ИНСТИТУТ К. МАРКСА и Ф. ЭНГЕЛЬСА
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
БИБЛИОТЕКА НАУЧНОГО СОЦИАЛИЗМА
ПОД ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ Д. РЯЗАНОВА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МОСКВА
Рабочее движение в 1891 г.
(‘Соц.-Дем.’, No 4. Женева. 1892 г.)
В последние годы движение западного пролетариата приобрело настолько широкие размеры, что факты, вчера еще казавшиеся свидетельством огромного успеха, ныне представляются чем-то само собою разумеющимся и не вызывают ни восторга, ни удивления. Такова, например, демонстрация 1-го мая. В 1890 году о ней говорили все и каждый, ее приближение вызвало настоящую панику в рядах буржуазии. В следующем году ее продолжали опасаться, к ней готовились, как готовятся к стихийному бедствию, полиция и военные власти были на ногах, но паники уже не было, и ободрившаяся буржуазия даже подшучивала на ту тему, что вот, мол, страшен сон, да милостив Бог: как ни опасны козни социалистов, но я справлюсь с ними, как справлялась не раз и в прежнее время. Правда, склонность к такого рода шуткам буржуазия обнаружила преимущественно тогда, когда опасность совсем миновала и когда, подведя итог совершившимся фактам, она убедилась, что власть осталась пока еще в ее руках. Накануне же майской демонстрации она не столько шутила, сколько злилась, лгала и клеветала. Больше всего отличилась в этом отношении французская буржуазия. За день или за два до демонстрации в одной из парижских газет появилась передовая статья, главная мысль которой могла быть выражена словами: бедная маменька, ты так устанешь, бивши папеньку! Рабочие хотят добиться восьмичасового дня, — говорил чувствительный автор статьи, — они уверяют, что заботятся об интересах всех трудящихся, но подумали ли они о полиции и о солдатах, которым день первого мая принесет не отдых, а страшное утомление. А ведь солдаты и полицейские служители — это плоть от плоти и кость от костей народа. Неужели не пожалеет их французский пролетариат, неужели пожелает он переутомлять их своим беспокойным поведением? — Другой орган парижской буржуазии пошел еще дальше по пути бесстыдной софистики. Как раз накануне демонстрации он напечатал трогательное воззвание к патриотизму французских рабочих, которых заставляют манифестировать вместе с немцами, этими исконными врагами Франции, лишившими ее двух цветущих провинций. Лица, писавшие все эти благоглупости, считали, по немецкому выражению, без хозяина. Они, как видно, не знали, что доводы, убедительные для буржуазных Дерулэдов, не имеют никакой цены в глазах пролетариата. Если майская демонстрация 1891 года везде имела еще более величественный характер, чем ее предшественница, то во Франции она приобрела особенно важное значение. Здесь усердие охранителей буржуазного порядка привело к разбойническому нападению войска на рабочих в промышленном городке Фурми. Даже буржуазная французская палата устыдилась этого насилия над мирными манифестантами и, чтобы сгладить произведенное им впечатление, обещала приступить к решению социального вопроса. С своей стороны, французское правительство, желая свалить с себя ответственность за майские события, предало суду Кюлина и Лафарга, будто бы виновных в подстрекательстве рабочих ‘к бунту’ (употребляя это выражение, как очень хорошо знакомое русским читателям, мы можем уверить их, что оно прекрасно передает смысл обвинения, выдвинутого против Кюлина и Лафарга). Присяжные — такова сила буржуазного пристрастия! — вынесли обвинительный приговор, вследствие которого Кюлин присужден к тюремному заключению на 6 лет, а Лафарг — на год. Пролетариат ответил на этот приговор октябрьским выбором Лафарга в палату депутатов. О значении этого события можно судить потому, что Лафарг является в сущности первым марксистом, получившим доступ во французскую палату. Будущие выборы присоединят к нему Жюля Гэда, и тогда политическая борьба французского пролетариата сразу удесятерит свою силу и энергию.
Французская рабочая партия, до сих пор разбитая, к сожалению, на многочисленные, несогласные между собою фракции, поставлена теперь обстоятельствами в такое положение, что разве только неблагоразумная вражда этих фракций может помешать ее быстрому развитию в самом близком будущем. Буланжизм был последней плотиной, задерживавшей прилив рабочих масс к этой партии. ‘Бравый генерал’ оказал Франции ту неоспоримую услугу, что заваренная им политическая каша покрыла несмываемым позором все буржуазные партии, фракции и факции, независимо от того, были ли они за него, или — против. Буланже убил французский радикализм и тем, против собственного желания и ожидания, помог делу социализма. Французским социалистическим фракциям надо только перестать парализовать друг друга, чтобы без труда объединить под своим общим знаменем все недовольные элементы французского народа.
С удовольствием заметим, что названные фракции сделали, по крайней мере, первые шаги к объединению. В 1889 г. поссибилисты, не желая заседать вместе с марксистами, организовали в Париже особый конгресс, на который им удалось привлечь многих представителей английских рабочих союзов. На Брюссельском конгрессе 1891 г. поссибилисты присутствовали вместе с марксистами и хотя не во всем соглашались с ними, но все-таки не отказались пристать к решениям конгресса, обязательным для всех фракций и для всех народностей.
Брюссельский конгресс представляет собою настолько выдающееся явление в жизни пролетариата, что мы, несмотря на недостаток места, должны подробно рассмотреть его решения.
Всех уполномоченных было на нем 380: — 69 от Франции, 42 от Германии, 29 от Англии, 11 от Австрии, 7 от Голландии, 6 от Швейцарии, 5 от Румынии, 5 от Польши, 6 от Америки, 4 от Дании, 3 от Италии, по одному от Испании, Швеции и Норвегии, 2 от Венгрии и 188 от Бельгии. Общее число представленных на конгрессе рабочих доходило, по расчету радикальной французской газеты ‘Rappel’, до 6 миллионов, в одной же из телеграмм агентства ‘Герольд’ оно определено в 3Ґ миллиона на основании сведений, заимствованных ‘от многих членов конгресса’. Это разноречие объясняется, вероятно, тем, что члены конгресса в своих вычислениях имели в виду одних только организованных рабочих (товарищей, Genossen, как говорят немцы), а радикальная французская газета подводила приблизительный итог всем тем рабочим, которые так или иначе поддерживают рабочие организации, пославшие своих представителей на Брюссельский конгресс, например, подают на выборах свои голоса за их кандидатов. Около всякой деятельной организации всегда есть такого рода сочувствующая атмосфера, и само собою понятно, что если в Брюсселе было представлено около 3Ґ миллионов организованных рабочих, то общее число пролетариев, в большей или меньшей степени затронутых социалистическим движением, простирается по крайней мере до 6 миллионов.
Прежде всего съехавшиеся на конгресс представители пролетариата занялись вопросом о фабричном законодательстве. Читателям известно, вероятно, что уже Парижский конгресс выставил целый ряд требований, имеющих целью положить некоторый предел эксплуатации труда капиталом. К числу их принадлежит и восьмичасовой день. Что же сделано со времени Парижского конгресса правительствами различных стран для осуществления этих требований пролетариата? Во многих странах (в Соединенных Штатах Северной Америки, в Австрии, в Дании, в Швеции и в Румынии) ровно ничего, в других (во Франции, в Англии, в Швейцарии, в Бельгии и, прибавим от себя, в России) слишком мало, вернее почти ничего. Ввиду этого конгресс единогласно принял следующее решение:
‘Стоя на точке зрения борьбы классов и убежденный в том, что об освобождении рабочих не может быть и речи до тех пор, пока существует господство одного класса над другим, —
‘конгресс объявляет,
‘что фабричные законы и распоряжения, изданные в некоторых отдельных странах со времени Парижского конгресса 1889 г., ни мало не соответствуют справедливым требованиям рабочего класса,
‘что Берлинская конференция, по признанию самих ее инициаторов созванная под давлением Парижского конгресса, — и в этом смысле представляющая собою уступку растущей силе рабочего класса — обнаружила нежелание правительств ввести необходимые реформы,
‘что, напротив, ссылаясь на решения этой конференции, некоторые правительства отказались от дальнейшего развития фабричного законодательства в их странах, под тем предлогом, что подобного законодательства нет в государствах, соперничающих с ними на международном рынке,
‘конгресс указывает также, что существующее теперь, само по себе недостаточное, фабричное законодательство не находит достаточного применения и исполнения.
