ПУШКИН-МИСТИК
ПУШКИН-МИСТИК
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Пушкин-мистик, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1931
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Под таким заманчивым заголовком недавно издана в Риге книга Сергея фон Штейна. Автору, проявившему очень большую начитанность в пушкинской литературе, удалось наметить несколько основных положений, с которыми трудно не согласиться: всякому, занимавшемуся Пушкиным, они, пожалуй, даже самоочевидны. Однако же, как ни странно, мотивировка автора нередко представляется сомнительной и вызывает возражения.
Г. фон Штейн справедливо усматривает наличность мистических переживаний в жизни и творчестве Пушкина. Он прав и в том, что мистические элементы вошли в пушкинское творчество не философским и не религиозным путем (в частности, здесь удачно прослежено отношение Пушкина к философии). Но вместе с тем суждения г. фон Штейна о нерелигиозности Пушкина представляются слишком категорическими. По этой части ко второй половине двадцатых годов ощущается в Пушкине некоторый перелом. Положительные признаки этого перелома проследить нелегко, в особенности до тех пор, пока у нас нет под руками настоящих, не фальсифицированных записок Смирновой. Однако весьма многозначителен тот несомненный факт, что с конца двадцатых годов исчезают у Пушкина кощунственные и легкомысленные высказывания, которыми изобилуют его ранние писания. Вопрос во всяком случае ждет более пристального изучения, в результате которого вряд ли все-таки можно будет установить, что и в позднейшие годы отношение Пушкина к религии исчерпывалось поверхностным признанием ее культурно-государственного значения. Между тем, именно этого взгляда, кажется, склонен держаться г. фон Штейн.
Касаясь вопроса об источниках пушкинской мистики, г. фон Штейн справедливо указывает на литературу как на один из важнейших. Зато слишком шаткими представляются его суждения о роли наследственности. (В частности, нельзя согласиться с его заявлением, будто Пушкин значительно более интересовался ‘своими загадочными черными предками, Ганнибалами’, нежели Пушкиными: это опровергается ‘Родословной Пушкиных и Ганнибалов’, ‘Моей родословной’, ‘Борисом Годуновым’ и всею темою о шестисотлетием дворянстве, к которой не раз возвращается Пушкин в статьях и в письмах.) Что же касается влияний житейских, то здесь влияние отца и дяди, кажется, следует отстранить вовсе. Пушкин слишком знал цену их поверхностным увлечениям, слишком не любил отца и подсмеивался над дядей, чтобы он мог им следовать в столь важном деле. Склонность к мистике жила в нем скорее несмотря на такую же склонность у Василия и Сергея Львовичей, нежели вследствие ее. Указание на личное влияние Чаадаева, А.Тургенева, Жуковского было бы здесь убедительней.
Обращаясь к роли мистических тем в пушкинском творчестве, автор правильно указывает, что они у Пушкина ‘за малыми исключениями лишены характера нарочитости и самостоятельности. Они часто играют только атрибутивную роль в процессе романтического восприятия жизни. Пушкин не специализируется на мистических темах’ и проч. В общем справедливо и указание г. фон Штейна на то, что ‘мистическое переживание у Пушкина оказывается лишь частичным проявлением мистической практики, но не полным выявлением мистицизма как жизненно важной для него религиозно-философской системы’. Здесь, однако же, следует сделать оговорку: эта ‘мистическая практика’, хоть и не опираясь на последовательную религиозно-философскую систему, все же могла быть и была для Пушкина жизненно важной. Самая устойчивость мистической темы в его творчестве о том свидетельствует. Наконец, совсем уже невозможно согласиться с категорическим утверждением г. фон Штейна, что ‘если бы в творчестве Пушкина мы имели дело с мистицизмом, а не с мистикой, то самодовлеющее значение первого должно было бы отодвинуть назад форму выражения и исключить отношение как к литературной теме, заполнив все духовное существо автора…’ Это равняется утверждению о несовместимости подлинного мистицизма с художественным творчеством. Для такого утверждения нет никаких оснований, ни теоретических, ни практических. История знает довольно примеров сочетания подлинной мистики с художественным творчеством. Сам Пушкин недаром указывает на то, что ‘суровый Дант не презирал сонета’.
1931
Впервые — Возрождение, 1931/2130 (2 апреля).
Рец. на: Сергей фон Штейн. Пушкин-мистик. Историко-литературный очерк (Рига, 1931). Об авторе см. исследование Г. Пономаревой и Т. Шор, ‘Сергей Штейн: Миф и реальность’ в сб.: Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. III (Тарту, 1999), сс. 317-331.
‘<,…>, пока у нас нет под руками настоящих не фальсифицированных записок Смирновой’ — ср. примечание к ‘Парижскому альбому, V’ (1926) в настоящем издании.
‘Сам Пушкин недаром указывает…’ — в стих. ‘Сонет’ (1830).