ПУТЕШЕСТВЕНИКЪ НАШЕГО ВРЕМЕНИ.
ПУТЕШЕСТВЕНИКЪ НАШЕГО ВРЕМЕНИ.
Лучшее врагъ хорошаго.
ИВ. ГОЛОВИНЪ.
‘Сынъ Отечества’, No 9, 1838
Путешественик нашего времени, Головин Иван Гаврилович, Год: 1838
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Путешествіе! Какое слово приводитъ боле въ сотрясеніе чувство пылкое, мысль жадную дйствіи? Счастливцы т, которые мечтаютъ, оставляютъ все и скачутъ далеко, по крайней мр, въ воображеніи! Когда живемъ мы больше, если не въ путешествіи? Тогда-то нашъ духъ въ вчномъ напряженіи, въ безпрестанномъ сотрясеніи отъ безконечныхъ, ежеминутныхъ впечатлній. Что лучше разнообразія? Прочь забота, суеты: я передъ ландъ или почтовой картой, и какъ завоеватель міра, спрашиваю: куда — на западъ или на востокъ?
Когда мысль о путешествіи заронилась въ молодую голову, ничто ее не уничтожитъ. Путешествіе, говорятъ, кричатъ, нужно для тла, для души, для разума, для всего, необходимо, благодтельно. Да, если бъ этого и не было, не довольно ли, что оно принято, что оно въ мод? Fi donc! можно ли не путешествовать? можно ли не согласоваться съ обычаями? Въ слдствіе этого, и человкъ, никогда не мечтавшій о путешествіи, детъ, какъ говорятъ, ‘путешествовать,’ чтобы сдлаться un homme la mode. Чего не длаетъ мода, этотъ грозный деспотъ! При дуновеніи нашего стараго друга, Русскаго втра, благоразумный часто вспоминаетъ со вздохомъ о старинномъ Русскомъ кафтан. Вздохнуть можно, но преобразовать туалетъ — неслыханное святотатство. Мыслите, какъ угодно, но длайте, какъ принято.
Что такое путешествовать? Нкогда ничего не было важне путешествія: приготовлялись часто полжизни, чтобы странствовать остальную часть своего вка, сбирались, какъ въ экспедицію, какъ въ походъ, разставались, какъ на вкъ, и ворочались не вс: многіе платили жизнію за любопытство подышать чужимъ воздухомъ, сдружиться съ иностранными обычаями. Но это были путешествія съ великими цлями, въ отдаленныя, какія нибудь дикія земли, а теперь совсмъ другое! Еще давно ли тому назадъ, поздка изъ Парижа въ Аміенъ, изъ Петербурга въ Москву были страшны до того, что посягающіе на нихъ, длали завщаніе? Всего этого теперь не стало, такъ, что же, однимъ словомъ, путешествіе?
Не думайте, будто вашимъ путешествіемъ вы прибавите что либо къ познаніямъ общимъ: вы увидите только одно всмъ извстное, но увидите сами лично, хоть не все и рдкое, такъ, какъ видли ваши предшественники, съ наблюденіями которыхъ вы можете познакомиться за весьма скромную цну, между тмъ, какъ ваши собственныя будутъ стоить много — очень много.
Теперь путешествовать совсмъ не страшно, отнюдь не затруднительно. Вы кладете въ бумажникъ какъ можно больше векселей, пашпортъ, билетъ на пароходъ — вотъ и все…. А гамъ, вы мняете ваши клочки бумагъ на красивенькія монетки, и разбрасываете ихъ по большимъ дорогамъ … Вотъ это-то и зовется ‘путешествовать.’ Что легче? Это могутъ длать дти, и они путешествуютъ, но это длать должны вс. Вы воротитесь назадъ безъ векселей и монетокъ, къ вамъ прибгутъ ваши кредиторы. Ихъ видъ не такъ забавенъ, какъ видъ лаццароновъ въ какой либо піес. Это будетъ скучно, у васъ нчего будетъ имъ дать, но вы воротитесь къ вашимъ любовнымъ записочкамъ какой нибудь швеи Француженки, или даже танцовщицы, и будете утшены. Въ крайнемъ случа, вы заложите имніе, или, если оно уже заложено, что боле вроятно, то возьмете прибавочныя деньги, или когда и этого нельзя, пойдете на продажу вашего имнія съ аукціоннаго торгу, и позабавитесь видомъ какихъ нибудь оригиналовъ торговцевъ. Это небольшое утшеніе въ гор, но такое горе fort la mode. Притомъ, нельзя же его сравнить съ счастіемъ быть un homme la mode, человкомъ, который путешествовалъ, и сохранилъ кучу миленькихъ флаконовъ и пукъ разноцвтныхъ афишекъ — весь плодъ воротившагося изъ путешествія.
