РАЗСКАЗЪ.
РАЗСКАЗЪ.
(Евгенія Гребенки.)
‘Картины русской живописи’, СПб, 1846
Рассказ, Гребенка Евгений Павлович, Год: 1846
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Нтъ, что ни говорите, господа, а я совершенно согласенъ съ этимъ…. забылъ его имя, съ древнимъ мудрецомъ, который сказалъ, что всякаго поэта слдуетъ увнчать и выпроводить вонъ изъ города, пусть себ поетъ, да празднословитъ въ чистомъ пол и не смущаетъ рабочаго народа ршительно сказалъ толстый откупщикъ.
Что вы! Макаръ Михайловичъ! закричали на него собесдники, съ вашимъ умомъ, съ вашимъ образованіемъ и вы говорите такія рчи!… помилуйте!.. вы шутите!
Благодарю, господа, за комплименты, хоть я и не барышня, но, шутки въ сторону, я говорю мое убжденіе, мало этого, я говорю въ обширномъ смысл, о всхъ вообще этихъ людяхъ, которыхъ называютъ въ газетахъ жрецами искусства, о писателяхъ, о живописцахъ, ваятеляхъ….. архитекторы еще другое дло… тутъ есть польза. . . . . . . . . . . . . . .
Этотъ разговоръ состоялся зимой 1844 года въ добромъ город Петербург, въ небольшой гостиной. Собесдниковъ было человкъ пять, въ карты не играли, говорили, какъ легко было замтить, не о преферанс, не о наградахъ, не о Кастелланъ, а объ изящныхъ искуствахъ. Откупщикъ былъ не въ дух.
Отчего вы такъ предупреждены противъ, какъ вы говорите, жрецовъ излщнаго, смясь замтилъ одинъ молодой человкъ.
Отчего? странный вопросъ! отвчалъ откупщикъ. Лучше я васъ спрошу: отчего вы защищаете ихъ? пустой народъ!… настоящіе жрецы, дятъ чужой хлбъ — и только.
Тутъ ораторъ, повидимому очень утшенный своей остротой — не остротой, каланбуромъ — не каланбуромъ, остановился, улыбаясь повелъ кругомъ глазами и продолжалъ:
Да, ршительно пустой народъ, кругомъ должники общества, а чмъ отплачиваютъ ему?… исправляютъ говорятъ, нравы!…. нтъ, теперь мы стали умны, для этого, въ театр посмемся. валъ скупымъ, а все таки не станемъ раскидывать деньги на стороны, человкъ прочитаетъ про взяточника, даже (Положимъ почувствуетъ къ нему омерзніе, а все таки если онъ взяточникъ — то не выдержитъ, возьметъ…. просто пустой народъ писатели, пустой!..
—А живописцы?
Живописцы! почти съ ужасомъ закричалъ откупщикъ, а живописцы еще хуже. Писатель что нибудь скажетъ полезное хоть иногда ошибкой, а живописецъ…. да это просто народъ, которому и имя трудно прибрать, вотъ уже безполезнйшій человкъ живописецъ! хотлъ-бы я видть человка обязаннымъ чмъ нибудь живописцу?—
А — я такъ знаю.
Да, конечно, живописецъ, могъ быть человкъ съ состояніемъ или въ связяхъ, ну, онъ и помогъ, положимъ, кому нибудь, но я не о томъ говорю. Вы покажите мн человка, которому оказалъ бы услугу живописецъ собственно живописью, понимаете вы меня?
— Понимаю и постараюсь вамъ показать такого человка. Любопытно, любопытно! гд же онъ этотъ фениксъ? гд этотъ феноменъ? давайте его сюда! кричалъ самодовольно откупщикъ.
Извольте, если этого вамъ хочется. Этотъ Фениксъ и Феноменъ — я, къ вашимъ услугамъ.
Вы?!….
Да, Я, а живописецъ, составившій счастіе всей моой жизни, давшій мн почувствовать тысячу удовольствій чистыхъ, духовныхъ, этотъ живописецъ знаменитой нашъ Брюловъ.
— Извините меня, я не полагалъ, впрочемъ это должно быть очень занимательная исторія.
— Она можетъ быть занимательна для меня….
Однако….вдь онъ вамъ не давалъ денегъ?
Ни гроша.
Но былъ полезенъ совтами, связями….
— И этого не было — даже я не зналъ, не видлъ Брюлова, а между тмъ считалъ его своимъ благодтелемъ.
Вы меня заинтересовали, право! разскажите намъ ваше приключеніе….
Съ удовольствіемъ, но для этого я долженъ начать немного издалека.
То есть, отъ яицъ Леды?
Почти такъ…
Длать нечего, вашъ разсказъ такъ для меня любопытенъ, что я готовъ слушать.
