Пять пьес, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1908

Драматургия
Время на прочтение: 226 минут(ы)
Скачать в PDF

А. Амфитеатровъ

Пять пьесъ

С. ПЕТЕРБУРГЪ

1908.

Типографія т-ва ‘Общественная Польза’, Больш. Подъяческая, 39.

СОДЕРЖАНІЕ

1. Полоцкое Разоренье
2. Отравленная Совсть
3. Virtus Аntiqа (Оруженосецъ)
4. Волны (Въ стран любви)
5. Чортушка

Полоцкое разоренье.

Драматическія сцены

въ четырехъ дйствияхъ.

Пьеса поставлена впервые на сцен Императорскаго Московскаго Малаго Театра 26-го декабря 1897 года.

Написана въ 1886-1891 годахъ

Третье печатное изданіе пьесы.

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Марь Николаевн Ермоловой.

Отъ автора.

(Къ первому изданію 1892 года).

Въ настоящемъ труд своемъ авторъ руководствовался, по преимуществу, слдующими источниками: 1) Лтописный разсказъ, 2) Былины Владимірова круга, 3) Карамзинъ, Соловьевъ, Костомаровъ. 4) ‘Исторія Полоцка’ Бляева, 5) Изслдованія въ области русской исторіи’ Василія Пассека, 6) ‘Илья Муромецъ и богатырство кіевское’ Миллера, 7) ‘Женщина домонгольскаго періода’ Добрякова, 8) ‘Семейныя власти y древнихъ славянъ и германцевъ’ Шпилевскаго, 9) ‘Поэтическая воззрнія древнихъ славянъ на природу’ Аанасьева, 10) Frithjoffssаge, 11) ‘Викинги’ (Походы викинговъ) Стриннгольма,— а также и многими другими.
Авторомъ преднамренно допущенъ незначительный анахронизмъ. Убіеніе Ярополка въ Родн, изображено предшествующимъ сватовству Владиміра къ Рогнд, тогда какъ дло было наоборотъ. Неточность въ нсколькихъ мсяцахъ, кажется, проступокъ не слишкомъ важный при передач сюжета, многими признаваемаго за сказку.

Лица:

Исполнители перваго представленія.

Рогволодъ, князь полоцкій. — г. Левицкій.
Рогнда, его дочь — M. H. Ермолова.
Владимиръ1, князь кіевскій — К. Н. Рыбаковъ.
Добрыня, его дядя — г. Падаринъ.
Путята, его братимъ — г. Рыжовъ.
Вышата, ближній бояринъ Владимира — г. Парамоновъ.
1-й, 2-и и 3-й богатыри Владимировой дружины —
Ингульфъ, варяжскій викингъ — А. И. Южинъ.
Гаральдъ, дружинникъ Рогволода — А. И. едотовъ.
1-й, 2-й и 3-й варяги изъ дружины Рогволода —
1-й кривичъ — В. А. Макшеевъ.
2-й кривичъ —
Безъ рчей: Изяславъ, сынъ Владимира и Рогнды —
Варяги, славяне-поляне и славяне-кривичи, богатыри, женщины Рогнды и др.
1 По экземпляру драматической цензуры — ‘Красное Солнышко’

Время дйствія около 980—986 гг. по Р. X., въ послдніе годы язычества на Руси. Между вторымъ и третьимъ дйствіемъ промежутокъ въ семь лтъ.

Мсто дйствія: Полоцкъ, лсъ въ земл кривичей и село Гореничи подъ Кіевомъ.

ДЙСТВІЕ 1-е.

Картина I.

Полоцкъ. Теремъ Рогволода. Гридница.

Добрыня, Путята и Вышата съ малою славянскою дружиною.

Добрыня. Не жду добра отъ нашего посольства!
Идетъ y насъ плохое сватовство,
И, мнится, намъ безъ сраму не убраться
Изъ Полоцка.
Пyтята. Да, нареченный тесть
Медвдемъ смотритъ.
Добрыня. Говорилъ я князю:
Зачмъ теб съ варягами вязаться?
Спесивъ и лютъ воинственный ихъ родъ.
Пyтята. Куда намъ до варяговъ! На варягахъ
Кольчатыя рубахи, сапоги
Чешуйкою желзною обиты,
У пояса булатный мечъ, въ рукахъ
Копье, что длинный шестъ отъ голубятни.
Варягъ идетъ,— земля дрожитъ, плыветъ
Днпръ плачется, береговыя села
Горятъ ярче бабьяго свтца!
Варягу до всего на свт дло:
Повсюду-то онъ хочетъ пановать,
Брать дани-пошлины, чинить расправу
И подъ стальной тяжелый свой сапогъ
Славянскую гнуть шею. Ну, а мы
Народъ простой и тихій, лыкомъ шиты
И въ лыко обуваемся, сохой
И бороной работаемъ охотнй,
Чмъ кладенцомъ-мечомъ, въ дла чужія
Соваться не привыкли: если насъ
Не трогаютъ, мы никого не тронемъ.
Добрыня. А тронуть насъ и недругу лихому
Не пожелаю. Смиренный нашъ народъ
Во гнв — зврь. Не мало на варягахъ
Обидъ и кривды числитъ славянинъ:
Пусть берегутся переполнить чашу!
Вышата. Нтъ на Руси заступниковъ варягамъ:
Ихъ старый другъ и льстивецъ, Ярополкъ,
Въ гробу, а наше солнышко — Владимиръ {*}
{* По экз. драм. цензуры — ‘нашъ князь’.}
Славянскою дружиной окруженъ,
Славянскихъ чтитъ боговъ, славянскій свычай
Блюдетъ по старин.
Пyтята. Одно не ладно —
Зачъмъ варяжку сватаетъ? Не слдъ.
Добрыня. Хитеръ племяшъ. На Полоцка твердыни,
Варяжскаго насильника оплотъ,
Давно онъ виды тайные иметъ.
Давно уже славянскій этотъ край
Ждетъ вырваться изъ рукъ иноплеменныхъ
И Кіеву поддаться. Стоитъ знакъ
Владимиру {*} подать, и тьмою воевъ
{* По экз. драм. ценз.: ‘На бунтъ’.}
Возстанутъ кривичи, и кровь польется.
Но добрый князь мечтаетъ сватовствомъ
Достичь того, что властенъ взять войною,
Желаетъ онъ, чтобы не мечъ, но бракъ
Связалъ его наследственно съ правами на
Рогволода хищнаго удлъ.
Пyтята. А если намъ, посламъ княжимъ, варяги
Покажутъ двери?
Вышата. Такъ и будетъ.
Добрыня. Что жъ?
Возьмемъ силомъ, чего не взяли честью.
Вышата. Сюда идутъ. Къ сторонк станемъ, други!

Удаляются, въ глубину терема. Ингульфъ и Гаральдъ входить, дружески бесдуя.

Гаральдъ. Напрасно ты покинуть насъ задумалъ.
Ингульфъ. Нельзя иначе. Викингу сидть
Безъ дла богатырскаго постыдно.
Гаральдъ. Наврядъ тебя отпустить Рогволодъ.
Ингульфъ. Холопъ ему я что ли?
Гаральдъ. Онъ нечаетъ
Души въ теб, гд посадить, не знаетъ,
И, кажется, никто другой, какъ ты,
Княжны Рогнды суженый.
Ингульфъ. Я сваталъ:
Согласенъ князь — Рогнда не согласна.
Она горда, какъ Фрея. Мало я
Имю, видишь, подвиговъ и славы,
Чтобы назвать ее женой, нельзя
Связать свое блистательное имя
Съ моимъ ей темнымъ именемъ. Короче:
Она меня не любить. Вотъ, Гаральдъ,
Причина, почему я узжаю,
Зачмъ хочу попробовать свой мечъ
На витязяхъ славянскаго поморья.
Рогнда хочетъ славы: я не старъ,
Не трусъ, — за славою не станетъ дло!
Гаральдъ. Останься. Руки мощныя твои
Нужне много здсь, чмъ на Поморь.
Не миновать намъ съ Кіевомъ войны
Изъ-за твоей красавицы, Рогнды.
Ингульфъ. Ужели ей въ замужество идти
За темнаго князька, рабыни сына,
Измною добывшаго престолъ?
И слышать о Владимир {*} не хочетъ
{* По экз. драм. ценз.: ‘И знать зятька нежданнаго’.}
Князь Рогволодъ. Неслыханная дерзость
Такое сватовство!
Гаральдъ. Что говорить!
Родня не въ почесть. Брать зарзалъ брата
И по его невсту шлетъ сватовъ!
Покойный Ярополкъ уже объявленъ
Былъ женихомъ Рогнды.
Ингульфъ. И княжна
Его любила? да?
Гаральдъ. Любить, не видвъ,
Нельзя, а полюбила бы наврно:
Покойникъ былъ могучій богатырь.
Я зналъ его. Съ воителемъ Свенельдомъ,
Опекуномъ его, мы свояки.
Свенельдъ вскормилъ въ немъ истаго нормана, —
Онъ сапоговъ желзныхъ не мнялъ
На лыковые лапти!
Ингульфъ. Удивляетъ
Меня Владимиръ {*}: прямо на отказъ
{* Въ экз. др. ценз.: ‘Князь Солнце’.}
Самъ просится!
Гаральдъ. А, можетъ быть, отказа
И надобно ему. Напасть на Полоцкъ
Нельзя же безъ предлога. Онъ стоить
Съ дружиною y самой нашей грани,
И шлетъ сватовъ! Еще ли не насмшка,
Еще ли не желаетъ онъ войны?
Боюсь, Ингульфъ, что выпряли намъ
Норны недобрую судьбу. Славянскій князь,
Играя съ нами, взялъ впередъ все кости,
И, можетъ быть, послдніе часы
Теперь надъ нами носятся…

(Рога за сценой).

Ингульфъ. Самъ конунгъ.

Входить Рогволодъ съ дружиною.

Рогволодъ (становится на княжее мсто).
Пусть подойдутъ славянскіе послы!

Добрыня, Путята, Вышита выступаютъ впередъ и кланяются.

Что скажете?
Добрыня. Пора намъ, господине,
Увидть очи князя своего.
Рогволодъ. Я не держу васъ. Добрый путь!
Добрыня. Отвта
Ты не далъ намъ.
Рогволодъ. Мы поршимъ съ гридьбой.
Сейчасъ же это дло.
Добрыня. Какъ съ гридьбой?
Семейное-то дло?
Рогволодъ. Не скрываю
Я ничего отъ витязей моихъ.
Съ ихъ множествомъ живу одной душою.
Варяжская дружина. Да здравствуетъ могучій Рогволодъ!
Добрыня. Чудно мн, князь… Обычай нашъ славянскій…
Рогволодъ. Обычай вашъ славянскій? Я норманъ,
Обычаевъ не вдаю славянскихъ
И не желаю вдать ихъ.
Своихъ мн за глаза довольно.
Пyтята (тихо). Что жъ, Добрыня?
Серчаетъ князь,— чего еще намъ ждать?
Ужъ обругалъ: пожалуй, драться станетъ?
Рогволодъ. Что хочешь, здсь открыто возвсти,
Да только пояснй и покороче.
Добрыня. Инъ, хорошо. И впрямь: въ чужую хату
Не слдъ свои порядки приносить.
Не обезсудь! я думалъ, что и Полоцкъ
По старому обычаю живетъ,
Какъ боги человку указали,
Какъ мы живемъ и какъ живетъ весь свтъ.
У насъ не горделивою насмшкой
Хозяева привтствуютъ гостей,
А честью-честь, поклономъ, хлбомъ-солью.
Стыдимся мы на гостевы уста
Цпь надвать, какъ на губу медвжью.
У васъ порядки новые. Ништо!
По-новому заговоримъ и сами.
Варяжскій князь! вотъ сказъ теб простой:
Владимиръ {*}, свтлый Кіева властитель
{* По экз. др. ценз. Мой родичъ.}
И выборный новогородскій князь,
Теб, варягу, кланяется низко
И дочь твою, прекрасную Рогнду,
Себ въ супруги проситъ y тебя.

Движеніе между варягами.

Рогволодъ. Большую честь мн длаетъ Владимиръ {*},
{* По экз. др. ценз.: ‘вашъ родичъ’}
Такую честь, что и не знаю я,
Въ какихъ словахъ сказать ему спасибо!
Подумать лишь, что Полоцка княжну,
Праправнуку великаго Радбрада,
Оденову наслдницу, возьметъ
Въ свой теремъ… кто же? — ключницы Малуши
Откуда-то пригулянный сынокъ!

Хохотъ среди варяжской дружины. Движеніе между славянами.

Вышата. Князь! рчь твою намъ слушать непригоже.
Пyтята. Уйми его, Добрыня.
Добрыня. Погоди.
Рогволодъ. Пускай сама прекрасная невста
Васъ, дорогихъ сватовъ, благодаритъ.

Даетъ знакъ. Въ глубин гридни открывается дверь Рогнда, въ пышномъ наряда, окруженная прислужницами, появляется на лстниц, ведущей изъ гридницы въ свтлицу терема.

Ты слышала, Рогнда?
Рогнда. И отвчу.

(Посламъ).

Ступайте вы, непрошенные гости,
Въ свой теплый Кіевъ, родину людей
Съ оленьей жидкой кровью въ слабомъ тл
И заячьей ничтожною душой!
Придете,— своему скажите князю:
Рогнда земно бьетъ теб челомъ
На памяти княжой твоей и ласк
И рада-бъ замужъ… да одна бда:
Боится, какъ-бы Ярополкъ покойный,
Ея женихъ, а твой любимый братъ,
Не всталъ изъ гроба призракомъ кровавымъ,
Чтобъ гостемъ ссть на свадебномъ пиру
Убійцы своего. Бда другая:
Слыхала я, что на славянскихъ свадьбахъ
Цлуетъ молодая, какъ раба,
Десницу повелителя-супруга
И съ ногъ его снимаетъ сапоги.
Такъ пусть ужъ разувальщицу другую
Поищетъ князь, межъ двъ своей страны,
Къ мужскому надругательству привычныхъ,
А Полоцка свободная княжна
Не для того на свтъ родилась блый,
Чтобы разуть рожденнаго рабой!

Дверь затворяется. Варяги стучатъ оружіемъ со смхомъ и насмшливыми криками.

Ваpяги. Да здравствуетъ прекрасная Рогнда!
Да здравствуетъ могучій Рогволодъ!
Пyтята. Ай, двушка! языкъ твой ножъ каленый,
А слово — подколодная змя:
Шипитъ, льетъ ядъ и въ сердце на смерть жалитъ!
Красива ты, но злости y тебя
Въ душ, пожалуй, много больше будетъ,
Чмъ красоты въ лиц.
Ингульфъ. Презренный рабъ!
Языкъ твой слишкомъ дерзокъ. Ты ли смешь,
Червякъ слпой, на солнце клеветать?
Пyтята. Не знаю, молодецъ, кто ты. Путята-жъ
Ничьимъ рабомъ и не былъ и не будетъ,—
Остерегись, Ингульфъ. Когда бы не посломъ
Стоялъ ты передъ княземъ Рогволодомъ,
Я на твою отвтствовалъ бы брань,
Не языкомъ — мечомъ своимъ……
Рогволодъ. Довольно!
Не потерплю я ссоры въ терему.
Молчи, Ингульфъ, и вы, послы, молчите!

(Добрын).

Вы слышали? чего же вамъ еще?
Иль мудрено отвтила Рогнда?
Такъ я вамъ растолкую…..
Добрыня. Нтъ, спасибо
На милости! Ты гнать насъ погоди.
Уйдемъ и сами, дай лишь молвить слово.

(Торжественно).

Князь Рогволодъ неправдой завладлъ
Ты Полоцкомъ. Не вча приговоромъ
Основано твое княжое право,
Не завщаньемъ предковъ, а лихимъ
Разбойничьимъ набгомъ дикой шайки
Свирпыхъ бездомовниковъ-бродягъ.
Князь Кіева, пресвтлый нашъ Владимиръ {*}
{* По экз. др. ценз.: ‘Солнце Князь’}
На Полоцкую землю предъявляетъ.
Отъ Рюрика пріятыя права.
Давно стоитъ съ безчисленною ратью
Онъ на границ Полоцкой земли,
И къ миру и къ войн равно готовый,
И всти ждетъ отъ насъ, своихъ пословъ.
Ты оскорбилъ жестоко насъ. О мир
Не можетъ быть и рчи.

(Обнажаетъ мечъ).

&nbsp, Острый мечъ,
Таинственно жрецами освященный
На кіевскомъ Перуновомъ холм,
Я предъ гридьбой твоею повергаю,
Какъ грозный зовъ борьбы на жизнь и смерть.

Бросаетъ мечъ къ ногамъ Рогволода.

Рогволодъ. Вотъ эта рчь теб пристала больше,
Чмъ сватовство. Я принимаю вызовъ.

Отрокъ подаешь Рогволоду мечъ Добрыни.

Война — такъ быть войн!

Взмахиваетъ мечомъ.

Ваpяги (стучать оружіемъ).
Война! Война!
Рогволодъ. Послы, храня законъ гостепріимства,
На двое сутокъ коннаго пути
Дарю я жизни вашей безопасность.
Но горе вамъ, когда на трети день
Заря васъ въ кра Полоцкомъ застанетъ!
Уходитъ со всей своей гридьбой, при восторженныхъ крикахъ варяжскихъ воиновъ.
Пyтята. Небось! Не засидимся. Чтобъ тебя,
Съ разбойничьимъ твоимъ гостепріимствомъ,
Въ своемъ аду такъ Гела приняла!
Она ничмъ не хуже хлебосолка

Гаральдъ и Ижульфъ возвращаются.

Гаральдъ. Послы! васъ ждутъ осдланные кони,
Мн поручилъ достойный Рогволодъ
Васъ на лсную вывести опушку.
Ингульфъ (Путятгь).
Прощай, посолъ! на пол боевомъ
Мы свидимся съ тобой. И для Валгаллы
Одинъ изъ насъ желанный, скорый гость.
Пyтята. Прощай, варягъ! Ты y меня узнаешь
Ужо, какъ обзывать меня рабомъ!
Когда твою желзную рубаху
И цареградскій кованый шеломъ
Не прошибу мечомъ — возьму дубину:
Держись, варягъ! какъ снопъ измолочу!

Путята, Добрыми и Вышата удаляются въ сопровожденіи Гаральда.

Славянская дружина слдуетъ за ними. Ингульфъ уходитъ въ противоположную сторону, во внутренніе покои Рогволода.

Картина II.

Дремучій лсъ въ земл кривичей. Поска и хуторъ. За деревьями видны шалаши Владимировой {*} рати. Владимиръ съ несколькими кривичами сидитъ на срубленномъ дерев.

{* По экз. др. ценз. дальше всюду, вмсто Владиміръ,—‘Красное Солнышко’}

Владимиръ. Такъ все въ лсу живете?
1-й кривичъ. Искони.
Вонъ хуторъ нашъ.
Владимиръ. Темно y васъ въ дубрав…
Угрюмый лсъ… Недолго заскучать
Въ зеленомъ вашемъ царств…
1-й кривичъ. Мы привыкли.
Здсь тихій лсъ. Коль буря налетитъ
И на опушк дубы поломаетъ,
У насъ вершинки только пошумятъ.
Какъ въ омут живемъ. Гостей не часто
Приходится видать намъ. Въ нашу глушь
Ни осенью, ни красною весною
Доступы нту. Полая вода
Стоитъ по рвамъ и балкамъ, грузнутъ долы.
Повсюду грязь, да топь, дрожитъ земля.
Зимой, что стны, выростутъ сугробы,
Опять къ намъ ни прохать, ни пройти.
Засыплетъ насъ въ землянкахъ, какъ медвди
Въ берлогахъ спимъ до солнцеповорота,
Да слушаемъ, какъ сверякъ-морозъ,
Зимы-колдуньи грозный воевода,
Въ лсу гуляетъ, свищетъ и стучитъ
По соснамъ ледяной своей дубинкой,
Съ лсовикомъ воюя…
Владимиръ. А зврье
Не забижаетъ васъ?
1-й кривичъ. Бда! рогатинъ
Не напасемся. Силенъ тутъ медвдь,
Перуновъ зврь, лсной чащи хозяинъ,
А волку-сиромах, кошк, рыси
Богатырямъ—дружинникамъ его
И счета нтъ! Скотины не заводимъ
Изъ-за зврья: гд намъ ее стеречь!
Владимиръ.
Пушной мною кормитесь?
1-й кривичъ. Да. Лтомъ
Мы рубимъ лсъ и путики кладемъ.
Въ ту пору назжаютъ къ намъ варяги
Изъ Полоцка и дани съ насъ берутъ
Бобрами да лисицей чернобурой.
И торгъ ведутъ: домашній обиходъ,
Хлбъ, соль, боговъ, наряды бабьи, луки,
Рогатины, червленые щиты
Привозятъ къ намъ, а мы куницу, блку
Даемъ въ замнъ.Варягъ уйдетъ — ятвягъ
Надвинется и тоже спросить дани.
За нимъ придетъ свирпая Литва,
И ей дадимъ.
Владимиръ. Кому же, горемыки,
Подвластны вы?
1-й кривичъ. Подвластны никому —
А платимъ дани.
Владимиръ. Да кому?
1-й кривичъ. Кто спросить
И кто сильне насъ.
Беретъ съ насъ Полоцкъ,
Берутъ ятвяги, тоже и Литва.
Вотъ ты пришелъ къ намъ съ многою дружиной:
Прикажешь дань — заплатимъ и теб.
Владимиръ. Отнын такъ не будетъ. Васъ возьму я,
Безсчастные, подъ княжескую руку
И подъ защиту крпкую свою.
Мн одному и данью, и покорствомъ
Обязаны вы будете. Бда —
Тому, кто васъ осмлится обидть.
Я дамъ вамъ копья, воеводу, рать:
Съ ятвяговъ и варяговъ вашихъ сами
Возьмете дань, лишь стоить захотть…

Рогъ за сценою. Владимиръ быстро встаетъ съ мста. Входятъ Добрыня, Путята, Вышата съ другими.

Добрыня. Челомъ бьемъ князю-солнышку!
Владимиръ. Здорово,
Хоробрая дружина! здравствуй, дядя!
Изъ Полоцка богатаго въ лса
Что принесли хорошаго?
Добрыня. Немного,
Надежа-князь! Вернулись мы съ отказомъ
По горло срамомъ сытые.
Владимиръ (посл нкотораго молчанія). Я ждалъ,
Что будетъ такъ. Тмъ лучше. Оскорбленьемъ
Князь Рогволодъ мн руки развязалъ.
За мною въ ставку, Вышата и дядя!
А ты, Путята, милый побратимъ
И сверстникъ мой, сбери гремящимъ рогомъ
Мою дружину, стягъ мой подыми
И возвести, что на враждебный Полоцкъ
Мы выступаемъ нын же въ ночи.

Уходитъ съ Вышитою и Добрыней. Путята взлзаетъ на пень и троекратно трубитъ въ рогъ. Отовсюду сходятся къ нему богатыри простые воины и славяне-кривичи.

Пyтята. Внимайте мн, богатыри и вой!
Владимиръ-князь зоветъ васъ воевать
Богатый Полоцкъ, городъ Рогволода,
Обидчика-злодея своего.
Потешьте князя, молодцы!
Кто любитъ Владимира,
стъ хлбъ его и соль,
Вооружись, сбери свою худобу,
И будь готовъ въ немедленный походъ.

Трубитъ, слзаетъ со пня и садится на землю. Его окружаетъ кучка богатырей и кривичей.

1-й богатырь. Давно пора. А то въ лсныхъ трущобахъ
Погнили мы, что пни безъ корчевы.
2-й богатырь. Не ближній путь на Полоцкъ. По болотамъ,
Пожалуй, и въ недлю не дойти.
Пyтята. Пути лсные, русла и овраги
Мни вдомы: не даромъ я Путята!
Такою васъ дорогой поведу,
Что узрите вы Полоцкій дтинецъ
Скорй, чмъ три румяныя зари
Улыбкой солнце встртятъ и проводятъ.
3-й богатырь. Варяговъ много. Воины они
Могучіе. Ихъ одолть не шутка.
Подъ Полоцкомъ не одному изъ насъ
Сложить свою головушку придется.
Пyтята. А ты не каркай ворономъ!
1-й богатырь. Наврно
И кривичи пристанутъ къ намъ.
На бой охочи ихъ ребята молодые…
2-й богатырь. И старики ништо.
Пyтята. Какъ снжный комъ,
Катящійся съ горы, расти и пухнуть
Княжая будетъ рать. По хуторамъ,
Погостамъ, завалящимъ деревушкамъ,
Что, какъ барсучьи норы, здсь въ лсахъ
Отъ взора человчьяго таятся,
Давнымъ давно гуляетъ недовольство.
Варяги всмъ противны. Кривичи
Соскучились по Палтесову вку,
По вольностей старинныхъ временамъ.
1-й кривичъ. Скучаемъ… точно… Новгородъ Великій
Прислалъ въ нашъ край своихъ переселенцевъ,
Могучихъ, грозныхъ оныхъ полочанъ.
Мы приняли ихъ дружески. Намъ боги
И семьи стали общіе. Мы рчью
Одною говорили, на войну
Ходили вмст. Крпкою защитой
Намъ былъ союзъ нашъ братскій. Ливь и Корсь,
Летигола, Литва, варяги сами
Боялись насъ, грабительской рукой
Не шарили по нашему угодью.
Мы жили жирно. Налетлъ варягъ
Все помутилъ.
1-й богатырь. Ты съ нами, значить, старче?
1-й кривичъ.И самъ пойду и роду своему
Велю идти, молодшихъ лишь оставлю
На хутор стеречь ребятъ и бабъ.

Владимиръ, Добрыня и Вышата выходятъ изъ-за деревьевъ.

2-й богатырь. А вотъ и князь!
1-й богатырь. Какъ гнвенъ!
3-й богатырь. Туча тучей!
Пyтята. Еще-бы князю весело глядть!
Жестокую обиду Рогволода
На щитъ свой, вместо солнца, не прибьешь,
Хвалиться нечмъ!
1-й богатырь. Онъ шеломъ снимаетъ,
Сталъ на бугоръ… Знать, хочетъ говорить.

Владимиръ всходить на пригорокъ, обнажаетъ мечъ и трижды ударяетъ имъ по своему щиту. Добрыня ходитъ между воинами.

Добрыня. Въ кругъ, молодцы! Верстайтесь по десяткамъ!
Эй, сотскіе! десятскіе! впередъ!

Дружина окружаетъ пригорокъ. За нею располагаются толпы простыхъ воиновъ.

Владимиръ. Здоровы будьте, храбрая дружина!
Дрyжина. Здоровъ будь.
Владимиръ. Земный вамъ поклонъ
Кладетъ вашъ князь. Небось, уже слыхали
Вы вс, какимъ позоромъ Рогволодъ
Покрылъ мою головушку? Дружина!
Покойный братъ мой, княжичъ Ярополкъ,
Какъ я, Рогнду сваталъ, и варяги
Его не охуждали сватовства,
Но за большую милость почитали.
За что-жъ я оскорбленъ? Съ покойнымъ братомъ
Не одного ли дти мы отца?
Въ насъ кровь одна, одной мы чести стоимъ,
Но вотъ ему почетъ, мн поруганье!
Эхъ! съ той поры, какъ мать сыра-земля
Стоить, такой не видано обиды!
1-й богатырь. Ты не кручинься.
2-й богатырь. Голову твою
Мы отомстимъ своими головами!
Владимиръ. Что я , не Ярополкъ, не какъ варягъ,
Живу, не знаюсь съ ними, ихъ Одену
Жертвъ не курю, но вашихъ чту боговъ,
Вкъ коротаю съ вами, вашимъ бытомъ,
Такъ я не князь? Такъ я не человкъ?
Обидно мн, дружина удалая,
И за себя, да и за васъ обидно.
Гнушается славянами варягъ,
Въ чужой земл насильникъ и пришелецъ,
Какъ будто той земли онъ волостель.
Дрyжина. Горды не кстати стали! Мы собьемъ
Съ нихъ эту спесь шалыгами! На Полоцкъ!
На Полоцкъ насъ веди! На Рогволода!
Добудемъ мы Рогнду для тебя!
Твоя обида наша! Черной кровью
Варяжскою мы смоемъ твой позоръ!
Въ бой, въ бой веди!
Владимиръ. Вторично бью вамъ низко
Челомъ за то, что князя пожалли
И ворогу не выдали его!…
Верстай полки, Добрыня. Вечеретъ,
И дивъ кричитъ на дерев… Пора.

Добрыня уходитъ. Владимиръ кривичивамъ.

Залшане! Со мной-ли вы?
1-й кривичъ. Съ тобою,
Князь-солнышко! Готова наша рать.
У насъ недолгій сборъ: дубье на плечи,
Лукъ за спину, да съ толокномъ кису
На поясъ — и готово.
Владимиръ (сходить съ пригорка).
Бочку меда
Вели разбить, другъ Вышата! Ковши
Скорй подать сюда!

Вышата и 1-й богатырь выкатываютъ изъ-за деревьевъ бочку меда. Отроки тмъ временемъ разносятъ ковши. Владимиръ кулакомъ вышибаетъ дно въ бочк и черпаетъ медъ.

Передъ походомъ
Я пью за васъ, товарищи мои!
За ваше богатырское здоровье!

Богатыри со смхомъ и криками тснятся y бочки.

2-й богатырь. Чтобъ весело начать намъ трудный путь!
Пyтята. Сломать рога гордын Рогволода!
1-й богатырь. Добыть Рогнду!
2-й богатырь. Полоцкъ сокрушить!
Вышата. Во здравіе княжое!
Вс. Многи лта!
1-й кривичъ. Во всемъ теб удача! Мы твои —
Ты нашъ!

Рога трубятъ за сценою.

Пyтята. Рога походъ трубятъ.

Ударомъ ноги опрокидываешь пустую бочку.

Добрыня (входитъ). Готово, —
По сотнямъ стали воины и ждутъ
Богатырей.
Богатыри. Въ походъ! въ походъ!
Владимиръ.
Остановитесь!..

Сбираетъ вокругъ себя богатырей. Тишина.

Друзья мои и родичи! Дружина
И земщина! Предъ скорымъ смертнымъ боемъ
Не стану вашу храбрость распалять
Угодливымъ ласкательствомъ. Отъ предковъ
Ведется нашъ обычай боевой:
Не посрамимъ же праддовъ могилы!
Гей! мечъ на мечъ и щитъ на щитъ! впередъ!
Одно скажу, дружина: съ кмъ вы бьетесь,
Подумайте!.. Я не медвдь дубравный,
Чтобъ крови человческой алкать
И лить ее въ напрасныхъ войнахъ. Братья!
Я тяжко Рогволодомъ оскорбленъ,
Но, если бъ за свое лишь униженье
Привелъ я васъ подъ Полоцкъ умирать,
Такъ лучше бы на свтъ мн не родиться!
Борюсь я не за новыя свои
За земскія исконныя обиды.
Прочь Полоцкъ! Прочь кровавое гнздо
Заморскихъ ястребовъ! Долой варяговъ!
Довольно ихъ разбойничій обычай
Господствовалъ надъ русскою землей!..
Насильники! При нашихъ кроткихъ ддахъ
Въ текущій молокомъ и медомъ край
Пришли они чинить порядокъ.
Гд же Порядокъ тотъ? Несытые бродяги,
Они для насъ, что яростная рысь
У лося на плечахъ, что пестрый кречетъ
Надъ мирной стаей блыхъ лебедей!
Коль дды въ годы темной старины
Себя управить сами не умли,
Ужель и намъ гнуть шею подъ ярмъ?
Съ тхъ давнихъ поръ за сто годовъ минуло,
Свтъ постарлъ и мы умне стали!
Управимся и разумомъ своимъ
Безъ коршуновъ, изъ-за моря прилетныхъ.
Гей! мечъ на мечъ и щитъ на щитъ!.. Дружина!
Припомните! Я брата Ярополка
Не пощадилъ за то, что, какъ варягъ,
Сидлъ онъ на стол великокняжемъ.
Такъ вамъ щадить ли полоцкихъ варяговъ,
Насильниковъ и злостниковъ своихъ?
Бей не жалй! Вдь насъ не пожалютъ
Они, коль ненарокомъ побдятъ.
Дарю вамъ Полоцкъ.Грабьте, ржьте, жгите,
Въ полонъ ведите женщинъ и дтей,
Чтобъ было чмъ потшить намъ Перуна,
Когда предъ нимъ на Кіевскомъ холм
Зажжемъ мы благодарственныя жертвы!
Гей! Мечъ на мечъ и щитъ на щитъ! Впередъ!

Быстро уходитъ, богатыри слдуютъ за нимъ с дикими криками.

Занавсъ

ДЙСТВІЕ II-е.

Пожарище Полоцкаго Дтинца. Ночь, луна въ тучахъ, тусклый свтъ. Въ глубин, y костра, славянская стража, слва, y обгорлыхъ теремныхъ службъ, брошенъ на голой земл варяжскій полонъ, связанный, справа теремъ Рогволода, тоже обгорлое и полуразрушенное зданіе, откуда по временамъ доносятся псни и хмельные крики, въ окнахъ яркій свтъ.

Ингульфъ, Гаральдъ и плнные варяги.

Гаральдъ. Что вы молчите, витязи морей?
Не отмолчаться намъ отъ лютой казни
И призракъ смерти скорбью не прогнать.
1-й варягъ. Я проклинать усталъ. Не внемлятъ боги
Проклятіямъ.Оставилъ насъ Оденъ.
2-й варягъ. А я молчу затмъ, что слезы гнва
Безсильнаго давно уже стоятъ
Въ глазахъ моихъ: заговорю заплачу,
А не пристало воину.
Гаральдъ. Съ зарею
Ждетъ насъ костеръ и пытка. Трижды счастливъ
Покойный Рогволодъ!
1-й варягъ. Теперь пируетъ съ предками въ Валгалл
Духъ конунга воинственный… а мы!
Въ полон мы и Асамъ ненавистны!
Угодна мрачной Гел наша смерть,
Ея пировъ добыча наши души.
2-й варягъ.Я сагу o Рагнар корол
Слыхалъ не разъ. Его въ зминой ям
Томилъ полономъ лютый врагъ. Король
Въ тюрьмъ своей, смотря голодной смерти
Въ костлявое, безглазое лицо,
Оковами тяжелыми сражаясь
Съ ужами и ехиднами, сложилъ
Пснь про свои бывалыя побды,
Про жалкій свой безвременный конецъ.
Та пснь жива, и живъ Рагнаръ съ ней вмст!
А мы?.. Увы! на памяти людской
Короткія, какъ въ полдень, лягутъ тни,
И эти тни — наши имена.
Гаральдъ. Я пснь сложилъ бы, но кому ту псню
Я передамъ? Безмолвная умретъ
Она, какъ мы, съ грядущею зарею.
1-й варягъ. Ингульфъ! никакъ ты спишь, Ингульфъ?
Гаральдъ. Оставь!
Зачмъ будить? Онъ славно поработалъ
Мечомъ сегодня, примахались руки,
Могучія устали плечи. Спи,
Ингульфъ!.. Бднякъ! изъ насъ ты всхъ несчастнй.
Два счастья мы теряемъ: жизнь и славу,
А ты еще вдобавокъ и любовь!
2-й варягъ. Его въ зятья покойный конунгъ прочилъ,
Наслдовать онъ Полоцкъ долженъ былъ…
Ингульфъ. О-о-о-о!.. Умолкните вы, совы
Зловщія! Что пользы сострадать,
Когда помочь вы мн не въ состояньи?
Что пользы сокрушаться, вспоминать
О томъ, чего и праведные боги
По-новому не въ силахъ передлать?
Усните лучше! Много надо силъ
Набраться вамъ, чтобы разсчеты съ жизнью
Свершить достойно, глазомъ не смигнуть,
Когда огонь, служитель алчной смерти,
Багровымъ окомъ глянетъ вамъ въ лицо
И, какъ лукавый песъ, дворовый льстивецъ,
Лизнетъ въ уста васъ краснымъ языкомъ.
Усните! ночи лтнія коротки!

Варяги умолкаютъ и мало-по-малу, одинъ за другимъ, засыпаютъ. Ингульфъ одинъ бодрствуетъ.

Ингульфъ. Любовь, престолъ и слава — три мечты,
Три сновиднья. Думалъ переполнить
Я вашимъ отголоскомъ цлый міръ:
Не та судьба! Я завтра стану пепломъ,
Поднимется отъ пепла черный дымъ,
И кончено!…..
На что-нибудь получше я гожусь
Славянскаго костра, но жребій смерти
Мн выпряли завистливыя Норны.
Они сильнй меня: да будетъ такъ!

Взрывъ криковъ и хохота въ теремъ.

Пируетъ врагъ, кропитъ виномъ и медомъ
Своихъ убитыхъ память. На погибель
Варяжскую за кубкомъ кубокъ пьетъ.
За браные столы красивыхъ плнницъ
Насильно посадилъ и поцлуи
Срываетъ съ блдныхъ устъ. И тамъ позоръ!..
Она княжна Рогнда!… Боги неба!
Молніеносецъ Торъ!..
Я видлъ: въ теремъ
Вломился врагъ,— и встртила его
Рогнда, какъ Валькирія. На помощь
Я бросился и улицей кровавой
Въ толп враговъ свой обозначилъ путь.
Ужъ близко былъ я. Но тяжелый камень,
Нежданнымъ гостемъ, свистнулъ изъ пращи —
Безъ памяти упалъ я, оглушенный,
Къ ногамъ Рогнды… Если бы y нихъ
И умереть тогда, не оживая
Добычею для пытки и костра
И для стыда безмрнаго,— увидть
Ее — княжну, красавицу мою
Владимира {*} поруганной рабыней!
{* По экз. драм. ценз.: ‘Насильника’.}
Увидть и терпть! Оковы грызть
Отъ бшенства и быть не въ состояньи
Отмcтить врагу!.. О ты, богиня мести,
Кровавая, съ желзными зубами!
Зачмъ ты измнила мн, за что
Покинула?..

Рогнда, въ разорванной блой одежд, появляется на крыльц терема.

Рогнда. Кто плачется и стонетъ
Тамъ въ темнот? Не воронъ ли морской,
Таинственный посланникъ вщей ночи,
Пророкъ кровавыхъ бдствій?.. Смолкни, воронъ!
Несчастья кубокъ полонъ до краевъ
Теб въ него ни капли не прибавить!
Ингульфъ. Кто блдной тнью всталъ тамъ надъ землей?

Рогнда приближается.

А! разорвись, мое на части сердце!
Ты!.. ты!.. княжна Рогнда!
Рогнда. Кто?.. Ингульфъ!
Ингульфъ. Остановись! куда бжать ты хочешь?
Рогнда. Скрыть мой позоръ отъ взгляда твоего!
Ингульфъ. Зачмъ скрывать? я брать твой по несчастью.
Ты видишь стыдъ мой: я лежу въ цпяхъ.
А о твоемъ и спрашивать не надо!
Рогнда. Убей меня, убей своей рукою!
Мн легче будетъ.
Ингульфъ. Радъ бы… связанъ я!
Рогнда. О, честь моя погибшая! о, юность,
Увядшая, не вдая расцвета!
Ингульфъ. Я связанъ, ты свободна. Ножъ возьми,
Сама съ собой покончи.
Рогнда. Не ршаюсь.
Такъ молода я… страшно мн…
Ингульфъ. Дитя!
Страшне смерти будетъ жизнь безъ чести,
Воспоминаній полная кровавыхъ
И безъ надеждъ на лучшее…
Рогнда. А месть?
Иль ты ее надеждой не считаешь?
Ингульфъ. О, женщина! большое слово ты
Промолвила.
Рогнда. А дло будетъ больше.
О, если бъ видлъ сердце ты мое!
Полно оно, какъ туча грозовая,
Палящихъ молній праведнымъ огнемъ.
О, пожалй меня! смшались мысли,
И черепъ лопнуть хочетъ… Я горю,
Я задыхаюсь!.. льется въ этихъ жилахъ
Не кровь, но яростное пламя точно
Разрушеннаго Полоцка пожаръ
Переселился въ грудь мою.
Ингульфъ (холодно). И Полоцкъ
Горлъ съ утра, а къ вечеру погаснулъ.
Рогнда. Мой пламень не угаснетъ,— далъ ему
Владимиръ {*} слишкомъ много пищи.
{* По экз. драм. ценз.: ‘Славянcкій князь ужъ’}
Ингульфъ. Знаю.
Но мужества достанетъ ли въ теб
Служить богин мести? Берегись!
Не приступай, своей не взвсивъ силы,
Къ желзному богини алтарю!
Въ рукахъ ея сверкаетъ мечъ двуострый,
Преступнику и мстителю равно
Блестящими грозящій лезвіями.
Кто жаждетъ мести, голову свою
Въ закладъ подъ эту месть отдай сначала.
Рогнда. Готова гибнуть лишь бы отомщенной!
Ингульфъ! ты воинъ, ты меня любилъ,
Такъ научи меня, что надо длать,
Какъ месть начать!
Ингульфъ. Убей врага измной,
Убей его въ объятіяхъ своихъ!
Рогнда. Убить!.. теперь?.. Ингульфъ! должно быть, мало
Несчастенъ ты, коль мщеньемъ смерть считаешь.
Смерть счастіе.
Ингульфъ. Для горемыкъ такихъ,
Какъ мы съ тобой. Но онъ вдь побдитель.
Рогнда. Убить его? О, нтъ. Цню дороже
Я месть свою. Ужели кровь его
Такъ драгоцнна, что лишь ей одною
Я искуплю и голову отца,
И дымъ костровъ, зажечься вамъ готовыхъ,
И трупы честныхъ родичей моихъ,
На полоцкой защит убіенныхъ?
Такъ драгоцнна, что и честь мою
Изъ пропасти позора вновь подниметъ
Все та же чудодейственная кровь?
Чья кровь!.. о, адъ и небо! стыдно молвить!..
Чья кровь! потомка прихоти княжой,
Рабынею рожденнаго!.. И въ черномъ
Ея потоки хочешь утопить
Ты ненависть мою? О, нтъ! всмъ родомъ,
Всмъ княжествомъ своимъ онъ мн заплатить!..
Приди ко мн на помощь, злая ложь!
Лукавое безстыдство, стань оружьемъ
Для гнва моего! своимъ щитомъ
Покрой меня, двуликое притворство!
Владимиръ {*} хочетъ ласки — онъ получитъ
{* По экз. драм. ценз.: ‘Князь Солнце’.}
Неслыханную ласку! Обовьюсь
Я, какъ змя, вкругъ княжескаго сердца,
И доступа не будетъ никому
Къ душ его. Единственнымъ совтомъ
Ему моя да будетъ воля! Страсть
Любовная подсказывать ршенья
Княжія станетъ, и незримымъ ядомъ
Я въ нихъ волью всю ненависть мою
Къ злодю Полоцка! Своимъ народомъ
Любимъ Владимиръ, скоро ненавидть
Его начнутъ. Варягамъ лютый врагъ
Славянскій князь,— войдутъ въ почетъ варяги!
Ингульфъ. Мудреное задумала ты дло!
Рогнда. Убить его?! Сперва столкну врага
Я со стола княжого. Пусть изгоемъ
Родной страны влачитъ онъ жизнь свою!
Пускай себя увидитъ одинокимъ,
Разбитымъ, нищимъ, безъ друзей, безъ власти
И безъ любви! пускай утратитъ онъ
Въ себя, въ людей, въ боговъ могучихъ вру!
Какъ мы, пускай клянетъ свою судьбу,
Безумствуетъ и черный образъ смерти
Зоветъ къ себ!.. Но смерть къ нему придетъ
Не ласковой Валкиріей съ привтнымъ,
Валгаллу отражающимъ, лицомъ:
Она, какъ ядовитая гадюка,
Въ ночи къ нему измной подползетъ.
Въ послдній часъ, въ гробу одной ногою,
Съ отчаяньемъ узнаетъ онъ, что мн,
Одной лишь мн обязанъ онъ паденьемъ
Звзды своей съ небесной высоты.
Ингульфъ .Да побораетъ Торъ-молніеносецъ
И хитрый Локи, разума вожатый,
Теб въ путяхъ твоихъ. Не знаю я,
Свершишь ли, что задумала, но врю,
Что ненависть твоя непримирима.
Живи во имя прошлаго! Костеръ
Не страшенъ больше мн: ты наши кости
Не позабудешь въ мщеніи своемъ.
Прощай, княжна, и вспоминай порою
Ингульфа… друга, что тебя любилъ,
Какъ эти тучи любитъ буйный втеръ,
Какъ волны моря любятъ корабли!
Рогнда. Ты позабылъ, Ингульфъ, что предъ тобою
Не прежняя Рогнда, но раба
Славянскаго полона, только имя
Носящая Рогнды…
Ингульфъ. О, княжна!
Что мн до плна твоего? Все та же
Ты для меня, и страсть моя все та же,
И, если бы предъ смертію ‘люблю’
Я услыхалъ изъ устъ твоихъ прекрасныхъ,
Пошелъ бы я навстречу синелицей
Во тьм живущей Гел, какъ на пиръ,

Занимается заря.

Рогнда (размышляетъ). Ты не умрешь.
Ингульфъ. Заря… Готовить скоро
Костеръ начнутъ славяне.
Рогнда. Поклянись,
Что, если потухающій свтъ жизни
Теб я возвращу, раздлишь братски
Со мною подвигъ мщенья моего.
Ингульфъ. Клянусь теб молніеноснымъ Торомъ,
Клянусь козломъ и молотомъ его,
Клянусь мечомъ своимъ, отца могилой
И матери сдою головой!
Какая бы тебя ни ожидала
Судьба, ее по-братски раздлю!
Товарищемъ и красныхъ дней, и черныхъ,
Какъ врный песъ, пойду я за тобой.
Душа твоя да будетъ мн душою!
Ты будешь жить,— я буду жить, умрешь,—
И я умру! Ты воля — я орудье.
Ты туча грозовая я твой громъ.
Ты мысль, а я послушное ей дло.
Ты голова, а я твоя рука!
Рогнда. Благодарю. Свою запомни клятву.
Внималъ ей Торъ и радовались Асы.

Крики въ терем. На лстниц съ шумомъ и смхомъ появляются Владимиръ, Добрыня, Вышата, Путята и другіе богатыри. Ингульфъ притворяется спящимъ.

Быстро свтаетъ.

Владимиръ {*} сходитъ съ лстницы и удерживаетъ, уже готовую взойти на крыльцо, Рогнду за руку.
{* По экз. др. ценз. ‘Князь’.}
Красавица! а я тебя ищу
По терему: куда, молъ, затерялась
Она, мое бурмицкое зерно?
Поди ко мн, Рогнда!..
Глянь-ка въ очи,
Въ лицо мое… Глубокое клеймо
Напрасной и безсмысленной обиды
На это богатырское чело
Ты блою рукою положила,
За что, про что, не вдая сама.
Ты видишь: нтъ его уже. Омыто
Оно варяжской кровью, сожжено
На Полоцкомъ пожарищъ, несмтной
Окуплено добычею, но пуще —
Твоими поцелуями!
Цлуетъ Рогнду. Богатыри смются.
Пyтята. Хмленъ
Наджа-князь!
Добрыня. Гуляй, душа!
Рогнда. О, князь!
У насъ, варяжскихъ двъ, такой обычай:
Женихъ, невсту сватая, обязанъ
Ея расположенье заслужить
Широкой славой своего оружья,
Удачей богатырской. Въ терему
Родительскомъ, двица, я взростала,
Твоихъ не зная длъ: мн про тебя
Не пли скальды. Но пути другіе
Есть къ сердцу нашему. На славу мы
По слуху одному легко сдаемся,
Такъ можетъ ли двица устоять,
Когда самой увидть ей придется
Отвагу богатырскую? Мечомъ
Мы, женщины варяжскія, владемъ
Мужчинъ не хуже, защитить себя
Или убить, безчестія избгая,
Съумла бъ я, когда бы захотла…
Добрыня. Вертитъ хвостомъ варяжская лиса!
Рогнда. Но… князь! въ тотъ грозный мигъ, когда въ бою
Лицомъ къ лицу ты встртился съ мною
И, какъ стекло, булатъ мой раздробилъ,
Ты взялъ на щитъ не только это тло
Ничтожное, душа моя въ теб
Властителя признала, сердце робко
Забилось и шепнуло мн: вотъ онъ!
Вотъ мужъ, кому не жаль отдать свободу,
Предъ кмъ не стыдъ во прахъ, благоговя,
Колна непокорныя склонить.

Падаетъ къ ногамъ князя.

Казни меня! въ твоей могучей вол
Моя судьба. Я не прошу пощады,—
Твоя обида слишкомъ велика.
Рабамъ своимъ заставь меня служить,
На посмхъ дай послдней снной двк!
Безъ ропота приму твой приговоръ:
Его я заслужила.
Владимиръ (поднимаетъ Рогнду).
Полно, встань.
Мила мн рчь покорная. Свтле
И много краше ждетъ тебя судьба.
Гд жъ видано, чтобы властитель многихъ
Народовъ и земель переходилъ
Темны лса, топя въ болотахъ войско,
Лишь для того, чтобы въ своемъ дому
Имть одной рабыней больше? Много
Ихъ y меня — рабынь, наложницъ, хотей,—
Но милой сердцу нтъ. Ужъ брать, такъ брать
Тебя женой водимою!.. Княгиня
Отнын ты.
Рогнда. Великій князь…
Владимиръ. Смотри,
Люби меня, и слушайся и бойся!
Смиреніе и ласку я люблю.

Обнимаетъ Рогнду.

А вы,— моя хоробрая дружина,
Богатыри и ближніе бояре,
Позволите-ли князю своему
Жену себ по сердцу взять?
Добрыня. Намъ что же!
Вышата. Совтъ вамъ, да любовь!
Пyтята. На многа лта!

Богатыри повторяютъ за Путятой: Многа лта!… Варяги просыпаются отъ ихъ крика и мрачно смотрятъ на славянъ.

Владимиръ. Вернувшись въ Кіевъ, свадьбу пировать
Мы примемся веселую, а нын.
Ты, дядя, другъ и старой родичъ мой,
Соединишь меня въ чету съ невстой
И трижды насъ вкругъ дуба матераго,
По старин, съ молитвой обведешь.
(Рогнд).
Рогнда, цлый Полоцкъ мн на вно
Съ собою принесла ты. Отдарить
Тебя я долженъ.

(Путят)

Побратимъ Путята! Съ богатырей варяжскаго полона
Вели-ка путы поснимать.
Рогнда. Во прахъ,
Во прахъ передъ тобою!

Хочетъ упасть къ ногамъ князя. Владимиръ ее удерживаетъ.

Владимиръ. Между ними
Есть родичи твои. Озера крови
И то насъ раздляютъ, переплыть
Ихъ ширину любовь съ трудомъ лишь можетъ.
Зачмъ же въ эти бездны прибавлять
Еще ручьи кровавые?

Освобожденные варяги приближаются и, молча, съ угрюмыми лицами, кланяются князю.

Владимиръ. Варяги! Свободны вы. На выборъ вамъ даю:
Хотите,— на мою идите службу,
Мн нужны воины, хотите, въ Балты
Плывите на узорчатыхъ ладьяхъ
Внизъ по Двине-красавиц. Ршайте.

Молчаніе.

Гаральдъ. Я старъ и сдъ. Мняться поздно мн.
Покойнаго любилъ я Рогволода,
Служить его убійц не могу.
1-й варягъ. И я!
Голоса между варягами. И мы, и мы!

Ингульфъ безмолвствуетъ, съ волненіемъ глядя на Рогнду.

Владимиръ. Такъ путь вамъ добрый! Держать не станемъ васъ.
А ты, Ингульфъ,
Что скажешь намъ? Не вдаю…
Гаральдъ. Ни мечъ, ни честь Ингульфа
Друзьямъ своимъ не могутъ измнить.
Ингульфъ. Я сдлаю, что мн княжна прикажетъ.
Рогнда. Онъ не измнитъ. Я одна за всхъ
Измнница…

Гаральдъ отходить отъ нея съ презрительнымъ движеніемъ.

Владимиръ (съ крыльца).
Сбирайтесь въ путь, варяги!

Гаральдъ, во глав освобожденныхъ варяговъ, медленно удаляется, проходя мимо князя, варяги кланяются, Ингульфъ идетъ послднимъ, Рогнда длаетъ ему знакъ,— онъ остановился.

Рогнда. Прощай, Ингульфъ! прощай, мой братъ названный!
Ступай къ сдому морю, отнеси
Ему поклонъ отъ полоцкой Рогнды
И про ея причудницу-судьбу
Поразскажи далекимъ поморянамъ.
Когда-нибудь, быть можетъ, и опять
Придется намъ увидаться. Ты воинъ
И y боговъ домашнихъ подъ крыломъ
Засиживаться подолгу не любишь.
Попомни, что великій въ греки путь,
Любимая варяжская дорога,
Лежитъ на стольный Кіевъ по Днпру.

Идетъ на крыльцо.

Ингульфъ (кланяется Владимиру).
Коль на Босфоръ къ Владык Византіи
Надумаю на службу я идти
Съ мечомъ своимъ и невеликой ратью,
Позволь, о князь, тогда напомнить имя
Теб мое и пропуска просить.
Владимиръ. Ты будешь честно принять. Храбрый воинъ
Всегда желанный гость въ моемъ дому.
Рогнда. Не забывай меня, Ингульфъ! Ты другомъ
Былъ Рогволоду и на дочь его
Перенеси останки старой дружбы!
Хотла бы я чувствовать себя
Отъ родины не вовсе отчужденной.
Хотлось бы мн знать, что кто-то есть
Въ стран заморской, мн одноплеменной,
Кому близка я, бывшая варяжка,
Теперь пріемышъ русской стороны!
Ингульфъ. Ты не забудь, а я не позабуду!
Вдь я умомъ упрямъ и сердцемъ крпокъ.
Кого люблю, до гроба! съ кмъ вражду
Затю,— никогда не помирюся!
А въ чемъ клянусь,— молніеносецъ Торъ
Скорй сломаетъ свой громовый молотъ,
Чмъ я свое нарушу общанье.
Прощай, княгиня! до свиданья, князь!

Уходитъ за своими товарищами.

Рогнда. Прощай! даруй теб Оденъ за моремъ
Друзей, такихъ же врныхъ, какъ ты самъ!

Ингульфъ и варяги уходятъ. Владимиръ и Рогнда смотрятъ въ слдъ имъ съ крыльца. Богатыри толпятся во двор. Картина.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ III.

Роща при терем Рогнды въ сел Гореничахъ подъ Кіевомъ.

Добрыня сидитъ на колод подо дикою яблонью и плететъ лапоть. Входитъ Путята съ лукомъ, колчаномъ и битою дичью.

Пyтята. Здорово, сватъ!
Добрыня. Откуда?
Пyтята. Посылалъ
Наджа-князь набить гусей и утокъ
Къ вечернему столу.
Добрый я. Иль y него
На то иныхъ людишекъ не случилось,
Что безпокоитъ онъ богатыря?
Пyтята. Гостямъ почета больше.
Добрыня. Вотъ гд гости
Сидятъ мн эти!
Пyтята. Да, пора бы имъ
И ко дворамъ по добру, по здорову.
Княжая служба мн не тяжела,
Охочь я рыскать съ лукомъ и стрлами
По заводямъ, да было бъ для кого.
Добрыня. Какъ для кого? Княгинюшка похвалить.
Пyтята. Она? меня? Ну, нтъ. Она семь лтъ
На насъ съ тобою смотритъ исподлобья.
Не будь я князю другъ и побратимъ,
А ты, Добрыня, дядя,— наши очи
Давно бы въ чистомъ пол воронь
По милости княгинюшки клевало.
Добрыня. Какъ волка ни корми, онъ въ лсъ глядитъ.
Была она варяжкой и осталась.
Пyтята. Да, скареднымъ охотничьимъ посылом
Не иначе, какъ ей обязанъ я.
Припомнила, какъ этому бродяг
Ингульфу, гостю милому ея,
Я кушакомъ крутилъ къ лопаткамъ руки
Въ дтинцъ Полоцкомъ: вотъ и казнись
За старые грхи! кого обидлъ,
Тому и поработай.
Добрыня. Мой племяшъ
Съ Рогндою совсмъ утратилъ разумъ:
На блый свтъ глядитъ сквозь бабьи пальцы
И бросилъ насъ, своихъ богатырей,
На жертву женской прихоти. Кто въ честь
Войти съуметъ y Рогнды, княземъ —
Хорошъ иль нехорошъ, забытъ не будетъ.
Рогнд поклонись, и ползай,
Толкая локтемъ старшихъ, въ красный уголъ.

Входить Вышата.

Вышата. Богатырямъ поклонъ.
Добрыня. Теб челомъ.
Вышата. Докол же терпть-то намъ, бояре?
Пyтята. А что?
Вышата. Мишату знаешь?
Пyтята. Какъ не знать!
Пріятели.
Вышата. Его казнятъ.
Пyтята. Ты шутишь?
Вышата. До шутокъ ли?
Добрыня (откладываетъ въ сторону лапоть).
Какъ такъ? за что, про что?
Разсказывай!
Вышата. Княгиню разобидлъ
Нашъ богатырь. Не по сердцу ему
Пришлись обычаи гостей, варяговъ:
Что, намъ едва отвтивъ на поклонъ,
Они гурьбою жмутся въ красный уголъ:
Что съ княземъ будто съ ровнею своимъ,
Свободно слишкомъ шутятъ, а съ княгиней
Того еще свободнй, что она.
Столь гордая для насъ, предъ ними гнется,
Какъ на лугу зеленая трава
Предъ втрами, внучатами Стрибога.
Онъ обругалъ варяговъ, не стерплъ.
А за варяговъ на него княгиня.
Онъ и княгинь тоже сгоряча
Сказалъ словцо. Княгиня князю въ ноги.
И вотъ стоитъ Мишатушка теперь
Среди двора, съ ярмомъ на блой ше,
А передъ нимъ досужій берендей
Натачиваетъ ножикъ, чтобы горло
Перехватить ему.
Пyтята. Тому не быть!
Я упрошу, умилостивлю князя.
Нельзя своими жертвовать варягамъ
И бабъ обозлившейся. Добрыня. Ступай!
Авось, теб помогутъ боги.

Путята быстро уходитъ.

Худо, Вышатушка!
Вышата. Чего ужъ хуже!
Добрыня. Князь
Сегодня такъ расправится съ Мишатой,
А завтра и до насъ дойдетъ чередъ.
Вышата. Въ рукахъ боговъ — и жизнь, и смерть.
Добрыня. Ну, боги
Богами, а не лишнее и намъ
Самимъ подумать, да поостеречься.
Пора сломить Рогндину гордыню,
Довольно князь Владимиромъ {*} владть
{* По экз. др. ценз.: ‘Князь Солнышкомъ’}
Ея крас.
Вышата. Что жъ? извести?
Добрыня. Опасно.
Виновныхъ князь суметъ розыскать
И приласкать по-своему. Рогндой
Пускай онъ утшается покуда,
А мы ему тмъ временемъ найдемъ
На смну ей красавицу другую.
Вышата. Эхъ, мало ль y надежи-князя бабъ?
Не удивишь его! Изъ цлыхъ сотенъ
Ласкательницъ, Рогнда лишь одна
Смирить сумла нравъ его желзный
И осдлала князя, что коня,
И сла, и похала… Конь добрый,
А путь-дорога гладкая: скачи,
Куда глаза глядятъ!
Добрыня. Мы въ этомъ бг
Ее съ размаху выбьемъ изъ сдла.
За племяшомъ внимательно слжу я.
Рогнда величавостью своей
Владимира {*} совсмъ захолодила.
{* По экз. др. ценз.: ‘Князь Солнышко’.}
А онъ веселый князь, ему тепла
И свта подавай! Къ нему варяжка
Ласкается зминой хитрой лаской,
Разлакомитъ, разнжитъ, а потомъ
И шепчетъ въ уши князя лжи лихія,
Опалы вызываетъ клеветой,
Ломать исконные порядки учить
И хочетъ Кіевъ нашъ не то въ Царьградъ,
Не то въ притонъ варяжскій передлать.
Владимиру {*} по-своему пожить,
{* По экз. др. ценз.: ‘Племяннику’}
Безъ спроса бабьяго, давно охота,
Да совстливъ некстати онъ.
Вышата. На-дняхъ,
Въ Вышгород онъ былъ y прежней хоти,
Покинутой Мальфриды.
Добрыня. Навстилъ
Грекиню тоже, матерь Святополка,
Что въ Родн полонили мы, когда
Съ покойнымъ Ярополкомъ воевали.
Вышата. Да, посмотрть поближе, чуть ли ты
Не правъ выходишь, и ковать желзо
Намъ надобно, покуда горячо.
Добрыня. Эге! самъ князь идетъ сюда съ Путятой.
Заспорили!…

Садится и снова, принимается за лапоть. Входятъ Владимиръ и Путята.

Владимиръ. Путята, ни за что!
Пyтята. Помилуй, князь!
Владимиръ. Когда стрела Перуна
Ударитъ въ дубъ, ему ужъ не воскреснуть,
А гнвъ мой — тотъ же громъ.
Пyтята. Но вдь Перунъ
Не наобумъ, съ разборомъ посылаетъ
На землю пламя молніи своей.
Оно метла, которою изъ міра
Громовникъ зло мететъ, а ты добро
Задумалъ вымести.
Добрыня. Не тронь Мишату,
Безъ разума его ты осудилъ:
Нтъ y тебя слуги его врне.

Ингульфъ входитъ и остается въ глубин сцены, незамченный княземъ и богатырями.

Владимиръ (Добрын)
И ты ворчишь?
Добрыня. Да какъ же не ворчать,
Коль стали y тебя дешевле рпы
Богатырей головушки?
Вышата. О, князь!
И я прошу: коль согрубилъ княгин
Мишата, съ глазъ долой его ушли,
Но не казни.
Добрыня. Пусть съ блоглазой Чудью,
Или съ Литвой порубится. Авось
Научится учтивости въ изгнань.
Мужикъ простой Мишата: не привыкъ
Сгибать сегодня спину передъ тми,
Кого вчера приказывалъ ты бить.
Онъ думаетъ: варягъ, такъ, значитъ, ворогъ
А съ ворогомъ коротокъ разговоръ:
За воротъ, да и о земь! Не домыслилъ,
Пустая голова, что ужъ давно
У насъ варягъ изъ грязи вышелъ въ князи
И милости твоей дороже сталъ
Богатырей-дружинниковъ.
Владимиръ. Эй, дядя! Шути, да осторожнй.
Добрыня. Я старикъ,
Изъ лтъ учобы вышелъ. Какъ умю,
Такъ говорю.
Владимиръ. Теб охота мною
По-прежнему, по-молодому, править,
Пути мои приказывать.
Добрыня. Гд намъ!
Мы на гудкахъ варяжскихъ не горазды,
Ты жъ подъ свирль славянскую не пляшешь.
Владимиръ. Есть y меня свой умъ. Ты при себ
Совты береги, покуда спросятъ,
Я изъ пеленокъ вышелъ.
Добрыня. И въ фат Рогндиной запутался.
Владимиръ. Добрыня!
Добрыня умолкаетъ, ворча себ въ бороду.
Пyтята. Что ты кричишь? Дружина правду скажетъ.
Мы братья по оружію съ тобой,
Но, если ты неправдой жить задумалъ,
Такъ отпусти заране меня
Изъ Кіева! Мн новые порядки
Не понутру, а y меня языкъ
Еще быстрй Мишатина. Пожалуй,
Отъ топора и я недалеко,
А жалко мн головушки удалой.
Добрыня (съ сердцемъ отбрасываетъ лапоть).
И я уйду.
Владимиръ. Куда это?
Добрыня. На свт
Не мало мста. Хоть бы и въ Царьградъ.
Путята. А то въ степи заставой богатырской
Заслонимъ Русь отъ дикихъ печенгъ.
Добрыня. Живи себ съ варягами!
Владимиръ. Да, полно!
Безумные вы что ли?
Добрыня. Нтъ въ ум,
За тмъ-то и уходимъ.
Владимиръ. Али мало
Вы жалованы мной? аль не дарилъ
Я вамъ цвтныя платья? али чарой
Васъ на пирахъ веселыхъ обносилъ?
Пyтята. И сыты мы, и пьяны, и одты,
Но яства дорогія, сладкій медъ
И платья византійскія не могутъ
Свободы замнить…
Владимиръ. А вы свободу
Даете мн, крамольники?!
Добрыня. Стыдись!
Кого корить ршаешься крамолой?
Я пстунъ твой и дядя!
Пyтята. Я твой братъ!
Вышата. Я твой слуга отъ самой колыбели!
Добрыня. Пойдемъ, друзья. Отъ ласковаго князя
Мы почести дождались по заслугамъ!
Пyтята. Хоть головы руби, а мы теб
Не слуги больше!
Владимиръ. Стой, Путята… дядя!..
Опомнитесь!
Пyтята. Прощай, надежа-князь!
Владимиръ (усмхнувшись съ досадой).
Упоренъ я, а вы меня упрямй.
Безъ богатырства не останусь я,
На ваше мсто тысячи найдутся
Охотниковъ, да жаль мн васъ: привыкъ!
Инъ, помиримся. Такъ и быть, Мишат,
По вашему прошенію, дарю
Обратно буйну голову. Но знайте:
Въ послдній разъ потворствую я вамъ!

Ингульфъ скрывается за деревьями.

Владимиръ (Путят).
Ступай, вели освободить Мишату,
Но чтобъ сегодня жъ былъ онъ за Днпромъ!
Не выдетъ, пусть на себя пеняетъ:
Увижу завтра, голову долой!

Уходитъ въ рощу.

Добрыня. Спасибо и на томъ!
Пyтята. Вотъ и побда!
Вышата. Рогнда не проститъ намъ.
Пyтята. А пускай!

Уходитъ.

Добрыня. Пойдемъ и мы съ изгнанникомъ проститься
И выпить по разстанному ковшу.

Уходятъ. Рогнда и Ингульфъ выходятъ изъ глубины рощи.

Рогнда. Не врю я, не можетъ быть!
Ингульфъ. Однако
Я слышалъ самъ.
Рогнда. Мишату онъ не могъ,
Не смлъ простить…

Входить Владимиръ.

О, мужъ мой, князь великій!
Я такъ ли слышала? живетъ Мишата
И будетъ жить?
Владимиръ. Преступнаго Мишату
Я не простилъ, но замнилъ ему
Изгнаньемъ смерть.
Рогнда. Такъ это правда? Боги
Великіе!
Ингульфъ. Напрасно, добрый князь.
Къ преступному Мишат снисхожденье
Признанье справедливости его
Постыдной лаи.
Рогнда. Слышишь ли, Владимиръ {*},
{* По экз. драм. ценз.: ‘Князь Солнце:}
Что говорить Ингульфъ? И повторить
Сегодня же весь Кіевъ эти рчи.
Владимиръ. Рогнда…
Рогнда. Какъ! предъ цлою гридьбой
Онъ выбранилъ меня, свою княгиню,
Твою супругу, Рогволода дочь,
И ты щадишь языкъ его безстыжій?!
Онъ звалъ меня распутной чужеземкой,
Волчицей, къ пришлымъ льнущею волкамъ,—
И ты щадишь!
Владимиръ. Довольно для него
Изгнанія.
Рогнда. Но разв наказанье
Изгнаніе Мишат? Честь и милость!
Какой не рвется въ степи богатырь
Пополевать и плечи порасправить
Съ кочевниками дикими въ бояхъ?
Богатыри другіе бьютъ годами
Теб поклоны: только отпусти
Ихъ погулять хоть мсяцъ по пустын!
А ты Мишату въ степи посылаешь!
Сумлъ ты грознымъ быть!
Владимиръ. Нельзя казнить Богатырей.
И то ворчитъ дружина,
Что воли нтъ ей…
Рогнда. Оскорблять меня?
Я знаю хорошо: они бы рады
Меня въ муку стереть. И мною ты
Имъ жертвуешь, Владимиръ! Если чести
Моей не жаль, такъ пожалй свою.
Вдь ты и я одно, вдь я считаюсь
Женой твоей, я мать твоихъ дтей!
За что на смхъ твоимъ богатырямъ
Меня ты выдалъ, бдную?
Владимиръ. Довольно.
Не расточай напрасныя слова.
Однажды измнить свое ршенье
Я могъ еще, но каждый мигъ мнять,—
То казнь прощеньемъ, то прощенье казнью
Ни князя, ни мужчины не достойно.
Мн жаль, что я Мишату пощадилъ,
Но я далъ слово, это слово твердо.
Оно не стругъ днпровскій, я не руль,
Чтобы врить его по произволу:
То подъ рукой Добрыни и Путяты,
То подъ твоею.
Рогнда. А… такъ вотъ кому
Позоромъ я обязана?
Владимиръ. Ты слишкомъ
Разгнвалась. Поди и успокойся.
И радъ бы угодить, да не могу.
Такъ не сердись на мужа на прощаньи
Я приказалъ коней сдлать.
Рогнда. Ты дешь?
Куда?
Владимиръ. Не бойся не въ далекій путь,
Не надолго. Пора мн мать провдать,
Давно старуха ждетъ…
Рогнда. Но на двор
Ужъ сумерки…
Владимиръ. Мн путь освтитъ мсяцъ.
На завтра я къ обду возвращусь.
Прощай, Ингульфъ!.. А ты, душа Рогнда,
Досаду разгуляй свою и завтра
Повеселе мужа привечай.

Уходитъ. Ингульфъ, который въ теченіе послдней сцены держался поодаль въ глубин, наблюдаетъ за Рогндой издали.

Рогнда (задумчиво смотрити вслдъ Владимиру).
Что это значить? Въ третій разъ къ Малуш
Онъ детъ въ этомъ мсяц.
Ингульфъ. Княгиня!
Съ Малушей ты въ ладу живешь ли?
Рогнда. Нтъ.
Когда же y славянъ свекровь съ невсткой
Живутъ въ ладу? Она мой злйшій врагъ.
Ингульфъ. И князя ты къ старух отпускаешь?
Рогнда. Не мальчикъ князь, свою иметъ волю.
И какъ я смю сыну запретить
Съ родной видаться матерью?
Ингульфъ. Надъ нимъ
Имешь ты немного власти.
Рогнда. Кто же
Сильнй меня?
Ингульфъ. Да хоть бы тотъ, кто могъ
Изъ лапъ y смерти выхватить Мишату.
Рогнда. Добрыня?
Ингульфъ. Не одинъ онъ. За спиной
Его стоить славянская дружина.
Колокола слыхала ты? Такъ вотъ
Такой же колоколъ — дружина князя,
А дядюшка Добрыня въ немъ языкъ:
Ударитъ онъ, и заревть дружина
И князя оглушитъ, перепугаетъ
И съ толка зычнымъ голосомъ собьетъ.
Рогнда. Они меня, какъ язву, ненавидятъ…
Пусть ненавидятъ, только бы боялись!
Ингульфъ. Ты видишь: не боятся.
Рогнда. Странно мн!
Недоброе творится что-то съ княземъ…
То онъ въ гостяхъ, то судбищами занятъ,
То на охоту детъ онъ, отказомъ
На просьбу мн отвтилъ, между тмъ
По-прежнему ко мн и добръ, и ласковъ.
Тутъ козни есть какія-то, но кто
Построилъ ихъ? откуда дуетъ втеръ?
Мн не понять и не придумать!

Темнетъ.

Ингульфъ. Да?
А дло дня весенняго ясне.
Наскучила ты князю. Ищетъ онъ
Другой себ забавы.
Рогнда. Полно бредить!
Не промнять ему ни на кого
Меня, мечомъ не дешево добытой
Въ честномъ бою.
Ингульфъ. Ты странно говоришь!
Другой, не я, подумалъ бы, пожалуй,
Что ты своей судьбой довольна…..
Рогнда. Я?!
Ингульфъ. Что ты спала и видла въ двицахъ
Женою быть Владимира {* }.
{* По экз. др. ценз.: ‘Быть кіевской княгинею’.}
Рогнда. Ингульфъ!
Ингульфъ. Что Полоцкъ свой и старца Рогволода
Растоптанный насиліемъ внецъ
Ты принесла приданымъ въ честномъ брак
Любимому супругу своему,
Что ты забыла клятву правой мести
Великимъ нашимъ данную богамъ…
Да ты боговъ-то помнишь ли?

Всходить мсяцъ. Свтаетъ.

Рогнда. Кто право
Далъ говорить теб со мной такъ дерзко?
Ингульфъ. Любовь моя, во-первыхъ, во-вторыхъ,
Тобою неисполненная клятва,
Въ которой я товарищъ и участникъ.
Ты долга незаплаченнаго гнетъ
Легко выносишь, думать позабыла
О тягости его, а мн горой
Онъ каменной на плечи навалился.
На Полоцкомъ разгром ты въ меня
Могучій духъ вселила — духъ жестокій,
Бездйствію враждебный, неустанно
Живого дла ищущій. Не словъ,
Не замысловъ онъ требуетъ, а жертвы.
Довольно языкомъ и головой
Трудились мы,— пора руками работать!
Рогнда. Къ чему спшить?
Ингульфъ. А ждать чего намъ?
Время Святую месть, какъ вызрвшую рожь,
Пожать съ давно посяннаго поля.
Не для того изъ Норики далекой
Пришелъ Ингульфъ, чтобы справлять пиры,
Соловушекъ-баяновъ слушать псни
И князю льстить!
Рогнда. Врне лести нтъ
Оружія…
Ингульфъ. Тупится слишкомъ скоро
Оружье это. Ты сама, княгиня,
Тому примромъ. Врь или не врь,
Но князь совсмъ отъ рукъ твоихъ отбился,
И быть теб въ опал неминучей —
Забытою, отвергнутой женой.
Рогнда. Опять о томъ же рчи ты заводишь!
Что вывдалъ? что знаешь? говори!
Ингульфъ. Богатырей спроси, какихъ красавицъ
Наджа-князь ласкаетъ y Малуши?
Рогнда. Что?!
Ингульфъ. Разспроси княжихъ богатырей.
Рогнда. Стой!. Слышала и поняла…

Молчаніе.