Путешествуютъ боле всхъ Англичане и Русскіе, такъ много и такъ часто, что о другихъ въ сравненіе съ ними можно сказать, что они совсмъ не путешествуютъ. Но можно ли сравнить Англичанъ съ Русскими, родъ путешествія однихъ съ родомъ другихъ! Англичане только здятъ, а Русскіе разъзжаютъ. Англичане смотрятъ въ лорнетку, или только въ книги, планы и виды, не повряя ихъ врности, едва успваютъ показать на карту и сказать: ‘мы теперь здсь.’ Русскіе же ничего не смотрятъ, а показываютъ самихъ себя. Англичанинъ почти нигд не останавливается, или тамъ гд не нужно, а тамъ гд нужно, едва на нсколько минутъ, онъ здитъ только для того, чтобы здить. Однажды на Рейнскомъ пароход составилась группа разскащиковъ. Англичанинъ съ презрніемъ взглянулъ на всхъ и съ гордостію молвилъ: ‘Никто не сравнится со мною: я изъздилъ столько-то тысячь миль!’ — Всталъ и пошелъ, увренный въ громовомъ дйствіи своего изрченія. Каково было его удивленіе, когда Французъ, взявъ его за руку, сказалъ: ‘Я знаю человка, который путешествовалъ боле васъ.’
— Кто онъ?— возразилъ Англичанинъ — это былъ бы мой первый другъ.— Курьеръ Германскаго Союза — хладнокровно отвчалъ Французъ.
Въ Лондон членомъ Клуба Иностранцевъ длаются не г, кто много видлъ, или съ пользою, а кто боле миль прохалъ.
Содержателю гостиницы нтъ миле гостей Англичанъ: никого безбожне ихъ не обманываютъ. Англичанинъ стоялъ однажды въ трактир подъ вывскою: ‘Къ золотому гусю.’ Какъ ни привыкъ онъ платить дорого, но на этотъ разъ счетъ ему показался безсовстны ли’. Хозяинъ, усаживая его въ коляску, просилъ о посщеніи впредь.— ‘Съ удовольствіемъ,’ отвчалъ Англичанинъ, если вы меня не будете принимать за вашу вывску.’ Слово рзкое рдкость изъ устъ Англійскихъ) а ропотъ на дороговизну неслыханное чудо! Не смотря на это, Англичане здятъ изъ экономіи, а не для путешествія. Для чего же здить Русскіе? Для удивленія Восточною роскошью, не всегда чувствуя, что нерасчетливость часто награждается одними насмшками. Судьба однихъ изумлять предпріимчивостію, оборотами, другихъ храбростію проживать свое достояніе. Въ Гамбург есть дв цны, Русская и Нмецкая, въ другихъ городахъ тоже, но это не такъ замтно. Говорятъ, что Русскіе много путешествуютъотъ того, что въ Россіи нчего смотрть. Если то правда, такъ въ Россіи тмъ боле предстоитъ дла, а бжать отъ дла къ бездлью дурной расчетъ!
Ничего нтъ несправедливе’ какъ по одному шагу, слову или длу, судить о человк, но одному человку о цломъ обществъ, по нкоторымъ обществамъ о цлой націи. Никто не сомнвается, что многіе путешественники приносятъ другимъ и себ пользу, и никому не причиняютъ вреда. Одни путешествуютъ по ученой цли, для присмотра за промышленостью, для изслдованія той или другой ея втви, прядильныхъ фабрикъ, или каменноугольныхъ ломней, для наблюденія за особеннаго рода болзнями, или хоть для ратоборства за систему прогибитивную. Благодтельнымъ этимъ людямъ пожелаемъ счастливаго пути. Но согласиться должно, что большая часть путешествуютъ для того только, чтобъ путешествовать, т. е. отъ нчего длать.
Что же они длаютъ за границею? Весьма много, т. е. ничего — самое лучшее изо всхъ занятій, по собственному ихъ сужденію.