‘Поэтому он приглашает рабочий класс всех стран энергично бороться всеми имеющимися в его распоряжении средствами пропаганды и агитации за осуществление решений Парижского конгресса, хотя бы борьба его и имела пока лишь то значение, что показала бы, до какой степени господствующие и эксплуатирующие классы враждебны всякой серьезной законодательной защите интересов рабочих.
‘Кроме того, принимая во внимание, что необходимо придать одно общее направление международному рабочему движению, в особенности там, где дело касается законодательной защиты интересов труда, конгресс предлагает:
‘1) Предпринять в каждой стране постоянное исследование положения рабочего класса и условий, в которые поставлен труд.
‘2) Установить обмен сведений, необходимых для развития фабричного законодательства и придания ему однообразного характера.
‘Наконец, конгресс советует работникам всего мира объединять свои силы для борьбы против капиталистов, а там, где рабочие имеют политические права, он советует им пользоваться этими правами для своего освобождения от рабства наемного труда’.
По принятии этого решения конгресс перешел к вопросу, имеющему для нас, русских, большое практическое значение, именно к еврейскому вопросу. Известно, что под влиянием диких и свирепых преследований многие русские евреи вынуждены были оставить родину, ища убежища частью в различных странах Старого Света, а частью в Америке. Все это была беднота, готовая трудиться до седьмого пота за самое скудное вознаграждение. В Североамериканских Соединенных Штатах эти изгнанники быстро прониклись духом современного рабочего движения. В их среде образовались рабочие общества, из которых некоторые уже имеют свою военную историю и свои неоспоримые заслуги в борьбе с капиталом. В демонстрации 1-го мая русско-американские евреи принимали самое деятельное участие. Неудивительно, поэтому, что мы встречаем их представителя и на Брюссельском международном социалистическом конгрессе. Чего хотели они, предлагая конгрессу высказаться по еврейскому вопросу, видно из речи этого представителя, товарища Когана. ‘Я явился сюда не как еврей, а как рабочий, — говорил он. — Собственно для социалистов еврейский вопрос так же мало существует, как и военный вопрос (вопрос о милитаризме). Но обстоятельства вынуждают вас обсуждать военный вопрос. То же можно сказать и о вопросе еврейском. Я требую равенства для всех… Евреев травят, преследуют, из них сделали какой-то особый класс. Этот класс хочет бороться и просит места в рядах социальной демократии… Русская печать постоянно нападает на евреев, уверяя, что нас ненавидят даже рабочие-социалисты. Я прошу вас заявить, что это неправда, что вы враги всех эксплуататоров, как евреев, так и христиан (продолжительные рукоплескания), что вы так же сочувствуете рабочим-евреям, как и рабочим-христианам (рукоплескания). Это будет ответом на клеветы русской печати и это даст возможность евреям принять участие в деле освобождения пролетариата’ (рукоплескания) {Восставляем сказанное товарищем Коганом по газетным отчетам, очень сожалея, что он не прислал нам своей речи. Редакция ‘Социал-Демократа’ была бы очень благодарна ему за такую присылку.}.
В ответ на речь Когана известный бельгийский социалист Вольдерс сказал, что почти бесполезно выражать сочувствие угнетенным евреям, со стороны социалистического конгресса оно подразумевается само собой. ‘Социалисты везде отстаивают угнетенных против угнетателей, эксплуатируемых против эксплуататоров. Угнетенные и эксплуатируемые всех стран связаны между собою узами братства… Русский социалистический мартиролог заключает в себе слишком много еврейских имен, чтобы нас можно было заподозрить во враждебном отношении к евреям. Противоеврейское движение поддерживается исключительно буржуазными партиями и объясняется, между прочим, тою завистью, которую христианские эксплуататоры питают к эксплуататорам-евреям (рукоплескания). Для угнетенных евреев есть только один путь освобождения: вступление в ряды социалистов’.
На основании всего им сказанного Вольдерс предложил конгрессу принять следующее решение:
‘Принимая во внимание, что рабочие и социалистические партии всех стран всегда заявляли, что для них не существует племенной или национальной вражды и не может быть иной борьбы, кроме классовой борьбы пролетариев всех племен против капиталистов всех наций,
‘принимая во внимание, что единственным путем освобождения для рабочих-евреев является соединение их с рабочими социалистическими партиями всех стран, где они живут, — ‘конгресс, осуждая подстрекательства против евреев, как уловку, употребляемую капиталистами и реакционными правительствами с целью внести разделение в среду рабочих и отклонить социалистическое движение от его истинной цели,
‘признает излишним рассмотрение вопроса, внесенного представителем групп американских социалистов, говорящих по-еврейски, и переходит к очередным вопросам’
Предложенное Вольдерсом решение вызвало возражения со стороны некоторых французских уполномоченных. Адвокат Аржириадэс потребовал, чтобы конгресс высказался не только против антисемитических (противоеврейских), но и против филосемитических подстрекательств (т. е. подстрекательств в пользу евреев и против лиц других вероисповеданий). Д-р Реньяр, осуждая направленные против евреев преследования, находил, однако, что существует семитический вопрос, составляющий часть социального: ‘Именно, вопрос еврейских банков, острый вопрос, который кончит тем, что погубит всех нас’. После довольно горячих споров конгресс принял решение Вольдерса с поправкой, предложенной Аржириадэсом.