&nbsp, Не врю!..
Не можетъ быть! не можетъ быть! ты лжешь!
Ингульфъ. Не забывайся, женщина!
Рогнда. Клевещешь!
Обманщикъ ты, Ингульфъ!
Ингульфъ. Еще впервые
Такое слово слуха моего
Коснулось безнаказанно!
Рогнда. Куда
Глаза мои глядли? Эти уши
Что слушали?.. Прости меня, Ингульфъ!
Себя не помня, молвила теб я
Нечаянныя дерзкія слова.
Забудь о нихъ. Твою я правду знаю.
Но, можетъ быть, ты самъ обманутъ?
Ингульфъ. Нтъ
Я свднія точныя имю
И, если мало сказаннаго мной,
Еще прибавлю. Вдомо ль теб,
Что снова князь своихъ старинныхъ хотей
Сталъ навщать?
Рогнда (в отчаяніи падаетъ на колоду подъ яблонею, ломая себ руки. Яркій лунный свтъ).
Семь лтъ, семь лтъ, семь лтъ
Стыда такого не было!..
Ингульфъ. С грекиней,
Покойнаго супругой Ярополка,
Проводитъ онъ свободные часы
Во множеств, въ задумчивыхъ бесдахъ
О странныхъ тайнахъ византійской вры
Въ распятаго евреями раба…
Рогнда. О глупая! надменная! слпая!
И я не знала ничего!
Ингульфъ. В себя
Ты слишкомъ много врила.
Рогнда. И разомъ
Ты эту вру умертвилъ во мн!
Семь лтъ!.. Семь лтъ!..
Ингульфъ. С любовію княжой
Ты ничего не потеряла.
Рогнда (горько смется). Будто?
Ты думаешь? Ха-ха-ха-ха!
Ингyльфъ. Опомнись!
Рогнда. Что помнить мн?
Ты клялся, ты мн брать
И другъ… нужна мн помощь: выручай же!
Что предпринять, что длать, говори!
Я растерялась, спутаны вс мысли…
Семь лтъ… семь лтъ!
Ингyльфъ. Послушай, y меня
С собой въ ладьяхъ сто воиновъ, да слдомъ
Ведетъ Гаральдъ лсами, по Днпру
Еще другую сотню потаенно
Отъ глаза человчьяго. На завтра
Змя варяжской рати проползетъ
В Гореничи — и мщеніе свершится.
Рогнда (встаетъ с мста, испуганная).
Такъ скоро?!
Ингульфъ. Я съ храбрйшими в ночи
Ударю на Владимира {*} дружину:
{* По экз. др. ценз. ‘Славянскую:}
За ужиномъ покрпче подноси
Меды имъ завтра… Но убитъ всхъ прежде
Князь долженъ быть.
Рогнда. Ахъ!..
Ингульфъ. Лишь только удалось бы уничтожить
Намъ пастуха, а стадо разбжится.
Мы Изяслава, сына твоего,
Объявимъ княземъ.
Рогнда. Малаго младенца?
Шесть летъ ему…
Ингyльфъ. Опекою твоей
Онъ крпокъ будетъ.
Рогнда. А народъ что скажетъ?
Ингульфъ. Что? Промолчитъ.
Народъ y васъ глупецъ,—
Его удлъ благоговть предъ силой,
Удач покоряться.
Рогнда. Страшно мн!
Ингульфъ. К твоимъ устамъ нейдетъ такое слово.
Рогнда. Кому же ты поручишь совершить
Убійство… о, какое слово!..
Ингyльфъ. Кто же
Достойне тебя подобной чести?
Рогнда. Я?.. я должна?
Ингульфъ. А почему бы нтъ?
Онъ завтра y тебя ночуетъ. Трудно ль
Покончить соннаго?
Рогнда. Я не хочу!
Я не могу поднять руки на мужа,
Отца моихъ дтей!
Ингульфъ. Я такъ и зналъ!
Гд жъ стыдъ, гд гордость y тебя, Рогнда?
Тебя зоветъ священный долгъ, а ты
Робешь предъ насильникомъ и цпи
Невольничьи супружествомъ зовешь!
Семь лтъ туманный призракъ Рогволода
По полоцкимъ развалинамъ блуждаетъ
И мести ждетъ… О, дай ему уснуть
Спокойно подъ лснымъ его курганомъ!
Рогнда (задумчиво). Ахъ, какъ давно все это было…
Ингульфъ. Это
Весь твой отвтъ?
Рогнда (ршительно). Я не могу, не смю… Я не хочу!
Ингульфъ (съ силой схватилъ ее за руку).
Взгляни въ мои глаза!
Рогнда. Оставь меня!
Ингульфъ. Взгляни!
Рогнда. Оставь!
Ингульфъ. Ты любишь
Его, несчастная!
Рогнда. Нтъ, нтъ!
Ингульфъ. Не обмануть теб меня! Я началъ
Давно подозрвать тебя.
Рогнда. Неправда!
Врна я клятв…
Ингульфъ. Такъ сверши ее.
Рогнда. О!..
Ингульфъ. Замолчала ты?
Рогнда. Въ какую пропасть
Ты увлекла меня, святая месть!?
Ингульфъ. Да! Месть свята настолько же, насколько
Гршна любовь безчестная твоя!
Рогнда. Любовь?! Ингульфъ! Ингульфъ!
Ингульфъ. Не отрицай!
Тебя люблю я… Любящіе зорки,
Къ несчастію! Измученное сердце
Подсказываетъ правду ихъ глазамъ.
Рогнда. Ты вырвать y меня признанье хочешь
Насильемъ?
Ингульфъ. Твой вопросъ само признанье!
Рогнда. Слова твои мн пытка.
Ингульфъ. А мои
Сомннія тяжеле всякой пытки.

Опускается на скамью. Молчаніе.

Рогнда. Да будетъ же по-твоему, упрямый
И грубый человкъ. Да, я люблю.
Ингульфъ. О, духи вчной ночи!
Рогнда. Злобы смя
Усердно я въ душ своей ростила.
Ингульфъ (злобно смется). Ха-ха-ха-ха! А выросла любовь?
Когда засетъ поле земледлецъ
Пшеницею, то урожая ждетъ
Пшеницей же.
Рогнда. Но кто же помшать
Тому суметъ, чтобы въ желтомъ полъ
Колосья не обвила повилика.
Не росъ лиловый куколь, василекъ
Звздою синей не сіялъ? Не люди,
Но боги сютъ ихъ!..
Ингульфъ. Лжешь! Злые духи!
Рогнда. Пусть будетъ такъ. Мн, все равно, откуда
Взялась моя любовь, но есть она,
И нтъ надъ нею власти.
Ингульфъ. Злое смя
Изъ сердца съ корнемъ вонъ!
Рогнда. Тогда все сердце
Придется вырвать.
Ингульфъ. Любишь ты его!
Зачмъ же я здсь? Я? Глупецъ! Я думалъ,
Что, мученица долга, слезы льешь
На ложъ ты насильничьемъ, что давитъ
Тебя, какъ цпь, обязанность притворства!
И полетлъ къ теб я, какъ орелъ
На выручку пойманной орлицы,
И вотъ кого нашелъ!.. Передо мной
Господской лаской сытая рабыня,
Наложница, счастливая позоромъ!
И ты Рогнда?
Рогнда. Я была Рогнда.
Зовусь я Гориславою теперь.
Жена и мать, люблю отца и мужа.
Двухъ сыновей вскормила я ему
Своею грудью, а они, быть можетъ,
Платя мн за рожденіе свое,
За материнскій трудъ, за дни и ночи
Заботы неусыпной, напитали
Любовью сердце гордое мое.
Притворство правдой стало. Все смшалось
Въ душ моей и ненависти старой
Завтный долгъ, и новая любовь.
Ингульфъ! Ингульфъ! я молода… а разв
Любви не стоитъ онъ, мой богатырь,
Мой князь?.. О, не кляни!
Не подобрать теб такихъ проклятій,
Какими я сама себя казнила,
Когда чадъ страсти проходилъ, когда,
Въ просонкахъ пробужденнаго сознанья,
Являлся мн отецъ мой, Рогволодъ,
Въ разрубленной кольчуг, съ гнвнымъ взоромъ,
Сурово мн грозящимъ…
Ингульфъ. Конунгъ мой!..
Рогнда. Да! онъ грозилъ мн… мертвою рукою
Указывалъ на сотни привидній,
Летящія за нимъ, съ протяжнымъ воемъ:
Отмсти!.. Отмсти!..

Съ ужасомъ отходить отъ Ингульфа.

Такія же, какъ ты!
Въ глазахъ одно и то же выраженье,
Одни и т жъ проклятья на устахъ.
Что ты пришелъ? что грознымъ судіею
Передо мной стоишь теперь?.. Уйди!
Ты долго халъ: сталъ живой Владимиръ
Миле мертвыхъ мн за это время.
Убить его — себя убить!
Ингульфъ. Когда
Не хочешь ты отмстить за Рогволода,
За самое себя отмсти, а боги!
Въ одно сведутъ съ Владимиром {*} твой счетъ.
{*По экз. др. ценз.:’Обидчикомъ,}
Рогнда. Смотри, какъ слабы, нжны эти руки…
Чего отъ нихъ ты хочешь!
Ингульфъ. Мало ль зла
Творится в мір нжными руками.
Рогнда. О, врный мой Ингульфъ! не надо крови!
Оставимъ Кіевъ! Ты меня умчишь
Въ ладь своей подъ небеса другія,
Родимыя и дружескія намъ,
И страсть моя въ разлук истребится,
И жизнь, быть можетъ, улыбнется намъ
По-новому…
Ингульфъ (Холодно). Куда жъ умчать прикажешь
Тебя, моя красавица? Туда ли,
Гд скальды бородатые, бродя
Изъ веси въ весь, поютъ подъ звуки арфы
Про честную погибель Рогволода
И про измну дочери его?
Ты проклята на родин.
Рогнда. За моремъ
Не мало странъ счастливыхъ…
Ингульфъ. Какъ тебя,
Клятвопреступницу, на бортъ возьму я?
Потопить насъ неистовая Рана,
Торъ молотомъ корабль мой разобьетъ!
Наложница Владимира {*} не стоить,
{* По экз. др. ценз.: ‘Презрнная наложница’.}
Чтобъ жертвовалъ собой варяжскій викингъ
Съ дружиной богатырскою.
Рогнда. Увы!
И людямъ я, и небу ненавистна,
И духи зла смются надо мной…
Ингульфъ. (Снимаетъ съ пояса кинжалъ).
Вотъ ножъ, возьми!
Рогнда. Онъ руки жжетъ…
Ингульфъ. Возьми!
Теб онъ завтра ночью пригодится.
Рогнда (прячетъ ножъ).
Возьму, но ничего не общаю. Запомни это!
Ингульфъ. Время есть еще
До ночи завтрашней теб обдумать.
Убей!.. и ножъ мой, кровью освященный,
Брось изъ окна. Мн будетъ это знакомъ
Къ возстанію. Всю ночь я буду ждать…
Теперь прости! Мн тяжела бесда.
Печальныя признанія твои
Упали мн на душу, будто молотъ
На наковальню звонкую, и глухо
Гудитъ подъ ихъ ударами она!

(Быстро уходитъ).

Рогнда. Учите жъ вы меня, святые боги!
Путемъ, желаннымъ вашей мощной волъ,
Мою ведите руку, мысль мою
Въ угодный вамъ поступокъ воплотите!
Мои дла сомнительны и трудны,
Мой разумъ теменъ, страсть моя сильна.
На злобныя загадки хитрой жизни
Не въ силахъ я отвтить!.. Пусть несетъ
Меня судьба, какъ мчатъ Днпра стремнины
Покинутую кормщикомъ ладью.

(Уходитъ).

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ IV.

Теремъ Рогнды. Опочивальня. Поздняя ночь. Лунный свтъ. Владиміръ спитъ на лож, за пологомъ. Рогнда стоитъ y полога, прислушиваясь.

Рогнда. Уснулъ…
Ингульфъ. (Поетъ за окномъ).
Звенлъ мой мечъ въ чужой сторон,
Никто не могъ противиться мн,
Я княземъ былъ на трехъ корабляхъ,
Теперь я рабъ въ плну и цпяхъ…
Рогнд. Условный знакъ… Смлй, Рогнда!

(Отбрасываетъ пологъ).

Ты весело уснулъ, могучій князь,
Виномъ и женской лаской упоенный,
Не чуялъ ты, что надъ тобой бда
Трепещущія крылья распустила.

(Вынимаетъ ножъ).

Владимиръ. Гд ты, люба…
Рогнда?
Рогнда (отступая). Люба!
Владимиръ (во сн). Поцлуй меня…
Рогнда. Рука дрожитъ, слабетъ воля…
Владимиръ (тише). Люба…
Ингульфъ (поетъ). Мой щитъ разбить и мечъ пополамъ,
Корабль морскимъ игрушка валамъ,
А я, забытъ въ подземной тюрьм,
Живу, какъ гадъ, въ грязи и во тьм!
Рогнда. Дв птицы
Поютъ мн псни. Черная одна,
Другая — блая. Одна о мести,
Другая о любви. Кого же слушать?
Какая псня Локи внушена,
Какая свтлымъ Бальдеромъ?.. О, боги!
Когда сомннье допустили вы
И въ этотъ мигъ ршительный, то, врно,
Вамъ неугодна жертвы этой кровь.

(Смотритъ на Владимира).

Какъ онъ хорошъ! Убить его? Изъ тла
Прекраснаго ножемъ исторгнуть душу
Жемчужную, и жить потомъ самой,
И называть своими малыхъ дтокъ,
Сыновъ его?.. Какое дтямъ дло
До Рогволода? Онъ безвстенъ имъ!
Удлъ ихъ мать свою возненавидть,
Какъ ненавидть я тебя должна,
Хорошій мой, желанный мой! Что — если
Любовь и долгъ возможно примирить?
Тнь Рогволода ждетъ кровавой жертвы
Я замню Владимира. Мн жизнь
Недорога и вовсе безполезна.
Не мало женщинъ въ сверныхъ краяхъ
Кончаетъ жизнь на жертвенникахъ грозныхъ,
Подземнымъ посвященныхъ божествамъ,
А я отдамъ себя суровой тни
Родителя…

Вновь берется за ножъ и пристально смотритъ на него.

О!.. холодно въ могил!

Приближается къ Владимиру.

А ты?.. ты жить останешься, купаться,
Какъ пташка въ неб, въ свт и тепл?
Ты будешь видть солнце золотое,
Дышать весной, полюбишь, можетъ быть…
Другой отдать тебя? Чужимъ устамъ
Отдать уста твои для поцлуевъ?
Знать, что одной недли не пройдетъ
Отъ похоронъ моихъ, а эти плечи
Другія руки женскія обнимутъ,
Другая грудь прильнетъ къ твоей груди?
Къ прошедшему мн ревности довольно!
Я не хочу въ сомнньяхъ умирать,
Къ грядущему мучительно ревнуя!
Нтъ, никому тебя не уступлю,
Съ собою уведу тебя! За гробомъ
Ты будешь мн супругомъ, какъ живой!
Сперва тебя, потомъ себя… мгновенно…
Чтобы моя душа явилась рядомъ
Съ твоей душой на правый судъ боговъ!
Владимиръ (бредитъ во сн, Рогнда быстро отходить въ глубину терема).
Товарищи! на сломъ!.. громи въ тараны!..
Гей! мечъ на мечъ и щитъ на щитъ! впередъ!..
Рогнда. И я скажу: впередъ! Напомнилъ кстати
Ты прошлое своимъ безсвязнымъ бредомъ!

(Съ поднятымъ ножомъ).

О Рогволодъ! ты, въ тишин ночной
Блуждающая тнь! приди! дв жертвы
Теб покажетъ мсяцъ!..

(Замахивается на Владимира).

Не могу!..

Опускаетъ руку съ ножемъ и стоитъ во нершительности. Потомъ, собравшись съ духомъ, вторично заноситъ ножъ. Владимиръ внезапно пробудившись, приподнимается на лож.

Ахъ!..

Владимиръ схватилъ Рогнду за руку, она роняетъ ножъ.

Владимиръ. Это что… съ ножемъ? моя Рогнда!..
Ингульфъ. (поетъ),
Но твердъ мой духъ, мн цпи смшны!
Я сплю и вижу дивные сны:
Я слышу, море бьетъ о скалы,
Я вижу, въ неб реютъ орлы…

Владимиръ тащитъ Рогнду къ свту и бросаетъ на полъ.

Владимиръ. Глазамъ не врю!.. ты меня убить
Хотла?…
Рогнда (лежа y ногъ его, посл долгаго молчанія, холодно).
Да.
Владимиръ. Какъ будто сонъ волшебный?
Я на яву ли, полно?
Рогнда. На яву.
Владимиръ. Такъ вотъ твоя любовь!
Рогнда (встаетъ). Любовь меня и сдлала убійцей!
Владимиръ. Неслыханно!
Рогнда. Ты разлюбилъ меня,
А мн тебя миле видть мертвымъ,
Чмъ не своимъ.
Владимиръ (смутясь).
Откуда ты взяла
Такую мысль, безумная?
Рогнда. Мн тни
Ее въ ночи прошедшей нашептали.
Владимиръ. Какія тни?
Рогнда. Старый Рогволодъ,
Родитель мой, и мужи полочане,
Убитые тобой…
Владимиръ. Семь лтъ прошло,
Семь лтъ молчала ты. Теперь охота
Пришла изъ гроба мертвыхъ вызывать?
Рогнеда. Я не звала, они явились сами
И говорили: насъ теб не жаль,
Ты за погибель нашу не отмстила
И нашему убійц отдалась
Такъ мсти за самое себя! забвенье
Святого долга боги покарали:
Тобой наскучилъ мужъ… Ахъ, эту правду,
Владимиръ {* }, ты не можешь отрицать!
{* По экз. др. ценз.: ‘Супругъ мой’.}
Владимиръ. Ты y дтей отца отнять ршилась
И князя y Руси?
Рогнда. Какое мн,
Варяжк, дло до Руси? А дти
Не одного отца теряли: мать
Они съ тобой бы вмст схоронили…
Теперь одну меня схоронятъ…
Владимиръ. Да,—
Великъ твой грхъ и не минуетъ казни.
Рогнда. Я жду ея. Отнын ты не можешь
Любить меня, а безъ любви твоей,
На что мн жизнь?
Владимиръ. Иди! нарядъ венчальный
Однь и жди меня. Къ твоей крас
Палачъ рукою наглой не коснется:
Я самъ тебя казню.
Рогнда. Благодарю.

(Уходить).

Владимиръ. Бываютъ сны, но это пробужденье
Тяжеле всякихъ сновъ…Прочь этотъ ножъ!
Въ окно его!

Выбрасываетъ ножъ во окно. Взрывъ воинственныхъ криковъ.

Ингульфъ. Оденъ! Оденъ!
Владимиръ. Что это?

Слышна сча. Лунный свтъ смняется заревомъ. Путята вбгаетъ, съ зажженной сосновой вткой въ одной рук и съ булавой въ другой.

Пyтята. Князь! князь! бда! сошли съ ума варяги!
На теремъ твой, съ мечами на-голо,
Валомъ валятъ, скутъ твою дружину.
Всхъ впереди Ингульфъ. Да я его
Угомонилъ, разбойника!
Владимиръ (срываетъ мечъ со ставца).
Измена!
Пyтята. Куда ты безъ шелома и кольчуги?!
Владимиръ. Двумъ не бывать смертямъ, а отъ одной
Я только-что ушелъ. Впередъ, Путята!

Бросается къ дверямъ, но навстрчу ему входятъ Добрыня и Вышата съ богатырями. Звуки тише. Зарево меркнетъ. Начинаетъ свтать.

Добрыня (влагая мечъ въ ножны).
Зачмъ впередъ? Все кончено. Варяги
Кто перебиты, кто бжали въ лсъ.
Мы поутру облаву имъ устроимъ,
Что кабанамъ…

Въ дверяхъ появляется — тяжелораненый — Ингульфъ.

А вотъ и зврь бжитъ
Самъ на ловца!
Владимиръ. Ингульфъ!
Пyтята. Такъ ты не умеръ?
Ну, и здоровъ же ты! Моя рука
Болитъ еще досел отъ удара,
Которымъ я попотчевалъ тебя!
Ингульфъ (Владимиру).
Ты живъ!… Судьба съ тобою въ заговоръ,
А больше бабья глупость, бабья трусость
И подлость сердца женскаго! Ты живъ,
А умираю я! О, справедливость!
Знать, далеко отъ міра ты живешь!
Владимиръ. Варягъ, варягъ! тебя зовутъ Ингульфомъ,
Ты знаменитый пнитель морей,
Ты жизнью былъ однажды мн обязанъ,
Ты гость мой. Какъ же могъ ты на меня
Поднять свое оружье?
Ингульфъ. Гд Рогнда?
Владимиръ. Рогнда!?
Ингульфъ. Князь Владимиръ! {*}, на упреки
{* 1 По экз. др. ценз.: ‘Князь Славянскій,}
Я отвчать не стану. Не затмъ
Теперь сюда приползъ я, полумертвый.
Безчестно ли напалъ я на тебя,
Моихъ убійцу братьевъ, или честью
Къ тому обязанъ былъ,— разсудитъ Торъ,
Съ кмъ пировать въ сіяющей Валгалл
Я полечу на черныхъ крыльяхъ смерти.
Князь! гд твоя? Въ послдній часъ
Дай мн проклясть измнницу!
Владимиръ. Рогнду!?
Ингульфъ. Она дала мн ложный знакъ возстанья,
Она въ окно мн выбросила ножъ,
Что мною былъ на смерть твою отточенъ.

Ропотъ между богатырями.

Владимиръ. Меня спасло невидимое чудо,
Къ какому не способенъ нашъ Перунъ!
Узнайте вс: немногія мгновенья
Тому назадъ, Рогнда покушалась
На жизнь мою.
Вышата. Княгиня!
Добрыня. Хороша!
Пyтята. Ахъ, ты змя варяжская!

Ропотъ между богатырями.

Владимиръ. Я выбилъ
Ножъ изъ руки ея. Мн стало гнусно
Оружіе убійства потайного. Ингульфъ!
Я самъ въ окно булатъ твой бросилъ,
Самъ подалъ знакъ теб…
Ингульфъ. Великій Торъ!
Благодарю! Ты возвратилъ мн право
Рогнду уважать: такъ тяжко было
Любить и презирать. Теперь умру
Спокойно я, съ душою примиренной…

Склоняется на руки богатырей. Его уводятъ въ глубину сцены и сажаютъ на скамью, гд онъ и остается, въ забыть.

Владимиръ. Что длать мн съ Рогндою, бояре?
Добрыня. Твоя жена, что хочешь, то твори.
Вышата. Въ семейныя дла твоей дружин
Мшаться грхъ.
Пyтята. Что поршишь, то ладно.

На сцен совсмъ свтло.

Владимиръ. Такъ пропади жъ, измнница!

Идетъ съ обнаженнымъ мечемъ къ дверямъ боковымъ. Рогнда выступаетъ навстрчу ему въ пышномъ наряд, опираясь на Изяслава.

Владимиръ (опуская мечъ). Мой сынъ!
Зачмъ ты здсь?
Рогнда. Чтобъ смерть мою увидть.
Владимиръ. Не чаялъ я…
Рогнда. Не бойся, порази,
Но на глазахъ его! Пускай запомнить
Мой Изяславъ, что ты меня казнилъ,
Какъ помню я убійство Рогволода,
И отомстить когда-нибудь теб,
Какъ я сегодня отомстить пыталась.
Владимиръ (задумчиво). Все месть, да месть… Нтъ, жутко, тяжело!
Булатный мечъ самъ изъ руки валится.

Бросаетъ мечъ.

Пускай другіе судятъ насъ съ тобою:
Я не могу… Дружина! какъ истецъ,
Вамъ кланяюсь! на вашу честь и правду
Надясь, отдаю на вашу волю
Рогнду и себя.

Кланяется и садится къ столу. Рогнда съ Изяславомъ садятся на ложе. Молчаніе.

Добрыня (выступаетъ впередъ). Великій князь!
Ты вдаешь, что мы съ твоей княгиней
Не изъ друзей, что всяческое зло
Другъ другу мы усердно измышляли
Семь полныхъ лтъ,— и все же я скажу:
Нельзя ее казнить!
Пyтята. Что правда правда!
Добрыня. Взята она убійствомъ и грозой,
Оставлена безъ племени и рода,—
Съ чего бы ей добра теб желать?
Однако, ты смирилъ ее. Вдь бабій
Коротокъ умъ, а память что вода:
Слда не держитъ долгаго. Рогнда
Тебя ласкала, сына родила,
Потомъ другого, къ дтямъ привязалась,
Да и тебя, отца ихъ, полюбила.
А ты на запоздалую любовь
Отвтилъ ей остудой, да измной!
Владимиръ. Не самъ ли ты смущалъ меня, Добрыня?
Добрыня. Что длаетъ Добрыня, перечтешь,
Когда судить Добрыню будешь: такъ-то,
Наджа-князь! Теперь Рогнду судимъ,—
О ней и будетъ рчь. Что говорить!
Не безъ вины я, точно, въ этомъ дл,
Досадовалъ, что ты свою дружину
На женину указку промнялъ,—
Вотъ и смущалъ! А ты не поддавался бъ,
Когда любилъ!
Владимиръ. Эхъ, дядя!
Пyтята. Даже песъ
И тотъ кусаться станетъ, коль изъ пасти
Кусокъ послдній вырвешь y него.
А женщина, хоть прока въ ней немного,
Все жъ не собака, человкъ. Одно,
Хорошаго что было y Рогнды,
Любовь свою похитилъ ты. Казнись
За это самъ.
Добрыня. Когда бы не остуда,
Не подняла бы на тебя ножа
Она, не то, что ради Рогволода,
А хоть Оденъ ей съ неба прикажи!
Вышата. А я скажу: остуда-то остудой,
Но, будь ты вовсе чистымъ предъ женой,
И то простить совтую. Иметъ
Дочь право мести за отца.
Богатыри. Прости,
Прости ее, наджа-князь.
Владимиръ (встаетъ съ поклономъ). Покоренъ
Я вашему ршенію. Рогнда!
Свободна ты.
Рогнда. Но не жена твоя?
Владимиръ. Я видлъ ножъ въ рук твоей, ты знаешь
Мою остуду. Сгинуло доврье,
Любовью насъ дарившее. Прости!
Даю теб родной твой городъ Полоцкъ:
Да будетъ онъ удломъ твоему
Спасителю, сынишк Изяславу…
Когда бъ не онъ, мой первый строгій судъ
Свершился бы… будь благодарна сыну!
Рогнда (кланяется богатырямъ).
Спасибо вамъ за милостивый судъ,
Дружина богатырская! Не радость
Мн жить, да и не радость умирать
Опальною женой. Другая станетъ
Княгиней вашей… Кто же защитить
Моихъ дтей отъ мачехи ревнивой?

(Обнимаетъ Изяслава).

Пойдемъ, мой сынъ, мой Изяславъ, въ лса
Родимые мои, къ Двин широкой!
Я сберегу твой княжескій удлъ
Отъ вороговъ, навстрчу намъ грядущихъ,
И выростешь ты грозенъ и великъ,
Какъ грозенъ былъ твой ддъ неотомщенный.
Владимиръ (растроганный, мягко). Княгиня…
Рогнда. Нтъ, княгиня умерла
И вмст съ ней угасла жрица мщенья
И гршная любовница твоя,
Мой добрый князь. Несчастная Рогнда
Отнын! только мать!.. Прости!..

Низко кланяются, другъ другу. Рогнда, опираясь на Изяслава, медленно удаляется. Богатыри разступаются передъ ними съ почтительными поклонами. Ингульфъ встаетъ со скамьи, длаетъ нсколько неврныхъ шаговъ къ Рогнде, но, потерявъ силы, падаетъ къ ея ногамъ.

Рогнда. Ингульфъ!
Ингульфъ. У ногъ… y ногъ твоихъ послдній
Мой вздохъ хочу Одену передать…
Прости!.. всю жизнь любилъ…

(Забывается).

Въ глазахъ темнетъ… Туманъ… У ногъ твоихъ…

(Въ бреду).

А! вотъ она!
Валькирія, свершительница смерти!
Смется… какъ похожа на тебя!..
Лети! готовь мн мсто на Валгалл
Близъ Рогволода! Я иду… иду…

Опираясь на руку Рогнды, поднимается во весь ростъ и обводить окружающихъ грознымъ взоромъ.

Рабы! почтите викинга!

Падаетъ.

Рогнда. (Склоняется надъ трупомъ). &nbsp, Ингульфъ!

Занавсъ.

1886-1891.

Отравленная совсть

Драма въ 4-хъ дйствіяхъ

Къ представленію дозволена. Петербургъ, 31 іюля, 1897 г. No 0915 (въ первой редакціи) и 27 октября того же года во второй редакціи, печатаемой въ настоящемъ второмъ изданіи пьесы. Написана въ 1891-96 годахъ. Впервые поставлена на сцену въ Москв въ театр Корша (по первой редакціи) и 8-го января 1898 года въ Петербург въ Маломъ театр Литературно-Артистическаго Кружка, по второй редакціи.

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Гликеріи Николаевн едотовой

Действующія лица.

Степанъ Ильичъ Верховскій, директоръ банка, 56 лтъ.
Людмила Александровна, его жена, 36 лтъ.
Митя, 17 лтъ.
Лида, 16 лтъ.
Яковъ Іосифовичъ Ратисовъ, дйствительный статскій совтникъ, не служитъ, 48 лтъ.
Олимпіада Алексевна, его жена, 39 лтъ, по первому браку, мачеха Людмилы Александровны.
Андрей Яковлевичъ Ревизановъ, 44 лтъ.
Петръ Дмитріевичъ Синевъ, судебный слдователь, дальній родственникъ Верховскихъ, лтъ подъ 30.
Аркадій Николаевичъ Сердецкій, литераторъ, 48 лтъ.
Леони, наздница.
Горничная.
Человкъ въ гостиниц.

Дйствіе въ Москв, въ восьмидесятыхъ годахъ1.

1 Первые исполнители ролей: въ Москв y Корша — г-жи Азагарова (Людмила), Шаровьева (Олимпіада), Луаре (Леони), гг. Вязовскій (Верховскій), Свтловъ (Ревизановъ), Яковлевъ (Сердецкій), Константиновъ (Синевъ), Смодяковъ (Митя).
Въ Петербург — въ томъ же порядк ролей — г-жи Яворская, Некрасова-Колчинская. Адашева, гг. Тройницкій, Бравичъ, Михайловъ, Тинскій, Орленевъ.

ДЙСТВІЕ I.

Гостиная въ дом Верховскихъ. Богатая обстановка.

Людмила Александровна одна передъ зеркаломъ. Входить Олимпіада Алексевна Ратисова.

Олимпіада Алексевна. Скажите пожалуйста! Любуется!
Людмила Александровна. Липочка!
Олимпіада Алексевна. Здорова? что дти? Степанъ Ильичъ? Впрочемъ, по лицу вижу, что все благополучно. Вдь ты, когда въ домъ не ладно, сама на себя не похожа. А сегодня совсмъ въ аккурат и даже передъ зеркаломъ вертишься.
Людмила Александровна. Начались милыя выраженія.
Олимпіада Алексевна. А ты ко мн снисходи. Не всмъ же быть сшитыми по твоей кройк. Ты y насъ одна въ имперіи. Мой супругъ,— на что дуракъ!— и тотъ говоритъ о теб не иначе, какъ самымъ высокимъ штилемъ. Я совтую теб за него замужъ пойти, если съ нимъ разведусь, а твой Степанъ Ильичъ, сохрани Богъ…
Людмила Александровна. Липа, не болтай вздора.
Олимпіада Алексевна. Не могу, это выше силъ моихъ. Какъ вышла изъ института, распустила языкъ, такъ и до старости дожила, а сдержать его не умю.
Людмила Александровна. А ты уже записалась въ старухи?
Олимпіада Алексевна. По секрету, милая. Намъ съ тобой нечего чиниться другъ передъ другомъ, обимъ по тридцати шести.
Людмила Александровна. Ой, Липа! Какъ же это? Мн-то, дйствительно, тридцать шесть, а вдь ты старше меня на три года!
Олимпіада Алексевна. Да? Ну, значитъ, съ ныншняго дня будетъ теб тридцать три, потому что я больше тридцати шести имть не желаю. А, впрочемъ, не все ли равно? Разв годы длаютъ женщину? Лта c’est moi! Кто мн дастъ больше тридцати? О теб же и рчи нтъ. Помню тебя двочкою: красавица была, помню барышней — тоже хоть куда. Замужъ вышла, пошли дти,— подурнла, стала такъ себ, а теперь расцвла, прелесть, и только. Впрочемъ, зеркало передъ тобою.
Людмила Александровна. X-а-ха-ха!
Олимпіада Алексевна. Нечего смяться, правду говорю. А если не вришь на слово, что мы еще можемъ постоять за себя, вотъ теб документа.
Людмила Александровна. Что такое?
Олимпіада Алексевна. Billet doux. Такъ это называется. ‘Обожаемая Олимпіада Алексевна! Давно скрываемое пламя любви’… и прочая, и прочая. Сегодня получила. И ему двадцать два года. Нтъ, старая гвардія умираетъ, но не сдается!
Людмила Александровна. Любовная записка? Вотъ чего я никогда не получала. Покажи.
Олимпіада Алексевна. О, невинность!
Людмила Александровна (возвращаетъ письмо). Глупо-то, глупо какъ!
Олимпіада Алексевна. Это теб съ непривычки. А мн ничего, даже очень аппетитно. Я вдь спеціалистка, всю жизнь провела за этою корреспонденціей. И теперь пишу.
Людмила Александровна. Вотъ какъ.
Олимпіада Алексевна. Право, пишу. Особенно артистамъ, которые въ мод.
Людмила Александровна. И отвчаютъ?
Олимпіада Алексевна. А что имъ еще длать-то?
Людмила Алексевна. А мужъ какъ смотритъ на твои подвиги?
Олимпіада Алексевна. Очень онъ мн нуженъ. Состояніе мое и воля моя. Попутала меня нелегкая съ этимъ бракомъ.
Людмила Александровна. Если не любишь Ратисова, зачмъ вышла за него? Кто неволилъ?
Олимпіада Алексевна. Думала, что онъ — порядочный человкъ, мужчина, а онъ размазня, тряпка, губка… Ты своего Степана Ильича хоть и не любишь…
Людмила Александровна. Это кто теб сказалъ?
Олимпіада Алексевна. Логика. Онъ старше тебя на двадцать лтъ.
Людмила Александровна. Лжетъ твоя логика. Замужъ я шла, дйствительно, не любя. Но теперь я, право, даже и представить себ не могу, какъ бы я жила не въ этомъ дом, не со своимъ Степаномъ Ильичемъ, безъ Мити, безъ Лиды…
Олимпіада Алексевна. Ну, теб и книги въ руки. Не очень-то я теб врю. Сама жила за старымъ мужемъ: ученая!.. Неужели ни одинъ мужчина не интересовалъ тебя въ эти годы?
Людмила Александровна. Посл замужества? Ни одинъ.
Олимпіада Алексевна. Даже Аркадій Николаевичъ?
Людмила Александровна. Какъ теб не стыдно?
Олимпіада Алексевна. Да я ничего… болтали про васъ много въ свое время… Ну, и преданъ онъ теб, какъ пудель… Спроста этакъ не бываетъ.
Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ былъ мн врнымъ другомъ и остался. Между нами даже разговора никогда не было такого, какъ ты намекаешь, романтическаго.
Олимпіада Алексевна. Вамъ же хуже: чего время теряли? Сердецкій — и умница, и знаменитость… чего теб еще надо? Ну, да ваше дло: кто любитъ сухую клубнику, кто со сливками,— зависитъ отъ вкуса… Итакъ, ни одинъ?
Людмила Александровна. Ни одинъ.
Олимпіада Алексевна. А меня, кажется, только одинъ не интересовалъ: мой мужъ. Однако, что это я завела все о мужьяхъ, да о мужьяхъ? Веселенькій сюжетецъ, нечего сказать. А, знаешь, не думала я, что изъ тебя выйдетъ недотрога. Въ двкахъ ты была огонь. Я ждала, что ты будешь ой-ой-ой!
Людмила Александровна. Что-то не помню въ себ подобныхъ задатковъ.
Олимпіада Алексевна. Ну, какъ не помнить? Да — что далеко ходить? Ревизанова разв позабыла? Чего мн стоило отбить его y тебя… Ну-ну! Мила! глупая! Зачмъ же блднть? Даже губы поблли…
Людмила Александровна. Вовсе нтъ, что ты выдумываешь?
Олимпіада Алексевна. Ой-ой-ой! сударыня, злопамятна же ты. Пора бы простить и смяться надъ прошлымъ. Невсть сколько лтъ вы разстались…
Людмила Александровна. Ахъ, перестань, Липа! Ты знаешь, что мн не могутъ быть пріятны воспоминанія объ этомъ человк.
Олимпіада Алексевна. Да, красиво велъ себя мальчикъ,— удавить, и то, пожалуй, не жалко. Хоть ты и злилась на меня в то время, зачмъ я стала между вами, а ты должна записать меня въ поминаніе, за здравіе рабы Олимпіады. Не вскружи я Андрею Яковлевичу голову, быть бы теб за нимъ.
Людмила Александровна. Ахъ, Липа!
Олимпіада Алексевна. А изъ него, Милочка, вышелъ, говорятъ, превеликій мерзавецъ…
Синевъ (входить). Батюшки! кто это здсь произноситъ столь жестокія слова?.. Здравствуйте, кузина. Здравствуйте, неувядаемая тетушка… Кого вы изволите громить, тетя Липа?

Садится.

Олимпіада Алексевна. Стоющаго человка.
Синевъ. А имя такового?
Олимпіада Алексевна. Андрей Яковлевичъ Ревизановъ.
Синевъ. О!..
Людмила Александровна. Вы знакомы?
Синевъ. Встрчаемся… Да-съ, это гусекъ! Какъ его не знать? Онъ всю московскую зиму переполнилъ шумомъ своихъ успховъ. Кто скупилъ чуть ли не вс акціи Черепановской дороги? Ревизановъ. Кто пожертвовали пятьдесятъ тысячъ въ пользу голодающихъ черногорцевъ? Ревизановъ. Кто сълъ ученую свинью изъ цирка? Ревизановъ. Чей рысакъ взялъ первый призъ на бгахъ? Ревизанова. Чей милліонный процессъ выигралъ Плевако? Ревизановскій. У кого на содержаніи Леони самая шикарная въ Москв кокотка? У Ревизанова.
Людмила Александровна. Чмъ онъ собственно занимается?
Синевъ. Состоитъ въ званіи интереснаго незнакомца.
Олимпіада Алексевна. Я первая его отлично знаю.
Синевъ. Съ чмъ васъ и поздравляю.
Людмила Александровна. Онъ старый нашъ знакомый, Петръ Дмитріевичъ. Мой отецъ поставилъ его на ноги, вывелъ въ люди.
Синевъ. Помню и знаю. Но между тогдашнимъ Ревизановымъ и настоящимъ пропасть. Тотъ былъ бднякъ, этотъ капиталистъ, тотъ кандидатъ въ герои романа, этотъ изъ героевъ герой.
Людмила Александровна. Вы шутите?
Синевъ. И да, и нтъ. Я хотлъ бы разсказать вамъ біографію Ревизанова, но y него нтъ біографіи. Есть легенда. Факты вотъ. Ревизановъ былъ дважды женатъ на богатйшихъ купчихахъ и, вдовя, получалъ въ оба раза чуть не по милліону въ наслдство. У него золотой промыселъ въ Сибири. Онъ строилъ Сверскую дорогу. Онъ директоръ и повелитель Свернаго банка. На Волг и Кам y него свое пароходство. Вотъ и все. Затмъ начинается легенда, то есть слухи и сплетни. Прикажете сплетничать?
Людмила Александровна. Пожалуйста.

Голосъ Мити, поющаго куплеты изъ ‘Карменъ’.

Олимпіада Алексевна. Что же ты?
Синевъ. Юношество грядетъ, учащаяся молодежь. При ней не дерзаю.

Митя входить бойко и весело, но, увидавъ Олимпіаду Алексевну, конфузится.

Митя. Здравствуй, мама.

Робко кланяется Олимпіаде Алексевн.

Людмила Александровна. Здравствуй. Отчего такъ рано?
Митя. Физика не пришла. Распустили посл большой перемны.
Олимпіада Алексевна. Какой Митя y тебя хорошенькій становится, Мила.
Синевъ. А вамъ нельзя не замтить? О, неисправимая тетушка! (Мит). И ты тоже хорошъ! Такая, можно сказать, неподражаемая со всхъ сторонъ дама тебя хвалить, а ты краснешь, конфузишься… Стыдись! ‘Мужчина долженъ быть свирпъ’, говоритъ испанская пословица.
Людмила Александровна. Оставьте Митю в поко.
Синевъ. Уму-разуму учу: я буду тлть, а онъ цвсти. Ты, Митя, не стсняйся: тетушка теб слово, а ты ей — двадцать, она теб: ахъ! хорошенькій!— а ты ей: смотрите и страдайте.
Людмила Александровна. Какіе вы оба с Олимпіадою несносные пустословы!.. Липа! пойдемъ ко мн… Я покажу теб новые мои туалеты: это по твоей части.
Олимпіада Алексевна. Еще бы не по моей! Не иду — лечу! (проходя мимо Мити). А ты все дичишься меня, волчекъ?
Синевъ. В самомъ дл, Митька, зачмъ ты глядишь на тетушку такимъ сконфуженнымъ быкомъ?
Митя. Ну ее!..
Синевъ. Глупо. Подобныхъ дамъ юноша твоего возраста долженъ цнить на всъ золота. День для нихъ прошелъ, вечеръ не наступилъ, а развлеченія сердце дамское требуетъ.
Митя. Не люблю я ее… Говоритъ она какъ-то эдакъ… какъ будто и ничего особеннаго, а покраснешь отъ ея разговора… Смотритъ, ухмыляется…
Синевъ. Увы, мой другъ! Отъ своей судьбы не уйдешь. И думается мн, что никто другая, какъ блистательная Олимпіада, и есть твоя судьба. Вашъ братъ, молокососъ, самой природой приспособленъ для сихъ сорокалтнихъ пожирательницъ мужчинъ.
Митя. Вришь ли, какъ не люблю ее, какъ она мн надола: даже по ночамъ сниться стала.
Синевъ. Даже по ночамъ сниться? Finitа lа comediа: сдавайся на капитуляцію,— и да будетъ надъ тобою благословеніе твоего добраго, стараго дяди. Затмъ прощай… Къ обду я вернусь, а до тхъ поръ мн предстоитъ привести въ совсть и чувство одного неблаговоспитаннаго конокрада.

Верховскій и Ревизановъ входятъ.

Верховскій. Пожалуйте сюда, милости просимъ, батюшка Андрей Яковлевичъ. Вотъ гость, такъ гость! Прямо скажу: не жданный, но радостный… Гд Людмила?… А! Митяй! Здравствуй! И ты тутъ, Петенька?… Андрей Яковлевичъ! Вамъ, чай, и не узнать этого молодца?
Ревизановъ. Петръ Дмитріевичъ Синевъ,— не правда ли? Я помню васъ еще мальчикомъ въ курточк. Я памятливъ на лица и имена.
Синевъ. Качество королей.
Верховскій. Служитъ, батюшка Андрей Яковлевичъ, судебный слдователь и на отличнйшей дорог, Станислава иметъ… Анну. Аль Анны-то y тебя, Петя, нту?
Синевъ. Hту, Степанъ Ильичъ, поторопились. Нту.
Верховскій. Hтъ такъ будетъ, непремнно будетъ, ты не горюй!
Синевъ. С чего мн?! помилуйте!
Верховскій (подводить Митю). А это мой. Видите: весь в мать. Со мною точно на смхъ — ни черточки схожей, а мой баловень. Да что же это, Людмила? гд она? Людмила Александровна! Людмила Александровна!

Людмила Александровна и Олимпіада Алексевна входятъ.

Ревизановъ кланяется. Людмила Александровна…

Она отвчаетъ ему очень холодно.

Ревизановъ. Кого я вижу? Вы ли это, Олимпіада Алексевна?
Олимпіада Алексевна. Разв я такъ перемнилась?
Ревизановъ. О, да!— но к лучшему.
Олимпіада Алексевна. Какъ и вы. Вы всегда смотрли такимъ… джентльменомъ, а теперь стали точно принцъ Уэльскій.
Синевъ. Вошла въ колею… А конокрадъ-то мой дожидается. Сбжать подъ шумокъ… (берется за шляпу).
Олимпіада Алексевна. Петя, ты на службу?
Синевъ. Да, тетушка, время.
Олимпіада Алексеевна. Я подвезу тебя: я на своихъ лошадяхъ… Надюсь, Андрей Яковлевичъ, что, навстивъ одну старую знакомую, вы и другой не забудете, постите меня?
Ревизановъ. Мн остается только просить извиненія, что я раньше не былъ y васъ.
Олимпіада Алексевна. Смотрите же, я буду ждать. До свиданія, Мила, до свиданія, Степанъ Ильичъ. Руку, Петя.

Уходятъ, въ сопровожденіи Мити.

Верховскій. Присаживайтесь, Андрей Яковлевичъ… Такъ-то, такъ-то, батюшка. Сколько лтъ, сколько зимъ не видались! что воды утекло!
Ревизановъ. Да, перемнъ не сосчитать. И въ людяхъ, и въ обстоятельствахъ.
Верховскій. Взять хоть бы васъ, дорогой: куда широко шагнули. Тузъ изъ тузовъ, рукою васъ не достанешь.
Ревизановъ. О, что вы, Степанъ Ильичъ!
Верховскій. А безъ лести скажу: остались такой же милый, непритязательный, простой, какъ были… Давно пожаловали къ намъ въ Белокаменную?
Ревизановъ. Второй мсяцъ.
Верховскій. Одни или съ супругою?
Ревизановъ. У меня нтъ семьи, Степанъ Ильичъ. Я вдовецъ.
Людмила Александровна. Я слышала,— даже дважды.
Ревизановъ. Совершенно справедливо, Людмила Александровна, дважды.
Верховскій. Ого! Значить, искушены супружескимъ опытомъ вполн?
Ревизановъ. И сытъ этимъ опытомъ по горло.
Верховскій. На третій брачный дебютъ не посягаете?
Ревизановъ. Ни въ какомъ случа. Разв ужъ влюблюсь безумно… но это мн не по годамъ.
Людмила Александровна. Къ тому же, безумно любить три раза въ жизни — не слишкомъ ли много счастія для одного человка?
Ревизановъ. Вы ошибаетесь: я не любилъ своихъ покойныхъ женъ.
Людмила Александровна. Откровенно.
Ревизановъ. Къ чему же скрывать? Мы люди дловые, коммерческіе, и браки y насъ дло коммерческое, сдлка по договору. У людей обыкновенныхъ душа выходить за душу, тло за тло, любовь за любовь. А y насъ деньги выходятъ за деньги же, либо за умъ, за распорядительность, дловитость. Касса, молъ, ваша велика и обильна, а порядка въ ней нтъ: приди володти и княжити ею. Моей первой супруг былъ нуженъ, по ея огромнымъ, но разстроеннымъ дламъ, хороши приказчикъ на отчетъ. Выборъ ея палъ на меня. Она предложила мн, вмсто всякаго контракта, свою руку. Я принялъ и не раскаялся. Вторая моя жена крупная пароходовладлица, вышла за меня, чтобы объединить въ одномъ дл два капитала, мой и свой: до брака мы конкуррировали, а, обвенчавшись, стали не только въ плоть, но и въ кассу едину… и затрещали наши конкурренты.
Людмила Александровна. Вамъ бы ужъ и продолжать въ томъ же дух… Зачмъ же вы ищете для третьяго брака ‘безумной любви’? Даже непослдовательно.
Ревизановъ. Затмъ, что я достаточно богатъ, чтобы позволить себ эту маленькую роскошь, и, безъ нея, жениться боле не намренъ.
Людмила Александровна. Не надетесь найти достойную?
Ревизановъ. Если хотите, да.
Верховскій. Ой, батюшка! задятъ васъ за эти слова наши дамы.
Ревизановъ. Женщинъ, стоющихъ любви, очень мало на свт. Женщинамъ придаютъ смыслъ и цну только т, кто ихъ любитъ. Элоиза хороша потому, что ее любилъ Абеларъ, Манонъ Леско интересна потому, что ее любилъ шевалье де Гріе. Я не охотникъ до женщинъ, чтобы полюбить которыхъ, надо сперва влюбляться въ ихъ мужей и любовниковъ.
Верховскій. Ха-ха-ха! да вы шутникъ, Андрей Яковлевичъ.
Людмила Александровна. А другого типа женщинъ вы не встрчали въ своей… бурной жизни
Ревизановъ. Встртилъ… одну. Давно… И — вчная исторія о птух и жемчужин! не узналъ ея и оскорбилъ, глупо, безсовстно, пошло, по-мальчишески оскорбилъ. И она отвергла меня. Какъ сейчасъ, помню ея негодующій взглядъ — взглядъ ангела въ день судный… Какъ я былъ побжденъ тогда! какъ раздавленъ!.. О, больше уже никто, никогда въ жизни не одерживалъ надо мною такой побды. Бываютъ моменты, которые остаются жить въ сердц, какъ кровоточныя ранки, которыя заживаютъ лишь тогда, когда расквитаешься за обиду… Я со своею обидчицею такъ и не расквитался.
Горничная подаешь Степану Ильичу пакетъ съ бумагами.
Верховскій. Ага! изъ банка… Простите, Андрей Яковлевичъ, я оставлю васъ на четверть часа, спшныя бумаги, требуютъ моей подписи… Милочка! займи нашего гостя. Обдаете вы, конечно, y насъ?
Ревизановъ. Прошу извинить: я отозванъ къ Лазарю. Но посидть y васъ нсколько минутъ, если позволитъ Людмила Александровна, посижу съ удовольствіемъ.
Верховскій. Я сейчасъ, сейчасъ…

Уходитъ.

Продолжительное молчаніе.

Людмила Александровна. Я не ждала видть васъ въ своемъ дом.
Ревизановъ. Я еще того мене. Всему виною случайная встрча и любезность вашего супруга. Но тмъ лучше. Я, все равно, хотлъ видть васъ непремнно. И — наедин, по весьма важному длу. Не сегодня, такъ завтра я просилъ бы y васъ свиданія. Позволите мн ссть?
Людмила Александровна. Разв разговоръ будетъ длинный?
Ревизановъ. Зависитъ отъ васъ.
Людмила Александровна. Нельзя ли, во всякомъ случа, поскоре къ длу?
Ревизановъ. Какъ вы спшите! Какой рзкій тонъ! Знаете ли, это даже не-хорошо въ отношеніи стараго пріятеля. Я прихожу къ вамъ не врагомъ, но съ чувствомъ глубокаго, искренняго расположенія и раскаянія.
Людмила Александровна. Мы старые пріятели? Ваше расположеніе? Ваше раскаяніе? Смшно слушать!
Ревизановъ. Это презрніе?
Людмила Александровна. Нтъ, просто дйствіе давности. Людмила Рахманова, которую вы когда-то знали и обманули, умерла. Людмила Верховская судитъ ее, какъ судила бы любую изъ своихъ знакомыхъ двочекъ, случись съ нею такое же несчастіе. Мн жаль ее, но нтъ до нея дла.
Ревизановъ. Такъ-съ. Слдовательно, вамъ, Людмил Александровн Верховской, будетъ безразлично, если кто-нибудь возьметъ, да и огласить двическій гршокъ Милочки Рахмановой?
Людмила Александровна. Что это? шантажъ?
Ревизановъ. Зовите, какъ хотите. Я не боюсь словъ. Ахъ, Людмила Александровна! пустыя это рчи — о давности. Прошлое власть, и горе тому, кто чувствуетъ ее надъ собою.
Людмила Александровна. Вы хотите показать мн свою власть? Я въ нее не врю.
Ревизановъ. Не обманывайте себя: врите.
Людмила Александровна. Нтъ и нтъ. Что можете вы сдлать? Разсказать свту нашъ забытый романъ? Кто же вамъ поварить? Да, если и поврятъ, кто же придастъ значеніе такой старой исторіи? Вы даже не испортите мн моего семейнаго счастія: мой мужъ слпо врить въ меня.
Ревизановъ. Тмъ грустине было бы ему узнать, что врить не слдовало. Конечно, двическій гршокъ не будетъ въ состояніи совершенно уничтожить ваше положеніе въ обществ. Ну, посмются заднимъ числомъ, подивятся, какъ это холодная, цломудренная Людмила Верховская умла отыскивать въ своей душ страстные звуки, когда писала къ Андрею Ревизанову.
Людмила Александровна. Ахъ, эти письма!
Ревизановъ. Они вс цлы. Что, если, напримръ, я явлюсь съ вашими письмами къ вашему сыну и скажу ему: я — твой отецъ? Пусть я не докажу своихъ словъ, но вдь и вамъ нечмъ опровергнуть мое обвиненіе. А въ семь-то… говорятъ, она y васъ рай земной… въ семь-то вдь адъ начнется?
Людмила Александровна. Довольно. Вы сильны, вы очень сильны. Радуйтесь: я боюсь васъ. Но зачмъ вамъ это, зачмъ? Чего вы хотите отъ меня?
Ревизановъ. Много.
Людмила Александровна. Не денегъ же: вы неизмримо богаче меня.
Ревизановъ. Конечно, не денегъ. Нтъ… Любви.
Людмила Александровна. Какъ?!
Ревизановъ. Сядьте, успокойтесь. Да, я прошу вашей любви. Я влюбленъ въ васъ. Влюбленъ… какъ мальчишка. Послушай же, Людмила…
Людмила Александровна. Какъ вы смете!
Ревизановъ. Виноватъ… Людмила Александровна. Я часто бываю въ Москв и много слышалъ о васъ и все хорошее. Верховская красавица, Верховская умница, Верховская воплощенная добродтель. И, каждый разъ, что-то щипало меня за сердце. Красавица, да не твоя. Умница, да ты потерялъ ее, бросилъ, надругался. Наконецъ я увидлъ васъ въ опер, въ лож, съ Ратисовою. Увидлъ и тогда же ршилъ: эта женщина должна быть снова моею, или я возненавижу ее и сдлаю ей все зло, какое только можетъ сдлать человкъ человку.
Людмила Александровна. Это бредъ какой-то… Вы съ ума сошли!.. Всего я ждала отъ васъ только не этого.
Ревизановъ (смется). Да? Такъ и запишемъ. Андрей Ревизановъ объяснился Людмил Верховской въ любви, и Людмила Верховская прогнала его прочь. Но я не послушаюсь васъ и не пойду прочь, потому что вы прогнали меня необдуманно и въ конц концовъ полюбите меня.
Людмила Александровна. Никогда!
Ревизановъ. Перемнимъ выраженіе: будете принадлежать мн.
Людмила Александровна. А! Негодяй!
Ревизановъ. Опять рзкое слово. Хорошо пусть негодяй. Такъ что же? И негодяй можетъ быть влюбленнымъ. Скажу даже больше: влюбленный негодяй зврь весьма интересный. Влюбленный негодяй, напримръ, проситъ любви только одинъ разъ. Но, отвергнутый, не отступаетъ, а требуетъ ее, беретъ хитростью, силой, покупаетъ, наконецъ.
Людмила Александровна. И вы зовете это любовью!
Ревизановъ. Послушайте: ваша честь въ моей власти. Я продамъ вамъ эту власть.
Людмила Александровна. Боже мой! есть ли въ васъ стыдъ, Ревизановъ?!
Ревизановъ. Вы получите обратно вс ваши письма. А безъ этой улики я безсиленъ противъ васъ. Что же?
Людмила Александровна. Дьяволъ вы или человкъ? я не знаю. Мужчина не ршился бы предлагать такую отвратительную подлость женщинъ, которую любилъ когда-то.
Ревизановъ. Когда-то я не любилъ васъ, Людмила Александровна. Я лишь забавлялся вами. А вотъ теперь люблю. Да, люблю взгляните на меня еще разъ такимъ мрачнымъ взглядомъ. Люблю васъ за это гнвное лицо, за эти огненные презрительные глаза… Я никогда не врилъ въ силу мечты, а теперь познаю ее. Мои сны, мои думы полны вами. Вы ненавидите меня, а мн пріятно быть съ вами. Каждое ваше слово дерзость, а для меня оно музыка. Но полно распространяться о любви: какимъ соловьемъ я ни пой, вы уже не влюбитесь въ меня, а принадлежать мн вы, и безъ того, будете.
Людмила Александровна (которая, едва, слушая послднія слова Ревизанова, горько плакала, прерываетъ его умоляющимъ жестомъ). Сжальтесь надо мною! Я съ трудомъ сдерживаю себя. Если вы продолжите ваши объясненія, я кончу истерикою. Неужели это также входить въ ваши разсчеты?
Ревизановъ встаетъ. О, нтъ. Но надо же выяснить наши отношенія. Послдній вопросъ отвчайте на него безъ лишнихъ словъ и оскорбленій: согласны вы быть моею?
Людмила Александровна. Нтъ.
Ревизановъ. Это окончательный отвтъ? Подумайте.
Людмила Александровна. Нтъ, нтъ и нтъ.
Ревизановъ. Тогда выслушайте и мое послднее слово. Я даю вамъ почти недлю срока. Сегодня понедльникъ. Если въ субботу я не увижу васъ y себя, ваши письма получать огласку.
Людмила Александровна. Въ какую пропасть я попала!
Ревизановъ. Такъ какъ же?
Людмила Александровна. Не знаю. Я… я совсмъ сбилась съ толка…
Ревизановъ. Я буду считать ваши слова за согласіе.
Людмила Александровна. Нтъ! нтъ! Ради Бога, нтъ! Я должна подумать. Не отнимайте y меня хоть этого права.
Ревизановъ. Какъ угодно. Вся эта недля въ вашемъ распоряженіи. Въ субботу я буду ждать васъ до часу ночи. (Молчаніе). Карточку съ моимъ адресомъ позвольте вамъ вручить. До свиданья.

Съ поклономъ уходитъ. Людмила Александровна, рыдая, падаетъ на кушетку.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ II.

У Ратисовыхъ.

Полутемная гостиная. Изъ дверей налво бьетъ яркій свтъ, слышенъ гулъ общаго разговора.

Людмила Александровна (сидитъ одна, въ глубокой задумчивости). Тьма во мн. Мысли вс такія пугливыя, спутанныя… на сердце камень. Разобраться не могу: что я совсмъ пропала, безвыходно и безнадежно? или и бояться мн нечего, и опасности никакой нтъ, и угрозы Ревизанова просто дерзкое хвастовство нахальнаго человека съ разсчетомъ на слабые женскіе нервы? Чего бояться? чего? Есть ли смыслъ Ревизанову, въ его блестящемъ, видномъ положеніи, запятнать, вмст съ моимъ, и свое имя! Вдь не думаетъ же онъ, что доведенная до позора и отчаянія, я не обличу всей его подлости, всхъ его наглыхъ вымогательствъ?.. А все-таки… жутко!

Входятъ Синевъ и Сердецкій.

Синевъ. Что это вы уединились, кузина? да еще въ потемкахъ?
Людмила Александровна. У меня отъ вашей болтовни и смха разболлась голова.
Сердецкій. Смха? Да вы въ теченіе всего обда ни разу не улыбнулись.
Людмила Александровна. Зато другіе смялись слишкомъ много и громко.
Синевъ. Мы тутъ ни при чемъ: благодарите г. Ревизанова.
Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ, какъ понравился вамъ этотъ господинъ?
Сердецкій. Любопытный типикъ. Я еще не встрчалъ такихъ?
Людмила Александровна. Онъ вамъ не противенъ?
Сердецкій. Мн? Богъ съ вами, душа моя. Люди давно перестали быть мн милы, противны, симпатичны, антипатичны. Для меня общество лабораторія, новый знакомый — объектъ для наблюденій, человческій документъ,— и только.
Синевъ. У г. Ревизанова, надо полагать, имется приворотный корень. Мы съ вами, Людмила Александровна, одни въ открытой оппозицій. Аркадій Николаевичъ, какъ хитрый Талейранъ, держитъ нейтралитетъ. А Степанъ Ильичъ и Ратисовъ прямо влюблены: глядятъ Ревизанову въ глаза, поддакиваютъ, хохочутъ на каждую остроту… чортъ знаетъ, что такое!.. Объ Олимпіад Великолпной я уже не говорю. Сія рыжая, но глупая Венера прямо потопила его волнами своей симпатіи.
Сердецкій. Вы сметесь надъ другими, а сами, кажется, больше всхъ заинтересованы имъ, таинственнымъ незнакомцемъ.
Синевъ. Мое дло особое.
Сердецкій. Почемуже?
Синевъ. Потому, что сколько вору ни воровать, а острога не миновать. У меня есть предчувствіе, что мн еще придется со временемъ возиться съ г. Ревизановымъ въ слдственной камер. Сейчасъ онъ разглагольствовалъ, свои убжденія развивалъ… Ну, ну! не желалъ бы я попасть въ его лапы.
Людмила Александровна.А!
Синевъ. Вы посмотрите на его физіономію: маска. Нжность, скромность, благообразіе, не лицо, а ‘Руководство хорошаго тона’, губы съ улыбочкой, точно y опереточной примадонны. А въ глазахъ сталь: не звай, молъ, человче, слопаю!

Слуга входить, открываетъ электричество и уходитъ. Людмила Александровна встаетъ, закрывая глаза рукою.

Э! что съ вами, кузина?
Людмила Александровна. Въ вискахъ нестерпимая стукотня…
Сердецкій. Вы, если очень дурно, домой хали бы…
Людмила Александровна. Нтъ, я пойду — прилягу въ будуаръ Липы… дайте мн вашу руку, голова кружится…

Уходить, опираясь на Сердецкаго.

Входить Митя. Въ столовой хохотъ.

Синевъ. А! юный побдитель поношенныхъ сердецъ!
Митя. Ты опять дразнишь меня? Такъ я лучше уйду. Я сегодня не въ дух.
Синевъ. Нырнулъ въ море унынія?
Митя. На самое дно.
Синевъ. Это съ какой же стати?
Митя. Такъ.
Синевъ. Въ твои годы слово ‘такъ’ переводится на русскій языкъ двояко: или колъ за Цицерона, или огорченіе въ платонической любви. Ну! кто виноватъ? Маркъ Туллій или тетя Липа?
Митя. Ахъ, дядя! Есть чувства…
Синевъ. Ага! уже есть чувства! Браво, Митя, браво! Ты длаешь успхи…
Митя. Теб бы только смяться надъ всмъ святымъ… возвышенными.
Синевъ. Не смюсь, Митяй, ей Богу, не смюсь, но плачу, горькими слезами плачу, что она сегодня прицпилась репейникомъ къ Ревизанову, а на тебя — нуль вниманія.
Митя. И что она въ немъ нашла? Только-что — капиталистъ!
Синевъ. Да. А ты — только что гимназистъ. Въ томъ, главнымъ образомъ, между вами и разница. И вотъ что скверно: замчено учеными, что женщины гораздо чаще предпочитаютъ капиталистовъ гимназистамъ, чмъ наоборотъ. Знаешь что? Вызовемъ-ка его на дуэль?
Митя. А ты думаешь, я не способенъ?
Синевъ. О, смю ли я сомнваться?
Митя. Я такой! Я, еще въ третьемъ класс, убжалъ было въ Америку, къ индйцамъ… Вотъ я какой!
Синевъ. Не дошелъ?
Митя. Вернули… Отъ Тверской заставы.
Синевъ. Жаль! А то бы недурно его… по-индйски: сперва подстрлить, а потомъ скальпировать….а?
Митя (презрительно пожавъ плечами, декламируетъ изъ ‘Горя отъ ума’) Шутить и вкъ шутить какъ васъ на это станетъ?

Олимпіада Алексевна, появляется въ дверяхъ столовой.

Олимпіада Алексевна (въ столовую). Перейдемъ сюда, господа! Здсь не такъ жарко… А! симпатичный дуэтъ!
Синевъ. Нжнаго тенора и коварнаго баритона, тетушка. Коварный баритонъ это я. А вотъ вамъ и синьоръ Деметріо Аморозо, примо теноре.
Митя. Кажется, мы не въ гимназіи… Что за клички!
Синевъ. По шерсти, душенька. Митя. И я очень прошу тебя: говори за одного себя, а меня оставь въ поко… Я не желаю! По какому праву? Это посягательство на личность.
Синевъ. Слова-то, слова-то какія онъ знаетъ! Слушать страшно!
Олимпіада Алексевна. Пошла травля! Чуть вмст,— ужъ и сцпились! Будетъ вамъ!.. Ну-съ,— такъ, о чемъ же вы тутъ поете?
Синевъ. Онъ ревнуетъ, а я накаливаю его до состоянія мстительныхъ эксцессовъ.
Олимпіада Алексевна. Какія страсти! Это по чьему же адресу?
Синевъ. По вашему, Липочка.
Олимпіада Алексевна. Какая я тебе Липочка?
Синевъ. Посл такого обда, какъ y васъ, для меня всякая женщина Липочка.
Олимпіада Алексеевна. Что онъ говорить, Митя! Зажми уши и бги вонъ!
Синевъ. Какъ хоръ въ операхъ: бжимъ! бжимъ!— а сами ни съ мста.
Олимпіада Алексевна. Намъ съ тобою, Митя, и слушать его грхъ.
Синевъ. ‘Намъ съ тобою?!’ Уже? Митяй! остерегись! отойди отъ зла и сотвори благо! Не то, недли черезъ дв, кричать теб на всю Москву: ‘разлюбила ты меня, Карменъ!’
Митя. По опыту знаешь?
Олимпіада Алексевна. Такъ его, такъ его, Митя!
Синевъ. Ай да синьоръ Аморозо! каковъ звренокъ, огрызается?! Но, Митя! не растравляй моихъ душевныхъ ранъ!
Олимпіада Алексевна. Скажите!
Синевъ. Не буди зми воспоминаній. И я въ Аркадіи родился.
Олимпіада Алексевна. Только тебя оттуда вывели.
Синевъ. Вы, Липочка, кажется, въ миологіи-то дальше загородной Аркадіи не ушли?
Олимпіада Алексевна. А разв есть другая?
Синевъ. Есть.
Олимпіада Алексевна. Гд же?
Синевъ. На своемъ мст. Спросите классика. Онъ знаетъ.
Когда я былъ аркадскимъ принцемъ,
Я тетю Липу полюбилъ…
О-о-охъ!
А-а-ахъ! Я тетю Липу полюбилъ!
Олимпіада Алексевна. Шутъ!.. Митя! а ты хочешь быть аркадскимъ принцемъ?
Синевъ. Подумай, братецъ! не торопись отвтомъ. Помни: вс, аркадскіе принцы калифы на часъ.. А потомъ ихъ спускаютъ черезъ трапъ прямо въ адъ, съ разжалованіемъ въ Ваньки Стиксы.
Митя. Такъ что, дядя, ты теперь выходишь Ванька Стиксъ?
Олимпіада Алексевна. Браво, Митя!
Синевъ. И вы противъ меня, аркадская пастушка? Вы, значить, собираетесь разыграть меня въ четыре руки? Нтъ, слуга покорный! Я уступаю и отступаю…
Когда я былъ аркадскимъ принцемъ,
Когда я былъ аркадскимъ при-и-инцемъ…

Попятившись, наступаетъ на ногу Ратисову, который, вмст съ Верховскимъ и Ревизановымъ, входить изъ столовой.

Ратисовъ. Охъ, если это y васъ называется отступать, то каково же вы наступаете?
Синевъ. Виноватъ, дядюшка.
Ратисовъ. Богъ проститъ. А каламбурчикъ мой замтили?
Синевъ. Прелесть. Вы всегда каламбурите или только когда вамъ наступятъ на мозоль?
Ратисовъ. У меня юморъ брызжетъ.
Синевъ. Вы бы въ юмористическіе журналы писали, а?
Ратисовъ. Пишу.
Синевъ. Ой ли? И ничего, печатаютъ?
Ратисовъ. Съ благодарностью.
Синевъ. Скажите!
Ратисовъ. Цнятъ. Вы, говорятъ, ваше превосходительство, юмористъ pur sаng, а нравственности y васъ что y весталки. Вы не какой-нибудь борзописецъ съ улицы, но патрицій-съ, аристократъ сатиры. Этакаго чего-нибудь рзкаго, съ густыми красками, слишкомъ смшного, не семейнаго, y васъ ни — ни.
Синевъ. Подъ псевдонимцемъ качаете?
Ратисовъ. Разумется. ‘Дйствительный юмористъ’, это я. Я было хотлъ подписываться ‘дйствительный статскій юмористъ’ — этакъ слегка намекнуть публик, что я не кто-нибудь, не праздношатающій бумагомаратель. Но цензура воспротивилась. Оставила меня безъ статскаго… Мысль! Позвольте карандашикъ.
Синевъ. Вдохновеніе заиграло?
Ратисовъ. Мысль: дтей оставляютъ безъ сладкаго, а меня оставили безъ статскаго… Правда, хорошо?
Синевъ. Изумительно!
Ратисовъ. Запишу и разработаю па досуг…

Пишетъ. Синевъ отходить къ Олимпіад Алексевн, которая въ сторон бесдуетъ съ Митей.

Митя. Вотъ вы все надо мною сметесь, а я… я даже Добролюбова читалъ, ей Богу. Хоть весь классъ спросите… Ужъ я такой! Я могу понимать: y меня серьезное направленіе ума…

Смолкаетъ при приближеніи Синева. Вс трое остаются въ глубин сцены, въ тихомъ шутливомъ разговор.

Верховскій. Какъ угодно, Андрей Яковлевичъ, а все это софизмы.
Ревизановъ. Какъ для кого.
Верховскій. Вы меня въ свою вру не обратите.
Ревизановъ. Я и не пытаюсь. Помилуйте.
Верховскій. Я даже позволяю себ думать, что это и не ваша вра.
Ревизановъ. Напрасно. Почему же?
Верховскій. Вра безъ длъ мертва, а y васъ слова гораздо хуже вашихъ длъ.
Ревизановъ. Спасибо за лестное мнніе.
Верховскій. На словахъ, вы мизантропъ и властолюбецъ.
Ревизановъ. Я, дйствительно, люблю власть и, въ огромномъ большинств, не уважаю людей.
Верховскій. Однако вы постоянно длаете имъ добро?
Ревизановъ. Людямъ? Нтъ.
Верховскій. Какъ нтъ? Вы строите больницы, училища, тратите десятки тысячъ рублей на разныя общеполезныя учрежденія… Если это не добро, то что же по-вашему?
Ревизановъ. Кто вамъ сказалъ, что я длаю все это для людей и что длаю съ удовольствіемъ?
Верховскій. Но…
Ревизановъ. Мало ли что приходится длать! Жизнь взятокъ требуетъ. Только и всего.
Ратисовъ. Андрей Яковлевичъ клевещетъ на себя. Онъ длаетъ добро инстинктивно. Онъ хочетъ, самъ не сознавая того, отслужить свой долгъ предъ обществомъ, которое его возвысило.
Ревизановъ. Долгъ!.. Отслужить!..
Верховскій. Вы сметесь?
Ревизановъ. Нтъ. Я только нахожу эти слова неестественными. Зачмъ человкъ будетъ служить обществу, если онъ въ состояніи заставить общество служить ему? Къ чему обязываться чувствомъ долга, когда имешь достаточно смлости, чтобы покоряться лишь голосу своей страсти?
Верховскій. Сколько вамъ лтъ?
Ревизановъ. Сорокъ четыре
Верховскій. Мн пятьдесятъ шесть… Странно. Разница не такъ ужъ велика… а,— извините меня!— я не понимаю васъ, мы словно говоримъ на разныхъ языкахъ.
Ревизановъ. Да, такъ оно и есть. Я говорю на языкъ природы, а вы на языкъ культуры. Вы толкуете о господств долга, а я о господств страсти. Вы стоите на исторической, условной точк зрнія, а я на абсолютной истинъ. Вамъ нравится, чтобы ваша личность исчезала въ обществ, я напрягаю вс силы, чтобы, наоборотъ, поставить свою волю выше общей.
Синевъ (издали). Вотъ какъ!
Ревизановъ. Вы что-то сказали?
Синевъ. Простите, пожалуйста, но вы мн напомнили… впрочемъ, неудобно разсказывать: не совсмъ ловкое сближеніе…
Ревизановъ. Не стесняйтесь.
Синевъ. Я уже слышалъ вашу фразу недавно, на допрос одного интеллигентнаго… убійцы съ цлью грабежа. Онъ, между прочимъ, тоже опредлялъ преступленіе, какъ попытку выдлить свою личную волю изъ воли общей, поставить свое я выше общества.
Ревизановъ. Да, въ сознательномъ преступленіи есть этотъ оттнокъ.
Верховскій. И преступленіе обычная дорога къ вашему излюбленному царству страсти.
Ревизановъ. Бываетъ.
Верховскій. Хорошая дорога, скажете?
Ревизановъ. По крайней мр, хоть куда-нибудь приводитъ.
Верховскій. Помилуйте! да если вс станутъ такъ думать и жить… что же это будетъ? Вдь въ такой компаніи люди пожрутъ другъ друга.
Ревизановъ. Что же? Горе побжденнымъ….

Входятъ Людмила Александровна и Сердецкій. Людмила Александровна садится въ тни, въ глубин сцены.

Синевъ. Все это прекрасно, Андрей Яковлевичъ теоріи можно разводить всякія, и, пока ваше царство страсти остается въ мір, такъ сказать, умозрительномъ, намъ, обыкновеннымъ смертнымъ, можно съ грхомъ пополамъ жить на свт. Но скверно, что изъ теоретической? области то и дло проскальзываютъ фантомы въ действительную жизнь.
Ревизановъ. А вы ихъ ловите и отправляйте въ мста не столь и столь отдаленныя. Это ваше право.
Синевъ. Да, вдь всхъ не переловишь.
Ревизановъ. А не поддаваться ихъ право.
Синевъ. Иного и схватишь, нить! Скользокъ, какъ угорь, вывернется и уйдетъ въ мутную воду. Законъ — дло рукъ человческихъ, а преступленіе дло природы. Законъ иметъ рамки, а преступленіе нтъ. Законъ гонится за преступленіемъ, да не всегда его догоняетъ. Да вотъ вамъ примръ. Вчера я слышалъ одну исторію: попробуйте преслдовать ея героя по закону…
Олимпіада Алексевна, (отрываясь отъ разговора съ Митей). Если что-нибудь страшное, не разсказывай: я покойниковъ боюсь.
Синевъ. Дло на Урал.
Ревизановъ. Знакомыя мста.
Синевъ. Герой мстный Крезъ, скучающій россіянинъ изъ любимаго вами, Андрей Яковлевича типа людей страсти и личнаго произвола…
Верховскій. Проще сказать: самодуръ.
Сипевъ. Но образованный, замтьте.
Ревизановъ. Есть тамъ такіе. Ну-съ?
Синевъ. Развлеченія ради, задумался этотъ Крезъ влюбиться въ нкоторую барыньку, жену довольно вліятельнаго въ тхъ мстахъ лица… Барынька оказалась не изъ податливыхъ…
Сердецкій. Крезъ поклялся, что возьметъ ее, во что бы то не стало…
Синевъ. Откуда вы знаете?
Сердецкій. Предположилъ по шаблону, всегда такъ бываетъ.
Синевъ. Да… И началъ орудовать. Да вдь какъ! Супругъ упрямой красавицы до тхъ поръ отлично шелъ по службъ, а теперь вдругъ, ни съ того ни съ сего, запутался въ какихъ-то упущеніяхъ, попалъ подъ судъ и вылетлъ въ отставку съ запачканнымъ формуляромъ. Въ обществ пошли гадкіе слухи о поведеніи молодой женщины. Репутація несчастной была разбита, семейная жизнь ея превратилась въ адъ. Знакомые отъ нея отвернулись, мужъ вколачивалъ жену въ гробъ ревностью, родныя дти презирали ее, какъ развратную женщину…
Людмила Александровна. Ахъ!
Синевъ. А? что? вамъ опять нехорошо, кузина?
Людмила Александровна. Не обращайте на меня вниманія: такъ… приступъ мигрени…
Олимпіада Алексевна. Ну, а конецъ-то, конецъ твоего романа?
Синевъ. Въ одинъ прекрасный вечеръ…
Сердецкій. Посл ужасной семейной сцены…
Синевъ. Вы, Аркадій Николаевичъ, невозможны съ вашею прозорливостью. Ну-да, посл ужасной семейной сцены, горемычная барынька ушла, въ чемъ была, изъ дома и постучалась таки…
Сердецкій. Къ Крезу.
Ревизановъ. Что и требовалось доказать.
Верховскій. Вотъ видите, Андрей Яковлевичъ.
Ревизановъ. Виноватъ. Позвольте, господа. Чего вы отъ меня хотите? Что-бы я не осудилъ этотъ поступокъ? Осуждаю. Но вдь я не утверждалъ, что люди страсти хорошіе люди. Я только говорилъ, что это люди, которые хотятъ быть счастливыми, умютъ брать свое счастье съ боя и ради него на все готовы…
Людмила Александровна. На все?!
Ревизановъ. Я раньше слыхалъ вашу исторію, Петръ Дмитріевичъ, и хорошо знаю ея героя.
Синевъ (въ сторону). Мдный лобъ!
Ревизановъ. Это, дйствительно, упрямый и страстный человкъ.
Людмила Александровна (не глядя на него, издали). А… а совсть? упрекаетъ его когда-нибудь?
Ревизановъ (окидываетъ ее внимательнымъ взоромъ… посл краткаго молчанія, ршительно). Не думаю.

