Рабочий-дружинник Никита Деев.
Рабочий-дружинник Никита Деев.
П. Львов-Марсиянин.
‘Каторга и ссылка’, No 1 (8), 1924
Рабочий-дружинник Никита Деев, Львов-Марсианин Петр Андреевич, Год: 1924
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Перед окном воет, танцует снежная буря. Мороз зарисовал стекла затейливыми рисунками.
Домики уездного городка занесены сугробами, кажутся одинокими, безлюдными…
Сижу у письменного стола, думаю о далеком прошлом… Вспоминаются 1905 год, Москва, охваченная пламенем восстания, дома: Хлудова на Рождественке, Платонова на Арбате, где сгруппировались организации партий, профсоюзов, вспоминаются баррикады, белый и красный террор, тюрьмы…
Много пережито лишений, страданий на свободе и тюрьмах, и все же охотно бы снова согласился пережить всю эту упорную борьбу.
Те, кто погиб за идею, за цели рабочих и крестьян, жили коротко, но зато полно, захватывающе. Их жизнь была приближена к будущему человека, гордая, свободолюбивая!..
Из числа погибших товарищей ясно вспоминается светлая личность тов. Деева.
Никита Деев был сознательным рабочим, 24 лет. Происходил он из Курска. Все свое развитие Никита получил путем образования, читал, посещал лекции, партийные кружки.
Провокационный царский манифест 17-го октября толкнул также, как и других революционных рабочих, Деева влево, к оружию. Помню, как Никита пришел в музей ‘содействия труду’ взвинченный, проникнутый революционным энтузизмом и попросил записать его в боевую дружину.
— Они, негодяи, издали манифест для того, чтобы выловить вождей рабочих! Мы им покажем, как обманывать нас, рабочих!
Во время декабрьского восстания Никита сражался в Каретном, у Страстного, у Бутырской тюрьмы, ходил в ночные разведки… Ему везло: не попадал в руки врагов, не наткнулся ни на одну пулю…
Помню декабрьскую темную ночь. Всюду тихо, ни звука. Улицы забаррикадированы воротами, фонарными и телеграфными столбами. На площади костер. В нескольких шагах от огня темнота еще гуще теснится, чернеет… Зашуршала проволока, которой была обвита баррикада…
— Кто-то идет!
Мы все схватились за оружие, утонули в мгле.
— Стой! Стрелять буду!
— Это я!
Голос товарища Деева.
На пятно света снова выступили один за другим дружинники. К костру подошел Никита, конвоируя какого-то мужчину в шубе, в папахе.
Деев объяснил:
— Я поймал его на Тверской, у дома Хомякова. Спросил пароль — не знает!
Я приказал незнакомца обыскать, несмотря на то, что он меня всячески уверял, что он рабочий. Стали обыскивать. Под шубою оказался полицейский мундир. Деев навел на полицейского ‘маузер’.
— Разреши, товарищ начальник, его расстрелять?!.
Полицейский упал передо мною на коленки
— Пощадите!.. У меня есть дети, жена…
— Если хотите быть живым, говорите, где у вас скрыта засада!
— Подвисками… у Сущевской части… в квартире городового…
Пока я производил дознание, Никита решительно заявил:
— Дай мне пять человек дружинников, и я арестую их всех!
И повернулся к полицейскому.
— Обманешь — живой не уйдешь!
Предложение товарища Деева было принято, и к утру Никита привел в районный штаб (штаб временно помещался на Пименовской, в типографии Кушнерева) несколько человек полицейских и притащил целый арсенал оружия и патронов. Все это было отобрано у полицейских, застигнутых врасплох.
Когда семеновпы и другие полки, переброшенные по Николаевской ж. д. в Москву, победили рабочих, началась расправа адмирала Дубасова и полковника Мина. Расстреливали правых и виноватых, расстреливали всех, кто рабочий, кто за рабочих…
Деев перешел в летучую террористическую дружину максималистов. Началась провокация, начались массовые провалы. Шпики преследовали революционеров день и ночь.
В ответ дружинники превратились в террористов и стали преследовать охранников. Белый и красный террор разгорался все сильнее. В числе массовых провалов, провалилась на Сретенке нелегальная квартира боевиков. В этой квартире охранка устроила засаду и поймала в свой капкан товарища Воробьева и другого, не помню фамилию.
Товарищ Деев на собрании заявил:
— Охранка слишком разгулялась! Надо ее укротить!
Взял партийного лихача и поехал на Сретенку, в дом, где была засада. Лихача оставил у ворот дожидаться, а сам поднялся на второй этаж, позвонил… Дверь отпер охранник… Прогремел выстрел из ‘маузера’… Охранник повалился замертво… На выстрел выбежали два полицейских. Товарищ Деев застрелил и их и скрылся, отстреливаясь от городовых…
Прошло несколько месяцев.
С товарищем Деевым я встретился в ‘Бутырках’. Он и тут не падал духом.
— Если бы убежать отсюда!
Стали готовиться к побегу, но наш план не пришлось осуществить благодаря похоронам черносотенца Грингмута. О похоронах мы узнали накануне, решили устроить ‘кошачий’ концерт. Я и Деев сидели в камере, выходившей окнами на Долгоруковскую.
Когда показался балдахин, сопровождаемый процессией попов и чиновников всех рангов, мы выкинули из камер красные флаги, начали бросать ‘пайками’, кричать ‘долой’… Послышался свист, писк, крик…
В тюрьму тут же приехал губернатор.
Начались репрессии, потребовали выдачи зачинщиков… Все рисковали прогулкой, свиданием, передачей.
В наш коридор ворвалась целая вооруженная орда… Помощник ‘заика’ крикнул:
— Кто организовал дебош? Выходи!..
— Я!
Мы с Деевым вышли на коридор. Нас посадили, в карцер, а после запрятали по разным камерам…
Товарища Деева московский военно-окружный суд приговорил по 279 ст. к смертной казни… Его повесили…