'Путешествие критики' -- социальная сатира писателя-радищевца, Кокорев А. В., Год: 1951 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

А. В. Кокорев

‘Путешествие критики’ — социальная сатира писателя-радищевца

I

Проблема развития русской литературы конца XVIII и начала XIX века вплоть до последнего времени не подвергалась серьезному изучению. Буржуазные литературоведы XIX и начала XX века касались этого вопроса вскользь, ограничиваясь изложением отдельных фактов, эпизодов, они много говорили о борьбе сторонников сентиментализма и классицизма, о борьбе карамзинистов и шишковистов, но в сущности своей литературный процесс оставался совершенно невыясненным.

Характерно откровенное заявление акад. Истрина о том, что разобраться в литературном движении начала XIX века он не в состоянии. Он писал: ‘Это была какая-то особая сфера, совершенно непонятная нам теперь. С психологической стороны нам понятнее, т. е. доступнее для нашего восприятия, сфера даже XV— XVI веков, или эпохи Петра, потому что настроение этих эпох может быть охарактеризовано резкими чертами, но эпоха последних десятилетий XVIII и начала XIX века носит какой-то особый стиль’. [Акад. В. М. И с т р и н. Опыт методологического введения в изучение русской литературы XIX века, вып. 1, СПб, 1907, стр. 71.]

Литературоведы XIX—начала XX века не могли уяснить подлинных начал, которыми определялись социально-экономические, политические и культурные процессы. Переходные эпохи, в которые, вследствие усиления борьбы между новым и старым, указанные процессы становились особенно сложными, ставили буржуазных ученых в тупик.

Литературный процесс начала XIX века буржуазные литературоведы рассматривали абстрактно: классицизм, сентиментализм определялись ими, как заимствования с Запада, своеобразие этих направлений на русской почве не учитывалось. Литературные произведения, заключавшие в себе ростки нового, казались им по своим жанрам и по тематике незначительными, мелкими, второстепенными и даже третьестепенными (‘Бова’ Радищева, произведения В. Попугаева и др.).

Только советская историческая и литературоведческая наука, руководствуясь марксистско-ленинской методологией, владея гениальным учением И. В. Сталина о борьбе между старым и новым, о неодолимости победы нового, передового, смогла выяснить и правильно оценить процессы социально-экономические, а также процессы в области культуры и литературы.

Тормозом в изучении истории СССР в течение ряда лет являлась вульгарно-социологическая школа Покровского, а в области литературоведения, кроме того, большой вред принесли формалисты, вульгарные социологи, последователи школы А. Н. Веселовского. Радищев, центральная фигура того времени, трактовался как писатель-одиночка, не связанный с русским литературным движением ни предыдущего, ни последующего времени. Мнение Пыпина о том, что ‘протест, некогда выставленный Радищевым, оставался неподдержанным’ и что ‘его критическое направление не нашло продолжателей даже в смягченной форме’ [А. Н. Пыпин. Общественное движение в России при Александре I, изд. 3, СПб, 1900, стр. 263] не встречало отпора.

В последнее время — с выходом в свет работ Д. Д. Благого о Радищеве и Вл. Орлова о русских просветителях 1790—1800 годов — проблема развития русской литературы начала XIX века в основном получила правильное освещение. В работе Вл. Орлова верно определены основные силы, вступившие в идейно-политическую борьбу, и с большой убедительностью доказывается, что борьба начал ‘радищевского’, с одной стороны, и ‘карамзинского’, с другой, определила литературный процесс начала XIX века.

Дело Радищева не умерло с его трагической кончиной: оно было поддержано и продолжено довольно значительной разносословной группой молодых писателей, поэтов, ученых, объединившихся в Вольном обществе любителей словесности, наук и художеств (Пнин, Попугаев и др.), наиболее радикальные из них получили название радищевцев.

Вл. Орлов прав, когда говорит в своей книге: ‘Боевой наступательный ‘плебейский’ дух, выразившийся в защите гражданских прав и в утверждении морального достоинства ‘низших классов’, включая и крестьянство, проникает идеологию наиболее радикальных радищевцев’ [Вл. Орлов. Русские просветители 1790—1800-х годов. Гослитиздат, 1950, стр. 59].

