Работа с начинающими, Огнёв Николай, Год: 1930 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Работа с начинающими

Статья первая

Как из следует работать

Революция взорвала громадные, не початые пласты целины и вызвала к действию необычайные, невиданные источники энергии. Распространенную среди трудовых слоев тягу к писательству мы рассматриваем как один из видов излучения творческой анергии. Презрительно отмахиваться или замалчивать массовое стремление к активному участию в советской литературе — нельзя.

В капиталистическом обществе путь начинающего писателя, особенно выходца из среды трудящихся, чрезвычайно тяжел и редко приводит к успеху. Достаточно вспомнить, напр., роман Д. Лондона ‘Мартин Идэн’. Но в романе Идэн добивается признания так же, как добился его и автор романа. А сколько подобных Идэну и Лондону талантливых людей размолол в порошок тяжелый танк капиталистической конкуренции? Их количество неисчислимо. Но даже и с добившимися успеха, но несогласными с капиталистической системой писателями, буржуазия расправляется по-свойски. Яркий пример — знаменитый романист Э. Синклер, принужденный издавать и продавать на улицах свои книги самолично, так как ни одно издательство и ни один книжный магазин не желает содействовать продвижению книг Синклера.

Условия, в которых трудящиеся страны советов строят социализм, нельзя назвать спокойными или благоприятными. Эти условия тяжелы, сопротивление враждебных классов рождает все новью и новые трудности, и трудности эти так или иначе отбываются на всех областях строительства. Литература — тоже одна из областей социалистического строительства, но одновременно является и средством, применяемым в самом строительстве. Это значит, что участие в литературе налагает особую ответственность на ее деятелей, и начинающему писателю обязательно об этом знать. Здесь уместно сравнение писателей с работниками просвещения. Приступая к преподаванию какого нибудь предмета, педагог обязан знать не только этот предмет, он должен знать также и грамоту,— обыкновенную и политическую, должен иметь понятие о науке вообще, и о науках, смыкающихся с преподаванием им предметом в частности. Если педагог грамотен литературно и неграмотен политически, или, зная свою дисциплину, не имеет понятия о дисциплинах смежных, мы считаем, что такой педагог не может быть назван педагогом. Мало того, советский педагог должен живо и непосредственно принимать участие в общественной работе, должен быть общественником, в противном случае ему грозит перерождение в ‘человека, в футляре’, а такие нам не нужны.

Требования, подобные перечисленном, представляет наша эпоха и к советскому писателю. И так же как для того, чтобы быть педагогом, недостаточно одного желания быть им,— так же недостаточно одного желания быть писателем, чтобы им стать. Мало того, недостаточно и задания, помноженного на так называемый талант.

Здесь, прежде всего, нужно разделаться с вредным заблуждением, что писатели-художники, в отличие от работников других профессий, появляются на свет готовенькими и не нуждаются в какой бы то ни было подготовке или учебе. Учеба обязательна для писателя даже в капиталистическом обществе. Только в капиталистическом обществе эта учеба ведется в порядке анархическом: некто чувствует себя писателем и вступает, в погоне за славой, в бой с многочисленными препятствиями, которые ему ставит жизнь. Жизненная трепка, получаемая на этом пути, и служит этому некто учебой.

Тем более писательская, литературная учеба обязательна у нас. В нашей стране не ко всякому делу обязателен организованный, плановый подход. Анархия недопустима и в области художественной литературы. Поэтому мы считаем, что необходимо остановить наблюдающеюся в этой области зряшную, бессмысленную трату творческой энергии и ввести в работу начинающих определенный план.

Начатки такого плана уже продиктовала и ввела в действие сама жизнь. Мы говорим о громадном количестве литературных кружков, через которые обычно проходит работа начинающего писателя или поэта. Но деятельность этих кружков и обслуживание в этих кружках начинающих недостаточно развернуты и часто неудовлетворительны. Необходима срочная подготовка и посылка на места подготовленных товарищей для руководства литературной работой. Литорганизации становятся на этот путь недостаточно быстро и решительно. Здесь следует нажать все педали.

Наиболее решительный плановый под. ход к вопросу проявил А. М. Горький. С помощью опытных ленинградских товарищей Горький организовал журнал ‘Литературная учеба’. В скором времени этот журнал начнет выходить в свет.

Мы горячо приветствуем новый журнал, но считаем, что всех начинающих не обслужит даже и десяток журналов. Необходима помощь, необходима организация всюду, где это только возможно. Особенные трудности представляет вопрос обслуживания начинающих, живущих вне городов. Этот вопрос мы поставим отдельно.

