ПУШКИН И ХИТРОВО
ПУШКИН И ХИТРОВО
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Пушкин и Хитрово, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1928
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
К девяносто первой годовщине со дня смерти Пушкина, исполняющейся сегодня, Пушкинским Домом издана недавно открытая переписка поэта с Е.М.Хитрово.
Елизавета Михайловна Хитрово, любимая дочь фельдмаршала, светлейшего князя Мих. Илл. Голенищева-Кутузова-Смоленского, родилась в 1783 году. Бывшая фрейлина, в 1802 г. она вышла замуж за флигель-адъютанта гр. Ф.И.Тизенгаузена, но в 1805 г. овдовела (муж ее умер от ран, полученных под Аустерлицем). В 1811 г. Елизавета Михайловна вторично вышла замуж, за ген. Н.Ф.Хитрово, в 1815-1817 гг. бывшего русским посланником во Флоренции. В 1819 г. она вновь овдовела, но оставалась жить в Италии до 1827 года, когда вновь появилась в Петербурге, с Е.Ф.Тизенгаузен, своей дочерью от первого брака. В январе 1829 г. в Петербург приехала и вторая дочь Хитрово (тоже от первого брака), гр. Дарья Федоровна Фикельмон, муж которой был назначен австрийским послом при русском дворе.
В 1827 г. и началось, по-видимому, знакомство Е.М.Хитрово с Пушкиным. Характер их отношений всегда представлял собой для биографов Пушкина некоторую загадку. Было известно довольно много, но эти сведения не слишком хорошо уживались друг с другом. Изложим вкратце то, что было известно.
По отзывам современников (в том числе гр. В.А.Соллогуба и такого взыскательного судьи, как кн. П.А.Вяземский), Хитрово была женщиной несомненно умной. Ума в ней не отрицали даже люди, к ней почему-либо не расположенные. Природный ум соединялся у нее с широкими политическими и литературными интересами. Она обладала большими познаниями в иностранной и в русской литературе. В ее салоне, одном из центров петербургской умственной жизни, бывал истинный цвет тогдашнего общества. Она поддерживала дружбу или личное знакомство с такими людьми, как Пушкин, Вяземский, Жуковский, Соллогуб, Козлов, А.И.Тургенев, гр. Е.П.Ростопчина, Лермонтов, Гоголь. Вероятно, знавала Дельвига, Баратынского. Она пользовалась влиянием при дворе. Ко всему этому надо прибавить, что была искренно религиозна, глубоко, до прямолинейности, правдива и в высшей степени добра: не на словах, но на деле проявляла она вечную готовность за кого-нибудь хлопотать, кому-нибудь помогать.
Казалось бы, все эти качества не могли к ней вызывать ничего, кроме уважения и любви. Между тем, в нашей мемуарной и эпистолярной литературе ее имени едва ли не всегда сопутствуют анекдот, улыбка, а чаще всего — насмешка, порой переходящая в издевательство. Тот самый Вяземский, который после смерти Хитрово отзывался о ней так почтительно, при жизни ее, в переписке с Пушкиным, не устает над ней подшучивать. Подсмеиваются и чета Смирновых, и гр. Соллогуб, и родные Пушкина. В чем же дело?
Е.М.Хитрово была собою не безобразна, однако ж и красотою не отличалась, была похожа лицом на отца-фельдмаршала. Имела наклонность к полноте — и с этой наклонностью сочетала тяготение к сильно открытым платьям. Вяземский рассказывает, что в 1823 г. однажды она сказала: ‘Что за судьба моя! Я так еще молода, а дважды уже овдовела’. ‘И так спустила шаль не с плеч, а со спины, что видно было, как стало бы ее еще на три или четыре вдовства’,— прибавляет Вяземский. На ту же тему написаны, вероятно Пушкиным, знаменитые стихи, известные всему тогдашнему обществу и приводившиеся всеми, кто когда-либо писал о Хитрово:
Лиза в городе жила
С дочкой Долинькой,
Лиза в городе слыла
Лизой голенькой,
У австрийского посла
Нынче Лиза en gala
Не по-старому мила,
Но по-старому гола.
Не беда, пожалуй, что она так и прослыла ‘Лизой голенькой’. Беда в том, что она хотела нравиться. А самая большая беда в том, что она хотела нравиться Пушкину. Пушкина она полюбила сразу, глубокой и сильной страстью, которую не только от него, но и от света не умела, а может быть, по известной прямолинейности своей, и не хотела скрывать.
Она была шестнадцатью годами старше Пушкина. Была матерью двух взрослых дочерей. В начале их знакомства Пушкину было, скажем, 27 лет, ей — 43. Открытая, бурная, наступательная любовь пожилой, некрасивой и слегка смешной женщины могла сделать Пушкина смешным в глазах окружающих и публики. А это было как раз то, чего Пушкин всегда чрезвычайно боялся. И вот, по отношению к ‘Элизе’, он сам постарался как можно очевиднее для всех занять позицию самую насмешливую. Он сделался ее первым эпиграмматистом. В письмах к приятелям, к родным, впоследствии к жене, он не перестает над нею смеяться, имя ее никогда не произносит без насмешки, остроты, каламбура. Зовет ее не только ‘Лизой голенькой’, но и хуже того — Пентефрихой, жалуется на то, что она ‘преследует’ его ‘письмами и посылками’. Словом, постоянно выражает или насмешку, или раздражение.
Несомненно, в глазах людей Пушкину вполне удалось ‘отмежеваться’ от Хитрово и не быть смешным. Быть может, в глазах истории отношения их так и остались бы отношениями ‘Пентефрихи’ и Прекрасного Иосифа. Но — давно уже обнаружилось, что подчеркнутое отворачивание от Хитрово было со стороны Пушкина не вполне искренно, не вполне правдиво.
В самом деле: ему ничего не стоило решительно и раз навсегда указать Хитрово, что страсть ее безнадежна,— а затем так же решительно прекратить сношения, не встречаться, не переписываться, не принимать ее услуг. Между тем, очевидно, Пушкин этого не делал.
Сохранилось шесть писем Хитрово к Пушкину. Из них особенно примечательны первые три, относящиеся к весне 1830 г., когда Пушкин поехал в Москву — свататься. В них — целая гамма чувств: заботы о его здоровье, отчаяние, уверения в вечной любви, наконец — полное смиренье, сопряженное с одной просьбой — писать правду, ‘как бы она ни была мучительна’. Узнав, что женитьба Пушкина неминуема, Хитрово начинает с полной искренностью заботиться о его будущем и говорит: ‘Я думала, боролась, мучилась — и достигла того, что желаю, чтобы вы поскорее женились… Забудьте прошлое, и пусть ваше будущее принадлежит только вашей жене и детям!.. Утопив мою любовь к вам в слезах, я все же останусь тем влюбленным, кротким, безобидным существом, которое ради вас готово на все,— ибо так я люблю даже тех, кого люблю мало!’
Уже по этим кратчайшим отрывкам видно, что такие письма не могла писать женщина, которая знала бы со стороны Пушкина только совершенную холодность и полное невнимание. Чтобы приглашать Пушкина ‘писать правду’,— надо было Хитрово иметь основания думать, во-первых, что он вообще станет ей отвечать, а во-вторых — что он, может быть, не захочет сразу сообщить ей ‘мучительную’ правду. Наконец, предлагая ‘забыть прошлое’,— надо было сознавать, что в этом ‘прошлом’ имеется что-нибудь, подлежащее ‘забвению’. Вот это (и многое другое) в письмах Хитрово к Пушкину заставляло предполагать, что между ней и поэтом существовали отношения во всяком случае не столь далекие, как он старался это показать окружающим. Из тех же писем видно было, что жених-Пушкин как будто поддерживал переписку с Хитрово на волнующую ее тему. Из дальнейших писем ее, относящихся уже к тому времени, когда Пушкин был женат, можно было усмотреть, что между ними происходит обмен литературными известиями, что Хитрово принимает некоторое участие в его литературных делах и проч. В письмах к другим лицам сам Пушкин не скрывал, что получает от Хитрово известия политического характера, книги, журналы и проч. Наконец, было известно, что до конца жизни он и его жена поддерживали знакомство с Хитрово, бывали в ее салоне, встречались с нею у ее дочери, что Хитрово сыграла известную (несчастную, но доброжелательную) роль в истории пушкинской дуэли. Словом, выходило, что в действительности он относился к Хитрово далеко не как к ‘голенькой Лизе’, ‘Пентефрихе’ — и только. Разница между показным и действительным характером их отношений чувствовалась. Но материала для выяснения вопроса не было. В особенности затрудняло то, что до нас не дошло ни одного письма Пушкина к Хитрово, ни одной строки, обращенной к ней.
