Ранняя дичь, Безродная Юлия, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 36 минут(ы)

РАННЯЯ ДИЧЬ.

ОЧЕРКЪ

Юліи Безродной.

Петръ Петровичъ Тюльпановъ вернулся недавно изъ села Раздльнаго, куда только-что проводилъ супругу и дтей къ родственнику въ гости.

Петръ Петровичъ, пообдавъ, легъ отдохнуть, но не спалъ, а предавался воспоминаніямъ о чрезвычайно пріятной поздк.

Удалась эта поздка какъ нельзя лучше! Было такъ весело хать по зеленой степи, раскинувшейся на необозримую даль вокругъ, до самаго горизонта, гд къ ней склонялось темно-синее небо чудесной ласковости. Дорога, недавно просохшая посл невылазной весенней грязи, теперь была тверда, какъ чугунъ, копыта лошадей легко отскакивали отъ нея, а подковы даже звенли. Стелилась она по степи прямой лентой, точно залитая асфальтомъ, какъ троттуаръ въ какой-нибудь столиц, а по бокамъ ея раскидывалось море зелени, испещренное разноцвтными чашечками тюльпановъ.

Какъ радовались этимъ цвтамъ дти Петра Петровича, Варя и Коля!

Они постоянно просили ямщика останавливаться посреди дороги, выскакивали изъ тарантаса, убгали въ траву, которая уже доходила имъ до колнъ, срывали массами ярко-красные, огненные, голубые, желтые цвты и снова бжали къ экипажу, еще издали съ торжествомъ показывая родителямъ свою добычу.

Запыхавшіеся, съ восхищенными лицами, дтишки снова забирались въ тарантасъ, тройка подхватывала его такъ легко, точно это былъ какой-нибудь модный городской шарабанчикъ и мчала впередъ безъ передышки.

Иногда жена съ живостью поворачивала голову въ сторону, хватала руку Петра Петровича и говорила:

— Смотри, смотри, Пьеръ!

— Что же тамъ такое, Врочка?— спрашивалъ онъ, тщетно вглядываясь вдаль.

— Ахъ, уже исчезло… говорила жена нетерпливо.

— Но что же ты видла?

— Я видла замокъ,— поясняла Вра Власьевна съ оттнкомъ легкой грусти.

— Замокъ?— кричали дти.— Мама, гд ты видла замокъ? И какой онъ съ виду?

— Онъ былъ хрустальный и въ немъ радугой переливались лучи солнца.

— Должно быть это красиво,— говорилъ Петръ Петровичъ.

— Еще бы!— возражала жена не то насмшливо, не то печально.

— Хрустальный замокъ!— восхищенно кричали дти.— Подемъ туда, мама!

— Туда нельзя дохать,— объяснялъ имъ съ солидной важностью Петръ Петровичъ,— потому что то, что видла мама, на самомъ дл не существуетъ.

— Ну, вотъ! А какъ же она видла?

— То, что она видла, называется миражемъ.

— А если называется, значитъ и существуетъ.

Петръ Петровичъ въ глубин души приходилъ въ восторгъ отъ ума своихъ дтей, но не выражалъ этого, а принимался, какъ умлъ, объяснять, что такое миражи.

Дти слушали сначала внимательно, но вдругъ изъ подъ копытъ пристяжной выпорхнулъ жаворонокъ и взвился высоко-высоко въ небо.

Собачка Зулейка, спавшая все время у Вры Власьевны на колняхъ, вдругъ проснулась и на всемъ ходу выскочила изъ тарантаса, она перевернулась разокъ въ воздух, но тотчасъ же крпко стала на ноги и пустилась вскачь догонять жаворонка. Зулейка лаяла, задыхалась, кашляла, въ трав мелькала то ея рыжая мордочка, то высоко поднятый хвостикъ, а жаворонокъ все поднимался къ небу, разсыпая оттуда звучныя трели, или, вдругъ, точно поддразнивая Зулейку, спускался къ трав съ рзкимъ, нетерпливымъ свистомъ.

— У него гнздо, видно, здся спрятано,— сказалъ ямщикъ.

— Гд гнздо? Покажи! Стой, мы слземъ!— заволновались дти и чуть чуть не выпрыгнули изъ тарантаса по примру Зулейки.

А жаворонокъ снова взвился уже высоко вверхъ, такъ высоко, что сколько ни смотрли дти, сколько ни искали въ глубин синяго неба, никакъ его не могли замтить, хотя оттуда и доносились къ нимъ его бойкія трели.

— Прохали, видно, гнздо,— объяснилъ ямщикъ,— вотъ она, птица-то и радуется, что, молъ, людей обманула…

Зулейка подбжала къ тарантасу, утомленная безплодными поисками. Она вскочила снова на колни къ Вр Власьевн и отъ этого масса тюльпановъ посыпалась съ кузова на дорогу.

— Ты, шалунья!— сказалъ Петръ Петровичъ собак,— вишь, безпорядокъ надлала.

Но къ тарантасу уже бжали дти съ полными руками тюльпановъ, какъ бы спша пополнить недочетъ въ цвтахъ, сдланный Зюлейкой.

И теперь еще масса пестрыхъ букетовъ стоитъ въ комнатахъ Петра Петровича, напоминая ему о прелестной поздк… Да, весна — это единственное время года, когда степь готова побаловать человка, но зато въ ней такъ хорошо весною, что не хочется и разставаться.

Петръ Петровичъ лежалъ на кровати, предаваясь пріятнымъ воспоминаніямъ. Онъ пытался вздремнуть, но неудачно… Вроятно, свжій воздухъ дйствовалъ на Петра Петровича опьяняюще, благодаря чему онъ только ворочался безцльно съ боку на бокъ. Обыкновенно Петръ Петровичъ называлъ такое послобденное непроизводительное лежаніе ‘страданіями безсонницы’ и жаловался знакомымъ, но сегодня подобная безсонница не привела его даже въ дурное расположеніе духа.

Переворачиваясь съ боку на бокъ и выслушивая удручающіе стоны своей кровати, Петръ Петровичъ сохранялъ полную безмятежную душевную ясность. Въ сущности, онъ лежалъ теперь такъ, по обычаю. Ему хотлось лучше встать, повидать знакомыхъ, подлиться съ ними пріятными чувствами, намекнуть о томъ, какая у него хорошая жена и какія необыкновенно умныя дти.

Но Петръ Петровичъ лежалъ, зная, что вс теперь длаютъ тоже. Надо потерпть часовъ до пяти, а потомъ уже идти искать компаніи… Но къ кому же пойти сегодня? Онъ перебиралъ знакомыхъ, не ршаясь остановиться на какомъ-нибудь одномъ, и вдругъ сказалъ:

— А хорошо было бы позвать всхъ къ себ, такъ пріятно видть сегодня много народа.

Да, это была недурная идея!

Давно пора сдлать вечерокъ… Кажется, и приличіе уже того требуетъ: раза четыре былъ онъ у Ападульчева, затмъ у казначея, на имянинахъ жены, потомъ почтмейстеръ Шпингалетовъ давалъ обдъ, еще были карты у Прозрителева… да что Прозрителевъ! Даже скупой Алексй Григорьевичъ и тотъ однажды угостилъ… А у Плавутина сколько разъ пьянствовали?

Но, можетъ быть, подождать Вру Власьевну съ дтишками?

Петръ Петровичъ перевернулся на другой бокъ, соображая, стоитъ ли для этого откладывать вечеръ?

Оказалось, что не стоитъ: Вра Власьевна не любитъ, когда въ комнатахъ накурено, когда пахнетъ пивомъ… потомъ, безъ нея можно не приглашать дамъ, что обойдется гораздо дешевле.

Итакъ, ршено! Надо длать вечерокъ поскоре. Какое же будетъ угощеніе?

Петръ Петровичъ мысленно началъ перебирать припасы, содержащіеся въ двухъ лавкахъ, которые считались лучшими среди курдюмской аристократіи.

У Лампадова есть сыръ и тешка…

Петръ Петровичъ, проходя мимо лавокъ, всегда заглядывалъ въ гости къ купцамъ, узнать, не привезли-ли изъ губернскаго города какихъ-либо новинокъ, или же попробовать, на случай нужды, старые припасы. Поэтому и сыръ, о которомъ онъ думалъ въ настоящую минуту, уже былъ имъ неоднократно испробованъ и найденъ порядочнымъ. Нсколько суховатъ, но ничего, сойдетъ. Недурны также пузанки для закуски и колбаса московская.

А вотъ, насчетъ тешки придется подумать. Говорятъ, у Горлина тешка лучше. Надо бы зайти попробовать, да разузнать, кстати, не привезъ ли онъ шемайки?

Эхъ, люди, люди! Сколько разъ этотъ мошенникъ общался привезти, и все не привозитъ. А самъ чуть ли не каждую недлю шляется въ канцелярію клянчить насчетъ кабаковъ, и, вдь, принимаешь во вниманіе его просьбы! Вотъ недавно урядникъ составилъ протоколъ за скандалы въ его кабак, такъ вдь отпросился же! Пришлось протоколъ уничтожить, хотя кабакъ стоитъ чуть ли не рядомъ съ волостью… давно бы закрыть его слдовало… А все ссориться не хочется, обижать непріятно людей.

Петръ Петровичъ уже хотлъ перевернуться на другой бокъ, но вдругъ привсталъ, потому что со двора донесся къ нему голосъ кухарки Домны и еще чей-то, незнакомый. Изъ всего разговора Петръ Петровичъ услышалъ только слово ‘куропатки’, но этого было достаточно. Онъ вскочилъ и съ несвойственной ему быстротой въ движеніяхъ вышелъ въ корридоръ.

Домна собралась было сконфузиться при вид оригинальнаго костюма своего хозяина, но невниманіе послдняго къ ея стыдливому восклицанію помогло ей преодолть смущеніе.

Петръ Петровичъ вышелъ въ корридоръ одтый въ распашной капотъ супруги своей, Вры Власьевны, которая была одного роста съ нимъ и почти такихъ же размровъ, такъ что, находясь рядомъ, они изображали собою вполн правильный квадратъ, Петръ Петровичъ любилъ иногда понжиться въ жениномъ капот, потому что, не стсняя его въ движеніяхъ, онъ въ то же время удовлетворялъ нкоторымъ элементарнымъ требованіямъ приличія.

До сихъ поръ ни одинъ чужой глазъ не видалъ Петра Петровича въ этомъ наряд, но слово ‘куропатки’ заставило его неожиданно выдать свою тайну и онъ стоялъ теперь передъ зрителями слегка декольтированный, съ обнаженными полными волосатыми руками.

— А, Собачкинъ,— сказалъ Петръ Петровичъ, укрываясь за столбъ отъ взора подчиненнаго,— что это у тебя тамъ за мужикъ?

Собачкинъ подошелъ на два шага къ галлере и, протянувъ одну руку внизъ, а другую приложивъ къ козырьку фуражки, отрапортовалъ:

— Мужикъ спрашиваетъ, не нужно ли куропатокъ вашему высокоблагородію?

Урядникъ смотрлъ прямо въ зрачки своего начальства, онъ избгалъ даже скользнуть взглядомъ по костюму, какъ бы желая дать понять, что подобныя интимныя вещи его вовсе не касаются. Но Петръ Петровичъ все-таки, въ этомъ нежеланіи урядника смотрть на женинъ капотъ, почувствовалъ нкоторый укоръ, подумалъ, что іерархія служебная можетъ пошатнуться, если начальники будутъ являться въ такомъ вид подчиненнымъ, и сказавъ:

— Куропатки? Погоди, ты, я сейчасъ…— скрылся въ комнату.