Сейчас, для начала, берем два городских примера. Эти примеры показывают весь вред литературной кустарщины и неизбежно связанной с ней анархии в творческой работе.

I. Безработный по милости литературы

‘Вот моя биография.

Сейчас мне около 22-х лет. Я — бывший чернорабочий с костромской текстильной фабрики ‘Искра Октября’, с 4-годичным производственным стажем, а ныне, вот уже 2 года, по милости литературы безработный.

Образование у меня низшее. Я окончил только 2-классную школу I ступени. Литературно-ученический стаж — 2 года.

За это время мной придумано 188 сюжетов, 58 юмористических и 130 художественных. Вое, как первые, так и вторые,— из новой, советской жизни. Художественные сюжеты: 36 — из рабочей жизни, 30 — из крестьянской, 1 — из красноармейской, а остальные 36 — из жизни всех ремесленников, кустарей, строителей и т. п. профессий. И вот, если бы мне еще поучиться годика 2—3 и получить хотя бы небольшое образование, особенно политическое, тогда я мог бы дать нашей пролетарской художественной литературе кое-что новое, чего сейчас в ней нет. Конечно, я мог бы и теперь если бы захотел, писать так, как пишет большинство наших молодых пролетарских писателей, то-есть журнально-газетным языком. Но это меня не удовлетворит. Мне сначала хочется научиться писать не хуже Чехова или Бунина, и тогда уже можно будет вступить в литературу’.

Как-будто, все правильно: сначала — научиться, а потом — вступить. Но на самом деле — неправильный, вредный, неорганизованный подход к вопросу. Человек четыре года проработал на производстве, потом бросил его, и вот уже два с половиной года занимается тем, что придумывает сюжеты! Да разве это — работа: придумывать сюжеты, и потом делить их на 68 юмористических и 130 художественных? И почему плох ‘журнально-газетный язык’, и почему костромской товарищ так уверен, что мог бы писать, как пишет большинство наших молодых пролетарских писателей? Читаем дальше:

‘Да и работать-то при таких жизненных условиях в каких я теперь живу, совсем невозможно. Мы все трое — мать-пенсионерка, сестра-ученица и я — живем только на 84 рубля в месяц, в маленькой, полутемной, о двумя окошечками на север, квартирке, в которую целый год не заглядывает луч солнца. Так вот, будьте добры, помогите мне. Жду ответа. А если этого наброска мало для того, чтобы доказать, что я могу быть писателем, то я пришлю еще хоть штук пять, из какой угодно жизни, только напишите…’.

Приложенный к биографии набросок ‘Мать’ на рук вон плох. Придуманный автором сюжет состоит в том, что ‘большая, высокая и необыкновенно красивая крестьянская девушка, лет 23-х’ влюбилась в ‘молодого и дерзко-нахального красавца Ивана’. Забеременев, она ‘была выгнана из дома на улицу попом Кузьмою’. Дерзко-нахальный красавец уговаривает ее в лесу утопить ребенка: но в дело вмешивается добродетельный жених и отбирает ребенка. Раскаявшаяся мать приводит просить ребенка обратно. ‘Лицо ее бледно и взволновано. Густые и очень длинные темно-каштановые волосы ее растрепаны и живописно лежат на ее широких, как у мужчины, плечах и высокой, полной груди. В то же самое время, когда она выходит из орешника, по туче пробегает ослепительная молния и сильно гремит гром.’ Красавица становится на колени перед всем честным народом (корме лесника, тут почему-то пионеры с вожатым, кузнец с женой), присутствуют какие-то рабочие. Жена кузнеца ‘Авдотья, поддерживая левой рукой ребенка, с наслажденном сосавшего ее грудь, подходят к коленопреклоненной молодой батрачке и, положив свою правую руку ей на плечо, говорит:

— Ну, Дашка, Дашка, вставай, прощаем.

Тогда молодая женщина, как будто не замечая, что сейчас вот-вот разразится сильная гроза, не спеша, продолжает свой путь между высоких и густых хлебов. Время от времени она на мгновение останавливается, целует нагибаясь свое дитя ж потом идет дальше. Над морем спелых, золотых, усатых колосьев виднеются только ее большая, красивая голова и широкие, богатырские плечи’.

Надо понимать, что этот сюжет — ‘из крестьянской жизни’. И сразу видно, что костромской товарищ в не подходил близко к этой самой крестьянской жизни. Ему и не пришло в голову, что писатель обязан знать тот материал, который он подвергает литературной обработке. Костромской товарищ пошел вредным анархо-индивидуалистическим путем: возомнив себя высоко-одаренным человеком, бросил производство, принялся выдумывать сюжеты и вот уже два с половиной года занимается тем, что об’едает мать-пенсионерку и сестру ученицу.