Будемъ зрителями ихъ наслажденія.
Первая неудача ожидаетъ путешествующаго на пароход. Какими поэтическими красками рисовалъ онъ его въ воображеніи, и какъ скученъ онъ въ самомъ дл! ‘Какъ мило — мыслилъ онъ — видть только небо и море, чтобы потомъ очутиться внезапно среди всхъ заграничныхъ чудесъ!’ Но на другой же день плаванія, море потеряло много своихъ прелестей и ихъ замнила морская болзнь. Тогда и общество не утшеніе. Я не совтую влюбленнымъ подвергаться взаимной опасности видть себя больными. Тутъ бываютъ положенія и ситуаціи не совсмъ авантажныя. Главный секретъ въ любви — щадить и скрывать прелести. Можно подумать, что путешественники подвергаютъ себя на первые дни всмъ неудобствамъ, неудовольствіямъ, даже страданіямъ, чтобы увеличить ожиданіе диковинокъ чужой земли, чтобы еще боле воспламенить (что не всегда бываетъ можно) энтузіасмъ, съ которымъ сойдутъ на берегъ. Нельзя не согласиться, что одна изъ самыхъ забавныхъ сценъ представляется въ Травемюнде, когда съ восторгомъ, близкимъ къ изступленію, пассажиры соскакиваютъ на берегъ, и привтствуютъ милое имъ солнце. Врядъ ли удастся имъ поздка пріятне поздки отъ Травемюнде до Любека. Птичка, овечка, листокъ, костюмы, упряжка, всякая мелочь, все вдругъ удивляетъ и прельщаетъ обожателей всего чужаго, хоть и дурнаго.
Но вотъ и Гамбургъ! Юнгоерштигъ и портъ, тополи и мачты, узкія улицы и шумъ бичей, шляпы на головахъ въ домахъ, сигары въ зубахъ на улицахъ, а Нмочки сентиментальны и блы до нельзя, такъ мило контрастируютъ съ черноглазыми Жидовками! И это все вы увидали въ одинъ часъ. Сколько мыслей и наслажденій! Уже нашъ путешественникъ благословляетъ ту блаженную минуту, когда ршился онъ проститься съ суровыми нашими красавицами, съ обросшими бородою извощиками, съ широкими, единообразными улицами свера! Онъ дорожитъ временемъ. Что же дале, мыслитъ онъ, коли столько прелестей съ перваго шага! Скоре дальше, дальше!
Но тяжко будетъ его похмлье!
Кто здитъ въ своемъ экипаж, тотъ не разъ вспомнитъ со вздохомъ о Русской, скорой и дешевой зд. Изъ всхъ мстъ, во вс направленія ходятъ дилижансы каждый день, часто нсколько разъ въ день, подъ разными наименованіями. Порядокъ неподражаемый, но удобства мало. Въ мстахъ никогда нтъ отказа: для одного пассажира лишняго отправляется особый экипажъ (Beicliaisc), съ которымъ соединено неудобство перемны его на каждой станціи. Если иногда случается общество занимательное, то столь же часто подвергаешься противному случаю. ‘Аккуратность,’ какъ и многія другія добродтели Нмцевъ, доведена до педантисма. За цлый часъ до отъзда, поклажа должна быть на почтовомъ двор, все и вс заране на своихъ мстахъ, почти Ліонъ не сводитъ глазъ съ часовъ, и съ первымъ ихъ ударомъ раздастся звукъ трубы и хлопанье хлыста. На станціи едва услышится труба, вс бросаютъ недоконченный разговоръ, кофе и кушанье, а жадные обжигаются, бгутъ и бгутъ, едва успвая взять деньги сдачи.
Но вотъ путешественникъ нашъ на водахъ. Распредленія занятій и веселій на всхъ ихъ схожи, почти одинаковы. Тутъ вы принимаете одну похвальную привычку — вставать рано, идете пить воду, или смотрть, какъ пьютъ ее другіе, или какъ ходятъ взадъ и впередъ по алле, или галере. Странное стеченіе народовъ и людей! Старики и молодые, больные и здоровые, наскучившіеся жизнію и алчущіе оной! Но едва разгадали вы въ этой пестрой толп, съ кмъ быть и съ кмъ не быть, какъ опять скачете въ путь, въ даль. На водахъ въ день три засданія въ игорномъ дом. Онъ центръ общаго стеченія. Сначала вы страшитесь стола, рулетки, этой пропасти, жадно поглощающей золото, слово Redoute не получило еще для васъ значенія дома веселія страстнаго: не въ игр ли страсти взволнованы боле нежели гд либо? Сначала она вселяетъ въ насъ одинъ страхъ, и повелваетъ осторожность, воздержность. Но въ чемъ не соблазнителенъ примръ! Честолюбіе человка всемогуще. Рдко, очень рдко удается выиграть, но случай возможенъ, и этого довольно, чтобы всякій былъ увренъ, что онъ, а никто другой, будетъ счастливецъ и выиграетъ. А кто выигравъ не доигрывается до проигрыша? ‘Это страсть, это сильне меня’, говорить проигравшійся. О сколько занимательныхъ наблюденій представляется за игорнымъ столомъ! Счастливъ не тотъ, кто выигрываетъ, а кто не играетъ, кто безъ страсти смотритъ на страсти другихъ. Въ игр распознается характеръ человка. Какъ онъ слабъ въ борьб съ машинкой, вчно ровной., мрной, безстрастной, безжалостной! И у ней есть свои капризы, ихъ разгадать берется всякій, а кто рано согласится въ своемъ безсиліи постигнуть ихъ, тотъ человкъ съ характеромъ, или человкъ безъ амбиціи.
Вы принимаете воду, или ничего не принимаете, а выдаете золото, а иногда и серебро, т. с. свое послднее. Отъ того-то на подахъ только и встртите извстное общество. Люди, которымъ назначена мысль и дло, посвящаютъ весьма малое время водамъ.
Рдкій удаляется отъ правила постить вс воды, по крайней мр, вс Рейнскія, отъ Ахена до Баденъ-Бадена. Въ одинъ день вы продете нсколько Нмецкихъ царствъ и государствъ, едва успвая замчать перемны мундировъ на почтиліонахъ. Въ городахъ также нтъ недостатка, каждый день ночуете въ новомъ город, вамъ даютъ въ гостинниц гланцированную карту, съ видомъ отели, съ планомъ города, съ реестромъ, такъ называемыхъ, достопримчательностей (Sehenswrdigkeiten). Музеи, собранія древностей равно похожи и скучны. Есть же люди, которые предпринимаютъ цлое путешествіе, чтобы сличать одну чучелу съ другою, любоваться надъ истертымъ, избитымъ, надгробнымъ Римскимъ камнемъ, или стряхивать пыль собственноручно съ какого нибудь манускрипта! Да подобаетъ имъ почтеніе я уваженіе! Они особой категоріи путешественники — съ цлію, мы имъ пожелали попутнаго втра.
Каждый городъ славится своею знаменитостію: Кобленцъ колодцомъ, который дв націи приняли за трофей своихъ побдъ, Франкфуртъ Жидовскою улицею, въ Бинген Bingerloch, въ Гейдельберг гигантская и пустая бочка, въ Брюссел Менкиннисъ въ парадномъ облаченіи, дарованномъ ему побдоноснымъ Лудовикомъ XIV, незабвенный памятникъ его щедротъ, въ Берн медвди. Какъ не видать всхъ этихъ рдкостей? Какъ не путешествовать? Какъ не видать трости, шпаги, старыхъ сапоговъ великихъ людей? Какъ не куцить тысячнаго пера, которымъ Наполеонъ подписалъ отреченіе отъ престола? Какъ не знать благоговнія и трепета, съ которыми приближаешься къ гробниц великаго человка? Можно ли не видать всхъ полей битвъ, Люцена, Іены и Ватерлоо, гд лилась кровь, гд ршалась судьба вселенной — не быть на самомъ томъ мст, гд стоялъ Наполеонъ, не обросить поля орлинымъ взглядомъ, хоть и пустаго поля, многозначительно поднять козырекъ и сказать: ‘Такъ это здсь!’ И въ память всхъ рдкостей покупаете вы картинки большаго и малаго формата, черныя, или раскрашенныя, и воротясь, сшиваете ихъ въ толстую книгу, съ надписью, Souvenirs d’un voyage de qualrc mois, или просто: ‘Мои путешествія!’ Но если у васъ память слаба, а великъ энтузіастъ и толстъ кошелекъ, то велите срисовать вс комнаты, вс нумера, которые занимали вы въ различныхъ Европейскихъ гостинницахъ. Это любопытно.