Тамъ онъ поспшно снялъ капотъ, одлъ соотвтствующій его полу и чину лтній костюмъ и вышелъ на галлерею, куда скоро Домна принесла шипящій самоваръ.

— Неужели ты видалъ куропатокъ?— спросилъ онъ благосклонно у мужика, который по прежнему стоялъ у калитки,— гд же ты ихъ видлъ, братецъ, какъ тебя звать-то?

— Андрей, ваше благородіе,— отвчалъ мужикъ.

— Какой же ты, братъ Андрей, смшной! Что же тутъ спрашивать, нужны ли мн куропатки? Разв он могутъ быть кому нибудь не нужны? Ты, что же, съ собой ихъ принесъ?

— Нтъ, ваше благородіе, сегодня принесу, коли надо.

— Еще бы не надо! Ты что же, Андрей, стрлять ихъ будешь, куропаточекъ? Такъ порошку не надо ли теб, да дроби? Собачкинъ, у насъ есть порохъ?

— Есть, ваше высокоблагородіе,— мгновенно поднимая къ козырьку правую руку, отвчалъ урядникъ.

— Не надо мн пороху, я ихъ такъ изловлю,— сказалъ Андрей, — у меня братъ Гаврюшка на это ловкой…

— Ну, хорошо, Гаврюшка, такъ Гаврюшка… только принеси мн ихъ непремнно?

— Принесу, чего тамъ,— отвчалъ мужикъ, выходя со двора въ сопровожденіи Собачкина, который тоже повторялъ ему вслдъ:

— Такъ принеси же ихъ сюда, слышишь?

Петръ Петровичъ задумчиво слдилъ за уходившимъ Андреемъ и затмъ сказалъ:

— Домна, ты, кажется, была на кухн у Ападульчева, когда готовили обдъ на его имянины?

— У Ападульчева?— переспросила Домна.

— Ну, да, у Ападульчева.

— Кажись, была. Туда вс ходили, и екла отъ Бубликова и Степанида Плавутинская вмст съ Марьей отъ казначейши.

— Вдь тогда жарили тамъ куропатокъ?

— На имянины-то?

— Ахъ, Домна, ну да, на имянины.

— Стало быть жарили.

— Значитъ, ты съумешь ихъ зажарить такъ, какъ тамъ жарили? Чтобы шкурка была поджаренная и немножко отставала отъ тла, а тло тоже сверху чтобы подрумянилось, но серединка чтобы немножко, ну, самую чуточку съ кровью была… Восхетъ!..— прибавилъ онъ въ сторону, не предназначая, конечно, такого восклицанія для слуха необразованной кухарки.

Но Домна, которая отъ начала этого разговора становилась все мрачне, вдругъ сразу разбила мечтанія своего хозяина.

— Не умю я такого жарить… слышь, чего наприказывали,— отвчала она сухо,— и то имъ сдлай, и другое… а все мудреное… Не умю! Никогда такъ не жаривала и врать не хочу, что изжарю.

— Ну, вотъ,— грустно сказалъ Петръ Петровичъ,— сама видишь теперь, какая ты бездарная женщина! И смотрла, какъ жарили, и нюхала, можетъ, потомъ и подъдала отстатки, а теперь сама ничего не умешь сдлать…

— Не умю…— угрюмо повторила Домна, и отъ сознанія вины своей низко потупилась.

— Такъ вотъ что я скажу теб, матушка, — ршительно заявилъ Петръ Петровичъ,— когда принесутъ, гм… куропатки, иди ты съ ними къ самой, къ Ападульчевой, и попроси ее, гм… отъ моего имени попроси, показать теб, какъ надо ихъ готовить… Слышала?

— На то уши, чтобы слышать,— отвчала кухарка, сохраняя на лиц своемъ прежнюю, непреклонную мрачность.

Но вдругъ лицо Домны приняло выраженіе какой-то героической ршимости. Быстро накинувъ на голову платокъ, покоившійся раньше на ея плечахъ, она пошла къ воротамъ.

— Куда ты?— крикнулъ ей вслдъ Тюльпановъ.

— Куда?— съ оттнкомъ трагической насмшки, переспросила Домпа,— къ Ападульчевой… а то куда же?

— Это наказаніе, а не прислуга!— воскликнулъ Петръ Петровичъ, всплескивая руками, — я говорю, пойди къ Ападульчевой тогда, когда мужикъ принесетъ куропатки, а она уже бжитъ, какъ оглашенная!

— Не глухая, кричать нечего,— бормотала Домна, направляясь къ кухн,— и что за наказаніе такое! То иди, а то ужъ не ходи.

Продолжая ворчать, она скрылась за кухонной дверью.

Петръ Петровичъ сидлъ на балкон, погруженный въ размышленія о предстоящемъ вечер. Хорошо было бы къ куропаткамъ присовокупить еще и барашка… За барашкомъ ужъ придется послать Собачкина, тотъ все знаетъ, гд, какъ и что… Онъ же приведетъ Гамида, чтобы тотъ приготовилъ пилавъ и шашлыкъ… Затмъ — закуска, ведро чихиря, четверть ападульчевской водочки — и дло готово!

Только вотъ нехорошо, вдругъ мужикъ запоздаетъ съ куропатками? Вдь уже седьмой часъ, а его нту. Не лучше ли отложить фестивалъ до завтра? Завтра, кстати, праздникъ, да и все сдлается лучше, когда будетъ больше времени.

Размышленія Петра Петровича были прерваны, появленіемъ помощника его, Эмилія Маріусовича Бубликова.

Сослуживцы, поздоровавшись, сли другъ противъ друга и каждый налилъ себ самъ по стакану чая.

Нкоторое время они молчали, потому что видлись уже утромъ и вс событія дня, недли, мсяца, были ими обсужены давно, до послдней мелочи.

— Какая сегодня чудесная погода,— сказалъ, наконецъ, Петръ Петровичъ, — такое, знаете ли, гм… благораствореніе, чудо! Я сегодня жену съ дтьми гостить въ Раздльную отвезъ, такъ знаете ли, такое, гм… получилъ наслажденіе, что даже удивительно…

— Да, да,— равнодушно сказалъ Бубликовъ.

Эмилій Маріусовичъ во всемъ представлялъ полную противоположность Петру Петровичу. Бубликовъ былъ сложенія худощаваго, имлъ быстрые черные глаза и черные волосы, которые, впрочемъ, мняли свой отливъ, превращаясь то въ синіе, то въ рыжеватые, смотря по составу ‘краски для брунетовъ’, которую привозилъ въ Курдюмъ мошенникъ венгерецъ. Талія у Эмилія Маріусовича была гибкая, молодцевато перетянутая, движенія быстрыя, черты лица острыя, взглядъ побдоносный.

Петръ Петровичъ, при небольшомъ рост, обладалъ фигурой, представлявшей весьма опредленныя округлости. Лицо его, скудно покрытое растительностью, имло черты сильно расплывчатыя, глаза нсколько выдавались изъ орбитъ и были покрыты стью жилокъ, налитыхъ кровью. Въ движеніяхъ своихъ, также какъ и въ бесд, Петръ Петровичъ соблюдалъ достойную медлительность. Онъ морщился, заслышавъ крпкое словцо, которымъ Эмилій Маріусовичъ любилъ приправлять разговоры свои съ крестьянами, онъ даже отрицалъ брань вообще, въ принцип, увряя, что она препятствуетъ правильному ходу пищеваренія. Бубликовъ же держался какъ разъ противоположнаго образа мыслей.

Петру Петровичу было нсколько обидно, что Эмилій Маріусовичъ такъ сухо принялъ его поэтическія изліянія, но онъ зналъ, что у его помощника характеръ весьма положительный и старался примириться съ этимъ.

— Горлинъ свжій товаръ привезъ,— сообщилъ Бубликовъ,— я сегодня жену его встртилъ, говорить, что всего много получено.

— И шемаю привезъ?— оживляясь, спросилъ Петръ Петровичъ.

— Насчетъ шемаи виляла, толкомъ ничего не отвтила… Дорого, что ли, чортъ ее знаетъ.

— А, вдь, общалъ, экій человкъ!— укоризненно замтилъ Тюльпановъ.

Собесдники опять помолчали.

Уже на дворъ опускались мягкія фіолетовыя сумерки, когда въ просвт калитки появился мужикъ съ мшкомъ въ рукахъ.

— Теб чего?— сурово привтствовалъ его Бубликовъ, который вдругъ подумалъ, что мужикъ этотъ пришелъ на него жаловаться, какъ то случалось нердко.

— Что это за человкъ, вы знаете его?— спросилъ близорукій Петръ Петровичъ.

— Еще бы, конечно знаю,— сказалъ Эмилій Маріусовичъ,— это извстный мошенникъ: осенью онъ продалъ мн сажень кизяковъ, он оказались сырые! Притомъ, онъ обманулъ меня еще на два воза… Еще бы мн его не знать! Это Иванъ Терентьевъ.

— Нтъ, я Андрей Воробьевъ,— сухо отвчалъ мужикъ, который не любилъ Бубликова, подобно всмъ крестьянамъ узда.

— А, это ты, Андрей,— воскликнулъ Петръ Петровичъ,— неужели уже принесъ?

— Принесъ, ваше благородіе, вотъ он.

— Что это такое?— спросилъ Эмилій Маріусовичъ, который, по свойству своей натуры, не могъ сдержать нахлынувшаго любопытства.

Тюльпановъ, торжествуя, запустилъ руку въ мшокъ и вытащилъ оттуда первую пару куропатокъ.

— Ахъ, Боже мой!— воскликнулъ завистливо Эмилій Маріусовичъ,— гд это ты нашелъ ихъ въ такую раннюю пору? Да, впрочемъ, жирныя ли он? Нтъ ли тамъ еще для меня?

— Гаврюшка говоритъ, больше нтъ,— по прежнему сухо отвчалъ Андрей.

Между тмъ Петръ Петровичъ понемногу выложилъ на столъ содержимое мшка и занялся сортировкой дичи.

— Вотъ хорошая парочка!— восклицалъ онъ, откладывая пару куропатокъ въ одну сторону,— а эта, ты самъ видишь, братъ Иванъ, что эта пара подгуляла.

— Андрей я, ваше благородіе.

— Ну, ладно… ты посмотри, Андрей, что это за куропатка? Разв это птица? Такъ, бабочка какая-то или муха… Если ее очистить, она будетъ, право, съ мышь величиною… Гляди, я ее подброшу вверхъ, она даже и не падаетъ. Такъ, только перья, да кости… Вотъ эти снова хороши, и эти, что говорить напраслину? Но ужъ этихъ я и даромъ не возьму!

Презрительнымъ жестомъ Петръ Петровичъ отодвинулъ отъ себя куропатки, не удостоившіяся его одобренія, а т, которыя облюбовалъ, нжно покрылъ правой рукою.

— Домна,— сказалъ онъ вышедшей изъ кухни кухарк.— видишь, Домна, онъ уже принесъ.

Домна, съ видомъ безропотной покорности опять перекинула платокъ съ шеи на голову и спросила:

— Идти къ самой?

— Вотъ сейчасъ, погоди… Ну, Иванъ, сколько же ты съ меня возьмешь за куропатокъ?

— Чего тамъ… сколько другимъ давали, столько и мн пожалуете.

— Я, братецъ, не знаю, потому что въ этомъ году я ихъ еще покупалъ.

— Сколько пожалуете.

— Сколько пожалую. Ну, если я теб дамъ пятакъ, ты, вдь, не будешь доволенъ, такъ о чемъ же тутъ и разговаривать! Говори свою цну, вдь я не хочу же брать ихъ у тебя даромъ… Ну?

