ПРОСВТИТЕЛИ СЛАВЯНЪ, СВ. КИРИЛЪ И МЕОДІЙ.
ПРОСВТИТЕЛИ СЛАВЯНЪ, СВ. КИРИЛЪ И МЕОДІЙ.
В. Кельсіевъ.
‘Нива’, NoNo 5, 6, 8, 1870
Просветители славян, св. Кирил и Мефодий, Кельсиев Василий Иванович, Год: 1870
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Девятнадцатый вкъ въ исторіи Славянъ выражается ихъ стремленіемъ къ боле или мене ршительному объединенію въ язык и въ политической жизни. Девятый вкъ походилъ на ныншній тмъ, что, дотол разрозненныя и полудикія, славянскія племена точно такъ же, ни для кого неожиданно, проснулись и сознали потребность принять цивилизацію и зажить государственной жизнью.
Потребность того и другаго высказалась у нихъ такъ странно, какъ не высказывалась ни у Германцевъ, ни у Галловъ, ни у Латинянъ и ни у какого либо другаго племени. Можетъ быть, что первый толчокъ этого пробужденія славянства въ IX вк дали предки тхъ же Нмцевъ, которые въ XIX вк усиленной гармонизаціей довели Чеховъ и Хорватовъ до народнаго самосознанія. Величайшій изъ европейскихъ государей того времени.
Карлъ Великій врывался съ огнемъ и мечомъ въ Саксонію, тогда еще языческую, въ земли Балтійскихъ и Дунайскихъ Славянъ, разрушая храмы, силою водружая кресты на мст священныхъ липъ и дубовъ, и руша всяіе слды языческой цивилизаціи. Германцы напирали силою на славянскій міръ, они не говорили о своемъ нравственномъ превосходств, котораго кстати у нихъ и не было, они ничего не проповдовали, а приказывали только жить по ихнему, молиться на ихъ святыню,— и казнили всякаго, кому эта христіанская святыня была покуда чужда, кто не усплъ понять ее, и кто былъ на столько добросовстенъ, что предпочиталъ гибель — поклоненію тому, чего не знаетъ. Давленіе Германцевъ уничтожило не только самостоятельность, но и самую народность Балтійскаго Поморья: лучшіе люди должны были бжать — кто въ устья Левы и Волхова, давно связанныя съ балтійскимъ міромъ торговыми сношеніями, кто поднимался на ладьяхъ въ верховья Лабы (Эльбы), Одера, Вислы, къ единоязычнымъ и единоврнымъ народамъ,— и вс выходцы несли съ собою грустную всть, что старымъ бытомъ ничего не подлаешь. Опасность грозила страшная, нужно было сплачиваться въ кучи, и лучшіе люди того времени, т. е. бояре и такъ-называемые старики, представители простого народа, приходили къ убжденію, что для славянскихъ племенъ необходима государственность и необходимо христіанство. Но которое исповданіе? Свое собственное, не силой навязанное, не ставящее, народы въ зависимость отъ нмецкаго цесаря и римскаго папы,— такое чтобъ съ нимъ жить можно было, чтобъ оно стало душою народнаго существованія, другомъ, а не царемъ совсти.
На Среднемъ Дуна, занятомъ теперь Мадьярами, сложилось уже могучее государство Моравское, на Висл затвалось государство Польское, на Волхов государство Русское. Въ Новгород въ это время княжили наемные, заморскіе князья, со своими дружинами, такъ называемые Варяги. Но эти новыя государства были не прочны, потому что были не въ привычку народамъ, въ которыхъ каждый привыкъ жить съ родомъ своимъ, какъ въ недавнее время жили Шотландцы кланами, или наши Кавказскіе горцы пулами. Каждый родъ велъ свою собственную политику и заключалъ союзы съ другими. При возникновеніи государства, у подобныхъ племенъ невольно возникаетъ вопросъ: съ которымъ родомъ будетъ особенно дружить владыка? гд жить будетъ? съ кмъ водиться будетъ? которой вры будетъ держаться? и которое мсто особенно полюбится ему для богомолья? Поэтому первыя попытки монархической жизни везд не удавались, везд боялись сдлать ее наслдственной, везд старались сохранить за собой право смнять государей, чуть поступки ихъ окажутся противными общественнымъ интересамъ. Но лучшіе люди, т. е. прогресисты и либералы IX вка, вс поголовно были монархистами въ самомъ неограниченномъ смысл этого слова. Выборъ былъ простъ: остаться по старому — значило погибать на вки вчные отъ Нмцевъ, на запад и свер, и отъ Хозаровъ и Грековъ, на восток и на юг. Самое слово Король въ славянскихъ языкахъ происходитъ отъ имени Карла, такъ какъ славянскіе языки ставятъ гласную посл буквы р всегда, когда въ нмецкомъ она стоитъ передъ р, напр. arm — рамо, breg — берегъ, marmor — мраморъ, kail — краль (и затмъ русскій языкъ вс подобныя слова произносить полногласно, т. е. брегъ — берегъ, сребро — серебро, краль — король). Другое слово для названія монарха было одно изъ древнйшихъ во всхъ индо-европейеккхъ языкахъ. У Германцевъ монархъ былъ konung или knig, у Литовцевъ kuningas, а у Славянъ сначала Кунгнгъ, потомъ кънешъ, дале кънензь и наконецъ кнезь, князъ, древнее г сохраняется до сихъ поръ въ слов княгиня. Третье слово для обозначенія монарха было взято съ латинскаго caecar — и въ древнйшихъ памятникахъ славянской письменности является оно въ форм цсарь, какъ и теперь слдовало бы писать въ словахъ: цсарскій, цсаревичъ, затмъ звукъ е () выпалъ и стало писаться цсарь, и наконецъ просто царь. Князь было словомъ древнйшимъ и самымъ знакомымъ Славянамъ, потому что князьями назывались у нихъ вс государи, т. е. крупные хозяева, отсюда, начальникъ нсколькихъ родовъ звался княземъ, какъ до сихъ поръ въ Босніи княземъ называютъ деревенскаго старосту, или у насъ на свадьбахъ называютъ молодыхъ княземъ и княгинею, потому что они во время пиршества какъ бы царятъ надъ всми собравшимися. Король или цсарь значило такой властитель, который состоитъ въ союз съ церковью, считается не только первымъ сыномъ ея, но и законнымъ ея защитникомъ, а потому ни на Волхов, ни на Висл, ни на Дуна, на на подчиненномъ Хозарамъ Днпр, Славяне не считали себя вправ давать такой высокій титулъ своимъ монархамъ. Долгое время спустя, титулъ короля получали славянскіе владльцы отъ папы, а наши великіе князья московскіе назвались царями только по паденіи Цареграда, когда къ нимъ перешелъ византійскій двуглавый орелъ и съ нимъ вмст первенство надъ всмъ православнымъ міромъ. Теперешніе славяне считаютъ русскаго монарха единственнымъ законнымъ царемъ на свт, хотя этотъ же титулъ даютъ и австрійскому цесарю, первому — потому что онъ занимаетъ мсто византійскихъ царей, другому — потому что онъ преемникъ монархіи Карла Великаго. Въ русскомъ язык XVII и даже XVIII вка, русскіе государи назывались царями, а австрійскіе — цсарями, и до сихъ поръ простой народъ называетъ австрійцевъ — цсарцами, а извстную африканскую курицу, завезенную къ намъ изъ Австріи — цсарскою.