Перейдемъ къ частному:
Франкфуртъ центръ Европы. Здсь сходятся путешественники изъ всхъ краевъ, чтобы разъхаться на вс стороны. Легко различить оканчивающаго путешествіе отъ начинающаго, человка, котораго любопытство удовлетвореной надежды, большею частію, обмануты, отъ восторженнаго ожиданіями энтузіаста фанатика. Вотще сталъ бы первый отговаривать втораго — онъ не повритъ. ‘Пустое, заблужденіе, невжество!’ возопитъ онъ — ‘не знали что какъ смотрть,’ или предпишетъ неудовольствіе флегм, хандр, какимъ нибудь непріятнымъ приключеніямъ. Во Франкфурт Германская діета — отличной и дешевый столъ въ Hotel d’Angleterre.
Карлсруэ для иностранца — станція, гд нельзя пробыть боле часу, и спшишь перемнить лошадей.
Мюнхенъ подаетъ большія надежды на будущность: это новыя Аины, но остается вопросъ: новыя Аины въ XX столтіи возобновятъ ли интересъ Древнихъ?
Въ Вн можно пробыть съ удовольствіемъ 10 часовъ, отъ обда до полуночи, т. е. пость Mehlspeise, послушать Штрауса, погулять въ Пратер, и кое-что другое. Тамъ вс члены въ довольств и нг, исключая одного — головы!
Одна изъ главныхъ выгодъ путешествія — познаніе цны времени. Удивительно, какъ много можно сдлать въ десять часовъ, добраго и злаго! Чего нельзя сдлать въ нсколько часовъ въ Париж, въ Пале-Роял? Не все сказать можно что тамъ длается, но можно умыться, одться съ ногъ до головы, принять видъ Французика по послднему журналу, встртиться съ пріятелемъ изъ Саратова, свести знакомство, связь, дружбу, можно нажить такъ же легко и скоро, какъ и промотать состояніе: однимъ словомъ — въ Пале-Роял можно переродиться. Но мы еще отъ него далеки — заглянемъ сперва въ Дрезденъ.
Саксонія типъ Германисма, колыбель Лютеранисма. Тамъ тихія, мирныя, нравственныя наслажденія, милое убжище отъ суетъ и безпокойствъ мірскихъ. Саксонцы заимствуютъ отъ иностранцевъ одно необходимое. Какъ везд и вс сосди, Саксонцы не любятъ Пруссаковъ. Вотъ забавный анекдотъ: Саксонецъ, расплачиваясь съ Пруссакомъ, уронилъ грошъ, и подымая его, оттолкнулъ ногой съ презрніемъ, сказавъ: ‘это грошъ Прусскій’ — Не далеко толкайте: забросите за границу Саксоніи!— возразилъ ему Пруссакъ.
Но если бы Саксонія была больше, то не тотъ сталъ бы Дрезденъ: роскошь испортила бы его пріятности.
Какъ не красивъ театръ снаружи, такъ пріятны минуты, которыя проводишь внутри его. Девріентъ, Паули, Веймаръ, Бауеръ, Аншюцъ, и наконецъ г-жа Шредеръ поставляютъ театръ Дрезденскій наравн съ первыми въ свт. Выборъ пьесъ Нмецкій — нравоучительны и печальны до совершенства — добродтель доведена до неестественности. Смхъ неслыханное явленіе въ здшнемъ театр. Но Германія —
Какъ слезы къ Нмочк пристали,
И какъ мила она въ печали!
Въ Дрезденъ здятъ смотрть красоту въ картинахъ, въ его жительницахъ, въ природ. Если не для Мадонны Рафаеля, то для картинъ Рубенса найдется не одна модель въ Саксоніи. Кто не знаетъ поговорки:
Sachsen, wo die schnen Mdchen wachsen!
Безспорно хороши Саксонки, но гд нтъ хорошенькихъ? Да, красота Саксонская различна отъ другихъ: она не знаетъ роскоши и нги, ей украшеніе роза, но роза ея не красить — роза только миле на ея груди, завидуя красот своей соперницы. Она не здитъ въ богатомъ экипаж, ходитъ пшкомъ, ходитъ очень скоро, слишкомъ скоро, за то никто не ходитъ миле Саксонки.