И мы также, замтили гости, сдвигаясь въ кружокъ около разскащика.
— Я не помню матери, началъ молодой человкъ, по смерти отца остался сиротою по десятому году. Онъ былъ управителемъ въ имніи А… Мы жили хорошо, отецъ любилъ меня, я любилъ отца, да еще любилъ собачку Жучку, она была очень привязана къ намъ обоимъ. Какъ сегодня помню, весной, когда все цвло и пло, я игралъ съ Жучкой въ саду. ‘Полно теб баловникъ возиться съ собаками,’ сказалъ мн грубый голосъ, ‘скоро перестанешь…. Теперь тебя не кому баловать.’ Я поднялъ голову и увидлъ подл себя грубую фигуру черномазаго прикащика, который такъ почтительно всегда стоялъ у порога въ комнат батюшки и кланялся въ поясъ, слушая его приказанія, я удивился тону прикащика и сказалъ: ‘не мшай мн, а не то пожалуюсь батюшк.’
— Вишъ какое пышное отродье!…. да знать я васъ не хочу…. вслдъ за этимъ прикащикъ пребольно выдралъ меня за уши и спокойно пошелъ своей дорогой.
Съ воплемъ бросился я къ нашему дому, оскорбленный, уничтоженный оскорбленіемъ… Прибжалъ въ комнату — пусто, въ другую — тоже, въ третьей куча народа, вс толпятся около чего то, ничего не видно, только слышно: ‘Нтъ, уже ему не вковать, совсмъ холоденъ, опечатайте его пожитки…. Вдь онъ не сдалъ отчета по имнію….’ Вслдъ за этимъ толпа раздвинулась, изъ неа вышелъ писарь — я юркнулъ въ толпу и очутился лицемъ жъ лицу съ моимъ батюшкой: онъ лежалъ мертвый въ сромъ нанковомъ сюртук…. Такъ его привезли изъ поля, гд съ нимъ сдлался ударъ. Я забылъ и прикащика и выдранныя уши, и молча, въ оба глаза смотрлъ на отца, это зрлище было такъ неожиданно, такъ поразительно, что мн казалось будто я сплю, и вижу страшное сновидніе.
— Что же ты, глупенькій, не плачешь, сказала мн какая то старушка, показывая рукой на трупъ отца,— вдь ты теперь круглый сирота, тебя только тотъ не станетъ обижать, кто не захочетъ.
Слова ли старухи расторгли меня или мои выдранныя уши разболлись или наконецъ я понялъ свою потерю, въ этомъ не могу дать себ отчета, но только я, рыдая, упалъ на холодную грудь моего батюшки, — Жучка всю ночь выла подъ окномъ.
Назавтра похоронили батюшку и я остался одинъ на бломъ свт, вс наши комнаты опечатали, я пошелъ спать на кухню. На кухн было много народа, много постелей, но я везд былъ лишній, изъ одного угла меня гоняй въ другой, мн стало тяжело и, я вышелъ на чистый воздухъ. Была прекрасная, теплая южная ночь, звзды весело сверкали на темно-синемъ неб, въ саду плъ соловей, недалеко на широкомъ двор какой то парень плясалъ трепака подъ балалайку, и веселая толпа бабъ хохотала вокругъ него. Мн стало грустно, я плакалъ. Жучка положа мн морду на колни не сводила съ меня глазъ. Помню что посл я всталъ. Жучка, побжала передо мной, и шелъ я за Жучкой, не зная, куда? пока не очутился на могил батюшки. Я прилегъ на мягкую свжую землю, долго плакалъ и уснулъ. Всю ночь свтлыя виднія носились передо мной — одно веселй, утшительне другаго, я проснулся и не врилъ глазамъ, своимъ, чудная великолпная картина открылась передо мной. Былъ тихій, торжественный часъ весенняго утра: востокъ пламенлъ тысячью огнисто золотыхъ отливовъ, полупрозрачныя утреннія облака легко летли одно надъ другимъ все выше и выше и терялись въ свтлой лазури, сверкая розовыми огнями. Кругомъ меня была тишина и утренняя прохлада, надо иной тихо пла какая — то птичка, будто боясь своимъ голосомъ разрушать общую гармонію. Боже мой! Какъ тогда мн показался прекрасенъ Божій міръ!…. Облака мн казались ступенями, по которымъ идутъ души за небо, я твердо вровалъ, что душа отца моего витаетъ тамъ высоко, высоко! и улыбается мн оттуда… я рвался душей, въ это безграничное пространство — и съ этой минуты полюбилъ природу, безсознательно, но горячо…