Мы должны признаться, что нас оно не удовлетворяет. Приняв его, конгресс в сущности отказался сходить в рассмотрение еврейского вопроса. Отказ его был основан на том соображении, что социалистический пролетариат никогда не занимался и не мог заниматься противоеврейской травлей. Это, конечно, совершенно справедливо, но это еще ничего не доказывает. Социалисты в своих программах никогда не высказывались против расширения гражданских и политических, прав женщин, но это еще не помешало конгрессу принять решение, приглашающее социалистические партии всех стран внести в свои программы требование полного гражданского и политического равенства обоих полов {Решение это было предложено конгрессу присутствовавшими на нем социалистками: Анной Кулишовой, В. Друкер, Э. Ирер, Луизой Каутской и О. Баадер.}. ‘Хотя это требование и стоит уже в нашей программе, — говорил немецкий уполномоченный Зингер, — но есть страны, в которых оно еще не выставлено, и потому наше решение будет вполне уместно… Мы, немцы, тем охотнее высказываемся в пользу этого решения, что в особенности последние выборы доказали нам, до какой степени мы обязаны своими успехами, между прочим, и неутомимой деятельности и восторженной преданности женщин’. Почти то же можно было сказать и по поводу еврейского вопроса: хотя мы, социалисты, уже и прежде всегда стояли за полную равноправность людей, независимо от их племенного происхождения и религии, но так как есть страны, в которых враждебные нам партии стараются толкнуть рабочих на путь противоеврейского движения, то вполне уместно будет пригласить все социалистические партии оттенить в своих программах требование полного гражданского и политического равенства граждан всякой данной страны, к какой бы народности, к какому бы вероисповеданию они ни принадлежали. И мы, социалисты всех стран, с тем большею готовностью сделаем это, что мы знаем, как много обязано евреям своими успехами международное социалистическое движение, и какими низкими побуждениями руководствуются правительства и партии, натравливающие христиан на евреев. — Против такого решения едва ли нашлись бы сколько-нибудь серьезные доводы. Г. Аржириадэсу конгресс мог бы заметить, что филосемитизм нельзя ставить на одну доску с антисемитизмом. Если бы существовало такое еврейское государство, в котором были бы предоставлены особые права евреям, как евреям, а христиане подвергались бы угнетению за то, что они христиане, тогда поправка Аржириадэса оказалась бы вполне уместной. Но так как подобное еврейское государство не существует, так как ‘филосемитические подстрекательства’ происходят (если происходят) в христианских государствах, вовсе не склонных к предоставлению евреям особых политических или гражданских прав, так как, наконец, филосемитизм далеко не представляет собою такой большой политической опасности, какой несомненно является антисемитизм, то поправка Аржириадэса лишается всякого смысла. Что же касается ‘семитического вопроса’ д-ра Реньяра, то смешно было бы считаться с таким вопросом. Если ‘нас’ действительно погубят еврейские банки, то они погубят нас как банки, а не как принадлежащие евреям банки. Вопрос же о банках есть экономический, а вовсе не племенной вопрос.
К чести французского пролетариата надо заметить, что собственно к рабочей партии д-р Реньяр не принадлежит. Он послан был на конгресс каким-то ‘кружком для изучения социальных вопросов’, который, как видно, далеко еще не усвоил себе теорий современного социализма.
Требуя политической и гражданской равноправности женщин с мужчинами, конгресс, разумеется, имел в виду столько же еврейских женщин, сколько и всех других. Какой же вид принимает его требование по отношению, например, к Румынии? Выходит, что он, требуя для румынских евреек полной равноправности с мужчинами, не счел в то же время нужным протестовать против гражданского бесправия румынских евреев. За что же такое пристрастие к прекрасному полу?
Мы полагаем, что пересмотра решения, принятого Брюссельским конгрессом относительно еврейского вопроса, следовало бы потребовать на будущем конгрессе представителям тех стран (напр., России и Румынии), в которых евреи до сих пор стоят вне общего права и где, поэтому, антисемитическое движение имеет особенно опасный, реакционный характер
Перейдем к другим решениям конгресса. Из числа вопросов, непосредственно касающихся положения рабочего класса, им были рассмотрены, кроме вышеупомянутого вопроса о фабричном законодательстве, еще вопросы: 1) о стачке и бойкоте {Что значит бойкот — поясним примером. Положим, что берлинская полиция уговорила какого-нибудь трактирщика не давать социал-демократам имеющиеся у него в ‘заведении’ залы для собраний. Тогда партия приглашает рабочих не ходить в такой трактир. Так как в Берлине много сочувствующих социал-демократам рабочих, то ‘бойкотированный’ трактирщик несет большие убытки и сдается поневоле. Бойкотировать какое-нибудь лицо или учреждение значит наложить на него запрещение, прекратить с ним всякие сношения. В руках сильной партии бойкот может быть очень сильным оружием борьбы.}, 2) о поштучной плате и об урочной работе и 3) о праздновании первого мая По первому вопросу решение конгресса гласит так: ‘При современных экономических отношениях и постоянном стремлении господствующих классов урезывать политические права и ухудшать экономическое положение рабочих, стачки и бойкот являются для рабочего класса необходимым оружием, как для защиты от нападений врагов, так и для завоевания тех уступок, какие возможны в современном буржуазном обществе.
‘Но так как стачки и бойкот являются в то же время обоюдоострым оружием и, будучи применяемы в неудобное время, могут скорее повредить, чем принести пользу рабочему классу, — конгресс советует рабочим каждый раз старательно взвешивать все обстоятельства прежде, чем употреблять это оружие. Для борьбы этого рода конгресс считает безусловно необходимой ремесленную организацию рабочих, которая даст им и численную силу и материальные средства для достижения намеченных целей.
‘На этом основании, конгресс советует всем рабочим помогать развитию ремесленных союзов и протестует против всех правительственных и предпринимательских попыток ограничить право рабочих составлять союзы. Он требует также отмены всех законов, стесняющих это право, и наказания тех лиц, которые мешают рабочим пользоваться уже признанным за ними правом.
‘Так как, несмотря на всю желательность центральной международной организации, объединяющей силы рабочего класса, такая организация встретила бы в настоящее время слишком много затруднений, конгресс предлагает устраивать в странах, где это возможно, национальные рабочие секретариаты, которые следили бы за борьбой труда с капиталом и, при всяком столкновении, давали бы возможность рабочим различных стран принимать меры для поддержки их товарищей’.
Вот решение, принятое относительно поштучной платы: ‘Принимая во внимание, что поштучная плата и урочная работа, все более и более распространяющиеся как в крупной, так и в мелкой промышленности, усиливают эксплуатацию рабочей силы и ухудшают положение рабочих,
‘что они постепенно низводят рабочего до положения машины,
‘что, вызывая соперничество между рабочими, они уменьшают заработную плату, позволяя предпринимателям рассчитывать средний заработок по такой работе, на какую способны лишь наилучшие рабочие,
‘что поштучная плата и урочная работа вызывают постоянные столкновения как между хозяевами и рабочими, так и между самими рабочими,
‘что во многих отраслях производства они ведут к работе на дому и тем мешают сплочению рабочих и образованию между ними союзов сопротивления, а также препятствуют применению полезных для рабочих фабричных законов,
‘конгресс полагает,
‘что эта гнусная система сильнейшей эксплуатации рабочих представляет собою естественное следствие капитализма и исчезнет только с капитализмом,
‘но что, тем не менее, рабочие организации всех стран должны всеми силами противиться распространению этой системы,
‘что система промежуточных подрядов (так называемая англичанами система выжимания пота) также ведет за собою крайне вредные последствия и потому должна вызывать не менее сильный отпор со стороны рабочих’.
Русскому читателю, может быть, не совсем понятно, что надо понимать под словами — система промежуточных подрядов. Очень вероятно, что мы неловко выразились, переводя на русский язык относящееся сюда решение конгресса. Пусть же читатель сам найдет подходящее русское выражение, а мы только поясним, в чем тут дело. У нас в кустарном производстве (например, в ткачестве) существуют так называемые мастерки, которые, беря материал у скупщиков, раздают его производителям, из заработной платы которых они берут очень почтенный процент ‘за комиссию’. Иногда такие подряды подразделяются на несколько ступеней, один ‘мастерок’ передает подряд нескольким другим ‘мастеркам’, а те уже имеют дело с кустарями. Разумеется, получаемая каждым таким мастерком прибыль отнимается от заработной платы производителя. Такую систему немцы называют системой промежуточных мастеров, англичане — системой выжимания пота (sweating system), а мы называли ее системой промежуточных подрядов. Английское название особенно ясно показывает, до какой степени плохо приходится от нее работникам. Один из английских уполномоченных, Уокэр, заявил на конгрессе, что он приехал именно затем, чтобы протестовать против этой системы.