Людмила Александровна, съ тихимъ содроганіемъ, поникаетъ головою.

Олимпіада Алексевна. Скучная твоя исторія, Петя. Я думала, онъ ее убьетъ или она его.
Синевъ. Да вы же покойниковъ боитесь?
Олимпіада Алексевна. Я только утопленниковъ, если въ вод долго пробыли, а, если съ револьверомъ, ничего… даже интересно.
Синевъ. Жестъ красивъ?
Олимпіада Алексевна. Вотъ именно.
Ратисовъ. Господа, отвлеченности вещь хорошая, только, знаете ли, винта они все-таки не замнятъ.
Синевъ. Демосенъ глаголетъ вашими устами, дядюшка.
Ратисовъ. У меня въ кабинета уже приготовленъ столикъ.
Верховскій. Такъ что же мы теряемъ золотое время?
Олимпіада Алексевна (Ревизанову). Какъ? разв вы играете?
Ревизановъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ.
Митя. Опять она къ нему!
Синевъ (напваетъ Мит). Пойметъ ли кто души моей волненье?
Олимпіада Алексевна (Ревизанову). Такъ что и теперь?
Ревизановъ. Соблазняюсь.
Олимпіада Алексевна. А я было хотла показать вамъ нашъ зимній садъ…
Синевъ. Знаемъ мы этотъ зимній садъ, сами хаживали…
Митя. О!!!..
Олимпіада Алексевна. Это — мой любимый уголокъ… такой поэтический…
Митя. Смотрть такими глазами на какой-то денежный мшокъ!
Синевъ. Говорю теб: гимназистамъ при капиталистахъ не везетъ.
Ратисовъ (изъ кабинета). Андрей Яковлевичъ! Петруша! Что же вы, господа? Ждемъ.
Ревизановъ. Вы слышите…

Уходить.

Олимпіада Алексевна. Ну, пропустилъ моментъ — теб же хуже. Была бы честь предложена, а отъ убытка Богъ избавилъ.
Синевъ (хохочетъ). Сорвалось!
Олимпіада Алексеевна. Митя… Ты видлъ въ нашемъ зимнемъ саду новую бесдку?
Синевъ. Нтъ, видно, и гимназистамъ иной разъ бываетъ удача…

Отходить къ Сердцкому, смясь, говорить съ нимъ.

Митя. Новую бесдку? Нтъ-съ, не видалъ. Да, и видть не желаю. Показывайте господину Ревизанову!
Олимпіада Алексеевна. Ай, какой Отелло! Вздоръ! Вздоръ!.. Давай руку. Изволь провожать меня… сегодня ты мой аркадскій принцъ.
Митя. Что вы хотите этимъ сказать?
Олимпіада Алексевна. Ты слышалъ…
Митя. Я — такой!.. Я не умю шутить любовью. У меня чувства. Я не понимаю легкихъ отношеній къ женщин.
Олимпіада Алексевна. Ахъ, батюшки! что же? Бжимъ вдвоемъ на необитаемый островъ?
Митя. Я, коли что, на всю жизнь. У меня это просто. Весь классъ знаетъ…
Олимпіада Алексевна. Да ты руку-то давай.
Митя. Руку?.. Руку извольте. А только я легкихъ отношеній не понимаю. Я такой!

Идутъ къ дверямъ.

Синевъ. Тетушка! Вы не Олимпіада,— вы Иродіада!!!
Олимпіада Алексевна. Что такъ?
Синевъ. Младенцевъ избивать стали.
Митя. Опять дразнишься? Чортъ бы тебя побралъ.

Олимпіада Алексевна и Митя уходятъ. Синевъ хочетъ войти въ кабинетъ. Людмила Александровна его окликаешь.

Людмила Александровна. Петръ Дмитріевичъ.
Синевъ. Я, кузина.
Людмила Александровна. Этотъ Ревизановъ… герой… герой вашей исторіи… не правда ли?..

Синевъ молча и выразительно показываетъ въ сторону Ревизанова.

Людмила Александровна. Благодарю васъ.

Синевъ ушелъ.

Сердецкій. Что съ вами сегодня?
Людмила Александровна. Ничего… нездоровится немного… право, не обманываю.
Сердецкій. Ничего? А мн кажется, очень много. И кажется, что нездоровится не тлу вашему, по душ. И еще кажется… говорить что ли?
Людмила Александровна. Какъ хотите…
Сердецкій. Что виновата въ вашемъ разстройств этотъ господинъ…
Людмила Александровна. Ревизановъ? Вздоръ какой… Вы, Аркадій Николаевичъ, по старой памяти, всегда нсколько ревнивы къ новымъ лицамъ.
Сердецкій (смясь). Можетъ быть, можетъ быть… Хотя Ревизановъ не совсмъ новое лицо. Онъ, такъ сказать, лишь ‘въ первый разъ по возобновленіи’… и… и вы любили его когда-то.
Людмила Александровна. А! Вы могли бы не напоминать мн… Какой позоръ! какой ужасъ!
Сердецкій. Онъ не позволилъ себ намекнуть на ваши прошлыя отношенія?
Людмила Александровна. Нтъ, нтъ!
Сердецкій. Я замтилъ два — три странныхъ взгляда, брошенныхъ имъ на васъ.
Людмила Александровна. Что же они говорили?
Сердецкій. По-моему, смыслъ ихъ былъ: ‘старая любовь не ржаветъ’…
Людмила Александровна. Ха-ха-ха! Бдный Аркадій Николаевичъ! Вы такъ любите меня, что воображаете, будто вс смотрятъ на меня вашими глазами… Голубчикъ! Гд намъ побждать такихъ избалованныхъ Донъ-Жуановъ? Я молода и недурна собою только для вашей влюбленной слепоты.
Сердецкій. Нтъ. Вы очень хороши собою, на какой угодно избалованный вкусъ. А этихъ пресыщенныхъ прихотниковъ я знаю. Подобный господинъ способенъ преслдовать васъ даже безъ всякой любви, а просто потому, что вотъ оригинально: потому, что вы Верховская, что y васъ чудная репутація, что y васъ взрослыя дти, что y васъ нтъ и никогда не было любовника, и что есть свинское блаженство осквернить все это, растоптать, залить грязью… Если г. Ревизановъ вздумаетъ надодать вамъ, и вамъ нуженъ будетъ другъ, вы, я надюсь, знаете, гд его искать?
Людмила Александровна (преодолевая свое волненіе, шутливо кладетъ руку на его голову). Гд же, какъ не въ этомъ старомъ, сдомъ человк, съ юношескимъ сердцемъ и влюбленными глазами… Ахъ, вы, рыцарь мой!
Сердецкій (цлуетъ ея руку). Ну, вотъ, вы шутите, и я спокоенъ… А слова мои все-таки попомните. До свиданья: мн пора въ редакцію, и я ухожу на французскій манеръ, не прощаясь съ хозяевами. Пусть винтятъ. До свиданья.

Уходить, но возвращается отъ дверей и пытливо смотритъ въ глаза Людмил Александровн, взявъ ее за об руки.

Такъ ничего нтъ, ничего?
Людмила Александровна. Да что это, право? Мнительность какая! Ахъ, Аркадій Николаевичъ!
Сердецкій. Ну, ну, не сердитесь… не буду, не буду, я уже ушелъ, ушелъ… Всего вамъ хорошаго, моя золотая.

Въ дверяхъ смотритъ на нее въ полъ-оборота.

Эхъ! Да когда же я, старый чортъ, любить-то ее перестану?

Уходить.

Людмила Александровна (одна). Чувствуетъ… Признаться проситъ… Да ни за что! никогда! На пытку пойду, пусть меня клещами рвутъ не признаюсь!.. Ну что же?… Кончено: побждена. Въ чьихъ я рукахъ! въ чьихъ рукахъ!.. Боже мой! Я такъ слаба, а онъ такъ силенъ и золъ. Хочешь ты испытать, какъ разгнванный мужъ, въ бшенств, отталкиваетъ развратную жену? хочешь ты услыхать позорную брань изъ устъ своихъ дтей?.. Дти мои! милыя! Вы ростете, вс вами любуются, какія вы добрыя, честныя. Кто васъ ростилъ, кто училъ, кто жилъ съ вами одною жизнью? Я! Все я! И теперь показать вамъ, что я всю жизнь лгала и прятала подъ красивыми словами позорное прошлое? Нтъ, я должна спасти себя отъ презрнія дтей, потому что должна спасти ихъ отъ ненависти ко мн. Если человку противна родная мать, что же уважать остается ему на свт? Пусть я стану еще порочне и хуже, но лишь предъ самою собой. Моя семья останется счастливой, а за мои грхи я отвчу предъ Богомъ…

Въ кабинет хохотъ.

Верховскій. Ха-ха-ха! безъ трехъ, милый Андрей Яковлевичъ! безъ трехъ!.. Ха-ха-ха! Помилуйте, господа, могъ ли я предполагать, что сажусь играть съ такими мастерами?
Синевъ. Скромничаете, дяденька, скромничаете! знаемъ мы васъ, какъ вы плохо играете.
Ревизановъ. Хорошо, что моя очередь выходить… Хоть духъ переведу, а то просто въ жаръ бросило…
Людмила Александровна. Будь, что будетъ. Мною держится мой домашній очагъ. Онъ даетъ свтъ и тепло слишкомъ многимъ. Я не имю права разрушать его…

(Ревизановъ выходить изъ кабинета. Онъ молча смотритъ на Людмилу Александровну. Она, вся трепещущая, сжимается, какъ отъ холода. Нмая сцена.)

Людмила Александровна (посл долгаго молчанія, почти шепотомъ). Я буду y васъ… я… я повинуюсь.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ III.

Роскошный номеръ въ московской первоклассной гостиниц. Вечеръ.

Ревизановъ одинъ y письменнаго стола. Леони, въ короткой кофточк, въ шаочк, съ хлыстомъ въ рук, тихо входить.

Леони. Ohe! mon gros… вотъ и я! Ты занять? Я мшаю?
Ревизановъ. И очень.
Леони. Я на одну минуту
Ревизановъ. Почему ты не въ циркъ?
Леони. Я скачу въ третьемъ отдленіи, предпослднимъ номеромъ. Воспользовалась свободнымъ временемъ, захала къ теб не утерпла… Аh, vieux cochon! Я таки люблю тебя немножко…

Садится.

Ревизановъ. Гмъ… Гмъ…
Леони. Сколько бумагъ! и все дловыя!
Ревизановъ. Конечно.
Леони. Даже… даже вотъ этотъ голубой листокъ.
Ревизановъ (слегка ударилъ ее по рук и прячетъ письмо въ карманъ). Оставь.
Леони. Ахъ, извините. Я не знала…

Ревизановъ не отвчаетъ.

Леони. Знаешь ли, этотъ дловой документъ очень похожъ на письмо отъ женщины.
Ревизановъ. Ты находишь?
Леони. Отъ кого эта записка?
Ревизановъ. Это не твое дло.
Леони. Однако, мой милый, вы становитесь не слишкомъ-то любезны въ послдне время.
Ревизановъ. Можетъ быть.
Леони. Я не знаю, чмъ это милое настроеніе вызывается y васъ. Можетъ быть, y васъ дла не хороши? Можетъ быть, вы влюблены неудачно? Но, во всякомъ случай, я не желаю, чтобы на мн срывали дурное расположеніе духа. Я къ этому не привыкла.
Ревизановъ. Не трещи… надола.
Леони (вскочила). Я запрещаю вамъ говорить со мною въ этомъ тонъ. Леони никто еще не говорилъ, что она надола.
Ревизановъ. Ну, а я говорю.
Леони (топнула ногою, въ гнвныхъ слезахъ). Это гнусно, гнусно такъ обращаться съ женщиной.
Ревизановъ. Да полно, пожалуйста! Что за трагедія? Я никакъ съ тобою не обращаюсь. Ты бснуешься и ругаешься, а я нахожу, что это скучно, вотъ и все.
Леони. Если вамъ скучно со мною, отпустите меня, разойдемся. Не вы одинъ любите меня, я найду свое счастье съ другимъ.
Ревизановъ. Съ другими, Леони, съ другими, надо быть точною въ выраженіяхъ.
Леони. Вы никогда не любили меня, если можете шутить со много такъ обидно.
Ревизановъ. Разумется, никогда. Кажется, y насъ, когда мы сходились, и разговора объ этомъ не было. А ты разв любила меня и любишь? Вотъ была бы новость.
Леони (горько). Нтъ, этой новости вы не услышите… Я васъ, конечно, и не люблю, и не уважаю… вы для меня просто мшокъ, откуда можно брать деньги… не такъ ли?
Ревизановъ. Не знаю, какъ по-твоему, по-моему, такъ. Да я ни на что боле и претензій не имю. Я плачу и не жалуюсь. Ты очень эффектная и занимательная женщина…
Леони. А, главное, въ мод. Такъ пріятно, вдь, чтобы вся Москва кричала: вотъ Ревизановъ, который отбилъ знаменитую Леони y князя Носатова.
Ревизановъ. Не скрываю: и это не безъ пріятности.
Леони. Вотъ этой-то славы y васъ и не будетъ больше. Не будетъ y васъ Леони. Кусайте себ тогда локти… и утшайтесь вонъ съ этою, которая пишетъ вамъ письма… виновата, дловые документы — на голубой бумагъ.
Ревизановъ. Будетъ другая слава, и гораздо боле пикантная… Станутъ говорить: вотъ Ревизановъ знаете, тотъ самый, который выгналъ отъ себя знаменитую Леони.
Леони (бшенымъ крикомъ). Lаche!
Ревизановъ (тихо). Пошла вонъ!

Нмая сцена. Леони подъ взглядомъ Ревизанова пятится къ дверямъ, какъ зврь отъ укротителя.

Леони издали грозитъ хлыстомъ. Васъ слдовало бы вотъ этимъ!

Ревизановъ грозно поднимается съ мста и длаетъ къ Леони два шага. Она, струсивъ, бросаетъ въ него хлыстомъ и убгаетъ.

Ревизановъ (поднялъ хлыстъ, осмотрлъ его, подавилъ пружину, ручка хлыста отскакиваетъ, обнаруживая потайной кинжалъ). Изящная вещичка. Сохранимъ на память объ освобожденіи отъ иноплеменницы.. Не прилетла бы она мириться? Вотъ было бы не кстати.

Бросаетъ хлыстъ на письменный столъ и звонитъ. Вошедшему человку.

Іоганъ, замтили вы даму, которая отъ меня вышла?
Человкъ. Мадамъ Леони?
Ревизановъ. Да. Меня для нея нтъ дома.
Человкъ. Слушаю-съ.
Ревизановъ. Передайте это швейцару. А затмъ приготовьте столъ, дайте фруктовъ, крюшонъ, цвтовъ получше… У меня ужинаетъ другая дама… Да! Скажите швейцару: не надо, чтобы ее видли. Пусть проведетъ какъ-нибудь поосторожне. Ну, живо!

Человкъ уходитъ.

Ревизановъ (вынимаетъ изъ кармана спрятанное письмо). ‘Очень можетъ быть, что письмомъ этимъ я длаю новую ошибку и даю вамъ новое оружіе противъ меня. Но все равно. Если вы хотите погубить меня, то погубите и безъ этихъ жалкихъ строкъ. Я въ послдній разъ пытаюсь смягчить ваше сердце. Сжальтесь, оставьте меня въ поко. На что я вамъ? Мало ли женщинъ красиве меня? Я не молода, я мать семейства, y меня взрослыя дти. Пощадите мою совсть. Какъ я буду смотрть имъ въ глаза? Отпустите меня на волю! Клянусь, я буду благодарна вамъ, какъ благодтелю. Вы пріобртете друга, врнаго и преданнаго, какого y васъ еще не было’… (Прячетъ письмо въ бумажникъ). Мн противъ воли жаль ее. Но отказаться отъ нея невозможно. Она зацпила меня слишкомъ крпко. ‘Не молода’… ‘мало ли красиве меня’… Разв любятъ за молодость, за красоту? Любятъ потому, что любится. Любятъ не женщину, но свою прихоть къ ней. Она дорога мн, потому что съ нею надо бороться, надо покорить ее, завоевать… Уступить ей сейчасъ значить быть побжденнымъ во второй разъ… Ни за что! (Входить человкъ). Что вамъ?
Человкъ (подаетъ карточку). Желаетъ васъ видть.
Ревизановъ. Синевъ? Такъ поздно? Вотъ не вовремя. (Смотритъ на часы). Успю сплавить. Просите.

Синевъ входитъ, слегка навесел.

Синевъ. Андрей Яковлевичъ извините, что я не званый и яко тать въ полунощи…
Ревизановъ. Всегда радъ вамъ, Петръ Дмитріевичъ, душевно радъ.
Синевъ. Да что вамъ радоваться-то? Что я для васъ представляю? Такъ, грубіянъ — мальчишка, моська — знать, она сильна, что лаетъ на слона.
Ревизановъ. Батюшки! что за униженіе паче гордости.
Синевъ. Да, право. Я вдь къ вамъ съ повинною, ей Богу, съ повинною. Обдали это мы сейчасъ съ товарищами, и вдругъ говорятъ мн, что вы вчера за всхъ нашихъ студіозовъ недостаточныхъ плату въ университетъ внесли. До земли вамъ поклонъ! Великолпно, батенька!
Ревизановъ. Что тутъ великолпнаго! Вы же мой взглядъ на благотворительность знаете. Еще одна неизбжная взятка обществу. Только и всего.
Синевъ. Э, батенька! дудки! Теперь не обморочите. Знаемъ мы, какъ васъ понимать, притворщикъ вы!.. Мы за ваше здоровье три бутылки клико осушили. Замтно?
Ревизановъ. Не очень.
Синевъ. Ну, бутылки высохли, а душа размякла.
Ревизановъ. И нашелъ покаянный стихъ?
Синевъ. Думаю, вотъ человкъ, къ которому я несправедливъ. Онъ всегда ко мн внимателенъ, ласковъ, любезенъ, всею душою ко мн, а я противъ него все на дыбы, да на дыбы.
Ревизановъ. Это вы о нашихъ дебатахъ y Верховскихъ?
Синевъ. Да… и о многомъ. Вотъ же, думаю, докажу справедливость сейчасъ же пойду, за студіозовъ руку ему пожму, да кстати и за всю свою наглость извинюсь.
Ревизановъ. Въ томъ числ, и за исторійку объ уральскомъ Крез?
Синевъ. Фу! какое это было мальчишество!.. Андрей Яковлевичъ!
Ревизановъ. Не безпокойтесь, я не сержусь.
Синевъ. Меня стоило за уши выдрать, а вы великодушно промолчали.
Ревизановъ. Я въ такихъ случаяхъ всегда молчу.
Синевъ. А, знаете, опасная система.
Ревизановъ. Почему?
Синевъ. Молчаніе могутъ принять за знакъ согласія.
Ревизановъ. А мн какое дло? Пусть принимаютъ.
Синевъ. Андрей Яковлевичъ, да вдь нехорошо… сознайтесь, что было нехорошо.
Ревизановъ. Хорошо или нехорошо, а не перемнишь, если было. Хвалиться нечмъ, а отрекаться гордъ.
Синевъ. Смлый вы человкъ.
Ревизановъ. Да, робть не въ моихъ правилахъ. Дло въ томъ, Петръ Дмитріевичъ, что, если человкъ самъ сознаетъ въ себ преступника и не боится имъ остаться, такъ трусить посторонней болтовни и считаться съ нею ему нечего.
Синевъ. Послушайте! это…
Ревизановъ (смется). Нтъ, вы погодите хватать меня за шиворотъ. Я не дамся. Я если и преступникъ, то на законныхъ основаніяхъ.
Синевъ. Чортъ знаетъ, что такое! Съ вами разговаривать что по канату ходить.
Ревизановъ. Однажды я поссорился съ нкоторымъ банкиромъ. Взорвалъ его на воздухъ: лопнулъ банкиръ, бжалъ въ Америку. Десятки семействъ разорились, были случаи убійствъ, сумасшествій.
Синевъ. Что же, изъ этого слдуетъ?
Ревизановъ. Недавно я сыгралъ на пониженіе черепановскихъ акцій, заработалъ полъ-милліона, но опять пустилъ по-міру десятки, можетъ быть, даже сотни людей…
Синевъ. Ну, что же, конечно… Но вы дйствовали въ предлахъ своего права…
Ревизановъ. Если вы считаете меня въ прав убивать сотню человкъ крахомъ банка, почему мн не убить одного человка ножемъ?
Синевъ. Софизмъ, батюшка, старые софизмы. Да еще съ пресквернымъ ароматомъ: Сибирью пахнутъ.
Ревизановъ. Такъ бы я и позволилъ вамъ отправить меня въ Сибирь.
Синевъ. Тутъ позволенія не спрашиваютъ.
Ревизановъ. Между мною и Сибирью три барьера: ловкость, смлость и богатство.
Синевъ. Деньгами отъ уголовщины не отвертитесь.
Ревизановъ. Будто?
Синевъ. Замять уголовное дло? Да ни за сто тысячъ.
Ревизановъ. За иныя дла платятъ и больше.
Синевъ. Порядочному человку это безразлично.
Ревизановъ. Порядочному? А вы имли когда-нибудь въ своемъ распоряженіи сто тысячъ?
Синевъ. Конечно, нтъ.
Ревизановъ. Хорошая сумма. Круглая.
Синевъ. Какая бы ни была.
Ревизановъ. Вы безкорыстны. Это длаетъ вамъ честь.
Синевъ. Подкупъ? Ну, сегодня вы откупитесь, завтра, послзавтра… но не монетный же вы дворъ, чтобы постоянно выбрасывать тысячи изъ кармана.
Ревизановъ. Да и не каторга же я воплощенная, чтобы постоянно нуждаться въ подкуп…

Входитъ человкъ и начинаетъ сервировать столъ.

Синевъ. Э, да вы ждете кого-то?
Ревизановъ. Есть тотъ грхъ.
Синевъ. Даму?
Ревизановъ. Увы!
Синевъ. И деликатничаетъ, не скажетъ, а я-то разслся… Гоните меня безъ церемоніи въ шею.
Ревизановъ. Ну, въ шею, зачмъ же? А вотъ, если бы вы теперь сами ушли, я васъ задерживать не буду.
Синевъ. Знаю, батюшка, знаю вашу даму. Шикъ на всю Москву.
Ревизановъ. Посошекъ на дорожку?
Синевъ. Охъ, мн-то ужъ и многовато, пожалуй… Ну, да съ такимъ занятнымъ человкомъ.

Пьютъ.

Ревизановъ. А завтра вы y меня обдаете.
Синевъ. Не могу, Андрей Яковлевичъ, завтра воскресенье, я абонированъ Верховскими.
Ревизановъ. Ага. Тогда въ понедльникъ. Кланяйтесь Верховскимъ.
Синевъ. Верховскому solo. Людмила Александровна ухала.
Ревизановъ. Да?
Синевъ. Въ деревню, къ тетк… помните Алимову Елену Львовну?
Ревизановъ. Еще бы. Почтенная старушка, Когда же?
Синевъ. Сегодня въ четыре часа. Я провожалъ. Она вчера сразу надумала и собралась хать.
Ревизановъ. Елена Львовна! Сколько лтъ я ея не видалъ… Друзьями были… Скажите: давно она стала землевладлицею? Я что-то не помню, чтобы y нея было имніе.
Синевъ. Помилуйте! Вы забыли! Родовое чудное имніе въ Рязанской губерніи. Ея земля въ двухъ верстахъ отъ Осиновки. Знаете, большой буфетъ?
Ревизановъ. Какъ же, зналъ. (Смотритъ на часы). Петръ Дмитріевичъ, простите…
Синевъ. Помилуйте, что вы? Разв я не понимаю? До пріятнйшаго свиданія.
Ревизановъ. А еще стаканчикъ? прощальный? а?
Синевъ. Ну, васъ! Мефистофель!

Пьютъ.

Больше и не просите. До пріятнйшаго!

Уходитъ.

Ревизановъ. Лекокъ тоже! Хочетъ читать въ сердцахъ, а изъ самого качай всти, какъ воду изъ колодца… Итакъ, ухала… Гмъ… признаюсь, это довольно неожиданно… (Беретъ съ этажерки желзнодорожный путеводитель и перелистываетъ). Гмъ… четыре часа… Осиновка… такъ, такъ… Ха-ха-ха! А встрчный-то поздъ въ Малиновыхъ Зоряхъ? Я и забылъ… (Человку). Іоганъ! Завтра вы разбудите меня въ одиннадцать. Больше носа сюда не показывать. Маршъ!

Человкъ уходитъ.

Ну, а если этотъ отъздъ настоящее бгство… бгство опрометью, куда глаза глядятъ, лишь бы спрятаться? Нтъ! не можетъ быть! не посметъ!.. Но если?.. Берегись тогда, красавица! И посильнй тебя людей скручивалъ я въ бараній рогъ… Странно, одна-ко, какъ крпко она меня зацпила… Подумаешь, жду перваго свиданія… Нервы, что струны въ разстроенномъ фортепьяно… Вонъ даже руки дрожатъ.

Легкій стукъ въ двери.

А-а-а!.. Войдите.

Людмила Александровна въ дорожномъ туалет, подъ густымъ вуалемъ.

Ревизановъ. Наконецъ-то!

Идетъ навстрчу Людмилы Александровны и помогаетъ ей снятъ шубку.

Богъ мой! черный вуаль, черное платье… по комъ вы въ траур?
Людмила Александровна. По своей совсти.
Ревизановъ. Какъ громко и… печально! Но не ужели и личико ваше сегодня такое же траурное? Откройте его, дорогая, дайте полюбоваться.

Людмила Александровна поднимаешь вуаль. Ревизановъ долго смотритъ на нее.

Ахъ, хороша!.. Что вы сдлали съ собою, Людмила? Вы богиней смотрите. Говорятъ, страсть длаетъ женщинъ красивыми. Ужъ не влюбились ли вы за эти дни?
Людмила Александровна. Ненависть то же страсть.
Ревизановъ. А вы ненавидите меня?
Людмила Александровна (глядитъ ему прямо въ глаза). Да, я васъ ненавижу.
Ревизановъ. Да?

Людмила Александровна пожимаетъ плечами. Ревизановъ смотритъ на нее съ гнвомъ и тоскою. Потомъ быстро подходитъ къ столу и выпиваетъ, одинъ за другимъ, два стакана вина.

Ревизановъ. Ха-ха-ха! Это любопытно. Часъ тому назадъ, я выгналъ отсюда мою Леони — женщину, страстно влюбленную въ меня, потому что надола она мн до отвращенія. И вотъ возмездіе: я самъ, страстно влюбленный, принимаю на томъ же мст другую женщину, и эта женщина меня ненавидитъ. Странные контрасты случаются въ жизни.
Людмила Александровна. И страшные.
Ревизановъ. Но зачмъ же вы такъ мрачны? Ненавидьте меня, сколько хотите. Но уговоръ: не портите мн минуты давно жданнаго счастья. Выпейте стаканъ вина и не горюйте: что горевать? Жизнь хорошая штука. Я добрый малый гораздо добре, чмъ вы думаете,— и вы не будете въ убытк, повинуясь мн… За ваше здоровье! Пейте и вы,— я хочу этого… я прошу васъ…

Пьетъ. Потомъ медленно подходить къ Людмил Александровн, становится за ея стуломъ и, наклонясь, цлуетъ ее въ шею. Людмила Александровна нервно вздрогнула, порывисто встала…..но тотчасъ же опускается на свое мсто.

Ревизановъ. Вы… оскорбились?
Людмила Александровна. Я ваша невольница. Вы властны распоряжаться мною.
Ревизановъ. Проклятье! Зачмъ вы напоминаете мн это? Невольница! А — что, если я не способенъ отнестись къ вамъ, какъ къ какой-нибудь Леони? Если я васъ слишкомъ уважаю? Если мн больно быть вамъ ненавистнымъ? Если я люблю васъ?
Людмила Александровна (посл недолгаго молчанія). Я не могу вамъ запретить говорить о любви, не могу и запретить любить меня, если вы не лжете. Но, если вы меня любите, вы выбрали дурной и позорный путь искать взаимности.
Ревизановъ. Какъ же я долженъ былъ поступить?
Людмила Александровна. Не мн учить васъ, я не даю уроковъ любви.
Ревизановъ. Однако?
Людмила Александровна. Нельзя порабощать, кого любишь.
Ревизановъ. Ага! вотъ что!
Людмила Александровна. Сперва дайте мн свободу, а потомъ говорите о любви. Вы держите меня въ застнк, на дыб и клянетесь: это отъ любви, отъ страстной любви… Стыдно, Ревизановъ!
Ревизановъ. Дать вамъ свободу? То есть отпустить васъ домой и возвратить вамъ письма? Нтъ, на это я тоже не способенъ.
Людмила Александровна. Ваша воля.
Ревизановъ. Очень можетъ быть, что разыграть съ вами комедію столь рыцарскаго свойства было бы даже практично: дамы цнятъ великодушіе и легко идутъ на эту удочку. Но я не охотникъ до комедій. Если я негодяй, какъ вы меня зовете, то, по крайней мр, не лицемръ. Вотъ я, каковъ, есть. Такимъ и примите меня, такимъ и любите, если можете. А не можете, не надо!

Пьетъ.

Людмила Александровна (про себя). Пытка тяжеле, чмъ я ждала!
Ревизановъ. А мы могли бы сойтись! Намъ слдовало бы сойтись… Дайте мн вашу руку… Блая, мягкая ручка, а вдь и крупная, и сильная… Моя красавица! мое божество!… Неужели мы съ вами разойдемся и не оцнимъ другъ друга?
Людмила Александровна. Разошлись уже однажды… давно… и, кажется, взаимная оцнка была сдлана справедливо, по заслугамъ…
Ревизановъ. Тогда! Да кто были мы тогда! Вы — сантиментальная двочка, а я человкъ безъ положенія, дрянь, трусъ. Теперь вы чуть не царица своего общества, я же… полагаю, вы слыхали про мое положеніе, про мою дятельность?
Людмила Александровна. Мало хорошаго.
Ревизановъ. Я теперь стою такъ высоко, что скажу глупость, ее найдутъ необыкновенно умною, оригинальною мыслью, сдлаю мерзость, меня оправдаютъ необычайно широкимъ размахомъ геніальной натуры. Шире дорогу, тузъ идетъ! Настежь ворота предъ финансовымъ геніемъ!
Людмила Александровна. Вы безумный, безумный!.. Мн страшно съ вами..
Ревизановъ. Да, деньги и твердая воля длаютъ человка геніемъ. Мой идеалъ власть. И много ея y меня, и будетъ еще больше. Я не зналъ иныхъ увлеченій. Женщины любили меня,— я длалъ изъ нихъ орудіе своихъ цлей. И y меня бывали друзья. Но, если другъ мшалъ мн, я хваталъ его за горло, какъ врага. Я даже денегъ не люблю: онъ для меня только средство, я никогда не жалю терять. Такъ я иду все выше и выше и буду идти, пока смерть не остановить меня…
Людмила Александровна. Куда же наконецъ?
Ревизановъ. Не знаю. Мое будущее фантастически сонъ.
Людмила Александровна. Жить идеаломъ какой-то необъятной тираніи…
Ревизановъ. А! необъятная тиранія это вы хорошо сказали!
Людмила Александровна. Преступный вы, потерянный, несчастный, сумасшедшій человкъ.
Ревизановъ. Преступленія я не боюсь, а несчастіе познаю только теперь въ послдніе дни. Людмила! со мною творится что-то недоброе. Скучно мн стало одному… Я люблю васъ. Я хочу теперь не властвовать, но принадлежать. Моя душа ищетъ вашей души.
Людмила Александровна. Довольно, Ревизановъ
Ревизановъ. О, нтъ! Оставьте меня пьянть отъ вина и любви и высказываться. Я еще никогда никому не высказывался. А, если бы вы захотли идти рука въ руку со мною! А, какъ бы могучи мы были! Смотрите, вотъ бумажникъ: тысячи людей зажаты въ немъ. Выкладываю я изъ него, радость, смхъ, ликованіе тысячамъ, кладу въ него,— y десятковъ тысячъ слезы льются. Разожму ладонь,— дыши, толпа! Сожму кулакъ,— задыхайся, кровью исходи!

Бросаетъ бумажникъ на столъ.

Людмила Александровна. Боже мой, что говорите вы? Какимъ ядомъ надо отравить свою душу, чтобы выносить въ ней такой чудовищный бредъ?
Ревизановъ. Я все могу, а захотите, и вы будете моею госпожою. Левъ ляжетъ y вашихъ ногъ. Вотъ такъ, вотъ…

Опускается на колни.

Людмила! жизнь моя! счастье мое! раздли мою власть, прими мою любовь!
Людмила Александровна. Не надо мн ни вашей грязной любви, ни вашей дикой власти.
Ревизановъ (медленно поднимается на ноги). Да, не надо. Слишкомъ я чувствую это, что теб не надо!.. Ваша добродтель, ваша репутація въ моихъ рукахъ. Захочу, богиня станетъ простою самкою. Но я не хочу… Мой Богъ! какъ унизить васъ? Унизить ту, кого я поставилъ въ своихъ мечтахъ выше себя, выше своихъ задачъ и надеждъ? Не хочу, не хочу!
Людмила Александровна. Тогда отпустите меня, будьте честны хоть разъ въ жизни.
Ревизановъ. Оскорбляетъ! Оскорбляетъ! Опять оскорбляетъ! всегда, всегда только оскорбляетъ!

Падаетъ на стулъ и закрываетъ лицо руками. Онъ замтно пьянъ.

Послушай!… Не сердись, что я говорю теб ‘ты’… Я очень люблю тебя, и мн больно, что мы враги… Я очень несчастенъ, что не умю взять любовь твою… Да, очень! Пожалй же и ты меня. Если ты уже не въ силахъ полюбить меня, то, по крайней мр, не мучь меня безпощадною правдою, не показывай мн своего отвращенія! Солги мн, обмани меня сегодня, что ты меня полюбишь… и Богъ съ тобою! иди, куда хочешь: я отдамъ теб твои письма.
Людмила Александровна. Нтъ, Андрей Яковлевичъ, я не стану лгать.
Ревизановъ. Людмила, пользуйся, пользуйся случаемъ! Солги! обмани меня скоре! Несколько минутъ,— и я буду снова трезвъ, холоденъ и жестокъ. Людмила, пользуйся случаемъ!
Людмила Александровна (подходить къ нему стиснувъ зубы, съ горящимъ взоромъ, дрожа всмъ тломъ). Лгать вамъ? притворяться предъ вами? Да весь мой позоръ легче и достойне, чмъ эта ложь!.. Я ненавижу васъ. Слышите вы это? Вы можете унизить меня, растоптать, обезславить, но не заставите меня покривить моимъ чувствомъ. Правда моя одна y меня осталась… остальное все ваше. Этого не отнимете: останется мое. Люди не властны надъ вами — къ Богу ненависть мою къ вамъ понесу. Ему поклонюсь ею. Владйте мною, и будьте прокляты! Кончимъ этотъ фарсъ. Вы требовали, чтобы я пришла. Я здсь. Гд мои письма?
Ревизановъ (поднимаешь голову, какъ спросонья). Да! ты… вы правы… кончимъ, время кончить!… Ну, не хотите — такъ и не надо! Тмъ лучше — или тмъ хуже,— не разберешь.

Пьетъ шампанское.

Къ чорту любовь!

Бросаетъ стаканъ въ каминъ.

Къ чорту!

Встаетъ, совершенно опомнившись.

Къ чорту!
Людмила Александровна. Гд мои письма?
Ревизановъ. Они здсь.

Кладетъ руку на бумажникъ.

Людмила Александровна. Дайте.
Ревизановъ. Рано. Я, моя дорогая, товара въ кредитъ не отпускаю.

Людмила, Александровна со стономъ падаетъ въ кресло.

Ревизановъ. Я былъ въ вашихъ рукахъ вы не воспользовались случаемъ. Сейчасъ снова вы въ моихъ, и я своего не упущу. Самому дороже, Людмила Александровна, я чуть было не продешевилъ. Эти письма дороже, чмъ я предполагалъ.
Людмила Александровна. Что вы хотите сказать?
Ревизановъ. То, что я отдамъ вамъ ваши письма не сегодня и не завтра, а когда я того пожелаю. Вы не хотли быть моею госпожою, будете моею рабынею…
Людмила Александровна. Я не понимаю… боюсь понять…
Ревизановъ. Очень просто. Я нахожу васъ слишкомъ красивою женщиною, чтобы выпустить васъ на свободу за одно свиданіе.
Людмила Александровна. А! негодяй!

Бросается на Ревизанова.

Ревизановъ (отталкиваетъ ее). Разсчитывайте ваши силы.

Людмила Александровна падаетъ y письменнаго стола. Она замчаетъ брошенный на бумагахъ стилетъ Леони и, схвативъ его, прячетъ за спину.

Ревизановъ. Довольно дурачиться. Со мною шутить нельзя. Я приказываю, повинуйтесь.

Беретъ Людмилу Александровну за плечо. Она снизу дважды поражаетъ его стилетомъ.

Ревизановъ. Что это?… неужели…

Падаетъ мертвый.

Людмила Александровна (долго стоитъ надъ нимъ. Нмая сцена). Что я сдлала?.. Быть можетъ, живъ?… Нтъ, холодетъ… Убила!… О, какъ онъ меня измучилъ, какъ измучилъ… Убила! бжать отъ него бжать… (Замтивъ бумажникъ Ревизанова). Ахъ! (Бросается къ столу и вынимаетъ изъ бумажника свои письма). Письма! Вотъ оно мое спокойствіе, въ моихъ рукахъ… Бжать, бжать!.. (Бжитъ къ дверямъ, потомъ остановилась). Куда?… Разв убжишь отъ этого. Разв это не погонится за мною всегда, всюду? Казнь здсь казнь тамъ… Накажетъ Богъ покараютъ люди…

Стоитъ въ нерешительности. Часы бьютъ два.

Два… До ночного позда въ Осиновку еще цлый часъ… Никто и не подумаетъ, что я была въ Москв. Вс уврены, что я въ дорог… Спасена!..

Быстро надваетъ шубку. Стоитъ въ задумчивости, опустивъ руки.

Судъ… каторга…. толпа… позоръ… О, Боже мой!.. Нтъ! Будь, что будетъ, но пусть меня судитъ Богъ, а не люди! Бжать! Бжать!

Уходитъ.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ IV.

Картина I.

У Верховскихъ. Сердецкій, Митя, Лида.

Сердецкій. И давно, Лидочка, началось это?
Лида. Съ того самаго дня, какъ мама вернулась изъ деревни, отъ бабушки. Она пріхала съ вокзала и никого не застала дома. Я была въ гимназіи, Митя тоже, папа въ бани. Приходимъ, обрадовались, стали ее цловать, тормошить, и она тоже рада, цлуетъ насъ. А потомъ бухъ! упала на коверъ: истерика! Хохочетъ, плачетъ, говоритъ несвязно… больше двухъ часовъ не приходила въ себя.
Митя. Раньше этого никогда не бывало.
Сердецкій. Странно. Совсмъ не похоже на нее.
Лида. Вотъ съ тхъ поръ и нашло на маму. Ничмъ не можемъ угодить: такая стала непостоянная. Приласкаешься къ ней,— недовольна: оставь! не надодай! ты меня утомляешь! Оставишь ее въ поко обижается: ты меня не любишь, ты неблагодарная! вы вс неблагодарные! если бы вы понимали, что я для васъ сдлала.
Митя. Неблагодарностью она всего чаще насъ попрекаетъ. А какіе же мы неблагодарные? Мы на маму только-что не молимся.
Лида. Истерики y мамы каждый день. Но ужъ вчера было хуже всхъ дней. Досталось отъ мамы и намъ, и пап. И вдь изъ-за какихъ пустяковъ!
Митя. Я безъ спроса ушелъ къ Петру Дмитріевичу.
Лида. Ахъ, разлюбила мама, совсмъ разлюбила Петра Дмитріевича. И въ чемъ только онъ могъ провиниться, не понимаю?
Митя. Встрчаетъ его холодно, молчитъ при немъ, едва отвчаетъ на вопросы.
Лида. А намъ безъ него скучно: онъ веселый, смшной, добрый…
Митя. Намедни, на именины, подарилъ онъ мн револьверъ, тоже что было шума!
Сердецкій. Ну, револьверъ-то теб, и въ самомъ дл лишній. Еще застрлишь себя нечаянно.
Митя. Помилуйте, Аркадій Николаевичъ! Маленькій я, что ли? Да я въ тиръ пулю на пулю сажаю… Весь классъ спросите. Я такой!
Лида. Раньше, мама сама общала ему подарить.
Митя. А тутъ разсердилась, что отъ Петра Дмитріевича, и отняла.
Лида. Въ столъ къ себ заперла. Тоже говорить, что онъ себя застрлитъ.
Митя. А я пулю на пулю… Вы, Аркадій Николаевичъ, попросите, чтобы отдала.
Сердецкій. Хорошо, голубчикъ.
Митя. А то я всему классу разсказалъ, что y меня револьверъ… дразнить станутъ, что хвастаю. Да, наконецъ, не вкъ мн быть гимназистомъ… Какой же я буду студентъ, если безъ револьвера?

Голосъ Людмилы Александровны:

Лида! Митя!
Сердецкій. Мама зоветъ. Идите.

Дти уходятъ. Голосъ Людмилы Александровны:

Кто изъ васъ опятъ взялъ мои газеты?
Митя. Я мамочка… я думалъ…
Людмила Александровна. Вдь это же несносно, наконецъ! Сколько разъ просила не трогать…
Сердецкій. Какой раздраженный тонъ… И изъ-за такихъ пустяковъ?

Верховскій и Синевъ выходятъ изъ кабинета, въ горячей бесд.

Верховскій. Что ты ко мн присталъ? ‘Больна, больна’. Знаю безъ тебя, что больна.
Синевъ. А, если знаете, лечите. Нельзя такъ… Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ.
Верховскій. Вотъ-съ, не угодно ли? Яйца курицу учатъ. Вздумалъ читать мн нотаціи за Людмилу. Да кому она ближе-то — теб или мн? кто ей мужъ-то? ты или я?
Синевъ. Но если y васъ не хватаетъ характера повліять на нее?
Верховскій. А ты сунься къ ней со своимъ вліяніемъ, пожалуйста, сунься. Посмотрю я, много ли отъ тебя останется. Пойми, до того дошло, что спросишь ее о здоровьи такъ и вспыхнетъ порохомъ. Вчера даже прикрикнула на меня: нечего, говорить, интересоваться мною. Умру,— успете похоронить… Меня такъ всего и перевернуло… Второй день не могу забыть… Ну, да въ сторону это. Авось, Богъ милостивъ, все образуется какъ-нибудь, а спорами дла не поправишь. Разскажи-ка лучше свои новости. Двигается ревизановское дло или по-прежнему ни взадъ, ни впередъ?
Синевъ. Изсушило оно меня, Степанъ Ильичъ, не радъ, что и поручили.
Сердецкій. Какъ? оно y васъ? Вотъ интересно.
Верховскій. А вы не знали?
Сердецкій. Я только-что изъ деревни.
Верховскій. Людмила говорила мн, что встретила васъ y Елены Львовны. Ну, что, дорогой Аркадій Николаевичъ, какъ вы ее нашли?
Сердецкій. Людмилу Александровну?
Верховскій. Да. Какова она была тамъ?
Сердецкій. Да, нехороша, очень нехороша…
Синевъ. Вы въ одно время съхались въ Осиновк?
Сердецкій. Не совсмъ. Я пріхалъ къ Елен Львовн четвертаго октября, а Людмила Александровна двумя днями позже, шестого.
Верховскій. Какъ шестого? Вы путаете, голубчикъ: пятаго, а не шестого.
Сердецкій. Шестого, Степанъ Ильичъ, я отлично помню.
Синевъ. Нтъ, вы ошибаетесь. Дйствительно пятаго. Я самъ, провожалъ. Людмилу Александровну на вокзалъ, потомъ, обдалъ съ товарищами въ Эрмитаж, потомъ похалъ къ покойному Ревизанову, а въ ночь съ пятаго на шестое и зарзали его, бднягу…
Сердецкій. Можетъ быть… Да, да. Конечно, вы правы… Память иногда измняетъ мн.
Синевъ (Верховскому). Дикое, Степанъ Ильичъ, фантастическое дло. Глупо, просто и непроницаемо. Ни малйшихъ слдовъ. Пришла таинственная незнакомка, воткнула человку ножъ между реберъ, ушла и канула въ воду…
Сердецкій. А что съ наздницею, съ этой Леони? Такъ, кажется, ее зовутъ?
Синевъ. Да. Ее освободили.
Сердецкій. Но я читалъ: Ревизановъ убитъ ея кинжаломъ, y нихъ въ вечеръ предъ убійствомъ вышла крупная ссора?
Синевъ. Совершенно врно. Тмъ не мене она вн подозрній. Она доказала свое аlibi.
Верховскій. Просто голова идетъ кругомъ. Кто же убилъ?
Синевъ. Чортъ убилъ. Только на него и остается свалить, благо, все стерпитъ.
Сердецкій. Такъ что вы теряете надежду найти убійцу?

Людмила Александровна показывается въ дверяхъ направо.

Синевъ. Почти. А славный бы случай отличиться. Выслужился бы.
Людмила Александровна. Выслужиться чужимъ горемъ, чужою гибелью? Я считала васъ добре, Петръ Дмитріевичъ.
Синевъ. Что же мн длать, кузина, если мое рукомесло такое, чтобы ‘ташшить и не пушшать’? Да гд ужъ. Самъ Вельзевулъ сломитъ ногу въ этой путаниц… Вы поймите: ушла она изъ гостиницы…
Людмила Александровна. Петръ Дмитріевичъ, вы уже двадцать разъ терзали мои нервы этою трагедіей. Пощадите отъ двадцать перваго.
Синевъ. Слышите, Аркадій Николаевичъ, какъ она меня піявитъ? И теперь она со мною всегда въ такомъ миломъ тонъ.
Людмила Александровна. Что вы сочиняете?
Синевъ. Сочиняю? Нтъ, извините. Жаловаться, такъ жаловаться. Мн отъ васъ житья нтъ. Вы на меня смотрите, какъ строфокамилъ на мышь пустыни: амъ — и нтъ меня. Главное, не приложу ума, за что?.. Вдь я невиненъ, какъ новорожденный кроликъ.
Лида (входить). Мама, Олимпіада Алексевна захала за тобою кататься.
Людмила Александровна (нсколько мягче чмъ ране говорила). Гд же она?
Лида. Сидитъ въ классной, говоритъ съ Митей. Послала меня просить тебя, чтобы одвалась.
Людмила Александровна. Хорошо, скажи, что сейчасъ буду готова… Проси ее пока ко мн.

Лида уходитъ.

Степанъ Ильичъ, мн денегъ надо.
Верховскій. Сколько угодно, матушка, сколько угодно. Но… ты опять куда-то съ Липкой?
Людмила Александровна. Да, демъ кататься, а потомъ за покупками. Можетъ быть, въ оперетку сегодня вечеромъ подемъ.
Верховскій. Значить, на весь день?
Людмила Александровна. Можетъ быть, и на весь день.
Верховскій. Воля твоя, Людмила Александровна, а я этого не понимаю. То есть до чего, въ послднее время, распустила себя эта Олимпіада, вы, Аркадій Николаевичъ, и вообразить не можете. Вся Москва кричитъ объ ея безпутствахъ. Тамъ и докторъ какой-то, и скрипачъ, и піанистъ. А Милочка, чмъ бы обуздать ее, да образумить…
Людмила Александровна. Оставьте Липу въ поко. Кому она мшаетъ?
Верховскій. Милочка, да вдь безобразно, скверно, безсовстно… Совсть въ ней, совсть пробудить надо.
Людмила Александровна. Совсть?.. А какая польза будетъ, если въ ней проснется совсть? Теперь она весела, счастлива, а тогда одною унылою и печальною Магдалиною будетъ больше въ Москв только и всего.
Синевъ. Что это вы, Людмила Александровна? Съ подобными парадоксами можно Богъ знаетъ куда дойти. Если сегодня хорошо, чтобы совсть спала, такъ завтра, пожалуй, покажется еще лучше, чтобы ея вовсе не было.
Людмила Александровна. Не мн отрицать совсть, Петръ Дмитріевичъ. Я всю жизнь прожила по совсти. Вы приписываете мн мысли, которыхъ я не имла. Я сказала только, что y кого нечиста совсть, счастливъ онъ, если ея не чувствуетъ. Вотъ что. И если совсть грызетъ душу, я… я не знаю… мн кажется… можно пуститься, на что хотите, — на пьянство, на развратъ, только бы не слыхать ея. только бы забыть. Липа счастливица. Она гршить, даже не подозрвая, что она гршница. Ну, и оставьте ее. Это ей надо для ея счастья, пусть будетъ счастлива.
Синевъ. Помилуйте, Людмила Александровна. По вашей логикъ,— другому понадобится для своего счастья людей убивать… Что же? пусть убиваетъ?
Людмила Александровна. Убивать, убивать — все убивать! Какъ вы скучны съ вашими убійствами, Петръ Дмитріевичъ… Вы не умете спорить, иначе, какъ крайностями… Дай же мн денегъ, Степанъ Ильичъ!

Уходитъ съ мужемъ въ кабинетъ, налво.

Синевъ. Что вы на это скажете?
Сердецкій. Боюсь и думать, него, что говорить.
Синевъ. Психическое разстройство, вотъ какъ это называется, сударь вы мой. А откуда оно взялось? знакъ вопросительный. Но знаю одно: здоровые люди, какъ была Людмила Александровна, не сходятъ съ ума, ни съ того, ни съ сего, въ дв-три недли срокомъ…
Сердецкій. Людмилу Александровну рано записывать въ сумасшедшая.
Синевъ. Гмъ, гмъ… Вотъ что, Аркадій Николаевичъ. Вы старый другъ Верховскихъ, я тоже. Давайте поговоримъ откровенно.
Сердецкій. Очень радъ, Петръ Дмитріевичъ.
Синевъ. Вотъ вамъ первый вопросъ: вы вполн уврены, что Людмила Александровна пріхала къ Еленъ Львовнъ, въ Осиновку, шестого октября, а не ране?
Сердецкій. Вы поколебали мою увренность, но… какъ я помню: да, шестого утромъ.
Синевъ. Утромъ?
Сердецкій. Утромъ. Въ этомъ-то я увренъ.
Синевъ. А я въ свою очередь увренъ, что проводилъ ее въ Осиновку съ четырехъ-часовымъ поздомъ пятаго октября въ субботу.
Сердецкій. Стало быть, Людмила Александровна…
Синевъ. Либо почему-то хала въ Осиновку, вмсто четырехъ часовъ, цлую ночь, либо провела эту ночь неизвстно гд. Въ Москв ея не было.
Сердецкій. У Елены Львовны тоже.
Синевъ. Гд же она была?
Сердецкій (насильственно улыбается). Уравненіе съ тремя неизвстными.
Синевъ. Затмъ… Тьфу, чортъ! какъ трудно говорить о подобныхъ вещахъ, когда дло касается любимаго, близкаго человка… Скажите, Аркадій Николаевичъ, не замчали вы ничего между Людмилою Александровною и покойнымъ Ревизановымъ?
Сердецкій (вздрогнулъ). А! мое предчувствіе… (Вслухъ). Нтъ, ничего… а разв?..
Синевъ. Не знаю, какой именно, но есть y нея въ душ осадокъ отъ этой проклятой исторіи. Знаете ли, напримръ, съ какихъ поръ она стала относиться ко мн, какъ къ врагу? Какъ только узнала, что мн поручено слдствіе по ревизановскому длу. Еще наканун мы были друзьями. А какъ мн тяжело потерять расположено Людмилы Александровны,— сами судить можете. Я свыкся съ нею съ дтскихъ лтъ. Уваженіе этой женщины моя совсть. И вотъ…

Людмила Александровна и Олимпіада Алексевна входятъ.

Олимпіада Алексевна. Ба! знакомыя все лица… (Синеву). Что, ловецъ великій? Говорятъ, все ловишь, да никакъ не поймаешь? А твоя Леони чудо женщина. Спасибо, что выпустилъ ее на волю. Она теперь y меня частая гостья… Если хочешь, я представлю теб ее. Людмила.
Людмила Александровна. Зачмъ?
Синевъ. Да, ужъ вотъ именно: только этого не доставало. Вы, Липочка, такое иногда хватите, что только плюнь, да свистни.
Олимпіада Алексевна. Почему же нельзя? Что тутъ особеннаго?
Синевъ. Вводить въ порядочный домъ Богъ знаетъ кого!
Олимпіада Алексевна. Но ею теперь вс интересуются, она въ мод, она на расхватъ. Я просто не понимаю вашего равнодушія. Есть случай познакомиться съ общественною деятельницею, а вы…
Синевъ. Что-о? Леони общественная дятельница?! Липочка! вы не здоровы.
Олимпіада Алексевна. Ну, да, или какъ тамъ это называется?
Синевъ. Въ чемъ же это ея общественная дятельность обнаружилась? Интересно.
Олимпіада Алексевна. Ну, вотъ… убила тамъ она… или хотла убить…
Синевъ. Дятельность!
Олимпіада Алексевна. Да что ты къ словамъ привязываешься? Скажите, какую добродтель на себя напустилъ! Такъ — привезти ее къ теб, Мила?
Людмила Александрова. Какъ хочешь. Мн все равно.
Олимпіада Алексевна. Привезу. Она тебя развлечетъ. Все же, новое лицо новое ощущеніе.
Синевъ. Знаете что, Липочка?
Олимпіада Алексевна. Что?
Синевъ. Посажу-ка я васъ въ острогъ? а?
Олимпіада Алексевна. Тьфу! типунъ теб на языкъ.
Синевъ. Да, право. Тамъ вы этихъ новыхъ лицъ и новыхъ ощущеній насмотритесь, сколько хотите…
Олимпіада Алексевна. Дуракъ… Ну, тебя! пошелъ прочь дай съ умнымъ человкомъ поговорить… Аркадій Николаевичъ! милый человкъ! похорошлъ какъ, посвжлъ… сразу видно, что изъ деревни.
Сердецкій. Благодарю за комплиментъ и отвчаю тмъ же.
Олимпіада Алексевна. Вотъ кого люблю за обычай. Всегда въ духъ, всегда бодръ и веселъ, какъ соловей…
Сердецкій. Поющій для неувядаемой розы.
Олимпіада Алексевна. И всегда что-нибудь такое милое скажетъ. Ахъ, Аркадій! Николаевичъ, ума не приложу, какъ это мы съ вами пропустили время влюбиться другъ въ друга.
Сердецкій. Это, вроятно, оттого произошло, что я тогда слишкомъ много писалъ, а вы слишкомъ мало читали.
Олимпіада Алексевна. А когда стала читать, то уже оказалась героинею не вашего романа?
Сердецкій. Вс мы изъ героевъ вышли.
Олимпіада Алексевна. А послдняя ваша повсть прелесть. Вс въ восторг. Ты читала, Людмила?
Людмила Александровна. Нтъ еще.
Олимпіада Алексевна. О, чудное чудо! о, дивное диво! Какъ же это? Прежде ты знала вс произведенія Аркадія Николаевича еще въ корректур…
Людмила Александровна. Не успла… Я въ послднее время почти ничего не читаю… времени нтъ.
Олимпіада Алексевна. Помилуй! въ твоемъ будуар цлыя горы книгъ. И знаешь ли? Я удивляюсь твоему вкусу. Дло Ласенера, дло Тропмана, Ландсберга, Сарры Беккеръ, что теб за охота волновать свое воображеніе такими ужасами?
Синевъ (Сердецкому тихо). Слышите?
Олимпіада Алексевна. Бррр… брр… брр… меня вс эти покойники по ночамъ кусать приходили бы.
Синевъ. Вотъ начитаетесь всякихъ страстей, а потомъ и не спите по ночамъ.
Людмила Александровна. Кто вамъ сказалъ, что я не сплю?..
Синевъ. Степанъ Ильичъ, конечно.
Людмила Александровна. Степанъ Ильичъ самъ не знаетъ, что говоритъ. Ему нравится воображать меня больною…
Олимпіада Алексевна. Но зачмъ же горячиться, Милочка?
Сердецкій. Вкусу Людмилы Александровны вы напрасно удивляетесь. Теперь въ Москв въ мод перечитывать cаuses celebres.
Синевъ. Всхъ взбудоражило убійство Ревизанова…
Олимпіада Алексевна (зажимаетъ уши). Ахъ, ради Бога, не надо объ этомъ дл… Его слишкомъ много въ этомъ домъ!
Людмила Александровна. Что ты хочешь этимъ сказать?
Олимпіада Алексевна.Я понимаю, что смерть близкаго знакомаго, да еще такая внезапная, можетъ потрясти, выбить изъ обычной колеи. Но всякому интересу бываетъ предлъ: y тебя онъ переходить уже въ болзненную нервность какую-то. Я сейчасъ видла газеты: ты отмтила въ нихъ краснымъ карандашемъ все, что касается ревизановскаго убійства.
Синевъ (Сердецкому тихо). Слышите?
Олимпіада Алексевна. Знакомые прізжаютъ къ вамъ въ домъ, словно для того только, чтобы бесдовать о Ревизанов: о чемъ бы ни начался разговоръ, ты въ конц концовъ сведешь его къ этой ужасной тем.
Людмила Александровна. Однако, сейчасъ свела его ты, а не я. А интересомъ къ этому длу меня заразилъ Петръ Дмитріевичъ. Самъ же онъ, на первыхъ шагахъ, все совтовался со мною.
Синевъ (слегка смутился). Что правда, то правда.
Людмила Александровна. А теперь удивляется, что я увлекаюсь ролью добровольнаго слдователя, и тоже, какъ онъ, строю системы и предположенія.
Сердецкій. Такъ что вы выработали свой взглядъ на убійство?
Людмила Александровна. Да.
Сердецкій. Это интересно.
Людмила Александровна (съ безумною ршимостью). Хотите, разскажу?
Сердецкій. Пожалуйста.
Синевъ. Гмъ… гмъ… послушаемъ…
Олимпіада Алексевна. О, Господи! Милочка въ роли слдователя!
Людмила Александровна. Такъ слушайте. Убійство это не преднамренное… это прежде всего.
Синевъ. Вполн согласенъ: внезапно, случайное убійство случайно попавшимъ подъ руку оружіемъ.
Людмила Александровна. Да, дло случая. Можетъ быть, необходимаго, фатальнаго, но все же случая, а не злого намренія. Это — повторяю прежде всего. Замтьте.
Синевъ. Замтили, замтили. Продолжайте.
Людмила Александровна. Вы знаете, что за человкъ былъ Ревизановъ. Знаете, какъ оскорблялъ онъ людей — и больше всхъ именно насъ, женщинъ. Онъ относился къ намъ, какъ къ рабынямъ, какъ къ самкамъ, какъ укротитель къ своему звринцу. Жертвъ y него было много.
Олимпіада Алексевна. Mille e tre!
Людмила Александровна. Представьте теперь, что одна изъ нихъ бунтуетъ. Она утомлена изысканностью его издвательствъ, довольно ихъ съ нея. Но онъ неумолимъ, именно потому, что она бунтуетъ, что она сметъ бороться противъ его власти. И онъ не по любви… о. нтъ! а просто по скверному чувству: ты моя раба, я твой царь и Богъ! гнетъ ее къ земл, душитъ, отравляетъ каждую минуту жизни, держитъ ее подъ постояннымъ страхомъ… ну, хоть своихъ разоблаченій, что ли. Представьте себ, что она женщина семейная, уважаемая… и вотъ ей приходится быть при этомъ негодя наложницею… хуже уличной женщины… ненавидеть и принадлежать… поймите, оцните это!
Синевъ. Эка фантазія-то y васъ! Слушайте, Аркадій Николыаевичъ: какъ разъ тема по васъ… вы психологію любите.
Людмила Александровна. И она хитритъ съ нимъ, покоряется ему, назначаетъ свиданіе… и на свиданіи чаша ея терпнія переполнилась… и она убила его, а обстоятельства помогли ей скрыться. Что же? по-вашему, когда вы знали Ревизанова, не могло такъ быть? Не могла убить Ревизанова такая женщина?
Синевъ. Выдала бы она себя непремнно, голубушка, и уже давнымъ давно. Русскіе интеллигентные убійцы еще умютъ иногда ловко исполнить преступленіе, но укрыватели они совсмъ плохіе. Совстливы ужъ очень. Слдствіе ихъ не състъ, сами себя съдятъ.
Людмила Александровна. Значить, вы не согласны со мною? Не такъ дло было?
Синевъ. Нтъ. Вы сочинили эффектный французскій романъ съ уголовщиною,— и только.
Людмила Александровна. У меня фантазіи, можетъ быть, слишкомъ много, а y васъ ужъ слишкомъ мало, Петръ Дмитріевичъ. Въ вашемъ, дл это большой порокъ. Вы никогда не выслужитесь… Идемъ, Липа. До свиданья, господа…

Уходятъ. Синевъ стоитъ въ глубокой задумчивости.

Сердецкій. Да, да… что-то она прячетъ въ себ прячетъ отъ всхъ, даже… обидно немножко, даже отъ меня. И что-то тяжелое, скверное, ядовитое… Жаль ее, бдную, жаль.
Синевъ (быстро шагаетъ взадъ и впередъ по сцен). Послушайте: вдь, было время, когда Ревизановъ считался женихомъ Людмилы Александровны?
Сердецкій. Да.
Синевъ. Не думаете вы, что они того… возобновили? а?
Сердецкій. Какъ вамъ не стыдно!
Синевъ. Стыдно, стыдно, очень стыдно, да въ такомъ затруднены поневол безстыдникомъ станешь.
Сердецкій. Ревизановъ былъ прямо противенъ Людмил Александровн, она его ненавидла.
Синевъ. Вотъ именно, какъ вы изволили выразиться, онъ былъ ей ужъ какъ-то слишкомъ противенъ, точно напоказъ
Сердецкій. Пожалуй…
Синевъ. Подъ откровенною ненавистью очень часто таится скрытая влюбленность.
Сердецкій. О, да, гораздо чаще, чмъ думаютъ.
Синевъ. А вдь покойный былъ надо же признаться — мужчина обаятельный и, кром того, нахалъ великій: обстоятельство весьма важное. Донъ-Жуаны его типа видятъ женщину насквозь и показныхъ ненавистей не боятся. Они умютъ ловить моментъ.
Сердецкій (задумчиво). Да, да, вы правы. У женщинъ это бываетъ. Сейчасъ негодяй! мерзавецъ! презрнный! А черезъ минуту — случился чувственный порывъ да подвернулись мужскія объятія… глядь, вотъ теб на!— уже не негодяй, а милый, хорошій, прекрасный…
Синевъ. Вотъ видите!..
Сердецкій. Слдовательно, вы полагаете…
Синевъ. Что Ревизановъ увлекъ Людмилу Александровну: между ними, вроятно, были свиданія, и… и тогда объясняется, гд она провела таинственные часы, когда ея не было ни дома, ни въ деревн.
Сердецкій. Не похоже все это на Людмилу.
Синевъ. А между тмъ вс данныя говорятъ за мое предположеніе. И ея таинственное исчезновеніе, и этотъ посмертный интересъ къ человку, котораго она будто бы ненавидла, и удрученное состояніе, небывалая замкнутость въ самой себ, очень похожая на раскаяніе, на позднія угрызенія совсти…
Сердецкій. Въ чемъ?
Синевъ. Какъ въ чемъ? Да разв можетъ легко отозваться паденіе на такой женщин, какъ Людмила Александровна?
Сердецкій. Да… вы вотъ о чемъ.
Синевъ. Я увренъ, что они Ревизановъ и Людмила Александровна видлись въ ночь предъ тмъ, какъ этотъ несчастный былъ зарзанъ…
Сердецкій. Но, вдь въ такомъ случа…
Синевъ (холодно). Что?
Сердецкій. Въ такомъ случа… ее могутъ… тоже подозрвать?.

Долгое молчаніе.

Синевъ. А, вы думаете, я ее не подозрваю?

Сердецкій въ ужас, отшатнулся.

Если бы я хотлъ… Да другой слдователь давно бы арестовалъ ее!..
Сердецкій. Богъ съ вами! Да гд же данныя?
Синевъ. Мы только-что пересчитали ихъ.
Сердецкій. Ничего опредленнаго, одни предположенія.
Синевъ. Эхъ, милый человкъ, сотни людей шли на Сахалинъ на основаніи гораздо слабйшихъ уликъ.
Сердецкій. Да вдь вы всю жизнь ея знаете… безупречную, чистую!.. Такое прелестное возвышенное существо…
Синевъ. Какъ будто совершаютъ преступленія только изверги рода человческаго. Какъ будто нтъ моментовъ, когда преступленіе — стихійная необходимость, когда оно подвигъ? Гд ваша психологія, Аркадій Николаевичъ?
Сердецкій. Ахъ, батюшка! психологія хороша, пока судишь да рядишь вчуже, а тутъ своя бда…
Синевъ. Этотъ разсказъ ея… это волненіе… Да вдь она себя головою выдала. Вы сами свидтель.
Сердецкій. Нтъ, нтъ, нтъ! Я ничего не слышалъ, ничего не знаю.
Синевъ.. А, Богъ съ вами! Что я васъ повсткою что ли вызываю для дачи показанія?.. Вы ничего не знаете, а я ничего не хочу знать. Слышите? Не хочу. И, пока хоть одна улика противъ нея останется мн не ясною, пока он не окружать меня со всхъ сторонъ, не прижмутъ меня въ уголъ, я не наложу на нее руки. Вопреки убжденію, вопреки внутреннему голосу, который кричитъ мн, что она убила,— я ее не трону.
Сердецкій.. Но если?..

Молчаніе.

Синевъ. Дружба дружбой, а служба службой. У всякаго, батюшка Аркадій Николаевичъ, есть свой долгъ, и, какъ ни тяжело, а исполнять его надо…

Голосъ Верховскаго.

Митя! Лида! что это я дозваться никого не могу? Ребятки! гд вы?
Синевъ. Степанъ Ильичъ идетъ сюда… Я слишкомъ взволнованъ, чтобы встртиться теперь съ нимъ… Извинитесь за меня… До свиданья.
Сердецкій. До свиданья. Но… Петръ Дмитріевичъ!
Синевъ. Я сказалъ вамъ: буду ждать, пока могу… а потомъ не не взыщите!

Уходить.

Занавсъ

Картина II.

Тамъ же

Людмила Александровна. Леони. Синевъ.

Леони. Да, mаdаme, это были ужасные дни… Я постарла въ одну недлю на десять лтъ… О, я знаю! о немъ говорятъ, что онъ былъ дурной человкъ, деспотъ, тиранъ… Можетъ быть… мн все равно! Я любила его, mаdаme. Я едва не сошла съ ума, когда его убили. И они, ces brigаnds de policiers, имли наглость подозрвать меня… Monsieur Синевъ былъ такъ добръ, принялъ во мн участіе, доказалъ мою невиновность… Безъ него… Ахъ, страшно подумать, что сталось бы со мною.
Людмила Александровна. Да, судъ ужасенъ. Наказаніе и преступнику страшно, а вы невинны…
Леони. Ахъ, какъ хорошо вы это сказали! Я чувствую, вы искренно поварили, что я невинна.
Людмила Александровна. Да, я имю вс основанія вамъ врить.
Леони. Благодарю васъ. Не вс такъ хорошо думаютъ о бдной Леони, многіе даже разочарованы, что я не убійца, клянусь вамъ. Убить Ревизанова… oh, c’est chic, mаdаme!.. Директоръ цирка самъ предложилъ мн удвоить мое жалованье…
Людмила Александровна. У васъ нтъ никакихъ подозрній, кто умертвилъ Андрея Яковлевича?
Леони. Я знаю одно, mаdаme, его убила женщина.
Людмила Александровна. Это вс знаютъ.
Леони. И я уврена, что это именно та женщина, письмо отъ которой онъ не хотлъ мн показать…
Синевъ. Письмо? Онъ получилъ въ тотъ день письмо отъ женщины?
Леони. Да… небольшой листокъ голубой бумаги.
Синевъ. Гмъ…

Людмила Александровна глубоко вздыхаетъ.

Леони. Найдите эту женщину, monsieur, судите ее скоре, сошлите. Чмъ тяжеле ее осудятъ, тмъ больше мн будетъ радости…
Людмила Александровна. Вы ненавидите ее. хотя никогда не видали, даже не знаете, кто она такая…
Леони. Да, mаdаme, ненавижу. И не за него только, но и за себя. О! вы не знаете ужаса быть невинною и ждать позора… За что? для кого? Аh, mаdаme! Я волосы рвала отъ ярости.
Людмила Александровна. Вроятно, она страдаетъ теперь не меньше васъ… Отравленная совсть дурной товарищъ.
Леони. Да какая въ ней совсть? Въ чемъ она сказалась? О, я не сужу ее за смерть бднаго Аndre. Какъ знать что между ними было? Можетъ быть, она была права… Но относительно меня? предать невинную, хладнокровно послать на судъ первую встрчную… Какая низость! Какой звриный эгоизмъ!
Синевъ. Вы слишкомъ требовательны, mаdemoiselle Leonie. Инстинктъ самосохраненія не разсуждаетъ.
Леони. Иногда я думала: быть можетъ, эта женщина — дама изъ общества, потаенная гршница… ихъ много, mаdаme!.. Въ свт она блестящая, холодная лицемерка, съ репутаціей непогршимости, уважаемая, почтенная… Вотъ когда меня брало бшенство!
Синевъ. Почему же?
Леони. Monsieur, я знаю себ цну. Вы очень любезны ко мн, mаdаme Ратисова ко мн добра, какъ родная, вы удостоили принять меня, какъ равную. Но я не обманываю себя. Я знаю, что въ глазахъ свта я, все-таки, падшая женщина.
Синевъ. Помилуйте! Богъ съ вами! Что это вы?
Леони. И когда я думала, что вотъ такая-то святая прячется отъ суда, спасая себя моею гршною головою… Пусть молъ идетъ въ каторгу эта погибшая! Ей вдь все равно не привыкать къ позору, туда ей и дорога…
Синевъ. Успокойтесь… Дло прошлое… Не стоитъ разстраиваться…
Леони. Продажная! Ну,— и пускай! А все-таки я лучше ея… Я продажная, а она — убійца!..

Спохватясь въ своей горячности, замчаетъ страдальческое лицо Людмилы Александровны…

Простите: я забылась. Ради Бога, не сердитесь… Я не могу иначе, когда объ этомъ… Мн такъ больно, обидно… Простите…
Синевъ. Успокойтесь, Людмила Александровна ничуть на васъ не сердится.
Людмила Александровна. Конечно… За что же?
Леони. Здсь душно отъ цвтовъ… кровь приливаетъ къ голов… Охъ… Я буду отвратительна сегодня.
Синевъ . А y васъ спектакль?
Леони. Да, и мн уже время къ нему одваться. Позвольте, mаdаme, поблагодарить васъ за вашу доброту..
Людмила Александровна. До свиданья.
Леони. Не сердитесь… мн такъ неловко, такъ совстно. До свиданья.
Синевъ. Я провожу васъ.

Уходитъ.

Людмила Александровна (встаетъ, блдная, съ окаменлымъ лицомъ, глаза горятъ безумнымъ огнемъ). Наглоталась… досыта… ‘Я продажная, а она убійца’. А разв я-то не продажная была, когда шла къ нему, за этими проклятыми письмами?.. Продажная… Убійца!

Стоитъ растерянная, трудно собираясь съ мыслями.

Что бишь я хотла сдлать? Да… письмо… голубой квадратный листокъ… Надо уничтожить всю такую бумагу… Скоре надо, немедленно…

Хочетъ уйти и, безсильно махнувъ рукою, остается на мст.

А! все равно… Пускай ищетъ, находить… Устала я, устала… Не могу я больше оставаться одна съ этою тяжестью въ душ… Не могу, устала.

Шопотомъ, почти безсмысленно, машинально.

Продажная!.. убійца…
Сердецкій (входить встревоженный). Людмила Александровна, вамъ худо? Синевъ перепугалъ меня, сказалъ, что Леони чуть не довела васъ до истерики…

Людмила Александровна молчитъ.

Сердецкій. Вы снисходите къ ней, голубушка. Вдь какую она передрягу пережила,— примите во вниманіе.

Людмила Александровна молчитъ.

Сердецкій. Можетъ быть, позвать къ вамъ двушку?

Людмила Александровна отрицательно качаешь головою.

Сердецкій. Вы хотите остаться одна? Я уйду…

Отходить.

Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ!

Онъ возвращается.

Людмила Александровна. Послушайте… это я убила Ревизанова… тогда… въ ночь съ пятаго на шестое…
Сердецкій. О!..
Людмила Александровна. Да… дайте мн воды… ради Бога, скоре…

Сердецкій подаетъ ей стаканъ. Она пьетъ, расплескивая воду, зубы ея стучатъ о стекло.

Сердецкій. Я зналъ это, Я чувствовалъ, предполагалъ. Ахъ, несчастная, несчастная!
Людмила Александровна. Онъ… онъ мучилъ меня… издавался надо мною… грозилъ мн нашею прошлою любовью… Вдь я, Аркадій Николаевичъ, была его, совсмъ его!.. Онъ хотлъ, чтобы я его опять любила… была рабою… онъ Ми… Митю своимъ сыномъ хотлъ объ… объявить… У него письма были… доказательства. Я не стерпла… вотъ… убила… вотъ… вотъ… и… и не знаю, что теперь длать съ собою?
Сердецкій. Несчастная, несчастная !
Людмила Александровна. Не знаю, что длать, не знаю. Думаю и ничего не могу придумать… Ахъ! Что тутъ выдумаешь, когда рядомъ съ каждою мыслью поднимаются образы этой страшной ночи?.. Тамъ эта комната, и онъ на ковр, блдный, холодный, а на лиц вопросъ… Не узналъ смерти… не понялъ, что умираетъ…
Сердецкій (старается усадитъ ее въ кресла). Не смотрите такъ, Людмила. Что вы видите? Что вамъ чудится?
Людмила Александровна. Нтъ, вы не бойтесь. Я не галлюцинатка… до этого еще не дошло, Богъ милуетъ… y меня только мысль больная, память больная… Помнится, думается, — ни на минуту не отпускаетъ меня…
Сердецкій. Чуяло мое сердце недоброе, ждалъ я бды, только все же не такой. Господи! что же это? Громъ на голову! съ яснаго неба громъ… Милочка! Милочка! что вы, бдная, съ собою сдлали?
Людмила Александровна. Я убить себя хотла… Хотла пойти къ Синеву, во всемъ признаться… жалко! дтей жалко… я ихъ отъ позора спасти хотла, а, вмсто того, вдвое опозорила! Дти убійцы!.. О другъ мой! Вы даже не подозрваете, какъ это страшно убить человка. Я поняла проклятіе Каина, я несу его на себ. Я… я всхъ людей боюсь, Аркадій Николаевичъ! Я… даже васъ боюсь въ эту минуту… Другъ мой! я вамъ все сказала честно, какъ брату. Помните же! Я вамъ врю и вы будьте врны мн до конца! Не выдавайте меня!
Сердецкій. Богъ съ вами, несчастная!
Людмила Александровна. Не выдавайте.
Сердецкій. Мн ли выдавать васъ, мое дитя, мое сокровище?… мою единую, единую любимую за всю жизнь? Охъ, горько, страшно горько мн, Людмила.
Людмила Александровна. Синевъ… вы замчаете? Онъ что-нибудь пронюхалъ… ищейка!.. Я ненавижу его, Аркадій Николаевичъ.
Сердецкій. Ничего онъ не узнаетъ. Я стану между нимъ и вами. Кром совсти y васъ не будетъ судьи.
Людмила Александровна. Я его ненавижу. А! да и всхъ тоже всхъ вокругъ меня… Вы одинъ остались какъ-то не чужой мн…
Сердецкій. Господи! Это-то какъ развилось y васъ? когда успло? Откуда взялось?
Людмила Александровна. Откуда? Дтскій вопросъ, Аркадій Николаевичъ!
Сердецкій. Относительно Синева я, пожалуй, еще понимаю ваша чувства. Охъ, хотя и невольно, и слпо, все же держитъ въ своихъ рукахъ вашу судьбу. Но ваши домашніе? дти?
Людмила Александровна. Дти… дти… Ахъ, Аркадій Николаевичъ! дти горе мое. Для нихъ я все это сдлала. Хотла оставить имъ чистое, какъ хрусталь, имя… А теперь, посл этого дла… я разлюбила дтей!
Сердецкій. Разлюбили дтей? да какъ же? за что?
Людмила Александровна. Ахъ, другъ мой! больно мн… Вдь я для нихъ больше, чмъ кусокъ живого мяса изъ груди вырзала! я всю себя какъ ножемъ испластала. Душа болитъ, сердце болитъ, тло болитъ… мочи нтъ терпть! Тоска, страхъ, боль эта свтъ мн застятъ. Погубила себя!.. А за что?.. Стоило, нечего сказать.
Сердецкій. Вы несправедливы къ семь, Людмила.
Людмила Александровна. Можетъ быть. Они здоровые, я — больная. Когда же больные бываютъ справедливы къ здоровымъ? Я завидую имъ, Лип, вамъ, Синеву… Счастливые, спокойные люди съ чистою совстью! Вы хорошо спите ночью! Вы не подозрваете врага въ каждомъ человкъ, не ищете полицейскихъ крючковъ въ каждомъ вопрос… Злюсь, говорятъ,— ‘у тебя характеръ испортился… ты несносна’. Да, и злюсь, и испортился характеръ, и несносна! Но вдь… если бы они знали и поняли мою жертву — они бы должны ноги цловать y меня!
Сердецкій (строго). А вы ршились бы сказать имъ?
Людмила Александровна. Никогда!
Сердецкій. На что же вы жалуетесь?
Людмила Александровна. Я знаю, что не имю права жаловаться. Но разв измученный человкъ заботится о правахъ? Одна я, Аркадій Николаевичъ, одна въ то время, какъ мн много любви надо! Я привыкла много любить и быть любимою, въ томъ и жизнь свою полагала. А вотъ теперь, когда мн нужна любовь, я одна…

Лида бжитъ, держа надъ головою отнятый y Синева портфель, Синевъ гонится за нею.

