ПСИХОЛОГИЧЕСКІЕ ЭТЮДЫ.
ПСИХОЛОГИЧЕСКІЕ ЭТЮДЫ.
Д. Э. Калоннъ.
‘Дло’, No 11, 1867
Психологические этюды, Якоби Павел Иванович, Год: 1867
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Мечта, какъ вино, необходима всмъ народамъ, всмъ племенамъ, какъ недостатокъ хорошей пищи, возстановляющей силы работника, роковымъ образомъ заставляетъ его прибгать къ вину, къ суррогату ея, такъ и недостатокъ здоровой умственной дятельности съ одной стороны, или тяжелое психическое состояніе, слдствіе личныхъ или общественныхъ условій, съ другой, заставляютъ человка уходить изъ реальной жизни въ міръ фантастическихъ грзъ, міръ тмъ боле пріятный,что каждый строитъ его по собственному идеалу такъ, какъ ему его хочется имть. Человку необходимъ отдыхъ отъ всякаго труда, отъ всякаго занятія,— даже отъ бездятельности,— нуженъ отдыхъ отъ горя и радости, веселья и грусти, страха и надежды, — ему нуженъ отдыхъ отъ всякаго состоянія, отъ всякаго ощущенія, какъ глазу нужна смна тьмы и свта, нужно разнообразіе цвтовъ, такъ и душ человка нужна смна психическихъ состояній, нужно разнообразіе ощущеній, только больному глазу нужна постоянная темнота, только больной глазъ видитъ два, три цвта и не видитъ остальныхъ, точно также только больной умъ довольствуется однимъ психическимъ состояніемъ и не ищетъ разнообразія, только больной умъ останавливается на одной сторон фактовъ, воспринимаетъ впечатлніе только одного характера. Фурье поставилъ великій принципъ, указавъ на разнообразіе труда, какъ на единственный стимулъ въ дятельности, онъ далъ формулу тому безпокойному состоянію человка, которое заставляетъ его прибгать къ романтизму и къ мухомору, къ пьянству и къ мечт, къ хашишу и къ экстазу. Разнообразіе— это вся тайна умственной и духовной жизни человка, отдыхъ — это вся суть его душевной гигіены, смна ощущеній — это тотъ блый дроздъ, котораго ищутъ добрые люди уже много тысячъ лтъ подъ именемъ счастія. И эти-то поиски счастія и создали весь арсеналъ орудій пытки, которыми мучитъ самъ себя человкъ, то токсикологическое собраніе, которымъ онъ отравляетъ себя съ такимъ искуствомъ,— отъ Weltschmerzen до абсента, отъ вздоховъ къ лун до дурмана, отъ Ламартиновскихъ стиховъ до водки — распивочно и на выносъ,—все то, къ чему прибгаетъ человкъ, чтобъ уйти въ міръ фантастическихъ радостей отъ реальнаго горя, фантастическихъ наслажденій отъ реальнаго голода, фантастическаго созерцанія и покоя отъ реальнаго мозоленія рукъ и неразгибанія спины, фантастическихъ подвиговъ отъ реальнаго лежанія на боку и копченія неба.
Этотъ общій законъ потребности разнообразныхъ ощущеній, подтверждается везд, и везд, въ какомъ бы положеніи человкъ ни былъ,— хотя-бъ въ самомъ счастливомъ, какъ говорятъ близорукіе люди,— онъ всегда ищетъ противоположностей, и если не находитъ ихъ въ реальномъ мір, то принимается отыскивать ихъ въ фантастическомъ,— и здсь, конечно, всегда съ успхомъ. Нетвердые умы скоро поддаются обаянію этой призрачной жизни, призрачныхъ радостей и горестей, и уже не выходятъ изъ нея. Патологическая жизнь манитъ, притягиваетъ ихъ, Лорлея поетъ имъ свои псни,— для нихъ она чешетъ свои золотые волосы,— и несчастный рыбакъ заслушивается этого одуряющаго пнія, и не правитъ уже своимъ челномъ,— да и гд ему править тогда,— онъ весь превратился въ слухъ, онъ поглощенъ этимъ болзненнымъ наслажденіемъ, la folle du logis, какъ говоритъ Паскаль, садится въ рулю, и ладья стремглавъ летитъ въ Оциллу, гд погибли Жераръ де-Нерваль и Эдгардъ о, Паскаль и Боделэръ. Конечно, Лорлея для каждаго ноетъ особую, спеціально для него назначенную псню, — и рдко у кого, кто только услышалъ ея голосъ, вслушался и понялъ ея псню,— рдко у кого хватаетъ силы воли, разсудка и характера подражать Улиссу. Одному она ноетъ о ‘двиц-душ’,— другому о ‘блаженств небесныхъ духовъ, подъ кущею райскихъ садовъ’, для одного псня ея дышетъ сладострастіемъ и жаждою чувственнаго наслажденія, для другого въ ней слышатся звуки страданія и слезы души, затерянной на земл, о небесномъ ея отечеств, иногда псня ея полна того нездороваго романтизма, который вздыхаетъ, смотря на луну, и отворачивается отъ ‘женщины’, чтобы искать ‘дву’,— другой разъ она рисуетъ простую картину хорошей избы, сытой лошади, здороваго семейства, высокихъ скирдъ, какъ въ ‘Мороз, краевомъ посй,— и опіумъ или водка, романтизмъ или трескучій морозъ,— все одинаково можетъ убаюкать, все ведетъ одинаково къ физической или нравственной смерти.
Эта реакція нравственной стороны человка противъ однообразія реальной жизни кажется близорукимъ людямъ иногда совершенно безсмысленною, ‘съ жиру бсятся’, говорятъ они, видя человка, уходящаго отъ реальнаго богатства и блестящей, завидной обстановки въ міръ фантастическихъ стремленій и призрачныхъ страданій. Въ сущности они, конечно, нравы,— это неразумно, также неразумно, какъ и прибгать въ бдности и несчастіи къ водк, — но мало-ли что длаютъ люди неразумно! Но эти добрые люди неправы, если они думаютъ, что это — одиночно стоящая аномалія, извстно, что люди рдко умютъ прямо взяться за простой, ближайшій, повидимому, способъ, и хотя въ этомъ случа есть несомннно боле разумные выходы, но нельзя же нсколькихъ длать отвтственными за безуміе, общее огромному большинству, чтобъ не сказать всмъ. Патологія управляетъ еще міромъ, и ошибочно вносить привычки здоровыхъ людей въ госпиталь, ошибочно убждать больного, лежащаго въ лихорадочномъ озноб, что въ комнат тепло, и что онъ длаетъ глупость, покрываясь теплымъ одяломъ или шубой. Патологія иметъ точно также свои законы, какъ и физіологія, которые должно изучать, и отрицать которые невозможно, они даютъ человку потребности, удовлетвореніе которыхъ, отравляя его la longue, поддерживаетъ его минутно, и усиливаетъ затмъ самую потребность снова, — фактъ, слишкомъ извстный, къ сожалнію, медикамъ, педагогамъ и моралистамъ. Опіумъ, ха- шишъ, дурманъ, мухоморъ, средневковыя наркотическія мази, абсентъ, водка, романтизмъ, неясныя, неопредленныя стремленія въ голубую даль, фантастическія страданія и патологическія горести, слезы, отирать которыя долженъ не Фенелонъ, а Эскироль, — все это не капризы, не пустяки, не аномаліи, — пока это еще общій законъ, тяготющій надъ огромнымъ большинствомъ, вытекающій изъ самыхъ основныхъ свойствъ человческаго духа, и потому достойный не презрнія моралиста, а полнаго вниманія мыслителя.
Ни одинъ народъ, ни одна эпоха не избжали этого печальнаго удла человчества. Нирвана буддистовъ и смерть стоиковъ императорскаго Рима — вотъ самые крайніе результаты, вотъ до чего доходятъ на этомъ пути люди добросовстные и смлые, неиграющіе передъ собой комедіи и недрапирующіеся своими фантазіями,— и отъ нихъ идетъ эта красная нить черезъ всю исторію, охватываетъ всю землю, скрываясь въ періоды дла и дятельности, въ эпохи, когда реальная жизнь была настолько сильна и полна, что могла удовлетворить даже патологическимъ потребностямъ людей, и снова показываясь, когда люди складывали руки. Начало ныншняго столтія было слишкомъ полно событіи, вызывавшихъ и будившихъ всю энергію, всю страсть, чтобъ дать свободу этому направленію, но затмъ оно снова является въ байронизм, потомъ, въ то время, какъ Италія давала братьевъ Бандіера и всю блестящую фалангу своихъ героевъ, Германія, въ которой со временемъ, но словамъ Гейне, будутъ находить такъ много окаменлыхъ ночныхъ колпаковъ, мы видимъ рядъ ‘лишнихъ людей’, кончающихъ или какъ Бюргеръ, или какъ Освальдъ Штейнъ,— типы этого поколнія. Это время прошло, и мы только можемъ по разсказамъ представить себ эти блестящія и пустыя кометы, приводившія однихъ въ ужасъ, другихъ въ умиленіе, но которыя при вычисленіи хода міра и земли, принимаются астрономами, людьми знающими, за нуль, только кончикъ хвоста такой кометы, уже тусклый, задлъ наше время подъ видомъ комическаго старческаго бреда ‘Призраковъ’ и патологическаго ‘Довольно’.
Но все это было патологіей хорошаго тона и высшаго общества, патологіей обезпеченныхъ, пустыхъ, сухихъ и эгоистическихъ натуръ, неспособныхъ подняться даже въ своемъ фантастическомъ мір, гд он царствовали уже полновластно и безгранично, выше самаго узенькаго, самаго мелкаго представленія, неумвшихъ ни придать широкій и грандіозный характеръ своимъ призракамъ, ни даже облечь ихъ въ боле благородную форму, и неимвшихъ даже добросовтности сдлать шагъ, чтобъ выйти изъ своего положенія,—это были актерскія натуры, съ увлеченіемъ игравшія комедію передъ другими и передъ самими собою,— герои фразы, дворяне языка, какъ нкогда были дворяне шпаги, какъ Фарлафи,— въ рчахъ никмъ не побжденные, по воины скромные на дл. Эти ‘обломки прошедшаго’, эти ‘кости, принадлежащія міру иного солнца и иныхъ деревьевъ’, дожившіе въ небольшомъ числ экземпляровъ до настоящаго времени, до сихъ поръ поражаютъ еще насъ подвижностію языка и тою отвратительно-изысканною рчью, которую они называли краснорчіемъ въ дни своей славы, и которая теперь, въ нашъ ничего не уважающій вкъ, называется неприличной болтовнею. Конечно, нельзя судить по этимъ обрюзглымъ, толстымъ и слезливымъ старцамъ о поколніи ‘лишнихъ людей’ 30-хъ—40-хъ годовъ, по по дошедшимъ до насъ индивидуумамъ мы можемъ сильно усомниться въ дйствительности міровой скорби, заливаемой шампанскимъ и забываемой въ женскомъ обществ разгульнаго свойства.
Оцнка прошедшаго часто очень трудна, и требуетъ большого чутья и тонкаго психологическаго анализа, знаменитая теорія великихъ людей, выражающихъ собою вкъ, служащихъ тономъ современнаго поколнія, ведетъ обыкновенно къ самымъ грубымъ промахамъ въ оцнк самого поколнія и тхъ причинъ, которыя создали и воспитали его таковымъ. Современники естественно подражаютъ великимъ или хотя выдающимся людямъ своего времени, и надваютъ на себя маску, водъ которой кроется лицо часто совершенно другого характера. Такъ, подъ офиціальной маской міровой скорби, крылись, насколько мы можемъ судить но сохранившимся до нашего времени руинамъ и по литератур недавняго времени и мемуарамъ нкоторыхъ изъ этихъ людей, пошлыя и пьяноватыя лица кутилъ и развратниковъ, и теперь еще облизывающихся при воспоминаніи о томъ, какъ гршили они 30—40 лтъ тому назадъ. Странное дло,— зачмъ, кажется, имъ было прикидываться? — Такова, видно, уже натура человка, что ему непремнно надо подражать всмъ выдающимся личностямъ, и онъ уже безъ всякой критики, безъ всякаго анализа тянется за великимъ современникомъ, хотя-бъ этотъ современникъ только и сталъ извстенъ благодаря своимъ патологическимъ особенностямъ. Какое имъ до этого дло!— Да и гд имъ разобрать?—и вотъ они рядятся въ костюмъ, передъ которымъ мы останавливаемся съ изумленіемъ. Э, нтъ, отвчаютъ они сами, въ своихъ запискахъ, мы просто добрые малые, любимъ выпить и пройтись насчетъ клубнички, а маску эту надли только для того, чтобъ и насъ принимали за высшія натуры.
Конечно не этихъ людей имлъ я въ виду, говоря о томъ, что человкъ ищетъ въ фантастическомъ мір, создаваемомъ его воображеніемъ, дополненія его реальной жизни, призрачнаго удовлетворенія своимъ реальнымъ потребностямъ. Прочтите ‘La sorciè,re’ Мишле, и вы поймете, что роковая необходимость заставляла людей прибгать къ Solaueae, прочтите описанія дйствія хашиша, и вы поймете, что человкъ, разъ ушедшій въ этотъ міръ отъ реальной жизни, роковымъ образомъ обреченъ на хроническое самоубійство, прочтите записки Руссо, какъ его несчастная страсть отвращала отъ реальной любви, и роковымъ образомъ обрекала на патологическое наслажденіе, разрушавшее его физическій и нравственный организмъ, точно также и мечта, давая человку возможность располагать всми благами и наслажденіями міра, отвращаетъ человка отъ реальной жизни, кажущейся ему бдной и тусклой сравнительно съ свтлымъ міромъ фантазій, и роковымъ образомъ обрекаетъ его на умственный онанизмъ, столь же вредный, какъ и физическій.
Фантастическій міръ, создаваемый воображеніемъ, составляетъ послднее утшеніе, послдній отдыхъ, послднее убжище,— ultimum refugium,— человка отъ реальной жизни, отъ ея несчастій, лишеній, горестей,— а иногда и радостей. Каждый, кому только случалось пересматривать литературу галлюцинацій, не могъ не замтить, какъ законъ противоположности между реальною и фантастическою жизнью неизмнно вренъ,— и это,конечно, въ особенности бросается въ глаза тамъ, гд идетъ дло о чувственныхъ потребностяхъ,— и вроятно всякому случалось испытывать это, хотя бы въ очень слабой степени, и на себ. Если лечь спать голоднымъ, можно почти быть увреннымъ, что увидишь во сн хорошій обдъ, другія чувственныя потребности даютъ поводъ къ немене яснымъ и характеристическимъ сновидніямъ. Эта легкая мечта, дальше которой рдко случается идти въ обыкновенной жизни, переходитъ въ исключительныхъ случаяхъ въ самыя живыя патологическія представленія. Утомленные и изнуренные жаждой караваны въ степяхъ видятъ воду, и этотъ миражъ, можно сказать, специфиченъ для чувства жажды, кто не читалъ о томъ, что перечувствовали несчастные моряки и путешественники на ‘Медуз’? Описаніе ихъ видній, какъ они, голодные, видли фруктовые сады, города, гд на улицахъ продаютъ състные припасы и т. п. сдлалось классическимъ примромъ галлюцинацій отъ продолжительнаго неудовлетворенія физической потребности, прочтите описаніе болзни одного аббата вслдствіе чрезмрнаго воздержанія, приведенное у Бюффона, прочтите у Моро-де-Туръ въ его книг: ‘Болзненная психологія,’ (Psychologie morbide) подобное же, но еще боле характеристичное описаніе бреда и галлюцинацій одной двушки,— и вы поймете къ какимъ ужаснымъ послдствіямъ ведетъ неудовлетвореніе законныхъ требованій организма,— и вмст съ тмъ вы увидите, что умственная жизнь человка — вовсе не такая запечатанная семью печатями книга, увидите, что мы имемъ уже нкоторые методы изслдованія, и что когда нибудь мы сорвемъ маску и съ этого таинственнаго процесса, отгадаемъ загадку и этого сфинкса.
Но если вы хотите видть реакцію воображенія противъ реальной жизни въ еще боле рзкой, въ грандіозно-уродливой, извращенной лишеніями форм прочтите описаніе процессовъ вдьмъ, прочтите въ особенности календарь вдьмъ и росписаніе ихъ недли! Состояніе народа было въ XIII—XIV вкахъ таково, что рожденіе ребенка въ семь считалось несчастіемъ, и бдные прибгали тогда уже, пятью столтіями раньше совта Мальтуса, къ самымъ разнообразнымъ способамъ, чтобы предупредить чрезмрное размноженіе населенія. Мишле, съ свойственнымъ ему пристрастіемъ ко всему клубничному, очень образно описываетъ это время, этихъ людей, ихъ обычаи и ощущенія, я не пойду за нимъ по этому скользкому пути. Полагаю, понятно всякому, что тамъ, гд народъ доведенъ до противоестественныхъ, чудовищныхъ крайностей, потребность была доведена неудовлетвореніемъ до nec plus ultra напряженности,— и психическій результатъ этого состоянія можно видть въ любомъ описаніи шабаша вдьмъ. Наркотизированные белладонной и другими раздражающими средствами,мужчины и женщины переносились въ міръ, полный — можно сказать пропитанный — чувственностью въ самихъ невозможныхъ, въ самыхъ чудовищныхъ формахъ,— и о которомъ Вальпургіева ночь Гете, со всми разговорами и любезностями Мефистотеля и Фауста съ вдьмами, не можетъ дать даже самаго отдаленнаго, самаго слабаго понятіи. Это были такія картины, передъ которыми останавливается воображеніе современнаго человка, мы даже самымъ отдаленнымъ, самымъ тусклымъ образомъ не можемъ представить себ того, что тогда чувствовали подъ вліяніемъ доведенной до крайняго предла потребности, и нкоторыя описанія не вызываютъ въ насъ уже ровно никакого представленія, какъ не вызываютъ никакого представленія цифры октильоновъ и децильоновъ,— до того эти ощущенія лежатъ вн сферы доступныхъ нашему воображенію представленій.
Шагъ дальше,— и мы переходимъ къ мечт, возбуждаемой уже не непосредственно физическими потребностями, а лишеніями, нсколько другого характера, мене матеріальнаго, по крайней мр прямо, прекраснымъ примромъ можетъ послужить здсь ‘Морозъ, красный носъ’ Некрасова. Какъ фикція, вроятно очень близкая въ дйствительности,— можетъ быть нсколько односторонняя,— но это стихотвореніе и не есть этюдъ физіологической психологіи, принимаясь писать его, авторъ поставилъ себ задачею никакъ не образное представленіе психологическаго закона.— Но мы не будемъ слдить шагъ за шагомъ за преобразованіями и измненіями мечты, это былъ бы очень интересный этюдъ, но я не думаю, чтобы мы имли достаточно матеріала для него. Сверхъ того, если канва мечты очень однообразна, то узоры, вышиваемые по ней воображеніемъ, безконечно разнообразны, и, какъ сновиднія, обусловливаются множествомъ обстоятельствъ,— индивидуальностью человка, особенностями его матеріальнаго, общественнаго и психологическаго состоянія, часто случайностями, въ сущности темы мечты людей, какъ и темы мысли человка, чрезвычайно малочисленны, и репертуаръ ихъ очень бденъ, мечта въ этомъ случа даже бдне мысли, и огромное большинство людей довольствуется очень умреннымъ и однообразнымъ выборомъ, и только на долю людей выдающихся, называемыхъ иногда даже геніальными, достается счастіе создать новую тему, которая тотчасъ же и становится общимъ достояніемъ, какъ и всякое другое умственное пріобртеніе. Конечно, каждый длаетъ какое нибудь измненіе, сообразно своей личности, своимъ обстоятельствамъ, своему развитію, и т. д., но и эти измненія, большею частью незначительны, и во всякомъ случа, не смотря на легкія варіяціи и фіоритуры, мотивъ, мелодія остаются тже, и потому, конечно, каждый, придумавшій новую тему, иметъ, наравн со всякимъ другимъ изобртателемъ, право на благодарность потомства. Въ древности мало думали объ этомъ предмет, иначе премія, предложенная Ксерксомъ за новое наслажденіе и, сколько извстно, никому не выданная, точно бреановская холерная, наврное была бы получена изобртателемъ какой нибудь новой темы для мечты, впрочемъ и теперь люди мало цнятъ этого рода заслуги: Дженеру уже есть памятникъ, скоро поставятъ Леннеку можетъ быть, со временемъ поставятъ и Аугенбруггеру, даже Бильо заслужилъ себ монументъ,— а между тмъ никому не приходитъ въ голову поставить памятникъ изобртателю любовно-платоническаго мечтанія провансальскихъ трубадуровъ, разросшагося въ новйшій романтизмъ. Надо надяться, что люди поймутъ наконецъ, что человкъ давшій міру новую идею, новое чувство, тоже заслуживаетъ статуи, такъ какъ онъ обогатилъ такимъ образомъ умственную жизнь человчества и, слдовательно, сдлалъ великое дло. Впрочемъ на несчастіе такихъ благодтелей человчества, можетъ случиться, что люди, понявъ это, поймутъ вмст съ тмъ и то, что мечтать, — не желать, — тоже что плевать въ воду, и смотрть на образующіеся при этомъ круги,— т. е. праздное и пустое занятіе, какъ говоритъ Кузьма Прутковъ въ своихъ, исполненыхъ глубокой философіи, афоризмахъ.
Люди уходятъ въ міръ мечты, въ фантастистическій міръ, самими ими созданный, чтобъ отдохнуть въ немъ отъ реальнаго и потому создаютъ его противоположнымъ своей реальной обстановк, своимъ реальнымъ условіямъ. Въ огромномъ большинств случаевъ этотъ фантастическій міръ свтелъ и ясенъ, потому что дйствительность мрачна, и потому что людей, которымъ нужно было бы отдыхать отъ реальной жизни въ мрачномъ и тяжеломъ фантастическомъ мір, къ сожалнію крайне мало,— но было бы очень ошибочно думать, что здсь законъ противоположности не оправдывается. Человческому уму до такой степени необходимо разнообразіе впечатлній, смна противоположныхъ ощущеній, что если дйствительная жизнь не представляетъ ему ничего мрачнаго и тяжелаго, то онъ неизбжно долженъ будетъ создавать себ горькое несчастіе самъ. Одинъ создастъ себ стремленіе ‘dahin’, въ неопредленную даль, и будетъ куда-то рваться, жаловаться, что міръ не понимаетъ его, и т. д,, другой будетъ вчно подозрвать окружающихъ въ нелюбви, въ притворств, третій будетъ бояться за будущее, которому ничто не грозитъ, и вс анекдоты, въ которыхъ богатый и совершенно счастливый англичанинъ ршается застрлиться именно вслдствіе этого счастія, конечно утрированные въ форм, въ сущности основаны на дурно понятомъ, можетъ быть, но совершенно врно подмченномъ факт. Точно также и знаменитое изрченіе Соломона, что все есть суета суетъ и всяческая суета было вовсе не мизантропической причудой, а естественной, неизбжной мыслью, или, лучше сказать, формулой того психическаго состоянія, въ которое долженъ былъ впасть человкъ, имющій безграничную власть, огромную славу, колоссальныя богатства, триста женъ и семьсотъ наложницъ, слдовательно которому даже сладострастіе, это высшее наслажденіе, какое было только извстно древнему міру, должно было надость хуже горькой рдьки, нисколько неудивительно, что онъ впалъ въ хандру, въ сплинъ. Есть люди, имющіе несчастную способность до того вживаться въ свой фантастическій, призрачный міръ, что онъ для нихъ становится дороже, ближе, чмъ реальная жизнь, что впечатлнія, получаемыя изъ него, имъ кажутся живе, и трогаютъ ихъ боле реальныхъ,— уходилъ же Руссо отъ madame de Warrens, чтобы имть удовольствіе писать ей,—и ничего нтъ страннаго, если ихъ характеръ вполн принимаетъ наконецъ настроеніе не изъ реальной, а фантастической обстановки, какъ въ извстномъ роман корсаръ, проводившій половину сутокъ въ наркоз отъ опіума, пересталъ различать, когда онъ живетъ дйствительною, и когда искуственною жизнью подъ вліяніемъ наркотическаго вещества.
Мечта — дло по преимуществу, почти исключительно, одиночества, уединенія, люди рдко мечтаютъ обществомъ, даже два-три человка вмст только при особыхъ условіяхъ позволяютъ себ мечтать, человкъ чувствуетъ инстинктивно, что въ мечт есть что-то распущенное, безпорядочное, почти недостойное разумнаго существа. Но помимо этого чувства есть еще два обстоятельства, непозволяющія людямъ предаваться этому упражненію иначе какъ въ одиночку (les personnes comme il faut s’amusent toutes seules) — это во-первыхъ то, что умъ роковымъ образомъ увлеченъ за предлы возможнаго, даже вроятнаго,— или можетъ быть было-бы врне сказать, что эти предлы расширяются передъ нимъ до безконечности, человкъ рдко мечтаетъ о возможномъ, о близкомъ,— почти всегда сюда примшивается фантастическій, невозможный элементъ, и по мр того какъ умъ принимаетъ привычку распускаться въ этомъ направленіи, элементъ этотъ становится все сильне и сильне, наконецъ длается преобладающимъ, воображеніе строитъ тогда фантастическую обстановку, неимющую уже ничего общаго съ дйствительностью, оно закусываетъ удила и несетъ человка черезъ пни и канавы реальнаго міра въ свтлый міръ призраковъ, la folle du logis длается дйствительно помшанною, и счастливъ тотъ, кому удастся остановиться во время на этомъ пути, — иначе онъ пройдетъ вс степени фантазерства, и перейдетъ въ экстазъ.
Къ экстазу люди относятся самымъ различнымъ образомъ, одни— но мн не надо объяснять какъ относятся къ нему эти одни, другіе видятъ въ немъ самое высокое, самое блаженное, самое достойное неземной природы человческаго духа состояніе, — прочтите Сведенборна и Мистиковъ, буддисты имютъ даже особыя книги, руководства, какъ достигать этого состоянія, но вс смутно чувствуютъ, что здсь что-то нечисто, и потому никогда не предаются этому длу вдвоемъ, а всегда каждый старается уединиться,— онъ инстинктивно чувствуетъ, что его роль въ этомъ случа незавидна.
Сверхъ того этой потребности уединенія содйствуетъ еще и извстная способность людей видть въ глазу ближняго сучокъ, а въ своемъ не видть бревна. Собственныя нелпости, абсурды, не поражаютъ человка, онъ принимаетъ ихъ какъ что-то почти нормальное, и не останавливается передъ ними, но чужія шокируютъ его, здравый смыслъ уступаетъ въ немъ его собственнымъ бреднямъ, но онъ все еще слишкомъ силенъ, чтобъ не отступать передъ бреднями другого. Каждый чувствуетъ это, а потому и предпочитаетъ предаваться этому занятію въ одиночку, въ уединеніи, хотя, можетъ быть, въ тоже время не только не стыдится и не скрываетъ своего пристрастія къ этому длу, но часто еще гордится имъ.
Второе обстоятельство, недопускающее мечты съобща, — это то, что самая мечта, но сущности своей, иметъ всегда сухой, эгоистическій и себялюбивый характеръ, до такой степени, что одинъ мечтающій мшалъ бы только другому. Нашъ народный умъ очень мтко схватилъ эту особенность мечты, и выразилъ ее нсколько грубо, но чрезвычайно врно въ анекдот о двухъ мужикахъ, шедшихъ поздно вечеромъ съ работы домой. ‘Еслибы у меня былъ такой большой лугъ, какъ все небо’! сказалъ одинъ.— ‘Еслибы у меня было столько коровъ, сколько на неб звздъ! сказалъ другой.— А гд-бъ ты сталъ пасти ихъ?—У тебя на лугу. — Какъ ты смешь! и пошла драка.
Дйствительно, все исключительно себялюбивое, эгоистическое, не можетъ связать людей хотя-бъ временно, хотя-бъ для ихъ собственной личной выгоды или удовольствія, но мечта эгоистична par excellence,— въ ней все вертится на я, и только на я, если и входятъ въ нее другія личности, то исключительно какъ обстановка этого я, какъ его дополненіе. Понятно, что мечта не можетъ быть иначе какъ только личною, и чтобъ ни было ея предметомъ, богатство ли съ его наслажденіями, власть съ ея капризами, почести съ ихъ мелочностью, самопожертвованіе съ его ненужностью, высокія стремленія съ ихъ безплодіемъ, фантастическія горести и несчастій съ ихъ ложью и нелпостью,— везд и всегда я не только есть центръ, вокругъ котораго’ все вертится, но оно наполняетъ ее такъ, что другому лицу, а тмъ боле другому я, нтъ боле мста. Поэтому мечтательность разъединяетъ людей, и никакъ не можетъ связать ихъ, она -заставляетъ мечтателя искать уединенія, одиночества,— вообще такого положенія, гд-бъ воображеніе имло полный просторъ, и не спотыкалось безпрестанно о дйствительность, — этимъ можно объяснить, почему люди мечтаютъ наиболе въ сумерки, слабый, неопредленный свтъ, стушевывая рзкіе контуры предметовъ, не поражаетъ глаза, не напоминаетъ о дйствительности, совершенный мракъ мене сумерекъ располагаетъ къ мечтательству, хотя и боле яркаго свта, полное отсутствіе раздраженія производитъ на насъ слишкомъ опредленное, непріятное, необычное впечатлніе, и потому мшаетъ свободной работ воображенія. Вотъ почему дти,— и взрослые,— любятъ слушать разсказы, особенно фантастическіе, преимущественно въ сумерки, или вечеромъ, корда комната освщена только огнемъ камина, вотъ почему также преимущественно тьма есть время разсказовъ, сказокъ, veilles и т. д., вотъ почему фантастическія легенды, гномы, русалки, эльфы, встрчаются больше на свер, чмъ въ южныхъ странахъ. Въ этомъ отношеніи между сказками южныхъ и сверныхъ народовъ замтна довольно рзкая разница, въ фантастическихъ разсказахъ напр. Индіи дло идетъ или о давно-прошедшемъ, или о далекомъ будущемъ, и притомъ самыя дйствующія лица до того фантастичны, что длаются этимъ самымъ совершенно чуждыми человку, напротивъ того, гномы, эльфы, русалки свера чрезвычайно близки къ человку и по наружному своему виду, и но своимъ нравственнымъ свойствамъ, — и кром того они живутъ теперь же, въ самый моментъ разсказа, живутъ рядомъ съ человкомъ, который рискуетъ такимъ образомъ каждую минуту встртиться съ ними, .такъ что въ сущности на свер фантастическій элементъ сильне въ жизни, хотя и не иметъ такихъ уродливо-колоссальныхъ размровъ, какъ на юг.
До сихъ поръ мы говорили только о причин, заставляющей человка мечтать, о чувств, вслдствіе котораго онъ прибгаетъ къ фантазерству,— но нтъ ли возможности анализировать, изъ какихъ элементовъ складывается мечта? Это было бы тмъ боле интереснымъ и полезнымъ этюдомъ, что въ мечт мыслительная способность человка иметъ самое широкое поле, мысль здсь беретъ элементы, матеріалы откуда хочетъ, какія хочетъ, не стсняясь ничмъ,— ни дйствительностью, ни возможностью, ни даже здравымъ смысломъ, создавая сама то, чего ей не дала бы реальность, и потому анализъ фантазерства долженъ дать мрило творческой силы человческаго ума. Но анализъ этотъ чрезвычайно труденъ, такъ какъ здсь важна не сущность, не представляющая сильнаго разнообразія, а формы, которыя видоизмняются до безконечности, понятно, что анализировать формы нтъ возможности, и здсь, слдовательно, надо употребить обыкновенный методъ подобныхъ изслдованій, т. е. взять самыя рзкія, уродливыя формы и анализировать ихъ, затмъ сдланный изъ нихъ выводъ примнить къ боле умреннымъ, легкимъ формамъ, и если онъ и здсь окажется врнымъ, то его можно уже смло принимать за законъ, или, по крайней мр, за очень общее правило. Но эти крайнія формы надо выбирать по возможности чистыми, безъ примси другихъ условій, которыя только затемняютъ дло, — и въ этомъ отношеніи изученіе дйствія различныхъ наркотическихъ веществъ, въ особенности ха- шиша, было бы особенно поучительно. Къ сожалнію, если физическое дйствіе ихъ извстно до нкоторой степени, то психическое почти вовсе неизвстно, и вс наши свденія ограничиваются разсказами людей, большею частью непривыкшихъ отдавать себ полнаго и правильнаго отчета въ своемъ психологическомъ состояніи, и Моро де-Туръ составляетъ едва ли не единственное исключеніе. Книга де-Кенсея, правда, описываетъ это состояніе очень подробно, но есть причина подозрвать, что многое—нкоторое по крайней мр,— въ ней прибавлено для красоты описанія. Но насколько мы можемъ судить о дйствіи наркотическихъ веществъ по описаніямъ состоянія, въ которое они погружаютъ принявшаго ихъ, то главнымъ различіемъ между реальнымъ и фантастическимъ міромъ,— абстрактируя, конечно, субъективное ощущеніе какъ простое слдствіе физическаго состоянія,— можно считать то обстоятельство, что въ послднемъ пропадаютъ, или по крайней мр, значительно затемняются и измняются представленія о времени и пространств,— вс-же остальныя явленія представляютъ только измненіе количественное, или только другую комбинацію реальныхъ элементовъ, т. е. элементовъ, которые наркотизированный почерпнулъ изъ дйствительности. Прочтите описанія галлюцинацій и слова людей, употреблявшихъ опіумъ,— или, что еще интересне, прочтите акты средневковыхъ процессовъ надъ вдьмами, прочтите показанія послднихъ, которыя скоре могли бы скрывать свои виднія, но уже никакъ не хвалиться ими. На первый взглядъ эти виднія кажутся чмъ-то нечеловческимъ, неимющимъ ничего общаго съ обыкновенными представленіями человческаго ума, и съ предметами, встрчающимися въ дйствительности, но разберите внимательне, и дло принимаетъ совершенно другой характеръ, вы удивитесь бдности фантазій, бдности темъ этихъ видній. Демоны являются на шабашахъ въ вид животныхъ,— и притомъ самыхъ обыкновенныхъ, козловъ, волковъ, и тогда только, если воображеніе бдной вдьмы разъиграется, она поставитъ ему на человческое туловище козлиную или лошадиную голову, ея, доведенное до изступленія, до уродливыхъ видній, воображеніе, разожженное наркотическимъ веществомъ и неудовлетворенной половой потребностью, не можетъ въ самыхъ смлыхъ своихъ отношеніяхъ пойти дальше, невстрчающихся правда въ дйствительности, комбинацій, но эти комбинаціи составлены изъ самыхъ реальныхъ предметовъ, и даже очень смлыхъ комбинацій нтъ,— вс эти, невозможно, повидимому, составленные предметы въ сущности очень близки другъ къ другу, и напр. живыя формы не выходитъ изъ первыхъ трехъ классовъ позвоночныхъ животныхъ, здсь, очевидно, воображеніе черпаетъ только изъ ближайшаго міра, и неспособно даже къ сопоставленію очень несхожихъ предметовъ, комбинированіе которыхъ уже ближе къ творчеству, а о новыхъ, созданныхъ ими, формахъ нтъ и помину. Самыя дйствія имютъ тотъ же характеръ, въ нихъ комбинированіе несходныхъ, несопоставляемыхъ вмст предметовъ очень робко, очень несмло, и то, что удивляетъ насъ теперь какъ нчто демонически-невозможное, возмутительное, было только утрировкой, преувеличеніемъ того, что случалось тогда каждый день. Если мужчины, не имя возможности завестись семействомъ, обращались къ матери-природ, прибгали къ пастушеской жизни и повторяли Виргиліевы эклоги въ лицахъ,— направленіе, сохранившееся еще и теперь у неиспорченныхъ дтей природы,— и не только гд нибудь на Мадагаскар, но и въ просвщенной Франціи — прочтите Lallemand, des pestes sminales,— то не надо было большаго усилія воображенія,’чтобъ обернуть отношеніе, и представить себ Вельзевула въ вид козла, — со всми послдствіями этого превращенія. А, можетъ быть, и этого слабаго усилія не было нужно, и, принимая въ соображеніе небрезгливость бдныхъ людей, и ихъ положеніе въ какомъ нибудь XII—XIII вк., можно до нкоторой степени предположить, что шабашъ былъ, только en grand, публичнымъ повтореніемъ маленькихъ интимныхъ сценъ, совершаемыхъ въ уединеніи. Конечно, когда дло идетъ уже до того, что, если не ошибаюсь, по четвергамъ, въ знаменитомъ росписаніи недли вдьмы,— porcis serpentibus и т. д.,— то трудно отказывать тогдашнимъ женщинамъ въ живомъ воображеніи, но и здсь фантазія ихъ оказывается боле игривою, нежели творческою. А между тмъ эти виднія — едва ли не высшая, не самая сильная форма бреда, которую только представляетъ намъ исторія психіатріи: и дйствительно, — стоитъ только вспомнить что это были женщины, изнуренныя голодомъ и лишеніями, неудовлетворенныя въ своихъ половыхъ потребностяхъ, жившія цлые годы уединенно, далеко отъ человческаго жилья, съ нервною системою, страдавшею тяжелою болзнью,— мстныя анестезіи были у нихъ до того часты, что сдлались классическимъ признакомъ вдьмъ,— и притомъ еще возбужденныхъ дйствіемъ наркотическихъ веществъ нельзя не согласиться что мы рдко можемъ встртить такое совпадете наркотическихъ условій,— и тмъ не мене творческая сторона этого болзненнаго воображенія поражаетъ насъ своею бдностью. Не говоря уже о томъ, что исторія и описаніе шабашей не представляетъ намъ ни одного новаго чувства, ни одного новаго ощущенія, — мы не встрчаемъ даже новой вншней формы, и вся фантазія не выходитъ изъ сферы хлва и скотнаго двора. Даже самыя таинства шабаша были только слабымъ измненіемъ того, что совершалось и въ дйствительности, и различіе было больше количественное, чмъ качественное. Воображеніе бдныхъ больныхъ рисовало имъ т же сцены, которыя он видли, въ которымъ сами участвовали въ дйствительности, — но только въ боле широкихъ размрахъ, т. е , что вмсто одной пары, ихъ были сотни.
Но здсь, скажутъ можетъ быть, фантастическій міръ такъ бденъ потому, что воображеніе этихъ людей было бдно, — и не могло быть иначе, когда вся жизнь ихъ поглощена матеріальными работами, такъ что въ ней не было ни времени, ни мста дятельности фантазіи. Конечно, это отчасти справедливо, и виднія людей боле образованныхъ и развитыхъ, или, но крайней мр, боле привыкшихъ къ умственной дятельности, несравненно богаче красками и формами. Здсь я, конечно, не говорю о знаменитомъ опыт съ хашишемъ, произведенномъ цлымъ обществомъ въ присутствіи Бріерръ-де Буамона,— это была совершенно неудачная попытка, барыни, неспособныя въ самомъ смломъ усиліи воображенія подняться выше ложи итальянской оперы и своей гостиной, освщенной и убранной какъ къ балу,— барыни, у которыхъ потребность дятельности даже подъ дйствіемъ наркотическаго вещества выражается только танцованіемъ вальса, такія пошлыя деревянныя куклы что могутъ служить разв марьонетками,— могутъ, пожалуй, служить для опытовъ, но только никакъ не психологическихъ. Сверхъ того—и это важное обстоятельство,— на разсказы подобныхъ идіотовъ полагаться никакъ нельзя, он не съумютъ передать того, что дйствительно было, и наврно прибавятъ что нибудь, чего уже никакъ не было, не говоря уже о томъ, что есть цлый отдлъ физіологіи, о явленіяхъ въ области котораго он наврно умолчатъ. Такимъ образомъ этотъ опытъ надо считать совершенно неудачнымъ, не давшимъ намъ ровно ничего, такъ какъ участвовавшіе мужчины не представили ничего замчательнаго, — разв кром раздвоенія слуховыхъ впечатлній, замченнаго у одного, — но это явленіе само но себ не иметъ большой важности въ психологическомъ отношеніи, да притомъ о немъ едва сдлано у Бріерръ-де-Буамона вскользь замчаніе, и притомъ самое явленіе продолжалось очень недолго.
Несравненно интересне и поучительне въ этомъ отношеніи книга де-Кенсея, здсь мы съ поразительной ясностью видимъ это характеристическое, но видимому, для опіума и хашиша измненіе представленія времени и пространства,— измненіе, о которомъ можетъ имть нкоторое понятіе тотъ, кому случалось быть въ горячечномъ бреду. Онъ мгновенно переносился изъ одной страны въ другую, изъ одной эпохи въ другую, — отъ обда въ Лондон къ древнимъ римскимъ легіонамъ,— и потомъ лежалъ цлыя столтія въ нильскомъ ил, въ глубин пирамидъ, его хоронили въ саркофаг, и онъ вка лежалъ въ немъ,— однимъ словомъ это полная картина если не уничтоженія, то совершеннаго извращенія двухъ основныхъ понятій, въ которыя, какъ въ рамки, укладываются вс представленія человческаго ума.
Повидимому, это-то извращеніе и составляетъ въ начал употребленія опіума всю прелесть, а впослдствіи весь ужасъ этого состоянія. И дйствительно, — подобное измненіе должно производить очень странное, очень оригинальное впечатлніе, понятія времени и пространства, въ извстной, правильной форм, къ которой ми привыкли, до того слились съ нашею мыслью, что мы никакъ не можемъ освободиться отъ нихъ. Въ состояніи же наркозы представленія эти хотя и не пропадаютъ совершенно, но длаются очень сбивчивы, неопредленны и эластичны. Одно мгновеніе растягивается на цлые годы, даже столтія, или, обратно, часы сокращаются до секунды, и наконецъ уничтожаются, совершенно,— это обстоятельство очень важно для физіологіи мысли вообще, замтимъ, между прочимъ,—въ конц концовъ извстная часть времени является человку, какъ послдовательный рядъ впечатлній и ощущеній. Нормальныхъ, истинныхъ чувственныхъ впечатлній мы не имемъ боле 6—10 въ секунду, но не можетъ быть никакого сомннія, что субъективныхъ ощущеній и впечатлній, т. е. такихъ, которыя возникаютъ въ мозгу и не имютъ причины во вншнемъ мір, можетъ быть гораздо больше, убдиться въ этомъ имлъ, вроятно, случай каждый на себ. Кому не случалось засыпать на мгновеніе напримръ въ обществ, на лекціи и т. д. и въ это время видть большіе очень обстоятельные и подробные сны? Въ этомъ отношеніи восточныя легенды, разсказывающія о подобныхъ чудесахъ, совершенно справедливы, и вообще замчательно, какъ народный умъ врно подмчаетъ психологическіе факты, облекая ихъ, конечно, въ образную, но все еще очень ясную форму.
Но странно,— въ наркоз никогда почти не случается той двойственности личнаго я во времени и въ пространств, которое случается всегда, хотя и не совсмъ ясно, во сн. Вроятно каждому случалось видть во сн свою собственную смерть, погребеніе и т. д., но этого рода представленіе, сколько мн извстно, чрезвычайно рдко и еще мене ясно въ наркоз, въ послдней измняется, невидимому, не столько самая суть этихъ двухъ основныхъ представленій, сколько относительный размръ ихъ, изчезаетъ, можно сказать, способность измрять ихъ, такъ напр. въ первой стадіи наркозы человку иногда кажется, что самое тло его, или какая нибудь часть, обыкновенно голова или нога, принимаютъ колоссальные размры: голова раздувается такъ, что паціентъ начинаетъ безпокоиться, помстится ли она въ комнат, ноги вытягиваются и уходятъ въ даль, такъ что кажутся нормальной величины не потому, чтобы это дйствительно былъ ихъ размръ, а вслдствіе отдаленія, въ которомъ он находятся—явленіе довольно частое въ горячечномъ бреду. Тоже самое замчается, какъ я уже говорилъ, и относительно времени, паціентъ теряетъ способность измрять его, сравнивать извстные промежутки времени, и это, насколько можно судить, происходитъ не только отъ ослабленія способности сравнивать и обсуждать, но и отъ ненормальнаго обилія мозговыхъ (центральныхъ) ощущеній вообще, отъ неправильнаго распредленія ихъ во времени.
Мысль, видніе, мечта — все это составляетъ одно цлое, состоящее изъ множества отдльныхъ представленій, связанныхъ между собою по какому нибудь закону, и такимъ образомъ представляетъ дв части — отдльныя представленія, какъ элементы, и ихъ взаимную связь. Въ первыхъ мы нигд не видимъ разницы, представленія везд одинаковы, везд почерпнуты изъ вншняго міра, и только оттуда, и никогда, ни одно человческое воображеніе не создало ничего, мы не можемъ напр. представить себ, т. е. создать себ, даже но самымъ живымъ описаніямъ, звука, вкуса, запаха, и какъ курьезный примръ можно привести то обстоятельство, что открытіе анилина дало намъ цвта, которыхъ прежде и во сн не видалъ ни одинъ артистъ, и къ которымъ теперь мы такъ привыкли, что они составляютъ для насъ такія же необходимыя оттнки въ скал цвтовъ, какъ и вс другіе цвта, тогда какъ еще такъ недавно никто и не подозрвалъ, что эти цвта существуютъ.
Вс объективныя впечатлнія, входящія элементами во всякое умственное настроеніе, уже потому самому одинаковы, что они объективны, и слдовательно почерпнуты изъ того же самаго міра, субъективныя, съ своей стороны, не могутъ быть самостоятельными, они только повтореніе, подраздленіе объективныхъ, и отличаются отъ послднихъ только своей этнологіей, но никакъ не характеромъ, а для воспринимающаго ихъ субъекта разницы нтъ ровно никакой, такъ какъ въ огромномъ большинств случаевъ онъ ршительно не признаетъ этого этіологическаго различія, и въ обоихъ случаяхъ ищетъ причину впечатлнія во вншнемъ мір. Такимъ образомъ въ самыхъ представленіяхъ ихъ и не можетъ быть различія (я говорю, конечно, объ основныхъ и простыхъ, такъ какъ сложныя составляютъ выводъ или комбинацію простыхъ), слдовательно, различіе должно искать въ связи ихъ между собою, т. е. въ характер этой связи, въ закон, но которому она составляется.
Что въ мір, въ природ нтъ ничего случайнаго, и что слово ‘случайность’ прикрываетъ только наше незнаніе причины — это старая истина, школьная аксіома, сдлавшаяся общимъ мстомъ, ходячею фразою, которую было бы странно доказывать, но такова сила привычки, что каждый, отрицая случайность въ теоріи, на практик совершенно довольствуется объясненіемъ случайности всякихъ непонятныхъ ему явленій. Мы здсь выкинемъ и изъ практики эту случайность, изгнанную уже изъ теоріи, и можемъ смло поставить закономъ, что человческій умъ, и именно память и вображеніе, вызываютъ весь свой запасъ представленій по извстному закону, и если одно представленіе слдовало за другимъ въ воображеніи, то между этими представленіями не только есть тсная связь, но еще связь, какъ разъ соотвтствующая извстной сторон ума этого человка, или, по крайней мр его настроенію въ данный моментъ. Связь эта и составляетъ характеристику ума или настроенія, и своими формами обусловливаетъ различіе такъ называемыхъ складовъ ума, и разныхъ умственныхъ процессовъ между собою, напр. мысли и мечты. Конечно нтъ человка, нтъ, можетъ быть, состоянія, гд представленія, составляющія мысль, были бы связаны между собою по одному закону, обыкновенно отдльныя представленія связываются самыми разнообразными способами, но есть одинъ законъ ихъ комбинацій, примиряющій пс эти частности, и характеризующій человка и умственный процессъ его мозга.
Законъ связи представленій можетъ исходить или изъ самыхъ представленій, или не отъ нихъ, а извн, — и тогда онъ иметъ свое основаніе въ личности человка, послдній обыкновенно и называется случайностью, такъ какъ его подмтить и изслдовать всего трудне. Сюда входятъ элементами такія обстоятельства, которыя постороннему обыкновенно совершенно неизвстны, а иногда и самому субъекту, вслдствіе воспоминанія дтства случается, богъ знаетъ отчего, два представленія тсно связать между собою, такъ что когда логическій ходъ мысли приводитъ къ первому, эта связь заставляетъ перескочить на второе, и такимъ образомъ часто совершенно измнить направленіе и предметъ мысли. Но изслдовать эту связь, даже постановить общія ея правила нтъ возможности,— здсь индивидуальныя обстоятельства составляютъ все, о логик не можетъ быть и рчи, воспоминанія дтства, рзкія событія,— всего чаще обстоятельство, очень испугавшее человка,— надолго связываютъ въ его ум представленія, неимющій часто ничего общаго между собою, кром вншняго происшествія, связавшаго ихъ въ ум субъекта.
Но если представленія связываются между собою и не вншнимъ какимъ нибудь обстоятельствомъ, если связь эта исходитъ изъ самыхъ представленій, то и тогда характеръ связи можетъ быть еще очень различенъ, очень характеристиченъ для самой мысли и для мыслящаго лица. Она можетъ обусловливаться или формою представленій, или ихъ существеннымъ значеніемъ, въ первомъ случа представленія связываются между собою самымъ разнообразнымъ способомъ, отъ созвучій, названій до цвта, Формы предметовъ и сходства разныхъ отдльныхъ ихъ свойствъ, во второмъ связь длается строго-логичною, и вс вншнія и случайныя обстоятельства не входятъ въ нее, не измняютъ ее. Но и здсь, конечно, связь можетъ измниться, смотря потому, что составляетъ общій предметъ мысли, обусловливающій подборъ представленій, или каково настроеніе мыслящаго, иногда человкъ подбираетъ представленія одного и того же характера, напр. мрачнаго или розоваго, и въ обоихъ случаяхъ общій ходъ мысли останется правильнымъ и логическимъ. Вс эти обстоятельства имютъ огромное вліяніе на настроеніе и складъ ума, и придаютъ ему рзко различные характеры, между тмъ какъ связь идей и представленій по ихъ сущности составляетъ логическій методъ, идущій правильно отъ положеній къ заключеніямъ,— методъ плодотворный, но часто скучноватый. Связь по важности предметовъ составляетъ тотъ блестящій складъ ума, смлыя сравненія котораго, неожиданныя метафоры, остроты, каламбуры, и т. д. представляютъ вс переходы отъ веселой болтовни до высокой поэзіи, составляютъ всю прелесть фельетоновъ Жюля Жанена напр., Пруткова и т. п. писателей. Превосходнымъ примромъ такого настроенія ума и такого слога можетъ служить классическая ‘Исторія богемскаго короля и его семи замковъ’, гд авторъ постоянно отклоняется отъ своего предмета, такъ что въ цлой книг нтъ ни слова о богемскомъ корол и его замкахъ.
Но очень ошибочно было бы думать, чтобы въ самомъ логическомъ ум представленія не связывались между собою иначе, какъ только по своей сущности, конечно, нтъ сомннія, что въ такомъ ум случайныя и вншнія комбинаціи, если можно такъ выразиться, составляются въ меньшемъ количеств, но составляются непремнно. Собственно говоря представленія являются въ ум по закону и внутренней, логической, и вншней, случайной связи, такъ что вслдъ за каждымъ изъ нихъ являются разомъ нсколько другихъ, связанныхъ съ предъидущими всми формами ассоціаціи, идей, послушайте разговоръ ребенка,— это самая пестрая смсь представленій, несомннно связанныхъ между собою, но часто эта связь такъ случайна, что мы никакъ не можемъ отгадать ее. Въ этомъ отношеніи между умомъ ребенка, и умомъ взрослаго, нтъ существенной разницы, въ обоихъ случаяхъ представленія являются разомъ, группами, вызванные самыми разнообразными законами ассоціаціи, но ребенокъ не выбираетъ между представленіями,— они вс одинаково хороши, одинаково кстати для него, и потому онъ безразлично высказываетъ какое нибудь изъ нихъ, взрослый же неизбжно долженъ выбирать, и его выборъ обусловливаетъ характеръ и складъ его ума. Привычка выбирать постоянно только извстнаго рода впечатлнія производитъ наконецъ то, что вс остальныя вовсе не доходятъ до сознанія, и стираются по мр появленія, чмъ сильне и опредленне, чмъ рзче характеръ ума, тмъ выборъ строже, тмъ безслдне исчезаютъ, незамтно для самого субъекта, представленія другихъ родовъ, и чмъ неотступне совершается этотъ выборъ по одному закону, тмъ сильне умъ.
Напротивъ того, чмъ распущенне, неопредленне и безхарактерне мышленіе, чмъ умъ безпорядочне, тмъ разнообразне связь представленій и законы ихъ ассоціацій, тмъ неожиданне повороты рчи, тмъ боле скачковъ длаетъ умъ при мышленіи,— и,надо сказать, тмъ блестяще кажется иногда умъ. Дйствительно, мы вс привыкли большею частью къ одному правильному закону ассоціаціи идей, и насъ поражаетъ, когда идеи и представленія комбинируются иначе, неожиданнымъ и непривычнымъ для пасъ образомъ, эта привычка обыкновенно такъ сильна, что изъ массы представленій, возникающихъ въ нашемъ ум, мы постоянно выбираемъ только т, которыя связаны съ предыдущими по этому закону, а остальныя стираются совершенно, не только не обративъ на себя нашего вниманія, но даже почти не дойдя до сознанія, — однимъ словомъ, они остаются для насъ самихъ совершенно незалченными. Но есть умы, имющіе печальную — или завидную — привиллегію комбинировать представленія иначе, т. е. длать выборъ изъ массы возникающихъ представленій, руководствуясь при этомъ не тмъ закономъ логической связи, какимъ руководствуется большинство, они берутъ простое первое возникающее представленіе, перескакиваютъ въ разговор съ одного предмета къ другому, возвращаясь въ счастливомъ случа къ главной тем, но часто забывая ее совершенно—эту особенность представляютъ несносные болтуны, составляющіе ужасъ и отчаяніе своихъ знакомыхъ, люди, способные говорить въ теченіи цлыхъ часовъ, типомъ этого рода людей могутъ служить уздныя московскія бабушки и тетушки, у которыхъ самый простой разсказъ растягивается въ длинное повствованіе, такъ какъ при выход на сцену каждаго новаго лица перечисляется все его родство, и на комъ женаты его братья, и за кого вышли его сестры, и счастливы ли они въ супружеств, и не было ли съ ними какихъ нибудь скандальныхъ происшествій по поводу преступной связи, и пр. и пр. и пр. Такія кумушки встрчаются больше между женщинами, хотя и между мущинами он не рдкость, такъ напр. превосходнымъ, можетъ быть лучшимъ, самымъ совершеннымъ образчикомъ этого тина людей, у которыхъ языкъ движется безостановочно, какъ оборвавшаяся стрлка часовъ, у которыхъ лопнула пружина, можно привести извстнаго князя Петра Долгорукова, автора мемуаровъ, достойныхъ самой болтливой и грязной московской просвирни.
Есть, конечно, умы, въ которыхъ представленія комбинируются но особымъ, оригинальнымъ, непохожимъ на обыкновенные, законамъ ассоціаціи идей, но эти геніальные или мелкіе, блестящіе или скучные — во всякомъ же случа оригинальные умы крайне рдки, и то множество людей, принимаемыхъ и считаемыхъ за оригиналовъ, вовсе не принадлежитъ къ этому роду. Несравненно чаще представляется намъ оригинальнымъ, иногда даже блестящимъ умомъ, именно такой умъ, гд представленія не выбираются вовсе, но который принимаетъ первое возникающее и хватается за него. Оборотъ мысли,— а главное рчи,— можетъ прнэтомъ выйти очень оригинальнымъ, даже покажется блестящимъ, но блескъ этотъ выражаетъ не силу, а слабость, — обстоятельство, особенно часто встрчающееся въ поэтахъ и острякахъ по ремеслу. Слушая ихъ, часто удивляешься богатству образовъ, смлости мысли, оригинальности и неожиданности переходовъ, но попробуйте заговорить съ ними о предмет, требующемъ сколько нибудь послдовательности и логичности мышленія,— вы удивитесь уже обратному,— именно скудности ихъ идей, мелочности взглядовъ и тупости пониманія. Между тмъ оба эти обстоятельства не только не противорчатъ другъ другу, но, напротивъ, дополняютъ другъ друга, и во всякомъ случа проистекаютъ изъ одного и того же источника, именно изъ слабости разсудочной способности.
Дйствительно, надо гораздо больше ума для правильнаго обсужденія очень нехитрыхъ даже вопросовъ, для логическаго вывода заключеній изъ данныхъ положеній или фактовъ,— однимъ словомъ надо больше ума для самой посредственной послдовательности, чмъ для всевозможныхъ остротъ, каламбуровъ, блестящихъ сравненій, образовъ и т. д., какъ ни парадоксально кажется это на первый взглядъ, но оно подтверждается и дйствительностью, и теоретическимъ анализомъ, въ первомъ случа какъ ни мелокъ и ограниченъ умъ, но онъ знаетъ, куда идетъ,— онъ отдаетъ себ отчетъ въ мыслительномъ своемъ процесс, направляетъ его въ извстную сторону, и заставляетъ держаться прямого, хотя бы избитаго пути, во-второмъ умъ не управляетъ, своими представленіями, а управляется ими, онъ отказался отъ выбора, или не въ силахъ подавить ненужныя, неидущія къ длу представленія, его мыслительнымъ процессомъ управляетъ не разсудокъ, а случайность воспоминанія самой односторонней связи представленій, и идеи толпятся безпорядочно, связываясь между собою случайною, а не логичною связью. Конечно, самыя представленія безконечно разнообразны и качественно чрезвычайно различны, ихъ яркость, красота, изящество, и т. д. составляетъ характеристику человка, одинъ можетъ быть блестящъ, то, что называется талантомъ, другой плохъ и вялъ, но у лихъ одно общее,- -это случайный, безпорядочный характеръ мышленія. Само собою разумется, что между крайнимъ предломъ этой категоріи умовъ и самимъ послдовательнымъ, строго-логическимъ умомъ есть незамтные переходы, представленія, хотя-бъ и безпорядочно и нелогично связанные между собою, могутъ однако носить на себ вс одинъ какой нибудь отпечатокъ, имть одинъ общій характеръ, что доказываетъ, что умъ въ извстной степени еще способенъ выбирать, здсь, очевидно, подавляются вс представленія другого характера, но изъ представленій извстнаго рода умъ уже не выбираетъ, а беретъ первое попавшееся.
Выборъ представленій обусловливается множествомъ обстоятельствъ, кром этихъ двухъ главныхъ различій — логической или внутренней, и случайной или вншней связи, на этотъ выборъ имютъ вліяніе еще многія другія условія,— индивидуальность человка, складъ его ума, прирожденный или пріобртенный, настроеніе, и т. д. Извстно, что человкъ, посвятившій себя, напр., изученію философіи, получаетъ другой складъ ума, чмъ человкъ, изучающій естественныя науки, сильныя убжденія, пошедшія, какъ говорится, въ плоть и въ кровь, наконецъ просто привычка, заставляютъ уже постоянно выбирать представленія одного опредленнаго характера, одного извстнаго направленія,— іі въ этомъ отношеніи можно легко воспитать свой умъ, слово ‘слезы’, напр., вызываетъ въ обыкновенныхъ смертныхъ идею огорченій, несчастія, въ физіологіи, можетъ быть, представленія слезной железки и слезнаго канала, а поэту оно напоминаетъ розы, только потому, что рифмуетъ съ этимъ послднимъ словомъ {‘Читатель ждетъ ужь рифмы розы.
Ну на, возьми ее скорй.
Пушкинъ.}, можно также, напр., до того пріучить себя къ остротамъ и каламбурамъ, или къ стихоплетству, что прежде всего въ ум будутъ являться представленія, представляющія гамонимы, синонимы, рифмы и т. д. предъидущихъ, и эта привычка можетъ сдлаться такъ сильна, что отъ нея съ трудомъ только освобождается человкъ, что она дйствительно мшаетъ думать правильно. Конечно, подобное обстоятельство должно принимать за доказательство никакъ не силы, а напротивъ слабости ума, или, по крайней мр, разсудка, такое настроеніе составляетъ не рдкость у умалишенныхъ и каждый медикъ, имвшій дло съ этими больными, могъ замтить, съ какою легкостью и быстротой находятъ его паціенты рифмы или сравненія, метафоры, эпитеты и т. д. Замчательно, что подобное настроеніе является обыкновенно у больныхъ тогда, когда умственныя способности ихъ идутъ подъ-гору.
Подобное же отсутствіе правильнаго и резонированнаго выбора представленій мы видимъ во сн, въ наркоз, и, частью по крайней мр, въ мечт. Ошибаясь точно также относительно этого состоянія, какъ и относительно этихъ блестящихъ soi-disant умовъ, о которыхъ я говорилъ выше, многіе видятъ въ наркоз не ослабленіе, а напротивъ экзальтацію, усиленіе мозговой дятельности, именно потому, что въ этомъ состояніи воображеніе длается, по видимому, живе и богаче, тогда какъ въ сущности оно длается только свободне, еще ясне видимъ ми это въ нкоторыхъ формахъ съумашествія. Здсь уничтожена способность ума длать выборъ между представленіями, и потому представленія доходятъ до сознанія вс, или, по крайней мр, большинство, и потому-то мы и видимъ въ этихъ состояніяхъ такое богатство идей, образовъ, такую быструю ихъ смну, но вмст съ тмъ и такую легкую, непрочную, едва замтную связь между ними,— и въ этомъ отношеніи нельзя отрицать несомннной, очевидной аналогіи между ‘блестящими и оригинальными’ умами, о которыхъ, я говорилъ выше, и состояніемъ наркозы, сна, и т. д. Перенося въ психологическую область знаменитую физіологическую теорію задерживающихъ центровъ,— теорію, имвшую, благодаря г-ну Сченову, такой успхъ въ Россіи, можно сказать, что вс представленія, возникающія въ воображеніи по самымъ разнообразнымъ причинамъ, стремятся достигнуть сознанія и выразиться, но разсудокъ играетъ въ психическомъ мір человка роль задерживающаго центра, онъ умряетъ и даже подавляетъ отчасти это стремленіе къ выраженію, и, пропуская одни представленія, совершенно отвергаетъ другія. Бъ наркоз, во сн, этотъ задерживающій центръ временно перестаетъ дйствовать, у нкоторыхъ людей онъ постоянно дйствуетъ очень слабо, такъ что здсь не является представленій больше обыкновеннаго, но уничтожается и отвергается разсудкомъ меньше, это происходитъ не отъ силы, а отъ слабости ума, точно также какъ то обстоятельство, что малйшее прикосновеніе къ отравленному стрихниномъ животному вызываетъ тетаническое сокращеніе мышцъ всего тла доказываетъ не силу и здоровье, а напротивъ слабость и болзненное состояніе этого животнаго, въ обоихъ случаяхъ поражены задерживающіе центры, и впечатлнія и представленія, которыя заглохли бы въ нормальномъ состояніи, здсь выражаются очень рзко.
Понятно, что вс эти состоянія могутъ представлять тысячи оттнковъ и степеней, составляющихъ незамтные переходы къ нормальному состоянію, способность сортировать представленія, если можно такъ выразиться, можетъ быть боле или мене сохранена, и уже сновиднія показываютъ намъ различныя степени ея парализіи, между тмъ какъ въ одномъ случа умъ принимаетъ вс представленія, навваемыя ему сномъ, какъ-бы абсурдны и безсвязны они ни были, въ другомъ случа умъ протестуетъ до извстной степени противъ нелогичности связи между возникающими представленіями, такъ напр. ассоціаціи представленій по созвучью словъ сравнительно довольно рдки во сн, — здсь умъ, очевидно, отвергаетъ эту связь какъ слишкомъ нелогичную, а въ тоже время нисколько не останавливается передъ самыми нелпыми, самыми несогласными съ дйствительностью комбинаціями идей. Въ наркоз и въ мечт, стоящихъ въ психологическомъ отношеніи чрезвычайно близко другъ къ другу, способность выбора сохранилась на столько, что умъ принимаетъ большею частію только представленія одного опредленнаго характера,— большею частью такого, который льститъ вкусамъ субъекта, но вмст съ тмъ выборъ этотъ совершенно не зависитъ отъ того, насколько представленія эти и ихъ комбинаціи согласны съ дйствительностью, насколько они возможны,— иначе это состояніе и не было бы мечтою, скажетъ Жозефъ Прюдомъ, и, какъ всегда, будетъ совершенно правъ.
Ошибочно полагаютъ нкоторые, что наркотическія вещества имютъ специфическое психологическое дйствіе, вызываютъ извстныя, опредленныя представленія, этого совершенно нтъ,— да и не могло-бы быть, но крайней мр мы можемъ сказать, что открытіе вещества, которое давало бы мысли извстное, специфическое содержаніе, должно было бы ниспровергнуть вс наши знанія и теоріи психологіи, половыя представленія, вызываемыя на восток хашишемъ, не были замчены у европейцевъ,— что очень понятно. На Восток люди не знаютъ наслажденія выше половаго, и вс такъ называемыя нравственныя наслажденія для нихъ большею частію вовсе непонятны, естественно, что воображеніе ихъ, освобожденное отъ задерживающаго дйствія разсудка, который держитъ его на узд, обращается именно къ тому, что для этихъ людей составляетъ высшее счастіе, опыты въ Европ производили большею частью другое дйствіе—такъ напр. извстные опыты Бріерръ-де-Буамона. Барыня, принявшая хашишъ, толковала все объ итальянской опер и о великолпномъ бал въ ея салопахъ и т. д. Конечно, можно всегда направить въ извстную сторону возбужденное воображеніе, и, конечно, всего легче направить его именно на половыя представленія,— давъ напр. паціенту кантаридъ или другимъ образомъ возбудивъ въ немъ половыя желанія, но это уже не иметъ отношенія къ дйствію самого наркотическаго вещества. Дйствіе его ограничивается только парализованіемъ разсудочной способности,— здраваго смысла, можно сказать,— но этимъ оно ограничивается, а какой путь выберетъ освобожденное воображеніе,— это уже зависитъ отъ степени развитія человка, отъ его вкусовъ, часто тщательно скрываемыхъ въ обыкновенномъ, нормальномъ состояніи, отъ его физическаго настроенія,— не пробудилась ли во время опыта какая-нибудь потребность организма, такъ какъ она въ этомъ случа и даетъ матеріалъ, сущность представленій,— однимъ словомъ выборъ области фантастическаго міра, въ который переносится человкъ, зависитъ уже не отъ наркотическаго вещества, а отъ разныхъ условій — отъ индивидуальныхъ и даже національныхъ особенностей субъекта,— и до случайнаго положенія его частей тла. Это послднее обстоятельство играетъ, вроятно, не послднюю роль въ созданіи образовъ, занимающихъ воображеніе человка, находящагося въ наркоз, извстно, что между извстными чувствами и опредленными группами мышцъ есть тсная связь: нкоторыя душевныя движенія представляютъ ту особенность, что приводятъ въ сокращеніе, или, напротивъ, парализуютъ, или даже только ослабляютъ, извстную, опредленную группу мышцъ,— такъ напр. гнвъ заставляетъ сжимать кулаки и сокращать mm. corrugatores superciliarum, въ сильной степени этого чувства — еще и mm. levatnes angulorum oris, labiae superioris proprii, labii superioris alarumquenasi и т. д., презрніе заставляетъ сокращать послднія мышцы и еще mm. zygomaties, обыкновенно съ одной только стороны, гнвъ и презрніе вмст производятъ сокращеніе mm. orbicularis palpebrarum, страхъ парализуетъ mm. pterygoidei, внутренніе и вншніе, жевательныя, останавливаетъ грудобрюшную преграду и грудныя мышцы въ инспираторномъ положеніи, и т. д. Но связь эта такъ сильна, что не только чувства производятъ извстныя, опредленныя мышечныя явленія, по и мышечныя явленія, въ свою очередь, пробуждаютъ въ человк соотвтствующія чувства у людей впечатлительныхъ, даже въ очень сильной степени,— какъ напр. въ извстномъ примр канадскаго офицера, котораго товарищи его провели во сн черезъ всю исторію дуэли, такъ что онъ проснулся только отъ выстрла, когда спустилъ курокъ вложеннаго ему въ руку заряженнаго пистолета.
Наркоза и психическое состояніе наркотизированнаго ничмъ не отличаются въ психологическомъ отношеніи отъ простой мечты и фантазерства, и въ обоихъ этихъ состояніяхъ ненормальнымъ является не сущность и содержаніе представленій, а только законъ ихъ ассоціаціи и независимость дятельности воображенія отъ разсудка, — сущность же представленій обусловливается разными посторонними обстоятельствами, если въ наркоз часто замчаются фантазіи половаго характера, то это зависитъ не отъ самой наркозы, а отъ субъекта, точно также какъ есть много людей, у которыхъ простое фантазерство принимаетъ боле или мене ясный характеръ чувственности. Законы психологическихъ и умственныхъ процессовъ везд и всегда одинаковы, и самыя ненормальныя, по видимому, явленія точно также оказываются при внимательномъ анализ простымъ подтвержденіемъ ихъ, какъ и саше простые процессы психической дятельности человка, а основаніемъ всей умственной жизни, главнымъ закономъ ея останется всегда аристотелево положеніе: ‘nihil est in intellectu, quod nonprius fuerit in sensu’. Съ XVII столтія уже мы знаемъ, что прирожденныя идеи не существуютъ, по при анализ психологическихъ состояній до сего времени еще слишкомъ часто забываютъ, что умъ, воображеніе, не могутъ ничего создать, и что матеріалъ для умственной жизни и психическихъ процессовъ состоитъ только, и исключительно, изъ чувственныхъ впечатлній, умъ можетъ комбинировать ихъ самымъ различнымъ образомъ, по никогда не можетъ ни обойтись безъ нихъ въ своей, будто бы, творческой дятельности, ни замнить ихъ. Это положеніе есть краеугольный камень всего нашего психологическаго знанія,— законъ, недопускающій исключеній.
Кром этихъ общихъ формъ комбинаціи представленій въ мечтательномъ фантазерств и въ наркоз мы видимъ еще одну форму ассоціаціи идей, почти, можно сказать, специфическую для этихъ состояній, по крайней мр, играющую здсь большую роль, тогда какъ въ обыкновенной психической жизни она далеко не занимаетъ такого важнаго мста,— это ассоціація по контрастамъ. Мы говорили выше о причинахъ, заставляющихъ человка уходить въ фантастическій міръ, создаваемый его воображеніемъ, эти причины сами по себ уже предполагаютъ необходимость ассоціаціи идей главнымъ образомъ по закону контрастовъ, и мы дйствительно видимъ, что мечта и фантастическія картины наркозы составляютъ очень часто, большею даже частію, можно сказать, простую и голую противоположность дйствительности,— не больше, и притомъ противоположность очень робкую, очень узкую. Человкъ живетъ въ маленькой плохой квартир, иметъ плохой и недостаточный обдъ,— его мечта, большею .частью, не пойдетъ дальше хорошей квартиры и обильнаго и вкуснаго обда,—и въ этомъ отношеніи народный умъ тоже очень врно подмтилъ сущность этого психологическаго процесса въ извстномъ анекдот о мужик, мечтавшемъ о томъ, чтобы украсть его рублей и убжать. Конечно, чмъ сильне,— а главное,— развите умъ, тмъ эти противоположности шире и смле, тмъ большее количество предметовъ они обнимаютъ, но сущность этого рода ассоціаціи представленій отъ этого нисколько не измняется, и психологическій процессъ Кампанеллы, Томаса Моруса и Кабе качественно совершенно идентиченъ съ мечтой украсть сто рублей, въ обоихъ случаяхъ умъ употребилъ тотъ же самый методъ ассоціаціи представленій по закону контраста, и только большая или меньшая ширина примненія этого метода поставила эти результаты на противоположные предлы человческой мечты и фантазерства. Можно сказать, что въ огромномъ большинств случаевъ сущность мечты, сущность представленій, общее содержаніе мечты составляются по закону контрастовъ, отдльныя же части фантастической картины отдлываются потомъ частью но тому же закону, но главнымъ образомъ по обыкновеннымъ правиламъ ассоціаціи идей, такъ что какъ ни несхожи, невидимому, представленія и виднія наркотизированнаго съ спокойнымъ мышленіемъ нормальнаго человка, сущность процесса, законы, по которымъ онъ совершается, въ обоихъ случаяхъ одни и тже, но только въ первомъ случа въ психической дятельности, участвуетъ не вся нравственная часть человка,— здсь разсудокъ парализованъ, и не удерживаетъ уже воображенія, не руководитъ выборомъ представленій.
Всякое фантазерство, всякая мечта — дло по преимуществу эгоистическое, замтили мы выше, и въ этомъ отношеніи эгого рода процессы можно, дйствительно, смло сравнить съ онанизмомъ, въ сущности здсь нтъ даже и сравненія, онанизмъ есть только частный случай мечты, или, обратно, мечта есть обобщеніе метода онанизма, примненіе его не только къ узкимъ представленіямъ чувственности, а ко всему міру человка.
Идентичность процессовъ привела къ идентичности условій, при которыхъ они совершаются, и потому-то, какъ мы уже замтили, люди обыкновенно мечтаютъ въ одиночку, мечта, какъ и онанизмъ, съобща составляютъ чрезвычайно рдкое исключеніе, и даже въ поразительно-рзкомъ примр пастуховъ, приведенномъ у Лаллемана, эти несчастные въ сущности предавались своей страсти не съобща, а каждый былъ погруженъ въ свои собственныя представленія.
Между тмъ, по тому же закону контрастовъ, если отдльный человкъ утшаетъ себя мечтою, когда ему плохо жить въ дйствительности, то и массы, которымъ жизнь тоже не наслажденіе, неминуемо должны точно также составлять себ фантастическую картину счастія и довольства. Такимъ образомъ причины, порождающія одиночную мечту, должны породить и коллективную, а сущность психологическаго процесса мечты, какъ мы уже видли, не допускаетъ коллективности, невидимому, эти два условія противорчатъ другъ другу, исключаютъ другъ друга, но дйствительность примирила ихъ, создавъ mezzo termino, показывающее, что анализъ нашъ былъ сдланъ правильно.
Коллективная мечта должна существовать, точно также какъ и одиночная,— и она дйствительно существуетъ вроятно у всхъ народовъ,— по крайней мр она была найдена почти у всхъ, но коллективность нротиворчитъ сущности психическаго процесса мечты, и мы дйствительно видимъ, что коллективная мечта потеряла свою фантазерскую форму, и приняла форму воспоминанія, форму невинную и очень удобную, допускающую коллективность въ самыхъ смлыхъ порывахъ воображенія.
Почти у всхъ народовъ мы встрчаемъ легенду золотаго вка, легенду, переносящую въ далекое прошедшее эпоху довольства и счастія, на первый взглядъ эта легенда кажется странною нелогичностью уже потому, что человкъ обыкновенно придаетъ своимъ желаніямъ особенно охотно форму надежды, а никакъ не воспоминанія, но въ этомъ случа этого не могло быть, надежда есть только боле опредленная, боле возможная форма мечты, форма, въ которую, конечно, входитъ больше реальныхъ элементовъ, но въ сущности она все еще мечта, и потому чмъ коллективное надежды, тмъ он неизбжно должны быть реальне, и въ данномъ случа реальность ихъ была бы помхою, не достигала бы цли самой мечты. Поэтому народный умъ сдлалъ фокусъ, можно сказать, и перенесъ фантастическую картину не въ будущее, какъ обыкновенно длаетъ отдльное лицо, а въ прошедшее, и такимъ образомъ примирилъ дна противоположныя условія, удовлетворилъ двумъ, исключающимъ, повидимому, другъ друга требованіямъ.
Къ сожалнію, мы очень мало знаемъ о форм, придаваемой каждымъ народомъ своей легенд золотого вка, а это было бы очень важно изслдовать, но только въ сравнительно-психологическомъ отношеніи,— изслдованіе это указало бы, можетъ быть, многое въ жизни народа въ ту эпоху, когда слагалась легенда золотаго вка, такъ какъ на основаніи закона контрастовъ можно съ большой вроятностью предположить, что дйствительность была рзкою и прямою противоположностью фантастической картины. Народное воображеніе отдлываетъ обыкновенно эту картину очень тщательно, очень подробно, такъ что изъ нея можно видть, каковъ былъ идеалъ народа въ данную эпоху, а по идеалу можно, по крайней мр очень часто, съ вроятностью заключить о реальномъ положеніи этого народа, поэтому подробный сравнительный анализъ этого рода легенды у различныхъ народовъ имлъ бы огромный интересъ и въ психологическомъ, и въ историческомъ отношеніи, я ршительно не знаю, насколько имемъ мы матеріаловъ для этого анализа, насколько онъ, можетъ быть, уже и начатъ, но относительно его метода должно замтить, что легенды цивилизованныхъ народовъ, или, но крайней мр имвшихъ уже свою исторію, слишкомъ запутаны, сложны, въ нихъ вошло слишкомъ много случайныхъ элементовъ, принадлежащихъ различнымъ эпохамъ народной жизни, чтобъ они могли дать правильный и удовлетворительный результатъ, въ этомъ отношеніи особенно важны были бы легенды островитянъ Тихаго океана, патагонцевъ, сверо-американекихъ, именно канадскихъ индйцевъ, и вообще племенъ, неимющихъ почти исторіи, или историческая жизнь которыхъ началась очень недавно, такъ что вошедшіе въ легенду въ новйшее время элементы легко могутъ быть выдлены, и самыя легенды могутъ еще быть возстановлены въ своей первоначальной форм.
Мн случалось слышать одну народную легенду, поразившую меня своимъ глубоко художественнымъ характеромъ, я не знаю, мстная-ли эта только легенда, или она разсказывается и въ другихъ частяхъ Россіи, но въ ней замчателенъ именно тотъ пріемъ, который употребилъ Шиллеръ въ своемъ разсказ о Санескомъ юнош.
Легенда эта состоитъ въ слдующемъ: корабль, захваченный бурею въ открытомъ мор, долго не приставалъ къ берегу, такъ что на немъ оказался уже недостатокъ припасовъ. Посл продолжительнаго плаванія наконецъ экипажъ увидлъ островъ, очень гористый и покрытый богатой растительностью, съ корабля послали лодку запастись припасами и свжей водой, но матросы не ршились выйти на незнакомую землю, и послали одного взобраться на гору и посмотрть оттуда, нтъ ни какой опасности высадиться всмъ. Посланный матросъ ползъ на гору, но, достигнувъ вершины, вдругъ побжалъ внизъ во внутренность страны, и изчезъ, его ждали долго, наконецъ, видя что онъ не возвращается, послали другого, но и съ тмъ случилось тоже самое. Наконецъ послали третьяго, но для предосторожности его привязала на длинную веревку, конецъ которой держали оставшіеся въ лодк, поднявшись на вершину, онъ тоже хотлъ побжать въ глубь страны, но державшіе веревку дернули его назадъ, онъ оглянулся,— и на лиц его выражалось самое полное счастіе, рванулся еще, и умеръ. Испуганные матросы не ршились выйти на берегъ, возвратились на корабль, и такъ осталось неизвстнымъ, что видли пропавшіе.