Читатель знает, что в 1890 году англичане, а в 1891 — англичане, немцы и швейцарцы перенесли рабочий праздник с первого мая на первое воскресенье этого месяца. Огромному большинству уполномоченных хотелось устранить это отклонение от общего правила, в чем они наконец, успели. Англичане, голосовавшие сначала против принятого огромным большинством решения, немедленно после голосования объявили, что, не желая отделяться от рабочих других стран, они также к нему присоединяются. Были также споры о том, следует ли рабочим отказываться в день Первого мая от работы, или они могут ограничиться вечерними собраниями. Решено, что отказываться от работы надо повсюду, где это возможно. Некоторые уполномоченные хотели, чтобы майская рабочая демонстрация в пользу восьмичасового дня была также и демонстрацией в пользу международного мира. Большинство представленных на конгрессе наций голосовало против этого предложения, на том основании, что Первое Мая и без того имеет международный характер, а следовательно заключает в себе протест против войн. (Так, по крайней мере, объяснил это за представителей своей страны австрийский уполномоченный Адлер, в том же смысле высказался немец Либкнехт). Вот относящееся к Первому мая решение конгресса, на которое мы обращаем внимание наших читателей-рабочих.
‘Чтобы сохранить за Первым мая его истинный экономический характер: требования восьмичасового дня и оттенения классовой борьбы, —
‘конгресс решает,
‘что должна быть одна общая демонстрация рабочих всех стран и что эта демонстрация будет иметь место Первого мая.
‘Он предлагает прекращать работы всюду, где это возможно’. В одиннадцатом заседании конгресса говорил докладчик комиссии, выбранной для обсуждения вопроса о милитаризме, Либкнехт. В сильной, красноречивой, глубоко продуманной и горячо прочувствованной речи он показал, что ‘социализм представляет собою единственное средство уничтожения милитаризма и прекращения международных военных отношений’. В заключение он предложил конгрессу единогласно принять следующее решение (‘чтобы во всем мире раздались этот протест против милитаризма и этот призыв к миру’):
‘Принимая во внимание, что милитаризм, лежащий страшной тяжестью на всей Европе, является необходимым следствием постоянного — открытого или скрытого — военного положения, навязанного современным обществам системой эксплуатации человека человеком и вытекающей из нее классовой борьбы,
‘конгресс утверждает, что все стремления к устранению милитаризма и установлению всеобщего мира, не направленные против экономической причины зла, останутся бессильными, как бы ни были благородны вызывающие их побуждения, ‘что лишь социалистический строй, уничтожив эксплуатацию человека человеком, положит конец милитаризму и упрочит мир,
‘что, поэтому, все противники войны должны присоединиться к международной социальной демократии, как к единственной настоящей партии мира.
‘Ввиду постоянной опасности, угрожающей европейскому миру, и лжепатриотических науськиваний со стороны высших классов, конгресс предлагает рабочим всех стран постоянно и энергично протестовать против всяких воинственных поползновений и союзов, их поддерживающих, и содействовать торжеству социализма неустанной работой над завершением международной организации пролетариата.
‘Конгресс объявляет, что нет другого средства предотвратить всеобщую войну со всеми ее ужасами, которые прежде всего падут на рабочее население,
‘и возлагает на господствующие классы всю ответственность за нее перед историей и перед человечеством’.
В защиту этого решения говорил и французский уполномоченный Вальян. Его речь также очень сочувственно выслушана была присутствующими. Но, к сожалению, оказалось, что об единогласном принятии предложенного докладчиками решения не может быть и речи. Против него восстал Д. Ньевенгайс, считавший его слишком неопределенным, — даже фразистым, — и недостаточно радикальным. По его мнению, конгресс должен был ‘заявить, что в случае войны социалисты всех стран обратятся к народу с воззванием, приглашающим его сделать всеобщую стачку’. Он думал также, что в этом случае солдаты-социалисты должны отказаться от военной службы. Мимоходом он задел немецких социал-демократов, заметив, что некоторые из них не свободны от национальных предрассудков. Отвечая на его речь, Либкнехт сказал, что вся история немецкого движения доказывает неосновательность подобного упрека, что же касается до фразерства, то им страдает именно предложение Ньевенгайса. ‘Что значит фразерствовать? Это значит давать такие обещания, которых нельзя исполнить. Буржуазия имела бы право смеяться над нами, если бы мы приняли предлагаемое Ньевенгайсом решение. Принять это решение — значит наперед определить время революции, а революции принадлежат к числу таких вещей, которые следует делать, но о которых не следует говорить: в особенности же не следует заранее определять время революционного взрыва’.
Прав или неправ был Либкнехт? Что он был совершенно прав, ясно из следующего, в высшей степени разумного заявления польских уполномоченных.
‘1) Партия, достаточно могущественная для того, чтобы помешать войне, может сделать и революцию. Декретируем же революцию — это будет еще громче.
‘Но, как нам кажется, мы, не будучи в состоянии поступить иначе, заседаем на конгрессе, а не делаем революции. Еще менее возможности сделать революцию будет у нас во время войны. Наша задача заключается в том, чтобы помешать началу войны,
‘2) Конгресс должен принять практическое, а не чувствительное решение. Докладчик Вальян справедливо заметил, что надо предоставить отдельным народам выбор средств, которыми они будут препятствовать войне. С революционной точки зрения или, вернее, с точки’ зрения насильственных действий, на которую становится гражданин Домела (Ньевенгайс), быть может, найдутся средства посильнее стачки, которая именно и невозможна,
‘3) К чему привела бы стачка во время войны между центральной Европой, где существует организованная социалистическая партия, делающая стачку возможной, и Россией, где такая стачка невозможна? Мы имели бы дело с казацким нашествием.
‘Поэтому, если где есть фраза, то именно в голландском предложении, не обращающем внимания на действительное положение вещей..
‘Мы, поляки, готовы всем пожертвовать, чтобы парализовать царизм, если бы он начал проявлять воинственность, — и мы это сделаем не стачкой, а более действительными средствами.
‘Мы настоятельно просим вас принять в интересах международной революции решение, предложенное Вальяном и Либкнехтом’.
Это заявление до такой степени исчерпывает весь вопрос, что непонятным остается одно: зачем Д. Ньевенгайс, человек очень умный и безусловно преданный социализму, заварил на конгрессе такую кашу, которая могла быть питательной только для буржуазии? Это может быть объяснено только крайней непрактичностью Д. Ньевенгайса. Он принадлежит к числу тех неисправимых идеалистов, которые, от души сочувствуя делу пролетариата, никак не могут понять свойственную ему тактику, и потому незаметно для себя часто становятся в противоречие с его насущнейшими задачами. На Парижском конгрессе Домела высказывался против восьмичасового дня. На Брюссельском — он, по вопросу о милитаризме высказался почти как анархист. И та, и другая
ошибка проистекает из одного и того же источника. Но, как выдающийся человек, Д. Ньевенгайс имеет большое влияние на своих ближайших товарищей: он — признанный вождь голландских социалистов. Этим объясняется то, что только один голландский уполномоченный высказался против его предложения, остальные же поддерживали его и, в свою очередь, давали конгрессу почти анархические советы.
Впрочем, ни на Парижском, ни на Брюссельском конгрессах Ньевенгайс не помешал представителям других стран определить надлежащий способ действий. Требование восьмичасового дня предъявляется теперь буржуазии целыми миллионами рабочих, встречая сочувствие также и в Голландии. Предложенное Либкнехтом и Вальяном решение относительно милитаризма принято в Брюсселе огромным большинством уполномоченных: за него высказались все нации, за исключением меньшинства французов и англичан и большинства голландцев.
Вечером 22 августа окончены были заседания Брюссельского конгресса. В своей заключительной речи Вольдерс заметил, что этот конгресс разрешил крайне трудную задачу, объединив все борющиеся фракции пролетариата: ‘мы все можем сказать теперь, что его объединение есть совершившийся факт’. И в самом деле, на Парижском конгрессе Англия представлена была очень слабо: большая часть представителей английских рабочих союзов предпочла отправиться на заседавший в то же время и в том же городе конгресс поссибилистов (наиболее умеренной социалистической фракции во Франции). В Брюсселе, как уже сказано, поссибилисты сидели рядом с бланкистами и марксистами {Там же решено было французскими уполномоченными основать одну общую организацию ремесленных союзов во Франции, независимо от того, какому направлению сочувствуют эти союзы: марксистам, поссибилистам или бланкистам.}, а представители даже очень умеренных английских рабочих союзов открыто стали на точку зрения борьбы классов. Это огромный шаг вперед, которым пролетариат обязан прежде всего стараниям и уменью организаторов конгресса — бельгийских социал-демократов.
Изо всех стран Европы только Россия не имела ни одного представителя на Брюссельском конгрессе, между тем как на Парижском от нее было несколько представителей. Враги могут с кажущеюся убедительностью заключить из этого, что русское социалистическое движение клонится к упадку. На самом деле отсутствие в Брюсселе русских уполномоченных доказывает как раз обратное: оно вызвано было именно успешным распространением социалистических взглядов в России. Кого собственно представляли русские уполномоченные на Парижском конгрессе? Небольшие группы ‘интеллигентов’, эти группы, не опираясь на существующие в России рабочие организации, были социалистическими только в возможности. Представители возможного социалистического движения в России являлись на деловое собрание представителей действительного — и при том уже принявшего огромные размеры — социалистического движения Запада. Их встречали очень сочувственно, но не могли же не видеть они, что положение их по меньшей мере странно. По правде говоря, они напоминали собою тех уличных мальчиков, которых всегда много собирается на военные смотры и парады. Зачем приходят эти мальчики? Они хорошо знают, что в ряды им не попасть, что не для них играет военная музыка, не для них развертывается знамя, но их привлекает самое зрелище, и они довольствуются тем, что промаршируют хоть около стройных рядов, стараясь попадать в ногу и придавая себе по возможности воинственный вид. Такая роль недостойна взрослых людей, и мы полагаем, что именно поэтому русские социалисты не явились в Брюссель. По крайней мере русские социал-демократы не явились именно по этой причине. ‘Мы возложили на себя обязанность покрыть Россию сетью рабочих обществ, — говорится в ‘Докладе, представленном редакцией русского ‘Социал-Демократа’ на международный рабочий социалистический конгресс в Брюсселе’. И пока эта цель не будет достигнута, мы будем воздерживаться от участия в ваших съездах. Пока она не будет достигнута, всякое представительство на них русской социальной демократии было бы фиктивным, а мы не хотим фикций. Мы уверены, что скоро такое воздержание уже не будет иметь смысла. Очень возможно, что на будущем международном конгрессе вы увидите в вашей среде настоящих представителей русских рабочих. А в ожидании этого времени, мы уверены, что все вы, без различия национальностей, пожелаете нам успеха’.
‘Настойчивые усилия русских социалистов позволяют надеяться, — сказал Вольдерс на последнем заседании, — что на будущий конгресс явятся представители организованного русского пролетариата, не те русские, которые живут за границей, а русские из России’. Пусть запомнят эти слова наши рабочие. Их ждут и радостно встретят их западно-европейские братья.
Конечно, с точки зрения полицейских преследований непосредственное появление русских рабочих на международном социалистическом конгрессе — дело очень трудное и, по-видимому, несбыточное: их представители не могли бы вернуться на родину. Но, во-первых, можно обойти и эту трудность (разумеется, мы не скажем печатно, как сделать это), а во-вторых, — и в крайнем случае — рабочие кружки могут давать свои полномочия лицам, оставляющим Россию или живущим за границей. Все дело тут в том, чтобы не было обмана, чтобы лица эти представляли на конгрессе не самих себя, а существующие в России рабочие общества. Посылают же на конгрессы своих представителей социалисты-рабочие русской Польши, а ведь они живут под тем же царским правительством, что и русские рабочие.
Кроме общих заседаний конгресса рабочие представители собирались в Брюсселе также на особые международные конференции по отдельным ремеслам. Укажем на конференции: 1) рабочих горных заводов, 2) рабочих, занимающихся обработкой продуктов, идущих в пищу (булочников и т. д.), 3) рабочих, обрабатывающих волокнистые вещества (ткачей, прядильщиков и т. п.), и 4) рабочих, обрабатывающих дерево.
Мы не станем описывать праздников, устроенных в честь членов конгресса бельгийской рабочей (социалистической) партией. Скажем только, что если бы какая-нибудь волшебная сила перенесла русского рабочего на один из таких праздников, он подумал бы, что ему снится самый фантастический, самый несбыточный сон: в обширных, прекрасно убранных залах или под открытым небом, — на улицах, в саду, — собираются тысячи народа, поются революционные песни, музыка играет революционные марши, все веселы, все уверены в себе, в торжестве дорогого дела… ‘А где же полиция?’ — спросил бы русский человек, и, к удивлению своему, услышал бы, что в Бельгии есть политическая свобода, что там полиция не имеет никакого права вмешиваться в такие собрания, за которые у нас услали бы в Камчатку. Великое дело — политическая свобода!
Упомянем в заключение об адресе, присланном на Брюссельский конгресс рабочими союзами Австралии. Трудно следить из Европы за успехами рабочего движения в этой отдаленной части света. Но поскольку мы знаем о нем, мы можем с уверенностью сказать, что оно очень быстро развивается, решительно направляясь в сторону социализма. В своем обращении к Брюссельскому конгрессу австралийские рабочие заявляют, что их цели нисколько не отличаются от целей европейских и американских рабочих, они настаивают также на создании всемирной организации пролетариата.
Из национальных социалистических конгрессов прошлого года мы упомянем здесь лишь об Эрфуртском конгрессе (14—20 октября) немецкой социальной демократии. И буржуазия, и пролетариат интересовались им едва ли меньше, чем международным Брюссельским конгрессом. На нем обсуждался важный вопрос о тактике партии, вопрос, от решения которого зависела вся ее будущность. Блестящая победа, одержанная партией на последних выборах в рейхстаг, и вызванное ею падение Бисмарка с его исключительным законом в огромной степени увеличили силу и значение немецкой социал-демократии. Вследствие этого некоторые из ее приверженцев стали требовать перемены ее тактики. В ее среде зародилось два новых направления: одно — направление Фольмара и его мюнхенских сторонников — в своей умеренности и аккуратности грозило превзойти даже французских поссибилистов, другое — направление так называемой оппозиции — было сначала чем-то вроде социал-демократического бунтарства. Оба эти направления произошли в сущности из одного и того же источника: из преувеличенного представления о силах партии. Фольмар думал, что эти силы дают возможность заключить выгодное перемирие с господствующими классами. А чтобы расположить эти классы к уступчивости, он готов был если не совсем отречься от конечной цели партии — социалистической организации производства, — то, по крайней мере, признать и объявить ее делом очень отдаленного будущего, таким делом, ради которого социальная демократия не должна отказываться от выгодных сделок с врагами: лучше синица в руках, чем журавль в небе, — рассуждал мюнхенский агитатор. Оппозиция думала иначе: ей казалось, что сила партии теперь уже достаточно велика для того, чтобы социал-демократы могли вести пролетариат к восстанию. Приверженцы каждого из этих новых направлений были сравнительно очень малочисленны. Но раз они явились, с ними необходимо было считаться. Эрфуртский конгресс должен был решить поднявшиеся споры.