По ровной, песчаной и единообразной дорог, възжаете вы въ единообразный городъ Берлинъ. Если бы изобртательный геній Шинксля не создалъ украшеній крышечныхъ, то едва ли, исключая статуи Блюхера и Курфирста, нашлось бы что нибудь, на чемъ могъ бы глазъ успокоиться отъ единообразія. Прекрасно для жителей, но гд прелесть для путешественника? Въ Берлин нтъ шума, нтъ пышности: у всей гвардіи только три экипажа — это историческій фактъ. Берлинъ очей’, музыкаленъ: утромъ барабанъ, вечеромъ Споптини, творецъ Агиссы и кавалеръ многихъ орденовъ. Въ Берлин царствуютъ воинственность и паука, университетъ и армія, громы пушечные и умственные, равно спокойные и равно грозны». ‘Обязанность ученія и военной службы (Schul und Dienstpflichgeit),’ говоритъ Кузенъ, ‘суть два слова, которыя выражаютъ всю Пруссію, они содержатъ въ себ тайну ея особенности, какъ націи, ея могущества, какъ государства, и смя ея будущности. Они выражаютъ дв основы настоящаго просвщенія, которое состоитъ изъ свта и изъ силы.’
Разсказала’ бы я вамъ, какъ враждуютъ Гансъ и Савиньи, какъ тотъ ораторствуетъ, какъ этотъ читаетъ, но все это не для всхъ интересно. Есть люди, которые путешествуютъ, чтобы постучаться у дверей всхъ ученыхъ — я говорю постучаться, ибо за границей не вс’ ученые содержатъ слугъ для доклада, и входятъ къ нимъ испросивъ на то позволеніе стукомъ у двери. Такихъ имю честь увдомить, что къ Гансу не входятъ безъ доклада, и ходятъ не для того, чтобы его слушать, а чтобы любоваться его халатомъ. Ему противенъ Раумеръ. Онъ разговорчивъ дома съ пользою, а на лекціи болтливъ безъ пользы.
Ученики Гегеля усердно стараются понятъ его и передать другимъ, что не всегда имъ удается. Это муравьиное гнздо заботливо промышляетъ у ногъ свернаго дуба — Стеффенсъ. Одинъ неподвиженъ, рдко вслушивается онъ въ шорохъ мелкихъ его соперниковъ. Ему ничего и никого не нужно — въ немъ заключенъ міръ. ‘Земля’ сказалъ онъ однажды, ‘безъ ногъ и безъ рукъ: ей не за чмъ стремиться, нчего обнять — все въ ея ндрахъ!’ Какая жизнь ветъ отъ этого Норвежскаго Борея! Въ его антропологіи, какъ въ твореніяхъ древнихъ Грековъ, вы найдете весь міръ, по Греки говорили обо всемъ, ибо не довольно знали части. Стеффенсъ объемлетъ все, ибо части неспособны занять вполн его гигантскаго ума. Если вы заблудитесь въ университет, въ шумной толп студентовъ, и она вдругъ замолкнетъ и раздвинется, чтобы открыть путь двумъ сдымъ головамъ подъ широкопольными шляпами — поклонитесь имъ низко: это дв великія головы, Стеффенсъ и Риттеръ, оба равно глубоки и всемірны.
Гордость Германіи Александръ Гумбольдтъ: онъ много содйствовалъ ея слав, слав Пруссіи. Хвала тмъ, которые, какъ онъ, употребили преимущества рода и состоянія въ пользу паукъ, хвала тмъ, которые постигая его, открыли ему достойный и великій кругъ дйствія! Онъ посвятилъ себя благу каждаго и всхъ. Прямодушіе и доброжелательство отличительныя черты его характера.
Человкъ зависитъ отъ предметовъ, его окружающихъ: иначе двигаешься, мыслишь и дйствуешь въ одномъ мст, нежели въ другомъ. Въ Берлин нельзя не принимать участія въ интересахъ ученаго міра, иначе пребываніе въ этой столиц слишкомъ скучно для иностранца.
Берлинъ очень бденъ въ отношеніи искусствъ. Въ музеум не знаешь чму удивляться: его ли архитектур, или бдности его сокровищъ? Они не важны въ художественномъ, и занимательны въ одномъ историческомъ отношеніи.
