Время на прочтение: 12 минут(ы)
Ежемесячное сочинение, 1770 год
Воспроизводится по изданию: Н.И. Новиков. Избранные сочинения. М., Л. 1951.
Электронная публикация — РВБ, 2005.
Часто бывает, что люди впадают в пороки по одному добросердечию, но среди самых преступлений праводушие их сияет и великость духа оказывается: следующее приключение послужит сему примером.
Добронрав, новгородский дворянин, из поколения Стародуровых, поселившихся в тот город еще при царе Иване Васильевиче Грозном на место побитых дворян, имел около четырех тысяч рублев годового дохода и был один из числа тех, кои называются хлебосолами, которые по добросердечию имением своим жертвуют увеселению друзей своих: часто забывая самого себя и стараяся помогать бедным, доходят нередко до беднейшего состояния, в каком были те, коим они помогали. Добронрав полагал удовольствие в том, чтобы быть вместе с друзьями своими. Дом его наполнен был всегда соседями, не только ближними, но и отдаленными дворянами и дворянками того уезда: роскошь и веселие всегда к себе привлекает, а отгоняет скука и бедность. Частые пиры и угощения сделали то, что Добронрав почитался увеселением всего Новгородского уезда. Впрочем, веселая жизнь не помешала ему Добросерда, сына своего, воспитать так, как воспитывают детей своих благоразумные отцы нашего времени.
Добросерд от природы одарен был красотою души и тела, имел острый разум, тихий нрав и благородную осанку, все сие красоту его лица еще больше украшало. Отец старался природные его дарования изострить учением и приумножить хорошим воспитанием, для чего выписывал из Петербурга людей, известных разумом, учением и добропорядочным поведением, ему в учители. Он не следовал примеру многих безрассудных стариков, которые детей своих обучают по-французски и по-немецки для того только, чтобы они на чужих языках могли болтать с праздношатающимися французами и немцами, удалившимися из своего отечества: может быть, для того только, что за беспорядочное свое и распутное житье честными и разумными людьми были презираемы. Но следуя благоразумию, употреблял остроту сына своего в собственную его пользу, в пользу отечества и в свое утешение, обучал его иностранным языкам для того, чтобы мог чтением славных авторов просветить разум и украсить память. Добросерд помощию своих наставников в скорое время обучился трем языкам: французскому, аглинскому и немецкому. Прочел почти всех славных авторов, получил истинное о вещах понятие посредством логики и физики, обучался с прилежанием математике, истории и географии, последней особливо для того, чтобы совершенно знать положение областей своего отечества и соседственных с ним держав, ведать силу их и недостатки. Знал сокращенно деяния наших предков, хотя тогда печатной российской истории еще и не было, наставлен был в познании христианского закона и истинном богопочитании, удален от суеверия, делающего в мыслях разврат: короче сказать, Добросерд научен был всему тому, что нужно знать человеку, приготовляющему себя к вышним степеням, так что по справедливости почитался украшением и примером всех молодых дворян их уезда.
Добронрав не мог довольно нарадоваться любезным своим сыном и, усмотря наконец, что он в учителях уже нужды больше не имеет, наградил их богатыми подарками и, осыпав благодарностию, отпустил обратно. Надлежит теперь упомянуть о склонности Добросердовой к одной девице их уезда.
Миловида была богатая дворянка и жила по кончине своих родителей под присмотром тетки. Девица сия при прелестях ее лица одарена была острым разумом, довольно научена, тиха, скромна и добронравна. Сходство их нравов при частом свидании произвело взаимное друг к другу почтение и отличность от прочих, и подлинно, они были сотворены один для другого.
