И. Лукаш
И. Лукаш
ПУТЕШЕСТВИЕ НА МАРС
ПУТЕШЕСТВИЕ НА МАРС
Комментарии
Комментарии
Путешествие на Марс, Лукаш Иван Созонтович, Год: 1923
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I. Сост. и комм. М. Фоменко.
Б.м.: Salamandra P.V.V., 2016. — (Polaris: Путешествия, приключения, фантастика. Вып. CLXVIII).
Вы предложили мне изложить историю моего путешествия письменно. Конечно, не так легко это сделать, но я постараюсь быть отчетлив и краток, освещая лишь основные события.
Как Вам известно, по профессии я инженер, а по специальности химик. В 1918 голу, покинув Россию, превращенную в синюшную мертвецкую,— я отправился в Англию, имея лестное предложение на знаменитые химические заводы ‘Джорджа Саунтон и Ко‘ в Манчестере.
Еще ребенком, еще гимназистом, еще в первых днях юности моей,— любил сидеть я у звездных окон в ночи <,…>, Книги по астрономии — были моими любимыми книгами, а мечта о полете, о возможности побывать на ближайшей к нам звезде,— была затяжной и постоянной мечтой моего одинокого отрочества.
Я знал, что Марс есть тот ближайший к нам мир, где все условия жизни вполне соответствуют нашему земному бытию, и я допускал, что на Марсе могут быть люди,— наши звездные братья.
Всегда, как я помню себя.— хотелось мне повидать ту близкую и бесконечно далекую, непредставимо-прекрасную и непредставляемо-фантастическую, звездную, но нашу человеческую жизнь на Марсе.
Землю я особенно не любил, а когда я потерял единственное, ради чего стоит жить на земле,— свою родину, мысль о полете на Марс стала повелительной мыслью всей моей жизни.
И вот, на химических заводах мистера Джорджа, где заведовал я воздухоплавательным отделом,— удача и случай натолкнули меня на решение еще никем не решенной задачи.
18 апреля 1921 года я открыл основные принципы моей летательной световой машины, ‘Светосилы А’, как значилась она в первых моих чертежах, ныне мною утерянных.
Было бы очень долго, да и бесплодно, излагать Вам лабиринты запутанных формул, тот хаос химических сочетаний и ту цепь математических сочленений,— среди которых я обрел принцип моего полета на Марс. Скажу только, что сам принцип был прост, как просто все гениальное.
Ежели солнечный свет пролетает пространство со скоростью около 300.000 километро-секунд,— такой же световой скоростью должна обладать и моя летательная машина.
Здесь на помощь мне пришло — всем известное световое излучение радия. Изучение свойств радия дало мне возможность построить гигантской силы радиоактивные пластинки, а углубленным изучением спектрального анализа я отыскал магнетический полюс радиопритяжения на Марсе. Этим — я победил силу земного притяжения.
4 декабря 1922 года моя крайне портативная световая машина была мною изготовлена: с виду это были четыре радиоящика свинцового цвета, прикрепляемые системой ремешков к рукам и ногам.
Я должен указать, что заканчивал я свои работы уже в Берлине, куда переехал из Манчестера в конце ноября. Здесь, в моей частной лаборатории на Уландштрассе No 90, приветливая и добрая хозяйка моя фрау Брунс,— позволяла мне всю комнату заваливать чертежами и даже прожигать полы и стены при химических моих опытах.
Надобно сказать, что сын фрау Брунс, студент математических наук Генрих, незадолго до моего приезда сошел с ума, отыскивая формулу ‘потери земного веса’, при обладании которой человечество могло бы победить три измерения своего физического тела и ступить в область внетелесного четвертого измерения.
К сожалению, Генрих формул своих до конца не довел, сойдя с ума. Тем не менее, почтенная фрау Брунс не верила врачам, отправившим ее сына в желтый дом, и продолжала считать своего Генриха гениальным математиком. Мой искренне восторженный отзыв о гениальных попытках студента сделал нас с фрау Брунс крепкими друзьями, и мне было позволено все….
Итак, 4 декабря — моя Светосила была готова.
Утром, 5 декабря, я решил начать мой полет. Путешествие не волновало меня, в расчетах своих я был тверд вполне, а бесчисленные лабораторные опыты точно подтвердили все мои выкладки,— но не хотелось мне ни убогой газетной шумихи, ни ослиного вопля варваров в профессорских сюртуках. Поэтому я решил свершить свой полет в полной тайне.
