меня земляковъ нтъ, а родной одинъ я.

— Чего же ты наконецъ хочешь?

— Это и я тебя спрошу: что ты хочешь? Я ничего не хочу.

— Да я не по своей охот съ тобой разговариваю, а по служб.

— Значитъ теб это нужно, ты и служи, а мн не нужно. Мн ничего не нужно. Зачмъ вы меня держите?

Четыре года спустя, по дламъ службы, мн пришлось быть въ центр каторги, на Кар, куда поступаютъ вс осужденные къ работамъ. Я не забылъ о Рожков, спросилъ о немъ, его и тамъ знали, какъ ‘не нашего’. Также безпощадно его били, и такіе же получили результаты, какъ и въ N—к. Кончилъ онъ тмъ, что бжалъ и увелъ съ собой еще бабу, оставивъ въ вид сувенира, нсколько послдователей.

II.
Николай Ивановъ Чухмистовъ.

Другой субъектъ изъ ‘не нашихъ’, Николай Ивановъ Чухмистовъ, хотя въ главныхъ чертахъ своихъ и схожъ съ Рожковымъ, и такой же ‘страстотерпецъ’, но гораздо мягче, общительне и, вслдствіе этого, симпатичне.

Встртились мы съ нимъ въ первый разъ, спустя два года, какъ я оставилъ N—скъ и попалъ, посл разныхъ служебныхъ мытарствъ, опять на старую должность стряпчаго, но только въ другой небольшой городокъ В—къ. Чрезъ полгода я, между прочимъ, получилъ приказаніе принять отъ подрядчика годовую пропорцію арестантскаго платья и блья для мстнаго тюремнаго замка. Арестантовъ же обыкновенно бываетъ до 800 человкъ (тогда какъ острогъ выстроенъ для 240 чел.), слдовательно, труда и времени потратить нужно было достаточно. Сараи для храненія вещей, куда складывались они, находились внутри замка, и это много облегчило нашу работу, такъ какъ тутъ намъ помогали сами арестанты, изъ среды которыхъ, какъ лицъ непосредственно заинтересованныхъ, я и выбралъ человкъ десять, понимающихъ портное мастерство.

Живо кипла у насъ работа, арестанты, по обыкновенію, какъ русскіе люди, не упускали случая добродушно съострить надъ подрядчикомъ, если въ числ вещей попадались, напримръ, штаны, скроенные словно на семилтняго мальчика, или что нибудь въ этомъ род.

— Это онъ, ваше благородіе, знаетъ, что у насъ въ замк бабъ много, ну, думаетъ, и ребята будутъ — вотъ и припасъ, смется одинъ изъ моихъ экспертовъ, показывая микроскопическіе порты.

— Эхъ! хороша Маша, да не наша! какія теперь у насъ бабы? Николай всхъ отбилъ, перебиваетъ другой, съ притворной досадой въ голос.

Дружный смхъ компаніи заставилъ меня посмотрть, кто такой Николай, надъ которымъ такъ безцеремонно ‘товарищество’ потшается. По направленію взглядовъ, я увидалъ въ числ моихъ пріемщиковъ фигуру, которая вншностью рзко выдлялась изъ прочихъ. Въ противоположность остальнымъ, одтымъ въ казенныя грязныя и рваныя рубахи и таковые же холщевые порты, на немъ была красная, съ желтыми крапинками ситцевая рубаха, широкія, синія шаровары, заправленныя въ хорошіе кунгурскіе сапоги. Поверхъ рубахи на немъ былъ еще какой-то разноцвтный жилетъ, съ металлическими пуговицами, словомъ, франтъ безукоризненный. Лицо у него было чисто русскаго типа, съ славными голубыми глазами, румяными щеками и небольшой, но окладистой бородой, на видъ ему было лтъ за тридцать. Средняго роста, но плотный, онъ больше всего походилъ на цаловальника или содержателя постоялаго двора. Общее выраженіе лица было чрезвычайно симпатичное. Онъ усердно прикладывалъ къ образцамъ принимаемыя вещи, не обращая, повидимому, вниманія на насмшки товарищей.

— Что это они надъ тобою потшаются, Николай? обратился я къ нему.

— Ничего, полай, полай! дла-то вдь не передлаешь, а лаять легче, взглянувъ на меня, отвтилъ онъ.

Чмъ-то знакомымъ прозвучали въ моихъ ушахъ его слова, и я какъ-то сразу вспомнилъ Рожкова, хотя разница во вншности была рзкая: тотъ смотрлъ аскетомъ, а этотъ острожнымъ жуиромъ. Пока я мысленно длалъ сравненія, недоразумнія мои были тотчасъ разршены однимъ изъ работавшихъ.

— Вы на него не взыщите, ваше благородіе, онъ такой всегда, особливо съ начальствомъ, одно слово, ‘не нашъ’.

— Не нашъ? переспросилъ я:— этотъ франтъ?

— Врно, самый настоящій, только онъ добрый, а другіе изъ нихъ не лучше звря. Все молчатъ и на нашего брата смотрятъ, какъ на собаку, а этотъ простъ. Онъ и портной хорошій, кому побднй, даромъ зашьетъ, а нтъ и новое сошьетъ. До бабъ только ужь очень охочъ. Какъ только свободно, такъ онъ все у ихняго забора проклажается.

Въ острог, о которомъ идетъ рчь, мужчины и бабы содержатся въ одной оград и раздлены досчатымъ заборомъ, въ которомъ есть щели въ вершокъ и боле въ ширину. Каковы щели, можно заключить изъ того факта, что весной въ 1872 году, арестантъ К. сквозь одну изъ нихъ, ножемъ убилъ на мст арестантку, свою ‘неврную любовь’, нанесши ей три раны. Я его засталъ прикованнымъ къ стн, въ особомъ помщеніи, рядомъ съ караулкой. А мра эта была вызвана тмъ, что въ острог держать его нельзя было: арестанты поршили его убить.

Несмотря на нежеланіе Николая со мной бесдовать, онъ невольно втянулся въ разговоръ, и, покончивъ работы, мы разстались настолько друзьями, что онъ даже попросилъ меня объ одномъ одолженіи — знакъ величайшаго расположенія ко мн. Просьбу его, къ счастію, я могъ исполнить сейчасъ же, что я и сдлалъ. Она заключалась въ слдующемъ: незадолго передъ этимъ, въ замк случилась драка и одинъ былъ раненъ, хотя не опасно, ножомъ. Происшествіе это вызвало распоряженіе немедленно отобрать отъ всхъ мастеровъ инструменты. У Николая Ивановича, какъ у портного, было ихъ два: утюгъ и ножницы, которыя смотритель тоже отобралъ. Ножницы разршить я не могъ, какъ ‘ржущее орудіе’, а утюгъ приказалъ выдать сейчасъ же.

— Спасибо теб, дядя, за утюгъ, а ножницы-то у меня другія есть, сказалъ мн Николай Ивановичъ тихонько, указавъ глазами на смотрителя, сидвшаго внутри сарая у дверей. Дружба у насъ съ этого и пошла.

Николай Ивановичъ былъ человкъ дйствительно добродушный, ни къ кому не приставалъ, въ свою вру другихъ не совращалъ, и начальство считало его чудакомъ, который позволяетъ себ разныя не важныя глупости, въ род не сниманія шапки, употребленія ‘ты’, вмсто ‘вы’ и т. п. Тмъ не мене, еслибы начальство, въ лиц исправника, помощника его, тюремнаго духовника и разнаго назжаго люда, врод разныхъ чиновниковъ особыхъ порученій, губернаторовъ, совтниковъ и проч. могло встать въ такія же близкія съ нимъ отношенія, какъ я или смотритель, то несомннно, что Николай Ивановичъ тоже зачисленъ бы былъ въ ‘вредные и опасные сектанты’, какъ и несчастный Рожковъ, и, разумется, испыталъ бы на себ вс послдствія такого зачисленія.

Насколько я могъ понять (именно понятъ, потому что онъ говорилъ въ такой туманной форм, что мн оставалось какъ-нибудь посл сформулировать его слова въ ‘нчто’) изъ неоднократныхъ бесдъ съ Николаемъ Ивиновичемъ, его убжденія были слдующія: Бога и религію какую бы то ни было онъ отрицалъ абсолютно, главнымъ образомъ, вслдствіе отсутствія видимыхъ, чисто непосредственныхъ результатовъ. Поясню примромъ: однажды онъ мн рзко указалъ на противорчіе, существующее, по его мннію, между тмъ, что ‘попы говорятъ’, какъ онъ выразился, и дйствительною обыденною жизнію.

— Вашъ попъ сказывалъ, что Богъ справедливъ и милостивъ и что ни одинъ волосъ у человка не отымется безъ воли Бога. Хорошо. Насъ въ замк чуть не тысяча человкъ, и вс мы, конечно, пойдемъ на каторгу, а изъ этой тысячи человкъ — я могу это заврить словомъ — съ полсотни наберется людей невинныхъ, осужденныхъ несправедливо. О себ я не говорю, я не вашъ и Богу вашему дла нтъ до меня, а что же ихъ-то онъ не защититъ? Вдь они вруютъ въ него и молятся, иной всю ночь лбомъ въ полъ стучитъ, словно дятелъ дерево долбитъ, тукъ-да-тукъ, а толку все нтъ. Все-таки его отпорютъ и золото пошлютъ копать! Какъ ты, дядя, думаешь?

Понятно, что человка, стоящаго на такой практической житейской почв, требующаго для убжденія видимо-осязательнаго чуда, трудно наставить на путь истины.

Власти онъ то же не признавалъ. У нея не было, по его мннію, ни малйшаго основанія. Всякъ самъ по себ — вотъ альфа и омега его гражданскаго и политическаго созерцанія. Особенно его раздражало сосредоточеніе власти, все равно, въ одномъ ли лиц или въ цломъ учрежденіи.

— Взять тебя теперь, говорилъ онъ мн:— ты мужикъ добрый и умишко есть, а можешь ли ты по совсти сказать, что ты свое дло справляешь какъ слдуетъ? То есть, чтобы у тебя все всегда исправно и за всмъ ты углядишь во-время? А велико ли твое дло? Плюнуть да растереть! Какъ же тамъ-то могутъ управиться? Тамъ и морская часть, и сухопутная, и гражданская, да и духовная на придачу! Гд за всмъ усмотрть? Вотъ ты неисправенъ по своему длу, другой, третій неисправенъ и наберется васъ большія тысячи, глядишь, и выйдетъ, что ничего у васъ исправнаго нтъ… Вотъ теб и власть!

— Да вдь и безъ власти нельзя, урезонивалъ я его: — пойдутъ безпорядки, убійства, грабежи, кражи. Кто сильне, тотъ и правъ. Понравился, напримръ, мн твой жилетъ, я сильнй тебя, ну, и отниму. Что ты со мной сдлаешь?

— А теперь я что съ тобой сдлаю? спросилъ онъ меня въ свою очередь совершенно серьёзно.— Жилетъ-то стоитъ два рубля, а чтобы мн его назадъ отъ тебя взять, такъ три рубля истратить надо, а не истратишь, такъ шишъ получишь? Какой же разсчетъ хлопотать?