Я забылъ свое горе и плакалъ отъ умиленія, я былъ, увренъ, что отцу моему хорошо….. Но взошло солнце, облака разсялись….. насталъ день, пробудился народъ, все зашумло, застучало, заговорило…. птичка умолкла, облака улетли куда то далеко, а съ ними вмст и мои мечтанія и мой душевный покой…
День съ своими заботами пробудилъ и войн животное чувство голода. Въ дворъ я идти боялся, тамъ нкому было приласкать меня, а обидть могъ всякій — и безъ цли вздумалъ пойти на рынокъ нашего мстечка. Сталъ кликать Жучку, она не идетъ за мной и пристально разсматриваетъ огромный бычачій рогъ, положа на него об лапы. Думая заманить Жучку я взялъ рогъ и пошелъ съ кладбища, Жучка шла за мной до воротъ, въ воротахъ остановилась, долго смотрла на меня и опять вернулась на могилу. День въ мстечк былъ торговый, много народа хало на зеленую площадь, раскинутую противъ церкви, гд уже слышенъ былъ шумъ и крикъ торговли, безъ чего, какъ извстно у насъ не продать ни купить ни пары сапоговъ, ни куска хлба. Не вши почти цлыя сутки, я въ изнеможеніи слъ на ступеняхъ церковной паперти и жадно смотрлъ на крестьянъ, которые весело завтракали, кто дыней, кто кускомъ чернаго хлба — вс шли мимо меня и ни одинъ человкъ не предложилъ мн куска хлба. Тогда это для меня казалось очень удивительно, я уже ршился было попросить, да, признаюсь вамъ, языкъ не ворочался — и вотъ подходитъ ко мн человкъ, обвшанный съ ногъ до головы разными гребешками, онъ благосклонно, съ участіемъ посмотрлъ на меня и сказалъ:
Ей хлопецъ! что ты хочешь за рогъ?—
Тогда только я замтилъ, что у меня въ рукахъ остался рогъ, которымъ я манилъ съ кладбища Жучку. Первымъ побужденіемъ было отдать рогъ незнакомцу, но меня остановила мысль, что, можетъ быть я могу, продавъ рогъ, позавтракать, и совстясь запросить за него цну, я спросилъ, самъ не знаю, почему, а для чего онъ теб?
— Ты видишь, я гребенщикъ, надлаю изъ него вотъ этакихъ гребешковъ. Что теб дать за него?
Что дадите, я буду доволенъ.
Молодецъ!… сказалъ гребенщикъ, далъ мн дв мдныя монеты, погладилъ меня по голов и ушелъ. А я со всхъ вотъ бросился къ старух, продававшей баранки, отдалъ ей монеты и позавтракалъ.
Можетъ быть выдумаете, что я ищу въ моемъ разсказ мелодраматическихъ эфектовъ.—
Извините, замтилъ откупщикъ, а почти что такъ…. могила отца, этотъ съ позволенія сказать, кстати найденный рогъ. . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Между тмъ здсь нтъ ни слова выдуманнаго…… правду говорятъ: самая невроятная исторія есть истинная.
Ваша правда, но я тутъ не вижу ничего, этакаго о художествахъ, даже ремесло гребенщика считаю полезнымъ ремесломъ, но ни чуть не изящнымъ.
— Согласенъ, замтилъ молодой человкъ, но я нарочно разсказалъ вамъ первый шагъ мой на широкое раздолье свта, гд такъ много скачетъ каретъ и тянется пшеходовъ, я рано или поздно вс приходятъ къ одной цли — къ могил! Моя жизнь была не сладка, я не стану томить васъ описаніемъ моей юности, довольно знать, что меня нищаго сироту, призрлъ одинъ баринъ кормилъ меня, ругалъ когда бывалъ голоденъ, попрекалъ на каждомъ шагу и, въ качеств не то слуги, не то компаньона привезъ въ Петербургъ, куда пріхалъ закладывать имніе, чтобъ за эти деньги устроить выварку сахару изъ арбузныхъ корокъ. Мой благодтель любилъ всегда, какъ онъ выражался, потолковатъ о предмет. Напримръ, бывало, онъ увидитъ какого-нибудь птуха и сейчасъ обратится ко мн съ вопросомъ:
— Послушай, братецъ, вдь этотъ птухъ великъ?
Не очень.
— Какъ не очень? ты, братъ, вчно врешь, какъ не очень? до онъ больше гуся! не правда ли?
Кажется….
— Нтъ, именно, больше, а? больше?
Больше.
— Ну да, больше! Экіе бываютъ, чортъ возьми, птухи!….. Не забудь этого разсказать Авдоть Ивановн.
Этой страсти толковать о предметахъ я обязанъ, что мой благодтель, возилъ меня съ собой везд, куда только влекло его досужее любопытство. Мы съ нимъ перетолковали подобнымъ образомъ обо всемъ, о пирожкахъ въ кандитерской Излера, о шарманщикахъ, о Крестовскомъ остров, о желзной дорог, о монументахъ и какъ то, когда истощился запасъ любопытныхъ предметовъ, похали смотрть Академію Художествъ….. Въ это время я былъ человкъ, безъ всякаго значенія такъ, животное, кушающее чужой хлбъ, и не смотря на всю горесть своего положенія, я не зналъ, что съ со-бой длать? Куда дваться? по моему рожденію я не могъ вступить въ службу, работать ничему не выучился съ малолтства, да, по правд сказать, не чувствовалъ ни къ чему никакой охоты……. Вотъ мы пріхали къ Академіи, какой-то радостный трепетъ пробгалъ по моимъ жиламъ, когда мы поднялись по широкой лстниц, уставленный рдкими статуями, и вошли въ круглый залъ. Я былъ совершенно счастливъ, съ восторгомъ смотрлъ на изящныя произведенія и не впопадъ толковалъ съ моимъ благодтелемъ о картинахъ, но не достанетъ словъ разсказать вамъ то чувство, которое овладло мной, когда я подошелъ къ картин Брюлова, Вознесеніе Богоматери. Я слдилъ глазами за тихо восходящей въ небеса Богоматерью, и вмст. съ тмъ душа моя рвалась все выше и выше, туда въ далекія облака, которыя сказались изъ миріадъ безплотныхъ силъ живущихъ, смотрящихъ, ликующихъ… и вдругъ, незнаю почему, въ моей памяти воскресло первое, утро одиночества, встрченное мною на могил отца, живописныя облака двигались передо мной, казалось отъ нихъ вяло утшеніемъ и надеждой будущаго и я — заплакалъ…. мн кажется, если бы я въ это время увидлъ Брюлова, я бы преклонился передъ нимъ благоговйно съ трепетомъ, съ сознаніемъ своего ничтожества…— А какъ ты, братъ, думаешь, на кого похоже вотъ это кудрявое личико? спросилъ меня мой благодтель, указывая пальцемъ на картину.
Не знаю, отвчалъ я.
— Эге! а я такъ знаю, на моего Ванюшу — не правдали?..
Я какъ-то не ловко отвчалъ на выходку барина, онъ назвалъ меня грубіяномъ, неблагодарнымъ, у насъ вышла размолвка — и я оставилъ его съ твердымъ намреніемъ сдлаться живописцемъ. Не стану вамъ описывать моей плачевной участи, не стану утомлять васъ разсказами о грубыхъ оскорбительныхъ отказахъ многихъ стариковъ, которые считаются жрецами искуство, можетъ быть потому что долго живутъ и широко разглагольствуютъ объ изящномъ. Богъ съ ними! я работалъ, тяжко работалъ для пропитанія, а все остальное время занимался рисованьемъ. Сначала мои занятія шли трудно, тяжело, утомляли тло и душу, и я часто начиналъ сомнваться въ моемъ призваніи, но мн всегда въ моей тсной каморк снились чудные сны, блестящее небо, полчища облаковъ легкихъ, прозрачныхъ, сіяющихъ, и эти облака оживали въ сонмы ангеловъ, поющихъ славу Божію и видніе становилось торжественне, святе…. сложно оживала передо мной картина Брюлова, поразившая меня. И я просыпался, бодрый, свжій, крпкій, для тру дожъ дневныхъ… такъ прошло нсколько лтъ, мой трудъ вознагражденъ, и вотъ я, благодаря Бога, художникъ, люблю мое художество, какъ самаго себя и счастливъ и спокоенъ… А что было бы со мной, еслибы я не увидлъ картины Брюлова?… страшно и подумать!…. Можетъ быть до сихъ поръ я пресмыкался бы изъ за куска хлба передъ человкомъ, котораго презиралъ, потакалъ бы ему въ нелпыхъ сужденіяхъ, кормилъ бы его собакъ, и хлопалъ бы арапникомъ, въ случа, если гостямъ захотлось бы отъ скуки посмотрть рысака съ конюшни моего патрона. А теперь?… Я часто сравниваю мою судьбу настоящую съ прошедшей и всегда спшу въ Казанскую Церковь, гд, преклони колни, тепло молюсь предъ Святой картиной, давшей мн все……
Молодой художникъ умолкъ, его глаза наполнялись слезами.
— Это такъ, замтилъ откупщикъ, но мало бываетъ восторговъ души, для счастія человка иногда нужно что нибудь и по матеріяльне.
Понимаю, вы говорите о деньгахъ?..
— Совершенно такъ.
Объ этомъ я ее думаю, за одинъ портретъ самолюбіе людей мн платитъ столько, что я безбдно могу существовать полгода и заниматься для себя художествомъ, притомъ же, я не прихотливъ и живу счастливо, словомъ, я свободный художникъ.
Оно такъ, я съ вами почти согласенъ… сказалъ откупщикъ — и задумался.