П. Урюпинский
П. Урюпинский
Рамзес
Рамзес
* * *
———————————————————————-
Рамзес, Урюпинский П., Год: 1916
Время на прочтение: 6 минут(ы)
За восьмилетнюю супружескую жизнь муж Глафиры Николаевны неоднократно уезжал по делам службы и в этом не было ничего необычного.
Особенно близких друзей у Глафиры Николаевны не было, потому что губернские дамы считали её высокомерной и гордой, хотя последнее заключалось в том, что она со всеми была в одинаковых отношениях, считалась визитами и никогда не говорила о своих увлечениях, как будто бы их и не было.
Её муж занимал видное положение в городе. Всё знали, что он ревнив и даже несколько суров в обращениях с нею, но каковы были чувства к нему, оставалось для всех тайной.
Только единственным её другом был Рамзес, её собака, с которою постоянно гуляла Глафира Николаевна.
И в этот день, как всегда, они пошли по Московской улице, по направлению к городскому саду. У Глафиры Николаевны от проводов мужа остались два воспоминания: головная боль и этот скучный день, который тянулся бесконечно.
В городском саду было много снега, сторожа расчищали аллеи и мешали прогулке. На обратном пути опять начал сыпать снег, — Глафире Николаевне не нравилась такая погода.
Они шли снова по Московской улице, когда встретился архитектор Боков. Про него ходили в городе целые легенды и, если верить всем этим рассказам, нужно было бежать от него, как от чумы. Из-за него муж Глафиры Николаевны несколько раз устраивал ей сцены ревности. Но бежать от него не хотелось, потому что, может быть, в легендах этих было много досужей фантазии, продиктованной женщинам завистью, а мужчинам ревностью. Кроме того, Глафире Николаевне было приятно сознание, что она нравилась Бокову, а в этом она не находила ничего дурного.
— Мне очень жаль, что уехал Пётр Александрович, — сказал Боков с неподдельным сожалением.
— Почему?
— Очень просто. Ведь я не могу бывать у вас, а, значит, лишён этой приятной возможности видеть вас. Сопровождать во время прогулок вы не разрешаете…
— Ну, конечно. Раз уехал муж, я должна совершать свои прогулки в одиночестве. Ведь об этом начнут говорить, пойдут сплетни. А зачем подавать повод к этим разговорам!
— Да, я согласен, — проговорил Боков, — ‘свет не карает преступлений, а тайны требует от них’. Но что, если бы вы, скажем, переменили маршрут вашей обычной прогулки с амзесом’. В городском саду теперь снег, аллеи часто не успевают расчистить, и нет ничего удивительного в том, что дама с собакой стала гулять в другом направлении. Она выйдет из дому и пойдёт по Московской улице, как всегда, по направлению к саду. Но, не доходя до сада, на углу Почтовой она повернёт направо…
— А если она захочет на углу Почтовой повернуть налево? — перебила она смеясь.
— Тогда ей пришлось бы пройти несколько лишних улиц и обогнуть сад, чтобы выйти на ту же Почтовую улицу.
— Разве вы живёте на Почтовой? — как будто удивилась она.
— Позвольте! Я этого не сказал.
Они рассмеялись оба. Потом Глафира Николаевна проговорила:
— Всё же лучше не сворачивать ни вправо, ни влево, а идти по прямой дороге. Это значительно надёжнее.
— Почём знать? А может быть, в этом и заключается наша безнадёжность, что мы идём по прямой дороге!..
Следующий день был воскресенье. Как всегда, Глафира Николаевна пошла по Московской улице, по направлению к саду. Важно шествовал Рамзес, лишь изредка бросая косые взгляды на встречных собак и ещё реже на людей. Может быть, даже он испытывал большую ненависть к этой праздничной толпе, мешающей им совершать их обычную прогулку. Если Глафиру Николаевну задерживали, он оборачивался и молчаливым взором как бы говорил ей:
— Прикажи только, и я мгновенно расчищу путь!