— Сколько же съ васъ взять? По полтинничку пара не будетъ дорого?

— Но, вдь, это нагло! По полтиннику?— вскричалъ Бубликовъ, вдругъ подскакивая на стул, точно подкинутый вверхъ пружиной, между тмъ какъ Петръ Петровичъ еще не усплъ проникнуться гнвомъ.

— Нтъ, слышите ли,— кипятился Эмилій Маріусовичъ, подбгая къ мужику — ты что это, скотина, выдумалъ? Какъ ты смешь заламывать такія деньги?

Андрей, который былъ выше Бубликова чуть ли не на полъаршина, смотрлъ поверхъ его головы на Петра Петровича и длалъ видъ, что вовсе не замчаетъ того, кто такъ энергично жестикулируетъ поднятыми руками у самаго его носа.

— Дорого вамъ это, ваше благородіе,— сказалъ Андрей, обращаясь къ Тюльпанову,— ну, я сбавлю, пусть будетъ по сорокъ копекъ пара.

— Нтъ, это невозможно,— воскликнулъ Бубликовъ, точно теряя вс свои силы, и повернулся къ мужику спиною,— до чего же мы дойдемъ, въ конц концовъ?

— Да, да, это невозможно,— повторилъ Петръ Петровичъ, который все еще держалъ руку на облюбованныхъ куропаткахъ, но уже начиналъ волноваться, такъ какъ идея о безстыдств мужика, наконецъ, овладла и его сознаніемъ.

— Не давайте ему больше двугривеннаго за пару!— говорилъ Эмилій Маріусовичъ.

— Да, больше двугривеннаго или… гм… въ крайнемъ случа, четвертака, я ему не дамъ.

— Какъ будетъ угодно,— сказалъ Андрей, равнодушно поглядывая на широкій носокъ своего сапога, который, онъ поворачивалъ справа налво, утвердивъ каблукъ его неподвижно на одномъ мст.

— Какъ будетъ угодно… А? слышите, слышите, что онъ говоритъ?— восклицалъ Бубликовъ,— нтъ, это невозможно! Да какъ ты смешь, каналья, такъ говорить съ начальствомъ?

Эмилій Маріусовичъ зашагалъ по корридору, повторяя:

— Нтъ, какъ онъ сметъ? Какъ сметъ?

Петръ Петровичъ не задавался принципіальными вопросами: ему просто хотлось поскоре окончить это дло.

— Уступай, братъ, дорого,— сказалъ онъ.

— Нтъ, это не дорого, ваше благородіе… Вы подумайте, разв имъ теперича время? Вдь это такъ, на счастье, выводокъ попался… Ей-Богу, не дорого, ваше благородіе.

— Не дорого, слышите!— взывалъ Эмилій Маріусовичъ, который вдругъ замтилъ, что мужикъ прибавляетъ ‘ваше благородіе’ только тогда, когда обращается къ Тюльпанову.

— А я больше четвертака не дамъ,— сказалъ послдній.

Андрей не возражалъ больше ничего, но, поднявъ съ полу мшокъ, протянулъ руку за куропатками.

Тутъ только Петръ Петровичъ ясно постигъ, что Домн, уже совершенно готовой идти къ Ападульчевой за инструкціями, быть можетъ, придется остаться дома. Гнвъ закиплъ въ его душ, но прошло еще довольно много времени, пока гнвъ этотъ вылился наружу. Теперь же, Петръ Петровичъ только повторилъ, багровя:

— Дорого… я, гм… говорю, что дорого.

— Да какъ же дорого,— возразилъ Андрей, не выходя изъ своего философическаго спокойствія,— у меня и Ападульчевъ бралъ по той цн, и Плавутинъ, и слдователь…

Петръ Петровичъ, все еще не отнимавшій пухлой руки отъ груды облюбованныхъ куропатокъ, уже ршилъ въ душ набавить пятачекъ, чтобы только съ ними не разставаться. Но благому намренію этому не суждено было осуществиться, потому что дло приняло вдругъ совсмъ иной оборотъ.

— Эге!— сказалъ Эмилій Маріусовичъ, внезапно успокоиваясь,— ты, братецъ, значитъ, давно уже занимаешься охотой?

Онъ многозначительно взглянулъ сперва на мужика, потомъ на Петра Петровича, но оба они, занятые своими мыслями, обратили небольшое вниманіе на этотъ вопросъ.

— А, вдь, еще до Петра и Павла далеконько?— продолжалъ Эмилій Маріусовичъ, понижая тонъ съ негодующаго на грустный.

Ничего не отвчая, Андрей принялся укладывать въ мшокъ дичь, отвергнутую Петромъ Петровичемъ, а затмъ и ту, на которой еще такъ недавно покоилась его пухлая рука.

Петръ Петровичъ отошелъ шага на два въ сторону и длалъ видъ, что занятъ разсматриваніемъ прохожихъ, но по слабости характера, онъ не могъ совладать съ собою и постоянно поглядывалъ вкось на столъ, откуда мало-по малу исчезала его надежда на вкусное угощеніе… Зрлище это доставляло ему, кром нравственныхъ, еще и физическія страданія, потому что плотному человку всегда неудобно стоять со свернутой на сторону шеей.

— Прощайте, ваше благородіе,— сказалъ Андрей, закидывая мшокъ за спину,— пойду къ лсничему, онъ купитъ.

— Нтъ, я не допущу этого!— сказалъ Эмилій Маріусовичъ, кидаясь вслдъ уходившему мужику.

Такъ какъ Бубликовъ былъ человкъ худенькій и прыткій, а Андрей, ничего не подозрвавшій, отличался медлительностью движеній, то Эмилію Маріусовичу удалось добжать раньше его до калитки и тамъ загородить дорогу.

Затмъ онъ высунулъ голову на улицу и, замтивъ тамъ какого-то мужика, который уже за нсколько шаговъ снялъ передъ нимъ шапку, крикнулъ ему:

— Эй, ты! Позови-ка урядника изъ управленія.

Мужикъ, нахлобучивъ шапку, повернулъ къ полиціи и черезъ минуту Собачкинъ уже стоялъ передъ начальствомъ, опустивъ лвую руку по шву, а правую держа у козырька фуражки.

— Арестовать этого мужика, онъ хотлъ скрыться,— сказалъ Бубликовъ, направляясь обратно къ галлере.

Собачкинъ поглядлъ на Андрея съ такимъ равнодушнымъ видомъ, точно тотъ даже никогда на глаза ему не попадался и, вытянувшись во фронтъ, занялъ позицію у калитки.

— Чего ему отъ меня надо?— дружески спросилъ Андрей у Собачкина, но получивъ, вмсто отвта, лишь одинъ равнодушный взглядъ, прислонился со своей ношей къ воротамъ.

Между тмъ Петръ Петровичъ стоялъ у столба галлереи, съ любопытствомъ наблюдая за дйствіями Бубликова.

— Что вы тамъ затваете?— спросилъ онъ, когда Эмилій Маріусовичъ вернулся.

— Да нельзя же имъ такъ спускать!— отвчалъ послдній.— Я этого подлеца привлеку къ отвтственности: онъ, повидимому, давно занимается истребленіемъ дичи, не смотря на то, что теперь еще далеко до Петра и Павла.

— Это врно,— задумчиво согласился Тюльпановъ.

— Собачкинъ!— крикнулъ съ высоты галлереи Эмилій Маріуеовичъ,— составь протоколъ этому мужику за истребленіе дичи недозволенными средствами…

— А куропатки?— прошепталъ какъ бы про себя Петръ Петровичъ.

— Куропатки надо конфисковать, и въ полиціи продать ихъ съ публичнаго торга.

— Не кричите же такъ, Эмилій Маріусовичъ,— сказалъ Тюльпановъ, который не любилъ огласки и который слышалъ вдали звукъ приближающагося колокольчика, не говоря уже о томъ, что у воротъ давно стояла кучка любопытныхъ, а изъ оконъ полицейскаго управленія высунулось нсколько небритыхъ личностей съ выраженіемъ осторожной любознательности.

— А въ полиціи,— прибавилъ Эмилій Маріусовичъ,— мы продадимъ куропатки за грошъ и эта каналья получитъ шишъ вмсто своихъ сорока копекъ за пару.

— Да, гм…— сказалъ Петръ Петровичъ, не любившій, когда при немъ выражались такъ вульгарно,— слышите ли вы колокольчикъ, Эмилій Маріусовичъ?

— Погоди!— сказалъ послдній уряднику, хотвшему уже уходить съ Андреемъ.

Колокольчикъ звенлъ все ясне.

— Кто бы это могъ быть?— интересовался Петръ Петровичъ, чувствуя себя неловко.

— Наши вс дома,— сказалъ Эмилій Маріусовичъ, — кажется, никто лошадей не требовалъ. Впрочемъ, быть можетъ, это Головачъ возвращается съ Верберовскаго винокуреннаго завода, онъ утромъ ухалъ.

Говоря о Головач, Эмилій Маріусовичъ сдлалъ презрительную мину и даже тономъ голоса показалъ, что не стоитъ заниматься такой незначительной величиною, какъ этотъ безпокойный, насмшливый акцизный надсмотрщикъ.

Наконецъ, изъ-за угла на улицу вылетла почтовая телга, на которой подпрыгивалъ Головачъ.

— Ступай съ мужикомъ въ полицію, — приказалъ Бубликовъ уряднику, но перекладная на минуту загородила ему дорогу.

— Стой здсь, все равно,— сказалъ Головачъ ямщику, спрыгивая изъ перекладной передъ воротами дома Тюльпанова,— здравствуйте, господа, какой прекрасный вечеръ!

— Да, и день былъ чудесный…— отвчалъ Петръ Петровичъ.

— Прикажете протоколъ принести вамъ на домъ къ подпису?— спросилъ у Эмилія Маріусовича Собачкинъ.

— А, а, пэйзана подцпили!— воскликнулъ Головачъ, обращая вниманіе на Андрея, который стоялъ все на одномъ мст и лицо котораго становилось съ каждой минутой все мрачне.— Эге, да это Андрей! за что это тебя, братъ, ведутъ въ полицію?

— За то, что дорого за куропатки просилъ,— смиренно, хотя не безъ ехидства поспшилъ отвтить мужикъ.

— Послушай, гм… ты того, гм…— сказалъ Петръ Петровичъ, но его слабый протестъ былъ прерванъ зычнымъ голосомъ Бубликова, который крикнулъ:

— Ступай вонъ, болванъ! Веди его въ полицію, Собачкинъ!

Урядникъ пропустилъ впередъ Андрея, а затмъ ужъ послдовалъ за нимъ и самъ.

Головачъ взошелъ на галлерею и, здороваясь съ Эмиліемъ Маріусовичемъ, придалъ своей физіономіи замысловатый видъ, собираясь, по обыкновенію, сказать ему какую-нибудь ядовитую остроту, но сейчасъ не нашелся и долженъ былъ ограничиться простыми словами:

— За что это вы пэйзана прижучили?

Эмилій Маріусовичъ ничего не отвчалъ на вопросъ, занятый наблюденіями надъ первой звздой, появившейся на небосклон.

— Знаете, грубый, гм… народъ,— отвчалъ за него Тюльпановъ,— самыя элементарныя требованія приличія, гм… попирающій…

— Еще бы, продавать дорого куропатки!

— Нтъ, гм… это вы по свойственной вамъ привычк, гм… все искажать… А собственно никто не иметъ права ловить дичь до Петра и Павла, въ этомъ, гм… суть…

— Я пойду теперь въ полицейское управленіе,— сказалъ Эмилій Маріусовичъ, — надо подписать протоколъ и назначить часъ для продажи куропатокъ съ аукціона… Часовъ въ двнадцать утра, я думаю, не рано?