Синевъ. Лидочка, ну что за глупости? Отдайте портфель! бумаги растеряете!.. Нашли чмъ баловаться!
Лида. Ха-ха-ха! А я не отдамъ, не отдамъ…
Синевъ. Важныя, ей Богу, важныя! Растеряете, меня за нихъ засудятъ.
Лида. Вотъ и посидите y насъ, и посидите!
Синевъ. Засудятъ, въ Сибирь сошлютъ, сами же будете плакать!
Лида. Вы уходить отъ насъ задумали, а я портфеля не отдамъ!
Синевъ. Не отдадите — догоню и самъ отниму!
Лида. Ха-ха-ха! ловите втра въ полъ.

Убгаютъ..

Людмила Александровна (вн себя). Слышите? Слышите, какъ весело!.. А они счастливы, неблагодарные! они играютъ, смются, они — чужіе моимъ мученіямъ. Смются въ то время, когда я живу хуже, чмъ на каторг! Неблагодарные! будь они прок…
Сердецкій. Давно ли вы любили ихъ больше всего на свт, а вотъ уже проклинаете.

Молчатъ.

Людмила Александровна. Теперь вы знаете все… судите меня… кляните!..
Сердецкій. Полно, Людмила Александровна! Судьею вашимъ я быть не могу. Я васъ слишкомъ давно и слишкомъ сильно люблю. Жалть да молчать вотъ что мн осталось.
Людмила Александровна. А мн?

Сердецкій молчитъ.

Да не умирать же мн… не умирать же, Аркадій Николаевичъ?!

Сердецкій молчитъ.

Людмила Александровна. Я пришла къ вамъ, къ другу, сердцевду, писателю, потому что сама не знаю, что мн с собой сдлать. Я на васъ надялась, что вы мн подскажете… А вы…
Сердецкій. Если врите, молитесь.
Людмила Александровна. А! молилась я! Еще страшне стало… ‘Не уібй’ — забыли вы, Аркадій Николаевичъ?

Сердецкій молчитъ.

Людмила Александровна. Больше вы ничего мн не скажете?
Сердецкій (съ отчаяніемъ). Ахъ, Людмила!
Людмила Александровна. Послушайте… пускай я буду гадкая, ужасная, но вдь имла я, имла право убить его?
Сердецкій (твердо). Да. Имли.
Людмила Александровна. А!.. Благодарю васъ!.. благодарю!..
Сердецкій. Объ одномъ жалю, что вы это сдлали, а не я за васъ.
Людмила Александровна (робко приближается къ нему). Я, можетъ быть, противна вамъ?
Сердецкій. Людмила!
Людмила Александровна. А! не перебивайте! Это не отъ васъ зависитъ! это инстинктивно бываетъ… Вдь кровь на мн… Но вы не презираете меня? нтъ? не правда ли?
Сердецкій. Я васъ люблю, какъ любилъ всю жизнь.
Людмила Александровна. Да, всю жизнь.. А знаете ли? Вдь и я васъ любила когда-то… Да.. Можетъ быть, если бы… а! что толковать! Снявши голову, по волосамъ не плачутъ.

Беретъ Сердцкаго обими руками за голову и крпко цлуетъ его въ губы.

Это въ первый и послдній разъ между нами, голубчикъ. Прощайте. Это вамъ отъ покойницы. И больше не любите меня: не стою.
Сердецкій. Что вы хотите длать съ собою?
Людмила Александровна. Не все ли равно? Не все ли равно?

Быстро уходить,

Олимпіада Алексевна (входить справа). Батюшки, какой мрачный! Что съ вами? или въ лсу знакомый медвдь умеръ?
Сердецкій. Вотъ что, Олимпіада Алексевна. Я возлагаю на васъ большую надежду — на счетъ Людмилы Александровны…
Олимпіада Алексевна. Ну-съ?
Сердецкій. Она, въ послдніе дни, изъ всхъ своихъ только къ вамъ и относится дружелюбно, только васъ одну еще и любитъ.
Олимпіада Алексевна. Умная женщина,— потому меня и любитъ. Степанъ Ильичъ, супругъ мой, даже Петька Синевъ вс норовятъ осудить меня за мой веселый нравъ, вс мораль мн читаютъ. А Людмила — ни-ни! И умна. Не судитъ и судима не будетъ. Ну что? Кому надо? Вдь это послднее пламя: доживаю свой вкъ. Доживу, и кончено. Уйду въ благотворительность, стану дамою-патронессою. Такое лицемріе на себя напущу,— чертямъ тошно будетъ. Знаете поговорку: ‘когда чортъ старетъ, онъ идетъ въ монахи’. Такъ и я. Много-много, если иной разъ съзжу за границу инкогнито и припасу тамъ себ на голодные зубы, какого-нибудь тореадора.
Сердецкій. Простите, голубушка, разстроенъ я, не до шутокъ мн. Вотъ что: приглядите вы за Людмилою Александровною, не оставляйте ее одну…
Олимпіада Алексевна. Я и то уже глазъ съ нея не свожу.
Сердецкій. Можетъ быть, ваше общество развлечетъ ее немного.

Уходить. Входятъ Лида, Митя и Синевъ — ведутъ Лиду за руки y Синева — отнятый портфель.

Синевъ. Ура! побдилъ и овладлъ трофеемъ… Митяй! благодарю за вооруженную помощь.
Лида. Да, когда вдвоемъ на одну, да еще я поскользнулась…

Убгаетъ.

Олимпіада Алексевна. Разыграться изволили, Петръ Дмитріевичъ? Вотъ ужъ пословица-то врно говоритъ: связался чортъ съ младенцомъ.
Синевъ. Митя! кланяйся и благодари: тутъ и на твою долю досталось!
Mитя. Нтъ, я, кажется, тебя, въ самомъ дл, скальпирую.
Синевъ. Не сверкай взорами: я только два слова…

Отводить Олимпіаду Алексевну въ сторону.

Тетушка…
Олимпіада Алексевна. Секретъ?
Синевъ. Строжайшій.
Олимпіада Алексевна. Денегъ, что ли, надо?
Синевъ. Тьфу! когда я y васъ просилъ? Вотъ что: Людмила Александровна…
Олимпіада Алексевна. И этотъ! Да что вы помшались вс на Людмил Александровн?
Синевъ. Пишетъ она вамъ иногда?
Олимпіада Алексевна. Почти каждый день обмняемся запискою, а то двумя…
Синевъ. Голубые листки?
Олимпіада Алексеевна. Да, y нея всегда такая бумага… Да на что теб?
Синевъ. Квадратики? да?
Олимпіада Алексевна. Господи! Вотъ присталъ!… Ну, да!.. Мистификацію, что ли, затваешь?
Синевъ. Нтъ, скоре распутываю… Благодарю васъ, тетя Липа!
Олимпіада Алексевна. Больше ничего?
Синевъ. Ничего.
Олимпіада Алексевна. Стоило красивую женщину въ уголъ уводить! Только любопытство раздразнилъ!
Митя. Кончились ваши таинственности?
Синевъ. Кончились, братъ! Совсмъ… Теперь вс таинственности кончились!

Олимпіада Алексевна и Митя уходятъ.

Синевъ (одинъ). Нкто Брутъ, говоритъ исторія, изъ чувства гражданскаго долга, отрубилъ головы своимъ сыновьямъ. Людмила Александровна мн почти не родственница даже, да и не рубить голову ей приходится, а только посадить ее на скамью подсудимыхъ. Улики явныя… Преступна! Ясно, какъ день, что преступна!.. Ну-съ, Петръ Дмитріевичъ! вотъ теб скира: руби!.. Что же рука-то не поднимается? Эхъ-хе-хе!

Стоитъ въ задумчивости. Людмила Александровна показывается въ столовой.

Я не въ силахъ арестовать ее… лучше въ отставку подамъ! Пусть другой… Но, съ другой стороны…

Людмила. Александровна медленно входить и приближается къ Синеву. Она идетъ какъ соннамбула, будто не замчая его…

Синевъ заступаетъ ей дорогу. Людмила Александровна…

Людмила Александровна вздрогнула, остановилась, смотритъ на Синева тусклымъ, мертвымъ взоромъ, точно не узнаетъ его.

Синевъ. Нтъ! Не могу! не могу!

Убгаетъ.

Людмила Александровна (долго смотритъ вслдъ ему). Догадался, наконецъ? Поздно! надо было брать меня живою: отъ мертвой добыча не велика.
Олимпіада Алексевна (входитъ). Что такъ задумчива? что такъ печальна?
Людмила Александровна. Липа!
Олимпіада Алексевна. Ты опять киснешь? Жаль. Право, мн тебя жаль. Годы наши не двичьи, летять быстро. А ты теряешь золотое время на хандру… Есть ли смыслъ? Хоть бы разокъ улыбнулась. Что это? кого собираешься хоронить?
Людмила Александровна. Себя, Липа.
Олимпіада Алексевна (хохочетъ). Ой, какъ страшно! Что же теб въ нощи видніе было? Это случается.
Людмила Александровна. Да, видніе… тяжелый, ужасный сонъ.
Олимпіада Алексевна.Я тяжелые сны только на масляниц вижу, посл блиновъ, а то все веселые. Будто я Перикола, а Пикилло — Мазини. Будто въ меня пушкинскій монументъ влюбленъ,— что-нибудь этакое. А чаще всего никакихъ. Жизнь-то мою знаешь: вчный праздникъ!— оперетка, Стрльна, шампанское… Вернешься домой, устала до смерти, стоя спишь, добралась до подушки и ау! какъ мертвая!
Людмила Александровна. Какъ мертвая!
Олимпіада Алексевна. Ты на жизнь-то полегче гляди: что серьезиться? Съ какой стати? Разв y насъ какія-нибудь удольфскія тайны на душ, зми за сердце сосутъ? Я ужъ и то смялась давеча Петьк Синеву: что онъ ищетъ рукавицы, когда онъ за пазухою?
Людмила Александровна. А!..
Олимпіада Алексевна. Приглядись, говорю, къ Людмилъ: какой теб еще надо убійцы? Лицо точно она вотъ-вотъ сейчасъ въ семи душахъ повинится…
Людмила Александровна. Не шути этимъ! не шути! не смй шутить!
Олимпіада Алексевна. Э! отъ слова не станется.
Людмила Александровна. Не шути! Это… это страшное.
Олимпіада Алексевна. Эка трагедію ты на себя напустила! Даже по Москв разговоръ о теб пошелъ.
Людмила Александровна. Уже!
Олимпіада Алексевна. Намедни встрчаю княгиню Настю… ну, знаешь, ея язычокъ! — А что, спрашиваетъ, Липочка: правда это, что ваша пріятельница Верховская была влюблена въ покойнаго Ревизанова и теперь облеклась по немъ въ трауръ?
Людмила Александровна. Я въ него? въ этого… изверга?.. Да какъ она смла?! Какъ ты смешь?!
Олимпіада Алексевна. Пожалуйста, не кричи. Во-первыхъ, я ничего не смю, а во-вторыхъ… я все смю! не закажешь! Княгин я за тебя отпла, конечно. Ну, а влюбиться въ Ревизанова что тутъ особеннаго? Да мн о немъ Леони такое поразсказала… ну-ну! Я чуть не растаяла, честное слово. И этакого-то милаго человка укокошила какая-то дура!.. Не понимаю я этихъ романическихъ убійствъ. За что? кому какая корысть? Мужчины, хоть и подлецы немножко, а народъ хорошій. Не будь ихъ на свт, я бы, пожалуй, въ монастырь пошла.
Людмила Александровна. Ахъ, ничтожество!

Ломаетъ руки въ смертельной тоск.

Липа!
Олимпіада Алексевна. Что?
Людмила Александровна. Дай мн средство, научи меня быть такою же счастливою, какъ ты!
Олимпіада Алексевна. А кто теб мшаетъ? Живи, какъ я,— и будешь, какъ я.
Людмила Александровна. Не хочу я больше сновъ… не надо ихъ! не надо!
Олимпіада Алексевна. Ну, ужъ это, матушка, не отъ насъ зависитъ. Это — кому какъ дано!
Людмила Александровна. Мертвые сновъ не видятъ.
Олимпіада Алексевна. Не къ ночи будь сказано!
Людмила Александровна. Вчный мракъ…забвеніе… тишина…
Олимпіада Алексевна. Ну, что ужъ! Извстное дло: мертвымъ тломъ хоть заборъ подпирай!
Людмила Александровна. Зачмъ люди клевещутъ на смерть, представляютъ ее ужасною, жестокою?.. Жизнь страшна, жизнь свирпа, а смерть ласковый ангелъ. Она исцляетъ… Она защитить меня… она проститъ…
Олимпіада Алексевна. То есть — убей ты меня, а я ничего не понимаю, что съ тобою творится. Такъ всю и дергаетъ.

Съ внезапнымъ вдохновеніемъ.

Слушай! говори прямо: въ самомъ дл, что ли спуталась съ кмъ?

Л. А., оторванная отъ своихъ мыслей, смотритъ, не понимая.

Такъ это дло житейское! Доврься мн: слава Богу, подруги!

Л. А., понявъ, наконецъ, разражается истерическимъ смхомъ.

Все будетъ шито и крыто. Я на секреты не женщина — могила.
Людмила Александровна (безумно хохочетъ). Нтъ… нтъ… нтъ! Спасибо!.. Эта могила не для меня… Я найду себ другую!.. другую!..

Быстро уходить.

Олимпіада Алексевна. Да куда же ты? куда?.. Фу! перепугала! Охъ, ужъ эти мн в нервныя натуры! Напустятъ на себя неопредленность чувствъ и казнятся. Зачмъ? кому надо! Терпть не могу.

Выстрлъ.

Ай!

Изъ разныхъ дверей выбгаютъ Синевъ , Митя, Лида.

Синевъ. Что случилось?
Митя. Кто стрлялъ?
Лида. Гд?
Олимпіада Алексевна. Охъ… боюсь и думать… Людмила… тамъ…
Лида. Мамочка!
Митя. Господи!

Бгутъ за сцену.

Голосъ Сердецкаго. Помогите кто-нибудь… скоре, бгите за докторомъ!.. Митя! поднимай ее! Вотъ такъ!..

Вдвоемъ съ Mитею выносятъ Людмилу Александровну.

Лида. Мамочка!
Людмила Александровна. Это я нечаянно… вы не думайте… Я задла… Не слдовало трогать… Охъ!
Сердецкій. Петръ Дмитріевичъ! скоре доктора! Пошлите въ клубъ за Степаномъ Ильичемъ.
Людмила Александровна. Поздно… Не успете… Другъ мой! Я умираю… Спасибо за все!.. Передайте мужу — пусть проститъ… Дти!.. Митя!.. Лида!.. измучила я васъ… простите!.
Митя. Мамочка моя! мамочка! Господи! да за что же?
Олимпіада Алексевна (гладитъ его по голов). Полно, золотой мой, полно! Это ничего, мама поправится.
Людмила Александровна. Нтъ, я не поправлюсь… Петръ Дмитріевичъ! вы видите…
Синевъ. Ахъ, глаза бы не глядли!
Людмила Александровна. Подойдите… ближе… я должна вамъ сказать…
Сердецкій. Не надо этого, Людмила, совсмъ не надо!
Людмила Александровна. Надо, Аркадій Николаевичъ, совсть велитъ… моя бдная отравленная совсть…

Синевъ угрюмо приближается.

Людмила Александровна. Забудьте все!.. Прекратите дло!.. Я прошу васъ!.. Теперь я имю право просить… Жизнью заплачено за жизнь… Охъ!.. Дти!.. Ми… Митя!.. простите!.. Люблю… всхъ люблю… Ахъ!

Умираетъ.

Лида. Мамочка!
Митя. Мама! За что, за что, за что?

Съ воплемъ припадаетъ къ трупу.

Занавсъ.

КОНЕЦЪ.

ПРИМЧАНІЕ. Заключительная сцена смерти Людмилы Верховской въ этомъ изданіи начинается во второй, петербургской, редакціи. Такъ играла ее Л. Б. Яворская, имющая право считать роль Верховской одною изъ удачнйшихъ въ своемъ обширномъ репертуаръ. У Корша и въ провинціи сцена эта шла по первой редакціи. Такъ какъ многія исполнительницы предпочитаютъ ее петербургской и, благодаря первому печатному изданію ‘Отравленной Совсти’, она боле извстна, то прилагаю и этотъ варіантъ.

ВАРІАНТЪ ПОСЛДНЕЙ СЦЕНЫ

По первой редакціи.

Синевъ. Ахъ! глаза бы не глядли.

Съ отчаяніемъ бросаетъ портфель на столъ. Изъ него сыплются бумаги.

Людмила Александровна. Это… что тамъ… упало? Какія… бумаги…
Синевъ (мнется). Мои служебныя, Людмила Александровна.
Людмила Александровна. А! понимаю, какія… Покажите мн ихъ сюда.
Синевъ. Помилуйте, Людмила Александровна!.. до бумагъ ли?!
Людмила Александровна. Дайте! исполните волю умирающей…

Синевъ нехотя подаетъ. Людмила Александровна читаетъ.

Дло объ убійств… неизвстнымъ лицомъ… Неизвстнымъ лицомъ!.. Дти! Липа! отойдите! Я хочу сказать два слова Петру Дмитріевичу. Вы, Аркадій Николаевичъ, останьтесь… вы знаете все.
Сердецкій. Не надо этого, Людмила, совсмъ не надо.
Людмила Александровна. Надо, Аркадій Николаевичъ!.. Совсть велитъ… Моя бдная, отравленная совсть… Петръ Дмитріевичъ…
Синевъ. Людмила Александровна, не лучше ли намъ поговорить, когда вы поправитесь?
Людмила Александровна. Нтъ, я не поправлюсь. Наклонитесь ко мн… Петръ Дмитріевичъ, тутъ надо сдлать маленькую приписку. Вотъ тутъ… возьмите карандашъ… пишите… Охъ!.. Пишите: прекращено за смертію… обвиняемой…

Умираетъ. Дти съ воплемъ бросаются къ трупу.

Сердецкій (Синеву). Забудьте ея слова. Не людямъ судить мертвыхъ между собою! Сосчитаться другъ съ другомъ — предъ ними цлая вчность.

Занавсъ.

Virtus Аntiquа

(Оруженосецъ).

Святочная Легенда.

Впервые поставлена на сцен Императорскаго Петербургскаго Александринскаго Театра

26 декабря 1901 года въ бенефисъ

Е. И. Левкевой.

Написана въ 1893 г.

Сюжетъ взятъ изъ неаполитанскаго сказанія, записаннаго авторомъ въ Амальфи.

Третье печатное изданіе пьесы.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Сильвія, Галеотто, Уго, Тереза, Ланчелотто1.

Мсто дйствія: замокъ графини Сильвіи въ горахъ близъ Амальфи.

Эпоха — первая четверть XIII века.

1 Распредленіе ролей при постановк въ Александринскомъ театр: В. А. Мичурина (Сильвія), И. А. Стравинская (Ланчелотто), Р. Б. Аполлонскій (Галеотто), В. П. Далматовъ (Уго).

Сцена изображаетъ обширный залъ норманской постройки: смсь византійскаго стиля съ мавританской пестротой, первобытной грубости съ восточною роскошью. Въ глубин терраса съ портикомъ витыхъ колоннъ открываетъ видъ на горы и Салернскій заливъ. Изъ зала выходы направо и налво: два — по лстницамъ — на террасу, и, подъ одною изъ этихъ лстницъ, потайная дверь.

Тереза и Уго,— въ латахъ,— выходитъ изъ потайной двери.

Тереза. Входите, добрый Уго!.. Только — тише!
Какъ можно тише!
Уго. Спотыкается.
Ахъ, сто чертей!
Тереза. Благодарю покорно!
Какой вы котъ?! Медвдь лсной!
Уго. А ты
Обуй кота, какъ я обутъ, въ желзо,
Да и пусти по мрамору гулять:
Не выручать и бархатныя лапки!
А ну-ка — по секрету: для чего
Такая осторожность?
Тереза. Я не знаю.
Мн ведено графиней привести
Васъ въ замокъ тайнымъ ходомъ подъ опаской,
Что, если кто провдаетъ о томъ,
Она и носъ и уши мн обржетъ…
Уго. Провалъ меня возьми, коль по душ
Таинственность мн эта! Тамъ, гд тайны,
Нечистый самъ сидитъ недалеко.
Тереза. Молчите, Уго! вотъ сама графиня…

Сильвія входить.

Уйди, Тереза!.. Здравствуй, богатырь!

Тереза удаляется.

Уго. Жду приказаній вашихъ я, мадонна.
Сильвія. Я поручить намрена теб
Большое дло, гд на ставк будетъ
И честь моя, и жизнь твоя…
Уго. Ого!
Когда для васъ — въ чемъ я не сомнваюсь
Настолько же честь ваша дорога,
Какъ жизнь свою цню я, нашу ставку
Двойную не окупитъ цлый міръ!
Сильвія. По-прежнему ль ты силенъ?
Уго. Ну, годочки
Берутъ свое… Вдь мн за пятьдесятъ,
Прекрасная графиня!.. Я, бывало,
Какъ съ графомъ были мы въ Святой Земл,
Одинъ ходилъ на шестерыхъ неврныхъ…
Теперь — дай Богъ убрать и четверыхъ!
А все-таки — не хвастаюсь, мадонна!—
Изъ вашихъ врныхъ латниковъ никто
Помряться со мной не въ состояньи.
Молокососъ народъ! До стариковъ
Имъ далеко: мы крпкаго закала,
Надежной ковки…
Сильвія. Вренъ ли ты мн?
Уго. Я вамъ служу, мадонна. Значитъ, вренъ.
Сильвія. И можно положиться на тебя?
Уго. Мадонна! Я солдатъ — солдатъ наемный,
Безъ родины, безъ дома, безъ семьи.
Насъ двое въ міръ: я и мечъ вотъ этотъ.
Отчизну мы находимъ тамъ, гд намъ
Живется ладно, весело, привольно,
Гд за труды намъ платятъ хорошо.
Намъ честно платятъ,— мы и служимъ честно.
Заплатятъ скупо — мы рукой махнемъ,
И маршъ къ тому, кто насъ казной поманитъ,—
И завтра, можетъ быть, какъ на врага,
На прежняго ударимъ господина!
Вы платите прекрасно,— и слуга
Я врный вамъ, пока надежна плата.
Сильвія. Вотъ золото. Возьми.
Уго. Благодарю.
Итакъ… кого же!
Сильвія. Что?
Уго. Къ отцамъ отправить?!.
Сильвія. Ты думаешь, разбойникъ…
Уго. Виноватъ!
Предположилъ, синьора, по привычк.
Не новость мн, я старый воробей!
Когда какой-нибудь господчикъ знатный,
Иль госпожа прекрасная, какъ вы,
Зовутъ для совщаній потаенныхъ
Солдата съ безпощадною рукой
И золото ему горстями сыплютъ,
Имъ, значитъ, надо мечъ его купить…
Сильвія. Ты… угадалъ…
Уго. У васъ есть врагъ?
Сильвія. Смертельный!
Уго. И надо мстить?
Сильвія. На смерть.
Уго. Вашъ кошелекъ
Усплъ съ мечомъ моимъ перешепнуться,
И въ гробъ вобьемъ мы вашего врага! Когда?
Сильвія. Сейчасъ!
Уго. Гд ждать?
Сильвія. На этомъ мст.
Уго. Тмъ лучше, что недалеко ходить.
Его примты? имя?
Сильвія. Галеотто.
Уго. Гмъ… Это тотъ прізжій господинъ,
Вашъ гость? Подите же, какъ просты люди!
Мы думали: красавецъ-женишокъ
Наклюнулся графин, — анъ графиня,
Взамнъ постели брачной, бдняка
Въ могилу согрваться посылаетъ!
А жаль его, мадонна!.. Молодецъ!
Кулакъ — гранитъ! плеча косая сажень!
Какъ папа, пьетъ и — ни въ одномъ глазу!
Какъ соръ, швыряетъ золото на кости…
И — надо быть — на женщинъ ловокъ!
Сильвія. Да.
За это и умретъ онъ.
Уго. Безразлично,
За что! Вы заплатили — онъ умретъ!
Теперь вопросъ: кому еще доврить
Вы можете изъ латниковъ своихъ?
Сильвія. Зачмъ?
Уго. Здоровъ и крпокъ Галеотто…
Не одолть его мн одному.
Сильвія. Ты хвастался, что четверыхъ неврныхъ
Теб въ бою подъ силу повалить?
Уго. И я не лгу. А ну — какъ на пятерку
Выходить онъ?
Сильвія. Нтъ! третьяго вмшать
Нельзя въ такую тайну…
Уго. Что за важность?
Убьемъ врага, а ‘третьяго’ — потомъ
За Галеотто вслдъ отправить можно…
Сильвія. Разбойникъ! Какъ? Невиннаго? Да ты
Христіанинъ ли?
Уго. Да. И ваше счастье,
Что нынче вамъ рука моя нужна.
Ни даже за три тысячи цехиновъ
Я завтра вамъ не продалъ бы ее.
Мой врный мечъ — къ услугамъ общимъ въ будни,
Но въ праздникъ отдыхаетъ онъ въ ножнахъ,
Я жъ о своихъ молюся прегршеньяхъ…
Покуда пьянъ къ обду не напьюсь!
А завтра день — изъ праздниковъ-то праздникъ:
Святое Рождество. И лучше я
Повсить на глаголь себя позволю,
Чмъ мечъ свой въ этотъ праздникъ обнажу
На рыцаря единой съ нами вры.
Мой уговоръ: едва лишь зазвонятъ
Къ вечернямъ, ваше золото пропало!
Я мечъ вложу въ ножны и прочь пойду.
Итакъ, скорй товарища назначьте
Въ подмогу мн.
Сильвія а pаrte. &nbsp, Что, если я сама,
Никто другой?
Уго. Вы не робки, мадонна?
Сильвія. Нтъ.
Уго. Крови не боитесь?
Сильвія. Нтъ.
Уго. Свалить
Не то, что Галеотто, — Геркулеса,
Ребенокъ можетъ, сзади подошелъ —
Разъ! — и конецъ. Когда бъ вы захотли
Присутствовать…
Сильвія. Такъ что же?
Уго. Онъ влюбленъ.
Легко вамъ усыпить его вниманье
Кокетствомъ, шуткой, псенкой живой
И всякою тамъ женской чертовщиной.
Я-жъ — тутъ какъ тутъ — и вырасту врасплохъ!
Сильвія задумчиво.
Пять лтъ покрытъ позора пеленой
Нашъ древній родъ по злоб Галеотто.
Развратникъ, онъ, лисица, лицемръ,—
Невиннаго ребенка соблазнитель!..
Сестра Ассунта! дурочка моя!
Гд солнышко тебя, сиротку, гретъ?
Покинутую, кто тебя лелетъ,
Коль ты еще могилой не взята?
Уго. Какъ не взята? Вы бредите, мадонна!
Не самъ ли я — на этихъ вотъ плечахъ
Несъ гробъ ея къ безвременной могилъ?
Со мною рядомъ шелъ родитель вашъ,
Покойный графъ. Былъ день такой дождливый,—
И со слезами горестныхъ очей
Мшались слезы неба на ланитахъ
Богатыря, сраженнаго судьбой.
Сдыхъ волосъ намокшія косины
Висли на лобъ. Бороду свою
Онъ закусилъ и, медленно кивая
Поникшею главою, лепеталъ
Безумныя и страшныя проклятья
И кулаками тучамъ угрожалъ.
Сильвія. Но вс т умерли, кто похороненъ,
Любезный Уго!.. гд моя сестра,
Что съ ней, жива иль нтъ, никто не знаетъ.
Но врно, что въ безвременномъ гробу,
Который ты отнесъ къ сырой могил,
Ассунта не лежала никогда.
Уго. Вотъ ужъ чему и въ сказк бъ не поврилъ!
Да какъ же…
Сильвія. Слушай. Былъ печальный день…
Вошелъ отецъ съ опухшими глазами
И говорить: ‘Ассунта умерла
Внезапно въ ночь чумной заразы жертвой’.
Напрасно я родителя молила:
— Хоть издали дай видть мн сестру
Позволь послднимъ поцлуемъ въ вчность
Мн проводить любимицу мою!
— Нельзя! нельзя! погибельна зараза.
А ты одна осталась y меня…
Итакъ, сестры я мертвой не видала
И почести лишь гробу отдала.
Уго. Ба! въ самомъ дл, вдь графини тла
Никто изъ дворни не видалъ, а гробъ
Самимъ былъ графомъ глухо заколоченъ.
Сильвія. Съ той ночи сталъ отецъ хворать и старть,
И въ годъ его свела въ могилу скорбь.
Но въ смертный часъ, принявъ отъ капеллана
Послднее напутствіе, меня
Онъ подозвалъ остекленлымъ взоромъ…
‘Другъ Сильвія, есть тайна y меня…
Ея и духовникъ не знаетъ, дочка…
И есть наслдство — месть!.. Принять должна
Ты отъ меня и тайну, и наслдство.
Знай, что сестра твоя не умерла:
Она бжала съ подлымъ Галеотто…
Мой честенъ родъ, въ немъ не было распутныхъ
И — да не будетъ! Мертвой объявилъ
Ассунту я и гробъ пустой поставилъ
Въ замковомъ склеп’… Отпусти, Господь,
Невольное намъ это святотатство!
Уго. Могу сказать: хорошія дла!
Сильвія. ‘Найди сестру и накажи злодя’!
Таковъ отца послдній былъ завтъ.
‘Но тайно мсти — хитро и осторожно!
Злодйство, въ тайнъ сдланное, пусть
И тайное возмездіе получитъ.
Когда же будетъ нуженъ человкъ,
Которому довриться ты можешь,
То вспомни Уго — латника. Рука
Его надежна, сердце безпощадно,
И онъ молчать уметъ!’…
Уго. Добрый графъ
Зналъ хорошо людей, мадонна. Правда:
Въ чужихъ длахъ я нмъ, какъ рыба-китъ!
Такое наше ремесло, мадонна:
Покуда не убилъ, болтать опасно,
Пожалуй, укокошатъ самого.
Когда-жъ… того… заказъ уже исполненъ,
Разбалтывать совсмъ резона нтъ:
Законъ вдь глупъ, возьметъ да и повсить!..
Итакъ, мадонна, поздравляю васъ:
Коли жива сестрица, то найдется,
А съ Галеотто справимся, Богъ дастъ.
Сильвія. Пусть будетъ, какъ ты хочешь. Галеотто
Я ласкою лукавой обойду
И нгою въ немъ чувства успокою.
Когда же онъ въ любовномъ полусн
Забудется…
Уго. Меня вы позовете,
И я ударю… Мечъ то y него.
Для врности, мадонна, отберите.
Сильвія. Я слышу говоръ.
Кто-то къ намъ идетъ.
Пройди туда — въ мою опочивальню…

Уго скрывается.

Тереза входить. Мадонна! тамъ отъ графа Галеотто
Пришелъ оруженосецъ, или пажъ —
Не разберу: какъ есть, еще мальчишка.
Онъ съ порученьемъ, хочетъ видть васъ.
Сильвія. Введи его.

Входить Ланчелотто.

Ланчелотто. Колна преклоняя
Предъ вашею небесной красотой,
Мой господинъ привтъ вамъ посылаетъ
И вмст извиненье, что его
Въ обычный часъ нтъ при особъ вашей.
Съ утра мы съ господиномъ по болотамъ
Травили вепря дикаго, и вотъ
Еще нтъ часа, какъ заполевали
Чудовище. Весь кровью обагренъ,
На ваши очи графъ не смлъ явиться,
Но черезъ часъ онъ вновь y вашихъ ногъ…
Сильвія. Благодарю и графа извиняю,
Синьоръ оруженосецъ. Вдь не пажъ,
Оруженосецъ вы, судя по знакамъ?
Ланчелотто. О, да, мадонна.
Сильвія. Мальчикъ вы еще,
А ужъ героя славнаго товарищъ!
Ланчелотто. Товарищъ — нтъ: слуга врнйшій — да.
Сильвія. Вы скромны. Честь вамъ длаетъ смиренье.
Давно ли вы при граф?
Ланчелотто. Пятый годъ.
Сильвія. Какъ странно! Я не помню васъ…
Ланчелотто. Не диво.
Я въ замк вашемъ въ первый разъ, синьора.
Сильвія. Пять летъ назадъ, вашъ храбрый властелинъ
Гостилъ у насъ…
Ланчелотто. Ахъ, къ сожалнью, чести
Служить ему тогда я не имлъ.
Но вашу доброту, синьора, рыцарь
Нердко со слезами вспоминаетъ.
За Сильвію молиться научилъ
Меня онъ раньше многими годами,
Чмъ счастливъ былъ я Сильвію узнать.
Сильвія. Вотъ какъ, синьоръ? Итакъ, мы благодарность
Запишемъ въ списокъ доблестей его,
Безчисленныхъ и блещущихъ, какъ солнце.
Ланчелотто. Да! блещущихъ какъ солнце, госпожа
Прекрасная! Во всемъ подлунномъ мір
Вамъ рыцаря достойнй не найти
Храбрй, честне и любви врне.
Сильвія. Вы любите патрона своего,
И я хвалю васъ, юноша, за это.
Что-жъ до любви касается… увы!
Позвольте вамъ не врить.

Ланчелотто хочетъ остановитъ ее. Сильвія, со смхомъ, продолжаетъ:

Слишкомъ часто
Слыхала я стоустую молву
О ветренномъ красавц Галеотто,
Измнчивомъ, какъ синяя волна,
О женщинахъ, которыхъ завлекали
Обты и ласкательства его
Въ раскаянія поздняго оковы.
Слыхала я, что рыцаря корабль —
Веселая тюрьма прекрасныхъ плнницъ,
Съ сирійскихъ увезенныхъ береговъ:
Слыхала: есть какая-то Ассунта…
Ахъ! имя — мн печальное, синьоръ!
Сестру имла я… ее такъ звали.
Скончалась…
Ланчелотто. (Голосъ его дрожитъ). Горе ваше, госпожа,
Нашло въ моемъ смиренномъ сердц эхо.
Что длать? Вс мы будемъ тамъ… А смерть
Не разбираетъ молодыхъ и старыхъ, —
Всхъ жнетъ подъ-рядъ губительнымъ серпомъ!

Овладваетъ собою.

Но какъ вы ошибаетесь, мадонна!
Свидтель — я. Съ тхъ поръ, какъ поручилъ
Я жребій свой синьору Галеотто,
Я неразлученъ съ нимъ и день, и ночь.
Нтъ, мы на корабли не прячемъ плнницъ,
Да не было y насъ ихъ и въ шатрахъ!
Мечты я знаю графа, знаю имя,
Которое одно онъ повторялъ,
Когда въ никомидійскомъ карантинъ,
Окованный горячкою, въ бреду
Метался онъ, мадонна! Это имя
Проклято сарацинами. Тотъ часъ,
Когда, какъ Божій громъ, надъ полемъ битвы
Оно гремло, — былъ побды часъ
Для рати христіанской. Львомъ голоднымъ
Бросался графъ на орды мусульманъ,
Священное то имя возглашая,
И мечъ его былъ молнія. Кругомъ
Разсченные падали тюрбаны,
И мы на трупахъ ставили свой стягъ.
Въ честь…
Сильвія. Въ чью же честь, синьоръ оруженосецъ?

Ланчелотто низко кланяется,

Въ честь Сильвіи…
Сильвія а pаrte. Мальчишка нагло льститъ!
Таковъ слуга, каковъ его хозяинъ.

Вслухъ.

Вы, можетъ быть, ослышались, синьоръ?
Ассунты, а не Сильвіи…
Ланчелотто. Ассунты?
Вторично ваши алыя уста
Назвали мн невдомое имя…
Ассунты я не знаю никакой
И не пойму, о комъ вы говорите.
Сильвія а pаrte. Смутился онъ… дрожитъ… позеленлъ…
И на языкъ его свинецъ ложится…
Все ясно мн, предатели!

Вслухъ.

Не больше — я, синьоръ оруженосецъ!
Извстенъ вамъ обычай вковой?
Когда вернется рыцарь къ дам сердца,
Она его испытывать должна
Коварными уловками — въ бесд
Ловить его, какъ рыбку, на крючокъ,
Чтобы онъ самъ или его дружина
Проговорились объ измнахъ тайныхъ,
Сокрытыхъ далью моря и годовъ.
Обычай этотъ старый исполняя,
Я первое вамъ имя назвала,
Какое въ мысли мн просилось. Знаю,
Что графъ — мой врный рыцарь и носилъ
Мои цвта съ достоинствомъ и честью…
А вы, мой милый, стоите его!
Мы видимся впервые. Чтобы память
Вы о знакомств нашемъ сберегли,
Прошу принять васъ эту цпь.
Ланчелотто. Мадонна…
Сильвія. Безъ возраженій.

Ланчелотто преклоняетъ колно. Сильвія надваетъ ему на шею цпь. Потомъ — Терез.

Доложите мн
Немедленно, какъ только графъ прідетъ.

Удаляется, сопровождаемая своими женщинами.

Ланчелотто. О, Господи! Еще одно мгновенье,
И выдало бъ меня мое смущенье…
И я бъ на шею бросилась сестр!..
Какъ хороша она! Царицей смотритъ,—
Да много-ль и царицъ такихъ? Увы!
Не диво, что ее такъ врно любитъ
Мой гордый графъ мой богъ, мой властелинъ!
Что это, злоба? Новое, Ассунта!
Владй собою: глупо и смшно
Пылинк смертной ревновать богиню!
Вдь я ничто въ сравненіи съ сестрой:
Гд Сильвія,— тамъ нтъ уже Ассунты!
Дано ей все: и чудо-красота,
И смлый умъ, и гордая осанка,
И рчь какъ нить жемчужная, и сердце,
Окованное мдною броней…
А мн? Даровъ немного y Ассунты:
Любить… терпть… молчать…
Пять долгихъ лтъ,
Безъ жалобъ, безъ потребности участья,
Ношу въ груди страданія любви,
Не выдала ни словомъ ихъ, ни вздохомъ!
‘Эй, мой Давидъ прекрасный!— кличетъ графъ:
Тоска меня зала, какъ Саула…
Возьми-ка лютню спой канцону въ честь
Мадонны Сильвіи!..’ Ха-ха-ха-ха! Пою!..
Пою — сама себ на посрамленье!
Сама себ вонзаю въ сердце мечъ,
И кровь по немъ бжитъ — за каплей капля…
Я стыну… леденю… а пою!
Зачмъ она спросила объ Ассунт,—
И странно такъ? ‘Вы, можетъ быть, синьоръ,
Ослышались: не Сильвіи, — Ассунты?’…
Шутила? Нтъ, не шутить никогда
Напрасно Сильвія…
Слова пріязни
Произносили алыя уста,
Но взоръ сверкалъ стальнымъ недобрымъ блескомъ,
Неискренне звучали похвалы…
Меня считаютъ мертвою. Родитель
Умлъ спасти честь рода своего!
Но если Сильвіи открылъ онъ тайну,
Что пустъ мой драгоцнный саркофагъ,
И я живымъ блуждаю привидньемъ,
Гонясь за милымъ призракомъ любви?..
Меня узнать нельзя: смолы черне
Мои когда-то золотыя кудри,
Обожжено румяное лицо
Лучами солнца, вихрями пустыни,
Арабскій мечъ мн щеку изрубилъ,
Грудь юную тяжелый панцырь давитъ…
Когда ужъ графъ меня не узнаетъ,
Сестр ль узнать? Но что-то мн неясно
Мерещится… И слуги говорятъ,
Что находили связь людскія сплетни
Между отъздомъ графа въ край святой
И скорою кончиною Ассунты…
Что, если вритъ Сильвія, и графъ
Въ глазахъ ея — мой хитрый обольститель,
Убійца, дома нашего позоръ?
Тогда… страшить меня хрустальный холодъ
Ея, таящихъ замыслы, очей…
Въ ней месть кипитъ, ея рука не дрогнетъ
Ножомъ ударить, ядомъ напоить…
О, Господи! Помилуй Галеотто!..

Уго выглядываетъ.

Уго а pаrte. O чемъ парнишка этотъ бормоталъ?

Выходить.

Не вздумалъ бы онъ шляться тутъ помхой…
Эй, ты! Пріятель!
Ланчелотто. Чмъ могу служить?
Уго. Ого! Ты, малый, хорошо воспитанъ!
Я, хоть солдатъ, а вжливость люблю,
То есть, чтобъ вжливы со мною были.
У графа служишь?
Ланчелотто. Да, синьоръ.
Уго. Синьоръ?!.
Клянусь Мадонной, мальчикъ мн по нраву.
Рубецъ откуда этотъ?
Ланчелотто. Сарацинъ…
Подъ Агрою… мечомъ…
Уго. Смотри, пожалуй!
Да ты, пріятель, чудо-удалецъ!
Ударъ мечомъ въ лицо — отличье храбрыхъ,
Подобной раны не получить трусъ…
А вдь,— прости,— глядишь совсмъ двчонкой:
Одть фату — хоть замужъ выдавай!
Ланчелотто. Меня за храбрость хвалите напрасно
Вы, добрый Уго…
Уго. Уго? Чортъ возьми!..
Ланчелотто въ сторону. Ахъ, я проговорилась…

Вслухъ.

Вся свита графа только и твердить
О храбромъ Уго латникъ графини,
Который сталь ломаетъ, какъ щепу,
Одинъ идетъ на шестерыхъ неврныхъ… Что
Уго вы, широкія плеча
Сказали мн и этотъ мечъ тяжелый:
Другимъ такой игрушки не поднять.
Уго. О, хвостъ, рога, копыта Вельзевула!
Да я во всей подсолнечной гремлю?!
Ты говоришь, меня y графа знаютъ?
Ланчелотто. И очень хвалятъ.
Уго. Можетъ быть… самъ графъ?!
Ланчелотто. Еще вчера онъ говорилъ: когда бы
Послалъ мн Богъ въ отрядъ десятокъ Уго,
То заплясалъ бы гордый Саладинъ,
И были бъ мы давно въ Ерусалим!
Уго. Сто двадцать вдьмъ и сорокъ Люциферовъ!
Такъ говорилъ онъ?!
Ланчелотто. Да.
Уго. Достойный рыцарь!
Отличный баринъ!.. Вотъ моя рука.
Ты отъ меня скажи ему спасибо!
Ты понимаешь: латникъ я простой
Шестокъ свой знаю твердо и къ синьору
Съ незванной рчью самъ не подойду.
Но ты скажи, что Уго благодаренъ.
И, если бы случилось графу быть
Въ большой бд, то благодарный Уго…

Спохватился.

Ахъ, чортъ возьми!..
Ланчелотто. Что съ вами?
Уго. Ничего…
Ну, словомъ, молъ — спасибо, графъ, спасибо!

Рогъ за сценой.

Ланчелотто. Чу, затрубилъ на башн часовой.
Должно быть, графъ. Прости, спшу навстрчу.

Уходитъ на галлерею.

Уго. Эхъ, лесть-то, лесть что длаетъ съ людьми!
Мальчишка хвалить,— я развсилъ уши,
Защиту графу чуть не общалъ
Противъ… своей же собственной особы!
Ха-ха-ха-ха!.. А все-таки его
Мн крпко жаль, и шевелится совсть…
Аль отказаться? Гмъ… А кошелекъ
Мадонны Сильвіи? Вотъ онъ… Червонцы блещутъ,
Звенятъ и между пальцами скользятъ…
Я вижу ихъ — и видеть мн пріятно.
Ихъ щупаю — и щупать очень сладко.
А совсть я могу-ль ущупать? Нтъ.
А кто видалъ, какого цвта совсть?..
Никто. Безцвтна, бдная, она,
Беззвучна и на-ощупь недоступна.
И подъ нее не дастъ въ заклад жидъ
Ни одного истертаго цехина.
Ни даже кварты кислаго вина
За совсть не нальетъ мн цловальникъ.
— Урсула! Поцлуйте старика!
‘Ахъ, пьяный шутъ! А деньги гд?!’ — Нтъ денегъ,
Но совсть есть… ‘Такъ совсть и цлуй,
А отъ меня проваливай подальше…’
Нтъ! Совсти надежнй кошелекъ.
Онъ вещь для всхъ, она синьоровъ роскошь,
Онъ другъ, она лишь пугало, которымъ
Богатые стращаютъ бдняковъ,
Чтобъ мы порже брали ихъ за горло.
Ребенкомъ былъ я — буки не боялся
И совсти теперь не побоюсь!
На то и мечъ повшенъ y солдата,
Чтобъ добывать вино, любовь и злато!

Быстро уходитъ въ опочивальню Сильвіи.

Сильвія и Галеотто спускаются съ террасы.

Галеотто. Да, Сильвія! Сейчасъ, иль никогда!
Ршайте. Жду и трепещу ршенья!
Скажите ‘да’, и — свой булатный мечъ
Повшу я на гвоздь лниво ржавть,
И заблеститъ соединенный гербъ
На башняхъ и воротахъ этихъ замковъ.
Когда же ‘нтъ’, — опять въ морской просторъ
Умчитъ меня сегодня блый парусъ.
Предъ вами, какъ преступникъ, я стою:
Велите казнь, — вотъ голова на плах!
Велите милость,— подниму главу
Горде, чмъ въ корон королевской!
Сильвія. А что бы сами вы велли, графъ,
Когда бъ вы были Сильвія, а я
Графъ Галеотто?
Галеотто. Я бы такъ поставилъ
Вопросъ: люблю я графа?
Сильвія. Если нтъ?..
Постойте — не блднйте: для примра
Мы только говоримъ.
Галеотто. Тогда бы я
Сказалъ себ: Хоть не люблю я графа,
Но ничего и противъ не имю.
Хоть говорятъ, что дикъ онъ и суровъ,
Но я его суровымъ не видала,
И предо мною онъ — смирнй овцы.
Меня онъ любитъ… Господи! Какъ любить!
Сильнй любить не можетъ ужъ никто.
Кого жъ мн ждать еще, какого принца?
Сильвія. Однако, рыцарь… Если — есть кого?
Галеотто. Тогда скорй мн имя назовите:
Я уши обрублю тому, кто смлъ
Межъ нами стать.
Сильвія смется. Напрасно горячитесь,—
Свободна я. Мн безразличны вс.
Галеотто. О, Сильвія! Холодное вы сердце!
Вамъ шутка все — и ревность, и любовь!
У вашихъ ногъ я плачу, задыхаюсь,
Я по ночамъ не сплю, толкуя смыслъ
Въ загадкахъ словъ, небрежныхъ и шутливыхъ,
Которыми сверкаетъ ваша рчь,
Какъ ожерелье — жемчугомъ восточнымъ!
Вамъ шутка все! Сметесь вы, Омфала,
Что ссть готовъ за прялку Геркулесъ!
Вамъ нравится хребетъ ручного тигра
Презрительною ножкой попирать!
Ну, что жъ?— топчи! Дразни, терзай и смйся
И… не люби… Но будь моей женой!
Сильвія. Ха! Поговоримъ спокойно.
Вдь я не молода уже, мой другъ:
Пять лтъ назадъ, здсь въ этой самой зал
Вы говорили мн слова любви.
Галеотто. И былъ отвергнуть, и себя въ изгнанье
Далекое спровадилъ добровольно…
Сильвія. Зачмъ тогда ухали вы?
Галеотто. Но…
Сильвія. Признаній вашихъ, графъ, не отвергала
Я наотрзъ. Я отвчала вамъ:
Хоть не люблю я васъ, но уважаю,
Прикажетъ мн идти за васъ отецъ,
Я и пойду. Быть можетъ, скоро юность
Меня любви научитъ, и тогда —
Какъ знать: не вы ль мой будете избранникъ?
Галеотто. Да, да! ‘Хотя’, ‘конечно’ и ‘однако’…
И всяческихъ увертокъ милліонъ,
Что женская придумываетъ хитрость
Взамнъ простого ‘прочь пошелъ’!
Сильвія. О, нтъ!
Не догадались вы, мой Галеотто…
А слдовало, слдовало ждать!
Я испытать хотла васъ терпньемъ,
Хотла приглядться къ вамъ, узнать,
Что вы за человкъ. Но вы сурово
Мой приняли отвтъ, умчались въ море,
Пять лтъ въ чужихъ скитаетесь краяхъ,
Ни всти, ни письма отъ васъ… И я
Ршила, что меня вы не любили,
А просто прихоть тшили свою,
Мн голову туманя объясненьемъ.
Галеотто. Клянуся папой…
Сильвія. Не клянитесь, графъ.
Святой отецъ далеко, не услышитъ.
Къ тому жъ — которымъ? Цлыхъ два теперь
У насъ вдь папы.
Галеотто. Сильвія! Довольно!..
Ухалъ я, безсмысленный, затмъ,
Что… Господи! Прости мн, если тайну
Чужую долженъ я разоблачить!
Пять лтъ ее въ груди хранилъ я свято,
И этотъ мальчикъ даже, Ланчелоттъ,
Который вс мои къ вамъ слезы знаетъ,
О тайнъ той ни звука не слыхалъ…
У васъ была сестра?
Сильвія не глядя на него. Была, Ассунта.
Галеотто. Когда отъ васъ отверженнымъ ухалъ
Я въ замокъ свой и, въ хмельномъ забыть,
Влача, какъ цпь, отравленное время,
За днями дни пирами убивалъ,
Однажды мн Ассунта написала…
Мн стыдно, но… подобнаго письма
Не получаетъ дважды въ жизни смертный!
Она писала: ‘Я люблю васъ’…
Сильвія про себя. &nbsp, О!
Зачмъ ее писать мы научили?!.
Галеотто. ‘Я знаю: вамъ сестра моя мила.
На бдную смиренницу Ассунту
Разсянный и равнодушный взглядъ
Ошибкой только бросите вы разв…
Я знаю: вы отвергнуты. Горда
И холодна сестра моя, какъ мраморъ.
А я?!. Когда бы предлагали мн
Рай безъ тебя, иль вчный адъ съ тобою,—
То я бы въ адъ съ улыбкою пошла!
Возьми меня женою, иль рабою —
Мн все равно! Я жду тебя… И ты,
Одинъ лишь ты — властитель мой до гроба!
Когда жъ не ты, сама я въ гробъ сойду!’

Молчаніе.

Сильвія. И… что же вы отвтили?
Галеотто. Признаюсь,
Что въ первую минуту я хотлъ
Вамъ отомстить и скромную Ассунту
Своей короной графской увнчать,—
Ей посвятить всю жизнь, весь грозный подвигъ
Могучихъ рукъ и звонкаго меча.
Но слава Богу! Я писать не мастеръ,
Прекрасная графиня. Точно дубъ
Рука моя становится, чуть буквы
Ей выводить приходится. И время,
Пока я за посланіемъ пыхтлъ,
Меня расхолодило. Я отвтилъ:
‘Одно на синемъ неб ходитъ солнце,
Одна подъ солнцемъ Сильвія живетъ!’
Сильвія (очень зло). Я слушаю. Прекрасно… Продолжайте!
Галеотто. Простите мн, мадонна. Бсъ силенъ,—
Ассунта же меня не оставляла
Любовью беззавтною своей.
Я каюсь: часто кровь моя кипла,
Когда передавалъ каналья-пажъ
Мн отъ нея безумныя посланья.
Она была красавица… А я,—
Убитъ я былъ и жаждалъ утшенья…
Соблазна голосъ въ уши мн шепталъ:
Не глупо ль предъ надменнымъ божествомъ
Напрасно расточать мольбы и жертвы,
Когда есть храмъ прекрасная душа,
Гд самъ ты — богъ?!. И, размышляя такъ.
Я понялъ, что сегодня или завтра
Меня лукавый одолетъ бсъ,
И, не любя, я сдлаюсь супругомъ,
Или… любовникомъ… и тоже — не любя…
Сильвія. Вы смете…
Галеотто. На мигъ еще терпнья.
Мадонна! Рыцарь я. Самъ императоръ
Коснулся шпагой этого плеча.
Я побдилъ нечистаго соблазны
И, распустивъ косые паруса,
Вдаль убжалъ, зажмурясь, безъ оглядки…
Вотъ все, мадонна, что могу сказать
Я въ оправданье моего отъзда…

Долгое молчаніе.

Сильвія. Въ скитаньяхъ вашихъ не случалось вамъ
Слыхать о жертв вашей… объ Ассунт?
Галеотто. Нтъ, никогда. Два мсяца назадъ
Я свой корабль причалилъ y Таренто.
Мой другъ, тарентскій герцогъ, сообщилъ
Мн слухъ, что вы совсмъ осиротли.
И вновь на волны бросилъ я корабль,
И полетлъ съ попутнымъ быстрымъ втромъ.
Сильвія. Извстно ли вамъ, рыцарь, отчего
Ассунта умерла?
Галеотто. Чума, я слышалъ…
Сильвія. Ея чума — звалась любовью! Вы —
Ее чумою этой умертвили!
Галеотто. О, Сильвія! Но я ли виноватъ?
Сильвія. Винить васъ я не думаю, не смю…
Любовь свободна въ прихотяхъ своихъ.
Она — одно, въ чемъ лгать и лицемрить
Не властенъ самъ съ собою человкъ.
Мн только жаль… Мн жаль ее ужасно!
Галеотто. Святыя слезы эти разделить
Позвольте съ вами, Сильвія…
Сильвія. Вамъ плакать
О ней?!
Галеотто. Что съ вами?
Сильвія. Нтъ… пустое… все прошло…
Хотите, графъ, я насмшу васъ? Очень —
До хохота — разсказомъ — насмшу?
Галеотто. Я слушать радъ…
Сильвія. Такъ вотъ… Гд есть сосди,
Тамъ языки, гд языки — тамъ сплетни…
Не знаю какъ, но только все, что вы
Мн разсказали, всмъ давно извстно…

Она внимательно смотритъ ему въ лицо: онъ отвчаетъ ей изумленнымъ и простодушнымъ взглядомъ.

И даже съ прибавленьями, мессиръ!
Неосторожно бдная Ассунта
Доврилась пажамъ краснорчивымъ.
А т позоръ ея на цлый свтъ
Ославили лакейской болтовнею…
Галеотто. Смшного въ этомъ нту ничего.
За это убиваютъ!
Сильвія. Есть смшное…
Вы знаете-ль, какая ходить сплетня
Ха-ха-ха-ха! — обидная для насъ,
Но — лестная для васъ… Сестра Ассунта,
По розсказнямъ людскимъ, не умерла,
Но… ха-ха-ха!— за вами убжала…
И будто вы, графъ, неразлучны съ ней…
Не правда ли, забавно?
Галеотто. Это гнусно!
Кто выдумалъ?..
Сильвія. А мы — покойный графъ
И я ха-ха-ха-ха! чтобъ скрыть отъ свта
Фамильный стыдъ, съ почетомъ гробъ пустой
Въ семейномъ склеп нашемъ схоронили!
Хотли плакать вы со мной, мессиръ…
Зачмъ же вы со мною не сметесь?
Галеотто топаетъ ногою. Какая подлость!
Сильвія измряетъ его долгимъ взглядомъ. Да, вы
Правы, графъ:
Неслыханно бываютъ подлы люди!..
Но возвратимся къ прежнему… Итакъ,
Въ чужихъ краяхъ искали вы забвенья?
Галеотто. Мадонна, я любовь свою нашелъ
Не для того, чтобы ее утратить.
Во всхъ странахъ прославлена она
Моимъ мечомъ и псней менестрелей.
Вс знаютъ имя Сильвіи!..
Сильвія. Вашъ пажъ
Разсказывалъ мн это, Галеотто,
И я, поврьте, благодарна вамъ…
Откуда, кстати, взялся этотъ мальчикъ?
Галеотто. Мой Ланчелотто — бдный сирота,
Но честнаго происхожденья. Гд-то
Здсь, въ замк подъ Неаполемъ, живетъ
Его мерзавецъ-вотчимъ. Онъ ребенка
Побоями и скупостью довелъ
Почти до сумасшествія. Мальчишка
Изъ собственнаго дома убжалъ,
Какъ изъ тюрьмы колодникъ озврлый…
Въ тотъ самый часъ, когда я покидалъ
Съ разбитымъ сердцемъ портъ амальфитанскій,
Онъ на марин подошелъ ко мн.
Босыхъ и черноглазыхъ оборванцевъ
Немало тамъ скитается всегда…
Но этотъ вдругъ привлекъ мое вниманье
Какимъ-то грустнымъ разумомъ въ очахъ
И тихою, насильственной улыбкой.
Онъ, со слезами, взять его молилъ
Въ заморскій путь: ‘Служить вамъ, какъ собака,
Я буду, графъ!’ Среди моихъ матросовъ
И латниковъ не зналъ его никто:
Но я его очей поврилъ правд,
И Ланчелотто сталъ моимъ слугой…
Сильвія. Онъ очень преданъ вамъ.
Галеотто. О, даже слишкомъ!
Сказать вамъ правду, онъ — изрядный трусъ:
Дрожитъ, какъ листъ, едва засвищутъ стрлы
И загрохочетъ вражій барабанъ.
А между тмъ: когда съ окоповъ Агры
Насъ оттснилъ неистовый султанъ,
И мы — одинъ на пятерыхъ — рубились,
Я изнемогъ… Насли на меня
Неврные… Сверкаютъ ятаганы…
И вдругъ мальчишка этотъ, словно тигръ,
Прыгнулъ съ коня въ средину нашей схватки
И — принялъ мн назначенный ударъ,
И замертво къ ногамъ моимъ свалился.
Тутъ подосплъ съ толпою англичанъ
Король Ричардъ, и мы врага отбили.
Съ тхъ поръ мой тихій Ланчелотто сталъ
Мн не слугою — другомъ. Я приблизилъ
Его къ себ. И — странно — почему
Особенно къ нему я привязался.
Онъ смуглъ, черноволосъ и черноглазъ,
А между тмъ напоминалъ онъ какъ-то
Мн образъ вашъ… Не знаю, что, но есть
Въ его чертахъ вамъ родственное что-то.
Порою — взглядъ, порою поворотъ
Лица, порою — тихая улыбка…
И даже голосъ странно мн знакомъ,
Хоть вчно скорбью тайною отравленъ.
Я Ланчелотто полюбилъ за то,
Что Сильвіи нашелъ въ немъ отраженье.
Сильвія смется. Благодарю васъ. Ахъ, какъ лестно быть
Любимой — въ зеркал. Вашъ Ланчелотто
Объ этомъ знаетъ?
Галеотто. Да.
Сильвія. И васъ ко мн
Въ своей безмрной дружб не ревнуетъ?
Галеотто. Онъ молится на васъ, какъ я молюсь,
Онъ въ вашу честь канцоны сочиняетъ,
Молитвою кончаетъ онъ свой день:
‘О, небеса! Меня вы накажите,
Но только дайте графу моему
Любовь мадонны Сильвіи!..’
Сильвія. Счастливецъ!
Какъ любятъ васъ! За что?..

Стоитъ, опершись на спинку кресла и отвернувъ лицо… Нмая сцена… На неб понемногу разгорается вечерняя заря, наполняя залъ своимъ отблескомъ.

Ну, что жъ… Молитва
Его услышана. Я… ваша!
Галеотто. Сильвія!
Сильвія. Вдь я давно, давно тебя люблю!
Зачмъ такъ долго ты не возвращался?

Падаетъ въ его объятія.

Ахъ!
Галеотто. Что съ тобою?
Сильвія. Перевязь меча
Мн руку оцарапала.
Галеотто. О! Къ чорту —
И перевязь, и мечъ!

Снимаетъ мечъ и кидаетъ его на полъ.

Любовь моя!
Мгновенье это все вознаграждаетъ:
Пять долгихъ лтъ скитаній и труда,
Пять долгихъ лтъ отчаянья, сомнній,
Тяжелыхъ сновъ и горькихъ пробужденій!

Опускается къ ея ногамъ.

Дитя мое! Своей любви цвтокъ
Лелялъ я подъ вражьими мечами
Его я кровью жаркою, слезами
Кровавыми слезами поливалъ!
И выросъ онъ, привтенъ и роскошенъ,
И я въ рукахъ своихъ его держу…
Я окруженъ его благоуханьемъ,
Я царствую… Конецъ моимъ страданьямъ!

Кладетъ голову на колна Сильвіи. Уго быстро выглянулъ изъ опочивальни и, сдлавъ Сильвіи знакъ глазами, снова прячется. Сильвія играетъ волосами Галеотто.

Скажи мн: не случалось никогда
Теб бояться, что непрочно счастье,
Что мигъ одинъ звзда его горитъ,
А тамъ опять черно ночное небо
И вдвое гуще непроглядный мракъ?
Галеотто. А мн-то что? Мгновенье счастья — вчность.
О вчности жъ кто знаетъ, — коротка,
Или долга она? Я въ поцлу
Твоемъ столтія переживаю.
Сильвія. Скажи мн: не случалось никогда
Теб подумать, что на счастье надо
Купить права… хоть совстью покойной?
Галеотто. Я и купилъ. Чиста моя душа,
На совсти и чести нту пятенъ.
Сильвія. Скажи еще: быть можетъ, иногда
Ты вспоминалъ несчастную Ассунту?
Галеотто. Что до Ассунты? Сильвія со мной!
Сильвія. О, да съ тобой. Но въ голову твою
Не приходила мысль, что въ то мгновенье,
Когда найдешь ты счастія цвтокъ
И руку властную къ нему протянешь,
Ревнивая покойница придетъ,
Чтобъ отомстить теб?
Галеотто. Въ своихъ могилахъ
Спокойно спятъ умершіе. При томъ
Невиненъ я предъ бдною Ассунтой.
Я съ ней, какъ честный рыцарь, поступилъ.
Сильвія съ силой отталкиваетъ его такъ, что онъ падаетъ на локоть.
Ты лжешь!
Галеотто. Что это значить?
Сильвія бжитъ къ мечу Галеотто и наступаетъ на него ногою.
То,— что месть
Нашла тебя, предатель!.. Уго! Уго!

Уго появляется въ дверяхъ опочивальни съ мечемъ наголо.

Убей его!

Галеотто стоитъ въ оцпенніи.

Сильвія. Развратный зврь! Ты думалъ
Меня рчей притворствомъ обойти
И нжныхъ взглядовъ ясною лазурью,
Что дьяволъ подарилъ теб, — когда
Ты самъ не дьяволъ только, — чтобы подлость
Твоя казалась людямъ правотой?!
Ха-ха-ха-ха! Лукавство на лукавство!
Что, окунь мой? Попался на крючокъ?
Вы, графъ, хотли свадьбы,— будетъ свадьба!
Да только повнчаетъ — васъ мечомъ
Вотъ — этотъ человкъ….
Галеотто. Безумство, греза!
Уго. Молитесь, графъ, покуда время терпитъ…
Я бъ не желалъ такого молодца
Безъ покаянья къ праотцамъ отправить.
Галеотто. Прочь, негодяй! Предательство! Измна!
Уго. Эй, помолитесь, графъ!
Галеотто. Пока могу,—
Я не молиться, защищаться буду!
Эй, помогите,— ржутъ! Эй!

Хочетъ схватитъ свой мечъ. Уго становится между нимъ и Сильвіей.

Сильвія. Никто
Васъ не услышитъ, графъ.
Галеотто. О, злая фея!
За что? За что?
Сильвія. Еще ты лицемришь’?…
Графъ Галеотто! Гд моя сестра?
Галеотто. Причастіемъ клянусь, мн неизвстно!
Сильвія. Лжешь!
Галеотто. Если правду говорили вы
Коварными намеками своими,
Что пустъ ея порфирный саркофагъ,
Что я… Нтъ, нтъ! Все это слишкомъ гнусно!..
Невиненъ я, невиненъ! Дайте мечъ!
Священный мн назначьте поединокъ…
Пусть божій судъ разсудитъ насъ!
Сильвія холодно. Зачмъ?
Мы знаемъ, что оружіемъ владетъ
Графъ мастерски, и на-слово повримъ
Что нтъ бойца искусне его…

Къ Уго.

Кончай же съ нимъ!
Уго. Ну, графъ, — молиться поздно!..

Нападаетъ на Галеотто, тотъ защищается, отражая удары тяжелымъ табуретомъ. Сильвія, скрестивъ руки, холодно смотритъ на неравную борьбу. На террас показывается Ланчелотто и бросается на помощь графу.

Ланчелотто. Остановись! Что длаешь, разбойникъ?!

Повисаетъ на рук Уго.

Уго. Мальчишка, прочь!

Бьетъ его по голов, рукояткою меча.

Ланчелотто. Графъ! Онъ меня убилъ!

Падаетъ. Уго наступаетъ на Галеотто, прижимаетъ его къ стн и готовъ нанести послдній ударъ. Ланчелотто отчаяннымъ воплемъ.

Сестра!… Голубка!.. Сильвія!.. Помилуй!
Не убивай!.. Невиненъ Галеотто!..
Сестра! Сестра!

Галеотто и Уго, въ изумленьи, прекращаютъ борьбу… Сильвія, страшно блдная, подходитъ къ Ланчелотто и разрываетъ воротъ его полу-кафтана.

Сильвія. О, Боже мой!.. Ассунта!..
Ланчелотто. Сестра моя, не зналъ онъ ничего…
Пять лтъ меня мужчиною считали…
Врь графу: онъ меня не увозилъ.
Объятая страдальческой любовью,
Сама я странный жребій избрала…
Галеотто хватается за голову. Слпецъ!
Уго. Мн кажется, что драку
Теперь мы можемъ прекратить, мессиръ:
Медаль перевернулась…
Ланчелотто. Охъ, какъ тяжко!
Графъ! Гд вы, графъ? Въ глазахъ моихъ темно…
О, пощади его, мой добрый Уго,
И смерть свою теб я отпущу!..

Забывается.

Сильвія. Блднетъ… Губы сини… Нтъ дыханья…
Чуть слышно сердце… Умерла!..
Едва лишь найдена и — умерла!..
А онъ живетъ?! Нтъ, если ангелъ умеръ,
И дьяволу не жить… Бей! Бей его!

Она проникаетъ къ Ланчелотто. Голова Ланчелотто y нея на груди. Дальній благовстъ… Уго, поднявшій было руку, опускаетъ мечъ и, посл недолгаго колебанія, ршительно вкладываешь его въ ножны. Колоколъ звонитъ до конца дйствія.

Уго. Мадонна, поздно. Колоколъ вечерній.
На землю сходить Божье Рождество.
Условье ваше кончено. Объ томъ
Мечъ положить обязанъ я въ ножны.
Когда угодно, послзавтра снова
Готовъ служить. Сегодня жъ ни за что!

Ланчелотто тихо стонетъ.

Сильвія. Жива еще…
Галеотто. Да, очи открываетъ.
Ахъ, если бы я могъ подозрвать!..
Неслыханная сказка!.. Что за бездна
Любви ты, сердце женское!
Ланчелотто. Мессиръ.
Не гнвайтесь на Сильвію
Галеотто становится на колни возл Ланчелотто. Ассунта!
Мн ль гнваться?! Ея святая злоба
Понятна мн теперь. За грхъ невольный
Мой долгъ у ней прощенія молить…
Мадонна! Я прошу васъ умиленно:
Простите мн жестокую вину,
Въ которой рабъ вашъ безъ вины виновенъ.
Когда жъ преступенъ въ вашихъ я очахъ,
Свершить не бойтесь праведное мщенье.
Вашъ Уго здсь. Подъ острый мечъ его
Я голову склоню безъ колебанья.
Уго. Нтъ, графъ, сегодня это не пойдетъ!
Ланчелотто. Другъ — Сильвія! Я не умла прежде
И негд было выучиться лгать…
Прости его, голубка! Ничего-то
Не зналъ онъ ничего… Пять долгихъ лтъ!
Смягчи же взоръ, сверкающій сурово,
Дай руку мн… и вы… Вотъ такъ, вотъ такъ!

Соединяетъ ихъ руки на своей груди.

Сестра… Мессиръ… Благослови васъ Боже!
Хотла бы я прежде, чмъ умру,
Васъ увидать супругами…

Уго приближается и внимательно смотритъ на Ланчелотто.

Сильвія отнимаетъ свою руку. Ассунта!
Немыслимо!.. Я мстить ему не стану…
Но между нами — кровь твоя…
Ланчелотто. Забудь!
Все, все забудь! Прости! Когда бъ ты знала,
Какъ любитъ онъ тебя… Дай слово мн,
Что станешь ты женою Галеотто,
И я спокойно въ вчность отойду!

Сильвія молчитъ. Галеотто закрываетъ лицо руками. Уго выступилъ впередъ.

Уго. Мадонна, графъ и вы, прекрасный мальчикъ,
Что такъ внезапно двочкою сталъ!
Осмлюсь вамъ замтить: слишкомъ рано
Вы завщанье вздумали писать.
Отъ этакихъ по темени ударовъ
Коль не протянетъ ноги человкъ
По первому, такъ скажемъ, впечатлнью,
Такъ сто годовъ наврно проживетъ.

Осматриваетъ голову Ланчелотто

Что тамъ y васъ?.. Хе-хе! Синякъ на славу!
Царапина… Кровь… Опухоль… Пустякъ.
Къ обдн завтра будете здоровы,
Какъ кардиналъ. Теперь же маршъ въ постель!
Да рану-то виномъ омыть извольте
Съ Везувія…
Ланчелотто. Я буду жить?!. Жить… жить…
И васъ любить… обоихъ…
Сильвія. Галеотто!
Да будетъ такъ. Когда моя сестра
Останется жива, — согласно вол
Ассунты — руку вамъ свою отдамъ.
Уго. Поврьте мн, — все заживетъ до свадьбы!
Сильвія. А если нтъ…
Галеотто. Тогда есть храбрый Уго
И мечъ его.
Уго. Но только не подъ праздникъ!

Сильвія и Галеотто поднимаютъ Ланчелотто. Онъ опирается на графа.

Ланчелотто. Въ постель меня ведите…
Силы нтъ… И дрожь въ ногахъ…
Ага, мессиръ! Вашъ глупый
Мальчишка Ланчелотто былъ опорой
И вамъ не разъ, когда съ пирушки шумной
Иль посл боя возвращались вы
Подъ лагерный шатеръ стопой неврной…
Теперь за вами очередь служить
Оруженосцу вашему, мой рыцарь!..
Охъ, слабну я… Какой волшебный сонъ
Жизнь, Сильвія!..
Уго. Виномъ-то не забудьте растереть!..
Остатокъ же, добрйшая мадонна,
Мн можете пожертвовать: хвачу
Глотокъ другой съ великимъ наслажденьемъ
За здравіе больного… тьфу, — больной!..
Порядкомъ этотъ графъ меня умаялъ…

Галеотто съ сіяющимъ лицомъ возвращается.

Уго. Два слова, графъ!.. Надюсь, на меня
Вы не въ обид. Злобы къ вамъ, ей-Богу,
Я не питалъ. Но ремесло такое
Проклятое!..
Галеотто. Счастливъ ты, старый волкъ,
Что безъ меча я былъ…
Уго. Благоразумье —
Сестра родная храбрости, мессиръ.
Будь при меч вы, я бы остерегся
Къ вамъ подступить. Такъ…

Съ низкимъ поклономъ протягиваетъ руку.

Primo, въ знакъ того,
Что на меня ничуть вы не сердиты,
Что милость ваша будетъ!
Secondo: за здоровье синьориты,
Такъ счастливо найденной нами вновь,
Что милость ваша будетъ!
И — terzo: за вашъ бракъ! Въ хвалу и честь
Мадонны Сильвіи, съ которой вскор
Васъ обвнчаетъ толстый капелланъ!—
Что милость ваша будетъ…
Галеотто. Ты, шутъ сдой, и дерзокъ, и забавенъ…
Вотъ кошелекъ! Напейся чортъ съ тобой!
Уго подхватывая кошелекъ. А съ вами — ангелы. Когда бъ не Рождество,
Плохое бы вамъ, графъ, досталось торжество.
Благодарю, мессиръ. Мой вамъ совтъ послдній:
Мадонн заказать три сорока обдней…

Галеотто уходитъ. Уго вынимаетъ кошелекъ Сильвіи и пересыпаетъ въ него золото Галеотто. Къ публик.

Пожива знатная. А главное, что внов:
И золото въ мошн, и не пролито крови!

Занавсъ. Колоколъ продолжаешь звонитъ.

КОНЕЦЪ.

Волны.

(В стран любви)

КОМЕДІЯ В 4-х дйствияхъ.

В первый разъ поставлена 10 октября 1903 года в московскомъ театр Корша.

Одобрена спб. лит.-театральнымъ комитетомъ к представленію на императорскихъ театрахъ.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Вильгельмъ Александровичъ Рехтбергъ, петербуржецъ, на видномъ посту, 48 лтъ.
Маргарита Николаевна, жена его, 30 лтъ.
Дмитрій Владиміровичъ Лештуковъ, литераторъ, 42 лтъ.
Андрей Николаевичъ Ларцевъ, художникъ, 28 лтъ.
Кистяковъ | молодые русскіе художники
Леманъ | въ заграничной командировк.
Берта Ивановна Рехтзамме | русскія пвицы на усовершенствованіи
| квартирныя хозяйки всей остальной
Амалія Карловна Фишгофъ | русской компаніи.
Франческо д’Арбуццо (едоръ едоровичъ Арбузовъ), начинающій русскій пвецъ изъ купеческихъ сынковъ, 26 лтъ.
Черри, хозяинъ купальнаго заведенія, старикъ.
Альберто 27 лтъ,служащій y Черри.
Джyлія, 19 лтъ, служащія y Черри.
Графъ Францъ-Mарія-Августъ-Гербертъ Кольраушъ фонъ — Грабенсдорфъ, курортный хлыщъ изъ Вны.
Карабиньеръ.
Нарядная дама.
Негритенокъ.
2 горничныя.
3 факкино (носильщики).
Mаттіа, камердинеръ Ларцева.
Mатросъ.
Лодочникъ.
Депутатъ Пандольефи.
Джіованни, пвецъ.
10—15 горожанокъ.
Карабиньеръ.
Матросы, лодочники, торговцы, купальщики, купальщицы, курортная публика, всякій народъ1.

Дйствіе происходить въ наше время, въ Италіи, на купаньяхъ въ Віареджіо, на тосканскомъ берегу Средиземнаго моря.

1 Исполнители первыхъ представленій пьесы. Въ Москв: г-жи Арсеньева (Джулія), Голубева (Маргарита Николаевна): гг. Свтловъ (Рехтбергъ), Яковлевъ (Лештуковъ), Кригеръ (Франческо), Долинъ (Альберте).
Въ Одесс, въ томъ же порядк: г-жи Юренева, Морская, г.г. Цетипа, Багровъ, Орловъ-Смашко, Горловъ.

ДЙСТВІЕ I.

Уголокъ скромнаго купальнаго заведенія Черри на Средиземномъ мор, въ Віареджіо. При поднятіи занавса, первымъ впечатлніемъ зрителя должна быть сіяющая даль свтлаго итальянскаго утра. Безконечный видъ на море, кипящее блымъ, шумнымъ прибоемъ y берега, потомъ синее, изумрудное съ фіолетовыми пятнами и, наконецъ, подъ самымъ горизонтомъ, гд серетъ нсколько косыхъ латинскихъ парусовъ, оно жемчужнаго цвта. Глубоко въ море уходитъ большая досчатая веранда на старыхъ столбахъ, обомшенныхъ, обросшихъ черными раковинами, Передъ верандой, въ моръ, limite — веревка на шестахъ, за которую воспрещается выходить неумеющимъ плавать. Веранда выступаетъ на заднемъ планъ сцены съ правой стороны однимъ своимъ бокомъ. Отъ нея къ переднему плану ведутъ мостки, поддерживающіе короткій коридоръ между кабинъ, отъ которыхъ внизъ къ водъ опущены лстнички. Публика. Видна дверца первой кабины, ршетчатая, крашеная зеленымъ, завшанная изнутри блымъ. Съ мостковъ спускается на берегъ лстница съ перилами. Онъ обвшаны простынями, купальными костюмами, полотенцами и т. д. Передній планъ справа занятъ навсомъ, гд, подъ циновками и соломенною крышею, обвитою плющемъ, устроенъ маленькій буфетъ, съ пузатыми фіасками въ солом, съ темными бутылками, съ грудою устрицъ, лимоновъ, тутъ же продажа раковинъ, коралловъ, морскихъ зврушекъ и т. д. Несколько столиковъ съ соломенными стульями старыми, порыжвшими. Уходъ со сцены направо — между навсомъ буфета и лстницей съ мостковъ: свободная песочная полоса, по которой бродятъ купальщицы. Слва стна, сплошь затянутая вьющимися розами, изъ-за нея торчатъ олеандры въ полномъ цвту, верхушка пальмы. Мимо стны два ухода со сцены налво: на первомъ план, передъ рампою, и на заднемъ план, y самаго прибоя. Въ течете всего акта въ моръ плаваютъ, по лстницамъ кабинъ поднимаются и сходятъ купальщицы и купальщики. На limite то и дло мняются фигуры въ пестрыхъ купальныхъ костюмахъ. На верандъ, — кто въ обычныхъ лтнихъ костюмахъ, кто въ мохнатыхъ блыхъ балахонахъ съ капюшонами. Издали несутся — живой международный говоръ, смхъ, всплески воды, иногда взлетаетъ столбъ брызгъ, кто-нибудь бросился въ море съ трамплина. Мрный, величественный, мягкій, ласкающій шумъ прибоя раздается все время. При поднятіи занавса Черри одиноко дремлетъ на стул y своего буфета. Леманъ и Кистяковъ, въ блыхъ балахонахъ и веревочныхъ туфляхъ, лежатъ на песк въ глубинъ сцены, y прибоя.
Кистяковъ. Ну и волны сегодня, посл бури. Ну, и море!
Леманъ. Температура настоящая. Жжетъ!
Кистяковъ. Массажъ, а не вода. Спину чешетъ и шерсть со шкуры сводитъ.
Леманъ. Это Маргарита Николаевна тамъ y каната?
Кистяковъ. Въ голубомъ беретъ? Она.
Леманъ. То-то итальяшки кругомъ вьются. Словно мухи на медъ.
Кистяковъ. Вкусная!
Леманъ. Лештукова нту, вотъ она и красуется.
Кистяковъ. Отчего не красоваться, коли Богъ красоту далъ?
Леманъ. Лештукова жаль. Спутала она его.
Кистяковъ. Чего жалть? Не мужъ! Да, кажется, покуда еще и не любовникъ.
Леманъ. Влюбленъ ужъ очень. Мучится.
Кистяковъ. А, не люби чужую жену.
Леманъ. Кокетка она.
Кистяковъ. Гршный человкъ, не охотникъ я до подобныхъ дамъ. Попадись на крючокъ,— замытаритъ. Ядъ для нашего брата, артиста. Лештуковъ зачмъ въ Віареджіо пріхалъ? На поко романъ писать. А что за два мсяца написалъ? Видли мы.
Леманъ. Мало?
Кистяковъ. Немного. ‘Въ прекрасный апрльскій день, по солнечной сторон Невскаго’,— и аминь. И ниже профиль Маргариты Николаевны, да росчерки: Лештуковъ, Лештуковъ, Лештуковъ.
Леманъ. Грустно! Талантъ вдь.
Кистяковъ. Бда съ этими старющими знаменитостями. Публикою набалованъ, бабами набалованъ, деньга въ карманъ плыветъ, славою, можно сказать, облопался, нтъ, всего мало, бсится съ жиру. Подавай ему идеальныхъ чувствъ, пламенныхъ страстей и неизвстныхъ ощущеній. Баловники!
Леманъ. Да ужъ хоть бы искалъ-то, въ комъ слдуетъ, а то…
Кистяковъ. Вотъ это и удивительно y нихъ, господъ беллетристовъ. Кажется, всю жизнь только тмъ и занимаются, что описываютъ всевозможныхъ влюбленныхъ дураковъ. Съ тонкостями такими: анализъ, психологія, фу ты, Боже мой! А угораздить самого врзаться, вотъ какъ нашего Дмитрія Владимировича,— глядь: великій психологъ нашъ оказывается мальчишка — мальчишкою, наивне всхъ своихъ героевъ и слпъ, какъ кротъ.
Леманъ. У Ларцева былъ?
Кистяковъ. Былъ. Вотъ этотъ подъ башмакъ не попадетъ. Рабочій чортъ. Здорово его ‘Миньона’ въ ходъ пошла. Гляди, опять медаль хватить.
Леманъ. Да вдь и натурщицу же ему Господь послалъ. Красиве Джуліи, хоть всю Тоскану обыщи не отыщешь. Съ этакой модели какъ не писать.
Кистяковъ. Модель моделью, а нтъ, тутъ и свое. Силища въ немъ. Самъ себя не понимаетъ, каковъ онъ слонъ, вотъ что.

Лештуковъ, въ очень изящномъ и даже черезчуръ молодомъ для его лтъ и крупной фигуры, лтнемъ костюм, входитъ слва, мимо стны.

Лештуковъ. Дмитрію Владимировичу!
Кистяковъ. Наше россійское!
Лештуковъ. Здравствуйте, господа.
Леманъ. Къ намъ? въ волны?
Лештуковъ. Нтъ, Богъ съ ними! Надоло. Что это море раздлывало сегодня на зар, вы и вообразить не можете. Вдь вы, конечно, по обыкновенію, проспали часовъ 14 сномъ праведника, на одномъ боку?
Леманъ. А вы, конечно, по обыкновенію, изволили блуждать всю ночь безсонною тнью?
Кистяковъ. Нечего сказать, хорошо выглядите вы сегодня.
Лештуковъ. А что? Безобразенъ?
Кистяковъ. Нтъ, нельзя сказать, довольно даже интересенъ. Ежели показать барышн съ чувствами, будетъ тронута: Гамлета, принца датскаго, хоть отбавляй. Только знаете что? Полечиться бы вамъ отъ безсонницы. А то дло на малярію смахиваетъ.
Леманъ. Розовые тона, милый, лучше всего.
Лештуковъ. Отъ чего лечиться? Я здоровъ. Да и сплю совсмъ ужъ не такъ мало.
Кистяковъ. Знаемъ мы, какъ вы спите, по фіаск кіанти на ночь дуете. Смотрите: печенка лопнетъ.
Лештуковъ. Выдержать! А кстати о кіанти. Смотрите, оно здсь y Черри отличное. И сифонъ, и ледъ, и коньякъ… все, что требуется по нашему положенію… Займемъ мста, господа.

Черри подаетъ коньякъ, рюмки, бисквиты.

Леманъ. Это съ утра-то?
Кистяковъ. Да и некогда: домой, къ завтраку время.
Лештуковъ. Нтъ, я видлъ: Маргарита Николаевна только-что вышла изъ воды. Часъ на туалетъ…
Кистяковъ. Да вдь и намъ одться надо.
Лештуковъ. Ну, какъ хотите.

На мор давно уже видно лодку, въ которой сидитъ Ларцевъ на рул и Альберто на веслахь. Ихъ сильно качаетъ. Къ словамъ Кистякова ‘одться надо’, они y берега.

Ларцевъ (изъ лодки). Я выпью.

Костюмъ Альберто: старая синяя фуфайка-безрукавка, с якоремъ на груди, штаны, засученные по колно, матерчатый желтый поясъ, босой.

Кистяковъ. Вотъ вамъ и компаніонъ.
Леманъ. Андрикъ!
Лештуковъ. Нашъ милйшій Андреа дель Cаp.
Ларцевъ (выпрыгнулъ изъ лодки, подходить). Милое, но мокрое созданіе. Фу, какъ насъ съ Альберто швыряло въ мор. На двор жара, а я, право, даже продрогъ. Дайте коньяку.
Леманъ. Этюды длалъ?
Ларцевъ. Какіе къ чорту этюды, когда лодку валяетъ съ волны на волну, точно баба пирогъ загинаетъ. Вымокли только и всего. Во здравіе всей честной компаніи. Пьетъ.

Альберто, оставаясь по щиколотку въ вод, управляется y берега съ лодкою, прислоняетъ весла къ лстниц на веранду, затмъ уходить по морю къ limite, гд его шумно привтствуютъ, онъ показываетъ купальщикамъ, какъ надо плавать и т. д., вообще онъ все время виденъ въ мор.

Лештуковъ. Какъ поживаетъ Миньона?
Ларцевъ. Двигается, быстро двигается. Да что, батюшка, я признаться, въ большой тревоги.
Леманъ. Что такое?
Ларцевъ. Джулію y меня отобрать хотятъ.
Кистяковъ. Какъ такъ?
Ларцевъ. Вонъ этотъ соколикъ.
Лештуковъ. Ревность?
Ларцевъ. Самая нелпая.
Кистяковъ. Да признавайся ужъ по чистой правд: y тебя съ этой Джуліей въ самомъ дл чисто или только хорошо прячетесь?
Ларцевъ. Увряю васъ, нтъ.
Леманъ. То есть, какъ есть ничего, ни-ни?
Ларцевъ. Вотъ именно ни-ни.
Кистяковъ. Можетъ быть, маленькій флиртъ?
Ларцевъ. И флирта никакого не было.
Лештуковъ. Напрасно.
Ларцевъ. Вотъ теб разъ! Почему же?
Лештуковъ. Да ужъ очень вы красивая парочка крайностей. Она воплощенный югъ, молодой, сильный, огненный… вотъ съ этимъ солнцемъ, что выращиваетъ эти пламенные цвты, съ этимъ вяніемъ ароматовъ, подъ которымъ, кром любви, и думать-то ни о чемъ невозможно…
Леманъ. Климатъ располагающій.
Кистяковъ. Страна любви.

Идетъ на веранду. Съ лстницы Леману.

Ты однако не разсиживайся. Въ самомъ дл поздно. Запрусь въ кабин, не отопру.
Леманъ. Сейчасъ.
Лештуковъ (декламируетъ).Темны и тихи были очи,
Какъ полночь южная сама,
Но всми звздами полночи
Горла ярко эта тьма.
У вашей Джуліи такіе глаза. Вдь правда?
Ларцевъ. Да, оно, точно, глаза забористые.
Кистяковъ (изъ кабины). Леманъ!
Леманъ. Да, иду. Фу, чортъ!

Уходить подъ лстницу веранды, видно, какъ онъ, подобравъ полы балахона, поднимается въ кабину по опускной лстниц.

Лештуковъ. А вы, Ларцевъ, сверъ. Если доживете до карнавала въ Римъ, нарядитесь-ка рыжебородымъ Торомъ. А? Плечища y васъ косая сажень, волосъ больше, чмъ полагается даже для художника, бороду вы украли у Рубенса, а за симъ, какъ пишутъ въ паспортахъ, примтъ особыхъ нтъ, лицо чистое, носъ и ротъ обыкновенные.
Ларцевъ. Что вы разбираете меня по статьямъ, какъ коня призового? Въ романъ, что ли, всунуть хотите?
Лештуковъ. Не знаю. Можетъ быть, и въ романъ. Чмъ вы не герой романа? Кстати y васъ вонъ и сюжетъ наклевывается. Рыжебородый Торъ и Миньона! Транзальпинскій варваръ, явившійся покорять прекрасную Италію, и прекрасная Италія, весьма желающая быть покоренною.
Ларцевъ. Вы ошибаетесь, я вовсе не собираюсь покорять. По правд сказать, Джулія мн вовсе не нравится. Она для картины хороша, подъ мысль мою подошла. А какъ женщина — она не въ моемъ вкус.
Лештуковъ. Джулія? Не въ вашемъ вкус? И вы смете признаваться? Вы? Художникъ? Она красавица, по всмъ правиламъ искусства красавица. Если она вамъ не нравится, вы измняете девизу вашего цеха. По-настоящему, вы, художники, должны чувствовать себя въ жизни такъ, какъ мы, гршные, чувствуемъ себя только въ музеяхъ. Вы обязаны ловить красоту повсюду, хватать ее живьемъ, налету, вчно стоять на ея стражъ… Вы хотли что-то сказать?
Ларцевъ. Нтъ, ничего. Посторонняя мысль…
Лештуковъ. Вы еще очень молоды. Ваше лицо можно читать, какъ разверну-тую книгу. А это нехорошо. Вка, когда глазамъ полагалось быть зеркаломъ души, давно минули. Хотите, я назову вамъ вашу постороннюю мысль. Вдь она обо мн была?
Ларцевъ. Ужъ если вы такой проницательный, то да. Мн хотлось сказать: какъ же вы сами-то, такой цнитель и поклонникъ истинной красоты, равнодушны къ ея прелестямъ…
Лештуковъ. Договаривайте… И лежитъ безсильнымъ рабомъ y ногъ хорошенькой интернаціональной барыньки…
Ларцевъ (сконфуженный). Оставьте, пожалуйста. Я слишкомъ уважаю Маргариту Николаевну, чтобы…
Лештуковъ. Что же? Вы правы. Логики мало. А только, милый мой юноша, не судите, да не судимы будете.
Ларцевъ. Да я и не думалъ.
Лештуковъ. Есть въ жизни законъ возмездія. Кто, какъ я, черезчуръ легко прожилъ жизнь, попадаетъ подъ этотъ законъ тамъ, гд не ожидаетъ. Привычка быть любимымъ мститъ за себя. Много серьезныхъ чувствъ обращалъ я въ игрушки для пріятнаго препровожденія времени. И вотъ игрушки отомстили за себя, и я самъ теперь игрушка.

На веранд хохотъ, шумный разговоръ. Джулія, съ цлымъ ворохомъ чистаго блья, быстро сбгаетъ внизъ по лстниц. Графъ Кольраушъ фонъ Грабенсдорфъ, типичный пшютъ венскаго пошиба, немного слабый на ногахъ, слдуетъ за нею.

Джyлія. Нтъ, Нтъ, Нтъ! Нтъ, ваше сіятельство.
Графъ. Одинъ поцлуй.
Джyлія. Поцлуй? Мадонна sаntissimа! Да вы разбойникъ, графъ! Вы бсъ! Вы донъ-Джованни!
Графъ. Всегда жестока.
Лештуковъ. И этотъ туда же, со своей наслдственной золотухою.
Ларцевъ. Сколько народа увивается за этою двчонкою уму непостижимо.
Джyлія. Оставьте, графъ, въ самомъ дл. Альберто увидитъ. Нехорошо. Вдь я почти невста.
Графъ. О, Альберто. Я не боюсь Альберто.
Джyлія. А не Альберто, такъ ваша же выползетъ… Крашеная. Какъ тамъ ее? Фу, шикъ дама! Волосы какъ огонь! Каблуки y ботинокъ вотъ! Шляпа вотъ! цвты на шляп вотъ! Прелесть, что за женщина! А вы хотите ей измнить? Хохочетъ.
Графъ. Джулія, вы ангелъ!
Джyлія. А достанется вамъ отъ нея! вотъ достанется!

На веранд, показывается величественная дама, тощій негритенокъ несетъ за нею корзинку съ простынею и мантилью.

Осторожне, вы. Вдь и въ самомъ дл идетъ.
Графъ (который въ это время едва не поцловалъ Джулію). О Іезусъ!

Убгаетъ налво. Дама съ негритенкомъ столь же величественно протекаетъ вслдъ ему, мимо Джуліи, окинувъ ее молніеноснымъ взглядомъ. Джулія, закусивъ губы, рьяно развшиваетъ блье на веревку y перилъ. Но, когда дама уже прошла мимо, заливается смхомъ, пряча лицо въ простыню, повышенную на веревк.

Лештуковъ. Счастливица! Глядть на нее — самому становится весело и молодо. Вотъ кто любить жизнь и кого жизнь любитъ. Смхъ-то, смхъ! Жемчугъ падаетъ.
Джyлія. Добрый день, синьоръ Деметріо. Добрый день, синьоръ Андреа.

Къ Лештукову.

Синьора Маргарита уже почти готова.
Лештуковъ. Ага! (Ларцеву). Значитъ, до свиданія за завтракомъ.

Бжитъ вверхъ по лстниц.

Въ теченіе слдующей сцены онъ то на веранд, то въ корридор y кабины съ зеленою ршеткою, то на верхнихъ ступеняхъ лстницы, все время, съ видомъ нетерпливаго ожиданія.

Ларцевъ. Да я, пожалуй, вмст съ вами.

Привсталъ, чтобы идти. Джулія быстро очутилась подл него. Онъ взглянулъ на нее, усмхнулся и опятъ слъ на мсто.

Джyлія. У васъ сегодня цвтокъ, синьоръ?
Ларцевъ. Угодно?
Джyлія. Благодарю. Какая прелесть! Это отъ дамы?
Ларцевъ. Нтъ, вонъ съ этой изгороди.
Джyлія. Благодарю, благодарю, отъ всего сердца благодарю, синьоръ.
Ларцевъ. Когда ваша свадьба, Джулія?
Джyлія. Свадьба, синьоръ? До свадьбы далеко.
Ларцевъ. Вотъ какъ? А я, признаться, думалъ, что y васъ съ Альберто уже все слажено.
Джyлія. Альберто добрый малый, синьоръ, но, чтобы идти за него замужъ… Нтъ, синьоръ, я еще подумаю и много подумаю.
Ларцевъ. Смотрите: не продумайте своего счастія.
Джyлія. О, я имю право ждать… Вы, можетъ быть, думаете, что я безприданница, синьоръ?
Ларцевъ. Милліоновъ Ротшильда y васъ, во всякомъ случа, нтъ.
Джyлія. Но, право, очень кругленькая сумма въ городскомъ банкъ, синьоръ. Конечно, по нашимъ здшнимъ понятіямъ: что скопила, услуживая дамамъ при купальняхъ. Я отношу на текущій счетъ вс мои сбереженія, синьоръ, каждую субботу. И всегда золотомъ.
Ларцевъ. Такъ что вы сдлаете своего будущаго мужа маленькимъ капиталистомъ?
Джyлія. Ну, ужъ нтъ! Только мужемъ. Довольно съ него и этого удовольствія. Конечно, если я выйду замужъ здсь, въ Віареджіо.
Ларцевъ. А вы не прочь бы увидать свтъ и дальше?
Джyлія. Какъ знать судьбу, синьоръ? Кто можетъ предчувствовать, куда тебя броситъ будущее и съ кмъ. Я вдь мечтательница. Врите ли? Когда моя служба кончается, купальни закрыты, ночь надъ землею и пусто на берегу, я часто прихожу сюда на веранду и сижу одна, одна… Море и небо кругомъ, небо и море… И звзды… Огромныя, зеленыя звзды. Вотъ Большая медвдица, вотъ Вега, вотъ Полярная звзда. Она водить по свту путешественниковъ, и мореплавателей. Это и ваша звзда, синьоръ, потому что вы тоже путешественникъ. Она моя любимая, синьоръ. Найду ее на неб, да такъ ужъ больше съ нею и не разстаюсь. Тянетъ она меня къ себ, манить. Только позови, только прикажи.

Робко и выжидательно смотритъ на Ларцева.

Ларцевъ. Знаете ли, что я вамъ посовтую, Джулія? Поискали бы вы, вмсто звзды полярной, какую-нибудь звздочку поближе къ себ. Здсь они y васъ привтне и свтле сіяютъ.
Джyлія (блднетъ, въ голос ея звучитъ горькая обида). О, синьоръ. Я сама знаю, что это мечты, только мечты. Что со мной будетъ, угадать легко… Выйду замужъ за булочника или бакалейщика, откроемъ торговлю или таверну. Ха-ха-ха! только мужу въ руки дла не дамъ. Что мое, что твое, все оговорю въ свадебномъ контракт. Нарочно въ Пизу поду, оттуда адвоката привезу.
Лаpцевъ. Какъ я люблю, Джулія, когда вы сметесь. Такъ бы васъ все и рисовалъ…
Джyлія. Да?
Ларцевъ. Смерть какъ люблю. Ну, еще, ха-ха-ха! Этакое вы радостное утро!
Джyлія. Любите?
Ларцевъ. Да какъ же васъ не любить? А въ особенности мн?

Лештуковъ въ это время вверху лстницы сидитъ на перилахъ.

Джyлія (закрыла глаза). Говорите, говорите…
Ларцевъ. Вдь вы, прямо сказать, благодтельница моя. Не повстрчай я васъ, что бы стало съ моею ‘Миньоной’.
Джyлія (открывая глаза, упавшимъ голосомъ). Ахъ да!.. Съ ‘Миньоной’!

Маргарита Николаевна выходить изъ кабины съ ршетчатой дверью, здоровается съ Лештуковымъ, и оба опускаются внизъ по лстниц.

Маргарита Николаевна. Домой, домой! Къ завтраку и какъ можно скорй. Я, какъ вашъ Ларцевъ говорить, ‘проплавалась и въ аппетит’. А, да вотъ онъ самъ… съ Джуліей.
Лештуковъ (смется). Парочка.
Маргарита Николаевна (любопытно смотритъ на Ларцева, потомъ съ гримасою). Удивляюсь Джуліи: онъ слишкомъ блондинъ.
Ларцевъ (кланяясь издали). Маргарита Николаевна! И наконецъ-то, кажется, въ духъ?

Продолжаетъ разговоръ съ Джуліей.

Лештуковъ. Хвала небесамъ: выглянуло солнышко.
Маргарита Николаевна. А вамъ такъ скучно было его ждать? Такъ вы бы не дожидались, ушли.
Лештуковъ. Зачмъ? Я вдь знаю, что посл ненастья солнышко свтле свтитъ, тепле гретъ и краше выглядитъ. Ненастье дло преходящее.
Маргарита Николаевна. Однако, знаете: день ненастья день изъ жизни насмарку. Разв y васъ ихъ такъ много въ запасъ?

Лештуковъ молча снялъ шляпу и склоняетъ передъ Маргаритой Николаевной голову, уже замтно сдющую.

Маргарита Николаевна. Вотъ видите: снга довольно. Вамъ пора цнить погожіе дни на всъ золота, а вы льнете къ ненастью.
Лештуковъ (принялъ шутливо театральную позу и, указывая на рядъ парусовъ, серющихъ на горизонт, декламируетъ трагически).
Подъ нимъ струя свтлй лазури,
Надъ нимъ лучъ солнца золотой,
А онъ, мятежный, просить бури,
Какъ будто въ буряхъ есть покой.

Кистяковъ и Леманъ, въ лтнихъ фланелевыхъ костюмахъ, сходятъ по лстниц. Группа въ глубин сцены — у развшаннаго блья — Джулія, Ларцевъ, Кистяковъ, Леманъ.

Маргарита Николаевна. Ахъ, пожалуйста, не пугайте меня стихами. Я ихъ боюсь. Какія тамъ бури! Просто сренькій, кислый, дробный, сверный дождикъ, неизвстно зачмъ заплывшій подъ это чудесное небо. Я хандрю, а вы мн аккомпанируете. Это длаетъ честь вашей любезности, но не длаетъ чести вашему вкусу. Если бы я еще, въ самомъ дл, была способна на какую-нибудь бурю… Но семидневный дождикъ — бррр!
Лештуковъ. Ничего, я съ зонтикомъ.
Маргарита Николаевна. И съ пресквернымъ. Вижу, вижу вашъ столикъ. Коньячная порція уже принята.

Въ групп на заднемъ план, хохотъ. Кистяковъ комически преклоняешь передъ Джуліей колна: Леманъ изображаетъ, будто играетъ на мандолин. Джулія, смясь, бьетъ ихъ полотенцемъ. Ларцевъ вынулъ альбомъ и быстро зарисовываетъ сцену.

Лештуковъ. Въ самыхъ скромныхъ размрахъ.
Маргарита Николаевна. Работали бы лучше.
Лештуковъ. Увы, нельзя служить сразу двумъ богамъ.
Маргарита Николаевна. То есть?
Лештуковъ. Вамъ и литературъ.
Маргарита Николаевна. Какъ это лестно для меня. Но позвольте: два мсяца тому назадъ, при первыхъ нашихъ встрчахъ, вы меня увряли, что я открываю вамъ новые горизонты, что я ваше вдохновеніе, въ нкоторомъ род суррогатъ музы. И вдругъ…
Лештуковъ. Вы вотъ стиховъ не любите. А вдь за мною въ этомъ случа какой адвокатъ-то стоитъ: самъ Пушкинъ!
Маргарита Николаевна. Пушкинъ? Пушкинъ это старо, говорила одна моя подруга. Но y меня слабость къ умнымъ старикамъ. Что же говоритъ Пушкинъ?
Лештуковъ (декламируетъ). Любя, я былъ и глупъ, и нмъ…
Маргарита Николаевна. Конечно, если ужъ самъ Пушкинъ.
Лештуковъ.
Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,
Я все грущу, но слезъ ужъ нтъ,
И скоро, скоро бури слдъ
Въ душ моей совсмъ утихнетъ.
Тогда-то я начну писать
Поэму псенъ въ двадцать пять.

Ларцевъ, взглянувъ на часы, показываетъ товарищамъ время. Затмъ вс дружески жмутъ Джуліи руку и уходятъ направо по spiаggiа.

Маргарита Николаевна (смется). Вы сегодня тоже въ дух и дурачитесь. Но это лучше, чмъ…

Выразительно киваетъ на столикъ съ виномъ.

А все-таки исправьтесь.
Лештуковъ. Совсмъ прикажете исправиться? Такъ, чтобы начать ‘поэму псенъ въ двадцать пять’.
Маргарита Николаевна. Нтъ, нтъ, совсмъ не надо. А слегка, немножко… Ну, хоть на столько, чтобы не смотрть на меня такими выразительными глазами… Вдь это не глаза, а вывска, на которой любой прохожій прочтетъ: ‘Лештуковъ и Рехтбергъ. Патентованная фабрика всеобъемлющей любви по гробъ’.
Лештуковъ (съ кривою усмшкою). Безъ отпуска, ни оптомъ, ни въ розницу.
Маргарита Николаевна (быстро оглядвшись). Жалуешься?
Лештуковъ (молчитъ). Маргарита Николаевна. Да разв я ужъ такая злая?
Лештуковъ (насильственно улыбается). Хоть мучь, да люби!

Лицо Маргариты Николаевны вдругъ все задрожало и поблднло, глаза затуманились и заискрились, губы сложились въ странную гримасу — и ласковую, и хищную. Она тяжело налегла на руку Лештукова и на мгновеніе прильнула къ нему.

Маргарита Николаевна. Милый вы… милый мой
Лештуковъ. Маргарита!..
Маргарита Николаевна (отшатнулась отъ него, голосомъ совершенно спокойнымъ и съ совершенно спокойнымъ лицомъ). Пожалуйста, пожалуйста… не длайте дикихъ глазъ и воздержитесь отъ декламаціи. Мы на улиц, и я ничуть не желаю, чтобы насъ приняли за только-что обвнчанныхъ новобрачныхъ.

Со смхомъ уходить налво.

Джулія, одна, выжимаетъ мокрые костюмы и ворчитъ про себя.

Джyлія. ‘Миньона’. Все картина. Вчно о картин. Не понимаю. Такъ любить картину, когда… Да вдь вотъ она — я, Миньона его. Мой портретъ вотъ и вся его картина. Чудакъ!

Альберто выходить изъ моря, садится на бортъ лодки, закуриваетъ трубочку и смотритъ на Джуліи, посвистывая съ угрюмымъ видомъ.

Джyлія. Ты долго здилъ сегодня. Много заплатилъ теб синьоръ Андреа?
Альберто. По обыкновенно, дв лиры. Откуда y тебя эта роза?
Джyлія. Да онъ же далъ, синьоръ Андреа.
Альберто. Дай-ка мн.
Джyлія. Изволь!

Альберто взявъ розу, понюхалъ, повертлъ въ рукахъ и швырнулъ далеко въ море.

Джyлія (вспыхнувъ). Ты я вижу, опять сбсился?
Альберто. Эй, Джулія, берегись! У меня глаза есть.
Джyлія. А y меня есть руки, чтобы глаза твои выцарапать. Право, хоть бы знать: откуда ты взялъ власть надо мною? Я теб сказала: что дальше будетъ, посмотримъ, а покуда ты мн ни мужъ, ни женихъ, ни любовникъ, и я длаю, что хочу.
Альберто. Хорошихъ длъ ты хочешь. Ты думаешь, я не вижу, къ чему ты ведешь? Молодая ты двчонка, а завертться хочешь. Ну, да ладно,— этому не бывать. Ты къ нему позировать больше не пойдешь.
Джyлія. Вотъ какъ! значить, ты мн запретишь?
Альберто. Не теб, а ему.
Джyлія. Ты, Альберто, кажется, воображаешь, будто ты одинъ мужчина на свт, а остальные вс бабы и тряпки. Прикрикнешь ты на нихъ, и они спрячутся по угламъ и все сдлаютъ по-твоему. Запрещать такому человку, какъ синьоръ Андреа, легко на словахъ…
Альберто. Ты увидишь, ты увидишь.
Джyлія. И ты думаешь, онъ тебя послушаетъ?
Альберто. Послушаетъ, если…
Джyлія. Ну?
Альберто. Если живъ быть хочетъ.
Джyлія. Э… угрозы? Вотъ что!.. Такъ знай же ты, мой любезный, что послушаетъ тебя синьоръ Андреа, или не послушаетъ, мн дла нтъ. Я, слышишь ты, я, а не онъ хочу, чтобы онъ рисовалъ меня. Я хочу быть на его картин. Хочу, чтобы меня видли въ Рим и въ Россіи, и на всемъ бломъ свтъ, чтобы вс знали, что была такая двушка, какъ я… такая красивая! И ты въ это дло не мшайся, говорю теб. Слышалъ?

Съ вызовомъ смотритъ на него, потомъ, рзко повернувшись, гордою, медленною походкою поднимается на лстницу веранды.

Альберто. Слышалъ. Мое дло предупредить, а послушать или нтъ ваше.

Ларцевъ, Кистяковъ и Леманъ переходятъ глубину сцены отъ spiаggiа.

Альберто (пропустивъ мимо своя Кистякова и Лемана, остановилъ Ларцева). Синьоръ Андреа, я желалъ бы сказать вамъ несколько словъ.
Ларцевъ. Вы какъ будто разстроены? Надюсь, не случилось никакой бды?
Альберто. Видите ли, синьоръ, я много доволенъ вами. Вы щедры, господинъ, и даете хорошо зарабатывать бдному человку.
Ларцевъ. Безъ предисловій, Альберто. Въ чемъ дло?
Альберто. Дло простое, синьоръ. Зачмъ вы сбиваете съ пути Джулію?
Ларцевъ. Я? сбиваю Джулію съ пути? Альберто! Какъ вы смете задавать мн такіе вопросы?
Альберто. Простите, синьоръ. Конечно, я помню разстояніе между нами. Но когда рчь идетъ о моей невст…
Ларцевъ. Джулія ваша невста? Давно ли?
Альберто. Я посватался къ ней въ день Троицы.
Ларцевъ. И она приняла ваше предложеніе?
Альберто. Нтъ, не хочу лгать. Она не сказала мн ни да, ни нтъ. Сказала: подожди, а я подумаю… Она вдь еще такъ молода, синьоръ. Но она скажетъ да, синьоръ, клянусь вамъ, что скажетъ… если только… если…
Ларцевъ. По вашей выразительной физіономіи легко догадаться, что значить это если. Успокойтесь. Мн столько же дла до вашей Джуліи, какъ вонъ до той волны. Она красивая двушка. Я художникъ. Вотъ теперь затялъ писать ‘Миньону’: вы вдь, кажется, были y меня въ мастерской, видли?.. Боле подходящей модели, чмъ Джулія, я представить себ не могу. Я натурщицъ десять перемнилъ, пока не нашелъ. Затмъ, y насъ съ Джуліей точно такія отношенія, какъ съ вами. Вы возите меня въ лодк по морю это доставляетъ мн удовольствіе, я вамъ плачу. Джулія позируетъ для меня часъ другой, это полезно моей картин,— я плачу. Вотъ и все.
Альберто. Все это такъ, синьоръ. Я и самъ полагалъ, что такой прекрасный господинъ не захочетъ ставить ловушку бдной двушк. Но вдь вотъ оказія. Вы, я вамъ врю, вы ничего не хотите дурного, синьоръ, а двка-то въ васъ влюбилась. Честное слово, влюбилась.
Ларцевъ. Полно вамъ, Альберто! У васъ, бдныхъ южныхъ чертей, воображеніе вчно отравлено любовью и ревностью.
Альберто. Нтъ, ужъ вы мн, синьоръ, поврьте. Вдь я ее люблю. У насъ, влюбленныхъ, особенное чутье. Мы чуемъ соперника, какъ собака лисицу. Она, синьоръ, думаетъ, что вы и живете-то здсь для нея.
Ларцевъ. Въ этомъ, какъ вы слышали, она не ошибается.
Альберто. Нтъ, для нея, для нея самой, а не для картины. Оставьте вы Джулію, синьоръ. Ну ее къ бсу, эту вашу картину.
Ларцевъ. Какъ ‘ну ее’, Альберто? Богъ съ вами! Да ни за что! Я не ремесленникъ, не поденщикъ, мн мое искусство дорого.
Альберто. Вамъ жаль малеваннаго полотна, а живыхъ людей вы не жалете. Вдь вы нехотя можете погубить двушку, а съ нею и меня. Да ужъ что скрывать? Прежде, чмъ меня-то, и себя. Потому что, если Джулія меня броситъ, мн жить не дня чего. Но обиды этой я ни вамъ, ни ей не прощу.
Ларцевъ. Вы меня не пугайте, Альберто. Я этого терпть не могу. Говорятъ вамъ, чортъ возьми, толкомъ, что до вашей Джуліи мн нтъ никакого дла.
Альберто. Ахъ, синьоръ. Да вдь Джулія молода, красива, любитъ васъ. Что же вы, деревянный что ли? Сегодня нтъ дла, завтра нтъ дла, а посл завтра глядь, и закипла кровь. Бросьте вы эту картину, синьоръ. Право, бросьте. Ну, пожалуйста! Для меня бросьте…
Ларцевъ. Чудакъ вы, Альберто!
Альберто. А то найдите себ другую, какъ вы ее тамъ зовете? Миньону, что ли? Не одною Джуліей свтъ сошелся?
Ларцевъ. Да слушайте же вы, упрямая голова. Неужели вы не понимаете, что вы, собственно, даже и права не имете приставать ко мн съ этимъ. Какой вы женихъ Джуліи? Она васъ не любитъ, пойдетъ за васъ или нтъ, неизвстно: вы сами сознались. Вы ревнуете Джулію ко мн. Зачмъ же вы не ревнуете ее ко всей золотой молодежи, что вьется вокругъ нея, нашептываетъ ей нжности, беретъ ее за подбородокъ, щиплетъ, обнимаетъ? Вдь y меня въ мастерской ничего подобнаго быть не можетъ.
Альберто. Я знаю, синьоръ.
Ларцевъ. Да и сами вы — какой святой! Джулія еще не царапала вамъ глаза за то, какъ вы учите форестьерокъ плавать?
Альберто. За что же, синьоръ? Это мое ремесло. Во всякомъ ремесл есть своя манера.
Ларцевъ. Вотъ какъ? Отлично. И y меня есть своя манера: брать хорошую натурщицу тамъ, гд я нахожу.
Альберто. Это ваше послднее слово, синьоръ?
Ларцевъ. Послднее, ршительное, окончательное, и баста толковать объ этомъ.
Альберто (блденъ, говорить тихо, раздльно, внятно). Такъ вотъ же вамъ, синьоръ, и мое послднее слово. Если Джулія еще разъ будетъ y васъ въ мастерской, мы враги. И чмъ скоре удете вы изъ Віареджіо, тмъ лучше для васъ. Имю честь кланяться!

Уходить.

Ларцевъ. Вотъ не было печали, черти накачали!

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ II

Хорошо меблированный салонъ буржуазнаго типа, устроенный въ нижнемъ этажъ стариннаго дома. Комната, окнами на улицу, центральная въ дом, А потому со множествомъ выходовъ. Вс окна, двери, притолоки очень глубокія. Налво, въ глубин сцены, витая лстница: ходъ въ мастерскую Ларцева. Прямо — широчайшее окно, дверь на улицу, она — съ блыми, какъ снгъ, домами и известковой мостовой. Черезъ улицу, насупротивъ дома, маленькая ‘боттега’ (бакалейная лавка съ винною продажею) и проспектъ съ олеандровыми деревьями. Направо, въ самой глубин, дверь въ смежную комнату, А ближе къ рамп другая — широкій и красивый выходъ, съ колоннами на внутреннюю парадную лстницу, открытый, безъ створокъ. Налво дв двери: одна въ глубин, близъ лстницы — къ Ларцеву, другая, возл рампы — въ кабинет Лештукова. Сводчатый потолокъ росписанъ плохою живописью. На стнахъ превосходные, старые часы, нисколько порядочныхъ копій старыхъ художниковъ. На нкоторыхъ дверяхъ начаты и не кончены наброски масляными красками, голова двушки, морякъ съ трубкою въ зубахъ, фантастическое чудовище со зминымъ хвостомъ. Посреди комнаты круглый столъ, съ остатками только-что конченнаго обда. При подняли занавса, русская компанія шумно встаетъ изъ-за стола. Маргарита Николаевна сейчасъ же проходить по широкой лстниц направо, наверхъ. Прислуга, дв дюжія итальянки, поспшно убираютъ со стола и выносятъ его. Лештуковъ проходитъ къ качалк, помщающейся между парадной лстницей налво и рампою, садится, вынимаетъ изъ кармана нсколько русскихъ газетъ и просматриваетъ одну за другою, роняя ихъ потомъ на полъ. Вечеръ, красный свтъ заката.
Франческо (очень красивый, рослый, широкогрудый и широкоплечій молодецъ великорусскаго типа, въ рубенсовской бородк, одтъ итальянцемъ больше всхъ итальянцевъ, въ рубашк фантэзи съ широчайшимъ поясомъ, по которому ползетъ цпочка съ тяжеловсными брелоками, блыя туфли-скороходы, пестрйшій длинный галстукъ съ огромнымъ солитеромъ въ булавк, персты также блещутъ камнями). Богъ напиталъ, никто не видалъ, А кто и видлъ, тотъ не обидлъ. Берточк съ Амальхенъ, хозяюшкамъ прелестнымъ, наше собственное мерси и граціэ. Всей честной публик за компанію нижайшее.
Амалія. Благодарите Дмитрія Владимировича: мы вс сегодня y него въ гостяхъ, А то негд бы и пообдать: въ верхней столовой ремонтъ.
Кистяковъ. А пречудесно это вы придумали, милыя барышни, — домъ нанять. Куда привлекательне отельнаго житья.
Франческо. Главное: харчъ хорошъ. Пишша русская. Помилуйте: борщъ ли. Въ Италіи борщъ! Ровно въ большомъ Московскомъ.
Кистяковъ. Смотрите, только не прокормитесь. Берете дешево, кормите жирно,— сведете ли концы съ концами?
Амалія. Да вдь мы о выгод не мечтаемъ: больше для компаніи и удовольствія.
Леманъ. Небось, не прогадаютъ. Нмки на обух рожь молотятъ.
Амалія. Ахъ, ахъ, ахъ, какой!
Берта. Самъ-то кто?
Амалія. Ужъ какія мы нмки! На Васильевскомъ острову родились, по-немецки двухъ словъ связать не умемъ.
Берта. А, главное, только съ такимъ нахлбникомъ, какъ Леманчикъ, молотить рожь на обух. Вы, душечка, которую недлю ‘не при суммахъ-съ’?
Леманъ. Ш-ш-ш! Счеты меркантильные не должны тревожить уши благородныя.
Амалія. Кофе, господа, какъ всегда, въ салон, наверху.
Кистяковъ. Бениссимо.
Лештуковъ. Господъ курильщиковъ просятъ честью туда же.
Кистяковъ. Да, ужъ знаемъ, знаемъ.

Бжитъ на верхъ по парадной лстниц.

Лештуковъ. Мн, Берта Карловна, если можно, прикажите подать сюда.
Берта. Конечно, можно.
Амалія. Какъ же? А пніе-то? Джованни хотлъ придти. Неужели не придете слушать?

Наверху раздается нсколько небрежныхъ аккордовъ, потомъ модный вальсъ, играемый довольно дилеттантскою рукою.

Леманъ. Слышите? Маргарита Николаевна уже возбряцала.
Лештуковъ. Газеты изъ Россіи пришли. Надо просмотрть.
Франческо. И я спою.
Леманъ. Да ну? Падите, стны Іерихонскія!
Франческо. Да-съ, насчетъ чего другого, а, что касающее силы въ грудяхъ, вн конкуренціи-съ.

Стучитъ кулакомъ въ грудь.

Намедни y маестры…
Амалія. Ахъ, маэстро!
Берта. Ахъ, маэстро!

Франческо осматриваетъ ихъ строго и величественно.

Лештуковъ. Что же намедни y маэстро, Франческо?
Франческо. Дуетъ онъ далъ намъ съ Амаліей Карловной…
Леманъ. Ангелъ мой, говорятъ ‘дуэтъ’, А не дуетъ. Дуетъ изъ окна, А дуэтъ изъ оперы.
Амалія. Ай, Леманъ! ай, Леманъ! Какъ неудачно!
Берта. Воздуха, воздуха!

Бжитъ и открываетъ дверь на улицу.

Амалія. Не растворять дверей: соберете къ Дмитрію Владимировичу пыль со всего города.
Лештуковъ. Ничего. А то здсь ужасная жара.
Франческо (возвышаетъ голосъ, очень недовольный, что о немъ какъ будто забыли). Далъ намъ маестро дуетъ съ Амаліей Карловной…
Амалія. Ахъ, это вы про ‘Гугеноты’ хотите разсказать?
Франческо. Про ихъ самые. Голосочки наши вамъ, господа компанія, извстны. Выучили мы урки, приходимъ къ маестр… Кантато? Чрезвычайно, много кантато, маестро. — Ведремо… И зоветъ къ пьянину-съ. У Амальхенъ сейчасъ блдный колеръ по лику и трясеніе въ поджилкахъ. Потому онъ, по дамской слабости, маестру ужасть какъ обожаютъ, А боятся, такъ даже до трепета-съ.
Амалія. Ахъ, маэстро!
Франческо. А мн такъ довольно даже все равно.
Берта. Неправда, неправда, и вы тоже боитесь.
Франческо. Я? (по-итальянски) Іо? (длаетъ передъ своимъ лицомъ итальянскій жестъ отрицанія однимъ указательнымъ пальцемъ). MАi!
Амалія. Еще какъ боитесь-то. Всякій разъ, какъ идти на урокъ, коньякъ пьете.
Франческо. Коньяку я всегда согласенъ выпить, потому что коньякъ басъ чиститъ. Но, чтобы бояться… Дмитрій Владимировичъ, справедливый господинъ: ну, съ какой статьи мн итальянской маестры бояться? Это имъ, дамскому полу, онъ точно грозенъ, потому что, при малодушіи ихнемъ, форсъ на себя напущаетъ, въ томъ разсчет, чтобы больше денегъ брать-съ. Либо вотъ Джованьк, потому что даромъ учится и голосъ y него теноре ди грація. Стало быть, безъ страха къ себ, жидкій. А мы, слава теб Господи-съ! Я, Дмитрій Владимировичъ, бывало, въ Нижнемъ, на ярмарк-съ, зыкну съ откоса: ‘Посматривай!’.. Черезъ Волгу въ Семеновскомъ узд слышно-съ. Могу ли я посл этого, при такой аподжіо, какого-нибудь маестры бояться?
Лештуковъ. Ршительно не можете.
Франческо. Кто кому чинквелиру за уроки платитъ? Я ему, али онъ мн. Странное дло. Я плати, да я же еще нанятаго человка опасайся. Удивительная вы посл этого публика, братцы мои!
Леманъ. Да ты не отвлекайся, про дуэтъ-то разскажи.
Берта (топаетъ ножками). Дуэтъ, дуэтъ, дуэтъ.
Франческо. Хе-хе-хе! что же дуетъ? Очень просто. Маестра слъ. Мы стали… Говорю: Амалька, держись!
Амалія. Никогда вы меня Амалькой не называли. Что за гадости?
Франческо. Амалька, говорю, не выдавай! Покажемъ силу… Запли-съ. А онъ, окаянный, маестра-то, оказывается въ капризъ своихъ чувствъ. Воче, кричитъ, воче фуори… Это по итальянскому выходить, Дмитрій Владимировичъ, стало быть, голосъ ему подавай, звука мало.
Лештуковъ. Благодарю васъ, понялъ.
Франческо. Воче теб? Воче? Звука дьяволу? На-жъ теб!.. получай! Амалька, вали!

Поетъ, что есть силы.

Нель оррор ди квеста но-о-о-отте!
Какъ я ревану, какъ Амалія Карловна реванутъ — Господи! стекла дрожать, пьянинъ трепещетъ, на улиц публики полный кварталъ! А маестра пьянинъ бросилъ, за голову лысую руками схватился. Черти, кричитъ, дьяволы! Голоса! горла! пушки! Что же вы со мною, изверги, длаете? Нешто такъ можно? Я тебя не слышу, ее не слышу, піанино не слышу, ничего не слышу, ревъ одинъ слышу. — Что же, маестра? отвчаю ему, вы хотли, чтобы звукъ дать. А ежели вамъ угодно, чтобы піаниссимо очень просто… Да какъ ему змарцировалъ…

Закрываешь глаза и, повернувшись на одной ножк, съ блаженною улыбкою, посылаетъ въ пространство воздушный поцлуй.

Вотъ-съ, какъ мы поемъ.
Джованни (очень приличный молодой человкъ показывается въ дверяхъ съ улицы и останавливается, улыбаясь съ вжливымъ поклономъ).
Франческо. А Джованька! Коллега!.. Андьямо сопра. Исполнимъ что-нибудь. Каписко? Квальке коза адората. Амалія Карловна, оркестръ нашъ! андьямъ!

Бгутъ вчетверомъ наверхъ. Тамъ сейчасъ же начинается музыка и пніе, иногда рукоплесканія, смхъ.

Лештуковъ просматриваетъ газету за газетою.

Ларцевъ въ рабочей блуз — выглядываетъ изъ своей мастерской.

Ларцевъ. Э! А я васъ предполагалъ наверху. Слышу: Джованни поетъ. Ну, думаю, значить, Дмитрій Владимировичъ состоитъ при піанино. А вы, оказывается, тутъ уединились.

Опускается внизъ.

Лештуковъ. А вы что размялись?
ЛАpцевъ. Побду, батюшка, одержалъ: мазокъ нашелъ. Дв недли ходилъ вокругъ него, подлеца, вокругъ да около. И вдругъ сегодня этакое озареніе оснило: самъ не знаю, какъ мазнулъ Гляжу — оно, оно. То есть какъ разъ оно то самое. ‘Миньона’ родилась, батюшка, настоящая Миньона.
Лештуковъ. Поздравляю. Это называется ‘точку найти ‘.
Ларцевъ. Ахъ, Дмитрій Владимировичъ. Вы заверните ко мн завтра, непременно заверните. Вы Миньоны не узнаете. Совсмъ другая стала. И кто бы поврилъ, что отъ одного мазка. Ну, право же, отъ одного. Отъ этакаго маленькаго, маленькаго…
Лештуковъ (съ завистью). Ишь, счастливецъ! Какъ прочно всталъ на свою стезю. Совсмъ человкомъ не отъ міра сего сдлался.
Ларцевъ. Все мн ‘Миньона’ загородила, и, покуда не сойдетъ она съ моего горизонта, я для всякаго прочаго интереса человкъ мертвый.

Вверху изъ мастерской стучатъ.

Лештуковъ. Войдите!

Джулія сходитъ по лстниц изъ мастерской. Музыка и пніе наверху продолжаются съ короткими перерывами. Когда Джулія входить къ Ларцеву и Лештукову, Альберто проходить по улиц,— входить въ боттегу и садится тамъ къ столику, за стаканъ вина.

Ларцевъ. Ага, моя радость! Гд вы пропадали? Прошли черезъ мастерскую? Видли? Вы почти готовы.
Джyлія (отрицательно качаетъ головою, лицо ея озабочено и хмуро). Вы слишкомъ добры, синьоръ Андреа. Это очень красиво, очаровательно… только это не я…

Киваетъ головою Лештукову.

Добрый вечеръ, синьоръ.
Лештуковъ. Добрый вечеръ, Джулія. Что вы такъ строго? Если Миньона не вы, я ужъ и не знаю, какого сходства еще надо.
Джyлія. Чудно! Изумительно! А все-таки это не я. Это святая! Она такъ смотритъ, будто лстницу на неб видитъ. А я?.. Ахъ, да не до Миньоны мн!.. Скажите: я вамъ нужна еще для вашей картины? Не правда ли, нужна?
Ларцевъ. Да, Джулія… Если бы вы подарили мн еще два-три сеанса…
Джyлія. Подождите. Синьоръ Деметріо вашъ другъ, не такъ ли? Я могу говорить при немъ откровенно, какъ будто съ вами самимъ?
Лештуковъ. Если надо, я могу уйти…
Джyлія. О, нтъ. Напротивъ, я хотла бы, чтобы все, что я скажу, слышали и знали вс хорошіе люди на свт. Синьоръ Андреа, я должна васъ предупредить, что эти сеансы могутъ принести вамъ большую непріятность.
Ларцевъ. Знаю, Джулія. Альберто говорилъ. Только это глупо съ его стороны.
Джyлія. Глупо? Скажите: подло! гадко! возмутительно! Но надюсь, вы не боитесь, синьоръ? Вы не уступите ему? Я не вещь, чтобы мною распоряжался какой-нибудь матросъ. Я хочу этой картины и буду служить вамъ, покуда вы желаете.
Ларцевъ. Если вы, Джулія, не боитесь, то я и подавно.
Джyлія. Онъ чортъ. Отъ него всего дождешься. Вы будьте осторожны. А я знаю, какъ уберечь себя. Не видать ему меня, какъ своихъ ушей. Пусть ищетъ себ жену на рынк, такую же грубую мужичку, какъ онъ самъ.
Ларцевъ (кротко, но очень серьезно). Это очень грустно, Джулія. Жаль будетъ, если изъ-за моей работы вы разобьете счастіе добраго малаго. Вдь Альберто искренно любить васъ. Да какъ знать? Можетъ быть, и своего счастія лишитесь. Картина — вещь хорошая, но жизнь лучше.
Джyлія (блдная, вскочила, всплеснула руками). Вы же за него заступаетесь… Не будетъ никогда свадьбы. Слышите? Не могу я! Не будетъ! Не изъ-за картины вашей не будетъ, А потому что такая моя воля… Потому что…

Она въ страшномъ волненіи, стыдливый и гнвный румянецъ заливаетъ лицо ея, она нервно комкаетъ свой передникъ.

Потому что… потому что…

Обводить ихъ полными слезъ глазами, она прекрасна, Ларцевъ совершенно растерялся, Лештуковъ молча любуется ею какъ картинкою.

Потому что…

Смотритъ на Ларцева съ полнымъ страсти упрекомъ.

Нтъ… я… я… Доброй ночи, доброй ночи…

Порывисто убгаетъ въ дверь на улицу. Ларцевъ разводить руками съ видомъ чело-века, сбитаго съ толку. Лештуковъ хохочетъ. Альберто въ боттег срывается съ мста, выбгаетъ на улицу и долго смотритъ вслдъ Джуліи. Потомъ угрюмо возвращается къ своему столу.

Лештуковъ. Позвольте поздравить васъ съ формальнымъ объясненіемъ въ любви. Ну-съ, что вы на это скажете, о, рыжебородый Торъ?
Ларцевъ. Я знаю одно: что я живу въ Бедлам, и глупыми сценами мн безъ ножа ржутъ мою картину.
Лештуковъ (смотритъ на него съ одобреніемъ). Молодцомъ! большой и хорошій мастеръ долженъ изъ васъ выйти…
Ларцевъ. Нтъ, въ самомъ дл, какая тамъ любовь? Баловаться съ нею я не хочу: она хорошая двушка — стыдно. А въ серьезъ?.. Въ серьезъ мн вс женщины безразличны, право. Моя душа — вонъ тамъ, въ мастерской. Можетъ быть, налечу еще на такую, что мн голову свернетъ, но пока Богъ милостивъ.
Лештуковъ. Нтъ, вы не налетите. Вы Богомъ отмчены. На васъ печать. Искусство всегда станетъ между вами и рабствомъ y женщинъ. Но все это прекрасно. Однако, какъ же вамъ быть съ Джуліей и, въ особенности, съ Альберто?.. Кстати: онъ сидитъ напротивъ, въ боттег, и между бровями y него Этна и Везувій.
Ларцевъ. Чортъ его возьми!
Лештуковъ. Любить Джулію вы не желаете. Получить изъ-за нея тычекъ ножомъ, того мене. Картину дописывать надо. А, пожалуй, Джулія къ вамъ на натуру больше уже не придетъ.
Ларцевъ. Что же длать? Допишу и безъ нея.
Лештуковъ. Но картина отъ этого потеряетъ?
Ларцевъ (посл некотораго колебанія). Нтъ. Еще третьяго дня утромъ, когда я спорилъ съ Альберто, Джулія была моимъ откровеніемъ, моимъ вдохновеніемъ. Но посл этого мазка — помните, я вамъ говорилъ? Миньона вся y меня тутъ.

Показываетъ на лобъ.

Лештуковъ. Въ такомъ случа, Ларцевъ, мой дружескій совтъ вамъ: узжайте отсюда. Оставьте вы этихъ людей съ ихъ страстями и бурями. Они безхитростныя дти земли. День ихъ вкъ ихъ. Въ страсти удержа нтъ: она ихъ право, ихъ логика. А вы рисковать собою не имете права. Вы талантъ, вы гражданинъ грядущихъ поколній. Пусть ихъ мирятся, ссорятся, какъ хотятъ. Вы имъ ничмъ помочь не можете. Узжайте.
Ларцевъ. Досадно, Дмитрій Владимировичъ, за труса почтутъ.

Пніе и музыка наверху прекратились, слышно, какъ хлопнула крышка піанино, задвигали стульями, затмъ по улиц мимо дверей, слва направо проходятъ Амалія подъ руку съ Кистяковымъ, Берта съ Леманомъ, Франческо и Джованни.

Лештуковъ. А, полно. Словно васъ не знаютъ.
Ларцевъ. Оно, положимъ: картину писать настроеніе нужно. А какое ужъ тамъ настроеніе, коли одна на шею вшается, А другой за угломъ съ ножомъ сторожитъ? Онъ-то, пожалуй, вретъ — меня не убьетъ, А вотъ какъ бы я его подъ горячую руку не ухлопалъ.
Лештуковъ. Вотъ видите.
Ларцевъ . Я, парень смирный, не изъ брыкливыхъ телокъ. Но при мн языкомъ болтай — рукамъ воли не давай. Не выношу кулачной расправы и поножовщины этихъ. Ничего тогда не помню: въ глазахъ скачутъ красные мальчики, все въ туман — и я способенъ натворить Богъ знаетъ чего. Силищу-то мою проклятую вы знаете.
Лештуковъ. Узжайте.
Ларцевъ. Подумаю.
Лештуковъ (смотритъ въ окно). Ого! наши всей компаніей.
Ларцевъ. Да, ужъ луна восходить… на молъ пошли…
Лештуковъ. И вы, по обыкновенію?
Ларцевъ. Да, вотъ только перемню эту хламиду.

Поднимается къ себ съ мастерскую. Лештуковъ, оставшись одинъ, подходить къ двери—окну, хочетъ затворитъ ее и опуститъ гардину. Альберто быстро заглядываетъ къ нему въ комнату съ улицы.

Альберто. Добрый вечеръ, синьоръ Дмитріо.
Лештуковъ. Добрый вечеръ. Что угодно?
Альберто. Джулія была сегодня y художника, синьоръ?
Лештуковъ. Вы сами видли, какъ она вошла и вышла. Что же спрашивать, Альберто?
Альберто. Синьоръ, я говорилъ съ вашимъ другомъ, я просилъ его, молилъ, грозилъ, наконецъ. Ему все равно. Онъ сердца не иметъ, не жаль ему бднаго малаго. Хорошо же. Теперь пусть онъ бережется.
Лештуковъ. Ахъ, Альберто! Что вы только, безумный человкъ, съ собою длаете?
Альберто. Вы, синьоръ, должно быть, очень счастливо любите, иначе вы поняли бы меня. Вы большой баринъ, я мужикъ, простой матросъ. Но сдланы мы изъ одного тста. И посмотрлъ бы я, что стали бы вы длать, если бы… Можно все говорить, синьоръ?
Лештуковъ. Говорите.
Альберто. Если бы ходила позировать къ вашему другу и оставалась съ нимъ съ глазу на глазъ каждый день по три часа не Джулія, А синьора Маргарита?
Лештуковъ. Что за вздоръ, Альберто? При чемъ тутъ синьора Маргарита?
Альберто. Простите, вы дали мн право говорить, я такъ и сказалъ, какъ думалъ. Потому что я хочу, чтобы вы меня, какъ слдуетъ, сердцемъ поняли. Не смущайтесь, синьоръ: разговоръ этотъ между нами.

Отступилъ и быстро исчезъ въ наступающихъ сумеркахъ. На улиц вспыхнулъ электрическій фонарь. Лештуковъ медленно запираетъ дверь—окно и задергиваетъ нижнюю частъ его занавскою, потомъ проходитъ къ себ въ кабинетъ. Свтъ падаетъ только изъ верхнихъ стеколъ. Маргарита Николаевна, въ голубомъ шелковомъ платк, на плечахъ, спускается внизъ по большой лстниц.

Маргарита Николаевна (садится въ качалку). Кажется, Альберто былъ? Драма все еще продолжается?
Лештуковъ (изъ кабинета). Больше, чмъ когда-либо.

Выходитъ, оставляя дверь кабинета незапертою, мало-по-малу, въ дальнйшемъ дйствіи, оттуда начинаетъ падать на сцену сперва слабая, потомъ все сильне и сильне полоса луннаго свта.

Маргарита Николаевна. Охъ, эти драмы!.. Вс вы, мужчины, на нихъ мастера.
Лештуковъ (беретъ ея руку и цлуетъ). И я?
Маргарита Николаевна. Не усплъ еще. Мы съ тобой въ медовомъ мсяц.
Ларцевъ (cвepxy). А… хмъ…

Сбгаетъ съ лстницы.

Маргарита Николаевна. Ой, какимъ франтомъ. На молъ?
Ларцевъ. Да. Одно вдь y насъ по вечерамъ мсто…
Маргарита Николаевна. А мн лнь: надоло… Скажите нашимъ, что-бы не загуливались.
ЛАpцевъ. Оченно хорошо-съ.

Хочетъ уйти въ среднюю дверь, которую только что заперъ Лештуковъ, и конфузится, найдя ее запертою.

Лештуковъ. Тутъ заперто. Я собирался заниматься. Постойте, я вамъ открою…
Ларцевъ. Да, не безпокойтесь, пожалуйста, я могу пройти и здсь.

Поспшно уходить черезъ крайнюю правую дверь.

Лештуковъ. Слава Богу, одни. Я такъ боялся, что онъ останется и испортить намъ вечеръ.

Маргарита Николаевна молчитъ. Лештуковъ легъ на полъ, къ ея ногамъ, взялъ ея руку, положилъ ладонью на свое лицо.

Маргарита Николаевна. Знаешь, это глупо вышло, что онъ ушелъ. Богъ знаетъ, что онъ можетъ подумать.
Лештуковъ. А пускай!

Откинулъ голову на колни Маргариты Николаевны и ждетъ ея поцлуя. Она отодвинулась съ досадою.

Маргарита Николаевна. Какъ я не люблю тебя такимъ.
Лештуковъ. Какимъ ‘какимъ’?
Маргарита Николаевна. Когда теб все на свт ‘пускай’, когда теб ршительно все равно, что будутъ обо мн говорить и думать.
Лештуковъ (слъ на скамеечку y ногъ ея). Прости меня, но я не понимаю: какъ же мн вести себя?
Маргарита Николаевна. Такъ, чтобы наши отношенія не рзали людямъ глаза, чтобы о насъ не думали больше, чмъ слдуетъ.
Лештуковъ. Поврь мн, Ларцевъ больше, чмъ слдуетъ и не подумалъ.
Маргарита Николаевна. То есть, онъ ушелъ въ увренности, что мы съ вами въ связи. Очень пріятно.
Лештуковъ. Если и такъ, что за бда?
Маргарита Николаевна. Да вы, кажется, съ ума сошли, Дмитрій Владимировичъ?
Лештуковъ. Ничуть.
Маргарита Николаевна. Какъ? Вамъ ничего, если мое имя будетъ трепаться по улицамъ? Если будутъ говорить, что я, Маргарита Рехтбергъ, ваша любовница, вамъ все равно?
Лештуковъ (всталъ на ноги и прислонился къ дверной колонна, направо). Нтъ, не все равно. Когда я услышу такое слово, я подойду къ тому, кто его произнесъ, и скажу: вы ошибаетесь: Маргарита — не любовница, но жена моя.
Маргарита Николаевна (рзко смется). Да, только этого не доставало.

Она также встала съ качалки и прислонилась къ другой дверной колонн, лицомъ къ лицу съ Лештуковымъ.

Вы какой-то безумный, васъ лчить надо… Пускай говорятъ, что любовница. Скажу, что жена… И, главное, вдь отъ васъ станется. Думаете ли вы о томъ, что говорите? Неужели вамъ не приходить въ голову, что y меня есть репутація? Что я ношу чужое имя и обязана сохранить его чистымъ?
Лештуковъ. Теперь не приходить. Приходило раньше, когда и вамъ объ этомъ надо было думать.
Маргарита Николаевна. Что вы хотите сказать? Что, уступивъ вашей любви, я погибла, и ко мн можно прибивать какія угодно вывски?
Лештуковъ. Пожалуйста, перестаньте нервничать. Вы отлично знаете, что ничего подобнаго я сказать не хотлъ. Каждый, кто попробуетъ оскорбить васъ, встртитъ отъ меня хорошій отпоръ. Зачмъ эти выходки?
Маргарита Николаевна. Я не могла предвидть, что вы поставите меня такъ, что я потеряла въ глазахъ общества всякое уваженіе. Вы думаете, я не вижу, какъ на меня здсь смотрятъ?
Лештуковъ. Никто на васъ не смотритъ дурно и ничьего уваженія вы не теряли. Послушайте, Маргарита. Я люблю васъ сильно. Вы единственная женщина, съ которою я хотлъ бы связать свою жизнь. Я человкъ по пятому десятку лтъ, бросилъ все: свою семью, своихъ друзей, свою родину, свое любимое дло и мечусь за вами по Европ, какъ вчный жидъ. Не идіотъ же я и не сатиръ козлоногій, чтобы продлывать безумства — ради того лишь… ну, словомъ, ради интрижки съ пикантной женщиной. Женщинъ для интрижекъ всегда и везд больше, чмъ надо.
Маргарита Николаевна. Я, кажется, въ ихъ число не напрашивалась. Если бъ я была женщиной, способною на интрижку, то, я думаю, не заставила бы васъ продлывать вс эти ‘безумства’, какъ вы выражаетесь, не особенно любезно, замтьте. Вы серьезно чувствовали, я серьезно на ваши чувства смотрла.
Лештуковъ. И, въ результат, все-таки предлагаете мн интрижку.
Маргарита Николаевна. Это несносно, наконецъ.
Лештуковъ. Какъ же иначе-то? Посудите сами. Я предлагаю вамъ открытую свободную любовь, я готовъ защищать честь своего чувства передъ цлымъ свтомъ. Я горжусь тмъ, что люблю васъ. А вы мою гордость считаете позоромъ своимъ. Говорите: нтъ, спрячемся какъ можно глубже, въ потемки, и чтобы никто, никто не смлъ подумать, будто я снизошла до любви къ вамъ. Именно это охотники въ чужихъ поляхъ и называютъ интрижкою на благородныхъ основаніяхъ. Есть скверная пріятность добиваться подобныхъ отношеній отъ женщины, когда ее презираешь, но разв они мыслимы, если женщину боготворишь? Въ потемкахъ женщина — самка. Самокъ я могъ бы найти и лучше васъ, и красиве. А въ васъ я искалъ жену.
Маргарита Николаевна. Въ замужней-то женщин? Ха-ха-ха! Да это сцена изъ ‘Ревизора’ на трагическій манеръ.
Лештуковъ (выпрямился, лицо его строго). Да. Въ замужней женщин, которая всмъ своимъ поведеніемъ, каждымъ словомъ, каждымъ поступкомъ давала мн понять, что ея бракъ огромное недоразумніе и несчастіе ея жизни. Въ замужней женщинъ, которая заставила меня думать, что она еще не знала истинной любви, и что я первый зажегъ въ ней искру страсти. Въ замужней женщин, которая такъ искренно и хорошо говорила о своемъ семейномъ долг, о своемъ уваженіи къ нелюбимому мужу, что именно объ интрижк-то не смлъ я подумать. Я васъ слишкомъ уважалъ, чтобы считать способною на лавировку между мужемъ и любовникомъ. Преслдовалъ ли я васъ своими притязаніями, прежде чмъ вы сами не сказали мн: ‘я твоя’? А вдь мы съ вами проводили цлые дни долгіе вечера.
Маргарита Николаевна. Ахъ, оставьте вы эту беллетристику, ваши психологическія тонкости. Попросту вы хотите сказать, что ждали, пока я сама брошусь вамъ на шею. Что же? Можете торжествовать, дождались. Только вы хвалитесь своимъ рыцарствомъ, А это ужъ боле, чмъ не по-рыцарски напоминать женщинъ ея прошлую глупость.
Лештуковъ. Я только хотлъ сказать, что никогда не возникло бы между нами отношеній, допускающихъ подобныя сцены, если бы я не ошибся: не поврилъ вамъ, что вы именно такъ же хорошо любите меня, какъ я васъ.

Молчаніе. Маргарита Николаевна, кутаясь въ платокъ, всматривается въ Лештукова съ кокетливымъ любопытствомъ. Ей и жутко, и пріятно, что ее такъ любятъ.

Маргарита Николаевна. Ты иногда какой-то страшный бываешь… о, тебя бояться можно.

Лештуковъ молчитъ.

Маргарита Николаевна. Ты, пожалуй, убить способенъ?
Лештуковъ. Тебя?
Маргарита Николаевна. Пойми же ты. Я вдь не спорю: ты правъ. Но, если я не могу? Я не знаю, что такое воспитаніе ли мое, натура ли заячья, но я всякихъ рзкихъ ршеній боюсь, А ужъ въ семейныхъ вопросахъ, не говори. Я дрожу, я теряюсь, я дурой длаюсь.
Лештуковъ. Ты сама начала этотъ разговоръ по поводу Ларцева.
Маргарита Николаевна. Что же длать? Я не выношу фальшивыхъ положеній…
Лештуковъ. Я тоже до нихъ не охотникъ. Разъ попали въ фальшивое положеніе, надо изъ него выйти.
Маргарита Николаевна. Опять начинаешь сказку про благо бычка! Оставь свои теоріи, гляди на дло, какъ оно есть. Чего ты хочешь? Гражданскаго брака? Чтобы я сошлась съ тобою, какъ говорится, mАritАlement? Я прямо теб говорю, что это невозможно, мн будетъ вчно казаться, будто весь свтъ показываетъ на меня пальцами. Я мнительна, и выросла въ такихъ понятіяхъ, что это для женщины самый большой позоръ. И, такъ какъ ты будешь причиною моего позора, я тебя возненавижу, едва мы сойдемся. Я терпть не могу страдать и ненавижу все, что меня страдать заставляетъ.
Лештуковъ. Есть возможность развода.
Маргарита Николаевна. Развода мужъ мн никогда не дастъ. Онъ самолюбивый и… не злись на меня за эти слова… я никогда не ршусь ему сказать, чтобы онъ далъ мн свободу любить другого человка. Я его боюсь… боюсь больше, чмъ даже тебя. Если ты меня убьешь, то ты останешься преступникомъ, А я умру жертвою, и память моя чиста. Но y мужа право. Онъ можетъ уничтожить меня, какъ собственность, какъ испорченную вещь. Онъ убьетъ и будетъ правъ, А я, и мертвая, останусь виновата. А онъ y меня ршительно на все способенъ. Онъ вжливый, сдержанный, но весь изъ правилъ сотканъ, всю жизнь разбилъ на клточки, какъ въ лото. Выбросить ему судьба номеръ на такую клточку, что, по правилу, надо убить — онъ и убьетъ.

Минута тяжелаго молчанія. Лештуковъ злобно барабанитъ пальцами по колонн. Потомъ, вздохнувъ глубоко, съ усиліемъ.

Лештуковъ. Тогда… надо разорвать.

Медленными шагами, пошелъ по комнат.

Маргарита Николаевна (откинула голову на спинку качалки, прямо въ лунный столбъ). Можетъ быть…

Потянулась и закинула руки на голову, жестомъ, полнымъ чувственной нги.

Только не сейчасъ.

Лештуковъ угрюмо ходитъ. Она поймала его за руку и привлекла къ себ.

Маргарита Николаевна. Только не сейчасъ.

Заставляетъ его опуститься на колни и кладетъ руки на его плечи.

Сейчасъ я слишкомъ тебя люблю и хочу, чтобы ты меня тоже любилъ… безъ ума, безъ памяти… какъ только такіе сумасшедшіе могутъ любить…

На улиц спшные шаги, потомъ порывистый стукъ въ дверь, куда раньше ушелъ Ларцевъ.

Маргарита Николаевна. Кто тамъ? Войдите.
Берта за сценою. Маргарита Николаевна, это я, Берта. Выйдите, голубушка, на минутку.
Маргарита Николаевна. Входите, входите. Что за пустяки?

Берта и Кистяковъ входятъ.

Мы здсь съ Дмитріемъ Владимировичемъ сумерничаемъ, философствуемъ. У насъ секретовъ нтъ.
Берта. Да, y меня-то къ вамъ есть. Нтъ, голубчикъ, сдлайте милость выйдемъ на минуточку, я нарочно бжала съ вокзала во весь духъ, впередъ всхъ, чтобы предупредить…

Быстро уводить ее въ дверь, возл Ларцевской лстницы налво.

Кистяковъ. Сумерничать пріятно, но бываютъ случаи, когда благоразумне отворить двери настежь (исполняетъ) и пустить электричество во всю (исполняетъ).
Лештуковъ. Что случилось? На Берт Ивановн лица нтъ.
Кистяковъ. Не знаю, съ чего она всполошилась? Бабы норовятъ выростить сенсацію изъ всякихъ пустяковъ. Ничего особеннаго. Къ Маргарит Николаевн мужъ пріхалъ.
Лештуковъ. Къ Маргарит Николаевн? Мужъ? Какой мужъ?
Кистяковъ. Да ужъ не знаю, какой, А надо полагать, что самый законный. Петербургская штучка. Цилиндръ, вещи дорожныя брезентовыя: знатный иностранецъ, одно слово.
Лештуковъ. Откуда вы узнали?
Кистяковъ. На вокзалъ за газетами ходили къ вечернему ‘диретто’. Услыхалъ, что мы говоримъ по-русски,— самъ представился. Леманъ и Амальхенъ ведутъ его сюда.
Маргарита Николаевна (входитъ). Слышали новость? я едва врю… Куда же вы? Кистяковъ, не уходите…

Лештукову быстро и тихо.

Ради Бога, возьмите себя въ руки.

Кистяковъ отходить въ глубину сцены и держится тамъ.

Лештуковъ. Но позвольте…
Маргарита Николаевна. Вотъ, вотъ, вы уже начинаете. Я васъ прошу, я васъ умоляю, я приказываю вамъ, наконецъ. Помните: я васъ сейчасъ страшно люблю. Но если вы вызовете скандалъ, я васъ возненавижу.

Лештуковъ, совершенно сбитый съ толку, изумленно смотритъ на нее, вытирая лобъ платкомъ.

Маргарита Николаевна (подозрительно оглядывается, на дверь и электричество). Ахъ, это вотъ умно… Кистяковъ, вы что тамъ y дверей? Не смйте уходить…
Кистяковъ. Да я и не думалъ. Я природу созерцаю.
Маргарита Николаевна (Лештукову). Ну, милый, хороши! ну, общай мн, что ты будешь умницей. Держись со мною какъ при всхъ, добрымъ другомъ, пожалуй, даже съ маленькой фамильярностью. Это ничего… y меня въ жизни всегда былъ какой-нибудь другъ на такой ног: онъ къ этому привыкъ…

Лештуковъ хотлъ злобно засмяться и не можетъ. Она смотритъ на него выжидательно.

Лештуковъ. Онъ такъ привыкъ? Привыкъ къ друзьямъ, при васъ состоящимъ? Ну, что же? Такъ и будемъ поступать, какъ привыкъ вашъ супругъ — будемъ состоять. Ха-ха-ха!

Порывисто уходитъ къ себ въ кабинетъ.

Маргарита Николаевна. Въ самомъ дл, какъ это я… неловко!… Вотъ всегда я такъ-то, сама не замчу, какъ обижу… А они сердятся.

Входить Леманъ, Амалія, Рехтбергъ. Факкино несетъ чемоданъ, сакъ и руло съ платьемъ, принятъ которые выбгаютъ дв, горничныя и Берта. Послдняя даетъ факкино деньги. Тотъ киваетъ головою и уходить, подбрасывая монету на ладони.