По воскресеньям особенно много бывало гуляющих, потому что Московская улица была излюбленным местом гуляний учащейся молодёжи и вообще тех, для которых праздник сулил какие-то возможности.
На углу Почтовой улицы остановилась группа гимназистов, оживлённо беседуя, и, чтобы следовать дальше по Московской, нужно было обойти их, свернув на Почтовую. Рамзес так и сделал, потом обернулся на госпожу, как бы желая проверить практичность своего поступка. Да, она повернула направо от гимназистов и пошла по Почтовой. Не совсем только понял Рамзес, почему же она не перешла на ту сторону, а продолжала идти по Почтовой. Но Рамзес не мог знать, что Глафире Николаевне пришло в голову купить марок. Для всякого человека, а для неё, у которой уехал муж, особенно необходим запас марок, и поэтому нет ничего удивительного в том, что Глафира Николаевна захотела пойти на почту. Ведь эта мысль могла возникнуть вдруг, как всё вспыхивает от непонятных причин, предшествующих факту, как вспыхивает любовь, как разгорается ненависть.
И, может быть, если бы Рамзес знал в действительности намерения своей госпожи, он напомнил бы ей своим собачьим языком, что по праздникам, в этот час, закрыта почта. Он шёл не быстрее и не тише обычного, только чаще поводил ушами и оглядывался, ведь он не знал желаний своей госпожи. На этой улице было меньше народу, зато собаки встречались чаще и , может быть, даже он благодарил свою госпожу, потому что весело замахал хвостом.
Этой улицы Глафира Николаевна почти не знала, она невольно поэтому рассматривала дома. Она обратила внимание на длинное большое здание, покрытое лесами, и вспомнила, что здесь строится гимназия, ведь об этом говорил ей Боков, который руководил постройкой. Тротуар преграждал деревянный забор и, как всегда у построек, был сделан временный помост. А там, где кончалась постройка и помост снова соединялся с каменными плитами тротуара, как бы прижавшись к тому большому, ещё бесформенному, зданию, стоял одноэтажный, франтоватый домик с подъездом, выходящим прямо на тротуар. И на входной двери подъезда блестела ярко вычищенная медная доска, на которой Глафира Николаевна прочла надпись: ‘Архитектор Боков’.
Она пошла дальше, до самого конца улицы, где помещался почтамт, потом повернула обратно. Рамзес останавливался, бросал нетерпеливые взгляды назад или кидался в сторону и бежал по мостовой, весьма возможно, что и ему передавалось нервное состояние его госпожи. Потом он услышал вдруг своё имя, произнесённое мужским голосом, и негромким лаем приветствовал сам подошедшего. Заметив улыбку на лице Глафиры Николаевны, он снова успокоился.
Сначала они стояли на одном месте, опять направились обратно к почтамту: впереди Рамзес, а за ним Глафира Николаевна и её спутник. Остановились ещё у почтамта, повернули обратно, дошли до постройки и снова вернулись. Если бы Рамзес понимал их разговор, то ему не пришлось бы так часто обращать внимание на их движения. Это ему положительно не нравилось.
— Пора домой, видите, Рамзес скучает, ему, очевидно, не совсем понравилась ваша улица, — проговорила Глафира Николаевна.
— Он ещё не привык. Разрешите только, стоит вам захотеть — и на вашей улице будет праздник, — сказал её собеседник.
— В чём же будет состоять моё разрешение?
— Вон там, на углу, я зайду в кондитерскую и куплю несколько вкусных вещей для Рамзеса. И он перестанет скучать.
— Нет, нет, — запротестовала она, — сегодня поздно уже, в другой раз, если хотите, а теперь мне пора. И не провожайте, иначе вы больше меня не увидите.
У постройки они расстались.
В понедельник, во вторник и, за ничтожными исключениями, во все следующие дни Глафира Николаевна выходила с Рамзесом и по обыкновению шла по Московской улице, по направлению к городскому саду. На углу Песочной она сворачивала направо, и Рамзес уверенно шефствовал впереди, не выказывая беспокойства. Они деловито шли прямо по Почтовой и скоро исчезли в кривой извилине этой улицы.