— Ну, это ты врешь! не спорю, бываетъ иногда и такъ, но рдко, а какъ власти-то не будетъ — и три рубля твои не помогутъ.

— Тогда всякъ о себ заботиться будетъ. Если ты силенъ, то у меня, можетъ, и ножъ найдется, а нтъ, такъ такіе же слабые, какъ я, помогутъ мн, мы теб шею и свернемъ. Глядь, другому-то сильному и неповадно будетъ.

— Ну, и будемъ только убивать другъ друга, а работать некогда.

— Небось, найдется время для всего! еще какъ чудесно жить будетъ!

Относительно отечества, родныхъ, онъ былъ космополитомъ чистой крови.

— Это у васъ есть русскіе, нмцы, татары, а у меня вс люди, только что не такъ говорятъ, какъ я, а кабы пожили у насъ, также говорить стали бы. Все равно, пить и сть и имъ нужно.

— Да вдь у нихъ и вра другая, и обычаи не т, что у насъ.

— Про вру говорить не буду, а обычаи… да неужели здсь, въ Сибири, обычаи т же, что и въ Россіи? По моему, такъ совсмъ другіе, однако, вы вс русскими считаетесь? Нтъ, обычай, дядя, не помшаетъ, не тронь только насъ, мы ни съ кмъ ссориться не будемъ. Земли и воды для всхъ хватитъ!

Про семью онъ, какъ и Рожковъ, на все отвчалъ: ‘я одинъ, мн никого не нужно’. Когда-же я коснулся склонностей его къ женщинамъ, онъ пояснилъ коротко: ‘Это нужно, посмотри на любую тварь — то же и мы’.

Въ своихъ отношеніяхъ къ товарищамъ-арестантамъ, Николай Ивановичъ былъ человкъ безупречно честный и мягкій, никогда никого не ругалъ, а случалось и помогалъ. Начальству же: смотрителю, исправнику и проч., иногда позволялъ себ говорить горькія истины, но въ такой шутовской форм, что они относили это къ его ‘чудачеству’ и не обращали серьёзнаго вниманія.

Описавъ Николая Ивановича, или лучше, показавъ его физическую и нравственную личность, поясню, почему я назвалъ его вначал этого очерка ‘страстотерпцемъ’.

Годъ уже прошелъ, какъ мы мирно, повременамъ, бесдовали съ Николаемъ Ивановичемъ, и не чаялъ онъ, что скоро на дл придется доказать свою привязанность къ излюбленнымъ мечтаніямъ. Смнился у насъ губернаторъ и ухалъ въ N—скъ, новый же, назначенный вмсто него, ране 4-хъ мсяцевъ, по разнымъ обстоятельствамъ, прибыть не могъ. Вмсто него, временно управлялъ губерніей нкто X., человкъ военный. X. сознавалъ, что онъ ‘калифъ на часъ’ и, не желая портить дло будущему губернатору, занимался только неотложными, текущими длами, а чуть можно было что, изъ боле или мене серьёзнаго, отложить до прізда начальника края, онъ неукоснительно откладывалъ, говоря докладчикамъ: ‘Пусть подождетъ, я не знаю взгляда Семена Семеныча (ожидаемаго настоящаго губернатора) на дла этого рода, и могу только напортить, направивъ дло не такъ, какъ бы, можетъ быть, онъ хотлъ’.

Въ число такихъ могущихъ ‘полежать’ попало и не мало арестантскихъ длъ. Арестанты, не зная причины медленности въ ихъ длахъ, были не особенно довольны новымъ начальникомъ, тмъ боле, что онъ пріхалъ непосредственно посл самаго дятельнаго губернатора, какой когда-либо бывалъ въ нашемъ захолусть. Какъ командующій въ то же время мстными войсками, онъ задумалъ объздъ по ввренному ему краю.

Онъ былъ человкъ уже не молодой и въ частной жизни чрезвычайно честный, но слабохарактерный. Какъ администраторъ, да еще при тхъ условіяхъ, при которыхъ онъ находился, онъ ничего не стоилъ.

Во время этого объзда, попалъ онъ въ нашъ городъ, гд также существовала мстная команда. Встртили мы его, какъ подобаетъ, отрекомендовались, долго онъ насъ не держалъ и объявилъ, что завтра въ 9 часовъ осмотритъ команду, а оттуда въ острогъ. Началась обычная въ этихъ случаяхъ суетня, мытье половъ, выдача чистаго блья, очищеніе ретирадъ, однимъ словомъ, принимались вс мры, чтобы ‘не ударить передъ начальствомъ въ грязь лицомъ’.

На завтра, посл смотра команды, отправились мы вс, т. е. управляющій губерніей, исправникъ, я, докторъ, голова и неизбжный адъютантъ, онъ же завдующій путевою канцеляріей губернатора — въ острогъ.

Признаюсь, я самъ удивлялся, какъ это можно было въ сутки до такой степени измнить физіономію его? Все выблено, вымыто, пескомъ посыпаны полы, люди одты чисто, выбриты по форм, дворъ, что твой паркетъ, пища вкусная, а о квас и говорить нечего. Все шло, какъ по маслу, претензій не было, только нсколько человкъ подали докладныя записки объ ускорніи длъ, находившихся на разсмотрніи у самого губернатора. Это насъ, мстнаго начальства, не касалось, и вс мы были довольны. Я не сказалъ еще, что росту губернаторъ былъ громаднаго, вершковъ 12-ть, съ этой-то вышины онъ и усмотрлъ Николая Иваныча, мирно стоящаго, позади людей, на нарахъ, да еще и въ шапк.

— Эй! какая тамъ каналья сидитъ въ шапк? Шайку долой!

— Шапка не моя — твоя, коли нужно, ты и снимай! спокойно, не шевелясь, отвтилъ Николай Иванычъ.

Не усплъ отъ такой дерзости придти въ себя начальникъ, какъ услужливый исправникъ подскочилъ къ нему.

— Это ваше — ство, дурачокъ-съ. Онъ всегда такой, скороговоркой объяснилъ онъ.

— Коли дурачокъ, или съумасшедшій, такъ его въ больницу нужно, внушительно замтилъ X.

— Осмлюсь доложить, чуть не прошепталъ несчастный смотритель, у котораго, какъ говорится, душа въ пятки ушла: — онъ не опасный-съ, самый смирный-съ, къ тому же, мастеровой человкъ — портной, только что вотъ дурости въ немъ много.

Тутъ и докторъ заявилъ, что помщенія нтъ для душевнобольныхъ.

— А-а-а! удовольствовавшись такимъ объясненіемъ, пробасилъ губернаторъ и направился къ выходной двери. У меня ужь и сердце отлегло за Николая Ивановича, какъ вдругъ, среди всеобщей тишины, раздался его голосъ:

— Ахъ, ты дубина, дубина! Ну, какой ты начальникъ! Возился бы съ своими солдатами, показывалъ бы, куда какой винтъ въ ружь слдуетъ, а онъ — съ народомъ управляться! Вотъ кабы ты этого косого (исправникъ нсколько косилъ глазами) въ тюрьму спряталъ, да еще кой-кого, ну, такъ стоило бы тебя начальникомъ звать, а то что? Вытянулся съ версту, да и думаетъ: я умне всхъ! Да ты…

Но губернаторъ ему не далъ продолжать:

— Заковать! Въ ручные и ножные! не закричалъ, а заревлъ X.— Въ темную! На хлбъ и на воду.

Онъ былъ блденъ, какъ полотно, и едва могъ говорить.

Нечего и толковать, что приказаніе было исполнено моментально, и Николая Иваныча повлекли…

— Этотъ негодяй лишенъ правъ? спросилъ онъ исправника уже на двор.

— Никакъ нтъ-съ, но онъ бродяга, а бродяги, пойманные въ Сибири, если справка о происхожденіи не подтвердилась, судятся, какъ лишенные правъ, доложилъ исправникъ, сразу угадавъ причину вопроса.

— А справки объ немъ собираются?

— Никакъ нтъ-съ, онъ никакихъ справокъ не пожелалъ и не объяснялъ, кто онъ такой.

— Зачмъ же онъ сидитъ у васъ? обратился онъ ко мн.

— Приговоръ уже съ мсяцъ представленъ вашему п—ству на утвержденіе, почтительно доложилъ я.

— Во всякомъ случа, сегодня же составить постановленіе о происшествіи въ острог и поступить строго, по закону, чтобъ завтра же вечеромъ я узналъ, чему онъ подлежитъ. Мн не нужно будетъ утвердить приговоръ?

— Никакъ нтъ-съ, это подлежитъ вденію формальной полицейской расправы и исполненіе состоится немедленно.

— Кончайте это дло сегодня и объ исполненіи донесите съ первою же почтою, такъ какъ я сейчасъ узжаю отсюда. До свиданья, господа, провожать меня не надо! обратился онъ ко всмъ намъ: — благодарю всхъ, все нашелъ въ примрномъ порядк, желаю, чтобъ и Семенъ Семенычъ остался такъ же доволенъ, какъ и я! И съ этими словами онъ ухалъ съ адъютантомъ. Дорожный экипажъ былъ у острога.

Жалко было мн Николая Иваныча, но помочь ему я былъ не силахъ. Вечеромъ того же дня, когда я встртился съ исправникомъ, первый вопросъ его былъ:

— Пропустили нашъ журналъ о Чухмистов?

— Я его и не видалъ.

— Пожалуйста, не задержите, завтра мы объявимъ ему опредленіе полицейскаго управленія, потомъ тотчасъ же приведемъ въ исполненіе и донесемъ губернатору. Журналъ теперь у васъ лежитъ, я наврно знаю. Я нарочно съ своимъ писаремъ къ вамъ послалъ съ часъ назадъ. А то пошлемъ отсюда за нимъ. Вы здсь его можете просмотрть (мы были въ гостяхъ), журнальчикъ маленькій.

Я согласился и черезъ 10-ть минутъ читалъ ршеніе. Въ немъ значилось: ‘За дерзости, нанесенныя начальнику края, при посщеніи острога, наказать 20-го ударами плетей’.

Но завтра, часовъ въ 12-ть, повстка — немедленно прибыть въ полицію. Случилось чрезвычайное происшествіе. Прихожу и застаю всхъ въ неописанномъ волненіи, больше всхъ возбужденъ былъ исправникъ. Онъ встртилъ меня у порога словами:

— Полюбуйтесь, что вашъ пріятель надлалъ, пройдемте въ присутствіе!

Въ присутствіи, вижу, во-первыхъ, зерцало не стоящимъ на стол, какъ ему подобаетъ, а лежащимъ и безъ орла, который былъ брошенъ на полъ, шагахъ въ трехъ отъ стола, во-вторыхъ, кипа бумагъ, въ безпорядк разбросанныхъ по столу и отчасти залитыхъ чернилами, ближайшія кресла отодвинуты. Вообще, безпорядокъ такой, какъ будто бы здсь происходила жестокая борьба.

— Что же тутъ было? спрашиваю.

— А вотъ видите ли, что тутъ было. Я нарочно не веллъ убирать ничего до вашего прихода, это все вашъ Чухмистовъ надлалъ. Привели его сюда для выслушанія опредленія, которое вы вчера читали, натурально скованнаго по рукамъ и ногамъ, согласно приказанію губернатора. Конвойныхъ, два болвана, сзади стоятъ, стали приговоръ читать, а какъ дошли до словъ: ‘дать ему, Чухмистову, 20 ударовъ плетьми’, онъ и закричалъ: ‘Это не мн дать, а теб, подлецу, и не двадцать, а до смерти тебя забить слдуетъ!’ (это меня-то, пояснилъ исправникъ). Слышите, каково? И въ это самое время наручнями какъ хватитъ въ зерцало, а потомъ съ ними на меня. Конвойные рты разинули и ошалли окончательно, да спасибо нашъ разсыльный подскочилъ, усплъ схватить сзади. Тутъ и конвойные опомнились, связали его, да такъ связаннаго и драли. Ужь теперь живой съ нимъ не разстанусь! Я васъ попросилъ сюда, чтобы составить сначала актъ объ этомъ происшествіи, а затмъ мы его обсудимъ. Какъ вы думаете?

— На счетъ акта я согласенъ, а что касается обсужденія поступка, то нужно сперва справиться съ закономъ. Кажется мн, что поступокъ Чухмистова не подлежитъ веденію полицейскаго управленія, отвчалъ я.

Принялись мы рыться въ законахъ, потомъ осмотрли знаменитые петровскіе указы, помщаемые всегда на зерцал — они, къ счастію для Николая Изаныча, оказались цлы. Говорю, къ счастію, потому что умышленное поврежденіе ихъ, да и всхъ вообще царскихъ указовъ и манифестовъ влечетъ за собою весьма суровое наказаніе. Стнки, за которыми помщены были эти указы, оказались разбитыми. На этомъ-то основаніи исправникъ и хотлъ примнить къ Чухмистову статьи о ‘поврежденіи указовъ’. Я же стоялъ за примненіе статьи, налагающей наказаніе за буйство въ присутственномъ мст, что было гораздо мягче.

Такъ какъ оба мы не уступали другъ другу, то я заявилъ, что о происшедшемъ представлю прокурору, и пусть онъ укажетъ законъ, котораго должны мы придерживаться въ данномъ случа, а до тхъ поръ просилъ исправника не предпринимать ничего.

— Ну, нтъ-съ, ужь извините меня, загорячился исправникъ:— а я откладывать не буду. Завтра же полицейское управленіе заслушаетъ это дло, и къ чему будетъ Чухмистовъ приговоренъ, то завтра же и получитъ!

— Повторяю вамъ, что случай этотъ необыкновенный, законъ не предусмотрлъ его! и журнала вашего я не пропущу {Считаю умстнымъ указать на одинъ крупный недостатокъ въ сибирскомъ законодательств. Законъ, давая право и даже обязывая стряпчаго слдитъ за всмъ длопроизводствомъ, для чего вс журнальныя постановленія присутственныхъ мстъ проходятъ какъ бы чрезъ его цензуру, и только посл пропуска стряпчаго, становятся вполн законнымъ актомъ, этотъ же законъ, въ случа несогласія стряпчаго съ изложеннымъ въ журнал опредленіемъ, предоставляетъ ему право только протестовать, т. е. предложить письменно — положимъ, полиціи — измнить свое ршеніе и въ случа упорства ея, свой протестъ вмст съ дломъ представить куда слдуетъ выше. Исполненія же самаго онъ пріостановитъ не можетъ, какъ это и было въ описываемомъ случа.}.

— Я и безъ пропуска вашего исполню, уже прошиплъ исправникъ.

— Предупреждаю васъ, что я сію минуту пишу прокурору, пока сегодняшняя почта не ушла. Поэтому, и прошу васъ подождать. Статья о поврежденіи указовъ сюда не подлежитъ: указы цлы.

— Да зерцало не цло. Что я, мальчикъ что ли, что не могу опредлить — подходитъ, или нтъ законъ?

— Я вамъ сказалъ все, что имлъ, но помните, если вы накажете Чухмистова, я дла не брошу ни за что!

Съ этимъ я ушелъ, крайне разстроенный этой исторіей, потому что Чухмистову, во всякомъ случа, придется плохо, правъ ли буду я или исправникъ. Разница лишь въ степени наказанія.

Утромъ, на завтра, приносятъ журналъ, и въ немъ, о ужасъ! приведены законы чуть не объ оскорбленіи Величества. Просмотрвъ, я, вмсто обычной надписи: ‘читалъ такого числа’, написалъ: ‘пропустить не могу, такъ какъ законъ примненъ не надлежащій, да и докладъ написанъ несогласно съ актомъ, составленнымъ вчера объ этомъ происшествіи. Имю подать протестъ’. Я былъ убжденъ, что исправникъ не рискнетъ посл этого приводить приговоръ въ исполненіе, на свой собственный страхъ: 100 ударовъ розгами, къ которымъ онъ его приговорилъ, и въ Сибири составляютъ кушъ порядочный. Городъ, гд все это происходило, небольшой, и вс уже знали о размолвк моей съ исправникомъ по поводу Чухмистова. Когда я, нсколько времени спустя, вышелъ изъ дома, первый же встрчный знакомый мн объявилъ:

— А вдь арестанта-то, изъ-за котораго вы поссорились съ исправникомъ, онъ все-таки выпоролъ.

— Ну, да, вчера, я знаю.

— Вчера само-собой, а то сегодня. Сейчасъ же мимо меня провезли въ больницу.

Злоба меня охватила до того, что я бгомъ отправился въ больницу.

— Привезли наказаннаго? обращаюсь къ фельдшеру.

— Такъ-точно.

— Чухмистова?

— Да-съ.

— Гд онъ, покажите?

Вошелъ я въ арестантское отдленіе и прежде всего увидалъ Чухмистова, съ обнаженной кровавой спиной, лежащаго ничкомъ безмолвно на койк. Около него копошились фельдшеръ и служитель, накладывая компрессы на избитую спину.

— Чухмистовъ! только и могъ выкрикнуть я, чувствуя, что слезы подступаютъ буквально къ горлу, и въ тоже время сознавая полнйшее свое безсиліе помочь ему чмъ-нибудь теперь, если уже не могъ ране предотвратить совершеніе этого дла.

— Онъ теперь не слышитъ, отвчалъ фельдшеръ, накладывая ему компрессъ:— съ нимъ обморокъ. Маленько придетъ въ себя, глядишь — чрезъ 5—10 минутъ опять безъ чувствъ. Вотъ часъ, какъ мы съ нимъ возимся. Шибко ужь избитъ, ваше благородіе, посмотрите, живого мста нтъ, сплошная язва.

— Докторъ видлъ его?

— Нтъ, они на дачу ухали, скоро будутъ.

— Но вдь онъ, пожалуй, не выживетъ? замтилъ я, показывая на Чухмистова.

— Да пожалуй, что и такъ, очень ужь избитъ, повторилъ фельдшеръ.

Изъ больницы я пошелъ къ доктору и не больше пяти минутъ посидлъ у него, какъ и онъ явился. Разсказавъ ему въ короткихъ словахъ всю исторію, я просилъ немедленно отправиться вмст въ больницу, осмотрть наказаннаго, и что онъ найдетъ по осмотру, оффиціально, на бумаг сообщить мн. Къ счастію, докторъ у насъ былъ отличный человкъ.

По свидтельству, которое онъ выдалъ, приблизительно значилось: ‘наказанный арестантъ, Николай Ивановъ Чухмистовъ, находится въ опасномъ положеніи, опасность эта вызвана какъ чрезмрнымъ раздраженіемъ нервовъ, такъ равно и потерей большого количества крови. По знакамъ, оставленнымъ на тл Чухмистова орудіями наказанія, можно заключить, что онъ получилъ до 50-ти ударовъ плетью и никакъ не мене 300 ударовъ розгами’.

Прошу читателя обратить вниманіе, что плетьми онъ былъ наказанъ наканун, и, какъ дйствительно посл подтвердилось показаніями свидтелей, получилъ не двадцать, какъ бы слдовало по ршенію, а шестьдесятъ. А на другой день, по разорванной спин его опять били розгами, въ количеств 300 ударовъ!

Заручившись свидтельствомъ отъ доктора, я немедленно представилъ его, вмст съ своимъ протестомъ и копіями съ обоихъ журналовъ, прокурору…

Чухмистовъ, благодаря своей крпкой комплекціи, поправлялся, но медленно, такъ что когда я, спустя два мсяца, тотчасъ же по прізд настоящаго ‘губернатора’, былъ переведенъ на другую должность, въ другой городъ, то онъ оставался еще въ больниц. До отъзда я навщалъ его изрдка. Онъ былъ все тотъ же ‘не нашъ’. Когда я спрашивалъ его, съ чего онъ сунулся къ губернатору?— онъ просто отвтилъ:— ‘такъ нужно было’ — и больше ни слова не могъ я добиться.

Судьба его затмъ мн въ точности неизвстна. Когда я былъ на Кар, то справлялся о немъ: его тамъ не зналъ никто. Значитъ, до каторги онъ не дошелъ, а бжалъ съ дороги. Къ этому выводу меня приводитъ еще слдующее обстоятельство: мсяцевъ 8 спустя посл этого происшествія, какой-то ‘не нашъ’ бжалъ изъ Z острога. ‘Не нашъ’ этотъ былъ совсмъ безъ фамиліи, а примтами, по описанію мстнаго смотрителя, подходилъ къ Чухмистову. Боле чмъ вроятно, что это былъ онъ.

Относительно же исправника дло было такъ: оставалось еще дна мсяца до прізда настоящаго губернатора, когда было получено мое донесеніе, но, несмотря на настоянія прокурора, X. не ршался начать это дло. Такъ оно лежало безъ всякаго движенія два мсяца, затмъ было назначено слдствіе, которое подтвердило вполн мое донесеніе, а спустя еще два мсяца, слдовательно, всего чрезъ четыре посл казни Чухмистова, исправнику было предложено подать въ отставку, что онъ и исполнилъ, предпочитая взять въ аренду громадный казенный заводъ, конечно, на имя жены, гд и до днесь благоденствуетъ.

Мн остается сказать нсколько словъ о третьемъ ‘не нашемъ’, котораго хотя я зналъ, но очень немного, именно объ Александр Непомнящемъ. При осмотр мною тюремъ на Кар — а ихъ тамъ шесть — въ одной изъ нихъ въ темпомъ карцер я увидлъ человческую фигуру большого роста, плечистую.

— За что это онъ у васъ посаженъ?

— Да онъ давно сидитъ, по распоряженію начальства. Работать не хочетъ, ничмъ его не заставишь, ну, и грубитъ постоянно. Изъ ‘не нашихъ’.