Радищевцы не отрывались от реальной русской действительности, поэзия их злободневна: рабство, нищета, неправосудие — темы многих произведений радищевцев, и всякому было ясно, что речь шла о русской жизни, о русской действительности. Даже в тех случаях, когда действие произведения переносилось за пределы России (‘Негр’ Попугаева), читателям легко было понять, что автор имеет в виду русских угнетателей — крепостников и русских рабов — крепостных. Нет сомнения, что радищевцы своими печатными и рукописными произведениями оказали большое воздействие на современников. Факт опубликования хотя бы избранных сочинений Радищева говорит о стремлении радищевцев к открытому выступлению с пропагандой идей поэта-революционера [Мы держимся той точки зрения, что одним сыновьям Радищева было не под силу издать сочинения своего отца].

Без учета творчества Крылова невозможно иметь (правильного представления о развитии русской литературы начала XIX века. Крылов был самым близким к Радищеву по своей общественно-политической направленности писателем, он шел по той же столбовой дороге, по какой шел и Радищев. Легенда о том, что в XVIII веке Крылов был один, а в XIX веке — другой, должна быть бесповоротно похоронена. Отметим характерный, почему-то не учитываемый факт: как только Крылов возвратился из своей фактической ссылки, он немедленно выпустил в свет второе издание ‘Почты духов’ (СПб, 1802), с изменениями и дополнениями. Творческий путь Крылова в XIX веке и нужно начинать с ‘Почты духов’, тесно связывая его предыдущую и последующую деятельность в единое целое, помня, что еще Белинский предупреждал: ‘Многие в Крылове хотят видеть непременно баснописца: мы видим в нем нечто большее’.

Деятельность Радищева, а также Крылова, радищевцев мы рассматриваем в плане развития борьбы нового со старым, в плане развития дворянской революционности.

II.

Настоящей публикацией мы ставим задачей ввести в круг научного изучения новые литературные материалы. Художественное прозаическое произведение под названием ‘Путешествие критики’, по нашему мнению, будет полезным при дальнейшем изучении литературного процесса начала XIX века, так как оно, мы полагаем, должно быть зачислено в литературный фонд радищевцев.

‘Путешествие критики или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частию сам был очевидным свидетелем’ — библиографическая редкость. Книга эта до настоящего времени остается незарегистрированной ни в одном из библиографических справочников и научно не изученной, — она известна только небольшому кругу лиц. Впервые в печати эта книга была отмечена Н. П. Сидоровым и Н. Л. Бродским.

Н. Л. Бродский, приветствуя настоящую публикацию, незадолго до смерти писал в Издательство Московского университета: ‘…Эта книга, вышедшая в 1818 г, продолжала радищевские традиции в начале XIX века, являлась ярким антикрепостническим документом в аракчеевские годы, свидетельствовала о наличии освободительных идей в русском обществе, где уже вызревали ранние декабристские настроения. Переиздание этой книги чрезвычайно полезно: историки русской общественной мысли, литературоведы с выходом в свет этой забытой книги включат в свои обзоры ценную страницу для характеристики исторического периода накануне пушкинской ‘Деревни’.

‘Путешествие критики’ напечатано в Москве, в типографии Селивановского в 1818 году, хотя цензурное .разрешение было подписано Алексеем Мерзляковым 14 марта 1810 года. Но и получив визу цензора, автор в течение восьми лет не мог опубликовать своей книги. Лишь в 1818 году, благодаря кратковременному облегчению для печати после выступления Александра I в Польском сейме, Селивановсюий решился отпечатать ее в своей типографии. Автор этой книги, скрывшись под инициалами С. Фон-Ф., остался неизвестным [Имеется некоторое основание предполагать, что автором ‘Путешествия критики’ мог быть С. П. Фонвизин, племянник Д. И. Фонвизина].

‘Путешествие критики’ — это ряд бытовых очерков в эпистолярной форме (34 письма), в которых дается широкий охват русской жизни начала XIX века: в них ставятся вопросы, касающиеся суда, администрации, семьи и брака, воспитания детей. Большая часть очерков посвящена двум вопросам — разложению провинциального поместного и городского дворянства и тяжелому положению крепостного крестьянства.

Поместное и городское провинциальное дворянство изображено автором ‘Путешествия критики’ самыми мрачными красками. В дворянском обществе царят всевозможные пороки: невежество, грубость, семейный деспотизм, обман, вымогательство, воровство, жестокое обращение с крепостными.