Что же нужно было сделать, ощутив в себе желание писать?

Прежде всего — не бросать производство, а еще больше и глубже войти в него, не порывать связи с рабочей средой, а закрепить, эту связь участием в общественной работе. Производство и пролетарская среда могли бы дать громадное количество материала и принесли бы гораздо больше пользы, чем выдумывание сюжетов. (Судя по наброску, товарищ выдумывает не только сюжеты, но и весь материал тянет из пальца, пользуясь, вместо живой жизни, литературными стандартами). С содержанием тесно связана, как всегда, и форма. Язык, заимствованный из книг, мертв и сух. И выкладывая на этом мертвом языке безжизненную, убогую свою выдумку, костромской товарищ и не подозревает, что ‘журнально-газетный язык’, от которого он так пренебрежительно и высокомерно отмахивается, неизмеримо ближе не только современной советской литературе, но и тем самым крестьянам, о которых он пытается писать высокопарным, худосочным стилем.

Но дело и сейчас не поздно поправить! Костромскому товарищу следует: 1) вернуться на производство, 2) на производстве стать рабкором, 3) попутно продолжать опыты над художественной прозой, подвергая эти опыты строгой I общественной оценке и проверке, 4) вступить в местный литературный кружок (если такого нет, то самому взяться за его организацию и работать в нем, не покладая рук). Вот, примерно, план, по которому костромскому товарищу нужно расположить свою жизнь и работу. И только после такого планового подхода к работе, можно говорить о поступления в будущий литвуз, куда возможно будет попасть опять таки черев общественную проверку и отбор.

II. Из ‘генеральской жизни’

Без общественной проверки на месте посылать материла в центр вообще не стоит. Нет сомнения, что в ряде случаев литературные произведения начинающих были бы решительно осуждены при первом же чтении в самом малоопытном литературном кружке. А ведь посылая материал в центр, товарищи просят подробного ответа, с нетерпением ждут его, обижаются, не получая ответа, или, получив краткое ‘не подходит’, винят центральные редакции в бюрократизме. Между тем, очень большой процент рукописей таков, что для подробного перечисления их недостатков ни у одной из редакций, не хватит ни времени, ни работников.

Что можно, например, сказать о нижеприводимом рассказе? Какие можно указать недостатки?

‘БЛИНЫ В СМЕТАНЕ’

Военный инженер-генерал драгунского полка Николай Николаевич Смирнов сегодня особенно бодро, как никогда, подымался по лестнице на третий этаж. Правой рукой он придерживал сильно бьющееся сердце, готовое выскочить каждую секунду, как казалось ему, а левой рукой хватался за ручку перила, ритмично передвигая ее вперед. Но несмотря на все эти трудности, он весело и с чувством большого стремления спешил скорее достигнуть желанной цели.

Дорогой товарищ! Не командовали инженеры драгунскими полками! Невозможно придерживать сердце рукой! Что это значит: ручка перил и как в можно передвигать ее, да еще ритмично? Какие ‘все эти’ трудности? Что значит: ‘чувство большого стремления’?

Далее генерал ‘махнул рукой и решительно направился вдоль коридора к дверям Сарры Моисеевны. Сарра Моисеевна круглая сирота, одиннадцати лет от роду она лишилась родных, ныне она комсомолка, активная работница на чаеразвесочной фабрике. По-военному, вытянувшись в струнку и поправив свой старый, поношенный местами, заплатанный мундир, подаренный ему в старое время за хорошо представленный план военных действий, он тихо, едва слышно, забарабанил указательным пальцем в дверь. Он мысленно перенес себя в комнату Сарры Моисеевны, уже представил себе, как шмыгает она взад и вперед, ухаживая за ним, напевая себе под нос мотив ‘Дубинушки’, как внезапно выросла, перед ним тарелка, до-верха наполненная блинами в сметане, и как Сарра Моисеевна наблюдает, как кушает его превосходительство, как блинчики сами сползают к нему в живот Николай Николаевич от счастья провел рукой по животу…’

Не могла она ‘наблюдать, как блинчики сами сползают к нему в живот! Не бывает прозрачных пищеводов!