— Для правосудія никакой часъ не можетъ быть раннимъ!— съ необыкновенной важностью сказалъ Головачъ.

— Такъ въ двнадцать?— переспросилъ Эмилій Маріусовичъ, сохраняя съ виду полнйшее спокойствіе.

— Я полагаю, въ двнадцать удобно, — отвчалъ Тюльпановъ,— но прошу васъ, чтобы все происходило по закону.

— Конечно, конечно,— согласился Эмилій Маріусовичъ, сходя со ступень галлереи.

— Пожалуйста, пришлите и мн повстку, — крикнулъ ему вслдъ Головачъ, но и эта просьба осталась безъ отвта.

— Зачмъ вы его постоянно дразните?— сказалъ Петръ Петровичъ, когда Бубликовъ былъ уже за воротами, — все у насъ такъ хорошо и такъ дружно, а вы, гм… вносите всегда разладъ въ наши отношенія…

— Протестую-съ, протестую-съ какъ могу, ваше высокоблагородіе!— шутливо отвчалъ Головачъ,— считаю долгомъ протестовать!

— А знаете, куда попадаютъ вс протестанты?

Головачъ, вмсто отвта, засмялся.

— То-то вотъ оно и есть! Легкій вы народъ, очень, гм… легкій, дунуть на васъ — и куда вы полетите? Гд, гм… очутитесь? А сами этого не понимаете и на рожонъ, гм… какъ говорятъ, прете… Смотрите, какъ бы Бубликовъ того… Вдь онъ только видъ длаетъ, что равнодушенъ… зачмъ, напримръ, вы его Емелькой прозвали и другихъ учите такъ его называть?

— Да если онъ похожъ на Емельку Пугачева?

— Во-первыхъ, вы никогда не видали Пугачева, а потомъ, если бы онъ даже былъ похожъ на него, гм… какъ дв капли воды, если бы онъ братомъ роднымъ его, гм… оказался, то и тогда вы должны молчать…

— Ну, ужъ это извините-съ! Изъ-за чего это стану я молчать, скрывать свои чувства!

— А спокойствіе? А служба? Репутація? Вдь прослывете человкомъ, гм… неуживчивымъ и никто васъ къ себ не возьметъ!

— И чортъ съ ними! Да что тутъ толковать? Гд мы сегодня? У кого карты?

— Гд? Хотлъ-было я у себя вечерокъ устроить, да гм… такъ не пришлось… Ужъ не знаю, говорятъ, не къ кому, такъ къ Ападульчеву?

— Да, придется, только ужъ часто очень… Клянетъ онъ насъ, вроятно.

— Зачмъ же? все-таки, гм… это честь, — возразилъ Петръ Петровичъ, отыскивая фуражку.

Въ это время изъ дверей кухни выглянула Домна и, увидавъ, что баринъ уходитъ, подбжала къ нему торопливо.

— Такъ сейчасъ идти къ самой, или погодить?— спросила она, снова накидывая платокъ съ шеи на голову.

— Ахъ, отойди отъ меня, надодливая женщина,— брезгливо отвчалъ ей Петръ Петровичъ,— завтра пойдешь! И вообще, жди, когда это теб прикажутъ,— прибавилъ онъ, уже находясь за воротами.

Но и завтра Домн не пришлось идти къ Ападульчевой за указаніями, потому что дло осложнилось новыми обстоятельствами, которыя лишили гостей Петра Петровича облюбованныхъ имъ куропатокъ.

II.

На завтра, въ день, назначенный для продажи куропатокъ, случился большой праздникъ и вс чиновники оказались свободными отъ занятій, что совершенно упустилъ изъ виду предусмотрительный Бубликовъ.

Посл торжественной обдни, законченной молебствіемъ, въ скверъ, окружающій церковь, высыпали чиновники въ парадныхъ мундирахъ съ золотыми вышивками на ше и обшлагахъ, въ треуголкахъ и фуражкахъ съ тщательно вычищенными кокардами.

День былъ чудесный, небо по прежнему сіяло красотой и привтливостью, пріятный втерокъ умрялъ чрезмрную теплоту солнечныхъ лучей, а садикъ, съ только-что распустившейся бархатистой зеленью акацій, какъ бы приглашалъ къ себ въ гости разряженныхъ кавалеровъ, вышедшихъ изъ церкви.

Солидные представители власти не приняли приглашенія зеленаго садика и предпочли ему завтракъ у Ападульчева, но легкомысленная часть курдюмскаго общества осталась погулять.

Настроеніе у всхъ было очень веселое, слышался смхъ, различныя восклицанія и часто упоминавшееся слово ‘куропатки’.

Когда мимо этой компаніи прошелъ Эмилій Маріусовичъ, Головачъ крикнулъ:

— Судъ идетъ!

— Шемякинъ судъ, — прибавилъ Плавутинъ и сдержанный смхъ безшабашной компаніи еще долго раздавался въ ушахъ Бубликова.

Эмилій Маріусовичъ шелъ въ канцелярію, чтобы закончить приготовленія къ аукціону, но вдругъ онъ раздумалъ идти туда и направился совсмъ въ другую сторону, къ товарищу прокурора Прозрителеву: онъ вспомнилъ, что почтенный Иванъ Ивановичъ любитъ, по выраженію Тюльпанова, чтобы ему ‘покорялись’ и ршилъ, для высшихъ соображеній, сейчасъ же немного покориться.

Между тмъ маленькій садикъ продолжалъ оглашаться смхомъ и болтовнею, пока церковный колоколъ, прозвонивши двнадцать разъ, не напомнилъ обывателямъ о наступившемъ момент аукціона.

— Чтожъ, господа, идемъ покупать куропатки,— сказалъ Головачъ.

— Идемъ, идемъ,— согласился Плавутинъ.

— Только не надо дразнить ихъ,— прибавилъ докторъ Македонскій очень серьезно.

— А вы ужъ Емельки испугались!— отвтилъ ему на это Головачъ.

— Шутки ваши неумстны,— возразилъ ему, нахмурившись, докторъ,— я никого не боюсь, потому что считаю себя совершенно независимымъ.

— Вотъ отецъ Александръ вышелъ!— сказалъ Плавутинъ, желая замять непріятныя объясненія въ собственномъ лагер,— батюшка! Идите съ нами торговать куропатокъ.

— Куропатокъ?— повторилъ отецъ Александръ, отъ котораго еще струились благовонія ладона,— какія хотите вы покупать куропатки?

Отецъ Александръ тотчасъ же былъ посвященъ во вс тайны происшествія, которое досконально Головачъ узналъ отъ Андрея.

Отецъ Александръ не обнаружилъ большого участія къ событію, всхъ волновавшему.

— Попы не смютъ сть куропатокъ,— отвчалъ онъ имъ съ своей доброй больной улыбкой и отправился домой завтракать.

Головачъ съ нкоторымъ сожалніемъ смотрлъ вслдъ уходившему, но скоро утшился, замтивъ почтмейстера Шпингалетова, подходившаго къ компаніи изъ почтовой конторы.

— Идемъ, идемъ съ нами!— кричалъ ему Головачъ, и Шпингалетовъ, уже посвященный въ тайну, кивалъ головою, какъ настоящій заговорщикъ. Но, по мр приближенія къ крылечку полицейскаго управленія, лицо его становилось все мене выразительнымъ, а шаги все боле замедлялись. У ршетки сквера Шпингалетовъ остановился и сказалъ:

— Нтъ ужъ, знаете ли, идите сами… Я теперь не въ расположеніи… лучше здсь погуляю и васъ подожду.

— И этотъ струсилъ!— воскликнулъ Головачъ, простирая руку къ почтмейстеру, который отвчалъ на это смущенной улыбкой.

— Вонъ идетъ Чепраковъ,— сказалъ Плавутинъ.— Эй! Нотаріусъ! Вы къ намъ? Вы съ нами?

— Ну, конечно,— кричалъ издали Чепраковъ,— я и то спшу, чтобы не опоздать къ аукціону.

Нотаріусъ подошелъ, поздоровался со всми и сообщилъ, что къ компаніи присоединится еще бухгалтеръ казначейства Иванъ Ивановичъ Гусевъ.

— Эге, насъ будетъ очень даже достаточно!— сказалъ Головачъ,— и мы у нихъ отнимемъ вс куропатки.

— Господа, только я повторяю, надо быть приличными,— замтилъ докторъ Македонскій, который очень раскаивался, что попалъ въ эту буйную компанію, но уйти теперь было неловко, потому что это дастъ поводъ Головачу обвинить его снова въ трусости.

Компанія вышла на улицу.

Шпингалетовъ отсталъ отъ товарищей и сталъ прогуливаться по дорожк, изрдка поглядывая на окна управленія.

— Чего это почтмейстеръ гуляетъ по скверу?— сказала Зиновія Карловна Айзиковская, или попросту Нозичка, сидвшая въ гостяхъ у Ападульчева,— врно что-нибудь случилось? Иначе, зачмъ ему ходить гулять до обда?

— Вонъ къ нему подошелъ еще акцизный Владиміръ Богдановичъ… Смются! Что бы это такое значило?— воскликнула толстая Раиса, дочь Ападульчева,— не выйти ли намъ тоже погулять? Погода хорошая…

— Конечно, пойдемъ Раичка,— отвчала ей мать, Анжелика Ивановна Ападульчева.

Черезъ нсколько минутъ, необходимыхъ на то, чтобы принарядиться, три особы женскаго пола, взявшись подъ ручки, появились на дорожк сквера.

Особъ этихъ прежде всхъ замтила Любинька Острожникова, жена секретаря полицейскаго управленія, и указала на нихъ Агафь Марковн Шпингалетовой.

— Надо и намъ пойти, Любинька,— сказала эта дама,— только подожди, я забгу къ казначейш и мы пойдемъ вс вмст.

Казначейша не заставила себя долго просить и скоро въ сквер появилась новая группа въ яркихъ праздничныхъ нарядахъ.

Такое необычайное оживленіе привлекло взоры всхъ аристократическихъ обывателей города Курдюма, и маленькій садикъ началъ быстро наполняться гуляющими.

Сюда явилась учительница церковно-приходской школы Елизавета Васильевна въ срой шляп съ необычайно загнутыми полями, затмъ, супруга станового Кислякова, носившая на своемъ лиц слды блилъ и румянъ, проданныхъ ей тмъ же мошенникомъ-венгерцомъ, который снабжалъ косметиками Эмилія Маріусовича, появилась и купчиха Лампадова въ новомъ зеленомъ шелковомъ плать, и купчиха Горлина, и много другихъ лицъ, совершенно ничмъ не замчательныхъ…

Къ дамамъ присоединились кавалеры въ мундирахъ или праздничныхъ сюртукахъ. И не прошло получаса, какъ скромный скверъ принялъ вдругъ такой праздничный видъ, какой рдко бываетъ даже на Пасху.

Эмилій Маріусовичъ, возвращавшійся посл своего визита къ Прозрителеву въ канцелярію, съ изумленіемъ увидалъ это торжественное собраніе, но ему некогда было предаваться размышленіямъ, потому что запутавшаяся исторія съ куропатками требовала энергической дятельности.

Около крыльца канцеляріи стояла веселая компанія съ Головачомъ во глав и Бубликовъ, очень торопившійся, принужденъ былъ все-таки на время остановиться.