Этотъ не производилъ уже впечатлнія серьёзности мысли, какъ Рожковъ, или добродушія и прямоты, какъ Чухмистовъ. У этого лицо было, хотя и красивое, но непріятные, безсмысленные глаза, съ крайне упрямымъ выраженіемъ, портили все впечатлніе. Со мной онъ не говорилъ ничего, кром заученныхъ фразъ: ‘это твое — не мое’, и т. д. Но стойкость характера и у него была необыкновенная. По разсказамъ смотрителя, онъ вынесъ ужасныя вещи. Били его несчетное число разъ, лишали пищи, оставляя лишь столько, сколько нужно, чтобы не умеръ съ голоду, и наконецъ, боле году держали въ темномъ карцер, въ которомъ и пола нтъ, а прямо, какъ дверь отворите, то колнями упретесь въ нары, занимавшіе все пространство карцера. Все это онъ выдержалъ, не сдался и не пошелъ ни на какія сдлки, которыя ему предлагали. Съ нимъ однажды былъ такой траги-комическій случай. Посл чудовищной порки, его насильно выпихнули изъ тюрьмы, чтобы съ другими отправить работать. Всю дорогу, версты 1—2, онъ шелъ, понуждаемый ударами приклада. Но когда пришелъ на мсто работы, то легъ и никакіе побои не могли его поднять. Когда же пришло время уходить съ работы, то, чтобы его доставить въ тюрьму, пришлось самому же конвою везти его на тачк, какъ тріумфатора, къ великому соблазну арестантовъ.

III.
‘Смнился’.

До появленія у насъ въ Россіи каторжныхъ тюремъ, а на арестантскомъ жаргон ‘централокъ’, приговоренные къ каторжнымъ работамъ почти вс направлялись въ Восточную Сибирь, гд и размщались мстнымъ главнымъ начальствомъ по разнымъ мстамъ. Мстъ этихъ было достаточно, не говоря уже о пресловутыхъ нерчинскихъ рудникахъ, были еще разные Акатуи, Алгачи, Кутомары и проч., гд добывалось серебро, мдь, свинецъ, затмъ, довольно многочисленные золотые пріиски Кабинета, между которыми Карійскій промыселъ или, по просту, Кара и по нын занимаетъ главенствующее значеніе по сосредоточенію въ немъ наибольшаго количества каторжныхъ и властей. Кром того, собственно въ Забайкаль былъ еще петровскій желзный заводъ, а въ Иркутской губерніи два солевареные завода: Усть-Усольскій и Усть-Кутскій.

Прежде все это наполнялось и работалось ссыльными. Въ настоящее же время, каторжные находятся только на Кар, затмъ небольшая команда, человкъ 300, въ Алгачинскомъ рудник и часть на остров Сахалин.

Дозволено также отпускать излишнихъ каторжныхъ на частные пріиски, но вся эта масса сначала слдуетъ на Кару и оттуда уже распредляется. Лучшіе рабочіе, т. е. наиболе здоровые, сильные и молодые, не свыше 40 лтъ, въ числ 500—800 человкъ, ежегодно выбираются и отправляются на Сахалинъ.

Должно полагать, что условія жизни тамъ несравненно тяжеле, чмъ гд бы то ни было (конечно, исключая ‘централокъ’, о которыхъ вс безусловно, кто только тамъ побывалъ, отзываются съ невыразимымъ ужасомъ), что признаетъ и само правительство, распоряжаясь отправлять на Сахалинъ только безусловно здоровыхъ людей и долгосрочныхъ или, иначе говоря, самыхъ тяжкихъ преступниковъ, осужденныхъ на большіе сроки (не мене, какъ на 10 лтъ), и что прекрасно сознается самими каторжными, которые всячески стараются не попасть туда, даже бгая на то время, пока партія не отправится на баржахъ по Шилк и дальше по Амуру. По сбытіи партіи, они добровольно являются обратно на Кару и не имютъ никакой претензіи на жестокое наказаніе, которое получаютъ по возвращеніи: ‘слава Богу, отнесъ Господь отъ острова, отъ ‘Соколинова’, говорятъ, ‘а до будущаго года еще далеко!’

Когда же наряжаются партіи для работъ на частные пріиски, то охотниковъ является много, несмотря на то, что работы тамъ тяжеле. ‘Кормятъ хорошо, да и вина даютъ’, говоритъ каторга. Даже въ Алгачинскій рудникъ иногда заявляются желающіе, но на Сахалинъ никогда.

Зная это хорошо, я былъ однажды пораженъ просьбой каторжнаго, въ которой онъ заявляетъ свое ‘задушевное желаніе’ уйти съ партіей на Сахалинъ и при этомъ пишетъ, что онъ ‘на видъ не особенно здоровъ’, а поэтому, зная ‘мою доброту’, проситъ ходатайства передъ докторомъ о ‘признаніи его годнымъ для отправки на Сахалинъ’.

Это я получилъ, по крайней мр, за мсяцъ до сформированія партіи. Самая же формировка производится обыкновенно такъ: получается распоряженіе генералъ-губернатора приготовить столько-то человкъ на Сахалинъ, если требуется много людей, то отправка назначается двумя и тремя эшелонами и увдомляютъ, кто назначенъ принять эти партіи. Командировки эти весьма выгодны, и он даются или какъ награда, или же для поправки обстоятельствъ какого-нибудь замотавшагося, но близкаго сердцу начальства юноши. Получивъ такое распоряженіе, на Кар начинаютъ суетиться: 1) нужно выбрать по статейнымъ спискамъ долгосрочныхъ и, конечно, гораздо больше, чмъ сколько требуется, такъ какъ неизвстно, сколько ихъ забракуетъ врачъ, 2) заготовить для нихъ одежду и 3) объздить вс тюрьмы, осмотрть по составленнымъ спискамъ людей и изъ нихъ уже отобрать требуемое количество, такъ сказать, квинт-эссенцію. Теперь, продолжаемъ разсказъ.

Чрезъ недлю посл полученія просьбы, мн случилось быть въ той тюрьм, гд содержался ‘доброволецъ’ сахалинскій.

Понятно, любопытно было взглянуть на субъекта, просящаго о томъ, отъ чего иной радъ повситься. Вызвали его, дйствительно, оказался здоровья сомнительнаго: небольшого роста, худой, желтый какой-то, да и не молодой, лтъ подъ сорокъ, а, можетъ быть, и вс 40 есть. Онъ и у насъ-то не долго бы прожилъ, а на Сахалин и подавно.

— Это ты просьбу мн подалъ?

— Я-съ, ваше благородіе.

— Что-жь теб такъ захотлось на Сахалинъ?

— Давнишнее желаніе было посмотрть, года два хлопочу, все не принимаютъ по нездоровью, такъ ужь я къ вашей милости: похлопочите, вашескородіе, будьте отцомъ благодтелемъ!

— Да ты посмотри на себя! ну, какой ты работникъ? вдь ты поди и здсь въ разрзъ не ходишь? {Разрзомъ называется мстность, гд производятся земляныя работы по добыванію золота.}

— Точно такъ, не хожу-съ, да только я граматный, прежде у смотрителя занимался въ контор, и тамъ тоже буду. Не оставьте!

— Мн, братъ, грха не хочется брать на душу, да и докторъ не согласится… А пріемщикъ, думаешь, разв возьметъ тебя?

— Если вашескородіе захочете, все сдлаете.

Видя такое настойчивое желаніе, я пообщалъ ему попросить врача, но не общался за успхъ.

Врачъ, однако, согласился: ‘Его, говоритъ, дло, хочетъ улизнуть скорй, значитъ, ему такъ нужно, съ какой стати мы будемъ мшать? Болзни у него такой, какая по закону мшала бы работать, нтъ. Онъ только немного слабогрудый, но если заниматься будетъ письмомъ, то долго проскрипитъ’.

Затмъ, какъ-то подошло къ разговору, я передалъ завдывающему {Главный начальникъ каторги на Кар носитъ оффиціальный титулъ ‘завдывающаго нерчинскими ссыльно-каторжными’. Онъ же и мстный комендантъ.} о такомъ странномъ желаніи и просилъ его, если возможно, не препятствовать.

— Чего препятствовать! Ныншній годъ громадный нарядъ, я и не знаю, откуда достать людей. Сколько бы ни явилось желающихъ, съ удовольствіемъ отправлю, отвчалъ тотъ.

— Онъ — не особенно здоровый человкъ, замтилъ я:— но граматный, надется въ писаря попасть.

— Попадай онъ куда хочетъ, а до здоровья мн дла нтъ, это — дло врача и пріемщика. Главное, долгосрочный ли онъ?

Я совершенно упустилъ изъ вида это важнйшее условіе отправки на Сахалинъ и предложилъ сейчасъ же послать за статейнымъ спискомъ.

Принесли списокъ — о, Боже! что тамъ оказалось? Удачно я ему протежировалъ, нечего сказать! Тамъ значилось, ни больше, ни меньше, что онъ осужденъ на вчную каторжную работу, (это для его плана попасть на Сахалинъ — условіе хорошее) съ прикованіемъ къ тачк на три года.

— А онъ прикованъ къ тачк? обратился ко мн завдывающій.

— Нтъ, говорю, не видалъ.

— Помилуйте, мы отвчаемъ за это строго, недавно я получилъ замчаніе по поводу подобныхъ упущеній. Надо сію же минуту распорядиться приковать.

— Ему недолго осталось, попробовалъ я заступиться за своего протеже: — онъ мн сказалъ, что уже два года слишкомъ здсь, слдовательно, ему таскать тачку осталось нсколько мсяцевъ, стоитъ ли начинать эту исторію?

— Какое нсколько мсяцевъ! возразилъ завдывающій, заглянувъ въ списокъ:— онъ вамъ совралъ, онъ у насъ всего три мсяца, значитъ, два года и девять мсяцевъ ему слдуетъ быть съ тачкой. Нтъ, нельзя, пожалуйста, передайте длопроизводителю, чтобы сегодня же было сдлано распоряженіе. Вы, кажется, недовольны? Вдь на Сахалинъ онъ пойдетъ наврное, я такихъ господъ здсь держать не намренъ, значитъ, и ваше, и его желаніе исполнится. До свиданья.

Длать нечего, послалъ въ управленіе, передалъ приказаніе завдывающаго и сказалъ, чтобы въ тоже время его помстили въ списокъ Сахалинцевъ.

Чрезъ нсколько времени разсказываю я кому-то изъ знакомыхъ эту исторію и досадую на себя, что невольно подвелъ человка подъ такую скверную штуку, какъ тачка.

— А главное, человка-то невиннаго, раздался сзади меня голосъ. Оглядываюсь: это — мой писарь, тоже изъ ссыльныхъ, нкто Виницкій, отличный человкъ, всегда добросовстно исполнявшій свою обязанность, пришелъ съ пакетами.

— Какъ невиннаго? Разв вы его знаете? удивился я.

— Лично его не знаю и не видалъ, а дло знаю. Когда вы еще получили прошеніе, такъ меня удивило. Я десять лтъ здсь по письменной части и никогда не встрчалъ такого случая, чтобы человкъ самъ просился на Сахалинъ. Я тогда же подумалъ, что дло что-нибудь да не чисто, и вотъ сегодня на почт былъ, да по пути зашелъ къ одному человчку: онъ мн всю эту музыку и разсказалъ.

— Въ чемъ же дло? говорите! можетъ, можно будетъ помочь? сказалъ и.

— Позвольте разсказать вамъ посл, наедин, а то если слухи дойдутъ до тюрьмы, что исторія разъяснилась, то вы нетолько не въ состояніи ему помочь, а еще хуже сдлаете: его убьютъ.