Отсутствие каких-либо человеческих интересов, полное моральное разложение — вот характерные черты дворянского общества. Один за другим проходят перед нами представители привилегированного ‘первого’ сословия.

Вот помещик Н. — кутила, пьяница, мот, картежник, продающий своих крестьян оптом и врозницу то в рекруты, то фабрикантам.

Это — зверь в человечьем облике. Крепостных крестьян он не считает за людей. Когда крепостные обратились к нему с просьбой не продавать их в розницу за тысячи верст, а продать какому-либо помещику поблизости, это вызвало у него припадок бешенства и неистовый вопль: ‘Ваше дело молчать и делать то, что я приказываю, а я приказываю то, что мне хочется или сию же минуту палок, плетей… спину мягче брюха сделаю’.

А вот другой зверь — помещик М. Буквально каждый день он совершает жесточайшие экзекуции над несчастными крепостными: ‘Не пройдет ни одного дня, в который бы он не отдул одного, а иногда пятерых из людей своих кнутьями и не влепил бы каждому ударов ста по три’.

В ‘Записках охотника’ Тургенев рассказывает о наказании помещиком-аристократом Пеночкиным камердинера Федора за то, что вино подано было ненагретым: ‘Насчет Федора… распорядиться,— проговорил Аркадий Павлыч вполголоса с совершенным самообладанием’.

В ‘Путешествии критики’ имеется аналогичный рассказ о жестоком крепостнике-помещике М. Один из слуг за то, что, по мнению г. М., подал любимой его борзой собаке слишком горячие щи, сначала получил от самого барина сто пощечин, а затем под непосредственным наблюдением и руководством барина был высечен кнутом. Помещик М. в своей свирепости неукротим, жена его предупреждает гостя, хотевшего просить о ‘пощаде бедного человека’, чтобы он не делал этого, так как муж ее такого нрава, что если теперь и оставит несчастную жертву, то ‘после замучит’. Безграничная власть над крепостными так развратила господина М., что кровавые экзекуции стали для него насущной потребностью. Утром, отправляясь на прогулку по своей усадьбе, он откровенно заявляет: ‘Похожу по двору, не найду ли кого-нибудь, к кому б можно было придраться, до-смерти хочется постегать кого-нибудь’. И, конечно, жертва была найдена: ‘Не прошло еще четверти часа, как уже слышен был вопль и стон’.

Тургенев о Пеночкине говорит, что, отправив камердинера Федора на расправу, он пришел в веселое расположение духа.

Другой крепостник — помещик Стегунов, изображенный Тургеневым, при звуке мерных ударов плети, доносившихся из конюшни, с наслаждением начал вторить ударам: ‘Чуки-чуки-чук! Чуки-чук’.

А автор ‘Путешествия критики’ повествует о г. М.: ‘По окончании экзекуции, возвратился к нам хозяин, сел за стол и начал кушать с большим против прежнего аппетитом’. Автор ‘Путешествия критики’ и Тургенев подметили характерные, устоявшиеся черты психики помещика-крепостника. Далеко уступая Тургеневу по художественному мастерству, автор ‘Путешествия критики’ смело и откровенно изображает звериную психологию крепостников-помещиков и их издевательства над крепостными. Со страниц ‘Путешествия критики’ несутся стоны, рыдания истязаемых крепостных.

В письме 22-м — ‘Хороший эконом или белый, торгующий белыми’—нарисован отвратительный образ помещика — специалиста по торговле крепостными душами. В течение 12 лет приобрел он путем перепродажи 950 душ и 125 тысяч рублей наличными деньгами. Слезы несчастных отцов, матерей, лишающихся навсегда своих детей, доставляют этому чудовищу развлечение. ‘Забавное зрелище, — говорит Н. своему собеседнику, — если бы вы поглядели на них в это время или хоть издали послушали, как ревут тогда женщины, верно бы насмеялись вдоволь’.

Насилия над крепостными девушками со стороны помещиков были в то время обычным явлением. Отдельные писатели, например Николев, пытались заявить протест по этому поводу, но голос их звучал одиноко и довольно робко. Но вот впервые в ‘Путешествии из Петербурга в Москву’ раздался грозный протест против насилий развратных злодеев (‘Зайцово’, ‘Медное’). Автор ‘Путешествия критики’ продолжал дело Радищева. Он насытил свой рассказ о помещике-насильнике таким горячим чувством негодования, так обнажил растленную психику насильника, угрожающего своей несчастной жертве, что образ этого помещика-злодея встает перед нами, как живой.