Рехтбергъ. Здорова? Весела?
Маргарита Николаевна. Конечно. Но откуда ты? какими судьбами?
Рехтбергъ. Взялъ отпускъ на двадцать восемь дней, вздумалъ сдлать турнэ по Европ и свалился — хе-хе-хе — какъ снгъ на голову!
Маргарита Николаевна. Вотъ, милый! Но отчего не телеграфировалъ?
Рехтбергъ. Говорю теб: какъ снгъ на голову.
Маргарита Николаевна. Мы встртили бы тебя всею нашею компаніей.
Рехтбергъ. Счастливый случай, и безъ того, помогъ мн познакомиться съ несколькими милыми представителями любезнаго общества, которое тебя окружаетъ. Господинъ Леманъ и mАdemoiselle Рехтзаммеръ были такъ добры сопутствовать мн со станціи.
Кистяковъ (Амаліи). Чортъ знаетъ, какъ вжливо и солидно выражается этотъ компатріотъ.
Рехтбергъ. А здсь премило. Это твое помщеніе?
Маргарита Николаевна. О, нтъ. Я наверху.
Амалія. Это комнаты Лештукова.
Рехтбергъ. Вы назвали…
Берта. Лештуковъ, самъ Дмитрій Владимировичъ Лештуковъ.

Вмст съ горничными, который несутъ багажъ, уходитъ на верхъ по большой лстниц, но вскор возвращается черезъ боковую дверь справа.

Рехтбергъ. Извстный Лештуковъ?
Леманъ. Романистъ.
Рехтбергъ (очень почтительно). А…
Маргарита Николаевна. Сейчасъ познакомитесь. Онъ дома… Мы только-что сумерничали и философствовали.
Кистяковъ (Амаліи). Понравилось словечко…
Рехтбергъ. Буду очень счастливъ сдлать такое пріятное и лестное знакомство.

Леманъ фыркаетъ.

Кистяковъ. Молчи…

Рехтбергъ обозрваетъ ихъ нсколько дикимъ, но не лишеннымъ благосклонности взглядомъ.

Лештуковъ (входить, блдный, но съ открытымъ веселымъ лицомъ). Позвольте представиться: Лештуковъ. Кто вы — я уже знаю. Какой пріятный сюрпризъ вамъ, Маргарита Николаевна.
Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, рекомендую: мой поклонникъ и даже другъ.
Рехтбергъ. Тмъ пріятне слышать, что принадлежу къ самымъ усерднымъ почитателямъ вашего блестящаго таланта.
Леманъ (Кистякову). Ишь, литературъ не чуждъ.А я думалъ, чинодралъ петербургскій.
Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, глубокоуважаемый Дмитрій Владимирович!., не позволяютъ мн удовлетворять эстетическимъ потребностямъ духа въ той мр, какъ я желалъ бы. Но слдить за успхами русской мысли, русскаго творчества моя слабость… Одна изъ немногихъ слабостей.
Лештуковъ. О, не сомнваюсь, что изъ немногихъ.
Рехтбергъ. Съ тхъ поръ, какъ я имю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себ за правило прекрасную русскую пословицу: длу время, потх часъ. И потому ежедневно, посл обда, отдыхая въ своемъ кабинет, я посвящаю полчаса чтенію изящныхъ произведеній родной литературы.
Лештуковъ. Цлые полчаса?
Рехтбергъ. Отъ восьми съ половиною до девяти.
Амалія. Ни минуты больше?
Рехтбергъ. Аккуратность мой принципъ. Ровно въ восемь съ половиною я раскрываю книгу, ровно въ девять закрываю. По бою часовъ.
Кистяковъ. И часы, конечно, выврены на пушк?
Амалія. Ну, А если часы бьютъ, А вы не дочитали интереснаго мста?
Рехтбергъ. Хотя бы на перенос слова со страницы на страницу.
Леманъ. Здорово!
Кистяковъ. Такъ что вы читаете, скажемъ, во вторникъ: ‘я васъ люб’, А ‘лю’ дочитываете уже въ среду?
Рехтбергъ. Что жъ длать? Принципъ прежде всего.
Берта. Вы и здсь будете такой же аккуратный?
Рехтбергъ. О, mАdemoiselle, сейчасъ надо мною не тяготятъ бремя служебныхъ обязанностей. Я рзвлюсь, какъ мальчикъ, хе-хе-хе! Я рзвлюсь. Мое намреніе воспользоваться своимъ отпускомъ какъ можно веселе. Къ тому же пользоваться имъ такъ не долго.
Маргарита Николаевна. Разв ты скоро дешь?
Рехтбергъ. Да, Марго, къ первому сентября мы должны быть уже въ Петербург.
Маргарита Николаевна. Какъ? и я?
Рехтбергъ. Да. Марго.
Маргарита Николаевна. Вотъ неожиданность!
Рехтбергъ. Причины я объясню теб посл.
Кистяковъ. Да, позвольте. До русскаго перваго сентября остается всего дв недли.
Рехтбергъ. Вотъ почему, по истеченіи восьми дней, я и Маргарита Николаевна будемъ имть несчастіе разстаться съ прелестнымъ обществомъ, такъ обязательно посланнымъ намъ снисходительною судьбою въ очаровательномъ уголк благословенной Авзоніи.
Леманъ. Лихо сказано!
Кистяковъ. А ты учись: это онъ не спроста, А по прикладу, како пишутся знатные куплименты.
Маргарита Николаевна. Изумилъ ты меня.
Амалія. Душечка, какая жалость. Да, неужели и въ самомъ дл удете?
Берта. Вильгельмъ Александровичъ, это жестоко. Вы разрушаете всю нашу колонію.
Кистяковъ. Прямо можно сказать: вынимаете основную сваю.
Леманъ. Теперь вс такъ и разсыпемся.
Рехтбергъ. Хе-хе-хе! Очень лестно слышать, господа, но мы рабы обстоятельствъ.
Ларцевъ (вбгаетъ съ улицы). Что за шумъ, А драки нтъ?

Замтилъ незнакомаго.

Ой!
Маргарита Николаевна. Художникъ Ларцевъ. Мой мужъ.
Рехтбергъ (Кистякову). Извстный Ларцевъ?
Кистяковъ. Ну, да. На Римскомъ конкурсъ медаль получилъ.
Рехтбергъ. А! (къ Ларцеву). Позвольте пожать вашу руку.
Леманъ. И о художникахъ освдомленъ. Ай да чинофонъ!
Рехтбергъ. Къ глубочайшему сожалнію, мн еще не случалось видть вашихъ картинъ, но уже заране, по газетной молв, я вашъ пылкій поклонникъ.
Ларцевъ. Помилуйте!
Рехтбергъ (Леману тихо). Какъ ихъ имя и отчество?
Леманъ. Андрей Николаевичъ.
Рехтбергъ. Мои служебныя занятія, уважаемый Андрей Николаевичъ, не позволяютъ удовлетворять эстетическимъ потребностямъ въ той мр, какъ я мечталъ бы. Но одна изъ моихъ слабостей слдить за успхами русскаго…
Кистяковъ (подсказывая). Творчества.
Рехтбергъ. Искусства. Моя маленькая картинная галлерея, конечно, весьма небогата, но я пополняю ея недостатки, собирая иллюстрированные каталоги всхъ значительныхъ выставокъ въ Европ.
ЛАpцевъ. Что жъ? Похвально.
Рехтбергъ. И съ тхъ поръ, какъ я имю честь состоять на государственной службъ, я поставилъ себ заправило ежедневно посвящать полчаса обозрнію какого-либо изъ этихъ иллюстрированныхъ каталоговъ.
Лештуковъ. Вроятно, отъ восьми до половины девятаго?
Рехтбергъ. Прошу извиненія: нтъ. Отъ шести съ половиною до семи. Передъ обдомъ. Отъ восьми до половины девятаго я отдаю свое время Морфею. Затмъ слушаю граммофонъ.
Лештуковъ. Полезное изобртеніе.
Рехтбергъ. Дешево и разнообразно.
Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, ты, наврное, усталъ и голоденъ съ дороги? Хочешь отдохнуть, или закусить?
Рехтбергъ. Нтъ, благодарю, я вдь халъ въ trАin de luxe съ вагономъ-ресторанъ… А впрочемъ…
Маргарита Николаевна. Берточка, вы угостите насъ чмъ-нибудь?
Берта. На томъ стоимъ. Ничего, если я накрою столъ рядомъ съ кухнею? Наверху ремонтъ…

Убгаетъ въ дверь налво.

Маргарита Николаевна. Пойдемъ, Вильгельмъ.
Рехтбергъ (слдуетъ за женою). Сколько здсь картинъ! (Ларцеву). Это все ваши картины?
Ларцевъ. Гд?
Рехтбергъ. Вотъ эта?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Эта? Нтъ, это Джуліо Романо. Копія.
Рехтбергъ. Извстнаго Романо?

Леманъ фыркаетъ.

Ларцевъ. Самаго извстнаго…

Проходятъ.

Лештуковъ. Да что же это такое? Кошмаръ? Издвательство?

Бросается въ качалку и закрываетъ лицо руками.

Маргарита Николаевна (входить, озираясь, подбгаетъ къ нему на цыпочкахъ, шопотомъ). Вы умница, чудный человкъ, я въ восторг отъ васъ, я обожаю тебя. Вотъ видишь: вести себя прилично вовсе не такъ трудно.
Лештуковъ. Если только я не задушу его…
Маргарита Николаевна. Не надо… не надо… Бдный мой! Теб тяжело?

Гладитъ его по голов.

Лештуковъ (нетерпливо отстранился). Вы дете?
Маргарита Николаевна. Да, вотъ…
Лештуковъ. Значить, дете…
Маргарита Николаевна. Иди къ намъ. Неловко, что нтъ тебя одного.
Лештуковъ. Сейчасъ… оставь меня, сейчасъ!

Маргарита Николаевна уходитъ, робко опираясь, и по дорог не забываетъ притушить электричество, такъ что Лештуковъ остается въ тни. За сценой шумъ и смхъ.

Рехтбергъ (выходить). Прелестно, прелестно! Вы, господа, живете здсь, какъ маленькіе боги, именно какъ боги.
Берта. Угощать васъ Италіей, такъ угощать. Поднимемся на крышу и будемъ музицировать подъ звздами. Кистяковъ, бгите за Джованни.
Кистяковъ. Да они здсь: и онъ, и Франческо. Дрыхнутъ въ мастерской y Ларцева.
Ларцевъ. Такъ будите ихъ.
Амалія. Гитара здсь.
Леманъ. Джованни, Джованни!
Берта. А я съ мандолиною…
Рехтбергъ. Прелестно, прелестно! Я не ожидалъ. Я упоенъ… даю вамъ честное слово. И вообразите, какое счастіе? Девять punctum.
Амалія. Такъ что же?
Рехтбергъ. Какъ разъ время, когда въ Петербург завожу граммофонъ.

Леманъ фыркаетъ.

Берта. Ну, вотъ, видите, какъ мы вамъ потрафляемъ.

Беретъ его подъ руку.

Рехтбергъ. Потому что, изволите ли видть, очаровательная Берта Ивановна, мои служебныя занятія не позволяютъ мн удовлетворять э… э…
Кистяковъ (подсказываетъ). Эстетическимъ потребностямъ.
Рехтбергъ. Именно, благодарю васъ… въ той мр, какъ я бы мечталъ…
Леманъ (фыркаетъ и бжитъ въ мастерскую Ларцева, вопія): Джованни! Джованни! Франческо! Франческо! едоръ едоровичъ!
Рехтбергъ. Кто это Джованни и Франческо?
Кистяковъ. Не безпокойтесь. Хорошіе люди. Тоже при насъ околачиваются.
Леманъ. едоръ едоровичъ!..

Франческо спускается съ верха, съ свирпымъ видомъ, пятерней поправляетъ волоса на ходу. Джованни слдуетъ за нимъ.

Франческо. Я теб, чорту, такого едора едоровича пропишу… Сказано: не люблю…

Расшаркивается передъ Рехтбергомъ и размашисто подаетъ руку.

Имю честь: Франческо-д-Арбуццо, бассо профундо ассолюто и потомственный почетный гражданинъ. Джованни, андьямо.

Бгутъ вверхъ по широкой лстниц.

Рехтбергъ. Извстный?
Кистяковъ. Нтъ, покуда еще неизвстный.
Рехтбергъ (съ разочарованіемъ). Ну, такъ вотъ-съ… Тмъ не мене, милая барышня, одна изъ моихъ немногихъ слабостей…

Берта направляетъ его къ лстниц и ведетъ наверхъ, вся компанія съ шумомъ и смхомъ движется за ними. Слышны мандолина, гитара и басъ Франческо.

Лештуковъ (приподнялся съ качалки, смотритъ вслдъ имъ). Собственникъ и состояніе… Отправимся состоять…

Поднимается по лстниц.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ III.

Мастерская Ларцева въ громадномъ и пустынномъ, какъ сарай, залъ, выходящемъ окнами на морскую набережную. Отсвты волнъ дрожать по стнамъ и высокому куполу зала. Слва высокія рзныя двери на выходъ, он растворены настежь. При поднятіи занавса, трое факкино выносятъ въ нихъ большую картину, заколоченную въ ящикъ. Стна отъ рампы до этой двери сплошь стеклянная, полузадернутая коленкоровыми занавсками и подзорами. Въ глубин — драпировка темно-синяго бархата: за нею маленькое жилое помщеніе. Справа въ углу узкая дверца на винтовую лстницу въ нижнія комнаты, черная деревянная, лакированная въ ростъ панели. Она длаетъ очень примтное и дисгармонирующее пятно. Правая стна и выступъ задней стны, до драпировки, расписаны старыми батальными фресками. Въ мастерской разгромъ и безпорядокъ. Слуга Ларцева и дв горничныя итальянки шныряютъ по сцен, забирая и унося мелкія вещи. Ларцевъ, загорлый, въ дорожномъ костюмъ, завязываетъ большой кожаный чемоданъ, Берта, въ глубинъ сцены, y драпировки — маленькій для вагона. Мебели очень мало. Какая есть разнокалиберная, случайная. Два-три стула очень старинныхъ. Слва, недалеко отъ стеклянной стны, и, замтно не на своемъ мст, большой письменный столъ, одинъ изъ краевъ его небрежно накрытъ скатертью нсколько тарелокъ съ сыромъ, виноградомъ, орхами, нсколько пустыхъ и полныхъ чашекъ чернаго кофе, коньякъ и рюмки къ нему, фіаска кіанти. Подл въ глубокихъ креслахъ XVIII вка — сидитъ Лештуковъ со стаканомъ вина, пьетъ частыми и маленькими глотками, какъ человкъ, y котораго поминутно пересыхаетъ во рту. Леманъ, тоже со стаканомъ, сидитъ верхомъ на внскомъ стулъ подл Ларцева.
Кистяковъ (входить по винтовой лстниц). Ршено, стало быть? дешь окончательно и всенепремнно?
Ларцевъ . Безповоротно. Вс вещи уже на вокзал.
Леманъ (смотритъ въ окно). Рехтберги къ теб шествуютъ. И ужасъ сколь великолепны. Онъ въ редингот, она въ визитномъ туалет.
Кистяковъ (подбжалъ и заглянулъ). Фу ты, ну ты, ножки гнуты!
Берта. И даже не прямо изъ своихъ апартаментовъ, А съ улицы, по парадной лстницъ.
Кистяковъ. Это ужъ почета ради.
Леманъ. Вотъ что значить быть ‘нашимъ извстнымъ’.
ЛАpцевъ (Леману). Отвори имъ, сдлай одолженіе. Маттіа ухалъ на вокзалъ.
Леманъ. Оллъ райтъ!

Уходитъ.

ЛАpцевъ (Лештукову). Богъ знаетъ эту бдную Джулію. Въ чемъ виноватъ передъ нею, самъ не знаю, А въ чемъ-то виноватъ.
Лештуковъ. Душа совстью заболла?
ЛАpцевъ. Такъ вотъ сердце и сжимается, когда вспомню о ней. И стыдно какъ-то. Будто что укралъ…

Входятъ Рехтбрги: мужъ и жена.

Маргарита Николаевна. Пришла пожать вамъ руку и — видите, какъ торжественно. Это, впрочемъ, Вильгельмъ Александровичъ заставилъ. Этикетъ по его части.
Рехтбергъ (со всми здоровается). Хе-хе-хе! Этикетъ, даже и въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ, не худое дло-съ, далеко не худое.
Маргарита Николаевна. Здравствуйте, Дмитрій Владиміровичъ. Я не видала васъ сегодня за обдомъ.
Лештуковъ. Я провелъ весь день на мор.
Маргарита Николаевна. Въ такую-то волну?

Отходить къ мужу. Лештуковъ провожаетъ ее не добрымъ взоромъ. Вообще, съ тхъ поръ, какъ вошли Рехтберги, y него лицо и обращеніе фальшивы и непріятны. Онъ очень вжливъ, много улыбается, но, когда никто не обращаетъ на него вниманія, глаза его мрачны, видъ угрюмъ, въ немъ чувствуются опасная угроза, сильная ненависть. Кистяковъ, Леманъ и Берта образуютъ группу вокругъ Рехтберга, который сидитъ на средневковомъ стул, поставивъ около на полъ новенькій цилиндръ, Ларцевъ тоже услся на внскомъ стул, въ обязательной поз хозяина, стсненнаго гостемъ.

Кистяковъ. Ужъ больно вы строги, Вильгельмъ Александровичъ. Мы народъ вольный. Серьезную марку выдерживать — не могимъ.
Леманъ. Гд ужъ намъ, пролетаріямъ, оцнить напримръ, такое cri de Paris?

Указываешь на рединготъ Рехтберга.

Рехтбергъ (съ любезною улыбкою). Господа, вы в заблужденіи…
Берта. Я думаю, вамъ цыганщина наша страсть осточертла?
Рехтбергъ. Какъ вы изволили?
Берта. Осточертла. Это отъ ста чертей.
Леманъ. Для статистики, знаете. Когда человку такъ скучно, что онъ чертей до ста считаетъ.
Маргарита Николаевна (Лештукову). Ршено, завтра демъ.
Лештуковъ. Завтра?
Маргарита Николаевна. Утромъ, съ пароходомъ на Геную.
Лештуковъ. Вотъ какъ!
Маргарита Николаевна (тихо). Желаетъ испытать морскія впечатлнія.

Отошла.

Рехтбергъ (съ отмнной граціей, защищаясь отъ фамильярнаго спора). Вы вс, вс въ заблужденіи. Совсмъ нтъ. Цыганщина, богема… можно ли быть такъ черству духомъ, чтобы не любить богемы? Это прелестно, это поэтично. Я обожаю богему.
Кистяковъ. Это вы изъ деликатности говорите, А человку аккуратному съ нами, въ самомъ дл,— смерть. По многимъ нмцамъ знаю.
Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, кланяйся и благодари: ты уже въ нмцы попалъ.
Рехтбергъ (съ нкоторымъ которымъ неудовольствіемъ). Monsieur Кистяковъ, я долженъ исправить вашу ошибку. Я не нмецъ, хотя иные, по фамиліи, и принимаютъ меня за нмца.
Кистяковъ. Извините, пожалуйста. А, впрочемъ, что же? Обиднаго тутъ ничего нтъ.
Рехтбергъ. Впрочемъ, германская рыцарская кровь, дйствительно, текла въ предкахъ моихъ, баронахъ фонъ Рехтбергъ, гербъ и имя которыхъ я имю честь представить.
Леманъ. А что y васъ въ герб?
Рехтбергъ. Два козла поддерживаютъ щитъ, на коемъ въ нижнемъ голубомъ полъ плаваетъ серебряная семга, А съ верхняго краснаго простерта къ ней благодющая рука.
Кистяковъ. Занятная штука.
Рехтбергъ. Девизъ ‘Аb infimis ad excelsos’. Это по-латыни.
Кистяковъ (Берт). По-русски: ‘изъ грязи въ князи’.
Леманъ. Хотите, я нарисую вамъ все это въ альбомъ?
Маргарита Николаевна. Ахъ, Леманъ, пожалуйста, онъ y меня просто помшанъ на такихъ вещахъ…

Отошла къ Лештукову.

Рехтбергъ. Чрезвычайно буду вамъ обязанъ. Признаюсь: маленькая гордость своимъ происхожденіемъ — одна изъ моихъ немногихъ слабостей.
Берта. Ну, оно съ богемой плохо вяжется.
Рехтбергъ. Ахъ, вы все о богем.
Маргарита Николаевна. Ты, въ самомъ дл, былъ на мор?
Лештуковъ. Да. Маргарита Николаевна. Ты гребецъ не изъ блестящихъ, съ моремъ шутить нельзя.
Лештуковъ. Да, если мн измаять себя надо ?
Маргарита Николаевна. Но зачмъ?
Лештуковъ. Затмъ, чтобы не чувствовать себя опаснымъ ни для себя, ни для другихъ.
Рехтбергъ (ораторствуетъ). Милая дружеская свобода обращенія, временами очаровательна. Особенно для нисколько смшанныхъ обществъ, члены которыхъ въ юности пренебрегли своимъ воспитаніемъ и отсутствіе строгаго приличія должны возмщать, по крайней мр, симпатичною и граціозною искренностью…
Леманъ (Кистякову). Это какъ принимать? Комплиментъ или плюха?
Кистяковъ. Распишись на об стороны.
Рехтбергъ (Берт). А что я не притворно симпатизирую богем, вотъ наглядное доказательство: мой любимый музыкальный номеръ вальсъ изъ оперы ‘Богема’, и я даже пріобрлъ его для моего граммофона.
Маргарита Николаевна (проходить мимо съ Лештуковымъ, къ фреск на правой сторон). Ахъ, да, это правда,— надодаетъ мн имъ чуть не каждый вечеръ.
Рехтбергъ. Согласитесь, однако, господа, что даже въ самыхъ рзвыхъ и свободолюбивыхъ кружкахъ также соблюдается свой этикетъ и имютъ мсто моменты, требующіе нкоторой торжественности. Шаферъ есть ли шаферъ, если онъ не во фрак, не при бломъ галстук, безъ флеръ-д’оранжа въ петлиц? И, наоборотъ, явиться въ бломъ галстук на похороны не величайшая ли безтактность, въ какую можетъ впасть порядочный человкъ?

Устремляетъ испытующій взоръ на Ларцева.

Ларцевъ. А, право, не знаю. Я въ послдній разъ былъ на похоронахъ лтъ пятнадцать тому назадъ: въ Тетюшахъ дяденьку хоронилъ. Тогда, признаться, на мн галстука вовсе не было.
Рехтбергъ. То есть почему же?
Ларцевъ. Да вдь я нмецкую аммуницію только по двадцатому году на плечи вздлъ, А то въ зипун ходилъ. Изъ мужиковъ мы, податнаго сословія.
Рехтбергъ. Да, въ такомъ случай…

Амалія и Франческа шумно входятъ съ винтовой лстницы.

Амалія. Съ урока. Слава Богу, не опоздали. Въ которомъ часу идетъ поздъ?
Ларцевъ. Въ восемь часовъ двадцать минутъ.
Амалія. Я такъ боялась, что маестро васъ задержитъ. А онъ сегодня, какъ нарочно, такой придирчивый, требовательный.
Франческо. Опять дуэтъ пли.
Ларцевъ. И удачно, Франческо?
Франческо. До седьмого поту. Весь въ вод.
Амалія (къ Маргарит Николаевн). Что я вижу? Боже! сколько шика!
Маргарита Николаевна. Такъ много, что даже жаль его скрывать въ такомъ тсномъ кружк. У меня сегодня голова не хороша. Хотите, Амальхенъ, прокатиться до позда по марин?
Амалія. Людей посмотрть и себя показать? Съ наслажденіемъ.
Берта. Душечки, возьмите и меня.
Маргарита Николаевна. Конечно, Берточка.
Амалія (вынувъ изъ своей музыкальной папки шелковый кашнэ, съ громкимъ театральнымъ хныканьемъ, подходить къ Ларцеву и трагически подаетъ ему одною рукою кашнэ, А другою закрываетъ лицо, съ опернымъ жестомъ отчаянія). Возьмите.
Ларцевъ. Что это?
Амалія. Кашнэ.
Ларцевъ. Зачмъ мн? Двадцать восемь градусовъ тепла.
Амалія. Жестоки. Не понимаетъ. На память. Сама вышивала. Видите: шелками,— Андреа Ларцевъ, питторе, палитра и изъ палитры кисть, кисть, кисть…
Ларцевъ. Вотъ охота была! Спасибо, Амальхенъ. Мн даже совстно.
Амалія. Ахъ, это даръ непонятой и не раздленной любви. Мое сердце страдало, ваше не знало.
Ларцевъ. Да, вотъ разв, что такъ…
Берта. И посл такой чувствительной сцены, вы, неблагодарный, все-таки покидаете насъ? на кого?
Леманъ. А я-то?
Берта. Подите вы!
Амалія. Намъ нуженъ человкъ основательный.
Берта. Что называется protecteur et solide.
Леманъ. Ну, если для основательности, то одна вамъ надежда на его благоутробіе, почтеннйшаго едора едоровича.
Франческо. Леманъ! Опять?
Леманъ. Врешь, братъ! При публик не боюсь. Помилуйте, господа: утромъ прошу y этого Гарпагона взаймы двадцать франковъ, не далъ. И посл этого звать тебя Франческо? Врешь, хорошъ будешь и едькой.
Франческо. То есть, до чего ты въ невжеств своемъ нисколько не образованъ, это одинъ я въ состояніи понимать.
Леманъ. Дай двадцать франковъ, стану образованный.
Амалія. Франческочка, дайте ему: неужто вамъ жалко?
Франческо. Да не жалко, А зачмъ онъ…Вотъ бери… только помни, чортъ: за тобою теперь сто сорокъ…
Леманъ. О, Франческо! Приди въ мои родительскія объятія.
Франческо. И брюки мои, которыя заносилъ, еще въ пятнадцати франкахъ считать буду.
Леманъ. Фу, Франческо, при дамахъ.
Амалія. Франческочка, отнын вы назначаетесь моимъ безсмннымъ кавалеромъ.
Франческо (съ итальянскимъ отрицательнымъ жестомъ). Нонъ поссо.
Амалія. Ахъ, невежа! почему?
Франческо (тыкаетъ перстомъ въ галстухъ). Скриттурато.
Леманъ. Что-о-о?
Берта. Франческочка, неужели?
Амалія. Франческочка, быть не можетъ!
Берта. Франческочка, миленькій, куда, куда, куда?
Франческо. Въ Лодію скриттурато. Вотъ и телеграмма
Леманъ. Такого и города нтъ.
Франческо съ (презрніемъ). Скажите? Какъ же это нтъ, ежели аджеиція содрала съ меня тысячу франковъ за скриттуру, да еще агентъ выпросилъ перстень на память?
Кистяковъ. Дорогой?
Франческо. Съ кошачьимъ глазомъ.

Показываетъ телеграмму.

Читай, коли грамотный, вотъ!
Кистяковъ. Въ самомъ дл скриттурато. И въ Лоди.
Франческо. Скриттурато. Въ ‘Лукреціи Борджі’ дуку изображать… ‘Вьени ля міавендеетта’!..
Леманъ. Ай да Франческо! Ай да потомственный почетный гражданинъ!
Кистяковъ. Вотъ Вильгельмъ Александровичъ интересовался намедни, извстный ты или неизвстный. Теперь, пожалуй, и впрямь въ извстности выскочишь.
(Франческо бьетъ себя въ грудъ кулакомъ). Вьени ля міа вендеетта!
Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый едоръ едоровичъ…
Франческо. Франческо-съ! Ежели желаете доставить мн удовольствіе, Франческо Д’Арбуццо. едоръ едоровичемъ, батюшка, всякая скотина можетъ быть, А Франческо Д’Арбуццо — одинъ я.
Рехтбергъ. Позвольте, уважаемый, принести вамъ мое искреннйшее поздравленіе съ первымъ успхомъ вашей карьеры, которую, мы надемся и не смемъ сомневаться, вы, подобно другимъ, присутствующимъ здсь, блестящимъ представителямъ русскаго таланта…
Кистяковъ. Помилуйте! |
Леманъ. Много чести! |
Амалія. Кланяемся и благодаримъ! | Вмст.
Берта. Слушайте, слушайте, слушайте! |
Рехтбергъ. Прославите и поддержите репутацію русскаго генія подъ вчно яснымъ небомъ, разстилающимся надъ родиною искусствъ.

Молодежь рукоплещетъ.

Франческо (снисходительно). Это наплевать.
Рехтбергъ. Виноватъ: я не разслышалъ…
Франческо. Наплевать, говорю. Это все можно. Потому что силу въ грудяхъ имю…Вьени ля міа вендеетта.
Лештуковъ (Маргарит Николаевн). Мы должны видться сегодня.
Маргарита Николаевна. Гд же? Когда? Ты видишь, мы все время на чужихъ глазахъ.
Лештуковъ. Ночью посл ужина ты будешь здсь y меня.
Маргарита Николаевна. Право, Дмитрій…
Лештуковъ. Ты будешь.
Маргарита Николаевна. Ахъ, оставь! Глупо! Самъ знаешь, что невозможно.
Лештуковъ. Это свиданіе мн необходимо. Надо сдлать невозможное, сдлай. Я прошу, умоляю, требую. Что же? Ты хочешь заставить меня грозить?
Маргарита Николаевна (не скрывая досады). Ну, хорошо… Устроюсь какъ-нибудь, приду.

Рехтбергъ подходить къ нимъ.

Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ кажется мн сегодня не совсмъ здоровымъ.
Лештуковъ. Душитъ… сирокко.
Ларцевъ. Къ ночи надо ждать бури.
Рехтбергъ. Если позволите, y меня всегда имется при себ гомеопатическая аптечка. Прелестнйшія крупинки противъ астмы.
Леманъ. Такъ я и зналъ, что онъ фаршированъ чмъ-нибудь этакимъ.
Лештуковъ. Благодарю васъ: я аллопатъ.

Подходить къ столу, наливаетъ стаканъ вина и выпиваетъ залпомъ. Рехтбергъ смотритъ на него съ нкоторымъ ужасомъ.

Кистяковъ. Ого!
Лештуковъ. Благословенъ аптекарь, который сочинилъ эту микстуру.
Маргарита Николаевна (съ укоризною). Дмитрій Владимировичъ!
Леманъ (также наливаетъ и пьетъ). Мы съ Дмитріемъ Владимировичемъ сегодня посл обда вторую фіаску почали.
Франческо. Челебрита.
Лештуковъ. Что, Франческо?
Франческо. Говорю: на счетъ, чтобы выпить, большая вы y насъ челебрита.
Рехтбергъ (жен). Весьма милый человкъ, этотъ вашъ знакомый, г. Лештуковъ. Жаль, что, при его любезности и дарованіяхъ, онъ совершенно лишенъ характера.
Маргарита Николаевна. Почему вы это заключили?
Рехтбергъ. Прежде всего потому, что онъ пьетъ слишкомъ много вина, тогда какъ, при его нервности, это должно быть ему вредно, чего онъ, какъ умный человкъ, не сознавать не можетъ.

Маргарита Николаевна насмшливо смотритъ на мужа и злобно улыбается.

Рехтбергъ. Смю спросить о причинъ вашего веселаго настроенія?
Маргарита Николаевна. Мн смшно, что за все знакомство съ Лештуковымъ, съ извстнымъ Лештуковымъ, вы только и сумли разглядть въ извстномъ Лештуковъ, что онъ пьяница.
Рехтбергъ (съ холоднымъ, острымъ взглядомъ). Нтъ, прошу извинить: вы ошибаетесь. Я только-что имлъ честь замтить вамъ, что считаю вашего знакомаго очень порядочнымъ человкомъ. И, благодаря порядочности, я разглядлъ въ немъ только одинъ недостатокъ, тогда какъ иначе имлъ бы право разглядть много… И… неужели вы желали бы этого?
Маргарита Николаевна (струсила). А! Мн все равно.

Отходить.

Рехтбергъ (смотритъ на часы). О…. А мн еще надо написать нсколько писемъ… Андрей Николаевичъ, еще разъ позвольте выразить… Счастливъ, счастливъ знакомствомъ. Надюсь, что въ Петербургъ… Маргарита Николаевна, проси.
Маргарита Николаевна. Я еще на вокзал его увижу. До свиданія, Ларцевъ, мы, съ примадоннами подъдемъ къ позду.
Амалія (Лештукову). Музикъ мой можно тутъ y васъ оставить?
Лештуковъ. Хоть цлый нотный магазинъ.
Маргарита Николаевна. Берточка, А ваша шляпа?
Берта. Сейчасъ, душечка, сейчасъ!

Убгаетъ по винтовой лстниц.

Маргарита Николаевна. Мы будемъ ждать васъ внизу въ экипаж.

Уходить съ Амаліей въ главныя двери.

Рехтбергъ (Ларцеву). Если могу быть чмъ-нибудь полезнымъ, мое маленькое вліяніе къ вашимъ услугамъ.
Ларцевъ. Благодарю васъ. Нтъ. Что же? Я самъ по себ… человкъ тневой.
Рехтбергъ. Знаете, и въ вашей свободной профессіи бываютъ случаи: пріобртеніе для музея или какое-нибудь интересное посщеніе….
Ларцевъ (уже нсколько нахмурился). Чувствительнйше вамъ благодаренъ. Будьте здоровы. Всего лучшаго.

Провожаетъ его къ главной лмтниц.

Кистяковъ (y стола). Итакъ, друзья мои, какъ говорится въ какой-то комедіи, другъ нашъ, Андрей Николаевичъ Ларцевъ исчезаетъ, и все, что было въ немъ пріятнаго, исчезаетъ вмст съ нимъ. По сему случаю, приглашаю васъ наполнить чаши благороднымъ тосканскимъ виномъ. Пожелаемъ путешественнику всхъ благъ земныхъ, и прежде всего, чтобы его поздъ не соскочилъ съ рельсовъ, А всмъ намъ скорйшаго съ нимъ дружескаго свиданія.

Рзкій и короткій стукъ въ двери, затмъ быстро входитъ Джулія, она запыхалась отъ ходьбы, блдна, какъ полотно, никому не поклонилась, идетъ прямо къ Ларцеву.

Кистяковъ. Это называется: прерванный спичъ или вотъ что значить не запирать дверей за знатными иностранцами.
Ларцевъ (идетъ навстрчу Джуліи, смущенъ). Вотъ какъ хорошо вы сдлали, что пришли.
Джулія (смотритъ прямо въ лицо ему). Вы узжаете, не простившись со мною, синьоръ.
Ларцевъ. Такъ надо, Джулія.

Джyлія съ укоризною, качая головой, молча смотритъ на Ларцева взглядомъ безнадежнаго отчаянія.

Леманъ (y стола, прочимъ). Ага! Котъ сливки слизнулъ,— да ужъ и думалъ, что не выскутъ.

Франческа фыркаетъ.

Лештуковъ. Нехорошо, Леманъ.
Ларцевъ. Такъ надо, такъ лучше будетъ. Вы сами знаете.

Джyлія молчитъ, качая головой.

Франческо. А она его не пырнетъ?
Кистяковъ. Что за глупости?
Франческо. То-то, А то можно и полицію кликнуть.
Ларцевъ. Когда-нибудь мы встртимся съ вами при лучшихъ обстоятельствахъ и веселе, чмъ сейчасъ.
Джyлія. Можетъ быть.
Леманъ. Ой, пырнетъ?
Франческо. Вьениля міа венде-е-етта!
Кистяковъ. Что, чертова перечница? Будешь въ другой разъ обольщать благородныхъ двицъ?
Леманъ. Удивительное дло, братцы мои, откуда бы нашъ братъ, россійскій художникъ, ни узжалъ, непремнно по немъ натурщица плачетъ.
Ларцевъ. Джулія, я просилъ Лештукова передать вамъ…
Джyлія. О, синьоръ, мы съ вами въ полномъ расчет.
Ларцевъ. Но я полагаю, что вы не откажетесь принять отъ добраго друга маленькій подарокъ? Скажу вамъ откровенно: никакими деньгами не окупить услугъ, оказанныхъ вами моей картин.
Джyлія. Деньги, когда ихъ дарятъ друзья, говорятъ, приносятъ несчастье, синьоръ.
Ларцевъ. Такъ засчитайте то, что вамъ передастъ Лештуковъ, въ плату за сеансы. А на память обо мн — примите вотъ это.

Снялъ съ себя часы красивый, старинный хрономтръ, съ множествомъ брелоковъ на цпочк и подалъ Джуліи.

Леманъ. Кажется, пошли въ ходъ вещественные знаки невещественныхъ отношеній.
Джyлія. Я не возьму, синьоръ, это слишкомъ дорогой подарокъ. И съ этими привсками, конечно, для васъ связаны воспоминанія.
Ларцевъ. Тмъ пріятне мн оставить эту вещь y такой хорошей двушки, какъ вы, Джулія.
Джyлія. Благодарю васъ. Они y меня какъ святые будутъ.

Порывисто подаетъ ему об руки, который онъ долго и крпко пожимаетъ.

Кистяковъ. Однако, милый человкъ, до позда осталось ровно полчаса.
Лештуковъ. Если вы намреваетесь выдержать прощальную овацію на вокзал, то вамъ время.
Леманъ. Въ потемкахъ подешь.
Кистяковъ. Да, рано стемнло: въ самомъ дл, гроза идетъ.
Лештуковъ (прошелъ мимо Ларцева и Джуліи тихо). Позжайте, что тянуть? Только спектакль постороннимъ.
Ларцевъ. Врно, врно.

Отходить отъ Джуліи, съ досадою теребя бороду.

Нтъ, что же, однако, я y этой двчонки укралъ?
Леманъ (Ларцеву на ухо). Андрикъ. Честно. Благородно… дай на прощанье двадцать франковъ взаймы.
Ларцевъ. Поди ты къ чорту! Тебя еще не доставало.
Кистяковъ. хать, такъ хать, какъ говорилъ попугай, когда кошка тащила его за хвостъ.
Ларцевъ. Ты совершенно правъ: мой отъздъ путешествіе именно въ этомъ род. Прощайте, Джулія, дорогая. Храни васъ Богъ! Дмитрій Владимировичъ, до скораго свиданія въ Рим.

Быстро, нервно, крпко жметъ имъ руки уходитъ по главной лстниц. Леманъ, Франческо, Кистяковъ слдуютъ за нимъ. Лештуковъ провожаетъ ихъ на лстницу. Джулія бросилась къ окну и замерла. Глухой шумъ отъхавшаго экипажа.

Лештуковъ (возвращается, открываетъ электричество). Джулія!

Джyлія не отвчаетъ.

Лештуковъ. Джулія!

Джyлія не отвчаетъ.

Лештуковъ (подходить къ ней и слегка касается ея плеча). Джулія!
Джyлія. А, это вы… Вы замтили: онъ на меня послднюю взглянулъ, когда уходилъ отсюда… и еще кивнулъ мн головой, когда слъ въ экипажъ…
Лештуковъ. Джулія!
Джyлія (рзко и быстро). Онъ, кажется, оставилъ вамъ деньги для меня? Они съ вами? Дайте.
Лештуковъ (смотритъ на нее съ удивленіемъ. Въ сторону). Довольно прозаической финалъ для столь возвышенной драмы.

Открываетъ письменный столъ, вынулъ столбикъ золота, завернутый въ бумагу, передаетъ Джуліи.

Получите.
Джyлія. Онъ сейчасъ, дйствительно, въ Римъ похалъ?
Лештуковъ. Да, кажется.
Джyлія. Я на эти деньги за нимъ поду, синьоръ.
Лештуковъ. Напрасно, Джулія.
Джyлія. Да, синьоръ. Не качайте головой: поду и найду его, гд бы онъ ни былъ, въ Рим, въ Неапол, въ Милан.
Лештуковъ. Эхъ, Джулія, ничего изъ этого не выйдетъ. Не пара вы.
Джyлія. Синьоръ, онъ сынъ крестьянина, какъ и я.. Разв ваши крестьяне благороднее нашихъ?
Лештyковъ. Да не то, Джулія. Не о происхожденіи рчь… А не годитесь вы другъ для друга.
Джyлія. Синьоръ… синьоръ… не людямъ, мн судить объ этомъ. Мое сердце выбрало его.
Лештуковъ. Ну, А его сердце не хочетъ и не уметъ знать ничего, кром своего таланта, который y него, дйствительно, огромный… Вотъ вамъ никогда и не понять другъ друга.
Джyлія. Талантъ… даръ божій… А моя красота разв не великій даръ Божій? Если Богъ одарилъ его, то и меня Онъ не обидлъ. Мы оба равны передъ Нимъ, синьоръ.
Лештуковъ. Да, вы прекрасны, Джулія. И вы хорошая двушка. Вы стоите большой любви.
Джyлія. Онъ не любить меня, синьоръ, но долженъ будетъ полюбить. Потому что иначе… отъ любви, какая въ моемъ сердце, надо умереть, синьоръ! (Поклонилась Лештукову и быстро побжала къ выходу).
Лештуковъ. Любовь сильна, какъ смерть. О, Соломонъ, мудрый царь Израиля!

Отворилъ окно и стоитъ около него. Комната наполняется шумомъ грозно ревущаго моря, небо совершенно черно и вспыхиваетъ по временамъ яркими зарницами…

Ого, какъ расходилась. А воздуха всетаки ни на вздохъ. Точно свинецъ въ легкихъ.

Идетъ за драпировку: приостанавливается.

Въ конц концовъ дерево этотъ Ларцевъ.

Стукъ подъхавшаго экипажа.

Неужели наши.

Выходить изъ-за драпировки переодтый въ легкую шелковую блузу. Перевсился за окно.

Отчего такъ скоро?…. Не слышу…

Переходить къ винтовой лстниц и, открывъ дверь, перекликается съ Амаліей и Бертой.

Лештуковъ. Проводили?
Амалія. Едва успли. Наши часы врозь съ желзнодорожными на цлыя десять минутъ.
Берта. Чуть чуть усплъ вскочить въ поздъ. Велть вамъ кланяться.
Лештуковъ. Спасибо.
Амалія. Сойдете внизъ ужинать?
Лештуковъ. Нтъ, благодарю. Нездоровится, хочу въ постель.
Амалія. Ой, какая скука!
Берта. Мы совсмъ одни. Маргарита Николаевна тоже съ мигренью, прошла прямо къ себ.
Лештуковъ. А художники?
Амалія. Закатились въ курзалъ.
Лештуковъ. На всю ночь, конечно?
Берта. Вероятно. Франческо угощаетъ по случаю скриттуры.
Лештуковъ. Жалю, что не могу сдлать вамъ компанію. Я уже раздтъ.
Амалія. Если такъ, Берточка, не отправиться ли и намъ по своимъ коморкамъ? сть совсмъ не хочется.
Берта. Я бутербродъ захвачу. Въ постели съмъ.
Амалія. Ну, покойной ночи.
Лештуковъ. Покойной ночи.

Отходить.

Берта. Да! Дмитрій Владимировичъ!
Лештуковъ (возвращается). Ну-съ?
Берта. Осмотрите наружную дверь мн показалось, что она y васъ открыта.
Лештуковъ. Хорошо. Сейчасъ.
Амалія. Еще заберется кто-нибудь.
Лештуковъ. Кому тамъ? Покойной ночи.

Прошелъ къ выходной двери и распахнулъ ее: за нею въ темнот стоитъ Альберто, смущенный, блдный, слегка выпившій.

Лештуковъ. Визитъ поздній и весьма некстати, но не скажу, чтобы неожиданный.
Альберто (мнетъ шляпу въ рукахъ). Простите.
Лештуковъ. Я такъ и думалъ, что вы не утерпите, чтобы не зайти.
Альберто. Онъ ухалъ, синьоръ?
Лештуковъ. Какъ видите.
Альберто. Это вы его заставили, не правда ли?
Лештуковъ. Заставить я не могъ, А совтовалъ очень…. Ой, какъ вы скверно выглядите.
Альберто. Я съ утра ничего не лъ и не могу сть. Все противно… за то жаждою глотку сожгло. Стаканъ вина позволите, синьоръ?
Лештуковъ. Сдлайте одолженіе… Чокнемся, Альберто.
Альберто (пьетъ и потомъ съ громаднымъ облегченіемъ вздыхаетъ). Такъ это врно? Ухалъ и не вернется?
Лештуковъ. Ни въ какомъ случа.
Альберто. Стало быть, есть еще честные люди на свт. Тмъ лучше для него. (Бросаетъ стаканъ объ полъ). Синьоръ, такъ да разлетятся вс злыя мысли.
Лештуковъ (глухо). Аминь!
Альберто (со слезами на глазахъ, дружески трясетъ ему руку). Синьоръ, вы меня изъ мертвыхъ подняли.
Лештуковъ. Богъ съ вами! Не преувеличивайте.
Альберто. Вы удете далеко, вы большой баринъ, А все-таки помните, что y васъ здсь есть другъ, который для васъ, если понадобится, не пожалетъ жизни.
Лештуковъ. Спасибо, Альберто. Не волнуйтесь такъ. Я не сдлалъ ничего особеннаго. Хорошо, что дло кончилось миромъ: вотъ что главное.
Альберто. Я радъ, очень радъ, что мн не надо обижать художника. Опъ мн нравится, я хотлъ быть ему другомъ. Но что длать? Жизнь приказывала его убить.
Лештуковъ. Мой совтъ: не слишкомъ преслдуйте Джулію. Пусть опомнится, придетъ въ себя: дайте влюбленности остыть — самолюбію успокоиться. Лишь бы она сгоряча не сдлала какой-нибудь дикости.
Альберто. Все равно, синьоръ. Отъ судьбы не уйдешь. Мн вотъ уже который день кажется, что я пропащій человкъ. Кто-то темный гонится за мною по пятамъ, и добромъ намъ съ Джуліей не разойтись.
Лештуковъ. Вы сами сказали сейчасъ: да погибнуть злыя мысли.
Альберто. Что же? Галеры, такъ галеры. Только я и на галерахъ не позабуду вашего стакана вина и вашей ласка.
Лештуковъ. Затмъ на галерахъ? Мы еще увидимся и въ Віареджіо.
Альберто. Хорошо знать, что имешь преданнаго друга, даже когда живешь на другомъ конц свта. Помните, синьоръ: нтъ услуги, которой не сдлалъ бы для васъ я, матросъ Альберто… Ваши друзья — мои друзья. Ваши враги мои враги. Это говорю вамъ я, матросъ Альберто. Вы меня поняли?
Лештуковъ (глухо). Думаю, что понялъ.
Альберто. Такъ вотъ помните… Пріятныхъ сновидній, синьоръ.
Лештуковъ. И вамъ.
Альберто (обернулся въ дверяхъ, въ важной поз). Ваши враги — мои враги. А я — матросъ Альберто.
Лештуковъ (запираетъ за нимъ дверь на ключъ и гаситъ электричество, за исключеніемъ одного рожка за драпировкою. Сцена погружается въ полумракъ, освщенная лишь узкимъ лучемъ изъ-за драпировки.
Лештуковъ. Если-бы я былъ подлецъ, то два слова этому преданному другу, и за горло г. Рехтберга я не поставлю одной лиры.

Заглядываешъ на винтовую лстницу.

Темно… тихо… разошлись… Точно колодецъ… Да, еще окно…

Идетъ затворитъ окно, задергиваетъ его коленкоромъ. Отверстіе двери на винтовую лстницу вспыхнуло на мгновеніе отсвтомъ электричества, открытаго въ нижней комнат, и мгновенно же погасло. Вслдъ затмъ Маргарита Николаевна, въ бломъ пеньюаръ показывается въ той же двери, оглядлась, идетъ къ письменному столу.

Маргарита Николаевна. Предупреждаю тебя: я долго остаться не могу — я очень рискую. Ты заставилъ меня сдлать большую подлость. Ты знаешь, что я иногда принимаю сульфоналъ. Вильгельмъ всегда пьетъ на ночь сельтерскую воду, и я ему дала тройную дозу этой мерзости сульфонала… Конечно, это безвредно, но… мн казалось, что я длаю шагъ къ преступленію. Сейчасъ Вильгельмъ спитъ, какъ… Очень крпко спитъ.
Лештуковъ. Ты хотла сказать: какъ убитый, и не ршилась?
Маргарита Николаевна. Да, непріятное сравненіе.

Садится слва.

Лештуковъ (медленно прошелся по комнат и остановился за кресломъ Маргариты Николаевны). Я хотлъ убить его.
Маргарита Николаевна. Какой ужасъ!
Лештуковъ. Да… хотлъ.
Маргарита Николаевна. Я чувствовала, что ты вс эти дни именно о чемъ-то такомъ думалъ.
Лештуковъ. Но я не могу. Нтъ. Я много думалъ. Отъ мыслей y меня голова стала вотъ такая. Не могу.
Маргарита Николаевна встала, подойдя къ нему, руки на его плечи.) Ты и убійство разв это совмстимо?
Лештуковъ. Отчего нтъ? Отчего нтъ? У меня отнимаютъ мое счастіе, я долженъ защищаться.
Маргарита Николаевна. Милый мой, да вдь счастье-то наше было краденое.
Лештуковъ. Неправда, краденаго счастья я не хотлъ. Ты знала, какъ, я смотрю на дло. Если ты понимала, что не можешь дать мн иного счастья, кром краденаго, какъ ршилась ты остаться на моей дорог? Какъ смла ты длить мою любовь?
Маргарита Николаевна. Кажется, ты уже не Вильгельма, А меня убить хочешь?
Лештуковъ. Въ самомъ дл не знаю, что лучше,— отдать тебя твоему… собственнику, или убить тебя, вотъ на этомъ мст, и самому умереть съ тобою.
Маргарита Николаевна. Т, кого на словахъ убиваютъ, два вка живутъ.
Лештуковъ. Не шути! Не время. Не дразни дьявола, въ борьб съ которымъ я изнемогаю.
Маргарита Николаевна. Ты невозможенъ. Шумишь такъ, что весь домъ разбудишь. Чего ты хочешь? Разв я тебя не люблю? Ты не сметъ этого сказать. Да, не смешь. Пусть будетъ по-твоему: я труслива, я мелка, я не могу отвчать на твое чувство съ тою силою, какъ ты желаешь. Но, какъ я могу и умю, я тебя люблю и надюсь любить очень долго. Ты человкъ независимый. Самъ себ судья, никто теб не страшенъ. А я сама себя нисколько не боюсь, людей же ужасно. Я теб говорила, что если бы открыто сошлась съ тобою, то измучила бы и самое себя, и тебя. Жаль, нельзя попробовать. Это было бы лучшимъ лекарствомъ отъ твоей болзни мною.
Лештуковъ. Болзни?
Маргарита Николаевна. Да, ты любишь меня неестественно, ты слишкомъ полонъ чувствомъ ко мн. Я не могу врить въ нормальность такой страсти. Право, ты на любви ко мн немножко сошелъ съ ума, какъ другіе бываютъ помшаны на римскомъ пап, на свадьб съ китайскою императрицею… Я твоя манія, твоя болзнь. И это очень утшительно. Отъ болзни вылечиваются, отъ любви никогда.
Лештуковъ. Это недурно сказано. Ты умна!
Маргарита Николаевна. Дурой меня еще никто не считалъ, хотя я иногда веду себя, какъ дура. Если бы не маленькое сумасшествіе, могъ ли ты полюбить меня? Я совсмъ не въ твоемъ характер. Взгляды на общество y насъ разные. Требованія отъ жизни тоже. Ужъ одна возможность огласки представляется мн такимъ страхомъ, что, право, мн не пережить его… Я зачахну, я захирю.
Лештуковъ. А теб не страшно, что я могу дойти до презрнія къ теб? Мнніе нсколькихъ ханжей и кумушекъ теб дороже моего?
Маргарита Николаевна. Представь: дороже. Мой здравый смыслъ велитъ мн считать правыми ихъ, А не тебя. Они — общество, ты единица. Да. Пора бы теб догадаться, что въ душ я гораздо больше съ ними, чмъ съ тобой. Я дитя толпы. Рзкая оригинальность, смлое положеніе, особнячество меня пугаетъ. Я готова любоваться ими вчуж и издали, готова играть въ нихъ, какъ роль въ спектакль, но стать въ нихъ серьезно нтъ, благодарю покорно. Я будничная и только умю длать видъ, будто я для праздниковъ.
Лештуковъ. Ты не была такою, когда я тебя узналъ.
Маргарита Николаевна. Нтъ, была. Только ты не видалъ. Ты не хотлъ видть. Ты слишкомъ поэтъ и фантазеръ. Ты сочинилъ себ меня по своему вкусу, А потомъ влюбился въ свою выдумку. Я это хорошо видла, но не могла тебя предостеречь.
Лештуковъ. Почему?
Маргарита Николаевна. Во-первыхъ, ты мн не поврилъ бы. Затмъ, мн очень льстило, что ты такъ красиво обо мн думаешь. И, наконецъ, ты мн очень нравился. Мн хотлось угодить теб. И… я немножко играла.
Лештуковъ. Зная, что изъ этого не выйдетъ ничего добраго?
Маргарита Николаевна. Кто же могъ думать, что на свт еще водятся такіе бшеные, какъ ты.
Лештуковъ. Ахъ, Маргарита, Маргарита!
Маргарита Николаевна (жалобно). Право, я сама не рада, что y меня такая сухая натура, что я такъ мало умю любить… Но зато, сколько есть любви y меня въ сердц, она вся твоя. Мн подумать страшно, какъ я буду безъ тебя… я такъ къ теб привыкла…

Заплакала.

Ты поступаешь жестоко, А не я. Ты ставишь мн свои ужасныя — или-или. Точно топоромъ рубишь. А я люблю, какъ любится и какъ можно любить. Если бы ты, действительно, меня любилъ, ты бросилъ бы свои громкія фразы, сумлъ бы ужиться съ Вильгельмомъ. Подумай, глупый! Чмъ мшаетъ онъ теб, если я вся твоя, ему принадлежу только по имени?
Лештуковъ. Вчно лгать?
Маргарита Николаевна. Ну, и лгать. Что за правдивость особенная напала? Ты сейчасъ произносилъ слова пострашне, чмъ ‘лгать’. Ты Вильгельма убить собирался.
Лештуковъ. Чего же именно ты хочешь отъ меня?
Маргарита Николаевна. Ты это какъ спрашиваешь, серьезно или опять для сцены и криковъ?… Мн бы хотлось, чтобы ты, мсяца два спустя, пріхалъ въ Петербургъ.
Лештуковъ. Зачмъ? Чтобы любоваться твоимъ семейнымъ благополучіемъ и слушать мудрыя рчи Вильгельма Александровича?
Маргарита Николаевна. Петербургъ великъ. Ты можешь никогда не видать Вильгельма и каждый день видть меня.

Молчаніе, слышенъ шумъ нарастающаго прибоя.

Ночь черна, какъ тюрьма. Сквозь занавсы на окнахъ поблескиваютъ яркія зарницы… Робко кладетъ руку на голову Лештукову.

Придешь?
Лештуковъ. Не знаю.
Маргарита Николаевна.Я буду думать, что придешь…

Лештуковъ молчитъ.

Ты позволяешь мн ждать?
Лештуковъ (внезапно сползъ съ кресла и очутился y ногъ ея). Не знаю я… Ничего не знаю. Сдлать, какъ ты просишь, гнусно. Потерять тебя страшно… Я не въ силахъ разобраться… Это посл придетъ. Но если я приду, это будетъ ужъ не то, что было… Я прощаюсь съ мечтою… Прощаюсь съ мечтою хорошаго и честнаго счастія… Со свтомъ любви… А тамъ будутъ потемки: рабская ложь и рабская чувственность.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ IV.

Набережная въ Віареджіо съ моломъ, уходящимъ далеко въ море. На горизонт дымитъ большой пароходъ. У набережной, на якор или привязанный къ толстымъ каменнымъ тумбамъ, качаются барки, галіоты. Цлый лсъ снастей. Въ глубинъ, разбиваясь о волнорзы мола, вплескиваются пнистые валы. Время за полдень. Поэтому на мол тихо и пустынно. Только далекая группа рыбаковъ тянетъ сть, сверкающую серебряными рыбками. По набережной и въ судахъ около нсколько матросовъ спятъ въ растяжку. Правая сторона сцены начало набережнаго бульвара, лвая даетъ перспективу на рынокъ,— вдалек подъ краснымъ маякомъ и старой обомшенной башней. При поднятіи занавса, пароходъ даетъ гудокъ. Леманъ стоить на набережной слва и говоритъ съ хозяиномъ одной изъ барокъ. Тотъ улыбается и киваетъ головою.

Кистяковъ и Франческо входятъ съ бульвара съ простынями на плечахъ.

Франческо. А мы тебя поджидали y Черри.
Леманъ. Только что собирался итти. Вонъ съ этимъ гидальго заговорился. Торговалъ его вести Рехтберговъ на пароходъ.
Кистяковъ. Засидлись они въ Віареджіо.
Леманъ. Вильгельмъ Великолпный прямо въ отчаяніи: чуть не дв недли просрочилъ.
Кистяковъ. Успетъ адмиралтейской пушки наслушаться.
Франческо. И хитрячка же, братцы мои, эта Маргарита!
Кистяковъ. Дама съ дарованіемъ!
Леманъ. Этакіе, можно сказать, идеальные башенные часы, какъ ея высокопочтенный супругъ,— и т умудрилась привести въ опозданіе.
Кистяковъ. И болла-то она, и портниха-то съ дорожнымъ платьемъ опоздала, и по пятницамъ-то не вызжаю, и тринадцатое-то число день тяжелый, и съ эмигрантскимъ пароходомъ хать нельзя: врная зараза, и неспокойнаго моря боюсь.
Франческо. У бабы 77 увертокъ, покуда съ печи летитъ.
Кистяковъ. И что ей здсь такъ особенно любо. Сезонъ кончается, съ литераторомъ, сколько замчаю, дло пошло на разстройство.
Леманъ. Да, онъ сильно отъ нея откачнулся.
Кистяковъ. А, впрочемъ, пожалуй, именно потому и капризничаетъ. Таково ужъ ихъ дамское сословіе. Покуда ты къ дамъ всей душою, она тобой помыкаетъ, А чуть ты къ ней спину поворотилъ, тебя-то одного ей, голубушк, оказывается, и не достаетъ.
Франческо. Ля донна е мобиле.
Леманъ. Да вдь y блистательнаго Деметріо тоже равнодушіе-то лыкомъ шитое. Что-то ужъ слишкомъ его въ мореплавательную трагедію ударило. Какъ на море погода, такъ его чортъ и толкаетъ въ лодк кататься.
Кистяковъ. Еще счастливъ его Богъ, что намедни прибоемъ на берегъ выбросило. Лодка въ дырьяхъ, одно весло сломано, другое потерялъ.
Франческо. Самъ весь въ синякахъ, въ царапинахъ… сущій идолъ морской…
Леманъ. Подъ Шелли гримируется. Шелли въ этихъ мстахъ утонулъ — ну, и нашему охота.
Кистяковъ. Какой тамъ Шелли! Просто дуритъ. По-моему, ежели ты топиться хочешь, то и топись взаправду оптомъ, А въ розницу одна блажь. Не люблю.
Леманъ. Ай скучища же стала, братцы, y Черри съ тхъ поръ, какъ ухала Джулія.
Франческо. Вернулась.
Леманъ. Ой ли? видли? служить?
Кистяковъ. Нтъ еще. При насъ пришелъ какой-то рыбакъ….
Франческо. Иль пескаторе.
Кистяковъ. Предупредить Черри, что видлъ ее на рынк. Тотъ на радости насъ даже вермутомъ угостилъ.
Франческо. Прекрасный вермутъ: прямо изъ Турина.
Кистяковъ. А рыбака сейчасъ же погналъ къ ней звать на мсто.
Леманъ. Очень радъ. А то я уже собирался перейти въ другое stАbilimento. У Черри одинъ Альберто его прелестный что крови испортить. Постоянно пьянъ, мужчинамъ грубить, съ дамами нахальничаетъ.
Кистяковъ. А какой хороши парень былъ въ начали сезона!
Леманъ. Да, но теперь въ него просто вселился чортъ… Совсмъ бездльникъ.
Франческо. И зазнался мочи нтъ.
Кистяковъ. Ну, ужъ въ этомъ наши же Ларцевъ съ Лештуковымъ виноваты… Нянчились съ нимъ, за ровню себ держали, вотъ и вынянчили сокровище!

Леманъ уходитъ направо по набережной мимо бульвара, Кистяковъ и Франческо налево, переская рынокъ.

Кистяковъ (вслдъ Леману). Ты не слишкомъ увлекайся купаньемъ: надо проводить великолпнаго Вильгельма честь честью…
Франческо. Конъ уна помпа.
Леманъ. Ладно!..

Джулія и рыбакъ входятъ съ бульвара.

Джyлія — она очень похудла, поблднла и похорошла. Хорошо. Скажи хозяину, что я хоть завтра же приду на работу. Впрочемъ, посл сьесты, я сама зайду къ нему, тогда и условіе напишемъ…

Рыбакъ кивнулъ головою и уходитъ.

Джyлія. Какая пустыня! Словно вс мертвые!… И какая тоска!..

Идетъ на молъ, садится на одну изъ якорныхъ тумбъ.

Сьеста уже къ концу. На нкоторыхъ судахъ проснулись матросы. На рынк открылись дв-три лавчонки. Нсколько горожанокъ проходятъ мимо бульвара и съ бульвара, по направленію къ рынку. Замтивъ Джулію, он перешептываются, пересмеиваются. Нкоторыя смотрятъ на нее съ презрительнымъ вызовомъ, другія чопорно проходятъ мимо, длая видъ, будто ее не узнаютъ. Когда проходить первая группа, Джулія сдлала было движеніе къ нимъ навстрчу, но, замтивъ враждебное настроеніе женщинъ, остается y своей тумбы, съ гордо сложенными на груди руками, неподвижная, какъ статуя, смло встрчая недружелюбные и насмшливые взоры. Когда все прошли:

Узнать не хотятъ… вотъ какъ!.. Ну, что же? того и стою… Пускай!

Садится на молъ, свсивъ ноги къ морю.

Альберто почти выбгаетъ со стороны рынка, онъ запыхался, дышетъ тяжело. Увидавъ Джулію, остановился и не ршается заговоритъ.

Джyлія (обернулась). А, это ты…
Альберто. Здравствуй, Джулія.

Джулія молча киваетъ головой.

Мн только-что сказали, что ты пріхала. Я бросилъ работу и побжалъ искать тебя по городу.

Джyлія молчитъ, небрежно играя пальцами по камню.

Альберто. Теб непріятно меня видть?
Джулія. Нтъ, ничего… все равно.

Молчаніе.

Джyлія. Ты все еще y Черри?
Альберто. Все y Черри.
Джyлія. Значить, опять будемъ вмст.
Альберто. Вотъ и прекрасно, Джулія.
Джyлія. Что этотъ графчикъ изъ Вны, все еще здсь?
Альберто. Что теб до него, Джулія?

Молчаніе.

Джyлія. Что же ты не спросишь, гд я была?
Альберто. Не спрашиваю, потому что… гд бы ты ни была, Джулія, я ршилъ забыть и простить.
Джyлія. Забыть и простить… вотъ какъ! Помнится, я не просила y тебя прощенія.
Альберто. Джулія!..
Джyлія. Теб нечего прощать. Ты, конечно, какъ вс, воображаешь, будто я жила съ художникомъ? Успокойся: этого не было. Вы правы въ одномъ: я ухала съ тмъ, чтобы такъ было. Чтобы стать его женою. Не женою, такъ любовницею… горничною его любовницы, судомойкою, собакою, только бы съ нимъ!..
Альберто. О, Боже мой!..
Джyлія. Ну… онъ убжалъ отъ меня: честенъ очень. ‘Не люблю — и не погублю’. Ха-ха-ха! рыцарь! Что говорить, благородно! Спасибо.
Альберто. О, да! спасибо ему, спасибо, Джулія!
Джулія. Убжалъ, какъ отъ врага. Ха-ха-ха! Ихъ, должно быть, изъ снга длаютъ, этихъ русскихъ великановъ. Просилъ меня вернуться сюда, къ Черри. Что же? Я послушалась, вотъ она, здсь. Только на прощанье сказала ему, что онъ раскается, потому что я отомщу ему — онъ не ожидаетъ, какъ.
Альберто. Что ты затяла, Джулія?
Джyлія (съ рзкимъ смхомъ). А вотъ ты увидишь… ты, да, именно ты это увидишь.
Альберто. Я тебя, Джулія, не понимаю.
Джyлія. И не надо. Когда время придетъ, поймешь.
Альберто. Джулія! Я знаю: ты вернулась такою же чистою, какъ ухала. Зачмъ же это отчаяніе? зачмъ думать о мести? Ты знаешь, какъ я тебя люблю. Вотъ теб моя рука. Прими ее и, чортъ возьми, поставимъ крестъ на всемъ прошломъ.
Джyлія (мрачно). Нтъ, нтъ, нтъ, Альберто. Женою твоею я не буду. Я видла свтъ за это время и многое узнала. Во мн есть сила, которой я сама не понимала раньше. А если бы и понимала, такъ не дала бы ей воли.
Альберто. Значить, это что-нибудь нехорошее?
Джyлія. Художникъ могъ снасти меня. Я была бы сыта его любовью. Я бы ничего больше не спросила отъ жизни. Но теперь, если мн не далось немногое, чего я искала, я возьму себ все, чмъ веселятся и утшаются люди.
Альберто. Вотъ какъ!..
Джyлія. Ты говоришь, внскій графчикъ все еще здсь? и съ этой своей крашеной француженкой? Наканун: какъ мн ухать, онъ шепталъ мн, что одно мое слово, и онъ пошлетъ француженку къ чорту.
Альберто. Вотъ что! вотъ что!..
Джyлія. У меня будутъ брилліанты, и я буду пить шампанское за завтракомъ. Я заведу себ мальчишку-негра, чтобы носить за мною зонтикъ и плащъ.
Альберто. Все дастъ графчикъ?
Джyлія. Онъ или другіе. Я красавица. Если меня не любить тотъ, кого я хочу, пусть любитъ меня, кто заплатить.
Альберто. Такъ, такъ. Только этого не будетъ.
Джyлія. Ты помшаешь?
Альберто. Да, я.
Джyлія. Попробуй.
Альберто. Ты думаешь, мн легко было пережить стыдъ твоего бгства, когда всякій говорилъ о теб самыя подлыя слова, самыя скверныя сплетни? Я укротилъ свое бшенство, я примирился со своимъ позоромъ, я принесъ теб ту же любовь, что и прежде. А ты хочешь надругаться надъ собою? надо мною? Нтъ. Не удастся. Честь художника спасла тебя отъ одного стыда, А моя любовь спасетъ отъ другого.
Джyлія (въ гордой и дерзкой поз, руки въ бедра). Что я не буду твоею женою, я готова повторить тысячу разъ.
Альберто (тихо и спокойно). Тогда…
Джулія. Дуракъ, чего ты хочешь? Жены, y которой мысли будутъ всегда полны другимъ человкомъ, которая, если теб удастся поцловать ее, нарочно закроетъ глаза, чтобы думать, что цлуетъ тотъ, другой!
Альберто. Мое это дло. Если я иду на такую муку, не теб меня отговаривать.
Джyлія. Ты идешь, да мн-то не охота. Однако, довольно, прощай, меня ждетъ старый Черри.

Смотритъ на часы, вынувъ ихъ изъ-за кушака.

Альберто. Это часы художника? Зачмъ они y тебя?
Джyлія. Онъ подарилъ мн ихъ, когда узжалъ изъ Віареджіо.
Альберто (грубо). За что?
Джyлія. Ты сейчасъ подумалъ подлость. Я никогда не прощу теб этого вопроса. А еще хвалишься, что вришь мн, что забылъ и простилъ… Эта вещь — самое дорогое, что есть и будетъ y меня въ жизни… Смотри: вотъ, вотъ, вотъ…

Трижды цлуетъ часы и прячетъ ихъ за кушакъ.

Альберто (хриплымъ крикомъ). А!..

Схватился за голову, но вдругъ, опомнившись и овладвъ съ собою, опустилъ руки и закинулъ ихъ за спину.

Джyлія. Прощай!
Альберто (все съ руками за спиною, заслонилъ ей дорогу). Не уйдешь ты…
Джyлія. Зачмъ? Мн нечего больше сказать теб.
Альберто. Нечего?
Джyлія. Да. Если ужъ мн суждено достаться нелюбимому человку, такъ мн нуженъ кто-нибудь и побогаче, и познатне простого матроса… Пусти меня, Черри ждетъ,— будетъ сердится.

Молчаніе.

Альберто (кротко). Иди.

Отступаетъ. Когда Джулія проходить мимо Альберто, онъ быстро бьетъ ее ножемъ въ спину. Джулія, поднявъ об руки надъ головой, одно мгновеніе судорожно ловитъ пальцами воздухъ,— потомъ, безъ крика, безъ стона, падаетъ ничкомъ. Альберто надъ тломъ Джуліи. Изъ глубины бгутъ къ нему рыбаки, съ рынка народъ, торговки.

Джулія, красавица Джулія
Зарзалъ! Ахъ, бдняжка!
Такъ я и думала!
Какъ увидала вмст,— ну, думаю, быть бд!
Срамъ-то какой! Ужасъ! Разбойникъ!
А здорово хватилъ! На смерть!
Держи его! Вяжи убійцу!
Можетъ быть жива?
Гд жива: прямо, какъ овцу, подъ лопатку!
И крови почти нту разв ложка.
Какая молоденькая!..
Да и онъ-то давно ли вернулся со службы?
Чмъ онъ ее?
Матросъ, говорите?
Эхъ, хорошей семьи сынъ!
Все изъ-за женщинъ!
Да. Куда чортъ самъ не поспетъ, туда бабу пошлетъ.

Сквозь толпу проталкиваются два карабинра.

Альберто (бросаетъ имъ ножъ и протягиваетъ руки). Вяжите!
Лештуковъ (входя). Альберто! Другъ мой! Какъ вы могли?
Альберто (спокойно). Она хотла сдлаться потаскушкой, синьоръ. Я не могъ допустить ее до позора.
Карабиньеръ. Тысяча извиненій, эчеленца, нельзя говорить съ арестантомъ.
Альберто. Если не брезгуете, пожмите мн руку, синьоръ. Прощайте. Спасибо. Не жалите обо мн. Все судьба.

Его уводятъ, трупъ Джуліи уносятъ впереди, толпа, шумя и волнуясь, валитъ за ними черезъ рынокъ, нсколько звакъ приходить и уходятъ, оглядвъ мсто убійства.

Лештуковъ (одинъ). ‘Я убилъ ее, чтобы она не сдлалась потаскушкой’…. Завидно! Онъ говорилъ, что мы съ нимъ изъ одного тста вылплены. Можетъ быть, тсто-то и одно, да дрожжи разныя. Не далъ насмяться надъ собою, убилъ. А я? Первое хорошее чувство въ моей гадкой, развратной жизни размнялось на бирюльки, я, какъ одураченный паяцъ, сыгралъ роль трагическаго героя въ водевил.

3-й гудокъ парохода. На мол собираются отъзжающіе съ пароходомъ, носильщики, факторы отелей, мальчишки нищіе, комиссіонеры и просто зваки отчаливаетъ нсколько барокъ съ пассажирами и ихъ вещами. Шумно, людно, суетливо. Со стороны рынка входить. Маргарита Николаевна и Рехтбергъ подъ руку въ дорожныхъ костюмахъ, Берта, Амалія, Кистяковъ, Леманъ, Франческо. Багажъ Рехтберговъ два факкино вносятъ въ барку, нанятую Леманомъ. Онъ присматриваетъ.

Маргарита Николаевна. Какой ужасъ! Я едва врю. Бдные!.. Здравствуйте, Дмитрій Владимировичъ. Пришли проводить друзей? Вотъ милый. Вильгельмъ, правда, онъ милый?
Рехтбергъ. Дмитрій Владимировичъ любезенъ, какъ всегда.
Маргарита Николаевна. И онъ убилъ ее? До самой смерти убилъ?
Кистяковъ. Да ужъ, если убилъ, то, вроятно, до самой смерти.
Маргарита Николаевна. Какъ страшно. И это было всь? На этомъ мст?
Лештуковъ (становится на мсто, гд упала Джулія). Вотъ здсь. На этомъ самомъ мст.
Берта. Ой, что это вы такъ сурово? Словно сами кого убить хотите.
Лештуковъ. Где намъ убивать.

Отходить.

Амалія. А все-таки, какъ интересно: любилъ и убилъ. Словно въ опер. Не правда ли?
Берта. Вотъ вы, господа, такъ любить не умете!
Амалія. Ахъ, эти итальянцы!
Кистяковъ. Хотите, прррронжу?

Замахнулся на Берту веромъ, какъ кинжаломъ.

Франческо. Вьениля міа вендеетта!
Берта. Подите! Я серьезно.
Рехтбергъ. Если почтеннйшее общество разршить мн, я позволю мн замтить, что упреки очаровательной Берты Ивановны нсколько слишкомъ романичны. Трагическіе аффекты хороши подъ этимъ яхонтовымъ небомъ, въ этой раскаленной атмосфере, среди первобытныхъ натуръ, которыя… э… э… э… которыя, конечно, весьма живописны, однако, нельзя не сознаться, что эти живописные люди полускоты, господа. Хе-хе-хе! Зври. Полагаю, что между дикою страстью подобнаго субъекта и любовнымъ расположеніемъ просвщеннаго индивидуума…
Маргарита Николаевна (Амаліи). Господи! какъ скучно! И слушать этихъ субъектовъ и индивидуумовъ до самаго Петербурга!
Рехтбергъ (къ жен). Вы сказали?
Маргарита Николаевна. Я — Амаліи.
Рехтбергъ. Такъ вотъ-съ: есть разница. Было бы нелпо и дико, если бы мы, люди интеллигентные, начали драться изъ-за женщинъ, какъ какіе-то львы или тигры. Гуманность, цивилизація…
Лештуковъ. Просто не смемъ.
Рехтбергъ. Вы хотите сказать…
Лештуковъ. Не смемъ,— и все тутъ. А не смемъ потому, что плохо любимъ. Не женщину любимъ, А свою выдумку о женщин. Да. И вс мы, люди интеллигентнаго дла, люди нервовъ и мыслительной гимнастики, такъ любимъ: на половину. Наша любовь что мертвая зыбь: она тебя измочалить, но утопить не утопить, ни счастливо на блаженный берегъ не вынесетъ. Все сверху. Вонъ, какъ эти волны… Ишь, какъ безпокойно суетятся и лижутъ срые камни. А что въ нихъ? Только, что красиво испестрили море. Волна набгаетъ и разбивается. Чувство приходитъ и уходитъ. Одна волна покрываетъ другую. Минуту счастья смываетъ день постыднйшихъ страданій. Поцлуй окупается подлымъ обманомъ, за полосу позора платитъ полоса наслажденія… Все волны и только волны… И когда чувство спрашиваетъ y неглупаго человка: ‘стоить ли?’….

Покуда, Лештуковъ говоритъ, на марин нкоторое оживленіе: входить съ группою провожатыхъ депутатъ Пандольфи, очень изящно одтый господинъ среднихъ лтъ,— многіе снимаютъ передъ нимъ шляпы, онъ нкоторымъ дружески жметъ руку, другимъ кланяется, ему подаютъ лодку нсколько парадне другихъ, въ рукахъ y него огромный букетъ. Джованни и Франческо подходить къ Пандольфи и

вступаютъ съ нимъ въ почтительный разговоръ. Нсколько разъ взглянувъ въ сторону Маргариты Николаевны, Пандольфи говоритъ что-то Франческо, передаетъ ему букетъ и сходить въ лодку.
Берта (Лману, кивая на Лештукова). Вотъ что называется: bonne mine Аu mАuvАis jeu.
Маргарита Николаевна (Лештукову). То неглупый человкъ отвчаетъ?…
Лештуковъ. Жизнь слишкомъ интересна и безъ женской любви. Не стоитъ.
Маргарита Николаевна. Если не особенно любезно, по крайней мр, то благоразумно.
Амалія. Смотрите-ка: здшній депутатъ, Пандольфи.
Берта. Этотъ, чернобородый?
Кистяковъ. детъ вмст съ вами. Онъ генуэзецъ.
Амалія. Какой y него букетъ!
Кистяковъ. Здшнія дамы поднесли. Здсь вдь y политическихъ мужей свои психопатки, какъ y теноровъ.
Берта. Ну, вотъ вамъ и веселый спутникъ на дорогу.
Амалія. Онъ, говорятъ, премилый, стихи пишетъ.
Маргарита Николаевна. Откуда съ нимъ знакомы наши?
Кистяковъ. Да вдь Франческо, какъ благо волка, вс знаютъ: очень ужъ парень достопримчательный.
Франческо (подносить Маргарит Николаевн букетъ). Вашему превосходительству отъ энтого превосходительства, въ знакъ наступающаго пути.