Они друг друга любили, но не смели один другому объявить своей страсти и довольствовались самыми невинными забавами, препровождая время в разговорах. Каждый из них уверял сам себя, что не любовь побуждает их желать частых свиданий, но отличные от прочих душевные свойства, но они оба были еще молоды. Сие происходило до того времени, как Добронрав, исследовав по примеру благоразумных отцов склонности сына своего, вознамерился определить его в военную службу. Он, написавши просительное письмо к одному своему милостивцу, бывшему тогда знатным при дворе вельможею и которого милости купил он не за дешевую цену, отпустил его в Петербург, сделав прежде многие нужные наставления и богатый пир для его отъезда. Добросерд во время пиршества имел весьма много времени быть вместе с Миловидою, и которое хотел он употребить в свою пользу, сделав открытие о своей страсти, но говоря много, не сказал ничего. Так то обыкновенно случается, когда любовь основывается на чести, почтение и боязнь, чтобы не оскорбить свою любезную, превращается в застенчивость. Они обо всем могут вольно говорить, кроме своей страсти, но сия застенчивость ныне уже из употребления выходит: ветреные молодчики при первом свидании успевают открывать страсть свою и чрез двенадцать часов о том позабывают. Наконец гости начали разъезжаться, и Миловида при прощании с Добросердом сказала:
— Вы поедете в Петербург, веселости тамошние, конечно, истребят из памяти вашей…
— Нет, — вскричал он, — ничто не истребит из мыслей моих…
Но ему помешали говорить, и он простился: глаза его то окончали, что язык начал. На другой день, простясь с любезным своим отцом, Добросерд поехал в Петербург. По приезде был он у господина *** и подал ему письмо. Он принял его весьма учтиво и обещал знатность свою употребить в его пользу. В скором после того времени Добросерд, быв на экзамене, получил офицерский чин, определен в полк и отпущен на год к отцу своему по просьбе его милостивца. Добросерд его благодарил. Господин *** уверял, что он ничего приятнее не делает, как то, о чем его просит Добронрав, что он никогда не позабудет его к себе одолжений… Но г.*** говорил сие для того, что Добронрав был еще богат, и так Добросерд, откланявшись весьма учтиво, пошел домой и скоро потом отправился к своему отцу.
В бытность его в Петербурге не мог он себя приучить ни к обращениям, ни к увеселениям городским, первые казались ему притворны, а последние принужденны. Был на маскерадах, удивлялся вольным обхождениям городских женщин, и сие больше умножило страсть его к Миловиде. Одни театральные позорищи понравились Добросерду: он почитал театр истинною школою не только для молодых людей, но и для стариков, в которой нужные всем наставления преподаются, и для того не прогуливал ни одного представления. Не следовал он примеру молодых людей, которые в театр за тем только ходят, чтобы посмеяться, но рассматривая с прилежанием, нужное замечал и по выходе исследовал сам себя как строгий судья, не имеет ли какой слабости, которые того дня публично были осмеяны. Сим средством театральные позорищи обращал он в свою пользу, одно только его удивляло, что почти всегда представляли ‘Привидение с барабаном’, ‘Скапиновы обманы’, ‘Лекаря поневоле’, ‘Жорж Дандина’, ‘Новоприезжих’, ‘Мнимого рогатого’, ‘Принужденную женитьбу’ и подобные сим смешные комедии, и во время представления часто сердился, слыша беспрестанные рукоплескания и смех: но сего он решить не мог, не ведая истинной тому причины.
Добросерд к отцу своему приехал в самый тот день, когда он праздновал его рождение и имел у себя премножество гостей, в числе которых и Миловида была с теткою своею. Добронравова радость, увидя сына, была чрезмерна, гости все принимали во оной участие, а Миловида при входе его почувствовала неизвестное ей самой движение: радость и стыд, попеременно на лице ее показываясь, сделали ее еще прекраснее. Отец, узнав, что сын его пожалован чином, усугубил свою радость, возобновил пиршество, а гости удовольствием своим оное приумножили. Во всем собрании царствовало тогда веселие, одни любовники чувствовали досаду, что не могут говорить свободно. Добросерд, нашед свою любезную сто раз прекраснее, разумнее и добродетельнее, скоро сыскал и удобный случай быть с нею наедине: ибо гости, упражнясь веселием, оставили ему употребить те часы в свою пользу. Он не мог уже долее бороться со своею страстию и для того, по некотором молчании, объявил любовь свою самыми короткими, но притом и сильнейшими словами, и заключил тем, что без нее он счастливым быть не может.