Страстная жажда наживы широко охватила дворянское общество: неограниченная власть над трудом, имуществом крепостных и низкий интеллектуально-моральный уровень крепостников приводили к самым уродливым проявлениям скупости.

Вот один из скопидомов — г. А. Деревня его и крестьяне являли собою печальное зрелище: ‘развалившиеся хижины, похожие более на хлевы, чем на домы’, крестьяне, шедшие на господскую работу, ‘покрыты были разодранными рубищами’.

Ярко нарисовано угощение, каким потчевал г. А. своего гостя: ‘Обед состоял в пустых щах, гречневой каше и ржаном пироге с морковью’, а десерт — ‘из репы, моркови и загнивших яблок, изрезанных в самомалейшие кусочки’. В заключение подан был стакан ‘бражки’, такой, что наш рассказчик, прихлебнувши слегка, сказал сам себе: ‘Этот стакан вылить на бешеную собаку и та облезет’. Еще более ужасное впечатление произвел неожиданно появившийся друг г. А.: ‘Сертук его, казалось, был сшит из одних дыр, которые по местам были соединены между собой маленькими суконными лоскутками’. При виде этого помещика у нашего автора родилась мысль, что ‘это сама скупость странствует на земле во образе человека’.

Нравственная распущенность среди дворянства дошла до самых крайних пределов: мужья обманывают своих жен, жены — мужей, молодые люди обманывают доверившихся им девушек, они ‘почитают хвалиться пороками своими — пороками непорочными, т. е. модными’ (письмо 34), сводни, сеющие разврат, — почтенные, уважаемые дворянским обществом люди (письмо 32), брак сделался предметом открытой купли и продажи (письма 13 и 15).

Автор ‘Путешествия’ коснулся воспитания детей в дворянском обществе и снова рисует безотрадную картину: родители прививают своим детям с юных лет самые низменные наклонности — лень, своеволие, жадность, жестокое обращение с крепостными (письма 21 и 30). Результаты такого воспитания налицо: десятилетний сын помещика П. говорит своему старшему одиннадцатилетнему брату: ‘Как я буду настоящим барином, так стану сечь людей еще больше, нежели батюшка’. ‘Так и должно, — ответил другой, — я часто слыхал, что без побой от них и добра не видать, а бить их ничуть не грех — лакей хуже собаки’ (письмо 21).

Автор ‘Путешествия критики’ считает, что уродливое воспитание так глубоко развращает детей, что они безнадежны, он не соглашается с Правдиным, что Митрофанушек и им подобных может исправить военная служба: ‘По моему мнению, дети г. П., ежели проучить их под ружьем, могут сделаться несколько оборотливее, вежливее, но ничуть не человеколюбивее’ (письмо 21).

‘Путешествие критики’ знакомит нас и с другими образами помещиков, показывая их в самом отталкивающем виде: перед нами проходят фигуры шулеров-картежников, пустых щеголей—развратных прожигателей жизни, тупых хвастунов — псовых охотников, жалких сплетников и т. п.

В ‘Путешествии критики’ нарисовано чиновничество, администрация— печальная картина: городничие — Вральманы, гости городничего— тоже Вральманы (письмо 31). Вральмана многие ‘любят и почитают за человека весьма разумного’, потому что для них ‘заморская и грязь дорога’.

Суд тоже не на высоте: судьи кривят душой, дела в судах тянутся целые годы и решаются в пользу проходимцев-плутов, напоминающих Праволова из ‘Ябеды’ (письмо 32), в качестве судей восседают часто Шемяки (письмо 31).

Картина дворянско-крепостнического общества, нарисованная автором ‘Путешествия критики’, поистине ужасна. Отовсюду, со всех сторон показываются фигуры Бесчестовых, Беспорядковых, Высоко- меровых, Свисталовых, Надуваловых, к ним присоединяются Шемя- &gt,ки, Вральманы, а также различные безыменные чудища, какие-то свиные рыла (письма 3, 4 и др.). Только изредка на этом сплошном черном фоне появляются светлые точки: умный, честныйг покрытый ранами полковник К., уличивший судей в формализме и бесчеловечии (письмо 31), молодой офицер, полюбивший крепостную девушку, давший слово на ней жениться, добродетельная барыня, воспитывавшая крепостную девушку, как родную дочь.