Явившись на конгресс, Фольмар скоро увидел, что о торжестве его направления не может быть и речи. Как человек сдержанный и рассудительный, он, не вдаваясь в бесполезные препирательства, заботился лишь о том, чтобы обеспечить себе не слишком постыдное отступление. Выражая полную готовность подчиниться мнению большинства, он просил конгресс не принимать решений, унижающих его, Фольмара, как политического деятеля. Таким образом, с этой стороны спор прекратился довольно скоро, хотя не знаем, надолго ли.
С оппозицией было больше хлопот. Чтобы дать читателю возможность судить об ее, будто бы, крайне революционных стремлениях, припомним, в каком положении находится теперь немецкая социал-демократия. Вот как характеризует его Фридрих Энгельс в статье, появившейся первоначально в альманахе французской рабочей партии: ‘Социалисты получили на выборах голосов:
В 1871 г. 101.927
‘ 1874 ‘ 351.670
‘ 1877 ‘ 493.477
‘ 1884 ‘ 549.990
‘ 1887 ‘ 763.128
‘ 1890 ‘ 1.427.298
‘Со времени последних выборов правительство сделало с своей стороны все возможное, чтобы толкнуть народные массы к социализму… Мы можем рассчитывать поэтому, что на выборах 1895 г. у нас будет, по крайней мере, 2Ґ миллиона голосов, а в 1900 от 3Ґ до 4 миллионов на десять миллионов всех избирателей… Этой сплоченной и постоянно растущей массе социалистов противостоят лишь разрозненные буржуазные партии. В 1890 г. обе фракции консерваторов получили вместе 1.737.417 голосов, национал-либералы — 1.177.807, прогрессисты — 1.159.915, католики — 1.342.112. При таком положении дел сплоченная партия, получившая 2 1/2 миллиона голосов, заставит сдаться всякое правительство. Но голоса избирателей далеко еще не показывают всей силы немецкого социализма. Избирательное право имеют у нас только лица, достигшие 25 лет. Но молодое поколение всего охотнее склоняется к социализму, поэтому им все более и более заражается немецкая армия. За нас теперь пятая часть армии, через несколько лет за нас будет третья часть ее, а около 1900 года большая часть армии, этого некогда прусского по преимуществу элемента в Германии, будет социалистической. Берлинское правительство знает это так же хорошо, как и мы, но оно ничего не может сделать. Армия ускользает из его рук’. Читатель подумает, может быть, что Энгельс высказывает слишком радужные надежды на будущее. Мы не хотим спорить с ним. Мы заметим лишь, что дело ни мало не изменится, если мы допустим, что не в 1900, а в 1910 или даже в 1915 гг. немецкая социал-демократия возьмет политическую власть в свои руки. Ясно, что и в таком случае эта партия поступила бы более чем странно, если бы, по совету Фольмара, она пошла на сделки с господствующими классами: входить в сделки, значит уступать, уступчивость по отношению к врагам пролетариата вообще недостойна социалистов, а уступчивость по отношению к врагам, находящимся при последнем издыхании, была бы прямой изменой. Столь же странно было бы, если бы партия теперь же стала толкать пролетариат на путь открытого восстания, как этого хотелось оппозиции. Сделать это значило бы пойти на верное поражение, между тем как в недалеком будущем ей предстоит несомненная победа. Только очень недалекие или очень неискренние люди могли давать немецкой социальной демократии подобные советы.
К сожалению, представители оппозиции оказались людьми не только недальновидными и политически незрелыми, но и крайне бестактными. Как ни ошибочны были их взгляды на деятельность партии, но, разумеется, никто не мог отнять у них права критиковать принятый способ действий. Они не хотели и не умели воспользоваться этим правом. Вместо критики они пустили в дело ругательства и самые недостойные, самые оскорбительные обвинения. Враги могли только радоваться, слыша, как ‘оппозиция’ обвиняет партию в политическом разврате, а ее вожаков в испорченности, позволяющей им ‘откармливаться’ на счет рабочих и прибегать чуть ли не к подкупам для удержания за собой нагретых местечек. Партия не имела права отнестись равнодушно к подобным обвинениям. На Эрфуртском конгрессе обвинителям предложено было или подтвердить свои упреки какими-нибудь фактическими доказательствами, или взять их назад. Обвинители не сделали ни того, ни другого. Тогда разрыв сделался неизбежен…
Теперь бывшая оппозиция представляет собою что-то вроде отдельной партии, все более и более пропитывающейся анархическим духом. Дальнейшую судьбу этой будто бы партии предсказать не трудно. Пример Моста и его приверженцев слишком хорошо показывает, как велики и блестящи могут быть предстоящие ей революционные победы.
На Эрфуртском конгрессе принята была новая редакция программы партии. Теперь это совершенно марксистская программа, не заключающая в себе никаких остатков лассальянства. Еще в половине семидесятых годов в Германии дело обстояло с лассальянством (с его ‘железным законом’ и с его производительными ассоциациями) приблизительно так, как у нас обстоит оно с ‘общиною’: читатель, вероятно, не раз встречал очень хороших и очень толковых людей, которые говорили ему, что вот, мол, всем хороша программа русских социал-демократов, да нет в ней места общине, а без общины нам, хорошим людям, нельзя ни жить, ни действовать. Нечто в этом роде говорили лассальянцы по поводу программы немецких марксистов, не принимавших всерьез требования Лассаля относительно государственной помощи производительным ассоциациям. Чтобы не огорчать лассальянцев, марксисты решились сделать в своей программе книксен в сторону ‘железного закона’ и производительных ассоциаций. Никаких ассоциаций из этого, разумеется, не произошло, но произошло соединение двух социалистических фракций, что было существенно важно в то время. Теперь все социал-демократы убедились, что лассальянские требования не выдерживают критики, и потому решили вычеркнуть их из своей программы. Это, разумеется, очень хорошо, но нас берет раздумье: если немцам нужно было 16 лет, чтобы расстаться с ассоциациями, существовавшими только в голове Лассаля, то сколько столетий потребуется русским социалистам, чтобы расстаться с общиной, несомненно существовавшей некогда в русской деревне!
Впрочем, теперь на русскую историческую сцену выступает такой общественный класс, который по самому положению своему не может не быть чужд всякого рода самобытности. Мы говорим о рабочих.
Крушение старых экономических порядков, пробудив русский народ от его вековой спячки, вызвало в нем небывалую прежде жажду знаний. Она заметна даже в деревнях. Вот как описывал корреспондент ‘Русских Ведомостей’ опыт народных чтений в Александрийском уезде, Херсонской губернии (в том самом уезде, за которым, как видел читатель из внутреннего обозрения третьей книжки ‘Соц.-Дем.’. накопилось, по бедности крестьян, невероятное количество недоимок).
‘Александрия, Херсонской губернии, 9 февраля. Опыт сельских народных чтений с туманными картинами, произведенный в прошлом году александрийским земством, дал хорошие результаты. Он показал, как сильна в сельском населении любознательность и какую пользу могут принести народные чтения в деревнях, если это дело будет поставлено рационально. Чтения производили учителя и учительницы земских школ. Из их отчетов, присланных в уездную управу, видно, что не только ученики, но и взрослые заинтересовались чтениями. Число присутствовавших с каждым чтением увеличивалось, так что иногда не все могли поместиться в школе, так, например, в с. Аджимке на первом чтении было 180 человек, в том числе взрослых 80, а на последнем — 400, из них 270 взрослых. Но обстановка чтений в некоторых селениях была более чем неудобная. В селе Губовке во время чтения, по описанию учительницы, ‘в классе трещали окна и двери, староста, сотский и десятские едва сдерживали напор толпы, грозили ‘холодною’ и зуботычинами, слышались вопли: ‘голубчику, пустыть’, со стен и потолка текла вода, кому делалось дурно, тот мог выйти лишь по головам толпы, как по полу, сил не хватало читать, задыхались’.