Славянскіе народы никому не были обязаны идеею создать государство, ее вызвала у нихъ горькая необходимость бросать плугъ для меча, отстаивать свои села и своихъ боговъ. Но вра въ боговъ въ IX вк была поколеблена: у римлянъ и у грековъ уже давнимъ давно язычникъ назывался paganus, что вполн соотвтствуетъ по происхожденію, а отчасти и по значенію французскому paysan, или нашему русскому деревнщина, мужланъ, сиволапъ. Язычество тснило все живое и все развитое, требовало соблюденія обрядовъ, потерявшихъ смыслъ, и ставило въ смшное положеніе каждаго приходившаго въ столкновеніе съ христіанскимъ міромъ, а христіанскій міръ, возникшій и развившійся на почв древне греческой и римской образованности, былъ міръ книжный, міръ цивилизаціи, міръ высшихъ вопросовъ,— и смотрлъ на себя не съ узкой, родовой точки зрнія, а съ точки зрнія вселенской, гд нтъ ни евреевъ, ни еллиновъ, гд вс братья во Христ. Отсюда во вс концы земли должно было исходить послднее слово науки, Слово Божіе,— и не принадлежать къ этому міру — значило отршиться отъ прогресса и сводить вс свои интересы въ узкую рамку какого нибудь села Горохова. Это же самое явленіе повторилось у насъ при Петр Великомъ и повторяется до сихъ поръ, когда вслдствіе тсноты старыхъ формъ московской жизни мы рванулись и рвемся слиться съ западомъ. Но мы ревность имемъ не по разуму: вмсто того чтобъ попирать истукановъ, какъ люди IX вка, мы съ истуканами сплошь и рядомъ попираемъ не только завты отцовъ нашихъ, не только святыню нашей старины, наше прошлое, но даже и самую нашу народность, какъ поляки, отршившіеся отъ своей — во имя западной. Но это временное увлеченіе замтнымъ образомъ проходитъ,— доказательствомъ чему служитъ уже то обстоятельство, что мы начинаемъ припоминать о св. Кирилл и Мееодіи.
Замысломъ передовыхъ людей, мірскою думою, вчемъ, Славяне поставили себ государей. Такимъ же мірскимъ сходомъ и тмъ же совтомъ бояръ и стариковъ поршили они, что какъ ни мудры были прежніе старики, а все-таки старые боги явно служить отказываются, и что какія жертвы имъ не приноси (барановъ ли, людей ли) а толку отъ нихъ мало. Что въ самомъ дл это за боги, что стоитъ въ красномъ углу каждой избы?— они сшиты изъ тряпокъ, начиненныхъ посконью, у этихъ боговъ, какъ до сихъ поръ выражается народъ, была ‘рожа шитая, носъ плетеный, языкъ строченый, ушки собачьи, ножки телячьи’, или у деревянныхъ истукановъ — ‘рожа какъ у кошки, глаза будто плошки, ротикъ ящичкомъ, спинки шкапчичкомъ’! Глубокое сознанье, что не ладно ‘жить въ лсу, на пень Богу молить’, врить въ священныя деревья — проникло въ славянство. Куклы въ божницахъ, болваны на площадяхъ, священныя липы въ лсахъ — все оставалось но прежнему, но вс ждали, нельзя ли чмъ нибудь замнить ихъ.
Прежде всего для этой замны приходилось выбирать между врами. Старики были народъ основательный: торопиться, горячиться, длать реформы изъ кулька въ рогожку — далеко не въ славянскомъ характер,— и вотъ началось исканіе правой вры. Смышленыхъ, хитрыхъ стариковъ посылали всюду — и въ Римъ, и въ Цареградъ, и къ Хозарамъ, высшее сословіе которыхъ приняло іудейство, и въ Азію — допытывать по тонку, до всего доходить, и прямо и стороной развдывать, въ какомъ понятіи какая вра состоитъ, чтобъ не было въ ней какого-либо обмана или какого подвоха противъ Славянъ. Вру хотлось выбрать врную, которую стоило бы принять, за которую стоило бы постоять,— такую вру, чтобъ ею гордиться можно было.
Дло затвалось великое, и относились къ нему съ глубокимъ уваженіемъ и съ надлежащей осторожностью!…
Исторіи принятія христіанства у всхъ славянскихъ племенъ, которыя приняли его добровольно, по собственному побужденію, постоянно упоминаетъ объ этомъ исканіи правой вры. Но славянская осторожность и добросовстность высказалась при этомъ чрезвычайно ясно и характеристично: принять новую вру Славяне хотли сознательно, хотли сами сдлаться охранителями ея чистоты. Римъ это право себ присвоилъ: какъ ршитъ папа съ своимъ конклавомъ, такъ вс должны вровать, право судить о догматахъ принадлежитъ только ученымъ богословамъ, народъ долженъ имъ повиноваться, что за дло народу, какія молитвы произноситъ священникъ въ церкви или при совершеніи требъ: народъ — теменъ, его дло слушаться, а не разсуждать. Да и наконецъ, какая выгода Риму въ распространеніи Слова Божія на какихъ нибудь варварскихъ, славянскихъ, германскихъ, гальскихъ нарчіяхъ — когда итальянецъ такъ легко выучивается по латыни! Итого и довольно: не унижаться же образованному итальянцу для того, чтобъ самую литургію служить на этихъ грубыхъ, невыработанныхъ нарчіяхъ? не отнимать же ему у самого себя права быть епископомъ въ Праг, въ Ахей, въ Дублин? и наконецъ, гд же будетъ единство церкви, если Римъ не будетъ управлять церковью черезъ своихъ людей? Римское духовенство — это духовенство папы, а самъ папа есть намстникъ Спасителя. Римъ, поддерживаемый изъ личныхъ расчетовъ великимъ западнымъ цесаремъ Карломъ, старавшимся слить воедино Галлію и Германію, нуждается въ наружномъ единств церкви: а для единства церкви нужно единство языка, понятнаго всмъ образованнымъ людямъ Италіи, Галліи, Испаніи и Германіи.
Имперія Карла великаго была основана и держалась баронами, т. е. дружинниками норманскихъ и германскихъ конунговъ, усвшихся въ крпкихъ замкахъ подъ названіями графовъ, бароновъ, и державшихъ при помощи своей дворой челяди (или, какъ у насъ въ старину называли, отроковъ) туземное населеніе въ своей власти. Славянскіе бояре были вовсе не дружинники — это были крупные землевладльцы, богатые, именитые люди, первые въ бою и первые въ совт,— и не отличавшіеся ни языкомъ, ни образованіемъ отъ чернаго народа. Какъ отцы ихъ, такъ и сами они поклонялись однимъ богамъ со своими подвластными, бояръ никто не боялся, ихъ уважали и повиновались имъ такъ, какъ до сихъ поръ въ деревняхъ народъ повинуется голосу богатаго хозяина, или въ городахъ слдуетъ за богатымъ купечествомъ. На запад престолъ поддерживался, въ полномъ смысл этаго слова, дворянствомъ, у насъ — въ равной степени дворянствомъ и народомъ. Турки истребили у Сербовъ и у Болгаръ дворянскіе роды, дла народныя ведутся у нихъ купечествомъ и зажиточными простолюдинами: оттого революціонныя стремленія могли родиться и получить смыслъ только на запад, гд дйствительно дворянство опора престола — было врагомъ народа и помхой его благосостоянію. У насъ противъ дворянства и противъ аристократіи никто никогда не вопіялъ, и если бы не крпостное право, то и вопросъ не возникалъ бы: нужно ли въ Россіи дворянство или нтъ? Исторія наша не можетъ бросить ни малйшей тни ни на московскихъ бояръ, ни на петербургскихъ вельможъ XVIII вка: это были первые люди въ совт, въ отвт и въ ратномъ дл. У русскаго дворянства не было ничего общаго ни въ чувствахъ, ни въ интересахъ съ польскимъ магнатствомъ или нмецкимъ баронствомъ, оно служило не своему сословію на чужой сторон, а исключительно русскому государству. Если славянскіе бояре IX вка и имли нкоторое сочувствіе къ Римской церкви, то принятіе отъ нея христіанства не могло быть выгодно ни простому народу, ни князьямъ,— потому что, при созданіи западной аристократіи, простой народъ терялъ бы свой голосъ на вчахъ и на земскихъ соборахъ — а государи становились бы подданными папы, и съ тмъ вмст подданными римскаго цесаря, т. е. императора Германіи и всего католическаго міра.