III

Очерки, посвященные крепостному крестьянству, неизменно проникнуты гуманностью, искренним сочувствием к несчастной доле крестьянской.

‘Путешествие критики’ открывается жуткой картиной: помещик Я. продал всех молодых крестьян своей деревни какому-то фабриканту, который живет, по словам старика-крестьянина, ‘отсюда тысячи за три верст там, где-то неподалеку от каторги’. Этих крестьян помещик ‘перехватал, сковал в железы’, велел запереть в домах и приставил к ним караул. Плач, стоны, рыдания наполнили все село, с часу на час они ожидают приезда помещика с фабрикантом и отправки несчастных арестованных навсегда в далекие места. Вот отдельные образы страдальцев-крестьян. Старик с опухшими от слез глазами просит себе смерти: ‘Жена, — говорит он, — померла от горя, было два сына, молодец молодца чище, я любовался, глядя на них, а теперь обоих не стало: одного по зиме продал в рекруты, а другого продает теперь’. Ярко нарисованы этим стариком-крестьянином ужасы крепостного состояния — беззащитность, полная зависимость от злой воли барина: ‘Как вздумаешь про него,— говорит он, — так волосы дыбом становятся. Десять лет, как мы ему достались в руки, десять лет он гнетет нас страшными налогами, десять лет сосет кровь нашу. Работаем и день и ночь — и всё на него, он же последний кусок ото рту отнимает от нас’.

С большой силой нарисовал автор ‘Путешествия критики’ образ матери, исстрадавшейся от горя и слез. Плач малюток, ‘увивающихся около брата своего, который заступал у них место отца и матери’, наш автор, вероятно, слышал в жизни, не сочинил, а лишь записал его: ‘Родимый ты наш братец, на кого ты нас покидаешь, кто нас будет поить, кормить, без тебя натерпимся мы и холоду и голоду’. Автор ‘Путешествия критики’ назвал этот плач ‘жалобною песнию’ и добавил: ‘Какое разительное красноречие!’. И он прав.

С особенным волнением нарисовал автор ‘Путешествия’ образ крепостной девушки, изнасилованной помещиком (письмо 10).

Автору ‘Путешествия критики’ удалось изобразить тяжелые переживания этой несчастной девушки: доля ее напоминает судьбу крепостного интеллигента, нарисованного Радищевым в очерке ‘Городня’. Но ее доля еще тяжелее — положение ее безвыходное. Автор ‘Путешествия критики’ сумел показать в лице несчастной жертвы ‘прихоти развратного злодея’ стойкость натуры крепостной девушки: упорно боролась она за свою честь, находясь в полной власти зверя-помещика, решительно отказалась от положения наложницы (письмо 10).

Автор ‘Путешествия критики’ показывает дикий произвол и сумасбродство помещиков-крепостников, он рассказывает, например, как по распоряжению помещика были высечены восемь крепостных крестьянок без всякой вины, ‘по ошибке’: бабы принесли восемь блюд ягод, а барину показалось, что два, испуганные до крайней степени окриками и барскими пощечинами крестьянки не смогли ничего разъяснить. По распоряжению барина всех их выпороли. После порки, когда выяснилось ‘недоразумение’, барин милостиво заявил, что бабы ‘сами себя бьют’.

У автора ‘Путешествия’ глубокий подход к проблеме крепостного права. Он смотрит открытыми глазами на этот вопрос, у него сложилось твердое убеждение в том, что помещик ненавистен крестьянам независимо от того, добрый он или злой: ‘Люби сено в стогу, а барина в гробу’, — говорил народ.

В одном из очерков повествуется об убийстве крестьянами своей помещицы. Помещица была ‘очень достойна любви и почтения: она была умна, ласкова, добросердечна, не горда, управляла подчиненными своими, как мать’. И, однако, крестьяне убили ее: собрались ночью целой толпой во главе со старостой, взломали окно, схватили барыню, отвезли за десять верст от села и утопили в реке, получалось такое впечатление, что крестьяне совершили бессмысленное жестокое ‘смертоубийство’. Автор ‘Путешествия’ дает в конце очерка объяснение. В селе, в котором была убита помещица Е., до нее помещики никогда не жили, крестьяне платили оброк, они представляли себя как бы свободными, и вдруг появилась помещица — иллюзия свободы у крестьян с появлением барыни в их селе исчезла. На суде они объясняли: ‘барыня расположилась поселиться в нашей деревне навсегда. Жить в одной деревне с своей помещицей нам показалось что-то дико, потому что прежде ее ни один помещик в нашей деревне не живал, больше нечем ее винить’ (письмо 24).

IV

Автор ‘Путешествия критики’ в заглавии своей книги подчеркивает, что будет описывать то, ‘очевидным свидетелем’ чего был. Он выполнил свое обещание: факты, явления, описанные им, не вызывают сомнения относительно их реальности, от очерков нашего автора веет правдой. Изображение жизни и быта дворянского крепостного общества и крепостного крестьянства соответствует подлинной исторической обстановке. Так, например, продажа помещиком Я. крестьян фабриканту с переселением их, изображенная во втором письме, происходила на основе действовавших тогда законоположений: указом Павла от 16 марта 1798 года разрешено было фабрикам и заводам покупать крестьян с переселением. Торговля рекрутами с конца царствования Екатерины II, с 1792 года, приняла особенно широкие размеры, когда существовавшие до этого времени некоторые ограничения были отменены [См. В. С е м е в с к и й. Крестьяне в царствование Екатерины II, т. 1, СПб, 1908, стр. 167.].

Наш автор — враг ‘карамзинистов’: он язвительно высмеивает их слащавую, далекую от жизни приторную сентиментальность, неестественную природу, существующую только на бумаге, в сочинениях ‘чувствительных’ поэтов: ‘Как несходно’ изображение природы с природою! На месте зелено бархатных лугов увидел я просто зеленые луга. Это заставило меня выбросить из головы все описания, какие я только знал. Для чело изображать нам ее в бархатных, атласных и прочих уборах? Она их никогда не носит’ (письмо 1).

Особенно остроумно высмеивает наш автор ‘карамзинистов’, населявших свои произведения хорами резвых пастухов и пастушек и ‘счастливых пейзан’. ‘Вообразив, что на прекрасной долине, которая была перед глазами моими, непременно должны быть хоры резвых пастухов и веселых пастушек, я повсюду искал взорами сих счастливых любимцев природы, но нигде ничего не видно. Наконец, к несказанному удовольствию моему увидел я стадо, увидел самого пастуха — и в то же мгновение, едва переводя дыхание свое, приложил внимательно ухо, чтобы насладиться нежными звуками свирели или восхитительным пением его. Но вообрази удивление мое и досаду! Я услышал один пронзительный свист и хриповатые вскрикивания: ‘Эй… куда! Я тебя!’

Наш автор метит в определенных, конкретных лиц, конкретных ‘чувствительных путешествователей’, — он имел в виду В. Измайлова, кн. Шаликова, Невзорова и др. Описание природы В. Измайлова претило автору ‘Путешествия критики’: ‘Как мы были упоены и голубым цветом неба и зеленым бархатом лугов и шумом ручейков и красотою весны… Нежность ландшафта, который, если смею так сравнить, улыбается у подошвы горы, как страстный юноша у йог нежной красавицы. Там покоимся мы на мягких коврах, расстилаемых роскошною природою,— свист птичек служит нам музыкой’ [В. Измайлов, Путешествие в полуденную Россию, ч. 1, М., 1802, стр. 8—9.].

А вот описания жизни счастливых пастушков и пастушек, которые возмущали автора ‘Путешествия критики’: ‘Счастливое семейство, нежнолюбящаяся чета, пастушок, которой на свирели поет тайну души своей, хоровод сельских красавиц, группы детей, нежная улыбка, трогательный взгляд’.

Или: ‘Смотря на покоющихся овечек, на пасущих пастухов, на травки и цветочки, путешественник чувствует небесное вдохновение и хочет схватить сельскую свирель, чтобы петь с Геснером счастие пастухов и пастушек’.[В. Измайлов. Путешествие в полуденную Россию, ч. 1, М., 1802, стр. 50.]