Миловида была искренна и притворства, свойственного многим городским женщинам, не знала, которые при первом открытии всегда оказывают себя упорными, чтобы тем усугубить страсть и больше воспламенить своих любовников, но, следуя сердечным движениям, призналась, что она всякому на свете счастию предпочитает счастие быть его женою. Не можно описать восхищения Добросердова, сто раз целовал он руку своей любовницы и беспрестанно твердил, что она из всех прекраснейшая, а он наисчастливейший человек из всех смертных. Миловида ласки его платила своими: она говорила, что Добросерд для нее драгоценнее всего на свете. Добросерд еще бы сто раз переговорил сказанные им слова, думая, что он то говорит еще в первый раз, если бы гости приходом своим ему не помешали. Любовникам в начале их любви часы кажутся минутами, но гости хотя и были веселы, хотя минуты считали рюмками, однакож скоро приметили, что их там не было, и для того-то к ним и пришли. Старый новгородский дворянин прозванием Исподдолбни, один из бывших гостей, отягча голову свою больше других радостными парами, увидя их вместе, вскричал:
— Какая прекрасная пара! наш уезд может похвалиться, что имеет двух красавцев, я бьюсь о бокале вина, — продолжал он, — что они друг друга любят и что они рождены один для другого.
При слове любят Миловида лицо свое покрыла румянцем и тем прелести своего лица еще умножила, а Добросерд, не могши собою владеть, вскричал:
— Вы, сударь, заклад ваш выиграли, я люблю Миловиду и льщусь, что и ею любим. — После того подошел к отцу своему и просил его о позволении хотя самыми учтивыми, однакож и сильными выражениями и заключил тем, что он без Миловиды жить не может…
— Ежели так, — сказал отец его с веселым и довольным лицом, — так надобно постараться, чтобы ты остался жить.
Добронрав не медля предложил Миловидиной тетке о их бракосочетании и просил ее усильно, чтобы она на сие согласилась. Осторожна, это было ее имя, с превеликою учтивостию отвечала, что она за особливую честь почитает быть в свойстве с Добронравом и иметь племянником Добросерда, но что она ни в какие обязательствы прежде вступить не может, пока не решится дело о деревнях, составляющих почти все Миловидино наследство.
— Дело это правое, — продолжала она, — и мы с племянницею надеемся, что правосудие сделает ее богатою невестою в нашем уезде.
— Какое препятствие! — вскричал Добросерд, — можете ли вы, сударыня, для приданого ожидаемого мною счастия меня лишать! Согласитесь на мое благополучие: Миловида и без приданого драгоценнее всех сокровищ в свете, не корыстолюбие просит вас о сей милости, но искренняя любовь.
— Но ты, любезный Добросерд, еще молод, — сказала Осторожна, — ты еще не ведаешь, что чем жарчае любовь, тем она скорее простывает, когда нет тех соков, которые ее питают и которые у нас богатством называются, любовь в бедности есть сугубое мучение для чувствительных сердец, ты теперь не думаешь о будущем, но взираешь только на настоящее.
— Боже мой! — вскричал Добросерд, — ябеда не только что отнимает у людей спокойствие, но и любви препятствует!
