Рассказ купца, Горбунов Орест Федорович, Год: 1867

Время на прочтение: 4 минут(ы)

СЦЕНЫ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.

СОЧИНЕНІЕ ОР. ГОРБУНОВА.

ЧЕТВЕРТОЕ ДОБАВЛЕННОЕ ИЗДАНІЕ.

МОСКВА.
Изданіе Н. Шамова, Больш. Грузинская ул., свой домъ, въ Москв.
1900.

РАЗСКАЗЪ КУПЦА.

(Про Гамлета содержателю театра обезьянъ.)*

*) Сюжетъ разсказа доставленъ X. П. Ситовскимъ.

А нука, нмецъ, оказывай намъ свое уваженіе, подчуй насъ рябиновкой, да ты братъ тово,— покрупне стаканчикъ-то, на щетъ толстаго стекла-то не прозжайся, ты намъ потоньше, до чтобы настоящая мра была, понялъ? чтобы опосля пропуска, на насъ съ тобой душа моя не стовала. Важная, братъ, эта водка рябиновая, отъ всхъ недуговъ на пользу, коли ежели съ тобой самый послдній запой случится, окромя рябины непотребляй,— потому рябина, и обезьяны, братъ у васъ важныя, и тіятра ваша важная, ну а на щетъ питерскихъ, игд настоящіе актеры представляютъ,— далече, потому хоша твоя обезьяна и во многомъ человку подражаетъ, а все-же зврь, стало, что-же ты можешь отъ нее требовать? А настоящій актеръ — сила! Сила, братъ, какъ ты его не вывертывай, онъ теб все можетъ изобразить: и умретъ, и воскреснетъ, и опять настоящимъ человкомъ сдлается. Вотъ я теб разскажу исторію на щетъ питерскаго тіятра: въ т поры я въ его въ первой попалъ,— съ землякомъ мы на масляной загуляли. Идемъ это по Невскому пришпекту, и какъ разъ по праву руку Александровскій тіятръ. А что, говорю, Иванъ Семеновъ, чтобы это такое за зданіе обозначало: кони-то наверху пристроены? а это, говоритъ, тіятра, игд настоящіе актеры представляютъ. А могимъ-ли, говорю, мы попасть на эту тіятру?— для ча’ говоритъ, не могимъ, по 30 копекъ неразсчетъ, да это говорю плевое дло, а вотъ, говорю, давай-ко яблочковъ прихватимъ, оно все охотне будетъ. Подходимъ мы къ этому самому прикащику, что билетами-то торгуетъ, и говорю: позвольте, говорю, намъ почтенный пару билетовъ, чтобы подишевл было, это, говоритъ, можно, — шесть гривенъ стоитъ. Уступи, говорю, другъ, потому, какъ я человкъ внов, съ меня въ три дорога можно слупить, а ты, говорю, прізжаго человка не обиждай, а по своей цн, что теб стоитъ. Нельзя, говоритъ, а не то проваливай! Нечего длать, уплатили мы шесть гривенъ, пошли, — стоитъ это тутъ на дорог какой-то стрюцкій въ эдакой чудной курточк, вы, говоритъ, куда? а теб, говорю, что? аль не видишь, что на верхъ идемъ? посмотрлъ онъ на насъ таково значительно,— пропустилъ, ну-съ вотъ мы и пошли, шли, шли, шли, етажевъ 7 прошли, и чортъ ё знаетъ, какъ высоко можно лстницу поставить! Соборна колокольня въ нашемъ город велика, кажись, ну а тутъ куда!.. Вошли это на верхню ступеньку, все едино вотъ изъ печи вылезли, а на мн, признаться, дубленый полушубокъ былъ, а посверху нагольный тулупъ надтъ. Что, спрашиваетъ меня Иванъ Семеновъ, аль усталъ? усталъ, говорю, другъ сердешный, да ты, говоритъ скинь тулупь-то, ладно, думаю, тулупъ-то тридцать цлковыхъ стоитъ, а тутъ не ровенъ часъ, задремишь, безъ тулупа уйдешь, а вотъ, думаю, чтобы послободнй было, дай-ко я сапоги скину: разулся это я, чтобы никто ни запримтилъ, и вдругъ начали лампію спущать,— миліонъ тысяча огневъ такъ и засіяли, опосля этаго начали въ музыку собираться, кажинный со своимъ инструментомъ, одинъ, братецъ, ты мой, такую скрипку принесъ, больше себ, и смычекъ это у него не смычекъ, а вотъ ровно кнутовище охотницкой, шаркнетъ онъ это