Берлинскіе трагическіе актеры столько-же отличны, сколько дурны пвцы. Большее ихъ число кулисные инвалиды, ихъ нанимаютъ на жизнь и жалуютъ имъ пенсію. Какъ нкогда въ Византіи былъ станъ Зеленыхъ и Синихъ, въ Париж уголъ Короля и Королевы, такъ теперь въ Берлин партія блондинки и брюнетки, Фассманъ и Лёве. Гд касается до искусства, я становлюсь подъ знамя Юга.
По этой скудности путешествія вы не удивляетесь. Отъ Германіи не ожидали вы, можетъ быть, многаго. Рдко проживаютъ въ ней Русскіе, они ея не любятъ. Напрасно Нмцы охотно къ намъ здятъ, живутъ и наживаются у насъ. Нельзя не уважать, а вмст и не побояться Нмцевъ — они изобрли порохъ и философію.
Вы требуете Парижа, и я вамъ послдую. Парижъ столица свта, хранилище всхъ благъ міра. ‘Тамъ одно прелестное!’ кричать въ одинъ голосъ приверженцы всего Французскаго, которыхъ легіоны долго будутъ многочисленны. ‘Назовите хоть одно дурное въ Париж!’ — А грязь, грязь!— ‘Что за ничтожное нападеніе! Что же въ этомъ что грязь? Гд нтъ грязи?’ — Нигд, милостивые государи, столько, какъ въ Париж: она струею бжитъ вамъ въ галоши, и услужливое колесо кабріолетки щедро бросаетъ ее въ лицо проходящимъ. Въ числ многихъ благотворныхъ заведеній Парижскихъ, служащихъ къ слав и выславленію новаго Вавилона, поставляютъ заведенія для чистки сапоговъ, ибо весьма частая бываетъ въ нихъ надобность. Но эта надобность ощутительна въ одномъ Париж, гд также надобно-бы завести подобныя заведенія для лица и для души французовъ. ‘Кто васъ проситъ,’ скажете вы мн, ‘ходить, мараться и допускать, чтобы въ васъ брызгали? Садитесь, позжайте и обрызгивайте другихъ.’ Быть по сему, но гд же тогда исполненіе этого слова, которое везд читаю, слышу, которое вскружило не одну молодую голову, стоило столько крови, слово galit? Это слово, стало быть, звукъ пустой?
Волею и неволею мирюсь съ грязью на улицахъ, но грязь въ домахъ, въ обществахъ, въ семействахъ, грязь чувствъ и умовъ? Въ Париж, чтобы не сказать во Франціи, царствуетъ одинъ point d’honneur, т. е. отсутствіе честности. Возьмите Парижъ съ утра до вечера, съ минуты, какъ онъ встанетъ, до той, когда утихнетъ, и разскажите исторію его дня: найдете ли вы преступленіе, котораго-бы тамъ не случилось? И можетъ ли быть иначе тамъ, гд нтъ ничего святаго, гд идолъ золото, золото въ грязи и грязь въ золот? Парижъ соблазнителенъ одной своей вншней оболочкой. Онъ гордится, что дерзко и безстыдно можетъ выставлять передъ глазами свта все, что у другихъ скрыто и неприступно. Войдите въ его публичные суды, и скажите: гд въ мір творятся такія неслыханныя преступленія, такъ нагло и безсовстно, и гд еще преступникъ гордится своимъ беззаконіемъ и безчеловчіемъ? ‘Это не отъ того, что во Франціи нтъ ничего святаго,’ возразить какой либо филантропъ, ‘но отъ того, что въ ней народонаселеніе слишкомъ велико, и что одинъ можетъ только существовать на счеть другаго.’ Трудно тутъ отличить причину отъ слдствія, но это есть и того довольно.
Франція гордится Палатами Депутатовъ, он шумны, но шумитъ тотъ только, кому нчего дать, или ничего дать не хотятъ. Много блеску, шуму, словъ — мало дла, и можетъ ли быть иначе, когда представитель какого нибудь отдаленнаго Округа, Парижанинъ, журналистъ, озабочены только выгодами своей партіи, а не своихъ избирателей?
Французы живутъ только для выгодъ настоящихъ: одинъ практическій интересъ опредляетъ занятія ихъ ученыхъ, они смотрятъ на пауку, какъ на средство, а не какъ на цль. Сколь далеки они въ естественныхъ и математическихъ наукахъ, столь невжественны въ отвлеченныхъ умствованіяхъ. Плохой философъ Кузенъ, а Лерминье превосходить его одними изъявленіями любви къ Нмецкой философіи. Французскій ученый легко жертвуетъ основательною, но скучною истиною за блистательную нелпицу. Съ произведеніями разума и искусства мы слишкомъ много имемъ случаевъ и обязанностей познакомиться у себя дома.