— Простите, я задержу васъ,— обратился къ нему съ улыбкой Плавутинъ,— будьте такъ любезны и сообщите намъ, въ которомъ часу назначенъ аукціонъ?

Тутъ ужъ Эмилію Маріусовичу пришлось подойти къ обществу поближе и пожать всмъ руки, исключая, впрочемъ, руки Головача, съ которымъ онъ уже давно не кланялся, хотя постоянно встрчался то въ гостяхъ, то на улиц. При встрчахъ этихъ Головачъ насмшливо хихикалъ, а Эмилій Маріусовичъ смотрлъ на мсто, гд находился послдній, такъ, будто тамъ было пустое пространство.

— Аукціонъ?— повторилъ Бубликовъ непринужденно,— право, не знаю, въ часъ, что ли… на немъ желалъ присутствовать Иванъ Ивановичъ Прозрителевъ… такъ вотъ, когда онъ пожалуетъ…

— О страхъ и смятенье!— проплъ басомъ Головачъ,— душа моя полна тревоги!

— Да перестаньте!— съ досадой замтилъ ему Василій Петровичъ Македонскій.

— Во всякомъ случа, — продолжалъ Бубликовъ, обращаясь исключительно къ Плавутину,— если вы хотите также присутствовать на аукціон, вамъ придется подождать, потому что у насъ еще не все готово.

Высоко приподнявъ фуражку, Эмилій Маріусовичъ вжливо прослдовалъ мимо своихъ враговъ въ канцелярію управленія.

Тамъ сидлъ, по случаю праздника, только одинъ секретарь Острожниковъ, занятый перепиской протокола аукціона, какъ бы уже состоявшагося.

Бубликовъ заглянулъ изъ за его плеча на бумагу, прочелъ ее и сказалъ:

— Разорвите все это! Во-первыхъ, какъ можно въ оффиціальномъ документ писать, что куропатки пріобртены Петромъ Петровичемъ? Неужели вы, старый служака, не понимаете, что это не ловко?

— Но вдь такъ было ршено…— возражалъ сконфуженный секретарь.

— Все равно, порвите… Не годится! Что Собачкинъ не отнесъ еще къ Ападульчеву тхъ куропатокъ, которыя Петръ Петровичъ предназначилъ ему въ подарокъ? Если отнесъ — надо послать, чтобы отдали обратно.

— Кажется, еще не относилъ….

— Что случилось?— спросилъ Петръ Петровичъ, недавно вернувшійся отъ Ападульчева и теперь сидвшій въ кабинет.

— Это опять шутки проклятаго Головача!— раздраженно отвчалъ Бубликовъ,— онъ разсказалъ всмъ про аукціонъ и теперь пришла цлая толпа покупать куропатки.

— Это, гм… довольно непріятно,— пробормоталъ Петръ Петровичъ, который не любилъ никакихъ столкновеній.

Между тмъ Эмилій Маріусовичъ, при помощи Острожникова, выдвинулъ одинъ изъ столовъ на середину канцеляріи и разложилъ куропатки на грязной клеенк.

— Что это не идетъ Прозрителевъ,— сказалъ Бубликовъ,— уже скоро часъ… Онъ общалъ придти и взять себ вс куропатки.

— Это было бы недурно,— хихикая, замтилъ Острожниковъ.

Но время шло, а Прозрителевъ не являлся. Наконецъ, въ передней раздались шаги гостей, которымъ надоло ждать на крыльц начала аукціона. Буйная компанія вошла тихо, вполн прилично и размстилась на лавк у стны. Но въ компаніи не доставало одного члена, дезертиромъ оказался Василій Петровичъ Македонскій.

Эмилій Маріусовичъ стоялъ у стола, покрытаго куропатками, Острожниковъ вооружился листомъ чистой бумаги, чтобы писать новый протоколъ, между тмъ какъ Собачкинъ вытянулся у дверей и, не сводя глазъ съ начальства, былъ всегда готовъ исполнять его приказанія.

Въ корридор, у стекольчатой рамы, притаился Андрей Воробьевъ, съ грустью созерцавшій свой пустой мшокъ на полу канцеляріи и на стол раздленныя пары куропатокъ.

Вс молчали, сохраняя свои мста и неподвижность позы.

— Не находите ли вы, Георгій Александровичъ, что эта живая картина длится очень долго?— спросилъ Головачъ, прерывая молчаніе.

— Мы ждемъ кого-нибудь, Эмилій Маріусовичъ?— обратился Плавутинъ къ Бубликову.

— Да, — чрезвычайно вжливо отвчалъ послдній, — мы ждемъ товарища прокурора Прозрителева.

— Разв гд-нибудь въ закон сказано, что аукціонъ куропатокъ не можетъ состояться безъ товарища прокурора?— сказалъ Головачъ.

На это не послдовало отвта.

Прошло еще нсколько минутъ. Круглые стнные часы ударили два раза.

— Зачмъ онъ тянетъ этотъ аукціонъ?— шепнулъ потихоньку бухгалтеръ казначейства нотаріусу.

— Его душа глубока, какъ колодезь,— отвчалъ Головачъ за нотаріуса,— и трудно намъ увидть его таинственное дно.

— А его голова пустая мельница… крыльями ветъ, а муки все нтъ,— сказалъ Эмилій Маріусовичъ, отворачивая лицо отъ своего врага и глядя на Острожникова, весь красный съ раздутыми ноздрями.

Невинный секретарь чрезвычайно испугался, принявъ на свой счетъ эту ядовитую насмшку, но вскор успокоился, сообразивъ, что онъ уже совершенно непричастенъ къ распр.

Головачъ поднялъ перчатку и уже раскрылъ ротъ, чтобы возражать, но въ это время, къ его великому облегченію, въ корридор раздались тяжелые шаги Прозрителева и черезъ секунду самъ Иванъ Ивановичъ появился въ канцеляріи управленія.

Кивнувъ головою всмъ присутствовавшимъ, Прозрителевъ помстился вдали отъ публики на кожаномъ стул.

Эмилій Маріусовичъ пріосанился, оперся кистями обихъ рукъ о столъ и началъ рчь безпристрастно, совершенно оффиціальнымъ тономъ, точно дло его вовсе не касалось.

— Вотъ, господа, продаются куропатки, незаконно убитыя крестьяниномъ Андреемъ Воробьевымъ.

Здсь онъ сдлалъ маленькую паузу, посл которой добавилъ:

— Куропатки оцнены въ семь гривенъ, кто дастъ больше?

— Даю семдесятъ пять копекъ,— промолвилъ товарищъ прокурора.

— А я — два рубля!— поспшно крикнулъ Головачъ.

Прозрителевъ медленно повернулъ голову въ сторону Головача, оглядлъ его съ видомъ презрительнаго недоумнія и перевелъ взоръ, уже принявшій выраженіе нкоторой строгости, на лица Эмилія Маріусовича.

Послдній, какъ бы извиняясь за безтактное поведеніе невжливаго человка, слегка пожалъ плечами и сказалъ укоризненное

— Два рубля… кто больше?

— Два, пять копекъ, — угрожающе промолвилъ товарищъ прокурора.

— Три рубля,— улыбаясь, промолвилъ Плавутинъ.

Теперь Иванъ Ивановичъ Прозрителевъ не посмотрлъ въ сторону говорившаго, но метнулъ уже совершенно гнвный взглядъ на Эмилія Маріусовича.

Бубликовъ, нсколько растерявшись, нагнулся къ секретарю, чтобы прошептать ему нсколько словъ, выслушавъ, которыя, Острожниковъ всталъ и сказалъ потихоньку Георгію Александровичу:

— Эмилій Маріусовичъ спрашиваетъ, зачмъ вы набиваете цну? Вдь деньги достанутся не мужику, а будутъ отосланы въ приказъ общественнаго призрнія.

— Я не зналъ этого,— отвчалъ Плавутинъ,— въ такомъ случа, господа, остановимся на моей цн, а остальное, что стоятъ куропатки, отдадимъ мужику въ руки.

— Чего лучше!— сказалъ Головачъ,— тогда хоть что нибудь. достанется и пэйзану…

Прозрителевъ снова посмотрлъ на говорившаго, но, очевидно, изученіе этой худой, высокой, юркой блокурой фигуры не удовлетворило товарища прокурора, потому что онъ потомъ по очереди оглядлъ всхъ, сидвшихъ у стны на скамейк, затмъ перевелъ свой взглядъ на Острожникова, который въ эту минуту былъ вовсе не прочь провалиться сквозь землю, и, наконецъ, остановился на лиц Эмилія Маріусовича съ видомъ угрожающаго недоумнія.

‘Гд я?— говорилъ этотъ взоръ,— присутственное ли это мсто? Неужели дйствительно можно услышать такіе разговоры въ оффиціальномъ засданіи?’

Эмилій Маріусовичъ прочелъ эту рчь въ сердц начальника и растерялся еще больше, вслдствіе чего началъ совершать такія дйствія, которыя потомъ для него и для другихъ остались навсегда неразршенной психологической загадкой и которыя онъ долго не могъ простить себ, какъ постыдную слабость.

— Вы хотите часть денегъ отдать мужику?— сказалъ онъ, обращаясь къ Плавутину съ такимъ чувствомъ, точно идея справедливости вдруіъ пронзила его сердце подобно молніи, — я нахожу, что вы правы…

Глаза Прозрителева, все покоившіеся на фигур Эмилія Маріусовича, приняли теперь выраженіе неподдльнаго изумленія, но Бубликовъ, очевидно, имлъ какую-то коварную идею, потому что, не смотря на этотъ изумленный взглядъ начальника, продолжалъ свои странныя дйствія.

— Подойди сюда, любезный, — сказалъ онъ, кивая головою Андрею, который все стоялъ у стекольчатаго корридора.

Андрей сперва оглянулся, думая, что начальникъ зоветъ кого, то другого.

— Иди, тебя требуютъ,— строго сказалъ ему Собачкинъ.

Тогда Андрей вышелъ изъ своего уединенія и, стуча сапогами, подбитыми гвоздями, вошелъ въ канцелярію

— Возьми отъ меня, — продолжалъ Бубликовъ, доставая изъ кармана жилета засаленную рублевую бумажку, которая, вроятно, прошла черезъ много крестьянскихъ рукъ прежде чмъ къ нему попала,— возьми это отъ меня… Но не лови больше куропатокъ до Петрова дня, потому что ты снова тогда подвергнешься отвтственности по закону.

— Значитъ, куропатки все таки за нами,— прошепталъ Петръ Петровичъ, который стоялъ все время у двери кабинета, приложивъ ухо къ замочной скважин, отчего короткая шея его совершенно ушла въ плечи, а лицо и глаза налились кровью.

— И даже не поблагодарилъ,— продолжалъ размышлять Петръ Петровичъ, слыша, что пожертвованіе принимается Андреемъ при полномъ молчаніи, — въ сущности, гм… этотъ народъ!.. къ чему и желать ему сдлать добро, когда вокругъ такая неблагодарность?

Между тмъ Андрей спряталъ полученный рубль въ кожаный мшечекъ, стягивающійся ремешкомъ по краямъ и, поднявъ съ полу мшокъ, вышелъ, не обнаруживая ни благодарности, ни признаковъ раскаянія.

— Итакъ,— сказалъ Эмилій Маріусовичъ,— въ протокол будетъ записано, что куропатки куплены Георгіемъ Александровичемъ Плавутиным… Господинъ секретарь, запишите.

— А вотъ и деньги,— сказалъ Плавутинъ, доставая изъ портмонэ три рубля

— Но вдь вамъ ихъ много, этихъ куропатокъ?— спросилъ Бубликовъ съ вкрадчивой любезностью.