Понятен тот острый интерес, который был пробужден осенью 1925 года находкою в особняке кн. Юсуповых, в Петербурге, двадцати шести писем Пушкина к Хитрово. Ныне эти письма изданы Пушкинским Домом, с обстоятельным комментарием и пояснительными статьями. Но — надо сказать сразу — на ‘любовную’ сторону вопроса эти 26 документов проливают мало света. Прежде всего — нет ни одного прямого ‘объяснения в любви’, так же как и ‘объяснения в нелюбви’. Пушкин нигде и никак не характеризует своих отношений с Хитрово, ни касательно прошлого, ни касательно настоящего. Письма 1827-28 гг. носят вполне светский, официальный характер. Из писем 1830 года одно — исключительно на литературную тему (оно относится ко времени пребывания поэта в Петербурге). Далее идут восемь писем эпохи жениховства. В четырех эта тема не затронута вовсе, хотя одно из них писано за полторы недели до свадьбы. В прочих четырех Пушкин упоминает о предстоящей женитьбе, но со стороны деловой, стараясь обходить лирическую сторону темы, не отвечать Хитрово на ее откровенные излияния. Касаясь последних, он становится сух и слегка раздражителен: ‘Что до моего брака, то ваши размышления были бы вполне справедливы, если бы вы судили обо мне менее поэтически. Дело в том, что я обыкновенный человек и не хочу ничего иного, как разжиреть и быть счастливым: первое легче второго. (Простите, я замечаю, что начал письмо на разорванном листе — а начать его вновь не имею мужества.) С вашей стороны очень любезно, что вы интересуетесь моим положением по отношению к государю’ и т. д. Это — все. На переписку о чувствах Пушкин решительно не идет. Зато дела литературные и политические занимают в этих и последующих письмах много места. И тут мы вполне убеждаемся, что в этих вопросах Пушкин считает ‘голенькую Лизу’ достойной, осведомленной и умной собеседницей.
Есть, однако же, два письма, не датированных Пушкиным и со всевозможными оговорками относимых издателями предположительно к 1828 г. Они резко выделяются среди прочих тоном и содержанием. В одном из них, несомненно, зашифрована тайна отношений Пушкина и Хитрово. Но расшифровать ее слишком трудно. Вот эти письма, в переводе несколько более точном, нежели приложенный к изданию:
1) Боже мой, бросая фразы на ветер, я никогда не помышлял о неподобающих намеках. Но вот каковы все вы и вот почему порядочные женщины и высокие чувства — именно то, чего я боюсь больше всего на свете. Да здравствуют гризетки. Это гораздо короче и гораздо удобнее.— Если я не прихожу к вам, то потому, что я очень занят, потому что могу уходить из дому только поздно, потому что есть тысяча людей, которых я должен повидать и которых не вижу.
Хотите ли, чтобы я вам говорил откровенно? Может быть, я изящен и пристоен в своих писаниях, но сердце мое вполне вульгарно, а наклонности у меня вполне мещанские. Я сыт по горло интригами, чувствами, перепиской и т. д., и т. д, Я имею несчастие быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая меня доводит до бешенства, хотя я люблю ее всем сердцем.— Этого вполне достаточно для моих забот и в особенности для моего темперамента.
Моя откровенность вас не рассердит? не правда ли? Простите же мне слова, которые не имели никакого значения и, главное — никоим образом не относились к вам.