‘Карамзинисты’ наперекор друг перед другом изображали счастливых, радостных поселян: ‘Они истинно благополучны, несмотря на то, что мы называем их бедными. Ах! Мы во сто раз их беднее… Мы посреди роскоши и забав скучаем…’ [Сочинения кн. Шаликова, ч. 1, М., 1819, стр. 49.].

Всем этим ‘чувствительным’ поэтам, изображавшим русскую крепостную деревню в виде счастливой Аркадии, автор ‘Путешествия критики’ бросает в лицо горькие слова правды: ‘Весело чувствительному празднолюбцу смотреть на работающих: каково-то работать?’.

Автор ‘Путешествия критики’ не признает и дидактической литературы, считает ее отвлеченной, бесполезной, он извиняется перед своим другом, когда незаметно для себя переходит на роль моралиста: ‘Поелику поучения — должно убегать пороков — очень обыкновенны и каждому известны, то я не скажу тебе из них ни одного слова’.

Автор наш стоит за показ жизни такой, как она есть, он стоит за реалистическое изображение действительности. При изображении явлений жизни нужно руководствоваться опытом: ‘Опыт есть самый лучший учитель’.

‘Путешествие критики’ написано простым русским языком. Большой заслугой автора является то, что ему удалось передать крестьянскую речь и без слащавости, какую придавали ей ‘карамзинисты’, и без того натурализма, какой стремились привнести писатели XVIII века (Попов, Лукин и др.). Характерна усиленная тяга С. Ф. к народной пословице, поговорке: они рассыпаны по всей книге.

Об авторе ‘Путешествия критики’ некоторые сведения можно получить из его же произведения. Наш автор — дворянин, молодой человек, родился в Москве, где и прожил безвыездно до своего путешествия. Он человек образованный, культурный, вдумчивый, стремящийся разобраться в социально-политических вопросах своего времени. Элементы автобиографичности в ‘Путешествии критики’^ налицо, и потому мы можем проследить эволюцию социально-политических взглядов нашего автора. В начале путешествия он выступает как наивный, доверчивый гражданин ‘Александровской весны’: он верит в ‘благодетельность правительственных установлений начала царствования Александра I, верит в добропорядочность представителей власти — исправников, заседателей, взаимоотношения между помещиками и крестьянами он мыслит в рамках патриархальных отношений между отцами и детьми, между начальником и подчиненным: помещик поставлен над крестьянами начальником для того, чтобы сделать их счастливыми. Но опыт жизни, опыт, полученный во время путешествия, быстро разбивает его иллюзии.

Бесчеловечные поступки помещика Н. нарушили царивший в его душе покой: он не может примириться с жестокостью, а тут еще он вспомнил о прочитанном им: о таковых же бесчеловечных поступках белых с черными. Однако наш автор надеется еще, что г. Н. раскается, ‘почувствует угрызения в душе своей и ужас в сердце своем’. И в то же время у него начинают появляться сомнения в самой законности крепостного права, как государственного установления.

Наш автор в самом начале своего путешествия думает, что помещик Н. — исключение, но он все более и более убеждается в дальнейшем, что людей недостойных, порочных в дворянском обществе везде очень много. Уже в 5-м письме он пишет своему другу: ‘Судьба как бы нарочно водит меня в путешествии моем большею частию по таким местам, где вижу я одно развращение человеческое, высказывающееся в различных видах’. Судьба несчастной крестьянской девушки-крепостной привела в смятение нашего автора, он пишет своему другу: ‘Охоты к путешествию, сколько она ни была велика, теперь во мне очень мало, ежели часто будут встречаться подобные сему случаи, то не премину, брося все, убраться поскорей домой’.

Автора ‘Путешествия’ все еще не покидала надежда встретить умных, честных людей: ‘Если есть порочные, то должны быть и добрые’, — рассуждал он. Надежды не оправдались: даже старшая сестра его, жившая в городе, оказалась в лагере порочных, она деспот в своей семье, препятствует личному счастью дочери, требуя от нее согласия на выход замуж за пустого, развратного, но богатого кутилу.

Путевые впечатления принесли автору ‘Путешествия’ большую пользу.

Автор освободился от своих колебаний и сомнений, он на опыте убедился в том, что жизнь современного ему дворянского общества полна всяких мерзостей и ‘теперь (никакая сила человеческая не может разуверить его в этом’.