Затмъ, Виницкій передалъ мн слдующее: 1) доброволецъ мой — вовсе не Петръ Соколовъ, какъ онъ значился въ прошеніи, а Иванъ Гурьевъ, 2) онъ, т. е. Иванъ Гурьевъ, осужденъ всего на 4 года, 3) Иванъ Гурьевъ смнялся съ Петромъ Соколовымъ именами добровольно, и оба они находятся въ одной и той же тюрьм, и 4) смнялись они на такихъ условіяхъ: когда по тюрьмамъ прошелъ слухъ, что скоро будетъ наборъ въ Сахалинъ, то Петръ Соколовъ, человкъ здоровый, не старый, вчнокаторжный и въ силу этого несомннно подлежащій отправк, какъ бывалый острожникъ, началъ заране изыскивать способъ уклониться. Самый легкій и наиболе практикуемый — это ‘смна’, и еслибы дло шло о наказаніи хотя 100 ударами розогъ, или полсотней плетей, то охотниковъ за деньги нашлось бы много, но Сахалинъ — такая штука, что туда изъ опытныхъ сознательно никто не рискнетъ. Нужно, значитъ, искать или новичка, ничего не знающаго, что очень трудно, или же пьяницу отъявленнаго. Послдняго ему удалось найти въ лиц Ивана Гурьева, готоваго изъ-за водки пойти Богъ знаетъ на что. Соколовъ началъ съ нимъ сближаться, и однажды вечеромъ ему удалось напоить Гурьева почти до безпамятства. Вроятно, водка была съ примсью чего-нибудь одуряющаго, потому что, судя но водк, иногда находимой и отбираемой въ тюрьмахъ, она всегда безжалостно бывала разбавлена водой, и, чтобы одурть отъ нея такъ, какъ одурлъ Гурьевъ, нужно выпить не мене четверти, количество трудно доставаемое въ тюрьм. Вечеромъ, Соколовъ ни однимъ словомъ не далъ понять никому о томъ, что онъ поитъ Гурьева съ цлью, а ограничился на завтра покупкой всей наличной въ тюрьм водки въ количеств нсколькихъ бутылокъ. На утро Гурьевъ едва можетъ съ похмлья шевелить головой и начинаетъ изыскивать способъ добычи водки опохмлиться, оказывается, что водка есть только у Соколова. Выпить ему необходимо: онъ чувствуетъ, что только водка можетъ его поправить, обращается къ Соколову, проситъ стаканчикъ, предлагаетъ ему свой паекъ за полмсяца. Все тщетно, Соколовъ согласенъ ему дать нетолько стаканчикъ, но цлую бутылку, даже дв даромъ, если со своей стороны Гурьевъ перемнится съ нимъ именами. О тачк онъ умолчалъ, такъ какъ, благодаря просмотру управленія, никто и въ тюрьм не зналъ этого въ высшей степени отягчающаго работу обстоятельства. Мучимый страшнымъ похмльемъ, забывъ въ это время и о Сахалин, тмъ боле, что это было задолго до набора, Гурьевъ соглашается, но водки еще не получаетъ. Нужно, чтобы тюрьма, ‘товариство’ узнало объ этомъ и, такъ сказать, санкціонировало это превращеніе Гурьева въ Соколова, и тогда только несчастный получилъ водку. Когда же онъ получилъ свою плату, превращеніе сдлалось уже фактомъ, и горе ему, еслибы онъ, посл похмлья, одумавшись, захотлъ бы уничтожить тотъ договоръ, даже съ возвращеніемъ платы имъ полученной, или же заявить начальству, что онъ не Соколовъ, а Гурьевъ. Смерти ему тогда не избжать, на Кар ли остался бы онъ, или же былъ бы переведенъ, въ виду явной опасности его жизни, начальствомъ въ другое мсто. Все равно: ‘товариство’ въ этихъ случаяхъ неумолимо, и не нужно, чтобы обманутый былъ непремннымъ мстителемъ. Нтъ, другіе за него исполнятъ эту месть и исполнятъ рано или поздно, но неукоснительно. Я встрчалъ поразительные случаи мести ‘товариства’: четыре или пять лтъ проходило со дня проступка, и, за 2,500 верстъ отъ того мста, приговоръ былъ приведенъ въ исполненіе.

Такимъ образомъ, когда прошелъ по тюрьмамъ слухъ о предстоящемъ набор на Сахалинъ, то же ‘товариство’, въ виду болзненности Гурьева, теперь Соколова, заставило его обратиться ко мн съ просьбой заблаговременно, такъ какъ, не заяви онъ добровольно о желаніи, его, несмотря на долгосрочность, забраковали бы, а вмсто него взяли бы другого.

Вотъ какой казусъ передалъ мн Виницкій, добавивъ, что Гурьевъ-Соколовъ, когда ему объявили о принятіи на Сахалинъ, а также выругали, зачмъ онъ скрылъ отъ начальства про тачку, къ которой онъ долженъ быть прикованъ три года, и тотчасъ же приковали его, то онъ страшно растерялся и теперь ходитъ, какъ помшанный.

— Какимъ же образомъ помочь ему? спросилъ я:— вдь если прямо вмшаться, то его, пожалуй, убьютъ?

— Наврное, и если вы сообщите господину завдывающему это дло, то предупредите и его, чтобы онъ не вздумалъ сдлать чего своей властью. Каторга ни за что не проститъ Гурьеву, а надо подождать, когда сахалинцы будутъ помщены отдльно, и пріемщикъ станетъ ихъ принимать по спискамъ, тогда попросить его, чтобы онъ, не показывая вида, что знаетъ эту исторію, просто обратилъ бы вниманіе на примты (а я знаю, что примты будутъ не схожи) и указалъ бы г. завдывающему на разницу между примтами и арестантомъ. А завдывающій пусть прижметъ старосту верхней тюрьмы, пригрозивъ ему поркой, тотъ долженъ будетъ сказать правду и указать на настоящаго Соколова, его возьмутъ, прикуютъ къ тачк, а Гурьевъ преспокойно вернется назадъ, и никто знать не будетъ объ участіи его въ этой неудач. Значитъ, само начальство открыло.

Совтъ былъ превосходный, слдовало только разузнать, врны ли свднія, переданныя мн Виницкимъ, и если врны, то просить содйствія завдывающаго и убдить его поступить какъ сказано.

Черезъ нсколько дней, мы съ докторомъ отправились въ ту тюрьму, гд сидли оба виновника настоящаго разсказа, и, подъ предлогомъ необходимости еще разъ освидтельствовать Соколова, а также и нсколько другихъ, вызвали его пятымъ или шестымъ въ контору, гд, кром насъ, никого не было.

— Правду про тебя мн говорили, что ты не Соколовъ, а Гурьевъ, и что тачку не теб нужно таскать, а ему? обратился я сразу къ нему.

Онъ до такой степени былъ пораженъ вопросомъ, что сразу, мн кажется, и не разслыхалъ его какъ слдуетъ. Я повторилъ, добавивъ, что бояться ему нечего, что мы съ докторомъ хотимъ помочь ему такъ, чтобы никто изъ каторги не узналъ, но нужно, чтобы онъ самъ подтвердилъ слухъ этотъ, что онъ, во всякомъ случа, на Сахалинъ съ тачкой не уйдетъ, потому что мы и безъ его сознанія этого не допустимъ, такъ лучше сознаться теперь и остаться въ острог, чмъ рисковать прослыть за доносчика.

Послдній аргументъ убдилъ его, повидимому, больше всего, и онъ разсказалъ свою смну точно такъ, какъ передавалъ мн Виницкій. Къ концу своего признанія онъ сказалъ: ‘Я бы и теперь не открылся вамъ, еслибы онъ меня, подлецъ, не надулъ. Про тачку никто не уговаривался, а для меня это просто мука, когда-то и я былъ дворянинъ, давно, впрочемъ, и носилъ не ту фамилію, что теперь, а все-таки кое-что отъ прежняго осталось, оно-то и коробитъ, какъ взглянешь на проклятую тачку: что я за душегубъ? Пока еще ни одного человка не убилъ, несмотря что лтъ 15 таскаюсь по острогамъ, да и на Кар уже третій разъ, и все Богъ миновалъ… а тутъ вдругъ тачка! Сахалина я не боюсь, все равно жить недолго’.

Пересвидтельствовавъ еще нсколькихъ изъ сахалинцевъ, для замаскированія настоящей причины нашего прізда, мы прямо отправились къ завдывающему, передали ему все, и онъ безъ особыхъ просьбъ и настояній согласился сдлать такъ, какъ мы его просили.

Недли черезъ дв, пріхали пріемщики, и старшій изъ нихъ, адъютантъ генералъ-губернатора, оказался очень милымъ молодымъ человкомъ, когда мы посвятили его, такъ сказать, въ нашу тайну, онъ съ удовольствіемъ согласился разъиграть свою роль.

Сахалинцы вс отобраны, наступилъ роковой день — день послдней пріемки. Чинно присутствуетъ все начальство, тщательно повряютъ пріемщики одежду на арестантахъ, и, посл сврки примтъ (прежде этого не длалось), принятые отведены въ сторону и поступали подъ присмотръ уже не казаковъ, а тхъ солдатиковъ, которые назначены ихъ сопровождать до Николаевска, такъ что съ этой минуты они принадлежали не намъ, а новому начальству — по оффиціальному, ‘начальнику рейса’. Дошла очередь до Петра Соколова, ряды каторжныхъ раздвинулись, и блдная, изможденная фигура Гурьева явилась съ тачкою впередъ.

Нисколько не измняя себ, пріемщикъ хладнокровно поврилъ сначала на немъ одежду, затмъ также равнодушно сталъ сличать примты и вдругъ, обращаясь къ завдывающему, вскричалъ:

— Это — не тотъ, этотъ едва живой, я и до Благовщенска его не довезу.

— Онъ идетъ по своей вол, спокойно отвчалъ завдывающій:— а народу годнаго мы едва-едва вамъ набрали. Пусть его! что вамъ одинъ значитъ! Да и онъ на вод поправится.

— Не въ томъ дло-съ, заговорилъ адъютантъ, какъ бы горячась:— я говорю про примты. Примты совершенно не т! Смотрите сами: значится росту 2 аршина 6 ¹/₂ вершковъ, а въ этомъ не боле 5-ти? Такъ? Затмъ, волосы на голов и бород рыжевато-русые, а этотъ брюнетъ. Дале, 34 года, а этому кажется на видъ, по крайней мр, подъ 50! Я ршительно не могу принять. Какимъ образомъ я сдавать буду его на Сахалин? Да онъ тамъ самъ заявитъ, что онъ не Соколовъ, и сошлется на примты, а я за него подъ судъ долженъ пойти. Переправьте примты — такъ и быть возьму, а иначе пусть ужь у васъ остается. Однимъ меньше, что длать! такъ и доложу.

— Какъ однимъ меньше! заговорилъ завдывающій:— этого я допустить не могу, мн предписано сдать вамъ 600 человкъ. У меня ихъ еще 3,000 осталось, и вдругъ у васъ одного не хватитъ. Это они, мошенники, вроятно, помнялись да не сообразили, что примты будутъ сврять. Его спрашивать нечего, онъ все равно ничего не скажетъ, мы иначе сдлаемъ. Позвать старосту верхней тюрьмы!

Является староста.

— Это кто у тебя? А? Какъ зовутъ его? Ты уже полгода староста и всхъ долженъ знать. Никакихъ оправданій не приму.