Пандольфи (издали, въ барк, снявъ шляпу, держитъ ее на отлет, съ любезною и выжидательною улыбкою).

Рехтбергъ (недумвая). Какъ же однако?
Кистяковъ. Примите. Это большая любезность. Вполн прилично и въ обычаяхъ страны.
Леманъ. Къ тому же генеральш отъ генерала. Не обидно. Вдь онъ поздшнему генералъ.
Франческо. Онореволе!
Рехтбергъ. Ну, прими.
Маргарита Николаевна. Да, я уже приняла. Благодарю, Франческо.

Посылаетъ любезную улыбку отплывающему Пандольфи, который, еще разъ склонивъ голову, только теперь накрывается шляпой и садится.

Амалія. Какіе вжливые эти итальянцы!
Маргарита Николаевна (нюхаетъ букетъ). Какая прелесть! Кажется, въ самомъ дл, будетъ не очень скучно.
Рехтбергъ. Однако, господа…
Леманъ. Не безпокойтесь, время терпитъ. Ваша барка готова.
Берта. Я провожаю.
Амалія. И я.
Кистяковъ. А я чмъ же хуже другихъ?
Леманъ. Ужъ и меня захватите.
Рехтбергъ. А Дмитрій Владимировичъ?
Лештуковъ. Столько кандидатовъ, что мн не остается мста. Разршите откланяться на берегу.
Рехтбергъ. Позвольте, глубокоуважаемый Дмитрій Владимировичъ, при разлук, такъ для меня и Маргариты Николаевны неожиданной, выразить вамъ чувства искреннйшей симпатіи и глубочайшей благодарности.
Леманъ (Кистякову). За пару великолпныхъ оленьихъ роговъ.
Рехтбергъ. За милую готовность, съ которой вы всегда длили наше общество, отнимая y себя время, драгоцнное для публики и потомства.
Леманъ. Загудла волынка!
Рехтбергъ. Врьте, что минуты, проведенныя въ обществ вашемъ, останутся неизгладимыми въ нашей памяти. Горжусь, что имлъ счастье жать руку нашего извстнаго…
Леманъ. Вотъ оно!..
Кистяковъ. Триста два!…
Рехтбергъ. Лештукова… его смлую и честную творческую руку…
Лештуковъ. Равно съ моей стороны.
Рехтбергъ. Еще разъ всего хорошаго.
Маргарита Николаевна. Что же ты не пригласилъ Дмитрія Владимировича къ намъ, въ Петербургъ?
Рехтбергъ. Ахъ, милая, это твое дло.
Леманъ. Идите-ка, ваше превосходительство, я васъ въ лодочку подсажу, А то съ непривычки къ мореплаванію, чего добраго…
Маргарита Николаевна. Душечка, Берта!

Показываетъ глазами на мужа.

Берта. Занять? Понимаю… валяйте. Я все понимаю. Амаль…
Амалія. О, разумется… понимаю…
Кистяковъ. Удивительно, какъ бабы одна другую съ одного взгляда понимаютъ, А нашъ брать своего брата уметъ только въ лужу сажать…
Маргарита Николаевна. Прощай, ду…
Лештуковъ. Прощай!
Маргарита Николаевна. И ты говоришь прощай? Не-до свиданія? Увидимся въ Петербург или нтъ?
Лештуковъ. Зачмъ?
Маргарита Николаевна. Ну, если — ‘затмъ’, тогда, конечно, незачмъ… Дмитрій! Ждать или нтъ?
Лештуковъ. Нтъ.
Маргарита Николаевна. Не стоитъ?
Лештуковъ. Да.
Маргарита Николаевна. Самому дороже?
Лештуковъ. Совсти дороже.
Маргарита Николаевна. Прощай… А, все-таки, я любила тебя, Дмитрій.
Лештуковъ. Можетъ быть.
Маргарита Николаевна. Прощай…

Отходить.

Боже мой!.. вс уже сли… одна я… ай, какъ качаетъ… Кистяковъ, да дайте же руку…
Кистяковъ. Не бойтесь, держу крпко, не перекинетесь.
Маргарита Николаевна. Вильгельмъ, не трогайся съ мста, ты опрокинешь лодку… Боже! Какая шаткая… вдь это ужасъ!
Леманъ. Аванти!

Лодка отплываетъ.

Разные голоса съ лодки: До свиданія, Дмитрій Владимировичъ… мы ухали. До свиданія!..
Рехтбергъ. До пріятнйшаго свиданія!
Маргарита Николаевна. Не забывайте насъ. До свиданія!..
Лештуковъ (одинъ). Волны… волны… все волны!..

КОНЕЦЪ.

Чортушка.

Драматическія сцены въ 4-хъ дйствіях1.

1 Первое представленіе въ Петербург — въ Петербургскомъ театр Н. Д. Красова, 26-го декабря 1907 года

ДЕЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Князь Александръ Юрьевичъ Радунскій.
ЗинА |
} его дти
Дмитрій |
Губернаторъ |
} безъ рчей
Предводитель дворянства |
Ковчеговъ, правитель канцеляріи губернатора.
Павелъ Михайловичъ Вихровъ |
} Чиновники особыхъ порученій
Липинъ |
Исправникъ.
Андрей Пафнутьевичъ Хлопоничъ, помщикъ.
Карлъ Богдановичъ Муфтель, управляющій кн. Радунскаго, совершенно обрусвшій и позабывшій свою національность, нмецъ изъ старыхъ гвардейскихъ фельдфебелей.
Лаврентій Ивановичъ, дворецкій.
Михаило Давыдокъ, егерь.
Олимпіада |
} дворовыя двки, фаворитки кн. Радунскаго.
Серафима |
Матрена Никитишна, по прозванію Слобожанка, нянька кн. Зины, вольная.
Конста, ея сынъ, садовникъ, съ Москвы.
Антипъ, старый бродяга изъ крпостныхъ кн. Радунскаго, бывшій его приказчикъ.
Левонъ |
} Дворовые.
Максимъ |
Прошка
Голенищевъ |
} бродяги
Брусокъ |
Казачекъ.
Бонна |
} кн. Дмитрія — безъ рчей
Нянька |
Оффиціантъ безъ рчей.
Гости. Дворня.

Дйствіе въ костромскомъ помстьи кн. Радунскаго, вотчин ‘Волкояръ’

Эпоха: первая половина пятидесятыхъ годовъ XIX вка.

ДЙСТВІЕ I.

Театръ представляетъ площадку во двор, предъ главнымъ барскимъ домомъ въ сел Волкояр. Лто. Барскій домъ старое растрелліевское зданіе, въ родъ дворца, выходить на сцену только огромнымъ арочнымъ подъздомъ своимъ. Насупротивъ подъзда — нчто въ род гауптвахты или каменной будки при застав, скучное желтое, казенное строеніе александровской эпохи. Это контора. Въ глубин опрятный, щеголеватыя дворовыя службы и высокая литая ршетка — фигурный чугунъ — дремучаго, запущеннаго сада. Ворота въ сад растворены. Изъ-за деревъ видать причудливый куполъ какой-то увеселительной постройки и промшенную крышу старой бани. На площадки — много дворовыхъ и разнаго званія пришлыхъ людей, ожидающихъ выхода князя Радунскаго. Лаврентій Ивановичъ, дворецкій, стоить съ закинутыми за спину руками, въ гороховомъ длиннополомъ сюртукъ, на ступеняхъ подъзда. Михайло Давыдокъ, Левонъ, Максимъ. Голенищевъ и Брусокъ, связанные по локтямъ, окружены вооруженными охотниками въ чекменяхъ.

Антипъ медленно спускается съ крыльца конторы,— осмотрлся, пошелъ къ Лаврентію Ивановичу, поклонился.

Лaвр. Ив. Богомолецъ?
Антипъ. Отъ Кеива-града, сударь Лаврентій Ивановичъ. Богъ милости прислалъ.
Лавр. Иван. Что это? Никакъ Антипъ Ильичъ?
Антипъ. Звали и Антипомъ.
Лавр. Иван. Такъ.
Максимъ. Изъ бговъ, значить?
Антипъ. Изъ бговъ.
Лавр. Иван. Муфтелю являлся?
Антипъ. Онъ меня послалъ.
Максимъ. Ну, стало быть, поздравляемъ васъ, Ддушка, пришедши. Будь здоровъ.
Антипъ. И ты будь здоровъ. Максимомъ, что ли, звать-то?
Максимъ. Максимомъ, ддушка. Въ конюхахъ я теперь приставленъ еси. A тогда былъ въ фалеторахъ.
Антипъ. Помню голосокъ твой, Максимушко. Звонки.
Лaвр. Иван. Долгонько бгалъ, Антипъ Ильичъ. Мы тебя давно въ покойникахъ поминали.
Антипъ. Десять годовъ, любезный другъ.
Лавр. Иван. Да, помню. Ты вдь бжалъ аккуратъ въ тотъ день, какъ помереть покойной княгин.
Максимъ. Ужъ былъ денекъ!
Михайло. Одна бда не ходитъ, вс вмст собрались.
Лавр. Иван. Княгиня отдала Богу душу. Матюшку — дозжачаго въ петл нашли, тебя нелегкая унесла въ бга.
Максимъ. Ха-ха-ха… Гд приказчикъ? Туда-сюда… искать приказчика… Анъ, отъ приказчика и слдъ простылъ…
Антипъ. Съ того и ушелъ… Матюшку возжаллъ, племянника… Подъ сердце подкатило.
Левонъ. Когда подкатить подъ сердце господскому человку, это хуже нтъ.
Михайло. Единое супротивъ средствіе: въ бга.
Максимъ. A мы, ддъ, и по сейчасъ Матюшку поминаемъ.
Антипъ. На томъ спасибо, добрые люди.
Лавр. Иван. И съ чего онъ тогда? былъ любимецъ князевъ, ни разу не сченъ, подарки имлъ.
Левонъ. Бсъ попуталъ.
Максимъ. Это такъ точно: бсъ y насъ въ Волкояр горами качаетъ.
Лавр. Иван. Княгиня-то передъ смертью тоже была какъ обаянная.
Левонъ. Пила, сказываютъ, шибко… Вино полюбила.
Антипъ. Загубленный человкъ.
Лавр. Иван. Всегда такъ-то, когда не пара. Князю было въ ровняхъ высватать за себя принцессу гишпанскую, a онъ мелкопоместную дворянку взялъ.
Максимъ. Ни то она по-французскому, ни то она по-нмецкому.
Лавр. Иван. Грамотъ едва знала.
Левонъ. Красота пройдетъ — мужъ глупую жену любить не станетъ…
Максимъ. Тутъ еще бда приспла: князь сына желалъ, a княгиня дочь родила.
Лавр. Иван. Вызверился — и, Боже мой! Страшно вспомнить…
Левонъ. Съ глазъ долой прогналъ княгиню-то.
Лавр. Иван. Такъ до самой кончины, въ садовомъ павильон и жила…
Михайло. Прямо сказать: заточилъ.
Максимъ. Послднее время, бывало, стукнетъ она съ горя y себя въ павильон — понимаете? и пошла, очумлая, по саду бродить.
Левонъ. Въ самомъ развращенномъ видъ.
Максимъ. Псни визжитъ, точно двка деревенская.
Михайло. Сама не своя.
Антипъ. Обиженная женщина.
Лавр. Иван. Мы ужъ ее отъ князя всею дворнею укрывали, чтобы не довдался, какъ пьетъ.
Антипъ. Хорошо сдлала, что померла.
Лавр. Иван. (не разслыхалъ). Именно, что хорошо умерла: заказъ мужнинъ исполнила, сына родила и честно скончалась.
Максимъ. Напрасно, ддъ, ушелъ: мы тогда на радостяхъ цлый мсяцъ пьяны были.
Михайло. Хвались!
Максимъ. A чего нтъ? Не вру, правду говорю.
Михайло. Правда-то твоя не больно красивая. Помолчать бы. Вотъ что.
Максимъ хохочтъ. Русскіе люди! Не кори: татариномъ обзову!
Михайло. Что радость, что горе, — не разобрать y васъ въ Волкояр. Все равно,— вс пьяные. И когда только вы, черти, протрезвитесь?
Левонъ. Милый человкъ! Не надо… на што?.. Въ Волкояр и пьяному-то совстно глядть на свтъ, a ежели человкъ тверзый… и-и-ихъ!
Максимъ. Вонъ Матвй-покойникъ: въ ротъ не бралъ вина… ну, и повисъ на яблоньк!
Антипъ. Цла ль яблонька-то?
Лавр. Иван. Цла. На первыхъ порахъ, впопыхахъ, забыли срубить, a посл князь не веллъ.
Левонъ. Ежели y насъ изъ-за каждаго удавленника дерева рубить, такъ это и сада не станетъ.
Максимъ. Да-а… Попировали, попраздновали… Княгиня въ гробу, a по селу — люминація, псни…
Антипъ (ядовито). Ужъ очень князь, значить, сыну обрадовался?
Лaвр. Какъ не обрадоваться? Сколько годовъ уповалъ.
Левонъ. Вс такъ полагали: ау! изсохла смоковница, анъ, глядь, врешь: взяла, да плодъ принесла.
Михайло. A Матвея, точно, жаль. Красота парень былъ твой Матвй, ддушка.
Максимъ. Бова-королевичъ!
Левонъ. На что ужъ княгиня-покойница не любила нашу орду, a Матюшу — ничего, отличала между всми.
Лавр. Иван. Не нажить князю другого такого слуги.

Выходятъ изъ-за службъ: Муфтелъ — прямо идетъ къ Антипу — и Хлопоничъ — остановился, и бесдуетъ запанибрата съ Лаврентіемъ Ивановичемъ.

Муфтель. Ты зачмъ же къ намъ пожаловалъ, ддъ? Наскучило на вол?
Антипъ. На вол, сударь Карла Богданычъ, никому наскучить не можетъ. Но желательно успокоить свои кости въ родной земл.
Муфтель. Въ земл? Ишь, какой прыткій. Земля, ддъ, это — глядя по покойнику. Землю, ддъ, надо заслужить. Велитъ князь, попъ хоть медвдя отпоетъ съ церемоніей. Не велитъ, и святому не дастъ погребенія. Такъ и будешь валяться поверхъ земли, какъ падаль.
Антипъ. Люди не приберутъ Богъ приберетъ. Это все какъ вамъ будетъ угодно.
Муфтель. Не изъ робкихъ, однако. Князь теб не страшенъ?
Антипъ. Что мн можетъ сдлать хотя бы и князь? Живу осьмой десятокъ. Хуже смерти ничего не будетъ, a смерти я не боюсь. Даже очень ея желаю. Самое время, Карла Богданычъ. Зажился.
Муфтель. Смотри, старикъ: не пришлось бы готовить спину для расчески.
Антипъ. Да меня и драть-то не по чемъ. Пори, другъ, коли совсть не зазритъ. Хлопай плетью по костямъ! Все равно, что на муху съ обухомъ.
Муфтель. Жди, доложу… Что y насъ сегодня въ запискахъ? Господи Боже мой! Двадцатый годъ ежедневно хожу на рапортъ, a врите ли, господинъ Хлопоничъ, не могу, чтобы руки не дрожали.
Хлопоничъ. Стало быть, въ дтств куръ воровали, оттого.
Муфтель (смотритъ въ бумаги). Между прочимъ, господинъ Хлопоничъ, имю докладъ о потравъ вашимъ скотомъ нашего лужка.
Хлопоничъ. Хи-хи-хи? Какая же моя потрава? Ваши объдчики захватили мой скотъ на моей же земл.
Муфтель. На спорной-съ.
Хлопоничъ. Ну! Какая она спорная, Карлъ Богдановичъ? И ддъ мой владлъ, и праддъ.
Муфтель. Ужъ это вы князю объясняйте, a мн отъ него велно, что потрава ваша.
Хлопоничъ. А я спорить, что ли, буду?
Муфтель. Взыщемъ съ васъ штрафъ.
Хлопоничъ. А я заплачу. Хоть и не за что, a заплачу. Я противъ князя не спорщикъ. Угодно его сіятельству, чтобы я былъ виноватъ, виноватъ! Угодно, чтобы платилъ — плачу! Двадцатилтнимъ покровительствомъ удостоенъ и ни разу имъ словечкомъ единымъ не поперечилъ. Помните, какъ онъ, князинька нашъ, свояченицу мою увезъ, Ольгу Филаретовну?
Муфтель. Это — черномазенькую? На блоху была похожа?
Хлопоничъ. Ничего не на блоху. Имла блокурую косу блондинъ и глаза синіе, какъ жандармскій мундиръ.
Муфтель. Мало ли ихъ y насъ перебывало? Запамятовалъ.
Хлопоничъ. Прямо изъ дома моего онъ ее выхватилъ, изъ-за имениннаго стола. Въ мою же медвжью шубу завернулъ, фюить! Похали!.. Что же? Я разв протестовалъ? Бери! Шубу — такъ шубу! Свояченицу — такъ свояченицу! Твой есмь! взысканъ, благодарю!
Муфтель. Да, капиталецъ отъ князя собрали немалый.
Хлопоничъ. Не таю: собралъ. Потому что князь майской гроз подобенъ: накажетъ на грошъ, наградитъ на полтину.
Муфтель. Не очень на грошъ: ищемъ съ васъ семьдесятъ три рубля пятьдесятъ четыре копейки.
Хлопоничъ. Заплачу. Безъ малйшаго колебанія и разговора. Съ признательностью. Съ сильнымъ не борись, съ богатымъ не судись. Такъ-то, Карлъ Богдановичъ.

Князь Дмитрій въ припрыжку бжитъ съ подъзда, за нимъ бонна, нянька, Олимпіада и Серафима.

Хлопоничъ. Князенька нашъ молодой! Дому сему наслдникъ! Все ли въ добромъ здоровьиц? Солнышко наше красное! Ручку пожалуйте!

Нагибаясь къ князьку, становится почти на колни.

Муфтель (смотритъ въ бумагу). Расходъ къ утвержденію на перекрытіе садоваго павильона, ибо въ спальной княжны Зинаиды Александровны оказалась течь…

Страшно морщится и вздыхаетъ.

О княжн докладывать… О-хо-хо-хо-хо-хо… о княжн…

Чешетъ переносицу карандашемъ и, отойдя къ Олимпіад и Серафим, горячо говоритъ съ ними.

Князь Дмитрій. Хлопоничъ! Я буду казакъ, a ты лошадь.
Хлопоничъ. Извстно, что лошадь, князинька, свтикъ мой золотой! Го-ги-ги-го! Во всхъ статьяхъ сущая лошадь.
Князь Дмитрій (взбирается ему на спину). Ты, Хлопоничъ, будешь срая лошадь.
Хлопоничъ. Въ яблокахъ, ангельчикъ?
Князь Дмитрій, подумавъ. Въ яблокахъ. Пошелъ въ садъ!
Хлопоничъ. Ги-ги-ги-го!
Увозитъ князька. Бонна и нянька слдуютъ за ними.
Олимпіада. Нтъ, батюшка Карлъ Богдановичъ. Во всемъ другомъ рады служить съ великимъ удовольствіемъ, a въ этомъ — извините.
Серафима. Вамъ самимъ хорошо извстно, что князь звремъ становится, когда ему говорятъ о княжн…
Олимпіада. Своя рубашка къ тлу ближе.
Серафима. Онъ спину-то подъ бархатъ отдлаетъ и съ разводами.
Муфтель. Пожалетъ красавицъ!
Олимпіада. Какъ же!
Серафима. Жаллъ волкъ кобылу, оставилъ хвостъ да гриву!
Олимпіада. Разв y него человческія чувства? Была бы двка, a которая…
Серафима. Онъ насъ, поди, и по именамъ-то не знаетъ.
Муфтель. Врете! Врете! Об врете, шельмочки! Вы y него — не какъ прежнія, большую силу забрали. Обворожили старика.
Олимпіада. Не знаю, на какой вы счетъ…
Муфтель. Вы мн очковъ не втирайте, a лучше откройте хитрость вашу: какимъ способомъ вы показываете ему сатану?
Серафима. Ахъ, вы относительно сіянсовъ?
Олимпіада. О спиритическомъ пришествіи мертвецовъ?
Муфтель. Э, полно! разв я не понимаю, что все вы устраиваете?
Серафима. Ахъ, какъ много въ васъ ошибки!
Олимпіада. Смли бы мы шутить съ княземъ?
Муфтель. Стало быть, и въ самомъ дл черти?
Олимпіада. Конечно, черти, Карлъ Богдановичъ.
Серафима. Черти!
Муфтель. И покойники?
Олимпіада. И покойники.
Серафима. Намъ съ Олимпіадой отъ этихъ сіянсовъ даже ужасно жутко.
Олимпіада. Хоть и не наша вина, a господскій приказъ,— но все же какого грха мы набираемся?..
Серафима. Вдь это волшебство! За него отвтъ на томъ свт.
Олимпіада. Да и страшно, инда дрожимъ.
Муфтель. Ладно! Видлъ я, какъ вы дрожите. Щеки отъ смха лопнуть хотятъ. Палецъ вамъ покажи въ то время, об прыснете. Вотъ возьму и покажу палецъ

Двушки хохочутъ.

Олимпіада. Нтъ, Карлъ Богдановичъ, не показывайте!
Серафима. А то, и впрямь, неровенъ часъ.
Муфтель. Хорошо… Хорошо… Ну, a на счетъ княжны-то?
Олимпіада. Пожалйте, Карлъ Богдановичъ!
Серафима. Рыскъ невообразимый.
Муфтель (грозитъ пальцемъ). Ой, двушки, не ссорьтесь съ Богданычемъ. Рука руку моетъ. Сейчасъ вы сильне меня y князя, это что и говорить. Но вашей сестры y него сколько хочетъ, столько проситъ, a Муфтель одинъ. И сегодня Муфтелъ передъ тобою картузъ гнетъ, a завтра Муфтель теб спину деретъ.
Князь Дмитрій (съ гикомъ вызжаетъ на Хлопонич обратно, треплетъ его за волосы, бьетъ кулаченками по щекамъ). Но, Хлопоничъ! Но! Ну, скачи же, Хлопоничъ! Что же ты, Хлопоничъ, не ржешь?
Хлопоничъ. Ги-ги-ги-го!
Князь Дмитрій. Стой! Довольно!

Соскочилъ.

На верхъ, къ пап, пускай меня Муфтель везетъ.
Муфтель. Нтъ, князинька, Муфтель не повезетъ.
Князь Дмитрій. Отчего?
Муфтель. Оттого, что Муфтель солдатъ, a не лошадь.
Князь Дмитрій. А какъ же Хлопоничъ лошадь?
Муфтель. Ужъ такъ, видно, его Богъ превратилъ, поставилъ съ двухъ ногъ на четыре копыта.
Князь Дмитрій. Разв такъ бываетъ?
Муфтель. Бываетъ, князинька.
Князь Дмитрій. Затмъ?
Муфтель. A который человкъ подлецъ ужъ очень большой. За подлости человческія.
Князь Дмитріи. Ну, такъ мы съ тобою вмст, за ручку пойдемъ?
Муфтель. За ручку,— изволь,— пойдемъ.

Уходятъ.

Хлопоничъ (красный, растроганный, масляный). И, что за дитя. Что за ангельское дитя!

Оглянулся.

У, пострленокъ анаемскій! Весь въ отца аспида… Шельма растетъ, кровопійца!.. Настукалъ рожу, словно барабанъ… (Къ дворовымъ). Ребята! Добегите который-нибудь до сада. Тамъ въ цвтник на березк картузъ мой виситъ,— ангельчикъ нашъ, добрый князь Митенька, закинулъ…. (Къ Олимпіад и Серафим). Красавицы! васъ-то мн и надо, старичку. Сдъ-сдъ, a съ двкою дородною пошептаться люблю… Смъ-ка отойдемъ въ сторону, да поищемъ ума на два словечка.
Антипъ. Князекъ молодой?
Максимъ. Онъ самый, Антипъ Ильичъ.
Антипъ. Что-й-то съ лица-то, ровно бы, совсмъ и непохожъ?
Левонъ. Надо быть, въ мать удался.
Антипъ. Хорошее дитя.
Михайло. Одно слово: наджа!
Антипъ. Самъ любитъ сынишку-то?
Максимъ. Души не чаетъ.
Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе.
Михайло. Наслдникъ!
Антипъ. A княжна Зинаида, по прежнему, въ черномъ тл?
Максимъ. Какъ была, такъ и сейчасъ.
Антипъ. Хе-хе-хе-хе.
Казачекъ (катится съ подъзда). Князь идетъ!
Лавр. Иван. (вытягивается). Князь идетъ!
Хлопоничъ (охорашивается). Князь идетъ!

Когда князь Александръ Юръевичъ показывается на подъзд, мертвая тишина. Муфтель слдуетъ за нимъ.

Князь (съ подъзда). Этотъ лысый, сдой — какой человкъ?
Муфтель. Тотъ самый, о которомъ я докладывалъ вашему сіятельству: бглый Антипъ Пчелинецъ.

Антипъ подходить, кланяется въ ноги.

Князь. А-а-а!.. Любопытно. (Къ прочимъ). Отойдите-ка въ сторонку… Здравствуйте, Антипъ Ильичъ, здравствуйте… Сколько лтъ, сколько зимъ… Нагулялся, старый чортъ?
Антипъ (холодно). Нагулялся.
Князь. A уходилъ куда?
Антипъ. Бога искать. Къ Богу ближе захотлось.
Князь. Отъ насъ, стало быть, къ Нему далеко?
Антипъ. A вы какъ думали? Богъ на волъ живетъ. Въ крпости Бога не бываетъ.
Князь. Философъ!
Антипъ. Этого я не понимаю.
Князь. Отъ меня ты къ Богу прогулялся, a отъ Бога назадъ ко мн… къ Чортушк!

Хохочетъ.

Слыхалъ, старикъ, что меня сосди нын Чортушкою зовутъ? Нашелся какой-то остроумецъ — мтко выдумалъ.
Антипъ. Жизнь кончать гд-нибудь надо! Не въ раю, такъ въ аду.
Князь. Резонъ. Ну, старикъ, не знаю, набрался ли ты въ бгахъ ума, но дерзить выучился. Только напрасно, ддъ: дудки! Не выпорю.
Антипъ. Ваша воля.
Князь. Да. Не выпорю. Потому что очень ужъ ты напрашиваешься. A я вотъ и не трону. Что тебя истязать? Ишь какъ ты приготовился! Тебя пороть теперь одно теб самодовольство. Я такого человка никогда пальцемъ не коснусь.
Антипъ. Ваша воля.
Князь. Именно, душа моя, что моя. Теб вотъ мученикомъ быть хочется, a я теб вмсто мученичества, шишъ! Розогъ и плетей больне… Такъ-то, старикъ! Злись не злись, дерзи не дерзи, хоть родителей моихъ не добромъ помяни,— не выпорю. Только смяться буду, какъ тебя отъ злости корежитъ.
Антипъ. Умете надругаться надъ человкомъ. Что и говорить.
Князь (вглядывается насмшливо). Ходилъ ты къ Богу, Антипъ, a вдь Богъ-то тебя не принялъ.
Антипъ (угрюмо). Ну, и не принялъ. Вамъ-то что?
Князь. Не принялъ, не принялъ… Смиренія въ теб ни капли нтъ. Ни спокойствія, ни смиренія нтъ.
Антипъ. Ему чистые духомъ нужны, a не такіе, какъ мы съ вами.
Князь. А-а! Полюби насъ черненькими, беленькими насъ всякій полюбитъ…
Антипъ. И вы покаетесь, да — поздно.
Князь. Лучше поздно, чмъ никогда. A вотъ неудачно покаяться, какъ ты… это, должно быть, непріятно! Съ чего бжалъ-то, въ самомъ дл? По Матвю заскучалъ?
Антипъ. Такъ точно.
Князь. Вотъ скажи, если знаешь: съ какого лиха онъ сталъ чорту баранъ? Сколько лтъ вспоминаю его: не могу понять. Кажется, не былъ отъ меня ничмъ обиженъ.
Антипъ (потупился, съ большою и глухою злобою). Ничего мы не знаемъ, и кто можетъ знать? Знаетъ Царь небесный! Чужая душа потемки. Караетъ насъ Господь за беззаконія наши въ чадахъ нашихъ.
Князь. Ну, не все же за твои беззаконія,— Матвй не маленькій былъ, небось, и свои гршки уже водились. А, что правда, то правда, Антипъ. Беззаконникъ ты. Кого хочешь по узду спроси, всякій теб скажетъ: бывали y князя подлецы-приказчики, a все не такіе, какъ Антипъ Ильичъ…
Антипъ. Для васъ же совсть грязнилъ и славу свою въ людяхъ портилъ.
Князь. Те-те-те! Съ больной головы на здоровую. На меня своихъ грховъ не перекладывай. Ты не мой слуга, покойнаго папеньки. При немъ опричничалъ. Зврь.
Антипъ. Что стариною корить? Былъ зврь, сталъ человкъ. Дай Богъ всякому.
Князь. Чудо природы: зврь въ люди вышелъ! Куда же мн тебя, отставной зврь, теперь опредлить? Ни къ какому рабочему длу ты не годишься, a нищимъ на паперти сидть, по деревнямъ въ куски ходить — нельзя: изъ моихъ крпостныхъ нищихъ не бываетъ… Муфтель! Что съ нимъ сдлать?
Муфтель. Я такъ думаю, ваше сіятельство: положить ему паекъ и поселить его въ садовой бан, пусть сторожитъ, дло не мудреное.
Князь. Тамъ и сторожить-то нечего. Развалина. Я думаю, ея не топили уже года три. (Къ Хлопоничу). Новую строю. Видалъ?

Сходитъ съ подъзда.

Хлопоничъ. Бани, ваше сіятельство, не видалъ, a мужичковъ видлъ.
Князь. Что?
Хлопоничъ. Мужичковъ вашихъ… съ топорами… Въ моей рощ хозяйничали… Говорятъ: князь баню строить, лсъ требуется… Ничего, достаточно оголили: дубковъ до сорока.
Князь. Ты врешь, Пафнутьичъ. Какая твоя роща?
Хлопоничъ. A Синдевская, ваше сіятельство, которая на взгорь.
Князь (топаетъ ногами). Свинья! Каналья! Съ какихъ поръ она твоя? Муфтель! Возьми его за шиворотъ, сведи въ контору, покажи планъ… Ахъ ты, глухарь! Синдевская роща была наша еще по екатерининской размежовк… A ты, лопухъ…
Хлопоничъ. Батюшка! Ваше сіятельство! Не извольте безпокоиться! Разв я спорю? Ваша Синдевская роща, разумется, самъ говорю, что ваша. Люди по здшнимъ мстамъ безъ разума живутъ: какъ мое пользованіе рощею очень давнее, пріобыкли къ глупому обычаю, будто бы моя. A ваша роща! Искони ваша!.. И мы ваши, и все наше ваше!..
Князь. Такъ-то лучше. За то, что ты не упорствовалъ противъ моего слова, оцни срубленный лсъ, во сколько самъ захочешь.
Хлопоничъ. Слушаю, батюшка, ваше сіятельство. Благодарствую, благодетель, отецъ родной.
Князь. Муфтель! Если онъ оцнитъ лсъ по чистой совсти и правой цн, заплати ему вдвое. Если запроситъ дорого, гони его со двора въ шею: пусть ищетъ судомъ…
Хлопоничъ. Дерзну ли я, ваше Сіятельство?
Князь (Антипу). A ты, старикъ, ступай, не поминай меня лихомъ, живи — служи: взыска на теб не будетъ.
Муфтель (дворовымъ). Проводите его кто-нибудь.
Хлопоничъ. Вотъ теб, лысый, какая благодать: десять лтъ бгалъ и выбгалъ богадльню.

Максимъ уходитъ съ Антипомъ.

Князь (показываетъ тростью). Бродяги?

Бродяги валятся въ ноги.

Муфтель. Такъ точно, ваше сіятельство. Вчера наши охотники взяли въ овсахъ.
Князь. Ишь, честная парочка! Развязать.
Голенищевъ (широко улыбаясь). Рученьки замлли…
Левонъ (развязываетъ). Нишкни!
Михайло. Передъ княземъ стоишь, дуракъ!
Голенищевъ (струсилъ). Я ничего.
Князь. Это вы y моего мужика клть сломали.
Бруcокъ. Прости, государь.
Князь. Вы что же длаете, черти? Это по-сосдски? Когда и въ чемъ вы видли отъ меня обиду?
Бруcокъ. Оголодали, государь. Лопатина худая. Лъсами шли, боялись, безъ запаса, голодомъ помереть.
Князь. Когда вы голодны и холодны, то приходите честь честью въ контору тамъ для васъ припасено, a разбойничать на моихъ земляхъ — не смй! Муфтель! Обоимъ-по двсти лозановъ.
Голенищевъ. Помилуй, государь!
Князь. Потомъ накормишь ихъ, выдашь по рублю серебромъ ступайте на вс четыре стороны.
Бруcокъ. Благодаримъ покорнйше, государь!
Голенищевъ. Вкъ не забудемъ твоей милости!
Бруcокъ. Встрчнымъ товарищамъ закажемъ — обижать твою хлбъ-соль!

Ихъ уводятъ.

Муфтель (вполголоса). На Кортоминскомъ пустыр обнаружено мертвое тло… Ребенокъ… пуповинкою удушился.
Князь. Родила какая- нибудь неосторожно. Пошли зарыть.
Муфтель. Осмлюсь доложить, что есть огласка въ народъ… можетъ быть слдствіе.
Князь. A кому отъ слдствія польза? Становому, лекарю, стряпчему? Покойнику все равно, a мужикамъ раззоренье. Зарыть.
Муфтель. Кому прикажете?
Князь. Михаилу Давыдка пошли. Вотъ его.

Михайло валится въ ноги.

Князь. За что?
Муфтель. Былъ наказанъ. Благодарить за науку.
Князь. Въ чемъ провинился?
Михайло. Не могу знать, ваше сіятельство.
Князь. Муфтель?
Муфтель. Для комплекта, ваше сіятельство. Какъ вся наша дворня драная, онъ одинъ былъ не драный. Вашему сіятельству было угодно приказать, чтобы другимъ было не обидно.
Князь. Такъ и не знаешь, дуракъ, за что тебя пороли?
Михайло. Никакъ нтъ… не могу знать… Ежели пороли, стало быть, есть за что. Безъ вины пороть не будете…
Князь. Вотъ это отвтъ! Это слуга! Встань, рабъ любимый! Въ маломъ былъ мн вренъ, надъ многими тебя поставлю. (Къ Хлопоничу). Люблю: души добрйшей и ума не дальняго. Жизнь мн спасъ: на охот изъ зыбучаго болота вытащилъ.
Хлопочинъ. А с ъ рожи хоть сейчасъ въ разбойничьи эсаулы.
Князь. Кажется, никогда и былъ таковымъ.

Опрашивая народъ, проходить къ службамъ, видно, какъ онъ бредетъ между ними, съ Муфтелемъ.

Лавр. Иван. (Хлопоничу). Темный человкъ Давыдокъ. Едва-ли не изъ ухорзовцевъ. Слыхали про атамана Ухорза? На Немд станами стоялъ…
Олимпіада. Его военная команда разбила. A шайка разбрелась. Около того времени и Давыдокъ y насъ объявился.
Лавр. Иван. О немъ насъ не только исправникъ изъ губерніи запрашивали.
Серафима. Князь отписался.
Хлопоничъ. Лихъ отписываться князь!
Лавр. Иван. Такихъ шпилекъ начальству въ бока насажаетъ, до Питера занозъ не перетаскать!..
Хлопоничъ. Это y него, прямо въ род болзни стало, превредную страстишку завелъ: принимаетъ подъ свою защиту всякій подозрительный сбродъ.
Лавр. Иван. Только поссорься съ земскою полиціей, a ужъ князь не выдастъ. Поддержитъ. Волю ненавидитъ, удаль любитъ. Мн, говоритъ, нищій разбойникъ споре богатаго мужика.
Олимпіада. Вотъ и теперь съ Москвы прибжалъ Конста, сынъ Матрены-Слобожанки… Видать, что не съ добромъ пришелъ парень: полиція загнала… A князь приказалъ его за садовника взять.
Серафима. Ужъ это за материны заслуги.

Отходить съ Хлопоничемъ.

Левонъ. Чортъ ты, Давыдокъ! Дьяволъ! Лшій болотный!
Михайло. Ну?
Левонъ. Безъ вины подъ розги ложишься!.. Ужъ наше горькое дло! Холопское! A ты вдь бглый — почитай, что вольный!

Князь y садовыхъ воротъ встртилъ Зину и Матрену и съ неудовольствіемъ возвращается, сопровождаемый ими.

Михайло (Замахнулся на Левона). Убью!..
Лавр. Иван. Тише, демоны! Съ ума сошли? У князева крыльца завели драку!
Михайло. A онъ незамай!
Левонъ. Чортъ бшеный! Право, чортъ! Кидается, ровно я ему брюхо отълъ…
Михайло. А ты зачмъ волею дразнишь? Не люблю… Ежели человкъ въ несчастьи… Я за волю-то, можетъ, людей убивалъ… Сволочь!

Уходить.

Князь. Ну, да… ну, да… прекрасно…
Зина. Я, папенька, только поздравить съ праздникомъ.
Князь. Какой праздникъ? что за праздникъ? Кому нужны праздники? кто варить въ праздники? Ну-ну-ну.. благодарю… вотъ теб…

Даетъ деньги.

Зина. Благодарю васъ, папенька…
Князь (смотритъ съ неудовольствіемъ). Какая ты большая!
Зина. Неудивительно: мн восемнадцать лтъ.
Князь. Восемнадцать лтъ?.. Уже! Скверно! Скверно! Ну-ну-ну… Тамъ все для тебя… Муфтелю велно… Хорошо. Прощай. Хорошо.
Зина. Позвольте братца повидать?
Князь. Чего тамъ?
Зина. Я только ручку поцлую…
Князь. Хорошо. Иди.
Зина. Пойдемъ, мама Матрена.

Идетъ къ подъзду.

Лавр. Иван. (съ почтительнымъ состраданіемъ, вполголоса, но твердо). Боковымъ крыльцомъ пройти извольте, съ параднаго не велно васъ допущать.
Матрена (вспыхнула). Да, что ты, батюшка..
Лавр. Иван. Для васъ же-съ… предупреждаю, чтобы безъ ослушанія…
Зина. Да, да. Благодарю, Лаврентій… Мама Матрена, пойдемъ.

Уходятъ за уголъ.

Князь (говорить тмъ временемъ съ Хлопоничемъ. Оторвался, отъ разговора и смотритъ на дочь). Не могу… И дочь, и хороша, и на меня похожа, не могу… Противна… Какъ въ колыбели ее увидалъ, комкомъ краснымъ, тогда сразу противна стала. И вотъ теперь, большая уже… Не могу.
Хлопоничъ. Ваше сіятельство?
Князь. Что?
Хлопоничъ. Осмлюсь почтительнйше спросить: какъ изволили ршить относительно моей симбирской деревни?
Князь. Дорога… Семьдесятъ тысячъ просишь… большія деньги.
Хлопоничъ. Ваше сіятельство! Вы имніе знаете: вдвое стоить…
Князь. Хоть и не вдвое, a семидесяти тысячъ стоить. Да, ршиться, братецъ, не могу: деньги велики.
Хлопоничъ. Развяжите душу, ваше сіятельство!
Князь. Спшишь?
Хлопоничъ. Сыновей длю.
Князь. Хорошо. Я спрошу… посовтуюсь…
Хлопоничъ. Помилуйте, ваше сіятельство!.. Кого вамъ спрашивать? Вы сами все на свт лучше всхъ знаете.
Князь. Духа спрошу, столъ стучащій. Какъ онъ скажетъ о твоемъ имніи, такъ тому и быть.
Хлопоничъ. Слушаю, ваше сіятельство.
Князь. Сегодня же вечеромъ. Первымъ вопросомъ твое желаніе поставлю. Улыбаться, кажется, изволишь?
Хлопоничъ. Смю ли я?
Князь. Спиритизмъ великая сила. Знаніе! Понимаешь ты?
Хлопоничъ. Слушаю, батюшка, ваше сіятельство. Какъ вамъ угодно.
Князь. Единственное знаніе, которое нужно человку… Да! О томъ, что тамъ, за перегородкою… Понимаешь?
Хлопоничъ. За перегородкою-съ?
Князь. О, дуракъ! За перегородкою между здсь и тамъ,— на тотъ свтъ.
Хлопоничъ. Да-съ, если на тотъ свтъ… конечно.
Князь. Живыми тлесными глазами не заглянешь черезъ эту перегородку, какъ ни становись на ципочки. Человческій разумъ ничтожество. Онъ — до стны. A за стною — дудки! безсиленъ! Покойная моя княгиня Матрена была дура, но она теперь знаетъ, что тамъ. A я и не глупъ, да стою въ потемкахъ, предъ запертою дверью. Догадки, теоріи лопаются, какъ мыльные пузыри. Евреи говорятъ правду: въ раю оселъ умне мудрйшаго изъ нашихъ мудрецовъ. Поговорилъ бы я теперь съ Матреною Даниловною… много охотне, чмъ съ живою.
Хлопоничъ. Поговорите, ваше сіятельство! Покойница была добра ко мн. Она вамъ хорошее для меня посовтуетъ.
Князь. Я часто звалъ ее, но до сихъ поръ она не приходила.
Хлопоничъ. A сегодня вы еще позовите.
Князь. Позову.
Хлопоничъ. По моемъ дл спросите?
Князь. Спрошу.
Хлопоничъ. Въ первую очередь?
Князь. Въ первую очередь. (Пишетъ въ записную книжку). Видлъ? Вопросъ первый, ‘взять ли мн за себя симбирское имніе Хлопонича?’
Хлопоничъ. Нижайше благодарствую вашему сіятельству.

Князь подзываетъ Лаврентія Ивановича и, опираясь на его руку, поднимается на лстницу.

Хлопоничъ. Красавицы! Слышали? Вопросъ первый: ‘взять ли?’
Олимпіада. А, если первый, то мы на первое и отвтимъ: ‘взять!’

Раздается нсколько спиритическихъ стуковъ.

Хлопоничъ. О, чортъ! Какъ вы это?
Олимпіада. Секретъ.
Серафима. Только сережки изумрудныя, которыя условлено, пожалуйте выдать на руки.
Олимпіада. Теперь же, до сіянса!
Серафима. Да-съ, до сіянса!
Олимпіада. И мн тоже бархатъ общанный.
Хлопоничъ. Все будетъ, кралечки. Ежели выгоритъ мое дло, не пожалю прибавить сто рублей.
Серафима. Не очень-то расщедрились: сами семьдесятъ тысячъ ухватить норовите.
Хлопоничъ. Сторгуемся!
Олимпіада. Только чтобы до дла! Посл дла съ васъ взятки гладки.
Серафима. Ученыя!
Олимпіада. Вы приходите сейчасъ въ мою комнату: тамъ и отдадите.
Серафима. Честне всего.
Хлопоничъ. Удивительный человкъ князь! Въ Бога не вритъ, въ ученыхъ не вритъ, a въ двокъ щелкающихъ увровалъ…

Уходитъ въ контору.

Зина и Матрена показываются изъ-за угла.

Зина. Здравствуйте, Олимпіада Евграфовна.
Олимпіада. Ахъ, Зиночка! Здравствуйте.

Подаетъ руку.

Серафима (также). Здравствуйте.
Матрена. Какая она теб Зиночка, песъ?
Зина. Мама Матрена, оставь.
Матрена. Ошалла ты, барская барыня? Залетла ворона въ высокія хоромы!
Олимпіада. Ежели ихъ крестили Зинаидою, то — кром Зиночки — какъ же ихъ въ ласковости назвать?
Матрена. Не смешь ты, ничтога, барышн ласковость оказывать. Хамка! Княжна она для тебя! Ваше сіятельство!
Зина. Мама Матрена, оставь.
Серафима. Скажите пожалуйста!
Олимпіада. Вы, тетенька, не кричите! Отъ крика пользы нтъ, только уши пухнуть.
Серафима. Мы вамъ ничего дурного не сказали, a въ вашемъ положеніи надо быть скромне, и горячиться — ни къ чему.
Олимпіада. Вы знаете, какъ относится князь къ княжн.
Серафима. Съ вашей стороны это большая смлость и учтивость, что мы такъ свободно съ вами разговариваемъ.
Матрена. Что? Ахъ вы, шлепохвостыя!
Олимпіада. Мы къ княжн настолько благодарны, что рыскуемъ быть за нее въ строгомъ отвт, a вы, между прочимъ, лаетесь.
Серафима. Но мы это относимъ къ вашему несчастію и необразованію и на васъ не обижаемся.
Олимпіада. Прощайте, Зиночка!
Серафим а.До свиданія, милочка!
Олимпіада. Вы, если что вамъ нужно, пожалуйста, прямо ко мн… Я вамъ помочь всегда готовая…
Серафима. Ивъ моей доброт не сомнвайтесь…

Хвастливо уходятъ но главному подъзду. Долго еще слышенъ ихъ смхъ.

Матрена. Он очумли, Зинушка! Он ошалли!
Зина. Обнаглли он, a не ошалли.
Матрена. Шлюхи! Швали! что же это, Господи? Жили худо, a такого еще никогда не было.
Зина. Чему хорошему быть, если отецъ самъ подаетъ примръ? Я для него хуже змеи, — жаба, червь земляной!
Матрена. Каковъ онъ съ тобою, это его родительское дло. A двки рабы! Не смютъ он! да! не смютъ!
Зина. Кого имъ бояться-то?
Матрена. Все-таки…
Зина. Кром тебя, за меня заступиться некому — никто и не заступится. Я здсь послдняя спица въ колесницъ. Ниже послдней дворовой двки, поломойки. Князь двку на верхъ возьметъ, двка въ случай попадетъ, хоть кусокъ сладкой жизни ухватить. A мы съ тобою заточенныя. Сгинемъ въ своемъ павильон и пропадемъ, какъ покойная мама отъ него, изверга, пропала.
Матрена. Тише ты, безумная! Неравно кто услышитъ, доведетъ до князя… и не размотать тогда бды!
Зина. Платье-то на Олимпіад? Ха-ха-ха! Французская матерія, издали видать. Серьги брильянтовыя, браслеты, золотая цпочка… ха-ха-ха! A y меня башмаки дырявые, и Муфтель ждать проситъ: не сметъ въ расходъ включить, его сіятельство осердятся… Безъ башмаковъ держитъ! Барышню! Взрослую дочь!.. Нянька! Нянька! Есть гд-нибудь на него управа или нтъ?
Матрена. Есть, надо быть, да мы то съ тобою не сыщемъ.
Зина. Въ брильянтовыхъ серьгахъ, въ браслетахъ! A давно ли босикомъ по лужамъ шлепала, индюшекъ пасла?..
Матрена. Это — какъ есть.
Зина. Зиночкою сметъ звать! Руку подаетъ! Не цловать ли еще лапу свою прикажетъ? Тварь ползучая! Нашелъ сокровище на верхъ взять! Съ псарями подъ заборами валялась… Помню я!
Матрена. Ну, этакихъ дл помнить теб не откуда.
Зина (очень надменно). Что такое?
Матрена. Говорю, что не видала ты такихъ примровъ и словъ подобныхъ не должна выкликать. Ты двушка. Стыдъ нити.
Зина. Я гд живу, нянька?
Матрена. Въ Волкояр живешь, y папеньки.
Зина. Откуда же мн было стыда набраться? У волкоярскихъ людей стыда нтъ. Какой такой стыдъ на свт живетъ? Я не знаю. Всего въ Волкояр насмотрлась, a стыда не видывала. Гувернантокъ, учительшъ не имла. Съ двками росла… Съ родительскими наложницами. Все знаю. Про всхъ. И про тебя, мамушка, тоже… какова ты была, когда онъ тебя молоденькую — наверху держалъ!.. Все до ниточки! По-французскому, по-нмецкому,— этого я не могу: не научили княжну, не удостоилась… A кто съ кмъ спитъ, это я теб хоть про весь Волкояръ. День деньской длиннохвостыя сороки во флигель вси носятъ… Разв предо мною остерегаются? Что я? Не то барышня, не то ‘своя сестра’… дура полуграмотная! Ршили люди, что ‘безчастная’, такъ тому и быть. И не стыди ты меня! Не хочу я никакого твоего стыда! И такъ въ невол этой безумной… Что ты мн стыдомъ въ глаза тычешь? Безъ стыда-то я хоть посмюсь!.. Смхомъ изъ себя злобу выведу!
Матрена. Кровища въ теб гуляетъ, двка. Вся въ отца! Ишь ощетинилась, зврь звремъ. Замужъ теб пора, Зинаида Александровна.
Зина. Кто меня возьметъ? Я необразованная.
Матрена. Зато изъ себя видная. Княжна! Если отецъ на приданое расщедрится, тебя женихи съ руками оторвутъ.
Зина. Это онъ-то дастъ приданое? Онъ Муфтеля нарочно въ Питеръ посылалъ, чтобы сдлать Волкояръ родовымъ, и все досталось бы брату. Чтобъ ему, этому мальчишк…
Матрена. Не шуми, Зинаида. Пожалй ты свою и мою голову. Не шуми.
Зина. Да, и кого мы видимъ? Какихъ людей? Кто меня видитъ? Тюрьма! тюрьма! тюрьма!
Конста (поетъ въ саду и играетъ на гармоник).
Ты зачмъ, зачмъ, мальчонка,
Съ своей родины бжалъ?
Ты покинулъ мать-старуху,
Отца стара-старика…
Никого ты не спросился
Кром сердца своего!

Выходить изъ садовыхъ воротъ вмст съ Антипомъ. Оба слегка выпили: Антипъ изрядно, Конста едва-едва.

Матрена. Конста поетъ.
Зина. Веселый онъ… Хорошій y него голосъ…
Матрена. Да, во двор взять — кром Михаилы Давыдка, противъ Консты въ псняхъ никому не выстоять.
Зина. Давыдокъ пожилой человкъ, a Конста молоденькій. Сколько онъ прибаутокъ всякихъ знаетъ, исторіевъ…
Матрена. Да, какъ онъ съ Москвы пришелъ, все y насъ въ павильон стало какъ будто посвтле…
Конста (поетъ).
Ужъ какъ жилъ ты, мальчикъ, веселился
И имлъ свой капиталъ.
Капиталу ты ршился
И въ неволю жить попалъ…
Антипъ (подхватываетъ козлинымъ голосомъ).
Что во ту ли, братецъ, во неволю
Въ блый каменный острогъ.
Зина. Ты все поешь?
Конста. Какъ же мн, барышня, теперь не пть, если я подпвателя нашелъ?
Антипъ. Хе-хе-хе! Подпвателя… Бойкій парень… одобряю! Хорошъ сынъ y тебя, Матрена Никитишна, хвалю.
Конста. Барышня! Позвольте вамъ старика ракиминдовать: съ ноншняго дня помощникъ мой… отставной козы барабанщикъ!
Антипъ. Съ того и выпито.
Конста. На пріятномъ знакомств, поздравемшись.
Зина. Зачмъ теб помощникъ, Конста?
Антипъ. Князя надо спросить… родителя… самого…
Конста. Я ничего не длаю, a онъ съ меня и сей трудъ снимаетъ… (Поетъ):
Свтъ небесный возсіяетъ,
Барабанъ зорю пробьетъ…
Матрена. Смотрите вы, псельники: князь услышитъ.

Говоритъ съ Антипомъ.

Конста. Ничего не обозначаетъ: князь псни любитъ.
Зина. Ты, Конста, лучше вечеромъ къ намъ въ павильонъ приходи псни-то играть, на крыльцо.
Конста. Это ужъ, барышня, обязательно. По обыкновенію. И приказывать не надо, будемъ-съ.
Матрена (Антипу). Вс о нихъ говорятъ нонче, о новыхъ мстахъ, будто очень они пріятны крпостному человку, да не знаемъ мы, старичекъ почтенный, какія они бываютъ, новыя-то мста.
Антипъ. Я теб все разскажу. Я теб ужо разскажу. Про Херсонъ… Одестъ-городъ.
Конста. Мамонька! Оный старикъ, одного дня въ Волкояръ не пробывши, уже подбиваетъ меня въ бга.
Зина. Въ бга?
Конста. Такъ сладко поетъ, что эхъ, кабы хорошій товарищъ, да денегъ малую толику… Часу я не сидлъ бы въ этой мурь! Ударились бы мы со старикомъ въ Одестъ-городъ.
Зина. Только тамъ тебя не видали.
Матрена. За какимъ бы это лихомъ, дозволь спросить?
Конста. Зачмъ за лихомъ? Добра сыщемъ!
Матрена. По этапу не хаживалъ,— должно быть, въ охотку?
Конста. Этапъ для дураковъ.
Матрена. А ты умный?
Конста. Я, конечное дло, мамонька, разсудкомъ въ головъ мамонька владаю.
Антипъ. Въ Одест большія дла можно длать. Пшеница… Табакъ… Виноградъ…
Конста. A ежели смлый духъ въ сердц имешь, такъ хорошо товаръ провозить мимо таможни: мое вамъ почтеніе, здравствуй да прощай!
Антипъ. По трюмамъ пароходнымъ работать тоже дло не плохое. Будешь имть свою халтуру.
Матрена. Чай, вашего брата за это не хвалятъ?
Конста. Да ужъ тутъ знамое дло: чья взяла!
Антипъ. Можетъ — на всю жизнь богатъ будешь, а, можетъ, и — рыбамъ на кормъ.
Конста. Пуля въ лобъ,— и шабашъ! У-ахъ!
Матрена. Каторжный ты, Конста, истинно каторжный въ теб духъ… И въ кого такой уродился?
Конста. Какъ тятеньки не припомню, единственно надо быть, что въ васъ, маменька.
Матрена. Ахъ, жуликъ московскій!
Антипъ. A живутъ тамъ, на новыхъ мстахъ, иные изъ нашихъ ребята, хорошо живутъ!
Матрена. Брехи вы, брехи. Какъ вы до тхъ мст дойдете? Пашпорта y васъ гд?
Конста. И безъ пачпортовъ, маменька, люди живутъ.
Антипъ. На новыхъ мстахъ пашпортовъ не спрашиваютъ.
Конста. Да и велика ли штука пачпортъ?
Антипъ. Дло рукъ человческихъ.
Конста. На эту механику y насъ завсегда имются знакомые мастера.
Антипъ. Были бы деньги, пашпортъ будетъ.
Матрена. A денегъ нтъ, стало быть, весь разговоръ вашъ пустой, и напрасно вы его затяли.
Конста. Денегъ, старые люди сказываютъ, нтъ передъ деньгами.
Антипъ. Что намъ деньги? Мы сами деньги!
Матрена. Вздоръ бредишь, Конста! Вздоръ!
Зина. Нтъ, не вздоръ!
Антипъ. Эге? слышала?
Конста. Ты, мать, больно засидлась на мст, зажирла на сытыхъ княжескихъ хлбахъ, тяжело теб мясами-то своими шевельнуть — вотъ теб и кажется, будто вздоръ. A ты посмотри, каково забористы они, новыя мста. Инда барышня наша развеселилась… понравились ей наши рчи… Такъ ли я, барышня, говорю?
Зина. Хорошо говоришь!
Матрена. Говорить хорошо, гд-то сядетъ?
Конста. Зачмъ садиться? Мы сперва побгемъ… побгемъ, что ли, барышня?
Зина. Пожалуй, хоть и побгемъ.
Матрена. Куда бжать? Бгаютъ отъ своего дома непутевые, какъ ты вотъ, да Антипка…
Антипъ. A почемъ ты знаешь, что я непутевый? Я своего пути не терялъ, да и тебя еще на путь наведу.
Матрена. Либо кому жрать нечего.
Антипъ. Кто кормы больше совсти почитаетъ, тому конечное дло не бчь, a въ курятник на лукошк сидть, индюшкою, яйца парить.
Матрена. Ужъ и больше совсти!
Антипъ. Что воля, что совсть, едино оно. Воли нтъ совсти нтъ. Воля цвтокъ, a совсть ягодка. Въ вольномъ человкъ она вызрваетъ, a рабу зачмъ совсть? Эхъ, тетка! Даромъ, что соколеною смотришь,— индюшка ты! И какъ это, и откуда ты такого орла высидла?
Конста. Что? Видите: не вралъ я вамъ старикъ прыткій… Онъ не то, что меня,— Зинаиду Александровну въ бга собьетъ!..
Матрена. А ты ври, да не завирайся. Зинушк бчь некуда. Зинушка — y себя дома: барышня, княжна.
Зина. Много я отъ того радости вижу?
Матрена. Не все же черные деньки, взойдетъ и красное солнышко.
Зина. До тхъ поръ роса очи выстъ!
Конста. Ухъ!
Матрена. Куда вы? Непутевые!
Конста. Покамстъ хоть до павильона на перегонки, кто скоре…
Зина. A тамъ какъ Богъ дастъ!
Конста. Побгемъ?
Зина. Побгемъ!
Матрена. Съ цпи сорвались. Какъ въ сумасшедшемъ дом.
Антипъ. Хе-хе-хе. Молоденькимъ бгать, старенькимъ смотрть. Хе-хе-хе…

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ II.

По-екатерининскому роскошный, двухсвтный залъ съ блою колоннадою въ глубин. За колоннадою огромныя и широчайшія окна и стеклянныя двери на террасу, за которою зеленетъ садъ. Мебель тяжелая, старинная, штофная. На стнахъ фамильные портреты. Выдается портретъ отца князя Александра Юрьевича Радунскаго, князя Юрія Романовича молодого генерала въ александровской форм. Вс стоятъ, ходятъ. Никто не сидитъ. У первой отъ зрителей колонны Ковчеговъ пожилой, бритый, съ орденомъ на ше — и Вихровъ, молодой, съ наружностью скоре художника, чмъ чиновника.
Ковчеговъ. Понимаю я васъ, молодой человкъ, очень хорошо понимаю.
Вихровъ. Нтъ, не понимаете. Если бы понимали, дло дали бы, не заставляли бы изнывать въ бездйствіи.
Ковчеговъ. Мало ли вамъ длъ поручается? Возами къ вамъ изъ присутствія посылаемъ.
Вихровъ. Это расколъ-то душить? Въ казенныхъ потравахъ и порубкахъ разбираться? Благодарю покорнйше. Отъ этихъ шпіонскихъ длъ душа протухнетъ…
Ковчеговъ. Лучшихъ нтусъ.
Вихровъ. Есть! Только не шевелите вы ихъ…
Ковчеговъ. Эхъ, молодой человкъ!
Вихровъ. Вотъ, позвольте мн приняться вплотную за хозяина здшняго: это дло!
Ковчеговъ. Нтъ, молодой человкъ, это вы оставьте. Чортушку трогать нельзя.
Вихровъ. Отчего?
Ковчеговъ. Оттого, что нельзя.
Вихровъ. Помилуйте, что за птица особенная князь Радунскій? У царя онъ въ давней и полной немилости, знакомые и родные отъ него отреклись, связи онъ растерялъ… И, все-таки, мы стоимъ предъ нимъ въ безсиліи, a онъ въ усъ никому не дуетъ и своеволитъ по узду, какъ киргизъ-кайсакъ.
Ковчеговъ. Молодой человкъ, отвчу вамъ татарскою пословицею: ‘нтъ острй зубовъ одинокаго волка’. Радунскій онъ, сударь мой! Радунскій!
Вихровъ. Ну?
Ковчеговъ. Только и всего. больше никакого страха не требуется. Радунскій — значить, берегись! Порода зминая.
Вихровъ. Не понимаю, что вреднаго онъ можетъ намъ сдлать?
Ковчеговъ. Все!.. Ршительно всего отъ него должно ожидать… Онъ въ прадда своего, говорятъ, въ князя Романа, a праддъ этотъ, молодой человкъ, костромскаго воеводу выскъ.
Вихровъ. Мало ли, что было при цар, Горох!
Ковчеговъ. И вовсе не при Горох, a императрица Екатерина правила.
Вихровъ. Вы ужъ не боитесь ли, что внучекъ насъ съ вами высчетъ?
Ковчеговъ. Высчь не высчетъ, а… Да нтъ-съ! И высчетъ!
Князь (проходитъ между гостей, сопровождаемый Хлопоничемъ и исправникомъ, который вьется, такъ сказать, y его локтя). На что ты нуженъ? За что тебя Россія хлбомъ кормить?
Исправникъ. Ахъ, ваше сіятельство, неровенъ часъ, пригодимся и мы. Маленькая мышка, въ басни сочинителя господина Крылова, перегрызла тенета царя лсовъ-съ.
Князь. Это ты говоришь напрасно. Я тобою не брезгаю. Я никмъ не брезгаю. Вс люди одинаковы и вс дрянь. Только не вижу надобности въ теб, зачмъ ты существуешь.
Исправникъ. А для порядка-съ?
Князь. Во всей губерніи только и есть хорошій порядокъ, что y меня въ Волкояр. Именно потому, что я вашей брать, чинушкамъ, y себя хозяйничать не позволяю. Нтъ большей ненависти, чмъ народъ питаетъ къ подьячему семени, къ подлой волокит вашей. Стало-быть, стоитъ только не пускать вашего брата на свой порогъ, тогда и порядокъ найдешь, и въ уваженіи будешь, и во всемъ съ мужикомъ безобидно поладишь… A не поладимъ — самъ сокрушу, къ теб кланяться за помощью не пойду. Мои люди! Я имъ и отецъ, и баринъ, и царь, и богъ. A ты — которая спица въ колесниц? Брось! Такъ-то, господинъ исправникъ. A къ столу прошу. По дламъ, объзжай Волкояръ за версту до околицы, а къ столу прошу.

Проходить.

Исправникъ. Слышали-съ?
Вихровъ. Слышалъ и удивляюсь вамъ.
Исправникъ. Чортушка-съ! Вамъ, какъ новому y насъ человку, конечно, дико, a мы притерплись.
Вихровъ. Значить, часто эти надругательства приходится глотать?
Исправникъ. Каждый разъ, что въ Волкояр.
Вихровъ. Зачмъ же вы здсь бываете?
Князь (проходитъ — окончательно не въ дух). Не до гостей мн, Хлопоничъ. Не по себ…
Исправникъ (Вихрову). Затмъ-съ, что столъ французскій очень люблю. Хорошо кормитъ-съ. Въ нашей глуши только и пость сладко, что y Радунскаго. Девять поваровъ засчетъ, a десятаго артистомъ своего дла сдлаетъ…
Князь. Лаврентій. Ужина громко не объявляй. Проси всхъ къ столу приватно.
Ковчеговъ (Вихрову, про исправника). Вретъ! За оброками здитъ. Оброкъ ему тамъ y Муфтеля въ контор приготовленъ… въ пакет… особенный.
Исправникъ. Ужъ и оброкъ! Ужъ и въ пакет особенномъ! Ахъ, Кузьма Кузьмичъ!
Ковчеговъ. Ну, и для выборовъ князь важенъ… Что велитъ, то дворяне и сдлаютъ.
Исправникъ. Для выборовъ князь важенъ.
Вихровъ. Ахъ, господа, господа! Тошнитъ отъ васъ…
Исправникъ. Однако-съ…
Ковчеговъ. Понимаю васъ, Павелъ Михайловичъ, все понимаю-съ… Самъ не такъ давно былъ молодъ… не все забылъ еще… Да вдь что же-съ? Съ волками жить, по-волчьи выть…
Князь (который мимоходомъ прислушался къ разговору). Господинъ Вихровъ.
Вихровъ (идетъ съ неудовольствіемъ). Зоветъ, какъ герцогъ какой-нибудь владтельный.
Князь. Господинъ Вихровъ. Прошу васъ замнить меня на хозяйскомъ мст. Я, по нездоровью, не могу присутствовать за ужиномъ.
Вихровъ. Мн странно, князь… И неловко… Почему же я? Я здсь чужой человкъ, никого не знаю… И вы меня не знаете.
Князь. Именно потому, что не знаю, и прошу замнить меня. Изъ тхъ, кого я знаю, этой чести никому предложить не могу. A вы покуда кажетесь мн человкомъ порядочнымъ.
Вихровъ. Мн, право, неудобно, князь. Здсь столько людей, старшихъ меня и положеніемъ, и годами. Вс обидятся. Я слишкомъ молодъ и чинъ на себ малый имю.
Князь. Когда на васъ будетъ большой чинъ, вы не будете молоды. Молодость пройдетъ, a съ нею вмст, такъ часто проходитъ и порядочность. Сейчасъ вы мн нравитесь, я хочу васъ уважать. A почемъ знать, будете ли вы стоить уваженія лтъ черезъ пятнадцать, когда y васъ будетъ и тамъ… и здсь…

Показываетъ на, шею и лвый бортъ фрака.

А, можетъ быть, даже и этакое…

Показываетъ какъ-бы ленту черезъ плечо.

Вихровъ. У васъ въ дом нашъ маршалъ, предводитель дворянства.
Князь (съ злобнйшею насмшкою). Неужели?! Проходить.
Вихровъ. Конечно, это честь, но, ей Богу, она похожа на оскорбленіе.
Ковчеговъ. У него всегда такъ. Не спорьте.
Исправникъ. Помилуйте! Ничего! Вы примите для вида, a въ столовой мы уже сами распорядимся.
Ковчеговъ. Проврять не пойдетъ.
Вихровъ. Разв что такъ?
Ковчеговъ. Во главу стола, конечно, предводителя посадимъ… Ваше превосходительство! На два слова…

Взялъ предводителя подъ руку, и оба, скрылись за колоннами.

Исправникъ. A спорить съ нимъ безполезно-съ. Да еще вы его споромъ раздражите, a онъ на насъ вымстить.
Вихровъ. Безъ ужина, что ли, оставить?
Исправникъ. Хуже-съ: постными щами накормитъ… арестантскою баландою… въ пустышку-съ.
Вихровъ. Чортъ знаетъ, что.
Исправникъ. А, что онъ вамъ хозяйничать предлагалъ, — это ничего-съ, это никому не въ обиду. Вы, все-таки, нашъ братъ, человкъ благородный, a вдь онъ могъ и эту свинью, своего прихвостня Хлопонича, посадить…

Уходятъ. Сцена пустетъ. Князь, прислонясь къ колонн, сухо откланивается послднимъ уходящимъ. При немъ остается Хлопоничъ. Муфтель, вытянувшись, стоитъ въ глубин, за колоннами, y входа на террасу.

Князь (тяжело идетъ). Княгиню я видлъ сегодня, Хлопоничъ, Матрену Даниловну.
Хлопоничъ. Съ нами крестная сила, ваше сіятельство? Можетъ ли быть-съ? Какъ же это? Гд?
Князь. Разумется, во сн. Садится въ кресла на лвой сторон.
Хлопоничъ. Во сн? Это, ваше сіятельство, ничего: покойника видть къ перемн погоды.
Князь. Ужъ очень нехорошо видлъ. Пришла, голая, желтая, обрюзглая… Ходитъ кругомъ, смется и пальцемъ грозитъ… ‘Отольются, говоритъ, волку овечьи слезы’.
Хлопоничъ. Панихиду отслужить надобно, ваше сіятельство.
Князь. Дуракъ. Хлопоничъ. Какъ прикажете, ваше сіятельство.
Князь. Муфтель!
Муфтель (выросъ какъ изъ подъ земли). Здсь.
Князь. Цереру эту мраморную… которая съ княгини длана… ты изъ сада… убери.
Муфтель. Слушаю, ваше сіятельство.
Князь. Чему обрадовался?
Муфтель. Народу спокойне будетъ, ваше сіятельство.
Князь. Какое же народу было безпокойство… отъ Цереры?
Муфтель. Глупые люди, ваше сіятельство. Боялись ея очень.
Князь. Боялись?
Муфтель. Пустили молву, выдумали, будто она ходитъ по ночамъ.
Князь. Ходитъ?
Хлопоничъ. Необразованіе !
Муфтель. Руки ломаетъ, стонетъ, плачетъ…
Князь. Кто слышалъ?
Муфтель. Какъ можно, чтобы слышать, ваше сіятельство? Одна пустая молва.
Князь. Да-а-а…
Хлопоничъ. Охота вамъ, Карлъ Богдановичъ, князя безпокоить?
Муфтель. Прошу меня не учить. Я свои обязанности знаю. Если господинъ меня спрашиваетъ, мое дло отвчать.
Князь. Не суйся не въ свое дло, Хлопоничъ… Вотъ что Муфтель: тоже тамъ въ картинной галлере… Леду эту… знаешь?
Муфтель. Голую? съ лебедемъ?
Князь. О чортъ! Описываетъ еще!.. Княгининъ портретъ!
Муфтель. Слушаю-съ.
Князь. Тоже убери… Подальше.
Муфтель. Въ оранжерею можно помстить.

Уходитъ.

Князь. Подлецъ я выхожу передъ нею… Какая ни дура, все жена была… A я ее Ледами да Церерами заставлялъ позировать предъ художниками… на позоръ людямъ тло ее выставлялъ… хвастался, что хороша!… Подлецъ!.. Охъ, Хлопоничъ! Хлопоничъ! Какая жизнь! Темная, скверная моя жизнь…

Хлопоничъ трясется.

Смолоду и до сдыхъ волосъ хоть бы день свтлый!.. Мать варварка… Отецъ… Дьяволъ былъ y меня отецъ, Хлопоничъ!.. ненавидли мы съ нимъ другъ друга! Замучить онъ меня хотлъ: на Кавказъ подъ пули упряталъ.. изъ гвардіи, Хлопоничъ! Я на флигель-адъютанской дорог былъ, a онъ меня — на убой, къ черкесамъ… Если бы императоръ Александръ Павловичъ не вступился, я бы отъ родителя моего нищимъ остался… Что ты трясешься?
Хлопоничъ. Я, ваше сіятельство, ничего.
Князь. Хорошо ‘ничего’… рожа алебастровая!
Хлопоничъ. Простите, ваше сіятельство, я этого равнодушно не могу…
Князь. Чего ты не можешь?
Хлопоничъ. Вы лучше на меня ножками топайте… А, когда вы такъ откровенно… про родителя… и себя словами обзываете… не могу!.. Удрученъ! Подавленъ!
Князь. Что значить ‘подавленъ’?
Хлопоничъ. Страхомъ ничтожества моего!
Князь. Боишься, что потомъ разгнваюсь, зачмъ предъ тобою каялся?
Хлопоничъ. Хи-хи-хи! И это ваше сіятельство! И это!.. A главное, что я ужъ такой — про большое слышать не могу… робкій.
Князь. Маленькая душонка видитъ обнаженное страданіе большой души — и трепещетъ. А, впрочемъ, кто это ршилъ, что y меня большая душа? Можетъ быть, души-то еще и вовсе нтъ!.. Вотъ теб и штука!..

Схватился за голову.

Господи! И слова-то въ тоски обменить не съ кмъ!.. Холопы!
Крики за сценою. Ура-а-а-а!
Князь. Что такое?
Хлопоничъ. Гости пьютъ за здоровье вашего сіятельства.

Входить Вихровъ, за нимъ оффиціантъ, съ бокалами на поднос.

Вихровъ. Ваше сіятельство, общество пирующихъ гостей вашихъ поручило мн выразить вашему сіятельству сердечнйшія къ вамъ чувства и пожеланія благъ.
Князь. Благодарю васъ, господинъ Вихровъ. Желалъ бы, чтобы слова ваши были хоть сколько-нибудь искренни. Присядьте. Не люблю, когда стоятъ. Я съ вами стаканъ выпью… охотно. Вы образованный человкъ… Это хорошо. Я люблю образованныхъ людей. Я когда-то самъ былъ образованнымъ человкомъ!.. давно! Байрона по-аглицки читалъ. Во франмасонской лож молоткомъ стучалъ. Съ Пушкинымъ въ Кишинев былъ пріятель. Да-съ! Теперь вотъ съ Хлопоничемъ пріятель, a былъ съ Пушкинымъ.
Хлопоничъ. Хи-хи-хи! Смю ли я мечтать, ваше сіятельство? Въ веселомъ расположеніи духа изволите быть. Шутите-съ.
Князь. Онъ хорошо писалъ стихи, Пушкинъ…

Декламируетъ.

Вхожу въ отдаленный покой я одинъ,
Неверную диву лобзалъ армянинъ.
Вихровъ. Пушкинъ кое-что и получше этого написалъ, ваше сіятельство.
Князь. Да? Можетъ быть… не знаю… Все равно… Ваше здоровье, господинъ Вихровъ.

Пьетъ.

Вихровъ. Ваше здоровье, князь. Живите много лтъ на благо общее.
Князь (улыбается). На благо общее приказываете жить? Какое же отъ меня, господинъ Вихровъ, и кому можетъ быть благо?
Вихровъ. Князь…
Князь. Кому желаете? Чортушк желаете! Вы знаете, какъ меня по губерніи зовутъ? Чортушкой. Скажете: не слыхали?
Вихровъ. Нтъ, слыхалъ…
Князь. Стало быть, вы, господинъ Вихровъ, меня Чортушкою не находите?
Вихровъ. Князь…
Князь. Вы прямо. Я, когда съ умными людьми, не обидчивъ.

Вихровъ молчитъ.

Князь (какъ бы даже съ удовольствіемъ). Ага! То-то!.. Люди правду говорятъ… Я самъ пуще всхъ себя Чортушкой почитаю… Видали фигуру?

Показываетъ на портретъ отца и самъ впивается въ него ненавистнымъ взглядомъ.

Вихровъ. Красавецъ какой!
Хлопоничъ. Родитель ихній…
Князь. Я зврь, я Чортушка, но-кто меня сдлалъ такимъ? Ты, извергъ, ты!..
Хлопоничъ. Всегда это y нихъ, когда въ меланхоліи: передъ портретомъ князя Юрія часами стоятъ и кулаками имъ грозятся.
Князь. У меня сынъ есть, господинъ Вихровъ. Единственное мое утшеніе, что y меня есть сынъ.
Вихровъ. И прекраснйшій мальчикъ. Мы подружились. Рзвый, умненькій, чувствительный…
Князь. Благодарю васъ… Я изъ него хорошаго человка сдлаю, господинъ Вихровъ.
Вихровъ. Не сомнваюсь.
Князь. Воспитаю его чистымъ, какъ стеклышко. Онъ сниметъ съ меня вс пятна. Онъ долженъ сдлать для нашей фамиліи все, на что я оказался безсиленъ, по злосчастной, отравленной натуръ моей, по воспитанію подлому и по суровому ожесточенію моей молодости. Пусть онъ будетъ и уменъ, и образовать, и великодушенъ, добрый слуга своей родин. Пусть онъ воскреситъ Радунскихъ для исторіи.
Вихровъ. Прекрасный слова, князь! Прекрасныя чувства!
Хлопоничъ. Ура!
Князь. Тогда и меня помянуть люди не зломъ моимъ, но добромъ моего сына: спасибо скажутъ, что я родилъ и воспиталъ такого хорошаго, не загубилъ его, какъ меня загубилъ мой старикъ…
Крики за сценою. Ура-а-а-а!
Князь (взбсился). Хлопоничъ! Прикажи этимъ скотамъ, чтобы молчали.
Вихровъ. Князь! Тамъ ваши гости…
Князь. Ну-съ?
Вихровъ. Удостоившіе меня выбрать своимъ депутатомъ…
Князь. Ну-съ?
Вихровъ. Думать о нихъ вы вольны, какъ вамъ угодно, но вслухъ я просилъ бы васъ лучше выбирать ваши выраженія.
Князь. Зачмъ?
Вихровъ. Одинъ изъ этихъ ‘скотовъ’ предъ вами.
Князь. Такъ что же?
Вихровъ. Да, если такъ, конечно, ничего… (Муфтелю). Милйшій, прикажите, чтобы подали моихъ лошадей…
Муфтель. Ваше сіятельство?
Князь (очень любезно). Ночь безъ луны и темно. Вы желаете хать ночью?
Вихровъ. Ночью-съ.
Князь. Не имю причинъ задерживать. Муфтель, проводи.
Вихровъ. Имю честь кланяться…

Уходитъ.

Князь. Дуракъ какой: вздумалъ мн замчанія длать. Щенокъ.
Хлопоничъ. Растетъ, сударь, дерзость человческая.
Князь. Вотъ они, голубчики: побалуй ихъ въ ровняхъ, уже и зазнался.
Хлопоничъ. Посади свинью за столъ, она и ноги на столъ.
Князь. A ты молчи! Не теб судить… Онъ порядочный человкъ, a въ тебя природа всунула, вмсто души, поношенную ливрею. (Къ возвратившемуся Муфтелю). Отольются волку овечьи слезки… Страшно, Муфтель, нехорошо. Страшно!
Муфтель. Вс въ рук Божіей ходимъ, ваше сіятельство.
Князь. Но говори такъ! Страшно впасть въ руки Бога живаго.
Муфтель. Осмливаюсь спросить ваше сіятельство: столъ для сеанса прикажете готовить?
Князь. Сеансъ?.. Да, сеансъ будетъ… Я хочу сеанса… Зови этихъ… Олимпіаду и Серафиму… какъ ихъ тамъ?
Муфтель. Слушаю, ваше сіятельство. Онъ тутъ. За колоннами сидятъ, приказа ожидаютъ.
Князь. Да, сеансъ мн нуженъ, нуженъ сеансъ… Я, Муфтель, съ нею говорить буду, съ княгинею… Пусть она мн объяснить… Я прямо спрошу — по-солдатски: чмъ она мн грозила? Какимъ страхомъ долженъ быть отравленъ конецъ моей жизни?
Муфтель. Напрямикъ, по-солдатски, ваше сіятельство, чего же лучше?
Князь. Я спрошу… спрошу… Отчего моя погибель? Спрошу.

Погружается въ глубокую задумчивость. Олимпіада и Серафима вошли.

Муфтель (тихо). Двки! На совсть вамъ говорю: врите князю, что хотите, только веселое. Въ немъ черная меланхолія расходилась, давно такимъ не помню: самъ на себя не похожъ.
Хлопоничъ. Двушки! помните: я съ вами по чести… Сережки отдалъ, бархатъ на платье отдалъ, сто рублей отдалъ…
Олимпіада. Не безпокойтесь: имемъ свою совсть…
Серафима. Очень хорошо знаю: въ первую очередь, какъ князь бумажку съ вопросомъ подъ шандалъ положить…
Олимпіада. Ужъ будьте благонадежны: сколько ни спроситъ, на все одинъ отвтъ, взять!
Серафима. Взять! взять! взять!
Князь (очнулся, увидалъ Хлопонича съ Олимпіадою и Серафимою). Ты что здсь? Мн лишнихъ не надо.
Хлопоничъ. Ваше сіятельство, извините великодушно. Осмлился замешкаться… Ожидалъ, пока изволите изъ задумчивости выйти, чтобы напомнить: не забыли ли о дльц моемъ?
Князь (идетъ къ столу для спиритическаго сеанса). Помню, братецъ… Спрошу.
Хлопоничъ. Въ первую очередь общались, милостивецъ?
Князь. Въ первую, въ первую…
Хлопоничъ. Въ самую первую, ваше сіятельство?
Князь. Въ первую… сказано!
Хлопоничъ. Чувствительнйше благодарю.

Хлопоничъ уходитъ, подмигивая двкамъ, и изъ-за колонны показываетъ имъ указательный палецъ, какъ цифру одинъ.

Князь подозрительно глядитъ на двокъ. Анъ врешь. Не въ первую. Вы, можетъ быть, перешептались тутъ… Не до деревенекъ мн. Сперва судьбу свою узнать, a потомъ уже мірскія дла… Вслухъ: Садитесь вы. О, Господи! Господи! Господи!.. Садитесь! сколько разъ повторять? Муфтель! Притуши свчи…

Муфтель гаситъ свчи всюду, кром верхней люстры и канделябра въ глубин сцены y колоннады, и, по знаку князя, ставитъ предъ нимъ на столъ тяжелый, высокій шандалъ. Тишина. Олимпіада притворяется спящей.

Князь. Спитъ?
Серафима. Завела глазки.

Паузa. Тишина.

Князь. Готово?
Серафима. Какъ мертвая.
Князь. Княгиня Матрена Даниловна! Если добрый и кротки духъ твой витаетъ въ земной сферъ, если справедливый гнвъ твой пересталъ горть противъ меня, окаяннаго, то удостой подать знакъ, что ты слышишь меня и согласна отвчать мн…

Пауза. Сильный таинственный ударъ, точно ударъ кости о кость.

Князь. A-а-а-а… Княгиня Матрена Даниловна! Это вы?

Ударъ.

Князь. Не врю… Можетъ быть, шаловливый духъ издвается… Шутка. Недоразумніе… (Серафим). Ты спроси.
Серафима. Я-съ?
Князь. Ты, ты…
Серафима (вскочила). Ваше сіятельство, княгиня Матрена Даниловна, это изволите быть вы-съ?
Князь. Зачмъ ты встала? Все испортила! Какъ ты смла встать?
Серафима. Какъ же я смю сидть предъ княгинею? Он госпожа наша.
Князь. Дура! все испортила.

(Садится.)

Серафима. Они отвтятъ. Ничего-съ. Все равно-съ. Он отвтятъ.

(Три удара.)

Князь. Да… да… да…

(Ударяешь кулакомъ по столу.)

Врю… Нельзя сомнваться. Все подтверждено. Врю! Матрена Даниловна! Дозволишь ли ты спросить тебя? Очень нуждаюсь въ совт твоемъ. Отвтишь ли на вопросъ, который я пишу!

Пишетъ. Ударь.

Да? А-а-а-а… Какимъ знакомъ отвтишь ты мн?

Удары быстро сыплются, какъ дробь.

Серафима. Духъ требуетъ азбучку-съ… и музыку..
Князь. Муфтель! Заведи органъ…
Серафима. Посмотрите, какая піеса, Карлъ Богдановичъ, a то прошлый разъ запустили: ‘Крамбамбули’, духъ принялъ за насмшку и отлетлъ съ неудовольствіемъ.
Муфтель (смотритъ валы). ‘Какъ мать убили’ изъ оперы ‘Жизнь за Царя’, сочиненіе Глинки.
Князь (вздрогнувъ). Мать… Убили?.. Что ты нарочно выбралъ?
Муфтель. Никакъ нтъ. Слдующій номеръ по реестру. Прикажете перемнить?
Князь. Не надо… Какое совпаденіе!.. Да, врю, Матрена! Ты здсь… Это — ея упрекъ… жалуется… намекаетъ… Ну, виноватъ! каюсь! виноватъ!

Духъ стучитъ неровно и будто сердито.

Серафима. Гнваются, что заставляете ихъ ждать.
Князь. Сейчасъ, сейчасъ… Подожди, Матреша.

Органъ играетъ: ‘Какъ матъ убили’, князь прячетъ свою записку подъ шандалъ и берется за азбучку.

Князь. Матрена Даниловна, удостой: я жду отвта…

Органъ играетъ. Спиритическіе удары выколачиваютъ сперва тактъ, потомъ синкопы къ мелодіи. Князь слдитъ по азбук.

Князь. Земля… я… твердо… ерь…

Стуки прекращаются.

Ну? Дальше? Ну?

Духъ молчитъ.

Больше ничего?.. Земля… я… твердо… ерь… Зять?.. Гмъ!.. Зять?

Въ недоумніи третъ себ лобъ, потомъ приподнимается, съ широко открытыми глазами.

Постой… постой… А-а-а? Вотъ оно что? Понимаю!.. Вотъ оно съ какой стороны?… Такъ, такъ!…

Громко, твердо и очень почтительно.

Княгиня Матрена Даниловна! Благодарю тебя, матушка. Такъ какъ вопросъ мой важный и великая судьба имъ ршается, снизойди къ просьб моей: повтори, что сказано, еще разъ…

Прежніе стуки. Князь слдитъ по азбук.

Земля… я… твердо… ерь… Зять!.. Никакого сомннія!.. Врю!.. Такъ и должно быть! Оттуда на меня смертнымъ духомъ ветъ… Такъ я же…

Вскочилъ и бшено кричитъ.

Еще повтори, слаженная душа! Спасеніемъ твоимъ заклинаю: еще!..

Прежніе стуки. Князь слушаетъ, весь трясется.

Земля… я… твердо… ерь… Зять!.. Такъ врешь же! Не бывать y меня зятю!.. Не дамся погубителямъ!.. не бывать!

Рветъ записку. Музыка затихла, Олимпіада потягивается, открываетъ глаза, тупо озирается.

Серафима. Олимпіада проснулась… Княгиня изволили отлетть-съ…
Князь. Врешь! врешь!.. Не дамся!.. Не бывать! Муфтель! Матрену Слобожанку ко мн! Живо!..

Муфтель бжитъ..

Хлопоничъ (просунулся изъ-за колонны ему навстрчу). Кончился сіянсъ?
Муфтель. Входите, можно.

Убгаетъ.

Хлопоничъ. Душа не терпитъ…
Князь. Земля… я… твердо… ерь…
Хлопоничъ. Съ благодатью васъ, благодтель мой, съ великою благодатью! Удостоившись загробныхъ встей!
Князь. А?
Хлопоничъ. Благодтель! Сердце горитъ! Осчастливьте врнаго слугу: какъ изволила княгиня изъявить волю насчетъ моей деревеньки?
Князь. Какой деревеньки?.. что такое деревенька?
Хлопоничъ. Симбирская-съ… Выразили милостивое желаніе пріобрсти…
Князь. Какъ ты смлъ, старый болванъ, войти ко мн безъ доклада? Звалъ я тебя? а? звалъ?
Хлопоничъ. Ваше сіятельство… Ваше сіятельство…
Князь. Съ деревенькою лзешь?.. Да гори она, твоя деревенька!.. Тутъ жизнь моя ршается, a ты съ деревенькой? Вонъ!
Хлопоничъ. Милостивецъ… Я ничего… милостивецъ.
Князь. Вонъ!

Въ бшенств уходитъ.

Хлопоничъ. Двки! Двки! Что вы, мерзавки, съ моею головою сдлали?
Олимпіада. Я не знаю, Андрей Пафнутьевичъ: все, что сулили, исполнили въ аккурат.
Серафима. Не всть, съ чего взбленился!
Олимпіада. Словно его чортъ хвостомъ въ глазъ хлестнулъ.
Серафима. Никогда его такимъ не видывали.
Хлопоничъ. Пропало мое дло!..
Олимпіада. Не горюйте: утро вечера мудрене.
Серафима. Князь вдь грозенъ да отходчивъ.
Олимпіада. Ужъ мы будемъ стараться.
Серафима. Взялись за дло, такъ сдлаемъ.
Хлопоничъ. Не врю. Одно осталось: пойду Муфтелю въ ноги кланяться… Можетъ быть, онъ какъ-нибудь вокругъ пальца обвертитъ.

Уходить.

Олимпіада. Какую тамашу устроилъ.
Серафима. А ты зачмъ ‘вди’ пропустила?
Олимпіада. Забыла, которою буквою въ азбучки стоитъ.
Серафима. За что онъ на Хлопонича ощетинился?
Олимпіада. А песъ ихъ разберетъ?
Серафима. Можетъ, онъ не про Хлопонича спрашивалъ?
Олимпіада. Можетъ!
Князь (выходить въ халат съ канделябромъ въ рук, тихо мрачный). Что вы тутъ? Идите себ…

Олимпіада и Серафима скрываются.

На террас появляются Матрена и Зина. Последняя — невидимо для князя — остается за колоннами. Матрена входить.

Князь (въ глубокой задумчивости). Опять эта двчонка. Всюду и всегда она y меня на дорог! Даже самая погибель моя черезъ нее! A люди удивляются, что я ея не люблю! Наши натуры противны между собою. Она съ тмъ и родилась, чтобы уморить меня… Вретъ! Перехитрю!.. Судьба грозитъ?… дудки! Я съ отцомъ воевалъ, офицерство цлаго полка однажды на дуэль вызвалъ, съ двумя царями спорилъ a съ двчонкою не совладаю? Чушь!

Матрена вошла, стала передъ княземъ, отвсила низкій поклонъ.

Князь. Нмка эта… которая… при… княжн… все больна?
Матрена. Совсмъ обезножила. Конецъ горемычной. Не встанетъ.
Князь. Стало быть, Зинаида вся на твоихъ рукахъ?
Матрена. Я призираю. Кому же?
Князь. Оно и лучше. Я теб врю. Всегда врилъ. Ты знаешь?
Матрена. Облагодтельствована вашимъ сіятельствомъ выше мры.
Князь. Смотри за нею. Хорошенько смотри.
Матрена. И то смотрю.
Князь. Густавсонша эта, если и выздороветъ, не годится. Никогда не годилась. Стара и добра слишкомъ. Двченка забрала ее въ руки, командуетъ ею: дикою козою выросла. Мн нуженъ настоящій присмотръ за Зинаидою, ежовыя рукавицы… Поняла?
Матрена. Я, батюшка ваше сіятельство, ей не спускаю, a что характеръ y нея бдовый, такъ въ томъ совладать нтъ моей возможности. Покуда махонькая была, страхъ имла. A большой двк, невст, подзатыльника не дашь. Сама сдачи отпуститъ.
Князь (съ судорогою). Невст?
Матрена. Старики сказываютъ: наказуй дитя, пока поперекъ лавки ложится, когда дите вдоль лавки еле уложишь, наказывать поздно.
Князь. Мн не надо, чтобы ты Зинаиду наказывала, a надо, чтобы ты ее стерегла.
Матрена. Ужъ и не знаю, какъ еще стеречь? Кажется, стараюсь, не спускаю съ глазъ.
Князь. A вотъ какъ: была ты нянькою, тюремщицею будь.
Матрена. Господи, помилуй!
Kнязь. Я твердо ршилъ: замужемъ Зинаид не бывать. Хочу, чтобы въ монастырь шла, нашего рода грхи замаливать.
Матрена. Нонче, говорятъ, нельзя этого, чтобы насильно…
Князь. И не хочу, чтобы насильно. Пусть добровольно идетъ.
Матрена. Ой! что-й-то вы? Добровольно? У нея мысли не т.
Князь. A какія же y нея мысли?
Матрена. Извстно, какія бываютъ y двушекъ.
Князь. О женихахъ мечтаетъ?
Матрена. Ну, что ужъ…
Князь. Жениховъ для нея по нашему краю нтъ.

Подступаетъ къ ней.

Ты ей внуши! внуши!
Матрена. Слушаю, батюшка… A молоденькихъ, до тридцати лтъ, сказываютъ, ваше сіятельство, и не постригаютъ будто закона на то нтъ?
Князь. Знаю. Кабы не это, я бы ее въ монастыр воспиталъ, a не въ Волкояр. Глаза намозолила.
Матрена. На житье отдать,— княжну каждый монастырь съ радостью приметъ.
Князь. A она изъ монастыря-то убжитъ, и замужъ выскочить? Спасибо… Нтъ, мы лучше своимъ глазомъ досмотримъ…
Матрена. Какъ прикажете. Оно конечно: свой глазокъ смотрокъ.
Князь. Только прозвай, ее украдутъ, уводомъ уведутъ… Собой недурна… Сосди нищіе, жадные… Небось, такъ и шнырять вокругъ флигеля-то? А?
Матрена. Кому шнырять? Мы, батюшка, какъ въ пустын, живемъ. Никого не видимъ… Антипъ — банщикъ, да Конста садовникъ, сынокъ мой,— только подл насъ и людей…
Князь. Старикъ дряхлый и мальчишка! Хороши сторожа!
Матрена. Силы y нихъ малыя. Отъ лихого человка не оберегутъ.
Князь. Я къ павильону вашему Михаилу Давыдка приставлю. Велю ему дозорить. У этого медвдя чужакъ черезъ заборъ не шмыгнетъ…
Матрена. Покорнйше благодаримъ, батюшка, на ангельской вашей забот.
Князь. Дура! Себя берегу, не васъ.

Уходитъ.

Матрена. Чувствую, батюшка, да вдь на лишнемъ поклон голова не отвалится.

Зина входитъ — блое лицо, съ горящими глазами.

Чортушка ты, Чортушка! Сказано людьми, что Чортушка, такъ онъ самый и есть! (къ Зин). Слышала?
Зина. Нянька, достань мн яду!
Матрена. Сбсилась?
Зина. Достань!
Матрена. Зинушка! Зинушка!..
Зина. Уйдемъ отъ него, нянька!
Матрена. Онъ те уйдетъ. Куда?
Зина. Не знаю… Только уйдемъ. Не то большой грхъ будетъ… Крысиною смертью… да!
Матрена. Не ори ты, по крайности! Стны услышатъ.
Зина. Я ничего, мамушка, ничего…
Матрена. На бду свою я тебя послушалась, взяла сюда… Совсмъ теб не надо было слышать.
Зина. Въ тюрьму насъ съ тобою, мамушка, посадили, значитъ — ха-ха-ха? И уже на всю жизнь? Ха-ха-ха! Оно врне… Ну, что же, посидимъ… Уйти некуда. Это ты справедливо… Некуда! Всюду достанетъ: улетть на ковр самолет, ворономъ догонитъ, плотицею въ Унжу юркнуть, щукою схватитъ. Совсти онъ не слышитъ, управы на себя не видитъ… Пойдемъ въ нашу тюрьму, мамушка!

Въ глубин сцены Конста и Антипъ выносятъ огромную картину — Леду съ лебедемъ.

Матрена. Что вы?
Конста. Княгиню въ оранжерею волочемъ. Велно.
Зина. Срамота глядть!
Конста. Что съ вами? На обихъ лица нтъ… Княжна такая перетревоженная…
Матрена. А! лучше не спрашивай!..
Зина. Оставь, Конста. Словами горя не избыть.

Уходятъ.

Конста (опшилъ). Такъ…
Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе-хе.
Конста. Что ты?
Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе-хе.
Конста. Чортъ тебя знаетъ, старикъ. Смешься, какъ кикимора.
Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе.
Конста. Который день о теб гадаю, представляешься ты полоумнымъ или впрямь выжилъ изъ ума?
Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе-хе.
Конста. Будетъ. Подымай идолицу-то…
Антипъ. Погоди… хе-хе-хе… Погоди, Константинъ… А?..
Конста. Да ты о чемъ?
Антипъ. Все о томъ же, парень. Что же? Только и будетъ твоей удали, что на тары бары, бабьи растабары, или и въ самомъ длъ побжишь?
Конста. Побгу, ддушка.
Антипъ (одобрительно закивалъ головою). Бги, парень, бги!.. Ты малый золотой. Я, братъ до дурней не охочъ, a тебя полюбилъ, человка въ теб вижу, добра теб желаю. Что киснуть въ этомъ погребъ? Лсъ, да болото, да тиранство,— и люди-то вс стали, какъ зврюги. Въ срамъ и подлости рабской задохлись. Только и радости, что издваться другъ надъ другомъ. Сильный слабаго пяткою давитъ. Слабый сильному пятку лижетъ, a самъ змей извивается, норовить укусить. Твари! Гнуснецы!.. A тамъ, братъ, степнина… море… орлы въ поднебесьи… Втеръ-то по степи… жжжжи… жжжжжи… Народъ вольный, ласковый, удалой… Ни господъ, ни рабовъ… Все равные, всякъ самъ себ владыка…
Конста (съ увлеченіемъ). Побгу, ддушка.
Антипъ. Одинъ?
Конста. Съ кмъ же?
Антипъ (пожевалъ губами и y стремилъ на Нонету испытующій взглядъ). Съ барышней-то давно слюбился?
Конста. Богъ съ тобою, ддушка! Откуда ты взялъ такое?
Антипъ. О? А вдь я, глядючи на веселыя шутки ваши, гршнымъ дломъ, думалъ, что вы въ любви состоите.
Конста. Какъ можно, ддушка? Что ты?
Антипъ. А отчего нельзя, дурашка?
Конста. Отчего?
Антипъ. Хе-хе-хе-хе…
Конста. Не думалъ я ни о чемъ такомъ… видитъ Богъ: въ ум не бывало…
Антипъ. Хе-хе-хе-хе-хе.
Конста. Однако, какой гвоздь ты теперь мн въ голову вбилъ!..
Антипъ. Хе-хе-хе-хе… Бери идолицу-то, понесемъ.
Конста. Понесемъ… Только я въ своихъ мысляхъ смутился…
Антипъ. Говоришь: нельзя. Отчего нельзя? Чего человкъ хорошо захотлъ, все можно… О, тяжелая, песъ!
Конста. Ты на меня напирай…

Несутъ картину.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ III.

Садъ. Справа балконъ павильона, когда-то изящнаго и кокетливаго, теперь довольно облупленнаго зданія въ стил итальянскаго возрожденія. Слва въ глубин сцены полный контраста павильону старая русская баня, съ чернымъ срубомъ и покосившимся крыльцомъ. Между банею и павильономъ развсистая яблоня и подъ нею скамья на столбикахъ. Садъ совершенно и давно запущенный. Яркое вечернее заревое освщеніе. Матрена Слобожанка стоитъ на балкон павильона. Михаило Давыдокъ сидитъ на скамь подъ яблонью, бренчитъ на балалайки и поетъ.
Михайло. Какъ на Вологд вино
По три денежки ведро!
Хочь пей, хочь лей,
Хочь окачивайся!
Да поворачивайся!
Матрена. Загудлъ?
Михайло. Гудимъ, Матрена Никитишна, отъ унылой жизни для большей веселости.
Матрена. Не очень заливайся, пвунъ. Князь въ саду бродитъ съ Муфтелемъ.
Михайло. Провряютъ нашего брата: хорошо ли сторожимъ.

Убралъ балалайку въ баню.

Матрена. Ограду-то обошелъ ли, стража врная?
Михайло. Обошелъ.
Матрена. Много нашихъ любовниковъ наловилъ?
Михайло. Ужъ вы хоть бы пожалли, Матрена Никитишна, не издавались надъ человкомъ. Разв своею волею хожу?… Мое дло егерское… мн бы Сибирлетку свистнуть, да съ ружьемъ в лсъ закатиться: вотъ какое мое расположеніе…
Матрена. Ты, должно быть, на лсъ слово знаешь. Мы вс на тебя дивимся: какъ ты недлями въ чащ живешь и дубравный страхъ терпишь?
Михайло. Вона! Чего?
Матрена. Какъ чего? Зврье это… сверчки… тишь… отъ одного лшаго, чай, сколько ужасти наберешься.
Михайло. Что мн лшій? Я самъ себ лшій.
Матрена. И точно никакъ сродни.
Михайло. Я, Матрена Никитишна, человкъ смирный, мъ, что дадутъ, разносоловъ не спрашиваю, вина не пью, въ подкаретную, въ орлянку не играю. A вотъ безъ лса гршенъ, жить не могу. Душа дубравы просить… Душитъ меня возл жилья.
Матрена. Человку, который вольготу возлюбилъ, y насъ въ Волкояр сласти немного.
Михайло. А — кому въ душу совсть дана — даже и несносно. Пьянство, безобразіе, двки, своевольство. На конюшн каждый день кто ни кто крикомъ кричитъ…
Матрена. Княжая воля.
Михайло. A ужъ князя этого такъ бы вотъ и пихнулъ къ болотному бсу въ трясину!
Матрена. Что ты? что ты? Любимый-то егерь его?
Михайло. Что любимый? Я справедливость люблю, меня подачкою не купишь. Я за справедливость-то, можетъ, людей…
Матрена. Что?
Михайло. Ничего…
Матрена. Ой, Давыдокъ! Давыдокъ!
Михайло. Тиранство мн его несносно видть. Сколько народу изъ-за него мукою мучится…
Матрена. Ужъ чего хуже? Родную дочь — и ту томитъ, словно въ острог.
Михайло. Кабы не вы, Матрена Никитишна, я давно навострилъ бы лыжи.
Матрена. На что я теб далась?
Михайло. Эхъ! Чувства мои нераздленныя, и страданіе въ груди!
Матрена. Нжности!
Михайло. Матрена Никитишна! Отчего вы столь жестоки — не желаете мн соотвтствовать?
Матрена. Ой, что ты, Давыдокъ?
Михайло. Чмъ я вамъ не пара законъ принять?
Матрена. Какой съ тобою законъ? У тебя, сказываютъ, первая жена жива.
Михайло. Жива, коли не померла… Это врно. Только я отъ нея разженился…
Матрена. Такого правила нтъ.
Михайло. Есть правило. Ежели баба о муж, муж о жен десять годовъ встей не имютъ,— могутъ новый бракъ принять.
Матрена. Страшно за тебя идти-то: ишь кулачищи… Убьешь,— и дохнуть не дашь.
Михайло. Зачмъ убивать? Грха на душу не возьму.
Матрена. А съ обличья ты — сейчасъ съ кистенемъ на большую дорогу.
Михайло. На большой дорог и безъ убійства работать можно очень прекрасно.
Матрена. Ишь ты! A ты работалъ что ли?
Михайло. A ужъ это наше дло: ‘нтъ’, не скажу, a ‘да’ промолчу.
Матрена. Видалъ ты виды, Давыдокъ!
Давыдокъ. Волю зналъ за волю стоялъ. Кабалу позналъ,— ну, стало быть, и жди, терпи, помалкивай… (Поетъ:)
Какъ на Вологде вино
По три денежки ведро…

Антипъ идетъ изъ сада съ заступомъ на плеч.

Матрена. Чего рылъ, старикъ? Али клады копаешь?
Антипъ. A ты что знаешь? Можетъ, я ихъ не копаю, a закапываю.
Михайло. Это онъ, Матрена Никитишна, безпремнно щикатунку свою закопалъ. Щикатунка y него такая есть. Когда спать ложится, подъ голову ставитъ. Надо думать: большіе милліоны спрятаны.
Антипъ. Хочешь, наслдникомъ сдлаю?
Михайло. Ну тебя! Можетъ быть, тамъ y тебя колдовство?
Антипъ (смется). Колдовство… колдовство…
Михайло. Когда этотъ Антипъ будетъ помирать, безпремнно потолокъ надъ нимъ разбирать придется, потому что своею волею душа изъ него не выйдетъ: не охота ей къ нечистому-то въ зубы идти.
Матрена. Ну, ты, однако, ‘его’ не поминай. Время вечернее.

Конста входить съ ружьемъ.

Антипъ. A вотъ и красавецъ нашъ.
Михайло. Мсяцъ съ одной стороны, онъ съ другой.
Матрена. Откуда восходишь, красное солнышко? Второй день не видать, думала, что волки съли.
Конста. Гд былъ, тамъ нту.
Матрена. Рычи на мать-то, рычи…
Конста. Отвяжись… Тошно мн!.. Тошно!..
Михайло. По городу заскучалъ?
Конста. Не знаю… Бсы во мн… Тошно.
Михайло. Вона! Еще изъ Антипки не вылзли, a въ тебя уже влзли?..
Конста. Дурова голова!

Уходить въ баню.

Матрена. Слава Богу! Пожаловалъ милостью! До сихъ поръ одна Зинаида бшеная была на рукахъ, a теперь вся честная парочка.
Антипъ (смется). Парочка! Парочка! Баранъ да ярочка.
Михайло (страшнымъ шопотомъ). Баринъ!

Матрена слегка взвизгнула.

Михайло вытянулся.

Антипъ одинъ смотритъ равнодушно и почти презрительно.

Князь и Муфтель показываются въ глубин.

Князь. Вы вс… здсь? Это хорошо…

Проходить за павильонъ, сопровождаемый Муфтелемь, Матреною и Михайломъ.

Антипъ (Конст въ баню). Бери колотушку-то. Зачинай.
Конста. Сейчасъ…

Вышелъ.

Антипъ (хихикаетъ). Стража!
Конста. Надолъ ты мн, старецъ! Вотъ что!
Антипъ. Въ старину тоже, сказываюсь, случай былъ: поставили козла стеречь капусту…
Конста. Опять ты?
Антипъ. Чего?
Конста (бросаетъ колотушку). Дьявола ты въ меня посадилъ! Колдунъ ты!
Антипъ. Ужъ и колдунъ?
Конста. Что я буду длать? Гвоздь y меня въ мозгахъ… всю вселенную она мн заслонила!
Антипъ. Стало быть, здорово забрало.
Конста. Старый ты чортъ! До твоихъ словъ лукавыхъ я къ ней какъ слпой былъ!
Антипъ. А я теб глазки растаращилъ? Ишь!
Конста. Открылись мои глаза! Несчастный я сталъ человкъ… открылись!
Антипъ. Открылись, такъ смотри. На то они подъ лобъ ввернуты.
Конста. Прежде она для меня княжна была, барышня… Я красоты ея не видалъ. Словно никогда въ лицо ей не смотрлъ.
Антипъ. A теперича разглядлъ? Понравилась?
Конста. Нту больше княжны. Зинушку вижу… солнышко красное… двушку желанную… любушку… Эхъ!
Антипъ. Обыкновенно, женскій полъ.
Конста. A?
Антипъ. Двку-то, говорю, какъ ни назови и куда ни превозвысь, все она, двка, одинаковъ товаръ-отъ, выходить.
Конста. A, была не была, трещи моя голова, во всемъ ей признаюсь! Все скажу. Либо пусть и она любитъ. Или — пропадай душа! Хоть на свт не жить!
Антипъ. Скажи, братъ, скажи.
Конста. Да! скажи! A она насмется, надругается, нажалуется, велитъ прогнать со двора?..
Антипъ. Я теб, дружокъ, не совтчикъ. Старикъ я. Когда молодъ былъ, любливали и меня двки.
Конста (плюетъ). Двки!
Антипъ. Ну, извстно, не всмъ княжны…
Конста. Охъ, старикъ, не отвинтилъ бы я теб носъ твой!
Антипъ. Колотушку-то подыми… сторожъ!
Конста. Колотушку я подыму…
Антипъ. Любить люби, a стучать надоть.
Конста. Язва! Проказа египетская! (Уходитъ).
Антипъ. Ни-че-го!

Ушелъ въ баню, дверь оставилъ открытою.

Князь (возвращается съ Муфтелемъ и Матреною). Я тобою доволенъ, доволенъ.
Матрена. О томъ лишь, батюшка-князь, и радемъ, чтобы вамъ угодить.

Стукъ колотушки.

Mихaило (поетъ).
Какъ леталъ-то, леталъ сизый орелъ по крутымъ горамъ,
Леталъ орелъ, самъ состарился…
Матрена. Конста стучитъ.
Myфтель. Старательный молодецъ.
Князь. Да. Я его награжу… Я всхъ награжу.
Матрена. За что жаловать изволите? И безъ того много взысканы вашими милостями.
Князь. Ступай. Ступай…

Нижнія окна павильона освщаются изнутри. Матрена уходить въ павильонъ. Луна свтитъ прямо на балконъ.

Князь. Слушай, Муфтель. Когда народъ болталъ, что покойная княгиня ходитъ… гд ее видли?
Муфтель. Въ разныхъ аллеяхъ, ваше сіятельство.
Князь. Въ разныхъ?
Myфтель. Такъ точно. Тоже вотъ — будто бы на балкон этомъ… сиживали…
Князь. Здсь она умерла.
Муфтель. Да это, ваше сіятельство, что же-съ?!
Князь. Нтъ, Муфтель, нтъ. Духъ, исшедшій изъ тла ране, чмъ свершить земное въ предл земномъ, тоскуетъ по мстамъ, гд онъ покинулъ свои страсти и страданія, стремится къ нимъ и навщаетъ ихъ. Возможно, возможно.
Муфтель. Я того мннія, ваше сіятельство, что не иначе, какъ глупый народъ принималъ за княгиню княжну Зинаиду Александровну. Потому что сходство.
Князь. Она на меня похожа, не на мать.

Зина выходитъ на балконъ павильона.

Михайло (поетъ).
Пробивала y него сдинушка между сизыхъ крылъ.
Поблла его головушка, ровно блый снгъ.
Муфтель. Я имю въ виду ростъ и фигуру… Извольте взглянуть.
Князь (съ содроганіемъ). Да… похожа… уйдемъ.
Муфтель. Въ лунныя ночи княжна подолгу остается на террас.
Князь (про себя). Въ лунныя ночи… Въ лунныя ночи… скверное сходство… Муфтель!
Myфтель. Ваше сіятельство?
Князь. Ты увренъ, что это — тамъ, дйствительно княжна Зинаида?
Myфтель. Помилуйте, ваше сіятельство? Кому же еще?
Князь (передразнилъ). Кому… кому!..
Myфтель. Прикажете ихъ окликнуть… позвать?..
Князь. Нтъ… нтъ… не надо… уйдемъ!

Уходятъ.

Михайло поетъ.
Потупили y орла когти острые,
Ощипались y него крылья быстрыя,
Налетли на орла черны вороны,
Да терзали они его, сиза орла…

Матрена открыла изъ павильона окно, глядитъ въ садъ, легла на подоконникъ.

Зина. Кузнецы трещатъ.
Матрена. Осень близко.
Зина. На березахъ листъ пожелтлъ…
Матрена. Орхъ досплъ.
Зина. Осень… дожди, слякоти пойдутъ… холода… дни короткіе, ночи темныя.
Матрена. Раньше спать ложиться будемъ.
Зина. Осенью садъ-то подъ втромъ гудитъ, къ земл клонится…
Матрена. Мн подъ втеръ лучше спится.
Зина. Прошлую зиму волки въ садъ забгали.
Матрена. Нонче Муфтель веллъ крпче заборъ забрать.
Зина. Совсмъ острогъ, значитъ?
Матрена (звая, притворяетъ окно). Ты бы въ горницу шла. Время.
Зина. Успю. дай воздухомъ подышать. Тамъ несносно. Лекарства эти, больной человкъ…
Матрена. Густавсонша наша совсмъ плоха.
Зина. Охаетъ она… сердце рветъ…
Матрена. И зачмъ это дано человку, что ему умирать трудно?

Затворила окно.

Зина. Кабы легко помирать кто жить бы сталъ?

Конста бьетъ въ колотушку.

Михайло. Эхъ, не прежняя-то моя полеточка орлиная!
Да не прежняя моя ухваточка соколиная!
Разбилъ бы я черныхъ вороновъ всхъ по перышку,
Да разнесъ бы ихъ по дубравушк.

Окно Матрены гаснетъ. Зина упала на скамью подъ яблонью и глухо рыдаетъ.

Конста. Посматривай!
Михайло. Поглядывай!
Далекій голосъ сторожа. Слушай!
Конста (выходить). Посматривай!

Увидалъ Зину.

Что съ вами, барышня? Господи, спаси! Кто васъ изобидлъ!
Зина. Охъ, зачмъ я только двушка? Родилась бы я мальчикомъ, ужъ не заперли бы меня въ четырехъ стнахъ… сумла бы я найти свою волю. A двушка что можетъ? раба!.. Муфтелю кланяйся. Липк кланяйся! Всякій надо мною измывается, и никто мн не поможетъ…
Конста (про себя). Расходилась… красивая! (Зин). A новыя мста, барышня?
Зина. Поди ты! Мн не до шутокъ. Я теб по-настоящему говорю, что мн пришло хоть въ петлю лзть.
Конста. Зачмъ въ петлю? Петля — послднее дло. Въ петлю всегда поспете, a надо бы придумать что-нибудь поскладне.
Зина. Если бы какой-нибудь человкъ вывелъ меня изъ этой каторги, такъ я бы ему всю жизнь отдала, въ кабалу къ нему пошла бы.
Конста (прислъ къ ней на скамью). Изъ кабалы-то опять въ кабалу?
Зина. Хуже теперешней не будетъ.
Конста. A если такой человкъ найдется, да… не подъ пару вамъ, низкаго рода?
Зина (не глядитъ на него). Говорю теб, петля… Не все ли равно мн, мертвой, кто съ дерева сниметъ?
Конста. И любить вы стали бы такого человка?
Зина. И любить.
Конста (рзко схватилъ ее и притянулъ къ себ на грудь). Коли такъ, цлуй меня, Зинушка! Я какъ разъ по теб человкъ! Я тебя не выдамъ! И отъ лихого батьки вызволю, и на новыя мста… Да что на новыя мста? Хоть во вс заграницы провожу!.. Удалой я — ухъ!.. A ужъ любить-то любить какъ буду!

Она молча лежитъ на его груди.

Михайло (поетъ).
&nbsp, Канарейка пташечка,
Вольная кукушечка,
Примахала крылышки,
По полю летаючи,
Сокола искаючи…

Антипъ выглянулъ изъ бани, слушаетъ и смотритъ.

Зина. Ты не обманешь?
Конста. Нтъ.
Зина. Помни, не тебя я люблю — волю въ теб люблю… Волю мн дашь, — тебя любить стану, обманешь,— прокляну… убью!
Конста. Сказалъ: выведу, стало быть, такъ, мое слово крпко. Не оправдаю слова, самъ пойду къ князю съ повинною! Пускай тиранить! Потому, значить, подломъ мн это, заслужилъ.

Обнялъ Зину. Она, вся въ его объятіи. Матрена, полураздтая, въ большомъ ковровомъ платк, звая, выходитъ на балконъ… Увидала, ахнула, завизжала и — вцпилась въ сына.

Михайло (поеть).
Проходила Сашенька
Свои рзвы ноженьки,
Вдоль улицы ходючи,
Милаго искаючи…
Матрена. Дьяволы вы этакіе! Что же вы со мною длаете?
Конста. Мать! Постой! Мать! нельзя такъ!
Матрена. Нтъ, я сперва теб, подлецу, виски выщиплю!
Конста. Мать! Больно! голова своя не купленая!
Матрена. Глядлки выдеру!..
Зина. Мамушка!
Матрена (сразмаху ее оттолкнула). Ты еще?.. Заступница!
Зина (отскочила). Демонъ въ тебя вселился?
Конста. Мать! Оставь! самъ драться стану!..
Матрена. Врешь! Не смешь! Не можешь! Дай мн мое горячее сердце сорвать!..

Выпускаетъ его и садится въ безсиліи на скамью.

Матрена. Коли вы Бога забыли, такъ хоть о княз вспомнили бы. Не жильцы мы больше на бломъ свт. Живыхъ въ землю закопаетъ…
Конста. Эка волосьевъ-то надрала!
Матрена. A теб, Константинъ, и казни такой не придумать, какъ онъ тебя расказнить.
Конста. Это еще бабушка на двое сказала.
Матрена (причитаетъ). Охъ-охъ-охъ-охъ-охъ-охъ!
Конста. Мозги не y одного князя въ голов положены, a земля велика.
Матрена (Зин). Ты хороша, съ колокольню выросла, a ума не вынесла: слушаешь враки.
Конста. Я не вру.
Зина. Онъ не вретъ, мамушка. Я за то его и полюбила, что онъ выведетъ меня отсюда.
Конста. Ты, мать, слушай. Какого же добра намъ тутъ дожидаться? Сама говоришь, что если слухъ о насъ дойдетъ до князя, онъ насъ живьемъ състъ, въ землю закопаетъ.
Матрена. На семъ самомъ мст. И никакой колдунъ потомъ не найдетъ!
Конста. Такъ и шишь ему съ масломъ!
Зина. Сами y идемъ и тебя уведемъ.
Матрена. Онъ васъ на дн морскомъ разыщетъ.
Конста. Ладно. Мы сами съ усами. Тоже не дуромъ побжимъ, a съ оглядкою, не сейчасъ за руки схватимся, да втроемъ въ лсъ… Это дло надо устроить тонко.
Матрена. Антипкины сны бредишь!
Антипъ (изъ бани). Антипкины сны не кори: Антипка хорошіе сны видитъ.

Плетется къ нимъ.

Матрена. Ой, подкрался песъ!
Антипъ. Миръ честной компаніи… Душно въ банька-то… Не поспалось…
Конста. Ддъ! слушай!
Матрена. Нтъ, ужъ ты, Конста, оставь. Я сама его поспрошаю… ты моей головы не морочь… Вы вдвоемъ не то, что мн, цыгану зубы заговорите.

Зина съ Констою отходить сперва къ павильону и остаются на ступеняхъ балкона,— потомъ, пока идетъ бесда между Антипомъ и Матреною, скрываются въ садъ, мелькаютъ тамъ между деревьями…

Антипъ. Поспрошай, поспрошай…
Матрена (не то про себя, не то къ людямъ). Что же въ самомъ дл? Пишусь я вольною, a какую, изъ-за этого, прости Господи, Ирода князя, волю себ видла въ жизни? Хуже крпостной. Отвтъ мой большой, и бда мн пришла неминучая…
Антипъ. Руками вертишь? Поверти: помогаетъ.
Матрена. Смутилась моя голова. Всхъ ты засмутьянилъ, старый бормотунъ! О вол раздумалась.
Антипъ. О вол думать пріятно.
Матрена. Скажи по правд, кабы теб возможность, побгъ бы ты снова на волю?
Антипъ (помолчавъ). Десять годовъ назадъ, я убгъ съ отчаянности, съ большого горя, не понимаючи самого себя. Но, когда избылъ я отъ себя первое сердце, да поглядлъ кругомъ на Божій міръ, такъ и захватило мн душу волею. И понялъ я тогда, что только съ волею и видать человку міръ Божій, a безъ воли y человка и глазъ нту. Въ рабьей онъ слпот. И сталъ я въ ту пору себя корить и проклинать: съ чего я, дурень, загубилъ свою жизнь на холопской привязи? Только на седьмомъ десятк и свтъ увидалъ! И вс десять лтъ прошли, словно сонъ пріятный… A вспомнить что въ нихъ радостнаго было? Какая сладость для тла? Ничего. Не покоилъ я старыя кости, a трудами трудилъ… Въ тюрьмахъ сиживалъ. По этапамъ черезъ всю Россію прошелъ, изъ подъ карауловъ бгалъ, и голодалъ, и холодалъ, и бивали меня, и обкрадывали.
Матрена. Сохрани Богъ всякаго!
Антипъ. Да, все на вол, Матреша, на волъ! A съ нею, голубушкой, все сладко. Лучше ея не выдумалъ человкъ ничего. Воля весь человкъ! Есть воля, и человкъ есть. Нтъ воли, и человка нтъ… Такъ, склизь…
Матрена. Такъ что, Антипъ Ильичъ, если бы…
Антипъ. Нтъ, Матреша, ты меня не мани, сердца не вороши…
Матрена. Да я не маню — куда мн тебя манить? Богъ съ тобою?
Антипъ. Эхъ, родненькая! былъ конь, да уздился! Кому и какой я товарищъ? Дряхлецъ! Кому куда бчь, a мн въ могилу. Я свое изжилъ — дошелъ до ямы: мн, другъ, уже и воля не нужна…
Матрена. Этого я уже не понимаю, почему, если волю такъ любишь, стала не нужна теб воля.
Антипъ. Потому что старому ненужному кобелю всюду воля. И здсь мн воля. Я управителю такъ сказалъ и теб говорю. Ха-ха-ха! Съ меня ничего не стребуешь. Взятки гладки. Пиши меня, чьимъ хочешь, холопомъ, a я свой сталъ. Божій! Ха-ха-ха! Поздно мн бжать. Некуда. Да и дло здсь есть… большое… Не додланное. A то побгъ бы съ вами, непремнно побгъ бы!
Матрена (струсила). Что ты, ддушка, право? все съ вами, да съ вами? Я тебя такъ, для примра спросила, a ты уже невсть что подумалъ.
Антипъ. Эхъ, Матренушка! Полно! Не хитри! Съ кмъ хитришь? Съ Антипомъ-бродягою! Я не колдунъ, да подъ тобою въ землю на три аршина вижу… знаю я ваши дла, все видлъ
Матрена. К…к…какія дла?
Антипъ. Не трусь. Князю доносить не пойду… Такъ ему и надо, злодю! Такъ и надо!
Матрена. Охъ, ддушка! пропала моя голова. И охватить умомъ не умю, чего мы натворили… Мысли то такъ вотъ и мчатся кувыркомъ, будто турманы…
Антипъ. Погоди. Я тоже поднесу ему, демону… закуску въ жизни! За всхъ за себя, за княгиню-покойницу, за Матюшу, неповинную душу, племянника загубленнаго… Что мы знаемъ, то знаемъ! Сладкая будетъ закуска. Хо-хо! Скрючитъ его отъ нея.
Матрена. Ты что же, ддушка, неладное, стало быть, что-нибудь провдалъ про князя?
Антипъ. Это, другъ, не твоей головы дло.
Матрена. Пожалуй, не сказывай: я спросту.
Антипъ. Ни теб и никому не узнать, пока не придетъ смерть либо за мною, либо за княземъ. Должно, я помру ранбше… Хо-хо! Посмотрю передъ смертью, какъ его задергаетъ… Хо-хо!
Матрена. Не смйся, ддушка! страшно!
Антипъ. Хо-хо-хо-хо-хо… Безъ того самъ не помру и его со свта не отпущу… Хо-хо-хо!
Михайло (поетъ).
Ходилъ, гулялъ добрый молодецъ,
Искалъ мста добраго.
Не нашелъ-то добрый молодецъ мста добраго,
A нашелъ-то добрый молодецъ море синее,
Камыши высокіе, лопухи широкіе…
Антипъ. Вожака въ бга ищешь?
Матрена. Да… съ однимъ Констою уходить боязно…
Антипъ. Напрасно. Парень головитый.
Матрена. Я парня своего не хаю, да молодъ и горячъ и сторону нашу плохо знаетъ: московскій человкъ, городской.
Антипъ. Зови пвуна.
Матрена. Давыдка?
Антипъ. Михаилу.
Михайло. Не пойдетъ…
Антипъ. Пойдетъ. Кто его удержитъ? Вольная душа. Загнала бда сокола въ клтку,— ну, и терпитъ. Спитъ воля. A ты позови, разбуди. Пойдетъ.
Матрена. Да, ужъ лучше-то нельзя… О, Господи! просто затменіе нашло, что я о немъ забыла.

Конста и Зина, обнявшись, стоятъ въ глубин сада.

Антипъ. Поминай, какъ звали!
Зина. Хорошо… привольно..
Матрена. Спасибо, Антипушка, что надоумилъ…. Какъ рублемъ подарилъ.
Зина. Звзды на неб…
Конста. Сама ты — звзда изумрудная!
Михайло (выходить).
Какъ во этихъ камышахъ стояла избушечка.
Во той ли избушечки была свтлая горенка…
Матрена. Что ты, Давыдокъ, все грустное поешь? Веселую пой.
Михайло. Я, Матрена Никитишна, больше по причин одинокаго горлодеру.
Матрена. Довольно по саду основу сновать садись рядкомъ, потолкуемъ ладкомъ.
Михайло. Съ великимъ моимъ удовольствіемъ.
Антипъ. Вы потолкуйте, a я послушаю…
Зина. Кузнецы трещатъ… трещатъ…
Конста. Много ихъ къ осени-то.
Зина. Трещите, стучите! Я теперь не боюсь…
Михайло. Вся полная зависимость отъ васъ, Матрена Никитишна. Безъ васъ я съ мста не тронусь, a съ вами хоть во вс преисподнія.
Антипъ. Князь-то спитъ, чай, либо чертей вызываетъ.
Михайло. Безпремнно, что вызываетъ чертей.
Конста. Немного ему черти разскажутъ…
Зина (взвизгнула, и убжала). Конста! Лови меня.
Михайло. Константинъ!
Конста. Посл!
Михайло. Опосля, твою маменьку повидавши, y насъ съ тобою теперь большіе разговоры будутъ.
Конста. Хорошо, хорошо… (Убгаетъ).
Зина. Конста! ау!
Антипъ. Земля-то, стало быть, подъ ногами горитъ.
Матрена. Этакихъ чертей князю не вызвать!
Михайло. Ночь-то свтлая, благодатная…
Антипъ. Мсяцъ бродяжье солнышко!
Михайло (запваетъ).
Ахъ ты, душечка, удалый молодецъ,
Ты гораздъ, душа, огонь выскать!
Часты искры сыплются,
Въ ретиво сердце вселяются,
Сиротою называются…
Зина. Конста! ау!
Конста. Ау!
Голосъ далекаго сторожа. Посматривай!
Михайло (дразнится). Поглядывай!
Смющійся голосъ Зины. Слуша-а-а-ай!!!

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ IV.

Внутренній покой въ павильон, обдерганные, порванные обои — жалкій видъ разгрома, точно посл пожара. Черезъ высокая узкія окна виденъ садъ. Одна старая, могучая яблоня почти приклонилась къ окну своею шапкою. Три выхода. Въ углу печь съ лежанкою, топится. Прошка поддерживаетъ огонь. На лежанк подстилка и подушка — Антипова постель. Смшанная мебель, какъ въ нежиломъ помещеніи: хламъ, сданный въ кладовки. Ковчеговъ, Вихровъ, Липинъ, Исправникъ, Лаврентій Ивановичъ, Прошка.
Виxpовъ. Четыре человка и собака исчезли изъ Волкояра и хоть бы слдъ по себ оставили. Словно ихъ проглотила.
Исправникъ. Такъ оно и есть.
Лавр. Иван. Верстахъ въ тридцати отсюда на низу — лодку угнанную, пустую, поймали. Муфтель здилъ смотрть, наша волкоярская.
Виxpовъ. Старикъ! гд теперь княжна?
Лавр. Иван. О томъ мы, баринъ, неизвстны.
Виxpовъ. Можетъ быть, лежитъ бдняжка въ какомъ-нибудь омут унженскомъ, съ камнемъ на ше, a т — злоди — деньги ея длятъ… брильянты…
Исправникъ. Господи, спаси!
Лавр. Иван. Типунъ вамъ на языкъ, баринъ.
Ковчеговъ. A мн кажется, мы о княжн скоро всти получимъ… скоро! И для князя непріятныя… Не вокругъ Волкояра ее искать надо-съ. Не здсь-съ.
Виxpовъ. Гд же, по-вашему?
Ковчеговъ . Въ Москв или Петербург. Родню похала искать. Защиты просить. И найдетъ-съ.
Виxpовъ. Но зачмъ было уводить дворовыхъ?
Ковчеговъ. Какъ свидтелей и проводниковъ.
Исправникъ. А, по-моему, въ омут… безпремнно въ омут. Помилуйте. У нея деньги были,— мало ли князь дарилъ?.. По праздникамъ… на именины… Наконецъ материны брильянты… Гд деньги и брильянты? Я спрашиваю: гд?
Вихровъ. Ограбили.
Исправникъ. Да, ограбили, a само удушили и трупъ утопили.
Липинъ. Охота воображать страхи! Дло гораздо проще.
Вихровъ. Ну-съ?
Липинъ. Романъ любовный, и больше ничего. Слюбилась.
Ковчеговъ. Да съ кмъ же? Ну, съ кмъ?
Исправникъ. Всхъ сосдей проврили: ни ухомъ, ни рыломъ…
Липинъ. A этотъ… бжавшій тоже… Какъ бишь его? Садовникъ что ли?..
Лавр. Иван. Конста?
Исправникъ. Вона вы куда гнете!..
Вихровъ. Фантазія разыгралась.
Липинъ. Какая же фантазія? Княжн восемнадцать лтъ. Двушка здоровая, красивая. Сидитъ въ затворничества какомъ-то нелпомъ, одурла отъ скуки. Конста этотъ единственный мужчина, котораго она видитъ…
Исправникъ. Да, какой же онъ мужчина для княжны? Онъ дворовый человкъ, a не мужчина.
Липинъ. Какой? Красивый.
Исправникъ. Не понимаю, что красиваго можетъ быть въ дворовомъ человкъ?.. Я, конечно, старикъ… Но, даже при этихъ сдинахъ и при этой почтенной лысинъ, сравните, господа: кто изъ насъ двоихъ боле прекрасное Божіе созданіе — я или вонъ этотъ молодой Прошка?
Прошкa. Ась?
Вихровъ. Прошка!
Исправникъ. Неправда! У него лицо неблагородное.
Вихровъ. А у васъ?
Исправникъ. Откуда же y меня неблагородному лицу быть? Я столбовой.
Вихровъ. Ужъ не знаю, какъ о благородства, но, если бы я былъ женщина и надо было выбирать между вами двумя, я лучше влюбился бы въ Прошку.
Прошкa. Ась?
Ковчеговъ. Все это возможно и все это бывало. Мн оно приходило въ голову. Но куда бы имъ тогда дваться? Дваться-то некуда.
Липинъ. A куда дваются прегршившія купеческія двы, которыя по старой вр?
Вихровъ. Въ скиты?
Липинъ. Матери такъ спрячутъ, что не токмо съ полиціей — съ войсками не найти.
Ковчеговъ. Сказки!
Лавр. Иван. Нтъ, не сказки, баринъ, ваше высокоблагородіе. Стоять лса дремучіе, тянутся болота непроходныя, a в тхъ лсахъ и болотахъ живутъ обители тайныя.
Липинъ. Да-съ. Деревни находили, села цлыя.
Лавр. Иван. Бжалъ народъ отъ некрутчины, отъ лютой крпости, отъ Никоновой щепоти и антихристовой печати.
Исправникъ. Въ Москв ли, въ омут ли, въ скитахъ ли княжна,— твердо одно: здсь ея нту, и вотъ уже мсяцъ кончается, что мы рыщемъ и свищемъ, a o ней нтъ ни слуха, ни духа.
Липинъ. Муфтель все записки ищетъ или намека какого-нибудь… Стны въ павильон ободралъ, теперь полы подымаетъ…

Входить Муфтель, за нимъ Антипъ, блдный, изнеможенный, едва живой, ковыляетъ съ клюкою.

Myфтель Антипу. Не шляться за мною, лысый сатана! Куда я, туда онъ… Привязался, какъ тнь… Какой теб интересъ? Что надо?
Aнтипъ. Больно занятно роешься, Богданычъ. Ровно бы ты кротъ?
Myфтель. Охъ, пощупать бы тебя! Пощупать!
Исправникъ. А и въ самомъ дл: ты, старый чортъ, изъ бани своей, куда глядлъ?
Aнтипъ. Такъ! У нихъ двки бгаютъ, a Антипка виноватъ… Князь меня что сторожить-то сюда поставилъ княжну или баню!
Myфтель. Баню.
Aнтипъ. Ну, баня вотъ она теб: цлехонька, хоть завтра топи, да парься. A прочее насъ не касающее.
Myфтель. Да, вдь, когда они бжали, то должны были пройти мимо тебя или по близости… какъ же ты ихъ просмотрлъ?
Aнтипъ. Чудакъ ты, Богданычъ, погляжу я на тебя. Люди бжать надумались, a ползутъ доброй волей на живого человка? Бглецамъ, другъ, чужихъ глазъ не требуется… Бглецы, другъ, свидтелевъ-то, за горло, да и духъ вонъ.
Исправникъ. А ты вотъ живъ остался.
Aнтипъ. Потому и живъ, что не видалъ.

Князь Дмитрій вбгаетъ съ бонною и нянькою.

Кн. Дмитрій. Муфтель! Сестрица вернулась?
Myфтель. Никакъ нтъ, ваше сіятельство. Нтъ ихъ.
Кн. Дмитрій. A куда ушла сестрица, Муфтель?
Myфтель. М-м-м… на прогулку… побывать… Богу молится въ монастыр.
Кн. Дмитрій. Какъ она долго молится!
Aнтипъ. Стало быть, есть о чемъ.
Кн. Дмитрій. Здравствуй, ддушка!
Aнтипъ. Здравствуй… внучекъ.
Myфтель. Ты, старый песъ, охальничай, да не зазнавайся… Дерзить не моги!

Князь Дмитрій убжалъ.

Aнтипъ. A чего я охальничаю? Ничего, какъ есть… Старикъ — стало быть, ддушка, малецъ — стало быть, внучекъ…
Вихровъ. У него въ голов неладно.
Myфтель. Совсмъ старикъ забывается.
Вихровъ. Каковъ сегодня князь?
Aнтипъ. Кабанъ кабаномъ, землю подъ собою грызетъ.
Myфтель. Молчи!
Aнтипъ. Молчу.

Взобрался на лежанку, свернулся калачикомъ, лежитъ, какъ будто въ забытьи.

Исправникъ. Тише сегодня. Хлопоничъ изъ Питера пріхалъ съ новостями, какъ будто немного разговорилъ его сіятельство.
Муфтель. Съ лица ужъ очень нехорошъ… Синій даже.
Лавр. Иван. За головку все ручками берутся.
Исправникъ. Мигрень, значитъ.
Лавр. Иван. Ажъ пристанываютъ.

Князь и Хлопоничъ.

Хлопоничъ. Не узналъ Петербурга. Истинное слово говорю вамъ, ваше сіятельство, не узналъ. Духъ иной-съ! Другіе люди!
Князь. Гмъ.. гмъ…
Хлопоничъ. Даже и стишокъ такой ходитъ о всеобщемъ удивленіи по поводу новыхъ временъ. Помилуйте-съ! ‘На дрожкахъ здятъ писаря, въ фуражкахъ ходятъ офицеры’… Предводителя нашего сынка встртилъ. По Невскому теленкомъ оглашеннымъ бзыритъ, только-что съ теплыхъ водъ… въ бород-съ! Причесанъ, какъ мужикъ, и въ бород!.. И — ничего-съ! Никто не препятствуетъ… Помилуйте! При покойник, на барабан бороду-то обрили бы… чрезъ полкового цирюльника! да-съ!
Князь. Дуракъ безъ бороды баранъ, съ бородою козелъ, только и разницы.
Хлопоничъ. Говорятъ-съ! Шепчутъ-съ! Сочиняютъ-съ! Прожектовъ! Мстовъ! Жалованьевъ! Такъ и гудетъ-съ…
Князь. Гудетъ, говоришь?
Хлопоничъ. До ужасти! Званія и ранги перемшались. Сегодня, скажемъ, человкъ въ ничтожествъ былъ, a завтра прожектъ написалъ, въ точку попалъ, и-мало-мало не министръ!.. Все — съ войны пошло-съ, опосля замиренія.
Князь. A y насъ тихо. Гудніе жизни мимо плыветъ. Спимъ въ омут и ничего не слышимъ. Гремлъ Севастополь,— я спалъ. Скончался Николай Павловичъ, спалъ. Ничто, ничто для меня жизнь живая… Остолбенела мысль, и чувства мои — какъ спячка удава объвшагося… Такъ надо полагать, отъ сна этого прямо перейду и въ сонъ смертный.
Хлопоничъ. Вамъ бы, ваше сіятельство, душу развеселить въ Питеръ прохать?
Князь. Не видали меня тамъ! За дикаго ирокеза почтутъ.
Хлопоничъ. Развлеклись бы: Бозія поетъ. Старыхъ дружковъ повидали бы… Энтихъ-то, ваше сіятельство, которые по четырнадцатому числу… всхъ велно возвратить.
Князь. Врешь?
Хлопоничъ. Ей-Богу! дутъ изъ дальнихъ краевъ-то… Первые люди! Встрчаютъ ихъ по городамъ, словно вельможъ какихъ…
Князь. Благословенъ грядый во имя Господне!
Хлопоничъ. Право, повидались бы, ваше сіятельство?
Князь. Зачмъ? Чтобы себя стыдиться? Я и наедин, братъ, самъ съ собою довольно стыжусь.
Хлопоничъ. Помилуйте-съ!
Князь. Общаго между нами уже нту… Радъ, что живы, кто живъ… а — нту, умерло общее! Они тамъ — въ глубинъ сибирскихъ рудъ — души свои живыя сохранили, сквозь вьюги, сумракъ и нищету, въ оковахъ, свтъ свой пронесли… A я свободный, богатый — душу свою зарылъ глубже, чмъ въ рудник. Темный демонъ — душа моя, и… поздно! не взлетть ей! Что ужъ Чортушк съ декабристами? Тоже наслышаны, небось… о Чортушк-то! Они освобождали, a я заковывалъ… Съ испугомъ въ глазахъ встртятъ… еще и руки, пожалуй, не подадутъ. Нтъ! Поздно, Хлопоничъ, поздно!

Муфтель подходить.

Ну?
Myфтель. Ваше сіятельство…
Князь. Ну?
Myфтель. Ваше сіятельство! Хотите казните, хотите — милуйте. Ничего не нашелъ и найти надежды не имю. Вину свою чувствую, но полагаюсь на ваше великодушіе, что помните мою врную и долгую службу вамъ потомъ и кровью. А, впрочемъ, творите, ваше сіятельство, свой судъ надо мною, какъ вамъ будетъ угодно. Моя преданность все вытерпитъ.

Молчаніе.

Князь. Не за что наказывать тебя, Богданычъ. Тутъ приставь хоть Аргуса стоглазаго, и тотъ не уберегъ бы. Тутъ высшее… Предсказано — и исполнилось. Вотъ онъ зять-то! Судьба! Выкрали… окрутили… Что будетъ? Что будетъ?.. О, Муфтель! страшно! то-то! Судьба! Выкрали… окрутили… Что будетъ? Что будетъ?.. О, Муфтель! страшно! страшно!
Myфтель. Боле горестно, ваше сіятельство, a бояться, осмлюсь доложить, чего же? Совсмъ вамъ нечего бояться, ваше сіятельство.
Князь. Не знаю, Муфтель, чего, но боюсь. Ужасъ въ душ моей, ужасъ, темный и ожидающій. Страшно зрлище свершившейся судьбы, Муфтель. Я чувствую, какъ конецъ мой окружаетъ меня… Я гибну, Муфтель.
Myфтель. Богъ не безъ милости, ваше сіятельство. Перемелется — мука будетъ. Не одни мы ищемъ: весь уздъ на ногахъ. Дастъ Богъ, и вернется еще наша княжна.
Князь (крикомъ). Дастъ Богъ? Сохрани меня Богъ!
Myфтель. Ваше Сіятельство?
Князь. Муфтель! Муфтель! Ты бредишь! Вернется? Да вдь это смерть! Это смерть наша, Муфтель! Разв она одна вернется? Замужняя! съ нимъ!
Муфтель. Съ кмъ, ваше сіятельство?
Князь. Почемъ я знаю? Съ нимъ… Съ зятемъ!.. съ предсказаннымъ!.. Погибель, Муфтель! Туда! Внизъ! Къ чорту! въ тартарары!.. Хоть бы развдать: кто онъ? отъ кого пропадаю?.. Сосдишки вс по мстамъ… Обманули насъ съ тобою, Муфтель! Провели, выкрали двку. О-о-о! Пособниковъ бы мн въ руки… Матрену мерзавку, щенка ея подлаго, Давыдка — разбойника… О-о-о!.. Гд Серафима и Олимпіада?
Myфтель. По приказанію вашего сіятельства, вчера усланы въ самарскія деревни.
Князь. Вернуть. Я погорячился… Не могу безъ нихъ. Мн нужны посредницы между моею душою и загробнымъ міромъ. Немедленно вернуть.
Myфтель. Вся воля вашего сіятельства.
Князь. A про княгиню… какіе въ дворн слухи?
Myфтель. Все по-прежнему. Глупый народъ.
Князь. Ходитъ?
Myфтель. Будто бы… Да разв есть возможность? Глупый народъ.
Князь. Торопитъ… Зоветъ… Подожди, страждущая тнь: свиданіе мести недалеко… Отольются волку… Нехорошо мн, Муфтель! Жиръ душитъ, печень одолла и голова… мутная, свинцомъ налитая y меня голова.
Myфтель. Ваше сіятельство, осмлюсь доложить: можетъ быть, средствице какое-нибудь?..
Князь. Какія, Муфтель, средствица? Спрутъ во мн. Знаешь, что такое спрутъ? Ужасъ океана, слизкая морская гадина, студень поганый, живою кровью питается. Спрутъ во мн. Схватилъ душу, облапилъ всми щупальцами и сосетъ изо дня въ день, изъ часа въ часъ… Нтъ средства на спрута, Муфтель. Ни лекарства, ни огонь, ни желзо не излучать: излчитъ одна смерть!.. Я удостоилъ тебя великой чести, Муфтель: ты подпишешь, какъ свидтель, мое завщаніе. Другимъ свидтелемъ подпишется губернаторъ. Ступай. (Вихрову). Прошу васъ.
Вихровъ. Я приготовилъ проектъ завщанія, князь.
Князь. Благодарю васъ.
Хлопоничъ. Одинъ пунктикъ, ваше сіятельство, слдовало бы… того-съ… Хе-хе-хе!
Князь. Что такое?
Вихровъ. Ахъ, мы сегодня цлое утро споримъ. Поймите же, г. Хлопоничъ, что именно на этомъ пункт особенно настаивалъ князь, когда поручилъ мн составить проектъ.
Князь. Что такое?
Хлопоничъ (читаетъ). Всхъ моихъ крпостныхъ крестьянъ во всхъ моихъ вотчинныхъ и благопріобртенныхъ имніяхъ отпускаю на волю, безъ выкупа, предоставляя имъ сойтись въ земельномъ надл съ единымъ законнымъ наслдникомъ правъ моихъ, княземъ Дмитріемъ Александровичемъ Радунскимъ, по усмотрнію сего послдняго, какъ скоро исполнится его совершеннолтіе
Князь. Ну?
Вихровъ. Господинъ Хлопоничъ находить, что напрасно.
Хлопоничъ. Я только осмливаюсь, что… зачмъ же вашему сіятельству… такое-съ дерзновенное? Вдь времена текутъ-съ… новыя y насъ нын времена! Только и слуховъ-съ въ Петербург, чтобы этому быть… кхе-кхе… событию-съ: то-есть… я осмеливаюсь… что… будто… отберутъ y насъ крестьянъ? Правительство якобы ршило… извините за выраженіе, освободить хамовъ сихъ…
Князь. И пускай освободитъ! Отлично!
Вихровъ. Отлично!
Ковчеговъ. Да, хорошо поддакивать, когда ни кола, ни двора. A y меня триста душъ… благопріобртенныхъ.
Князь. Давно пора!
Хлопоничъ. А я такъ позволю себ замтить, ваше сіятельство, что сомнваюсь… Ничего не будетъ!.. Десятки лтъ слухи ходятъ, a все въ пустышку… Были господа и были рабы, будутъ рабы и будутъ господа… Какъ быть премн законамъ міра сего? Преувеличиваютъ.
Князь. Нтъ, Хлопоничъ, будетъ воля, непремнно будетъ. Великое время наступаетъ для Россіи. Не тоскуй о прошломъ. Не знаю, что дастъ будущее, a прошлое и настоящее наше — тьма кромшная, скрежетъ зубовный. Ты думаешь, жизнь вокругъ насъ? Нтъ, мерзость, запустніе, гнилое дупло, обросшее поганками. Я, ты, Муфтель, Олимпіада, вс кругомъ — поганки. И не наша въ томъ вина: не могли мы другими быть. Изъ поганаго дупла выросли, поганы и мы. Срубятъ дуплистый дубъ,— не станетъ и поганокъ. Къ чорту насъ, къ чорту… Только чортъ-то захочетъ ли взять? Пожалуй, назадъ приведетъ: такіе голубчики, что и ему не надобны… Я счастливъ, что сынъ мой будетъ принадлежать свободной Россіи. Ужъ не будетъ такъ, что тридцать тысячъ душъ жвутъ, чтобы кормить и баловать постылаго и ненужнаго никому человка, врод… врод меня!
Myфтель. Это — что же? Я, ваше сіятельство, всю жизнь… хоть и кровь отдать!
Князь. Знаю.
Хлопоничъ. Обижать изволите: разв бремя ваше кому въ тягость? Въ сладость оно намъ, ваше сіятельство, вотъ что!..
Князь. A на пункт объ освобожденіи крпостныхъ моихъ людей я настаиваю твердо. Правительство само по себ. Мн до него дла нтъ… Эти мужики были моими рабами, свободу имъ дать долженъ я, я, я, a никто другой… Не позволю!.. Слышите, Вихровъ? Разработайте пунктъ, какъ можно подробне и ясне, чтобы потомъ ни кляузъ, ни прицпокъ… Я освобождаю рабовъ моихъ, никто другой: слышали? я.
Лавр. Иван. Осмлюсь доложить: дозорный съ вышки усмотрлъ въ алле карету, скачущую четверикомъ и иные экипажи. Такъ должно предположить, что слдуютъ ихъ превосходительство, господинъ начальникъ губерніи…
Князь. Жду.

Уходить сопровождаемый исправникомъ, Вихровымъ, Лавр. Ивановичемъ.

Ковчеговъ. Эка Люциферъ гордый!
Липинъ. И добро-то онъ длаетъ какъ-то по-зврски.
Хлопоничъ. Чортушка-съ!

Расходятся.

Aнтипъ (съ печи). Карла Богданычъ!
Myфтель. Что?
Aнтипъ. Помираю, другъ.
Myфтель. Али худо?
Aнтипъ. Чего худо? Хорошо, a не худо. У Бога худого нтъ. Пора. Чужой вкъ заживаю.
Myфтель. Что y Бога дни усчитывать?
Aнтипъ. Вотъ, Карла Богданычъ, какъ помру я, деньги на колоду, на свчи пятнадцать рублевъ — тутъ на мн, въ ладонк. Теб поручаю, потому ты нмецъ справедливый.
Myфтель. Попа звалъ ли?
Aнтипъ. На что мн? Ко мн намедни свои, бродяжки, заходили… имъ грхи сдалъ. A попъ — пущай князя хоронитъ.
Myфтель. Эка зла ты накопилъ, старикъ. Вотъ умираешь, дохнуть теб нечмъ, a ты злобишься.
Aнтипъ. Слышь-ка, Богданычъ… У меня къ теб просьба… остатняя…
Myфтель. Приказывай, исполню.
Aнтипъ. Сей ларецъ… подъ подушкою… ты его возьми… и, какъ есть, снеси ему… Дескать, Антипъ кланяется вашему сіятельству… съ того свта…
Myфтель. Ишь… тяжелый… деньги, что ли, тутъ y тебя.
Aнтипъ. Отдай… въ собственныя руки.
Myфтель (беретъ ларецъ). Когда же снести-то, ддушка? Сейчасъ или когда помрешь?
Aнтипъ. Снеси…

Муфтель ушелъ.

Aнтипъ (сползъ съ лежанки). Вотъ тутъ — подъ окномъ, на яблон… на этой самой яблони… на возжахъ… Матюша, душа загубленная!.. княгиня матушка!.. О-о-о-о-о-о!.. Слушайте стараго Антипа!. О-о-о-о-о!.. Часокъ мой вкъ мой! За всхъ васъ! за всхъ!

Рыдаетъ. Слышенъ нечеловческій вопль князя.

Онъ вбгаетъ, шатаясь, синее лицо, волосы дыбомъ, въ рукахъ его шкатулка Антипа, изъ которой сыпятся бумаги.

Князь. Что? Что? Что?
Aнтипъ (весь ощетинился, грозный, грубый). Не дочиталъ, такъ прочитай что! Въ подробности княгиня покойница весь грхъ описала.
Князь. А-а-а… врешь, врешь, врешь…

Кружится, по комнат.

Aнтипъ. Что, Чортушка? Дочь свою единую законную… слышь ты? Единую свою, законную!— замучилъ? Гнетомъ задавилъ, загналъ, своими руками холопу на шею повсилъ? Зятемъ бредишь? Зятя ищешь? Такъ — не сумлвайся: не съ кмъ другимъ. съ Констою связалась… княжна-а! Ха-ха-ха! Вотъ какъ y насъ. Все видлъ я, все! Я это, я полюбовниковъ благословилъ, въ путь-дорогу проводилъ! Ха-ха-ха!
Князь. Уб… уб… yб…

Качается на мст, не въ силахъ броситься на Антипа.

Aнтипъ. Врешь! Не убьешь! Насъ съ тобой Богъ убилъ. Его рукою мы съ тобою отмчены. Человческой рук къ намъ не прикоснуться… Сына ты хотлъ? Жену за сына замучилъ? На, бери! Дала она теб сына. Благодари! Взлелялъ сына-то? Воспиталъ? Вс капиталы, имнія ему завщалъ? Родъ-фамилію на него возлагаешь? Живи княжи, твое сіятельство, князь Дмитрій Александровичъ Радунскій! Ха-ха-ха-ха!

Князь дико стонетъ.

Антипъ. Анъ, вотъ же и не Александровичъ, a Матвевичъ!.. ха-ха-ха-ха!

Князь стонетъ.

Aнтипъ. Есть y тебя сынъ да чужой… Капли крови въ немъ твоей нту. Наша въ немъ кровь… моя… мужицкая! Внукомъ онъ мн приходится, сынъ-то твой… Матвевъ онъ, племянниковъ. праведной души… ха-ха-ха-ха!

Князь снопомъ валится на полъ, къ его ногамъ.

Aнтипъ. Лежи!. Кого ты загубилъ, въ могилкахъ лежатъ… Лежи!
Myфтель (ворвался съ людьми, къ Антипу). Дьяволъ, какого ты колдовства ему далъ?
Aнтипъ. Колдовству моему имя — смерть.
Myфтель (хлопочетъ y князя). Ваше сіятельство! ваше сіятельство!

Князь мычитъ.

Aнтипъ. Подбирай падло-то!
Myфтель. Дикими лошадьми разорву тебя, сатана!
Aнтипъ. Скорый какой! Шутишь: не успешь! И самъ помру… Смерть-то она во… Видста очи мои… Его подбирай, a меня шутишь!.. За порогомъ она… смерть-то… дожидается… Матюша… племянникъ… душа праведная… Я, Матюша, ничего… я не боюсь… я пойду… я старичекъ старый… на волю я… всегда согласенъ… пойду…

Уходитъ, слышно тяжелое паденіе тла.

Myфтель. Ваше сіятельство!.. ваше сіятельство!..
Левонъ (смотритъ въ окно). Не живъ, никакъ, старикъ-то?.. что-то упалъ…
Myфтель. Не до него, подлеца!
Князь. Му… му… му…

Взглядомъ ищетъ растерянныя бумаги.

Myфтель. Бумаги, ваше сіятельство? Здсь… сжечь?.. слушаю…

Швыряетъ въ печь.

Князь (глубоко вздыхаетъ, въ облегченіи). Му… му… му…

Тянется, къ Муфтелю лвою рукою.

Myфтель (всхлипываетъ). Благодтель.

Нагнулся къ рук. Князь перенялъ здоровою рукою его лицо и крпко цлуетъ въ губы.

Myфтель. Ваше сіятельство! вся жизнь была… вамъ, ваше сіятельство!.. (дворн). Что стоите пнями? Бгите за батюшкою! Князя Дмитрія Александровича зовите! Его превосходительство!
Кн. Дмитрій (вбгаетъ, съ нимъ Липинъ, Вихровъ). Папа!

Изъ груди князя вырвался дикій вопль. Приподнявшись въ кресл, съ ужасомъ, гнвомъ, отвращеніемъ смотритъ онъ на сына, съ страшнымъ усиліемъ длаетъ движеніе угрозы… захраплъ, упалъ, умеръ.

Кн. Дмитрій (отскочилъ въ ужас, спряталъ голову въ плать бонны). Папа! Папа! Боюсь! Страшно! зачмъ? Папа!
Лавр. Иван. Господи! Словно дьяволъ по горниц-то пролетлъ.
Myфтель. Не стало благодтеля!
Липинъ. Скончался, какъ жилъ: ненавидя и проклиная.
Вихровъ. Послдній могиканъ!

Занавсъ.

КОНЕЦЪ.

Амфитеатров Александр Валентинович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Княгиня Настя, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1908
  2. Via Sacra, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1899
  3. Дон Жуан в Неаполе, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1915
  4. Отрывок из драмы ‘Галилей’, Понсар Франсуа, Год: 1867
  5. Школа мужей, Мольер Жан-Батист, Год: 1661
  6. Графиня Эльвира, Мирович Евстигней Афиногенович, Год: 1910
  7. Бедная невеста, Островский Александр Николаевич, Год: 1851
  8. Блистательные любовники, Мольер Жан-Батист, Год: 1670
Электронная библиотека