2) Откуда, черт побери, вы взяли, что я рассердился? Но у меня хлопот выше головы.— Простите мой лаконизм и мой якобинский слог. Среда.
Мнения об этих письмах разделились. Смысл их не поддается расшифровке сколько-нибудь основательной. Мы не знаем ни времени, ни повода их написания. В вопросе о времени, впрочем, все писавшие до сих пор сходятся, предполагая 1828 год. Повод никому не ясен. Весь вопрос сводится к тому, кого называет Пушкин ‘особой умной, болезненной и страстной’. Н.В.Измайлов, которому принадлежит очень хорошая статья о Пушкине и Хитрово, находит, что здесь идет речь о Музе, а не о женщине. Нам кажется, однако, такое объяснение слишком натянутым и малоправдоподобным. В.В.Вересаев высказал предположение, что тут говорится о гр. А.Ф.Закревской, к которой все три эпитета действительно вполне подходят и с которой у Пушкина был роман как раз в 1828 году. Наконец, недавно П.Б.Струве выразил уверенность, что Пушкин иносказательно говорит о самой Хитрово, и тем устанавливается их связь, хотя и кратковременная.
Мы бы ни в коем случае сами не решились судить, о ком идет речь в этой фразе. Смысл ее переливчат. То хочется склониться к мнению П.Б.Струве, то — чаще — к мнению Вересаева. За догадку Струве говорят одни лишь психологического порядка доводы (их даже больше, чем те, которые приводятся у П.Б.Струве: судя по письму Хитрово от 18 марта 1830 года, Пушкин перед сообщением ей о своем предстоящем отъезде в Москву для сватовства был ‘бледен, расстроен’, ‘сознавал горесть, которую предстояло ей узнать’). За догадку Вересаева — хронология и те данные, которые мы имеем о романе с Закревской.
Хронология, впрочем, может и весьма поколебаться. В сущности, отнесение письма к 1828 г. вполне произвольно. Я бы решился предположить, что оно могло быть написано и гораздо позже, в 1830 г., и еще позже. Может быть, оно самое позднее из данной серии (включающей, по-видимому, еще не все письма Пушкина к Хитрово). Тема о ‘мещанстве’ Пушкина — характерна для его писаний тридцатых годов. Если бы, допустим, оказалось когда-нибудь, что письмо к этой поре и относится,— предположения Вересаева рухнут сами собой, а предположения Струве станут слишком малоправдоподобны, когда речь зайдет о женатом Пушкине. Понадобятся совсем новые.
Впрочем, самый вопрос о том, существовала ли между Пушкиным и Хитрово интимная связь, или ее не было,— нам кажется имеющим весьма малый, узко биографический интерес. Если да — то какой вывод можно сделать из этого факта? Разве лишь тот, что Пушкин порой выказывал презрение к иным из своих возлюбленных, что он мог выражаться о них цинически? Это не ново. Он писал эпиграммы на Аглаю Давыдову, из которых одна такова:
Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги — понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон — умом ее стращая,
Дамис за то, что нежно пел…
Скажи теперь, моя Аглая,
За что твой муж тебя имел? —
а другую (‘Оставя честь…’) воспроизвести полностью я не решаюсь. Ей же написал он обидные стихи, в которых радовался разрыву и язвительно намекал на ее старшинство. Об
А.П.Керн, той самой, которой посвящено ‘Я помню чудное мгновенье’, написана чрезвычайная непристойность в письме к Соболевскому, а позже, в письме к жене, просто — ‘дура’. О Закревской у Пушкина целая непристойная переписка с Вяземским, в самую пору романа. Таков отчасти был дух эпохи, достаточно известный и в новых свидетельствах на сей счет не нуждающийся. Следовательно, особого интереса нет в выяснении подробностей об их любовной интриге. Мы потеряем немного, если оставим вопрос открытым.