Какъ ни легко Французу сдлать книгу, но число новыхъ хорошихъ книгъ весьма ограничено. Почтенный Тьерри ошибся, что XIX столтіе прославитъ себя описаніями Исторіи, такъ, какъ философія была особеннымъ предметомъ занятій XVIII-го вка. Его примру не послдовали: творенія его остались единственными и едиными. Литература Французская не богатетъ. Гюго драмами, Ламартинъ рчами не увеличили, а уменьшили свою славу. Ихъ лиры слабютъ, творческій ихъ элементъ изсякаетъ — ему, какъ и всему человческому, есть конецъ. Самъ Шиллеръ испытывалъ это на самомъ себ, и едва окончивъ одно твореніе, длался снова ученикомъ, чтобы поднять изнуренныя свои силы. Тіеръ не шевелится, съ тхъ поръ, какъ голодъ его не понуждаетъ. Молодые сочинители изнуряются въ мелкихъ статейкахъ, занятые дневными интересами. Самъ Скрибъ перешагнулъ за точку своего блеска, а Парижскіе театры по цлому полугоду отдлываются одними и тми же піесами.
Самое любопытное и занимательное явленіе въ Париж остается жираффъ.
Многіе поставляютъ долгомъ взбираться на вс Европейскія башни. Нтъ вида увлекательне вида Парижа съ высоты Нотръ-Дамъ, Пантеона, или даже Вандомской колонны. Вы отрываете себя отъ мелкихъ впечатлній, и однимъ взоромъ объемлете безконечный городъ, со всми его сокровищами. Какъ ничтожны вамъ покажутся люди, съ ихъ огненными страстями, съ ихъ страшными, величественными помышленіями, столь грозными вблизи! Эти шумныя толпы, разливающіяся по стогнамъ и площадямъ, видимыя съ высоты кажутся смшными и презрительными. Но видъ цлаго вселяетъ въ васъ трепетъ, и вашъ глазъ ищетъ Монмартра, стараясь увриться, что была когда то сила, передъ которой потрясся и палъ гордый этотъ градъ. Если вы хотите сохранить пріятное воспоминаніе о Париж, проститесь съ нимъ съ высоты Пантеона: вы видите одно цлое, не различая частей. Парижъ, виднный съ высоты, величественъ, а издалека волшебенъ. И такъ лучше всего не здите совсмъ туда, и сохраните блистательное объ немъ ваше мнніе.
Время и привычка наполняютъ самую ужасную пропасть. Знакомства, связи, жизнь могутъ сдружить васъ съ иностраннымъ: все это разорвать навсегда — горестная минута, которой лучше не привлекать, и нигд не останавливаться слишкомъ надолго. Признаюсь, что я плакалъ о Берлин… Лучше же хочу я плакать объ Россіи.
Когда еще разъ мн будетъ скучно, поговорю объ Италіи. Я не предамъ ея проклятію съ г-мъ Н., потому, что въ ней нтъ коровьяго масла, или что вино кисло. Въ каждомъ краю, въ каждомъ человк, въ каждой вещи дв стороны, хорошая и дурная. Счастливъ, кто довольно силенъ и благоразуменъ, чтобы въ дурномъ не находить препятствія замчать хорошее и сознаваться въ немъ.
Не скажу съ Вольтеромъ, что одну хорошую Англійскую книгу люблю больше всхъ мраморныхъ колоннъ. Но въ Италіи есть книга неисчерпаемая — книга природы, вчно милая и утшительная.
Италія земля великихъ воспоминаній. Одна она убжище путешественнику, жаждущему отдыха и тишины. Отдлите людей отъ земли, перенеситесь въ вкъ Римлянъ и Медицисовъ, и вы найдете счастіе, хоть и на время, ибо ничего нтъ вчнаго на нашемъ шар. Прійдеть время, опять вы вспомните, что
И дымъ отечества намъ сладокъ и пріятель.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
То ли дло рюмка рома,
Ночью сонъ, поутру чай?
То-ли дло, братіей, дома?…
Ну! пошелъ же, погоняй!