— Это, вашескородіе, Петръ Соколовъ называется, бойко отвчалъ староста, стоя на вытяжку, какъ хорошій солдатъ.

— А если я теб скажу, что это не Соколовъ, что тогда теб слдуетъ? Понимаешь ли ты, что ни одна примта не сходится. Что же ты меня морочишь?

— Видно, дорогой смнялись, когда на Кару шли — это часто бываетъ, по прежнему бойко, не теряясь, рапортовалъ староста, осматривая съ ногъ до головы Соколова, какъ будто бы въ первый разъ его увидалъ.

— Ну, съ тобой, я вижу, разговаривать нечего. Капитанъ! обратился онъ къ полицеймейстеру: — сію же минуту заковать старосту въ кандалы, а завтра, если онъ не укажетъ мн настоящаго Соколова, утромъ наказать за упорство 100 розгами и сдать его, вмсто Соколова, на Сахалинъ. Хотя онъ и не долгосрочный, да ужь нечего длать, беру отвтственность на себя. Вы ничего не имете противъ этого? спросилъ онъ адъютанта.

— Ничего, работникъ онъ отличный, давайте побольше такихъ, отвчалъ тотъ.

— Вашескородіе, помилосердуйте! бросившись въ ноги, чуть не зарыдалъ староста:— дай Богъ мн завтра свту не видть, если я зналъ, съ кмъ онъ смнился и когда! да кабы и зналъ, вашескородіе, сказать намъ нельзя: убьютъ, сами изволите знать наши порядки каторжные! а тутъ такъ и не знаю — вотъ передъ вами, какъ передъ Богомъ, говорю!

— Ты мн Лазаря не пой, невозмутимо замтилъ завдываюющій:— порядки ваши я знаю, это ты врно замтилъ, но никто тебя не убьетъ, потому что незачто. Ты — не доносчикъ, а тебя спрашиваютъ, какъ старосту, и я увренъ, что ты знаешь, съ кмъ онъ смнился, однимъ словомъ, выбирай любое: или скажи правду, или завтра тебя накажутъ, и ты пойдешь на Сахалинъ, возьмите его сейчасъ же.

— Позвольте, вашескородіе, създить на верхній, можетъ, кто изъ нашихъ знаетъ, такъ я доищусь.

— Никакихъ разговоровъ: или говори, или убирайся въ карцеръ до завтра. Довольно.

Его увели, пріемка шла своимъ чередомъ, несчастный Соколовъ съ своей тачкой стоялъ въ сторон, около него кипятился новичекъ-смотритель, не знавшій исторіи, уговаривая его сознаться, что онъ не Соколовъ, и указать на настоящаго Соколова, но тотъ на вс уговоры, къ великому его огорченію, твердилъ одно: ‘не могу знать-съ, Соколовъ я самый и есть’. Не нужно забывать, что вся эта комедія происходила при шестистахъ арестантахъ, изъ которыхъ ¹/₅ наврное знала, въ чемъ дло. Поэтому, Соколову и невозможно было ни однимъ словомъ выдать себя, иначе, онъ былъ человкъ погибшій.

Пріемка близилась уже къ половин, когда къ завдывающему подошелъ приставникъ (это — тоже, что въ острогахъ надзиратель).

— Староста, что въ карцер сидитъ, проситъ ваше высокородіе зайти къ нему, онъ секретъ иметъ до васъ.

— Никакихъ секретовъ у меня съ нимъ нтъ и быть не можетъ, такъ ему и скажите, а если онъ хочетъ что-нибудь сказать по сегодняшнему длу, то пусть поторопится, я дождусь сдачи остальныхъ и уду домой, а завтра мн некогда будетъ съ нимъ разговаривать, онъ отсюда и отправится прямо на баржу. А дло и безъ него разузнаю.

Черезъ нсколько минутъ является староста, уже закованный, опять началъ просить сроку до обда завтра, что онъ непремнно узнаетъ, но завдывающій пригрозилъ, что прикажетъ его сейчасъ взять въ карцеръ, и, такимъ образомъ, онъ неминуемо попадетъ на Сахалинъ. Тогда староста, обращаясь къ толп арестантовъ, сказалъ:

— Что же, братцы, неужели мн самому идти на Сахалинъ изъ-за нихъ? Я самъ — человкъ подневольный. Скажите, кто если знаетъ. Я, ей-Богу, не знаю!

— Ишь ты какой незнайка, нечего хвостомъ вилять! лучше нашего знаешь, загудли голоса въ толп каторжныхъ.— Приперли, длать нечего — говори! Говори! ничего!

— Длать нечего, вашескородіе, точно, что они смнщики, доложилъ, наконецъ, староста.

— Что же ты упирался? Знаешь и молчишь, когда я тебя спрашиваю. Я, братъ, рдко шучу, и еслибы ты сейчасъ не сказалъ, то все, что я говорилъ, было бы исполнено. Съ кмъ онъ смнился? уже рзко, по-начальнически спросилъ его завдывающій.

— Этотъ, что съ тачкою теперь стоитъ, прозывался у насъ Иваномъ Гурьевымъ и смнялся съ Петромъ Соколовымъ.

— А гд же настоящій Петръ Соколовъ?

— У насъ же, на верхнихъ работахъ.

— Онъ человкъ здоровый? Въ разрз работаетъ?

— Точно такъ-съ, работникъ въ полномъ вид.

— Вамъ работы часа на три хватитъ еще, я думаю, а въ это время и настоящій Соколовъ появится, такъ вы уже посл всхъ его примете. Хорошо? спросилъ завдывающій пріемщика и, обращаясь къ полицеймейстеру, продолжалъ: — сію же минуту отправляйтесь въ разрзъ верхней тюрьмы, разыщите тамъ Ивана Гурьева, прикажите смотрителю, чтобы всю одежду ему прислалъ сюда завтра, чуть свтъ, а казака одного пошлите въ управленіе, чтобы прислали мн статейный списокъ на Гурьева, нужно проврить примты, а сами съ Гурьевымъ сюда назадъ, сегодня всю сдачу и покончимъ.

Къ концу сдачи посплъ и полицеймейстеръ съ Гурьевымъ, теперь ужь Соколовымъ. Онъ вовсе не выглядывалъ такимъ злодемъ, какимъ я представлялъ себ, судя по тому ужасному наказанію, какое ему присудили. Самая заурядная личность, такой наружности, которая ничмъ особымъ вниманія возбудить не можетъ. Правда, необычайно здоровой комплекціи, но и только.

Сличивши примты, оказавшіяся врными, тотчасъ же распорядились освободить несчастнаго Гурьева отъ тачки и приковать къ ней настоящаго Соколова. Онъ все это время молчалъ, какъ бы не понимая и удивляясь, что съ нимъ длаютъ. Я стоялъ не далеко отъ него, глядя, какимъ именно образомъ производится операція приковки къ тачк, которой я еще не видывалъ. Это и на Кар — рдкость: я помню всего въ два года три случая. Наконецъ, онъ заговорилъ вполголоса, спрашивая окружающихъ: какимъ образомъ обнаружилась его ‘смна’? Ему обстоятельно разсказали. Онъ выслушалъ спокойно все и потомъ уже загремлъ на старосту:

— Припомни это, и съ Сахалина сюда уходятъ, не знаю, какъ тогда называть меня будешь, а вспомнишь все!

— Слышите вы его, дурака, я же и виноватъ остался! Мало теб, что я по твоей глупости ношу вотъ эти браслеты! вскричалъ староста, указывая на наручники: — ты сначала посмотри, какой ты и какой Гурьевъ! Теб въ ворота дай Богъ войти, а. тотъ въ щель влзетъ. Ишь нашелъ смнщика! Ты бы, прости Господи, съ холерой бы смнился, да захотлъ, чтобы не узнали. Зря пошелъ бы я на островъ, только и есть! Да что говорить! дуракъ, всегда дуракъ, нешто теб не сказывали люди, что смнщикъ не сойдетъ? А ты по своему. Теперь и расхлебывай, а что если вернешься, такъ милости просимъ, какъ теперь величаю, при всхъ теб говорю, такъ и тогда буду величать дуракомъ. Плевать я на тебя хотлъ.

На другой день, часовъ въ девять, баржа отчалила, а съ ней и Соколовъ, съ своей неразлучной на три года подругой, тачкой, и поплыли на ‘Сакалиный островъ’, гд, какъ говорятъ бывалые тамъ и по увчью возвращенные для излеченія на Кару каторжники, ‘уголь добываютъ, на угл спятъ, да имъ же и кормятся’, обозначая этимъ ужасную обстановку, въ особенности пищу.

Когда мы проводили рейсъ, я вспомнилъ о старост, все еще закованномъ.

— Старосту-то расковать надо? обратился я къ начальству.

— Ничего, пусть походитъ съ недльку, вдь я съ нимъ шесть часовъ бился. Ему не вредно, отвтилъ завдывающій.

Гурьевъ до моего отъзда былъ еще на Кар, теперь же, если только онъ не умеръ, то находится на поселеніи, что, при его здоровь, гораздо хуже каторги, а почему поселенцамъ иногда бываетъ хуже, я постараюсь разсказать впослдствіи.

IV.
Пасха въ острог.

Поздно вечеромъ, часовъ въ десять, подъхалъ я къ своей квартир, возвращаясь изъ далекой командировки. Пробывши три недли въ глуши, между бурятами, я несказанно радъ былъ попасть въ городъ во время. Я говорю, во время, потому что имлъ еще часа полтора, нужныхъ для умыванія, переодванія etc., а затмъ долженъ отправиться въ соборъ, къ утрени, такъ какъ завтра наступалъ великій день Свтлаго Воскресенія.

Когда я туда прибылъ, вс власти и почетнйшіе граждане города были уже на лицо, пока съ тмъ, съ другимъ поздоровался, потолковалъ, узналъ новости, незамтно приблизилось время уходить. Страшно усталый съ дороги, я было тихонько направился домой, думая уснуть до 10-ти часовъ, но легче, я полагаю, было Осману-паш пробиться сквозь наши войска подъ Плевной, нежели мн изъ собора домой. На паперти уже ждали добрые знакомые, чтобы вмст разговться у добрйшаго хохла Петра Александровича Кривченко, котораго домъ какъ разъ стоялъ противъ соборнаго входа и ворота были давно гостепріимно распахнуты для пріема гостей, какъ это велось уже искони въ этотъ день.

Никакія отговорки мои приняты не были, и я принужденъ былъ покориться большинству. Сонъ сразу у меня прошелъ, какъ только я увидалъ на стол разныхъ индюшекъ, гусей, поросятъ и все то, чмъ особенно привлекателенъ для голоднаго и усталаго человка этотъ праздникъ. Всевозможныя домашнія водки и наливки, чмъ особенно славится Восточная Сибирь, занимали особый столъ. Долго не видавшись съ пріятелями и при такомъ угощеніи, я не видалъ, какъ прошло время, и когда я вздумалъ справиться, было уже семь часовъ.

— Не стоитъ и ложиться, давайте начнемъ визитировать, предложилъ мн одинъ пріятель: — скорй отдлаемся, да и спать, а вечеромъ вс соберемся у едотыча. демъ.

Похали. Визиты въ Сибири — великая вещь. Боже сохрани, если вы, человкъ, бывающій постоянно въ обществ, а слдовательно знакомый со всмъ городомъ, кого-нибудь пропустили. Это просто сочтутъ за нежеланіе дальнйшаго знакомства, и трудно уже возстановить прежнія дружескія отношенія. Я не говорю, конечно, о людяхъ близкихъ, съ которыми вы сошлись какъ съ родными, но мало знакомые — съ тми бда!

Визиты сибирскіе — не то, что питерскіе, гд вы забросили карточку или росписались у швейцара, да и дальше. Тамъ нсколько иначе. Прежде всего неизбжное христосованіе со всми чадами и домочадцами и столь же неизбжное знакомство съ окороками и проч. Про водки, настойки и вина я не говорю, и нужно имть очень крпкую голову, чтобы благополучно объздить всхъ. Большая часть бастуетъ на 12-мъ или 15-мъ визит, откладывая продолженіе до завтра и т. д., и на это уже не сердятся. Въ этомъ случа, совершенно входятъ въ ваше положеніе, потому что нердко самъ хозяинъ, въ свою очередь, еще не окончилъ визитовъ по тои же причин.

Домовъ десять мы постили, когда насъ нагналъ на улиц полицейскій разсыльный, что-то крича. Мы остановились.

— Ваше благородіе! пожалуйте въ замокъ, тамъ неблагополучно. Смотритель съ ногъ сбился., никого отыскать не можемъ. Ни исправника, ни помощника, ни доктора, а въ замк чуть не бунтъ. Перерзались!

Посл десяти визитовъ, при тхъ условіяхъ, при какихъ они совершаются, какъ я разсказалъ уже, и посл безсонной ночи, мн было не совсмъ пріятно хать въ острогъ, но длать нечего.

Одновременно со мной пріхалъ исправникъ, а немного погодя, и врачъ. У воротъ снаружи стояло человкъ сорокъ солдатъ, сверхъ обычнаго караула, и нетерпливо прохаживался, въ ожиданіи насъ, начальникъ мстной команды.

— Зачмъ вы солдатъ-то столько нагнали? спрашиваю.

— А вы не хотите ли пойдти одни туда? Они вс пьяны, троихъ ужь зарзали.

— А раненые или убитые гд?

— Тамъ внутри, около нихъ хлопочутъ смотритель съ фельдшеромъ.

— Ну, господа, войдемте. Василій Васильичъ отлично сдлалъ, что лишнихъ солдатиковъ припасъ, чмъ еще кончится рзня — неизвстно, заговорилъ исправникъ.

Отворилась калитка — и ни души на обширномъ двор. Изъ острога выбжалъ смотритель, перепуганный, блдный.

— Ну что, до смерти зарзали? спросилъ Скуновъ (исправникъ).

— Нтъ, слава Богу, двое немного задты, ну, а третій плохъ: кишки вышли. Они тутъ лежатъ, въ первой камер.

Вошли. Я взглянулъ на главную жертву и тотчасъ узналъ его: это былъ чуть не саженный красавецъ, блондинъ, лтъ подъ 30, по имени Алексй Бергъ. Но насколько вншность его была привлекательна, на столько же, если не боле, онъ былъ негодяемъ первой руки. Онъ держалъ такъ называемый ‘майданъ’ въ острог {Если можно только сравнить острогъ съ клубомъ, то майданъ вполн соотвтствуетъ буфету при немъ, только не гласному. Достать можно все: и водки, и карты, и табакъ, и денегъ подъ залогъ и т. д.} и безбожнйшимъ образомъ эксплуатировалъ арестантовъ. Главное, онъ былъ отличнымъ шуллеромъ и обыгрывалъ до гола, кто только ему попадался. Личность темная, онъ по бродяжничеству имлъ еще другое имя, и тоже, конечно, не настоящее, ‘Строгоновъ’, и писалъ красиво и безъ ошибокъ. Остальные двое раненыхъ были люди заурядные, и оба дйствительно легко ранены: одинъ подъ мышку, ножъ скользнулъ по кости — а другой сзади въ лопатку, совсмъ поверху.

Бергъ былъ безъ чувствъ. Оставивъ доктора возиться съ ними, мы вышли на дворъ. Тутъ же стояли и солдаты.

— Пошлите-ка всхъ на дворъ. Скорй! распорядился Скуновъ смотрителю.

Смотритель вошелъ въ острогъ, что-то шумлъ тамъ, ругался и, наконецъ, вышелъ одинъ съ докладомъ, что арестанты заперлись но камерамъ и выходить не желаютъ. Боятся.

Надо сказать, что исправникъ былъ у насъ отставной полковникъ, старый сибирскій служака временъ Муравьева-Амурскаго, сломалъ знаменитый амурскій походъ, доставившій намъ громадный Амуръ, самъ прирожденный сибирякъ, нрава жестокаго, шутить не любилъ и вполн былъ согласенъ со старинною поговоркой, гласившей ‘десятерыхъ забей, одиннадцатаго выучи’. Онъ съ гордостью вспоминалъ, что въ былое время, когда онъ служилъ на Амур, съ нимъ сдлали такой фортель. Въ то время на Амуръ посылались отовсюду, для заселенія его, штрафованные солдаты, изъ нихъ формулировались команды, и, конечно, управляться съ такими головорзами было очень трудно: начальники мнялись, за неисправность, чуть не каждый мсяцъ. Вотъ такую-то команду и ему дали, но онъ вышелъ изъ испытанія блистательно. Вышло, что лучшіе люди были у него по цлому Амуру, и добился онъ результата такого, какъ самъ разсказывалъ, ‘единственно строгостью, случалось, по пяти сотъ давалъ’.

Отвтъ арестантовъ, переданный смотрителемъ, что-де ‘не хотятъ выйти’, взбсилъ его. Старая кровь заговорила.

— Какъ не хотятъ? Что это значитъ! заоралъ онъ во все богатырское горло: — да скажите имъ, мерзавцамъ, что я сію минуту пошлю солдатъ, топорами выбью двери и отдамъ приказъ стрлять по комъ только попало. Капитанъ! пошлите дежурнаго по карауламъ, пусть выгоняетъ всхъ сюда, а ежели сопротивляться будутъ, такъ колоть, какъ собакъ.

Все это онъ не говорилъ, а ревлъ такъ, что въ острог каждое слово слышали и, не дожидаясь команды, которая начала заряжать ружья (это сдлано было нарочно, на виду арестантовъ), стали выходить сначала по немногу, потомъ гуще и, наконецъ, уже ни одного не осталось.

— Дежурный, сколько арестантовъ? построить ихъ въ три шеренги и проврить, вс-ли вышли, ставь не по росту, а какъ попало. Солдатъ половину поставь сзади, а другую — передъ фронтомъ арестантовъ.

Когда все это было кончено, дежурный доложилъ, что вс на лицо, кром больныхъ въ околотк {Околоткомъ называется особая камера, гд содержатся слабые арестанты, напримръ, выздоравливающіе или больные, но не на столько, чтобы стоило ихъ таскать въ больницу.} и двоихъ раненыхъ. Скуновъ обратился къ арестантамъ съ рчью, въ которой указалъ, какой грхъ, дескать, въ такой праздникъ убивать человка, что сдлать это могъ только безбожникъ, и что хотя онъ знаетъ, что товарищей они не выдаютъ, но такого слдуетъ выдать. Жалть его нечего.

— Такъ что-жь, ребята, говори! кто?

— Не можемъ знать, вашескородіе! грянула толпа: — мы не были при драк.

— Такъ сами они перерзались, что-ли? Не хотите добромъ, я васъ заставлю указать: несмотря на праздникъ, пятаго перепорю! Приведите-ка двухъ легко раненыхъ сюда! они покажутъ.

Явились раненые, каждый, при помощи двухъ солдатъ, еле-еле ноги передвигалъ.

— Кто васъ ранилъ, указывай! нетерпливо прикрикнулъ на нихъ Скуновъ.

— Гд вашескородіе! кто ихъ знаетъ! слабымъ голосомъ отвчалъ одинъ:— такая страсть была, и себя-то забудешь. Меня какъ сзади ножемъ вдарили, такъ я свалился — и не знаю кто. и за что.

— Какъ не знаешь! за что-нибудь ранили же тебя? Съ кмъ-нибудь поссорился прежде, а можетъ быть, и подрался. Говори, не бойся.

— Да вс тутъ были, вашескородіе, значитъ, стали мы разговляться, тутъ это шумъ пошелъ, драка, мн здсь и попало, отъ кого не знаю.

— А ты можешь указать? спрашиваетъ онъ другого.

— Никакъ нтъ-съ, вашескородіе, потому я только въ дверь вошелъ, какъ меня оттуда полномъ по голов, я значитъ назадъ повернулся, тутъ меня взадъ ножемъ и ткнули.

— Ну, длать нечего. Г. смотритель! распорядитесь розогъ принести съ караулки. Послдній разъ, ребята, говорю: либо сами выходи, кто сдлалъ, либо укажи вся артель. Буду драть пятаго! значитъ, невинныхъ много пострадаетъ изъ-за нсколькихъ мерзавцевъ.

Но толпа упорно молчала. Ни одного звука не было слышно. Принесли розги, большущій ворохъ, стали вязать по 10 штукъ въ пучекъ. Твердо подошелъ Скуновъ къ длинному фронту арестантовъ и началъ громко отсчитывать съ перваго попавшагося: ‘Разъ, два, три, четыре, пять. Бери этого въ сторону!’ потомъ такъ же пошелъ дале, выбралъ онъ уже 9 человкъ, когда стоящій рядомъ съ роковымъ пятымъ, высокій арестантъ вышелъ, изъ фронта со словами: ‘Не троньте этого, вашескородіе, онъ не виноватъ. Берга я пырнулъ’ и, обращаясь къ арестантамъ, закричалъ:

— Что же, братцы, невинные изъ-за насъ будутъ страдать!’ выходи сами, кто былъ со мной, авось не убьютъ, добавилъ онъ съ усмшкой:— какъ я Алешку.

Тотчасъ вышли еще пять человкъ, заявившихъ себя участниками. Двое изъ нихъ были выпивши, остальные совершенно трезвые.

— Вс, вашескородіе, теперь, заговорилъ опять первый: — въ шестеромъ мы задумали покончить съ Алешкой, насъ шесть и есть, а тхъ двухъ ужь такъ прихватили, потому что заступиться за того подлеца хотли. Врно я говорю. Какое хотите слдствіе производите — тоже самое, все одно будетъ, что я говорю.

— Отлично, давно бы такъ! уже гораздо ласкове заговорилъ Скуновъ:— мы васъ закуемъ, наказывать теперь не будемъ, а слдствіе сегодня же начнемъ. Потомъ, обращаясь къ помощнику, который явился поздно, попросилъ его осмотрть всхъ арестантовъ:— я замтилъ, много выпившихъ есть, такъ вы ихъ запишите. Я съ ними посл потолкую.

Не до визитовъ уже мн было, когда мы, покончивъ все это, вышли изъ острога. Видъ зарзаннаго человка, составившій такой контрастъ съ общимъ веселымъ праздничнымъ настроеніемъ города, тяжело подйствовалъ на мои нервы.