В городах потребность знания еще сильнее. Можно сказать без преувеличения, что рабочий класс это тот класс, который всего прилежнее учится в современной России. Устроенные в больших городах бесплатные народные читальни буквально осаждаются рабочими. Чтобы нас не заподозрили в преувеличении, сошлемся на ‘Новое Время’, газету, которую никто не упрекнет в излишнем пристрастии к пролетариату.
‘К январю 1891 г. в Петербурге будет три народные бесплатные библиотеки. Число это ничтожно сравнительно с миллионным населением столицы. Для удовлетворения той громадной охоты к чтению, которая, как показал уже опыт, существует среди бедного и простого сословия, нужны не три, а, может быть, тридцать три бесплатных читальни. Не трудно убедиться, что современное положение дела далеко не удовлетворяет нуждам населения. Прочтите коротенькие отчеты Пушкинских библиотек, издаваемые Городской Думой, или, что еще лучше, зайдите в одну из них и посидите там. Вы наглядно увидите, как велика охота к чтению в среде простого класса. Я бывал в читальнях и не раз уходил оттуда с грустным чувством. Тяжело видеть, как на ваших глазах отказывают в чтении какому-нибудь десятилетнему малышу. Бедный мальчуган пришел, быть может, с окраины города (дети приходят оттуда часто) и терпеливо ждет на холодной лестнице, пока не очистится свободное место. А места освобождаются не скоро, — их мало. В особенности много посетителей в читальне вечером. Набирается одновременно до 80 и более человек, преимущественно молодежи от 9 и до 18 лет. В небольшой зале все места занимаются быстро. Каждый вновь прибывший подходит к конторке, шепотом спрашивает себе книгу и тихонько садится читать. Разговоры отсутствуют, ходят на цыпочках. Тишина и порядок образцовые. Вы видите только ряд детских головок, погруженных в чтение и слышите шорох переворачиваемых листов. Даже не верится, что большинство сидящих — дети. До какой степени серьезна и углублена в свое занятие аудитория читальни, можно видеть из следующего факта: в последнее мое посещение с одним из взрослых читателей сделалось дурно. Принесли воды, пришел сторож и больного вывели из залы. Произошел, конечно, небольшой переполох. К моему удивлению, на шум повернулось только несколько ближайших голов. Большинство не обратило никакого внимания и, очевидно, не слышало шума. Замечательно деликатное отношение друг к другу царит здесь, в среде этих рабочих, мастеровых, детей сапожников, кухарок, столяров и т. п. люда… Главный контингент посетителей в читальнях — рабочие, мастеровые, фабричные и их дети… Рабочие и дети, как мне говорили, приходят, например, с Охты в читальню у Семеновского полка.
‘Очень часто им приходится отказывать за неимением мест. Те, которых не пустили, почти никогда не уходят, а терпеливо ждут. Бывает и так, что места не освобождаются до закрытия библиотеки. И приходится тогда беднякам уходить домой на окраину города, что называется, ‘не солоно хлебавши’ (‘Н. В.’, No 5258, маленький фельетон).
Учатся не только рабочие, учится даже прислуга. Петербургские горничные и кухарки охотно посещают воскресные школы и прилежно учат уроки из грамматики или арифметики. Не имея возможности приводить здесь много фактов, мы отсылаем читателя к интересной книге г. Пругавина ‘Запросы народа и задачи интеллигенции’ и к замечательным статьям г. Рубакина ‘К характеристике читателя и писателей из народа’ (‘Сев. Вестник’, апрель и май 1891 г.). Статьи г. Рубакина интересны в особенности тем, что в них приводится множество отзывов самих ‘читателей из народа’ относительно того, что собственно хотелось бы им знать и чего требуют они от народной книжки. И как многочисленны, как разнообразны те отрасли знания, которые стремится обнять пробудившаяся мысль современного русского рабочего! ‘Я желал бы знать, — пишет один рабочий, — как образовалась земля и появился человек? И какую жизнь вел? Затем жизнь историческую и развитие, как умственное, так и нравственное, и появление литературы и поэзии главных народов, — мне желательно знать хорошо и понятно’. Словом, целая энциклопедия! Но ему и этого кажется мало: ‘Кроме того, — прибавляет он, — мне желательно знать многое другое’… Другой добродушно сообщает: ‘Я и не знаю, что для меня полезно знать: одно хорошо, а другое лучше’. Существующая популярная литература не удовлетворяет читателей из народа. Рабочие очень не любят поучительных книг. ‘Все нашего брата учат!’ — насмешливо говорит рабочий, возвращая учительнице поучительную книгу. ‘Ужо вот мы их в посту почитаем, а то больно уж поучительны’, — говорят фабричные, отказываясь от предложенных им поучительных книг. ‘Глубоко ошибаются, — пишет г. Рубакину мещанин Херсонской губ. Г. З., — что народу особые книжки нужны. Что преследуют эти господа? Цель образования народа? Так вот что: с ихними взглядами они много не сделают, ибо они говорят, что народу только и нужно писать особым языком. Как же он будет образовываться, если он будет читать только особый язык?’. Еще один читатель из народа пишет: ‘В литературе для общества попадаются часто скучные и даже глупые, ей Богу, глупые книги (их я могу назвать). Вот такую скучную книгу и дадут читать крестьянину или мещанину. Ну, что же? Книга ужасно скучная. Даже попадись вам скучная книга, неужели вы прочтете ее без всякой мины до конца? Так и нам. — Прочтешь четверть книги и бросишь, а между тем лица трубят: им непонятны фразы, они не могут читать книг, предназначенных для общества. Нет, народу нужны не народные книги, а дешевые, потому что он бедняк, а не дурак’.
Да, русский рабочий бедняк, а не дурак, что бы о нем ни ‘трубили лица!’ Этот умный, мыслящий бедняк поставлен в условия, которые безропотно выносить могла бы разве вьючная скотина. Не удивительно, поэтому, что он борется, что он протестует всеми возможными для него способами. Уже 1890 год ознаменовался многими стачками рабочих. Напомним о некоторых из них.
В начале июня того года газеты сообщали в стачке на Нытвинском заводе князя Голицына (в Пермской губ.). В стачке участвовало до 500 человек. В августе происходили беспорядки в Ярославле. Вот что рассказывалось о них в ‘Нижегородском Листке’.
‘1-го августа, вечером, на большой фабрике Корзинкина произошли беспорядки среди рабочих, произведенные частью восьмитысячной массы. По слухам, неудовольствие рабочих возбуждено слишком большими и частыми штрафами. Результат беспорядков оказался следующий: громаднейший лабаз с товарами на несколько десятков тысяч рублей буквально совсем разгромлен, при чем много товара рабочими побросано в реку Которость, стекла во множестве окон выбиты и кое-что попорчено внутри фабричных зданий. К утру 2-го августа было арестовано до 60 главных виновников беспорядков. Аресты продолжаются’.
В феврале того же года в Минусинском округе на прииске Барташева произошли ‘беспорядки’, хорошо рисующие положение приисковых рабочих
‘У Барташева провинился чем-то один рабочий. Не задумываясь долго, без суда и следствия, Барташев приказывает конюхам всыпать этому рабочему достаточное количество лоз, а потом выгнать из прииска. Вся эта резолюция была точно и немедленно выполнена. Прошло несколько дней, и между рабочими прошел слух, что наказанный и выгнанный с прииска товарищ дорогою замерз в степи. Подобный слух поднял команду на ноги, все бросили работать, осадили Барташева и служащих в их домах, завладели прииском и отрядили в степь партии для розыска погибшего. К счастью Барташева оказалось, что прогнанный рабочий нашелся где-то в улусе’ (‘Восточное Обозрение’).