Утром, 5 декабря, я распахнул примерзлое за ночь окно и стал на подоконнике. Внизу белела улица: за ночь выпал пушистый и рыхлый снег.
Учитывая полет сквозь ледяные воздушные пространства, я накрепко закутался в шерстяные фуфайки и одел поверх всего шубу. Помню, когда я пустил в ход систему моих ременных тросов, на моих карманных часах было без 13 минут 9.
Я поднял руки и ступил из окна в беловатую бездну…
‘Светосила А’, как я уже говорил,— быстрее солнечного луча, и потому, разумеется, в вихре полета я немедленно потерял сознание.
На земле люди отсчитывали свои версты, часы, секунды, годы, а может быть, и столетия, а для меня,— в световом вихре полета прошло не более мгновения беспамятства.
В звездных просторах я летел, как пылинка света. Повторяю, весь мой полет в волнах света был не более обморочного мига…
Я очнулся, почувствовав боль от удара. Какие-то люди, бородатые и на вид добродушные, склонялись надо мной. Я слышал тревожные и смутные голоса. Чьи-то руки пробовали поднять меня, но я сам вскочил на ноги и радостно сорвал с головы мою меховую шапку —
— Слава Богу, я на Марсе!
Земля бесконечно далеко. Бесконечно далеки ее муки, ее ложь и подлость, голод и кровавое истребление и все ужасы моей родины, что теперь дышит там, бесконечно далеко в звездных пространствах, холодом смерти на всю вселенную… Я протянул руки этим звездным существам, я жал и стискивал чьи-то пальцы.
— Марсиане, марсиане… Вы впервые видите пред собой сына далекой Земли.
Кругом меня все были одеты по-зимнему. Меня удивил покрой их пальто, близко напоминающий наш, земной. И лица марсиан меня удивили: точно земные лица, серые и озябшие, в морщинах, обрюзглые и с мешками около глаз. Все марсиане дышали мерзлым паром. ‘Значит, и на Марсе бывают зимы’,— подумал я.
— Откуда вы упали?— взял меня за борт шубы пропеченный морщинами старик с багровыми, видимо, отмороженными щеками. Клеенчатой фуражкой с козырьком и синей пелериной этот старик очень походил на земного, берлинского возницу. Странно,— но я понял его. Старик говорил как будто на грубом немецком языке.
— Я не упал, а прилетел с Земли,— ответил я старику.
— С Земли, с Земли,— засмеялись вокруг.— Подите выспаться, иностранец.
— Этот русский пьян, как свинья.
— Русские всегда скандалят.
— С Земли, с Земли — ха, ха, ха…
За моей спиной смеялись сипло и простуженно,— я еле вырвался из грубой толпы. За углом я очистил снег с колен и с груди.
Улицы, улицы…. Как странно, как тягостно знакомы марсианские улицы, громады серых, тяжких и холодных домов, а на всех углах одинаково черные стеклянные вывески с одинаковыми белыми буквами ‘Cigarren’.
На углу я увидел обычный газетный киоск, а в киоске старушку-газетчицу, обернутую байковыми платками. Но ведь я знаю эту газетчицу: каждое утро она продает мне газету и каждое утро жалуется мне, что марка все падает, что маргарин дорожает, что в Германии будет голод и зимой придут большевики…
Я побежал, дрожа от ужаса. Все это походило на сумасшествие. Я потерял на бегу мои радиоящики, я обрывал с пальцев тонкие плетения моих летательных тросов. ‘Сумасшествие, сумасшествие,— думал я.— Весь мой полет — бред безумия…’
Меж облетелых деревьев мелькали автомобили, провизжал на железных рельсах красный трамвай. ‘Я безумен,— подумал я,— у меня один путь — под трамвай…’ Но в эту минуту попался мне навстречу малыш-школьник. Я хорошо помню его румяное на свежем холоде лицо, и голые крепкие ножки в коротких синих штанишках, и рыжий ранец за спиной. Я тронул его за плечо:
— Постойте… Скажите, это город Берлин?
— Ну конечно, Берлин,— изумленно и тревожно глянул на меня малыш.
— Значит, я в Германии, в Европе, на Земле?
— Да, да,— где же иначе,— на Земле.
— А это какая улица?
— Уландштрассе… Пустите меня!
Малыш вырвался. Я не преследовал его, я все понял мгновенно: ежели на Марсе все жизненные условия равны нашим земным, то, должно быть, на Марсе все то же самое, что и на Земле, все то же самое, как зеркальное отражение, до мельчайших подробностей.
Марс — двойник Земли. Я понял это и мне оставалось только проверить мое заключение. Я попал в зеркало Земли, и я должен отыскать в нем моего двойника,— самого меня.
В несколько прыжков я был у No 90.
Я влетел по лестнице в пансион фрау Брунс. Меня никто не видел: фрау Брунс, вероятно, ушла на базар.
Проверяя себя,— я нарочно постучал в дверь моей комнаты: ежели я на Марсе, мне должен отозваться мой двойник… И вот я услышал глухой голос:
— Войдите!
Я вошел и увидел, что мой двойник, я сам, идет мне навстречу. Он был в расстегнутой меховой шубе, без шапки, с искаженным, бледным лицом и блуждающими глазами…
Повторяю,— мне все стало понятно: Марс — двойник Земли и обе планеты взаимно повторяют себя во всем, отражая друг друга в каждом движении бытия, как зеркала.
Следовательно, в те мгновения, когда я вылетел на Марс,— мой двойник, после долгих работ и исканий, должен был перелететь на Землю… Почему же я вижу его перед собой здесь, на Марсе, почему же я разглядываю его в тягостном замешательстве?
— Я прилетел к вам с Земли,— отрывисто сказал я.
— Я понял вас,— отвечал он растерянно и глухо.— Вы опередили меня на V юо секунды. Я шел уже к окну, когда вы в него прыгнули. Еще миг и вы никогда не увидели бы меня: вы бы остались на Марсе, а я, вместо вас, попал бы на Землю.
— Но ведь это то же самое, что Марс, что Земля…
— Теперь я вижу, что то же самое.
— Значит, и на Марсе та же ложь, нищета, злоба и кровь, что и у нас.
— Да,— та же.
— И большевики — вместо России, и поглупелая и оподлевшая Европа, и падение марки, и маргарин…
— Все то же, все то же самое. Как в зеркале. Мы — ваше отражение, или вы—наше, но все то же.
— Это очень скучно.
— Я думаю так же. И знаете что,— лучше вам вернуться на свою планету.
— Но я потерял свою летательную машину, мне не вернуться на Землю,— сказал я.
— У меня машина в порядке. Тогда на Землю полечу я, а вы оставайтесь вместо меня на Марсе… Я лечу, прощайте.
Он наскоро пожал мне руку, бросился к окну и распахнул раму. Через мгновение моего двойника-марсианина не было в моей комнате.
Теперь вы, мой уважаемый и милый доктор, каждый день уверяете меня, что я, разбив в моей комнате зеркало и приняв в нем свое отражение за двойника,— выкинулся в нервном припадке в окно.
Вы каждый день уверяете меня, уважаемый доктор, что я вовсе не на Марсе, а на Земле, и что я вскоре оправлюсь от моих потрясений.
Милый доктор,— Вы меня не проведете… Какая же это Земля, когда я вчера видел здесь, в палате No 8, двойника безумного, бедного Генриха. Мне очень жаль этого помешанного марсианина — виновного лишь в том, что его земной двойник, берлинский студент,— помешался где-то там на бесконечно-далекой отсюда Земле.
В заключение не могу выразить Вам благодарности за тот уход, которым Вы окружили меня в Вашей марсианской психиатрической лечебнице.
О себе скажу, что изредка я хочу снова приняться за чертежи моей летательной световой машины, чтобы с Марса вернуться на Землю, но опасаюсь, что тяжкие испытания пережитого не позволят мне этого сделать.
Никогда, неужели никогда не увижу мою Землю…
Доктор,— мне бы Россию поглядеть, не марсианскую, а земную Россию, милую мою…
Россия, Россия — где ты?… Боже,— какой раскаленный обруч давит на голову. Не хочу, не хочу я быть больше на Марсе. Где ты, моя родная земля?
Сегодня (Рига), 1923, No 44, 25 февраля. Публикуется с незначительным сокращением неск. слов, связанным с дефектом доступного экз. издания.
И. С. Лукаш (1892-1940) — прозаик, поэт, драматург, критик, художник-иллюстратор. Родился в семье швейцара и натурщика петербургской Академии художеств. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Дебютировал как поэт-эгофутурист (сб. Цветы ядовитые, 1910). В период гражданской войны воевал в Добровольческой армии, печатался в газ. Юг России, Голос Таврии. В эмиграции с 1920 г., жил в Турции, Болгарии, Чехии, с 1922 г. в Берлине, с 1927 в Париже. Широко публиковался в периодике, выпустил в эмиграции ряд сборников рассказов и очерков, несколько исторических романов.