Никто не мог склонить Осторожну на другие мысли, сколько о том ни трудились, наконец условились помолвить их в тот же день, а свадьбу отложили до решения дела. Любовники, не могши получить лучшего, и тем были довольны. Добронрав первый налил кубок вина и выпил за их здоровье, а гости с превеликою охотою ему последовали. Пиршество окончалось, и гости разъехались. Добросерд ожидал решения дела с нетерпеливостию. Между тем Добронрав с своим сыном и друзьями, а Добросерд с отцом и Миловидою препровождали время очень весело, и неприметно прошло около семи месяцев: но в то время спокойствие их нарушилось.
Добросерд получил ордер явиться немедленно к полку и иттить против неприятеля. Он начал собираться, уведомил о том Миловиду и узнал, сколь тягостно расставаться с любезным отцом и с любовницею. Сердце его боролося долго, наконец должность одержала победу над любовию, и он вознамерился с ними разлучиться. Не любочестие от отца и его любезной отвлекало, но подданническая должность: ибо если бы Добросерд по примеру других захотел остаться, то, имевши друзьями знатных бояр, легко бы мог сие сделать. Может быть, чтобы он и поколебался, если бы Миловида, делая насилие сердцу своему, в том его не подкрепляла. Добродетельная девица легче ста нравоучителей сердце своего любовника утвердить может.
— Поезжай, — говорила она ему, — куда зовет тебя должность, заплати ревностным оныя исполнением государю за награждение тебя чином, посвяти ему и отечеству себя во услуги, мы всем должны им жертвовать, подражай моему примеру, я приношу ему жертву стократ драгоценнее своей жизни, я отпущаю тебя… может быть, на смерть!..
Она не могла продолжать, слезы полилися из глаз ее, любовь, наполнявшая сердце Добросердово, в ту минуту претворилася в любочестие, они по нескольким разговорам простились. Добронрав, бывши свидетелем сего разговора, проливал слезы. Он целовал обоих их, сделал многие наставления своему сыну, и наконец с пролитием слез разлучились. Добросерд поехал в путь, наполня сердце свое храбростию и желанием себя прославить, чтобы тем больше еще достойным учиниться обладания Миловидою, а она, выпустя его из глаз, дала вольное течение слезам своим.
ВЕДОМОСТИ ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
Ни который народ не был приведен до такой крайности, чтобы торжествовал успехи неприятельского против себя оружия, но у нас сие делается. Орудия, коими до сего времени турки врагов своих поражали и которые возвещали наводимый ими на всю Европу ужас, ныне только нас самих приводят в трепет и возвещают народное несчастие. Неизвестно, по какой ложной политике, при всякой одержанной неприятелями над нами победе диван делает торжество: но народ обманам сим не верит. Всякий выстрел из пушек серальских умножает всенародное уныние и напоминает предстоящую нам погибель, письменные известия, получаемые из армии, от народа тщательно скрывают: но ему повседневно из армии приходящие солдаты сказывают истину. Они, возвещая храбрость неприятельскую и смертоносное действие их орудий, сделали то, что в Константинополе о победе над россиянами и думать не смеют. Слово российский солдат наихрабрейшего турка приводит в трепет, и в армию никто больше иттить не хочет. Янычары, до сего времени для получения золота во всякую опасность ввергавшиеся, ныне оное презирают. Ни султанский гнев, ни деньги, ни проклятие, муфтием налагаемое на тех, которые не пойдут в армию, не делает их храбрыми. Повсюду говорят о падении турецкой монархии, народ во отчаянии бродит по улицам и вопиет: ‘Проснись, Магомед, мы все погибаем!’, но совсем неизвестно, где он теперь и что о народе своем промышляет. Турки точно в такое же бедственное россиянами приведены состояние, в какое турками за несколько сот лет приведены были греки. Янычары Магомеда призывают на помощь, но сабель из ножен не вынимают.
Тайные серальские известия
Старый муфти, яко начинатель сей для нас несчастливой войны, всячески старался уговаривать янычар, чтобы они шли в армию и побеждали неприятеля, он рассыпал пред ними султанскую казну, грозил проклятием, называл их трусами, но ничто не помогло. Янычары его не слушаются. Султан за сие чрезвычайно на муфтия огорчился и недавно отправил его для набору армии из тех янычар, которые служили под предводительством Магомеда султана, приведшего всю Европу в трепет, может быть, он сие окончает удачнее и хотя тем воспятит неприятельские нам поражения.