имъ по струн-то, такъ по всему корпусу мурашки. и забгаютъ. Вдругъ, значитъ, господинъ князь Каратыгинъ выходитъ въ Гамлет, а супружница его матерью представляется, а еще одинъ человкъ въ тнь представляется, это, то есть, отецъто Гамлетовъ, и машетъ это ему рукойто: Гамлетъ, говоритъ, подь сюда! а тотъ ему: уйди ты, говоритъ, родитель, на свое мсто, я и безъ тебя дло съисправлю, подходитъ къ нему родительница и говоритъ: Гамлетъ, говоритъ, какой-ти, говоритъ, мн есть сынъ, когда ты мн почтенья не отдаешь? Гамлетъ ей и отвтствуетъ: мать ты, говоритъ, моя мать, заблудящая мать! не прошло двухъ недль, а ты новые башмаки просишь, не што это порядокъ? а полюбовникъ это у стнки за коверчикомъ притаился. Гамлетъ, значитъ, смекнулъ эту аказію, подбжалъ, да какъ пыркнетъ его кинжаломъ супротивъ самаго сердца, и чертъ его знаетъ, какъ это ему въ голову вступило, надо полагать выпимши былъ, тотъ съ ногъ брыкъ, — и шабашъ. Вскочилъ это я: Иванъ, говорю, Семеновъ, убивство актеры произвели, въ свидтели мертваго тла поставятъ, куда, говорю, намъ броситься? а тотъ съ просонья: валяй, говоритъ, къ низу! Шарахнулъ я за нимъ въ низъ-то, да ужь на послдней ступенни вспомнилъ на щетъ сапогъ-то, другъ, говорю, вдь сапоги-то я подъ своимъ нумеромъ оставилъ, ну какъ ихъ полиція за мои собственныя признаетъ, вдь это все едино, что документъ? Вжи ты, говоритъ, прочь отъ грха, бжи, аль не видишь: жендары пошли для разбирательства, не равенъ часъ прихватятъ, хуже будетъ. Прибегъ, братецъ ты мой, я домой, да и думаю — хороша тіятра, деньгамъ переводъ, да сапогамъ не въ прокъ. Такъ и зарокъ Богу далъ, оплевать это мсто и не ходить мимо его. Въ супружеств не выдержалъ этаго общанія. Покойница супружница Акулина Семеновна, царство небесное, пристала этто, окажи ты, говоритъ, мн другъ, госпожу Тальенову. И ужъ очинно мн было непріятно, какъ я вспомнилъ исторію нащетъ сапогъ-то. Ну да, думаю, чертъ ее возьми, нельзя одинъ разъ не побаловать, пять рублей ни конецъ длу разорнье, дослалъ прикащика, чтобы ложу прихватилъ, а самъ, чтобы поспокойнй, внизу устроился, потому семейство солидное — одинадцать душъ, а помщеніе тсное. Передъ тмъ, какъ похать, я и говорю Акулин Семеновн: ниравно тамъ испить захочешь, такъ я ужь того, — приказалъ тамъ кулечекъ приготовить, потому самъ неравно забгу. Ну и все это шло благополучно. Тальенова разбжится, ногу вверхъ, колесомъ вывернется, ну просто чертъ ее знаетъ, ровно вотъ у нее весь корпусъ на шалнерахъ, а Николка, маленькой это сынишка у меня, присталъ къ матери: мамынька, говоритъ, испить хочу, та это взяла бутылку съ кислыми щами, да съ пробкой-то никакъ и не совладаетъ. Вертла, вертла ее въ рукахъто, пробка-то разъ сама по себ въ потолокъ, а кислыя-то щи на нижайшую публику. Я это глянулъ на верхъ и показываю ей, чтобы какъ нинаесть перстомъ-бы удержали, — а она голубка и ручки опустила. Публика же таперича не смотритъ на Тальенову, а возрилась наверхъ, да и помираетъ себ, съ дуру, со смху. Я, сударь мой, не выдержалъ, потому обидно больно, какъ крикну, Акулина Семеновна, приткни перстомъ! Сейчасъ меня городовой за борта, да въ частный домъ, три дни улицы промелъ, да ужъ насилу отдлался. Оно конечно-съ, Питеръ столичный городъ, любитъ чистоту, да званію-то нашему не приличествуетъ. А ты, братъ, нмецъ эту обезьянскую науку брось! ужъ будетъ, ей! будетъ.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека