Г. Д. Гребенщиков
Рассказ охотника
Из цикла очерков ‘Гонец’
* * *
Рассказ охотника, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1926
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Oднажды в поезде между Иркутском и станцией Черемхово я разговорился с одним охотником. Еще не старый, словоохотливый, веселый, подвижной, как все сибирские охотники, он рассказал мне много любопытного. И вот что нахожу я ныне в своих записках об этой встрече.
— Не хваставшись скажу, десятка два медведей взял, — рассказывал охотник. — С отцом, когда мне было лет семнадцать, тигра живым на Амуре взяли для Верещагина… Небось слыхали — такой разъезжал по Сибири, для музеев живых зверей скупал. — А тигра взять живым! — Это же анахтемское дело… Не дай Господь забояться хоть на волосок. Как лишь страх почуял, так уж ты и виноват и всякий зверь тебя к смертной казни осудит. Небось сами испытали, примерно, собака: боязливого человека терпеть не может, а к бесстрашному сразу ластится. А к чему это говорю я? А вот к чему. Однова, года четыре назад, я такого труса отпраздновал, теперь стыдно вспомнить. И может быть погиб бы, если бы не зверь… У вас Алтайские реки весной, небось, дурят не хуже наших, вам нечего рассказывать, сколько случаев несчастных в ледоход бывает. Ну, вот и меня нечистый угораздил через Енисей переходить, когда забереги открылись. А пошел я на медведя. В это время он только из берлоги выходит, еще сонный, брать его способно и шкура еще не линяет. Правда, отец-покойничек, дай Бог свято почивать, наказывал: ‘Не губи дичину. Всякая тварь весною хвалит Господа’. Ну, сами вы охотник, понимаете, как тут не обзариться? Тетерева ли там, перелетные ли кряквы, зверь ли красный, где тут утерпеть?
Иду я по льду, местами уже полыньи чернеют, извертели лед, бурлят. Ширина в том месте более версты — Енисей, река сурьезная. Впереди, пониже, остров тот самый, на котором мой приятель Мишка зимовал. Винтовка у меня двуствольная — на медведя никогда не фальшивила. Иду — без страха — лишь бы встретить — мой будет. И вдруг, родной ты мой, как из пушки где-то тарарахнет! Даже не хватило сдогаду — откуда что?.. А потом, гляжу, чего-ето у меня голова закружилась — берега пошли куда-то не в те стороны. Вижу, подо мною закачалось, задрожало все, — лед горою выпучило подо мной и как ахнет прямо в небеса: вода ли, лед ли, снег ли, пена ли, ничего не помню — помню только обдало меня, как будто кипятком ожгло — глаза ослепило — это должно лед разломанный сверкнул на солнце… Упал я с ног, лежу, без шапки, рукавичку одну где-то вырвало… Держу только винтовку, будто в ней в одной и якорь. И началась же, брат ты мой, пальба! Фонталами вода и лед… Ну, ежели ад есть, то хуже быть не может… И понесло и закрутило меня в этой лихорадке так, что свет померк и разума я вовсе лишился. Погиб и погиб — кончено. Даже про молитвы и про Бога вспомнить не успел. Ну, прямо покорился сразу и о спасении даже думать невдомек. Все загудело, зазвенело, закипело вокруг меня, солнце стало маленьким, холодным, как лягушка. И сам я себе стал не нужным — прямо, прости Господи, козявка запропащая… Вдруг выпихнуло мою льдину на другую, на огромную, а впереди меня чернеет что-ето… Человек не человек, но что-ето такое, брат ты мой, родимое, роднее человека… Тут я вдруг опомнился. Медведь плывет со мной на одной льдине… И плывет так это просто по-соседски, будто мы с ним сговорились на это дело… Крутит нас, туда, сюда — я позабыл о всяком страхе и кольнуло меня в сердце любопытство… Помнится, так как-то оно вышло: прямо из ямы моей погибели вынесло и напороло меня, как на штык на это самое: смешно мне стало прямо, брателко, до слез. Ведь это же тот самый Мишка, на которого я шел с винтовкой!.. Гляжу и никакой винтовки у меня уже нет, да и охота вдруг пропала стрелять аль заступиться за себя… Одно бередит душу — смех и любопытство: куда мы с ним теперича попали? А Мишка мой, гляжу, никакого на меня внимания, ни злобы у него ко мне, ни даже любопытства. А только все поглядывает на соседние льдины и похаживает взад-вперед по краю. Потом, гляжу, кувырк на самую ближайшую, — а по ней стал прицеливаться на другую… Я не будь дурак — за ним. И все это смешно мне… Ну, прямо, братец, так смешно, как дурачок доспелся — хохочу голосом да и никаких… А мой приятель все также не спеша и не оглядываясь на меня, будто не замечая, со льдины на льдину все ближе к берегу, все ближе… А я стараюсь не отстать. Ну, веришь ли, как за братом, за спасителем, иду и никакого у меня страха. И у него ко мне никакой злобы. Только что я хохочу и прыгаю, неловко шатаюсь, падаю и весь мокрый… А он как бы играючи — прыгнет, отряхнется да и опять посматривает на другую льдину, выбирает со смекалкой…
Так, брат, и вывел меня медведь из погибели… С тех пор, друг мой, не поднимается моя рука ни на какого зверя… Ну, просто не могу забыть этого случая, как зверь навроде брата для меня доспелся…
… Так, через звериную простоту пришло человеческое бесстрашие, а через бесстрашие проглянул лик истинного понимания даже между зверем и врагом его — охотником. Какой поучительный пример враждующим между собою людям.