На место старого выбран новый муфти, который меньше прежнего к войне имеет склонности. Он, собравши всех толкователей Алкорана, предложил им для решения самую претрудную задачу, а именно: отчего русские солдаты несравненно превосходят храбростию турок? Толкователи пришли от сего вопроса в недоумение, они очень долго потели, приискивая приличное сему в Алкоране, наконец заключили, что храбрость сия и неустрашимость происходят от завивания и пудрения волос. Муфти предложил сие султану и давал свое разрешение, чтобы всем янычарам обрить бороды и завивать волосы. Султан приказал немедленно требовать у министра некоторой доброжелательной нам державы, чтобы он для турецкой армии выписал парикмахеров, пудры и помады: решение сие произвело в серале ободрение тем паче, что по сие время ядры, пули и сабли нам не помогали, но от народа сие еще скрывают: ибо сколько сераль на сей счастливый вымысел ни надеется, но, однакож, страшится ввести сию перемену. Впрочем, сие почитают вдохновением святого пророка Магомеда, почему и великую на сие полагают надежду. Многие любимцы султанские начали уже тайные делать приуготовления к торжеству по получении над русскими победы.
ИЗ НЕКОТОРОГО ЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДА
Дружелюбие нашего двора с Отоманскою Портою всему свету известно, если бы были мы посильнее и побогатее, то давно бы знаки оного свет увидел, но мы находимся в таком состоянии, что и в своих нуждах на наши руки надеемся мало, а обороняемся всегда головами. Впрочем, по требованию Порты набираются у нас по всем местам парикмахеры и заготовляется бесчисленное множество пудры и помады, что в скором времени к блистательной Порте и отправится. Вспоможение сие немалой важности: ибо все жители нашего города небеспричинно опасаются, чтобы не ходить им с незавитыми и непудреными волосами до того времени, пока заведутся новые парикмахеры. Впрочем, во что бы сие ни стало, только двор непременно вознамерился сие исполнить. Поговаривают, что министерство наше вознамерилось к Порте отправить несколько тысяч книг о парикмахерском искусстве.
Государь мой!
Мне сказали, что вы превеликий охотник отгадывать загадки, да я и сам это же приметил, вы ни одной из напечатанных в ежемесячном сочинении под заглавием ‘Щепетильника’ древних загадок не оставили, чтобы не трудиться оную отгадать. И так во удовольствие ваше сообщаю я несколько загадок, да только не древних, а новых. Древности вам не нравятся затем, что вы любите новое, а сочинитель всячески обязан стараться читателю своему угождать, хотя это и невозможность. Вот мои загадки, извольте их отгадывать и пришлите ко мне решение, ежели за благо рассудится.
Ласкатель бесстыдно всех знатных господ в глаза похваляет, угождает их слабостям, а за очи смеется тому, что они ему верят, а иногда и бранит их, какого за то ожидает он награждения? Отгадай.
Взяткохват судья, не имеющий ни совести, ни чести, вершит дела по своим прибыткам, указы толкует, как ему угодно, правосудие продает с публичного торга, бедных и беспомощных людей обижает, богатых грабит, а знатным угождает, подчиненных своих примером своим ко взяткам поощряет: чего Взяткохват за похвальные свои труды ожидает? Читатель, отгадай.
Вертопрах волочится за всякою женщиною, всякой открывает свою любовь, всякую уверяет, что от любви к ней сходит с ума, а приятелям своим рассказывает о своих победах: на гулянье указывает тех женщин, в коих, по уверению его, был он счастлив и которых очень много, но в самом деле Вертопрах может ли быть счастлив? Читатель, отгадай.
Разиня, молодчик, имеющий самый маленький чин, посредственный достаток и крошечный умок, влюбляется во всех знатных госпож, ходит для того на все публичные гулянья: проходя мимо их, воздыхает, жалуется на судьбу и на их жестокость, что они не награждают постоянной его любви, но госпожи сего бедняка и в глаза не знают, хотя и издерживает он три четверти своего дохода на завивание и пудрение волосов для того только, чтобы они его приметили. Читатель, отгадай, какого названия Разиня наш ожидает?
Если понравились тебе, г. читатель, мои загадки, так о том меня уведомь, я и впредь подобные оным сообщать буду.
Покорный ваш слуга
С. П.
ВЕДОМОСТИ ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
Почти никакого не видим мы средства к нашему избавлению, уж и парикмахеры нам не помогают! Недавно предложенный муфтием способ никакого не имел успеха. Янычары, услышав о введении в обычай завивания волосов, пришли в бешенство, и дошло бы до преужасного кровопролития, если бы заблаговременно не взяты были надлежащие к тому меры. Повседневно приходящие к нам известия о успехах неприятельского против нас оружия умножают народное смятение. До какого несчастия Порта дошла! Уж и греки под предводительством россиян нас побеждают. Окрестности Дуная горят, Морея пылает, Дарданеллы трясутся, и Стамбул трепещет. Повсюду в турецких областях российский летает орел, неся с собою ужас и смерть. Муфтий, видя бесполезность своего намерения, всех присланных к нам от доброжелательной нам державы парикмахеров приказал употребить к строению флота, неизвестно, какой и от сего успех будет: ибо весьма сомнительно, чтобы народ, приобыкший к чесанию, завиванию и пудрению волос и к новым модам, в состоянии был сделать преграду непобедимому российскому флоту.
Последние два страшные нашим войскам от россиян поражения лишают нас друзей, воинов, военных снарядов и приличной до сего времени блистательной Порте гордости. Янычары, приведенные в ужас, в армию против россиян иттить не дерзают. Некто на сих днях подал султану выдумку о наборе войск в сералях, которая, как сказывают, и утверждена, и так в скором времени будут набирать сии войски, и свет увидит целую армию, состоящую из женщин: неизвестно, кто будет предводительствовать победоносными сими войсками, и в народе о том еще разные носятся слухи.
Журнал ‘Пустомеля’ был издан Новиковым через месяц после закрытия ‘Трутня’ — июнь 1770 года. Руководствуясь тактикой осторожности, издатель вынужден был действовать в данном случае через подставное лицо (донесение в Академию наук с просьбой печатать ‘Пустомелю’ написано рукой Новикова от имени маклера Фока). Всего удалось напечатать только два листа, после чего и этот журнал был закрыт. Причина закрытия — продолжение Новиковым неугодной Екатерине II сатирической линии. Помимо оригинальных новиковских сочинений, в журнале были напечатаны резко обличительное ‘Послание к слугам моим’ Фонвизина и переводное с китайского сочинение ‘Завещание Юнджена китайского хана к его сыну’, которое звучало сатирически в контексте новиковских статей.
Вопросы воспитания, начиная с ‘Живописца’, будут привлекать самое пристальное внимание Новикова. Данная неоконченная повесть — первая попытка в художественной форме показать следствие хорошего, в духе ‘древних российских добродетелей’, воспитания. Не случайно, конечно, местом действия избран Новгород — хранитель национальных устоев и традиций русского народа по концепции Новикова.
Жанр, широко развивавшийся Новиковым и в ‘Трутне’ и в ‘Живописце’ как сатирический, в отличие от последних ‘Ведомости’ ‘Пустомели’ лишены обличения. Они ставят своей задачей развитие патриотических идей. Главной темой этих ‘Ведомостей’ является желание Новикова прославлять подвиги русских солдат в войне с Турцией.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