— О, да!— отвчалъ Плавутинъ, — съ меня довольно одной пары, остальные, господа, берите кто хочетъ.

— Иванъ Ивановичъ, не угодно ли?— обратился Эмилій Маріусовичъ къ товарищу прокурора чрезвычайно довольнымъ голосомъ.

— Одна пара моя!— сказалъ Головачъ, — я заплачу за нее пэйзану.

— Я также возьму себ парочки дв, — сказалъ нотаріусъ Чепраковъ.

— И я возьму, пожалуй,— сказалъ бухгалтеръ Иванъ Ивановичъ второй,— да казначей просилъ меня взять ему штуки четыре.

— Я еще возьму пару для Розова,— сказалъ Головачъ,— онъ любитъ куропатки.

Выраженіе лукаваго торжества мало-по-малу начало исчезать съ лица Эмилія Маріусовича и смнилось, наконецъ, такою жалобной подавленностью, что будь Иванъ Ивановичъ первый нсколько мене непреклоненъ, онъ могъ бы почувствовать къ нему состраданіе, но этого не случилось: Прозрителелевъ молчалъ, сохраняя во всей фигур своей непреклонное величіе.

Эмилій Маріусовичъ стоялъ у стола, печально глядя, какъ исчезали оттуда лучшія пары куропатокъ. Наконцъ, когда осталось на грязной клеенк лишь нсколько жалкихъ труповъ, презрительно отвергнутыхъ вчера Петромъ Петровичемъ, публика отошла къ своимъ мстамъ.

— Что-жь, теперь и пообдать не грхъ,— сказалъ нотаріусъ Чепраковъ.

— Дйствительно, пора,— согласился Плавутинъ и взялся за шляпу.

За нимъ послдовали и остальные гости.

Тогда поднялся съ своего мста Прозрителевъ и, подойдя къ столу, у котораго все продолжалъ стоять Эмилій Маріусовичъ, холодно спросилъ его:

— Скажите, мил-сдарь, зачмъ вы меня сюда пригласили?

Рука Острожникова, строчившая протоколъ аукціона, вдругъ дрогнула, на бумаг появилась большая клякса, вслдствіе чего Лаврентію омичу пришлось переписывать все еще разъ.

— Я жду объясненій, мил-сдарь, — повторилъ Иванъ Ивановичъ первый, которому доставило удовольствіе небольшое приключеніе Острожникова.

— Я думалъ… зная вашу любовь къ куропаткамъ, угодить,— бормоталъ Эмилій Маріусовичъ,— я не ожидалъ такого… Это комплотъ… интрига нахаловъ, сдланная нарочно…

Прозрителевъ посмотрлъ на Эмилія Маріусовича, какъ смотритъ иногда человкъ на червяка, раздавленнаго имъ нечаянно ногою, и наконецъ сказалъ ему:

— Конечно, я вовсе не думаю, что вы приглашали меня сюда для того, чтобы надо мною посмялись неблагонамренныя личности…

Бубликовъ отпрянулъ отъ стола съ выраженіемъ огорченія и ужаса.

— Но,— продолжалъ Иванъ Ивановичъ,— вы пригласили меня въ общество, о намреніяхъ котораго сами ничего не знали! Этого достаточно…

Прозрителевъ умолкнулъ и повернулся, чтобы выйти.

— Ваше превосходительство!— нечаянно вырвалось у Эмилія Маріусовича, но даже подобное восклицаніе не заставило обернуться товарища прокурора.

Онъ прослдовалъ въ корридоръ, сохраняя на лиц и на всей фигур выраженіе непреклонной непоколебимости, между тмъ какъ Собачкинъ шелъ впереди его, отворяя двери.

— Вы первый подпишете?— сказалъ Острожниковъ, придвигая къ Эмилію Маріусовичу протоколъ, перо и чернильницу.

— Убирайтесь къ дьяволу!— отвчалъ ему Бубликовъ, проходя въ кабинетъ къ Петру Петровичу, который стоялъ у оконной занавски, наблюдая за гуляющими въ сквер.

Онъ видлъ, какъ, смясь, несли покупщики свою добычу, видлъ, съ какимъ любопытствомъ встртила ихъ появленіе разряженная публика, гулявшая по дорожк, видлъ, какъ хохотали дамы, слушая разсказъ Головача, который стоялъ передъ ними, размахивая руками.

— Они себ устроили праздникъ изъ этого, гм… вашего аукціона,— сказалъ Петръ Петровичъ, когда къ нему подошелъ Бубликовъ,— объясните мн, пожалуйста, что у васъ тутъ произошло? Я ничего не понимаю.

— То произошло,— съ сердцемъ отвчалъ Эмилій Маріусовичъ,— что этотъ проклятый Головачъ подобралъ себ достойную компанію и они устроили скандалъ въ управленіи.

— Но кому же достались куропатки?

— Ужъ не намъ, конечно…

— За что же вы отдали мужику рубль?— недоумвалъ Петръ Петровичъ.

— Ахъ, Богъ мой, сглупилъ, вотъ и все… Думалъ, что они намъ оставятъ куропатки, когда увидятъ, что я заплатилъ мужику деньги. Но разв такіе прохвосты понимаютъ деликатность! Не смотря на то, что я далъ деньги, они у меня изъ-подъ носа разобрали всхъ куропатокъ…

— И ничего намъ не оставили?— продолжалъ допытываться Петръ Петровичъ, отдуваясь такъ, будто онъ взошелъ только-что на высокую гору.

— Подите посмотрите,— грубо отвчалъ Бубликовъ, но тотчасъ же опомнился и прибавилъ жалобныхъ голосомъ,— намъ! Мы — люди свои, мало ли мы какіе виды видали и забыли! Но они Прозрителеву не дали ни одной пары, Прозрителеву. Онъ теперь въ бшенств и я боюсь… боюсь какъ бы вся эта дурацкая исторія не отразилась въ будущемъ… Но нтъ! Я не прощу этого Головачу! Теперь — баста! Довольно я отъ него терплъ, довольно…

— И какимъ образомъ попалъ къ намъ Прозрителевъ?— раздумывалъ Петръ Петровичъ,— ничего, ничего не понимаю!

— Прозрителева я позвалъ,— объяснилъ Бубликовъ, опуская голову.

— Вы? Зачмъ же, объясните, Бога ради.

— Зачмъ? Ужъ, конечно, хотлъ сдлать лучше, а не хуже… Затмъ позвалъ, что эти наглецы меня вывели изъ терпнія, когда мы возвращались изъ церкви… Стоятъ, хохочутъ, насмхаются надъ нами, хотятъ идти въ управленіе торговаться на аукціон.

— Ну, такъ что жъ?

— Вотъ я и пошелъ къ Прозрителеву… думаю, если онъ будетъ на аукціон, то они не посмютъ торговаться и скандалить… думалъ отдать ему за безцнокъ куропатокъ… Значитъ, если не намъ, то и не имъ… А они при немъ тотъ же скандалъ не постснялись устроить… Кто же могъ думать, что это такіе наглецы!

— Это все вы, Эмилій Маріусовичъ! Вы здсь во всемъ виноваты,— воскликнулъ Петръ Петровичъ, Гнвъ котораго, уже давно клокотавшій въ душ, вышелъ, наконецъ, наружу,— затяли эту нелпую исторію… ужъ когда, гм… васъ послушаешь, то всегда выйдетъ что-нибудь, гм… чрезвычайно, гм… неудобное…

Петръ Петровичъ никогда рзко не выражался, но Эмилій Маріусовичъ, выслушивая эти фразы, въ которыхъ довольно умренно проявлялся гнвъ начальства, понялъ, что теперь не время возражать или оправдываться. Молча взялъ онъ фуражку и отправился домой, на противуположную сторону улицы, къ дому въ пять оконъ, на крылечк котораго уже давно поджидала его супруга Анна Сергевна съ сыномъ Костей.

— Отчего ты, Эмиличка, не пришелъ сегодня завтракать?— спросила она, завидвъ супруга,— уже кофе весь выкиплъ и давно пора обдать.

— Если пора, такъ и давай,— отвчалъ Эмилій Маріусовичъ, — а не пришелъ я вовремя потому, что теперь у насъ вчныя непріятности по служб… Этотъ Тюльпановъ становится съ каждымъ днемъ все требовательне… Скоро невозможно будетъ служить съ нимъ вмст… Да убирайся прочь!— крикнулъ онъ, отталкивая Костю, который хотлъ примоститься къ нему на колни.

— Костенька, уйди отъ папы, онъ усталъ,— сказала желтолицая Анна Сергевна,— пойдемъ со мной лучше наливать супъ.

И Анна Сергевна вышла, ни о чемъ больше не разспрашивая супруга.

III.

Прошла недля, другая, исторія о куропаткахъ была уже забыта, когда вдругъ, совершенно неожидано, курдюмскимъ обывателямъ пришлось еще разъ вспомнить о ней, благодаря одному обстоятельству, удивившему очень многихъ.

Обстоятельство это сдлалось извстно Эмилію Маріусовичу въ одинъ изъ дней, когда онъ сидлъ за занятіями въ канцеляріи полицейскаго управленія.

Въ тотъ день Эмилій Маріусовичъ рано покончилъ съ длами и принялся за чтеніе ‘Губернскихъ Вдомостей’, только-что полученныхъ съ почты.

Не ожидая ничего интереснаго, Эмилій Маріусовичъ лниво просматривалъ плотные столбцы мелкой печати, какъ вдругъ взоръ его упаллъ на три строчки, заключавшія въ себ одно изъ самыхъ, сенсаціонныхъ извстій. Онъ перечиталъ извстіе разъ, потомъ другой, и затмъ даже всталъ, чтобы взволнованно зашагать поканцеляріи.

Небритыя личности, сидвшія за столами, покрытыми рваной клеенкой, подняли головы отъ бумагъ и съ удивленіемъ смотрли на своего начальника.

— Вотъ такъ новость!— сказалъ онъ, наконецъ, обращаясь къ секретарю, за неимніемъ другого собесдника,— впрочемъ, этого слдовало ожидать.

— Что такое?— спросилъ Острожниковъ, поворачивая къ нему лицо, озаренное любопытствомъ, но уже не получилъ отвта: Эмилій Маріусовичъ увидлъ на улиц судебнаго слдователя Носкова и крикнулъ ему изъ окошка:

— Алексй Григорьевичъ, подойдите-ка сюда на минутку…

— Некогда мн болтать съ вами,— донесся издали отвтъ Носкова,— у меня длъ вонъ какая кипа!

— Да, вдь, новости… и какія!

По довольному выраженію лица Бубликова, а также по тому, что съ улицы больше возраженій не послдовало, небритыя личности ршили, что Носковъ принялъ приглашеніе, и повернули головы къ окошку.

— Ну, что у васъ за новости?— спросилъ Носковъ, заглядывая съ улицы въ канцелярію.

— Головача-то отъ насъ фю-фю!— съ торжествомъ возвстилъ Бубликовъ.

— А, Головача переводятъ?— вмшался секретарь, который сидлъ все это время глубоко оскорбленный невниманіемъ начальника,— позвольте мн газету…

Не дожидаясь разршенія, Острожниковъ взялъ со стола ‘Губернскія Вдомости’ и углубился въ чтеніе.

— Головача переводятъ?— повторилъ, въ свою очередь, Носковъ.

— То-то, что вовсе и не переводятъ, а просто увольняютъ…— пояснилъ Эмилій Маріусовичъ.

— Что вы? Да это скандалъ!— замтилъ Носковъ равнодушно, потому что и онъ иногда терплъ отъ насмшекъ молодого акцизнаго чиновника.