По важности этого происшествія (оно важно не тмъ, что человкъ зарзанъ, а тмъ, что его въ острог зарзали), мн было поручено присутствовать при производств слдствія.

Обвиняемые, особенно Гололобовъ, тотъ самый, что вышелъ первымъ изъ рядовъ, совершенно ясно разсказали какъ самое преступленіе, такъ и его мотивъ. Показанія ихъ были проврены спросомъ многихъ другихъ арестантовъ, на которыхъ они указывали, какъ на свидтелей, причемъ т подтвердили истину ихъ показаній. Алексй Бергъ, въ бытность свою на Кар подъ именемъ Строгонова, задумалъ бжать вмст съ другимъ каторжнымъ, бгавшимъ уже не разъ съ каторги, ‘бродягой, какъ есть настоящимъ, не плоше меня’, говорилъ Гололобовъ. Бродяга этотъ имлъ деньги и не маленькія, ста три у него было накоплено, вырученныхъ отъ продажи краденаго золота, продажи водки и проч.

Побгъ былъ задуманъ въ самое неудобное время — зимой, и Бергу ни за что не уйти бы одному, еслибы товарищъ его не зналъ въ совершенств мстности, по которой пролегалъ ихъ путь, а также и людей, у которыхъ они останавливались. Не малую роль играли тутъ и деньги, которыхъ у Берга не было ничего, но за обоихъ платилъ его спутникъ.

Когда они благополучно прошли Иркутскъ и были уже недалеко отъ Енисея, а слдовательно и отъ Красноярска, откуда, по слухамъ, Бергъ и попалъ на каторгу, Бергъ, ночуя въ зимовь {Зимовьемъ называется въ Сибири избушка или, врне, шалашъ, въ которомъ все-таки возможно укрыться отъ непогоды. Ставятся они обыкновенно промышленниками, какъ въ Сибири называютъ охотниковъ, и часто очень далеко отъ жилыхъ мстъ.}, измннически убилъ спящаго товарища, ограбилъ его и, подпаливъ зимовье, отправился по знакомымъ мстамъ одинъ.

Нсколько часовъ спустя, на это же зимовье наткнулись другіе бродяги и, потушивъ огонь, который не былъ очень силенъ, такъ какъ зимовье было сырое и все въ снгу, увидали убитаго. Онъ былъ сначала оглушенъ ударомъ по голов, повидимому, топоромъ, а затмъ, своимъ же кушакомъ удавленъ.

Изъ этихъ бродягъ одинъ узналъ убитаго, который пользовался извстностью между своими, какъ первоклассный бгунъ, немедленно стали слдить за ушедшимъ Бергомъ, и имъ удалось нагнать его уже въ одномъ селеніи къ вечеру, гд спрашивать его и расправиться съ нимъ было неудобно.

Отложили они до утра и заночевали въ бан. Утромъ, рано, они поднялись и за поскотиной (изгородь вокругъ селенія, гд скотъ пасется) прождали Берга до полудня, когда встртившійся въ саняхъ крестьянинъ на ихъ спроси отвчалъ, что онъ такого, какого они ждутъ, отвезъ на зар еще въ сосднее село, и тамъ онъ при немъ нанялъ подводу дальше. Догнать его было уже невозможно, и Бергъ на этотъ разъ улизнулъ.

Надо замтить, что населеніе каторги, остроговъ Сибири и бродяги — все это составляетъ одинъ міръ, иметъ одни интересы, свою почту, свои пути сообщенія и т. д. То, что длается между ссыльными на Кар, извстно и въ острогахъ Тюмени и Тобольска ране, чмъ узнаетъ это непосредственное начальство. Такъ и въ этомъ случа, скоро-ли, не скоро-ли, на каторг стало извстно объ убійств одного изъ доблестнйшихъ бгуновъ, и убійцею, по примтамъ, сообщеннымъ тми бродягами, которые видли Берга въ селеніи, каторга признала Строгонова или теперешняго Берга.

Такой субъектъ, какъ Бергъ, не заставилъ острогъ долго ждать себя и за поджогъ въ Канскомъ округ вскор судился тамошнимъ окружнымъ судомъ. Сидлъ онъ, конечно, въ мстномъ тюремномъ замк, но, не дождавшись ршенія, воспользовался первымъ встртившимся случаемъ и бжалъ. Съ годъ тому назадъ, онъ попался съ другими бродягами въ томъ округ, гд и я служилъ, и судился, какъ простой бродяга, непомнящій родства. Такъ бы онъ и ушелъ на Кару, какъ бродяга, еслибы не телеграмма Канскаго суда, въ которой говорилось, что суду частно извстно, что такой-то — ужь не помню подъ какимъ именемъ слылъ онъ у насъ — содержится въ нашемъ замк, и что онъ — не кто иной, какъ Алексй Бергъ, о которомъ въ суд дло, поэтому просятъ справиться, и если это дйствительно окажется Бергъ, то повременить отправкой его на каторгу и доставить въ Канскъ.

Когда его стали спрашивать про ‘Канское’ дло, то онъ сразу сознался, что его зовутъ Алексемъ Бергомъ, и, по наступленіи теплаго времени, долженъ былъ отправиться въ Канскъ.

— Какъ, значитъ, намъ въ Кар стало извстно убійство топарища этилъ самымъ Строгоновымъ, мы его и поджидали, продолжалъ свое показаніе Гололобовъ.

Убійство это было совершено года четыре назадъ слишкомъ, а Строгонова нтъ да нтъ. Старыхъ товарищей спрашивали, которые вновь на Кару пришли: не сидитъ-ли, молъ, гд Строгоновъ? и отъ нихъ-то узнали, что онъ назвался Алексемъ Бергомъ и находится въ Канск.

— Мы, значитъ, т. е. не мы, что передъ вами шестеро стоимъ, а ‘товариство все’, поршили, что его надо убить, и въ Канскъ это передали. Тамъ около него, мерзавца, съ годъ вертлись, чтобы случай какой вышелъ! Тоже изъ-за такой гадины обидно плети принимать, а потому и сноровили, убивши его, чтобы самимъ цлыми остаться. Примрно бываетъ въ острогахъ, что дровами, говорятъ, задавитъ или самъ повсится ночью, и виноватыхъ не было бы. Такъ нтъ, шибко сторожится, пишетъ хорошо, поддлался къ смотрителю, тотъ ему позволилъ въ контор спать. Онъ запрется на ночь, ну и возьми его, да и днемъ все терся то въ контор, то въ караулк. Однимъ словомъ, накрыть его въ Канск было нельзя. А и тамъ бы не дрогнули руки на него!

— Тмъ временемъ онъ убжалъ, продолжали показывать обвиняемые: — смотритель послалъ его въ городъ за покупками, онъ солдата напоилъ въ кабак, а самъ ушелъ, но здсь какъ привели, мы сразу признали его за Строгонова. Пришлось покончить съ нимъ. Дня за два до праздника, онъ выпивши былъ да между своими прихлебателями и похвасталъ, что скоро уйдетъ въ Канскъ судиться, а дорогой, молъ, утеку. Ну, мы и смекнули: денегъ у него много, человкъ онъ бойкій, граматный, (за пятитку или за десятку любой солдатъ отпуститъ), припишется гд-нибудь къ обществу умершимъ поселенцемъ, торговлю откроетъ и ищи его тогда. Одинъ изъ насъ справился у смотрителя: ‘правда-ли, молъ, что Бергъ въ Канскъ уходитъ? письмо, молъ, роднымъ хочу отправить съ нимъ?’ Тотъ, извстно, не зналъ, для чего его спрашиваютъ, ‘врно, говоритъ, уходитъ съ первой обратной партіей!’ Значитъ, ужь судьба ему помереть здсь!.. Только все-жь, еслибы онъ покаялся, я бы его не убилъ, закончилъ свое показаніе Гололобовъ.

— Какъ, еслибъ покаялся? спрашиваю:— въ чемъ?

— Да въ убійств, значитъ, потому я прежде, чмъ ударить ножемъ, спросилъ его при всхъ — народу было много — что говорю, Алешка, сознайся, ты убилъ едьку (это — товарищъ его по бродяжничеству)? а онъ говоритъ: ‘убирайся, нищій! стану я объ васъ, объ паршивыхъ, руки марать!’ Онъ стоялъ спиной къ столу, на которомъ розговнье стояло, а я лицомъ къ лицу съ нимъ.— Ей, говорю, Алешка, сознайся для праздника, мы тебя простимъ — богъ съ тобой! А онъ какъ закричитъ: ‘Что ты присталъ, подлецъ эдакій, или хочешь, чтобы я тебя отшлифовалъ для праздника! Такъ не сомнвайся, говоритъ, выйдешь изъ моихъ рукъ, родная мать не узнаетъ!’ Да за воротъ меня и схватилъ. Тутъ я его ножемъ — онъ у меня въ рукав былъ — и пырнулъ, онъ сразу-то не упалъ да еще усплъ ударить меня, я тогда въ другой разъ хотлъ, да ужь свалка пошла общая, и я-ли тхъ двухъ дураковъ зацпилъ, или другой кто — видитъ Богъ, не знаю.

— Изъ твоихъ словъ видно, сказалъ слдователь:— что ты одинъ задумалъ и одинъ убилъ, и даже, можетъ быть, одинъ ранилъ и тхъ, зачмъ же эти пятеро вышли изъ рядовъ? Они напрасно только пострадаютъ?

— Зачмъ напрасно? мы по совсти положили всмъ участвовать, да они и не отопрутся, возразилъ Гололобовъ:— кабы мы не были въ сговор, я бы одинъ не убилъ, потому могли меня пріятели Алешки убить самого, да на меня и кинулись ужь съ ножами, да эти вотъ не дали, выручили. Я разсказалъ, ваше благородіе, все справедливо. Теперь весь острогъ до единаго человка знаетъ, за что я убилъ Берга, и всякій скажетъ: подломъ!

Такъ начался первый день Свтлаго Христова Воскресенія въ В—мъ острог въ 1873 году. Долго тянулось слдствіе, забирались справки о всхъ дйствующихъ лицахъ, у каждаго оказалось чуть не по десяти именъ и прозвищъ. Конца его я не дождался, но наказаніе не предполагалось очень жестокимъ, потому что лошадиная натура Берга вынесла даже это тяжкое поврежденіе. Слдовательно, судились только за нанесеніе раны при взаимной драк.

Бергъ выздоровлъ и на моихъ глазахъ былъ отправленъ въ Канскъ, но уже далеко не тмъ франтомъ, богачемъ, какимъ былъ ране. Пока онъ лежалъ въ больниц, благопріятели отыскали вс его деньги и, разумется, присвоили. Все-таки, должно быть, онъ впослдствіи бжалъ, потому что три года спустя я справлялся на Кар — онъ туда еще не прибывалъ.

Мишла.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 6—7, 1881

РАЗСКАЗЫ ИЗЪ СИБИРСКОЙ ЖИЗНИ.

‘НЕ НАШИ’.

I.Сергй Рожковъ.

II.Николай Ивановъ Чухмистовъ.

III.‘Смнился’.

IV.Пасха въ острог.

Читайте также:

I.
Сергй Рожковъ.

II.
Николай Ивановъ Чухмистовъ.

III.
‘Смнился’.

IV.
Пасха въ острог.