ПРОВИНЦІАЛЬНАЯ ГАЗЕТА,
ЕЯ РЕДАКТОРЪ И СОТРУДНИКИ.
ПРОВИНЦІАЛЬНАЯ ГАЗЕТА,
ЕЯ РЕДАКТОРЪ И СОТРУДНИКИ.
(Изъ записокъ литератора-обывателя).
‘Милостивый Государь!
Редакторъ М. Зонтиковъ’.
Провинциальная газета, ее редактор и сотрудники, Дмитриев Иван Иванович, Год: 1863
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Что нашъ городъ шествуетъ по пути прогресса, это не подвержено ни малйшему сомннію, и я сейчасъ докажу, почему.
Во первыхъ, полиціймейстеръ нашъ говоритъ по французски.
Во вторыхъ, товарищъ предсдателя Гражданской Палаты не только говорить по французски, но даже сочиняетъ очень остроумные проекты относительно устройства народныхъ школъ, и при всякомъ удобномъ случа произноситъ спичи, въ которыхъ проповдуетъ ‘необходимость поддержать нравственную мощь русскаго мужика, ассоціацію съ земствомъ и популяризацію научныхъ принциповъ.’
Въ третьихъ, въ нашемъ город есть два клуба: одинъ дворянскій, другой коммерческій, въ первомъ кушаютъ, даютъ торжественные обды и говорятъ торжественные спичи дворяне, во второмъ дятъ купцы, танцуютъ купеческія дочери и производятъ скандалы купеческія дти. Въ дворянскомъ клуб проводятъ время особенно пріятно. Недавно членъ его Ангеловъ, за шулерство, былъ выгналъ изъ клуба въ шею членомъ Оленевымъ, но едва усплъ г. Оленевъ совершить свой подвигъ, какъ и самъ въ свою очередь за такія же продлки былъ выгнанъ членомъ Стршняевымъ.
Въ четвертыхъ, въ нравы и обычаи чиновъ нашей городской полиціи проникъ уже нкоторый эиръ деликатности. Конечно, наказывать еще наказываютъ, но наказываютъ по отечески, и частный приставъ, приказывая вразумить какого нибудь мальчишку-сапожника за неповиновеніе деспоту-хозяину, считаетъ долгомъ сначала высказать свое полное отвращеніе къ ‘энергическимъ мотивамъ жизни.’
— Вдь вотъ ты, подлецъ, до чего довелъ меня, мягко и чуть не со слезами говоритъ частный ползающему у него въ ногахъ мальчишк:— ну пойми ты, собачій сынъ, разв мн пріятно тебя вразумлять, разв во мн чувствъ нтъ?… Засыпьто-ка ему горяченькихъ!…
Да, очень цивилизованный нашъ городъ!
Въ другихъ городахъ, напримръ, купеческія дочки, сходивши къ ранней обдн, покушавши въ плотную сдобныхъ пироговъ и пообдавши, облекаются обыкновенно въ самое лучшее платье, садятся на скамеечк за воротами и пощелкиваютъ оршки. А купеческіе сынки, также разфрантившись, скромно гуляютъ по улиц и едва осмливаются поднять глаза и взглянуть на своихъ, какъ макъ рдющихъ, владычицъ сердецъ. У насъ же купеческія дочки, хотя и ходятъ къ раннимъ обднямъ и сдобные пироги кушаютъ, но за воротами не сидятъ, а обыкновенно или дутъ кататься на откормленныхъ и жирныхъ лошадяхъ, или гуляютъ по улицамъ въ сопровожденіи кавалеровъ, большею частію изъ гарнизонныхъ офицеровъ, а иногда и изъ улановъ. Сіи послдніе, ради такихъ случаевъ, облекаются во вс воинскіе доспхи и немилосердно стучатъ саблями — обстоятельство, которое всегда производитъ желанный эфектъ.
Есть въ нашемъ город высшее учебное заведеніе, въ которомъ разные ученые маститые старцы читаютъ науки: физіологію, филологію, психологію, археологію, зоологію и множество другихъ, весьма полезныхъ на различныхъ поприщахъ службы и дятельности. Отношенія преподавателей къ слушателямъ — отношенія отцовъ къ дтямъ, основной педагогическій принципъ — понуканье въ различныхъ видахъ и формахъ. Когда же и нашего города коснулось вяніе современнаго духа, когда и у насъ многіе начали поговаривать, что понуканье но только не полезно, но даже вредно, то вс маститые старцы сильно вооружились за дтище своего сердца, а одинъ изъ нихъ самый толстый, тотъ, который носитъ рыжій царикъ и слыветъ большимъ острякомъ, сказалъ даже очень хорошую рчь, въ которой блистательно защищалъ принципъ понуканья. ‘Понуканье, милостивые государи, сказалъ онъ, есть актъ разумно-сознательной воли человческой. Это та сила, которая двигаетъ человка впередъ и вн которой немыслима и самая дятельность человческая. Понуканье производило великихъ полководцевъ, доблестныхъ администраторовъ, патентованныхъ ученыхъ. На древнихъ Египетскихъ памятникахъ сохранились надписи, доказывающія разумность принципа понуканья, Ксенофонтъ въ своемъ сочиненіи »’, Цицеронъ въ своемъ безсмертномъ твореніи ‘De Legibus….’ и пошелъ выкапывать изъ классической пыли разныя мудрыя свидтельства. Такимъ образомъ, ученый профессоръ окончательно убдилъ всхъ икавшаго въ разумности понуканья.
Этотъ почтенный старецъ, читающій свои лекціи по Синенькимъ тетрадкамъ, между прочимъ отличался особенною любовію къ собственному краснорчію, такъ что часто по нскольку разъ повторялъ на лекціи понравившуюся ему его собственную фразу.
Помню однажды, говоря о средневковыхъ турнирахъ, онъ сказалъ торжественно: ‘…и дамы украшали рыцарей внками! — это такъ хорошо, господа, что мы повторимъ еще разъ для ясности — и дамы украшали рыцарей внками’!…
По главное обстоятельство, по которому нашъ городъ справедливо считается самымъ цивилизованнымъ, это то, что въ немъ существуетъ своя провинціальная газета.
Газета наша иметъ свои отдлы, своихъ сотрудниковъ и своего редактора. Вотъ со всмъ этимъ я и хочу познакомить читателей и петербургскихъ литераторовъ, которые, былъ можетъ, повривши на слово г. Щедрину, не очень дружелюбно взираютъ на свою меньшую братію, какъ скромно Называютъ себя провинціальные литераторы,
Газета наша маленькая, цна ея дешевая, расходится она въ самомъ небольшомъ количеств, не боле 600 экземпляровъ, да и изъ этого числа много разсылается даромъ разнымъ лицамъ начальственнымъ, а также корреспондентамъ въ уздные города, которые за это присылаютъ раза два или три въ годъ по статейк. Какъ вербуются эти корреспонденты, я разскажу въ своемъ мст.
Очень естественно, что при удобныхъ обстоятельствахъ, при подобномъ сочувствіи публики, къ газет, она ршительно не окупалась бы и присуждена была бы превратить свое существованіе. Если же она еще существуетъ до сихъ поръ и даже приноситъ порядочный барышъ редактору, изъ котораго онъ выдляетъ иногда малую толику сотрудникамъ, то это происходитъ, единственно потому, что печатаніе газеты производится, по выраженію редактора, на хозяйскій ладъ.
Хозяйскій ладъ этотъ состоитъ въ слдующемъ, есть въ данномъ город типографія, которую содержитъ одинъ баринъ, я говорю баринъ, то говорю это вовсе не для красы рчи, а потому, что дйствительно содержатель типографіи баринъ: живетъ по барски, квартиру занимаетъ обширную, иметъ хорошую мебель и представительну. жену. Баринъ онъ и потому, что даже обращается по барски. Приходитъ напримръ лакей, а онъ самъ въ контор сидитъ и книгу читаетъ.
— Что теб надо? скажетъ онъ: — да ты сапожищами-то своими не стучи!…
— Объявленнице прислали пропечатать. Баранъ тарантасъ продаетъ.
— Да ты чей?
— Фамилія-то? Брусиловъ прозываюсь.
— Ну, и дуракъ! Я тебя спрашиваю, у кого ты служишь, а ты мн тутъ фамилію свою тычешь.
— Служу я у Денькина, что въ приказ — Остапъ Григорьичъ.
— Ну, и скажи своему барину, чтобъ онъ или написалъ въ записк, какъ и что, или самъ бы пришелъ, а такихъ дураковъ, какъ ты, пусть не присылаетъ… Ну, что я тутъ съ тобою буду говорить… понимаешь ты разв? Вотъ напримръ ‘литера’,— что такое литера, а?
— Не могимъ знать-съ, мы люди темные….
— Темные!.. Дурачье вы, а не темные! такъ и барину скажи. Ступай!…
А то напр. онъ уврилъ обитателей цивилизованнаго города, что онъ извстный писатель, что когда онъ жилъ въ сосднемъ съ нашимъ город, то писалъ разныя повсти, въ которыхъ выставлялъ злоупотребленія разныхъ мстныхъ властей. Повсти съ подобнымъ содержаніемъ дйствительно печатались въ одномъ петербургскомъ журнал, и подписанъ былъ авторъ этихъ повстей — фамилія, совсмъ не похожая на фамилію содержателя типографіи, но онъ уврилъ, что это его псевдонимъ, и обитатели цивилизованнего города поврили.