Дальше генерал ест блины в сметане, а Сарра Моисеевна чинит ему мундир и думает. ‘Сарра Моисеевна мысленно себя перенесла в годы молодости Николая Николаевича, в то общество, в котором он вращался в годы мошенничества, пьянства, разврата, в те годы, когда у людей была одна цель, одно стремление, одни желания. Желание — жажда денег. Хищническая жажда денег, деньги, ради которых покупали и продавали свою совесть, ради которых продавали своих жен своим пленителям (??), которые, вдоволь насладившись их чарами, прелестями, бросали затем в подвалы своих замков, где они кончали дни своей жизни и ради которых похищали новорожденного у любящей матери, бросали в воду с камнем на шее туда, где мелкая рыбешка, разрывая на мелкие кусочки, помогала преступникам скрыть таинственное исчезновение младенца’…

А генералу ‘внезапно стало припоминаться, как просиживал с ней ночи, как она читала ему революционные книги, как вместе разбирали ‘Азбуку коммунизма’ и вспомнил еще то, как в первый раз она заговорила с ним о коммунистах. Какая-то магическая сила подняла его в понесла к ней’.

Здесь — все сплошной недостаток. Как это мелкая рыбешка может разорвать на части младенца, когда она даже и простого червяка не осиливает? Кто это дарил мундиры за хорошо представленный план военных действий. Дальше у автора пугается рука: ‘Подойдя к ней, он нерешительно протянул свою старую морщинистую руку к голове ее и как бы вдруг внезапно, чего-то испугавшись, рука застыла в воздухе…’

Рассказ кончается полным перерождением генерала драгунского полка. ‘Николай Николаевич взял обе руки Сарры Моисеевны и положил себе на грудь. Левой рукой он судорожно прижимал их к груди, а правой нежно гладил. Это его успокоило. Он вздохнул полной грудью и слабым голосом медленно прошептал:

— Аннушка (почему Аннушка — неизвестно), хочу туда, хочу, где свет, где культура, где равенство и братство, хочу туда, где жизнь… Грудь сдавила ему дыхание. Он глубоко закашлялся. Крупные капли слез полились у него из глаз. Сарра Моисеевна рванулась навстречу. Ночной столик зашатался. Посыпались склянки на пол. Схватила его руки в свои и стала покрывать их бесчисленным множеством поцелуев.

‘— Наш, наш, наш,— еще долго вырывались одни и те же слова на уст Сарры Моисеевны’.

Можно подумать, что рассказ этот — сознательное, рассчитанное издевательство, какая-то пародия на рассказ ‘с идеологической установкой’. В том-то и дело, что это — не так. Автор совершенно серьезно верит в возможность перерождения генерала под влиянием комсомолки и совместного чтения ‘Азбуки коммунизма’. С такой верой наивно сочетается и вера в ‘магическую силу’ и сведения о генералах драгунских полков. К рассказу приложено трогательное, извинение в том, что у автора ‘не было денег на отпечатку рассказа’ и что поэтому он был вынужден послать его ‘в письменной форме’.

Что об’яснит к чему научит автора этого рассказа штампованный ответ ‘не подходит’. Ну это еще сказать, что рано ему браться за художественное творчество, что нужно еще долго учиться и читать, собирать жизненный материал и опыт — и затем только пробовать свои силы на литературном поприще.

Автор пишет, что он — рабкор, и указывает газету, в которой он работает. Если это действительно так, то можно прямо сказать, что вера и возможность генеральского перерождения в рабкоровской среде — крайне редкое исключение, и для нас совершенно понятно, какие у этой веры корни. Но к сожалению, совсем не исключением является тот нахрап, та самоуверенность с которыми автор подходит к литературной передаче выдуманных им явлений. В этом смысле автор совершенно и целиком присоединяется к выдумывающему сюжеты костромскому товарищу. И в этом смысле оба автора — безвестные, но упорные воины той необозримой, но лишенной руководства рати, которая из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день атакует твердыни центральных редакций.

Пора ввести это движение в рамки. Ведь и самим начинающим мешает неорганизованность, и для них посылка рукописей в центральные редакции является лотереей с крайне редкими выигрышами.

Для начала местные литорганизации и кружки должны поставить у себя литературные консультации. При этом начинающими должна вестись и политработа. Выявление и продвижение действительно способных к литературному труду товарищей с началом правильной организации проверки и отбора на местах, будет неизмеримо облегчено.

Н. ОГНЕВ

ОТ РЕДАКЦИИ

‘Литературная Галета’ открывает учет местных литконсультаций. В справочном отделе будут помещаться списки литературных консультаций на местах о указанием дней и часов личного приема авторов.

‘Литературная газета’, No 3, 1930