Часа через два они опять выходили на Московскую и направлялись домой. И ещё заметная улыбка скользила по губам Глафиры Николаевны, каждый раз замыкая уста, эту дверь к мыслям.
Всё кончается на этом свете. Через два с половиной месяца приехал муж Глафиры Николаевны, и она постепенно привыкла к мысли, что жизнь её должна войти в свою прежнюю колею, с которой временно свернула в сторону. Несколько дней она не выходила из комнаты.
Наступали радостные весенние дни и призывно улыбалось солнце, когда Глафира Николаевна предложила мужу пойти в городской сад. Ей хотелось в первый же раз выйти с ним, чтобы окончательно оборвать то, бывшее.
Опираясь на руку мужа, Глафира Николаевна шла и говорила о летней поездке на Кавказ, куда они собирались с мужем. И как будто всё пережитое в его отсутствии, постепенно стиралось в памяти, как линяют от солнца дешёвые, ненадёжные краски. Она даже не повернула головы, когда подошли к Почтовой улице и не заметила поэтому, что Рамзес свернул направо. И уже перейдя улицу, муж спросил:
— А где же Рамзес?
Пришлось вернуться, долго приказывать Рамзесу и даже грозить ему, чтобы отправить на прежний путь. С большой неохотой Рамзес возвратился и, под угрозами, пошёл по Московской улице.
На другой день повторилось то же самое. С упрямством отбившейся от двора собаки, Рамзес опять повернул на Почтовую, не желая слушаться окриков. Глафира Николаевна окончательно потеряла власть над ним.
— Ах, какая скверная собака, — проговорил муж, — что же мы будем стоять так! пойдём туда, узнаем, по крайней мере, чего он хочет.
Рамзес уверенно двинулся вперёд, и они за ним: он с любопытным раздражением, она со страхом. Минуя длинное здание в лесах, Рамзес подошёл к одноэтажному домику и остановился у подъезда, выходящего на тротуар. Он даже поднял лапу и начал царапаться в дверь, как бы желая её открыть.
Пётр Александрович взглянул на медную доску, потом перевёл взор на жену. У неё лишь слегка дрожали губы.
— Что это значит? — спросил он, взяв её за руку, повыше кисти.
И в её молчании прочёл всё. Он вынул револьвер, который постоянно носил с собою по долгу службы, и выстрелил два раза: в лицо и грудь Глафиры Николаевны. Рамзес неистово и жалобно завыл, не то из страха за собственную шкуру, не то из жалости к своей госпоже. Пётр Александрович злобно ткнул его ногой, и он, поджав хвост, с визгом бросился на мостовую…
Прошла весна, лето, и начиналась осень. Солнце и его светлые дни были в прошлом. Постройка на Почтовой улице всё ещё продолжалась, и высилось огромное здание, ставшее ещё выше. Только постройкой его заведовал уже другой архитектор, потому что Боков навсегда уехал из этого города. Петра Александровича судили за убийство жены, как человека, преступившего закон.
И только Рамзес пользовался свободой, забытый всеми. Но это была жалкая свобода. Он сделался бездомной уличной собакой, которая заводит драки и грызню. Его шерсть стала грязной и от прежнего Рамзеса осталось только его громкое, гордое имя. Неизвестно где пропадая остальную часть суток, неизменно каждый день прибегает он к тому одноэтажному дому и тоскливо лежит у подъезда час, два. Воспоминания ли о собственных лучших днях зовут его к этому месту, или гонит позднее раскаяние, испытывает ли он угрызения своей собачьей совести или просто ждёт госпожу свою…
Об этом никто никогда не узнает.
Источник текста: журнал ‘Огонёк’ (1916, No 23 (5(18) июня).
Исходник здесь: http://doxie-do.livejournal.com/