Затмъ, можно было обратиться къ мусульманамъ и къ евреямъ. Но еврейская вра, почему-то понравившаяся Хозарамъ, была черезъ чуръ исключительна, а во вторыхъ — не привлекательна, какъ и замтили евреямъ кіевскіе бояре съ княземъ Владиміромъ: что же должна быть эта за вра, за которую Богъ разсиваетъ своихъ послдователей по лицу всей земли и осуждаетъ ихъ на общее отвращеніе, которая длаетъ послдователей своихъ ненавистными всему роду человческому, а добровольно-принимающихъ ее ставитъ въ унизительное положеніе предъ настоящими потомками Авраама, Исаака и Іакова. Принять іудейство — значило признать Творца несправедливымъ.— и само собой разумется, Славяне не пошли въ вру торгашей.
Во всемъ блеск, въ избытк энергіи, окруженное ореоломъ науки и искусства цвло тогда мусульманство, которому еще и двухъ вковъ не минуло съ бгства Магомета изъ Мекки въ Медину. Нтъ Бога, кром Бога, и Магометъ пророкъ божій — было символомъ вры послдователей ислама. Ни идоловъ у нихъ нтъ, ни иконъ, все ученье заключалось въ маленькомъ коран, въ двухъ или трехъ толкованіяхъ первыхъ сподвижниковъ пророка, головоломнаго въ ней не было ничего, а въ полтораста лтъ съ ея появленія мусульманство надлало пропасть чудесъ, изумляло міръ своимъ быстрымъ распространеніемъ, ученостью, искусствомъ — и чуть ли не боле всего безукоризненностью, отвращеніемъ отъ лжи, честностью, смлостью, прямодушіемъ,— когда христіане, и восточные и западные, къ несчастью, въ послднемъ отношеніи даже, равняться съ ними не могли. Всмъ бы взяло мусульманство и привлекло бы она на свою сторону молодое племя, ищущее правды и вры, если бы не тотъ же проклятый огонь и мечъ, который не позволялъ разсуждать и который такъ былъ знакомъ уже въ рукахъ римскихъ католиковъ. Да сверхъ того, то-же непремнное условіе, что не зная арабскаго языка, нельзя и о вр знать. Мусульманство, какъ іудейство и какъ католичество, лишаетъ послдователей предлагаемой имъ правды — возможности понимать, въ чемъ состоитъ эта правда. Нельзя же требовать — не то что отъ всего народа, но даже и отъ передовыхъ его людей — знанія чужаго языка, какъ своего родного, и въ то же время нельзя заставлять ихъ слпо полагаться на приговоръ богослововъ, вра должна быть народнымъ достояніемъ, вра и связанные съ ней обряды должны быть подъ контролемъ церкви въ полномъ смысл слова, тогда какъ у католиковъ церковь замкнулась въ мір духовенства, а въ мусульманств сдлалась принадлежностью міра ученыхъ. Отъ этого у католиковъ вышло страшное невжество и забитость простого народа, а у мусульманъ вра — упала, и лучшее ея время, время калифовъ, было началомъ ея паденія и того омертвнія, въ которомъ мы ее теперь видимъ.
Стало быть, осталось одно православіе, если только это православіе согласится сдлаться славянскимъ, т. е. будетъ такъ откровенно и смло, что не побоится перевода священныхъ книгъ на славянскій языкъ, отдастся славянамъ беззавтно, съ полнымъ довріемъ, ничего отъ нихъ не требуя и не обязывая ихъ ставить интересы грековъ выше своихъ собственныхъ, не унизитъ гордости ихъ государей и ихъ, и слдовательно ихъ народнаго достоинства — не потребуетъ отъ нихъ принесенія себя на жертву интересамъ прочихъ христіанскихъ народностей….
Къ концу IX вка уже давнымъ давно не существовало Западно-Римской имперіи, а Восточная говорила по славянски, греческій языкъ держался только въ городахъ, особенно въ Царьград, и по всему архипелажскому приморью. Несчетныя полчища Славянъ, то вызываемыя самими Греками, то наслышанныя объ естественныхъ богатствахъ Балканскаго полуострова, шли на югъ съ женами и дтьми, заселяли ныншнюю Сербію, Болгарію, Македонію. Со временъ Юлія Цесаря варварамъ въ Римской Имперіи былъ открытъ доступъ не только въ званіе патриціевъ, но даже и къ высшимъ государственнымъ должностямъ. Уже не одинъ варваръ перебывалъ въ Римской имперіи на цареградскомъ престол византійскихъ царей, какъ напримръ, Юстиніанъ, иконоборецъ и великій государственный человкъ — Левъ Исаврянинъ (Юстиніанъ былъ Славянинъ, Левъ Исаврянинъ былъ Армянинъ). Въ IX в. славянскій міръ сплошною массою рухнулся отъ балканскаго на архипелажское поморье — и этотъ-то міръ, реформирующійся изъ самого себя (вслдствіе великаго кроваваго столкновенія на запад съ нмцами, а на юг — съ блестящею греческою цивилизаціею), искалъ себ вры. На самомъ берегу Архипелажскаго моря, въ город Солун, иначе есалоник, или просто Салоник, жила одна очень вліятельная и значительная (какъ при царьградскомъ двор, такъ и въ администраціи) личность, но происхожденію можетъ-быть Грекъ, а всего вроятне Славянинъ — нкто Левъ. У Льва было семь сыновей, изъ которыхъ извстны только старшій, Мееодій, и младшій, по прозванію Константинъ, впослдствіи въ иночеств — Кириллъ. Meодій еще съ ранней молодости занималъ уже значительный постъ начальника или князя (въ томъ древнемъ смысл, о которомъ уже говорилось въ предшествующей глав) надъ мстными Славянами. Но IX вкъ былъ вкомъ людей не отъ міра сего: лучшихъ людей того времени томила мысль о томъ, что все видимое проходитъ,— что всякія привязанности не прочны, потому что умираютъ дорогія личности,— что богатство тлнно, человкъ живетъ черезъ чуръ мало для того, чтобы стоило хлопотать о житейскихъ удобствахъ или о собственной старости, а впереди, тамъ, за гробовою доскою, предстоитъ иная жизнь, или полная вчныхъ мукъ адскихъ, или безконечнаго блаженства — чуть-что не сліянія съ самымъ божествомъ.
Эта мысль о кратковременности и суетности жизни до такой степени поглотила собою умы образованнйшихъ людей того времени, что они почти вс рано или поздно бросали свои занятія, длили имущества, и уходили куда-нибудь спасаться отъ этихъ житейскихъ декорацій, называемыхъ общественнымъ положеніемъ, имуществомъ, карьерою,— и въ отшельнической жизни старались углубляться въ самихъ себя, развивать свое внутреннее я до такой степени, чтобы духъ побдилъ плоть, и чтобы плоть не мшала сліянію его съ божествомъ. Иночество въ IX вк было жизненной потребностью для пылкихъ и даровитыхъ натуръ, которыя не находили удовлетворенія въ сует суетъ, всяческой сует,— для натуръ, которымъ нужно было сосредоточиться. Житія и сочиненія аскетовъ того времени какъ нельзя лучше показываютъ намъ, чего стоила имъ эта работа самоосвобожденія, и сколько умственныхъ и нравственныхъ силъ они положили на эту задачу изъ задачъ рода человческаго: понимать Вчное, стараться приблизиться къ Нему и уготовать себ жизнь безконечную.— Мееодій ушелъ на Олимпъ и сдлался инокомъ.
Младшій братъ, Константинъ, былъ отъ природы человкъ сосредоточеннаго нрава. Разсказываютъ, что когда ему было всего семь лтъ, приснилось ему, будто бы мстный воевода собралъ городскихъ двушекъ и предлагаетъ ему выбрать изъ нихъ невсту, а онъ выбралъ изъ нихъ самую красивую, самую разряженную, которую звали Софія. Въ семейств, этотъ сонъ поняли такъ, что онъ изо всхъ невстъ выбралъ себ Премудрость Божію, и, разумется, совтовали ему, чтобы онъ сохранялъ вчный союзъ съ своей избранницей. Мальчикъ сталъ учиться, обгонялъ товарищей понятливостью и толковостью на удивленіе всмъ,— а онъ все-таки росъ въ аристократическомъ дом, въ роскоши, и ему нельзя было (да вроятно тогда и не хотлось) отказывать себ въ обыкновенныхъ тогдашнихъ увеселеніяхъ, а особенно въ охот. Соколиная охота, теперь почти уже не существующая, въ то время была въ большой мод, и у малолтняго Константина былъ свой соколъ. Какъ-то, въ бурную погоду, выхалъ Константинъ въ поле, соколъ полетлъ по втру и исчезъ. Происшествіе было пустое и обыкновенное, но Константинъ очень любилъ своего сокола, потеря любимой птицы была ему очень тяжела, а эта потеря подтверждала опять величайшую истину девятаго вка, что все земное не прочно, а стало-быть и привязываться къ чему бы то ни было не стоитъ. ‘Таково то ли есть житіе се, сказалъ онъ себ,— да въ радости мсто печаль пребываетъ? отъ сего дни по инъ ся путь иму, иже есть сего лучшій’ — онъ начертилъ въ своей комнат крестъ на стн и сталъ молиться, Григорій Богословъ былъ любимымъ его писателемъ. ‘Григорій, тломъ человкъ, душою ангелъ!’ молился Кириллъ: ‘уста твои, какъ уста серафима, Бога прославляютъ, всю вселенную просвщаютъ ученіемъ православнымъ. Пріими прибгающаго къ теб съ любовью и врою, будь мн великій святитель и учитель’. И онъ сталъ наизусть учить творенія этого пастыря церкви.
Намъ, черезъ тысячу лтъ посл Константина, страннымъ можетъ показаться именно этотъ путь развитія даровитой личности. Но человческая мысль и наука въ девятомъ вк высшею задачею ставила самоусовершенствованіе, приближеніе къ Перво-причин, къ Началу и Концу всего существующаго, а затмъ распространеніе свденій объ этомъ въ массахъ. Для служенія правд, или тому, что составляетъ высшую правду каждаго вка, лучшіе люди всегда отрекаются отъ всего на свт, точно такъ же бросаютъ карьеру, родныхъ, связи, и длаются подвижниками своихъ убжденій. Константинъ вдался въ науку. Наука того времени состояла въ изученіи великихъ писателей церкви и въ граматик. Сочиненія отцовъ церкви было доставать трудно, потому что до книгопечатанія книги стояли дорого, но добиться знанія граматики, безъ великихъ учителей, было еще трудне. Подъ словомъ граматика понималось тогда не только ученіе объ спряженіяхъ, склоненіяхъ и синтаксис, какъ теперь, но въ курсъ граматики входили — риторика, теорія словесности, критика, философія и метафизика. Былъ въ Солун какой-то странникъ, знавшій граматику,— Константинъ умолялъ посвятить его въ эту науку изъ наукъ, но странникъ почему-то отказался. Къ то-же самое время, малолтній греческій императоръ, сынъ еодоры, Михаилъ третій, слушалъ лекціи у блистательнйшихъ учителей того времени: Льва и Фотія (впослдствіи великаго патріарха, спасшаго восточную церковь отъ римскихъ притязаній). Для малолтняго императора искали товарищей изъ круга тогдашней аристократіи — и Константинъ попалъ ко двору, потому что былъ извстенъ своей любознательностью. Въ столиц тогдашней учености, въ кругу ученыхъ, Константинъ съ жаромъ взялся за изученіе не только граматики, но даже прошелъ астрономію, изучилъ музыку — то-есть сдлался однимъ изъ образованнйшихъ людей своего времени, и получилъ титулъ философа, равняющійся ныншнему званію доктора какого-нибудь факультета, или даже академика, а такъ какъ въ наук былъ тогда всего одинъ факультетъ, то философами называли людей, принявшихъ всю мудрость классическихъ и христіанскихъ временъ. Блестящая карьера ожидала юношу. Одинъ изъ вліятельныхъ людей при двор желалъ имть его своимъ зятемъ, но Константинъ былъ настолько ученъ, чтобы лучше кого другаго понимать, что на земл все проходитъ, что все видимое есть суета суетствій,— и рвался душою въ монахи. Полюбить женщину и жениться — значило свести свои нравственные интересы на уровень суетливой домашней жизни и постоянно дрожать отъ боязни лишиться жены, дтей, а что еще хуже, увидть дтей своихъ дураками или безнравственными людьми. Царь предлагалъ ему принять священство и сдлаться библіотекаремъ при Святой Софіи, т. е. говоря теперешнимъ языкомъ, быть предсдателемъ Академіи Наукъ и главноуправляющимъ Публичной Библіотекой,— но Константинъ бжалъ моря житейскаго, онъ исчезъ — и только чрезъ шесть мсяцовъ его отыскали уже инока, на одномъ изъ небольшихъ острововъ, при сліяніи Босфора съ Мраморнымъ моремъ. Усиленными мольбами воротили его въ Цареградъ, гд и заставили его сдлаться профессоромъ философіи, т. е. всхъ тогдашнихъ наукъ. Въ то время жилъ въ изгнаніи ожесточенный иконоборецъ, низверженный греческій патріархъ Іаннесъ. Это былъ человкъ ученый, умный, добросовстный и глубоко-убжденный, что поклоненіе иконамъ было — идолопоклонство. Въ ссылк онъ считалъ себя мученикомъ. Восторжествовавшіе православные заставили его держать у себя икону — онъ веллъ своему дьякону глаза этой иконы выколоть!… Гордый протестъ и стойкость знаменитаго старика подрывали въ массахъ довріе къ почитанію иконъ. Иконоборцы были пуританами IX вка. Всякое вншнее выраженіе религіознаго настроенія было имъ противно, они буквально понимали великую истину, что духъ живитъ, а плоть мертвитъ — и преклоняясь передъ духомъ, отнимали у него крылья, лишая его поэтическихъ способовъ выраженія. Мысль ставили они выше формы, не замчая, что словесная молитва ни чмъ не выше нарисованной, что священныя событія могутъ быть разсказываемы не только книгами, но и образами,— словомъ, они, какъ нигилисты XIX вка, думали, что поэзія и искусство не дополняютъ, а затемняютъ мысль, что одна сторона духа человческаго можетъ затмить другія. Іаннесъ былъ вождь людей этого настроенія, онъ былъ живой протестъ искусству — и нужно было переубдить его. Къ нему отправили живаго человка, инока Кирилла — и живое слово и теплая душа молодаго ученаго, музыканта и поэта, впослдствіи писавшаго первые, книжнаго стиля стихи по славянски, пошатнули упрямаго изгнанника, и онъ призналъ силу искусства
Затмъ, мусульмане, бывшіе въ то время, какъ мы уже говорили выше, въ полномъ блеск своей учености, безпокоили христіанскій міръ не только набгами и боле или мене насильственнымъ отторженіемъ отъ церкви чадъ ея, но еще тмъ, что у христіанъ не было такихъ ученыхъ, какъ у нихъ. Христіанство враждовало съ древнимъ міромъ, а мусульмане жадно переводили на арабскій Платона, Аристотеля, не чуждались свтскихъ наукъ. Цареградскимъ богословамъ было трудно полемизировать съ ними, а мусульмане постоянно приглашали этихъ богослововъ на диспуты. Отказываться отъ такихъ диспутовъ — значило бояться мусульманской логики, а являться на нихъ — срамиться. На одинъ изъ такихъ диспутовъ, посланъ былъ и философъ Кириллъ.
Ловкій діалектикъ, онъ смло принялъ вызовъ. Въ малоазійскихъ мусульманскихъ владніяхъ, на дверяхъ христіанскихъ домовъ торжествующіе послдователи Магомета малевали разныя неблагопристойныя фигурки — чтобы опоганить самый входъ въ дома христіанъ чтобы унизить ихъ, какъ идолопоклонниковъ, суевровъ или какъ людей вообще отсталыхъ. Философу указывали съ насмшкой на это униженное положеніе его единоврцевъ. ‘Это образъ демоновъ, острилъ онъ, указывая на одну изъ такихъ намалеванныхъ фигуръ,— а изъ этого заключаю, что тутъ христіанинъ живетъ. Если бы демоны могли ужиться съ нимъ, то зачмъ было бы имъ быть на улиц.’
Само-собою разумется, пренія представителей двухъ рзко-противуноложныхъ исповданій привести ни къ чему не могли. У мусульманъ тогда уже вполн сложились религіозныя убжденія, но пренія эти производились не столько для того чтобы добиться истины, сколько для того чтобы блеснуть остроуміемъ и ученостью. Такой находчивый человкъ, какъ цареградскій философъ, былъ, само-собой разумется, принятъ съ честью и съ сочувствіемъ. Для него задавали пиры. Магометанскіе философы, астрономы, математики сближались съ нимъ и сыпали передъ нимъ цвты восточнаго краснорчія. ‘Смотри, философъ’ говорили они ему, показывая на свои богатства, на зеленющій виноградникъ, на мечети роскошной архитектуры, сіяющія арабесками: ‘смотри на эти чудеса! Какова сила и каково богатство повелителя Сарацыновъ?’ ‘Что-жь, отвчалъ онъ,— диковиннаго ничего нтъ: хвала и слава великому Богу, сотворшему сія вся!…’
Затмъ онъ воротился въ Царьградъ съ новою славою, въ новомъ блеск, но все боле и боле отстранялся отъ общества: молился, постился, пекся объ нищихъ, пока наконецъ не удалился на Олимпъ, гд, также отршившись отъ міра, велъ уединенную жизнь братъ его, Мееодій.
Во время этого затворничества, въ Царьградъ явились послы Хозаръ — просить у царя учителей, которые обличили-бы мусульманъ и евреевъ,— которые ясно-бы доказали, что христіанство именно и есть та правая вра, которой ищутъ язычники. Хозары заявили готовность креститься, если правота христіанства будетъ доказана.
Хозары кочевали въ то время при устьяхъ Волги и около сверныхъ склоновъ Кавказа. Это былъ народъ, по языку и по обычаямъ, близко напоминающій теперешнихъ киргизъ-кайсаковъ, т.е. татары. Еще за долго до Чингисъ-Хана, татары, подвигавшіеся на южно-русскія степи подъ названіемъ Половцевъ, Хозаръ и т. п., брали дань съ славянскихъ племенъ, сидящихъ но Днпру. Долгое время посл нихъ кіевскіе князья титуловали себя каганами, т. е. хаанами или попросту ханами. Такъ долго владли они Днпромъ, что татарское слово Ханъ въ то время такъ же обрусло какъ латинское Caesar или нмецкое Karl. Представители этого хозарскаго государства были татары, а подданные были разноплеменные,— и, какъ ниже увидимъ, весьма вроятно, что за учителями правой вры посылали именно Славяне. Самъ ханъ хозарскій былъ сильно склоненъ къ іудейству, а чрезъ Персію и чрезъ ныншнюю Хиву, по Волг, торговали съ Болгаріей) (теперь Казанская губернія) аравійскіе купцы. Но вотъ, изъ Цареграда вызвали знаменитаго діалектика — и онъ отправился на Востокъ съ съ братомъ своимъ Мееодіемъ, до сихъ поръ не выступавшимъ на поприще церковной и государственной дятельности.
Первымъ движеніемъ философа было отправиться къ Хозарамъ пшкомъ — но дворъ не согласился на это, находя, совершенно справедливо, что къ варварамъ представители христіанской церкви должны являться съ достоинствомъ, чтобы возбуждать не состраданіе ихъ а уваженіе, чтобы не подкупать ихъ ненужнымъ смиреніемъ. Они отправились въ Корсунь, городъ тогда знаменитый торговлей и совершенно разноплеменный. Въ Корсуни было пропасть евреевъ, а евреи держали въ своихъ рукахъ все хозарское государство.
Св. Кириллъ занялся у нихъ изученіемъ еврейскаго языка, который по всей вроятности и прежде зналъ. Ему не хотлось упустить отличнаго случая практически изучить этотъ языкъ — прислушаться къ говору, бойко читать писаніе и пополнить свои свденія по еврейской грамматик. Разсказываютъ, что одинъ самарянинъ, сблизившись съ нимъ, принесъ ему такъ-называемый самарянскій текстъ Библіи, отличающійся отъ принятаго церковью нкоторыми разницами въ чтеніяхъ, а въ особенности отсутствіемъ въ немъ многихъ книгъ Писанія. По самарянски пишется древнею еврейскою азбукою, которая относится къ общеупотребительной почти такъ же, какъ наши письменныя буквы къ церковнымъ. Насколько былъ свдущъ философъ въ еврейскомъ язык — показываетъ то обстоятельство, что, помолившись наедин, чтобы Господь Богъ далъ ему уразумть самарянскій текстъ — къ утру сталъ онъ читать его такъ же легко, какъ обыкновенный еврейскій. Этимъ онъ такъ поразилъ самарянина, что у послдняго окрестился сынъ, а за сыномъ окрестился и самъ онъ.
Въ Корсуни представилось другое, неожиданное для братьевъ обстоятельство. За нсколько лтъ до прибытія ихъ въ эту столицу Чернаго Моря, бралъ Корсунь новогородскій князь Бравалинъ (имя дошедшее до нельзя въ искаженномъ вид), вторгался въ храмы и хотлъ ограбить раку мощей св. Стефана епископа Сурожскаго — но случилось чудо, заставившее князя увровать въ христіанство, креститься, и съ тхъ поръ на славянскій языкъ было переведено Евангеліе и Псалтырь. До насъ не дошло, на которомъ именно нарчіи былъ сдланъ этотъ переводъ, и какими буквами онъ былъ писанъ, но довольно того, что переводъ этотъ попалъ въ хорошія руки — и подалъ мысль братьямъ заняться серіознымъ изученіемъ славянскаго языка, знакомаго имъ съ дтства, но для котораго не было ни установленнаго правописанія, ни оборотовъ не было придумано для передачи тхъ отвлеченныхъ понятій, которыя такъ легко выражались обработаннымъ греческимъ языкомъ.
Въ бытность же братьевъ въ Корсуни, вымыло изъ моря трупъ, который церковь признала мощами св. мученика Климента папы Римскаго, утопленнаго въ Корсуни въ 102 году.
Между тмъ, покуда великій учитель изучалъ въ одно время еврейскій языкъ и задумывался надъ славянскимъ переводомъ христіанскихъ книгъ, Хозары обступили Корсунь. Городъ былъ въ опасности. Св. братья, какъ представители Восточной Римской имперіи и христіанской церкви, вступили въ переговоры съ предводителемъ Хозаръ, склонили его къ христіанству и побудили его оставить городъ въ поко.
Затмъ, до самаго Азовскаго моря, хали они берегомъ, посреди дикихъ народовъ, и чуть-чуть не погибли отъ бродившихъ по степи Угровъ, которые захватили ихъ во время утренняго богослуженія. Вс дикіе народы южной Россіи имли суеврный страхъ передъ духовенствомъ, и не посмли тронуть братьевъ. Братья пріхали по Азовскому морю на Кавказъ. Какой-то очень хитрый хозарскій посолъ явился навстрчу имъ убдиться, дйствительно-ли они такіе умные свдущіе люди, какихъ нужно было искателямъ правой вры. Пріемъ этотъ до такой степени русскій или вообще славянскій, что нельзя почти сомнваться, что св. братья здили къ намъ, а не къ татарамъ.
Приняты они были ханомъ съ надлежащимъ почетомъ, и, опять-таки но коренному русскому обычаю, возникъ вопросъ, на какое мсто ихъ за столъ посадить? До сихъ поръ у насъ красный уголъ считается самымъ почетнымъ, особенно важный гость садится по правую руку хозяина. Въ былинахъ нашихъ, незнакомца постоянно спрашиваютъ: ‘ты скажи-скажи, добрый молодецъ, какого ты роду-племени? по племени теб мсто дать, по изотчеству тебя чествовать’ — доказательство общеарійской аристократичности славянскихъ нравовъ. Остроумный проповдникъ и тутъ нашелся блистательнымъ образомъ: онъ не сталъ хвалиться своимъ происхожденіемъ и цареградскими связями,— потому что являлся проповдникомъ того убжденія, что Христіане вс братья,— а сказалъ, что предокъ его былъ великій человкъ, приближенный къ своему царю, но не захотлъ пользоваться этой честью и своевольно удалился, ‘я и родился въ изгнаніи’ продолжалъ онъ: ‘а предка моего звали Адамомъ’. Библейская исторія очевидно была хорошо знакома пригласившимъ просвтителей. Они поняли отвтъ и возымли къ братьямъ глубокое уваженіе — за находчивость, за глубокое примненіе къ длу основныхъ положеній христіанства, а особенно еще и за то, что т не обидли ни одного изъ ихъ собственныхъ родовъ, считавшихся съ поконъ вка мстами. Затмъ шли обычныя пренія съ магометанскими и еврейскими учеными — и составленъ приговоръ, что кто себ не врагъ, тотъ пускай крестится, а что іудейство и мусульманство запрещается подъ смертною казнью. Изъ этого можно опять заключить, что св. братья имли дло не съ самыми Хозарами, а съ ихъ славянскими подданными, которые жили у подножья Кавказа, гд впослдствіи долгое время существовало русское Тмутораканское княжество. Двсти человкъ крестилось, оставило языческія требы и беззаконное сожитіе. Ханъ отписалъ царю Михаилу лестное письмо о просвтителяхъ, отпустилъ ихъ и, по ихъ просьб, подарилъ имъ двадцать человкъ плнныхъ грековъ (по всей вроятности просто христіанъ) вмсто обыкновенныхъ даровъ — и братья отправились тмъ же путемъ къ Цареграду. Шли они солончаками, гд чуть-чуть не умерли отъ жажды, и, въ ршительную минуту, когда усталый Кириллъ хотлъ хоть горькой воды напиться — Мееодій почерпнулъ ему прсной. Помолились братья Богу, такъ чудесно указавшему имъ свжую прсную воду, и дошли до Корсуни, гд философъ предсказалъ близкую смерть тамошняго архіепископа.
Къ город Фил былъ большой дубъ, сросшійся съ черешнею, дубъ этотъ звали тамъ Александромъ, приносили ему жертвы, женскій полъ къ нему не допускали, и полагали, что отъ дуба зависитъ дождь. Въ славянскихъ врованіяхъ говорится про старъ матеръ кряковистый дубъ, который корнями вверхъ стоитъ — этотъ дубъ извстенъ впрочемъ и у Германцевъ (Игдразилъ), а равно и у всхъ арійскихъ племенъ. Онъ означалъ собою тучи, которыя представлялись какъ бы втвями огромнаго дерева росшаго съ неба, а съ втвей этихъ капала медвяна роса — дождь. Всякое идолопоклонство начиналось съ подобнаго рода метафоръ, съ аллегорическаго небеснаго дуба представленіе переходило на какой нибудь простой большой дубъ, и отъ молитвы подъ облаками начинались молитвы подъ втвями.
Женщинъ нельзя было подпускать къ дубу, потому что богъ громовъ считался завдомымъ волокитой — а такъ какъ дождевая туча была жена его, то или она могла бы съ сердцовъ отказать въ дожд, или онъ самъ, завидвъ какую нибудь красавицу, ушелъ бы изъ тучи, а безъ грома дождь не въ дождь: взглядъ чисто славянскій.
Философъ собралъ сходку и сталъ упрекать народъ въ суевріи. Ему отвчали, опять-таки совершенно по славянски, что такъ-де пошло отъ отцовъ и праддовъ нашихъ, затмъ разъяснили, что даже просто оскорбить дубъ значитъ на смерть себя обрчь, а срубить его — такъ и дождя во вкъ вковъ не будетъ. Но св. Кириллъ обладалъ такою силою убжденія, что жители ршились дать ему въ руки топоръ и подойти за нимъ рубить дубъ. Въ житіи говорится, что онъ рубилъ дубъ тридцать три раза, что опять заставляетъ думать, что въ Фил жили русскіе (славяне), потому что именно у русскихъ число тридцать три считалось священнымъ. Тридцать лтъ и три года ничего богатыри не длаютъ, тридцать лтъ и три года богатырскій конь къ двнадцати цпямъ прикованъ, и черезъ тридцать три года и богатырь и конь освобождаются отъ гнетущей ихъ враждебной силы. Топоръ у славянъ (какъ и у германцевъ) представлялъ собою молнію, которая въ щепы, въ черепья ножевыя разбивала старъ кряковистый дубъ облаковъ,— при чемъ, съ изчезновеніемъ облаковъ, стало-быть съ гибелью дуба погибалъ и самъ небесный дроворубъ. Стало быть, всякій, кто наносилъ ударъ дубу Александру, долженъ былъ, какъ говорили жители Филы, погибнуть.
Но тридцать три удара, нанесенныхъ священному дубу представителемъ науки IX вка, убдили славянъ, что дубъ ихъ дйствительно очень дубоватъ, а они шли къ дубу уже съ блыми свчами въ рукахъ и церковнымъ пніемъ — они въ душ уже исповдывали христіанство, только дуба боялись. Посл тридцати трехъ ударовъ философа, попробовали и другія треснуть завщанную отцами и ддами святыню, она пошатнулась и рухнула. Никто не погибъ.— Но оставалось нершимымъ, откуда теперь дождь будетъ браться, когда дубъ сваленъ? Ночью однако полился дождь — и жители Филы, собственнымъ опытомъ убдившіеся въ несостоятельности язычества, прославили Бога, и съ торжествомъ и съ честью воротились въ Цареградъ проповдники. Царь настаивалъ на возведеніи ихъ въ епископскій санъ — но они отказались. Мееодій удовольствовался званіемъ игумена въ Полихронской обители на южномъ берегу Мраморнаго моря, близь полуострова Еизика, не подалеку отъ озера и села Майносъ, гд живутъ теперь наши Некрасовцы. А Кириллъ остался въ Цареград, при церкви св. апостоловъ, гд упражнялся въ пост и въ молитв, не оставляя науки и длая разныя археологическія открытія, читая надписи на древней утвари Софійскаго собора, и обдумывая великое предпріятіе перевода св. писанія на славянскій языкъ.
Мы выше сказали, что тамъ, гд живутъ теперь Мадьяры, сидли независимыя славянскія племена, уже имвшія своихъ князей. Изъ этихъ князей особенно замчателенъ былъ Ростиславъ въ ныншней Моравіи, племянникъ его, состоявшій отъ него въ зависимости, Святополкъ, княжившій въ земляхъ на юг отъ Моравіи, и Коцелъ у Блатнаго, или, какъ теперь говорится, у озера Платена. Эти три государя были могущественне всхъ тогдашнихъ славянскихъ князей, и имъ чаще всего приходилось быть въ столкновеніи съ германскими императорами. Не одинъ изъ нихъ, а вс трое отправили они пословъ въ Цареградъ за учителями правой вры. Въ посланіи къ царю Михаилу они заявили, что народъ ихъ уже отрекается отъ язычества, но что им нужны учителя, которые могли бы разъяснить имъ и народу Христіанство на ихъ собственномъ язык, и затмъ они выразили надежду, что этому примру послдуютъ и другіе языческіе народы тогдашней сверной Европы. Уже самое требованіе учителей, которые бы разъяснили вру на народномъ язык, показываетъ, какъ серіозно относились къ длу эти три князя, а такъ какъ князь ничего не длалъ безъ совта бояръ и стариковъ, то и слдуетъ, что призваніе учителей было дломъ въ полномъ смысл народнымъ. Цареградскій дворъ обратился за этимъ опять къ философу, несмотря на его очень слабое здоровье, такъ какъ кром его выполнить подобнаго великаго дла никто не могъ. ‘Я слабый, больной человкъ’ отвтилъ философъ: ‘но пойду съ радостію, только съ условіемъ чтобы у Славянъ была азбука, иначе, проповдывать имъ — значитъ писать на вод, или, чего добраго, прослыть еретикомъ, потому что, не понявъ ученія, они сдлаютъ изъ него путаницу, прибавятъ къ нему собственныя свои мннія и — вмсто принятія христіанства — примутъ новое язычество.’ Азбуки у Славянъ того времени, кажется, еще не было, хотя извстно, что у нихъ были попытки писать рунами, или какими-то чертами, или рзами. Есть весьма большая вроятность, что въ тоже время существовала у Славянъ другая странная азбука, называемая теперь ‘глаголицей’, по крайней мр, буквы: ж, , ъ, ъ, ю и нкоторыя другія, недостающія въ азбук греческой,— обычное упрощеніе глагольскихъ начертаній этихъ же звуковъ.
Какъ бы то ни было, на основаніи греческихъ буквъ, почерка IX вка, философъ Константинъ создалъ для Славянъ ныншнія, такъ называемыя у насъ церковныя, изъ которыхъ впослдствіи, въ XIV вк, въ Галицкой Руси калиграфы, въ подражаніе округленности лтописныхъ буквъ, сочинили ныншнія гражданскія, перенесенныя Петромъ Великимъ въ Москву и въ Петербургъ, а изъ Москвы и Петербурга он распространились въ Болгаріи и Сербіи. Константинъ философъ отправился въ Моравію вмст со своимъ братомъ, съ цареградскою грамотою и съ дарами князя Ростислава. Въ грамот было ясно выражено, что Славяне причисляются къ великимъ народамъ, прославляющимъ Бога на своемъ язык, и что азбука для нихъ уже составлена. Просвтитель отправился въ Болгарію, уже тогда населенную Славянами, вышедшими изъ ныншней Россіи, откуда ихъ двинули въ Болгарію по всей вроятности волжскіе чуваши, долгое время владвшіе ими, но въ настоящее время совершенно исчезнувшіе за Дунаемъ. Путешествіе по Болгаріи дало просвтителямъ возможность сильно укрпить христіанство у тамошнихъ славянъ, и едвали не оттуда взяли они себ помощниковъ для распространенія его на сверномъ Дуна, по крайней мр, судя по языку перевода ихъ, есть полное основаніе думать, что переводъ этотъ былъ составленъ именно на томъ язык, которымъ тогда говорили Болгаре и вообще по южному Дунаю, т. е. опять-таки языкомъ выходцевъ изъ Россіи. Переводъ ихъ еще тмъ замчательне, что нельзя не подивиться тому пониманію духа и законовъ славянскаго языка, на которомъ они основали свое правописаніе. Корень словъ ихъ, выраженія окончаній чаще для указанія склоненій и спряженій, опредлены ими такимъ строгимъ правописаніемъ, что древнеславянскій языкъ въ этомъ отношеніи становится, по своей прозрачности и чистот, на одинъ уровень съ санскритскимъ. Ростиславъ принялъ ихъ съ честью и съ сочувствіемъ, и тотчасъ отдалъ имъ въ ученіе грамот и христіанству молодыхъ людей, по всей вроятности, изъ самыхъ знатныхъ моравскихъ родовъ. Братья учили грамот, переводили книги на славянскій языкъ, строили церкви, и въ первый разъ послышалось богослуженіе на славянскомъ язык. Сознательно входили Славяне въ новый для нихъ міръ грамотности и цивилизаціи, но вдругъ поднялась до сихъ поръ продолжающаяся интрига противъ славянскаго языка и противъ славянской политической и духовной самостоятельности.
Уже до прізда братьевъ, по Дунаю строились церкви нмецкимъ духовенствомъ, переселившимся изъ глубины Германіи, знавшимъ только латинскую азбуку и настолько понимавшимъ латинскій языкъ, чтобы совершать требы. Духовенство это требовало отъ новообращенныхъ полнаго и безусловнаго повиновенія себ, т. е. соблюденія обрядовъ, а затмъ ему уже все равно было, что думаютъ язычники объ этихъ обрядахъ, какъ они ихъ понимаютъ,— была бы соблюдена наружность. Появленіе книгъ на славянскомъ язык было очень невыгодно для Нмцевъ: во 1) у Славянъ, крещенныхъ ими, отпала всякая охота посщать ихъ церкви, гд служеніе было для нихъ непонятно, а во 2) эти самые бывшіе ихъ ученики перестали обращаться къ нимъ за разъясненіемъ всего непонятнаго въ догматахъ и въ обрядахъ, потому что сами могли, помимо духовенства, читать и понимать церковныя книги. Сознаніе отдльной славянской церкви было еще тмъ боле непріятно Нмцамъ, что для нихъ закрывалось каедръ, духовныхъ мстъ, приходовъ епископскихъ множество — потому что отнын, для того чтобы быть священникомъ или епископомъ у Славянъ, нужно было учиться по славянски, и, стало быть, этимъ отнималась каррьера у множества молодыхъ людей духовнаго званія въ Ахен, Мюнхен и Зальцбург. Хуже того: самое введеніе славянской письменности было вредно для Нмцевъ въ политическомъ отношеніи. До сихъ поръ вс акты, договоры, правительственныя распоряженія, даже приговоры судей излагались или на латинскомъ, или. въ рдкихъ случаяхъ, на нмецкомъ язык. Возникновеніе славянской грамотности опять таки ставило Нмцевъ въ то неловкое положеніе, что Славяне могли требовать, чтобы къ нимъ присылали только людей знающихъ ихъ языкъ, ихъ письменность. Самые интересы тогдашней науки и тогдашней цивилизаціи могли пострадать отъ этого созданія литературы для огромнаго славянскаго племени, потому что до сихъ поръ вся литература и вся наука существовала только по латын и по гречески, даже по нмецки ничего не сочинялось, кром псенъ, былинъ и разв изрдка какихъ нибудь маленькихъ лтописей, правительственныхъ актовъ и т. п… Міръ былъ одинъ. Ветхій Римъ царилъ такъ же въ Ирландіи, какъ и въ Венеціи, а тутъ вдругъ противъ него поднимался міръ новый, загадочный, съ новою азбукою, съ новыми задатками, и что всего хуже, съ попыткою къ самостоятельности — потому что славянская литургія, какъ и славянская письменность, была не новизною Славянамъ и создалась по ихъ собственной иниціатив, по ихъ собственному вызову и желанію. Въ сред нмецкаго духовенства явилось мнніе, что для цивилизаціи, т. е. для церкви существуютъ только три языка: греческій, еврейскій и латинскій, потому что и на самомъ крест надпись была сдлана только на этихъ трехъ языкахъ. Противъ этого мннія и тогда говорили, что надпись эта сдлана была никмъ другимъ какъ малодушнымъ и безхарактернымъ язычникомъ Пилатомъ, но какъ бы то ни было, вопросъ все-таки состоялъ въ томъ, что выгодно-ли цивилизаціи распадаться на множество нарчій, число которыхъ даже неизвстно. Переводъ книгъ на славянскій языкъ отнялъ у Славянъ даже самое уваженіе къ западному православію. Нмецкое духовенство не могло быть такъ учено какъ славянское, потому что по латин оно знало только для церковнаго обихода, а на нмецкій языкъ отцы церковные, и даже самая библія, не были переведены, стало быть, Славяне могли смяться и надъ врованіями и надъ проповдями, въ особенности надъ тмъ совершенно языческимъ мнніемъ, что подъ землею живутъ люди съ большими головами, которые созданы дьяволомъ, что змю убить девять грховъ отпускается, человкоубійц три мсяца изъ деревянной чаши пить, а къ стеклянной посуд не прикасаться. Оказалось, что нмецкое духовенство, само полуязычсское, не запрещало приносить жертвъ, легко смотрло на многоженство и т. и. Между тмъ, въ то же самое время патріархъ Фотій произнесъ отлученіе на римскаго папу Николая и торжественно предалъ анаем заблужденіе римской церкви, т. е. начался расколъ латино-германскій и греко-славянскій, который въ то же время кончился ссорою двухъ патріарховъ, возникшею вслдствіе недоразумнія. На восток его объяснили простымъ упорствомъ и властолюбіемъ папы, а между тмъ дунайскіе земли принадлежали въ церковномъ отношеніи римскому престолу,— по католическимъ же правиламъ, духовенство иметъ право проповдывать и священнодйствовать только съ мстнаго разршенія епархіальнаго начальства, стало быть Кириллъ и Мееодій были въ зависимости отъ Рима. Не смотря на разрывъ Рима съ Константинополемъ, ни папа Николай, ни славянскіе просвтители не думали, чтобы этотъ разрывъ сдлался вчнымъ,— и потому Николай совершенно справедливо признавалъ за собою власть надъ Славянами, обращенными въ христіанство царьградскимъ учителемъ, а этотъ учитель, находясь въ его патріархіи, не имлъ права отказаться отъ повиновенія ему. Онъ вызвалъ братьевъ въ Римъ, и они не могли отказаться, тмъ боле, что, можетъ, богословъ Кириллъ думалъ какъ нибудь содйствовать примиренію двухъ великихъ церквей, а сверхъ того ему необходимо было уврить Римлянъ, что изобртеніе славянской азбуки не только не вредно, но даже полезно для многочисленнаго племени,— которое само такъ честно и такъ искренно проситъ примкнуть къ цивилизованному міру, что оттолкнуть его въ его стремленіяхъ было бы и нерасчетливо и опасно,— и что интриги нмецкаго духовенства положительно вредны для христіанства. Братья отправились въ Римъ, взяли съ собою нсколькихъ учениковъ, для того чтобы посвятить ихъ тамъ въ духовное званіе, взяли свои переводы, а также и мощи святаго Климента папы римскаго. Но дорог они постили Коцела, который такъ обрадовался азбук, что самъ принялся изучать и отдалъ философамъ пятьдесятъ человкъ для обученія ихъ грамот — и предложилъ имъ, какъ и Ростиславъ, всякіе дары, но они даровъ ни отъ кого не принимали, а точно такъ же, какъ и у Хозаръ, выпросили свободу плннымъ. У Коцела было плнныхъ 900 человкъ, и онъ освободилъ ихъ всхъ. Уже эта черта изъ жизни двухъ братьевъ достаточно показываетъ, какого закала были эти люди, почему об церкви, и восточная и западная, признаютъ ихъ святыми, и почему нельзя безъ глубокаго уваженія говорить или писать о нихъ. Въ Венеціи западное духовенство накинулось на нихъ съ упреками и отрицало право славянскаго языка быть языкомъ церковнымъ, опять таки на томъ безсмысленномъ основаніи, что Пилатъ сдлалъ надпись на крест только по еврейски, по гречески, и по латыни. Философы приводили имъ въ примръ армянъ, персовъ, грузинъ, готовъ, коптовъ, сирійцевъ, которые вс славятъ Бога на своемъ язык, приводилъ текстъ священнаго писанія, что ‘всякое дыханіе да хвалитъ Господа’, ‘пойте Господу вся земля’, ‘шедше поучайте вс языки’, но честолюбивое западное духовенство, у котораго проповди великихъ братьевъ отнимали вліяніе и каррьеру, не могло ничмъ убдиться и стояло на своемъ. Къ Рим застали они уже не Николая, а папу Адріана II, который вышелъ на встрчу къ мощамъ святаго Климента съ соборомъ духовенства, со свчами, освятилъ славянскія книги, положилъ ихъ въ церковь святой Маріи, и по книгамъ этимъ была совершена литургія. Папа сильно возсталъ противъ пилатниковъ и произнесъ отлученіе на нихъ, но сила была вовсе не въ Пилат, а сила въ томъ, что введеніе въ церковь славянскаго языка было противно интересамъ западнаго духовенства. Отъ трехъязычной ереси могли отказаться, но унизиться до того, чтобы, приходя къ варварамъ, не имть возможности служить въ ихъ храмахъ, было свыше силъ и противорчило всмъ разсчетамъ. Въ Рим признали переводъ, во всхъ римскихъ церквахъ служили славянскую литургію, враги патріарха Фотія ухватились за славянскій переводъ, потому что не поддерживать его — значило бы навсегда утратить власть надъ Славянами, что было невыгодно, какъ для папы, такъ и для поддерживавшихъ его значеніе и его главенство надъ христіанскимъ міромъ западныхъ патріарховъ. Все повидимому шло хорошо и успшно, но къ несчастію слабое здоровье философа окончательно измнило ему. Онъ угасалъ, и понявъ, что конецъ его близокъ, вдругъ заплъ Давидовъ псаломъ: ‘возвеселихся о ркшихъ мн: въ домъ Господень пойдемъ’! Онъ одлся какъ могъ лучше и пробылъ цлый день, какъ будто все еще былъ проповдникомъ, поборникомъ просвщенія, безкорыстнымъ и искреннимъ церковнымъ и общественнымъ дятелемъ, затмъ объявилъ ‘отсел нсмь азъ ни царю слуга, ни иному кому на земл, но токмо Богу Вседержителю’, и на другое утро принялъ схиму, т. с. окончательно отрекся отъ міра. Дней пятьдесятъ по принятіи схимы оставался онъ еще въ живыхъ и все молился за успхъ начатаго имъ великаго дла, прощался со своими собратами, уговаривалъ ихъ не оставлять Славянъ и переводъ книгъ на славянскій языкъ, и сказалъ брату слдующія поэтическія слова, которыя передалъ намъ одинъ изъ его близкихъ сподвижниковъ. Эти слова были сказаны по славянски и дышатъ тогдашнимъ славянскимъ земледльческимъ бытомъ, точно въ послднія минуты ему видлись эти села съ околицами, блыя расшитыя рубахи съ косымъ воротомъ. Все вокругъ него говорило о посв, объ урожа, о тхъ самыхъ волахъ съ широкими развсистыми рогами, на которыхъ и до сихъ поръ пашутъ землю по всему Дунаю. ‘Се, брате, супруга бяхов, едину бразду тяжуща и азъ на лех падаю, свой день скончавъ, а ты любиши гору (Олимпъ) вельми, то не мози горы ради оставити ученія своего’ т.е. ‘братъ, были мы съ тобою пара воловъ и одну борозду проводили, и вотъ я сваливаюсь на бразд, покончивъ дни свои, а ты гору свою очень любишь, только ради горы неоставляй своей задачи’. Онъ умеръ на 42-мъ году отъ рожденья, 14-го февраля 869. Въ Рим очень хорошо поняли и оцнили эту великую личность, папа распорядился, чтобы все духовенство восточнаго и западнаго обряда служило по немъ панихиды и готовило ему великолпныя похороны. Св. Мееодій просилъ папу, чтобы онъ позволилъ ему взять съ собою тло покойника, потому что мать заклинала обоихъ братьевъ, чтобы тотъ изъ нихъ, кто переживетъ другаго, взялъ бы съ собою его тло и похоронилъ въ своемъ монастыр, такъ чтобы они и но смерти не разставались. Адріанъ согласился, по его приказанію, гробъ философа былъ поставленъ въ другой ящикъ, забитъ гвоздями, и Мееодій сталъ готовиться въ путь, но высшее римское духовенство заставило папу перемнить свое ршеніе. Политика западной церкви требовала, чтобы вс великіе подвижники христіанства погребались именно въ Рим. Создатель славянской азбуки, знаменитый миссіонеръ, самое имя котораго будетъ знаменемъ входящаго въ исторію племени, долженъ былъ лежать именно въ Рим, потому что тогда на поклоненіе его мощамъ сталъ бы ходить весь Римъ, а это доставило бы Риму, не считая денежныхъ доходовъ, просто огромное, ничмъ не отразимое вліяніе. Мощи святаго Кирилла служили бы на вчныя времена залогомъ подчиненія Славянъ западной церкви, доказательствомъ того, что именно она (а не Царьградъ) просвтила ихъ, что въ Рим придумано было перевести церковныя книги, что Риму Славяне всмъ обязаны, а затмъ это открывало опять таки блестящую карьеру всякимъ аббатамъ, всевозможнымъ прелатамъ, ничего не. знающимъ кром латинской азбуки, и возможность получать доходныя мста въ славянскомъ мір, самое протяженіе котораго было тогда никому неизвстно.
Затмъ св. Мееодій возвратился одинъ къ Славянамъ, и Славяне воротили его въ Римъ для рукоположенія въ епископы — значитъ, даже и славянскаго епископа не хотлъ поставить имъ Римъ. Мало этого, Нмцы два года продержали его въ тюрьм — въ Рим велли имъ выпустить его, что и было исполнено, но уничтоженіе дла святыхъ братьевъ пошло такъ усердное что мораване, чехи, хорваты и поляки принуждены были принять латинскую литургію, а славянскія книги систематически уничтожались.