Но есть другие обстоятельства, делающие письма к Хитрово документами первостепенной важности. Как я уже говорил, из них устанавливается с несомненностью, что, выказывая перед посторонними самое насмешливое отношение к Хитрово, Пушкин в то же время считал ее достойной собеседницей по литературным и политическим вопросам. События июльской революции, за которой Пушкин следил с чрезвычайным интересом, и польское восстание 1831 г.— вот главные темы в ряде обращенных к Хитрово писем. Вопрос о политических воззрениях Пушкина особенно сложен и темен. В газетной статье, разумеется, невозможно даже бегло пересмотреть материал, содержащийся в переписке с Хитрово. В издании Пушкинского Дома ему посвящены интересные и дельные статьи М.Д.Беляева и Б.В.Томашевского. Но, несомненно, и для будущих исследований о политических мнениях Пушкина переписка с Хитрово послужит одним из наиболее важных источников. В этом и заключается главная ценность новооткрытых писем.
1928
Впервые — Возрождение, 1928/983 (10 февраля). Входит в состав статьи ‘Гр. Д.Ф. Фикельмон’ (1938), перепечатанной в настоящем издании.
Рец. на: Письма к Е. М. Хитрово, 1827-1832. Л., АН СССР, 1927 (Труды Пушкинского Дома, вып. XLVIII). Переводы и примечания М. Д. Беляева, Н. В. Измайлова и Б. Л. Модзалевского.
‘<,…>, вторая дочь Хитрово <,…>, гр. Дарья Федоровна Фикельмон…’ — о ней см. ‘Тайные любви Пушкина’ (1925) и ‘Гр. Д.Ф. Фикельмон’ (1938) в настоящем издании.
‘Вяземский рассказывает, что в 1823 г. однажды она сказала: ‘Что за судьба моя!…’ — цит., по-видимому, по рецензируемой книге, с. 172, как и стишки ‘Лиза в городе жила…’, с. 173.
‘Сохранилось шесть писем Хитрово к Пушкину’ — эти письма также вошли в Большое академическое издание. В 1961 г. в архиве Вяземского были обнаружены еще два неопубликованных письма ее к Пушкину (дат. август 1830 г. и ноябрь 1836 г., вслед за ‘дипломом’), см. исследование Т.Г. Цявловской ‘Неизвестные письма к Пушкину — от Е.М. Хитрово’ в сб. Прометей, 10 (Москва, 1974), сс. 241-260.
‘<,…>, интерес <,…>, был пробужден осенью 1925 года находкою…’ — ср. рец. ‘Письма Пушкина’ (1927) в настоящем издании. См. также в изд.: Вокруг Пушкина, с. 242.
‘Мнения об этих письмах разделились’ — ср. примечание Б.Л. Модзалевского в кн.: Пушкин, Письма…, т. II (1928), с. 322.
‘Н.В. Измайлов <,…>, очень хорошая статья…’ — ‘Пушкин и Е.М. Хитрово’, сс. 143-204.
‘В.В. Вересаев высказал предположение…’ — см. его ‘Заметки о Пушкине. II. Княгиня Нина’ в ж. Новый мир, 1927, No 1, с. 196.
‘<,…>, недавно П.Б. Струве выразил уверенность…’ — в своих ‘Заметках писателя: 17(28)’, под названием ‘Пушкин и Е.М. Хитрово’, в парижской газете Россия, 1927, No21, с. 2.
‘Он писал эпиграммы на Аглаю Давыдову’ — см. исследование ‘Аглая Давыдова и ее дочери’ (1935) в настоящем издании.
‘Об А.П. Керн <,…>, написана чрезвычайная непристойность в письме к Соболевскому…’ — см. письмо, дат. второй половиной февраля 1828 г.
‘<,…>, в письме к жене, просто — ‘дура» — от 29 сентября 1835 г.
‘<,…>, статьи М.Д. Беляева и Б.В. Томашевского’ — ‘Французская литература в письмах Пушкина к Е.М. Хитрово’, ‘Французские дела 1830-1831 в письмах Пушкина к Е.М. Хитрово’, и ‘Французская орфография Пушкина в письмах к Е.М. Хитрово’ Томашевского, и ‘Польское восстание по письмам Пушкина к Е.М. Хитрово’ Беляева.