— Конечно, скандалъ, въ томъ-то и дло! Вотъ теперь пускай себ гордится… Вотъ онъ считаетъ себя умне всхъ, а сразу безъ куска хлба остался.

— Но какъ же это случилось?

— Да мало ли онъ здсь длалъ глупостей? Стоило только хоть одну изъ нихъ довести до свднія начальства, вотъ и вс.

— Вотъ именно, кто донесъ?

Эмилій Маріусовичъ сдлалъ строгое лицо и, перегнувшись, всмъ корпусомъ за окошко къ слушателю, прошепталъ:

— Знаете, кого онъ, наконецъ, вывелъ изъ терпнія?

— Ну?

— Прозрителева! Ну, а этотъ, всмъ извстно, никому ничего не спуститъ.

— Это все, значитъ, за куропатки?— догадался Носковъ и началъ смяться.

— Да, смйтесь! И этому наглецу Головачу все было всегда смшно… а теперь, пусть надъ собой сперва посмется.

— Да, я думаю теперь онъ радъ былъ бы и сотню куропатокъ отдать, да поздно,— философствовалъ Носковъ.

— Нтъ-съ, теперь ужъ ничмъ не поправишь, — злорадна подтвердилъ Бубликовъ.

Собесдники помолчали.

— Что жъ, до свиданія,— сказалъ Носковъ.

— До свиданія… Я сейчасъ велю запрягать и поду къ Ападульчеву и еще кой къ кому изъ знакомыхъ, надо узнать, гд будутъ сегодня карты?

Черезъ минуту Эмилій Маріусовичъ уже сидлъ на дрогахъ, молодцевато подбоченясь одной рукой, а другой поддерживая полу форменной шинели, которая безъ этой предосторожности, волочилась бы по пыли.

Скоро дроги подкатили къ дому Агриппина Михайловича и Бубликовъ весело поклонился высокой хозяйк, которая смотрла на него изъ окна.

— Наказаніе!— сказала она ворчливо мужу,— уже этотъ пріхалъ…

— Кто, Бубликовъ?— спросилъ хозяинъ, сидвшій у стола съ колодой старыхъ картъ въ рукахъ.

— Ну, конечно, онъ, а то кто же?

— Гм… отвтилъ супругъ и, послюнивъ большой палецъ правой руки, принялся раскладывать карты направо и налво.

— Опять надо подавать завтракъ, а сейчасъ только со стола сняли,— продолжала жаловаться Анжелика Ивановна, но, заслышавъ шаги гостя, поспшила къ нему на встрчу съ привтливой улыбкой.

— Новость-то, новость!— воскликнулъ Бубликовъ, поздоровавшись съ хозяевами,— три дня будете думать, не угадаете!

— Да говорите ужъ скоре, губернаторъ, что ли, детъ?— спросилъ Агриппинъ Михайловичъ, отрываясь отъ пасьянса,— вотъ ужъ не дай Богъ: въ клуб полы красятъ, повара угналъ въ городъ за рыбой и вернется-то онъ только черезъ пять дней.

— Не туда пошли, воротитесь, — возразилъ Эмилій Маріусовичъ,— кто-то не въ Курдюмъ детъ, а изъ Курдюма узжаетъ…

Бубликовъ нкоторое время наслаждался любопытствомъ хозяевъ и затмъ объявилъ:

— Головача отъ насъ выгоняютъ…

— И по дломъ, по дломъ, — сказалъ Ападульчевъ, снова принимаясь за пасьянсъ, — безпокойный человкъ, скандалистъ… Не знаю, какъ до сихъ поръ начальство смотрло.

— Все хвастался, что протестуется, вотъ и допротестовался,— замтила Анжелика Ивановна, — не хотите ли закусить, Эмилій Маріусовичъ?

— Нтъ, благодарю, я еще заду къ нсколькимъ лицамъ,— отвчалъ Бубликовъ,— а вотъ, вечеркомъ, если позволите…

— Милости просимъ…

Эмилію Маріусовичу ничего больше не оставалось здсь длать. Торопливо распрощавшись съ хозяевами, онъ похалъ въ почтовую контору сообщить новость Шпингалетову. Изъ почтовой конторы онъ захалъ къ акцизному Владиміру Богдановичу, оттуда къ доктору Македонскому. Хотлось еще Бубликову захать и къ Ивану Ивановичу Прозрителеву, но онъ подумалъ, что товарищу прокурора эта новость должна быть извстна раньше всхъ и не похалъ.

Было уже около трехъ часовъ. Эмилій Маріусовичъ посл такой хорошей прогулки чувствовалъ порядочный аппетитъ, почему и веллъ кучеру хать прямо домой.

Анна Сергевна, сторожившая уже давно появленіе супруга на улиц, вышла къ нему на встрчу въ переднюю.

Тамъ она поцловала Эмилія Маріусовича и при этомъ, какъ всегда, неслышно потянула въ себя воздухъ, чтобы узнать, возвращается ли супругъ прямо изъ канцеляріи или же побывалъ еще гд-нибудь за это время?

Подобный способъ секретнаго разслдованія истины былъ чрезвычайно удобенъ, потому что воздухъ канцеляріи отличался такимъ специфическимъ запахомъ, что всякій, побывавшій тамъ непродолжительное время, долго сохранялъ на своемъ плать, бль и волосахъ ароматическое воспоминаніе этого визита.

Благодаря постоянной практик, Анна Сергевна умла различать даже оттнки канцелярскихъ запаховъ и могла опредлять служебное усердіе супруга по большей или меньшей интенсивности ароматовъ его одежды.

Сегодня платье Эмилія Маріусовича не сохраняло ни малйшихъ признаковъ специфическаго запаха, почему Анна Сергевна заключила, что супругъ ея уже давно покинулъ стны канцеляріи.

— Слыхала ли ты, Нюня, что случилось съ этимъ скандалистомъ Головачемъ?— сказалъ, скидывая шинель, Эмилій Маріусовичъ.

— Слыхала?— переспросила Анна Сергевна, дрожащимъ отъ. сдержанной обиды голосомъ,— откуда я могу что-нибудь слышать? Разв у насъ кто бываетъ? Вдь ты съ дамами или ссоришься, или за ними ухаживаешь… Я цлую недлю даже у Ападульчевыхъ не была, а ты тамъ торчишь постоянно, врно изъ-за этой двчонки, Людмиллы! То за маменькой бгалъ, а теперь за дочку принялся… Я всегда одна, поэтому нечего и спрашивать меня, слыхала ли я что-нибудь? Откуда мн слышать?

— Но, Аня…— примирительно замтилъ Эмилій Маріусовичъ, который, не подозрвая таинственнаго маневра супруги, часто удивлялся ея дурному расположенію духа.

— И нечего мн говорить ‘Аня’!— воскликнула Анна Сергевна.

— Какъ же не говорить, когда ты такъ несправедлива? Вдь я же теб сейчасъ все хотлъ разсказать, значитъ, ты первая изъ дамъ и узнала бы новость.

— Первая! Казначейша въ город уже слышала, что Головача прогоняютъ съ мста… При мн читали ея письмо у Владиміра Богдановича.

— Положимъ, такъ, но вдь казначейша еще не вернулась, значитъ…

— Значитъ, что я всегда все узнаю послдней, что я несчастная, одинокая? Никто ко мн не ходитъ! Весь городъ все уже знаетъ, у Айзиковскихъ объ этомъ еще вчера говорили, а ты приходишь ко мн хвастаться такой старой новостью!

— У Айзиковскихъ?— переспросилъ Эмилій Маріусовичъ, съ оттнкомъ озабоченности въ лиц,— странно! Я съ нимъ сегодня утромъ встртился и онъ мн ничего не сказалъ! Можетъ, онъ говорить со мной не желаетъ? Не насплетничали ли ему чего-нибудь на насъ и онъ хочетъ ссориться?

Во время этихъ соображеній лицо Эмилія Маріусовича пріобртало все боле серьезное выраженіе и наконецъ сдлалось очень озабоченымъ.

— Что ему станутъ наговаривать!— возразила Анна Сергевна,— онъ и такъ уже давно знаетъ, что ты ухаживаешь за его женою, да молчитъ… Чего ему съ тобой ссориться? Тогда онъ потеряетъ и даровые прогоны, и дарового полицейскаго, и овощи съ твоего огорода.

— Ну, Нюня, полно ужъ…

— Полно!— возвышая голосъ, продолжала Анна Сергевна,— полно! Ты меня бросаешь цлые дни одну, а когда я хочу съ тобой поговорить, ты не даешь… И вчера, и позавчера ты пришелъ домой чуть ли не утромъ…

— У насъ была срочная работа въ канцеляріи, а потомъ къ Петру Петровичу пришелъ Носковъ и мы сли играть въ карты. Носкову не везло, онъ проигралъ мн три рубля.

— Ты бы мн ихъ подарилъ на рубашечку для Кости.

— Да Носковъ не расплатился со мною. Но когда онъ отдастъ, я теб подарю ихъ… Однако, что это екла не подаетъ обдать?

Не дожидаясь отвта супруги, Эмилій Маріусовичъ отправился на кухню, гд, потрепавъ ладонью по спин могучей еклы, веллъ ей поторопиться, но когда въ дверяхъ появилось подозрительно глядвшее лицо Анны Сергевны, Эмилій Маріусовичъ находился уже за десять шаговъ отъ еклы и, приподнявъ крышку какой-то кастрюли, внимательно изучалъ ея содержимое.

— Ну, вс пришли!— проворчала екла,— идите ужъ въ горницу, я подаю.

— Какъ ты смешь грубить!— вспылила неожидано для кухарки Анна Сергевна,— смотри за своимъ ддомъ и молчи.

Но Эмилій Маріусовичъ, которому здсь больше ничего не оставалось длать, повиновался приказанію еклы, что Анна Сергевна, чутко слдившая за поведеніемъ супруга, записала въ своемъ сердц, какъ долгъ, подлежащій погашенію.

Во время обда разговоръ вертлся преимущественно на непріятности, постигшей Головача. Удовлетворивъ личное чувство мести, Эмилій Маріусовичъ перевелъ разговоръ на общую почву и доказывалъ супруг, что подобные случаи и должны случаться съ такими людьми, какъ молодой акцизный чиновникъ: кто надъ другими любитъ издваться, тотъ долженъ ожидать, что и ему когда-нибудь достанется…

— А меня, папа, онъ называлъ ‘Бубличекъ’!— вмшался въ разговоръ родителей маленькій Костя и затмъ воскликнулъ, вскакивая со стула,— вотъ онъ и самъ идетъ!

— Дйствительно, идетъ!— сказала Анна Сергевна какъ бы изумляясь смлости Головача, и подошла къ окошку, чтобы лучше его видть. За ней послдовалъ Эмилій Маріусовичъ, скинувъ предварительно салфетку, охранявшую его китель отъ случайныхъ неосторожностей во время обда.

Сгруппировавшись у окна, семейство Бубликовыхъ во вс глаза смотрло на подходившаго къ ихъ дому акцизнаго чиновника.

Но видъ Головача не доставилъ имъ большого удовольствія: опальный молодой человкъ шелъ по улиц, заложивъ руку за спину, съ высоко поднятой головой и беззаботно насвистывалъ какую-то веселую псенку.

— Скажите, пожалуйста, еще свиститъ!— замтила нсколько обиженно Анна Сергевна и отошла отъ окошка.

— Насвистится… Свободнаго времени у него будетъ довольно, — громко отвчалъ ей Эмилій Маріусовичъ.

