Н. А. Лейкинъ.
Н. А. Лейкинъ.
Мученики охоты.
Мученики охоты.
Юмористическіе разсказы.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., No 2
1880.
ПТИЦЕЛОВЪ.
ПТИЦЕЛОВЪ.
Птицелов, Лейкин Николай Александрович, Год: 1880
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Шесть часовъ утра. Солнце заглянуло въ сердцевидныя отверстія и щели ставень маленькаго домика на Петербургской сторон и заиграло яркими пятнами на мебели, на полу. Цлая полоса свта пришлась на носъ какого-то генерала, изображеннаго на портрет и висвшаго на стн, довольно объемистый зигзагъ легъ на грудь литографированнаго архіерея и заблестлъ на стекл, прикрывавшемъ портретъ. Въ комнатахъ сначала раздалось легкое птичье чириканье, потомъ кто-то началъ глухо долбить о что-то твердое и послышался тихій гортанный возгласъ ‘и ко Господу’… Вдругъ запла канарейка, за ней другая, третья и разразилось громкое неудержимое птичье тріо.
— Вотъ теб разъ! Кажись, опять проспалъ! послышался заспанный возгласъ, а за нимъ продолжительная звота.— Такъ и есть проспалъ. Шесть часовъ. Матрена, ставь скорй самоваръ!
Возгласъ и звота принадлежали сденькому старичку съ большой лысиной и толстымъ краснымъ носомъ. Онъ сидлъ на клеенчатомъ диван съ валиками, на которомъ была постлана постель, почесывалъ грудь и всматривался въ циферблатъ расписныхъ часовъ, висвшихъ на стн, у которыхъ вмсто гирь висли мшокъ съ пескомъ и лошадиная подкова.
— Спасибо еще, что канареечки миленькія разбудили, а то и вся охота-бы къ чорту пошла, продолжалъ онъ и вдругъ спохватясь прибавилъ:— Господи прости мое согршеніе! Нечистаго прежде молитвы помянулъ! Матрена! Ты слышитъ? Самоваръ!
— Слышу, слышу! заговорила изъ кухни кухарка.— Экъ, на васъ нтъ угомону! Старыя вы кости, а не даете себ упокоенія! Ну, чего спозаранку вскочили!
— Да вдь я сто разъ теб твердилъ, что птицъ сегодня иду ловить. Нешто ты не видла, что я и сти вчера справилъ и западню?
— Переломать-бы твои сти и твою западню! Покоя нтъ отъ тебя! Чиновникъ, коллежскій совтникъ, а такими пустяками занимаешься! Въ департамент-то, поди, вс въ захотъ хохочутъ надъ тобой.
Эти слова уже принадлежали жен и доносились изъ другой комнаты.
— А пускай хохочутъ, отвчалъ старичокъ, быстро одваясь.— Хохочи и ты — слова не скажу, а изломаешь мои сти и западню — я теб бока обломаю.
— Такъ я теб и позволю! Понимаешь что значитъ кочерга?
— Отлично понимаю, но противъ кочерги у меня есть метла. Она подлинне будетъ.
— Ахъ ты, старый песъ! На живодерню тебя, а ты еще метлой стращать смешь!
И изъ комнаты выскочила растрепанная пожилая женщина въ полнйшемъ дезабилье и стала въ угрожающую позу, схватись за стулъ.
— Тише, тише ты, полоумная! Съ сердцовъ-то иногда печонка лопается! спокойно сказалъ старичокъ — Ты полоумный, а не я! Ну, чего ты вскочилъ объ эту пору и орешь на всю квартиру Матрену!
— Птицъ ловить иду,
— Такъ ужъ коли есть у тебя этакое каторжное занятіе, такъ всталъ-бы ты тихимъ манеромъ, на ципочкахъ, побудилъ кухарку, умылся, Богу помолился и провалился-бы на вс четыре стороны въ тартарары!
Канарейки, услыша перебранку, принялись кричать еще громче.
— О, Создатель! Вотъ оглушили-то! продолжала женщина — Ты зачмъ канареекъ раздразнилъ?
— Да я и не думалъ ихъ дразнить. Хорошая птица всегда утро громко встрчаетъ, отвчалъ старичокъ и лицо его вдругъ просіяло.— Нтъ, каковы птички-то! Это вдь новенькая голубушка такъ заливается! Вишь, какъ звенитъ и трещитъ! Словно валдайскій колольчикъ съ трещеточкой. Бдный я человкъ, Васса Андреевна, а и десяти рублей за эту птицу…
— Голову вотъ ей оторвать, такъ тогда и гривенника никто не дастъ!
— Васса! Уймись! За ея голову твою голову оторву!
— Это ты съ птицей-то жену на одну доску ставишь? Прекрасно, прекрасно! Только этого недоставало. Мерзавецъ ты, мерзавецъ!
Женщина опустилась на диванъ и заплакала. Старичокъ развелъ руками.
— Ну, какая тутъ охота! Ну какая тутъ можетъ быть охота, коли этакое стсненіе! говорилъ онъ.
— Нечего сказать, хорошо стсненіе! Жили мы и безъ таракановъ, а ты нарочно черныхъ таракановъ въ квартир развелъ для скворца и для соловья. Посмотри, вдь у насъ по всмъ комнатамъ муравьи расползлись, вылзши изъ твоихъ муравьиныхъ яицъ. Вчера я въ одной тарелк супу четыре муравья нашла. Канарейки покою по утрамъ не даютъ. Шутка тоже — у тебя ихъ шесть штукъ!
— Когда ставни закрыты и солнце въ прорхи не свтить, он не очень кричатъ… пробовалъ оправдываться старичокъ.
— Чортъ тебя знаетъ, у тебя он какія-то оглашенныя! Он и при закрытыхъ ставняхъ съ пяти часовъ орать начинаютъ! Откуда только ты этакихъ набралъ!
— Голубушки-пичужечки! Своего вывода! восторженно произнесъ старичокъ.
— Будемъ говорить дальше. Есть у меня посл сына одно утшеніе — кофій, продолжала женщина.— Ты мн теперь и кофій и цикорій запретилъ дома жаритъ.
— Да вдь ужъ у меня дв синицы отъ цикорнаго угару издохли. Эхъ, просто ненавидишь ты меня, Васса Андреевна!
— Я тебя ненавижу? Я? А кто теб на затылокъ арнику съ свинцовой водой прикладывалъ, когда ты, скворечницу на дерево ставивши, внизъ сверзился и башку себ разсадилъ? Вдь чуть пополамъ она у тебя не треснула! Мужчин подъ шестьдесятъ, а онъ какъ мальчишка вздумалъ по деревьямъ лазать! Ну, подохъ-бы?… Великъ-ли твой пансіонъ!
— Да вдь охота!
— Ты прежде капиталъ пріобрти, а потомъ и охоться! А то въ обоихъ карманахъ грошъ за полтинной гоняется съ дубиной!
— За то птицы есть. Вонъ за скворца-то я двсти рублей не возьму. Онъ — ‘да исправится молитва моя’ поетъ. Купецъ Свайкинъ сто восемьдесятъ давалъ,
— Давалъ, да денегъ не вынималъ.
— Канарейки по десяти рублей, три чижа ученыхъ по пяти… А клтки, сти, западни, скворечницы? Это-ли не капиталъ!
— Пошелъ! Похалъ! Ну, тебя! Уходи скорй на твою птичью каторгу, да дай намъ спать!
— Спи, дрыхни! Уйду! Мн и чаю не надо, сказалъ старичокъ.— Потомъ попью. Вотъ только сына разбужу и съ собой возьму на подмогу.
— Не дамъ я теб Петеньку будить! Онъ вчера до часу ночи урокъ изъ латинскаго языка зубрилъ. Пошелъ вонъ одинъ! Вотъ еще что выдумалъ! Мальчикъ къ экзамену готовится, а онъ его птицъ ловить!…
Молча, махнувъ рукой, собрался старичокъ на птичью ловлю, нацпилъ на себя сти, взялъ въ руки клтки съ птицами-подсадками, вышелъ на улицу и поплелся по мосткамъ.
У одного окна, стоя на дыбахъ и смотрясь въ зеркало, прившенное на оконную раму, брился чиновникъ, длая гримасы и выпяливая языкомъ щеку. Завидя старичка, онъ забарабанилъ въ стекло и отворилъ форточку.
— На охоту?
— На охоту — Зашли-бы по дорог. У меня есть отличные остатки на березовыхъ почкахъ. Я вотъ сейчасъ отбрюсь, такъ важно-бы было хватить передъ чаемъ ради стомахи по одной рюмашечк.
— Что вы, что вы! Да разв это можно передъ охотой! Птица вина не любитъ. Она малйшій запахъ чуетъ, по немъ человка узнаетъ и ни за что къ сти не подойдетъ. Я и не курилъ сегодня и не нюхалъ изъ-за этого! Даже табакерку съ трубкой и т дома оставилъ. Передъ птицеловствомъ, батюшка, даже луку и чесноку наканун сть нельзя! Птица мудреный зврь! Она хитре нашего директора департамента! таинственно произнесъ старичокъ, и махнувъ рукой, поплелся дале.