Такъ вотъ этотъ-то баринъ, — Заркинъ была его фамилія — имлъ въ нашемъ город типографію. Въ типографіи этой печатались разныя афишки, объявленія, а внизу афишъ и объявленій крошечными буквами припечатывалось, что печатано, дескать, въ типографіи г-на Заркина. И всегда онъ съ любовію читалъ эту подпись, улыбнется даже бывало, какъ прочтетъ….
Понялъ эту штуку редакторъ, что смотритель типографіи больно за извстностію гонялся, и приходитъ къ нему.
— Здравствуйте, Павелъ Дмитричъ!
— Здравствуйте, Михаилъ Григорьичъ, говоритъ смотритель, — садитесь. Курить не хотите ли?
— Благодарю васъ, я не курю.
— Что такъ? въ раскольники записались? давно ли?
— Съ двадцати лтъ.. Прежде курилъ, самый крпчайшій ‘Любекъ’ курилъ, да доктора запретили, говорятъ, вся эта сгарь на легкія садится, и можно чахотку нажить, особенно какъ я веду сидячую жизнь…
— Не врьте вы докторамъ, ради Бога, не врьте, все это враки… А я бы васъ попотчивалъ великолпнымъ табакомъ.
— Очень жалю — не могу.
— Ну что новенькаго? какъ ваша газетка?
— Плохо, совсмъ плохо, съ жалобною нотою въ голос проговорилъ Михаилъ Григорьичъ: — какая тутъ публика? Свиньи какія-то живутъ, а не публика, одни купцы еще немного поддерживаютъ… Я къ вамъ, признаться, по длу, я увренъ, что вы, какъ литераторъ, (ловкій человкъ былъ редакторъ!), поможете мн. Отъ васъ зависитъ многое, очень многое, вы одни положительно можете сдлать великое дло: уничтожить страшное зло — централизацію въ столицахъ нашихъ журналовъ и газетъ.
— Какъ такъ? спросилъ содержатель, важно пріосанившись, какъ бы собираясь мановеніемъ руки уничтожить великое зло — централизацію газетъ.
— Очень просто, продолжалъ редакторъ — Дла у васъ теперь не много, типографія образцовая, литеръ пропасть, — такъ я бы хотлъ перенести къ вамъ печатаніе газеты…
— Ну чтожь, я не прочь, я пожалуй даже сбавлю вамъ за наборъ съ листа рубль, даже два.
— Нтъ, видите ли, не то… Дла наши такъ плохи, что надо повести ихъ на хозяйскій ладъ: я найму своего наборщика, а вы позвольте ему у васъ работать, если же тамъ у него время будетъ оставаться, такъ онъ и вамъ поможетъ…
Долго думалъ содержатель, ясно видлъ, что дло ему никакой выгоды не принесетъ, даже убытокъ, но редакторъ такъ ловко умлъ его умаслить, и притомъ мысль, что фамилія его будетъ подписана не подъ объявленіемъ, а подъ газетою, подъ газетою, которая пожалуй даже въ потомство перейдетъ, была такъ соблазнительна, что онъ согласился.
Редакторъ нанялъ наборщика, заплатилъ ему двадцать рублей сер. въ мсяцъ жалованья, и такимъ образомъ наборъ и печатаніе стоили ему очень дешево. Вотъ это-то и значитъ, по выраженію редактора, производить печатаніе на хозяйскій ладъ.
Кром хозяйскаго лада былъ еще домашній ладъ, который держался въ большомъ секрет, даже отъ ближайшихъ лицъ, но который былъ выгодне даже хозяйскаго лада. Понадобилась, напримръ, для газеты бумага, а бумага стоитъ денегъ, а деньги въ нашъ вкъ такъ рдки, да и редакторъ ихъ любитъ. Думаетъ редакторъ, думаетъ долго, какъ бы это такъ сдлать, чтобъ и бумага была для газеты, и денегъ бы на покупку бумаги не тратить. Ну, и придумаетъ.
Смотришь, въ одномъ изъ нумеровъ газеты появляется статейка такого рода: ‘Спшимъ заявить…’
Не могу не остановиться на этой фраз — такая она хорошая, такъ она близка моему сердцу! Сколько бы ни говорили разные ученые мужи противъ литературной собственности въ силу той мысли, что никто не можетъ объявить себя хозяиномъ извстной мысли, никто не можетъ сказать, что такая-то мысль принадлежитъ именно ему, я смло спшу заявить права моихъ собратовъ, провинціальныхъ литераторовъ, на выраженіе: ‘спшимъ заявить’. Да, это наше выраженіе, дитя нашего сердца! О чемъ бы ни заговорилъ провинціальный литераторъ, онъ непремнно ухитрится куда нибудь ввернуть фразу: спшимъ заявить. Надо, положимъ, обличить, предать гласности г-на N за наклонность его въ своихъ административныхъ распоряженіяхъ опираться на авторитетъ кулаковъ, провинціальный литераторъ беретъ листъ бумаги и пишетъ: ‘спшимъ заявить, что въ наше время, когда гуманность и проч… г-нъ N длаетъ то-то то-то’,, Открывается напр. воскресная школа, опять идетъ въ ходъ милая фраза: ‘спшимъ заявить о торжественномъ паденіи рутицы и консерватизма, чему яснымъ доказательствомъ можетъ служить открытіе’ и проч. и проч.
Актеръ приготовляетъ бенефисъ: ‘спшимъ заявить, что въ бенефисъ нашего талантливаго актера даны будутъ’ и т. д.
Пріхалъ въ городъ какой нибудь артистъ, провинціальный литераторъ тискаетъ статейку: ‘спшимъ заявить, что одна изъ европейскихъ музыкальныхъ знаменитостей постила нашъ городъ’… Часто впрочемъ эта европейская музыкальная знаменитость бываетъ изъ сосдняго губернскаго города.
Вспомнить не могу хладнокровно, какъ страшно я разъ опозорился по поводу заявленія объ одномъ артист и какія горькія бды претерплъ по этому случаю.—
Захожу я разъ вечеромъ къ редактору и застаю у него какого-то молодаго человка, совсмъ мн незнакомаго. Бленькій, волоса длинные, руки большія, красныя, во фрак, во русски говоритъ скверно, все больше головою мотаетъ — ну, думаю себ, врно это прізжій артистъ! Я не ошибся.
— А вотъ кстати и нашъ сотрудникъ г. Гольмановъ, сказалъ редакторъ:— онъ для васъ все это можетъ сдлать, И тутъ же отрекомендовалъ мн молодаго человка, сказавши, что это артистъ Наглеръ.,
— У меня къ вамъ, г. Гольмановъ, есть очень просить…. Я тутъ буду дать un grand concert, вы мн сдлайте одну вещь, чтобъ сборъ былъ… я прошу васъ написать объ мой concert…
Тутъ онъ, вынувши изъ кармана множество афишъ, началъ мн разсказывать, что онъ давалъ концерты въ присутствіи короли такого-то, герцога такого-то и проч. и проч., что везд онъ имлъ самый громадный успхъ, и получалъ множество подарковъ.
— Вотъ это видите, сказалъ онъ, указывая мн на большой палецъ, на которомъ былъ перстень съ крупнымъ, хотя нсколько подозрительнымъ брилліантомъ, — это мн подарила одна нмецкая принцесса Марія-Теодора-Роза и т. д.,
Тутъ онъ еще разъ повторивъ просьбу расписать его, какъ можно лучше, прибавивши, что онъ ученикъ знаменитыхъ Бергера, Гаузера и Тишлера. Ту же самую просьбу повторилъ редакторъ, и въ слдующемъ нумер появилась моя статья: ‘спшимъ заявить, что вновь прибывшій артистъ Наглеръ, ученикъ знаменитыхъ Бергера, Гаузера и Тишлера, проздомъ чрезъ сей городъ’ и проч. и проч. Расхвалилъ я игру артиста — на чемъ свтъ стоитъ, прибавивши, что слышалъ его игру ‘въ избранномъ обществ знатоковъ и любителей музыки’.
Концертъ состоялся, народу было довольно много и дло окончилось бы благополучно, но на бду мою артисту понравился нашъ городъ, онъ началъ давать уроки, а недли черезъ дв слышу, что въ нсколькихъ домахъ прізжій артистъ проворовался самымъ пошлйшимъ образомъ… Ну, думаю себ, ругнутъ же теперь меня за мое заявленье. Такъ дйствительно и случилось: дня черезъ два встрчаю на улиц полковника Салкина — онъ сердито подалъ мн руку.
— Ну, батюшка, сказалъ онъ:— чортъ бы побралъ вс ваши заявленья!— хваленый вашъ артистъ оказался воромъ и мерзавцемъ первой руки… и я-то дуракъ: поврилъ вашимъ глупостямъ!…
— Напрасно вы смшиваете, мы рекомендовали его, какъ артиста, а не какъ человка…
— Что вы мн разсказываете пустяки! Какой онъ артистъ? У меня дв дочери, я его подлеца въ свой домъ пустилъ, а онъ у меня часы подтибрилъ… Я его подлеца теперь въ шею выгналъ, а онъ везд говорить, что въ него мои дочери влюбились, бжать хотли съ нимъ….
Такъ и разсердился на меня полковникъ, даже кланяться пересталъ, и многіе другіе весьма почтенные люди разсердились.
Итакъ, фраза: ‘спшимъ заявитъ’ безспорно принадлежитъ провинціальной газет и провинціальнымъ литераторамъ. Къ разряду такихъ фразъ принадлежитъ еще нсколько другихъ, которыми обыкновенно начинаются статьи, помщаемыя въ провинціальной газет. Таковы суть:
‘Хотя неоднократно говорено было намъ’ и проч… ‘Раздающіеся со всхъ сторонъ вопросы’ и проч… ‘Желая съ своей стороны принести лепту въ сокровищницу человческихъ знаній’ и т. д. ‘Мы не можемъ себ отказать въ удовольствія побесдовать съ читателями по поводу’ и проч.
Но я заговорился. Я сказалъ уже, что кром хозяйскаго лада былъ еще содержимый редакторомъ въ большомъ секрет домашній ладъ обдлывать свои длишки. Въ силу этого ‘домашняго’ лада, если напр. понадобится для газеты бумага, а платить деньги за нее не захочется, то печатается статейка такого родіи
‘Спшимъ заявить о тхъ возмутительныхъ продлкахъ, къ какимъ позволяютъ себ прибгать недобросовстные торговцы. Одинъ весьма почтенный господинъ купилъ на дняхъ въ бумажномъ магазин, имющемъ зеленую вывску, на довольно большую сумму лучшей бумаги, которая потомъ оказалась подмоченною и никуда не годною. Мы считаемъ священнымъ долгомъ предупредить доврчивыхъ покупателей и въ одномъ изъ слдующихъ нумеровъ обозначимъ настоящую фирму магазина’.
Посл появленія въ газет такой статьи въ тотъ же день является къ редактору купецъ, которому принадлежитъ бумажный магазинъ, имющій зеленую вывску. Долго они сидятъ, о чемъ-то между собой бесдуютъ и наконецъ расходятся очень дружелюбно, при чемъ редакторъ говоритъ, что онъ ‘будетъ въ надежд’, а купецъ отвчаетъ: ‘не извольте сумлваться’. И на другой день въ контору редакціи присылается изъ зеленаго магазина очень много бумаги, которая не оказывается подмоченною.
Добывать подобнымъ образомъ бумагу и другіе продукты, необходимыя при изданіи газеты — это и называлъ редакторъ: вести дла на домашній ладъ.
Говорили злые языки, что даже сахаръ, свчи, говядину и проч. купцы носили редактору даромъ, чтобъ онъ ихъ гласности не предавалъ. ‘Заткнуть ему глотку, говорили купцы:— чортъ съ нимъ, вдь мы за что облаетъ лавку! одинъ умный не повритъ, а сто дураковъ поврятъ’.
Редакторъ, Михаилъ Григорьичъ Зонтиковъ, человкъ худой, роста довольно высокаго и нсколько прихрамываетъ на правую ногу. Онъ считаетъ себя самымъ умнымъ человкомъ въ Россіи и иметъ порядочный чинъ: кажется, онъ коллежскій ассессоръ, а можетъ быть, даже надворный совтникъ…
Какъ я теперь подумаю, такъ право ловко обдлывалъ свои длишки Михаилъ Григорьичъ. Редакторство само собою шло недурно, но кром того. Михаилъ Григорьичъ служилъ и служилъ очень хорошо. Высшее начальство вашего города любило его, потому что и онъ съ своей стороны умлъ ловко его умасливать. Дастъ, напримръ, высшее начальство какой нибудь обдъ, — на другой день является къ нему Зонтиковъ.
— Ваше превосходительство вчера изволили давать обдъ, по случаю открытія комитета?
— Н—да, братецъ, отвчаетъ превосходительство.
— Ваше превосходительство! Позвольте заявить образованной публик объ этомъ обд?…
— Ну чтожь… заявите.
— Ваше превосходительство! позвольте узнать, въ какомъ тон прикажете описать этотъ обдъ — въ торжественномъ или поучительномъ?
— Опишите въ поучительномъ.
— Какъ прикажете взглянуть на это событіе, взглянуть ли на него чисто объективно, или… такъ сказать… съ точки зрнія современнаго прогресса?
— Взгляните съ точки зрнія современнаго прогресса…
И Зонтиковъ уходилъ, оставляя высшее начальство въ умиленнйшемъ настроеніи духа.
А между тмъ газетка ‘приносила лепту’ въ сокровищницу Михаила Григорьича: число подписчиковъ начало постепенно увеличиваться. Михаилъ Григорьичъ умлъ приноровиться по вкусу публики, умлъ угощать ее тмъ, что ей особенно нравилось: ‘вдь не публика существуетъ для газеты, а газета для публики’, разсуждалъ онъ. То разскажетъ Михаилъ Григорьичъ какой нибудь скандальчикъ, а публика любитъ описаніе разныхъ скандальчиковъ. То возьметъ, да перессоритъ между собою сотрудниковъ, а т заведутъ въ газет полемику и начнутъ другъ другу высказывать такія истицы, что читатели только ахаютъ, А сотрудники горячатся пуще и пуще, они постепенно втягиваютъ въ свою полемику новыхъ лицъ, а если противникъ скрываетъ свою настоящую фамилію подъ псевдонимомъ, то псевдонима не пощадятъ, откроютъ непремнно. Такія ссоры сотрудниковъ продолжаются до тхъ поръ, пока редакторъ, увидя, что он, наконецъ, сильно понадоли публик, не скажетъ’, ‘шабашъ!’ И снова все затихаетъ и самыя миролюбивыя отношенія воцаряются между сотрудниками. А между тмъ ссоры эти многимъ изъ читателей сильно приводятся по душ, и въ особенности правятся он купечеству….
— Антиресно, очинно антиресно, говоритъ какой нибудь лабазникъ своему сосду, имющему игорную лавку: — очинно антиресно, какъ это стихотворы, въ амбицію ломаются и учнуть другъ про дружку всякую мораль пропечатывать — просто можно животики надорвать……
— Надыть будетъ и себ записаться — дорого?
— Куды теб, бритъ, дорого?… Пять рублевъ въ годъ, одной бумаги почитай рубля на три… я вонъ надысь крестнику подарилъ, такъ онъ какъ есть всю комнату оклеилъ…
И такимъ образомъ, число подписчиковъ увеличивается-себ да увеличивается. ‘
Или, напримръ, возьметъ редакторъ, да и напечатаетъ такого рода статейку: ‘неимоврно увеличившееся число подписчиковъ Я раздающіяся со всхъ сторонъ постоянныя требованія на нашу газету заставили редакцію напечатать первые номера вторымъ изданіемъ, а потому новые подписчики получатъ всю газету сполна’.
— Гмъ! думаетъ какой нибудь господинъ, прочитавши такого рода объявленіе: ‘неимоврно увеличившееся число подписчиковъ’!— Значитъ, газету читаютъ, значитъ, газета не совсмъ таки дрянь… А семъ-ко и я подпишусь!…
Была еще одна штучка, также весьма хитро придуманная и очень выгодная. Въ самомъ конц газеты редакторъ завелъ небольшой отдлъ, подъ заглавіемъ: ‘корреспондеція’, гд помщались отвты редакціи разнымъ лицамъ, присылающимъ для напечатанія свои статьи, На самомъ-то дл отдлъ этотъ былъ совершенно не нуженъ, потому что не было такихъ лицъ, которые бы присылали статьи и которымъ бы надо было отвчать. Но тмъ не мене отдлъ этотъ въ каждомъ номер наполнялся такого рода отвтами редакціи разнымъ мимическимъ лицамъ:
‘Г-ну М. Сху—ву въ Полтаву. По обилію накопившихся матеріаловъ, статья ваша не можетъ быть напечатана.
‘Г-ну Завадскому, въ Маріуполь. Редакція благодаритъ васъ за статью: о необходимости устройства гребель въ Новороссіи. Статья эта будетъ напечатана.
‘Г-ну Б—скову, въ Житоміръ. Статья ваша: теорія пресыщенія, какъ несогласная съ направленіемъ нашей газеты, не будетъ напечатана.
‘Г-ну Джиттону, въ Тифлисъ. Статья ваша можетъ имть интересъ только у васъ, въ Тифлис, у чеченцевъ, а не у насъ’.
Ну, и на эту штуку шли подписчики: какъ, въ самомъ дл, не подписаться на газету, которая иметъ множество корреспондентовъ въ различныхъ краяхъ!
Но этотъ отъздъ ‘корреспонденція’, кром того, что прибавилъ нсколько подписчиковъ, былъ и вообще очень полезенъ. Вы не можете себ представить, читатель, какихъ большихъ трудовъ стоитъ укомплектовать номеръ газеты, то есть распорядиться, чтобы и начинался-то онъ тамъ, гд слдуетъ, и оканчивался. Часто, просто бда: совсмъ набранъ номеръ вдругъ остается свободнаго мста строчекъ на десять. Что длать? Ну ‘спшишь заявить’ о какомъ нибудь спектакл, объявленія тамъ какъ нибудь пораздвинешь, въ рамочки ихъ вставишь, или другое что нибудь придумаешь… Но все таки это довольно затруднительно, а когда есть отдлъ ‘корреспонденція’, то дло улаживается само собой: напишешь отвтъ кому нибудь въ Иркутскъ — и номеръ готовъ! Когда этого отдда не было, со мною былъ пресмшной случай по поводу укомплектованія номера. Редакторъ поручилъ мн завдываніе газетою, а самъ ухалъ въ нсколько дней къ себ на хуторъ. Статьи у меня большія были, маленькихъ понадергалъ изъ разныхъ газетъ, объявленій частныхъ тоже было вско.Noко. Призвалъ я наборщика и отдалъ ему.
— Ну что, говорю:— хватитъ ли на листъ, Василій Матвичъ?
— Хватитъ,— говоритъ:— не извольте безпокоиться.
— Ну и хорошо, а если не хватитъ, такъ вы прибгите въ театръ — въ театр я буду…
Попилъ я въ театръ. Посл втораго или третьяго дйствія, хорошо не помню, пошелъ я за кулисы. А за кулисы у васъ, надобно вамъ сказать, входъ строжайше запрещается. Я разумется ходилъ, потому что, какъ хотите, а все-таки я литераторъ, да еще и театральный рецензентъ — боялись меня. Стою, я, курю папиросу и съ хорошенькою актрисою разговариваю. Ручки у нея маленькія, ножки маленькія, сама маленькая,— а это совершенно въ моемъ вкус. И такой интересный разговоръ ведемъ: она любезничаетъ и очень хвалитъ мн меня.
— Знаю, говорю я ей, Марья Алексевна, отчего это вы меня такъ расхваливаете… Бенефисикъ приближается, ‘заявить’ надо, вдь угадалъ?…..
— Ахъ, что вы, г. Гольмановъ, говорите, конечно… но я право не такъ, какъ другіе: т васъ бранятъ, а я, ей Богу, никогда…
Въ это время подбжалъ ко мн наборщикъ Василій Матвичъ, красный такой: видно, что шибко бжалъ.
— Ахъ Викторъ Иванычъ, хорошо, что я васъ засталъ! вдь бда! что я ни длалъ, все остается свободнаго мста на четыре строчки…
— Ну, чтожь, бда, говорю, не велика, поправить можно. Бумага и карандашъ у васъ есть?..
— Есть.
Взялъ я у него карандашъ бумагу и написалъ, такого рода объявленіе: ‘ищутъ пристроить капиталъ въ 10,000 руб. серебромъ подъ врный залогъ, за небольшіе проценты. Согласны также употребить его на врное и выгодное предпріятіе. Адресъ можно узнать въ контор редакціи’.
Зато пресмшная исторія вышла на другой день. Человкъ двадцать являлось ко мн узнать адресъ доброй души, ршающейся пристроить свой капиталъ подъ врный залогъ за небольшіе проценты. Насилу я могъ отдлаться, увривши ихъ, что добрая душа успла уже отдать капиталъ англичанину на устройство очень выгодной машины. Даже сказалъ, что капиталъ отданъ именно на устройство паровой мельницы, и по этому случаю имлъ длинный споръ съ однимъ полковникомъ, который доказывалъ мн, что паровая мельница ни къ чорту не годится…
Корреспондентовъ ex officio наша газета, какъ я уже сказалъ, не имла. А если въ кои-то вки и пришлетъ кто-нибудь изъ узднаго города статейку, то, очевидно, съ единственною цлью удивить и задать шику своимъ согражданамъ: ‘смотрите, дескать, вотъ до какой я рзвости дошелъ! вы не думайте, что я такой смирный, давъ уздномъ суд служу! мн пальца въ ротъ не кладите — откушу!’ Впрочемъ, наши сотрудники не слишкомъ дружелюбно принимали подобныя стремленія рзвыхъ мальчиковъ — проявить свою личность и обыкновенно въ слдующемъ же нумеръ задавали выскочк-корреспонденту трёпку. И все это длали патентованные сотрудники газеты вовсе не потому, чтобы они не желали дать возможность проявиться юному таланту, а скоре по чувству мщенія: мн, дескать, сначала задавали трёпку, ну, значитъ, и теб, юный корреспондентъ, надо задать трёпку! лучше будешь, когда пройдешь сквозь этотъ искусъ съ твердою врою въ свое призваніе и свои силы!’
По правд сказать, такъ объ этомъ, бывало, проситъ насъ самъ редакторъ. Если напечатать статью какого нибудь юнаго корреспондента изъ узднаго города и потомъ не помстить никакихъ замтокъ, конечно, очень злыхъ и остроумныхъ по поводу этой статейки, то юный корреспондентъ, выдавши шику своимъ согражданамъ, пожалуй, такъ и заляжетъ спать на лаврахъ. А если ругнутъ его хорошенько, ну извстно, иной человкъ и съ амбиціей, захочетъ доказать, что брань эта незаслуженна, что брань ига нелпа — смотришь, анъ дв, три лишнихъ даровыхъ статейки и есть у редакціи.
Но зато велика бываетъ радость нашихъ патентованныхъ сотрудниковъ, если ихъ ругнуть какъ нибудь въ столичной газет. Тогда просто не подходи къ нашему сотруднику: такъ гордо носитъ онъ свою голову, съ такимъ сознаніемъ своего превосходства взираетъ на тхъ, которыхъ никогда ни одна столичная газета не ругала. Помню, какъ разъ одинъ изъ нашихъ хроникёровъ описалъ скандальчикъ, въ которомъ участвовалъ и самъ отъ, хотя участіе это, по его мннію и не могло вызвать нареканія. ‘Искра’, говоря объ этомъ скандальчик, замтила, что наиболе грязная и гаденькая роль въ немъ принадлежитъ именно самому описателю…. и надо было видть, съ какимъ душевнымъ волненіемъ читалъ эту статью мой собратъ хроникеръ, съ какою гордостью этотъ человкъ, вообще смирный и приниженный, перечитывалъ эту статью своимъ знакомымъ: смотрите, дескать, обо мн столичныя газеты говорятъ, интересуются и….и если ‘Искра’ бранитъ, такъ вдь это потому, что я расхожусь съ ‘Искрою’ въ направленіи…. да притомъ…. гмъ?… имю кой-какія личности съ ея редакторомъ’…
Вербовка корреспондентовъ производилась мсяца за два до открытія подписки передъ новымъ годомъ. Для этого обыкновенно печатались на большихъ листахъ бумаги письма, которыя и разсылались потомъ въ разные города разнымъ лицамъ, большею частью, сановникамъ, учителямъ, или другимъ людямъ, извстнымъ своею образованностью и несокрушимою силою своего ума. У меня сохранилось одно такое письмо, которое я и привожу въ подлинник. Съ боку находится надпись: контора редакціи, годъ такой-то, No 3,789.
‘Въ будущемъ году будетъ продолжаться изданіе нашей газеты, имющей цлію централизировать стремленія, симпатіи и нужды нашего края. Мы надемся, что Вы, милостивый государь, не откажете намъ въ Вашемъ просвщенномъ сотрудничеств и будете сообщать свднія о внутренней жизни города, его торговл, промышленности, мореплаваніи, также о народныхъ школахъ, и вообще вс свднія, касающіяся исторіи, географія, топографіи, геологіи и археологіи края. Также редакція надется на ваше содйствіе въ распространеніи подписки на газету.
Имю честь быть и проч.
Конечно, подобнаго рода письма вовсе не прибавляли корреспондентовъ, но зато достигалась другая цль, именно — распространеніе подписки на газету. Господинъ, получивши такого рода письмо, читалъ его встрчному и поперечному, потому что письмо сильно льстило его самолюбію.
‘Вдь не написали же къ стряпчему’, думаетъ онъ, и полный восторженныхъ чувствъ приступаетъ къ такъ называемому ‘распространенію’ газеты…
Однимъ словомъ, что ни придумывалъ нашъ редакторъ, все это имло глубокій смыслъ, обличало полное знаніе человческаго сердца и, рано или поздно, приносило самые богатые плоды….
Теперь я разскажу читателю мое первое знакомство съ редакторомъ и мое вступленіе въ литературный провинціальный цехъ.
Тяжелое это было время, даже вспоминать трудно. Мн было въ ту пору 23 года, былъ я уже въ четвертомъ курс университета и мечталъ о возможности кандидатства, какъ вдругъ меня исключили изъ университета, что называется ‘по непріятностямъ’. Родныхъ у меня не было никого, жилъ я съ горемъ пополамъ уроками, а тутъ какъ на грхъ и уроковъ не стало, хозяйк задолжалъ, платить нечмъ. На двор стояла глухая, холодная осень, пошелъ бы къ знакомымъ уроковъ поискать — выйти со двора не въ чемъ: единственная шинель, и та давнымъ давно заложена….. Къ довершенію всего, изволь каждое утро выслушивать выговоры отъ старухи хозяйки за неплатежъ: горько! Была она, если хотите, старуха не то, чтобы больно корыстолюбивая, а ужь очень порядки любила, чтобы каждый жилецъ ей въ срокъ платилъ. Узналъ я, что она очень благочестивая, все молится, акафисты читаетъ и другія молитвы: чтобъ угодить, я купилъ и подарилъ ей дешевенькія четки. Понравилось это старух, угомонилась было на время, два дня не безпокоила, а лотомъ опять принялась. Прибгла даже къ побудительныхъ мрамъ: обдать она мн ужь давно не давала, а тутъ перестала комнату топить. Ну, очень мн тяжело стало: осень, холодно, одться нечмъ, сижу длинные вечера въ темнот, свчей купить не на что — трудно, очень трудно! И ужь не знаю я, что бы со мною въ ту пору было, еслибы мой сосдъ не получилъ отъ родныхъ денегъ и мн не далъ десяти рублей. Это меня сильно поправило: выкупилъ шинель, заплатилъ хозяйк часть долга, чтобы хоть немного она дала вздохнуть, да комнату протопила бы, а самъ аккуратно переписалъ небольшой разсказъ и донесъ къ редактору: авось, думаю, хоть что побудь да заплатитъ. Пришелъ я вечеромъ, редактора дома не засталъ, а только оставилъ свой адресъ, да мдную дощечку на дверяхъ прочиталъ, что принимаетъ редакторъ по утрамъ отъ 10 до 12 часовъ.
На другой день, ровно въ десять часовъ былъ я у редактора и меня впустили къ нему прямо въ кабинетъ. Это была небольшая, чистенькая комната, въ которой и по столамъ, и на полу разбросано было множество книгъ и газетъ, а на конторк лежали рукописи, и между ними я замтилъ мой разсказъ, который продавливала какая-то толстая рукописная книга. Встртилъ меня редакторъ очень любезно и попросилъ ссть.
— Я вчера прочелъ вашъ разсказъ, сказалъ Михаилъ Григорьичъ: — очень миленькій разсказецъ, живость, знаете, есть, и перо видно бойкое…. Вы врно ужь писало?
— Да, я писалъ довольно много, если вамъ будетъ угодно, я доставлю еще нсколько статей.
— Сдлайте одолженіе, давайте, батюшка! у васъ много этого внутренняго огня…. надо вамъ только слушать совты опытныхъ людей, и вы просто всхъ сотрудниковъ за по жъ-заткнете…. Не святые горшки лпятъ, а простые смертные…. Я слышалъ, что васъ изъ университета уволили?
— Да, уволили…. слышали за что?
— Слышалъ, слышалъ…. эхъ вы, молодежь! Чтожь вы теперь намрены длать?
— Право, еще не знаю, какъ распоряжусь собой: уроки думаю добыть, а можетъ быть, и литература что нибудь принесетъ….
Михаилъ Григорьечъ поморщился, но потомъ обратился ко мн съ сладкою миною, причемъ ротъ его непріятно скривился….
— Да, литература, конечно…. Только и вамъ, вотъ что скажу: чтобы литература была выгодною и могла деньги давать, надо пріобрсти авторитетъ. Вдь вотъ, напримръ, Тургеневъ, Островскій или Гончаровъ…. ей Богу, батинька, мн только некогда, а то…. я вовсе не хвастаю! Вотъ, напримръ, мое сочиненіе, сказалъ онъ, снимая съ конторки толстую, рукописную книжку и показывая мн обвертку, на которой большими буквами было написано: ‘Физіологія, нашего города’, — это сочиненіе., конечно, можетъ быть, Тургеневъ… но я вамъ скажу, и это въ своемъ род… Въ столичный журналъ хочу послать, сказалъ онъ, пряча толстую книгу въ комодъ.
— Я хотлъ спроситъ васъ, Михаилъ Григорьичъ, если вы находите, что разсказъ мой можетъ быть у васъ напечатанъ, то позвольте узнать, на какихъ условіяхъ?
— Условіяхъ? А что, разв вамъ деньги нужны?
— Очень нужны…
— Очень? Гмъ! Можетъ быть, вамъ сейчасъ нужны?
— Еслибы вы были такъ добры…
— Извольте, извольте. Я люблю, молодыхъ людей не на словахъ только, я стараюсь всегда поддержать ихъ….. У меня много враговъ, вы не врьте имъ…. Только ужь вы работайте: общаете? да?….
— Я очень радъ, чмъ могу.
— О, вы можете, мы вамъ дадимъ хорошую работу…. Видите ли, я собственно за первую статью не плачу, это ужь у насъ такъ заведено, но такъ какъ выдаете мн слово работать, то вотъ вамъ 20 рублей, — все, что могу: обезденежлъ совершенно.
Восторгъ мой былъ самый полный: не говоря уже о полученныхъ двадцати рубляхъ, большое наслажденіе доставляла, мн мысль, что разсказъ мой будетъ напечатанъ, что многое множество людей прочтутъ его, что и учитель прочтетъ, и чиновникъ прочтетъ, и лобазникъ, и кузнецъ, имющій шорную лавку — вс, вс прочтутъ……
— Только вотъ это надо вамъ замтить, сказалъ редакторъ:— разсказъ вашъ, въ нкоторыхъ своихъ частностяхъ, не соотвтствуетъ направленію газеты, которое теперь вполн выяснилось…. Подробности у васъ аристократическія: напримръ, вы говорите, что хали въ карет, пили шампанское и портвейнъ — это согласитесь сами, даетъ аристократическое направленіе разсказу. здятъ въ каретахъ и пьютъ шампанское — аристократы, авторъ здитъ въ карет и пьетъ шампанское — значить и авторъ аристократъ, значитъ и направленіе его аристократическое…. вдь такъ, вы согласны?
Я не соглашался.
— Нтъ, какъ вы хотите, но направленіе вашей газеты чисто демократическое, да…. къ тому же наши принципы, ну и….
На принципахъ Михаилъ Григорьичъ оборвался окончательно.
— Вотъ почему, продолжалъ онъ: — надюсь, вы позволите сдлать нкоторыя измненія въ дух демократическомъ. Карету, напримръ, можно перемнить на перекладную — перекладная гораздо демократичне. Такъ же точно можно поступить съ шампанскимъ и портвейномъ — то и другое можно замнить водкой, или тамъ, пожалуй, настойкой. Водка демократичне шампанскаго: это чисто въ дух народнаго міросозерцанія, въ характер его воззрній….
Надо было сдлать и эту уступку, хотя я и сознавалъ, что измненіе это вовсе лишнее. Михаилъ Григорьичъ подпустилъ мн вс эти турусы на колесахъ, относительно направленія газеты, единственно для шику — порисоваться захотлъ. Какое тамъ направленіе газеты? Винегретъ какой-то! чортъ знаетъ, что такое! а то еще направленіе!..
Въ это время вошелъ въ кабинетъ Михаила Григорьича молодой человкъ, очень не красивой наружности и въ больно не казистомъ сюртук, который сидлъ на немъ такъ странно, какъ будто это былъ не его сюртукъ, а кого-то другаго, владющаго и широкими плечами и ростомъ какъ слдуетъ. Вошедшій подалъ руку редактору и взглянулъ на меня.
— Вы еще не знакомы, господа? спросилъ редакторъ.
— Нтъ, не имлъ удовольствія, проговорилъ я
Вошедшій молчалъ.
— Въ такомъ случа рекомендую. Это нашъ сотрудникъ — вы вроятно читали его статьи — г. Денсовъ, а это, сказалъ онъ, указывая на меня:— г. Гольмановъ. Вчера мы съ вами разсказъ его читали.
Мы подали другъ другу руки. Денсовъ взглянулъ на меня изъ подлобья, какъ-то сердито, и сказалъ: я радъ.
— А я на васъ, батюшка, въ претензіи, сказалъ редакторъ:— забрали газеты, извлеченій не несете, а я тутъ хотъ волкомъ вой.
— Принесъ и извлеченія, и газеты: он въ той комнат, пойдемте, мн кстати вамъ надо пару словъ сказать.
Редакторъ поморщился, вроятно зная, какія онъ услышитъ пару словъ, и отправился.
Денсовъ въ это время былъ самымъ дятельнымъ помощникомъ редактора, его статьями почти исключительно наполнялись вс номера. Работалъ онъ усердно, добросовстно, работалъ много, какъ волъ работалъ.
Чрезъ нсколько минутъ редакторъ и Денсовъ возвратились. Денсовъ взялся за картузъ, я также подалъ руку редактору и мы вышли вмст.
— Будемъ знакомы, сказалъ Денсовъ, когда мы вышли, снова протягивая мн руку.— Будемъ пріятелями: я васъ хорошо знаю, я по университету про васъ слышалъ… Составимъ ассоціацію, союзъ…
— Союзъ! противъ кого?
— О, противъ многаго: я вамъ со временемъ все объясню. Я попался такъ, что выкрутиться не могу, хоть васъ предостерегу. Хотите, я вамъ разскажу все, Что вамъ говорилъ нашъ сладкорчивый редакторъ?
— Разв вы слышали? Онъ вамъ говорилъ?
— Нтъ, онъ мн не говорилъ, да я и такъ отгадаю. Во первыхъ, онъ далъ вамъ 15 руб…
— Нтъ, двадцать.
— А! значитъ курсы поднялись! Потомъ онъ вамъ сильно расхваливалъ самаго себя, говорилъ, что онъ и Тургенева, и Гончарова — всхъ можетъ за поясъ заткнуть, только некогда ему, времени нтъ… Потомъ толстую рукопись вамъ показывалъ…
— Да, показывалъ свое большое сочиненіе: ‘Физіологія нашего города.’
— Ну, да. Потомъ говорилъ много о направленіи газеты…
— Послушайте, какъ однако вы знаете вс подробности нашего разговора?
— Дло не мудреное: великій мужъ земли русской, Михаилъ Григорьичъ Зонтиковъ, всмъ говоритъ одно и то же — порядокъ извстный. Такъ и со мною было три года тому назадъ: ту же самую толстую книгу показывалъ, также далъ взглянуть только на одну обвертку, а середины не показывалъ. Разница только въ томъ, что мн онъ въ первый разъ далъ только 15 руб, а вамъ 20 — вотъ и все. Но за то мн онъ потомъ за цлые полгода не далъ ни копйки, а вамъ пожалуй и за цлый годъ не заплатитъ.
— Какъ? Неужели?
— А вотъ увидите, я васъ предупредилъ. А теперь знаете ли что? Вы получили деньги, съ васъ магарычъ. Пойдемте въ комитетъ пиво пить, тамъ со всею нашею братіею познакомитесь…
— Очень радъ. Но гд же этотъ комитетъ? Можетъ быть, надо быть во фрак?
— Вовсе нтъ — наши собираются въ кабачк.
— Какъ въ кабачк? съ ужасомъ спросилъ я.
— Да вы не бойтесь. Кабачкомъ мы прозвали кондитерскую Кухана. Сегодня многіе будутъ, нсколько актеровъ будетъ, Жураховъ будетъ… Журахова вы знаете?
— Нтъ, не знаю.
— Какъ же можно такого великаго человка не знать! это, можно сказать, столбъ нашей мудрости, только изъ всякой дряни сдланъ. Онъ давно ничего не помщалъ у насъ, а теперь хочетъ опять. Вы его должны помнить: онъ патріотическія стихотворенія во время войны писалъ… Какъ же, въ каждомъ номер, бывало, он у насъ красуются. Я даже теперь помню вотъ эти его стихи:
Боитесь вы, чтобы въ Царь-град
Нашъ русскій крестъ не возсіялъ!
И чтобы самъ Люциферъ въ ад,
Сверкая злостью не дрожалъ.
— Теперь я припоминаю, но по правд сказать стихи эти мн положительно не нравятся….
— Да, дрянь! ршительно сказалъ Денсовъ.— Нтъ, знаете ли, этой образности, врнаго воплощенія идеи въ конкретныя формы, нтъ объективнаго созерцанія…
Я видлъ, что Денсовъ хочетъ поразить меня своимъ глубокомысліемъ, озадачить, хотя и очень неудачно.
— Лучше всхъ у насъ стихи пишетъ нашъ корректоръ Лованько — я васъ съ нимъ познакомлю. Какія отъ недавно стишки написалъ на редактора — прелесть! Пародію на Беранже…
Какъ рпа желть лицомъ,
Одтъ весьма прилично,
И смотритъ подлецомъ,
И, дйствуетъ двулично.
Сотрудникамъ своимъ,
Ни гроша онъ не платитъ,
Предъ каждымъ хнычетъ, плачетъ:
Нтъ денегъ, говоритъ,
Нтъ денегъ, говоритъ,
Спросите хоть сосда.
Ей, ей умру!
Ей, ей умру!
Ей, ей умру безъ хлба..
— Преостроумные стишки, продолжалъ Денсовъ. Впрочемъ это шалости, а то есть это вещи серьезныя, прекрасныя. Вотъ на дняхъ будутъ помщены его стихи:
Мои чувства высоко
Къ небу воспаряли,
Мои псни глубоко.
Въ душу западали…
Тутъ, батинька, есть что-то такое Фетовское, что-то такое, что и у Случевскаго не всегда встртите… Это, я вамъ скажу, лиризмъ!
Я молчалъ.
— Послушайте, присталъ ко мн Денсовъ:— вы или… просто чортъ знаетъ что, и подумать-то скверно, или вы очень скрытный человкъ!
— Какъ такъ?
— Очень просто. Я вамъ цлый часъ проповдую, высказываю свои мннія о разныхъ стихотвореніяхъ, а вы молчите! Значитъ, вы согласны, что въ стихахъ лиризмъ есть, русскій лиризмъ, а? Вамъ они нравятся?
— Ну, нтъ, стихи вашего Лованько мн вовсе не нравятся.
— Отчего же вы мн не сказали этого?
— Зачмъ? мы съ вами встртились въ первый раз, я васъ не знаю: пусть думаю себ, человкъ высказывается…
— Ну, хорошъ же и я: вамъ приготовилъ ловушку, да самъ попалъ въ нее. Воображаю, какимъ вы меня дуракомъ считали, слушая, какъ я находилъ цльный, да еще и русскій лиризмъ въ такихъ стихахъ, въ которыхъ и смысла нтъ — а? Признайтесь!
Я засмялся.
Среди такого рода разговоровъ мы вошли въ кондитерскую Кухана, гд Денсовъ и перезнакомилъ меня со всми провинціальными литераторами. Приняли меня вс очень радушно.
Такъ свершилось мое вступленіе въ провинціальные литераторы,— на первыхъ порахъ я занялся съ горячностію, съ увлеченіемъ, всего себя отдалъ длу.
Между сотрудниками газеты первое мсто безспорно принадлежало Денсову, если не по таланту, то по труду, потому что никто такъ много и такъ безустанно не трудился для газеты, какъ онъ. Онъ писалъ фельетоны, театральныя рецензіи, небольшія сцены, разсказы, длалъ для газеты извлеченія изъ другихъ газетъ, предавалъ гласности тхъ, кого надо, а главное, кого можно было предать гласности, ибо сильныхъ міра у насъ не предавали гласности. Плату за вс эти труды Денсовъ получалъ самую небольшую, иногда редакторъ дастъ ему рублей 20 или 30, а иногда и ничего не дастъ: живи, какъ знаешь. А и жилъ-то онъ незавидно: занималъ небольшую, темную и сырую комнатку гд-то въ конц города и каждый день, въ слякоть и дождь, длалъ по нскольку верстъ, маршируя въ контору редакціи и обратно. лъ онъ большею частію на чужой счетъ, преимущественно на счетъ актеровъ, которымъ онъ былъ нуженъ и для которыхъ не прочь былъ даже покривить душою: ‘голодъ, говорилъ онъ, не тетка’! По этому случаю Денсовъ, когда дла его пошли еще хуже, когда и съ редакторомъ онъ сталъ расходиться, записался даже въ шуты, на гитар въ дружескихъ компаніяхъ игралъ съ присвистываніемъ, подражалъ губами звукамъ трубы и другія разныя смшныя штуки выкидывалъ. И очень т штуки смшили, всхъ, и многіе солидные люди ругали Денсова, зачмъ это онъ шутомъ сдлался и штуки выкидываетъ, совсмъ неприличныя литератору. А того не знали, да и не хотли знать т люди умные, что литераторъ сть хочетъ, что онъ голоденъ, что тяжело ему эти штуки выкидывать, Одинъ я вполн понималъ Денсова, какъ онъ ни старался замаскировать смхомъ да балагурствомъ свою горькую жизнь. Дла, его съ каждымъ, даемъ шли все хуже, да хуже, наконецъ редакторъ совсмъ отказалъ ему, не доплативши потомъ и кровію заработанныхъ денегъ. Еще нсколько времени я встрчался съ нимъ, онъ ужь и квартиры своей не имлъ, а перебивался кое-какъ: то тамъ проживетъ день, то въ другомъ мст переночуетъ, большею частію по старой памяти проживалъ онъ съ актерами. Наконецъ, совершенно неожиданно, исчезъ изъ города: одни говорятъ, что онъ въ деревню къ помщику въ конторщики опредлился, другіе — что видли его въ какой-то жалкой, странствующей трупп актеровъ…
Такой поступокъ редактора съ Денсовымъ сильно заставилъ призадуматься другихъ сотрудниковъ. Увидли они ясно, что ужь очень трудно жить на свт провинціальному литератору, что легко можетъ умереть съ голоду провинціальный литераторъ, иди, если, какъ говорятъ, на Руси святой съ голода умереть нельзя, то все-таки можно испытать много почти равносильныхъ этому наслажденій. И начали мои собраты искать себ другаго рода дятельности, такой дятельности, которая бы обезпечивала кусокъ хлба неимущему человку. Кто пріютился подъ покровительство богатой старушки, другіе заняли мста мелкихъ уздныхъ чиновниковъ, или другую какую нибудь службу избрали, къ которой они прежде отворились съ презрніемъ. Трудно, тяжело жилось, съ проклятіемъ, а все таки жилось. Тамъ погибло много свжихъ, здоровыхъ силъ!…
Весь трудъ по изданію газеты почти исключительно упалъ на меня: много пришлось мн работать, цлыя дни, бывало, работаешь, а той ночи, длинныя зимнія ночи приходилось просиживать надъ бумагой. И тутъ-то часто я вспоминалъ слова Денсона: ‘тяжелый нашъ трудъ, согбенный трудъ!’
Между прочимъ на мн лежала обязанность писать разборы игры актеровъ — трудная обязанность! Какъ бы вы ни старались быть безпристрастнымъ, хоть бы сама истина говорила вашими устами, вамъ непремнно припишутъ самыя темныя и своекорыстныя побужденія. Похвалили вы напр. игру какого нибудь актера, сейчасъ заподозрятъ васъ въ кумовств съ нимъ, или свяжутъ, что онъ вамъ взятку далъ, или ужиномъ угостилъ, или что нибудь другое пріятное вамъ сдлалъ. Имли вы напр. неосторожность выставить недостатки чьей нибудь игры, сейчасъ скажутъ, что актеръ тотъ вамъ взятки не далъ, или другимъ какимъ нибудь способомъ не съумлъ васъ ‘ублаготворить’. А актеры? Въ глаза какъ будто и пріятели, и уваженіе, и ласки всякія оказываютъ, и даже пожалуй при случа не прочь дать вамъ въ займы цлковыхъ десять, а за глаза всякую непріятность вамъ готовы сдлать и всякое обидное неуваженіе: пьянаго человка какого нибудь на васъ напустятъ, чтобы тотъ разобидлъ васъ, или на томъ кресл, на которомъ вы въ театр сидите, мломъ какую нибудь бронь обидную напишутъ…
Больше всего публика любила читать въ газет тотъ отдлъ, въ которомъ выставлялись плутни и гршки мелкихъ обитателей нашего города. Правда, читающая публика сильно ругала этотъ отдлъ, сотворила, что все это пасквиль, гадость, а читать все таки любила. Обличенія въ нашей газет, какъ я уже замтилъ,не касались сильныхъ міра сего, разв только въ такомъ случа касались, когда поступки сильныхъ міра слишкомъ нагло бросались въ глаза и не было никакой возможности не предать гласности такихъ поступковъ. До и въ такомъ случа такъ перемняли фамилію обличаемаго, такъ темно рисовали его портретъ, что разв только самъ онъ, и то не всегда, могъ догадаться, что это про него пишутъ.
Этимъ отдломъ завдывалъ также я, и постоянно мн приходилось ‘угнетать маленькихъ воришекъ для поощренія большихъ’. Маленькіе воришки бунтовались ужаснйшимъ образомъ, употребляли вс усилія, чтобы открыть дерзкаго, осмлившагося говорить маленькимъ воришкамъ, что они воришки, а не честнйшіе граждане. Подписывался я, для безопасности, псевдонимомъ и даже постоянно перемнялъ его. Боязнь моя была совершенно извинительная: я человкъ слабый, физической силы не имю, а обличаемые воришки все народъ дюжій, коренастый и большіе мастера возражать на обличенія, т. е. драться. Даже къ редактору приставали, чтобы тотъ открылъ, кто это про нихъ пишетъ, да редакторъ, спасибо, не открылъ. Надо владть богатырскою силою, чтобы имть возможность безтрепетно обличать разныя злоупотребленія, чтобы твердо выдерживать возраженія на обличительныя статьи.
Разъ я едва не попался по слдующему случаю: есть въ вашемъ город одинъ помщикъ,— въ разныхъ большихъ домахъ бываетъ и въ лучшихъ обществахъ принятъ, что, впрочемъ, нисколько не мшаетъ ему быть мерзавцемъ первой руки. Фамилія его Оленевъ. Называютъ его въ нашемъ город трактирнымъ аристократомъ, и въ самомъ дл онъ трактирный аристократъ. Оленевъ знакомъ со всми женщинами сомнительнаго поведенія: въ небольшомъ кругу нашихъ камелій онъ совершенно свой человкъ. Когда-то онъ имлъ порядочное состояніе, которое спустилъ въ карты, но вмст съ послднею проигранною тысячею счастье вдругъ обратилось къ нему и онъ началъ выигрывать, выигрывалъ иногда, очень порядочные куши, чмъ и поддерживалъ свое довольно блестящее существованіе. Страннымъ казалось только одно, что, по окончаніи игры, Оленевъ имлъ обыкновеніе прятать игранныя карты въ карманъ: ‘дома, дескать, гранъ-пасьянсъ буду раскладывать’.
Много самыхъ возмутительныхъ фактовъ разсказывали про Оленева: совсмъ онъ былъ безпутный человкъ, хоть и умлъ втираться въ самыя порядочныя семейства. Вотъ этого-то Оленева за многія продлки и захотлъ я предать гласности и, написавши небольшую статейку, въ которой впрочемъ не называлъ его Оленевымъ, а Лосевичемъ, отнесъ ее уже для напечатанія. Въ тотъ же день встрчаю на улиц: на извощик детъ Оленевъ..
— Здравствуйте, сказалъ онъ, останавливая извощика!— Съ какою я вчера женщиною познакомился — прелесть: ножки, я вамъ говорю, просто объяденье… Лотринкову принадлежитъ честь открытія, этому гусару, спиртуозу…
Оленевъ никогда не называлъ, пьяницъ пьяницами, а величалъ ихъ спиртуозами.
— А вы куда? спросилъ онъ.
— Иду въ типографію…
— Ахъ да, кстати. Мн сейчасъ Сергй Иванычъ говорилъ, что тамъ обо мн хотятъ какую-то статью помстить. Передайте пожалуйста автору этой статьи, — вы врно его знаете, — что если только это правда, такъ вдь, отъ меня онъ не скроется — честное слово, больно отколочу!… Конечно, эту дрянную вашу газетишку порядочный человкъ въ руки не возметъ, да все таки досадно… Передайте же, пожалуйста, что я шутить не люблю! внушительно проговорилъ Оленевъ, прощаясь со мною.
Побжалъ я поскоре въ типографію и взялъ назадъ обличительную статью. Испугался я очень, каюсь чистосердечно, да и нельзя не испугаться: можетъ быть, Оленевъ и въ самомъ дл шутить не любитъ, а силою его Господь Богъ не обидлъ…
Между тмъ поступокъ редактора съ Денсовымъ, сильно смутившій провинціальныхъ литераторовъ и заставившій ихъ бросить литературу и искать боле теплыхъ мстечекъ, мало по малу началъ забываться. Прибавилось нсколько новыхъ сотрудниковъ, работы у меня сдлалось меньше, но зато и существованіе мое, и прежде далеко незавидное, стало еще хуже. Прежде редакторъ, имя во мн большую нужду, хоть мало и неаккуратно, а все-таки платилъ, и теперь ужь мсяца два кормилъ одними общаніями, горько жалуясь на свое безденежье. Между вновь вступившими на провинціальное литературное поприще, было нсколько человкъ бдныхъ студентовъ, одинъ кандидатъ одинъ учитель словесности, тотъ самый, который познакомилъ слушателей своихъ съ дятельностію Блинскаго слдующею характеристическою фразою:
‘Былъ на Руси критикъ, нкто Блинскій: порядочныя критики писалъ, но когда самъ надумалъ было писать исторію литературы — плохо вышло!…’
Даже одинъ профессоръ прислалъ нсколько статеекъ. Оригинально очень читалъ свои лекціи этотъ профессоръ: говоря о какомъ нибудь явленіи, онъ сначала обыкновенно приводилъ два взгляда ученыхъ на это явленіе, потомъ, нсколько времени колеблясь между этими двумя мнніями, не зная, которому изъ нихъ отдать преимущество, кончалъ тмъ, что, но собственному его выраженію ‘извлекалъ лучшіе соки изъ того и другаго мннія’. Такъ и прозвали его слушатели ‘господиномъ, извлекающимъ лучшіе соки’.
Говоря о сотрудникахъ вашей газеты, нельзя не сказать нсколько словъ о Серг Иваныч Дубрин. Помщалъ онъ въ нашей газет не много,— такъ какую нибудь театральную рецензію напишетъ и только — но за то онъ былъ постояннымъ членомъ нашего литературнаго кружка и многіе изъ сотрудниковъ съ словъ его только и говорили. Сергй Иванычъ былъ между нами аристократомъ-литераторомъ, потому что написалъ нсколько недурныхъ театральныхъ пьесъ. Окончилъ онъ курсъ сначала въ университет, потомъ въ военной академіи, служилъ по военному министерству и былъ перевденъ въ нашъ городъ на довольно видный почетный постъ. Сергй Иванычъ былъ женатъ,— но съ женою не жилъ, а жилъ съ какою-то некрасивою полькою, которая въ эпоху молодости и свжести Сергй Иваныча, влюбилась въ него и которую онъ называлъ барынею. Барыня эта питала самыя нжныя чувства ко всмъ, имющимъ полковничій чинъ, ревновала Сергя Иваныча на чемъ свтъ стоитъ, любила вспоминать свою молодость, когда она была богата и знатна и когда вся Варшава сходила съ ума отъ ея черненькихъ глазокъ и маленькой ножки. Имла она довольно большой физическій недостатокъ — была глуха, и это обстоятельство нкоторые объясняли тмъ, что Сергй Иванычъ ‘въ минуту гнва и волненій’ позволялъ себ даже колотить свою барыню. Но мы, знавшіе близко Сергя Иваныча за самаго гуманнйшаго человка, слышавшіе часто отъ самаго Сергя Иваныча, что онъ самый гуманнйшій человкъ и никого во всю свою жизнь даже пальцемъ не тронулъ, мы отрицали вс эти слухи.
Сергй Иванычъ былъ самою популярнйшею личностію въ город, его ршительно вс звали. Берете вы напр. извощика.
— Извощикъ! Вези меня къ Дубрину — знаешь?
— Сергй Иваныча-то? говоритъ обиженный вашимъ сомнніемъ извощикъ.— Какъ не знать такого барина: душа-человкъ!…
И дйствительно извощикъ прямо васъ подвезетъ въ занимаемому Сергемъ Иванычемъ небольшому домику о трехъ комнатахъ, всегда грязныхъ и неприбранныхъ, гд обыкновенно въ красной шелковой рубах предстанетъ предъ вами занимательная личность самаго хозяина….
А и въ самомъ дл Сергй Иванычъ былъ личностью занимательною, это вс знали, а потому вс любили видть его въ своемъ кружк. Память у него была громадная, онъ много видлъ, слышалъ, читалъ, зналъ такъ много, что вс называли его ходячею энциклопедіею. Впрочемъ осмыслить виднное и вычитанное онъ не умлъ, да и не считалъ даже нужнымъ. ‘Намъ фактъ давайте, говорилъ часто онъ:— голый фактъ, безъ всякихъ объясненій! не нужны намъ эти объясненія, пусть нмцы занимаются этими тонкостями — это подстать ихъ туманнымъ головамъ!’ На искусство Сергй Иванычъ смотрлъ также слишкомъ односторонне: требовалъ, чтобъ оно рисовало дйствительность, границы которой онъ слишкомъ съузилъ въ своемъ представленіи. Всякіе тонкіе оттнки чувствъ, анализъ движеній душевныхъ — все это, по мннію Сергя Иваныча, не достойно быть предметомъ литературы, и даже тхъ, которые ставили задачею своихъ произведеній объясненіе причинъ уродливости многихъ нравственныхъ сторонъ въ человк, называлъ людьми, которые съ жиру бсятся. ‘Давайте намъ дйствительность’, говорилъ онъ, ‘да такую дйствительность, которая мн попадается на каждомъ шагу, которую и вы, и я можемъ проврить! А то движенія душевныя! Анализъ чувствъ!… Нтъ этихъ движеній, такъ не къ чему и объяснять пустяки! Голоденъ мужикъ — вотъ это движеніе! Ну, и опишите намъ эхо движеніе, покажите, пожалуй, нагъ бы сдлать такъ, чтобы не было этихъ движеній! вотъ это задача!.. А вс эт двы, бросающія страстные взгляды на юношей, вс эт страданья непонятыхъ душъ да нравственная борьба какая-то, да стремленія тамъ — надоло’ батюшка, все это намъ, поперекъ горла стало — вотъ что!…’
Спорить съ Серіямъ Иванычемъ, доказывать ему, что онъ ошибается,— не было никакой возможности: онъ не умлъ долго и упорно останавливаться на одномъ вопрос, неожиданно круто сворачивалъ на другіе вопросы, останавливался на нихъ на короткое время и вдругъ опять переходилъ къ другимъ. Слова сыпались у него градомъ, такъ, что противникъ его ршительно не имлъ минуты доказать свое мнніе, а если Сергй Иванычъ, утомленный, и умолкалъ на минуту и повидимому внимательно слушалъ своего противника, то это только такъ казалось. Едва противникъ умолкалъ, какъ Сергй Иванычъ, не останавливаясь на его возраженіяхъ, или отдлавшись какимъ нибудь остренькимъ словцомъ, снова, какъ ни въ чемъ небывало, продолжалъ не доказывать, а скоре хвалить свою мысль.
Особенно интересенъ былъ Сергй Иванычъ въ холостой компаніи за стаканомъ портвейна: тутъ онъ исключительно овладвалъ разговоромъ и ораторствовалъ неумолкаемо. Свднія самыя разнообразная такъ и сыпались съ его языка: то онъ говорилъ о телеграф, о томъ, какъ прежде устроивался телеграфъ, то вдругъ заговаривалъ о томъ, какъ приготовляется пиво, и какъ лучше его можно приготовить, и сколько выпивается нива и проч. и проч. Словомъ, чего хочешь, того просишь! Говорилъ Сергй Иванычъ хорошо: его рчь была образца и характеристична. Онъ никогда не доказывалъ свою мысль рядомъ логически вытекающихъ одно изъ другаго положеній, не развивалъ ее, а объяснялъ какою нибудь, боле или мене удачно нарисованною картинкою. Такіе люди умютъ убдительно говорить съ массою — это фактъ.
Сергя Иваныча многіе у насъ называли циникомъ: ну, циникомъ онъ, доложимъ, не былъ, а дйствительно былъ довольно грязный и нечистоплотный господинъ. Жалованье онъ получалъ такое, что могъ бы жить порядочно, а онъ обиталъ въ какой-то конур, комнаты никогда не прибраны, самъ хозяинъ вчно одтъ неряхой, свою классическую красную рубаху по нскольку недль не перемняетъ, стъ щи, да каши туда наворотитъ…
О правд, хоть не со слезами на глазахъ, но все таки любилъ поговорить и себя всегда выставлялъ рьянымъ поборникомъ правды’ ‘Врать не могу’, говаривалъ онъ, ни если ты подлецъ, то кто бы ты ни былъ, генералъ ли, графъ ли,— для меня все равно, такъ и назову подлецомъ… не могу удержать себя — натура такая, ничего не подлаешь!’
Для полноты очерка надо прибавить, что взятокъ Сергй Иванычъ не бралъ, но былъ не прочь пость и попить на счетъ пріятелей, а какъ таковыхъ было у него много, то онъ постоянно кутилъ на счетъ друзей и въ такія минуты даже большимъ гастрономомъ длался. Даже при случа не прочь былъ получить подарочекъ, особенно отъ купечества: нсколько бутылокъ портвейна, или что нибудь другое.
Вотъ этотъ-то Сергй Иванычъ Дубринъ нкоторыми своими сторонами сильно вліялъ на нашихъ провинціальныхъ литераторовъ. Обширныя свднія и рзкая, оригинальная рчь заставили сочувственно примкнуть къ нему нкоторыхъ изъ моихъ молодыхъ собратовъ. Сергй Иванычъ и потому интересовалъ ихъ, что былъ знакомъ съ столичными литераторами, на которыхъ многіе изъ насъ смотрятъ, какъ на существа высшія. Нкоторые изъ этихъ литераторовъ, правда, умреннаго полета, посщали нашъ городъ, и надо было видть, какъ это посщеніе оживляло на время нашъ кружокъ, съ какимъ вниманіемъ прислушивались мы къ каждому слову прізжаго гостя и какъ самую пустую фразу его переворачивали па разныя стороны, стараясь въ ней непремнно найти какой нибудь глубокій смыслъ.
Помню одно изъ такихъ посщеній, окончившихся неожиданно курьезно. Прізжій столичный литераторъ былъ далеко не замчательный писатель, больше псни разныя помщалъ, да небольшіе разсказцы, тмъ не мене вс мы очень интересовались видть его, поговорить съ нимъ. Сергй Иванычъ Дубринъ доставилъ намъ это удовольствіе, онъ былъ нсколько знакомъ съ прізжимъ гостемъ, пригласилъ его къ себ на вечеръ и насъ всхъ позвалъ, провинціальныхъ литераторовъ. Собрались мы очень рано, но гость заставилъ прождать себя и явился только часовъ въ одиннадцать. Впрочемъ, и тутъ не долго доставлялъ намъ удовольствіе слушать его разсказы. Скоро подали закуску, много винъ разныхъ — Сергй Иванычъ раскошелился ради такого торжества,—и прізжій гость черезъ часъ такъ нарзался, что мы не знали, что и длать. Сначала началъ обнимать насъ всхъ, общалъ сдлать наши имена извстными образованной Россіи, а потомъ, по какому-то случаю, вломился въ амбицію и, засучивши рукава красной рубахи, совсмъ собрался драться. Спасибо, Сергй Иванычъ схватилъ его и заперъ въ другую комнату. И долго потомъ еще, черезъ дверь, долетали до насъ проклятія прізжаго гостя, который общалъ на насъ на всхъ написать самыя злыя сатиры !…
А то въ нашъ городъ назжалъ еще одинъ изъ столичныхъ литераторовъ, тоже такъ себ, изъ умренныхъ. У насъ его по фамиліи никогда не называли, а говорили обыкновенно: ‘Слышали! въ нашъ городъ пріхалъ псевдонимъ одного изъ извстныхъ литераторовъ!’ А оттого мы называли его псевдонимовъ одного мн извстныхъ литераторовъ, что онъ никогда подъ своими произведеніями не подписывалъ свою настоящую фамилію, а всегда какой-нибудь псевдонимъ. Этотъ литераторъ былъ совсмъ другаго характера человкъ: этотъ все больше юлилъ. На визитныхъ карточкамъ у него было написано ‘литераторъ такой-то’. Шику намъ задавалъ ужаснйшаго, и только, бывало, отъ него и слышишь: ‘нашъ братъ, литераторъ, мы писатели, въ нашемъ литературномъ кружк’ и т. д.
Помню мою послднюю встрчу съ ‘псевдонимомъ одного изъ извстныхъ литераторовъ’ въ нашемъ публичномъ саду. Онъ незадолго предъ этимъ, помстилъ въ журнал свой толстый романъ. ‘Блые въ Сиракузіи, или Патагоніи’ — хорошенько не припомню заглавіе. Онъ самодовольно выступалъ, окруженный нсколькими изъ нашихъ сотрудниковъ, съ языка его такъ и лтли самыя красивыя фразы, онъ уже усплъ разсказать своимъ слушателямъ съ десятокъ анекдотовъ изъ своихъ отношеній къ петербургскимъ литераторамъ. Говорилъ онъ очень шибко, какъ будто спшилъ къ куда-то,какъ будто боялся, что вотъ-вотъ кто нибудь подойдетъ и помшаетъ ему высказаться. Увидвши меня, онъ остановился, перевелъ духъ и съ новою живостію обратился ко мн.