Головачъ, чувствовавшій на себ злорадные взгляды супружеской четы, вздохнулъ съ облегченіемъ, когда очутился, наконецъ, вн ея наблюденія. Тогда онъ пересталъ свистть и выраженіе его лица потеряло часть своей независимости.

— едоръ Семеновичъ!— окликнулъ его Плавутинъ, когда Головачъ поровнялся съ его квартирой,— зайдите ко мн, поговоримъ.

— И вы уже знаете?— спросилъ молодой человкъ съ комически-смущенной улыбкой,— Емелька-то радъ! Всмъ благовститъ.

— За что это васъ? Что случилось?

— А я откуда знаю? Я столько же знаю, сколько и вы…

— Ну, полно, полно…

— Да ей же Богу! Надняхъ, дйствительно, мн писали изъ города, чтобы я подавалъ въ отставку, иначе меня, все равно, и такъ вытурятъ. Но я принялъ это за мистификацію… Написалъ, чтобы мн разъяснили, въ чемъ дло, а вмсто отвта…

— Вы знаете, что братъ Прозрителева служитъ въ акцизномъ управленіи?

— Знаю ли я! Конечно въ этомъ-то и все дло…— смущенно почесывая затылокъ, отвчалъ Головачъ, — какъ мн не знать этакой важной вещи? Но вдь, кром Прозрительскаго брата, имъ что-нибудь еще надо было про меня выдумать, чтобы такъ прогнать со службы.

Въ это время на противуположномъ углу площади появился новый пшеходъ, въ которомъ собесдники скоро узнали нотаріуса Чепракова.

Нотаріусъ, еще издали, въ знакъ привтствія, кивалъ головой и размахивалъ руками. Не доходя до крылечка нсколькихъ шаховъ, онъ уже крикнулъ:

— Правда ли это, едоръ Семеновичъ?

Въ отвтъ Головачъ только нетерпливо пожалъ плечами.

Нотаріусъ подошелъ поближе, поздоровался съ бесдующими и сказалъ:

— Сейчасъ видался съ Прозрителевынъ… Говоритъ, будто ничего не знаетъ — хитрая бестія! Потомъ вдругъ, безъ всякого вопроса съ моей стороны, разсказалъ, что въ город уже давно на васъ косились, за вольнодумство, молъ, вами недовольны… Вы будто бы насчетъ религіи отозвались съ неуваженіемъ.

— Съ кмъ это вы вели богословскія бесды?— сказалъ, смясь, Плавутинъ,— ужъ не съ Прозрителевымъ ли?

— Нтъ, нтъ,— отвчалъ за Головача нотаріусъ, — я знаю, онъ берберовскаго діакона въ ересь обращалъ, или даже псаломщика, не упомню.

Головачъ подумалъ съ секунду и сказалъ, пожимая плечами:

— Но вдь это было зимою!

— А, значитъ было!— воскликнулъ Плавутинъ,— но вамъ должно быть извстно, что всякій овощь даетъ свой плодъ лтомъ… Ну, кайтесь, разсказывайте, въ чемъ дло.

— Да и дла-то, въ сущности, никакого не было!— отвчалъ Головачъ,— пріхалъ я въ Берберово на заводъ… Скука смертная! Вечеромъ пошелъ къ діакону играть въ карты. Третьимъ былъ псаломщикъ. Потомъ ужинали и выпито было немножко. Ну, пошли у насъ посл этого разные задушевные разговоры, Богъ знаетъ о чемъ только ни говорили! Дло дошло даже до среднихъ вковъ… И ужъ не знаю, какъ это вышло, только сталъ я ихъ дразнить…

— Ну, конечно, безъ этого у васъ никогда не обходится съ людьми!

— Вдь вотъ, охота человку всегда со всми препираться!— воскликнулъ нотаріусъ.

— Да какъ все предвидть? Началось будто мирно, а потомъ, въ спор, дло боле широкій оборотъ получило… Я немножко васчетъ невжества духовной братіи прошелся, они и разсвирпли.

— Ну, теперь дло ясно.

— Вовсе не ясно. Это было въ феврал мсяц и потомъ все уладилось. Мы, помирились… Нтъ, тутъ что-то другое.

— Тутъ, батюшка, Прозрительскія куропатки.

— То-есть, именно не Прозрительскія.

— Да, да, едоръ Семеновичъ, неуживчивый вы, батюшка, очень неуживчивый.

— Протестуюсь…— повторилъ Головачъ свою любимую фразу, но какъ-то уныло, безъ обычной насмшливой улыбки.

— Вотъ еще недавно,— продолжалъ укорять его нотаріусъ,— вы при Бубликов назвали Прозрителева поповичемъ.

— Да вдь онъ и есть поповичъ!

— Ну, конечно, вы сказали это изъ любви къ истин!— замтилъ Плавутинъ.

Головачъ засмялся.

— Языкъ мой — врагъ мой!— сказалъ онъ, — но теперь ужъ все равно, нечего мн читать нотаціи… Дло кончено, надо собирать вещи въ чемоданъ и отрясти прахъ нечестиваго Курдюма отъ подошвъ своихъ.

— Положимъ, вамъ полезно ухать отсюда.

— Да, хорошо вамъ такъ говорить!— вздыхая, возразилъ Головачъ,— здсь такъ легко живется… Въ другомъ мст надо себя сдерживать, обдумывать свои слова и поступки, а тутъ — валяй, что придетъ въ голову!

— Какъ видите, и здсь не совсмъ такъ,— сказалъ Плавутинъ.

— Какъ же вы думаете съ собой распорядиться?— спросилъ нотаріусъ.

— Кто же это знаетъ?.. Сперва буду продать то, что здсь заработалъ, а потомъ, вроятно, поступлю въ какую-нибудь труппу.

— Въ труппу? Актеромъ!

— Что же тутъ удивительнаго? Набираются же откуда-нибудь актеры? Я всегда имлъ большой успхъ въ комическихъ роляхъ… А служить больше не стану! Я бы и не пробовалъ, да родители требовали, но теперь — баста! Сдлаюсь свободнымъ художникомъ, и быть можетъ,— закончилъ онъ съ насмшливой торжественностью,— имя мое прогремитъ по всей Россіи, и стыдъ падетъ тогда на головы моихъ курдюмскихъ преслдователей! А пока что, до свиданья…

Онъ пожалъ руки собесдникамъ и отправился домой.

Вечеромъ, гулявшая въ сквер аристократія была также занята обсужденіемъ вызванной отставки Головача.

На сторон молодого человка оказалось очень мало сочувствующихъ, потому что онъ всхъ почти когда-нибудь обидлъ своей насмшкой, а курдюмскіе обыватели отличались злопамятностью.

За то престижъ Ивана Ивановича Прозрителева возросъ сегодня боле обыкновенныхъ размровъ. Вс толпились около него, слушали его рчи, соглашались съ его мнніями, тогда какъ поведеніе Головача было осуждено сразу и безпощадно.

— Головачъ вовсе не дурной человкъ, — осмлился выразить Георгій Александровичъ, — только онъ очень распустился въ Курдюм. Онъ пріхалъ сюда скромнымъ и порядочнымъ юношей, но здсь онъ скоро опустился и началъ вести себя, дйствительно, не всегда достойно.

Иванъ Ивановичъ стоялъ во время этой рчи неподвижно, вперивъ глаза въ одну точку, когда Плавутинъ кончилъ, онъ продолжалъ такъ спокойно, точно никто и не прерывалъ его.

— Да, за дерзости свои и за вольнодумства господинъ этотъ достоинъ наказанія.

Затмъ Прозрителевъ съ важностью оглядлъ всхъ, стоявшихъ возл него, и ихъ молчаніе какъ бы подтвердило этотъ суровый приговоръ.

Однако, несмотря на такую опалу, кружекъ пріятелей Головача не отступилъ отъ стариннаго обычая и устроилъ отъзжающему прощальный банкетъ въ квартир Плавутина, или, врне, во двор его квартиры.

Банкетъ, несмотря на небольшое количество гостей, вышелъ чрезвычайно шумный.

Больше всхъ веселился герой празднества, уврявшій пріятелей, что онъ считаетъ свою отставку счастливой, хотя и совершенно неожиданной, случайностью.

Сдлавъ такое открытіе, Головачъ считалъ себя вправ громко радоваться, пть веселыя псни, провозглашать тосты, предпосылая имъ зажигательныя рчи. Подъ конецъ банкета онъ такъ утомился, что могъ только кричать: ‘протестуюсь!’ да посылать кому-то троекратную анаему.

За банкетомъ пріятели провели всю ночь. Они наполняли церковную площадь шумомъ до самой зари, возбуждая искреннее негодованіе Прозрителева и тайную зависть Петра Петровича, который былъ приглашенъ на банкетъ, но пойти туда побоялся.

Съ восходомъ солнца Головачъ былъ усаженъ пріятелями въ почтовую телжку и необычайно ранній звонъ колокольчика возвстилъ пробуждающимся обывателямъ объ отъзд безпокойнаго акцизнаго чиновника.

Однако, прошло какихъ-нибудь недли дв, не больше, и снова вс заговорили о едор Семенович: неизвстно какъ и откуда, появилось въ Курдюм рукописное сочиненіе, ходившее сперва тайно по рукамъ обывателей. Это была слдующая басня, авторомъ которой вс единодушно называли Головача:

Мужикъ и Нкто

БАСНЯ.

Однажды мужичекъ въ Петровки дичь убилъ.

Онъ очень бденъ былъ,

Такъ этотъ грхъ ему простить возможно…

Да вотъ бда: онъ шелъ неосторожно

И Нкто на пути его перехватилъ

(А былъ сей Нкто падокъ

До куропатокъ).

‘Послушай, мужичекъ,— такъ Нкто говорилъ,—

‘Скажи мн, мой дружокъ, что стоютъ эти птички?’

— Хоть птички не велички, да нынче дичь въ цн

И мене рубля отдать не сходно мн,—

Отвтствовалъ пейзанъ.

‘За пару?’ — Точно такъ… ‘Болванъ!’

Воскликнулъ Нкто вдругъ — ‘Свинья, каналья, воръ!

‘Ты знаешь, кто я? Прокуроръ!

‘Какъ смлъ ты въ эту пору

‘Являться съ дичью къ прокурору?’

Затрепеталъ мужикъ, и въ ноги господину:

— Помилуйте, прошу!.. Возьмите за полтину!—

Смиренно онъ сказалъ.

И Нкто взялъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Какъ содержаніе басни, такъ и ея таинственное появленіе возбуждали общее вниманіе до крайности.

Появились многочисленныя копіи, которыя читались и въ казначейств, и на почт, и въ аптек. Даже небритыя личности канцеляріи полицейскаго управленія, сидя за перепиской бумагъ, тайкомъ почитывали это произведеніе, несмотря на то, что Петръ Петровичъ приказалъ своимъ подчиненнымъ истреблять попадающіеся имъ экземпляры басни.

Дйствительно, благодаря бдительному усердію урядника Собачкина, масса рукописныхъ экземпляровъ басни была уничтожена, но вмсто уничтоженныхъ появлялось еще больше новыхъ… Эта борьба истребителей и распространителей надолго заняла умы и досуги курдюмской аристократіи.

Черезъ грамотнаго Гаврюшку, басня въ конц-концовъ проникла въ народную среду, посл чего украсилась разнообразными варіантами, которые по смлости мысли и полету фантазіи далеко оставили за собою ихъ первоначальный источникъ.

Басней окончилась исторія о куропаткахъ, но исторія басни еще впереди.

‘Міръ Божій’, No 7, 1897

РАННЯЯ ДИЧЬ.

Юліи Безродной.

Мужикъ и Нкто

Читайте также: