ПУСТАЯ МЕЛЬНИЦА
ПУСТАЯ МЕЛЬНИЦА
* * *
* * *
* * *
——
* * *
——
* * *
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Пустая мельница, Аверченко Аркадий Тимофеевич, Год: 1917
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Аверченко А.Т. Собрание сочинений: В 13 т.
Т. 10. В дни Содома и Гоморры
М.: Изд-во ‘Дмитрий Сечин’, 2017.
История о деловитом мукомоле…
Кто слышал ее?
Одному праздному мукомолу достался по наследству участок земли, находившийся в самом центре знаменитой африканской пустыни Калахари. Весь участок состоял из обширной пустой площадки, покрытой зыбучими песками и усеянной десятком львов.
— Что бы мне сделать с этой землей? — призадумался наследник.
И после совещания с близкими друзьями придумал:
— Устрою я на своем участке мукомольную мельницу.
Работа закипела.
Одна часть рабочих закрепляла зыбучие пески, другая гонялась за львами, истребляя их безо всякого милосердия, третья — подвозила на верблюдах строительные материалы и жизненные припасы…
Долго ли, коротко ли, но прошло некоторое время, и на месте зыбучего участка выросла громадная шестиэтажная мельница, выстроенная по последнему слову мукомольной науки: со складами, элеваторами, собственной электрической станцией и прочими штуками.
Мельницу окружала сотня домиков для рабочих и служащих. Ничего не было забыто: устроили больницу, пенсионную кассу и клуб.
Открытие было очень торжественно: окрестные львы чуть с ума не сошли, наблюдая издали шествие рабочих с оркестрами музыки, знаменами и речами в честь тароватого хозяина.
На другой день наступили будни — рабочее время.
Весь рабочий и начальствующий персонал собрался на мельнице, отслужили, как водится, молебен, директор сказал речь о пользе труда — и…
И все с недоумением посмотрели друг на друга.
— Что же дальше?
— Как что? Работать надо.
— Да чего ж работать?
— Да мельница-то какая? Мукомольная? Вот, значит, и нужно молоть зерно.
— Д где же зерно-то?
— Гм! Зерна, действительно, нет.
— Может, в окрестностях где найдется?
— На-кось, выкуси… В окрестностях. Тут только песок да львы. Не будешь же ты льва на муку молоть.
— Оказия!
— Дела-те, в халате.
И рабочие, и директора, и сам многоумный и многодумный мукомол чесали в затылках так, что до кости доскреблись.
Директора формулировали создавшееся положение довольно кратким, но определенным присловьем:
— Комики в нашем домике.
Рабочие высказались несколько резче:
— Ну и публика — не стоит и рублика!
И разбрелись кто куда.
Вот и вся ‘история о деловитом мукомоле’…
Когда я вспоминаю о минувшем демократическом съезде, сочинявшем настоящую народную власть — я смеюсь горьким смехом — вся история демократического съезда ярко напоминает мне ‘деловитого мукомола’.
Собирались люди на частные совещания, спорили, агитировали, выбирали демократических делегатов, те бросали все свои дела, летели в Петроград, набивали снизу доверху Александринский театр, опять спорили, шипели, перекорялись, инсинуировали, говорили благородные слова, горели, потели, пыхтели, хлопотали, аплодировали, ‘сконструировали’ власть, дали народу правительство — и что же?
Выстроили люди огромную мельницу в пустыне Калахари.
Совсем, как там: и мельница есть, и машины, и служащие, и рабочие, и электрическая энергия, — а муки для помола нет.
Потому — где же в Калахари зерно? Кроме диких львов, никого и ничего.
Так и в нашей российской Калахари: все есть — и правительство, и комиссары, и уполномоченные, а слушаться и исполнять распоряжения — некому. Никто не хочет.
Стоит огромная, созданная по последнему слову науки мельница, а работы нет.
Никто не хочет идти молоться.
Всякий сам молоть хочет.
И чешет себе директория затылки до крови:
— Ну и публика! Не стоит и рублика.
А наиболее добродушные ухмыляются:
— Комики в нашем домике.
И распорядился главный мукомол:
— Хотя и нет зерна, а вы все-таки пустите мельницу в ход. Пусть хоть для Европы будет видимость, что работает.
Завертелись колеса, замелькали шестерни, зашуршали приводные ремни — посыпались распоряжения, резолюции, приказы и уговоры — только все впустую: зерна-то между жерновами и нет.
Мне представляется, что работа нашего кроткого благодушного Правительства происходит так:
Получилось известие о том, что в Аткарском уезде крупные беспорядки и погромы.
Собралось Правительство, осудило, вынесло решительное постановление:
‘Прекратить беспорядки, не останавливаясь перед применением вооруженной силы!’
Составили телеграмму аткарскому комиссару, и вот уже один из министров вышел из зала заседаний, и вот уже он зовет курьера:
— Вот, голубчик, снеси на телеграф, сдай.
— А что это за телеграмма? — скептически спрашивает курьер.
— Телеграмма, голубчик, аткарскому комиссару. О подавлении беспорядков, голубчик, вооруженной силой.
— Позвольте, — говорит голубчик. — Как так вы меня посылаете сдать телеграмму, с которой я не согласен?!
— Но ведь ты, душечка, — один, а нас было десять человек, которые вынесли эту резолюцию.
— Что значит — один? А за мной, может, стоит весь организованный пролетариат! Я, может быть, пятьдесят миллионов собой представляю. А вы мне резолюцией в нос тычете! Да я вам могу такую резолюцию вынести…
— Но ведь, пойми, мамочка, что мы не можем ждать вашей резолюции… Вопрос слишком экстренный.
— И ждать не надо, — лихо подмигнув, говорит мамочка. — Вот отойду в тот уголок, посовещаюсь сам с собой, проголосую и вынесу резолюцию!
И действительно: идет сознательный пролетарий в угол, перешепнется сам с собой и уже, глядишь, подносит резолюцию, нацарапанную на клочке бумажки:
‘Как эти самые, которые корниловцы, хотят производить насилия над организованной аткарской демократией, то, считая это противным интернационала, не понесу телеграммы, хоть ты тут лопни! Требую также мира на основе федеративной социологической классовой повинности буржуазиата.
Представитель организованных курьеров
Еремей Загвоздакин’.
— Так не пойдешь? — уныло спрашивает министр.
— И очень просто.
— Ну и не надо. Подумаешь! И не нуждаемся. Сам пойду. Надев пальто и шапку, бредет кроткий печальный министр на телеграф…
— Примите, товарищ, телеграммку.
— Вот эту? Извините, не могу принять.
— Почему же, товарищ телеграфист? Телеграммка, ей-бо— гу, очень важная.
— Нет, не приму.
— Пожалуйста, объясните…
— Да и объяснять нечего! У меня в Аткарске брат в запасном полку служит. А вы пишете — усмирять их, ‘не останавливаясь перед вооруженной силой’…
— Ну?..
— Ну, вдруг во время усмирения моего брата возьмут, да ранят — приятно это мне будет?
— Но, может быть, и не ранят, товарищ?
— Да, все вы так говорите. А потом ранят, что с вас возьмешь? Знаем мы вас, безответственную демократию. Нет уж, увольте. Не приму.
— Ничего не поделаешь… — кротко шепчет министр, поднимая к небу страдальческие глаза. — Придется самому ехать в Аткарск. Как-никак, целый город гибнет…
На вокзале:
— Товарищи! Нужен мне экстренный поезд до Аткарска. Из одного паровоза и одного вагона.
— Хоть один вагон, хоть сто — все равно не дадим.
— ??!
— Бастуем.
— Чего ж вы требуете?
— Сто рублей на брата.
— За что?
— Вообще, — сто рублей. Все берут, чего ж нам зевать?..
— Да за какой срок вы хотите получить? За год, за месяц, или так — единовременно?
— И за год хотим, и за месяц… Но, конечно, и единовременно тоже хорошо получить.
— Так как же… не дадите паровозика?
— От имени организованного пролетариата говорим вам: проваливайте. Тут забастовка, а он — с пустяками.
‘Придется на велосипеде ехать, — думает про себя кроткий министр. — Что ж, поеду. Не мы первые, не мы последние’.
Через три недели — в Аткарске.
— Ну, что, зачинщики мятежа арестованы?
— Арестованы, как же. Прокурор арестовал.
— Позовите прокурора.
— Да прокурор тоже арестован.
— Вот тебе раз! Кто его арестовал?
— Комитет по борьбе с контрреволюцией.
— Позовите ко мне президиум этого комитета.
— Нельзя. Он арестован.
— Кем?!
— Местным исполнительным комитетом С.Р. и С.Д.
— Ну, зовите сюда исполнительный комитет.
— Он арестован местной армейской организацией.
— Черт вас возьми! Ну, зовите эту организацию!
— Мятежную-то? Ведь она мятежная. Я же вам докладывал, что она арестована прокурором.
— Да почему же их никто не освобождает?
— Некому. Арестовывали, арестовывали друг друга — да до того доарестовывались, что замкнули круг, так и сидят все.
— А комиссар есть у вас?
— Есть. Только он большевик. Он сидит вместе с борцами с контрреволюцией.
— Позвольте! Есть же какая-нибудь правомочная организация, к которой бы я мог обратиться?!
— Не арестованная? Есть. Общество для изучения красот аткарских окрестностей. Только они больше, г. министр, в девятку жарят. Если желаете перекинуться — с удовольствием.
— Да беспорядки-то еще продолжаются, или как?
— Что вы. Давно прекратились…
— Кто же их прекратил?
— Два гимназиста. Взяли по винчестеру, залегли в воротах и стали стрелять в бунтующих. Те испугались и убежали. Тем погром и кончился.
Читатель! Велик Бог земли русской! И пока на страже твоего спокойствия, читатель, стоят два мужественных аткарских гимназиста с винчестерами в руках — можешь спать спокойно, читатель.
А Правительство?
Стоит в пустыне Калахари мельница, и суетливо вертятся маховики и приводные ремни.
Только один недостаток — зерна нет, черт его возьми!
Впервые: Новый Сатирикон. 1917. No 38.
Когда я вспоминаю о минувшем демократическом съезде, сочинявшем настоящую народную власть — я смеюсь горьким смехом… — имеется в виду Всероссийское Демократическое совещание, проходившее 14-22 сентября в Петрограде в Александрийском театре и организованное местным Советом рабочих и солдатских депутатов и Всероссийским Советом крестьянских депутатов, — не то в пику августовскому Московскому Государственному совещанию, не то для противодействия консолидирующимся правым, вдохновленным недавним мятежом ген. Корнилова. Состав делегатов — преимущественно эсеры и эсдеки при солидном участии кадетов, что никак не способствовало выработке согласованной позиции. Итогом совещания оказалось создание Предпарламента — очередного нежизнеспособного органа центрального управления с неясными функциями.
Получилось известие о том, что в Аткарском уезде крупные беспорядки и погромы. — Аткарск здесь взят условно, никаких бунтов там в то время не зафиксировано. А вот позже они действительно начались — сперва в 1918 г., после разгона Учредительного собрания, а потом в 1921-м — в связи с активизацией крестьянских отрядов Антонова.