Вскоре после этого ‘беспорядки’, по-видимому, еще более значительные, произошли на прииске Базилевского-Черемных. Вызваны они были, по словам ‘Восточного Обозрения’, неудовольствием рабочих на крутые расправы, обычные у распорядителя приисков. Названная газета полагает, что ‘следовало бы обратить внимание на урегулирование власти разных хозяев и управляющих на приисках’. Трудно спорить против этого, но не менее трудно надеяться, что правительство действительно ‘обратит внимание’. Это слишком противоречило бы его собственному пристрастию к ‘крутым расправам’.
Начало 1891 года ознаменовалось, как известно, стачкой рабочих Нового Адмиралтейства в Петербурге. В апреле, услышав об опасной болезни Н. В. Шелгунова, петербургские рабочие поднесли ему сочувственный адрес, который мы приводим здесь дословно.
‘Дорогой учитель Николай Васильевич!
‘Читая ваши сочинения, научаешься любить и ценить людей, подобных вам. Вы первый признали жалкое положение рабочего класса в России. Вы всегда старались и стараетесь до сих пор объяснить нам причины, которые отодвигают нас назад и держат нас в том угнетенном состоянии, в котором мы закованы, словно в железные цепи, нашими правителями и капиталистами.
‘Вы познакомили нас с положением братьев-рабочих в других странах, где их тоже эксплуатируют и давят. Картина, которую вы нарисовали, пробудила интерес сначала не в рабочих, а в других классах, да не для рабочих вы и писали. Русские рабочие принуждены так много и так постоянно работать, чтобы только жить, что им некогда читать. Да большая часть и не умеет читать {Теперь это уже не так. Но такое преувеличение совершенно понятно а устах рабочих, предъявляющих серьезные требования себе и своим товарищам. Когда рабочий позволяет себе подобное преувеличение, он не ‘трубит’, подобно ‘лицам’.}, а если кто из них и умеет, — что он найдет в книгах, написанных для рабочих? Никто не учит нас, как выбиться из жалкого положения, в котором мы теперь находимся. Нам твердят о терпении, о молчании, о том, чтобы мы не давали воли выражению наших страданий, и за это обещают награду в будущем. Только благодаря людям, которые, по вашим собственным словам, имеют несчастие смотреть выше общего уровня или выше классовых интересов, научились мы понимать ваши сочинения и узнали, как наши товарищи-рабочие в Западной Европе добились прав, борясь за них и соединяясь вместе. Мы поняли, что нам, русским рабочим, подобно рабочим Западной Европы, нечего рассчитывать на какую-нибудь внешнюю помощь, помимо самих себя, чтобы улучшить свое положение и достигнуть свободы.
‘Те рабочие, которые поняли это, будут бороться без устали за, лучшие условия жизни теми средствами, которые вы указали в ваших сочинениях. Вы выполнили вашу задачу, — вы показали нам, как вести борьбу.
‘Может быть, ни вы, ни мы не доживем до того, чтобы увидеть будущее, к которому стремимся и о котором мечтаем. Может быть, не один из нас падет жертвою борьбы, но это не удержит нас от стараний достигнуть нашей цели’.
Жертвы не замедлили, конечно, явиться. Несколько рабочих было арестовано и выслано по случаю демонстрации на похоронах Шелгунова, в которой рабочие вообще принимали очень деятельное участие.
Майская демонстрация западного пролетариата показала, что теперь и русские рабочие понимают значение революционного призыва: ‘Пролетарии всех стран, соединяйтесь!’. В первое воскресенье после первого мая (н. с.) в Петербурге состоялось тайное собрание, на которое собрались представители рабочих кружков со всех концов столицы. Речи, произнесенные на этом собрании рабочими ораторами, составят эпоху в истории русского революционного движения. Мы издали их отдельной брошюрой и потому здесь ограничимся лишь двумя выписками из них: ‘Чтоб улучшить наше положение, — говорил один из ораторов, — мы должны стремиться к замене существующего экономического строя, дающего широкий простор для произвольной кулаческой эксплуатации, на более лучший и справедливый социалистический строй. Но для того, чтобы осуществить на деле такой экономический порядок, нам необходимо приобрести политические права, которых в настоящее время мы не имеем. Приобрести же политические права мы будем иметь возможность лишь только тогда, когда на нашей стороне будет такая организованная сила, которой правительство не решилось бы отказать в ее требованиях’. Рабочие прекрасно понимают как важность этой великой цели, так и трудность ее достижения. Но трудности не пугают их. ‘Товарищи! Трудно будет нам на первых порах, — говорил другой оратор, — вступить в борьбу с нашими врагами за наши экономические и политические права, но вспомним, что еще теперь, в настоящую минуту, тысячи интеллигентов сидят за нас в Сибири, в тюрьмах, на каторге! Вспомним, что не легко досталось улучшить свое положение нашим братьям, западным рабочим, так стало быть и нам не легко будет улучшить свое под разгулом деспотической реакции, которая будет нас преследовать на каждом шагу. Товарищи! Трудно нам будет, но наука освободила западных рабочих, она поможет и нам просветить умы наши и наполнить души наши святой истиной любви друг к другу. Будем, друзья, бороться за истину, не отступим шага назад до самой своей смертной агонии, за правду, за равенство, братство, свободу! Будемте учиться, объединяться, сами и, товарищи, будемте организоваться в сильную партию! Будемте, братья, сеять это великое семя с восхода и до захода солнца во всех уголках нашей русской земли’.
И не в одном Петербурге протестуют рабочие. Вот что прочли мы в ‘Донской Речи’ в июне прошлого года.
‘Демонстрация рабочих’. — Из Козлова сообщают в ‘С. От.’, что рабочие всех мастерских Козлово-Рязанской дороги, более 600 человек, произвели демонстрацию, отказываясь платить 6%, вычитаемых в пользу пенсионной кассы, и требовали возвратить удержанное. Для успокоения взволновавшихся два раза являлся начальник жандармов, а в мастерских вывешено объявление управляющего дорогою о том, что вычеты будут возвращены’ (‘Д. Р.’, No 67).
В конце лета и осенью начались голодные волнения как в деревнях, так и в городах — в Витебске, в Полоцке, в Динабурге, в Виндаве. В городах главными ‘элементами беспорядка’ являлись, разумеется, частью рабочие местных промышленных заведений, частью братья их по положению: мелкие мещане и бедные ремесленники. Замечательно, что в Западном крае евреи энергично поддерживали христианских ‘бунтовщиков’.
Разрозненные, голодные бунты сами по себе не опасны даже для слабого правительства. Но они очень опасны даже для ‘сильной власти’ в том случае, когда голодный народ уже настолько развит, что способен задумываться о политических причинах своего бедственного положения. Тогда разрозненные бунты легко могут перейти в одно сплошное революционное движение.
Голод 1891 года застал трудящуюся Россию в самом беспомощном экономическом положении. Но, к счастью, для нее, в политическом отношении она уже не беспомощна. Русский рабочий бедняк, но он не дурак. И в этом обстоятельстве заключается надежнейший залог успеха для революционеров. Пусть только не закрывают они глаз на это обстоятельство, пусть не уподобляются тем ‘лицам’, которые, с самодовольствием филистеров, ‘трубят’ о глупости и неразвитости русского пролетария!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