‘Путешествие критики’ тесно связано с прогрессивной русской, литературой XVIII века. Автор широко пользуется образами комедии Фонвизина: в его очерках в качестве действующих лиц выступают Митрофанушка, Вральман, Простаков, он полемизирует с Правдиным, вспоминает Скотинина.

Автор ‘Путешествия критики’ воспользовался опытом Новикова и Крылова в показе жизни, быта помещиков и крестьян. Картина деревни, нарисованная С. Ф. в 3-м письме, напоминает ‘Деревню разоренную’ из ‘Отрывка путешествия в*** Т…’. Сцена из жизни пастухов и пастушек в ‘Путешествии критики’ явно напоминает аналогичную сцену из ‘Каиба’ Крылова [Ср. Полное собрание сочинений И. А. Крылова, Огиз, т. 1, 1945, стр. 367 и ‘Путешествие критики’, стр. 4]. Результаты дворянского воспитания и образования С. Ф. подтверждает почти дословно цитатой из ‘Трутня’ Новикова: ‘Дети г. П. в школу твою вступили поросятами, а из нее выйдут взрослыми свиньями’ (ср. у Новикова: ‘Известие о молодом российском поросенке, возвратившемся из-заграницы совершенною свиньею’).

Изображение темноты, невежества, интеллектуально-морального разложения дворянства в ‘Путешествии критики’ напоминает изображение дворянского общества в сатире Новикова и Крылова, автор ‘Путешествия критики’ следует лучшим традициям сатирической литературы XVIII века. Но он рисует жизнь дворянскою крепостнического общества на другом этапе: Вральман ‘вырос’ в городничего, Митрофан — в отставке, хотя ‘остался таким же, каким был в недорослях’.

Автор ‘Путешествия критики’ стремится продолжить изображение Радищевым жизни и быта феодально-крепостнического’ общества России начала XIX века, и это в некоторой степени ему удалось, однако до призыва к революции он не подымается.

Время, охватываемое в ‘Путешествии критики’, определяется с достаточной точностью: в 1-м письме высмеивается ‘Путешествие в полуденную Россию’ В. Измайлова, напечатанное в 1802 году, а во 2-м письме описывается продажа крепостных фабриканту на вывоз, запрещенная указом Александра I в 1802 году.

Таким образом, время событий, описываемых в начальных двух письмах, можно определить: это 1802 год. В 10-м письме упоминается молодой офицер, который находится в отлучке в течение двух’ лет, отсюда можно заключить, что он был в действующей армии во время войны с Наполеоном, т. е. примерно в 1805— 1806 годах. Вообще есть основания утверждать, что в ‘Путешествии критики’ изображена жизнь русского общества первого десятилетия XIX века.

Время написания ‘Путешествия’ можно таким образом определить 1802—1809 годами.

‘Путешествие критики’ — произведение писателя-просветителя начала XIX века, радищевца. Он верит в великую силу просвещения, которое ‘располагает сердцами людей с неограниченным полномочием’. С. Ф. поднялся до сознания того, что одного просвещения для изменения жизни мало, необходимы ‘дела’: ‘можно иметь просвещенный разум, возвышенно мыслить, благородно чувствовать — и подло делать’.

Автор ‘Путешествия критики’ говорит о том, какой должна быть деятельность человека,— она должна быть проникнута ‘люд- костью’, гуманностью. Простые, непросвещенные люди, говорит он, могут равняться с образованными: ‘простое рубище так же удобно может покрывать великого человека, как пышный наряд подлого и гнусного’.

В заключение мы повторим высказанную нами в начале статьи мысль: в ‘Путешествии критики’ с позиций русских просветителей-радищевцев изображается дворянско-крепостническое общество. ‘Путешествие критики’ дает нам ценные материалы для изучения литературного процесса начала XIX века.

——————————————————————

Источник текста: Ферельцт, фон С. К. ‘ Путешествие критики, или Письма одного путешественника, описывающего другу своему разные пороки, которых большею частью сам был очевидным свидетелем’, памятник русской сатирической публицистики начала XIX века. Москва, МГУ, 1951 г.

А. В. Кокорев

‘Путешествие критики’ — социальная сатира писателя-радищевца

I

II.

III

IV

Читайте также: