Проступок господина Антуана, Санд Жорж, Год: 1845 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 388 минут(ы)

ПРОСТУПОКЪ ГОСПОДИНА АНТУАНА.

Романъ Жоржа Занда.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Эгюзонъ.

Во Франціи немного такихъ дрянныхъ мстечекъ, какъ городъ Эгюзонъ, стоящій на границахъ Ламарша и Берри, въ югозападномъ углу послдней изъ этихъ провинцій. Восемьдесятъ или сто домовъ, боле или мене жалкаго вида (за исключеніемъ двухъ или трехъ, мы не называемъ ихъ зажиточныхъ хозяевъ изъ опасенія оскорбить ихъ скромность), составляютъ дв-три улицы и опоясываютъ площадь мстечка, славнаго на десять льё вокругъ сутяжничествомъ своихъ жителей и затруднительностью своихъ въздовъ. Не смотря на послднее неудобство, которое, впрочемъ, скоро исчезнетъ, благодаря новопроводимой дорог, Эгюзонъ часто видитъ путешественниковъ, смло прозжающихъ его окрестныя пространства и дерзающихъ пускать свои карріолки по его ужасной мостовой. Единственная гостинница помщается на единственной площади, которая тмъ обширне, что сообщается прямо съ полемъ, какъ-будто ожидая новыхъ построекъ отъ будущихъ горожанъ. Эта гостинница, иногда, въ лтнюю пору, бываетъ принуждена приглашать черезъ-чуръ многочисленныхъ постителей останавливаться въ сосднихъ обывательскихъ домахъ, которые, надо сказать, отворяются для нихъ съ большимъ радушіемъ. Причина та, что Эгюзонъ — центральный пунктъ живописной страны, усянной любопытными развалинами, и идетъ ли кто осмотрть Шатобрёнъ, Крозанъ, Прюнь-о-По, или еще уцлвшій и обитаемый замокъ Сен-Жерменъ, всякому необходимо ночевать въ Эгюзон, чтобъ утромъ пуститься на тотъ или другой осмотръ.

Нсколько лтъ назадъ, въ іюньскій вечеръ, душный и бурный, эпозонскіе обыватели съ удивленіемъ глядли, какъ молодой человкъ порядочнаго вида вмьзжалъ черезъ площадь изъ города, спустя немного времени посл заката солнца. На двор сбиралась гроза, смеркалось ране обыкновеннаго, а молодой путешественникъ, слегка закусивъ въ гостинниц и пробывъ въ ней ни больше ни меньше, какъ необходимый срокъ для отдыха лошади, смло направлялся къ сверу, не тревожась увщаніями трактирщика и явно не думая объ опасностяхъ пути. Никто не зналъ его въ городк, на вопросы онъ отвчалъ только нетерпливыми жестами, а на увщанія улыбкою. Когда стукъ подковъ его лошади замолкъ въ отдаленіи, мстные зваки толковали межь собою:

— Видно, молодецъ-то хорошо знаетъ дорогу, или вовсе не знаетъ. Либо онъ зжалъ тутъ сто разъ и знаетъ каждый камешекъ, либо не иметъ никакого понятія о дорог,— плохо же ему прійдется!

— Онъ прізжій, не здшній, замтилъ очень-разсудительно какой-то догадливый парень: — никого не хотлъ послушаться, да, постой, ударитъ гроза, черезъ полчаса онъ вернется назадъ!

— Коли прежде не сломитъ себ шеи на спуск Столбоваго-Моста, сказалъ третій.

— Что жь, подхватили собесдники хоромъ: — самъ будетъ виноватъ! Пойдемте-ко, ребята, закроемъ ставни, чтобъ стеколъ не перебило градомъ.

По городку раздалось хлопанье запираемыхъ дверей и ставней, между-тмъ, какъ втеръ, начинавшій свистать по полю, опережалъ въ быстрот запыхавшихся служанокъ, захлопывая подъ носомъ у нихъ тяжелые затворы, на которыхъ мстные мастера, согласно преданію, завщанному отъ предковъ, не пожалли ни дуба, ни желза. Отъ времени до времени, черезъ улицу слышались голоса, и съ крылецъ домовъ переносились восклицанія:

— Что, ваше все дома?

— Ахти! еще два воза на пол.

— А у меня шесть на ходу!

— Мн съ полгоря, мое все убрано.

Дло шло о сн.

Путешественникъ, сидя на отличномъ бреннскомъ ипоходц, оставлялъ тучу позади себя, и, прибавивъ рыси, надялся ухать отъ грозы, но при поворот, какой внезапно длала дорога, увидлъ, что туча непремнно перебжитъ его съ бока. Онъ развернулъ плащъ, пристегнутый ремнями къ чемодану, подвязалъ подъ шею ремешки фуражки, и, давъ лошади шпоры, еще ускорилъ ходъ ея, надясь по-краиней-мр за-свтло миновать опасный проздъ, которымъ его стращали. Но надежда его не сбылась, дорога сдлалась такъ трудна, что онъ принужденъ былъ похать шагомъ и осторожно пробираться съ лошадью между скалъ, усвавшихъ путь его. Когда онъ достигъ вершины оврага Крёзы, туча обхватила все небо, темнота настала полная, и о глубин пропасти, по краю которой онъ халъ, можно было судить только по глухому шуму сдавленнаго потока.

Опрометчивый, какъ бываютъ люди въ двадцать лтъ, молодой человкъ не обратилъ вниманія на сторожкія пріостановки лошади и понудилъ ее пуститься на-удачу по одному скату, который съ каждымъ шагомъ послушнаго животнаго оказывался все круче и неровне. Вдругъ лошадь остановилась, быстро попятилась назадъ, и всадникъ, встряхнутый на сдл, увидлъ при яркомъ блеск молніи, что находился на самой оконечности отвсной крутизны, и что одинъ лишній шагъ неминуемо сринулъ бы его въ Крезу.

Накрапывалъ дождь и жестокій вихрь крутилъ верхушки старыхъ каштановъ, торчавшія въ уровень съ дорогой. Западный втеръ несъ всадника съ лошадью прямехонько къ рк, и опасность становилась такъ серьёзна, что путешественникъ принужденъ былъ спшиться, чтобъ меньше было упора для втра и чтобъ въ-потьмахъ удобне было вести лошадь. Мстоположеніе, сколько онъ могъ замтить при свт молніи, показалось ему превосходнымъ, а положеніе, въ какомъ онъ находился, льстило страсти къ приключеніямъ, свойственной юношескому возрасту.

Вторичный блескъ молніи ясне освтилъ ему пейзажъ, а третьимъ онъ воспользовался, чтобъ ознакомить свое зрніе съ ближайшими предметами, его окружавшими. Дорога была широка, но отъ самой этой ширины неудобна. Съ полдюжины неясныхъ тропинокъ, обозначенныхъ только конскими слдами да колеями колесъ, образовали разные безпорядочно-перескающіеся пути по скату горы, и какъ тутъ не было ни изгороди, ни рвовъ, никакаго слда воздланія, то почва голаго ската отпечатлвала на себ всевозможныя попытки всхода, какія угодно было длать прохожимъ, такимъ-образомъ, въ разныя времена года, то протаптывалась новая тропинка, то возобновлялась какая-нибудь прежняя, которую изгладили время и забвеніе. Промежду всхъ этихъ причудливыхъ дорожекъ, торчали скалы или кусты вереска, имвшіе въ темнот одинакій видъ, и какъ тропинки перепутывались весьма-неправильню, то трудно было переходить съ одной на другую, не рискуя споткнуться и быть увлечену въ бездну, вс он извивались по скату оврага, не только впередъ, но и въ бокъ, такъ-что надобно было наклоняться напередъ и налво. Ни по которой изъ этихъ излучистыхъ тропинокъ не легко было идти, ибо въ-теченіе лта вс он были одинаково наторены, благо мстные жители ходили по нимъ безъ разбора среди благо дня, въ темную же ночь сбиваться съ нихъ было отнюдь не все равно, и молодой человкъ, заботясь о ногахъ любимой своей лошади больше, чмъ о собственной жизни, ршился подойдти къ одной изъ скалъ, которая по вышин своей могла бы защитить его и лошадь отъ ярости втра, и переждать у нея, пока небо немножко прояснится. Онъ оперся на Воронка, и, перекинувъ одну полу непромокаемаго плаща, чтобъ закрыть бокъ и сдло своего товарища, предался романической мечтательности, столь же довольный случаемъ послушать свиста бури, сколько напуганнымъ и опечаленнымъ его полагали эгюзонскіе жители, если еще помнили о немъ въ это время.

Молнія, сверкая поминутно, скоро дозволила ему опознать окружающую мстность. Впереди, дорога, извиваясь по противоположному скату оврага, поднималась такъ же круто, какъ тутъ спускалась, и представляла т же трудности. Крёза, чистая и быстрая, катилась безъ особеннаго шума на дн этой пропасти и сжималась съ глухимъ, обузданнымъ ревомъ подъ арками ветхаго моста, казавшагося въ очень-плохомъ состояніи. Прямо — видъ ограничивался восходящею крутизною, но въ сторону открывалась зеленая перспектива покатыхъ и воздланныхъ луговъ, посреди которыхъ вилась рка, а насупротивъ путешественника, на верху холма, усяннаго грозными скалами, которыя перемежала богатая растительность, виднлись высокія обвалившіяся башни обширнаго стараго замка. Но еслибъ вздумалось молодому человку искать тамъ убжища отъ бури, мудрено былобъ ему попасть туда: не видно было никакаго слда сообщенія между замкомъ и дорогою, и оба холма раздлялись другимъ оврагомъ съ другимъ на дн его потокомъ, вливавшимся въ Крёзу. Мстоположеніе было одно изъ самыхъ живописныхъ, и желтоватый отсвтъ молніи придавалъ ему нчто страшное, чего не найдти бы въ немъ при дневномъ свт. Исполинскія трубы каминовъ торчали изъ обрушенныхъ стнъ, какъ-будто упираясь въ густую тучу, висвшую надъ замкомъ и раздирая ея ндра. Когда небо мгновенно вспыхивало, блыя развалины рисовались на черномъ фон воздуха, когда же зрніе привыкало къ мраку, он представляли темную массу на горизонт боле-свтлаго цвта. Крупная звзда, которую тучи словно не смли закрыть, долго блестла на горделивой башн, будто карбункулъ на голов исполина. Наконецъ, звзда исчезла, и потоки усилившагося дождя уже не позволяли путешественнику ничего видть иначе, какъ сквозь густую завсу. Падая на ближнія скалы и на землю, отвердвшую отъ недавнихъ жаровъ, вода разлеталась въ брызги блой пною и по-временамъ казалась облаками пыли, вздымаемыми втромъ.

Поворачиваясь, чтобъ лучше пріютить лошадь у скалы, молодой человкъ вдругъ замтилъ, что былъ не одинъ. Кто-то также пришелъ сюда искать убжища, или забрался еще прежде его. Наврное нельзя было ршить, за безпрестанными смнами ослпительнаго блеска и густой тьмы. Всадникъ не усплъ хорошенько разсмотрть пшехода, но пшеходъ показался ему дурно-одтымъ и не очень-добраго вида. Даже онъ какъ-будто хотлъ спрятаться, прижимаясь какъ-можно-плотне къ скал, но едва понялъ онъ изъ восклицанія молодаго путешественника, что былъ открытъ, тотчасъ же громко и твердо сказалъ:

— Худая, сударь, погода для прогулки, вы поступите благоразумне, если воротитесь ночевать въ Эгюзонъ.

— Благодарю, мой другъ, за совтъ! отвчалъ молодой человкъ, нарочно свиснувъ въ воздух своимъ хлыстикомъ съ свничатой ручкою, чтобъ показать подозрительному собесднику, что былъ вооруженъ.

Тотъ понялъ намекъ и отвчалъ на него, ударяя, какъ-будто отъ бездлья, по скал огромной остроконечной палкою, отшибившей нсколько кусковъ камня. Оружіе было доброе и рука дюжая.

— Недалеко вы удете въ такую погоду, заговорилъ опять пшеходъ.

— Уду, сколько мн вздумается, отвчалъ всадникъ: — и не совтую никому затвать останавливать меня на дорог.

— Разв вы боитесь воровъ, что отвчаете угрозами на добрыя слова? Не знаю, откуда вы, молодой человкъ, но вижу, что вы не знаете здшней стороны. Слава Богу, у насъ не водится ни воровъ, ни разбойниковъ, ни душегубовъ.

Гордая, но открытая рчь незнакомца внушала довріе. Молодой человкъ ласково возразилъ:

— Такъ вы, товарищъ, здшній?

— Да, сударь, здшній и всегда буду здшнимъ.

— Хорошо длаете, оставаясь здсь: сторона прекрасная.

— Ну. не всегда! Теперь, напримръ, она нельзя сказать, чтобъ была хороша, погодка разъигралась порядкомъ, и пойдетъ на всю ночь.

— Вы думаете?

— Увренъ. Если вы подете по долин Крезы, буря будетъ васъ провожать до полудня, но я думаю, вы пустились въ дорогу, имя въ виду какой-нибудь близкій привалъ?

— Правду сказать, мсто, куда я ду, чуть-ли не дальше, чмъ я полагалъ сначала. Я думалъ, что меня хотятъ удержать въ Эгюзон, преувеличивая разстояніе и негодность дорогъ, но по тому недальнему пути, въ которомъ я около часа, вижу, что меня не обманывали.

— А что, безъ нескромности спросить, куда вы дете?

— Въ Гаржилесъ. Далеко ли еще до него?

— Недалеко, сударь, еслибъ было видно дорогу, но, если вы не знаете мстъ, то продете еще цлую ночь, потому-что все, что вы видли — цвточки въ сравненіи съ тми спусками, которые вамъ надо длать, чтобъ прохать изъ оврага Крёзы въ гаржилесскій, да, въ-добавокъ, вы рискуете жизнью.

— Послушайте же, любезный! не возьметесь ли вы, конечно, за хорошую награду, проводить меня?

— Нтъ, покорнйше благодарю.

— Значитъ, дорога очень-опасна, что вы такъ несговорчивы?

— Для меня не опасна, потому-что я ее знаю такъ же хорошо, какъ вы, можетъ-быть, знаете парижскія улицы, но съ какой стати мн мокнуть цлую ночь изъ угожденія вамъ?

— Не нужно, обойдусь и безъ вашей помощи, но вдь я желалъ вашей услуги не даромъ: я вамъ предлагалъ…

— Довольно! довольно! вы богаты, а я бденъ, но я еще не прошу милостыни и имю причины не длаться слугою перваго встрчнаго… Еще, еслибъ я зналъ, кто вы…

— Мы не довряете мн? сказалъ молодой человкъ, котораго любопытство было возбуждено смлымъ и гордымъ характеромъ собесдника.— Чтобъ доказать вамъ, что недоврчивость дурное чувство, я вамъ заплачу впередъ. Сколько вы хотите?

— Прошу извинить, сударь, я ничего не хочу, ни жены, ни дтей у меня нтъ, въ эту минуту я ни въ чемъ не нуждаюсь, къ-тому же, у меня есть пріятель, добрый товарищъ, котораго домъ недалеко, и я воспользуюсь первымъ прояскомъ, чтобъ пойдти туда поужинать и уснуть подъ кровлею. За что же мн лишаться этого для васъ? Скажите! разв за то, что у васъ добрая лошадь и новое платье?

— Не скажу, чтобъ гордость ваша мн не нравилась, но я нахожу ее ошибочною, когда она отвергаетъ обмнъ услугъ.

— Я оказалъ вамъ услугу, какую только могъ, совтуя не здить ночью въ такую темень по дорогамъ, которыя черезъ какихъ-нибудь полчаса будутъ непроходимы. Чего жь вамъ больше?

— Ничего… Прося вашей помощи, я желалъ узнать характеръ здшнихъ жителей, и только. Теперь вижу, что ихъ обязательность къ прізжимъ ограничивается одними словами.

— Къ прізжимъ! воскликнулъ туземецъ грустнымъ и укоризненнымъ тономъ, поразившимъ путешественника.— А разв ужь и того не слишкомъ-много для людей, которые никогда намъ не длали ничего, кром зла? Полноте, сударь, люди несправедливы, но Богъ все видитъ и знаетъ, что бдный крестьянинъ покорно даетъ себя разорять ученымъ людямъ, которые назжаютъ къ нему изъ большихъ городовъ.

— Такъ городскіе жители сдлали много зла вашимъ деревнямъ? Этого я не зналъ и за это не могу отвчать, потому-что въ первый разъ прізжаю въ деревню.

— Вы дете въ Гаржилесъ? Врно къ г. Кардонне? Вы, конечно, родственникъ ему или пріятель?

— А кто этотъ г. Кардонне, котораго вы, кажется, не любите? спросилъ молодой человкъ посл минутнаго молчанія.

— Оставимте это, сударь, отвчалъ крестьянинъ: — если вы съ нимъ незнакомы, вамъ будетъ вовсе не интересно то, что я скажу о немъ, а если вы богаты, вамъ нечего его бояться: онъ опасенъ только бднымъ.

— Однакожь, возразилъ путешественникъ съ притворнымъ спокойствіемъ: — можетъ-быть, я имю причины желать знать, какъ у васъ думаютъ объ этомъ г-н Кардонне… Если вы не хотите объяснить причину вашего дурнаго мннія о немъ, значитъ, имете на него личную досаду, которая не длаетъ вамъ чести.

— Я не обязанъ никому давать отчетъ, отвчалъ крестьянинъ: — и мое мнніе останется при мн. Прощайте, сударь. Вотъ дождь немного унялся. Жалю, что не могу предложить вамъ пристанища, но самъ не имю другаго, кром этого замка, который вы видите и который принадлежитъ не мн. Впрочемъ, прибавилъ онъ, отошедъ нсколько шаговъ и останавливаясь какъ-будто въ раскаяніи, что плохо исполнилъ долгъ гостепріимства: — въ случа, если вы вздумаете искать тамъ пріюта на ночь, ручаюсь вамъ, что будете хорошо приняты.

— Разв эта развалина обитаема? спросилъ путешественникъ, которому надлежало спускаться въ оврагъ, чтобъ перейдти черезъ Крёзу, и который пошелъ рядомъ съ крестьяниномъ, ведя лошадь въ поводу.

— Правда, это развалина, сказалъ его спутникъ съ подавленнымъ вздохомъ:— но хоть я не старъ, а помню еще этотъ замокъ цлымъ, крпкимъ и такимъ прекраснымъ снутри и снаружи, что королю бы въ немъ жить не стыдно. Владлецъ не длалъ на него большихъ расходовъ, но онъ и не нуждался въ починк — такъ былъ проченъ и крпокъ, стны были такія ровныя, камни каминовъ и оконъ такъ красиво выложены… нельзя было бы ничего прибавить лучше того, что каменьщики и архитекторы сдлали при постройк. Но все проходитъ, и богатство проходитъ. Послдній графъ Шатобрёнъ недавно выкупилъ за четыре тысячи франковъ свой родовой замокъ.

— Возможно ли, чтобъ такая масса камней даже въ теперешнемъ ея вид стоила такъ дешево?

— Да, то, что тутъ есть, стоило бы еще большихъ денегъ, еслибъ можно было все разобрать и перевезти, но гд въ нашемъ краю взять рабочихъ и машины, пригодныя для сломки этихъ старыхъ стнъ? Не знаю, чмъ клали зданія въ старину, но цементъ такъ крпокъ, что башни и главныя стны словно вытесаны изъ цльнаго камня. Къ-тому же, видите, зданіе будто насажено на верхушку горы съ пропастями со всхъ сторонъ! Какія телеги, какія лошади перевезутъ подобные матеріалы? Разв гора обрушится, иначе они простоятъ такъ же долго, какъ скала, на которой складены, да притомъ внутри еще есть довольно сводовъ, чтобъ укрыть бднаго старика съ бдной двушкой.

— Такъ у этого послдняго изъ Шатобрёновъ есть дочь? спросилъ молодой человкъ, останавливаясь взглянуть на замокъ съ большимъ участіемъ, нежели какое дотол обнаруживалъ.— И она тутъ живетъ?

— Да, тутъ, посреди кречетовъ и совъ, но тмъ не мене она молода и прекрасна. Воды и воздуха здсь довольно, и, не смотря на новые законы противъ вольной охоты, на стол графа Шатобрёна еще бываютъ иногда зайцы и куропатки. Послушайте: если у васъ нтъ длъ, для которыхъ бы вамъ надо рисковать жизнью, чтобъ пріхать до разсвта, пойдемте со мною, я вамъ отвчаю за хорошій пріемъ въ замк. Еслибъ даже вы туда явились одни и безъ рекомендаціи, то уже довольно ненастной ночи и христіанскаго лица на васъ, чтобъ вы были приняты и обласканы у Антуана де-Шатобрёна.

— Какъ видно, онъ человкъ небогатый, и мн совстно пользоваться его добродушіемъ.

— Напротивъ, вы доставите ему удовольствіе. Полноте! вы видите, гроза поднимается сильне прежняго, а у меня совсть не будетъ покойна, если я васъ покину одного тутъ на гор. Не сердитесь, что я отказался провожать васъ: у меня есть свои причины, о которыхъ вы не можете судить и которыя нтъ нужды вамъ разсказывать, но я усну спокойне, если вы послушаетесь моего совта. Притомъ же, я знаю г-на Антуана, онъ былъ бы мною недоволенъ, еслибъ я не удержалъ васъ и не привелъ къ нему, онъ бы готовъ, пожалуй, бжать за вами, а это ему не годится посл ужина.

— Но… не будетъ ли его дочери непріятно, что къ нимъ явится незнакомый человкъ?

— Дочь его — его дочь, то-есть, она такъ же добра, какъ онъ, если еще не добре, хоть это, кажется, и невозможно.

Молодой человкъ еще поколебался, но, подстрекнутый романической приманкою и уже рисуя въ воображеніи своемъ портретъ красавицы, которая ждала его за этими страшными стнами, разсудилъ, что въ Гаржилес его ожидали не раньше слдующаго дня, что, пріхавъ ночью, онъ потревожитъ сонъ родителей, что, однимъ словомъ, упорствовать въ своемъ намреніи было бы сущимъ безразсудствомъ, которое, наврное, мать отсовтовала бы ему, еслибъ онъ могъ ее слышать въ эту минуту. Убжденный всми основательными причинами, какія мы приводимъ себ, когда въ дло замшается бсъ молодости и любопытства, онъ послдовалъ за своимъ проводникомъ по дорог къ ветхому замку.

II.
Замокъ Шатобрёнъ.

Съ трудомъ поднявшись по крутой дорог, или скоре по лстниц, пробитой въ скал, наши путешественники минутъ черезъ двадцать прибыли къ подъзду Шатобрёна. Втеръ и дождь усиливались, и молодой человкъ не имлъ времени разсмотрть обширный порталь, представлявшійся въ эту минуту просто смутною массою громадныхъ размровъ. Онъ только замтилъ, что въ воротахъ графская ршетка замнялась деревянною заставою, въ род тхъ, какими запираютъ луга въ тамошней сторон.

— Постойте, сказалъ проводникъ: — я перелзу и схожу за ключомъ, потому-что старуха Жанилла съ нкоторыхъ поръ вздумала вшать замокъ, какъ-будто есть что украсть у господъ ея! Впрочемъ, намреніе у нея было доброе, и я не осуждаю ея.

Крестьянинъ очень-ловко перелзъ черезъ заставу, а въ ожиданіи, пока онъ воротится и отопретъ, молодой человкъ тщетно старался понять расположеніе развалившихся архитектурныхъ массъ, которыя смутно различалъ во внутренности двора: это было что-то въ род хаоса.

Спустя немного времени, явились нсколько фигуръ и поспшно отперли заставу, одна фигура взяла лошадь, другая руку путешественника, третья несла напереди фонарь, котораго помощь была необходима, чтобъ пройдти промежь развалинами и кустарниками, наполнявшими дворъ. Наконецъ, прошедши часть луга и нсколько пространныхъ темныхъ залъ, открытыхъ всмъ втрамъ, они пришли въ небольшую продолговатую комнату со сводомъ, которая нкогда, вроятно, служила людскою или подваломъ между кухнями и конюшнями. Эта комната, чисто-выбленная, замняла теперь гостиную и столовую графу Шатобрёну. Незадолго тутъ выклали маленькій каминъ съ колпакомъ и наличниками деревянными, натертыми воскомъ и вылощенными, широкая мдная плита, занимавшая весь очагъ и взятая отъ котораго-нибудь изъ большихъ каминовъ замка, равно-какъ толстый таганъ полированнаго желза, щедро разливали теплоту и блескъ по обнаженной блой комнат, которая, при помощи небольшой жестяной лампы, оказывалась такимъ образомъ совершенно-освщеннюю. Каштаннаго дерева столъ, могшій, въ важныхъ случаяхъ, помщать до шести приборовъ, нсколько соломенныхъ стульевъ и нмецкіе часы съ кукушкой, купленные за шесть франковъ у разнощика, составляли всю мёблировку скромной гостиной. Но все отличалось чрезвычайной опрятностью, столъ и стулья, грубоватой работы какого-нибудь мстнаго столяра, блистали лоскомъ, который свидтельствовалъ о пристальныхъ услугахъ тряпки и щетки. Полъ былъ чисто выметенъ,— плитный полъ, въ противность обычаямъ страны, усыпанъ пескомъ на англійскій манеръ, и въ каменномъ горшк на камин красовался огромный букетъ розъ, перемшанныхъ съ дикими цвтами, собранными на окрестныхъ холмахъ.

Это скромное убранство не имло, на первый взглядъ, никакого пріисканнаго характера въ поэтическомъ или живописномъ род, однакожь, если бъ вы внимательне вглядлись, тутъ, какъ во всхъ человческихъ жилищахъ, вы замтили бы, что характеръ и природный вкусъ лица творящаго управлялъ выборомъ и устройствомъ помщенія. Молодой человкъ, попавшій сюда впервые и съ минуту остававшійся одинъ, пока хозяева хлопотали надъ приготовленіемъ ему наилучшаго пріема, скоро составилъ себ довольно-врное понятіе объ умственномъ состояніи обитателей этого убжища. Очевидно было, что они привыкли къ щеголеватости и еще чувствовали потребность въ удобствахъ, что, живя въ очень-ограниченномъ положеніи, они имли столько здраваго смысла, что изгнали даже тнь наружной пышности, что, между немногими уцлвшими комнатами обширнаго замка, избрали они сборной комнатой такую, которую всхъ легче было содержать, топить, меблировать и освщать, и что по инстинкту дали предпочтеніе комнатк красивой и уютной. Дйствительно, уголокъ этотъ составлялъ первый этажъ квадратнаго павильйона, пристроеннаго, въ конц эпохи возрожденія, къ древнимъ зданіямъ, выходившимъ на главный фасъ площадки. Художникъ, строившій эту угольную башню, всячески старался смягчить рзкость сближенія двухъ столь различныхъ стилей, для формы оконъ онъ припомнилъ оборонительную систему бойницъ и подзорныхъ отверстій, но видно было, что эти окна, мелкія и круглыя, никогда не назначались для прицла пушекъ и служили просто украшеніемъ. Нарядно выкладенныя изъ краснаго кирпича пополамъ съ блымъ камнемъ, они образовывали собою красивыя рамки внутри покоя, а нсколько нишей, точно также украшенныхъ и правильно расположенныхъ промежь окнами, длали ненужными обои и даже мебели, которыя заслоняли бы стны, ничего не прибавивъ къ ихъ пріятной, простой наружности.

Въ одной изъ нишей, которой основаніемъ служила блая, гладкая какъ мраморъ плита, на вышин по-локоть, путешественникъ увидлъ небольшую красивую сельскую прялку съ веретеномъ, обсученнымъ темною шерстью, глядя на этотъ рабочій снарядъ, такой легкій и не затйливый, онъ невольно погрузился въ раздумье, изъ котораго былъ выведенъ шелестомъ женскаго платья. Онъ живо обернулся, но за трепетомъ его юнаго сердца послдовало тяжкое разочарованіе. То была старая служанка, которая вошла безъ всякаго шума, благодаря усыпанному пескомъ полу, и нагнулась, подкладывая въ каминъ хворостъ отъ дикаго виноградника.

— Погрйтесь у огонька, сударь, сказала старуха, картавя нсколько жеманно:— да пожалуйте мн фуражку и плащъ, я отнесу ихъ въ кухню просушить. Какой славный плащъ отъ дождя, не помню, какъ называется эта матерія, а видала ее въ Париж. Вотъ если бъ этакой плащъ нашему графу! Но, врно, это стоитъ дорого, да онъ бы еще, пожалуй, не сталъ и носить его. Онъ воображаетъ, что ему все двадцать-пять лтъ, и говоритъ, что небесная вода никогда не простужала добрыхъ людей, однако, въ прошедшую зиму и онъ началъ жаловаться на ломоту… Конечно, въ ваши лта нечего бояться такихъ болзней. Все-таки вы согрйтесь, поверните вотъ-такъ стулъ, лучше будетъ. Вы, наврное, изъ Парижа, это видно по цвту вашего лица., который слишкомъ нженъ для нашей стороны. Прекрасная, сударь, сторона, только очень-жарко лтомъ, а зимою очень-холодно. Вы скажете, что въ ныншній вечеръ холодно, какъ въ ноябрьскую ночь: совершенная правда, что длать? буря виновата. Но наша маленькая зала чудо, тотчасъ нагрвается, сами увидите. Притомъ же, слава Богу! въ дровахъ мы не нуждаемся. Старыхъ деревъ здсь множество, да и однимъ хворостомъ со двора можно протопиться цлую зиму. Правда, большихъ топокъ у насъ и не бываетъ: графъ не большой докъ, дочка его также, мальчикъ-слуга всхъ прожорливе… о! ему всякій день подавай три фунта хлба, но его булки я пеку особо, и не жалю въ нихъ ржи. Для него хорошо, даже подмшиваю отрубей: оно, знаете, вяжетъ хлбъ, и здорово. Хе, хе, хе! вамъ смшно? мн тоже. Я таки люблю посмяться и поболтать, а дло никогда не стоитъ за мною, у меня все идетъ проворно. Г-нъ Антуанъ точно такой же, если прикажетъ что-нибудь, длай ему мигомъ. На-счетъ этого мы съ нимъ всегда согласны. Вы насъ, сударь, извините, что заставляемъ васъ немножко подождать. Графъ пошелъ въ погребъ съ человкомъ, который васъ привелъ, а ступеньки на лстниц сдлались такъ худы, что не скоро сойдешь, за то погребъ отличный: стны толщиною слишкомъ въ десять футовъ, и когда сойдешь внизъ, то глубина такая, что, думаешь, похороненъ заживо. Право! презабавно. Говорятъ, въ старину туда сажали плнниковъ, ныньче, мы никого туда не сажаемъ, а вину тамъ очень-хорошо стоять. Да еще мы позамшкались отъ-того, что наша дочка уже легла спать: у нея сегодня заболла голова отъ-того, что ходила по солнцу безъ шляпки. Говоритъ, что хочетъ себя пріучить, что если я обхожусь безъ шляпки и безъ зонтика, то и она также можетъ обходиться, но гд жь ей! она, бдненька, воспитана по-дворянски, какъ и слдовало… Я назвала ее нашей дочкою, но вы не подумайте, чтобъ я была мать мамзель Жильберты, она на меня столько же похожа, сколько щегленокъ на воробья, но такъ-какъ я ее выняньчила, то до-сихъ-поръ не отвыкну называть ее нашей дочкою, и она ни за что не хочетъ, чтобъ я перестала говорить ей ты. Такое милое дитя! Жаль, что теперь она въ постели, но утромъ вы ее увидите, потому-что безъ завтрака мы васъ не отпустимъ, и она поможетъ мн угостить васъ лучше, нежели какъ я въ силахъ сдлать одна. Не подумайте, однако, чтобъ у меня не достало расторонности: ноги у меня проворныя, я такъ и осталась, какъ была смолода, худенькая, и вы никакъ не дадите мн моихъ лтъ… Ну, какъ, по-вашему, который мн годъ?…

Молодой человкъ надялся, что благодаря этому вопросу, онъ можетъ промолвить слово, сказать какой-нибудь комплиментъ, чтобъ поблагодарить и завести разговоръ, ибо ему очень хотлось услышать больше подробностей о мамзель Жильберт, но старуха не дожидалась его отвта и скороговоркою продолжала:

— Шестьдесятъ-четыре года, сударь, по-крайней-мр, въ ивановъ-день будетъ шестьдесятъ-четыре, а я одна сработаю за четверыхъ молодыхъ. О! дло у меня кипитъ живо! Видъ я родомъ не изъ Берри, я родилась въ Марш, слишкомъ за полу-льё отсюда, а у насъ ужь извстно какой народъ… А! вы смотрите работу нашей дочки? Знаете ли, что она прядетъ такъ ровно и тонко, какъ лучшая деревенская пряха? Захотла, чтобъ я ее выучила прясть шерсть. ‘Послушай, говоритъ: — мама (она меня всегда такъ называетъ, родной маменьки, бдняжка, никогда не знала, и всегда меня любила, какъ родную мать, хоть мы съ ней похожи другъ на дружку, какъ розанъ на крапиву), послушай, говоритъ, мама, эти вышиванья, рисунки, вси эти пустяки, которымъ меня учили въ пансіонъ, здсь ни къ чему не годятся. Выучи меня прясть, вязать и шить, чтобъ я тебь помогала работать для батюшки…’

Въ ту самую минуту, когда неутомимый монологъ старухи начиналъ становиться интереснымъ для ея утомленнаго слушателя, она вышла, какъ уже нсколько разъ длала, потому-что не оставалась на мстъ ни на мигъ, и, продолжая все говорить, накрывала столъ толстой блой скатертью, подавала тарелки, стаканы и ножи, снова обмела полъ, обтерла стулья, и разъ десять раздувала огонь, возобновляя всегда свой монологъ именно на томъ мстъ, гд его прерывала. Но на этотъ разъ, голосъ ея, продолжавшій картавить за стною, заглушили другіе боле-громкіе голоса, и графъ Шатобрёнъ вмст съ крестьяниномъ, провожавшимъ нашего путешественника, явился наконецъ его взорамъ, у каждаго въ рукахъ было по пар большихъ каменныхъ кувшиновъ, которые они и поставили на столъ. Тутъ только молодой человкъ могъ разглядть черты того и другаго.

Графъ Шатобрёнъ былъ мужчина лтъ пятидесяти, средняго роста, красивый и благородной наружности, плечистый, съ воловьей шеей, съ атлетическими членами, кожа его была по-крайней-мръ такъ же смугла, какъ и кожа его спутника, руки его широкія, черствыя, загорлыя, истрескались на охот, на жару, на воздухъ, — это были руки браконьера, потому-что добрый помщикъ имлъ такъ мало собственныхъ земель, что по-невол охотился въ чужихъ дачахъ.

Онъ отличался полнымъ, открытымъ и улыбающимся лицомъ, твердой поступью и голосомъ стентора. Грубый охотничій костюмъ, опрятный, хотя съ заплатою на локт, суровая рубашка изъ пеньковаго полотна, кожаные стиблеты, сдоватая борода, терпливо ожидавшая воскреснаго дня, — все въ немъ показывало привычку къ суровой и дикой жизни, между-тмъ, какъ его пріятная физіономія, ласковыя и вжливыя манеры и развязность, не чуждая достоинства, напоминали ловкаго дворянина и человка, привыкшаго скоре покровительствовать и помогать, нежели принимать помощь и покровительство.

Спутникъ его, крестьянинъ, былъ далеко не такъ опрятенъ. Гроза и дурная дорога сильно попортили его блузу и обувь. Если борода помщика была небрита съ недлю, то борода крестьянина не видала бритвы добрыя дв недли. Онъ былъ худъ, костлявъ, гибокъ, повыше графа нсколькими дюймами, и хотя фигура его также выражала доброту и искренность, однако выказывала, такъ сказать, проблески лукавства, грусти и гордой одичалости. Очевидно было, что онъ имлъ больше ума или былъ несчастне, нежели графъ Шатобрёнъ.

— Что? сказалъ дворянинъ:— обсушились ли вы немножко? Милости просимъ, ужинъ готовъ.

— Благодарю васъ за великодушный пріемъ, отвчалъ путешественникъ:— но я боюсь нарушить приличіе, не сказавъ вамъ напередъ, кто я.— Хорошо, хорошо, возразилъ графъ: — котораго мы съ-этихъ-поръ будемъ называть просто г-мъ Антуаномъ, какъ вообще называли его въ томъ краю:— посл скажете, если угодно. Что до меня, я ни объ чемъ васъ не спрашиваю и желаю исполнять долгъ гостепріимства, не освдомляясь о вашемъ имени и званіи. Вы путешественникъ, незнакомый въ здшней сторон, застигнутый ночью у воротъ моего дома — вотъ ваше званіе и права ваши. Въ добавокъ, у васъ пріятная наружность и лицо, которое мн нравится, стало-быть, я буду вознагражденъ за свое довріе уже удовольствіемъ обязать добраго человка. Пожалуйте, садитесь, кушайте и пейте.

— Очень вамъ признателенъ за радушный и привтливый пріемъ.— Но мн ничего не нужно, и я доволенъ тмъ, что вы позволите мн переждать у васъ бурю. Я ужиналъ въ Эгюзон съ часъ назадъ. Не прикажите же для меня безпокоиться, сдлайте милость.

— Вы ужь поужинали? но это все не резонъ! Не-уже-ли у васъ одинъ изъ тхъ желудковъ, которые за-разъ варятъ только одну закуску? Въ ваши лта, я бы готовъ былъ ужинать во всякій часъ ночи, еслибъ представился случай. зда верхомъ и горный воздухъ, — этого довольно, чтобъ аппетитъ возобновился. Правда, въ пятьдесятъ лтъ, желудокъ бываетъ не такъ услужливъ, мн теперь если есть полстакана добраго вина да ломоть черстваго хлба, я и сытъ. Но вы не церемоньтесь съ нами. Вы подоспли въ самый разъ: я только-что сбирался ужинать, а какъ у моей бдной малютки сегодня мигрень, то мы съ Жаниллой скучали, что будемъ сть вдвоемъ: вашъ пріздъ утшилъ насъ, такъ же какъ приходъ вотъ этого добраго малаго, товарища моего издтства, я всегда вижу его у себя съ удовольствіемъ. Поди-ка сюда, садись со мной рядомъ,— сказалъ онъ, обращаясь къ крестьянину, — а ты, мама Жанилла, сядь противъ меня. Хозяйничай, вдь ты знаешь, что у меня рука тяжела, и когда я возьмусь рзать, то проржу жаркое и тарелку, и скатерть, и даже немножко столъ, — а тебя это сердитъ.

Ужинъ, который Жанилла подала на столъ съ доброхотнымъ видомъ, состоялъ изъ козьяго сыра, овечьяго сыра, блюда орховъ, блюда чернослива, большаго пирога изъ чернаго хлба, и четырехъ кружекъ вина, принесенныхъ собственноручно самимъ хозяиномъ. Собесдники живо принялись убирать эту скромную закуску съ явнымъ наслажденіемъ, исключая путешественника, который не чувствовалъ аппетита, и только любовался на радушіе, съ какимъ почтенный помщикъ, безъ застнчивости и ложнаго стыда, подчивалъ его своей праздничной закускою. Въ этой привтливой и наивной непринужденности было что-то отеческое и въ то же время дтское, что очаровало сердце молодаго человка.

Врный закону великодушія, который самъ себ предписалъ, г. Антуанъ не сдлалъ ни одного вопроса гостю и даже избгалъ всякаго замчанія, могшаго походить на скрытное любопытство. Крестьянинъ казался нсколько-опасливе и держалъ себя осторожно. Но скоро, увлеченный общимъ разговоромъ, который завелъ г. Антуанъ съ Жаниллой, онъ развязался и такъ часто давалъ наливать свой стаканъ, что путешественникъ началъ съ удивленіемъ глядть на человка, способнаго столько пить не теряя не только разсудка, но даже обычнаго хладнокровія и степенности.

Съ помщикомъ было иначе. Едва осушилъ онъ половину кувшина, стоявшаго возл него, какъ глаза его оживились, носъ зарумянился и рука сдлалась нетверда. Однакожь, онъ не терялъ присутствія разсудка, даже когда вс кувшины были опорожнены имъ и другомъ его, крестьяниномъ, потому-что Жанилла, изъ экономіи ли, или по природной воздержности, едва налила себ нсколько капель вина въ воду, а путешественникъ, сдлавъ геройское усиліе проглотить первый стаканъ, не могъ пить этого кислаго, мутнаго и гадкаго пойла.

За то двое сельскихъ жителей, казалось, тянули его съ наслажденіемъ. Черезъ четверть часа, Жанилла, которой не сидлось покойно, вышла изъ-за стола, взяла свое вязанье и принялась работать у камелька, почесывая поминутно спицами въ вискахъ и однакожь не растрепывая маленькихъ пучковъ еще черныхъ волосъ, выставлявшихся немного изъ-подъ чепчика. Опрятненькая старушка была, по-видимому, не дурна смолода, тонкій профиль ея не чуждъ былъ благородства, и не будь она такъ манерна и не старайся столько казаться ловкою и любезною, она также понравилась бы нашему путешественнику.

Прочія лица, которыя въ отсутствіе мадмуазели, дополняли домъ г. Антуана, были — крестьянскій мальчикъ лтъ пятнадцати, съ живой миною, съ расторопными ухватками, отправлявшій должность фактотума, старый лягавый песъ съ мутными глазами, тощими боками, унылымъ и задумчивымъ видомъ, лежа возл господина, онъ философски засыпалъ посл каждой подачки, которую протягивалъ ему господинъ, величая его шутливо-важнымъ названіемъ мосьё.

III.
Г. Кардонне.

Собесдники уже боле часа сидли за столомъ, а г. Антуанъ, казалось, нисколько не утомлялся засданіемъ. Онъ и пріятель его, крестьянинъ, ли сыры и тянули большія кружки вина съ тою величавою медленностью, которая доходитъ почти до искусства у Берріицевъ. Занося поочередно ножи на лакомый кусокъ, котораго островатый запахъ не имлъ въ себ ничего пріятнаго, они отрзывали его мелкими ломтиками, которые методически складывали на свои глиняныя тарелки и потомъ ли крошка по крошк на черномъ хлб. За каждой прикуской пропускали они глотокъ вина, чокнувшись стаканами и всякій разъ обмниваясь комплиментами: ‘За твое здоровье, товарищъ!’ ‘За ваше, г. Антуанъ!’ либо: ‘Добраго теб здоровья, старикъ!’ ‘И вамъ также, графъ!’

Судя по такому ходу пирушки, она могла продлиться всю ночь, и путешественникъ, который истощался въ усиліяхъ казаться дящимъ и пьющимъ, хотя по возможности увольнялъ себя отъ ды и питья, едва могъ одолвать сонъ, когда разговоръ, вертвшійся до-тхъ-поръ на погод, покос сна, цн скота и виноградныхъ отводкахъ, мало-по-малу принялъ оборотъ, который живо заинтересовалъ его.

— Если продлится такая погода, говорилъ крестьянинъ, прислушиваясь къ дождю, шумвшему на двор: — воды разольются въ этомъ мсяц, какъ въ март. Гаржилесъ — мсто неудобное, и у г. Кардонне дло не обойдется безъ убытка.

— Худо, сказалъ г. Антуанъ:— жаль будетъ, онъ надлалъ много большихъ и прекрасныхъ построекъ на этой рчк.

— Да, но рчка ихъ не боится, возразилъ крестьянинъ:— и мн кажется, что не о чемъ будетъ жалть много.

— Да, да! онъ ужь истратилъ въ Гаржилесъ больше двухъ-сотъ тысячь франковъ, а одна какая-нибудь осердка воды, какъ у насъ говорится, можетъ все разрушить.

— Что жь, разв это большое несчастіе, мосьё Антуанъ?

— Я не говорю, чтобъ оно было неизгладимымъ несчастіемъ для человка, у котораго, говорятъ, мильйонъ состоянія, возразилъ помщикъ, отъ чистаго сердца непонимавшій непріязненныхъ чувствъ своего собесдника относительно г. Кардонне:— но все-таки потеря.

— А я такъ посмюсь, если судьба сдлаетъ эту прорху въ его кошельк.

— Злое чувство, старикъ! За что ты не любишь этого прізжаго? Онъ теб, какъ и мн, не сдлалъ никогда ни зла, ни добра.

— Сдлалъ зло и вамъ, мосьё Антуанъ, и мн, и цлому краю. Да, сдлалъ зло съ намреніемъ и будетъ его длать всмъ и каждому. Дайте, отростетъ клювъ у коршуна, — увидите, какъ онъ напустится на вашъ курятникъ.

— Все твои фальшивыя идеи, старикъ, у тебя есть фальшивыя идеи, я сто разъ говорилъ это теб, ты не любишь его за то, что онъ богатъ. Разв это его вина?

— Д, сударь, его. Человкъ, который вышелъ изъ такого же низкаго состоянія, какъ я и который сдлалъ подобную карьеру, не честный человкъ.

— Помилуй! что ты? Не-уже-ли ты думаешь, что нельзя составить состоянія, не воруя?

— Не знаю, по думаю. Знаю, что вы родились богаты, и что теперь бдны. Знаю, что я родился бднякомъ и буду бднякомъ цлый вкъ, а мн кажется, еслибъ вы ухали въ чужіе края, не платя отцовскихъ долговъ, а я въ свою очередь принялся бы барышничать, урзывать да живиться отъ всего, мы оба теперь катались бы въ каретахъ., Прошу прощенія, если обижаю васъ! примолвилъ онъ, обращаясь къ молодому человку, который обнаруживалъ явные знаки непріятнаго ощущенія.— Вы, сударь, сказалъ помщикъ:— можетъ-быть, знакомы съ г. Кардонне, служите у него, или чмъ-нибудь ему обязаны. Сдлайте милость, не обращайте вниманія на то, что говоритъ этотъ добрый малой. У него странныя идеи о многомъ, чего онъ хорошенько не понимаетъ. Главное, будьте уврены, что онъ не злой человкъ, не завистливый, неспособный сдлать ни малйшаго вреда г-ну Кардонне.

— Я мало придаю важности его словамъ, отвчалъ молодой гость: — и только удивляюсь, графъ, что человкъ, котораго вы отличаете своимъ расположеніемъ, такъ чернитъ репутацію другаго человка, не приводя противъ него ни малйшаго факта и вовсе не зная его прежней жизни. Я уже спрашивалъ у вашего собесдника кое-о-чемъ относительно этого г. Кардонне, котораго онъ, кажется, лично не терпитъ, но онъ не хотлъ отвчать мн. Беру васъ въ судьи: можно ли составлять справедливое мнніе по произвольнымъ обвиненіямъ, и если мы съ вами получимъ невыгодное понятіе о г. Кардонне, то не будетъ ли вашъ гость виноватъ въ зломъ поступк?

— Вы говорите по сердцу и по мысли мн, молодой человкъ, отвчалъ г. Антуанъ:— а ты, прибавилъ онъ, оборотясь къ своему деревенскому гостю и стукнувъ по столу съ раздосадованнымъ видомъ, между-тмъ, какъ во взглядъ у него привязанность и дружба торжествовали надъ негодованіемъ:— ты неправъ, и долженъ сейчасъ намъ сказать, въ чемъ ты обвиняешь Кардонне, чтобъ можно было судить, имютъ ли какую-нибудь важность твои обвиненія. Иначе, мы тебя сочтемъ за недоброжелателя и злоязычника.

— Я ничего не могу сказать кром того, что всмъ извстно, возразилъ крестьянинъ спокойно, ни мало, по-видимому, не испугавшись обличенія.— Дла очевидны, и всякій судитъ ихъ, какъ уметъ, но такъ-какъ молодой человкъ не знаетъ г. Кардонне, прибавилъ онъ, кинувъ проницательный взглядъ на путешественника: — и какъ онъ очень желаетъ знать, что это за человкъ, то объясните ему семи, г. Антуанъ, а когда разскажете главное, я разскажу подробности, покажу ихъ причину и цль, и тогда пусть самъ онъ разсудитъ, если только у него не больше моего причинъ не говорить того, что онъ думаетъ.

— Хорошо, пожалуй! сказалъ г. Антуанъ, который не обращалъ столько вниманія, сколько его товарищъ, на возраставшее смущеніе молодаго человка.— Я разскажу все, какъ есть, и если ошибусь, то позволяю мам Жанилл, которой память не хуже календаря, прерывать меня и противорчить. А ты, шалунъ, сказалъ онъ своему пажу въ блуз и деревянныхъ башмакахъ, ты не уставляйся такъ мн въ глаза, когда я говорю. Твой неподвижный взглядъ длаетъ мн головокруженіе, а разинутый ротъ кажется колодцемъ, въ который я того-и-гляди что упаду, ну, что еще? ты смешься? Знай, что повса твоихъ лтъ не долженъ смть смяться при господин. Стань сзади меня и держись такъ же пристойно, какъ мосьё.

Говоря это, онъ указывалъ на собаку и глядлъ при этой шутк такъ серьезно, говорилъ такъ громко, что путешественникъ подумалъ, не бываетъ ли онъ подверженъ прихотямъ барскаго самовластія, совершенно-противоположнымъ его обыкновенному добродушію. Но ему достаточно было взглянуть на фигуру мальчика, чтобъ убдиться, что это была шутка, къ какой тотъ привыкъ, ибо мальчикъ весело сталъ подл собаки и началъ съ нею играть безъ всякаго чувства стыда или досады.

Однакожь, какъ манеры г. Антуана отличались оригинальностью не совсмъ-вразумительною съ перваго взгляда, то путешественникъ подумалъ, не начиналъ ли старикъ завираться, выпивъ лишнее, и ршился не придавать ни малйшаго значенія тому, что онъ станетъ говорить. Но помщикъ рдко терялъ разсудокъ, даже и тогда, когда терялъ употребленіе ногъ, и прибгнулъ къ своему любимому удовольствію подразнить окружающихъ только для того, чтобъ изгладить непріятное впечатлніе, которое споръ породилъ-было между его гостями.

— Изволите видть, началъ онъ, обращаясь къ гостю…

Но тутъ его прервала собака, которая, зная по-привычк шутливое расположеніе своего господина, толкнула его подъ локоть, умильно припрыгивая, сколько позволяли ей лта ея.

— Ну, мосьё! сказалъ онъ, сурово поглядвъ на нее:— что это значитъ? Давно ли вы сдлались такимъ неблаговоспитаннымъ, какъ-будто вы не ученая собака? Подите спать, и берегитесь, не плескайте у меня вино на скатерть, а не то достанется вамъ отъ Жаниллы… Такъ надо вамъ знать, молодой человкъ, продолжалъ г. Антуанъ: — что прошлаго года, въ одинъ прекрасный весенній день…

— Извините, подхватила Жанилла:— у насъ было еще 19-е марта, т. е. зима…

— Есть къ чему привязываться изъ-за двухъ дней разницы! Врно то, что погода стояла тогда прекрасная, жары какъ въ іюн мсяц, и даже засуха.

— Истинная правда, подхватилъ- деревенскій грумъ: — доказательство, что я уже не могъ поить барскихъ лошадей у маленькаго колодца.

— Это ничего не значитъ, перебилъ г. Антуанъ, топнувъ ногою:— укороти себ язычокъ: будешь говорить, когда тебя позовутъ въ свидтели, а теперь навостри уши, чтобъ образовать себ умъ и сердце, если можешь. Такъ я говорилъ, что въ прекрасную погоду возвращался я съ ярмарки и шелъ покойно пшкомъ, какъ вдругъ встрчаю высокаго мужчину, красиваго лицомъ, хотя онъ былъ не моложе меня и хотя черные глаза его, блдная и даже желтоватая фигура придавали ему отчасти жестокій и сердитый видъ. Онъ халъ въ кабріолет и спускался по крутому скату, усянному камнями, какъ ихъ ставили паши предки: человкъ этотъ погонялъ лошадь, по-видимому, не подозрвая опасности. Я не удержался и предостерегъ его:

‘— Милостивый государь, говорю ему:— съ-тхъ-поръ, какъ люди запомнятъ, никогда по этой дорог не зжалъ еще экипажъ о четырехъ, трехъ или двухъ колесахъ. Я считаю ваше намреніе если не неисполнимымъ, то, по-крайней-мр, могущимъ сломить вамъ шею, и если вы хотите взять дорогу подальше, но понадежне, извольте, я вамъ укажу.

‘— Покорно благодарю, отвчалъ онъ мн немножко спсивымъ тономъ:— эта дорога кажется мн довольно-удобною, ручаюсь вамъ, что моя лошадь вывезетъ.

‘— Какъ знаете! сказалъ я: — я предлагалъ вамъ свои услуги изъ одного человколюбія.

‘— Благодарю васъ, и какъ вы столько обязательны, то я хочу поквитаться съ вами. Вы пшкомъ, идете по одной дорог со мною, если хотите ссть ко мн въ экипажъ, то скоре спуститесь внизъ долины, а я буду радъ вашей компаніи.’

— Все точно такъ, сказала Жанилла:— совершенно такъ вы разсказывали намъ въ тотъ вечеръ, еще говорили, что на этомъ господин былъ длинный синій сюртукъ.

— Извините, мамзель Жанилла, перебилъ мальчикъ: — баринъ говорилъ: черный.

— Синій, господинъ умникъ!

— Нтъ, мама Жанилла, черный.

— Синій, я помню!

— Черный, хоть побожиться.

— Ну, полноте спорить, онъ былъ зеленый! воскликнулъ г. Антуанъ.— Мама Жанилла, не перебивайте меня больше, а ты, негодный, убирайся на кухню, либо спрячь языкъ въ кархманъ: выбирай любое.

— Лучше я буду слушать, сударь.

— Да, продолжалъ помщикъ: — такъ я съ минутку колебался между страхомъ переломать себ кости, согласившись на предложеніе, и страхомъ быть сочтену за труса, отказавшись отъ него. ‘А что, подумалъ я себ, этотъ баринъ глядитъ не безумцемъ, и, кажется, не иметъ никакой причины рисковать жизнію. Врно, у него чудесная лошадь и отличная тачка.’ Слъ я съ нимъ рядомъ, и мы начали во всю рысь спускаться въ пропасть, а лошадь хоть бы однажды оступилась, и хозяинъ ея хоть бы на минуту потерялъ свою ршимость и хладнокровіе. Онъ говорилъ со мною о томъ, о другомъ, много разспрашивалъ объ этомъ кра, и признаюсь, я отвчалъ немножко какъ-поеало, потому-что не былъ совершенно-спокоенъ.

‘— Хорошо, говорю ему, когда мы благополучно добрались до берега Гаржилессы:— мы съхали со стремнины, но не передемъ здсь рки, она очень-очень мелка, но еще непереходима въ бродъ въ этомъ мст: намъ надо подняться немножко-влво.

‘— Вы называете это ркою? сказалъ онъ, пожимая плечами:— я вижу тутъ только камни да тростникъ. Помилуйте! ворочаться изъ-за высохшаго ручья!

‘— Какъ вамъ угодно, отвчалъ я, немножко озадаченный.

‘Его гордая дерзость сердила меня, я зналъ, что онъ тутъ попадетъ прямо въ пучину, и однакожь, какъ я самъ не трусливаго разбора и какъ мн не хотлось показаться трусомъ, я не согласился на его предложеніе высадить меня изъ экипажа. Мн хотлось, въ наказаніе ему, чтобъ онъ имлъ наконецъ случай порядочно испугаться, хотя бы мн пришлось выпить глотокъ-другой въ рк, даромъ-что я не люблю воды.

‘Я не имлъ ни этого удовольствія, ни этой непріятности: кабріолетъ не опрокинулся. На самой середин рки, которая промыла себ русло наискось въ этомъ мст, лошади дохватило по ноздри, экипажъ приподняло теченіемъ. Человкъ въ зеленомъ сюртук (онъ былъ зеленый, Жанилла!) хлыснулъ лошадь, лошадь потеряла дно, сбилась, поплыла, и, словно чудомъ, вынесла насъ на берегъ, не причиня намъ никакого вреда, кром холодноватой ванны для ногъ. Я не потерялъ духа, потому-что умю плавать не хуже кого другаго, но товарищъ мой признался посл, что онъ на этотъ счетъ неискусне бревна, и однако же, онъ не ороблъ, не вскрикнулъ, не измнился въ лиц. Ну! подумалъ я, твердый малой, и самоувренность его мн нравится, — нужды нтъ, что его спокойствіе иметъ въ себ что-то презрительное, какъ усмшка дьявола.

‘— Если вы въ Гаржилесъ, я тоже туда, сказалъ я ему:— и мы можемъ продолжать путь вмст.

‘— Пожалуй, отвчалъ онъ.— Что это такое Гаржилесъ?

‘— Такъ вы не туда дете?

‘— Я ныньче никуда не ду, сказалъ онъ:— и готовъ хать всюду.

‘Я не суевренъ, однако сказки моей няньки пришли мн какъ-то на умъ, и у меня мелькнуло глупое недовріе, какъ-будто я сидлъ въ кабріолет рядомъ съ сатаною. Я поглядывалъ искоса на страннаго человка, который безъ всякой цли разъзжалъ такъ по горамъ и ркамъ для одного удовольствія подвергаться опасности и подвергать страху меня, простака, согласившагося ссть въ его адскую тачку.

‘Замтивъ, что я не говорю ни слова, онъ счелъ за нужное успокоить меня.

‘— Моя манера объзжать страну удивляетъ васъ, сказалъ онъ: — знайте же, что я сюда пріхалъ съ намреніемъ основать одно заведеніе на томъ мст, которое мн покажется удобне. Мн надо пристроить капиталъ, — для меня или для другихъ, вамъ, конечно, все равно, — но вы можете своими указаніями помочь мн достигнуть цли.

‘— Очень-хорошо, отвчалъ я, совершенно-ободрясь, когда увидлъ, что онъ говоритъ разсудительно:— но чтобъ давать вамъ совты, я долженъ знать, во-первыхъ, какого рода заведеніе предполагаете вы основать.

‘— Довольно будетъ, сказалъ онъ, уклоняясь отъ моего вопроса: — что вы мн отвтите на все, о чемъ я васъ спрошу. Напримръ, какъ велика, въ maximum, сила этого маленькаго ручья воды, который мы перехали, начиная съ здшняго мста до втеченія его въ Крезу?

‘— Она очень-неровна: вы сейчасъ видли ее въ minimum, но ея приращенія часты и ужасны, если хотите посмотрть главную мельницу, старинную собственность гаржилесской духовной общины, то увидите, какова стремительность потока, какіе безпрестанные ущербы терпитъ этотъ бдный старый заводъ, и какимъ безуміемъ было бы употреблять тутъ большія деньги.

‘— Но большими деньгами, сударь, смиряютъ безпутныя силы природы! Гд бдный деревенскій заводъ падаетъ, тамъ новый и могучій заводъ торжествуетъ!

‘— Правда, возразилъ я: — во всякой рк большая рыба съдаетъ мелкую.

‘Онъ промолчалъ на мое замчаніе и продолжалъ хать, разспрашивая меня. Я, услужливый по долгу и немножко звака по природ, обводилъ его везд. Мы заходили на многія мельницы, онъ толковалъ съ мельниками, разсматривалъ все со вниманіемъ, и воротился въ Гаржилесъ, гд поговорилъ съ мэромъ и главными жителями мстечка, съ которыми просилъ меня тотчасъ его познакомить. Онъ принялъ обдъ, предложенный ему священникомъ, позволяя безъ церемоніи ухаживать за собою и давая разумть, что онъ въ силахъ оказать людямъ еще больше услугъ, нежели отъ нихъ получить можетъ. Онъ мало говорилъ, много слушалъ и освдомлялся обо всемъ, даже о вещахъ, по-видимому, самыхъ постороннихъ для длъ: на-примръ, искренно ли набожны жители страны, или только суеврны, охотники ли горожане хорошо пожить, или любятъ беречь копейку, господствуетъ ли тутъ либеральное мнніе, или демократическое, и мало ли о чемъ! Когда настала ночь, онъ взялъ проводника и отправился ночевать въ Пенъ, и я увидлъ его уже три дня спустя. Онъ прозжалъ мимо Шатобрёна и захалъ ко мн, чтобъ поблагодарить мегія, говорилъ онъ, за обязательность, которую я ему оказалъ, но на самомъ дл, кажется, для того, чтобъ еще поразспросить меня.

‘— Я ворочусь черезъ мсяцъ, сказалъ онъ, прощаясь со мною: — и кажется, что ршусь на Гаржилесъ. Это центръ, мсто мн нравится, и думаю, вашъ ручеекъ, который вы представляете такимъ бшенымъ, будетъ нетрудно унять. Овладть имъ обойдется дешевле, нежели Крёзою, сверхъ-того, родъ маленькой опасности, которую мы съ вами потерпли, перезжая черезъ него, и которую мы одолли, заставляетъ меня думать, что моя судьба быть побдителемъ именно въ этомъ мст.

‘Тутъ мы разстались. Этотъ человкъ былъ г. Кардонне.

‘Спустя безъ-малаго три недли, онъ возвратился съ механикомъ-Англичаниномъ и нсколькими рабочими по той же части, и съ-тхъ-поръ не переставалъ таскать землю, желзо и камень въ Гаржилесъ. Ожесточенно преслдуя свое дло, онъ встаетъ до разсвта и ложится всхъ позже. Какая бы ни была погода, онъ, по колни въ грязи, не упускаетъ изъ вида ни одного движенія своихъ рабочихъ, знаетъ все, зачмъ что и какъ, самъ управляетъ постройкою большаго завода, жилаго дома съ садомъ и службами, фабричныхъ строеній, сараевъ, плотинъ, мостовъ и дорогъ, словомъ, богатйшаго заведенія. Въ отсутствіе его, дльцы вели за него переговоры о покупк мста, а онъ какъ-будто ни во что не вмшивался. Онъ купилъ дорого — потому, сначала думали, что самъ ничего не смыслитъ въ длахъ и пріхалъ сюда продуться. Еще больше надъ нимъ смялись, когда онъ надбавилъ поденную плату работникамъ, а когда, чтобъ склонить муниципальный совтъ позволить ему направлять по его желанію теченіе рки, онъ обязался сдлать дорогу, которая стоила ему огромныхъ денегъ, тогда сказали: ‘онъ сьумасшедшій, горячность его проектовъ разоритъ его’. Но, наконецъ, я считаю его не глупе всякаго другаго, и ручаюсь, что онъ успетъ хорошо устроить и домъ и капиталъ. Рка сильно поперечила ему прошлой осенью, но, къ-счастію, она была очень-спокойна ныншнюю весну, и онъ успетъ докончить свои работы прежде наступленія дождей, если у насъ не будетъ чрезвычайныхъ грозъ въ-теченіе лта. Онъ длаетъ все въ большихъ размрахъ и тратитъ денегъ больше, нежели нужно, правда, но если у него страсть доканчивать скоро то, что онъ задумалъ, и если есть средства и добрая воля дорого платить за потъ бднаго рабочаго, гд же зло? Мн кажется, напротивъ, большое добро, и вмсто того, чтобъ называть этого человка сумасбродомъ, какъ длаютъ одни, или хитрымъ спекулянтомъ, какъ длаютъ другіе, надо его благодарить, что онъ доставилъ нашей сторон благодянія промышленой дятельности.— И сказалъ: пусть противная сторона говоритъ въ свою очередь!’

IV.
Видніе.

Прежде, чмъ крестьянинъ, который продолжалъ прикусывать сыръ съ озабоченнымъ видомъ, собрался отвчать, молодой человкъ съ жаромъ сказалъ г-нъ Антуану, что благодаритъ за его разсказъ и за добросовстность толкованія, не признаваясь, что онъ въ дальней или близкой связи съ г-мъ Кардонне, онъ показалъ себя чувствительнымъ къ тому, какъ графъ Шатобрёнъ судилъ о характеръ этого человка, и прибавилъ:

— Да, графъ, мн кажется, что, отъискивая хорошую сторону вещей, можно рже ошибаться, нежели поступая противоположнымъ образомъ. Отчаянный спекулянтъ былъ бы бережливъ въ подробностяхъ своего предпріятія, и тогда точно можно бы подозрвать его благонамренность. Но когда человкъ умный и дятельный щедро вознаграждаетъ трудъ…

— Позвольте, господа, прервалъ крестьянинъ: — вы люди честные и добрые,— охотно такъ думаю объ этомъ молодомъ человк, а въ васъ, г-нъ Аитуанъ, я увренъ. Но, не погнвайтесь, скажу вамъ, что вы тутъ не видите дальше своего носа. Послушайте. Положимъ, у меня есть большой капиталъ, который я хочу пристроить, съ намреніемъ не только получать съ него совстливые и справедливые проценты, какъ это всмъ позволено, но и удвоить или утроить его въ нсколько лтъ. Я не буду такъ глупъ, чтобъ сказать о своемъ намреніи людямъ, которыхъ мн прійдется разорить. Я начну ихъ приголубливать, показываться великодушнымъ, даже, чтобъ истребить въ нихъ всякую недоврчивость, прослыву, если нужно, расточительнымъ и безразсуднымъ. Посл того, они у меня въ рукахъ. Я пожертвовалъ, положимъ, сто тысячъ франковъ на эту прикормку. Сто тысячь франковъ — большая сумма для страны! а для меня, если у меня есть нсколько мильйоновъ, это только спрыски моего дла. Меня вс любятъ, хотя нкоторые смются надъ моей простотою, самое большое число меня жалетъ и уважаетъ. Никто не остерегается. Время быстро бжитъ, а мой мозгъ еще быстре, я закинулъ вершу, вся рыба туда ползетъ: сперва мелкая, — она и проглочена незамтнымъ образомъ, потомъ крупная… до-тхъ-поръ, пока вся туда уйдетъ!

— Что же ты хочешь сказать своими метафорами? спросилъ г-нъ Антуанъ, пожимая плечами.— Если ты все будешь говорить фигурами, я засну. Ну, говори скоре, ужь поздно.

— То, что я говорю, очень-ясно, возразилъ крестьянинъ.— Какъ-скоро я подорвалъ вс маленькія промышлености, которыя со мной соперничали, я длаюсь вельможею могущественне, чмъ были наши предки до революціи, г-нъ Антуанъ! Я правлю поверхъ законовъ, и между-тмъ, какъ за малйшій проступокъ упрятываю бдняка, куда слдуетъ, позволяю себ самому все, что мн угодно и надобно. Я беру имущество каждаго (женъ и дочерей въ придачу, если я до этого охотникъ), я господинъ длъ и продовольствія цлаго департамента. Помощію моего таланта я сбилъ немножко цну товаровъ, но когда все въ моихъ рукахъ, я возвышаю цну по своему произволу, и какъ-скоро могу сдлать безъ опасности, скупаю все и произвожу голодъ. Дальше: мало того, чтобъ убить соперничество — я скоро становлюсь господиномъ денегъ, которыя ключъ ко всему. Я подъ рукою содержу банкъ въ маломъ и въ большомъ вид, оказываю столько услугъ, что длаюсь всеобщимъ кредиторомъ, и вс въ моей власти. Тогда замчаютъ, что уже не любятъ меня, но видятъ, что меня надо бояться, и самые сильные обходятся со мной осторожно, между-тмъ, какъ слабые дрожатъ и вздыхаютъ вокругъ меня. Однакожь, какъ я человкъ умный и опытный, то и играю роль великодушнаго отъ времени до времени. Я спасаю нсколько семействъ, способствую основанію какого-нибудь человколюбиваго заведенія. Это моя манера смазывать колесо моей Фортуны, которое только быстре катится, потому-что за это меня опять начинаютъ любить. Я слыву уже не добрымъ и простымъ, а справедливымъ и великодушнымъ. Отъ префекта департамента до сельскаго священника, и отъ священника до нищаго, все у меня въ горсти,— но вся страна терпитъ, а никто не видитъ причины, ни одно и состояніе не возникнетъ, кром моего, и всякая сходная цна будетъ понижена, потому-что я изсушу вс источники довольства, буду поднимать цну на необходимые товары и убавлять на излишніе, въ противность тому, что бы должно быть. Купцу будетъ худо и потребителю также. А мн, мн будетъ хорошо, отъ-того, что по богатству своему я буду единственнымъ прибжищемъ для тхъ и другихъ. И наконецъ скажутъ: ‘Что жъ это значитъ? маленькіе продавцы безъ товара, а мелкіе покупатели безъ денегъ. Передъ глазами у насъ больше прежняго хорошихъ домовъ и красивыхъ нарядовъ, и все это, говорятъ, стоитъ дешево, а карманы у насъ пусты. Насъ заразили страстью казаться, и долги насъ съдаютъ. Однакожь, не мосьё Кардонне этому виною, потому-что онъ длаетъ добро, безъ него вс бы мы пропали. Давайте скоре служить мосьё Кардонне: пусть онъ будетъ мэромъ, префектомъ, депутатомъ, если можно, и наша страна спасена!’ Вотъ, господа, какъ я здилъ бы на чужихъ спинахъ, еслибъ я былъ мосьё Кардонне, и какъ, я увренъ, мосьё Кардонне думаетъ здить. Теперь говорите, что я напрасно гляжу на него дурными глазами, что я вщунъ несчастія, и что ничего не сбудется изъ моихъ предсказаніи. Дай Богъ, чтобъ вы говорили правду! Но я чую несчастье издалека, и утшаюсь одной надеждой, что рка будетъ догадливе людей, не дастъ себя взнуздать механическими хитростями, которыя вдваютъ ей въ зубы, и что скоро она дастъ заводамъ мосье Кардонне такого толчка, что отвадитъ его шутить съ нею и принудитъ его перевести свои капиталы съ ихъ послдствіями куда-нибудь въ другое мсто.— Вотъ, и я также сказалъ. Если сужденіе мое ошибочно, да проститъ меня Господь, который меня слышалъ!

Крестьянинъ говорилъ съ большимъ одушевленіемъ. Огонь прозорливости сверкалъ изъ его ясныхъ глазъ, и усмшка грустнаго негодованія бродила на неподвижныхъ губахъ его. Путешественникъ вглядывался въ это выразительное лицо, осненное густой бородой съ просдью, изможденное усталостью, вліяніемъ горнаго воздуха, можетъ-быть также горемъ, и не смотря на страданіе, которое терплъ отъ его рчей, невольно находилъ его красавцемъ и любовался его легкостью рзко выражать мысли природнымъ краснорчіемъ, запечатленнымъ прямотою и любовью къ правд, ибо если слова его, которыя мы передали во всей ихъ необдланности, были просты и иногда грубоваты, то жестъ былъ полонъ энергіи и выраженіе голоса требовало вниманія. Глубокая печаль овладла слушателями, когда онъ безприкрасно и безпощадно чертилъ портретъ ненасытнаго и безчувственнаго богача. Вино ни мало на него не подйствовало, и онъ всякій разъ, какъ взглядывалъ на молодаго человка, проникалъ, казалось, въ его грудь и производилъ ему строгій допросъ. Господинъ Антуанъ, нсколько отяжелвшій отъ питья, не пропустилъ однако ни слова изъ его рчи, и, по обыкновенію подчиняясь преобладанію этой души, превосходившей его душу въ твердости, испускалъ по-временамъ тяжкіе вздохи.

— Да проститъ теб Господь въ-самомъ-дл, если ты ошибаешься, другъ! сказалъ онъ, приподнявъ свой стаканъ, какъ приношеніе Божеству: — а если ты судишь справедливо, да отвратитъ Провидніе такую напасть отъ головы бдныхъ и слабыхъ!

— Выслушайте меня, г. Шатобрёнъ, и вы также, мой другъ, воскликнулъ молодой человкъ, схвативъ обоими руками руки собесдниковъ.— Богъ, который слышитъ вс слова людей и читаетъ во внутренности ихъ сердецъ, знаетъ, что этихъ несчастій нечего бояться, и что ваши опасенія пустыя мечты. Я знаю человка, о которомъ вы говорите, коротко знаю, и хотя видъ его холоденъ, характеръ упоренъ, умъ дятеленъ и крпокъ, ручаюсь вамъ за честность его намреній и за благородное употребленіе, какое онъ съуметъ сдлать изъ своего богатства. Есть нчто страшное въ твердости его воли, я согласенъ, и не удивляюсь, что его непреклонный видъ смутилъ васъ, какъ-будго какое-нибудь сверхъестественное существо появилось среди вашихъ мирныхъ деревень, но эта сила души основана на религіозныхъ и нравственныхъ правилахъ, которыя длаютъ его если не самымъ кроткимъ и привтливымъ изъ людей, по-крайней-мр строго-справедливымъ и прямо-царски великодушнымъ.

— Ну, тмъ лучше! отвчалъ помщикъ, чокая свой стаканъ объ стаканъ крестьянина.— Пью за его здоровье, и очень радъ имть поводъ уважать человка, когда готовъ былъ его проклинать. Полно, не упрямься, поврь этому доброму молодому человку, который говоритъ какъ книга и дло смыслитъ больше насъ съ тобою. Коли онъ теб говоритъ, что знаетъ Кардонне, что коротко знаетъ, чего жь теб лучше? Онъ намъ за него ручается: значитъ, мы можемъ быть спокойны. За тмъ, друзья мои, пойдемте спать, прибавилъ помщикъ, съ радостію принимая за человка, котораго мало зналъ, ручательство другаго человка, котораго не зналъ вовсе, даже по имени:— одиннадцать часовъ бьетъ, а это поздняя пора.

— Я прощусь съ вами, сказалъ путешественникъ:— и уду, прося позволить мн вскор пріхать благодарить васъ за одолженіе.

— Сегодня вы не удете, вскричалъ господинъ Антуанъ: — невозможно: дождь проливной, дороги пропали, и подъ ногами зги не видно. Если жь вы будете упрямиться хать, не хочу васъ и знать больше.

Онъ такъ настаивалъ и буря такъ разъярилась, въ-самомъ-дл, что молодой человкъ принужденъ былъ согласиться на приглашеніе.

Сильвенъ Шарассонъ, такъ звали шатобрёнскаго пажа, принесъ фонарь, и господинъ Антуанъ, взявъ за руку путешественника, повелъ его сквозь развалины своего замка отъискивать комнаты.

Квадратный павильйонъ во всхъ этажахъ былъ занятъ фамиліей Шатобрёнъ, но, кром этого маленькаго жилаго корпуса, уцлвшаго и вновь поправленнаго, была, по другую сторону двора, огромная башня, самая старинная, самая высокая, самая толстая, самая неразрушимая изъ всхъ частей замка, ибо надставныя залы, въ ней находившіяся, складены были каменными сводами еще прочне квадратнаго павильйона. Компанія барышниковъ, нсколько лтъ предъ тмъ купившая-было замокъ на сломку и ободравшая въ немъ все дерево и желзо до малйшей дверной петли, не имла надобности разламывать покои первыхъ этажей, и господинъ Антуанъ веллъ одинъ изъ нихъ вычистить и запереть для рдкихъ случаевъ, когда онъ могъ оказывать гостепріимство. Для добраго человка было большою роскошью поставить двери и окна, постель и нсколько стульевъ въ этомъ поко, который не былъ необходимъ для его семейства. Онъ весело сдлалъ это усиліе, сказавъ Жанилл: ‘Мало того, чтобъ самимъ было просторно, надо подумать и о томъ, какъ бы прилично помстить у себя ближняго’. Однакожъ, когда молодой человкъ вошелъ въ эту ужасную феодальную башню и почувствовалъ себя словно въ тюрьм, сердце его сжалось… такъ-что онъ охотно послдовалъ бы за крестьяниномъ, который по вкусу и по привычк отправился спать на свжей солом съ Сильвеномъ Шарассономъ. Но господинъ Антуанъ былъ такъ гордъ и такъ доволенъ своей возможностью отвести дружескую комнату, не смотря на свою бдность, что молодой гость почелъ за долгъ принять ночлегомъ одну изъ мрачныхъ темницъ среднихъ вковъ.

Однакожь, въ просторномъ камин пылалъ добрый огонь, и нельзя было пренебречь постелью, состоявшей изъ толстаго тканьеваго куска поверхъ огромнаго тюфяка изъ овсяной мякины. Все было бдно и опрятно. Молодой человкъ скоро проспалъ грустныя мысли, которыя находятъ на всякаго путешественника, нашедшаго себ пріютъ въ подобномъ мст, и не смотря на раскаты грома, на крикъ ночныхъ птицъ, на шумъ втра и дождя, стучавшихъ къ нему въ окна, не смотря на крысъ, ведшихъ отчаянные приступы къ деревянной его двери, онъ вскор заснулъ крпкимъ сномъ.

Во время сна, онъ былъ тревожимъ странными грезами, и даже чувствовалъ родъ кошмара передъ разсвтомъ, какъ-будто нельзя было провести ночь въ мст, оскверненномъ тайными злодйствами феодализма, не длаясь жертвою мучительныхъ видній. Ему казалось, будто видитъ входящаго къ нему господина Кардонне, и когда усиливался соскочить съ постели, чтобъ кинуться на встрчу, призракъ длалъ ему повелительный знакъ не трогаться съ мста, и приблизятъ къ нему, съ безстрастнымъ видомъ взлзалъ ему на грудь, не отвчалъ ни слова на его жалобы и не обнаруживалъ ни однимъ выраженіемъ своего каменнаго лица, чтобъ сострадалъ агоніи, которою томилъ его.

Изнемогая подъ этой страшной тяжестью, спящій напрасно бился въ-продолженіе нсколькихъ минутъ, показавшихся ему вкомъ, и чувствовалъ хрипніе агоніи, когда, наконецъ, усплъ проснуться. Но хотя день начиналъ свтать и онъ ясно видлъ внутренность башни, однакожь впечатлніе грезы было такъ на него продолжительно, что ему все еще казалось, будто видитъ передъ собою непреклонную фигуру и чувствуетъ бремя тла тяжелаго, какъ мдная гора на своей изнемогшей и разбитой груди. Онъ всталъ и нсколько разъ прошелся по комнатъ, снова легъ въ постель, ибо, не смотря на свое намреніе ухать рано, чувствовалъ неодолимое изнеможеніе. Но едва глаза его снова сомкнулись, какъ призракъ опять явился душить его и душилъ до-тхъ-поръ, пока юноша, чувствуя себя готовымъ испустить духъ, не вскричалъ прерывистымъ голосомъ: ‘Батюшка! батюшка! что я вамъ сдлалъ? за что вы ршились быть убійцею своего сына?’

Звукъ собственнаго голоса разбудилъ его, и, видя себя снова преслдуемымъ отъ призрака, онъ бросился отворить окно. Когда свжій воздухъ проникъ въ низкую комнату, которой атмосфера заключала въ себ нчто летаргическое, навожденіе разсялось, и онъ наскоро одлся, чтобъ бжать отъ мста, гд былъ игрушкою такой мучительной фантазіи. Но, не смотря на вс усилія развлечься, онъ оставался подъ тяжестью какой-то болзненной тоски, и дружеская комната Шатобрёна показалась ему боле, нежели вчера похожею на могилу. Срый и пасмурный день позволилъ наконецъ ему увидть изъ окошка весь замокъ.

То была буквально одна груда развалинъ, еще величавыхъ останковъ вельможескаго жилища, построеннаго въ разныя времена. Надворный лугъ, заросшій густою травою, гд малое движеніе семейства, ограниченнаго самымъ необходимымъ, протоптало только дв или три дорожки для обхода изъ большой башни въ малую и отъ колодца къ главнымъ воротамъ — этотъ лугъ ограничивался, прямо насупротивъ его, обвалившимися стнами, гд виднлись фундаменты и мста нсколькихъ строеній, между-прочимъ прекрасной капеллы, которой фронтонъ, съ нарядной розасою, увитой плющомъ, былъ еще цлъ. Внутри двора, котораго большой колодецъ образовывалъ центръ, возвышался полуразрушенный оставь бывшаго нкогда главнаго корпуса, настоящаго жилища градовъ Шатобрёновъ со времени Франциска I до революціи. Это зданіе, нкогда пышное, теперь было скелетомъ безъ формы, продырявленнымъ со всхъ сторонъ, странной грудою, которая отъ обрушенія внутреннихъ стнъ казалась непомрной вышины. Башни, служившія клтками изящнымъ спиралямъ лстницъ, большія залы, расписанныя фресками, превосходные наличники каминовъ, изсченные изъ камня,— ничто не было пощажено молоткомъ разрушителей, и нкоторые слды этой пышности, которыхъ не могли достать, чтобъ разрушить, нсколько остатковъ богато-украшенныхъ фризовъ, нсколько листовыхъ гирляндъ, сдланныхъ рзцомъ искусныхъ художниковъ эпохи возрожденія, наконецъ щиты съ гербомъ Франціи, пересченнымъ жезломъ побочности,— все это, вырзанное на прекрасномъ бломъ камн, котораго время не могло еще закоптить, представляло печальное зрлище художественнаго произведенія, безжалостно принесеннаго въ жертву грубому закону нечаянной необходимости.

Когда молодой Кардонне перенесъ взоры на тсный павильйонъ, обитаемый теперь послднею отраслью знатной и богатой фамиліи, имъ овладло состраданіе при мысли, что тамъ находилась молоденькая дивушка, которой праддъ имлъ пажей, васалловъ, охотниковъ, парадныхъ лошадей, тогда-какъ теперь эта наслдница страшной съ виду развалины ходила, можетъ-быть, какъ царевна Навсикая, сама мыть блье на прудъ.

Въ самую минуту такаго размышленія, онъ увидлъ, что въ послднемъ этаж квадратной башни маленькое круглое окно тихо отворилось, и женская головка на прекраснйшей шейк, какую только можно вообразить, выставилась оттуда какъ-будто говоря съ кмъ-то на двор. Эмиль Кардонне, хотя и принадлежалъ къ поколнію близорукихъ, владлъ отличнымъ зрніемъ, и разстояніе было не такъ велико, чтобъ онъ не могъ разглядть черты этой граціозной русой головки, которой волосы втеръ взввалъ немного въ безпорядк. Она показалась ему тмъ, чмъ въ-самомъ-дл была, головкой Амура, украшенной всей свжестью юности, кроткой и вмст благородной. Звукъ голоса, до него долетвшій, исполненъ былъ обаянія и произношеніе отличалось замчательной изящностью.

— Жанъ, говорила она:— врно всю ночь шелъ дождикъ? Сколько воды на двор! Мн изъ окна вс луга кажутся прудами.

— Наводненіе, мое дитятко, отвчалъ снизу крестьянинъ, который казался короткимъ другомъ дома: — настоящая водяная тромба! Не знаю, здсь ли пролилась главная туча, но никогда не видалъ я колодезя такимъ полнымъ.

— Дороги, должно быть, испорчены, Жанъ:— вы хорошо длаете, что остаетесь у насъ. Батюшка проснулся?

— Нтъ еще, моя Жильберточка, но мама Жанилла ужь встала.

— Попросите ее взойдти ко мн, Жанъ!— Мн надо у нея кое-что спросить.

— Сейчасъ.

Окно затворилось, а двушка не примтила, что окно путешественника было открыто и что онъ у окна разсматривалъ ее.

Черезъ минуту, онъ былъ на двор, гд дождемъ, въ-самомъ-дл, промыло ручейки на мст дорожекъ, и въ конюшн нашелъ онъ Сильвена Шарассона. Пажъ, чистя лошадь его и лошадь господина Антуана, самъ разсыпался въ толкахъ о слдствіяхъ такой ненастной ночи съ крестьяниномъ, котораго Эмиль зналъ наконецъ половину имени. Наканун, этотъ человкъ причинялъ ему какое-то неопредлимое безпокойство, какъ-будто онъ носилъ въ себ что-то таинственное и роковое. Онъ замтилъ, что господинъ Антуанъ ни разу не назвалъ его по имени, и что, когда Жанилла нсколько разъ намревалась это сдлать, онъ взглядомъ напоминалъ ей, чтобъ она остереглась. Его называли другъ, товарищъ, старикъ, ты, и по-видимому имя его было секретомъ, который опасались нарушить. Кто же былъ этотъ человкъ, который имлъ наружность и языкъ крестьянина, и который, однако, простиралъ такъ далеко свои мрачныя предугадыванія и такъ глубоко свою страшную критику?

Эмиль попытался завести съ нимъ разговоръ, но напрасно: онъ принялъ манеры еще скрытне вчерашняго, и на вопросъ объ опустошеніяхъ бури отвчалъ только:

— Совтую вамъ не терять времени и отправляться въ Гаржилесъ, если хотите еще найдти мосты черезъ воду, потому-что не пройдетъ двухъ часовъ, какъ тамъ будетъ дриба всмъ чертямъ не въ мочь.

— Что вы хотите сказать? я не понимаю этого слова.

— Вы не знаете, что значитъ дриба? Вотъ, вы ее ныньче увидите и никогда не позабудете. Прощайте, сударь, позжайте скоре, потому-что того-гляди будетъ несчастіе у вашего друга Кардонне.

И онъ удалился, не прибавивъ ни слова больше.

Объятый безотчетнымъ испугомъ, Эмиль поспшилъ самъ осдлать лошадь и, кинувъ серебряную монету Шарассону, сказалъ ему:

— Мальчикъ, скажи твоему господину, что я ду не простясь съ нимъ, но что скоро опять пріду поблагодарить его за вс одолженія.

Онъ прозжалъ ворота, когда Жанилла прибжала и загородила ему дорогу. Она-дескать сейчасъ разбудить господина Антуана, — барышня ужь одвается, завтракъ въ одну минуту поспетъ, дороги слишкомъ-мокры, дождь опять сбирается. Молодой человкъ, разсыпаясь въ благодарностяхъ, уклонился отъ ея услужливости, и также сдлалъ ей подарокъ, который она повидимому приняла съ большимъ удовольствіемъ. Но не усплъ еще онъ съхать съ горы, какъ услышалъ за собою топотъ лошади, которой широкія и крпкія копыта отбрякивали по мостовой рысью. Оказалось, что это былъ Сильвенъ Шарассонъ, который, сидя безъ сдла на кобыл господина Ангуана и не употребляя другой узды, кром веревочнаго недоуздка, вдтаго въ зубы лошади, на-скоро догналъ его.

— Я васъ буду провожать, сударь, крикнулъ онъ ему, прозжая мимо:— мамзель Жанилла говоритъ, что вы погибнете, не знаючи дорогъ, и это истинная правда.

— Очень-радъ, но позжай ближайшей дорогой, отвчалъ молодой человкъ.

— Будьте спокойны, возразилъ деревенскій пажъ.

И, помахивая саботами, онъ разогналъ въ большую рысь сдлистую лощадь, которой толстое брюхо, откормленное сномъ безъ малйшей примси овса, противорчило тощимъ бокамъ ея и тонкой ше.

V.
Дриба.

Благодаря крутымъ скатамъ, надъ которыми господствовалъ Шатобрёнъ, молодой человкъ съ своимъ новымъ проводникомъ могъ скоро выбраться на равнину, не бывъ задержанъ ни однимъ значительнымъ потокомъ. Но, прозжая весьма-скоро мимо одной лужи, полной до краевъ, мальчикъ съ удивленіемъ оглянулся въ сторону и сказалъ:

— Фон-Марго полнёхонька! Это значитъ большая вода въ низовь. Тяжеленько будетъ намъ черезъ рку. Подемте скоре, сударь!

И онъ пустилъ въ галопъ лошадь, которая, не смотря на свою нестатность и широкія плоскія ноги съ бахрамою длинной шерсти, волочившейся по земл, скакала по неровности почв съ замчательной ловкостью и твердостью.

Широкія равнины этой страны образуютъ большія площади, перескаемыя оврагами, которые своими обрывистыми и глубокими скатами производятъ настоящія горы, гд надо то спускаться, то подыматься. Черезъ часъ зды, путешественники наши очутились противъ долины Гаржилессы, и очаровательное мстоположеніе раскинулось передъ ними. Селеніе Гаржилесъ, построенное сахарной голобою на утесистой возвышенности и внчаемое своей хорошенькой церковью и стариннымъ монастыремъ, казалось, возникало со дна стремнинъ, и въ глубин самой большой изъ этихъ пропастей, мальчикъ, указывая Эмилю обширныя строенія совершенно-новыя и очень-красивыя, сказалъ:

— Смотрите, сударь, вотъ строенія господина Кардонне.

Эмиль, учившійся правамъ въ Поатьё и проводившій время вакансій въ Париж, въ первый разъ прізжалъ въ страну, гд отецъ его около года хлопоталъ надъ основаніемъ весьма-значительнаго завденія. Видъ этого мста показался ему прекраснымъ, и онъ обрадовался, что родители его нашли мстоположеніе, гд промышленость могла идти своимъ чередомъ, не стирая красокъ поэзіи.

Надобно бы еще немного пройдти по площадк прежде, чмъ достигнуть ея ската и обнять однимъ взглядомъ вс подробности пейзажа. По мр того, какъ Эмиль подвигался впередъ, онъ открывалъ новыя красоты, и монастырь-замокъ Гаржилесъ, гордо возвышаясь на скал надъ заводомъ Кардонне, казался декораціей, поставленной нарочно для увнчанія картины. Бока оврага, по которому быстро бжала рчка, были покрыты сильной растительностью, и молодой человкъ, невольно позволявшій вниманію своему увлекаться видомъ своею новаго наслдія, съ удовольствіемъ замтилъ, что середи проски, необходимой для поселенія въ такой тнистой сторон, пощадили однако великолпныя старыя деревья, которыя составляли лучшее украшеніе дома.

Домъ этотъ, выстроенный нсколько позади завода, былъ помстителенъ, красивъ, простъ въ своемъ богатств, и занавсы у большей части окошекъ его показывали, что онъ уже занятъ. Вокругъ его былъ прекрасный садъ, возвышавшійся террасою вдоль потока, и издалека виднлись яркіе цвта развернувшихся растеній, которыя словно волшебствомъ заняли мсто ивяныхъ пней и мутныхъ лужъ, испещрявшихъ прежде берегъ. Сердце молодаго человка сильно забилось, когда онъ увидлъ женщину, сошедшую съ балкона новаго замка и медленно прохаживавшуюся посреди своихъ любимыхъ цвтовъ, потому-что то была мать его. Онъ поднялъ руки и сталъ махать фуражкою, чтобъ привлечь ея вниманіе, но безъ успха. Мадамъ Кардонне углубилась въ осмотръ своихъ садовыхъ работъ, она не ожидала сына раньше вечера.

На боле-открытой плоскости увидлъ Эмиль ученыя и сложныя постройки завода, и, среди грудъ всякаго рода матеріаловъ, человкъ пятьдесятъ рабочихъ, копошившихся за дломъ. Одни тесали камень, другіе готовили известку, третьи ровняли бревна, четвертые накладывали телеги, тащимыя огромными лошадьми. Такъ-какъ необходимо слдовало спускаться шагомъ по крутой дорог, то маленькій Шарассонъ могъ завести рчь:

— Экой дрянной спускъ, не правда ли, сударь? Держите хорошенько лошадь! Каково было бы господину Кардонне здить брать людей отъ насъ на свое изобртеніе (свой заводъ). Глядите, какія славныя дороги надлалъ онъ по ту сторону! какіе мосты! вс каменные, каково? До него, бывало, мочили ноги лтомъ, чтобъ переходить, а зимою вовсе не ходили. Вотъ человкъ такой, что намъ надо цаловать землю тамъ, гд онъ пройдетъ.

— А! ты не таковъ, какъ твой пріятель Жанъ, который говоритъ про него столько худаго?

— О! Жань, Жанъ! не надо много смотрть на то, что онъ толкуетъ. Это человкъ, у котораго есть скука, и который все видитъ въ худомъ съ нкоторыхъ поръ, хоть онъ не злой человкъ,— о! совсмъ не злой. Но вдь онъ одинъ во всей здшней сторон такъ говорить, а вс ужасно любятъ господина Кардонне. Этотъ не скряга. Говоритъ немножко-жестко, немножко надрываетъ рабочихъ, но ужь за то какъ платитъ, надо посмотрть! Да хоть бы замучиться на работ, если плата хорошая, надо быть довольнымъ, правда ли, сударь?

Молодой человкъ подавилъ вздохъ. Онъ не раздлялъ вполн системы экономическихъ вознагражденій г-на Сильвена Шарассона, и сколько мы желалъ оправдать отца, не понималъ путемъ, чтобъ жалованье могло замнить потерю здоровья и жизни.

— Удивительное дло, что онъ ныньче не погоняетъ рабочихъ, прибавилъ наивно и безъ умысла шатобрёнскій пажъ: — онъ не привыкъ давать имъ отдыхъ. Куда-теб! этотъ человкъ уметъ подвигать дло! Не то, что наша мама Жанилла, которая поминутно кричитъ и не оставляетъ ничего длать другимъ. Онъ не шевельнется съ мста, а словно глазами длаетъ работу. Когда рабочій заболтаетъ, или покинетъ кирку, чтобъ закурить трубку, или просто вздремнетъ посл полудня, въ самую жару: ‘Хорошо’, говоритъ онъ ему безъ сердца: ‘ты здсь не за тмъ, чтобъ курить или спать, ступай домой, тамъ теб покойне’. И кончено. Онъ не беретъ его недлю, при второй вин не беретъ мсяцъ, а при третьей — прощай навсегда…

Эмиль опять вздохнулъ, онъ узнавалъ въ этихъ разсказахъ неумолимую аккуратность отца и не иначе понималъ возможность такихъ мръ, какъ переносясь къ предполагаемой цли его усилій.

— А! вотъ онъ! воскликнулъ мальчикъ, указывая пальцемъ на господина Кардонне, котораго высокая фигура и темное платье рисовались на другомъ берегу.— Онъ глядитъ на воду, видно, боится дрибы, хоть и привыкъ говорить, что это пустяки.

— Такъ дриба значитъ прибыль воды? спросилъ Эмиль, начинавшій угадывать значеніе слова.

— Да, сударь, то же, что тромпа (тромба), которая бываетъ въ большія бури. Но буря прошла, дрибы не было, и, кажется, Жану не удалось его предсказаніе. Впрочемъ, посмотрите, сударь, какая низкая вода! почти сухое дно со вчерашняго дня, а это худой знакъ. Подемте скоре, оно того-гляди можетъ случиться.

Они прибавили шагу и легко перехали въ бродъ первый рукавъ потока. Но отъ усилія выйдти на нсколько-крутой берегъ островка, лошадь Эмиля оборвала подпруги, и ему пришлось слзть долой, чтобъ какъ-нибудь укрпить сдло. Это было нелегко, и отъ нетерпнія скоре пріхать къ родителямъ, Эмиль управился съ дломъ дурно, завязанный имъ узелъ развязался, когда онъ ставилъ ногу въ стремя, и Шарассонъ долженъ былъ отрзать конецъ веревки, служившей ему уздою, чтобъ довершить поправку. Все это заняло нсколько времени, въ-теченіе котораго вниманіе ихъ было совершенно отвлечено отъ бды, какой опасался Сильвенъ. Островокъ покрытъ былъ ивнякомъ, непозволявшимъ видть ничего кругомъ въ десяти шагахъ.

Вдругъ раздался ревъ, подобный долгому раскату грома, несшемуся на нихъ съ чрезвычайною быстротою. Эмиль, не понимая причины этого шума, поглядлъ на небо, которое надъ ними было ясно, но мальчикъ поблднлъ, какъ смерть.

— Дриба, вскричалъ онъ:— дриба: надо спасаться, сударь!

Они проскакали островъ въ галопъ, но еще не выхали изъ ивняка, какъ волны пожелтвшей, пнистой воды хлынули имъ на-встрчу, и лошадямъ ихъ было уже по-грудь, когда они очутились передъ самымъ вздувшимся потокомъ, который бшено разливался по окрестнымъ полямъ.

Эмиль хотлъ попробовать перехать, но проводникъ ухватилъ его за руку.

— Нтъ, сударь, нтъ! вскричалъ онъ: — ужь поздно. Видите, какая сила потока, и какія бревна онъ тащитъ! Ни человку, ни скотин не совладть съ нимъ. Бросимте лошадей, сударь, бросимте! можетъ-быть, он съумютъ выбраться, но людямъ это слишкомъ-опасно. Во-на! мостикъ-то ужь снесло! длайте по-моему, сударь, длайте по-моему, либо вы пропали.

И Шарассонъ, которому вода уже доставала до плечь, началъ проворно карабкаться на дерево. Эмиль, видя по ярости потока, прибывавшаго каждую секунду на футъ, что отважность становится безумствомъ, и помышляя о матери, ршился послдовать примру маленькаго крестьянина.

— Не на это, сударь, не на это! закричалъ мальчикъ, увидвъ, что онъ влзаетъ на осину. Это слишкомъ-слабо, его унесетъ, какъ соломинку. Ступайте ко мн, ради Бога, на мое дерево!

Признавъ справедливость совтовъ Сильвена, который, несмотря на испугъ, не терялъ ни присутствія духа, ни доброй воли спасти ближняго, Эмиль бросился къ старому дубу, за который мальчикъ уцпился обими руками, и вскор усплъ помститься близь него на толстомъ суку, въ нсколькихъ футахъ надъ водою. Но скоро имъ пришлось уступить этотъ постъ раздраженной стихіи, которая подымалась все выше. Перелзая такимъ образомъ съ сучка на сучокъ, они успли спастись отъ нея.

Когда наводненіе достигло крайней степени, Эмиль сидлъ такъ высоко на дерев, служившемъ ему убжищемъ, что могъ видть все происходившее въ долин. Онъ по возможности прятался въ листьяхъ, чтобъ изъ дома не узнали его, и унималъ Шарассона, хотвшаго звать на помощь, потому-что боялся привести родителей, особенно мать, въ смертельное безпокойство, еслибъ они провдали о теперешнемъ его положеніи. Онъ видлъ, какъ отецъ его, все слдя за дйствіями дрибы, медленно удалялся по-мр-того, какъ вода заливала садъ и потопляла весь заводъ. Казалось, онъ съ досадою уступалъ мсто этой бд, которую презиралъ и еще притворялся презирающимъ. Наконецъ, онъ уже показывался въ окнахъ дома вмст съ г-жею Кардонне, между-тмъ, какъ разсянные рабочіе убгали на гору, покинувъ свои куртки и инструменты внизу. Нкоторые, застигнутые потокомъ въ нижнихъ этажахъ завода, взобрались на крыши, и если самые сметливые внутренно радовались, что выиграютъ отъ несчастія продолженіе своихъ выгодныхъ работъ, за то большая часть предавалась натуральному чувству унынія, видя плоды трудовъ своихъ погибшими или попорченными.

Камни, стны недавно-оштукатуренныя, бревна только-отесанныя, — все, что не представляло твердой преграды, плыло въ безпорядк среди кучь пны, мосты, едва-отдланные, обрушивались, срываясь съ неокрпшихъ еще шоссе, которыя не могли ихъ удерживать, садъ былъ до половины потопленъ, и рамы оранжереи, цвточные ящики и садовничьи тележки, быстро всплывая, уносились сквозь деревья.

Вдругъ раздались громкіе крики на завод. Огромный плотъ строевыхъ деревъ сильно ударился о подводныя части главной машины, и зданіе, жестоко потрясенное, казалось, готово было рухнуть. На крыш стояла по-крайней-мр дюжина человкъ, дтей и женщинъ. Вс кричали и плакали. Эмиля обдало холоднымъ потомъ. Равнодушный къ опасности, которой самъ подвергался, еслибъ дубъ вырвало съ корнемъ, онъ ужаснулся участи этихъ семействъ, находившихся на волосъ отъ погибели. Онъ хотьлъ-было кинуться въ воду и поспшить имъ на помощь, но услышалъ твердый голосъ отца, который кричалъ имъ съ балкона въ рупоръ:

— Не трогайтесь съ мста! паромъ сейчасъ готовъ, вамъ нтъ опасности.

Таково было нравственное вліяніе хозяина, что никто не шевельнулся, и самъ Эмиль инстинктивно ему повиновался.

По другую сторону острова, было совсмъ иное зрлище отчаянія. Поселяне бжали за своею скотиною, женщины за своими дтьми. Пронзительные крики обратили въ-особенносги участіе Эмиля на одинъ пунктъ, закрытый отъ него деревьями, но скоро онъ увидлъ на противоположномъ берегу здороваго мужчину, спасавшаго ребенка вплавь. Теченіе съ этой стороны было не такъ сильно, какъ передъ заводомъ, однакожь пловецъ боролся съ неимоврнымъ трудомъ, и нсколько разъ волна покрывала его совершенно.

— Я пойду ему на помощь! воскликнулъ Эмиль, тронутый до слезъ и готовый опять кинуться съ дерева.

— Ни, ни, сударь! закричалъ Шарассонъ, удерживая его.— Видите, онъ выходитъ изъ рки, онъ спасенъ, ужь не плыветъ, а идетъ по тин… Бдняжка! досталось ему хлопотъ! За то ребенокъ живъ, плачетъ, кричитъ, какъ маленькій оборотень. Бдненькій! полно, не плачь, ты спасенъ… Ба! прошу покорно! чортъ меня побери, если это не старый Жанъ вытащилъ его изъ воды! Да, сударь, точно Жанъ! молодецъ! Ахъ, посмотрите, какъ отецъ благодаритъ его, какъ мать обнимаетъ ему колни… Ну нечего сказать, колни-то не больно опрятны! Ахъ, сударь! Жанъ человкъ съ хорошимъ сердцемъ, какому на свт нтъ подобнаго. Еслибъ онъ зналъ, что мы здсь, онъ бросился бы насъ избавлять, право! Мн хочется кликнуть его.

— Не длай этого. Мы въ безопасности, а онъ опять бы рисковалъ. Да, онъ достойный человкъ. Что, онъ родня этому ребенку и этимъ людямъ?

— Нтъ, сударь, не родня. Мужъ съ женою и ребенокъ — Мишо, которые ему, какъ мн, чужіе, но когда есть гд-нибудь несчастіе, можно быть уврену, что Жанъ явится, и куда никто бы не отважился, онъ бросается туда, хотя бы ровно ничего нельзя было заработать, ниже стакана вина. А Богу извстно, что Жану не годится быть въ этой сторон, что ему здсь не мсто…

— Разв онъ подвергается въ Гаржилес какой-нибудь другой опасности, кром опасности утонуть наравн со всми?

Сильвенъ не отвчалъ и, казалось, упрекалъ себя за то, что проговорился.

— Вода немножко убываетъ, сказалъ онъ, чтобъ отвлечь вниманіе Эмиля:— черезъ часъ-другой, можетъ-быть, намъ можно будетъ воротиться по прежнему слду, потому-что на сторону г-на Кардонне часовъ шесть по-крайней-мр нельзя будетъ перебраться.

Перспектива была не очень пріятная, однакожь, Эмиль, ни за что нехотвшій испугать родителей, покорился какъ умлъ. Но не прошло получаса, какъ новый случай заставилъ его перемнить намреніе. Вода сбывала съ крайнихъ пунктовъ такъ же быстро, какъ залила ихъ, и по другую сторону озера, которое она образовала промежду имъ и домомъ его отца, онъ увидлъ двухъ лошадей, одну совершенно голую, другую осдланную и взнузданную, которыхъ рабочіе вели къ дому.

— Наши лошади, сударь, сказалъ Сильвенъ Шарассонъ: — такъ точно, слава Богу, наши лошади спаслись. Бдная моя кобыла! я думалъ, что она теперь въ Крёз. Ахъ! то-то г-нъ Антуанъ обрадуется, когда я приведу въ цлости его Лантерну! Она не даромъ заслужитъ овса, и, можетъ-быть, мама Жанилла отпуститъ ей гарнецъ. Вонъ и ваша вороная, сударь, чай, вы рады, что она на берегу? Видно, она уметъ хорошо плавать?

Эмиль быстро обсудилъ, что должно будетъ случиться. Г. Кардонне, правда, не зналъ его лошади, потому-что Эмиль купилъ ее дорогой, но открыли бы чемоданъ, тотчасъ узнали бы, что онъ принадлежалъ ему, и первою мыслью было бы, что онъ утонулъ. Онъ ршился немедленно показать себя, и посл многихъ усилій перекричать шумъ потока, еще неутихшаго, усплъ дать знать людямъ, спасшимся на крыш завода, что онъ тутъ и что необходимо поскоре увдомить объ этомъ г-на и г-жу Кардонне. Извстіе изъ устъ въ уста перелетло черезъ разные пункты спасенія такъ быстро, какъ только могъ желать Эмиль, и вскор онъ увидлъ мать свою въ окн: она махала платкомъ, а отецъ на паром съ двумя здоровыми людьми плылъ смло къ нему. Эмиль усплъ отклонить ихъ отъ этого намренія, крича онъ, не безъ большихъ усилій и повтореній, что онъ въ безопасности, что еще надо повременить плыть къ нему, и что всего нужне выручить рабочихъ, заключенныхъ на завод. Все сдлалось по его желанію, и когда ему уже не за кого было страшиться, онъ слзъ съ дерева, опустился по поясъ въ воду и кинулся на встрчу парому, поддерживая руками маленькаго Шарассона и помогая ему не терять дна. Спустя три часа по проход тромбы, Эмиль съ своимъ проводникомъ сидлъ у теплаго камелька. Г-жа Кардонне покрывала ласками и слезами сына, а шатобрёнскій пажъ, обласканный не меньше его, напыщенно разсказывалъ объ опасности, которую они преодолли.

Эмиль обожалъ свою мать. То была еще самая горячая привязанность въ его жизни. Онъ не видалъ ея съ прошедшихъ каникулъ, которыя они провели вмст въ Парижъ, вдали отъ безпрестаннаго сухо-укоризненнаго принужденія ихъ общей главы, г-на Кардонне. Оба они страдали отъ ига, тяготвшаго надъ ними, и молча понимали другъ друга на этотъ счетъ. Кроткая, нжная, слабая, г-жа Кардонне чувствовала, что сынъ ея имлъ въ душ порядочную долю энергіи и твердости ея супруга, при благородномъ и чувствительномъ сердц, которое готовило ему много огорченіи, когда, эти два крпкіе характера начали бы сталкиваться на пунктахъ, гд чувства ихъ не сходились. Поэтому она таила вс горести своей жизни, стараясь не показывать ничего сыну, который былъ ея единственнымъ счастіемъ и утшеніемъ. Не вполн признавая право, какое мужъ имлъ тснить и угнетать ее безпрестанно, она всегда, казалось, принимала свое положеніе какъ законъ натуры и заповдь религіи. Страдательная покорность, внушаемая примромъ, обратилась въ инстинктивную привычку у молодаго Эмиля, иначе, давно уже разсудокъ побудилъ бы его освободиться отъ нея. Но видя, что все склонялось при малйшемъ знак отцовской воли — и мать первая,— онъ еще ни разу не подумалъ, что это могло и должно было быть иначе. Однакожь, тягость деспотической атмосферы, въ которой онъ жилъ, причиняла ему родъ меланхоліи и безъименнаго страданія, котораго причину рдко ему случалось отъискивать. По закону природы, дти перенимаютъ совершенно-противное урокамъ, которые тяготятъ ихъ, такъ точно и Эмиль съ раннихъ поръ получалъ отъ вншнихъ фактовъ направленіе, прямо противоположное тому, къ какому наклонялъ его отецъ.

Послдствія этого натуральнаго и неизбжнаго, антагонизма достаточно разовьются событіями нашей исторіи, и нтъ нужды излагать ихъ здсь.

Давъ матери срокъ немного оправиться отъ испытанныхъ ею ощущеній, Эмиль послдовалъ за отцомъ, который звалъ его осмотрть слдствія наводненія. Господинъ Кардонне выказывалъ спокойствіе превыше всхъ несчастій, и какъ ни тяжело было у него на сердц, но онъ ничего не обнаруживалъ. Онъ молча прошелъ мимо ряда крестьянъ, которые собрались изъ любопытства поглядть на зрлище его несчастій, одни равнодушно, другіе съ искреннимъ участіемъ, которое бднякъ благоразумно отвергаетъ, но которое наврно испытываетъ, когда видитъ, что ярость стихій пала равно на богача и на него. Вс эти крестьяне чего-нибудь да лишились при наводненіи, кто покоса сна, кто куска огорода, кто овцы, нсколькихъ куръ или кучки дровъ: потери очень-мелкія сами-по-себ, но относительно, можетъ-быть, столь же важныя, какъ и потери богатаго промышленика. Впрочемъ, когда они увидли разстройство прекраснаго имнія, недавно цвтущаго, то не могли избавиться отъ чувства унынія, какъ-будто богатство имло въ-самомъ-себ что-то почтенное, вопреки зависти, которую оно возбуждаетъ.

Господинъ Кардонне не дожидался, пока вода совершенно сбудетъ, чтобъ снова начать работы. Онъ послалъ на окрестные луга собирать матеріалы, унесенные потокомъ, вооружилъ людей лопатами и заступами для расчистки тины и унесеннаго сна, заграждавшихъ входы въ заводъ, и когда туда можно было войдти, вошелъ первый, чтобъ не имть случая понапрасну трогаться жалобными восклицаніями, какія внушитъ постороннимъ первая нечаянность.

VI.
Жанъ плотникъ.

— Вынь карандашъ, Эмиль, сказалъ промышленикъ сыну, который слдовалъ за нимъ изъ страха какой-нибудь опасности для отца: — не ошибись въ цифрахъ, которыя я буду теб диктовать… Одно… два… три колеса переломлены… клтка снесена… большой моторъ поврежденъ… три тысячи… пять… семь или восемь… Возьмемъ maximum: въ длахъ оно врне… Напиши восемь тысячь франковъ… Плотина прорвана?.. странное дло!.. Пиши пятнадцать тысячь… Надо будетъ вновь выложить ее римскимъ цементомъ… Вотъ который уголъ не выдержалъ… Пиши, Эмиль… Написалъ?..

Въ-продолженіе часа, господинъ Кардонне длалъ такимъ образомъ смету своихъ убытковъ и предстоящихъ издержекъ, и когда сынъ началъ складывать итогъ, онъ пожималъ плечами отъ нетерпнія, видя, что, отъ разсянности ли, или отъ непривычки, молодой человкъ исполнялъ не такъ быстро, какъ онъ бы желалъ.

— Кончилъ? спросилъ онъ черезъ дв или три минуты насильственнаго ожиданія.

— Да, батюшка… Выходитъ около восьмидесяти тысячь франковъ.

— Около? подхватилъ господинъ Кардонне, нахмуривъ брови.— Это что за слово?

И онъ вперилъ въ него глаза, свтившіеся насмшливою проницательностью.

— Полно, сказалъ онъ: — я вижу, ты немножко одурлъ отъ того, что гнздился на дерев. Я считалъ у себя въ голов, и съ сожалніемъ долженъ теб сказать, что мой счетъ былъ конченъ прежде, чмъ ты очинилъ карандашъ. Расходовъ предстоитъ на восемьдесятъ-одну-тысячу-пять-сотъ франковъ.

— Много! сказалъ Эмиль, усиливаясь скрыть свое нетерпніе подъ серьёзнымъ видомъ.

— Я не предполагалъ столько силы въ этомъ ручь, возразилъ господинъ Кардонне съ такимъ спокойствіемъ, какъ-будто онъ длалъ смету убытковъ посторонняго ему человка: — но поправить будетъ недолго. Эй! людей сюда… Вонъ, бревно завязло между двумя большими колесами, вода качаетъ его… Снимите его скоре прочь, иначе колеса сломаются.

Приказанію тотчасъ повиновались, но дло было трудне, нежели казалось съ виду. Вся сила механики устремилась на это препятствіе, которое угрожало ей не уступать. Нсколько человкъ ободрали себ руки понапрасну.

— Берегитесь ушибиться! невольно кричалъ Эмиль, кидаясь самъ помогать рабочимъ.

Но господинъ Кардонне съ своей стороны кричалъ:

— Тащи! дергай! бодре! что у васъ за слабыя руки!

Потъ катился съ рабочихъ градомъ, а дло не подвигалось впередъ.

— Посторонитесь вс отсюда! закричалъ вдругъ чей-то голосъ, который Эмиль тотчасъ узналъ: — пустите меня… я одинъ все сдлаю.

Жанъ, вооруженный ломомъ, проворно отодвинулъ одинъ камень, на который никто не обращалъ вниманія, потомъ, съ удивительной ловкостью, далъ сильный толчокъ бревну.

— Тише, тысячу чертей! вскрикнулъ господинъ Кардонне: — ты все переломаешь.

— Если сломаю что-нибудь, такъ плачу! отвчалъ крестьянинъ съ шутливой брюзгливостью.— Теперь, двухъ добрыхъ парней сюда. Ну, упирайся!.. Не робй, Пьерръ, хорошо!.. Еще немного, старинушка Гильйомъ!.. Ай-да молодцы… Чудо! чудо! дай мн отнять ногу, иначе ты ее раздавишь, чортово дитятко! Попало… толкай… не бойся, я держу!..

И меньше чмъ въ дв минуты, Жанъ, котораго присутствіе и голосъ, казалось, электризовали прочихъ рабочихъ, освободилъ машину отъ посторонняго тла, грозившаго ее испортить.

— Ступай со мною, Жанъ, сказалъ господинъ Кардонне.

— Зачмъ, сударь? возразилъ крестьянинъ.— Я ужь наработался на ныншній день.

— Отъ-того-то я и хочу, чтобъ ты пошелъ выпить стаканъ моего лучшаго вина. Пойдемъ, говорятъ теб, мн нужно съ тобою потолковать… Эмиль, скажи матери, чтобъ она велла подать мн малаги.

— Онъ вашъ сынъ? сказалъ Жанъ, смотря на Эмиля съ нкоторымъ волненіемъ.— Если это сынъ вашъ, я иду съ вами, потому-что онъ мн кажется добрымъ малымъ.

— Да, сынъ мой добрый малой, Жанъ, сказалъ господинъ Кардонне крестьянину, когда увидлъ, что онъ принимаетъ полный стаканъ изъ рукъ Эмиля.— И ты тоже добрый малый, однакожь пора теб доказать это получше, нежели какъ ты доказываешь цлые два мсяца.

— Какъ быть, сударь, отвчалъ Жанъ, озираясь вокругъ съ недоврчивымъ видомъ: — ужь мн поздно учиться, и я пришелъ сюда весь въ поту не за тмъ, чтобъ слушать мораль, холодную какъ ледъ. За ваше здоровье, господинъ Кардонне, благодарю и васъ, молодой человкъ, котораго я огорчилъ вчера вечеромъ. Вы не сердиты на меня?

— Постой на минуту, сказалъ господинъ Кардонне: — прежде, чмъ воротишься въ свою лисью нору, возьми вотъ этотъ подарочекъ.

Онъ подалъ ему золотую монету.

— Ненадо, ненадо, сказалъ Жанъ съ досадою, отталкивая подарокъ движеніемъ локтя.— Я не корыстолюбивъ, вы знаете, и не въ угожденіе вамъ трудился съ вашими плотниками. Просто я хотлъ, чтобъ они не надрывались понапрасну. Къ-тому жь, когда смыслишь дло, досадно видть, какъ люди берутся за него совершенно навыворотъ. Я немножко-горячъ, и невольно вмшался въ то, что до меня не касалось.

— Такъ же, какъ и очутился тамъ, гд бы ты не долженъ быть, подхватилъ господинъ Кардонне строгимъ тономъ и съ явнымъ намреніемъ устрашить отважнаго крестьянина.— Послушай, Жанъ, вотъ случай намъ поладить и познакомиться, воспользуйся имъ, или ты будешь раскаяваться. Пріхавъ сюда въ прошломъ году, я замтилъ твою дятельность, смышленость, любовь къ теб всхъ рабочихъ и всхъ жителей здшняго селенія. Я освдомился подробне о твоей честности и ршился поручить теб управленіе моими плотничными работами, предлагалъ теб одному двойное жалованье, поденно ли, или задльно: ты отвчалъ мн вздорами, и какъ-будто не считалъ меня за дловаго человка.

— Совсмъ не то, сударь, извините, я сказалъ вамъ, что не нуждаюсь въ вашей работ, что у меня въ сел ея больше, нежели сколько я успваю длать.

— Отговорка и ложь! Твои дла были очень-худы, а теперь еще хуже. Преслдуемый за долги, ты принужденъ бьмъ покинуть свой домъ, бросить мастерскую и скрываться въ горахъ, какъ зврь, травимый охотниками.

— Если берутся разсуждать, возразилъ Жанъ съ гордостью: — то надо говорить правду.— Меня не преслдуютъ за долги такъ, какъ вы это толкуете. Я всегда былъ честенъ и исправенъ, и если долженъ хоть копейку въ селеніи или въ окрестностяхъ, пусть кто-нибудь это скажетъ и подниметъ на меня руку. Спросите — никого не найдете!

— Однакожь, есть три предписанія взять тебя, и два мсяца жандармы гоняются за тобою, только не могутъ поймать.

— И будутъ гоняться, пока мн угодно. Велика бда, нечего сказать, что жандармы проминаютъ своихъ лошадей по одному берегу Крезы, тогда-какъ я проминаю свои ноги на другомъ! Что, разв они больны отъ-того, что ихъ нанимаютъ прогуливаться и исполнять то, чего они не длаютъ! Не жалйте объ нихъ, господинъ Кардонне, имъ платятъ люди, которые такъ богаты, что не разорятся безъ моихъ тысячи франковъ, потому-что, дйствительно, я присужденъ заплатить тысячу франковъ либо идти въ тюрьму. Вамъ удивительно, молодой человкъ, что бднякъ, который всегда одолжалъ своего ближняго, вмсто того, чтобъ ему вредить, преслдуемъ теперь словно бглый каторжникъ? У васъ еще доброе сердце, не смотря на богатство, потому-что вы еще молоды. Ну, слушайте же, въ чемъ моя вина. Въ томъ, что я послалъ три бутылки вина изъ своего виноградника одному больному товарищу, меня взяли досмотрщики, какъ торгующаго виномъ безъ позволенія, и такъ-какъ я не могъ ни лгать, ни унижаться, чтобъ войдти въ сдлку, такъ-какъ я утверждалъ истину, говоря, что не продавалъ ни капли вина, и, слдовательно, не подлежалъ наказанію, то меня приговорили заплатить то, что у нихъ называется минимомъ, пятьсотъ франковъ штрафа. Прошу покорно, это минимъ! пятьсотъ франковъ — цна моего годичнаго труда за то, что я подарилъ три бутылки вина! Ужь не говорю, что мой бдный собратъ, который получилъ ихъ, былъ также осужденъ, и это меня всего больше взбсило. Я не могъ заплатить пятьсотъ франковъ, и у меня схватили, отняли, продали все, даже мои плотничные инструменты. Если такъ, изъ чего же платить повинность за ремесло, которымъ нельзя прокормиться? Я пересталъ платить, и когда однажды я работалъ въ чужихъ людяхъ, явилось другое взъисканіе за ссору съ помощникомъ мэра, котораго я забывшись чуть не ударилъ. Что длать? мн было нечего сть, я взялъ ружьё и пошелъ застрлить зайца на опушк. Встарину, браконьерство въ здшнемъ краю было въ обыча и въ прав, прежніе помщики глядли на него сквозь пальцы, даже браконьерили съ нами вмст, когда приходила охота.

— Доказательство — г-нъ Антуанъ де-Шатобрёнъ, который до-сихъ-поръ такъ длаетъ, сказалъ г. Кардонне ироническимъ голосомъ.

— Лишь бы не на вашей земл, а то какое вамъ дло? возразилъ съ сердцемъ крестьянинъ.— Вышло, что за одного зайца, убитаго изъ ружья, и за поимку двухъ кроликовъ, я опять взятъ и приговоренъ къ штрафу и тюремному заключенію. Но я ускользнулъ, и съ-тхъ-поръ живу какъ знаю.

— Очень-извстно, какъ ты живешь, Жанъ, сказалъ г. Кардонне.— Ты бродишь день и ночь, браконьёришь везд и во всякое время года, никогда не ночуешь два раза сряду въ одномъ мст, а всего чаще проводишь ночь подъ открытымъ небомъ, гостишь иногда въ Шатобрён, котораго владльца выкормила твоя мать и котораго я не осуждаю за вспоможеніе теб, хотя онъ сдлалъ бы умне и полезне, еслибъ уговаривалъ тебя къ труду и порядочной жизни… Ну, Жанъ,— довольно толковать по-пусту, выслушай меня. Я беру участіе въ твоей судьб, и возвращу теб свободу и безопасность, поручившись за тебя. Ты отдлаешься нсколькими днями заключенія, только для формы, я заплачу за тебя вс штрафы, и тогда ты можешь ходить смло, ясно ли?

— О! такъ, батюшка! вскричалъ Эмиль: — вы добры, вы справедливы. Что, Жанъ, правду ли я говорилъ?

— Кажется, вы ужь знакомы? сказалъ г. Кардонне.

— Да, батюшка, отвчалъ Эмиль съ жаромъ.— Жанъ оказалъ мн самому услугу вчера, а еще боле располагаетъ меня къ нему то, что я видлъ ныньче, какъ онъ серьёзно подвергалъ опасности жизнь свою, чтобъ спасти изъ воды ребенка. Жанъ, пріймите одолженіе батюшки, и пусть его великодушіе побдитъ ложную гордость.

— Хорошо, господинъ Эмиль, отвчалъ плотникъ:— вы любите своего батюшку, это хорошо. Я также почиталъ своего отца! Но посмотримъ, господинъ Кардонне, на какихъ условіяхъ вы все это для меня сдлаете?

— Ты будешь работать у меня по плотничному длу, отвчалъ промышленикъ:— будешь завдывать имъ.

— Работать для вашего заведенія, которое должно разорить столько народа?

— Нтъ, которое обогатитъ всхъ моихъ рабочихъ и тебя.

— Хорошо! сказалъ Жанъ, начинавшій колебаться:— не я, такъ другіе будутъ у васъ работать, и я не могу этому помшать. Пожалуй, я работаю для васъ на тысячу франковъ. Но кто будетъ меня кормить во все время, пока я буду выплачивать вамъ долгъ свои со дня на день?

— Я буду кормить, потому-что увеличу цлой третью твою поденную плату.

— Третью! Мало, потому-что мн надо одваться. Я совершенно нагъ.

— Хорошо, я кладу двойную цну, твои день стоитъ тридцать су по здшнимъ цнамъ, а я заплачу теб за него по три франка, всякій день ты будешь получать половину ихъ, а другая половина пойдетъ на сквитанье со мною.

— Пожалуй! Оно долго будетъ, продлится года четыре покрайней-мр.

— Ошибаешься, ровно два года. Надюсь, что черезъ два года мн уже нечего будетъ строить.

— Какъ, сударь, значитъ, я буду работать у васъ каждый день, вс дни года безъ перемежки?

— Кром воскресенья.

— О! еще бы воскресенье! Но разв я не буду имть дня или двухъ въ недлю, которые бы могъ проводить какъ мн вздумается

— Жанъ! ты, какъ видно, сдлался лнивъ. Вотъ они, плоды-то бродяжничества.

— Полноте! гордо сказалъ плотникъ:— сами вы лнивы! Жанъ никогда не бывалъ подлецомъ и не будетъ имъ въ шестьдесятъ лтъ отъ роду. Но, видите ли, я не безъ намренія соглашаюсь взять вашу работу. Мое намреніе — построить себ домишко. Благо мой продали, я радъ выстроить новый, дланный мною однимъ, по моему вкусу, по моей мысли. Вотъ зачмъ я хочу имть покрайней-мр одинъ день въ недлю для себя.

— На это я не соглашусь, отвчалъ промышленикъ сурово.— Ты не будешь имть дома, не будешь имть своихъ инструментовъ, будешь ночевать у меня, сть у меня, работать только моими инструментами, будешь…

— Довольно, довольно! Я вижу, что буду вашею собственностью, вашимъ рабомъ. Спасибо, сударь, дло у насъ не сладится.

И онъ пошелъ къ дверямъ.

Эмиль находилъ условія отца очень-суровыми, но участь Жана грозила быть еще сурове, если онъ откажется. Онъ попробовалъ помирить ихъ.

— Добрый Жанъ, сказалъ онъ, удерживая его:— подумайте, заклинаю васъ. Два года скоро пройдутъ, и благодаря маленькой экономіи, которую вы можете соблюдать въ это время, тмъ больше, прибавилъ онъ, смотря на г-на Кардонне съ умоляющимъ и вмст твердымъ видомъ: — что батюшка будетъ васъ кормить не въ счетъ условленнаго жалованья…

— Въ-самомъ-дл? сказалъ Жанъ тронутый.

— Согласенъ, отвчалъ г. Кардонне.

— Дальше: платье ваше, Жанъ, неважная вещь, и мы съ матушкой поставимъ за удовольствіе поправить вашъ гардеробъ. И такъ, черезъ два года у васъ будетъ чистыя дв тысячи франковъ, этого достаточно, чтобъ построить домъ для одинокаго, потому-что вы холостой…

— Вдовый, сударь, сказалъ Жанъ со вздохомъ: — и сына потерялъ на служб.

— Тогда-какъ, если ты будешь брать жалованье понедльно, возразилъ Кардонне-отецъ холодно:— ты его проживешь и по прошествіи года ничего не выстроишь и ничего не сбережешь.

— Вы слишкомъ обо мн заботитесь: вамъ какое дло?

— Такое дло, что мои работы, безпрестанно прерываемыя, пойдутъ медленно, что я не буду никогда имть тебя подъ рукою, и что черезъ два года, когда ты предложишь мн продолженіе своихъ услугъ, ты ненуженъ будешь мн. Я принужденъ буду поручить твою должность другому.

— Все-таки вамъ будутъ нужны починки! Или вы думаете, что я хочу васъ обанкрутить?

— Нтъ, но по мн лучше твое банкрутство, чмъ замедленіе.

— О! какъ вы торопитесь наслаждаться! Ну, и такъ, вы дадите мн одинъ день въ недлю, и я буду имть свои инструменты.

— Видно, онъ очень дорожитъ этимъ свободнымъ днемъ, сказалъ Эмиль:— уступите ему, батюшка.

— Я даю ему воскресенье.

— А я принимаю его только для отдыха, сказалъ Жанъ съ негодованіемъ.— Разве вы считаете меня за язычника? Я не работаю по воскресеньямъ, это принесло бы мн несчастіе, и я длалъ бы нечистую работу для васъ и для себя.

— Хорошо, батюшка дастъ вамъ понедльникъ…

— Молчи, Эмиль, что за понедльникъ! Этому не бывать. Ты не знаешь этого человка. Смышлёный работникъ и мастеръ на изобртенія иногда удачныя, часто ребяческія, онъ утшается только тогда, когда можетъ работать пустяки самъ для себя, онъ немножко столяръ, немножко краснодерёвецъ, и мало ли что еще! У него искусныя руки, но, отдавшись своимъ прихотямъ, онъ становится звакою, разсяннымъ, неспособнымъ къ серьёзной работ.

— Онъ художникъ, батюшка! сказалъ Эмиль, улыбаясь сквозь слезы.— Сжальтесь надъ геніемъ!

Г. Кардонне съ презрительнымъ видомъ поглядлъ на сына, но Жанъ, схвативъ руку юноши, сказалъ съ своей странной и благородной фамильярностью:

— Дитя мое, не знаю, отдаешь ли ты мн справедливость или шутишь надо мною, но ты сказалъ правду. Во мн больше духа изобртенія, нежели нужно для того ремесла, котораго отъ меня здсь требуютъ. Когда я работаю у своихъ деревенскихъ пріятелей, у графа Антуана, у священника, у мэра, или у такихъ же бдняковъ, какъ я, они говорятъ мн: ‘Длай какъ хочешь, изобртай самъ, старикъ! Слдуй своей иде, оно будетъ подольше, за то выйдетъ хорошо!’ И тогда-то я работаю съ охотою, да! съ такой охотой, что забываю часы и тружусь даже ночью. Это меня утомляетъ, нагоняетъ лихорадку, убиваетъ меня иногда, но я люблю это, вотъ видишь, какъ другіе любятъ вино. Это мое утшеніе… Да! смйтесь, шутите, г. Кардонне! Ваша насмшка обижаетъ меня, и я не буду на васъ работать, ни за что въ свт не буду, хотя бы жандармы сейчасъ явились и хотя бы дло шло о гильйотин… Продаться вамъ тломъ и душою на два года! Длать только то, что вамъ вздумается, исполнять ваши изобртенія и самому не имть мысли! Если вы меня знаете, я тоже васъ знаю, знаю, что вы за человкъ, и что у васъ все ходитъ по вашей мрк. Такъ я буду поденьщикомъ, буду работать, какъ покойный мой отецъ работалъ на гаржилесскихъ аббатовъ? Боже меня сохрани! Я не продамъ своей души такому скучному и глупому труду. Еще бы еслибъ вы дали мн день отдыха и вознагражденія, чтобъ удовлетворять моимъ прежнимъ заказчикамъ и самому-себ, а то ничего!

— Да, ничего, сказалъ г. Кардонне съ сердцемъ, потому-что самолюбіе артиста было задто съ той и другой стороны.— Убирайся, ты мн не нуженъ, возьми этотъ наполеондоръ, и ступай, давай себя вшать гд хочешь!

— Ныньче не вшаютъ, сударь, отвчалъ Жанъ, швырнувъ на полъ золотую монету.

— Эмиль, сказалъ г. Кардонне, лишь-только Жанъ вышелъ: — позови сюда сельскаго сторожа, того, что стоитъ на крыльц съ желзной вилою въ рук.

— Боже мои, что вы хотите длать? спросилъ Эмиль въ испуг.

— Возвратить этого человка къ разсудку, къ доброму поведенію, къ труду, къ обезпеченности, къ счастію. Когда ночуетъ въ тюрьм, онъ будетъ сговорчиве и поблагодаритъ когда-нибудь меня за то, что я освободилъ его отъ его внутренняго демона.

— Но, батюшка, посягать на личную свободу… вы не можете этого…

— Я мэръ съ ныншняго дня, и моя обязанность забирать бродягъ. Слушайся, Эмиль, или я самъ пойду.

Эмиль еще мшкалъ. Г. Кардонне, немогшій переносить тни непослушанія, сердито оттолкнулъ его отъ двери и пошелъ, въ качеств перваго сановника мстечка, отдать приказъ сельскому сторожу арестовать Жана Жанилу, гаржилесскаго урожденца, плотника по ремеслу, въ настоящее время безъ опредленнаго мста жительства.

Порученіе было очень не по сердцу сторожу, и г. Кардонне прочелъ нершимость на лиц его.

— Кальйо, сказалъ онъ повелительнымъ тономъ:— или въ отставку черезъ недлю, или двадцать франковъ награжденія!

— Слушаю, сударь, отвчалъ Кальйо.

И, потряхивая пикою, онъ пустился скорымъ шагомъ.

Кальйо настигъ бглеца въ двухъ ружейныхъ выстрлахъ отъ селенія, и не трудно было настичь, потому-что тотъ шелъ медленно, опустивъ голову на грудь и углубясь въ печальное раздумье. ‘Еслибъ не моя безумная голова’, разсуждала’ онъ: ‘я былъ бы теперь на пути къ покою и благосостоянію, вмсто того, чтобъ опять надвать ошейникъ нищеты, бродить подобно волку по чащамъ и скаламъ, быть часто въ тягость бдному Антуану, который добръ, всегда радъ мн, но который бденъ и даетъ мн больше хлба и вина, нежели сколько я поймаю своими тенетами куропатокъ и зайцевъ для стола его… А пуще всего раздираетъ сердце то, что надо вчно покидать бдную деревеньку, гд я родился, гд провелъ цлую жизнь, гд вс мн друзья, и куда не могу теперь являться иначе, какъ подобно голодной собак, которая рискуетъ ружейнымъ выстрломъ изъ-за куска хлба. А между-тмъ, вс здшніе жители добры ко мн, и еслибъ не боялись кое-кого, дали бы мн пріютъ!’

Раздумывая такимъ образомъ, Жанъ услышалъ звонъ къ вечерн и невольно слезы покатились по его загорлымъ щекамъ. ‘Нтъ’, подумалъ онъ: ‘на десять льё вокругъ нтъ ни одного колокола пріятне звукомъ гаржилесскаго!’ Дроздъ заплъ подл него въ кустахъ. ‘Ты счастливъ’, сказалъ онъ, мечтая вслухъ: ‘ты можешь гнздиться тамъ, летать по всмъ этимъ садамъ, которые я такъ хорошо знаю, и кормиться плодами всхъ и каждаго, не боясь попасть въ руки недобрыхъ людей’.

— Такъ и есть, сказалъ голосъ позади его:— арестую тебя именемъ г. Кардонне!

И Кальйо схватилъ его за воротъ.

VII.
Арестъ.

— Ты, Кальйо! ты! сказалъ изумленный плотникъ съ тмъ же выраженіемъ, съ какимъ, вроятно, говорилъ Цезарь подъ кинжаломъ Брута.

— Да, я сельскій сторожъ! кричалъ Кальйо изъ всхъ силъ, чтобъ его слышали въ окрестности, еслибъ тамъ случились свидтели.

А тихо прибавилъ:

— Бгите, дядя Жанъ. Оттолкните меня и бгите!

— Оказывать сопротивленіе, чтобъ еще больше запутать свои дла? Нтъ, Кальйо, это было бы еще для меня хуже. Но какъ ты ршился арестовать друга твоего семейства, твоего крестнаго отца? Несчастный!

— Вдь я и не арестую васъ, крёстный, сказалъ Кальйо шопотомъ.— Ну, пойдемъ со мною, не то кликну помощь! закричалъ онъ, что было мочи.— Ну же! продолжалъ онъ исподтишка:— бгите, дядя Жанъ, сдлайте видъ, будто толкнули меня, а я упаду на земь.

— Нтъ, мой бдный Кальйо, черезъ это ты потерялъ бы мсто, или по-крайней-мр прослылъ бы трусомъ и мокрой курицей. Ужь если у тебя достало духа принять порученіе, надо его исполнить. Вижу, что теб пригрозили, тебя принудили, удивляюсь только, что г. Жарижъ ршился сдлать со мной такую штуку.

— Да мэромъ ужь не г. Жарижъ, а г. Кардонне.

— Ну, такъ понимаю, и пожалуй, я не прочь поколотить тебя за то, что ты тотчасъ не подалъ въ отставку.

— Правда ваша, дядя Жанъ, сказалъ смущенный Кальйо:— пойду, сейчасъ подамъ. Всего лучше. Уходите скоре!

— Онъ пусть уходитъ! а ты… останься на своемъ мст, сказалъ Эмиль Кардонне, вышедъ изъ-за кустарника.— На, пріятель, падай, благо ты хочешь упасть, прибавилъ онъ, ловко подбивъ ему ногу по-школьничьи: — и если спросятъ тебя, кто виновникъ этого насилія, скажи батюшк, что его сынъ.

— А! славная выдумка! сказалъ Кальйо потирая колни:— и если папенька посадитъ васъ въ тюрьму, не мое дло. Вы повалили меня немножко-крпко, лучше, еслибъ это было на трав. Что жь! ушелъ ли онъ, этотъ старый глупецъ Жанъ?

— Нтъ еще, сказалъ Жанъ, который взошелъ на пригорокъ и былъ на готов бжать.— Благодарю, г. Эмиль, никогда не забуду, потому-что я покорился бы своей участи, еслибъ имлъ дло съ однимъ закономъ, но когда знаю, что это предательство вашего батюшки, легче брошусь головой въ рку, нежели поддамся такому злому и фальшивому человку. Вы, вы заслуживали бы родиться отъ кого-нибудь получше, у васъ есть сердце, и пока я живъ…

— Бги, отвчалъ Эмиль, подходя къ нему:— и остерегайся говорить мн худо про отца моего. У меня есть многое теб сказать, но теперь не время. Не будешь ли ты въ Шатобрён ужо вечеромъ?

— Буду, сударь. Возьмите предосторожности, чтобъ за вами не подсматривали, и не спрашивайте меня слишкомъ-громко у воротъ. Ну, по вашей милости, я еще вольный человкъ, и не могу пожаловаться.

Онъ пустился стрлою, и Эмиль, обернувшись, увидлъ Кальйо въ растяжку на земл, какъ-будто безъ чувствъ.

— Что такое? спросилъ молодой человкъ въ испуг: — не ушибъ ли я тебя въ-самомъ-дл? больно теб?

— Вамъ-то ничего, сударь, отвчалъ хитрый крестьянинъ:— а тутъ, видите, надо, чтобъ кто-нибудь пришелъ поднять меня, чтобъ я имлъ видъ побитаго.

— Ненужно, я беру все на себя, сказалъ Эмиль.— Встань, и ступай, скажи батюшк, что я помшалъ открытой силою аресту Жана. Я иду за тобой слдомъ, и остальное ужь мое дло.

— Напротивъ, сударь, ступайте впередъ. Надо, чтобъ я шелъ прихрамывая, иначе, если я побгу бгомъ разсказывать, что вы отшибли мн ноги и что я вытерплъ это, вашъ батюшка не повритъ, и меня отставятъ.

— Дай сюда руку, обопрись на меня, и мы прійдемъ вмст, сказалъ Эмиль.

— Дло, сударь. Поддержите меня немножко. Потише! Чортъ возьми! я весь расшибенъ.

— Не шутя? Я былъ бы въ отчаяніи, мой другъ.

— Э, сударь, ни крошечки, но такъ надо говорить.

— Что это значитъ? строго сказалъ г. Кардонне, увидвъ сельскаго сторожа, опиравшагося на Эмиля.— Жанъ противился, врно, ты какъ дуракъ далъ съ собою сладить, и виновный убжалъ?

— Ничуть нтъ, сударь, виновный не противился, бдняжка, а вотъ вашъ сынокъ, проходя мимо, толкнулъ меня ненарочно, когда только-что я занесъ руку на виновнаго, бацъ! и я отлетлъ шаговъ на пятьдесятъ, вверхъ ногами, на скалы. Онъ, голубчикъ, самъ очень жаллъ и бросился удержать меня отъ паденья въ рку, иначе я хлебнулъ бы воды, непремнно! А дядя Жапплу и радъ, улизнулъ, пока я лежалъ одурлый, не могши шевельнуться ни рукой, ни ногой. Еслибъ милость ваша была пожаловать мн капельку вина, куда бы хорошо, а то, кажется, желудокъ у меня поразстроился.

Эмиль, видя, что крестьянинъ, при простоватой и недалекой наружности, уметъ лучше его солгать и свести концы, подумалъ-было, не подтвердить ли случай въ томъ вид, какъ онъ его повернулъ. Но онъ скоро прочелъ въ проницательныхъ глазахъ отца, что тотъ не удовлетворился бы безмолвнымъ подтвержденіемъ, и что для увренія его нужно было имть безстыдство одинаковое съ Кальйо.

— Что за нелпая исторія? сказалъ г-нъ Кардонне, нахмуря брови.— Съ которыхъ поръ сынъ мой такимъ силачомъ, такимъ невжей и такъ спшитъ ходить по одной дорог съ тобою? Если ты такъ нетвердъ на ногахъ, что съ толчка опрокидываешься и падаешь какъ чурбанъ, то врно ты пьянъ! Говори правду, Эмиль, вроятно, Жанъ Жапплу прибилъ его, можетъ-быть, столкнулъ въ оврагъ, а ты, — ты и теперь еще смешься какъ сущее дигя, нашелъ это забавнымъ, и кинувшись на помощь этому глупцу, согласился принять на себя мнимую неосторожность? Вдь такъ, не правда ли?

— Нтъ, батюшка, не такъ, сказалъ съ ршимостью Эмиль.— Я дитя, правда, отъ-того, можетъ-быть, моя втренность была не безъ умысла. Пусть Кальйо думаетъ что хочетъ о моей манер опрокидывать людей, проходя мимо ихъ, если я ушибъ его, то готовъ просить у него извиненія и наградить его. А между-тмъ, позвольте отослать его къ экономк, чтобъ она дала ему лекарства, котораго онъ требуетъ, и когда мы будемъ одни, я скажу вамъ откровенно, какъ мн случилось сдлать эту глупость.

— Ступай, отведи его въ буфетъ, сказалъ г-нъ Кардонне: — и воротись тотчасъ.

— Смотрите, г-въ Эмиль! сказалъ Кальйо молодому человку, сходя въ буфетъ: — я васъ не выдалъ, не выдайте же и вы меня!

— Не безпокойся, пей не теряя разсудка, отвчалъ молодой человкъ:— и будь увренъ, что въ виноватыхъ буду одинъ я.

— Зачмъ же, чортъ возьми, хотите вы себя обвинить? Это будетъ, извините, страшная глупость.

— Ужь это мое дло, поддерживай только свой разсказъ, благо ты умлъ хорошо свести концы, я объясню свои намренія, какъ мн нужно.

— Да у васъ предоброе сердце, сказалъ Кальйо съ изумленіемъ.— Вы никогда не будете имть отцовской головы!

— Ну, Эмиль, сказалъ г-нъ Кардонне, котораго сынъ нашелъ ходящимъ въ волненіи по кабинету:— какъ ты объяснишь мн свое непостижимое приключеніе?

— Батюшка, я одинъ виноватъ, отвчалъ съ твердостью молодой человкъ.— Пусть все ваше неудовольствіе и вс послдствія вины моей падутъ на меня. Клянусь честью, Жанъ Жапплу давалъ себя арестовать безъ малйшаго сопротивленія, когда я сильно толкнулъ сторожа, чтобъ его повалить, и сдлалъ это нарочно.

— Хорошо, сказалъ хладнокровно г-нъ Кардонне, желавшій знать всю правду: — и болванъ упалъ, упустилъ своего арестанта, а между-тмъ, хотя лжетъ теперь, онъ очень ясно-видлъ, что это было не нечаянность, а умыселъ съ твоей стороны?

— Онъ вовсе не понялъ моего намренія, возразилъ Эмиль: — онъ былъ обезоруженъ и поваленъ нечаянно, кажется, даже немного ушибся, падая.

— И ты оставилъ его думать, что это была разсянность съ твоей стороны, надюсь?

— Что нужды, какъ онъ думаетъ о моемъ намреніи и что у него на ум! Вы можете судить только дла.

— И это говоритъ мн сынъ мой?

— Не сынъ, батюшка, а вашъ подчиненный, виновный, котораго вы можете судить и наказать. Когда вы спросите меня лично, я буду отвчать вамъ, какъ слдуетъ. Но тутъ дло идетъ о бдняк, который живетъ своимъ скромнымъ мстомъ. Онъ покоренъ вамъ, боится васъ, и если вы прикажете ему отвести меня въ тюрьму, онъ готовъ будетъ повиноваться.

— Эмиль, ты меня разжалобилъ. Оставимъ сторожа съ его ужиномъ. Я прощаю ему — и позволяю теб сдлать ему хорошій подарокъ, чтобъ онъ молчалъ, потому-что не намренъ открывать твое пребываніе здсь смшнымъ происшествіемъ. Но растолкуй мн, пожалуйста, зачмъ ты набиваешься на потшную драму? Что это за приключеніе, гд ты играешь роль Донъ-Кихота, принимая Кальйо за своего Санчо-Пансу? Куда ты такъ спшилъ, когда очутился при арестованіи? Что за фантазія пришла теб избавлять этого человка отъ рукъ правосудія и отъ благодтельныхъ намреній, которыя я имлъ въ-отношеніи его? Или ты помшался въ-продолженіе полугода, что мы не видались? Или далъ обтъ рыцарства? или хотлъ поперечить моимъ планамъ и идти наперекоръ мн? Отвчай серьёзно, если можешь, потому-что отецъ твой очень-серьёзно тебя спрашиваетъ.

— Батюшка, я могъ бы многое отвчать вамъ, еслибъ вы спросили меня о моихъ чувствахъ и моемъ образ мыслей. Но тутъ рчь о неважномъ частномъ факт, и я скажу вамъ въ короткихъ словахъ, какъ было дло. Я бросился за бглецомъ, чтобъ спасти его отъ стыда и горя быть арестованнымъ, надялся опередить Кальйо и уговорить Жана возвратиться, по доброй вол принять ваши предложенія. Прибжавъ слишкомъ-поздно и не могши убдить сторожа не исполнять вашего приказанія, я воспрепятствовалъ ему, подвергаясь одинъ наказанію за проступокъ. Я дйствовалъ произвольно, не преднамренно, не обдуманно, увлекаясь только неодолимымъ чувствомъ состраданія и огорченія. Если я дурно поступилъ, осудите меня, но если мрами кротости и убжденія я возвращу вамъ Жана по доброй вол прежде двухъ сутокъ, то простите меня.

— Эмиль, сказалъ господинъ Кардонне, прошедшись нсколько разъ въ молчаніи:— я долженъ бы сдлать теб строгій выговоръ за явное сопротивленіе моей вол. Тутъ видны съ твоей стороны непомрная гордость и отсутствіе уваженія къ родительской власти. Я не охотникъ часто терпть подобныя выходки, ты меня знаешь, или уже забылъ съ-тхъ-поръ, какъ мы разстались другъ съ другомъ, но на теперешній разъ увольняю тебя отъ долгихъ увщаній, ты, мн кажется, не расположенъ ими воспользоваться. Къ-тому же, судя по твоему поведенію и потому, что знаю о настро твоего ума, я вижу, что мы должны поговорить порядкомъ о самомъ основаніи твоихъ идей и о твоихъ видахъ на будущее. Несчастіе, которое ныньче меня постигло, не даетъ мн досуга потолковать съ тобою ужо вечеромъ. Ты испыталъ много безпокойства въ-теченіе дня, и вроятно имешь надобность въ отдых: ступай, побудь съ матерью, и ложись раньше спать. Когда порядокъ и спокойствіе возстановятся въ моемъ заведеніи, я скажу теб, зачмъ призвалъ тебя изъ того, что ты называлъ своимъ изгнаніемъ, и также чего ожидаю теперь отъ тебя.

— А до этого объясненія, котораго я душевно желаю, отвчалъ Эмиль: — потому-что въ первый разъ вы обойдетесь со мною не какъ съ ребенкомъ, смю ли думать, батюшка, что вы не сердиты на меня?

— Когда я вижусь съ тобою посл долгой разлуки, трудно было бы мн не быть снисходительнымъ, сказалъ господинъ Кардонне, пожимая ему руки.

— Бдный Кальйо не лишится мста? возразилъ Эмиль, обнимая отца.

— Нтъ, съ условіемъ, что ты впередъ не будешь вмшиваться въ дла мои.

— И вы не велите арестовать Жана?

— Мн нечего отвчать на такой вопросъ, я слишкомъ понадялся на тебя, Эмиль: вижу, что мы неодинаково думаемъ о нкоторыхъ пунктахъ, и до-тхъ-поръ, пока не согласимся, я не хочу пускаться въ увренія, неприличныя мн. Довольно, прощай, мой милый! У меня есть занятія.

— Не могу ли я помочь вамъ? вы никогда не считали меня способнымъ облегчить вамъ какой-нибудь трудъ!

— Надюсь, что сдлаешься способнымъ. Но покамстъ ты еще не знаешь сложенія.

— Цифры, все цифры!

— Ступай же спать, а я буду трудиться, чтобъ ты былъ богатъ въ-послдствіи.

— Ахъ! разв я ужь и то не богатъ? думалъ Эмиль, уходя.— Если, какъ батюшка часто и справедливо говаривалъ, богатство налагаетъ огромныя обязанности, зачмъ же тратить жизнь на созиданіе этихъ обязанностей, которыя, можетъ-быть, свыше силъ нашихъ?

Слдующій день посвященъ былъ на исправленіе безпорядка, причиненнаго наводненіемъ. Г-нъ Кардонне, не смотря на твердость своего характера, испытывалъ глубокое огорченіе, замчая на каждомъ шагу какую-нибудь нечаянную потерю въ безчисленныхъ подробностяхъ заведенія, его рабочіе упали духомъ. Вода, которая приводила въ движеніе заводъ и которой силу еще нельзя было уравнять, давала машинамъ безпорядочное круговращеніе, усиливаясь по мръ того, какъ стекала подъ шлюзами. Промышленикъ былъ серьёзенъ и задумчивъ, втайн досадовалъ на недостатокъ присутствія духа въ людяхъ, которыми управлялъ и которые казались ему машинами больше самыхъ машинъ. Онъ пріучилъ ихъ къ безотчетному, слпому повиновенію, и чувствовалъ, что въ критическія минуты, когда воля одного человка становится недостаточною, рабочіе машины — самые плохіе слуги въ свт. Однакожъ, онъ не звалъ Эмиля помогать себ, а напротивъ, всякій разъ, когда молодой человкъ предлагалъ свои услуги, удалялъ его подъ разными предлогами, какъ-будто въ-самомъ-дл не надялся на него. Такая манера прогонять его была всего убійственне для пылкаго и благороднаго сердца.

Эмиль попробовалъ искать утшенія у матери: но добрая г-жа Кардонне совершенно лишена была душевной упругости, и скука, которую нагоняло на всхъ изнуреніе ея ума и родъ оцпеннія, поразившаго на вкъ ея душу, проявлялась на сып неодолимою грустью, когда она старалась утшить его и развлечь. Она тоже обходилась съ нимъ, какъ съ ребенкомъ, и путемъ нжности достигала того же печальнаго результата, какъ и мужъ. Не имя силы измрять бездну, раздлявшую отца съ сыномъ, и, однакожь, владя достаточнымъ смысломъ, чтобъ ее угадывать, она съ ужасомъ отвращала отъ нея мысль и покушалась на краю ея играть съ сыномъ, какъ-будто-бы онъ могъ обманывать себя на этотъ счетъ.

Она водила его по дому и по саду, указывая ему на тысячи бездлокъ и стараясь его уврить, что она несчастна только отъ-того, что рка вышла изъ береговъ.

— Еслибъ ты пріхалъ днемъ раньше, говорила она ему:— ты увидлъ бы, какъ все здсь было хорошо, чисто, прекрасно! Я заране утшалась мыслью, что подамъ теб кофе въ хорошенькой жасминной бесдк, которая была тамъ, на краю террасы. Увы! теперь нтъ и слда ея: даже землю смыло и въ замнъ нанесло намъ этой гадкой грязи и дресвы.

— Утшьтесь, маменька, отвчалъ Эмиль: — мы скоро возвратимъ вамъ все это, если батюшкинымъ рабочимъ не будетъ времени, я сдлаюсь вашимъ садовникомъ. Вы разскажете мн, какъ что было расположено… при томъ же я самъ видлъ: это былъ какъ-будто прекрасный сонъ. Съ холма, что напротивъ, я любовался вашимъ волшебнымъ садомъ, вашими прекрасными цвтами, которые одна минута разорила и истребила въ глазахъ моихъ, но потери все вознаградимыя: не огорчайтесь, другіе еще больше потерпли!

— Когда подумаю, что тебя-самого едва не унесла эта проклятая рка, которую теперь ненавижу! Ахъ, дитя мое! я оплакиваю тотъ день, когда отцу твоему пришла фантазія поселиться здсь. Въ-теченіе зимы у насъ ужь нсколько разъ было наводненіе, и онъ принужденъ бывалъ начинать съизнова вс работы. Это его огорчаетъ и мучитъ больше, нежели онъ хочетъ показать. Характеръ его ожесточается, и здоровье наконецъ разстроится. А все виновата рка!

— Но вы, маменька, сами не находите ли, чтобъ этотъ совершенно-новый домъ, этотъ сырой воздухъ, были вредны для вашего здоровья?

— Право, не знаю, дитя мое. Я во всемъ утшалась своими цвтами, въ надежд увидть тебя. Наконецъ, ты пріхалъ, и находишь какую-то помойную яму, какое-то болото, тогда-какъ я надялась, что ты съ своей сигаркой и книжкой будешь ходить по коврамъ цвтовъ и зелени. Несносная рка!

Когда наступилъ вечеръ, Эмиль замтилъ, что день показался ему безмрно-длиненъ отъ проклятій рк, слышавшихся изъ всхъ устъ и на вс лады. Отецъ одинъ продолжалъ твердить, что все пустяки, что лишняя сажень гласиса укротитъ этотъ ручей навсегда, но его блдное лицо и стиснутые зубы показывали внутреннее бшенство, которое видть было больне, нежели слышать вс восклицанія другихъ.

Обдъ былъ печаленъ и холоденъ. Поминутно-тревожимый господинъ Кардонне безпрестанно вставалъ изъ-за стола и уходилъ отдавать приказанія, и какъ г-жа Кардонне обращалась съ нимъ съ безпредльнымъ почтеніемъ, то вс блюда уносили грть и приносили назадъ пересплыя, онъ находилъ ихъ дрянными, жена то блднла, то краснла, сама бгала на кухню, суетилась, борясь между желаніемъ дождаться мужа и не заставлять ожидать сына, которому казалось, что обдали очень-плохо и очень-долго въ этомъ богатомъ дом.

Изъ-за стола вышли такъ поздно и броды рки были еще такъ ненадежны въ потьмахъ, что Эмиль долженъ былъ отказаться отъ намренія хать въ Шатобрёнъ. Онъ разсказалъ, какъ его тамъ приняли.

— О! я съзжу къ нимъ поблагодарить ихъ! воскликнула г-жа Кардонне.

Но мужъ прибавилъ:

— Можешь уволить себя отъ этого. Я вовсе не желаю, чтобъ ты накликала мн общество стараго пьяницы, который живетъ на ровной ног съ крестьянами, и который напивался бы у меня въ кухн съ моими рабочими.

— Дочь его премилая двушка, робко сказала г-жа Кардонне.

— Дочь! возразилъ мужъ съ надменностью.— Какая дочь? та, что родилась у него отъ служанки?

— Онъ ее призналъ.

— Хорошо и сдлалъ, потому-что старая Жанилла очень затруднилась указать настоящаго отца этому ребенку. Мила она или нтъ, я надюсь, что Эмиль не подетъ туда ныншній вечеръ. Погода пасмурная и дороги дурны.

— О! нтъ, вскричала г-жа Кардонне: — ныншній вечеръ онъ не подетъ: онъ не захочетъ вводить меня въ такое безпокойство. Завтра, днемъ, если рка совершенно войдетъ въ берега, съ Богомъ!

— Пожалуй, завтра, отвчалъ Эмиль, очень-недовольный, но послушный матери: — потому-что я непремнно обязанъ побывать у нихъ съ благодарностью за ласковое гостепріимство, какимъ пользовался.

— Конечно, ты обязанъ, сказалъ господинъ Кардонне: — но тмъ, надюсь, и ограничатся твои сношенія съ этимъ семействомъ, которое мн посщать не прилично. Не засиживайся долго, завтра вечеромъ я намренъ толковать съ тобою, Эмиль.

На разсвт слдующаго дня, прежде, чмъ проснулись родители, Эмиль веллъ осдлать себ лошадь, и перехавъ рку еще мутную и неспокойную, поскакалъ въ галопъ по дорог въ Шатобрёнъ.

VIII.
Жильберта.

Утро было прекрасное и солнце всходило, когда Эмиль подъзжалъ къ Шатобрёну. Развалина, показавшаяся ему такою страшною при блеск молній, имла теперь видъ изящества и пышности, котораго не могли изгладить время и запустніе. Утренніе лучи озаряли ее блдно-розовымъ свтомъ, и зелень, которою поросла она, разстилалась кокетливо, какъ украшеніе, достойное быть двственнымъ саваномъ такого прекраснаго памятника.

Дйствительно, мало въ замкахъ подъздовъ, которые были бы такъ барски устроены и такъ величаво расположены, какъ подъздъ Шатобрёна. Квадратное зданіе, которое заключаетъ въ себ дверь и перистиль оживою, отличной постройки, блый камень, употребленный на сводъ и рамы ршетки, неизмнной близны. Фасадъ выходитъ на муравистый и деревистый холмъ, плотно лежащій на скал и спускающійся стремниною къ быстрому ручью. Деревья, скалы и лужайки, разсянныя въ безпорядк по этимъ круто-покатымъ пдоскостямъ, имютъ натуральную прелесть, которой никогда не превосходили созданія искусства. Съ другаго фасада, видъ пространне и величественне: Крёза, перескаемая двумя косыми шлюзами, образуетъ, среди изъ и луговъ, два тихіе водопада, нжно-мелодическіе на этой рк, то спокойной, то порывистой въ теченіи, всюду прозрачной какъ хрусталь и всюду окаймленной восхитительными пейзажами и живописными развалинами. Съ верха главной башни замка видно, какъ она тысячью излучинъ углубляется въ стремнистыя пропасти и бжитъ словно полоса ртути по темной зелено и промежъ скалъ, поросшихъ красноватымъ верескомъ.

Перехавъ мостъ, идущій черезъ широкій ровъ, отчасти засыпанный, и съ окраинами, покрытыми густой травою и цвтущимъ терновникомъ, Эмиль полюбовался на чистоту, которую дождь послдней грозы придалъ обширной природной террас и всмъ окрестностямъ развалины. Вся обвалившаяся штукатурка была снесена, вмст съ раскиданными обломками дерева, и словно какая-нибудь гигантская фея тщательно вымыла дорожки и ветхія стны, обмела песокъ и очистила проходъ отъ всего сора разрушенія, котораго помщикъ никогда бы не имлъ средства вывезти. Такимъ-образомъ, наводненіе, попортившее, загрязнившее и разрушившее всю красоту новаго дома Кардонне, только вычистило и обновило запустлое зданіе Шатобрёна. Его непоколебимыя старыя стны презирали вка и бури, и возвышенный постъ, ими занимаемый, казалось назначенъ былъ господствовать надъ всми эфемерными работами новыхъ поколній.

Эмиль былъ пораженъ величіемъ, какое эта феодальная развалина сохраняла въ своихъ обломкахъ, и испыталъ чувство почтительнаго сожалнія, възжая, богатый и сильный разночинецъ, въ это владніе, гд гордость имени одна могла еще спорить съ существеннымъ превосходствомъ его положенія. Это благородное состраданіе было ему тмъ легче, что ни въ чувствахъ, ни въ привычкахъ помщика ничто не вызывало его и не отвергало. Спокойный, безпечный и радушный, добрый Антуанъ, занимавшійся обрзываніемъ плодовыхъ деревьевъ у входа въ садъ, принялъ его съ отеческимъ видомъ, бросился ему на встрчу, и сказалъ съ улыбкою:

— Еще разъ добро пожаловать, любезный господинъ Эмиль: — потому-что теперь я знаю, кто вы, и очень-радъ съ вами познакомиться. Право! ваше лицо полюбилось мн съ перваго взгляда, и съ-тхъ-поръ, какъ вы разрушили предубжденія, которыя старались мн внушать противъ вашего батюшки, я чувствую, что мн будетъ пріятно видть васъ почаще въ моихъ развалинахъ. Пойдемте же сначала въ конюшню, я помогу вамъ привязать лошадь, потому-что Шарассонъ занятъ прививкою розовыхъ черенковъ съ моей дочерью, и не надо отвлекать ихъ отъ такого важнаго занятія. Этотъ разъ вы позавтракаете съ нами, мы ваши кредиторы на закуску, которую вы у насъ похитили въ прошлый разъ.

— Я пріхалъ не за тмъ, чтобъ причинять вамъ новыя безпокойства, мой великодушный хозяинъ, сказалъ Эмиль, пожимая съ неодолимой симпатіей широкую, черствую руку деревенскаго дворянина.— Я хотлъ, во-первыхъ, поблагодарить васъ за ласки, а во-вторыхъ, встртить здсь одного человка, который вамъ и мн другъ, и которому я назначилъ свиданіе вчера вечеромъ.

— Знаю, знаю, сказалъ г. Антуанъ, приложивъ палецъ къ губамъ:— онъ все мн сказывалъ. Только, по обыкновенію, преувеличилъ свои причины неудовольствія на вашего батюшку. Но мы объ этомъ поговоримъ, и я съ своей стороны благодарю васъ за участіе, которое вы въ немъ принимаете. Онъ ушелъ еще до разсвта, и не знаю воротится ли сегодня, потому-что его тревожатъ пуще нежели когда-нибудь, но я увренъ, что, благодаря вамъ, дла его скоро пріймутъ лучшій оборотъ. Вы скажете мн, что вы окончательно выговорили у вашего батюшки для блага и удовлетворенія моего бднаго пріятеля. Я долженъ васъ выслушать и отвчать, потому-что имю отъ него полномочіе на заключеніе съ вами мира, я увренъ, что условія будутъ прекрасныя изъ вашихъ устъ. Но ничто не мшаетъ вамъ до-тхъ-поръ раздлить нашъ семейный завтракъ, а я вамъ объявляю, что не войду въ переговоры на-тощакъ. Начнемъ съ корма вашей лошади, потому-что скоты не умютъ просить, чего имъ хочется, и надо, чтобъ люди заботились прежде о нихъ, чмъ о себ, изъ опасенія позабыть о нихъ. Эй, Жанилла! принесите намъ полный фартукъ овса. Эта прекрасная тварь привыкла сть овесъ каждый день, и я хочу, чтобъ она ржала въ знакъ пріязни всякій разъ, когда будетъ прозжать мимо моихъ воротъ, хочу даже, чтобъ она входила на дворъ вопреки господину, если онъ меня позабудетъ.

Жанилла, не смотря на бережливость, управлявшую всми ея дйствіями, тотчасъ принесла немножко овса, который держала въ запас для важныхъ случаевъ. Правда, оно казалось ей излишествомъ, но для чести дома своего господина она продала бы свою послднюю кофту, и въ этотъ разъ говорила себ съ великодушнымъ лукавствомъ, что подарокъ, который Эмиль сдлалъ ей въ послднее свиданіе и который еще сдлаетъ впередъ, больше нежели достаточенъ, чтобъ лакомо кормить его лошадь всякій разъ, какъ ему вздумается пріхать.

— Кушай, голубушка, кушай, сказала она, лаская лошадь съ видомъ, который старалась сдлать мужскимъ и молодцеватымъ.

Потомъ, свернувъ пучекъ соломы, приготовилась чистить ей бока.

— Полноте, Жанилла, вскричалъ Эмиль, отнимая у нея изъ рукъ солому.— Я самъ это сдлаю.

— Вы думаете, что я не управлюсь такъ же хорошо, какъ мужчина? сказала хлопотунья.— Будьте покойны, сударь: я такой же хорошій конюхъ, какъ экономка и блошвейка, еслибъ я не навдывалась каждый день въ стойло и ясли, нашъ сорванецъ жокей не содержалъ бы такъ порядочно графской кобылы. Глядите, какая она чистенькая и полная, наша Лантерна! Она не красива, сударь, но хороша, такъ здсь все, кром моей дочки, которая и прекрасна и добра.

— Ваша дочка? сказалъ Эмиль, пораженный однимъ воспоминаніемъ, которое отнимало нсколько поэзіи у образа мамзели Шатобрёнъ.— Такъ у васъ есть дочка? Я еще не видалъ ея.

— Фи, сударь! что это вы говорите? вскричала Жанилла, которой блдныя и лоснящіяся щеки покрылись румянцемъ жеманства, между-тмъ, какъ г. Антуанъ улыбался съ нкоторымъ замшательствомъ.— Видно, вы не знаете, что я двица?

— Ахъ, извините, возразилъ Эмиль: — я такой новичокъ въ здшней сторон, что могу длать много смшныхъ промаховъ. Я считалъ васъ замужнею или вдовою.

— Правда, въ мои лта я могла бы ужь схоронить нсколькихъ мужей, сказала Жанилла: — да и случаевъ было у меня много. Но я всегда имла отвращеніе къ замужству, потому-что люблю жить по своей вол. Когда я говорю: наша дочка, такъ это изъ любви къ дитяти, которое почти родилось на моихъ глазахъ, потому-что я его няньчила, и графъ позволяетъ мн обходиться съ его дочкою такъ, какъ-будто она была моя, что нисколько не убавляетъ почтенія, которымъ я ей обязана. Но еслибъ вы видли графиню, вы замтили бы, что она похожа на меня не больше, какъ вы, и что у нея благородная кровь въ жилахъ. Господи Боже мой! еслибъ у меня была такая дочка, я бы такъ ею гордилась, что сама бы всмъ разсказывала, хоть это и дало бы поводъ злословить меня. Хе, хе! вамъ смшно, г-нъ Антуанъ? Смйтесь, сколько угодно, я пятнадцатью годами старше васъ, и злые языки не могутъ ничего сказать на мой счетъ.

— Помилуй, Жанилла! никто, сколько я знаю, не думаетъ этого, сказалъ графъ Шатобрёнъ, принимая веселый видъ.— Это значило бы длать мн много чести, а я не такой хвастунъ, чтобъ этимъ хвалиться. Дочь мою ты имешь право называть какъ теб заблагоразсудится, потому-что ты была для нея больше, чмъ матерью, если это можно!

Выговоривъ эти слова серьёзнымъ и растроганнымъ тономъ, помщикъ вдругъ обнаружилъ въ глазахъ и въ голос выраженіе глубокой грусти. Но продолжительность печальнаго чувства не совмщалась съ его характеромъ, и онъ тотчасъ повеселлъ снова.

— Ступай готовить завтракъ, дурочка, сказалъ онъ шутливо своему дворецкому въ юбк: — мн еще осталось обрзать два дерева, а господинъ Эмиль сдлаетъ мн компанію.

Шатобрёнскій садъ былъ обширенъ и богатъ, подобно другимъ принадлежностямъ замка, но проданный большей частью съ паркомъ, который превратили въ хлбное поле, онъ занималъ теперь только нсколько десятинъ. Ближайшая къ замку часть была прекрасна своимъ безпорядкомъ и своею растительностью, трава и простыя деревья, предоставленныя ихъ дикой натур, выказывали по мстамъ нсколько ступенекъ лстницъ и кой-какіе обломки стнъ, которыя были кіосками и лабиринтами при Лудовик XV. Тогда, конечно, миологическія статуи, вазы, водометы, такъ-называемыя сельскія бесдки, напоминали въ маломъ вид кокетливое и вычурное убранство королевскихъ садовъ. Но теперь все это было не боле, какъ безобразные обломки, обвитые виноградомъ и плющомъ, обломки, казавшіеся прекрасне для глазъ поэта и артиста въ ныншнемъ ихъ вид, нежели въ томъ, какой имли они во время своей свжести.

На площадк, огороженной заборомъ изъ шиповника, запиравшемъ пару козъ, которыя паслись на вол въ старинномъ саду, находился фруктовый садъ, состоявшій изъ заслуженныхъ деревьевъ, сучковатыя и извилистыя втви ихъ, вырываясь изъ неволи, въ которую повергла ихъ стрижка, придавшая имъ фигуру шапокъ и шпалеръ, принимали странныя и причудливыя формы. То былъ плетень чудовищныхъ гидръ и драконовъ, свивавшихся подъ ногами и надъ головою, такъ-что трудно было проникнуть туда не споткнувшись объ огромные корни, не зацпивъ шляпой за сучки.

— Старые слуги, сказалъ господинъ Антуанъ, раздвигая ходъ Эмилю между этими праотцами сада,:— они приносятъ плодъ только черезъ пять-шесть лтъ, за то какіе богатые и вкусные плоды выходятъ изъ этого стараго, медленнаго и могучаго сока! Когда я выкупилъ свою землю, вс совтовали мн срубить эти старые пни, дочь моя просила пощадить ихъ за ихъ красоту, и хорошо я сдлалъ, что послушался, потому-что они даютъ отличную тнь, и лишь бы съ нкоторыхъ изъ нихъ приходился плодъ каждогодно, такъ мы вдоволь были бы снабжены плодами. Посмотрите, какая толстая яблоня! Она, врно, видила рожденіе моего огца, и я ручаюсь, что еще увидитъ рожденіе моихъ внуковъ. Не душегубство ли было бы срубить такого патріарха? Вотъ квитовое дерево, которое приносить ныньче не больше дюжины пигвъ каждый годъ. Мало по его росту, но плоды величиною съ мою голову, желтые, какъ червонное золото, а какой запахъ, сударь! Вотъ, и эта вишня не бдна. Да, видно, старики еще годятся на что-нибудь! Стоитъ только умть обрзывать деревья, какъ надобно. Ученый садоводъ сказалъ бы вамъ, что надо останавливать такое развитіе втвей, подстригать, подчищать, чтобъ принудить соки превращаться въ почки. Но когда самъ состарешься, то наживаешь опытность, которая говоритъ другое. Когда плодовое дерево прожило пятьдесятъ лтъ принося плоды, надо дать ему отдыхъ и предоставить на нсколько лтъ попеченіямъ природы. Тогда для него настаетъ вторичная юность, оно растетъ въ втви и листья: это его укрпляетъ. Когда же, вмсто голаго скелета, сдлалось оно но верхушк настоящимъ деревомъ, оно вамъ признательно и въ награду плодится сколько угодно. Напримръ, вотъ толстый сучокъ, который кажется лишнимъ, прибавилъ онъ,иоткрывая свой садовой ножикъ:— что жь! мы его не тронемъ: такая значительная обрзка истощила бы дерево. Въ старомъ тлъ кровь возобновляется не такъ скоро, чтобъ выносить такія операціи, какія легко выдержитъ юность. То же съ растеніями. Я отнимаю только сухія втки, соскабливаю мохъ и подрзываю кончики. Поглядите, очень-просто.

Серьёзная наивность, съ которою графъ Шатобрёнъ весь углублялся въ эти невинныя занятія, трогала Эмиля и представляла ему на каждомъ шагу противоположность съ тмъ, что происходило у него дома по поводу тхъ же самыхъ вещей. Тогда-какъ садовникъ, получающій большое жалованье, съ двумя помощниками, работалъ съ утра до ночи, не успвая содержать въ достаточной опрятности и красотъ садъ его матери, тогда-какъ она мучилась изъ-за неудачной розовой распуколки или ошибочнаго прививка, г-нъ Антуанъ былъ счастливъ гордой дикостью своихъ питомцевъ, и ничто не казалось ему плодовите и щедре дара природы. Старинный садъ, съ его мягкимъ и тонкимъ дерномъ, ощипаннымъ прилежными зубами нсколькихъ овецъ, пасшихся тутъ безъ собаки и безъ пастуха, этотъ садъ съ могучими причудами растительности и нжными волнами своихъ склоновъ, былъ роскошное мсто, куда никакая забота ревниваго надзора не являлась нарушать мечты ваши…

— Теперь, когда я отдлался съ моими деревьями, сказалъ г-нъ Антуанъ, надвая свою куртку, которую передъ тмъ повсилъ на сучокъ:— пойдемте къ дочери завтракать. Вы, кажется, еще не видали моей дочери? а она ужь знаетъ васъ, потому-что посвящена во вс маленькіе секреты нашего бднаго Жана, онъ ее такъ любитъ, что даже совтуется чаще съ нею, нежели со мною. Ступай впередъ, мосьё, сказалъ онъ собак: — и скажи своей молодой госпож, что пора садиться за столъ. А! обрадовался! Твой аппетитъ не хуже часовъ показываетъ время.

Собака г-на Антуана слушалась равно клички мосьё, которую ей давали, когда были довольны ею, и клички Сакрипанъ, которая была настоящимъ ея именемъ, но которая не нравилась молодой графин, и которую хозяинъ употреблялъ съ собакою только на охот, или чтобъ ее побранить, когда ей случалось, впрочемъ очень-рдко, сдлать какую-нибудь невжливость, какъ-то: сть съ обжорствомъ, храпть во сн, или залаять ночью при вид Жана, перелзающаго черезъ стну. Врная тварь, казалось, понимала рчь господина, потому-что начала усмхаться, — выраженіе веселости, очень примтное у нкоторыхъ собакъ и дающее ихъ физіономіи почти особенный характеръ смышлености и любезности, потомъ бросилась впередъ и скрылась по скату къ рк.

Идучи вслдъ за нею, г-въ Антуанъ указалъ Эмилю на красоту мстоположенія, открывавшагося глазамъ ихъ.

— Наша Крёза также выдумала однажды выйдти изъ береговъ, сказалъ онъ: — но вс прибрежныя сна были убраны, благодаря совту Жана, который предупредилъ насъ, что если ихъ оставить, то они перепрютъ, Ему здсь врятъ какъ оракулу, и въ-самомъ-дл, у него большой даръ наблюденія и чудесная память. По нкоторымъ признакамъ, которыхъ никто другой не замчаетъ, по цвту воды, по цвту облаковъ, особенно по вліянію луны въ первое полумсячье весны, онъ можетъ предсказать наврное погоду, какой надо надяться или опасаться во весь годъ. Онъ былъ бы для вашего батюшки неоцненный человкъ, еслибъ захотлъ его слушать. Онъ на все годенъ, и еслибъ я былъ на мст г-на Кардонне, я ничего бы не пожаллъ, чтобъ сдлать его себ другомъ, потому-что сдлать его врнымъ и покорнымъ слугою нельзя и думать. Это натура дикаря, который умираетъ, если онъ не воленъ. Жанъ Жапплу никогда не сдлаетъ ничего путнаго иначе, какъ по доброй вол, но овладйте его сердцемъ,— а у него самое великое сердце, какое только создавалъ Богъ, тогда увидите, какъ въ важныхъ случаяхъ этотъ человкъ является выше того, чмъ кажется! Пусть наводненіе, пожаръ, нечаянное несчастіе постигнетъ заведеніе г-на Кардонне, тогда онъ узнаетъ, можно ли опредлить цну голов и рукамъ Жана Жапплу.

Эмиль не дослушалъ конца похвалы съ тмъ участіемъ, какое показалъ бы во всякомъ другомъ обстоятельств, потому-что слухъ и мысль его устремились на другой предметъ. Свжій голосокъ въ нкоторомъ разстояніи тихо напвалъ одну изъ тхъ псенокъ, прелестныхъ по унылости и наивности, которыя свойственны той стран, и дочь графа, эта дочь холостяка, имя матери которой оставалось загадкою для всего края, появилась изъ-за куртины шиповника, прекрасная какъ самый прекрасный дикій цвтокъ этихъ очаровательныхъ пустынь.

Блая тломъ и блондинка, восьмнадцати или девятнадцати лтъ отъ роду, Жильберта Шатобрёнъ обнаруживала, въ чертахъ своихъ, какъ въ характер, смсь ума не по лтамъ съ дтской веселостью которую немногія молоденькія двицы сохранили бы на ея мст: она не могла не знать своей бдности и будущаго одиночества и лишеній, ожидавшихъ ее въ ныншній вкъ разсчетовъ и эгоизма. Однакожь, она, казалось, грустила объ этомъ не больше отца, на котораго походила какъ дв капли воды въ моральномъ и физическомъ отношеніи, и самая трогательная ясность царствовала въ ея твердомъ и ласковомъ взор. Она покраснла, увидвъ Эмиля, но покраснла скоре отъ нечаянности, чмъ отъ смущенія, потому-что подошла и раскланялась съ намъ серьёзно, безъ принужденнаго и лукаво-стыдливаго вида, который столько выхваляютъ въ молодыхъ двушкахъ, не зная того, что онъ значитъ. Жильберт не пришло на мысль, что молодой гость станетъ пожирать ее взглядомъ, и что она должна принять степенный видъ для обузданія дерзости его тайныхъ желаній. Напротивъ, она сама на него поглядла, чтобъ удостовриться, понравится ли ей онъ столько, сколько правился отцу ея, и съ весьма-быстрою прозорливостью замтила, что онъ очень-хорошъ, ни мало тмъ не тщеславясь, что слдуетъ мод съ умренностью, не надутъ, не нахаленъ, не притязателенъ, что его выразительная физіономія исполнена чистоты, твердости и чувствительности. Довольная обзоромъ, она вдругъ почувствовала, что ей такъ же легко, какъ еслибъ вовсе не было чужаго человка между ею и отцомъ.

— Это правда, сказала она, доканчивая рекомендательную фразу графа Шатобрёна:— батюшка сердился на васъ, что вы тогда ухали, не хотвъ позавтракать. Но я съ своей стороны поняла, что вы торопились видть матушку, особливо во время наводненія, когда каждый могъ опасаться за своихъ. Къ-счастію, г-жа Кардонне не очень перепугалась, говорятъ, и вы не потеряли ни одного изъ своихъ рабочихъ?

— Слава Богу, никто не погибъ ни у насъ, ни въ селеніи, отвчала Эмиль.

— Но у васъ надлалось много бдъ?

— Это еще не такъ важно, бдные люди потерпли гораздо-боле сравнительно съ нами. Къ-счастію, батюшка имлъ средства и волю поправить много несчастій.

— Говорятъ особенно… говорятъ также, возразила двушка, покраснвъ немного за слово, которое невольно вырвалось у нея:— ваша матушка очень-добра и сострадательна. Я сейчасъ говорила о ней съ маленькимъ Шарассономъ, котораго она осыпала милостями.

— Матушка чрезвычайно-добра, сказалъ Эмиль: — но въ этомъ случа нтъ ничего мудренаго, что она обласкала бднаго мальчика, безъ котораго я погибъ бы отъ своей неосторожности. Мн бы хотлось поскоре увидть его и поблагодарить.

— Онъ здсь, возразила мамзель Шатобрёнъ, указывая на Шарассона, который шелъ сзади ея съ корзиною и горшечкомъ смолы.— Мы сдлали больше пятидесяти прививковъ, въ томъ числ есть даже черенки, набранные Сильвеномъ въ вашемъ саду. Это оборыши, которые садовникъ кидалъ, обрзывая розаны, а намъ они дадутъ еще прекрасные цвты, если наши прививки не слишкомъ-дурно дланы, вы посмотрите ихъ, батюшка, не правда ли? сама я еще мало смыслю.

— Полно! ты прививаешь лучше меня своими крошечными ручками, сказалъ г. Антуанъ, поднося къ губамъ хорошенькіе пальчики дочери.— Это женское дло, которое требуетъ больше ловкости, нежели можемъ имть мы, мужчины. Но теб надо бы надть перчатки, милая! Гадкія колючки не пощадятъ тебя.

— А вамъ что за дло, батюшка? сказала двушка, улыбаясь.— Я не принцесса, и очень-рада, что не принцесса. Я свободне и счастливе.

Эмиль не проронилъ ни слова изъ послдняго замчанія, хотя оно сказано было вполголоса, для отца, и хотя онъ съ своей стороны сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, чтобъ ласково поздороваться съ маленькимъ Шарассономъ.

— О! я-то, я здоровъ, отвчалъ шатобрёнскій пажъ:— я боялся одного, чтобъ кобыла не простудилась посл такого купанья. Но, слава Богу, она еще поздоровла, а я былъ очень-радъ побывать въ вашемъ прекрасномъ замк, посмотрть ваши хорошія комнаты, слугъ вашего папеньки, которые ходятъ въ красныхъ жилетахъ и съ золотыми галунами на шляпахъ.

— А! вотъ что особенно вскружило ему голову, сказала Жильберта, смясь отъ чистаго сердца и выказавъ два ряда зубковъ, блыхъ и частыхъ какъ жемчужное ожерелье.— Мосьё Сильвенъ, какъ вы его видите, исполненъ честолюбія, онъ гнушается своею новою блузой и срою шляпой съ-тхъ-поръ, какъ увидлъ лакеевъ въ галунахъ. Если когда-нибудь онъ увидитъ егеря съ птушьимъ султаномъ и эполетами, онъ съ ума сойдетъ.

— Бдный ребенокъ! сказалъ Эмиль:— еслибъ онъ зналъ, сколько его участь свободне, почтенне и счастливе участи разряженныхъ столичныхъ лакеевъ!

— Онъ не подозрваетъ, возразила двушка: — что онъ самый счастливый слуга, какой только есть на свт.

— Я не жалуюсь, отвчалъ Сильвенъ: — вс до меня добры здсь, даже мамзель Жанилла, хоть она немножко и взъискательна, я не хотлъ бы покинуть эту сторону, потому-что у меня отецъ и мать въ Кюшьйон, близёхонько отсюда, но немножко принарядиться не мшаетъ человку.

— Такъ ты желалъ бы одваться лучше, нежели твой баринъ? сказала Жильберта.— Посмотрите, батюшка, какъ онъ простъ! Онъ былъ бы очень-несчастенъ, еслибъ ему надо было надвать каждый день черное платье и блыя перчатки.

— Признаться, мн бы трудненько опять къ нимъ привыкать, сазалъ г. Антуанъ.— Но слышите ли вы, дтушки, Жаниллу? Вишь какъ покрикиваетъ, чтобъ мы шли завтракать.

Дтушки была общая поговорка, которую, по своей ласковости, г. Антуанъ часто примнялъ и къ Жанилл съ Сильвеномъ, когда они были оба на-лицо, и къ крестьянамъ своего мстечка. Поэтому Жильберта съ удивленіемъ встртила быстрый и невольный взглядъ, который бросилъ на нее молодой Кардонне. Онъ вздрогнулъ, и смутное чувство симпатіи, страха и удовольствія забилось въ его сердц, когда онъ услышалъ себя соединеннымъ съ прекрасной Жильбертой въ этомъ отеческомъ воззваніи помщика.

IX.
Господинъ Антуанъ.

Въ этотъ разъ, завтракъ былъ нсколько роскошне, нежели какъ обыкновенно водилось въ Шатобрён. Жанилла имла время сдлать кой-какія приготовленія. Она запаслась молочнымъ, яйцами, медомъ, и храбро пожертвовала двумя цыплятами, которые еще пли, когда Эмиль показался на дорожк, но которые, будучи положены парные на рошперъ, вышли довольно нжны.

Молодой человкъ пріобрлъ аппетитъ въ саду и нашелъ завтракъ превосходнымъ. Похвалы, какія онъ расточалъ ему, очень польстили Жанилл, сидвшей, по обычаю, напротивъ своего господина, и хозяйничавшей съ нкоторымъ кокетствомъ.

Особенно тронуло ее одобреніе, оказанное гостемъ варенью ея изъ дикихъ тутовыхъ ягодъ.

— Мамочка, сказала ей Жильберта: — надо будетъ послать образчикъ твоего искусства и твой рецептъ г-ж Кардонне, чтобъ она одолжила намъ въ промнъ ростковъ ананасной земляники.

— Ужь хороша ваша крупная садовая земляника! подхватила Жанилла.— Настоящая вода на вкусъ. То ли дло наша горная мелкая земляника, такая красная, душистая… Но я все-таки дамъ мосьё Эмилю большую банку своего варенья для его мамаши, если ей будетъ угодно принять.

— Матушк жалко будетъ вводить васъ въ убытокъ, милая Жанилла, отвчалъ Эмиль, тронутый въ особенности наивною щедростью Жильберты, и сравнивая въ душ искреннее доброхотство этого бднаго семейства съ надменностью своихъ домашнихъ.

— О! возразила Жильберта улыбаясь:— намъ убытокъ невеликъ. Мы имемъ и можемъ вновь сдлать большой запасъ этихъ ягодъ. Он у насъ не рдкость, и еслибъ мы не брали мръ, то кусты, на которыхъ он растутъ, пробили бы стны и влзли къ намъ въ комнаты.

— А кто виноватъ, если он насъ одолютъ? сказала Жанилла.— Разв я не хотла вс ихъ посрубить? И наврное, управилась бы одна безъ всякой помощи, еслибъ мн позволили.

— А я защитила эти бдныя колючки отъ тебя, мамочка! Он длаютъ такія славныя гирлянды около нашихъ развалинъ, что оченьжалко было бы истребить ихъ.

— Согласна, что видъ отъ нихъ красивый, возразила Жанилла: — и что на десять льё кругомъ не найдешь такихъ прекрасныхъ кустовъ и съ такими крупными ягодами!

— Слышите, г-нъ Эмиль? сказалъ въ свою очередь г-нъ Антуанъ.— Жанилла вся тутъ. Нтъ ничего на свт прекраснаго, добраго, полезнаго и здороваго, чего бы не было въ Шатобрён. Благодатная земля, да и только!

— Вотъ хорошо! подхватила Жанилла:— ну-те-ка, сдлайте милость, пожалуйтесь на что-нибудь!

— Я ни на что не жалуюсь, отвчалъ добрый дворянинъ:— сохрани меня Богъ! При дочери и при теб, чего мн еще желать для счастія?

— О, да! вы всегда такъ говорите при людяхъ. А когда нтъ никого и что-нибудь васъ тронетъ, вы принимаете видъ смиренія вовсе-неумстный въ вашемъ положеніи.

— Мое положеніе таково, какъ Богу угодно, отвчалъ г-нъ Антуанъ съ немножко-грустной кротостью.— Если дочь моя покоряется ему безъ сожалнія, то ни я, ни ты не будемъ роптать на Провидніе.

— Я! воскликнула Жильберта: — какъ я могу роптать? Скажите мн, папенька, потому-что сама я не найду ничего, чего бы мн не доставало и чего бы мн желать лучшаго на свт.

— Я совершенно того же мннія, сказалъ Эмиль, тронутый искреннимъ и благородно-нжнымъ выраженіемъ ея прекраснаго лица.— Я увренъ, что вы счастливы, сударыня, потому-что…

— Потому-что..? Договаривайте, г-нъ Кардонне! весело подхватила Жильберта: — вы хотли сказать почему, и не докончили.

— Мн было бы очень-прискорбно сказать что-нибудь похожее на пошлость, отвчалъ Эмиль, покраснвъ почти не меньше двушки: — но я хотлъ сказать, что когда владютъ тремя вещами, красотою, молодостью и добротою, то непремнно должны быть счастливы, потому-что могутъ быть уврены въ любви къ себ.

— Такъ я еще счастливе, нежели вы думаете, отвчала Жильберта, положивъ одну руку въ руку отца, а другую въ руку Жаниллы:— потому-что меня любятъ, вовсе не думая о такихъ качествахъ. Хороша ли я, добра ли, — не знаю, по уврена, что будь я дурна и капризна, папенька и маменька любили бы меня все также. Значитъ, мое счастіе происходитъ отъ ихъ доброты, отъ ихъ нжности, а не отъ моихъ достоинствъ.

— Не запрещаемъ однако вамъ думать, сказалъ господинъ Аитуанъ Эмилю, самъ прижимая къ сердцу дочь:— что есть немножко и того и другаго.

— Ай! господинъ Антуанъ! что вы сдлали? вскричала Жанилла: — вотъ что значитъ ваша разсянность! Вы закапали яйцомъ рукавъ у Жильберты.

— Ничего, сказалъ господинъ Антуанъ: — я самъ замою.

— Ни! ни! хуже испортите, прольете, пожалуй, весь графинъ, и окатите мою дочку. Поди сюда, дитятко, я смою пятно. Не могу видть пятенъ! Не жалко ли бы испортить это хорошенькое новое платьице?

Эмиль впервые взглянулъ на нарядъ Жильберты. До-тхъ-поръ, онъ обращалъ вниманіе только на ея стройную талію и на красоту. На ней было платье изъ сраго тика очень-новаго, но довольно-грубаго, съ блымъ, какъ снгъ, воротничкомъ вокругъ шеи. Жильберта замтила его внимательность, и, нимало не сконфузясь, даже съ-нкоторою гордостью сказала, что это платье ей нравится, что оно прочно, что ей въ немъ нечего бояться колючекъ и терновника, и что, какъ его выбирала сама Жанилла, то нтъ матеріи, которую бъ она носила съ такимъ удовольствіемъ.

— Въ-самомъ-дл, прекрасное платье, сказалъ Эмиль: — у моей матушки есть точно такое же.

Это была неправда, Эмиль, несмотря на свою прямоту, сказалъ эту маленькую ложь, самъ того не замчая. Жильберта не поврила, но была ему благодарна за деликатность.

Жанилл же очевидно польстила похвала ея вкусу, ибо она дорожила этимъ качествомъ почти столько же, сколько красотою Жильберты.

— Дочка моя не щеголиха, сказала она: — но я за нее забочусь объ этомъ. А чтобы вы сказали, господинъ Антуанъ, еслибы ваша дочка не была нарядна и опрятна, какъ прилично ея званію въ свт?

— Намъ нтъ никакого дла до свта, любезная Жанилла, отвчалъ господинъ Антуанъ:— и я не ропщу нисколько. Не создавай же себ пустыхъ обольщеній.

— А вы говорите это съ грустью, господинъ Антуанъ? Я вамъ говорю, что званіе никогда не теряется, но ужь вы таковы: всегда кидаете топорище вслдъ за топоромъ!

— Отнюдь ничего не кидаю, возразилъ помщикъ: — напротивъ, я всмъ доволенъ.

— А! вы довольны? сказала Жанилла, которая всегда имла нужду съ кмъ-нибудь ссориться, чтобъ поддерживать дятельность своего языка и своей одушевленной пантомимы.— Какой вы добрый, нечего сказать! довольны такою судьбою, какъ ваша! Слушая васъ, подумаешь, что вамъ на это нужно пропасть разсудка и философіи! Полноте, вы просто неблагодарны,

— Что съ тобою, сумасбродная голова? возразилъ господинъ Антуанъ: — повторяю теб, что я всмъ доволенъ и во всемъ утшился.

— Утшились! прошу покорно, въ чемъ же вы утшились, позвольте узнать? Разв вы не всегда были счастливйшимъ человкомъ?

— Нтъ, не всегда! жизнь моя смшивалась съ горечью, какъ жизнь всякаго человка, но за что бы мн было на свт лучше, нежели многимъ другимъ, которые стоготъ меня?

— Нтъ, другіе не стоютъ васъ! я это говорю, такъ же какъ говорю, что вамъ всегда было лучше, нежели кому-нибудь на свт. Да, сударь, я докажу вамъ, если угодно, что вы родились въ сорочк.

— Вотъ! ты сдлаешь мн большое удовольствіе, если докажешь въ-самомъ-дл, возразилъ господинъ Антуанъ съ улыбкою.

— Извольте! ловлю васъ на слов, и начинаю. Г-нъ Кардонне будетъ нашимъ судьею и свидтелемъ.

— Дадимъ ей говорить, г-нъ Эмиль, сказалъ г-нъ Антуанъ.— Мы за дессертомъ, а въ это время ничто въ свт не помшаетъ Жанилл болтать. Она наскажетъ кучу вздора, предупреждаю васъ. Но она говоритъ съ увлеченіемъ и неглупо. Ее не скучно слушать.

— Во-первыхъ, сказала пріосанясь Жанилла, ревнуя оправдать эту похвалу: — вы родитесь на свтъ графомъ Шатобрёномъ, а это не дурное имя и не маленькая честь!

— Ныньче эта честь немного значитъ, сказалъ графъ Шатобрёнъ:— а что до имени, полученнаго мной отъ предковъ, то, не могши ни чмъ возвысить блескъ его, я не могу имъ величаться.

— Позвольте, сударь, позвольте, продолжала Жанилла:— знаю, къ чему вы клоните рчь, и сама сейчасъ дойду до этого. Дайте мн говорить. Вы родитесь на свтъ здсь (въ прекраснйшей странъ, какую только найдти можно), и васъ кормитъ самая пригожая, самая свжая во всей окрестности крестьянка, моя старинная подруга, хоть я была и помоложе ея нсколькими годами, мать нашего браваго Жана Жапплу, и Жанъ всегда остается вренъ вамъ, какъ ступня ногъ. Теперь у него непріятности, но они безъ сомннія скоро кончатся!..

— Благодаря вамъ, сказала Жильберта, взглянувъ на Эмиля, и этимъ взглядомъ, искреннимъ, благосклоннымъ, она отблагодарила его за комплиментъ ея красотъ и ея платью.

— Если ты пустишься въ обыкновенныя свои присказки, замтилъ г. Антуанъ Жанилл:— мы никогда не дождемся конца.

— Хорошо, сударь, возразила Жанилла.— Скажу вкратц, какъ говоритъ кюзьйонскій священникъ при начал всихъ своихъ проповдей.— Вы были одарены отличнымъ сложеніемъ, и, въ добавокъ ко всему, были самый хорошенькій ребенокъ, какого когда-либо видано. Доказательство, что когда вы выросли и стали однимъ изъ самыхъ красивыхъ кавалеровъ въ провинціи, то дамы всхъ званій очень-хорошо это замтили.

— Мимо, мимо, Жанилла! перебилъ графъ съ примсью грусти въ веселости: — объ этомъ нечего распространяться.

— Не безпокойтесь! возразила разскащица: — я не скажу ничего такого, что не годится говорить. Вы воспитались въ этомъ старомъ замк, который былъ тогда великъ и богатъ… и который теперь еще хоть куда! Играя съ ребятишками вашихъ лтъ и съ вашимъ молочнымъ братомъ, маленькимъ Жаномъ Жапплу, вы прекрасно укрпили свое здоровье… Ну, пожалуйтесь еще на свое здоровье, и скажите, что знаете кого-нибудь въ пятьдесятъ лтъ бодре и крпче себя.

— Очень-хорошо, но ты не говоришь, что какъ я родился во время смятеній и революціи, то мое первоначальное воспитаніе было очень-небрежно.

— Вотъ хорошо! такъ вы желали бы родиться двадцатью годами раньше, и быть теперь семидесяти лтъ? Вотъ, что выдумали! Вы родились очень во-время, потому-что еще, слава-Богу, вамъ долго жить. А воспитаніе ваше чмъ же недостаточно? Вы были помщены въ Бурнскую-Коллегію и учились тамъ очень-хорошо.

— Напротивъ, очень-дурно. Я не былъ пріученъ къ умственной работ и дремалъ за уроками. Память мой не была изощрена, мн трудне было выучиться первоначальнымъ знаніямъ, нежели другому докончить ученье.

— Ну, что жь, тмъ больше вашей заслуги, чмъ больше было старанія! Сверхъ-того, вы учены очень-довольно для дворянина. Вы не готовились въ священники или въ школьные учители. На что вамъ было знать по-латин или по-гречески? Когда вы прізжали домой на вакансіи, вы были отличный молодой человкъ, никого не было ловче васъ на тлесныя упражненія: вы кидали свой мячикъ выше большой башни, а когда кликали собакъ, то голосъ вашъ былъ такъ громокъ, что васъ слышали въ Кюзьйон.

— Все это не доказываетъ еще порядочнаго ученья, сказалъ г. Антуанъ, смясь такому панегирику.

— Когда вы дожили до тхъ лтъ, что надо было бросить школу, въ то время была война съ Австрійцами, Пруссаками и Русскими. Вы дрались славно, надо сказать! доказательство — что вы получили нсколько ранъ.

— Не тяжелыхъ! сказалъ г. Антуанъ.

— И слава-Богу! подхватила Жанилла.— А вы бы желали быть изувченну и ходить на костыляхъ? Вы пожали лавры и воротились покрыты славою, безъ большихъ контузій.

— Нтъ, нтъ, Жанилла, славы было очень-мало, увряю тебя. Я длалъ все возможное, но, что ты ни говори, я опоздалъ родиться нсколькими годами, родители мои слишкомъ-долго удерживали мое желаніе служить отечеству подъ властью похитителя, какъ они его называли. Едва я пустился на службу, какъ мн пришлось вернуться домой, таща крыло и волочивши ногу, сокрушенному и обезнадеженному ватерлооскимъ бдствіемъ.

— Хорошо, я согласна, что паденіе императора было вамъ невыгодно, и вы были такъ добры, что горевали о немъ, хотя этотъ человкъ не очень-хорошо поступилъ съ вами. При имени, какое вы носите, онъ долженъ былъ сдлать васъ тотчасъ генераломъ, а вмсто того, онъ не обратилъ вниманія на вашу особу.

— Вроятно, сказалъ смясь графъ Шатобрёнъ:— онъ позабылъ этотъ долгъ за боле-серьёзными и боле-нужными длами. Наконецъ, согласись, Жанилла, что моя военная карьера была разрушена, а, благодаря прекрасному воспитанію, я не очень-то способенъ былъ найдти себ другую.

— Вы бы очень могли служить Бурбонамъ, но не захотли.

— Я раздлялъ понятія моего времени. Можетъ-быть, и теперь поступилъ бы также, еслибъ повторилось все прежнее.

— Хорошо, кто жь васъ осуждаетъ?— Васъ не обвинили въ нашей сторон, и только ваши родные осуждали васъ.

— Мои родные были надменны и упорны въ своихъ мнніяхъ. Ты помнишь, что они оставили меня въ несчастіи, которое мн грозило, и очень-мало заботились о потер моего состоянія.

— Вы были еще горде ихъ, никогда не хотли ихъ просить.

— Да! безпечность ли это, достоинство ли, — только я не просилъ у нихъ никакой помощи.

— И потеряли состояніе въ большомъ процесс по наслдству вашего батюшки, это извстно. Но если вы проиграли процессъ, то сами такъ хотли.

— И это самое благородное, самое почтенное, что отецъ мой сдлалъ въ своей жизни,— подхватила Жильберта съ жаромъ.

— Дтушки, возразилъ господинъ Антуанъ: — нельзя говорить, что я проигралъ процессъ: я не далъ его разбирать.

— Разумется, разумется, сказала Жанилла:— потому-что если бъ его разбирали въ суд, вы бы его выиграли. Такъ вс твердили тогда въ одинъ голосъ.

— Но батюшка, признавая, что фактъ не есть право, не хотлъ пользоваться своимъ положеніемъ, сказала съ живостью Жильберта, обращаясь къ Эмилю.— Надо вамъ знать эту исторію, господинъ Кардонне, потому-что батюшка не станетъ ее разсказывать, а вы еще такъ недавно живете здсь, что не могли объ ней слышать. Ддъ мой надлалъ долговъ на честное слово во время малолтства батюшки, онъ умеръ, не успвъ или не позаботившись заплатить ихъ. Требованія кредиторовъ не имли надлежащей силы по закону, но батюшка, освдомившись подробне о своихъ длахъ, нашелъ тому доказательство въ бумагахъ ддушки. Онъ могъ бы истребить этотъ документъ, никто не зналъ объ его существованіи. Напротивъ, онъ его представилъ и продалъ все фамильное имніе на уплату священнаго долга. Батюшка воспиталъ меня въ правилахъ, которыя не позволяютъ мн думать, что онъ сдлалъ тутъ что-нибудь, кром должнаго, но многіе богатые люди разсуждали иначе. Нкоторые называли его простакомъ и сумасбродомъ. Я очень-рада, что, когда вы услышите отъ иныхъ выскочекъ, будто графъ Антуанъ Шатобрёнъ разорился по своей вин,— а это въ ихъ глазахъ едва-ли не величайшее безчестіе, — то будете знать, чего держаться на-счетъ безтолковости и сумасбродства отца моего.

— Ахъ! вскричалъ Эмиль съ волненіемъ: — какъ вы счастливы, будучи его дочерью, и какъ я завидую вашей благородной бдности!

— Не длайте изъ меня героя, любезный другъ, сказалъ г-нъ Антуанъ, пожимая руку Эмиля.— Всегда есть нсколько правды въ основаніи людскихъ сужденій, даже когда они бываютъ суровы и значительно-несправедливы. Несомннно, что я былъ немножко-мотоватъ, что ничего не смыслю въ домашней экономіи, въ длахъ, и что меньше другаго оказалъ заслуги, жертвуя состояніемъ, потому-что меньше жаллъ объ немъ.

Эта скромная апологія проникла Эмиля такимъ живымъ расположеніемъ къ господину Антуану, что онъ нагнулся къ рук, державшей его руку, и прижалъ къ ней губы съ чувствомъ благоговнія, которое отчасти, можетъ-быть, относилось къ Жильберт, Двушку тронуло больше, нежели она ожидала, это изліяніе сердца молодаго человка. Она почувствовала слезу на своей рсниц, потупила глаза, чтобъ скрыть ее, попробовала принять важную осанку, и вдругъ, увлеченная неодолимымъ движеніемъ сердца, чуть не протянула также руки гостю, но воздержалась отъ своего порыва, и чтобъ замнить его чмъ-нибудь, встала, приняла тарелку Эмиля и подала ему другую, со всей прелестью и простотою дочери патріарха, подносящей кружку къ губамъ странника.

Эмиля сначала поразилъ этотъ актъ смиренной симпатіи, столь несогласный съ приличіями свта, въ которомъ жилъ онъ. Потомъ онъ его понялъ, и грудь его такъ взволновалась, что онъ не имлъ силы поблагодарить графиню Шатобрёнъ, свою прелестную прислужницу.

— По всему этому, продолжалъ господинъ Антуанъ, который не видалъ ничего, кром очень-простаго движенія въ поступк дочери: — Жанилла должна согласиться, что въ моей жизни было немножко несчастія, потому-что процессъ уже длился нсколько времени, когда я, въ ящик одной покинутой мебели, нашелъ признаніе моего отца о долг. До-тхъ-поръ, я не врилъ добросовстности кредиторовъ, несчастіе, но которому они потеряли свои документы, было неправдоподобно, и потому я спалъ спокойно. Моя Жильберта родилась тогда и я ни чуть не подозрвалъ, чтобъ ей пришлось раздлять со мною участь вовсе-необезпечеиную. Существованіе этой крошки сдлало мн ударъ почувствительне, нежели какимъ онъ былъ бы по моей врожденной безпечности. Очутившись совершенно безъ средствъ, я ршился содержать себя работою, и тутъ-то сперва находили на меня довольно-тяжкія минуты.

— Да, правда, сказала Жанилла: — но вы скоро пріучили себя къ работ и ваша веселость и непринужденность возвратились, сознайтесь!

— Благодаря теб, добрая Жанилла, потому-что ты не оставила меня. Мы поселились въ Гаржилес съ Жаномъ Жапплу, и онъ, почтенный человкъ, досталъ мн работу.

— Какъ! сказалъ Эмиль:— вы были въ рабочихъ, графъ?

— Конечно, мой юный другъ. Я былъ ученикомъ плотничьяго ремесла, рабочимъ, подмастерьемъ черезъ нсколько лтъ, и, еще года два назадъ, вы видли бы меня въ блуз, съ топоромъ на плеч, ходящаго на поденную работу съ Жапплу.

— Такъ вотъ почему… сказалъ Эмиль весь въ смущеніи.

Онъ остановился, не смя договорить.

— Да, понимаю, возразилъ г. Аитуанъ:— вотъ почему вы слыхали: ‘старикъ Антуанъ ужасно унизился во время своей бдности, жилъ съ рабочими, веселился съ ними и пивалъ въ кабакахъ’. Но это заслуживаетъ нсколько объясненій, и я не выдамъ себя за человка тверже и чище, нежели какимъ я есмь на дл. По понятіямъ богатыхъ мщанъ провинціи, я, конечно, лучше бы сдлалъ, если бъ оставался задумчивъ и важенъ, гордо переносилъ свое несчастіе, работалъ молча, вздыхалъ украдкою, краснлъ, принимая плату,— еслибъ я, который самъ имлъ наемниковъ, не участвовалъ по воскресеньямъ въ весель рабочихъ, позволявшихъ мн присоединять свой трудъ къ ихъ труду въ-теченіе недли. Ну, не знаю, лучше ли бъ такъ было, но признаюсь, что оно было бы совершенно не въ моемъ характеръ. Я такъ созданъ, что не могу долго огорчаться и пугаться чмъ бы то ни было. Я выросъ съ Жапплу и другими крестьянскими мальчиками, моими ровесниками, и обходился съ ними, какъ съ равными, въ дтскихъ играхъ. Въ-послдствіи, я никогда не держалъ себя вельможею передъ ними. Они приняли меня въ несчастіи, съ отверстыми объятіями предложили мн домы, свой хлбъ, свои совты, свои инструменты и работу. Какъ мн было не любить ихъ? Какъ могло ихъ общество казаться мн недостойнымъ меня? Какъ мн было не раздлить съ ними, въ воскресенье, заработка моей недли? Мало-того, я вдругъ нашелъ въ этомъ удовольствіе и радость, какъ награду за трудъ свой. Ихъ псни, ихъ сборища подъ виноградомъ, гд качалась остролистая втка кабака, ихъ честная короткость со мною, и нерушимая дружба безцннаго Жана, моего молочнаго брата, моего мастера въ плотничеств, моего утшителя, — дали мн новую жизнь, которую я невольно нашелъ очень-пріятною, особенно когда усплъ сдлаться столько искуснымъ въ работ, что могъ не быть имъ въ тягость.

— Правда, вы были трудолюбивы, сказала Жанилла:— и вскор были очень-полезны бдному Жану. Ахъ! помню его окрики на васъ, въ начал, потому-что онъ, голубчикъ, никогда не бывалъ терпливъ, а вы были такъ неловки! Ну, г. Эмиль, посмялись бы вы, услышавъ, какъ Жанъ бранился и кричалъ на графа, словно на мальчишку. Потомъ, они мирились и обнимались, такъ-что плакать хотлось. Но ужь если мы, вмсто того, чтобъ намъ ссориться, какъ я сейчасъ было хотла, принялись просто разсказывать вамъ нашу исторію, то я доскажу остальное, потому-что, если предоставить это г. Антуану, онъ не дастъ мн вымолвить слова.

— Говори, Жанилла, говори! воскликнулъ г. Антуанъ: — прости, что я такъ долго лишалъ тебя удовольствія!

X.
Доброе дло.

— Если врить г. Антуану, сказала Жанилла: — мы не имли совершенно никакихъ средствъ, но если это и было такъ, то не долго продолжалось. Черезъ нсколько лтъ, когда земля Шатобрёна была продана по клочкамъ, долги уплачены, и вся суматоха унялась, вышло, что графу еще оставался небольшой капиталецъ, который, будучи хорошо пристроенъ, могъ бы давать ему тысячу-двсти франковъ дохода. Хе! хе! это было не бездлица. Но, при доброт и щедрости графа, оно могло бы скоренько изойдти, тутъ-то голубка Жанилла, которая съ вами говоритъ, смекнула, что надо принять бразды правленія. Она взялась пристроить капиталъ и распорядилась не очень-дурно… Потомъ, что-бишь она сказала графу? Не помните ли, сударь, что я вамъ тогда сказала?

— Очень-твердо помню, Жанилла, потому-что ты говорила благоразумно. Повтори это сама.

— Я сказала вамъ: ‘Хе! хе! вотъ, г. Антуанъ, у васъ есть чмъ жить сложа руки. Но вдь вы соскучитесь, вы полюбили трудъ, вы еще молоды и здоровы: значитъ, можете работать еще нсколько лтъ. У васъ есть дочка, настоящее сокровище, которая общаетъ столько же ума, сколько красоты: надо подумать, какъ бы дать ей воспитаніе. Свеземте ее въ Парижъ, отдадимте въ пансіонъ, а вы нсколько лтъ еще побудете плотникомъ’. Г-въ Антуанъ былъ очень-радъ… о! на этотъ счетъ, надо ему отдать справедливость: онъ не жаловался на свои тягости, привыкъ съ добрыми крестьянами къ понятіямъ немножко черезъ-чуръ деревенскимъ, какъ мн кажется. Онъ говорилъ, что такъ-какъ ему суждено быть деревенскимъ рабочимъ, то благоразумне будетъ воспитывать дочь сообразно состоянію, сдлать изъ нея хорошую крестьянку, выучить ее читать, шить, прясть, вести хозяйство, но я и слышать не хотла. Могла ли я потерпть, чтобъ графиня Шатобрёнъ покинула свое званіе и не воспиталась какъ прилично благородной двиц? Графъ послушался, и наша Жильберта была воспитана въ Париж, такъ-что ничего не щадилось на ея умъ и таланты, и точно, она воспользовалась этимъ какъ ангельчикъ, и когда ей минуло лтъ семнадцать, я опять сказала графу: ‘Хе! хе! г. Антуанъ, не хотите ли прогуляться со мною въ Шатобрёнъ?’ Графъ согласился, но когда мы пришли въ середину развалинъ, его одолла грусть.

‘— Зачмъ ты привела меня сюда, Жанилла? сказалъ онъ съ тяжелымъ вздохомъ.— Я зналъ, что мое бдное родовое гнздо разрушено, видлъ это издали, но никогда не хотлъ входить внутръ и глядть вблизи на эти обломки. Я не дорожилъ замкомъ изъ гордости, а любилъ его за то, что провелъ тутъ молодыя лта, былъ тутъ счастливъ, видлъ тутъ смерть отца и матери. Если бъ кто-нибудь купилъ его для житья, если бъ я видлъ его крпкимъ и цлымъ, я былъ бы вполовину утшенъ, потому-что вещи любишь, какъ надо бы любить людей, не столько для самого-себя, сколько для нихъ. Какое удовольствіе находишь ты, показывая мн, что барышники сдлали изъ дома моихъ предковъ?

‘— Графъ, отвчала я: — надобно же было сходить осмотрть поврежденіе, чтобъ знать сколько прійдется истратить и какъ взяться за поправку. Вообразите себ, что въ одну ночь буря разрушила бы вашъ замокъ, съ вашимъ характеромъ, вы, вмсто-того, чтобъ горевать, тотчасъ принялись бы поправлять его.

‘— Но твое сравненіе не у мста, сказалъ господинъ Антуанъ.— Мн не на что поправлять замокъ, да еслибъ и было на что, все-таки было бы не легче, потому-что даже этотъ остовъ не принадлежитъ мн’.

‘— Позвольте, сказала я:— сколько съ васъ просили, когда вы предлагали выкупить только домъ и маленькій участокъ земли, который къ нему принадлежалъ, садъ, холмъ и небольшой лугъ на берегу рки?

‘— Я спрашивалъ объ этомъ не серьёзно, Жанилла, а только хотлъ узнать, до какой низкой цны упалъ такой богатый замокъ. Мн отвчали, что остатокъ стоитъ десять тысячь франковъ, и я ретировался, зная, что десяти тысячь франковъ мой карманъ не вмщаетъ.

‘— Хорошо, сударь, возразила я:— теперь дло идетъ не о десяти тысячахъ франковъ, а только о четырехъ. Продавцы думали, что вы не выдержите и истратите оставшійся у васъ капиталецъ на возвращеніе обломковъ вашего замка. Вотъ почему цнили въ десять тысячь франковъ имніе, которое не стоитъ и половины и которое можетъ годиться однимъ вамъ, но когда увидли, что мы отступились, то стали умренне. Я поручила хлопотать изъ-подъ руки, безъ вашего вдома и подъ чужимъ именемъ. Скажите мн да, и завтра же вы владлецъ Шатобрёна.

‘— А къ чему бъ это мн послужило, моя добрая Жанилла? сказалъ графъ: — что я сталъ бы длать съ этой грудою камней и тремя-четырьмя стнами безъ дверей и оконъ?’

‘Тогда я замтила графу, что квадратный павильйонъ еще цлъ, что своды еще крпки, внутренность комнатъ совершенно-суха, и что стоитъ только покрыть его черепицею, поправить столярную работу и простенько меблировать, — расходъ всего-на-все тысячи полторы франковъ. Мой графъ вскричалъ:

‘— Не внушай мн этихъ мыслей, Жанилла, ты отохотишь меня отъ теперешняго состоянія и введешь въ соблазнъ. У меня нтъ ни десяти, ни пяти, ни четырехъ тысячь франковъ, и чтобъ скопить ихъ, мн нужно еще десять лтъ лишеній. Лучше останемся по-прежнему.

‘— А кто вамъ сказалъ, сударь, возразила я:— что у васъ нтъ шести тысячь или даже шести тысячь пяти-сотъ франковъ? Знаете ли вы, что у васъ есть? Бьюсь объ закладъ, что не знаете.’

Тутъ господинъ Антуанъ прервалъ Жаниллу.

— Правда, сказалъ онъ: — я не зналъ до-сихъ-поръ, не знаю и никогда не узнаю, какимъ-образомъ, при тысяч-двухъ-стахъ ливрахъ дохода, платя шесть лтъ за воспитаніе дочери въ Париж и живя въ Гаржилеси — рабочимъ, конечно, но очень-чистенько, въ домик, которымъ Жанилла управляла сама… (надо еще прибавить, что, держа у себя кошелекъ, она позволяла мн истрачивать два-три франка съ пріятелями по воскресеньямъ)… нтъ, нтъ, никогда я не пойму, какъ я могъ накопить шесть тысячь франковъ! Такъ-какъ это совершенно-невозможно, то я принужденъ объяснить чудо господину Эмилю Кардонне, если только онъ самъ не отгадалъ его.

— Да, графъ, я догадываюсь, отвчалъ Эмиль: — мамзель Жанилла копила деньги для васъ, когда вы были богаты, или она имла собственныя деньги, и въ это время…

— Нтъ, сударь, подхватила съ живостью Жанилла: — все не то, вы забываете, что, по званію рабочаго-плотника, графъ вырабатывалъ себ на прожитокъ, и можете представить, что пансіонъ, гд училась графиня, былъ не изъ самыхъ дорогихъ въ Париж, хотя, смю сказать, хорошій пансіонъ.

— Полно, сказала Жильберта, обнимая ее: — ты лжешь очень-твердо, мама Жанилла, но не разувришь насъ съ батюшкой, что Шатобрёнъ выкупленъ на твои деньги, что по-настоящему онъ принадлежитъ теб, и что, хоть ты покупала его на наше имя, но мы здсь у тебя.

— Вовсе нтъ, вовсе нтъ, графиня! отвчала благородная Жанилла, эта странная, крошечная женщина, которая любила похвастать всмъ и выказать себя на все мастерицею, но которая, чтобъ удержать за своими господами достоинство ихъ положенія, о которомъ заботилась больше ихъ самихъ, твердо отпиралась отъ лучшаго дла своей жизни:— вовсе нтъ, говорю я вамъ, я тутъ ничего не значила. Виновата ли я, что вашъ папа не уметъ перечесть пяти, и что вы такъ же безпечны, какъ и онъ? Нечего сказать! знаете вы оба хорошо счетъ вашимъ приходамъ и расходамъ! Заставь васъ его сдлать, посмотримъ, какъ-то вы управитесь! Говорятъ вамъ, вы здсь у себя, и, если я могу чмъ похвастать, то разв порядкомъ и экономіей въ вашихъ длахъ: отъ-этого графъ въ одно прекрасное утро очутился богаче, нежели какъ почиталъ себя.

— Затмъ, прибавила Жанилла: — продолжаю и окончиваю нашу исторію господину Эмилю. Мы выкупили замокъ. Жанъ Жапплу и господинъ Антуанъ сами поправили всю плотничную и столярную работу павильйона, и пока они додлывали работу, которая длилась всего полгода, я похала въ Парижъ за нашей дочкою, радуясь и гордясь, что привезу ее въ замокъ ея предковъ, въ которомъ она провела самые первые годы своего дтства, бдное дитя! Съ-тхъ-поръ, мы живемъ очень-благополучно, и когда я слышу, что господинъ Антуанъ жалуется на что-нибудь, не могу удержаться, чтобъ не досадовать на него, потому-что, скажите, бывалъ ли кто на свт счастливе его?

— Да я никогда ни на что не жалуюсь, отвчалъ господинъ Антуанъ:— твой упрекъ несправедливъ.

— О! иногда вы глядите такъ, какъ-будто хотите сказать, что вы здсь играете не такую завидную роль, какъ прежде, — и ошибаетесь. Богаче ли вы были, когда имли тридцать тысячь ливровъ дохода? Васъ обкрадывали, расхищали, а вы ни о чемъ не знали. Теперь у васъ есть необходимое, и вамъ нечего бояться воровъ: всмъ извстно, что вы не прячете свертковъ съ луидорами въ матрас. У васъ было десять человкъ слугъ, одинъ другаго лакоме, пьюще и лниве, однимъ словомъ, парижскихъ слугъ. Ныньче, у васъ только одинъ господинъ Сильвенъ Шарассонъ, конечно, также лнтяй и лакомка…

Говоря эти слова, Жанилла возвысила голосъ, чтобъ Сильвенъ слышалъ ихъ изъ кухни. Потомъ продолжала потише:

— Но его глупости смшатъ васъ, и когда онъ что-нибудь сломаетъ, вамъ любо, что есть люди не ловче васъ. У васъ было десять лошадей, всегда дурно-содержанныхъ и негодныхъ къ служб отъ недостатка ухода, теперь у васъ есть ваша старая Лантерна, самое лучшее животное въ свт, всегда чистая, бодрая, и какая еще воздержная: стъ сухіе листья и втки, какъ настоящая коза. Кстати о козахъ! Гд найдете вы козъ лучше нашихъ? Дв настоящія лани, съ чудеснымъ молокомъ, забавляютъ васъ своими ловкими прыжками, когда карабкаются по развалинамъ для вашего вечерняго спектакля!.. Возьмемъ ли погребъ? У васъ былъ погребъ богатый, но ваши лакеи разбавляли вино водою сколько хотли, и вы пили только ихъ послдки. Теперь, вы пьете здшній родной клеретъ, который всегда вы любили и который здоровъ и крпителенъ. Особенно, когда я за нимъ хлопочу, онъ прозраченъ какъ ключевая вода и не горячитъ вамъ желудка. А платьемъ разв вы недовольны? Прежде, у васъ былъ гардеробъ, который точила моль, и жилеты ваши выходили изъ моды прежде, чмъ вы ихъ носили, потому-что вы никогда не занимались туалетомъ. Ныньче, у васъ есть только то, что нужно для прохлады лтомъ, для тепла зимою, деревенскій портной снимаетъ съ васъ мрку на славу и не стсняетъ васъ покроемъ. Да, сударь, согласитесь, что все къ лучшему, что вы никогда не имли меньше заботы, и что вы теперь счастливйшій человкъ, потому-что я не упоминала еще о выгод имть прелестную дочку, которая счастлива съ вами…

— И несравненную Жаниллу, которая занимается только счастіемъ другихъ! воскликнулъ господинъ Антуанъ съ умиленіемъ, смшаннымъ съ веселостью.— Хорошо! ты права, Жанилла, я это напередъ зналъ. Слава Богу! ты обижаешь меня, сомнваясь въ моемъ довольств, чувствую, что я точно баловень Провиднія, и еслибъ не тайное горе, которое ты знаешь и о которомъ хорошо, что ты не говорила, то я былъ бы вполн счастливъ! На, пью за твое здоровье, Жанилла! ты говорила не хуже книги! За ваше здоровье также, господинъ Эмиль! Вы богаты и молоды, образованы и умны: значитъ, вамъ нечего завидовать другимъ, но желаю вамъ такой же покойной старости, какъ моя, и такихъ же нжныхъ привязанностей въ сердц! Однакожь, довольно толковать объ насъ, прибавилъ господинъ Антуанъ, ставя стаканъ на столъ: — не надо забывать друзей. Поговоримъ о лучшемъ изъ всхъ посл Жаниллы,— о моемъ старомъ Жан Жапплу и его длишкахъ.

— Да, поговоримъ! вскричалъ громкій голосъ, заставившій всхъ вздрогнуть.

Обернувшись, господинъ Антуанъ увидлъ Жана Жапплу на порог двери.

— Что это? Жанъ среди благо дня? воскликнулъ графъ въ изумленіи.

— Да, я являюсь середи благо дня, и еще въ большую дверь! отвчалъ плотникъ, отирая потъ со лба.— Охъ! какъ я бжалъ! Дайте мн поскоре стаканъ вина, мама Жанилла, я задыхаюсь отъ жара.

— Бдный Жанъ! вскричала Жильберта, бросаясь затворять дверь:— такъ тебя опять прсслдовали? Надо скоре спрятаться. Не пришли бы сюда искать тебя!

— Нтъ, нтъ, сказалъ Жанъ: — нтъ, мое дитятко, не затворяйте двери, за мною не гонятся. Я принесъ вамъ добрую всть, и затмъ-то такъ торопился. Я свободенъ, счастливъ, спасенъ!

— Боже! воскликнула Жильберта, схвативъ своими хорошенькими ручками пыльную голову стараго крестьянина:— такъ моя молитва услышана! Я столько молилась за тебя ныншней ночью!

— Райская душа, ты принесла мн счастье! сказалъ Жанъ, не успвая отвчать на ласки и вопросы Антуана и Жаниллы.

— Скажи же намъ, кто возвратилъ теб свободу и спокойствіе? возразила Жильберта, когда плотникъ проглотилъ большой стаканъ пикета.

— О! человкъ, котораго вы и не подозрваете, поручился за меня и заплатитъ мои штрафы. Ну-те-ка угадайте, кто!

— Не Керзьйонскій ли священникъ? сказала Жанилла:— онъ такой добрый человкъ, хотя проповди его немножко мудрены! Но онъ самъ не богатъ!..

— А вы, Жильберта, возразилъ Жанъ:— какъ думаете, кто?

— Я подумала бы на сестру добраго священника, мадамъ Розу, у нея прекрасное сердце… Но она не богаче брага.

— И, нтъ! какъ это можно! А вы, господинъ Антуанъ, что скажете?

— Я не постигаю, отвчалъ графъ.— Скажи же скоре, не мучь насъ!

— А я, сказалъ Эмиль: — бьюсь объ закладъ, что угадалъ, это мой отецъ! я говорилъ съ нимъ, и знаю, что онъ хотлъ…

— Извините, молодой человкъ, сказалъ плотникъ, перебивъ его: — не знаю, что хотлъ вашъ отецъ, но знаю, чего бы я не захотлъ! Это значило бы чмъ-нибудь быть ему обязаннымъ, принять одолженіе отъ человка, который старался упрятать меня въ тюрьму, чтобъ принудить согласиться на его мнимыя благодянія, на его суровыя условія. Спасибо! васъ я почитаю… но вашего отца… перестанемъ о немъ говорить, не будемъ никогда упоминать о немъ въ разговора другъ съ другомъ. Ну, и такъ, вы не угадали? А что бы вы сказали, еслибъ рчь зашла о маркиз Буагибо?

Это имя, которое Эмиль слышалъ не въ первый разъ, потому-что при немъ уже говорили въ Гаржилес о маркизъ, какъ объ одномъ изъ богатйшихъ окрестныхъ помщиковъ, подйствовало какъ электрическій ударъ на обитателей Шатобрёна: Жильберта вздрогнула, Антуанъ съ Жаниллою переглянулись и не могли вымолвить слова.

— Это васъ удивляетъ? возразилъ плотникъ.

— Мн это кажется невроятнымъ, отвчала Жанилла.— Вы шутите? Маркизъ Буагибо, нашъ общій врагъ?

— Зачмъ такъ говорить? сказалъ г. Антуанъ.— Маркизъ никому не врагъ по доброй вол, онъ всегда длалъ доброе и никогда не длалъ зла.

— Я была уврена, сказала Жильберта: — что онъ способенъ на доброе дло. Помнишь, мамочка, я теб говорила: это несчастный человкъ, по лицу его видно, но…

— Но… но вы его не знаете, сказала Жанилла:— и не можете разсуждать о немъ. Ну, Жанъ, объясните же намъ, какими чудесами сошлись вы съ этимъ человкомъ — такимъ холоднымъ, гордымъ, черствымъ?

— Случай, или скоре Богъ все устроилъ, отвчалъ плотникъ.— Я шелъ по лску, который тянется рядомъ съ его паркомъ, и который, въ этомъ мст, отдленъ отъ парка только изгородой да маленькимъ рвомъ. Я заглянулъ черезъ кусты полюбоваться, какъ тамъ въ парк все красиво и чисто, пріютно и уютно, подумалъ немножко съ грустью, что бывалъ въ этомъ парк и въ этомъ замк, какъ у себя дома, что работалъ тамъ двадцать лтъ, и что даже чувствовалъ дружбу къ самому маркизу, хотя онъ никогда не былъ очень-любезенъ… Но все-таки на него находили добрые дни въ то время, и однакожь, лтъ съ двадцать я не ступалъ ногою къ нему и не посмлъ бы просить у него убжища посл того, что между нами случилось!

‘Иду-себ и думаю все это, вдругъ слышу рысь пары лошадей и вижу двухъ жандармовъ, которые дутъ прямо на меня. Они меня еще не видали, но если я перешелъ бы имъ дорогу, они непремнно увидли бы: они такъ хорошо уже знаютъ мою фигуру! Разсуждать было некогда. Я кинулся въ изгородь, проскочилъ сквозь нее какъ лисица, и очутился въ парк Буагибо, гд спокойно прилегъ подъ изгородью, пока мои жандармы хали своей дорогой, даже не оборачиваясь на мою сторону. Когда они поотъхали, я всталъ и сбирался выйдти вонъ тою же дорогою, какою вошелъ, какъ-вдругъ кто-то ударилъ меня по плечу, и, оглянувшись, сталъ носъ-къ-носу съ маркизомъ Буагибо, который говорилъ мн съ своимъ печальнымъ лицомъ и своимъ похороннымъ голосомъ:

‘— Что ты здсь длаешь?

‘— Вотъ хорошо! сами видите, маркизъ — прячусь.

‘— Отъ-чего прячешься?

‘— Отъ-того, что жандармы въ двухъ шагахъ отсюда.

‘— Такъ ты сдлалъ преступленіе?

‘— Да, поймалъ двухъ кроликовъ и убилъ одного зайца.

‘Затмъ, видя, что онъ не будетъ дальше разспрашивать, я принялся поскоре разсказывать ему свои приключенія, сколько-можно-короче, потому-что, вы знаете, у этого человка на ум всегда что-нибудь не то, о чемъ ему говорятъ: не знаешь, слушаетъ ли онъ тебя, — у него всегда такой видъ, какъ-будто онъ и не думаетъ слушать. Много лтъ не видалъ я его вблизи, потому-что онъ живетъ забившись въ своемъ парк, какъ кротъ въ пор, а я къ нему не имю больше доступа. Онъ, показалось мн, очень постарлъ, подряхллъ, хотя все еще прямъ, какъ тополь, но такой худой, что хоть глядись насквозь, и борода стала блая, какъ у старой козы, мн сдлалось грустно, и однакожь, еще больше огорчало меня то, что пока я говорилъ ему, онъ все шелъ подчищая передъ собою дурную траву по алле лопаткою, которая у него всегда въ рук. Я шелъ за нимъ шагъ за шагомъ, не переставая говорить, разсказывая свои затруднительныя обстоятельства, не для того, чтобъ выпрашивать его помощи, объ этомъ и и не думалъ, но чтобъ посмотрть, уцлло ли въ немъ сколько-нибудь ко мн дружбы.

‘Наконецъ, онъ обернулся и сказалъ, не глядя на меня:

‘— Зачмъ же ты не просилъ поручительства какого-нибудь богатаго лица въ вашемъ селеніи?

‘— Чортъ возьми! говорю я ему:— какого богатаго лица хотите вы въ Гаржилес!

‘— Тамъ есть какой-то господинъ Кардонне, который недавно поселился!

‘— Есть, но онъ мэръ, и онъ-то хочетъ, чтобъ меня арестовали.

‘Минуты съ три стоялъ онъ молча, я уже думалъ, что онъ забылъ обо мн и хотлъ уйдти, какъ вдругъ онъ сказалъ:

‘— Почему жь ты не пришелъ ко мн?

‘— Вотъ хорошо! говорю я: — сами знаете, почему!

‘— Нтъ, не знаю!

‘— Какъ не знаете? Разв вы не помните, что, долго пользовавшись моею работою и не длавъ мн ни раза выговора (кажется, я его и не заслуживалъ), вы призвали меня однажды въ кабинетъ и сказали: ‘Вотъ теб жалованье за послдніе дни, убирайся вонъ!’ А когда я спросилъ васъ, когда мн опять прійдти, вы отвчали: никогда! Когда же мн не понравилось такое обращеніе, и я васъ спросилъ, чмъ я провинился передъ вами, вы указали мн на дверь пальцемъ, не удостоивъ даже открыть ротъ. Этому ужь лтъ двадцать, и не мудрено, что вы позабыли. Но у меня это всегда на сердц, и мн кажется, что вы обошлись очень-жестоко и очень-несправедливо съ бднымъ рабочимъ, который трудился какъ лучше умлъ, и былъ не хуже всякаго другаго. Сначала, я подумалъ, что на васъ нашла хандра и что посл вы спохватитесь, но я ждалъ напрасно: вы уже никогда не присылали за мною. Я былъ такъ-гордъ, что не пошелъ къ вамъ просить работы, у меня была работа въ другихъ мстахъ, всегда вдоволь, и еслибъ теперь я не былъ принужденъ скрываться въ лсахъ, то не нуждался бы въ заказахъ, но пуще всего, признаюсь, меня оскорбило то, что меня прогнали какъ собаку, — еще хуже,— какъ лнтяя или вора, даже не удостоили дать мн средства оправдаться. Я подумалъ, что имю какого-нибудь врага въ вашемъ дом и что вамъ на меня налгали, но никогда не могъ разгадать, что это было такое, потому-что никогда не знавалъ за собой никакихъ враговъ, кром сельскихъ сторожей да таможенныхъ сборщиковъ. Я смолчалъ, не ропталъ на васъ, но жаллъ, что вы легко врите злымъ толкамъ, и какъ я васъ немножко любилъ, то мн было больно видть въ васъ недостатки.

‘Г-нъ Буагибо все глядлъ такъ, какъ-будто не слушалъ меня, но когда я договорилъ, онъ равнодушно сказалъ:

‘— Великъ ли съ тебя штрафъ?

‘— Всего наберется до тысячи франковъ, кром судебныхъ издержекъ.

‘— Хорошо, ступай, скажи мэру твоей деревни… г-ну Кардонне, такъ ли?— пусть онъ пришлетъ ко мн какое-нибудь довренное лицо, чтобъ я могъ устроить твои дла съ начальствомъ. Скажи ему, что я не выхожу со двора, что я нездоровъ, но что прошу его сдлать мн это одолженіе.

‘— Разв вы беретесь быть за меня порукою?

‘— Нтъ, я плачу твой штрафъ. Можешь идти.

‘— Когда же велите прійдти къ вамъ работать, чтобъ сквитаться съ вами?

‘— Работы у меня нтъ, не приходи.

‘— Такъ вы хотите дать мн милостыню?

‘— Нтъ, но оказать теб маленькую услугу, которая мн ничего не стоитъ. Довольно же, оставь меня.

‘— А если я не захочу принять услуги?

‘— Дурно сдлаешь.

‘— И вы не хотите, чтобъ я благодарилъ васъ?

‘— Это будетъ напрасно.

‘Затмъ, онъ просто-на-просто повернулся ко мн спиною и пошелъ прочь, но я послдовалъ за нимъ, и зная, что длинные комплименты ему не по вкусу, сказалъ ему такъ: ‘Г-нъ Буагибо, дайте мн, пожалуйста, пожать вашу руку!’

— Какъ! ты осмлился сказать ему это? вскричала Жанилла.

— Да отъ-чего жь бы мн и не осмлиться? можно ли сказать человку что-нибудь лучше этого?

— Что же онъ отвчалъ? что онъ сдлалъ?— сказала Жильберта.

— Онъ тотчасъ взялъ мою руку и пожалъ ее крпко, хотя его рука была суха и холодна какъ льдина.

— И что онъ сказалъ?— спросилъ г-нъ Антуанъ, слушавшій разсказъ съ нкоторымъ безпокойствомъ.

— Онъ сказалъ: ступай! отвчалъ плотникъ.— Видно, это его ласковое слово, и онъ пустился чуть не бгомъ отъ меня, сколько позволяли ему его бдныя длинныя худыя ноги. Я побжалъ разсказать все это вамъ.

— А я, сказалъ Эмиль: — поспшу къ моему отцу передать ему намреніе маркиза Буагибо, чтобъ онъ тотчасъ послалъ кого-нибудь къ нему согласно его просьб.

— Ну, это меня ничуть не успокоитъ, подхватилъ плотникъ.— Вашъ отецъ сердитъ на меня, онъ долженъ будетъ признать меня чистымъ отъ штрафа, но не захочетъ освободить меня отъ тюрьмы, потому-что за бродяжество можно меня наказать и посадить въ тюрьму, хотя бы то на нсколько дней… а для меня это ужь слишкомъ-много.

— О! разумется, воскликнула Жильберта: — Жанъ никакъ не перенесетъ того униженія, что его сведутъ въ тюрьму жандармы, онъ сдлаетъ какую-нибудь новую опрометчивость. Г-нъ Эмиль, не допускайте его подвергнуться этому. Поговорите съ вашимъ.батюшкой, попросите его, скажите ему…

— О! Бога ради, сказалъ Эмиль съ жаромъ: — не раздляйте съ Жаномъ его худаго мннія объ отц моемъ, оно несправедливо. Я увренъ, что батюшка сдлалъ бы, не сегодня, такъ завтра, для него то же, что сдлалъ г-нъ Буагибо. А что до преслдованія его за бродяжество, ручаюсь вамъ, что…

— Если вы ручаетесь, подхватилъ Жанъ: — почему бы вамъ не похать сейчасъ же къ маркизу Буагибо? Это близёхонько отсюда. Когда вы уговоритесь съ нимъ, я буду покойне, потому-что вамъ я врю, а, признаюсь, одна ночь, проведенная въ тюрьм, сведетъ меня съ ума. Божье дитя сказала вамъ это, — прибавилъ онъ, указавъ на Жильберту,— а она знаетъ меня.

— Сейчасъ ду туда, отвчалъ Эмиль, вставая и кинувъ на Жильберту пламенный взглядъ усердія и преданности. Не хотите ли меня проводить?

— Идемъ, сказалъ плотникъ.

— Да, да, ступайте! вскричали въ одинъ голосъ Жильберта, ея отецъ и Жанилла.

Эмиль понялъ, что Жильберта имъ довольна, и побжалъ за своей лошадью.

Но когда онъ шагомъ спускался по тропинк съ плотникомъ, графъ Шатобрёнъ догналъ его и остановилъ, чтобъ сказать съ смущеннымъ видомъ:

— Милый другъ, вы благородны и деликатны, на васъ можно положиться… Я долженъ предупредить васъ объ одномъ дл… неважномъ, можетъ-быть… но которое вамъ необходимо знать. Видите, что… по той или по другой причинъ… все-таки, я въ ссор съ маркизомъ Буагибо, и потому вамъ не нужно упоминать ему обо мн… Постарайтесь не произносить при немъ моего имени и не давайте замтить, что вы сейчасъ отъ меня, это можетъ навести на него дурное расположеніе и охладить его добрыя намренія на-счетъ нашего бднаго Жана.

Эмиль далъ слово молчать, и, предавшись потоку своихъ мыслей, больше занятый прекрасной Жильбертою, чмъ своимъ кліентомъ и цлью поздки, слдовалъ за проводникомъ по дорог къ замку Буагибо.

XI.
Тнь.

Однакожь, по мр приближенія къ замку, Эмиль спрашивалъ самъ-себя, съ какимъ высшимъ или страннымъ человкомъ готовился имть онъ дло, и принужденъ былъ склонить слухъ къ объясненіямъ, которыя плотникъ, съ своимъ крестьянскимъ здравымъ смысломъ, старался дать ему объ этомъ загадочномъ лиц. Изъ всего, что Эмиль могъ выбрать въ этихъ свдніяхъ, нсколько противорчивыхъ и исполненныхъ догадками, слдовало, что маркизъ Буагибо былъ чрезвычайно-богатъ, отнюдь-нескупъ, хоть очень любилъ умренность,— великодушенъ столько, сколько его дикость и беззаботность обо всемъ постороннемъ позволяли ему оказывать благодянія, то-есть, онъ помогалъ всмъ бднымъ, прибгавшимъ къ нему, но никогда самъ не освдомлялся о ихъ нуждахъ, и всхъ принималъ такъ угрюмо и холодно, что безъ настоятельной надобности ни одинъ не чувствовалъ расположенія съ нимъ видться. Между-тмъ, онъ не былъ жестокимъ и безчувственнымъ человкомъ, и никогда не отвергалъ просьбы, не сомнвался въ важности милостыни. Но онъ былъ такъ разсянъ и казался такимъ безстрастнымъ ко всему на свт, что сердце сжималось и леденло въ его присутствіи. Онъ рдко бранился и никогда не наказывалъ. Жапплу былъ почти единственный человкъ, съ кмъ онъ поступилъ строго, и по манер, какою онъ вознаграждалъ его теперь, плотникъ заключалъ, что еслибъ самъ былъ не столько гордъ и раньше явился къ маркизу, то маркизъ не обнаружилъ бы и слда воспоминанія о каприз, по которому нкогда прогналъ его.

— Впрочемъ, прибавилъ Жанъ: — есть другой человкъ, на котораго господинъ Буагибо сердитъ еще больше, чмъ на меня, хотя никогда не искалъ сдлать ему зло. Но тугъ такая путаница, что ничего не разберешь, и благо господинъ Антуанъ упомянулъ самъ о ней, я могу вамъ сказать, господинъ Эмиль, что въ этомъ обстоятельств маркизъ заставилъ многихъ думать, что у него поврежденъ разсудокъ. Вообразите: бывъ цлые двадцать лтъ другомъ, совтникомъ, почти отцомъ своего сосда, господина Антуана Шатобрёна, онъ вдругъ повернулся къ нему спиною и захлопнулъ ему передъ носомъ дверь, тогда-какъ никто, даже самъ господинъ Антуанъ, не можетъ понять, за что онъ на него разсердился. По-крайней-мр, предлогъ былъ такъ смшонъ, что если не признать маркиза помшаннымъ, никакъ не объяснишь дла. Господинъ Антуанъ, видите, будто-бы охотился безъ позволенія на земл маркиза. А замтьте, что съ самаго своего рожденія графъ Антуанъ всегда охотился у господина Буагибо, какъ у себя, потому-что они были товарищи и друзья, что господинъ Буагибо, который отъ роду не бралъ ружья въ руки и не убилъ ни одной штуки дичи, не досадовалъ, если сосди стрляли его дичь, что, наконецъ, онъ вовсе не предупреждалъ господина Антуана о запрещеніи охотиться въ его помстьяхъ. Дло въ томъ, что съ-тхъ-поръ, то-есть, ужь лтъ двадцать, сосди не видались, не молвили слова другъ съ другомъ, и господинъ Буагибо не можетъ терпть, чтобъ при немъ произносили имя графа Шатобрёна. Съ своей стороны, господинъ Антуанъ,— хоть это и лежитъ у него на сердц больше, нежели онъ признается, — не хочетъ сдлать никакого шага къ примиренію, и по-видимому убгаетъ господина Буагибо ровно столько же, сколько тотъ его. Какъ мое удаленіе изъ Буагибо случилось въ то же самое время, то я полагаю, что на меня обрушился излишекъ гнва маркиза, либо что онъ, зная мою тсную связь съ господиномъ Антуаномъ, опасался, чтобъ я не осмлился заговорить ему объ немъ и осуждать его капризъ. На этотъ счетъ онъ не ошибся, потому-что языкъ у меня вольный, и я непремнно поговорилъ бы съ маркизомъ. Онъ хотлъ предупредить объясненія, иначе я не могу растолковать себ его жестокости со мною.

— Есть у него семейство? спросилъ Эмиль.

— Нтъ, сударь. Онъ былъ женатъ на одной очень-хорошенькой двиц, гораздо-моложе его, родственниц и небогатой. Съ его стороны, это походило на бракъ по любви, но вовсе не такъ казалось по его поведенію, потому-что, женившись, онъ не сдлался ни веселе, ни обходительне, ни любезне. Онъ нимало не перемнилъ своей манеры жить медвдемъ, не во гнвъ ему будь сказано. Господинъ Антуанъ продолжалъ быть почти единственнымъ гостемъ дома, и маркиза такъ соскучилась, что въ одинъ прекрасный день ухала жить въ Парижъ, а мужъ и не думалъ слдовать за нею или возвращать ее къ себ. Тамъ она умерла еще очень-молодая, не оставивъ ему дтей, и съ той поры, тайное ли горе повихнуло ему разсудокъ, или удовольствіе быть одному утшило его во всемъ,— только онъ жилъ ршительно запершись въ своемъ замк, безъ всякаго общества, не держа при себ даже собаки. Родъ его почти угасъ, наслдниковъ у него нтъ, друзей также, нельзя догадываться, кого обогатитъ смерть его.

— Онъ, очевидно, мономанъ, сказалъ Эмиль.

— Какъ вы его назвали, сударь? спросилъ плотникъ.

— Я хотлъ сказать, что онъ помшанъ на одномъ какомъ-нибудь предмет.

— Да, я полагаю, что вы правы, возразилъ Жанъ:— но что это за предметъ? Вотъ чего никто не съуметъ сказать. За нимъ знаютъ одну только привязанность. Именно вотъ этотъ паркъ, котораго планъ онъ самъ чертилъ и самъ сажалъ, и изъ котораго почти никогда не выходитъ. Кажется, даже онъ спитъ тутъ на ногахъ, прогуливаясь: иногда видали, что онъ въ два часа утра ходилъ по своимъ аллеямъ, какъ мертвецъ, и это нагоняло страхъ на тхъ, кто забирался туда порвать плодовъ или стащить вязанку хвороста.

Пріхавъ въ это время передъ самый паркъ, и съ высокой тропинки могли видть внутрь и разглядть часть парка, Эмиль былъ восхищенъ красотою этого плнительнаго мста, роскошью тней, удачнымъ расположеніемъ куртинъ, свжестью дерна и изящными обрзами разныхъ площадокъ, незамтно понижающихся до береговъ рчки — одного изъ быстрыхъ притоковъ Гаржилесы. Онъ подумалъ, что какой-нибудь идіотъ не могъ создать это подобіе земнаго рая и столь удачно воспользоваться красотами природы. Напротивъ, ему показалось, что устройствомъ тутъ управляла душа поэтическая, но видъ замка скоро опровергнулъ эти догадки. Нельзя было придумать ничего холодне, безобразне и непріятне замка Буагибо. Поправки, очевидно, сдланныя посл его построенія, отчасти исказили его старинный характеръ, и хорошее состояніе, въ какомъ его содержали, длало наружность его еще несносне. Жанъ остановился въ конц парка на дорожк, а молодой пріятель его, давъ ему нсколько лучшихъ своихъ сигаръ для облегченія скуки ожиданія, пустился къ воротамъ замка, по дорог, приводившей въ отчаяніе своею чистотою. Ни одинъ кусточекъ, ни одна втка плюща не закрывали отъ него наготы высокихъ стнъ, окрашенныхъ подъ желзо, и единственный предмет архитектуры, поразившій его взоры, былъ большой щитъ надъ ршеткою, съ гербомъ фамиліи Буагибо, подчищеннымъ и подновленнымъ позже прочаго, чуть-ли не въ эпоху возвращенія Бурбоновъ, по-крайней-мри, замтна была чувствительная разница между этимъ гербомъ и его неуклюжею оправкою. Эмиль заключилъ изъ этого, что маркизъ былъ очень привязанъ къ своимъ титуламъ и стариннымъ привилегіямъ.

Онъ долго звонилъ у широкой ршетки, пока ее отперли, наконецъ, пружина, дернутая издали, отворила ее настежь, но никто не появлялся, и когда молодой человкъ вошелъ, привязавъ свою лошадь снаружи, ршетка затворилась за нимъ безъ шума и заперлась, какъ-будто невидимая рука захлопнула его въ ловушку. Чувство унынія, чуть не ужаса, овладло имъ, когда онъ увидлъ себя запертымъ на большомъ двор, голомъ и песчаномъ, окруженномъ однообразными строеніями, и молчаливомъ, какъ монастырское кладбище. Нсколько тисовыхъ деревьевъ, подстриженныхъ остроконечіями, у входа главныхъ воротъ, довершали сходство. Впрочемъ, ни одного цвтка, ни малйшаго запаха душистаго растенія, ни одной виноградной гирлянды въ окнахъ, ни паутины на стеклахъ, ни разбитаго стеклышка, ни звука человческаго, ниже пнія птуха или лая собаки, ни голубка, ни клочка мха на черепичной кровл, кажется, даже ни одна муха не осмливалась летать или жужжать на двор замка Буагибо.

Эмиль глядлъ вокругъ себя, ища съ кмъ заговорить, и не видя даже слда ноги на недавно-подчищенномъ песк, какъ вдругъ услышалъ слабый и надорванный голосъ, вскричавшій ему довольно-непривтливо:

— Что вамъ угодно?

Оглянувшись нсколько разъ во вс стороны, чтобъ увидть, откуда выходилъ голосъ, Эмиль наконецъ замтилъ, въ отдушин подвальной кухни, старую сдую голову, крпко напудренную, съ глазами прозрачными и лишенными взгляда. Приближась къ ней, онъ попытался дать себя понять. Но слухъ дряхлаго дворецкаго былъ такъ же слабъ, какъ его зрніе, и отвчая совершенно не-впопадъ на вопросы постителя, онъ сказалъ:

— Паркъ можно видть только по воскресеньямъ, потрудитесь пожаловать въ воскресенье.

Эмиль подалъ дворецкому визитную карточку, и старикъ, медленно доставъ изъ кармана очки, не покидая своей подвальной отдушины, долго разбиралъ карточку, потомъ скрылся, и появившись въ дверь, находившуюся надъ его отдушиною, сказалъ:

— Очень-хорошо, сударь. Господинъ маркизъ приказывалъ мн принять особу, которая явится отъ господина Кардонне, — отъ господина Кардонне изъ Гаржилеса, не такъ ли?

Эмиль отвчалъ утвердительнымъ знакомъ.

— Прекрасно, сударь, продолжалъ старый служитель, кланяясь съ любезностью и по-видимому очень радуясь случаю показать себя вжливымъ и радушнымъ, безъ нарушенія господскаго приказа.— Господинъ маркизъ не полагалъ, что вы пожалуете такъ скоро, онъ ожидалъ васъ не ближе какъ завтра. Онъ въ своемъ парк, сейчасъ сбгаю доложить ему. Но напередъ буду имть честь проводить васъ въ гостиную.

Говоря, что сбгаетъ, старикъ странно хвастался. Онъ имлъ походку и проворство столтняго старика, подвелъ Эмиля къ низкому и узкому входу лстничной башенки и, мшкатно выбравъ одинъ ключъ изъ своей связки, проводилъ его до другой двери, убитой толстыми гвоздями и запертой на ключъ, подобно первой, потомъ употребилъ въ дло второй ключъ, и, по переход длиннаго корридора, третій ключъ, которымъ и отперъ покои, Эмиль шелъ за старикомъ сквозь нсколько комнатъ, гд сумракъ смнилъ для него яркій свтъ солнца, и воображалъ себя совершенно въ потьмахъ. Наконецъ, онъ вошелъ въ просторную гостиную, и слуга подалъ ему кресла, сказавъ:

— Не прикажете ли поднять жалузи?

Эмиль знаками далъ ему понять, что ненужно, и старикъ оставилъ его одного.

Когда глаза его привыкли къ срому и пасмурному свту этихъ покоевъ, его поразилъ величавый характеръ меблировки. Вся мебель была временъ Лудовика XIII, и словно какой-нибудь любитель съ мелочнымъ вниманіемъ наблюдалъ за выборомъ малйшихъ подробностей. Цлое было сохранено вполн, отъ зеркальныхъ рамъ до послдняго гвоздика обивки не было ни малйшаго уклоненія отъ стиля. И все было подлинное, полу-истертое, еще чистое, хотя полинялое, пышно и просто въ то же время. Эмиль подивился вкусу и знанію господина Буагибо. Въ-послдствіи онъ узналъ, что отсутствіе движенія и боязнь перемны, казавшіяся наслдственными качествами этой фамиліи, способствовали чудесному сохраненію этихъ богатствъ, которыя теперешняя мода старается собирать за большія деньги по лавкамъ стараго хлама,— ныньче самымъ роскошнымъ и самымъ интереснымъ лавкамъ въ свт.

Но за удовольствіемъ, какое молодой человкъ нашелъ въ разсматриваніи этихъ рдкостей, слдовало впечатлніе холода и необычайной грусти. Кром ледяной атмосферы жилища, вчно закрытаго отъ живительныхъ лучей солнца, кром наружнаго безмолвія, было нчто погребальное въ правильности этого внутренняго устройства, котораго никогда никто не нарушалъ, и въ этой роскоши артиста и вельможи, которою никто не наслаждался. По дверямъ, накрпко-запертымъ, которыхъ ключи хранились у слуги, по опрятности, не нарушаемой ни одной пылинкою, по тяжелымъ опущеннымъ занавсамъ, явно было, что хозяинъ замка никогда не входилъ въ эту гостиную, и что единственными прилежными постителями ея были щетка и метелка. Эмиль съ ужасомъ помыслилъ о жизни, какую покойная маркиза Буагибо, молодая и прекрасная, должна была вести въ этомъ дом, неподвижномъ и нмомъ въ-теченіе столтій, и простилъ ей отъ всего сердца желаніе вздохнуть инымъ воздухомъ прежде кончины.

Кто знаетъ, думалъ онъ: — можетъ-быть, она получила въ этой могил одну изъ тхъ медленныхъ и тяжкихъ болзней, отъ которыхъ нтъ исцленія, если опоздаешь прибгнуть къ лекарству?

Онъ утвердился на этой мысли, когда дверь тихо растворилась, и онъ увидлъ передъ собою самого хозяина. За исключеніемъ одежды, это была статуя командора, сошедшая съ своего пьедестала: та же мрная поступь, та же блдность, то же отсутствіе взгляда, тотъ же торжественный и окаменлый видъ.

Маркизъ Буагибо былъ не старе семидесяти лтъ, но имлъ одну изъ тхъ организацій, для которыхъ не существуетъ уже возраста и никогда не существовало. Онъ былъ недурно сложенъ и небезобразенъ собою, черты его были довольно-правильны, станъ еще прямъ и поступь тверда, если онъ не торопился. Но худоба изгладила вс слды формъ, и платье его казалось надтымъ на деревянную статую. Физіономія его не отталкивала надменностью и не внушала отвращенія, но какъ она не выражала ровно ничего и какъ тщетно бы искали вы съ перваго взгляда подмтить на ней какую-нибудь мысль или какое-нибудь ощущеніе, сродное извстнымъ человческимъ типамъ, то она пугала, и Эмиль невольно вспомнилъ ту нмецкую сказку, гд одно очень-пристойное лицо является у воротъ замка и извиняется, что не можетъ войдти въ томъ состояніи, въ какомъ находится, изъ опасенія навлечь непріятность обществу.

— Вы, однако, кажетесь мн очень-порядочной наружности, говоритъ ему гостепріимный хозяинъ.— Войдите, сдлайте милость,

— Нтъ, нтъ, отвчаетъ пришлецъ: — не могу, вы будете мною недовольны. Благоволите выслушать меня здсь, на порог вашего замка, я принесъ вамъ всти съ того свта.

— Что такое? Войдите, дождь идетъ, сбирается гроза.

— Поглядите на меня хорошенько, возражаетъ таинственный поститель: — и согласитесь, что я не могу сидть за вашимъ столомъ, не нарушая законовъ вжливости. Разв не видите, что я мертвый?

Хозяинъ глядитъ на него и въ-самомъ-дл примчаетъ, что онъ мертвецъ. Онъ захлопываетъ дверь отъ покойника и возвращается въ залу пира, гд падаетъ въ обморокъ.

Эмиль не упалъ въ обморокъ, когда увидлъ передъ собою г-на Буагибо, но еслибъ вмсто: ‘извините, что заставилъ васъ дожидаться, я былъ въ парк’, тотъ сказалъ ему: ‘я сбирался быть погребеннымъ’, онъ не слишкомъ бы удивился.

Устарлый нарядъ маркиза длалъ его еще боле похожимъ на выходца съ того свта. Онъ одвался по мод только одинъ разъ въ жизни — въ день своей свадьбы. Съ-тхъ-поръ, онъ не помышлялъ ни на волосъ перемнить свой туалетъ, и далъ портному за неизмнный образецъ платье, которое износилъ, подъ предлогомъ, что привыкъ къ нему и что боялся неудобства отъ новаго покроя. Итакъ, онъ былъ одтъ щеголемъ временъ имперіи, что составляло самый странный контрастъ съ его печальной и поблеклой физіономіей. Очень-короткое зеленое верхнее платье, нанковые панталоны, сильно-оттопыренное жабо, сапоги съ кисточками и, для полной врности привычкамъ, маленькій свтлый парикъ цвта его прежнихъ волосъ, собранный пучкомъ на средин лба. Весьма-высокіе накрахмаленные воротнички, поднимавшіе до висковъ длинныя блыя бакенбарды, придавали его вытянутому лицу форму треугольника. Онъ былъ педантически опрятенъ, и однакожь нисколько былинокъ сухаго моха на плать свидтельствовали, что онъ не нарочно нарядился для гостя, но что имлъ обычай гулять въ уединеніи своего парка въ этомъ неизмнномъ, строгомъ наряд.

Онъ молча поклонился, молча слъ и молча глядлъ на Эмиля. Сначала, молодаго человка затрудняло это молчаніе, и онъ думалъ, не надо ли приписать его надменности. Но видя, что маркизъ неловко вертитъ въ рукахъ вточку жимолости, какъ-бы желая дать себ какое-нибудь положеніе, Эмиль понялъ, что старикъ былъ робокъ какъ дитя, по натур ли своей, или отъ долгаго отчужденія отъ людей, въ которое систематически заключался.

Онъ ршился начать рчь, и желая угодить хозяину, чтобъ удержать его въ добрыхъ намреніяхъ относительно плотника, величалъ его маркизомъ при каждомъ слов, внутренно предаваясь, можетъ-быть, чувству ироніи надъ спсью старика.

Но къ этой насмшливой угодливости маркизъ казался такъ же равнодушенъ, какъ къ визиту Эмиля. Онъ отвчалъ односложными словами, благодаря его за поспшность и подтверждая, что беретъ на себя уплату штрафовъ виновнаго.

— Вы длаете прекрасное и доброе дло, маркизъ, сказалъ Эмиль: — этотъ человкъ, вами покровительствуемый, и которымъ я интересуюсь отъ всего сердца, столько же признателенъ за одолженіе, сколько его достоинъ. Вроятно, вы не знаете, что въ послдній разъ, во время наводненія, онъ кинулся въ рку спасать ребенка и спасъ его, подвергаясь большимъ опасностямъ?

— Онъ спасъ ребенка… своего? спросилъ г. Буагибо, который, казалось, не слушалъ словъ Эмиля, столько обнаруживалъ безстрастія и самоуглубленія.

— Нтъ, чужаго, перваго встрчнаго, я длалъ тотъ же вопросъ, и узналъ, что родители ребенка почти не знакомы ему.

— И онъ его спасъ? возразилъ маркизъ, посл минутной паузы, во время которой, казалось, умъ его носился въ иномъ мір.— Очень-счастливый случай!

Голосъ и выраженіе маркиза были боле еще леденящими, нежели физіономія его и осанка. Произношеніе его было медленно, слова, казалось, выходили изъ его губъ съ чрезвычайнымъ усиліемъ, оттнковъ голоса вовсе не существовало.

‘Такъ-точно, онъ не выходитъ изъ дома и не показывается никому, ибо знаетъ, что онъ мертвецъ’, подумалъ Эмиль, которому все помнилась нмецкая легенда.

— Теперь, маркизъ, позвольте васъ спросить, для чего вы хотли, чтобъ мой отецъ прислалъ къ вамъ нарочнаго? Я явился къ вашимъ услугамъ.

— Для того, что… отвчалъ г. Буагибо, нсколько затрудняясь отвчать прямо и стараясь собраться съ мыслями: — для того, что… изволите видть: человкъ, о которомъ вы говорите, не желалъ бы не попасть въ тюрьму, и надо было не допустить этого. Попросите вашего батюшку не допускать этого.

— Это вовсе не дло моего отца, маркизъ. Наврное, онъ не будетъ вызывать строгости правосудія на бднаго Жана, но онъ не можетъ помшать правосудію идти своимъ порядкомъ.

— Извините меня, отвчалъ маркизъ:— онъ можетъ поговорить или послать кого-нибудь поговорить съ мстнымъ начальствомъ. Онъ иметъ вліяніе… долженъ его имть.

— Но почему бы вамъ самимъ не принять на себя эти хлопоты, маркизъ? Вы боле давнишній житель здшняго края, нежели отецъ мой, и если признаете вліяніе, то должны ставить свои привилегіи выше нашихъ.

— Привилегіи рожденія ныньче не въ мод, отвчалъ г. Буагибо, не обнаруживая ни досады, ни сожалнія.— Вашъ батюшка, какъ промышленикъ, долженъ быть ныньче больше въ уваженіи, нежели я. Сверхъ-того, меня ужь никто не знаетъ: я слишкомъ старъ, я даже не знаю, къ кому обратиться… я все перезабылъ. Пусть только г. Кардонне возьметъ на себя этотъ трудъ, и виновнаго не будутъ преслдовать за бродяжество.

Проговоривъ эту длинную рчь, г. Буагибо тяжело вздохнулъ, какъ-будто истомленный усталостью. Но Эмиль уже замтилъ его странную привычку вздыхать, которая не была собственно ни одышкою чахоточнаго, ни выраженіемъ моральной тягости. Это, былъ родъ нервической судороги, которая не измняла безстрастія лица его, но которой частое повтореніе дйствовало на нервы слушателя и наконецъ навело на Эмиля болзненную тягость.

— Мн кажется, маркизъ, сказалъ Эмиль, хотвшій поиспытать старика:— что то общество было бы очень-плохо, въ которомъ какая-нибудь привилегія, рожденія или богатства, служила бы единственной защитою для бднаго и слабаго отъ излишней строгости законовъ. Я охотне думаю, что нравственная сила и вліяніе принадлежатъ тому, кто наилучше уметъ приводить въ дло законы великодушія и человколюбія.

— Если такъ, дйствуйте вмсто меня, отвчалъ маркизъ.

Въ этомъ лаконическомъ отвт были смиреніе и похвала, но была также, можетъ-быть, и иронія.

‘Почему знать, думалъ Эмиль, можетъ-быть, старый мизантропъ жестокій сатирикъ! Хорошо же! буду обороняться.‘

— Я готовъ сдлать все, что отъ меня зависитъ, въ пользу покровительствуемаго вами, отвчалъ онъ: — и если не успю, то разв по недостатку умнья, но не по недостатку дятельности и доброй воли.

Отъ-того ли, что маркизъ не понялъ упрека, но его поразило только одно слово, употребленное Эмилемъ во второй разъ, и онъ повторилъ его въ припадк туповатой задумчивости.

— Покровительствуемаго! сказалъ онъ, вздыхая по-своему.

— Или, точне, вашего должника, подхватилъ Эмиль, который уже раскаивался въ своей пылкости и боялся повредить плотнику.— Какимъ бы именемъ вамъ ни угодно было его назвать, маркизъ, но этотъ человкъ исполненъ признательности къ вашей доброт, и, если бъ смлъ, явился бы со мною благодарить васъ еще разъ.

Легкая краска мгновенно вспыхнула на щекахъ г-на Буагибо, и онъ отвчалъ голосомъ тверже прежняго:

— Надюсь, что впередъ онъ оставитъ меня въ поко.

Эмиль оскорбился такой выходкой и не удержался, чтобъ не дать это почувствовать.

— Еслибъ я былъ на его мст, сказалъ онъ съ нкоторымъ волненіемъ:— меня бы очень тяготило благодяніе, котораго никогда бы не могла воздать моя приверженность, моя благодарность и мой трудъ. Вы поступили бы еще великодушне теперешняго, маркизъ, еслибъ позволили доброму Жану Жапплу явиться къ вамъ съ признательностью и предложеніемъ услугъ своихъ.

— Г-нъ Кардонне! сказалъ маркизъ, поднимая булавку и пришпиливъ ее къ рукаву, для того ли, чтобъ не обнаружить смущенія, овладвавшаго имъ, или по закоренлой привычк къ порядку и чинности: — признаюсь вамъ, я вспыльчивъ… очень-вспыльчивъ.

Голосъ его былъ такъ ровенъ и произношеніе такъ медленно, когда онъ говорилъ это, что Эмиль чуть не покатился со смха.

‘На этотъ разъ, подумалъ онъ:— мы немножко задты, какъ говоритъ Жанъ.’

— Если я имлъ несчастіе не угодить вамъ, маркизъ, сказалъ онъ, вставъ: — я удалюсь, чтобъ не увеличить своихъ промаховъ, потому-что боюсь потребовать отъ васъ совершенства, и вы сами будете въ этомъ виноваты.

— Какъ-такъ? сказалъ маркизъ, крутя свою жимолостную втку съ волненіемъ, которое, казалось, не переходило за концы его пальцевъ.

— Мы бываемъ требовательны къ тмъ, кого почитаемъ… я сказалъ бы даже передъ кмъ преклоняемся, еслибъ не боялся оскорбить вашу скромность.

— Такъ вы дете? сказалъ маркизъ посл минуты загадочнаго молчанія и еще боле-загадочнымъ тономъ.

— Да, маркизъ, свидтельствую вамъ мое почтеніе.

— Отъ-чего бы вамъ не отобдать со мною?

— Не могу, отвчалъ Эмиль, озадаченный и испуганный подобнымъ приглашеніемъ.

— Вы боитесь соскучиться! возразилъ маркизъ со вздохомъ, который, на этотъ разъ, какъ-то проникъ до сердца Эмиля.

— Господинъ маркизъ, отвчалъ онъ съ искреннею непринужденностью:— я пріду къ вамъ обдать когда вамъ будетъ угодно.

— Завтра! сказалъ г-нъ Буагибо утомленнымъ тономъ, который будто нарочно противорчилъ усердію приглашенія.

— Извольте, завтра, отвчалъ молодой человкъ.

— О! нтъ! Завтра… возразилъ маркизъ: — завтра понедльникъ, тяжелый день для меня, но во вторникъ. Согласны вы?

Эмиль очень-любезно принялъ приглашеніе, но внутри души уже чувствовалъ страхъ при мысли провести нсколько часовъ наедин съ этимъ мертвецомъ, и сожаллъ о своемъ порыв состраданія, отъ котораго не умлъ воздержаться.

За то г-нъ Буагибо, казалось, очнулся отъ своего оцпененія, и вздумалъ проводить гостя до ршетки, гд готъ привязалъ свою лошадь.

— Славная лошадка, сказалъ онъ, разсматривая Воронка съ видомъ знатока.— Это брату, добрая порода, крпкая и сносная. Хорошій вы здокъ?

— У меня больше навыка и смлости, нежели искусства, отвчалъ Эмиль:— я не усплъ еще выучиться верховой зд по правиламъ, но намренъ этимъ заняться при первомъ удобномъ случа…

— Благородное и здоровое упражненіе, возразилъ маркизъ:— если будете иногда навщать меня, предлагаю свои небольшія свднія къ вашимъ услугамъ.

Эмиль вжливо принялъ предложеніе маркиза, но невольно кинулъ взглядъ на хилое существо, называвшееся ему въ учители.

— Хорошо вызжена ваша лошадь? спросилъ г-нъ Буагибо, ласково трепля по ше Воронка.

— Она послушна и благородна, но впрочемъ неучена, такъ же какъ и господинъ ея.

— Я не большой охотникъ до животныхъ, сказалъ маркизъ: — однако иногда занимаюсь лошадьми, и покажу вамъ довольно-хорошихъ воспитанниковъ. Не позволите ли мн попробовать способности вашей лошади?

Эмиль услужливо подставилъ старому маркизу бокъ своего скакуна, но, боясь приключенія, и видя съ какой медленностью и трудностію старикъ поднимался на стремя, поспшилъ предупредить его, рискуя сказать обидное, что Воронокъ немножно горячъ и щекотливъ.

Маркизъ принялъ это замчаніе безъ гордости, но тмъ не мене упорствовалъ въ своемъ намреніи съ довольно-комической важностью. Эмиль трепеталъ за своего дряхлаго хозяина, и Воронокъ вздрагивалъ отъ гнва и испуга подъ чужой рукою. Онъ даже попробовалъ возмутиться, и, глядя на снисходительность маркиза къ этому возмущенію, можно было подумать, что онъ самъ былъ не очень спокоенъ.

— Потише, дружокъ, говорилъ онъ ему, гладя его рукою:— не горячись, не горячись.

Но это было только слдствіе его правилъ, воспрещавшихъ ему, какъ преступленіе противъ искусства, суровое обращеніе съ лошадьми. Мало-по-малу, онъ усмирилъ коня безъ побоевъ, и пустивъ его по всему широкому двору голому и песчаному, какъ манежъ, перепробовалъ вс его походки и заставилъ его съ чрезвычайной легкостью исполнять вс движенія и перемны ноги, какихъ могъ бы желать отъ ученой лошади. Воронокъ, но-видимому, покорялся безъ усилія, но когда маркизъ возвратилъ его Эмилю, распалившіяся ноздри и епина, лоснящаяся отъ нота, показывали таинственное принужденіе, какому подвергла его эта твердая рука и эти длинныя негнущіяся ноги.

— Я не воображалъ его такимъ ученымъ! сказалъ Эмиль въ вид похвалы маркизу.

— Онъ очень-умное животное, отвчалъ тотъ съ скромностью.

Когда Эмиль слъ въ сдло, Воронокъ зартачился и заржалъ съ бшенствомъ, какъ-бы желая выместить на мене-опытномъ всадник скучный урокъ, который ему дали.

— Ну, странный же мертвецъ! думалъ Эмиль, прозжая быстро дорогу, ведущую его назадъ къ Жану Жапплу, и помышляя объ этомъ чахоточномъ маркиз, который роблъ передъ ребенкомъ и укрощалъ бурную лошадь.— Не-уже-ли это мертвое лицо и этотъ удушливый голосъ принадлежитъ желзному характеру?

Онъ нашелъ плотника въ большомъ нетерпніи и безпокойств, и когда пересказалъ ему свои объясненія съ маркизомъ, тотъ отвчалъ:

— Хорошо, благодарю васъ и поручаю вамъ свое дло. Но надо же самому-себ помогать, и это я намренъ сдлать. Пока вы будете писать къ начальству, я у него побываю лично. Ваше писанье займетъ время, а я не усну покойно, пока не обниму своихъ гаржилескихъ друзей среди благо дня при выход отъ вечеренъ, на паперти нашей церкви. Я поду въ городъ…

— А если васъ арестуютъ дорогою?

— Не арестуютъ на той дорогъ, которую я знаю и которой жандармы не знаютъ. Я пріиду ночью, проберусь на кухню королевскаго прокурора… Служанка его мн племянница. У меня есть языкъ, я объяснюсь, приведу свои резоны, и завтра, прежде вечера, ворочусь съ открытымъ лицомъ въ наше селеніе.

Не дожидаясь отвта Эмиля, плотникъ пустился стрлою и исчезъ за кустами.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.
Промышленая дипломатія.

Когда Эмиль объявилъ отцу, что плотникъ нашелъ себ освободителя, и когда отдалъ ему отчетъ въ употребленіи своего дня, господинъ Кардонне сдлался задумчивъ, и въ-теченіе нсколькихъ минутъ хранилъ молчаніе, столь же загадочное, какъ паузы и вздохи маркиза Буагибо. Но наружная холодность этихъ двухъ человкъ не могла условливать между ними никакого сходства въ характеръ. У маркиза она вся происходила отъ инстинкта, привычки и безсилія, тогда-какъ промышленикъ пріобрталъ ее сильнымъ направленіемъ воли. У перваго она зависла отъ мшкотности и трудности мысли, у втораго, напротивъ, служила завсою и уздою для излишней стремительности мыслей. Словомъ, у господина Кардонне она была притворная: это было заемное достоинство, роль, принятая для первенства надъ другими людьми, и, пока казался холодно-важнымъ, онъ тревожно разсчитывалъ послдствія и средства гнва, готоваго вспыхнуть. Такимъ-образомъ, когда печальная нершительность господина Буагибо оканчивалась нсколькими таинственными, односложными словами, обманчивое спокойствіе господина Кардонне скрывало грозу, которой взрывъ отсрочивалъ онъ по произволу, но которая рано или поздно разражалась въ словахъ точныхъ и значительныхъ. Можно сказать, что жизнь одного питалась своими могучими проявленіями, между-тмъ, какъ жизнь другаго истощалась въ подавляемыхъ ощущеніяхъ.

Господинъ Кардонне очень-хорошо зналъ, что убдить сына было не легко, а устрашить его крутостью и угрозами невозможно. Онъ слишкомъ-часто натыкался на этотъ энергическій характеръ, слишкомъ испыталъ его силу сопротивленія, хотя дотол это было лишь только въ мелкихъ дтскихъ шалостяхъ, и потому зналъ, что прежде всего надлежало внушить сыну прочное почтеніе. Онъ тщательно избгалъ ошибокъ въ его присутствіи, и наблюдалъ за собою чрезвычайно-внимательно.

— Ну, батюшка, разв вы недовольны тмъ, что бдному Жану посчастливилось? сказалъ Эмиль: — и разв не одобряете, что я поспшилъ отвчать на добрыя намренія его избавителя? Я ручался за ваше содйствіе, и пусть недоврчивый плотникъ научится знать васъ, уважать, даже любить васъ…

— Все это одни слова, отвчалъ господинъ Кардонне.— Надо сейчасъ же написать объ немъ. Мой секретарь занятъ, но я надюсь, что ты не откажешься занимать иногда его мсто въ случа нужды.

— О! отъ всего сердца! вскричалъ Эмиль.

— Пиши же, я буду теб диктовать.

Господинъ Кардонне продиктовалъ нсколько писемъ, исполненныхъ усердія, участія къ виновному, и составленныхъ съ рдкимъ духомъ приличія и достоинства. Онъ даже предлагалъ свое поручительство за Жана Жапплу, въ случа,— что впрочемъ невозможно, говорилъ онъ, — если господинъ Буагибо, предупредившій его намренія, не устоитъ въ своемъ слов. Когда письма были подписаны и запечатаны, онъ веллъ Эмилю отправить ихъ тотчасъ же съ нарочнымъ, и прибавилъ:

— Теперь, я исполнилъ твою волю, — я прервалъ свои занятія для того, чтобъ твой любимецъ не терплъ ни малйшаго замедленія. Я пойду работать. Черезъ часъ мы сядемъ обдать, и потомъ ты побудешь съ матерью, которую цлый день оставлялъ одну. Но ужо вечеромъ, когда рабочіе окончатъ свое дло, падюсь, ты будешь принадлежать мн, я я поговорю съ тобою о серьёзныхъ вещахъ.

— Батюшка, вы сами знаете, что я принадлежу вамъ не только ныншній вечеръ, но и всю мою жизнь, сказалъ Эмиль, обнимая его.

Господинъ Кардонне былъ доволенъ собою, что не поддался первому движенію досады, этимъ онъ возвратилъ себ всю власть надъ Эмилемъ. Вечеромъ, когда заводъ былъ запертъ и рабочіе распущены, отіъ ушелъ въ ту часть сада, куда не достигло наводненіе, и долго прогуливался одинъ, размышляя о томъ, что сказать этому ребенку, которымъ такъ мудрено было управлять, онъ не хотлъ призывать Эмиля до-тхъ-поръ, пока самъ не почувствуетъ, что совершенно овладлъ собою.

Лихорадочная усталость, — слдствіе дня, проведеннаго въ заботахъ и распоряженіяхъ, видъ опустошенія, еще представлявшіяся глазамъ его, и можетъ-быть, также состояніе атмосферы, — все это не очень способствовало утишенію нервическаго раздраженія, столь обычнаго въ г-н Кардонне. Температура претерпла такой впезапный и такой жестокій переворотъ, что не могла не быть разслабленною и необычайною. Тепловатый воздухъ отягченъ былъ густыми парами, какъ въ ноябр, хотя время стояло лтнее. Но это былъ не свжій и прозрачный осенній туманъ, а скоре какой-то удушающій чадъ, поднимавшійся отъ земли. Аллея, гд прохаживался промышленикъ, окаймлялась съ одной стороны розовыми кустами и другими роскошными растеніями. На другой сторон ея были только обломки, нанесенные и нагроможденные въ безпорядк, огромные камни, пригнанные волнами, и начиная отъ этой точки, гд остановилось наводненіе, до самаго русла рки, нсколько десятинъ сада покрытыхъ чернымъ иломъ и распещренныхъ красноватыми полосами песка, представляли видъ какого-то американскаго лса, опустошеннаго и вполовину снесеннаго разливомъ Огіо или Миссури. Молодыя деревья, опрокинутыя какъ-попало, переплетались стволами и втвями въ лужахъ стоячей воды, не могшихъ протечь сквозь эти случайныя плотины. Прекрасныя растенія, смятыя и загрязненныя, тщетно усиливались приподняться и лежали въ ил, между-тмъ, какъ другія, насыщенныя влагою, уже распустили на полусломленныхъ вткахъ своихъ роскошныя и пышные цвты. Ихъ сладкое благовоніе боролось съ солоноватымъ запахомъ илистой земли, и когда слабый втерокъ колебалъ туманъ, эти благоуханія и зловонія странно смняли другъ друга. Тысячи лягушекъ, какъ-будто упавшихъ съ дождемъ, квакали въ тростник ужаснымъ образомъ, и шумъ завода, котораго еще нельзя было остановить и котораго колеса вертлись попусту, нагонялъ на господина Кардонне судорожное нетерпніе. Между-тмъ, соловей свисталъ въ уцлвшихъ кустарникахъ и привтствовалъ полную луну съ безпечностью любовника или артисга. Повсюду была смсь счастія съ уныніемъ, безобразія съ красотою, какъ-будто могучая природа смялась надъ потерями, разорительными для людей, ничтожными для нея, которой нуженъ былъ только ясный день да свжая ночь, чтобъ вознаградить ихъ.

Не смотря на усилія Кардонне сосредоточить мысли свои на семейныхъ длахъ, его поминутно тревожила и развлекала забота о денежныхъ интересахъ. ‘Проклятый ручей!’ думалъ онъ, невольно вперяя взоры въ потокъ, катившійся гордо и насмшливо подъ его ногами: ‘когда же ты откажешься отъ невозможной борьбы? Я съумю оковать и смирить тебя. Еще нсколько камней, еще нсколько желза, и ты потечешь узникомъ въ границахъ, которыя рука моя теб начертитъ. О! я съумю обуздать твою несмысленную силу, предусмотрть твои прихоти, подстрекнуть тъою медленность и сокрушить твою ярость. Геній человка долженъ остаться здсь побдителемъ слпаго мятежа природы. Двадцать лишнихъ рабочихъ — и ты почуешь узду. Деньги! все деньги! Одной маленькой горкой золота можно удержать горы воды. Весь вопросъ во времени и срок. Надо, чтобъ мои издлія поспли къ опредленному дню, и тогда вздержки вознаградятся. Одинъ мсяцъ бездйствія и унынія можетъ все погубить. Кредитъ — пропасть, которую надо рыть безъ устали, потому-что на дн ея сокровище прибыли. Станемъ рыть! все рыть! Глупецъ и трусъ тотъ, кто останавливается на пути и позволяетъ по-напрасну пропадать своимъ начаткамъ и предначертаніямъ. Нтъ, нтъ! вроломный потокъ, женскіе страхи, лживыя прорицанія завистниковъ, вы не устрашите меня, не заставите меня отступиться отъ моего дла, когда я употребилъ на него столько пожертвованій, когда потъ столькихъ людей уже пролился даромъ, когда мой умъ уже потратилъ столько усилій и предпріимчивость моя породила столько чудесъ! Эта вода или умчитъ трупъ мой, или послушно понесетъ сокровища моей промышлености.’

И въ болэненномъ напряженіи воли, г. Кардонне топалъ ногою о берегъ въ какомъ-то бшеномъ энтузіазм.

Между-тмъ, онъ вспомнилъ, что изъ его собственной утробы вышло препятствіе страшне для его будущности, нежели потоки и бури. Сынъ его могъ всему помшать или, по-крайней-мр, все разрушить въ одинъ день. Какова бы ни была жесткость и ревнивое самолюбіе человка, онъ никогда не можетъ быть доволенъ, трудясь для одного себя, и нтъ капиталиста, который бы не жилъ въ будущемъ чрезъ свои семейныя связи. Кардонне чувствовалъ въ сердц дикую любовь къ сыну. О! еслибъ онъ могъ передлать эту непокорную душу, отожествить Эмиля съ своею собственною личностью,— какою гордостью, какою увренностью наслаждался бы онъ! Но сынъ, одаренный превосходными способностями ко всему, что не составляло цли для отца, казалось, развилъ въ себ систематическое презрніе къ богатству, и надлежало найдти какой-нибудь суставъ, какое-нибудь уязвимое мсто, чтобъ впустить въ него эту ужасную страсть. Кардонне зналъ, какія струны слдовало потрясти, но могъ ли онъ столько насиловать и измнить натуру собственнаго ума и собственнаго таланта, чтобъ не произвести никакого диссонанса? Инструментъ былъ нженъ и вмст могучъ. Малйшій недостатокъ гармоніи въ систем, которую онъ сбирался излагать, встртилъ бы судью внимательнаго и прозорливаго.

Словомъ, надлежало, чтобъ Кардонне, человкъ гордый и гибкій вмст, но въ которомъ привычка господства брала верхъ надъ привычками хитрости, вступилъ въ страшную борьбу съ самимъ-собою, задушилъ въ себ всякое порывистое движеніе и заговорилъ языкомъ убжденія, кбтораго не раздлялъ совершенно. Наконецъ, чувствуя себя спокойне и считая себя достаточно-приготовленнымъ, онъ веллъ позвать Эмиля и воротился ожидать его на то же мсто, гд передъ тмъ предавался долгому и тяжелому раздумью.

— Итакъ,— батюшка, сказалъ молодой чоловкъ, взявъ съ нжностью его руку и очень-взволнованный, ибо чувствовалъ приближеніе минуты, въ которую долженъ былъ узнать, что возьметъ верхъ въ его сердц, сыновняя любовь или страхъ и порицаніе: — я совершенно готовъ почтительно выслушать объясненія, которыя вы мн общали. Мн двадцать-одинъ годъ, и я чувствую, что становлюсь человкомъ. Вы долго мшкали освободить меня отъ закона безмолвія и слпой довренности: сердце мое покорялось сколько могло, но разсудокъ мой начинаетъ говорить очень-громко, и я жду вашего родительскаго голоса, чтобъ согласить ихъ. Я увренъ, что вы хотите теперь это сдлать и отворить мн ворота жизни, — потому-что до-сихъ-поръ я только мечталъ, ожидалъ и искалъ. Я плавалъ въ странныхъ сомнніяхъ, и уже много страдалъ, не смя вамъ сказать о томъ. Теперь вы меня излечите, дадите мн ключъ отъ лабиринта, въ которомъ я блуждаю, укажете мн на будущее время дорогу, по которой я пойду съ радостью. Счастливъ и гордъ буду я, если въ-силахъ буду идти по ней рядомъ съ вами!

— Сынъ мой, отвчалъ г. Кардонне, нсколько смутясь этимъ приступомъ, полнымъ сердечной теплоты: — ты привыкъ тамъ, у себя, къ напыщенному языку, которымъ я не умю говорить. Такая манера объясняться не годится, потому-что умъ воспламеняется и заносится, а потомъ вскор заблуждается въ избытк чувствительности. Я знаю, ты меня любишь и вришь мн. Ты знаешь, что я люблю тебя безраздльно, и что будущность твоя — единственная, цль, единственная мысль моя. Будемъ же говорить разсудительно, холодно, если можно. Обозримъ напередъ твою краткую и счастливую жизнь. Ты родился въ довольств, и какъ я трудился прилежно, то богатство разостлалось подъ твоими ногами такъ скоро и такъ натурально, по-видимому, что ты его и не примтилъ. Съ каждымъ годомъ увеличивался объемъ твоей будущей карьеры, и едва ты вышелъ изъ дтства, какъ я уже помышлялъ о твоей старости и о судьб дтей твоихъ. Ты обнаруживалъ счастливыя наклонности, — но все еще къ однимъ пустымъ искусствамъ, къ предметамъ забавы, къ рисованью, музык, поэзіи… Я долженъ былъ унимать и унималъ развитіе въ теб инстинктовъ артиста, когда увидлъ, что они угрожали взять верхъ надъ боле-нужными и боле-серьёзными способностями.

‘Создавая теб состояніе, я создавалъ теб обязанности. Изящныя искусства — благодать и богатство бдняка, но богатство требуетъ силъ покрпче, чтобъ нести тяжесть обязанностей, имъ налагаемыхъ. Я разсматривалъ самого-себя, видлъ, чего не доставало въ моемъ воспитаніи, и думалъ, что мы должны взаимно пополнить одинъ другаго, потому-что по закону крови мы несемъ отвтственность одного предпріятія. Я зналъ промышленыя теоріи, которымъ посвятилъ себя, но, не искусившись въ практик съ раннихъ поръ, не изучавъ спеціально своего призванія, достигая только инстинктомъ и чмъ-то въ род гаданія до ршенія вопросовъ геометріи и механики, принужденъ былъ впадать въ ошибки, пускаться по ложнымъ путямъ, обманываться то своими, то чужими мечтами, наконецъ терять, кром денежныхъ суммъ, дни, недли, годы,— словомъ, время, самый дорогой изъ всхъ капиталовъ. По этому я желалъ, чтобъ, ты выучился этимъ наукамъ, вышедъ изъ коллегіи, и чтобъ, не смотря на молодость, принудилъ себя къ головоломнымъ трудамъ. Скоро умъ твой принялъ направленіе, удалявшее тебя отъ моей цли.

‘Изученіе точныхъ наукъ пристрастило тебя, вопреки моей и твоей собственной вол, къ естественнымъ наукамъ, и, ударясь въ боковые пути, ты помышлялъ только объ астрономіи и предавался грезамъ о мірахъ, въ которые мы не можемъ проникнуть. Посл борьбы, въ которой не я былъ сильнйшимъ, я веллъ теб бросить эти науки, ибо не могъ навести тебя на здоровое и полезное ихъ приложеніе, отрекшись же отъ мысли сдлать изъ тебя механика, я пріискивалъ, чмъ бы ты могъ быть мн полезенъ. Когда я говорю: ‘мн полезенъ’, то, надюсь, ты не ошибаешься насчетъ смысла словъ моихъ. Мое состояніе было твоимъ, я долженъ былъ образовать тебя для дла, которое, вроятно, скоро истощитъ мою жизнь въ твою пользу. Это въ порядк вещей, я счастливъ тмъ, что исполняю свою обязанность, и буду ее исполнять вопреки теб, если ужь такъ суждено намъ! Но разсудокъ и отеческая любовь не должны ли были побуждать меня сдлать тебя способнымъ, если не къ увеличенію, по-крайней-мр къ сохраненію и защищенно этого состоянія? Мое невдніе въ законодательств сто разъ предавало меня въ руки несвдущихъ или коварныхъ совтниковъ, я бывалъ добычею этихъ питомцевъ ябеды, которые, не имя ни истиннаго знанія, ни здраваго понятія о длахъ, требуютъ слпой покорности отъ кліентовъ и вредятъ ихъ важнйшимъ интересамъ по глупости, упрямству, самоувренности, ложной тактик, пустымъ тонкостямъ и т. п. Я думалъ, что при ясномъ и быстромъ разумъ, каковъ твой, ты могъ бы, въ-нсколько лтъ, изучить право и составить себ довольно-врное понятіе о подробностяхъ судопроизводства, такъ-что никогда не нуждался бы ни въ какомъ руководитель, ни въ какомъ совтник, ни въ какомъ, пуще всего, повренномъ, кром самого-себя. Я отнюдь не желалъ сдлать изъ тебя ритора, адвоката, актёра судебныхъ мстъ, повеллъ тебь записаться на курсы и держагь экзамены… Ты общалъ мн все это!’

— Что же, батюшка? Разв я ослушался? Разв я не сдержалъ слова? сказалъ Эмиль, удивясь, что г-нъ Кардонне говоритъ съ такимъ пренебреженіемъ о ремесл, котораго почетность и блескъ всячески выхвалялъ, когда надо было уговорить сына вступить на это поприще.

— Эмиль! отвчалъ промышленикъ:— не хочу длать теб упрековъ, но ты имешь страдательную и апатическую манеру повиноваться, которая во сто разъ хуже ослушанія. Еслибъ я могъ предвидть, что ты напрасно потратишь время, я немедленно бы придумалъ что-нибудь другое, потому-что, говорю теб, время — капиталъ капиталовъ: а вотъ цлые два года твоей жизни прошли — и ты ничего не сдлалъ для развитія своихъ средствъ, то-есть для своей будущности.

— Я, однако, утшаюсь противнымъ, сказалъ Эмиль, улыбаясь полукротко и полугордо: — и могу васъ уврить, батюшка, что много занимался, много читалъ, много думалъ… не смю сказать много пріобрлъ, во время своего пребыванія въ Поатье.

— О! я очень-хорошо знаю, что ты читалъ и чему научился, Эмиль, я замтилъ бы это уже по твоимъ письмамъ, еслибъ даже не зналъ черезъ своего корреспондента. Признаюсь теб, вся эта прекрасная философско-метафизико-политико-экономическая наука есть, по моему мннію, вещь самая пустая, самая вздорная, самая химерическая и самая смшная, чтобъ не сказать самая опасная, для молодости. Твои послднія письма заставили бъ меня, какъ судью, помирать со смха, еслибъ, какъ отецъ, я не чувствовалъ смертельнаго огорченія. Увидвъ окончательно, что ты слъ на новаго конька и собираешься опять парить въ безвоздушныхъ пространствахъ, я ршился призвать тебя къ себ, или на время, или на всегда, если не успю тебя образумить.

— Батюшка, вы боле печалите мое сердце, нежели оскорбляете мое самолюбіе. Очень можетъ быть, что я не согласенъ съ вами: однакожь готовъ выслушать ваши опроверженія на вс мои врованія, но когда въ первый разъ въ жизни я ощутилъ потребность и нашелъ силу излить въ грудь вашу вс свои мысли и вс движенія, вы отвергаете меня съ ироніей… это очень-больно и огорчаетъ меня больше, нежели вы полагаете!

— Въ твоемъ дтскомъ огорченіи больше гордости, нежели ты думаешь. Разв я не отецъ, не лучшій другъ твои? Разв я не долженъ говорить теб истину, когда ты ошибаешься, и возвращать тебя на прямую дорогу, когда ты блуждаешь? Полно! бросимъ тщеславіе: оно неумстно между нами! Я цню твой умъ больше нежели ты самъ, потому-что не хочу допускать его портиться отъ дурной пищи. Выслушай меня, Эмиль! Знаю, что у ныншнихъ молодыхъ людей мода ставить себя законодателями, философствовать обо всемъ, преобразовывать учрежденія, которыя переживутъ ихъ, изобртать врованія, общества, новую мораль и пр. и пр. Воображенію льстятъ эти вздоры, и они очень-невинны, если не долго длятся. Но надо покидать ихъ на школьныхъ скамьяхъ, и прежде чмъ разрушать общество, надо узнать и извдать его: тогда скоро замтишь, что оно все-таки лучше насъ, и что всего благоразумне покоряться ему съ умньемъ и терпимостію. Ты уже столько выросъ, что не долженъ тратить свои желанія и размышленія на пустой предметъ. Я хочу, чтобъ ты привязался къ дйствительной, положительной жизни, и, вмсто того, чтобъ истощаться въ критик на законы, которые нами управляютъ, ты изучилъ ихъ смыслъ и приложеніе. Если же, напротивъ, это изученіе приводитъ тебя къ реакціи и вражд противъ истины, надо его оставить, и постараться наидти какое-нибудь полезное занятіе, къ которому ты чувствуешь себя способнымъ. Теперь мы сошлись объясниться и ршить дло: брось пустыя декламаціи, брось поэтическіе диирамбы на небо и людей! бднымъ, кратковременнымъ созданіямъ, намъ ли изслдовать свою судьбу, предшествовавшую нашему появленію на земл, или долженствующую за нимъ слдовать? Намъ никогда не ршить этой загадки! Нашъ религіозный долгъ трудиться здсь безъ отдыха и удаляться отсюда безропотно. Мы обязаны отчетомъ въ своемъ труд поколнію, которое намъ предшествуетъ и насъ образуетъ, равно какъ и тому поколнію, которое слдуетъ за нами и которое мы образуемъ. Отъ-того-то семейныя узы священны и составляютъ неотчуждаемое наслдіе, вопреки вашимъ прекраснымъ теоріямъ, въ которыхъ я никогда не могъ добраться толка, потому-что он не зрлы, и человческому роду нужны еще вка, чтобъ онъ ихъ принялъ. Отвчай мн, что ты намренъ длать?

— Ршительно не знаю, отвчалъ Эмиль, — изнемогшій отъ всхъ этихъ словъ, произнесенныхъ съ самоувренною и безчувственною легкостью.— Вы такъ смло разскаете вопросы, которые мн надо, можетъ-быть, ршать цлую жизнь, что я не въ силахъ за вами слдовать въ вашемъ пламенномъ стремленіи къ неизвстной цли. Вроятно, я такъ слабъ и ограниченъ, что не могу находить въ собственной дятельности награду или поощреніе за столько усилій. Я не чувствую къ нимъ никакой наклонности. Люблю трудъ ума и любилъ бы трудъ тла, еслибъ одинъ служилъ другому для пріобртенія сердечнаго довольства, но трудиться для того, чтобъ прібртать, а пріобртать для того, чтобъ сберегать, или чтобъ еще пріобртать, до-тхъ-поръ, пока смерть положитъ предлъ этой безотчетной жажд,— все это для меня лишено смысла и привлекательности. Во мн нтъ ни одной способности, которою можно было бы воспользоваться для такого употребленія, я не родился игрокомъ: страстная игра въ повышеніе и пониженіе курса фортуны не произведетъ во мн ни малйшаго ощущенія. Если мои порывы и одушевленія — не боле, какъ пустыя мечты, недостойныя ума серьёзнаго, если нтъ вчной истины, идеала, который можно и должно носить въ душ, чтобъ поддерживать себя и направлять между золъ и неправдъ настоящаго, то я боле не живу, ни во что боле не врю, я готовъ умереть для васъ, батюшка, но жить и бороться подобно вамъ и вмст съ вами, для такого труда у меня нтъ ни твердости, ни силъ, ни ума…

Г-нъ Кардонне затрепеталъ отъ гнва, но воздержался. Не безъ умысла вызвалъ онъ такъ неловко негодованіе и сопротивленіе сына: онъ хотлъ заставить его выговорить вс свои мысли, — хотлъ, такъ сказать, ощупать его энтузіазмъ. Когда, по горькому тону и отчаянному выраженію молодаго человка, онъ увидлъ, что дло было точно такъ серьёзно, какъ онъ опасался, то ршился обойдти препятствіе и маневрировать такимъ-образомъ, чтобъ возвратить себ прежнее свое вліяніе на сына.

II.
Борьба.

— Эмиль! сказалъ промышленикъ съ искусно-поддланнымъ спокойствіемъ: — вижу, что мы говоримъ нсколько минутъ не понимая другъ друга, и, если будемъ продолжать тмъ же тономъ, ты начнешь со мною ссориться и обходиться такъ, какъ-будто ты юный мученикъ, а я старый язычникъ. Изъ чего ты горячишься? При начал разговора, я былъ правъ, желая предостеречь тебя отъ энтузіазма. Весь жаръ головы твоей — только кипнье юности, и когда ты доживешь до моихъ лтъ, когда, пріобртешь нсколько опытности и привычки къ долгу, самъ не будешь понимать, чтобъ нужно было надрывать грудь и звонить такъ громко въ свои убжденія, если желаешь быть честнымъ человкомъ. Остерегайся восторженности, въ ней говоритъ одно удовлетворенное тщеславіе… Ну, дитя, не-уже-ли ты думаешь, на-примръ, что честность, нравственность, добросовстность въ обязательствахъ, человколюбіе, состраданіе къ несчастнымъ, преданность родин, уваженіе чужихъ правъ, семейныя добродтели и любовь къ ближнему,— все это доблести очень-рдкія и почти-невозможныя въ наше время?

— Да, батюшка, я твердо въ этомъ увренъ.

— Я думаю иначе. Въ пятьдесятъ лтъ я не такой еще мизантропъ, какъ ты въ двадцать, у меня нтъ такого худаго мннія о моихъ ближнихъ, вооятно потому-что нтъ у меня твоей учености и твоей врности взгляда!..

— Ради Бога, не насмхайтесь надо мною, батюшка! вы раздираете мн сердце!

— Хорошо! будемъ говорить серьёзно. Я готовъ согласиться съ тобою, что эти доблести составляютъ врованіе и правила небольшого числа людей. По-крайней мр, удостоишь ли ты согласиться, что они не совершенно-чужды твоему отцу?

— Батюшка, большая часть вашихъ поступковъ показали мн, что длать добро — ваше единственное честолюбіе. Зачмъ же слова ваши какъ-будто стараются доказать мн, что у васъ не столь благородная цль?

— Именно къ тому я желалъ прійдти. Ты допускаешь во мн безупречное поведеніе, и однако удивляешься, что я призываю спокойствіе разума и совты здравой логики. Скажи, что бы ты подумалъ о своемъ отц, если бъ слышалъ его поминутно декламирующимъ противъ тхъ, кто не слдуетъ его примру? если бъ, ставя себя за образецъ, преисполненный любви и удивленія къ самому-себ, онъ терзалъ тебя при всякомъ слов собственными похвалами и анаемами на остальное человчество? Ты молчалъ бы и накидывалъ покровъ на его смшную слабость, но по-невол, думалъ бы, что твой добрый отецъ огражденъ жалкимъ недостаткомъ, и что тщеславіе вредитъ его достоинствамъ.

— Конечно, батюшка, мн больше нравится ваша скромность и благородная нехвастливость, но когда мы наедин другъ съ другомъ, и въ рдкихъ, торжественныхъ случаяхъ, когда, какъ ныньче, вы удостоивали бы открывать мн сердце, не могъ ли бы я восхищаться, слыша, какъ вы превозносите великія идеи и проливаете въ меня святой энтузіазмъ, вмсто того, чтобъ видть васъ порицающимъ и презрительно отвергающимъ мои порывы?

— Не великія идеи презираю я, и не надъ твоими добрыми стремленіями насмхаюсь. Я отвергаю и хочу истребить въ теб декламаціи и хвастовство новыхъ гуманитарныхъ школъ. Не могу терпть, чтобъ выставляли за истины, досел невдомыя, правила старыя какъ свтъ. Мн хочется, чтобъ ты любилъ долгъ съ неколебимымъ спокойствіемъ, и исполнялъ его съ стоическимъ безмолвіемъ истиннаго убжденія. Поврь, не со вчерашняго дня мы знаемъ добро и зло, и, чтобъ полюбить правду, теб не стоило насыщаться небесной манной, куря сигары на улицахъ Поатье.

— Можетъ-быть, все это справедливо вообще, батюшка, сказалъ Эмиль, затронутый упорною ироніей г-на Кардонне.— Есть старые граждане, которые, подобно вамъ, соблюдаютъ добродтель безъ хвастовства, и найдутся, можетъ-быть, дерзкіе школьники, которые проповдуютъ ее, не любя и почти не зная. Но этой послдней черты сатиры я не могу принять ни на свой собственный счетъ, ни на счетъ молодыхъ друзей моихъ. Я не воображаю себя ни чмъ другимъ, какъ ребенкомъ, и не хвалюсь никакой опытностью. Напротивъ, съ почтеніемъ и довренностію, преисполненный лишь добрыми инстинктами и добрыми намреніями, прибгаю я къ вамъ просить истины, совта, примра, помощи и средствъ. Я имю за себя только свои юныя желанія и приношу ихъ вамъ. Возмущаемый страшными противорчіями, которыя извстны законамъ общества и терпятся ими, я умоляю васъ растолковать мн, какъ вы могли, имъ покориться и остаться честнымъ человкомъ. Признаю себя слабымъ и невдушимъ, потому-что не постигаю возможности этого. Растолкуйте же мн, вмсто того, чтобъ осыпать меня холодными сарказмами! Виновенъ ли я, что хочу знать законы своей совсти и цль моей жизни? Да, вашъ характеръ почтенъ, поведеніе ваше мудро и умренно, сердце ваше добро и рука щедра, вы помогаете бдному и вознаграждаете трудъ его. Но куда стремитесь вы столь-прямымъ и столь-врнымъ путемъ? Мн кажется, иногда вы бываете не снисходительны, и строгость ваша часто пугала меня. Я всегда твердилъ себ, что ваше зрніе ясне и вашъ умъ дальновидне, нежели у мягкихъ и робкихъ натуръ, что временное зло, вами причиняемое, иметъ въ виду прочное благо и твердый талантъ, отъ-этого, не смотря на отвращеніе мое къ занятіямъ, вами мн предписываемымъ, не смотря на склонности, пожертвованныя вашимъ тайнымъ видамъ, на желанія часто подавленныя и задушенныя при рожденіи, я поставлялъ себ закономъ слдовать вамъ и повиноваться во всемъ. Но пришла пора, когда вы должны открыть мн глаза, если хотите, чтобъ я довершилъ это сверхчеловческое усиліе. Изученіе права не удовлетворяетъ моей совсти: я не понимаю, какъ я могу когда-нибудь вступаться въ борьбы судопроизводства, еще меньше, какъ могу принудить себя, подобно вамъ, выжимать людской трудъ въ свою пользу, если не увижу ясно, куда иду и какую жертву, полезную человчеству, принесу цною своего счастія.

— Такъ твое счастіе состояло бы въ томъ, чтобъ ничего не длать и жить сложа руки, звать на небо, если всякій трудъ раздражаетъ тебя, утомляетъ, даже и право, которому вс молодые люди учатся играючи?

— Батюшка! вы сами чувствуете противное тому, что говорите, вы видали, что я пристращался къ самымъ отвлеченнымъ наукамъ, и останавливали меня, какъ-будто я стремился къ гибели. Вамъ извстно, однако, каковы были мои желанія, когда вы заставляли меня искать матеріальнаго приложенія наукъ, предпочитаемыхъ мною. Вы не хотли, чтобъ я былъ артистомъ и поэтомъ: можетъ-быть, вы были правы, но я бы могъ быть естествоиспытателемъ, по-крайней-мир земледльцемъ, а вы мн препятствовали въ этомъ. Между-тмъ, это было бы также дйствительнымъ и практическимъ приложеніемъ науки. Любовь къ природ влекла меня къ сельской жизни. Безконечное удовольствіе, какое я находилъ въ изслдованіи ея законовъ и тайнъ, вело меня натурально къ тому, чтобъ разгадывать ея тайныя силы и желать управлять ими, оплодотворять ихъ разумнымъ трудомъ. Да, поврьте, таково было мое призваніе. Земледліе еще въ дтств, крестьянинъ истощается въ грубыхъ трудахъ, исполняемыхъ имъ по рутин, безмрныя земли остаются невоздланными. Наука удесятерила бы земельныя богатства и облегчила бы трудъ человка. Мысли мои объ обществ согласовались съ мечтою этого будущаго. Я просилъ насъ послать меня учиться на какую-нибудь образцовую ферму. Я былъ бы радъ сдлаться крестьяниномъ, работать духомъ и тломъ, быть въ безпрестанномъ соприкосновеніи съ людьми и предметами природы. Я учился бы съ жаромъ, проникъ бы, можетъ-быть, дальше другихъ въ область открытій! И, co-временемъ, на какой-нибудь пустой и голой степи, преобразованной моими стараніями, основалъ бы я колонію изъ людей, живущихъ другъ съ другомъ какъ братья и любящихъ меня, какъ брата. Съ этомъ заключалось все мое честолюбіе, вся моя жажда богатства и славы! Безумно ль это было? и зачмъ вы потребовали, чтобъ я похалъ изучать французскій кодексъ, который никогда не будетъ моимъ кодексомъ?

— Вотъ, вотъ! сказалъ господинъ Кардонне, пожимая плечами:— вотъ утопія брата Эмиля, гернгутера, квакера, нен-платоника, и Богъ-знаетъ чего еще! Она прекрасна, но нелпа!

— Хорошо! скажите же, почему нелпа, батюшка, вы всегда произносите приговоръ, не упоминая причинъ!

— Потому-что, смшавъ утопіи соціалиста съ пустыми умозрніями ученаго, ты сыпалъ бы сокровища на камень, не добился бы ни хлба на безплодной почв, ни людей, способныхъ жить братьями на общей земл. Ты безумно тратилъ бы одной рукою то, что я собиралъ бы другою, и въ сорокъ лтъ, истощась въ фантазіяхъ, потерявъ геній и вру, раздраженный глупостію или развратомъ своихъ учениковъ, можетъ-быть помшанный, — потому-что такъ обыкновенно кончаютъ чувствительныя и романическія души, когда хотятъ, осуществить свои грезы,— ты воротился бы ко мн изнемогшій подъ своею немощью, озлобленный на человчество, и устарлый для прямой дороги. Вмсто того, если ты послушаешься меня и послдуешь за мною, мы пойдемъ вмст по ровному и врному пути, и меньше, чмъ въ десять лтъ составимъ состояніе, котораго цифру боюсь сказать… ты не повришь.

— Положимъ, что это не такая же греза, батюшка, и до-сихъ-поръ мн все равно, что же мы будемъ длать съ нашимъ состояніемъ?

— Все, что теб угодно, все добро, какое будетъ тогда теб мечтаться, потому-что я не опасаюсь за твой разсудокъ и благоразуміе, если ты дождешься опыта жизни и дашь мирно созрть уму своему.

— А! такъ мы будемъ длать добро? Да, такъ надо со мною говорить, и я весь глухъ! Какимъ же счастіемъ надлимъ мы тогда людей?

— Ты еще спрашиваешь? какой же выспренней тайны ищешь ты вн вещей человческихъ? Мы доставимъ цлой провинціи благодянія промышлености! Но разв мы уже не идемъ къ тому? Разв трудъ не есть источникъ и пища труда? Разв мы уже не даемъ труда большему числу людей въ одинъ день, нежели сколько давали его въ-теченіе цлаго мсяца земледліе и мелкіе варварскіе промыслы, которые я стараюсь подавить теперь? Разв ихъ: жалованье не увеличилось? Разв они не имютъ средства пріобртать духъ порядка, предусмотрительность, трезвость, словомъ, вс добродтели, которыхъ у нихъ не было? Гд же таятся эти добродтели, единственное счастіе бдняка? Въ утомляющемъ труд, въ благотворной усталости, и въ соразмрной цн труда. Хорошій рабочій иметъ духъ семейности, уваженіе къ собственности, покорность законамъ, экономію, привычку и выгоды бережливости. Губитъ его праздность и дурныя умствованія, которыя она порождаетъ. Займи его, завали его работою: онъ здоровъ, и будетъ еще здорове, онъ перестанетъ грезить о ниспроверженіи общества. Онъ учредитъ порядокъ въ своемъ поведеніи, аккуратность въ дом, внесетъ въ него благоденствіе и спокойствіе. Если жъ онъ состарется и обезсилетъ, сколько бъ вы ни имли доброй воли помогать ему, это будетъ не нужно. Онъ уже самъ помышлялъ о своей будущности, онъ не будетъ нуждаться въ подаяніяхъ и пособіяхъ, какъ нуждается въ нихъ твой пріятель бродяга Жапплу, онъ будетъ истинно-свободнымъ человкомъ. Поврь, Эмиль, нтъ инаго средства спасти народъ! Съ прискорбіемъ скажу теб, что это осуществляется медленне, чмъ создается утопія, но если предпріятіе трудно и продолжительно, оно достойно такого философа, какъ ты, и я нахожу его не свыше силъ работника, подобнаго мн.

— Какъ! въ этомъ весь идеалъ промышлености? сказалъ Эмиль, озадаченный такимъ заключеніемъ.— Для народа нтъ другой будущности, кром безустальнаго труда въ пользу одного класса, который никогда не будетъ трудиться?

— Мысль моя не такова, возразилъ господинъ Кардонне.— Я не терплю и гнушаюсь праздныхъ, отъ-этого не люблю ни поэтовъ, ни метафизиковъ. Я хочу, чтобъ вс трудились по своимъ способностямъ, и мой идеалъ, если теб нравится это слово, приближается, пожалуй, къ идеалу ученія, которое говоритъ: каждому по его способности, вознагражденіе соразмрное заслуг. Но, въ наше время, промышленость еще не такъ развилась, чтобъ можно было помышлять о нравственной систем распредленія. Надо брать вещи какъ он есть, и домогаться только возможнаго. Все движеніе вка обращено на промышленость. Пусть же промышленость царствуетъ и торжествуетъ, пусть вс люди трудятся, кто рукою, кто головою, тотъ, у кого больше головы, чмъ руки, пусть управляетъ прочими, онъ иметъ право и долгъ обогащаться. Его богатство становится священнымъ, потому-что оно должно приращаться, чтобъ прирашать трудъ и цну труда. Пусть же общество всми средствами домогается утверждать могущество способнаго человка! его способность — общественное благо, и пусть самъ онъ старается безпрестанно усиливать свою дятельность! это его личный долгъ, его врованіе, его философія. Вообще, надо быть богатымъ, чтобъ становиться богаче и богаче, какъ самъ ты сказалъ, Эмиль, не понимая того, что говоришь превосходнйшую изъ истинъ.

— Итакъ, батюшка, вы даете человку лишь столько, сколько онъ выработаетъ? Но разв вы не считаете ни за что человка, который не можетъ работать?

— Въ богатств нахожу я средства и возможность помогать слабому и идіоту.

— А лнивому?

— Я стараюсь его исправить, если же не успю, предаю его исправительнымъ законамъ, чтобъ онъ не усплъ сдлаться вреденъ и подвергнуться ихъ строгости.

— Въ совершенномъ обществ оно было бы справедливо, потому-что лнивецъ составлялъ бы уродливое исключеніе, но, при такомъ строгомъ управленіи, какъ ваше, когда вы требуете отъ трудящагося всхъ его силъ, всего времени, всей мысли, всей жизни, можно ли изгонять и покидать лнивыхъ!

— При благодяніяхъ промышлености, въ короткое время столько бы увеличилось благосостояніе бдныхъ классовъ, что было бы легко завести почти даровыя школы, гд бъ ихъ дти учились любви къ труду.

— Мн кажется, вы ошибаетесь, батюшка, но если въ-самомъ-дло богатые будутъ заботиться о воспитаніи бднаго, то любовь къ безпрерывному труду, неимющему другаго вознагражденія, кром маленькой обезпеченности подъ старость, такъ противна природ, что никогда не внушитъ этой любви дтямъ. Нсколько исключительныхъ натуръ, пожираемыхъ дятельностью или честолюбіемъ, пожертвуютъ своей юностью, но всякій простодушный, нжный, склонный къ мечтательности, къ невиннымъ и позволеннымъ удовольствіямъ, подверженный потребностямъ любви и спокойствія, составляющимъ законное благоденствіе человческаго рода, бжитъ отъ этой тюрьмы безпрестаннаго труда, куда вы хотите его заключить, и предпочтетъ, пожалуй, случайность нищеты обезпеченности неволи. Ахъ, батюшка! по вашей крпкой организаціи, по вашей неутомимой сил, по вашей стоической воздержности и привычк къ отчаянному труду, вы человкъ исключительный, и понимаете общество, устроенное по вашему образцу, вы не примчаете, что въ немъ окажется удобное мсто для однихъ исключительныхъ людей… Позвольте вамъ сказать, ваша утопія страшне моихъ.

— Куда бы хорошо, Эмиль, еслибъ ты могъ имть такую утопію! сказалъ г. Кардонне съ жаромъ:— она источникъ силы и драгоцнное поощреніе для того общества мечтателей, празднолюбцевъ и апатиковъ, которое меня бситъ. Будь подобенъ мн, если мы теперь найдемъ во Франціи сотню людей, похожихъ на насъ, то ручаюсь теб, черезъ сто лтъ они перестанутъ быть исключеніями. Дятельность заразительна, увлекательна, чудотворца! Черезъ нее Наполеонъ повелвалъ Европою: онъ обладалъ бы ею, еслибъ, вмсто воина, былъ промышленикомъ. О! ужь если ты энтузіастъ, то будь имъ по-моему: стряхни съ себя вялость и раздляй тревожную дятельность! Если мы не увлечемъ человчества, все-таки откроемъ широкіе пути, по которымъ, при нашихъ потомкахъ, оно устремится впередъ съ священнымъ рвеніемъ!

— Нтъ, батюшка, нтъ, никогда! воскликнулъ Эмиль, испуганный страшной энергіей г-на Кардонне:— не таковъ путь человчества! Тутъ нтъ ни любви, ни состраданія, ни нжности. Человкъ на свтъ — не для того, чтобъ знать одно страданіе и повелвать только веществомъ. Завоеванія разума въ области идей, наслажденія и отрады сердца, которымъ вы даете одну прибавочную, второстепенную роль въ жизни трудящагося, будутъ всегда благороднйшею и пріятнйшею потребностью здраво-организованнаго человка. Не-уже-ли вы не видите, что уничтожаете цлую сторону намреній и благодяній природы? что не оставляете человку вчно-трудящемуся вздохнуть и сознать себя? что воспитаніе, направленное къ прибыли, произведетъ только безчувственныя машины, а не полныхъ людей? Вы говорите, что постигаете идеалъ, отдаленный на столтія, что прійдетъ время, когда каждый будетъ вознаграждаемъ по своей способности? Нтъ, эта формула ложна, потому-что не полна, если къ ней не прибавить формулы ‘каждому по его потребностямъ’, иначе выйдетъ несправедливость, право — у сильнаго разумомъ и волею, — т же привилегіи въ другихъ формахъ. О, батюшка! вмсто того, чтобъ ополчаться съ сильными на слабыхъ, защитимъ слабыхъ отъ сильныхъ. Попробуемъ… Но, въ такомъ случа, уже не будемъ помышлять о богатств, бросимъ собирать капиталы въ собственную пользу. Согласитесь! потому-что я согласенъ,— я, для кого вы трудитесь теперь! Постараемся отожествиться другъ съ другомъ такимъ образомъ, и огречемся отъ личной выгоды, принимаясь за трудъ. Благо мы не можемъ одни создать общество, гд бы вс были участниками въ правахъ другъ друга, посвятимте себя, какъ длатели грядущаго, слабымъ и неспособнымъ членамъ настоящаго. Еслибъ геній Наполеона образовался по этому ученію, можетъ-быть, онъ обратилъ бы міръ на путь истины… Найдемъ сто человкъ подобныхъ намъ, и пусть наша жажда пріобртенія будетъ священнымъ рвеніемъ, пусть огонь любви пожираетъ насъ, соединимъ всхъ нашихъ работниковъ и вс наши выгоды,— пусть наше большое состояніе обратится на пользу всякаго, кто сообразно своимъ средствамъ и силамъ поможетъ намъ основать его, пусть работникъ, положившій свой камень, будетъ вдать столько же матеріальныхъ наслажденій, сколько вы, принесшіе свой геній, пусть онъ также будетъ жить въ хорошемъ дом, дышать чистымъ воздухомъ, питаться здоровой пищею, отдыхать посл труда, давать воспитаніе своимъ дтямъ, пусть наша награда состоитъ не въ суетной роскоши, которою мы можемъ себя окружать, но въ радости длать людей счастливыми: я пойму такое честолюбіе и запылаю имъ. Тогда-то, батюшка, мой добрый батюшка, ваше дло благословится! Лность и апатія, которыя раздражаютъ васъ и которыя суть только результатъ необходимости, тогда исчезнутъ сами-собою по ходу вещей! Тогда вы найдете столько усердія и любви вокругъ себя, что не будете уже принуждены истощаться одни для поощренія всхъ другихъ. А нын можетъ ли быть иначе? и на что вы жалуетесь? Повинуясь закону эгоизма, каждый жертвуетъ своей силою и волею по мр получаемой отъ того пользы. Что за диво, что вы, все собирающій, будете одни прилежны и ревностны, между-тмъ, какъ наемникъ, который получитъ у васъ милостыню нсколько-пощедре, нежели у другаго, служитъ вамъ съ нсколько-большимъ усердіемъ! Вы увеличиваете плату,— прекрасно, спора нтъ, и поступаете лучше большей части вашихъ совмстниковъ, которые желалибъ ее уменьшить, но вы можете удесятерить, усотерить усердіе, возжечь какъ-бы чудомъ пламя преданности, разумъ сердца въ этихъ огрублыхъ душахъ, — и не-уже-ли вы не захотите этого! Почему же батюшка? Вы любите не наслажденія роскоши, потому-что ничмъ не наслаждаетесь, кром упоенія своими проектами и пріобртеніе ими. Хорошо! отбросьте же личное стяжаніе: вамъ некуда его двать, а я съ восторгомъ отрекаюсь отъ него. Воображаемое богатство, котораго цифру вы сказать боитесь, столько превзойдетъ ваши ожиданія и надежды, что скоро вы будете имть средства, давать своимъ работникамъ наслажденія моральныя, умственныя и физическія, которыя сдлаютъ ихъ новыми людьми, полными, настоящими людьми,— ибо до-сихъ-поръ я нигд еще не вижу такихъ людей. Всякое равновсіе потеряно: есть только плуты и глупцы, распорядители и слуги, могучіе и прожорливые орлы, глупые и трусливые воробьи, обреченные служить имъ пищею. Мы живемъ по слпому закону дикой природы, кодексъ дикаго инстинкта, управляющій звремъ,— досел душа нашей мнимой цивилизаціи, а мы смемъ говорить, что промышленость спасетъ міръ, не сходя съ этой дороги! Нтъ, нтъ, батюшка, ложь и заблужденіе — вотъ вс разглагольствія ныншней политической экономіи! Если вы принудите меня быть богатымъ и сильнымъ, какъ говорили мн столько разъ, и если, въ силу грубаго денежнаго вліянія, поклонники денегъ пошлютъ меня представителемъ ихъ интересовъ на совтъ націи, я выскажу что у меня на душ, буду говорить, и конечно, одинъ только разъ, потому-что мн велятъ молчать, или выведутъ изъ засданія, но то, что я скажу, не забудется, и выбравшіе меня раскаются въ своемъ выбор!

Споръ продолжался далеко за полночь, и, разумется, Эмиль не убдилъ отца. Г. Кардонне не былъ ни золъ, ни нечестивъ, ни преступенъ умышленно передъ Богомъ или людьми. Онъ даже точно имлъ нкоторыя практическія добродтели и большую спеціальную способность. Но его желзный характеръ былъ результатомъ души, совершенно лишенной идеала. Онъ любилъ сына и не могъ понять его. Онъ берегъ и покоилъ жену, но всегда старался только потушать въ ней всякій порывъ, могшій измнить его ежедневный порядокъ. Ему хотлось покорить Эмиля такимъ же образомъ, но, увидвъ, что это невозможно, онъ почувствовалъ жестокую досаду, и даже слезы неудовольствія омочили его пылающія вки въ эту бурную бесду. Онъ чистосердечно думалъ разсуждать по смыслу логики, въ дух единой возможной и допускаемой истины. Онъ спрашивалъ себя, по какому велнію судьбы у него сынъ мечтатель и утопистъ, и не разъ поднималъ къ небу свои атлетическія мышцы, вопрошая съ невообразимой тоскою, чмъ онъ согршилъ, что наказанъ такимъ несчастіемъ.

— Не станемте никогда говорить объ этомъ, батюшка, сказалъ наконецъ Эмиль, также отирая слезы, которыхъ источникъ былъ глубже въ его сердц: — намъ никогда не согласиться другъ съ другомъ. Я могу только продолжать дло покорности и дтской любви, не заботясь больше о самомъ-себ и о счастіи, которымъ вамъ жертвую. Что вы мн прикажете? Воротиться ли въ Поатье и доканчивать тамъ курсъ до-тхъ-поръ, пока выдержу экзаменъ? Или оставаться здсь и служить вамъ секретаремъ, управляющимъ? Я закрою глаза, и буду работать какъ машина, пока достанетъ силъ. Буду считать себя вашимъ наемникомъ, въ служб у васъ…

— И перестанешь считать меня отцомъ? сказалъ господинъ Кардонне.— Нтъ, Эмиль, оставайся при мн, будь свободенъ, я даю теб три мсяца, въ-теченіе которыхъ, живя въ кругу семейства, вдали отъ мудрованій безбородыхъ философовъ, которые тебя погубили, ты самъ возвратишься къ здравому разсудку. Ты одаренъ крпкимъ сложеніемъ, и утомительный трудъ мысли, можетъ-быть, слишкомъ разгорячилъ мозгъ твой. Я принимаю тебя за больнаго и беру въ деревню для излеченія. Гуляй, охоться, зди верхомъ, — однимъ словомь, развлекайся, чтобъ возстановить свое равновсіе, которое, мн кажется, нарушено больше общественнаго. Надюсь, ты умришь свою нетерпимость, потому-что твоя внутренность не очагь же злодйства и разврата! Черезъ нсколько времени, можетъ-быть, ты самъ скажешь, что пустыя грезы теб надоли, и что ты чувствуешь потребность помогать мн добровольно.

Эмиль склонилъ голову не возражая, и оставилъ отца, обнявъ его съ чувствомъ глубокой скорби. Г-нъ Кардонне, видя, что ему ничего больше не остается, какъ только ждать, долго ворочался въ постели, и напослдокъ заснулъ, сказавъ себ, вопреки своему обычаю, что надо надяться на Провидніе больше, чмъ на самого себя,

III.
Первая любовь.

Энергическій Кардонне, весь поглощенный своими ежедневными занятіями, или владвшій самимъ-собою столько, что не обнаруживалъ ни малйшаго слда внутренняго страданія, на другой день снова возвратилъ себя свою холодную важность. Эмиль, удрученный страхомъ и скорбью, силился улыбаться матери, которую тревожилъ его задумчивый видъ и разстроенное лицо. Но, отъ робости, эта женщина потеряла даже проницательность, свойственную ея полу. Вс ея способности были притуплены, въ сорокъ лтъ, была морально уже восьмидесятилгней старухой. Впрочемъ, она еще любила мужа, въ-слдствіе потребности любить, которая никогда не бывала удовлетворена. у ней не было противъ него отчетливаго упрека, потому-что онъ никогда явно не стснялъ и не порабощалъ ея, но всякій порывъ ея сердца или воображенія встрчалъ съ его стороны иронію и какую-то презрительную жалость, и она привыкла не имть ни мысли, и и воли вн круга, очерченнаго около нея строгой рукою.

Смотрть за всми мелочами хозяйства — сдлалось для нея не просто благоразумнымъ и добровольнымъ занятіемъ: ей поставляли это въ такой серьёзный, въ такой священный законъ, что разв римская матрона могла сравниться съ нею въ ребяческой торжественности домашняго труда. Такимъ образомъ, въ лиц ея являлся странный анахронизмъ современной женщины, способной разсуждать и чувствовать, но сдлавшей надъ собою отчаянное усиліе отстать на нсколько тысячелтій, чтобъ совершенно уподобиться женщинамъ древности, которыя ставили себ въ честь подчиненность своего пола.

Уродливаго и печальнаго было тутъ одно — именно, что она поступала не по убжденію, а (говорила она потихоньку) чтобъ быть спокойною. И она не имла этого спокойствія. Чмъ больше она приносила себя въ жертву, тмъ больше ея повелитель скучалъ ею. Ничто такъ быстро не изглаживаетъ и не разрушаетъ ума, какъ слпая подчиненность. Г-жа Кардонне служила тому примромъ. Мозгъ ея умалился въ рабств, а мужъ, не понимая, что это былъ плодъ его господства, началъ втайн презирать ее.

За нсколько лтъ, Кардонне былъ ужасно ревнивъ, и жена его, хотя отцвтшая и увялая, еще трепетала при мысли, что онъ могъ подозрвать въ ней порывъ втренности. Она привыкла не слушать и не глядть, чтобъ, когда ей заговорятъ о какомъ-нибудь мужчин, имть право смло сказать: ‘Я на него не глядла, я не знаю, что онъ говорилъ, я не обратила на него вниманія’. Много, что осмливалась она смотрть на сына и спрашивать его, ибо, относительно мужа, если ее и безпокоило усиленіе блдности на лиц его или суровости во взоръ, онъ тотчасъ заставлялъ ее потуплять глаза, говоря: ‘Что же во мн необыкновеннаго, что вы разглядываете меня какъ незнакомаго?’ Иногда, по вечерамъ, онъ замчалъ, что она плакала, и становился нженъ по-своему: ‘Ну, что тамъ такое? что у васъ за горе? Хочется кашемировой шали? Или похать прогуляться въ карет? Нтъ? Такъ, врно, камеліи замерзли? Выпишемъ изъ Парижа новыхъ, которыя будутъ такъ хороши, что вы не будете жалть о старыхъ’. И въ-самомъ-дл, онъ не пропускалъ случая угождать, чего бъ то ни стоило, невиннымъ вкусамъ своей подруги. Онъ даже требовалъ, чтобъ она наряжалась богаче, нежели сколько сама желала. Онъ думалъ, что женщины — дти, которыхъ надо за послушаніе награждать игрушками и бездлками. ‘Нтъ сомннія’ говорила себ тогда г-жа Кардонне: ‘мужъ очень любитъ меня и полонъ ко мн шіимагельности. На что же мн жаловаться и отъ-чего я всегда грустна?’

Она видла, что Эмиль мраченъ и разстроенъ, и не умла вывдать у него секрета его печали. Она спросила его о здоровь и посовтовала раньше ложиться спать. Правда, она предчувствовала что-то поссрьезне слдствіи безсонницы, но разсуждала, что лучше было оставить горесть затихнуть въ молчаніи, нежели поддерживать ее, принудивъ ее высказаться.

Вечеромъ, прогуливаясь у входа въ селеніе, Эмиль встртилъ Жана Жапплу, который, воротясь за нсколько часовъ передъ тмъ, весело праздновалъ свое прибытіе съ кружкомъ пріятелей на порог одного деревенскаго домика.

— Ну, что? сказалъ молодой человкъ, подавая ему руку: — устроились ли ваши дла?

— Съ правосудіемъ, да, сударь, но съ бдностью еще нтъ. Я явился почтительно, объяснился какъ умлъ съ королевскимъ прокуроромъ, и онъ слушалъ меня терпливо, насказавъ мн, правда, много словъ въ вид поученія, но онъ не злой человкъ, и хотлъ уже меня отпустить, общая сдлать все, что отъ него зависитъ для избавленія меня отъ наказанія, какъ вдругъ принесли письмо отъ васъ. Онъ прочелъ его, не показывая никакого вида, но принялъ его во вниманіе, потому-что сказалъ: ‘Хорошо, живи смирно, пріютись гд-нибудь, не воруй дичи впередъ, работай и все уладится.’ И вотъ я здсь, друзья хорошо приняли меня, какъ видите, потому-что я уже покамстъ поселился въ этомъ домъ. Но надо думать о нужнйшемъ, то-есть, о заработк на платье, и ужо, до ночи, я обойду деревню и поищу работы у добрыхъ людей.

— Послушайте, Жанъ, сказалъ Эмиль, пошедши съ намъ: — я не располагаю большими средствами, отецъ давалъ мн жалованье, и не знаю продолжитъ ли его теперь, когда я буду жить съ нимъ, но у меня остается нсколько сотъ франковъ, которые мн здсь не нужны, и которые прошу васъ принять на одежду и на первыя потребности. Вы очень огорчите меня, если откажетесь. Черезъ нсколько дней, ваша неосновательная досада на отца моего пройдетъ, и вы явитесь къ нему за работой, или позвольте мн попросить ее для васъ: онъ заплатитъ вамъ лучше, нежели кто-нибудь другой, и отступитъ, я увренъ, отъ суровости своихъ прежнихъ условій, такимъ образомъ…

— Нтъ, г-нъ Эмиль, отвчалъ плотникъ.— Ничего не нужно, ни вашихъ денегъ, ни работы у вашего отца. Не знаю, какъ обходится съ вами и какъ содержитъ васъ г-нъ Кардонне, но знаю, что подобный вамъ молодой человкъ бываетъ очень затрудненъ, когда не иметъ въ карман золотой или серебряной монеты, чтобъ истратить ее при случа. Вы оказали мн достаточно услугъ, я доволенъ вами, и если представится случай, вы увидите, что подали руку не какому-нибудь неблагодарному. А служить вашему отцу тмъ или другимъ образомъ — ни за что въ свт! Я готовъ былъ сдлать это, но Богъ не попустилъ. Я прощаю ему, что онъ веллъ меня арестовать Кадьйо, это было дурное дло! Но такъ-какъ онъ, можетъ-быть, не зналъ, что бдный малой мой крестникъ, и какъ посл того писалъ обо мн доброе прокурору, чтобъ меня простили, то я не долженъ помнить зла. Притомъ же, ради васъ, я готовъ теперь забыть всякую обиду. Но помогать строить ваши заводы? нтъ! Вы не нуждаетесь въ моихъ рукахъ, вы найдете довольно другихъ, и вамъ извстны мои причины. То, что вы тамъ строите, — злая вещь и разоритъ много людей, если не разоритъ всхъ когда-нибудь. Ужь ваши плотины и запруды обмелили вс маленькія мельницы, тамъ, ниже вашихъ Ужь ваши груды камня и земли испортили вс окрестные луга, когда вода унесла все это къ сосдямъ. Всегда, видите ли, даже противъ воли, богатый вредитъ бдному! Я не хочу, чтобъ говорили, что Жанъ Жапплу пособлялъ разорять свое родимое мстечко. Не упоминайте мн больше объ этомъ! Я по прежнему пріймусь за мелкую работу, и она всегда у меня будетъ. Теперь, когда ваши большія работы занимаютъ всхъ моихъ собратій, никто въ селеніи не можетъ найдти рабочихъ. Мн достанутся чужіе заказы, которые я имъ опять уступлю, когда у васъ работа кончится. Потому-что, говорю вамъ, вашъ отецъ смазываетъ свое колесо платя дорого покамстъ за трудъ рабочимъ, но онъ не долго удержится на этой дорог, иначе издержки превзойдутъ выгоды. Пріидетъ время… время, которое, можетъ-быть, недалеко, когда онъ начнетъ сбавлять цны, и тогда горе тмъ, которые промняли свою судьбу на заманчивыя общанія! Они принуждены будутъ плясать по дудк вашего отца, и co-временемъ имъ прійдется до зарза… Вы не врите? Темъ для насъ лучше! Это доказываетъ только, что вы не будете виноваты въ зле, которое приготовляется, но вы ничему не помшаете. Прощайте же, добрый человкъ! не говорите обо мн своему отцу, иначе я заставлю насъ солгать. Господь Богь спасъ меня отъ беды, я хочу теперь угождать Ему во всемъ и делать только то, что дозволите совсть. Самъ бдный, я буду полезнве беднымъ, нежели вашъ отецъ при всемъ его богатств. Я буду строить для равныхъ себ, и имъ будете прибыльнее платить мн мало, нежели доставать много отъ васъ. Вы сами увидите, г-нъ Эмиль, и все скажутъ, что я говорилъ правду, но ужь будетъ поздно раскаиваться, что протянули голову въ узду.

Эмиль не усплъ победить упрямство плотника и воротился домой еще печальнее, нежели вышелъ. Предсказанія рабочего наводили на него неопредленный страхъ. У входа въ заводъ встретился онъ съ секретаремъ своего отца, мосьё Галюше, тучнымъ молодымъ человкомь, очень-способнымъ вести счеты и очень-ограниченнымъ во всхъ другихъ отношеніяхъ. Настало время отдыха, Галюше употреблять его съ пользою, удя пискарей. Это было его любимое занятіе, а когда пискарей набиралось много въ корзинъ, онъ считалъ ихъ, и, сложивъ съ числомъ своихъ предыдущихъ завоеваній, съ радостью говорилъ, вытаскивая удочку: ‘Вотъ 782-й пискарь, что я поймалъ этой удочкою въ-теченіе двухъ мсяцевъ. Жаль, что не считалъ ихъ въ прошломъ году!’

Эмиль прислонился къ дереву, глядя какъ удитъ Галюше. Флегматическое вниманіе и ребяческое терпніе этого малаго возмущали его. Онъ не постигалъ, какъ тотъ могъ почитать себя совершенно-счастливымъ потому только, что получалъ жалованье, которое обезпечивало его отъ нужды. Онъ попробовалъ заговорить съ нимъ, полагая, что, можетъ-быть, откроетъ подъ этой грубой оболочкой какую-нибудь искру пламени, какой-нибудь поводъ къ симпатіи, которыя сдлаютъ ему изъ общества этого молодаго человка нравственную отраду въ тоск его. Но г-нъ Кардонне выбиралъ своихъ служителей мткимъ глазомъ и верною рукою. Констанъ Галюше былъ просто кретинъ, ничего не понималъ, ничего не смыслилъ, кром ариметики и веденія книгъ. Когда онъ просиживалъ за счетами двенадцать часовъ въ сутки, ему едва оставалось столько разумнія, чтобъ ловить пискарей.

Однакожь, Эмиль случайно выманилъ у него нсколько словъ, которыя бросили зловщій светъ въ умъ его. Эта человческая машина была способна разсчитывать выгоды и убытка, и выводить балансъ на лист бумаги. Обнаруживая самое полное невдніе плановъ и средствъ г-на Кардонне, Констанъ сдлалъ замчаніе, что плата рабочимъ была чрезмерна, и что если, черезъ два месяца, она не убавится на половину, то капиталъ, пущенный въ дело, окажется недостаточнымъ.

— Но вашему батюшк нечего безпокоиться, прибавилъ онъ:— плата рабочимъ дается по мр труда, какого отъ нихъ требуютъ. Когда надо удвоить работу, удвояютъ и жалованье. А тамъ, когда дло не къ спху, убавляютъ, суда по работ.

— Мой отецъ не поступитъ такъ, сказалъ Эмиль.— Съ лошадьми, можетъ-быть, но съ людьми!..

—Не говорите, сударь, возразилъ Галюше: — вашъ батюшка умный человкъ, не ошибется, не безпокойтесь.

И онъ ушелъ съ своими пискарями, радуясь, что успокоилъ сына на-счетъ наружной неразсчетливости отца.

— О! если это точно такъ, думалъ Эмиль, ходя съ волненіемъ по берегу рки: — если въ этой временной щедрости есть жестокій разсчетъ! если Жанъ угадалъ справедливо! если мой отецъ, слдуя слпымъ доктринамъ общества, не иметъ добродтелей и просвщенія свыше прочихъ спекулянтовъ, чтобъ умрять пагубные слдствія своего самолюбія… но, нтъ, быть не можетъ! мой отецъ добръ, онъ любитъ ближнихъ…

Однакожь, Эмиль терзался смертельной тоской, вся эта дятельность, вся эта жизнь, тратимая въ пользу его будущности, внушала ему ужасъ. Онъ спрашивалъ сеоя, какъ вс эти работающіе надъ его состояніемъ не возненавидли его, и готовъ былъ ненавидть самъ себя, чтобъ возстановить правосудіе.

Глубокая грусть наполняла душу его еще и поутру, но онъ съ нкоторою радостью увиделъ приближеніе дня, котораго часть долже:гь былъ посвятить г-ну Буагибо, потому-что ршился, не говоря о томъ никому, провести утро въ Шатобрён. Когда онъ садился на лошадь, г-нъ Кардонне подошелъ, чтобъ посмяться надъ нимъ.

— Раненько ты собрался въ Буагибо! Видно, бесда любезнаго маркиза кажется тебе привлекательною, я бы никогда этого не подозрвалъ, и не понимаю, какой ты знаешь секретъ не засыпать посл каждой его фразы…

— Батюшка, если вы этимъ хотите намекнуть, что моя поздка вамъ не нравится, сказалъ Эмиль, длая неохотно движеніе, чтобъ слзть съ лошади:— то я готовъ отказаться отъ нея, хотя общалъ сегодня быть у маркиза.

— Мн! возразилъ примышленикъ:— мн ршительно все равно, гд бы ты ни скучалъ. Благо въ отцовскомъ дом теб всего тошнее, то желаю, чтобъ дворянскіе домы, которые ты посщаешь, развлекали тебя немножко.

Во всякомъ другомъ случа, Эмиль отсрочилъ бы свои отъздъ, чтобъ показать или по-крайней-мр дать почувствовать, что упрекъ былъ незаслуженъ, но онъ начиналъ догадываться, что отецъ принялъ за тактику насмхаться надъ нимъ, когда хотлъ заставить его говорить, и какъ онъ чувствовалъ неодолимое влеченіе побывать въ Шатобрён, то ршился не поддаваться врасплохъ. Хотя ничто въ свт не было для него чувствительне насмшки любимыхъ имъ людей, однакожь онъ сдлалъ надъ собою усиліе и принялъ ее на этотъ разъ въ шутку.

— Я ожидаю, въ-самомъ-дл, столько удовольствія у маркиза Буагибо, сказалъ онъ: — что поду къ нему самой дальней дорогой, и сдлаю, вроятно, пять или шесть льё крюка, если только вы не имете нужды во мн, батюшка. Если жь я вамъ нуженъ, то охотно пожертвую наслажденіемъ прогулки на открытомъ солнц по стремнистымъ дорогамъ.

Но г-нъ Кардонне не былъ обманутъ его стратагемою и отвчалъ съ яснымъ, проницательнымъ взглядомъ:

— Ступай, куда влечетъ тебя молодость! Я не хочу знать объ этомъ, и не безъ причины…

— Хорошо, думалъ Эмиль, пускаясь въ галопъ: если такъ, то и я не хочу знать ни о какихъ угрозахъ!

Чувствуя, что въ груди его пылалъ огонь, онъ поскакалъ во весь опоръ, чтобъ утолить его.

— Боже мой, думалъ Эмиль, спустя нсколько минутъ: — отпусти мн мои порывы, которые я не въ-силахъ обуздать. Теб извстно, что мое сердце исполнено любви, и больше всего въ свт желаетъ почитать и любить отца…

Отъ нершимости ли, или по разсчёту благоразумія, но онъ сдлалъ довольно-далекій объздъ прежде, чмъ направился въ Шатобрёнъ, и когда съ вершины холма увидлъ себя очень-отдаленнымъ отъ развалинъ, рисовавшихся на горизонт, то почувствовалъ такое живое сожалніе о потерянномъ времени, что далъ шпоры лошади, намреваясь пріхать туда скоре.

Въ-самомъ-дл, онъ подъхалъ къ замку со стороны Крёзы меньше, нежели въ полчаса, летвъ почти птицею и сто разъ подвергавъ жизнь опасности на перескоки овраговъ и галопированье по краямъ пропастей. Стремительное желаніе, въ которомъ онъ, однако, не могъ дать себ отчета, придавало ему крылья. ‘Я не люблю ея’, разсуждалъ онъ: ‘я едва ее знаю, я не могу ее любить! Да и что толку любить по-пустому! не столько она привлекаетъ меня, сколько ея прекрасный отецъ, ихъ романическій замокъ, ихъ жизнь, полная покоя, счастія, безпечности, мн нужно видть счастливыхъ людей, чтобъ забывать, что я самъ несчастливъ и никогда не буду счастливымъ!’

Онъ встртилъ Сильвена Шарассона, ставившаго вершу въ Крёз. Мальчикъ кинулся къ нему съ видомъ радости и усердія.

— Господина Антуана нтъ дома, сказалъ Сильвёнъ:— онъ отправился продать съ полдюжинку барановъ на ярмарку, но мамзель Жанилла дома, и мамзель Жильберта также.

— Не обезпокою ли я ихъ?

— О! нтъ, нтъ, г-нъ Эмиль, он будутъ очень-рады видть насъ, потому-что он часто говорятъ про васъ за обдомъ съ господиномъ Антуаномъ. Он говорятъ, что-очень любятъ васъ.

— Возьми же лошадь, сказалъ Эмиль: — я скоре дойду пшкомъ.

— Да, да, скоре, подхватилъ мальчикъ.— Вонъ, туда, на стаpyю террасу. Войдете въ проломъ, прыгнете и очутитесь на дворъ. Это жанова дорога.

Эмиль спрыгнулъ на траву, которая заглушила шумъ его шаговъ, и подошелъ къ квадратному павильйону, не испугавъ пары козъ, которыя уже какъ-будто знали его. Мосьё Сакрипанъ, который былъ не спсиве своего господина и не гнушался отправлять, при надобности, должность пастушьей собаки, хотя принадлежалъ къ благороднйшей породъ охотничьихъ собакъ, ушелъ провожать барановъ на ярмарку.

Передъ самымъ входомъ, Эмиль замтилъ, что сердце его сильно билось… это волненіе приписалъ онъ быстрому всходу по скату скалы и немного остановился, чтобъ оправиться и войдти въ приличномъ вид. Онъ слышалъ шумъ прялки, и никакая музыка никогда пріятне не звучала его слуху. Потомъ, глухой свистъ маленькаго рабочаго инструмента замолкъ, и онъ узналъ голосъ Жильберты, которая говорила:

— Да, твоя правда, Жанилла, намъ не весело въ т дни, когда батюшки нтъ дома. Еслибъ тебя не было со мною, я, можетъ-быть, совершенно соскучилась бы.

— Работай, дочка, работай, отвчала Жанилла: — работа — врное средство никогда не скучать.

— Я работаю, а мн все-таки не весело. Знаю, что нтъ необходимости веселиться, но мн всегда бываетъ весело, я всегда готова смяться и прыгать, когда батюшка съ нами. Не правда ли, мамочка, еслибъ намъ пришлось жить долго съ нимъ въ разлук, мы лишились бы всей нашей веселости и всего нашего счастья! О! жить безъ батюшки — невозможно! легче умереть тотчасъ же!

— Ну, это что за мысли? подхватила Жанилла: — откуда что берется въ твоей головк? Батюшка твой еще не старъ и здоровъ, слава Богу! Съ чего теб приходятъ на умъ такіе вздоры вотъ ужь дня два или три?

— Какъ дня два или три?

— Ну, да, дня три или четыре, пожалуй! Теб случалось нсколько разъ терзаться тмъ, что съ нами будетъ, если, чего Боже избави, мы лишимся твоего батюшки.

— Если мы потеряемъ его! вскричала Жильберта.— Охъ! не говори такихъ словъ… отъ нихъ страшно, да я никогда и не думала объ этомъ. Нтъ, нтъ! я не могу этого помыслить!

— Ну, вотъ и въ слезы? Фу! сударыня! не хотите ли вы, чтобъ ваша мама Жанилла тоже расплакалась? Нечто! господинъ Антуанъ обрадовался бы, еслибъ увидлъ у насъ заплаканные глаза, воротясь домой! Онъ, пожалуй, также бы заплакалъ, голубчикъ!.. Полно, ты ныньче мало гуляла, дитятко, сверни-ка свою шерсть, и пойдемъ кормить куръ. Ты развеселишься глядя на хорошенькихъ цыплятокъ, которыхъ высидла твоя Бланка.

Эмиль услышалъ, какъ материнскій поцалуй заключилъ эту рчь, и такъ-какъ женщины должны были встртить его у двери, то онъ отошелъ и кашлянулъ, чтобъ увдомить ихъ о своемъ прибытіи.

— Ахъ! воскликнула Жильберта: — на двор кто-то есть! Я уврена, что это батюшка!

Она стремглавъ кинулась на встрчу Эмиля, такъ быстро, что, очутившись передъ нимъ на порог двери, едва не упала ему на шею. Но какъ ни велико было ея смущеніе, когда она увидла свою ошибку, все оно было меньше смущенія Эмиля, потому-что, въ невинности сердца, она отдлалась отъ него хохотомъ, между-тмъ, какъ при мысли объ объятіи, которое назначалось не для него, но котораго онъ чуть-чуть не получилъ, молодой человкъ совершенно растерялся. Жильберта была такъ прекрасна съ глазками еще мокрыми отъ слезъ и съ дтскимъ, звонкимъ смхомъ, что онъ былъ какъ-бы ослпленъ, и уже не разсуждалъ больше о томъ, что именно онъ такъ торопился увидть, добраго ли Антуана, прекрасныя ли развалины, или прелестную Жильберту.

— Ну! ну! сказала Жанилла:— вы было насъ испугали, но добро пожаловать, г-нъ Эмиль, какъ говоритъ нашъ хозяинъ, г-нъ Антуанъ теперь скоро воротится. Покамстъ, вы отдохнете, я схожу за виномъ на погребъ.

Эмиль воспротивился этому, и, удерживая се за рукавъ, сказалъ:

— Если вы идете на погребъ, я пойду съ вами, не за тмъ, чтобъ пить вино, но чтобъ посмотрть подвалъ, который вы описывали мн такимъ глубокимъ и темнымъ.

— Не ходите теперь, отвчала Жанилла:— тамъ холодно, а вы разгорлись… право, разгорлись! вы красны, какъ клубника. Отдохните немножко, а тамъ, въ ожиданіи г-на Антуана, мы покажемъ вамъ каналы, подземелья, и весь замокъ, котораго вы еще не видали хорошенько, хотя стоитъ труда посмотрть. Да-съ! люди прізжаютъ издалека посмотрть нашъ замокъ. Это намъ немножко надодаетъ, и дочка уходитъ читать въ свою комнату, пока они бываютъ здсь, но графъ Антуанъ говоритъ, что не надо запрещать входъ, особенно путешественникамъ, которые далеко хали, и что кто владетъ любопытнымъ и интереснымъ мстомъ, тотъ не иметъ права мшать другимъ наслаждаться имъ.

Жанилла отчасти приписывала своему господину разсужденіе, которое сама вложила ему въ голову и въ уста. Дло было въ томъ, что она собирала съ осмотра развалинъ маленькую сумму, которую употребляла, подобно какъ все ей принадлежавшее, на то, чтобъ втайн увеличивать благосостояніе семейства.

Принужденный принять какое-нибудь прохладительное, Эмиль согласился выпить стаканъ воды, и такъ-какъ Жанилл вздумалось самой пойдти съ кружкою на родникъ, то онъ остался наедин съ графинею де-Шатобрёнъ.

IV.
Лстница.

Развратникъ можетъ радоваться нечаянному случаю, который дозволяетъ ему быть наедин съ предметомъ его волокитства, но чистый и искренно влюбленный молодой человкъ скоре приходитъ въ замшательство, и почти пугается, когда подобное приключеніе встрчается ему въ первый разъ. Такъ было и съ Эмилемъ Кардонне. Почтеніе, внушенное ему двицею Шатобрёнъ, было такъ глубоко, что онъ не осмлился бы поднять глаза на нее въ эту минуту и показать себя, въ чемъ бы то ни было, недостойнымъ довренности, которую ему оказывали. Жильберта, еще боле наивная, не чувствовала того же замшательства. Мысль, что Эмиль могъ, хотя отъ одного неумстнаго ея слова, воспользоваться ея неопытностью, не могла найдти мста въ ея благородномъ, цломудренномъ ум, и младенческое невдніе ея предохраняло ее отъ всякаго подобнаго подозрнія. Она первая прервала молчаніе, и голосъ ея, будто чародйствомъ, возвратилъ спокойствіе взволнованной душ юнаго гостя. Есть такіе симпатическіе и проницающіе голоса, что довольно услышать нсколько словъ, mm произнесенныхъ, чтобъ полюбить, даже не видя въ лицо, человка, котораго характеръ выражаютъ они. Голосъ Жильберты принадлежалъ именно къ числу такихъ голосовъ. Слыша, какъ говорила она, смялась или пла, вы тотчасъ замтили бы, что въ душ ея никогда не бывало злой или хотя просто горькой мысли. Насъ трогаетъ и чаруетъ въ пніи птицъ не столько мелодія, чуждая нашимъ музыкальнымъ понятіямъ, или необыкновенная сила гибкости звука, сколько извстный отзывъ первобытной невинности, котораго ни что не можетъ передать на человческомъ язык. Слушая Жильберту, вы могли бы къ ней примнить это сравненіе, и самыя пустыя вещи, проходя черезъ уста ея, получали бы для васъ смыслъ выше того, который он сами по себ выражали.

— Мы видли нашего друга Жана ныньче поутру, сказала она: — онъ пришелъ на разсвт и забралъ вс инструменты батюшки, чтобъ начать первый день своего труда. Онъ вдь ужь нашелъ себ работу, и мы надемся, не будетъ въ ней нуждаться. Еще вчера вечеромъ, онъ разсказывалъ намъ все, что вы сдлали и хотли для него сдлать, и увряю васъ, не смотря на гордость и можетъ-быть жесткость его отказовъ, онъ очень-признателенъ.

— То, что мн удалось для него сдлать, такъ маловажно, что мн стыдно слышать, когда говорятъ объ этомъ, сказалъ Эмиль.— Особенно мн непріятно, что упрямство лишаетъ его врныхъ доходовъ, потому-что, кажется, положеніе его еще довольно-стснительно. Съизнова начинать въ шестьдесятъ лтъ, ни съ чмъ, цлую жизнь трудя, и не имть ни дома, ни платья, ни даже нужныхъ орудій, — ужасно, не правда ли, сударыня?

— Однакожъ я не боюсь за него, отвчала Жильберта.— Выросши въ состояніи совершенно-необезпеченномъ, и живя, такъ-сказать, со-дня-на-день, я, можетъ-быть, сама привыкла къ этой счастливой беззаботности бдныхъ. Или характеръ мой таковъ отъ природы, или безпечность Жана успокоиваетъ меня на его счетъ, врно только то, что, при нашемъ свиданіи ныньче утромъ, никто изъ насъ не чувствовалъ ни малйшаго безпокойства. Жанъ доволенъ весьма-немногимъ! Онъ умренъ и здоровъ, какъ дикарь, и никогда не чувствовалъ себя крпче, какъ въ т два мсяца, которые жилъ въ лсу, проводя цлый день на ногахъ и ночуя всего чаще подъ открытымъ небомъ {Есть способы ночевать здорово на вольномъ воздух, не смотря на холодъ климата,— на-пр. способъ, извстный всмъ прасоламъ, но вроятно не приходящій въ голову ни кому изъ столичныхъ читателей. Говорятъ, что стоитъ войдти въ пастбище, поднять одного изъ воловъ на немъ лежащихъ, и самому лечь на его мсто. Когда начнешь зябнуть и почувствуешь сырость, нужно только поднять другаго вола. Мсто належанное въ-теченіи нсколькихъ часовъ воломъ, всегда совершенно просохло, и отличается пріятной и здоровой теплотою.}. Онъ увряетъ, что зрніе его прояснилось, что молодость его возвратилась, и что, еслибъ всегда была лто, онъ не имлъ бы никогда нужды жить въ селеніи. Но въ глубин сердца, онъ сохраняетъ неодолимую привязанность къ родной сторон, и, сверхъ того, бездйствіе не можетъ долго ему нравиться. Мы уговаривали его ныньче поселиться у насъ и жить подобно намъ, безъ заботы о завтрашнемъ дн. ‘Мста здсь много, и матеріаловъ довольно, — говорилъ ему батюшка, — ты можешь выстроить себ тутъ домъ. Я дамъ теб вдоволь и камня и стараго дерева на постройку. Буду помогать теб строить твой домъ, какъ ты помогалъ мн строить мой’. Но Жанъ ни за что не соглашался. ‘Что же, говоритъ онъ, буду я длать, чтобъ чмъ-нибудь наполнить свое время, когда вы поселите меня бариномъ? Доходовъ у меня нтъ, а я не хочу быть въ тягость вамъ въ-продолженіе какихъ-нибудь тридцати лтъ, которыя мн еще, можетъ-быть, остается прожить…. Еслибъ даже ваше состояніе позволяло, я умеръ бы со скуки. Хорошо вамъ, г. Антуанъ, вы воспитаны по-своему… Вы не тунеядецъ,— о нтъ, вы это доказали! Однако вамъ ничего не стоило вновь привыкнуть жить господиномъ, но мн, который уже не долженъ ни бгать, ни охотиться, не-ужь-то мн сидть сложа руки? Да я сойду съ ума въ первую же недлю’.

— Значитъ, сказалъ Эмиль, которому вспомнилась теорія отца о безпрерывномъ труд и старости безъ успокоенія:— Жанъ никогда не почувствуетъ потребности быть на своей ног, хотя длаетъ для того столько пожертвованій?

— Помилуйте, сказала Жильберта нсколько удивленная:— разв независимость и праздность одно и то же? Я не думаю. Жанъ страсно любитъ трудъ, и вся его независимость въ томъ, чтобъ выбирать трудъ, который ему нравится. Когда онъ работаетъ, чтобъ удовлетворить свой вкусъ и врожденную изобртательность, то работаетъ всего усердне.

— Да, вы правы! сказалъ Эмиль съ внезапной грустью: — въ этомъ все дло. Человкъ рожденъ всегда трудиться, но сообразно съ своими способностями и по мр удовольствія, которое находитъ въ труд. Ахъ, зачмъ я не искусный плотникъ! съ какою бы радостью пошелъ я работать вмст съ Жаномъ Жапплу, и въ пользу такого мудраго, безкорыстнато человка!

— Ахъ, сударь! сказала Жанилла, которая возвращалась, неся важно на голов глиняный сосудъ, чтобъ придать себ видъ силы:— вы говорите точнехонько какъ г-нъ Антуанъ. Вдь онъ, давича утромъ, хотлъ идти съ Жаномъ въ Гаржилесъ, чтобъ работать съ нимъ по-денно, какъ бывало прежде: такое доброе у него сердце! ‘Ты долго помогалъ мн содержать себя’ говорилъ онъ: теперь я буду помогать теб. Ты не хочешь принять мой столъ и мою квартиру: пріими по-крайней-мр мой трудъ, потому-что для меня цна егь будетъ излишкомъ.’ И графъ сдлалъ бы какъ говорилъ. Въ его лта и съ его званіемъ, онъ опять пошелъ бы стучать во всю голову по бревнамъ!

— Зачмъ же ты помшала ему, мама Жанилла? сказала Жильберта съ одушевленіемъ.— Зачмъ Жанъ упорно отказывался? Батюшка отъ этого не захворалъ бы, и это было согласно со всми благородными движеніями его жизни! Ахъ, почему и я также не могу владть топоромъ и пойдти въ ученицы къ человку, который такъ долго давалъ пропитаніе моему отцу,— между-тмъ, какъ, вовсе не понимая своей жизни, я выучилась пть и рисовать въ ваше угожденіе! Подлинно, женщины не годятся ни къ чему на этомъ свт!

— Что, что, женщины ни къ чему не годятся? подхватила Жанилла:— хорошо же, пойдемъ вмст, будемъ лазить по кровл, стругать бревна и вколачивать клинья. Право, я управлюсь еще лучше вашего, даромъ что стара и мала, а тмъ временемъ, вашъ папенька, который такъ же ловко владетъ руками, какъ лягушка хвостомъ, будетъ прясть наши кудели, а Жанъ гладить наше блье.

— Правда твоя, мама, отвчала Жанилла: — прялка моя готова, а я ничего ныньче не сдлала. Если мы поторопимся, то у насъ будетъ изъ чего сшить Жану суконное платье къ зим. Пріимусь работать и вознаграждать потерянное время, но ты все-таки не хочешь, чтосъ батюшка сдлался опять плотникомъ, когда ему это угодно.

— Узнайте же правду, сказала Жанилла съ видомъ торжественнаго признанія: — г-нъ Антуанъ никогда не бывалъ порядочнымъ рабочимъ. Въ немъ больше было усердія, чмъ искусства, и если я позволяла ему работать, то для того только, чтобъ онъ не скучалъ и не унывалъ. Спросите у Жана, не вдвое ли больше труда ему стоило поправлять ошибки графа, нежели когда бъ онъ работалъ одинъ? Но графъ имлъ видъ человка работящаго,— это нравилось заказчикамъ, и ему хорошо платили. А все-таки я никогда не была покойна въ то время и не жалю, что оно прошло. Я всегда боялась, чтобъ г-нъ Антуанъ не обрубилъ себ руки или ноги, думая, что рубитъ по бревну, или чтобъ не свалился съ лстницы, когда при разсянности своей расположится на ней словно какъ дома.

— Ты пугаешь меня, Жанилла, сказала Жильберта.— О! если это все было такъ, ты хорошо сдлала, что насмшками своими отклонила его отъ мысли пойдти работать. И тутъ, какъ во всемъ, ты наше провидніе!

Двица Шатобрёнъ говорила еще справедливе, нежели сама думала. Жанилла была ангеломъ-хранителемъ, приставленнымъ блюсти жизнь графа Антуана Шатобрёна. Безъ ея благоразумія, безъ материнскаго попеченія и безъ меткости ея сужденія, этотъ добрйшій человкъ не прошелъ бы сквозь нищету, не потерявъ нисколько въ моральномъ отношеніи. По-крайней-мр, онъ не сохранилъ бы своего наружнаго достоинства такъ же хорошо, какъ чистоту своихъ благородныхъ инстинктовъ. Онъ часто погршалъ бы отъ избытка покорности судьб и забвенія самого-себя. Наклонный къ искренности и щедрости, онъ сдлался бы невоздержнымъ, заимствовалъ бы недостатки простолюдиновъ вмст съ ихъ добрыми качествами, и можетъ-быть наконецъ заслужилъ бы отчасти презрніе, которое глупцы и тщеславные выскочки считали себя въ прав питать къ нему. Но, благодаря Жанилл, которая, не попереча ему въявь, всегда поддерживала равновсіе и возвращала умренность, онъ перенесъ испытаніе съ честью, и не пересталъ заслуживать расположеніе и почтеніе умныхъ людей.

Шумъ прялки Жильберты прервалъ разговоръ, или по-крайней-мр, сдлалъ его отрывочне. Она не хотла покидать работу, пока не кончитъ, и однакожь торопилась больше, нежели явная причина дятельности того требовала. Она просила Эмиля не скучать, слушая монотонное жужжанье, и пойдти осматривать развалины съ Жаниллою, но какъ Жанилла также хотла докончить свою кудель, то Жильберта торопилась вдвое, сама того не замчая, чтобъ кончить въ одно время съ нею, и пойдти вмст на прогулку.

— Мн стыдно своего бездйствія, сказалъ Эмиль, который не смлъ заглядываться на хорошенькія ручки и граціозныя движенія молодой двушки, боясь повстрчать маленькіе, зоркіе глаза Жаниллы:— нтъ ли у насъ для меня тоже какой-нибудь работы?

— А что вы умете длать? сказала усмхаясь Жильберта.

— Я думаю, все, что уметъ длать Сильвенъ Шарассонъ, — отвчалъ онъ.

— Послала бы я васъ поливать латукъ! сказала Жанилла, захохотавъ:— но это лишило бъ насъ вашей компаніи. Не хотите ли завести часы? они остановились.

— Да! они ужь три дня стоятъ, сказала Жильберта: — и я не могла пустить ихъ въ ходъ. Кажется, въ нихъ что-то сломалось.

— О! это мое дло, вскричалъ Эмиль:— я учился противъ воли, правда, немножко механик, и не думаю, чтобъ устройство этой кукушки было очень-сложно.

— А если вы совсмъ сломаете у меня часы? сказала Жанилла.

— Пусть ломаетъ, если угодно, — сказала Жильберта съ видомъ доброты, въ которомъ проявлялась щедрая безпечность отца ея.

— Прошу позволенія сломать ихъ, если такова ихъ судьба, — возразилъ Эмиль:— лишь бы мн позволили замнить ихъ другими.

— О! еще бы нтъ! Если это случится, сказала Жанилла:— отдайте мн точно такіе же, ни лучше, ни хуже, намъ такіе только и надо, они бьютъ ясно и не оглушаютъ.

Эмиль принялся за дло, снялъ нмецкую кукушку, и, разсмотрвъ ее, нашелъ, что слдовало немного счистить пыль внутри. Нагнувшись надъ столомъ подл Жильберты, онъ вычистилъ и тщательно сложилъ деревенскую машину, обмниваясь съ женщинами разговоромъ, гд шутливость установила родъ фамильярности. Говорятъ, что люди длаются откровенны и привязываются другъ къ другу, когда дятъ вмст, но еще больше, трудясь вмст, они чувствуютъ и допускаютъ дружескую короткость. Вс трое испытали это, кончивъ свою общую работу, они были почти членами одной семьи.

— Точно, это ваше дло,— сказала Жанилла, видя, что часы ходятъ,— вы почти настоящій часовщикъ. Да бишь! пойдемте теперь гулять: я сейчасъ засвчу фонарь, чтобъ водить васъ по подваламъ.

— Г-нъ Кардонне, сказала Жильберта, когда Жанилла вышла: — вы сейчасъ говорили, что сбираетесь обдать у маркиза Буагибо, могу ли спросить васъ, какое впечатлніе сдлалъ на васъ этотъ человкъ?

— Мудрено опредлить, отвчалъ Эмиль.— Смсь отвращенія и симпатіи, такая странная, что мн нужно еще много видть его и разсматривать, и еще думать потомъ, чтобъ разгадать этотъ непостижимый характеръ. Не знаете ли вы его, и не поможете ли мн понять?

— Я совсмъ его не знаю, мелькомъ видла разъ ила два въ жизни, хотя мы живемъ отъ него очень-близко, и, по разсказамъ объ немъ, очень желала бы поглядть на него поближе, но онъ прозжалъ верхомъ по одной дорог съ нами, и какъ скоро издалека замчалъ насъ съ батюшкой, пускался во всю рысь, кланялся намъ не глядя на насъ, даже по-видимому не зная кто мы, и исчезалъ быстро, — точно какъ-будто хотлъ скрыться въ пыли, которую поднимала его лошадь.

— И не смотря на такое близкое сосдство, графъ Шатобрёнъ не иметъ ни малйшихъ съ нимъ сношеній!

— Да! это очень-странно, сказала Жильберта, понизивъ голосъ съ видомъ наивной довренности: — но съ вами я могу говорить, г. Эмиль, потому-что, мн кажется, вы проясните сколько-нибудь эту тайну. Батюшка въ молодости былъ очень друженъ съ г-мъ Буагибо. Я это знаю, хотя самъ онъ никогда не говоритъ о томъ и хотя Жанилла уклоняется отъ отвта, когда я у нея спрашиваю, но Жанъ, которому не больше моего извстны причины ихъ разрыва, часто говаривалъ, что видалъ ихъ неразлучными. Это всегда заставляло меня думать, что г. Буагибо вовсе не такъ гордъ и не такъ холоденъ, какъ кажется, потому-что шутливость а живость моего отца не поладили бы съ надменнымъ характеромъ и черствымъ сердцемъ. Я должна также вамъ признаться, что подслушала нсколько мнній, высказанныхъ въ разговор у батюшки съ Жаниллою, въ т минуты, когда они думали, что я ихъ не слыхала. Батюшка говорилъ, что однимъ невознаградимымъ несчастіемь его жизни была потеря дружбы г. Буагибо, что онъ никогда не утшится въ этомъ, и что еслибъ могъ отдать одинъ глазъ, одну руку и одну ногу за возвращеніе этой дружбы, то не поколебался бы ни на минуту. Жанилла называла его жалобы глупостями и совтовала ему не длать никогда ни малйшей попытки, потому-что, какъ говорила она, ей короче извстно, что это за человкъ, и что онъ никогда не забудетъ причины ихъ ссоры. ‘Хорошо’, говорилъ батюшка: ‘по мн лучше были бы объясненія, упреки, дуэль, въ то время, когда мы были еще почти равныхъ силъ для поединка, нежели это непреклонное молчаніе и это ледяное упорство, которыя пронзаютъ мн сердце. Нтъ, Жанилла, нтъ, на этотъ счетъ я никогда не утшусь, и если умру не помирившись съ нимъ, то умру недовольный жизнью.’ Жанилла старалась развлечь его и успвала, потому-что батюшка очень-мягокъ и нженъ, онъ не любитъ отягощать другихъ своею горестью. Но вы, г. Эмиль, вы такъ любите своихъ родителей, вы поймете, что это тайное горе батюшки всегда лежитъ у меня на душ съ-тхъ-поръ, какъ я провдала о немъ. Не знаю, на что бы я не ршилась, чтобъ избавить его отъ этого горя. Цлый голъ безпрестанно думаю о томъ, и двадцать разъ мн снилось, что будто я пришла въ Буагибо, бросилась къ ногамъ этого суроваго человку и говорила ему: ‘Мой отецъ наилучшій изъ людей и врнйшій изъ друзей. Его добродтели сдлали его счастливымъ, не смотря на то, что онъ разорился, у него одно только горе, глубокое горе, которое вы можете уничтожить однимъ словомъ.’ Но онъ съ гнвомъ отталкивалъ меня и прогонялъ отъ себя. Я просыпалась вся въ испуг и разъ ночью, когда я закричала, произнося его имя, Жанилла вскочила, и обнимая меня сказала: ‘На что ты думаешь объ этомъ гадкомъ человкъ? онъ не иметъ никакой власти надъ тобою и не осмлится тронуть твоего батюшку.’ Поэтому я поняла, что Жанилла его ненавидитъ, но когда ей случается сказать что-нибудь противъ него, батюшка горячо вступается. Что же такое между ними? Можетъ-быть, сущіе пустяки. Дтская обидчивость, ссора по поводу охоты, какъ полагаетъ Жанъ Жаппллу. Если это точно такъ, то нельзя ли бы ихъ помирить? Батюшк также снится маркизъ Буагибо, и иногда онъ, засыпая на своемъ стул посла ужина, произноситъ его имя съ глубокой тоскою… Г-нъ Эмиль! я полагаюсь на ваше великодушіе и благоразуміе, вывдайте, если можно, отъ маркиза всю истину. Я всегда намревалась воспользоваться первымъ случаемъ постараться сблизить двухъ человкъ, такъ любившихъ другъ друга, и если
Жану удалось войдти совершенно въ прежнюю милость у маркиза, я многаго бы надялась отъ смлости и природнаго ума его. Но онъ также жертва странности этого лица, и я не вижу никого, кром васъ, къ кому бы могла прибигнуть за помощью.

— Будьте уврены, что отнын я непремнно буду стараться объ этомъ, отвчалъ съ жаромъ Эмиль.

Услышавъ, что возвращается Жанилла, которой маленькіе деревянные башмаки стучали по плитамъ, онъ вскочилъ на стулъ, какъ-будто прикрпляя часы, по въ-самомъ-дл желая скрыть сладкое волненіе, порожденное въ немъ довренностью Жильберты.

Жильберта также была встревожена, она сдлала большое усиліе, чтобъ открыть сердце свое молодому человку, котораго едва знала, а она не была ни такимъ ребенкомъ, ни такой поселянкою, чтобъ не понимала предловъ, приличія. Благородная двушка нсколько страдала уже отъ того, что имла большой секретъ отъ Жаниллы, но утшалась мыслью о чистот своихъ намреній, и не могла считать Эмиля способнымъ къ злоупотребленію. Первый разъ въ жизни ощутила она инстинктъ женской хитрости, при вход своей любезной няньки. Она чувствовала, что лицо ея горло, и нагнулась будто искать иголку, которую нарочно уронила.

Прозорливость Жаниллы была такимъ-образомъ обманута двумя дтьми, очень-неспособными на всякія другія хитрости, и вс весело отправились осматривать подземелья.

Подземелье, находившееся непосредственно подъ квадратнымъ павильйономъ, сообщалось съ поверхностью земли крутою лстницею, спускавшеюся до ужасной глубины въ утесъ. Жанилла шла впередъ, вольнымъ шагомъ, и въ ней замтенъ былъ навыкъ, который пріобрла она въ своей должности чичероне при путешественникахъ, Эмиль шелъ за нею, очищая дорогу Жильберт, которая не была ни робка, ни неловка, но за которую Жанилла безпрестанно трепетала.

— Берегись, милочка, кричала она ей поминутно.— Господинъ Эмиль, не давайте ей упасть! Она у насъ разсянна такъ же, какъ и ея батюшка, ужь это въ крови у нихъ. Такія дти, что убились бы сто разъ, еслибъ я не глядла за ними на всякомъ шагу!

Эмиль былъ радёхонекъ принять на себя отчасти роль Жаниллы. Онъ отталкивалъ ногою обломки, и какъ лстница становилась все круче и избите, то счелъ себя съ правь подать руку, отъ которой сперва отказались, но которую потомъ приняли, какъ довольно-нужное пособіе.

Кто опишетъ пылъ и упоеніе первой любви въ энергической душъ? Эмиль такъ сильно задрожалъ, взявъ руку Жильберты въ свою руку, что не могъ уже ни говорить, ни шутить съ Жаниллой, ни отвчать Жильберт, которая также еще шутила, но мало-по-малу совершенно смутилась и не могла вымолвить слова.

Такъ они сошли только съ дюжину ступенекъ, но, въ-теченіе этой минуты, время не существовало для Эмиля, и когда онъ провелъ вою слдующую ночь въ припоминаніи этой минуты, ему показалось, что онъ прожилъ столтіе. Съ-тхъ-поръ, вся предшествовавшая жизнь его явилась ему какимъ-то сномъ, и личность его какъ-бы преобразилась. Напоминалъ ли онъ дни дтства, годы школы, скуку и радость ученья, онъ уже не былъ страдательнымъ и скованнымъ существомъ, какимъ дотол себя чувствовалъ: то былъ любовникъ Жильнерты, пережившій эту жизнь, теперь радостную, озаренную новымъ свтомъ. Онъ видлъ себя дитятей, видлъ себя рзвымъ школьникомъ, потомъ мечтательнымъ и безпокойнымъ студентомъ, и эти лица, казавшіяся ему различными, подобно фазамъ его жизни, снова становились въ его глазахъ единымъ существомъ, существомъ привилегированнымъ, которое торжественно шествовало къ тому дню, когда рука Жильберты должна была попасть въ его руку.

Подземная лстница вела къ подошв утесистаго холма, на которомъ стоялъ замокъ. То былъ ходъ для вылазокъ въ случа осады, и Жанилла разсыпалась въ похвалахъ этому трудному и ученому устройству. Не смотря на совершенное равенство, въ какомъ она жила съ своими господами и отъ котораго бы ни за что не отреклась, сознавая вполн права свои, крошечная женщина имла странныя феодальныя понятія, и, въ силу отождествленія съ развалинами Шатобрёна, удивлялась всему въ этомъ прошедшемъ, которое, правду сказать, представляла себ очень-смутно. Можетъ-быть также, находила она нужнымъ поунять предполагаемую мщанскую гордость Эмиля, превознося передъ нимъ старинное могущество предковъ Жильберты.

— Смотрите, сударь, говорила она, водя его изъ тюрьмы въ тюрьму:— вотъ куда сажали людей на усмиреніе. Можете еще увидть тутъ желзныя кольца, къ которымъ привязывали скованныхъ узниковъ. Вотъ подвалъ, гд, говорятъ, трое бунтовщиковъ были пожраны огромнымъ змемъ. Тогдашніе бар, видно, имли кое-что такое въ своемъ распоряженіи… Сейчасъ мы вамъ покажемъ секретныя темницы, тутъ ужь было не до шутокъ! О! еслибъ вы побывали здсь до революціи, то наврное бы скоре крестились, нежели смялись.

— Къ-счастію, теперь здсь можно смяться, сказала Жильберта:— и думать о чемъ-нибудь другомъ, кром этихъ ужасныхъ легендъ. Благодарю Бога, что я родилась въ такое время, когда имъ едва врится, и люблю наше старое гнздо, какъ оно теперь есть, безвредное и навсегда разоренное. Ты сама знаешь, Жанилла, что батюшка всегда говоритъ кюзіонскимъ обывателямъ, когда они приходятъ просить у насъ камней на постройку домовъ. ‘Берите, дтушки, берите, въ первый разъ они пойдутъ на что-нибудь доброе!’

— Нужды нтъ, возразила Жанилла:— а все что-нибудь да значитъ быть, нкогда первыми людьми въ цломъ краю и господами всхъ и каждаго!

— Да, сказала двушка:— тмъ лучше чувствуется удовольствіе не пугать никого.

— О! такой слав и такому счастію я вполн завидую! воскликнулъ Эмиль.

V.
Талисманъ.

Еслибъ за недлю Жильберт сказали, что прійдетъ время, когда спокойствіе сердца ея нарушится странными потрясеніями, когда кругъ ея привязанностей не только расширится, чтобъ принять въ себя чужаго человка вслдъ за отцомъ ея, Жаниллою и плотникомъ, но внезапно разорвется, чтобъ помстить новое имя посреди этихъ драгоцнныхъ именъ, она ни за что не поврила бы такому чуду и испугалась бы его. Однакожь, она смутно чувствовала, что теперь образъ молодого человка съ черными кудрями, съ огненнымъ взоромъ, съ стройнымъ станомъ, слдовалъ за ней повсюду и не разлучался съ нею даже во сн. Она отвергала такую судьбу, но не могла отъ нея избавиться. Ея кроткая, чистая душа не кидалась на встрчу упоенію, ее посщавшему, но она должна была испытать его, и уже испытывала съ той поры, когда рука Эмиля дрожала и трепетала, прикасаясь къ ея рук. Безмрно, таинственно могущество влеченія, котораго ничто не можетъ одолть и которое располагаетъ юношествомъ прежде, чмъ оно успетъ опознаться и приготовиться къ нападенію или оборон!

Нсколько-встревоженная первыми порывами этого тайнаго пламени, Жильберта приняла ихъ сначала играючи. Ясность ея не потускнела отъ нихъ, и между-тмъ, какъ Эмиль уже принужденъ былъ длать усилія, чтобъ скрывать свое волненіе, она еще улыбалась и говорила непринужденно, въ ожиданіи, пока скорбь о его удаленіи и желаніе видть его дадутъ ей понять, что его присутствіе обращается для нея въ неизбжную потребность. Жанилла не покидала ихъ больше, но нечувствительно разговоръ ихъ перешелъ на предметы, въ которыхъ Жанилла, не смотря на свою смышленость, мало разумла. Жильберта была основательно обучена, сколько можетъ выучиться двушка въ парижскомъ пансіонъ, и, надо сказать правду, женское воспитаніе въ послднія двадцать лтъ значительно подвинулось впередъ въ большей части этихъ заведеній. Свднія, здравый смыслъ и поведеніе женщинъ, управляющихъ ими, также улучшились, и заслуженые люди не считали для себя унизительнымъ читать курсы исторіи, литературы и первыхъ основаній наукъ для этой понятливой и прозорливой половины человческаго рода.

Жильберта получила нкоторыя понятія о томъ, что называется пріятными искусствами, но, повинуясь въ этомъ вол отца, она больше устремляла вниманія на развитіе серьезныхъ способностей. Рано почувствовала она, что изящныя искусства будутъ ей слабою опорою въ бдной и уединенной жизни, что домашніе труды займутъ у нея много времени, и что, обреченная на рукодлье и трудъ, она должна была образовать свой умъ, чтобъ не страдать отъ пустоты мысли и безпорядочности воображенія. Одна надзирательница, женщина съ достоинствами, которую она сдлала своимъ другомъ и повренною своей стсненной участи, такъ направила употребленіе ея способностей, и молоденькая двушка, понимая мудрость ея совтовъ, охотно покорилась имъ. Между-тмъ, любовь къ ученію и. умственнымъ занятіямь послужили для бдняжки источникомъ нкотораго страданія, съ-тхъ-поръ, какъ она жила безъ книгъ посреди развалинъ Шатобрёна. Господинъ Антуанъ готовъ бы былъ на вс пожертвованія, чтобъ доставать ей книгъ, еслибъ могъ постигнуть ея желаніе, но Жильберта, видвшая недостаточность ихъ средствъ, и желавшая больше всего, чтобъ благоденствіе отца не потерпло никакого лишенія, остерегалась, упоминать о томъ. Жанилла разъ-навсегда сказала себ, что ея дочка была уже довольно учена, и, судя о ней по самой-себ, сама еще тшась нарядами, она употребляла небольшой остатокъ своей разсчетливой экономіи на то, чтобъ отъ времени до времени длать ей ситцевое платье, или покупать кружева. Жильберта показывала видъ, будто принимаетъ эти подарки съ чрезвычайною радостью, чтобъ нисколько не уменьшить того удовольствія, которое находила въ этомъ Жанилла. Но украдкою она вздыхала, полагая, что за ту умренную цну, которой стоютъ эти тряпки, можно бы пріобрсть какую-нибудь хорошую книгу. Она употребляла свои досужные часы на безпрестанное перечитыванье немногихъ книгъ, которыя привезла съ собою изъ пансіона, и знала ихъ почти наизусть. Разъ или два, не говоря ни слова о своемъ намреніи, она убдила Жаниллу, управлявшую ихъ общимъ доходомъ и расходомъ, отдать ей деньги, назначавшіяся на новый нарядъ. Но тогда случалось, что Жану были нужны башмаки, либо бдные люди сосдняго селенія нуждались въ бль для дтей, и Жильберта тратилась на то, что называла нужнйшимъ, откладывая до благопріятнйшаго для всхъ времени покупку книгъ. Кюзіонскій священникъ ссужалъ ей сокращенныя творенія нкоторыхъ отцовъ церкви и жизнеописанія святыхъ угодниковъ, которыя долго служили ей отрадою: когда не изъ чего выбирать, умъ принужденъ бываетъ любить серьезно вещи вопреки молодости, которая влечетъ его къ не столь степеннымъ занятіямъ. Для хорошихъ умовъ такая крайность бываетъ иногда благотворна, и когда Жильберта наивно жаловалась Эмилю на свое невжество, онъ, напротивъ, удивлялся, что она такъ свдуща въ нкоторыхъ основныхъ вещахъ, о которыхъ онъ судилъ по чужимъ словамъ, не углубляясь въ нихъ.

При при помощи любви и энтузіазма, онъ скоро началъ находить Жильберту чудомъ совершенства, умнйшимъ и добрйшимъ изъ человческихъ существъ,— и, относительно, это была правда. Превосходнйшее и лучшее существо — то, которое наиболе симпатизируетъ съ нами, наиболе понимаетъ насъ, наилучше уметъ развивать и питать въ насъ все, что мы имемъ въ душ своей лучшаго, словомъ,— то, которое сдлало бы нашу жизнь всего сладостне и полне, еслибъ намъ возможно было совершенно слить его жизнь съ нашею. ‘О! я хорошо сдлалъ, что досел, сохранилъ сердце двственнымъ и жизнь чистою’, думалъ Эмиль: — ‘и благодарю Тебя, Господи, что Ты помогъ мн! ибо вотъ во-истинну та, которая суждена мн, и безъ которой я вчно бы только прозябалъ и страдалъ’.

Въ общемъ разговор, Жильберта выказала свое прискорбіе о недостатк книгъ, и Эмиль тотчасъ угадалъ, что это прискорбіе было глубже, нежели сколько выказывала она Жанилл. Онъ съ горестію подумалъ, что, кром трактатовъ о торговл и спеціальной промышлености, въ дом отца его не было ни одной книги, и что, думая возвратиться въ Поатье, онъ оставилъ тамъ небольшое число литературныхъ произведеній, какія имлъ у себя. Но Жильберта намекнула, что въ Вуагибо была большая библіотека. Жанъ нкогда работалъ въ одной обширной комнат, наполненной книгами, и какъ жаль было, что графъ съ маркизомъ не видались, а то можно было бы воспользоваться такимъ сосдствомъ!

Тутъ Жанилла, вязавшая ходя, приподняла голову.

— Чай, это куча старыхъ прескучныхъ книгъ, сказала она:— и я съ своей стороны ни за что бы не заглянула въ нихъ, я боялась бы, чтобъ не сдлаться такимъ же помшаннымъ, какъ тотъ, кто занимается ихъ чтеніемъ.

— Стало-быть, г-нъ Буагибо много читаетъ? спросила Жильберта,— врно, онъ очень-ученый человкъ?

— Что жь проку, что онъ столько читаетъ и сдлался такимъ ученымъ? Онъ никогда ни съ кмъ не длился этимъ, и самъ не сдлался отъ-того ни нжне, ни любезне.

Чтобъ больше не говорить о человк, котораго не терпла, не приводя, однакожь, тому причинъ,— Жанилла отошла на нсколько шаговъ по лугу къ своимъ козамъ, какъ-будто за тмъ, чтобъ помшать имъ щипать виноградъ, вившійся при вход въ квадратный павильйонъ. Эмиль воспользовался мгновеніемъ и сказалъ Жильберт, что если въ-самомъ-дл въ Буагибо было такъ много книгъ, то у нея скоро будетъ ихъ вдоволь, хотябъ онъ принужденъ былъ таскать ихъ украдкою.

Жильберта поблагодарила его только улыбкою, не смя сопровождать ее взглядомъ: она начинала чувствовать себя немного-принужденною въ разговор съ нимъ, когда Жаниллы не было подл нихъ.

— Ай-да графъ Антуанъ! сказала Жанилла, приближаясь:— онъ не торопится домой. Я ужь его знаю: онъ съ кмъ-нибудь заболтался! встртилъ старинныхъ пріятелей, угощаетъ ихъ подъ елкою, забываетъ время и тратитъ деньги! А тамъ, смотришь, какой-нибудь попрошайка захочетъ у него занять десятокъ или полтора франковъ, либо пригласитъ купить какую-нибудь дрянную козу, или нсколько паръ тощихъ гусей,— онъ и согласится! Готовъ бы отдать все, что есть при немъ, еслибъ не боялся, что дома побранятъ. Ну, хоть бы вотъ теперь: погналъ шестерыхъ барановъ, и если принесетъ въ кошельк только пятерыхъ, какъ часто случается, кончено! впередъ онъ не пойдетъ безъ меня на ярмарку! Четыре часа уже бьетъ (благодаря г-ну Эмиліо, который такъ славно заставилъ бить часы), а я уврена, что твой батюшка разв-разв только теперь собрался домой.

— Четыре часа! вскричалъ Эмиль: — самое время, когда г-нъ Буагибо садится за столъ. Мн нельзя терять ни минуты..

— Такъ позжайте скоре, сказала Жильберта: — не надо его раздражать противъ насъ еще боле.

— Вотъ еще! велика важность, что онъ на насъ сердится! подхватила Жанилла.— Ну, такъ вы непремнно хотите ухать, не видавшись съ господиномъ Антуаномъ?

— Что жь длать, хоть мн и жаль…

— Куда двался разбойникъ Шарассонъ? закричала Жанилла.— Врно, спитъ завалившись гд-нибудь и не думаетъ подать вамъ лошадь! О, ужь если графа нтъ дома, Сильвена не спрашивайте. Эй, негодный шалунъ! куда ты запропастился?

— Зачмъ вы не снабдите меня какимъ-нибудь талисманомъ? сказалъ Эмиль Жильберт, пока Жанилла искала Сильвена и кликала его боле громкимъ, нежели точно ссрдитымъ голосомъ.— Я сбираюсь, какъ бродячій рыцарь, проникнуть въ пещеру стараго волшебника, чтобъ попытаться похитить у него его тайны и слова, которыя должны положить конецъ вашимъ безпокойствамъ.

— Возьмите, сказала Жильберта, усмхаясь и отнимая цвтокъ отъ своего пояса: — вотъ намъ лучшая роза моего сада: можетъ-быть, въ ея благоуханіи окажется благодтельная сила, которая усыпитъ осторожность и смягчитъ жестокость нашего врага. Положите ее къ нему на столъ и постарайтесь, чтобъ онъ полюбовался сю и понюхалъ. Онъ любитель садоводства и не иметъ, можетъ-быть, въ своихъ большихъ цвтникахъ такого прекраснаго куста, какъ этотъ — произведеніе моихъ прошлогоднихъ прививковъ. Еслибъ я была владтельницей замка тхъ старыхъ временъ, о которыхъ жалетъ Жанилла, я знала бы, можетъ-быть, какое-нибудь заклинаніе, чтобъ придать этому цвтку волшебную силу. Но теперь, бдная двушка, я умю только молиться Богу, и прошу Его пролить кротость въ это жестокое сердце, какъ проливалъ Онъ росу въ эту розовую почку, чтобъ открыть ее.

— Не-уже-ли, въ-самомъ-дл, я буду принужденъ оставить ему свой талисманъ? сказалъ Эмиль, спрятавъ розу на груди:— неуже-ли не долженъ сохранить ее у себя, чтобъ она пригодилась въ другой разъ?

Тонъ, какимъ онъ сдлалъ свой вопросъ, и волненіе, написанное на лиц его, на минуту изумили простосердечную Жильберту. Она поглядла на него съ недоумніемъ, еще не понимая, что за цну онъ придавалъ цвтку, снятому съ ея груди. Сперва она улыбнулась на слова его, какъ на шутку, потомъ покраснла, и какъ въ эту минуту возвратилась Жанилла, то она ничего не отвчала.

Упоенный любовью, Эмиль съ дерзкой быстротою поскакалъ по опасной тропинк холма. Спустившись внизъ, онъ осмлился оглянуться, и увидлъ, что Жильберта, съ своей терассы, усаженой розанами, провожала его глазами, хотя по-видимому и занималась подрзываніемъ своихъ любимыхъ растеній. Одта она была въ этотъ день не лучше прочихъ дней. Платье ея было чисто, какъ бывало чисто все, что проходило сквозь заботливыя руки Жаниллы, но оно было такъ часто мыто и глажено, что изъ лиловаго сдлалось неопредленнаго цвта, подобнаго тому, какой принимаютъ гортензіи, когда вянутъ. Роскошные русые волосы, возмущаясь противъ завивокъ, на нихъ наложенныхъ, вырывались изъ этой неволи, и образовывали словно золотой внецъ вокругъ ей головки. Бленькій, уютный воротничокъ орамливалъ ея прекрасную шею и давалъ угадывать изящный контуръ плечъ. Эмилю показалась она сіяющею, при солнечныхъ лучахъ, которые падали на нее перпендикулярно, а она и не думала заслоняться отъ нихъ. Загаръ не могъ коснуться столь роскошнаго тла, и она казалась тмъ свже, чмъ туалетъ ея былъ блдне и полиняле. Притомъ же, воображеніе двадцати-лтняго влюбленнаго юноши такъ богато, что не затрудняется нарядомъ. Полинялое платьице приняло въ глазахъ Эмиля цвтъ прекрасне цвта всхъ тканей Востока, и онъ спрашивалъ себя, почему живописцы временъ возрожденіф не умли такъ великолпно одвать свои радостныя и ликующія женскія фигуры.

Нсколько минутъ стоялъ онъ прикованный къ мсту, не имя силъ удалиться, и еслибъ не горячность лошади, которая грызла удила и била копытомъ, онъ совершенно позабылъ бы, что маркизу Буагибо приходится ждать его еще съ часъ. Надлежало сдлать нсколько объздовъ, чтобъ достигнуть подошвы холма, и однакожь вертикальное разстояніе было не такъ велико, чтобъ молодые люди не могли ясно сидть другъ друга. Жильберта поняла медленность всадника, который не могъ ршиться потерять ее изъ вида, она вошла въ розовые кусты, чтобъ скрыться, но еще долго глядла на него сквозь втви. Жанилла стояла на противоположной тропинк, чтобъ встртить господина Антуана. Только послышавъ голосъ отца, Жильберта очнулась отъ обаянія, которое ее удерживало. Въ первый разъ она дозволила Жанилл опередить себя встртить его и принять его дорожную суму и палку.

По мр приближенія къ замку маркиза Буагибо, Эмиль составлялъ и сто разъ передлывалъ планъ аттаки крпости, въ которой заперлось это непостижимое существо. Увлекаемый своимъ романическимъ умомъ, онъ воображалъ, что судьба Жильберты, слдовательно и собственная его судьба, начертаны таинственными буквами въ какомъ-нибудь сокровенномъ поко стараго замка, котораго высокія срыя стны постепенно открывались передъ нимъ. Большой, мрачный, печальный и замкнутый, подобно своему старому владльцу, уединенный замокъ какъ-будто вызывалъ дерзкое любопытство. Но Эмиль и безъ того уже былъ подстрекаемъ страстнымъ желаніемъ. Повренный и уполномоченный Жильберты, онъ прижималъ къ губамъ уже увядшую розу и говорилъ самъ-себ, что у него достанетъ твердости и ловкости для преодолнія всхъ препятствій.

Онъ нашелъ маркиза Буагибо на крыльц, маркизъ былъ не занятъ и безстрастенъ по обыкновенію. Онъ поспшилъ извиниться въ замедленіи, причиненномъ обду стараго дворянина, ссылаясь на то, что сбился съ дороги, и что, не зная мстности, потратилъ боле двухъ часовъ на отъисканіе пути. Г-нъ Буагибо не разспрашивалъ его о дорог, какою онъ халъ: онъ какъ-будто боялся, чтобъ не упомянули имя Шатобрёна, но по утонченной вжливости уврялъ, что не примтилъ времени и не думалъ скучать ожиданіемъ. Однакожъ, его что-то тревожило, какъ Эмиль скоро догадался что нкоторымъ сбивчивымъ словамъ, и молодому человку показалось, что, посреди глубокой скуки одиночества, раздражительность стараго маркиза живо пострадала отъ неаккуратности молодого человка.

Обдъ былъ отличный и подавался съ строгой пунктуальностью старымъ слугою. Это былъ единственный видимый служитель замка. Прочіе, забившись въ кухню, помщавшуюся въ подвал, не показывались. Какъ видно, на этотъ счетъ существовало особое приказаніе, и старшина слугъ одинъ имлъ даръ не отягощать взоровъ господина. Этотъ старикъ былъ дряхлъ, но такъ привыченъ къ своей служб, что маркизъ почти ничего ему не приказывалъ, и когда случалось, что тотъ не угадывалъ его воли, то достаточно было знака, чтобъ старый дворецкій понялъ ее. Его глухота, по-видимому, сообразовалась съ лаконизмомъ г-на Буагибо, и можетъ-быть маркизъ былъ также не прочь держать, подл себя человка, котораго потускшее зрніе не могло читать что-либо на его физіономіи, этотъ старикъ былъ скоре машина, нежели служитель, и лишенный за дряхлостію возможности сноситься съ мыслью подобныхъ себ, онъ потерялъ всякое желаніе къ тому и потребность. Понятно было, какъ эти два старика были способны ужиться другъ съ другомъ, не думая скучать одинъ другимъ: такъ мало замтно было въ нихъ наружной жизни.

Обдъ шелъ не скоро, но въ порядк. Собесдники пробыли два часа за столомъ. Эмиль примтилъ, что хозяинъ почти ничего не лъ, а если и бралъ что-нибудь въ ротъ, то для того только, чтобъ поощрять своего гостя отвдывать вс блюда, которыя были многочисленны и изъисканны. Вина были отборныя, и старыя. Мартенъ подавалъ горизонтально, безъ малйшаго потрясенія, тарлки, покрытыя давнишней и почтенной плесенью. Маркизъ едва обмачивалъ губы и длалъ знакъ старому слугъ наливать стаканъ Эмилю, который, привыкши къ большой воздержности, наблюдалъ за собою, чтобъ не дозволить разсудку упасть подъ столь многократными пробами разныхъ образчиковъ барскаго погреба.

— Это вашъ обыкновенный столъ, маркизъ? спросилъ онъ, дивясь пышности такого обда для двухъ персонъ.

— Я… я право не знаю, отвчалъ маркизъ: — я въ это не вмшиваюсь, Мартенъ завдываеть у меня домомъ. Я никогда не имю аппетита и не примчаю, что мъ. Разв вы находите, что обдъ хорошъ?

— Превосходенъ, и если бъ я часто имлъ честь бывать за вашимъ столомъ, то попросилъ бы Мартена угощать меня не такъ роскошно, потому-что боялся бы сдлаться лакомкою.

— Почему жь и нтъ? Это такое же наслажденіе, какъ и всякое другое. Счастливъ тотъ, кто его находитъ!

— Но есть наслажденія боле благородныя и мене убыточныя, возразилъ Эмиль,— столько людей на свт нуждаются въ необходимомъ, что мн было бы стыдно обратить въ потребность излишество.

— Правда ваша, сказалъ г-нъ Буагибо съ обычнымъ вздохомъ.— Пожалуй, я скажу Мартену, чтобъ онъ готовилъ для васъ попроще въ другой разъ. Онъ полагалъ, что въ ваши лта должно имть большой аппетитъ, но, кажется, вы кушаете, какъ человкъ, который ужь вышелъ изъ юношескаго возраста. Который вамъ годъ?

— Двадцать-одинъ.

— Я считалъ васъ старше.

— По лицу моему?

— Нтъ, по вашимъ идеямъ.

— Желалъ бы я, чтобъ батюшка слышалъ ваше мнніе,— маркизъ, и чтобъ съ нимъ согласился, отвчалъ Эмиль улыбаясь: — потому-что онъ до-сихъ-поръ обращается со мною, какъ съ ребенкомъ.

— Что за человкъ вашъ батюшка? спросилъ г-нъ Буагибо съ простодушіемъ разсянности, которое отнимало у вопроса все, могущее въ немъ показаться невжливымъ съ перваго взгляда.

— Мой отецъ, отвчалъ Эмиль:— для меня другъ, котораго уваженія я ищу и котораго порицанія страшусь. Вотъ что могу сказать вамъ лучшаго, чтобъ представить энергическій, строгій и правдивый его характеръ.

— Я слыхалъ, что онъ человкъ очень-способный, очень-богатый и страстно-любящій имть вліяніе на дла. Это не худо, если онъ пользуется этимъ вліяніемъ въ добрую сторону.

— А какое, по вашему мннію, маркизъ, наилучшее употребленіе можно длать изъ вліянія на дла?

— Ну! объ этомъ было бы долго говорить! отвчалъ вздыхая маркизъ: — вы врно это знаете не хуже моего.

Подстрекнутый на мигъ откровенностью, которую Эмиль обнаружилъ передъ нимъ, чтобъ вызвать и это откровенность, маркизъ снова впалъ въ свое оцпененіе, словно боялся сдлать усиліе выйдти изъ него.

‘Надо непремнно разбить эту вковую льдину, подумалъ Эмиль:— можетъ-быть, оно не такъ трудно, какъ полагаютъ. Можетъ-быть, я первый сдлаю такую попытку!’

Умалчивая, какъ и слдовало, объ опасеніяхъ, которыя внушало елу честолюбіе отца, и о печальной борьб ихъ взаимныхъ мнній, онъ съ увлеченіемъ и жаромъ заговорилъ о своихъ врованіяхъ, своихъ симпатіяхъ, даже о своихъ грезахъ на-счетъ будущности человческой семьи. Онъ полагалъ, что маркизъ пріиметъ его за сумасброда, и старался вызвать опроверженія, которыя позволили бы ему наконецъ проникнуть въ эту таинственную душу.

‘Нельзя ли добиться выходки презрнія или негодованія?’ думалъ онъ:— ‘тогда бы я увидлъ крпкую и слабую сторону этого человка.’

И, самъ того не подозрвая, онъ принялъ съ маркизомъ ту же тактику, какой предъ тмъ слдовалъ отецъ его въ разговор съ нимъ-самимъ: пустился ниспровергать и разрушать все, что полагалъ боле или мене неприкосновеннымъ въ глазахъ стараго легитимиста: дворянство на равн съ деньгами, большую собственность, могущество отдльныхъ лицъ, порабощеніе массъ, іезуитскій католицизмъ, неравенство правъ и наслажденій, основу существующихъ обществъ, господство мужчины надъ женщиною, принимаемою за товаръ въ брачныхъ, договорахъ и за собственность въ ученіи публичной морали, — словомъ, вс т языческіе законы, которые божественное ученіе не успло еще истребить въ гражданскихъ обществахъ и которые допустила политика средне-вковой церкви въ Западной-Европ.

Господинъ Буагибо по-видимому слушалъ внимательне обыкновенного, его большіе голубые глаза округлились, какъ-будто, за отсутствіемъ вина, котораго онъ не пилъ. Нечаянность такой деклараціи правъ человка привела его въ тяжкое остолбенніе, Эмиль поглядывалъ на свои стаканъ, налитый столтнимъ токайскимъ виномъ, и намревался прибгнуть къ нему для того, чтобъ придать себ пыла, если натуральнаго жара его юнаго энтузіазма будетъ недостаточно для растопленія снговой лавины, висвшей надъ нимъ.

Но онъ не имлъ нужды въ этомъ источник изобртенія, и слишкомъ ли отвердлъ снгъ, такъ-что не могъ оторваться отъ ледника, или, показывая внимательный видъ, маркизъ Буагибо ничего не слышалъ, однакожь запальчивая проповдь современнаго человка не была прервана и докончилась среди глубокаго молчанія.

— Что же, г-нъ маркизъ? сказалъ Эмиль, дивясь его апатической терпимости: — согласны ли вы съ моими мнніями, или находите ихъ нестоющими опроверженія?

Господинъ Буагибо не отвчалъ, слабая усмшка мелькала на губахъ его, которыя раскрылись-было для отвта и только испустили загадочный вздохъ. Но онъ положилъ свою руку на руку Эмиля, и юнош показалось, что холодная влажность придавала въ ту минуту нкоторый признакъ жизни этой каменной рук.

Наконецъ онъ всталъ и сказалъ:

— Пойдемте пить кофе въ паркъ…

Посл паузы, онъ прибавилъ, какъ-будто доканчивая вслухъ фразу, начатую про-себя:

— Потому-что я совершенно одного съ вами мннія.

— Не-уже-ли? вскричалъ Эмиль, смло взявъ подъ руку стараго маркиза.

— Почему жь бы и нтъ? возразилъ тотъ спокойно.

— То-есть, ко всему этому вы равнодушны?

— О, если бы такъ! отвчалъ г. Буагибо со вздохомъ, выразительне прежнихъ.

VI.
Оттепель.

Эмиль видлъ паркъ Буагибо только черезъ изгородь и сквозь ршетку. Его поразила красота этого мста, могучесть растеній и удачное ихъ расположеніе. Натура много длала, но искусство пособляло ей весьма-разумно. Покатая мстность представляла тысячу живописныхъ видовъ, и обильный ручей, вырывавшійся изъ среды скалъ, извивался по всмъ направленіямъ, поддерживая свжесть подъ этими великолпными тнями. Дно его и противоположный откосъ оврага, принадлежавшіе также маркизу, покрыты были густой растительностію, которая закрывала часть стнъ и изгородныхъ кустарниковъ, такъ-что со всхъ возвышеній, откуда можно было любоваться огромнымъ и роскошнымъ пейзажемъ, казалось, будто паркъ досягаетъ горизонта.

— Какое восхитительное мсто! сказалъ Эмиль: — довольно видть его, чтобъ увриться, что вы великій поэтъ.

— Такихъ какъ я великихъ поэтовъ много на свт, отвчалъ маркизъ: — то-есть людей, которые чувствуютъ поэзію, не будучи въ силахъ проявлять ее.

— Разв сказанное или написанное слово есть единственный способъ проявленія? возразилъ Эмиль.— Разв живописецъ, величаво изображающій природу, не поэтъ? Если жь онъ поэтъ, то и художникъ, создающій на самой природ, видоизмняющій природу, чтобъ раскрыть всю красоту ея, разв не творитъ великаго поэтическаго проявленія?

— Вы наклоняете это въ выгодную сторону, сказалъ г-нъ Буагибо тономъ лниваго снисхожденія, нечуждаго однакожь благосклонности.

Но Эмиль лучше бы желалъ отъ него опроверженія, чмъ этого безпечнаго согласія со всякой мыслью, и уже боялся, что главная аттака его будетъ неудачна. ‘Что бы такое выдумать, чтобъ разгорячить его и вывести изъ себя?’ разсуждалъ онъ. ‘Ни одна знаменитая въ исторіи осада не сравнится съ этою!’

Кофе былъ поданъ въ хорошенькой швейцарской сырн,— которой опрятность очаровала на мигъ Эмиля. Но отсутствіе людей и домашнихъ животныхъ въ этомъ сельскомъ убжищ замчалось такъ скоро, что нельзя было поддаться ни малйшему обману. Все, однакожь, было, чему слдовало быть: и холмъ покрытый мхомъ и поросшій елями, и струя кристальной воды, падающая у двери въ каменную колоду и вытекавшая оттуда: съ тихимъ журчаньемъ, и домикъ, весь сдланный изъ смолистыхъ деревьевъ, кокетливо украшенный балюстрадами и прислоненный къ гранитной скал, и хорошенькая кровля его съ большими закраинами, и внутренность меблированная по-нмецки, даже съ синей глиняной посудою: все это новое, чистое, блестящее, глухое и пустынное, походило скоре на красивую Фрейбургскую игрушку, чмъ на сельскій домикъ. Даже мертвенныя и холодныя фигуры стараго маркиза и его дряхлаго дворецкаго напоминали раскрашенныя деревянныя фигуры, поставленныя туда для довершенія сходства.

— Вы врно бывали въ Швейцаріи, маркизъ, сказалъ Эмиль: — и эта сырня есть ваше любимое воспоминаніе?

— Я мало путешествовалъ, отвчалъ г-нъ Буагибо: — хотя отправился однажды съ намреніемъ объхать весь свтъ. На дорог попалась мн Швейцарія, мстами и понравились, и я не похалъ дальше, разсудивъ, что наврно мудрено будетъ найдти что-нибудь лучше…

— Какъ видно, вы предпочитаете здшнюю сторону всмъ, другимъ, и воротились въ нее навсегда?

— Навсегда, разумется.

— Это Швейцарія въ миньятюр, и если воображеніе тутъ не такъ сильно возбуждается величественными видами, за то и опасности прогулки не такъ велики…

— Я имлъ причины поселиться въ этомъ помсть.

— Смю ли спросить объ нихъ?

— Разв вы въ-самомъ-дл любопытствуете ихъ знать? сказалъ маркизъ съ двусмысленной улыбкою.

— Любопытствую? нтъ, не любопытствую въ пошломъ и смшномъ значеніи этого слова, но, въ мои лта, участь другихъ, какъ и своя собственная, бываетъ загадкою, и всегда думается, что въ опытности и мудрости нкоторыхъ людей найдешь полезное поученіе.

— Почему вы говорите нкоторыхъ людей? Разв я не похожъ на всхъ?

— О! нисколько, маркизъ!

— Вы очень удивляете меня, возразилъ г-нъ Буагибо ршительно такимъ же тономъ, какимъ за нсколько минутъ сказалъ: — я совершенно одного съ вами мннія.

И онъ прибавилъ:

— Кладите же сахара въ свой кофе.

— Еще боле удивляюсь, сказалъ Эмиль, взявъ машинально сахаръ:— какъ вы не примтили, что ваше уединеніе, ваша серьёзность, даже смю сказать ваша меланхолія,, имютъ въ себ много поразительнаго и торжественнаго для такого ребенка, какъ я.

— Разв я васъ пугаю собою? сказалъ господинъ Буагибо съ глубокимъ вздохомъ.

— Очень пугаете, маркизъ, признаюсь вамъ откровенно, но не пріймите этой наивности въ худую сторону: ровно столько же врно и то, что неодолимая симпатія влечетъ меня побдить это чувство чувствомъ совершенно-противоположнымъ.

— Странно, сказалъ маркизъ:— очень-странно! растолкуйте мн, пожалуйста.

— Это очень-просто. Такъ-какъ въ мои лта ищутъ разгадки собственной будущности въ настоящемъ людей серьёзнаго возраста, или въ прошедшемъ людей пожилыхъ, то страшно бываетъ видть непобдимую меланхолію и какъ-бы нмое, глубокое отвращеніе отъ жизни на степенныхъ лицахъ.

— А! вотъ почему моя наружность отталкиваетъ васъ. Говорите смле. Вы не первый, и я ожидалъ этого.

. — Отталкиваетъ — нельзя сказать, потому-что, не смотря на какое-то магнетическое усыпленіе, въ которое вы меня повергаете, я чувствую къ вамъ странное влеченіе.

— Странное!.. да, очень-странное, и эксцентрическій человкъ изъ насъ — вы. Съ перваго взгляда, когда я васъ увидлъ, меня поразило ваше несходство съ характерами людей, которыхъ я знавалъ въ молодости.

— И ваше впечатлніе было не въ мою пользу, маркизъ?

— Напротивъ, отвчалъ господинъ Буагибо тмъ голосомъ безъ ударенія, который никогда не дозволялъ оцнивать смысла его отвтовъ.— Мартенъ! прибавилъ онъ, наклонясь къ старому слугъ, который согнулся вдвое, чтобъ его разслышать: — можешь взять отсюда все это. Есть еще рабочіе въ паркъ?

— Нтъ, господинъ маркизъ, ужь никого нтъ.

— Такъ запри же за собою дверь, уходя отсюда.

Эмиль остался наедин съ своимъ хозяиномъ въ пустын этого парка. Маркизъ взялъ его за руку и повелъ на скалы, висвшія надъ сырнею, въ прелестномъ мстоположеніи. Солнце, понижаясь на горизонт, стлало длинныя тни отъ тополей, словно занавсъ, прорзываемый жаркими проблесками съ одного холма на другой. Пурпуровыя окраины небосклона упирались въ небо опаловаго цвта надъ океаномъ темной зелени, и шумъ деревенскихъ работъ, стихая мало-по-малу, дозволялъ ясне слышать голосъ ручьевъ и унылое воркованье горлицъ. Вечеръ былъ чудесный, и молодой Кардонне, перенесясь взоромъ и мыслью на отдаленные холмы Шатобрёна, впалъ въ сладкую мечтательность.

Онъ считалъ полезнымъ дозволить себ такой отдыхъ души, чтобъ приступить къ новымъ аттакамъ, какъ вдругъ противникъ его сдлалъ нечаянную вылазку, прервавъ молчаніе.

— Господинъ Кардонне! сказалъ онъ:— если не изъ одной вжливости или не въ шутку вы говорили мн, что чувствуете ко мн родъ симпатіи, не смотря на скуку, которую я, впрочемъ, навожу на васъ, то вотъ тому причина: мы исповдуемъ одни правила.

— Можетъ ли это быть? вскричалъ Эмиль, озадаченный этимъ признаніемъ и думая, что грезитъ во сн.— Я было-думалъ, что вы такъ отвчали мн изъ вжливости, но не-уже-ли точно я имю, счастіе найдти въ васъ одобреніе моихъ желаній и грёзъ моихъ?

— Что же тутъ удивительнаго? возразилъ маркизъ спокойно.— Разв истина не можетъ открываться въ уединеніи такъ же, какъ и посреди толпы? и разв я не столько жилъ, чтобъ выучиться отличать добро отъ зла, правду отъ лжи? Вы считаете меня очень-положительнымъ и очень-холоднымъ человкомъ. Можетъ-быть, я точно таковъ, въ мои лта такъ соскучиваешься самимъ-собою, что охотно наблюдаешь самого-себя, но, вн нашей личности, есть общая дйствительность, которая столько достойна вниманія, что можетъ развлечь нашу скуку. Я долго держался понятій и предразсудковъ, въ которыхъ воспитанъ, безпечность моя такъ хорошо уживалась съ ними, что я и не думалъ разбирать ихъ, сверхъ того, у меня была внутренняя скорбь, недопускавшая подобной мысли. Но когда старость освободила меня отъ всякаго притязанія на счастіе и отъ всякаго личнаго сожалнія или интереса, я почувствовалъ нужду дать себ отчетъ въ общей жизни существъ, и, слдовательно, въ значеніи законовъ природы, примненныхъ къ человчеству. Случайно попалось мн нсколько брошюръ, занимавшихъ умы въ началъ тридцатыхъ годовъ, я читалъ ихъ отъ бездлья, еще не думая, чтобъ можно было превзойдти смлость Жанъ-Жака и Вольтера, съ которыми изслдованіе примирило меня. Я пожелалъ короче познакомиться съ началами новой школы, и перешелъ къ изученію другаго утописта… Я соглашался съ нимъ, и съ прежними, но еще не прозрвалъ ясно въ ихъ противорчія, еще скорблъ, видя, что старый міръ падаетъ подъ тяжестью теорій, могучихъ своей критической стороною, но сбивчивыхъ и неполныхъ въ своихъ ученіяхъ объ организаціи.

‘Лтъ пять или шесть только, принялъ я, съ совершеннымъ безкорыстіемъ и большимъ довольствомъ ума, начало одной послдней системы. Попытки ея послдователей казались мн чудовищными, сообразно словамъ ихъ противниковъ. Я читалъ журналы и изданія всхъ школъ и медленно блуждалъ въ этомъ лабиринтъ, не скучая усталостію. Мало-по-малу, новая гипотеза разоблачилась для меня отъ всхъ своихъ тней, хорошія сочиненія просвтили умъ мои. Я почувствовалъ нужду перейдти къ завтамъ исторіи и къ преданіямъ человческаго рода. У меня была довольно-хорошая библіотека, въ которой находились лучшіе историческіе матеріалы и важнйшія произведенія прошедшаго. Отецъ мой любилъ чтеніе, а я такъ долго не терплъ его, что даже не зналъ, сколько драгоцнныхъ пособій оставилъ онъ мн подъ старость. Я принялся за дло одинъ, выучился вновь мертвымъ языкамъ, которые позабылъ, впервые прочелъ по самымъ источникамъ исторію разныхъ врованій и философскихъ системъ,— и наконецъ, великіе люди, вдохновенные мужи, поэты, страдальцы, еретики, ученые, просвщенные проповдники, нововводители, художники, реформаторы всхъ временъ, всхъ странъ, явились мн согласными, провозглающими во всхъ видахъ, и даже въ своихъ наружныхъ противорчіяхъ, одну вчную истину, ясную какъ день!

‘Съ-тхъ-поръ, я уже удивлялся одному только, что въ наше время, при такомъ множеств средствъ, открытій, дятельности, разумности и свобод мнній, міръ еще погруженъ въ столь глубокое невдніе фактовъ и идей, нудящихъ его измняться, что есть столько мнимыхъ ученыхъ и мыслителей, принятыхъ и одобряемыхъ обществомъ, и ни одинъ изъ нихъ не умлъ употребить свою жизнь на тотъ же очень-простой трудъ, какой привелъ меня къ несомннной увренности, что, наконецъ, стремясь къ обновленію, міръ прошедшаго думаетъ, однакожь, предохранить себя насиліемъ и гнвомъ отъ судьбы, которая его влечетъ и поглощаетъ, между-тмъ, какъ люди, проникнутые будущимъ, не имютъ еще столько твердости и разсудка, чтобъ смяться подъ порицаніями и гордо признавать свои убжденія.

‘Вамъ, господинъ Кардонне, который говорите о мечтахъ и утопіяхъ съ краснорчіемъ энтузіазма, вамъ я извиняю такой способъ выраженія. Въ ваши лта воспламеняются истиною и создаютъ идеалъ, который ставятъ-немножко-высоко и далеко, чтобъ имть удовольствіе достигать до него борьбою. На я не могу, подобно вамъ, воспламеняться истиною, которая мн кажется столько же положительною, очевидною и безспорною, сколько вамъ представляется новою, смлою и романическою. У меня это результатъ боле-глубокаго изученія и боле-прочной увренности. Я не порицаю вашей живости, но не прочь посовтовать вамъ умрить ее немножко, чтобъ излишней запальчивостью не повредить длу. Остерегайтесь: вы такъ счастливо одарены природою, что никогда не сдлаетесь смшнымъ, и будете любимы даже тми, которые будутъ опровергать васъ, но бойтесь, чтобъ, говоря слишкомъ-горячо и слишкомъ-многимъ неврующимъ о такихъ важныхъ и высокихъ вещахъ, не породить въ нихъ систематическихъ противорчій и недобросовстной защиты. Что бы вы сказали о юномъ проповдник, который говорилъ бы поученія обдая? Вы нашли бы, что онъ оскорбляетъ величіе своего предмета. То же съ нашими убжденіями, которыхъ предметъ такъ неизмримо-великъ. Не станемъ же говорить о немъ легко, на-манеръ политическаго спора. Если вы пылки, вамъ надо овладть вполн самимъ-собою прежде, нежели начнете говорить, если же вы, подобно мн, флегматикъ, то надо подождать, пока почувствуете въ себ нсколько увренности и непринужденности прежде, чмъ откроете свое сердце людямъ на-счетъ подобнаго предмета.

‘Да, г-нъ Кардонне, не надо подавать повода говорить, что это вздоръ, пустыя грезы, горячка декламаціи или припадокъ мистицизма. Довольно ужь говорили, и довольно слабыхъ умовъ давали право такъ говорить. Мы видли передъ своими глазами фазы восторговъ и безпорядочныхъ грезъ одного ученія: это не помшало уцлть тому, что было въ немъ прочнаго. Такъ и съ другими ученіями и системами. Истина торжествуетъ и идетъ своимъ путемъ, сквозь какую бы призму на нее ни смотрли и во что бы ее ни наряжали. Но было бы лучше, еслибъ, въ наше разумное время, смьшныя формы слпаго энтузіазма совершенно исчезли.—

‘Согласны ли вы со мною? Не пробилъ ли часъ, когда солидные’ъ люди должны вступить въ настоящую область свою, и когда все, что доказано въ глазахъ логики, должно провозглашаться логическими мыслителями? Что за дло, что станутъ говорить, будто это неосуществимо? Изъ того, что большая часть людей знаетъ и выполняетъ только ложь и заблужденіе, слдуетъ ли, чтобъ дальновидный человкъ принужденъ былъ идти за слпыми въ пропасть? Напрасно будутъ мн ссылаться на необходимость повиноваться предразсудкамъ: если дйствія мои подчинятся имъ насильно, то умъ мой тмъ тверже будетъ убжденъ въ необходимости вопіять противъ нихъ. Заблуждалась ли вчная правда, потому — что, въ-теченіе восьмнадцати вковъ, она укрплялась медленно и еще не развилась и не осуществлена вполн въ законодательствахъ? Теперь же, когда вопросы, воздвигнутые ея идеаломъ, начинаютъ проясняться для многихъ изъ насъ, за что же насъ будутъ считать безумцами потому только, что мы видимъ и вруемъ, какъ вс будутъ видть и вровать черезъ сто лтъ, можетъ-быть? Сознайтесь же, не нужно быть ни поэтомъ, ни прорицателемъ для того, чтобъ иногда быть убждену въ томъ, что вамъ угодно называть высокими мечтами. Да, истина высока, и высоки люди, которые открываютъ ее. Но т, которые, принявъ и ощутивъ истину, находятъ ее очень-хорошею вещью, т во-истинну не имютъ права гордиться, ибо, если бы, уразумвъ ее, они ее отвергли, то были бы просто идіотами и безумцами.’

Г-нъ Буагибо говорилъ съ легкостью удивительною и могъ бы еще долго говорить, — и Эмиль, пораженный изумленіемъ, не подумалъ бы прерывать его. Юноша ни за что бы не поврилъ, чтобъ то, что онъ называлъ своимъ врованіемъ, споимъ идеаломъ, могло развиться въ столь холодной душ, и сначала подумалъ, не теряетъ ли оно цну въ его собственныхъ глазахъ, когда онъ увидлъ себя единомышленникомъ подобнаго адепта. Но мало-помалу, не смотря на медленность своей дикціи, на монотонность своего голоса и неподвижность лица, г-нъ Буагибо взялъ надъ нимъ перевсъ. Этотъ безстрастный человкъ явился ему живымъ закономъ, голосомъ судьбы, изрекающей свои опредленія надъ бездною вчности. Уединенность роскошнаго мста, безоблачность неба, которое, утративъ сіяніе солнца, какъ-будто возносило свой голубой сводъ все выше и выше, ночь, спускавшаяся на вковыя деревья, журчаніе воды, которое, по своей мирной безостановочности, казалось натуральнымъ аккомпаньеманомъ этому ровному и спокойному голосу — все погружало Эмиля въ глубокое волненіе, подобное таинственному ужасу, какой производило на юныхъ адептовъ провщаніе оракула въ сни священныхъ дубовъ.

— Г-нъ Буагибо, сказалъ молодой человкъ, живо проникнутый слышаннымъ:— я не могу ничмъ лучше показать покорность вашимъ назиданіямъ, какъ попросивъ у васъ отъ всего сердца прощенія за способъ, которымъ ихъ у васъ выманилъ. Я отнюдь не думалъ, что вы питаете въ душъ такія идеи, и влекся къ вамъ не столько уваженіемъ, сколько любопытствомъ. Но теперь, врьте, что найдете во мн сыновнюю привязанность, если признаете мсня достойнымъ изъявленія вамъ этого чувства.

— У меня никогда не было дтей, отвчалъ маркизъ, взявъ руку Эмиля въ свою руку и продержавъ ее нсколько минутъ: онъ казался воскресшимъ, и какая-то жизненная теплота сообщалась его сухой, мягкой кож.— Можетъ-быть, я и не заслуживалъ счастія имть дтей. Можетъ-быть, я дурно воспиталъ бы ихъ. Однакожь, мн очень жаль, что я лишенъ этого счастія. Теперь, я готовь съ покорностью умереть совершенно весь, но если увижу въ постороннемъ какіе-нибудь знаки нжности ко мн, пріиму ихъ съ признательностью. Я не очень-доврчивъ. Одиночество длаетъ робкимъ. Однакожь для васъ прибгну къ нкоторому усилію надъ своимъ характеромъ, чтобъ вамъ не терпть отъ моихъ недостатковъ, особенно отъ моей угрюмости, которая всхъ пугаетъ.

— Отъ-того, что никто не знаетъ васъ, возразилъ Эмиль: — вы кажетесь не тмъ, что вы на-самомъ-дл. Васъ почитаютъ спесивымъ и упорно придерживающимся старинныхъ привилегіи. Врно, вы употребляли жестокое противъ себя-самого усиліе, чтобъ другіе не разгадали васъ.

— Зачмъ бы я сталъ высказываться? Что нужды, какъ думаютъ обо мн, если въ той сред, гд я прозябаю, мои истинныя мннія показались бы еще смшне тхъ, которыя во мн предполагаютъ? Еслибъ польза дла, которому я посвятилъ себя, потребовала моего публичнаго объявленія и публичнаго признанія себя его поклонникомъ, никакая насмшка въ свт не удержала бы меня, но это признаніе со стороны человка столь-мало любимаго, какъ я, было бы скоре вредно, чмъ полезно истин. Я не умью лгать, и еслибъ кто-нибудь вздумалъ меня разспрашивать, вроятно я сказалъ бы ему то, что сейчасъ вамъ высказалъ, но кругъ уединенія ежедневно расширяется около меня, и я не имю права жаловаться. Чтобъ нравиться, надо быть любезнымъ, а я не могу быть любезенъ, потому-что Богъ отказалъ мн въ нкоторыхъ дарованіяхъ, которыя нельзя поддлать.

Эмиль умлъ найдти нжныя и правдивыя слова, чтобъ по мр силъ своихъ усладить тайную горесть, таившуюся подъ смиреніемъ господина Буагибо.

— Мн легко довольствоваться настоящимъ, сказалъ старикъ съ печальной улыбкой.— Мн остается немного лтъ жить на свт, хоть я и не очень-старъ, не очень-болзненъ, однако жизнь моя истощена, я это чувствую, и всякій день кровь моя стынетъ боле и боле. Можетъ-быть, я могъ бы пожаловаться, что мало видлъ радостей въ прошломъ, но когда прошлое улетло отъ насъ, не все ли равно, каково бы оно ни было? Упоеніе или отчаяніе, сила или слабость,— все исчезло, какъ сонъ.

— Но оставило по себ слды, возразилъ Эмиль.— Еслибъ даже самое воспоминаніе изглаживалось, то сладкія или горькія ощущенія, нами испытанныя, проливали бы бальзамъ или ядъ въ насъ, и наше сердце было бы спокойно или растерзано, смотря по тому, что оно испытало. Ма кажется, вы когда-то много страдали, хотя ваша твердость и не хочетъ унизиться до жалобы, это страданіе, которое вы скрываете, можетъ-быть, съ излишней гордостью, усиливаетъ мое къ вамъ уваженіе и мое сочувствіе.

— Я страдалъ больше отсутствіемъ счастія, нежели тмъ, что принято называть именно несчастіемъ. Признаюсь, нкоторая гордость точно всегда мшала мн искать лекарства въ сочувствіи другихъ. Надо было бы, чтобъ дружба сама пришла ко мн: я не умлъ бгать за нею.

— Но приняли ль бы вы ее тогда?

— О, разумется! сказалъ господинъ Буагибо все тмъ же холоднымъ тономъ, но со вздохомъ, который проникъ до глубины сердца Эмиля.

— А теперь, разв уже поздно? спросилъ молодой человкъ съ глубокимъ чувствомъ почтительнаго состраданія.

— Теперь… надо бы еще быть въ силахъ врить въ нее, отвчалъ маркизъ: — или смть ее требовать… да отъ кого?

— Почему же не отъ того, кто слушаетъ и понимаетъ васъ ныньче? Можетъ-быть, онъ первый понялъ васъ!

— Правда.

— Такъ что же? разв вы презираете мою молодость? считаете меня неспособнымъ къ серьёзному чувству? боитесь помолодть, подаривъ нкоторое расположеніе ребенку?

— А если я состарю васъ, Эмиль?

— Если жь я, съ своей стороны, буду стараться возвратить васъ назадъ, то это будетъ борьба выгодная для насъ обоихъ. Я, наврное, пріобрту больше благоразумія, а вы, можетъ-быть, найдете нкоторое облегченіе своей угрюмой скорби. Врьте мн, господинъ Буагибо, въ мои лта не умютъ притворяться, если я осмливаюсь предложить вамъ свою искреннюю дружбу, — это потому-что чувствую себя способнымъ выполнять ея обязанности и цнить ваши благодянія.

Г-нъ Буагибо опять взялъ руку Эмиля и пожалъ ее, на этотъ разъ, очень-искренно, не отвчая ни слова. При сіяніи луны, восходившей на неб, юноша увидлъ крупную слезу, скатившуюся по блдной щек старика и скрывшуюся въ его серебристыхъ бакенбардахъ.

Эмиль побдилъ, онъ былъ гордъ и радостенъ. Ныншнее юношество оказываетъ предосудительное пренебреженіе къ старости, а нашъ герой, напротивъ, вмнялъ себ въ законную гордость, что одоллъ скрытность и недоврчивость этого почтеннаго, но несчастнаго человка. Онъ гордился тмъ, что доставилъ нкоторое утшеніе этому покинутому патріарху и загладилъ передъ нимъ забвеніе и несправедливость другихъ. Долго прогуливаясь съ старикомъ въ его прекрасномъ парк и длая ему разные вопросы, которыхъ доврчивое простодушіе нравилось маркизу, онъ удивлялся, напримръ, почему, богатый и свободный отъ всякихъ семейныхъ узъ, г-нъ Буагибо не попробовалъ приступить къ длу и основать какое-нибудь заведеніе сообразно двоимъ идеямъ.

— Я не могу этого, отвчалъ старикъ.— У меня нтъ никакой зиждительности въ ум и въ характер, лность моя неодолима, и я никогда не могъ дйствовать на другихъ. Къ этому же длу я преимущественно былъ бы неспособенъ, потому-что тутъ потребно бы не только составить планъ организаціи простой и примнимый къ настоящему времени, но и нужны были бы еще моральныя формулы, проповдованіе правилъ и чуиства. Я признаю необходимость чувства для убжденія сердецъ, но это превышаетъ мои силы. У меня нтъ способности увлекаться и раскрываться, въ сердц моемъ нтъ столько жизни, чтобъ сообщить краснорчіе моему слову. Сверхъ того, мн кажется, что не настала еще пора… Вы думаете иначе? Хорошо, не лишаю васъ этого убжденія, вы созданы для трудныхъ предпріятіи, и дай Богъ, чтобъ нашли случаи дйствовать! Что до меня, у меня есть планы для позднйшаго времени… для времени, которое настанетъ посл моей смерти. Можетъ-быть, я разскажу вамъ объ этомъ когда-нибудь… Посмотрите на этотъ прекрасный садъ, мною устроенный… не безъ намренія… Но я хочу узнать васъ короче прежде, чмъ выскажу вамъ свои планы, вы извините меня?

— Покоряюсь, и напередъ увренъ, что ваше пристрастіе къ этому земному раю не простая охота празднаго владльца.

— Однакожь я началъ съ нея. Домъ мой мн опротивлъ, ничто такъ не располагаетъ къ лни и скук, какъ неизмнный порядокъ, вотъ почему вы видли этотъ домъ такъ строго и правильно содержимый. Но мн все равно, что въ немъ есть, и признаюсь вамъ, я даже не ночую въ немъ лтъ пятнадцать. Сырня, гд мы пили кофе, — настоящее мое жилище. Въ ней есть спальня и рабочій кабинетъ, которыхъ я не отворялъ вамъ и въ которые никто не входилъ съ-тхъ-поръ, какъ они выстроены, ни даже Мартенъ. Не сказывайте никому объ этомъ, иначе меня, можетъ-быть, станетъ преслдовать любопытство Оно уже и такъ довольно осаждаетъ мой паркъ по воскресеньямъ. Окрестные зваки бываютъ въ немъ до одиннадцати часовъ вечера, и я возвращаюсь въ него тогда только, когда запрутъ ворота и толпа удалится. Я очень-поздно встаю по понедльникамъ, для того, чтобъ рабочіе успли сгладить вс слды нашествія прежде, чмъ я увижу ихъ, Мартенъ смотритъ за этимъ. Не обвиняйте меня въ мизантропіи, хоть я отчасти и заслуживаю такое обвиненіе. Лучше объясните аномалію человка, проникнутаго необходимостью братской жизни, и между-тмъ принуждаемаго своими инстинктами убгать присутствія подобныхъ себ. Я принадлежу къ поколнію индивидуальнаго эгоизма, и то, что въ поколніи порокъ, во мн болзнь… На это есть причины… Но лучше не входить въ разбирательство ихъ, чтобъ не вспоминать…

Эмиль не смлъ длать прямыхъ вопросовъ, хотя далъ себ слово открыть мало-по-малу вс тайны г-на Буагибо, по-крайней-мр вс т, въ которыя замшивалась фамилія Шатобрёновъ. Но онъ разсудилъ, что для одного дня одержано уже довольно побдъ, и что прежде, чмъ пріобртетъ онъ полную довренность, надо внушить къ себ уваженіе и любовь, если можно. Онъ пожелалъ только имть доступъ въ библіотеку, и маркизъ общалъ отворить ее для него въ будущее свиданіе, для котораго, впрочемъ, они не назначили дня. Г-нъ Буагибо, чувствуя, можетъ-быть, возвращеніе своей недоврчивости, хотлъ увидть, скоро ли Эмиль самъ опять прідетъ къ нему.

VII.
Буря.

Съ того дня, какъ Эмиль обдалъ у маркиза, онъ больше не жилъ въ родительскомъ дом. Правда, онъ проводилъ тамъ ночи и нсколько часовъ дня, но умъ его чаще былъ въ Буагибо, а сердце въ Шатобрён. Онъ часто здилъ въ Буагибо, чаще, можетъ-быть, нежели здилъ бы туда, еслибъ не привлекало его сосдство Шатобрёна и не подавали повода обстоятельства первой его поздки. Во-первыхъ, онъ отвозилъ книги, и хотя маркизъ предоставилъ ему полную волю пользоваться своей библіотекой, однако онъ отдавалъ Жильберт книги одну по одной, чтобъ всегда имть предлогъ видаться съ нею. Ни Жанилла, ни г. Антуанъ нисколько не удивлялись удовольствію, какое Жильберта находила въ чтеніи, ни даже смотрли за выборомъ книгъ, — Жанилла, потому-что не умла читать, а г. Антуанъ — потому-что дальновидность не была его достоинствомъ. Но самъ ангелъ-хранитель двушки не столько заботился о чистот ея помысловъ, сколько Эмиль.

Любовь окружала для него Жильберту ненарушимымъ почтеніемъ, и невинность этого ребенка была сокровищемъ, боле-драгоцннымъ для него, нежели для огца ея, которому, но выраженію Жаниллы, счастіе всегда приходило во сн. Такимъ образомъ, собираясь отдать Жильберт книгу какую бы то ни было, историческую, нравоучительную, стихотворенія, или романъ, — съ какимъ вниманіемъ перелистывалъ онъ ее, боясь, чтобъ тамъ не встртилось слово, отъ котораго бы могла покраснть Жильберта! Если, въ доврчивомъ невдніи своемъ, двушка просила достать ей какую-нибудь серьёзную книгу, въ которой, какъ онъ помнилъ, иныя мста не должны попадаться на глаза молоденькой двушк, онъ отвчалъ, что не нашелъ этой книги въ библіотек Буагибо, что тамъ ея вовсе не было. Мать поступала бы въ подобномъ случа не лучше, и чмъ больше нжная безпечность отца и дочери благопріятствовала (безъ ихъ вдома) планамъ обольщенія, тмъ больше Эмиль поставлялъ себ драгоцннымъ и священнымъ долгомъ оправдывать доврчивость этихъ наивныхъ дутъ.

Случаи, когда Эмиль могъ бесдовать съ Жильбертою о томъ, что происходило между нимъ и маркизомъ Буагибо, бывали очень-рдки: Жанилла почти никогда не отлучалась отъ молодыхъ людей, а когда они были съ г. Антуаномъ, Жильберта, по привычк и по инстинкту, не отставала ни на шагъ отъ отца. Однакожъ, она скоро узнала, что дружба молодаго Кардонне съ старымъ маркизомъ сдлала важные успхи и что основывалась на значительномъ сродств понятіи и убжденій. Но Эмиль по-возможности скрывалъ отъ нея слабый успхъ своихъ попытокъ на сближеніе двухъ домовъ: въ своемъ мст мы скажемъ, каковъ былъ результатъ его стараній. Не теряя надежды успть со-временемъ, Эмиль умалчивалъ о своихъ многократныхъ неудачахъ, а Жильберта, понимая затруднительность и щекотливость подобнаго порученія, ни мало не настаивала, опасаясь показаться слишкомъ-нетерпливою и требовательною.

Притомъ, надо сказать правду, мало-по-малу Жильберта сдлалась мене страстна къ успху предпріятія, между-тмъ, какъ Эмиль, съ своей стороны, чувствовалъ въ себ еще полнйшій переворотъ. Любовь поглощаетъ всякую другую мысль, и молодые люди, безпрерывно думая другъ о друг, скоро не имли досуга думать ни о чемъ постороннемъ. Все существо ихъ перешло въ чувство, то-есть, въ страсть, и часы летли въ упоеніи отъ свиданія, или тянулись въ ожиданіи минуты, которая должна была свести молодую чету.

Странное явленіе представлялось господину Кардонне, который тщательно надзиралъ за сыномъ, и Эмилю, который уже самъ не понималъ, что въ немъ происходило, — и однакожь это было явленіе весьма-натуральное и неизбжное! Страсть, занимавшая всю первую юность нашего героя, то-есть желаніе учиться, знать и принимать участіе въ общей жизни, уступила мсто сладкому усыпленію разума и какъ-бы забвенію любимыхъ теорій. Въ обществ, гд бы все было въ гармоніи, любовь наврное сдлалась бы побужденіемъ къ патріотизму и самопожертвованію. Но когда смлые и благородные порывы осуждены на тяжкую борьбу съ окружающими насъ людьми и вещами, тогда личныя привязанности овладваютъ нами до такой степени, что усыпляютъ прочія способности. Простой народъ ищетъ въ вин забвенія своихъ лишеній, а любовникъ находитъ во взорахъ любимой имъ женщины какъ-бы напитокъ забвенія для всего остальнаго. Эмиль былъ еще такъ молодъ, что не умлъ страдать, не желалъ страдать, и однако ужь много страдалъ. Теперь, когда счастіе постило его, могъ ли онъ отъ него уклоняться? Мы должны признаться, не красня за бднаго ребенка: онъ не помышлялъ больше ни о законахъ, ни о фактахъ, ни о будущемъ, ни о прошедшемъ міра, ни о порокахъ общества, ни о средствахъ къ его спасенію, ни о человческихъ бдствіяхъ, ни о предначертаніяхъ судьбы, ни о неб, ни о земл. Земля, небо, законы природы, судьба, міръ, все для него заключалось въ его любви, и лишь бы онъ видлъ Жильбергу, лишь бы читалъ свою участь въ очахъ ея — ему было все-равно, хотя бъ вселенная вокругъ него разрушилась. Онъ не могъ уже ни раскрыть книги, ни вести спора. Уставъ рыскать по всмъ тропинкамъ, ведшимъ къ любимому предмету, онъ забывался сидя съ матерью, или читалъ ей журналы, не понимая ни слова изъ того, что произносилъ языкъ его, вечеромъ, оставаясь одинъ въ своей комнатъ, онъ поспшно ложился и гасилъ свчу, чтобъ не видать вншнихъ предметовъ. Мракъ освщался для него внутреннимъ огнемъ, его одушевлявшимъ, и къ нему слетало его радужное видніе. Въ экстаз, онъ терялъ всякое сознаніе сна или бднія. Онъ грезилъ съ открытыми глазами и видлъ съ закрытыми. Нжное, привтливое слово, улыбка Жильберты, платье, которымъ она коснулась до него мимоходомъ, травинка, которую она сорвала и которою онъ завладлъ, были достаточны для того, чтобъ занять его на всю ночь, и едва свталъ день, какъ онъ уже бжалъ самъ сдлать лошадь, чтобъ ухать скоре. Онъ позабывалъ о пищ и даже не удивлялся, что жилъ такимъ-образомъ одной утренней росою и втеркомъ, дувшимъ отъ Шатобрёна. Онъ не смлъ туда здить каждый день, хотя господинъ Антуанъ принималъ бы его все также хорошо. Но въ страсти бываетъ робкая стыдливость, которая боится счастья въ ту самую минуту, когда до него касается. Въ такіе дни, онъ блуждалъ по всмъ направленіямъ и прятался въ лсу, поглядывая на шатобрёнскія развалины сквозь втви, словно боялся, чтобъ его не поймали въ преступленіи.

Вечеромъ, Жанъ Жапплу оканчивалъ свою поденную работу, и такъ-какъ онъ не имлъ еще средства нанять квартиру и въ то же время не хотлъ быть въ тягость друзьямъ, а ночи стояли теплыя и ясный, то удалялся въ одну покинутую часовню, на высотахъ, образующихъ центръ соленія, и прежде чмъ ложился на солому, служившую ему постелью, ходилъ помолиться въ гаржилесскую церковь. Предпочтительно спускался онъ въ романскій склепъ, гд еще уцлли слды любопытныхъ фресковъ XV-го вка. Изъ красиваго окна этого подземелья видны стны скалъ и зеленые овраги, гд течетъ Гаржилеса. Плотникъ долго былъ лишенъ отрады любоваться видомъ своего любимаго мстечка, и часто прерывалъ мирную, задумчивую молитву свою, чтобъ поглядть на пейзажъ, всегда полу-молясь, полу-мечтая, онъ находился въ томъ особенномъ состояніи души, которое испытываютъ простолюдины, крестьяне, особенно посл дневной усталости. Тогда-то Эмиль, отобдавъ и погулявъ нсколько времени съ матерью, приходилъ къ плотнику, любовался вмст съ нимъ этимъ прекраснымъ памятникомъ, и наконецъ толковалъ, сидя на вершин холма, обо всемъ, о-чемъ не говорилось въ дом Кардонне, то-есть о Шатобрён, о господин Антуан, о Жанилл, и, въ заключеніе, о Жильберг.

Былъ человкъ, который любилъ Жильберту почти столько же, какъ Эмиль, хотя совершенно иной любовью: этотъ человкъ быль Жанъ. Нельзя сказать, чтобъ онъ глядлъ на нее какъ на дочь, потому-что къ его отеческому чувству примшивалось нчто въ род почтенія къ такой избранной натур, нчто въ род грубаго энтузіазма, котораго онъ не имлъ бы къ собственнымъ своимъ дтямъ. Но онъ гордился ея красотою, добротою, умомъ и твердостью, какъ человкъ, знающій цну этихъ достоинствъ и живо чувствующій честь благородной дружбы. Фамильярность, съ какою онъ выражался на ея счетъ, отбрасывая титулъ графмни, по привычк своей называть каждаго по имени, нисколько не уменьшала инстинктивнаго почтенія, которое онъ питалъ къ ней, и слухъ Эмиля не оскорблялся этимъ, хотя самъ онъ не ршился бы сдлать того же.

Молодой человкъ съ удовольствіемъ слушалъ разсказы объ играхъ дтства Жильберты, объ ея добросердечныхъ порывахъ и великодушномъ, деликатномъ вниманіи къ другу-скитальцу, который безъ нея нуждался бы во всемъ.

— Когда я скрывался въ горахъ въ послдній разъ, говорилъ Жапплу: — мн иногда приходилось такъ плохо, что я не смлъ выйдти изъ разслины скалы, или слзть съ густаго дерева, куда прятался поутру. Тогда меня мучилъ голодъ, и однажды вечеромъ, потерявъ вс силы отъ истощенія и усталости, шелъ я по гор, думая, что до Шатобрёна еще далеко, и что если дорогою попадутся жандармы, я не въ силахъ буду бжать. Вдругъ вижу на дорог маленькую рележку съ нсколькими вязанками соломы, и подл — Жильберту, длавшую мн знакъ остановиться. Она пріхала въ такую даль съ Сильвеномъ Шарассономъ, ища меня везд и насторожась какъ перепелка подъ кустомъ. Я легъ въ телегу и спрятался въ солому, Жильберта сла возл меня, и Сильвенъ отвезъ насъ въ Шатобрёнъ, куда я въхалъ подъ носомъ у жандармовъ, которые искали меня въ двухъ шагахъ оттуда. Въ другой разъ, мы условились, что Сильвень принесетъ мн сть въ дупло старой ивы, около льё отъ Шатобрёна, погода была ненастная, проливной дождь, и я ужь думалъ, что шалунъ, который любитъ понжиться, притворится, будто забылъ обо мн, или състъ мой обдъ дорогою. Однакожь я прошелъ туда въ положенный часъ, нахожу корзинку полную и бережно укрытую отъ дождя, и что же вижу подл ивы? слдъ крошечной ножки на мокромъ песк. Я могъ слдить за этой бдной ножкой далеко по окрестности, гд она не разъ увязала выше щиколки. Бдняжка измочилась, загрязнилась, устала, не желая ни кому, кром самой себя, вврить заботу о своемъ старомъ пріятел… Еще однажды, она увидла, что съищики прямёхонько направлялись къ одной ветхой развалин, гд я, считая себя въ безопасности, препокойно отдыхалъ въ полдень. Жара была въ тотъ день жестокая,— въ тотъ самый день, когда вы пріхали въ нашу сторону. Что жь! Жильберта бросилась по боковой дорожк, очень-опасной, гд верховые не могли бы за нею хать, и поспла четвертью часа прежде ихъ, раскраснвшись, запыхавшись, чтобъ разбудить меня и велть мн бжать. Она хворала отъ этого, голубушка! а родные ея ничего этого не знали. Вотъ именно почему я былъ не веселъ, когда мы съ вами ужинали въ Шатобрён и когда Жанилла сказала намъ, что Жильберта въ постели. О! у этой крошки всегда было отличное сердце! Еще она всего была съ мой кулакъ, а ужь видно было, что за красавица, что за умница выйдетъ изъ нея. Напрасно станете, мой любезный, искать другой такой между знатными и богатыми дамами, — никогда вамъ не найдти тамъ такой Жильберты, какъ наша, шатобрёнская!

Эмиль слушалъ его съ наслажденіемъ, предлагалъ ему тысячу вопросовъ, заставлялъ дважды разсказывать одн и т же исторіи.

Господинъ Кардонне скоро отгадалъ причину перемны, происшедшей въ Эмил. Не стало больше грусти, ни принужденнаго молчанія, ни окольныхъ упрековъ. Казалось, будто Эмиль никогда не бывалъ съ нимъ въ противорчіи ни о какомъ предмет, или будто онъ никогда не замчалъ, что отецъ иметъ несогласные съ нимъ виды. Онъ по-прежнему сдлался ребенкомъ во многихъ отношеніяхъ, не вздыхалъ о томъ или другомъ проект занятій, не видалъ уже вещей, могшихъ оскорблять его правила, думалъ только о ясныхъ солнечныхъ утрахъ, долгихъ прогулкахъ, о перезд черезъ пропасти, объ отъисканіи уединенныхъ мстъ и однакожъ не приносилъ домой ни рисунковъ, ни растеній, ни минералогическихъ образчиковъ, какъ бывало прежде. Деревенская жизнь больше всего ему нравилась, страна казалась прекраснйшею въ мір, вольный воздухъ и верховая зда приносили ему чрезвычайную пользу, однимъ словомъ, все служило ему ко благу, лишь бы ему давали волю разъзжать, если же онъ впадалъ въ задумчивость, то выходилъ изъ нея улыбкою, которая какъ-будто говорила: ‘У меня внутри есть чмъ заниматься, и то, о чемъ вы толкуете, ничто въ сравненіи съ тмъ, о чемъ я думаю’. Если, какой-нибудь уловкою, господину Кардонне удавалось удержать его дома, онъ казался на минуту огорченнымъ, потомъ вдругъ становился покоренъ, какъ человкъ, котораго нельзя лишить принадлежащей ему доли счастья: онъ немедленно повиновался и садился за дло, чтобъ кончить его скоре.

— Всему этому причиной какая-нибудь хорошенькая двочка! разсуждалъ господинъ Кардонне:— любовь длаетъ покорною эту мятежную душу. Пріймемъ къ свднію. Значитъ, горячка философіи и умствованья можетъ быть вылечена жаждою удовольствій и сантиментальными грезами! Глупъ же я былъ, что не разсчитывалъ на молодость и на страсти. Пусть буря идетъ своимъ порядкомъ,— она унесетъ препятствіе, съ которымъ мн бы не совладть, а когда настанетъ время унять бурю, тогда подумаемъ и о средствахъ. Покуда же гуляй и люби, мой бдный Эмиль! Съ тобою — то же, что съ потокомъ, который противится мн: оба вы покоритесь, когда почувствуете мощную руку властелина!’

Господинъ Кардонне самъ не сознавалъ своей жестокости. Онъ не врилъ въ силу и въ продолжительность любви, и такъ же мало придавалъ важности отчаянію юноши, какъ слезамъ ребенка. Еслибъ ему пришло въ голову, что двица Шатобрёнъ могла сдлаться жертвою его выжидательнаго плана, онъ, можетъ-быть, и посовстился бы. Но тутъ духъ собственности и правило: каждый для себя, препятствовали ему предвидть чужой вредъ.

— Дло старика Антуана беречь свою дочь, думалъ онъ:— если пьяница спитъ и не видитъ своихъ собственныхъ опасностей, то у него есть служанка-любовница, которой нечего длать, кром того, чтобъ припрятывать вечеромъ въ карманъ ключъ отъ пресловутаго павильйона. Можно, когда надобность потребуетъ, и открыть глаза старух.

Въ такой увренности, онъ оставилъ Эмиля почти полнымъ господиномъ его времени и поступковъ. Онъ только осмивалъ и жестоко унижалъ фамилію Шатобрёновъ при случа, чтобъ предохранить себя отъ упрека въ явной поблажк волокитству сына. По его мннію, графъ Шатобрёнъ былъ точно бдный баринъ, человкъ опозоренный, котораго бдность унизила, а праздность оскотинила. Онъ съ чрезмрнымъ удовольствіемъ видлъ, что прежніе высокіе роды, павши такимъ образомъ, кидались въ объятія народа, не осмливаясь искать покровительства и сообщества у новыхъ богачей. Г-въ Буагибо также не находилъ пощады въ его глазахъ, хотя маркиза мудрено было упрекнуть въ безпутств и неумньи держаться. Богатство, которое тотъ умлъ сохранить, было гораздо-непріятне Кардонне, нежели имя Шатобрёновъ, и если графа онъ презиралъ, то маркиза почти ненавидлъ. Онъ говорилъ, что старикъ годится только для увеселительныхъ домиковъ, и что надо вчуж краснть за глупое употребленіе такой долговременной жизни и такого значительнаго состоянія.

Эмиль обыкновенно вступался за господина Буагибо, не признаваясь, однакоже, что видлся съ нимъ по два или по три раза въ недлю. Онъ боялся, чтобъ, приказавъ ему длать визиты рже, отецъ не отнялъ у него предлога навщать обитателей Шатобрёна, завертывая къ нимъ на минутку, мимоздомъ. Особенно нуждался онъ въ этомъ предлог передъ Жильбертою: хотя онъ и видлъ, что со стороны графа Антуана не послдуетъ никакого замчанія, но опасался Жаниллы, которая могла надоумить двицу Шатобрёнъ, что ея достоинство требовало держать вдалек отъ себя богатаго молодаго человка, немогущаго жениться на ней, по понятіямъ свта. Онъ предвидлъ, что прійдегъ часъ, когда чувства его будутъ замчены. ‘Но до-тхъ-поръ’ думалъ онъ: ‘можетъ-быть, я буду любимъ, и буду въ состояніи объясниться насчетъ искренности моихъ намреній’.

Эта мысль, натурально, заставляла его предвидть упорное и долгое сопротивленіе со стороны г-на Кардонне, но тогда въ немъ поднималось какъ-бы кипніе смлости и воли, сердце его билось, какъ у ратника, кидающагося на приступъ и сгарающаго желаніемъ самому поставить свое знамя на проломъ, онъ трепеталъ какъ боевой конь, котораго опьяняетъ запахъ пороха. Случалось, когда отецъ обнаруживалъ свой холодный и глубокій гнвъ на котораго-нибудь изъ своихъ подвластныхъ, онъ скрещивалъ руки на груди и невольно думалъ: ‘испугаетъ, ли все это меня, когда посягнутъ на святыню любви моей? О, батюшка! могли вы отвратить меня отъ занятій, которыя я любилъ… если желаете пожертвованій отъ моего ума и моихъ наклонностей, извольте, я также покорюсь, но пожертвовать моей любовью… Нтъ! вы такъ благоразумны и дальновидны, что не потребуете этого! Въ противномъ случа вы увидли бы, что если я, какъ сынъ вашъ, люблю васъ, то во мн также ваша кровь, чтобъ и противиться вамъ’…

Въ ожиданіи этого страшнаго дня, о которомъ Эмиль привыкъ помышлять, онъ предоставлялъ тайной досад отца изливаться въ пустыхъ словахъ противъ добраго Антуана и его врной Жаниллы. Онъ даже сдлался равнодушенъ къ намекамъ на двусмысленное рожденіе его дочери. Онъ очень-мало заботился о томъ, что въ ея жилахъ текла плебейская кровь, и едва слушалъ то, что г-нъ Кардонне говорилъ на этотъ счетъ. Притомъ же, ему казалось обидою для отца Жильберты защищать его отъ другихъ обвиненій. Онъ улыбался почти какъ невинный страдалецъ, который получаетъ рай, и презираетъ боль.

Не смотря на весь свой умъ, Кардонне былъ въ заблужденіи и кидался вмст съ сыномъ въ пропасть, надясь безъ труда удержать его, когда онъ будетъ на краю этой пропасти. Онъ полагалъ, что знаетъ человческое сердце, потому-что зналъ тайну человческихъ слабостей, но кто знаетъ одну слабую и жалкую сторону вещей и людей, тотъ знаетъ только половину истины. ‘Я переломилъ его въ боле-важныхъ случаяхъ, а любовишка пустое дло’, разсуждалъ онъ. Онъ былъ правъ на-счетъ ‘любовишки’: ее онъ могъ понимать, но истинная любовь была для него идеаломъ недоступнымъ, и онъ даже не догадывался, какія высокія, роковыя ршенія можетъ внушать она.

Можетъ-быть, г-нъ Буагибо, съ своей стороны, также немного способствовалъ къ утишенію мрачной пылкости Эмиля въ дл соціальныхъ вопросовъ, иногда ледяная увренность его раздражала горячаго молодаго человка, но всего чаще онъ признавалъ, что невозмутимый провозвстникъ былъ правь, терпя съ покорностью настоящее въ чаяніи непремннаго будущаго. Когда тотъ говорилъ ему во имя логики идей, то отнюдь не раздражая его, подобно господину Кардонне, опиравшемуся на логику фактовъ, — успвалъ успокоивать его и убждать. Если несходство въ ихъ характерахъ внушало наиболе-пылкому изъ нихъ какое-то великодушное негодованіе, то хладнокровнйшій скоро бралъ верхъ и раскрывалъ ту тайную силу, которая была въ немъ и ставила его, такъ-сказать, выше самого-себя. Насмшки г-на Кардонне живо ожесточали Эмиля и доводили его почти до увлеченія фанатизма. Высокій разумъ г-на Буагибо примирялъ его съ самимъ-собою, онъ гордился одобреніемъ старика такого просвщеннаго и такого строгаго въ своихъ выводахъ.

Такъ-какъ они были значительно согласны въ сущности дла, то споры не могли быть продолжительны, и какъ вопросъ о преуспяніи человчества былъ единственнымъ предметомъ, могшимъ выводить маркиза изъ предловъ его обычнаго лаконизма, то имъ очень-часто случалось впадать въ безмолвіе мечтательности. Однакожь, Эмиль никогда не скучалъ въ Буагибо. Красота парка, библіотека, особливо же скрытное, но несомннное удовольствіе, которое находилъ маркизъ въ свиданіяхъ съ нимъ, длали для него эти визиты пріятнымъ и драгоцннымъ отдыхомъ, посл боле-пылкихъ ощущеній. Незамтно для него-самого, тамъ создавался новый домъ, гораздо сообразне съ его вкусами, нежели шумный заводъ и отзывавшійся суровымъ управленіемъ домъ отца его. Шатобрёнъ былъ бы убжищемъ еще боле ему по сердцу. Тамъ онъ любилъ все безъ изъятія: жителей, развалины, даже растенія и домашнихъ животныхъ. Но счастіе проводить тамъ жизнь было то же, что восхожденіе на небо, и какъ посл этого сна надлежало снова упасть на землю, то въ Буагибо Эмиль падалъ не такъ низко, какъ въ Гаржилес. Замокъ маркиза былъ какъ-бы станціей между небомъ и землею. Благодаря ласковымъ пріемамъ и усерднымъ приглашеніямъ оставаться, онъ тамъ привыкъ считать себя дома, занимался паркомъ, уставлялъ книги и бралъ уроки верховой зды на главномъ двор замка. Мало-по-малу, старый маркизъ началъ предаваться пріятности общества, и иногда улыбка его походила на настоящую веселость. Онъ не зналъ этого, или не говорилъ, но молодой человкъ становился ему необходимъ и приносилъ ему жизнь. По цлымъ часамъ онъ, казалось, равнодушно пользовался этимъ удовольствіемъ, но если Эмиль сбирался хать, блдное лицо старика нечувствительно измнялось, и вздохъ одышки переходилъ во вздохъ нжности и сожалнія, когда молодой человкъ вспрыгивалъ на лошадь и торопился съхать съ холма.

Наконецъ, для самого Эмиля, ежедневно разгадывавшаго эту таинственную книгу, сдлалось очевиднымъ, что душа старика была нжна и симпатична, что его терзала глухая, постоянная тоска отъ обреченія себя на одиночество, и что, рыпаясь на одиночество, онъ имлъ другія причины, кром болзненнаго расположенія. Эмиль подумалъ, что пришла минута осязать эту рану и предложить отъ нея врачеваніе. Имя Антуана Шатобрёна, произносимое уже много разъ безъ успха и терявшееся безъ отголоска въ безмолвіи парка, явилось на устахъ его и оставалось на нихъ упорне прежняго. Маркизъ принужденъ былъ слушать его и отвчать.

— Любезный Эмиль! сказалъ онъ самымъ торжественнымъ тономъ, какой когда-либо употреблялъ съ нимъ:— вы можете очень разстроить меня, и, если хотите этого, то вотъ вамъ средство: стоитъ только вамъ говорить мн о человк, котораго вы сейчасъ назвали.

— Знаю, отвчалъ молодой человкъ: — но…

— Знаете! подхватилъ г-нъ Буагабо: — что вы знаете?

Длая этотъ вопросъ, онъ казался раздраженнымъ, и потухшіе взоры его засвтились такимъ мрачнымъ огнемъ, что Эмиль, озадаченный, вспомнилъ слова, сказанныя маркизомъ при ихъ первомъ свиданіи о своей мнимой вспыльчивости, хотя въ то время они были сказаны тономъ, который не открывалъ въ нихъ ничего, кром весьма-забавнаго хвастовства.

— Отвчайте же! возразилъ г-нъ Буагибо не столь-рзкимъ голосомъ, но съ горькой улыбкою.— Если вы знаете причины моей досады, то какъ осмливаетесь напоминать мн о нихъ?

— Если онъ важны, отвчалъ Эмиль: — то вроятно я ихъ не знаю, ибо то, что мн говорили о нихъ, такъ ничтожно, что я не могу уже врить слухамъ, видя, какъ вы на меня разсердились.

— Ничтожно! ничтожно!… Что же вамъ говорили? Будьте откровенны и не надйтесь обмануть меня!

— Когда же я подавалъ вамъ поводъ подозрвать меня въ такой низости, во лжи? подхватилъ Эмиль, въ свою очередь нсколько-вспыхнувшій.

— Г-нъ Кардонне! сказалъ маркизъ, взявъ руку молодаго человка рукою, дрожащею какъ листъ, готовый сорваться съ втви отъ осенняго втра: — надюсь, вы не намрены забавляться моимъ страданіемъ. Говорите же, скажите, что вы знаете, — я долженъ это слышать.

— Я знаю только то, что говорятъ, и ничего больше. Увряютъ, будто изъ-за дикой козы вы разорвали двадцатилтнюю дружбу. Будто-бы одно изъ этихъ животныхъ, которыхъ вы держите у себя для забавы, убжало съ вашего двора, а графъ Шатобрёнъ, встртивъ его неподалеку отъ дома, имлъ неосторожность застрлить его. Точно, это было бы большою неосторожностью, потому-что въ здшнемъ краю не водится дикихъ козъ, и Шатобрёнъ долженъ бы догадаться, что эта коза — одна изъ вашихъ любимицъ, но графъ Шатобрёнъ всегда былъ очень разсянъ, а, право, разсянность не такой недостатокъ, котораго бы нельзя было простить другу.

— Кто же вамъ разсказывалъ эту исторію? Онъ самъ, вроятно?

— Онъ никогда не говорилъ о ней ни со мною, ни при мн. Другой человкъ, о которомъ вы также не хотите слышать, хотя бывали милостивы къ нему, Жанъ-плотникъ, сказывалъ мн, что отнюдь не знаетъ между вами другаго повода къ неудовольствію.

— А онъ отъ кого слышалъ такой разсказъ? отъ тамошней служанки, вроятно?

— Нтъ, маркизъ. Служанка, такъ же какъ и господинъ ея, не говоритъ объ васъ ничего. То, что я сейчасъ вамъ сказалъ, — слухъ, который носится между крестьянами.

— Основаніе исторіи врно, возразилъ г-нъ Буагибо посл продолжительной паузы, по-видимому успокоившей его совершенно.— Почему же вы этому удивляетесь, Эмиль? Разв вы не знаете, что отъ одной лишней капли озеро выступаетъ изъ береговъ?

— Если ваше озеро досады состояло все изъ такихъ капель, то какъ прикажете не удивляться вашей раздражительности? Я не вижу въ граф Шатобрён другаго недостатка, кром какой-то вялости и постоянной необдуманности. Если только рядъ промаховъ и неловкостей сдлалъ вамъ несноснымъ его знакомство, то я не вижу тутъ вашего обычнаго высокаго благоразумія и терпимости. Даже я самъ въ такомъ случа былъ бы терпливе васъ, — я, котораго вы часто называете волканомъ,— потому-что промахи графа Антуана больше забавляютъ меня, нежели раздражаютъ, и я смотрю на нихъ, какъ на доказательство непринужденности его души и наивности ума.

— Эмиль, Эмиль, вы не можете судить объ этихъ вещахъ! возразилъ г-нъ Буагибо съ замшательствомъ.— Я самъ очень-разсянъ и терплю отъ своихъ собственныхъ промаховъ. Чужіе промахи для меня нестерпимы… Дружба, говорятъ, живетъ только контрастами. Двое глухихъ или двое слпыхъ скучаютъ другъ другомъ. Однимъ словомъ, мн надолъ этотъ человкъ. Не упоминайте мн о немъ больше!

— Не могу поврить, чтобъ это приказаніе было серьёзно. Нтъ, мой благородный другъ! обратите свое неудовольствіе на одного меня, потому-что я не слушаюсь васъ, но не могу не видть, что этотъ прискорбный разрывъ — одна изъ главныхъ причинъ вашей грусти. Въ душ своей вы упрекаете себя за него, какъ за слабость, и почему знать, не тутъ ли единственный источникъ вашей мизантропіи? Мы съ трудомъ снисходимъ къ другимъ, когда въ глубин насъ-самихъ есть что-нибудь такое, чего мы не можемъ простить себ. Я увренъ, и смю сказать вамъ, что вы утшились бы, еслибъ понравили зло, которое такъ давно длаете одному изъ своихъ ближнихъ.

— Я длаю ему зло? Какое же зло? Какое же мщеніе видлъ онъ отъ меня? Кому я говорилъ о немъ худо? Кому я жаловался? Сами вы знаете ли что-нибудь о моихъ тайныхъ къ нему чувствахъ? Пусть онъ молчитъ, несчастный! Онъ впадетъ въ большую несправедливость, жалуясь на мое поведеніе.

— Онъ и не жалуется, но только оплакиваетъ потерю вашей дружбы. Эта скорбь тревожитъ его сонъ и омрачаетъ иногда ясность его тихой, покорной души. Онъ также не любитъ произносить ваше имя, но когда его произносятъ при немъ, онъ осыпаетъ его похвалами, и на глазахъ его навертываются слезы. Сверхъ того, при немъ есть существо, которое страдаетъ отъ его горести больше его самого — существо, которое почитаетъ васъ, боится и не сметъ васъ умолять, нжность и признательность этого существа были бы отрадою въ вашемъ одиночеств и опорою вашей старости…

— Кто же это такое, Эмиль? сказалъ маркизъ, глубоко растроганный.— Не о себ ли вы говорите? Не полагаете ли подобнаго условія цною вашей дружбы? Это было бы жестоко съ вашей стороны!

— Рчь не обо мн, отвчалъ Эмиль.— Моя преданность къ вамъ такъ глубока, сочувствіе мое такъ невольно, что он не могутъ поставляться ни въ какую цну. Я говорю вамъ о лиц, которое знаетъ васъ только черезъ меня и отдаетъ справедливость вашимъ великимъ достоинствамъ,— объ особь, которая въ тысячу разъ лучше меня, и которую вы полюбили бы огеческой любовью, еслибъ узнали, словомъ, я говорю вамъ о двиц Жильберт де-Шатобрёнъ…

Едва произнесъ Эмиль это имя, отъ котораго ожидалъ магическаго дйствія, какъ черты маркиза страшно исказились. Худыя и поблеклыя щеки его побагровли, глаза выступили изъ впадинъ, руки и ноги пришли въ конвульсивное движеніе. Наконецъ ему удалось промолвить:

— Довольно, сударь, довольно! это ужь слишкомъ!.. Никогда, никогда не упоминайте мн объ этой двушк!..

И, покинувъ скалы парка, гд происходила описанная сцена, маркизъ ушелъ въ сырню, которой дверь крпко захлопнулъ за собою.

VIII.
Портретъ.

Эмиль нсколько дней не здилъ въ Буагибо: печаль его была глубока. Сначала его раздражали и сердили несносные, непостижимые капризы маркиза. Но скоро, раздумывая объ этомъ странномъ случа, онъ почувствовалъ сильное состраданіе къ больной душ старика, который, посреди столь свтлыхъ помысловъ и столь нжныхъ инстинктовъ, питалъ въ себ какое-то несчастное помшательство, какіе-то припадки ненависти и вражды, граничившіе съ умственнымъ разстройствомъ. Такъ единственно могъ объяснить себ молодой человкъ дйствіе, оказанное на его стараго друга именемъ Жильберты. Его такъ поразило это открытіе, что онъ уже не чувствовалъ твердости продолжать попытку, сдлавшуюся теперь безполезною, и ршился добросовстно разсказать обо всемъ двиц Шатобрёнъ.

Однажды вечеромъ онъ отправился къ развалинамъ съ тяжелымъ чувствомъ своей неудачи, и въ первый разъ пріхалъ грустенъ. Но любовь-чародйка, своими нечаянными ласками или жестокостями, обманываетъ вс наши предположенія. Жильберта сидла одна. Правда, Жанилла была неподалеку, но какъ она отлучилась изъ дома отъискивать одну изъ своихъ козъ, и какъ наврное не было извстно, въ какую сторону пошла она, чтобъ или ожидать ее, или идти къ ней, то молодые люди имли передъ самими-собою достаточный предлогъ отважиться на бесду безъ свидтелей. Жильберта также казалась немножко грустна. Она сама не умла бы объяснить, почему была грустна, и почему, пробывъ пять минутъ съ Эмилемъ, уже не помнила, что грустила о чемъ-нибудь до его прізда.

Въ Шатобрён давно отобдали, по старинному обычаю, тамъ ли въ одни часы съ крестьянами, то-есть, утромъ, въ средин дня, и по окончаніи работъ, что весьма-сообразно съ разсудкомъ для тхъ, кто не превращаетъ ночи въ день. Когда Эмиль пріхалъ, солнце клонилось уже къ закату, а въ эту пору вс предметы бываютъ прекрасны, важны и радостны вмст. Эмилю показалось, что онъ до-сихъ-поръ еще не постигалъ всей красоты Жильберты: она поразила его собою, — какъ-будто-бы онъ видлъ ее въ первый разъ, какъ-будто въ-продолженіе шести недль онъ не жилъ въ какомъ-то восторженномъ созерцаніи… Какъ бы то ни было, онъ однакожъ уврилъ себя, что досел видалъ только половину ея волосъ и сотую долю прелестей въ ея улыбк, граціи въ движеніяхъ и неоцнимыхъ сокровищъ во взор. Онъ могъ только глядть на нее и слушать, ни о чемъ не помышляя. Все, что она говорила, было такъ поразительно, такъ ново для него! Какъ она чувствовала богатство природы! какъ заставляла его вникать въ совершенство малйшихъ подробностей! Если она показывала ему цвтокъ, онъ открывалъ въ немъ оттнки, которыхъ нжности или изящества никогда не замчалъ прежде, если она любовалась на небо, ему казалось, что онъ отъ рода не видывалъ такого прекраснаго неба. Пейзажъ, на который она глядла, принималъ въ его глазахъ волшебный видъ, и онъ умлъ отвчать одно только: ‘О, да! прекрасно, въ-самомъ-дл!… о! ваша правда… совершенная правда все, что вы видите и говорите!’ Въ душ любовниковъ бываетъ упоительная тупость: все означаетъ я люблю васъ, и нечего искать другаго смысла въ монотоніи ихъ согласія со всмъ.

Однакожь, хотя Жильберта была еще неопытне Эмиля, но, какъ женщина, нсколько-ясне сознавала то, что сама чувствовала. Эмиль любилъ подобно тому, какъ дышатъ, не думая, что въ процесс дыханіи ежеминутно является новая загадка или чудо, Жильберта же боле давала себ отчета и съ большимь удивленіемъ чувствовала въ себ увлеченіе. Скоро она сдлала усиліе прервать этотъ родъ разговора, въ которомъ говорилось слишкомъ-многое именно потому, что ничего не говорилось. Она завела рчь о г-н Буагибо, и Эмиль принужденъ былъ сказать, что потерялъ всякую надежду. Все неудовольствіе его пробудилось при этомъ признаніи, и онъ горько жаловался на судьбу, отнимавшую у него единственный случай услужить графу Шатобрёну и угодить Жильберт.

— Ничего! утшьтесь! сказала двушка чистосердечно:— я тмъ не мене обязана вамъ. Благодаря вашему усердію и вашей твердости, я по-крайней-мр успокоена на-счеть важнйшаго вопроса, который, признаюсь, терзалъ меня. Смотря на надменное упорство маркиза и великодушное смиреніе отца моего, я впадала въ одно несносное сомнніе. Я воображала, что мой добрый отецъ сдлалъ, конечно безъ намренія, какой-нибудь важный проступокъ, и мн хотлось узнать его для того, чтобъ самой его поправить. О! я поправила бы его, хотя бы мн это стоило жизни!… Но теперь…

— Теперь? что же теперь, сказалъ г-нъ Антуанъ, появившись вдругъ изъ-за куртины дикаго кустарника и улыбаясь съ своимъ обыкновеннымъ доврчивымъ, открытымъ видомъ:— о чемъ такъ серьёзно вы толкуете? что такое поправила бы ты, моя крошка, хотя бы теб стоило это жизни? Видно, она взяла васъ въ духовники, Эмиль, и исповдуется, что задавила муху въ-сердцахъ? Такъ ли? Ну же, говорите! мн смшно глядть на ваше замшательство. Не-ужь-то отъ старика-отца есть секреты?

— О, нтъ, батюшка! ихъ никогда не будетъ! вскричала Жильберта, обхвативъ рукою плечо Антуана и прижавъ свою розовую щечку къ его загорлому лицу.— Если ужь вы подслушиваете, то принуждены будете узнать, въ чемъ дло. Если что покажется вамъ нехорошимъ, вспомните, что вы не имете права досадовать, захвативъ нечаянно мою мысль и подслушавъ мои слова. Г-нъ Эмиль! я разскажу ему все, лучше пусть онъ знаетъ. Добрый батюшка, вы огорчаетесь несправедливой враждою маркиза Буагибо изъ-за одыой бездлки…

— Ой, ой! объ этомъ-то ты будешь говорить? Зачмъ? Вдь ты знаешь, что это мн непріятно! сказалъ г-нъ Антуанъ, котораго веселое лицо вдругъ измнилось.

— Надо говорить, потому-что это будетъ въ послдній разъ, возразила Жильберта.— То, что я вамъ скажу, огорчитъ васъ, но сниметъ, я уврена, большую тяжесть съ вашего сердца. Полноте, батюшка, не отворачивайтесь отъ меня, не принимайте разстроеннаго вида, который такъ печалитъ вашу Жильберту! Знаю, вы не любите, чтобъ я упоминала при васъ имя маркиза, вы говорите, что это не мое дло, что я ничего не пойму въ вашей съ нимъ ссор. Но это значитъ принимать меня за маленькую двочку, а я уже въ такихъ лтахъ, что могу немножко отгадывать ваши непріятности и учиться утшать васъ. Вотъ видите: г-нъ Кардонне очень-часто бываетъ у маркиза и пользуется его довренностью въ важныхъ длахъ, я спрашивала у него о теперешнемъ расположеніи г-на Буагибо въ-отношеніи къ намъ, и говорила, что мн очень хочется избавить васъ отъ сожалнія въ невольномъ оскорбленіи, ему нанесенномъ, — такъ хочется, что я готова была бы пожертвовать для того жизнію… То ли я говорила?

— Дальше? сказалъ г-нъ Шатобрёнъ, поднося къ губамъ хорошенькую ручку дочери съ озабоченнымъ видомъ.

— Дальше? возразила она:— г-нъ Эмиль уже отвчалъ мн на то, что я желала знать, то-есть, что г-нъ Буагибо до-сихъ-поръ ужасно сердитъ на насъ, но на это не стоитъ обращать вниманія, потому-что досада его ни на чемъ не основана, и вы, слава Богу, не можете ни въ чемъ упрекать себя. Впрочемъ, я въ этомъ и прежде была уврена, батюшка, я боялась только какой-нибудь разсянности съ вашей стороны, однакожь, утшьтесь… хотя васъ и огорчитъ жалкое состояніе вашего прежняго друга… г-нъ Буагибо — дйствительно то, за что его считаютъ, и вы должны признать это наравн съ другими… бдный маркизъ помшанъ!

— Помшанъ! воскликнулъ г-нъ Антуанъ, пораженный ужасомъ и горестью:— въ-самомъ-дл? Вы слышали, Эмиль, что онъ заговаривается? Очень онъ страдаетъ? Жалуется? Подтверждено ли медиками его помшательство?… О! какая ужасная новость!

Опустившись на скамейку, добрый Антуанъ напрасно подавлялъ въ себ глубокіе вздохи. Его крпкая грудь вздымалась, будто готовая разорваться.

— О, Боже! какъ онъ еще любитъ его! вскричала Жильберта, упавъ на колни подл отца и осыпая его ласками: — простите меня, простите, батюшка! Я огорчила васъ: я сказала слишкомъ-скоро! Помогите же мн его утшить, Эмиль!

Эмиль вздрогнулъ отъ-того, что Жильберта въ безпокойств первый разъ позабыла назвать его господиномъ Эмилемъ. Казалось, она обращалась съ нимъ какъ съ братомъ, и въ порыв умиленія, онъ также опустился на колни подл добраго Антуана, которому по-видимому грозилъ ударъ: такъ раскраснлось лицо его и напряглись жилы.

— Успокойтесь! сказалъ Эмиль:— дло не дошло до такой степени, и никогда, надюсь, не дойдетъ. Г-нъ Буагибо не болнъ, онъ пользуется употребленіемъ всхъ своихъ способностей, и его мономанія,— если можно такъ назвать нерасположеніе его къ вашему семейству,— не новость. Видя такую странность въ человк столь спокойномъ и снисходительномъ во всхъ другихъ отношеніяхъ, я долго думалъ, что онъ иметъ на это какія-нибудь важныя причины, а теперь принужденъ убдиться, что причины у него нтъ никакой, что это черта временнаго помшательства, которую онъ позабудетъ, если ея не тревожить, и что не вы одна служите ея предметомъ, потому-что другія лица, на которыхъ онъ никогда не имлъ повода жаловаться и которыхъ даже вовсе не знаетъ, внушаютъ ему то же чувство ужаса и болзненнаго отвращенія.

— Говорите точне, сказалъ г-нъ Антуанъ, начинавшій дышать вольне.— Какія именно другія лица?

— Да… во-первыхъ, Жанъ, отвчалъ Эмиль.— Вамъ извстно, что онъ не иметъ никакой причины бояться его присутствія, и что этотъ добрый человкъ самъ ршительно не знаетъ, за что маркизъ могъ когда-нибудь на него сердиться.

— Точно не за что на него сердиться ни ему, ни кому-нибудь другому, но я знаю, что онъ предполагаетъ… Бросимъ это! Если дло только о Жан, то маркизъ ни мало не помшанъ: онъ только несправедливъ или ошибается на-счетъ нашего друга-плотника. Однакожь разуврить его въ этой ошибк такъ же невозможно, какъ закрыть рану, которая еще свжа въ его сердц. Бдный Буагибо! Да, Жильберта, я съ радостью отдалъ бы жизнь, чтобъ доставить ему забвеніе прошлаго!.. Полно говорить объ этомъ!

— Еще одно слово, сказала Жильберта: — потому-что оно объяснитъ вамъ все, батюшка. Маркизъ сердитъ такъ жестоко не только на Жана Жапплу, но и на меня!.. а меня онъ едва видлъ, я никогда съ нимъ не говорила, и ужь конечно онъ ни въ чемъ не можетъ на меня пожаловаться. Когда г-нъ Кардонне,— спросите у него самого,— произнесъ ему мое имя, думая его успокоить, гнвъ его опять весь вспыхнулъ. Онъ хлопнулъ дверью, закричавъ, какъ-будто ему упомянули о смертельной непріятелыищ: ‘Горе вамъ, если когда-нибудь упомянете мн объ этой двушк!’

Г-нъ Шатобрёнъ опустилъ голову и нсколько минутъ сидлъ молча. Нсколько разъ обтиралъ онъ синимъ клтчатымъ платкомъ свой широкій лобъ отъ пота. Потомъ взялъ руки Жильберты и Эмиля въ свои руки, и свелъ ихъ, самъ того не замчая: такъ былъ онъ занятъ какой-то совсмъ иной мыслью, нежели мыслью о возможности любви ихъ.

— Дтушки! сказалъ онъ: — вы думали сдлать мн услугу, а вышло, что только увеличили мое огорченіе, все-таки я благодаренъ вамъ за доброе намреніе, но дайте мн слово впередъ не заводить рчи объ этомъ предмет ни со мною, ни между собой, ни въ присутствіи Жаниллы или Жана,— ни вы, Эмиль, съ г-номъ Буагибо. Никогда, слышите ли: никогда! прибавилъ онъ самымъ торжественнымъ и самымъ ршительнымъ тономъ, къ какому только былъ способенъ.

Обращаясь преимущественно къ Эмилю, и еще въ большей разсянности крпко прижимая его руку къ рук Жильберты, онъ сказалъ съ нжностью:

— Любезный Эмиль! дружба ко мн ввела васъ въ большую неосторожность. Помните ли, когда вы хали въ первый разъ въ Буагибо, я сказалъ вамъ: ‘Не произносите моего имени тамъ, если не хотите повредить моему другу Жану!’ Что жь вышло? вы наконецъ повредили самому мн, забывъ мою просьбу. Могу вамъ сказать только, что г-нъ Буагибо помшанъ не больше насъ съ вами, а если онъ несправедливъ къ Жану и къ моей дочери, которые нисколько не виноваты въ моихъ проступкахъ, такъ это потому-что человкъ натурально замшиваетъ друзей и ближнихъ своего врага въ непріязнь, какую тотъ ему внушаетъ. Еслибъ маркизъ Буагибо могъ читать въ моемъ сердц, онъ поступилъ бы очень-жестоко, не простивъ меня, но его страданіе такъ велико, что не дозволяетъ ему видть ясно. Уважьте же его скорбь, Эмиль, и не называйте сумасшедшимъ человка, котораго несчастье заслуживаетъ утшеній вашей дружбы и всевозможнаго вниманія съ вашей стороны… Ну! общайте же мн впередъ не сговариваться другъ съ другомъ противъ моего спокойствія, потому-что все, что бъ вы ни затяли, будетъ умысломъ противъ меня.

Эмиль и Жильберта въ страх общали повиноваться, и Антуанъ сказалъ имъ:

— Хорошо, дтушки! Есть неисправимыя бды, есть наказанія, которыя надобно сносить молча. Теперь, посмотримте, отъискала ли Жанилла свою козу. Со мною въ корзин есть абрикосы, которые я нарвалъ для васъ, потому-что видлъ, какъ Эмиль поднимался по дорожк. Я хочу угостить его новинками моихъ старыхъ деревьевъ.

Посл нсколькихъ усилій, Антуанъ развеселился легче Жильберты и самого Эмиля. Молодой человкъ уже не смлъ пускаться въ толкованія и изслдованія, ибо все, имвшее отношеніе къ Жильберт, было ему священно, довольно было приказанія Антуана не думать больше объ этомъ дл, чтобъ онъ всячески старался отдалять его отъ своихъ помысловъ. Но въ сердц его было много другихъ причинъ къ волненію, и любовь пускала тамъ такіе глубокіе корни, что онъ впадалъ въ разсянность хуже графа Шатобрёна.

Когда онъ очутился одинъ на дорог въ Гаржилесъ, въ томъ мст, гд дорога къ Буагибо раздвояется, лошадь его, которая равно любила и знала тотъ и другой домъ, пошла по пути въ Буагибо. Эмиль сначала не примтилъ этого, а примтивъ подумалъ, что это была воля Провиднія, ибо много дней оставлялъ онъ въ одиночеств печальнаго старика, котораго общалъ любить какъ отца, и у котораго, даже съ опасностью подвергнуться дурному пріему, надо было похать выпросить прощеніе. Ршетку парка не совершенно еще заперли, когда онъ подъхалъ къ подошв холма. Онъ въхалъ въ паркъ и направился къ сырн, разсчитывая, что если не застанетъ тамъ маркиза, то наврное старикъ пріидетъ какъ-скоро смеркнется.

Поивязавъ Воронка къ наружной галере нижняго этажа, онъ тихо постучалъ въ дверь швейцарскаго домика, и какъ съ закатомъ солнца поднялся небольшой втеръ, то ему показалось, будто онъ слышитъ шорохъ внутри и слабый голосъ маркиза, приназывавшій войдти. Но ему такъ только почудилось, ибо, отворивъ дверь, онъ увидлъ, что внутри никого не было. Однакожъ, г-нъ Буагибо могъ быть въ глубин домика, въ невидимой комнат, куда онъ имлъ обычай удаляться но вечерамъ. Эмиль кашлянулъ, скрипнулъ половицею, чтобъ увдомить его о своемъ присутствіи, твердо ршившись скоре ухать не видавшись съ нимъ, нежели переступить порогъ двери, завтной для всхъ безъ исключенія.

Но такъ-какъ ни малйшее движеніе не отвчало на шумъ, имъ произведенный, то онъ заключилъ, что маркизъ еще въ замк, и хотлъ-было пойдти туда, какъ вдругъ втеръ порывисто растворилъ окно и дверь, находившуюся въ глубин покоя. Онъ обернулся къ этой двери, ожидая, что оттуда выйдетъ г-нъ Буагибо, но никто не появлялся, и Эмиль замтилъ внутренность маленькаго рабочаго кабинета, убраннаго столь же небрежно, сколько покои замка убраны были тщательно. Онъ побоялся ршиться на нескромность войдти туда, боялся даже издали разсматривать бдную и грубую мебель, и груду старыхъ книгъ и бумагъ, которую смутно увидлъ при первомъ взгляд. Но вниманіе его невольно привлекъ женскій портретъ во весь ростъ, поставленный въ глубин этого убжища, прямёхонько противъ него, такъ-что ему нельзя было не видать его, уже не говоря о томъ, что трудно было не заглядться на такую прекрасную живопись и на такую прелестную фигуру. Дама одта была по мод временъ имперіи, но свтло-голубая кашемировая шаль съ богатой каймой, драпировавшая ея плечи, закрывала то, что въ короткой таліи могло быть непріятнаго на видъ. Прическа въ букляхъ, такъ-называемыхъ ‘натуральныхъ’, шла ей къ-лицу, волосы были роскошнаго свтло-русаго цвта. Ничто не могло сравниться въ нжности и очаровательности съ этою юною физіономіей, наврное, это была маркиза Буагибо, и нашъ герой забылся въ разсматриваніи лица этой женщины, которой жизнь и смерть должны были имть столь великое вліяніе на судьбу пустынника.

Но рдко портретъ даетъ врное понятіе о характер оригинала, и въ большей части случаевъ можно сказать, что меньше всего портреты бываютъ похожи на подлинникъ. Эмиль представлялъ себ маркизу блдною и печальною, а видлъ щеголеватую красавицу съ величавой и пріятной улыбкой, съ благородной и гордой осанкой. Была ли она такова до или посл брака? Или вообще это была натура совершенно-отличная отъ той, которую предполагалъ онъ?

Врно было только одно — что онъ видлъ передъ собою восхитительную фигуру, и такъ-какъ онъ не могъ встртить образа юности и красоты, не вспоминая тотчасъ же Жильберты, то началъ сравнивать эти два типа, между которыми мало-по-малу нашелъ сходныя черты. День быстро погасалъ, и Эмилю, несмвшему сдлать ни шага, чтобъ приблизиться къ таинственному кабинету, скоро портретъ началъ представляться однимъ неяснымъ образомъ. Свжій цвтъ тла и русые волосы, выдававшіеся ясне прочаго, скоро такъ очаровали его, что онъ какъ-будто глядлъ на портретъ Жильберты, и когда не видалъ уже ничего, кром тумана, усяннаго летучими искорками, то долженъ былъ прибгнуть къ усилію воли, чтобъ вспомнить, что его первое впечатлніе, единое врное въ подобномъ случа, не представило ему никакой точной черты сходства между физіономіей маркизы Буагибо и дочери графа Шатобрёна.

Эмиль вышелъ изъ сырни, и, не видя никого въ парк, отправился въ замокъ. То же молчаніе, то же уединеніе царствовали на двор. Онъ взошелъ на лстницу крыльца, сдланнаго въ вид башенки, а Мартенъ не явился на встрчу ему, чтобъ провозгласить его имя тмъ церемоніальнымъ тономъ, котораго никогда не покидалъ, даже для него — единственнаго постителя. Наконецъ, онъ пробрался въ гостиную, гд занавсы, опущенные днемъ и ночью, водворяли глубокую темноту, и, объятый безотчетнымъ ужасомъ, — какъ-будто смерть вступила въ этотъ домъ, уже столь мало отзывавшійся жизнью, — кинулся въ остальныя комнаты и напослдокъ нашелъ г-на Буагибо въ постели. Маркизъ былъ блденъ и неподвиженъ, какъ трупъ. Послдніе лучи дня бросали слабый и унылый свтъ въ эту комнату, и старый Мартенъ, который за глухотою не слыхалъ приближенія Эмиля, сидя у изголовья господина, казался совершенною статуей.

Эмиль подбжалъ къ постели и схватилъ руку маркиза. Рука пылала жаромъ, и когда двое стариковъ проснулись — одинъ отъ усыпленія лихорадки, другой отъ дремоты, усталости или бездйствія — молодой человкъ скоро уврился, что у маркиза не было ничего, кром нездоровья, которое было неважно само-по-себ. Однакожь, опустошенія, какія два дня болзни произвели въ этомъ хиломъ и изможденномъ тл, были довольно-опасны для будущаго времени.

— А! хорошо, что вы пріхали! сказалъ г-нъ Буагибо, слабо пожимая руку Эмиля: — тоска скоро бы доканала меня, еслибъ и вы меня покинули!

Мартенъ, неслыхавшій словъ своего господина, но по-видимому принимавшій на себя отраженіе его мыслей, повторилъ громче, нежели самъ думалъ:

— Ахъ, господинъ Эмиль! хорошо, что вы пріхали! Господинъ маркизъ очень тосковалъ, не видя васъ такъ долго.

Потомъ онъ разсказалъ, какъ третьяго дня, передъ уходомъ въ паркъ, господинъ маркизъ почувствовалъ себя въ жару и вообразилъ преспокойно, что умираетъ. Онъ захотлъ лечь въ постель, въ этой самой комнат, гд, однакожь, не имлъ привычки ночевать, и отдалъ ему разныя приказанія, какъ-будто уже не надялся выздоровть. Ночь прошла довольно-безпокойно, и на другой день маркизъ сказалъ: ‘Мн лучше, это пройдетъ, но я усталь, какъ посл продолжительной дороги, мн надо отдохнуть. Смотри, Мартенъ, чтобъ было тихо, какъ-можно-меньше свта, меньше хлопотъ, вовсе не надо доктора, — вотъ все, чего я хочу. Не безпокойся!’

— А какъ я все боялся, продолжалъ старый слуга:— такъ господинъ маркизъ сказалъ мн: ‘Не бойся, добрякъ, въ этотъ разъ я еще не умру’.

— Разв маркизъ подверженъ такимъ припадкамъ? спросилъ Эмиль:— сильны ли они? продолжительны ли?

Но онъ забылъ, что Мартену внятны были только рчи его господина, и, по знаку послдняго, слуга уже вышелъ вонъ.

— Я позволилъ говорить бдному глухому слуг моему, сказалъ г-нъ Буагибо: — его ничмъ бы нельзя было остановить. Но, по его разсказу, непріймите меня за труса. Я не боюсь смерти, Эмиль, когда-то я даже очень желалъ ея: теперь ожидаю спокойно. Давно уже чувствую я ея приближеніе, но она подходитъ медленно, и я умру, какъ жилъ, не торопясь. Я подверженъ перемежающейся лихорадк, которая отнимаетъ у меня аппетитъ и сонъ, но которой никто не примчаетъ, потому-что она оставляетъ мн довольно силъ для моей небольшой дятельности. Я не врю въ медицину: до-сихъ-поръ, она не нашла другаго средства уничтожать болзнь, какъ поражая жизнь въ ея источник. Подъ какою бы то ни было формой, это все-таки эмпиризмъ, и я лучше хочу пасть подъ Божьей, нежели вспрянуть подъ человческой рукой. Теперешній разъ я страдалъ больше обыкновеннаго, почувствовалъ себя слабе духомъ, и, признаюсь вамъ безъ стыда, увидлъ ршительно, что не могу больше жить одинъ. Старики — сущія дти: они прельщаются новымъ счастьемъ, но когда приходится терять его, они не утшаются, какъ дти, тутъ они опять длаются стариками и умираютъ. Не тревожьтесь тмъ, что я говорю вамъ: лихорадка располагаетъ меня къ такой болтливости. Когда выздоровю, не буду этого говорить, даже не буду думать, но всегда буду это чувствовать инстинктивно, сквозь свою видимую апатію. Не считайте изъ-за этого себя привязаннымъ къ моей печальной старости. Все равно, годомъ больше или меньше проживу я, и дружеская ли, или другая какая-нибудь рука закроетъ глаза тому, кто жилъ одинокимъ. Но такъ-какъ вотъ, спасибо вамъ, вы опять пріхали, то станемъ говорить не обо мн, а объ васъ. Что вы длали въ эти скучные дни?

— Мн самому было скучно проводить ихъ вдали отъ васъ, отвчалъ Эмиль.

— Не мудрено! Такова жизнь, таковъ человкъ. Муча другихъ, мы мучимъ самихъ-себя! Это великое доказательство общности душъ!

Эмиль просидлъ два часа у маркиза и нашелъ его гораздо-откровенне и нжне прежняго. Онъ почувствовалъ къ нему больше привязанности, и далъ себ слово не мучить его впередъ. Прощаясь, онъ изъявилъ безпокойство, что заставилъ его говорить съ одушевленіемъ, но маркизъ отвчалъ:

— Не безпокойтесь. Прізжайте завтра и увидите меня на ногахъ. Не болзнь томитъ, а отсутствіе откровенности сушитъ и убиваетъ.

IX.
Крпость Крозанъ.

Въ-самомъ-дл, на другой день, маркизъ былъ почти совсмъ-здоровъ и завтракалъ съ Эмилемъ. Ничто больше не нарушало странной дружбы между старикомъ и очень-молодымъ человкомъ, и, благодаря послднимъ словамъ графа Шатобрёна, прискорбная догадка на-счетъ помшательства уже не омрачала удовольствія, которое Эмиль находилъ въ бесд съ господиномъ Буагибо. Согласно общанію, какое далъ Антуану, онъ избгалъ упоминать о немъ, и вознаграждалъ себя за то, открывая маркизу сердце касательно всхъ прочихъ своихъ секретовъ, ибо не могъ не разсказать ему своего прошедшаго, не могъ не сообщить ему своихъ идей о будущемъ, и, слдовательно, своихъ страданій, уснувшихъ на время, но мучительно нескончаемыхъ, которыя сопротивленіе отца навлекло ему и должно было навлечь при первомъ случа еще боле. Господинъ Буагибо утверждалъ Эмиля въ его намреніи быть почтительнымъ и покорнымъ, но удивлялся тому старанію, съ какимъ господинъ Кардонне заглушалъ правдивые инстинкты сына, столь наклоннаго къ труду и столь счастливо-одареннаго природою.

Страсть и способность, обнаруженныя Эмилемъ къ земледлію, казались ему признаками благороднаго и великодушнаго призванія, и онъ говорилъ самъ себ, что еслибъ ему выпало счастіе имть такого сына, онъ, при жизни еще, могъ бы употребить съ пользою огромное состояніе, которое назначалъ для бдныхъ, но которымъ не умлъ по своей мысли воспользоваться въ настоящемъ. Онъ невольно думалъ, вздыхая, что небеснымъ благословеніемъ было бы найдти въ сын, въ друг, во второмъ себ, такое глубокое расположеніе и средства серьёзно довершить дло своего назначенія. Въ душ своей, онъ обвинялъ Кардонне за желаніе посвятить ложному направленію силы и средства, полученныя имъ отъ Бога на добро, и видлъ въ немъ слпаго, упорнаго дйствователя, который ставилъ деньги выше счастія другихъ и своего собственнаго, какъ-будто человкъ — рабъ матеріальныхъ вещей, а не служитель истины паче всего.

Господинъ Буагибо не былъ, по-видимому, существенно-религіозенъ. Эмиль находилъ его всегда очень-холоднымъ въ этомъ отяошеніи. Когда мысли его, принимая самый могучій полетъ, къ какому только онъ былъ способенъ, возвышались до воззванія къ Творцу вселенной, — онъ говорилъ: ‘Имя твое, Господи, Премудрость!’ Эмиль прибавлялъ: ‘Имя твое Любовь!’ Тогда старикъ подхватывалъ: ‘Это одно и тоже’, и считалъ себя правымъ. Эмиль не могъ его оспоривать, но ясно чувствовалъ, что у маркиза нтъ той восторженной страсти, какую онъ-самъ всегда носилъ въ груди своей къ неисчерпаемой благости Всемогущества. За то, когда вншніе факты, бдствія, слабость человческая и все зло земной юдоли какъ-бы противоречили милосердію, и Эмиль впадалъ въ уныніе,— старый логикъ отличался высокостью своей вры. Онъ никогда не сомнвался и не могъ сомнваться. Онъ не имлъ нужды видть для того, чтобъ знать, говорилъ онъ, и временныя язвы здшняго міра такъ же не возмущали въ глазахъ его нравственнаго порядка вчныхъ вещей, какъ мимолетныя облака, помрачавшія солнце, не нарушали порядка физическаго.

— Да, говорилъ онъ:— везд логика! Она безконечна въ Божіемъ твореніи, но неполна и неуловима въ каждой вещи порознь, потому-что каждая вещь конечна, даже человкъ, хотя онъ самый яркій отблескъ безконечнаго, падающій на этотъ крошечный міръ. ни одинъ человкъ не можетъ понять безконечную премудрость, разв только въ состояніи абстракціи, ибо если онъ ищетъ ее внутри себя и вокругъ себя, то никакъ не въ силахъ уловить ее и поврить. Вы часто называете меня логикомъ,— согласенъ: я люблю логику и ищу логики. Чувствую ршительную въ ней потребность и не бываю доволенъ ничмъ, что ей чуждо. Но логиченъ ли я въ своихъ дйствіяхъ и побужденіяхъ? Меньше нежели кто-нибудь на свт. Чмъ больше наблюдаю себя, тмъ больше нахожу въ себ противорчіи, безпорядокъ хаоса. И что жь! Я только частный примръ того, что есть человкъ вообще, и чмъ больше я нелогиченъ въ своихъ собственныхъ глазахъ, тмъ больше чувствую премудрую логику Сотворшаго, парящую надъ моей слабой головою, которая потерялась бы безъ этого небеснаго компаса и безумно обвиняла бы вселенную въ своей собственной немощи.

Однажды онъ пригласилъ Эмиля въ поле, и они объхали верхомъ вс обширныя владнія маркиза. Эмиль дивился небольшему доходу съ такого земельнаго богатства.

— Вс фермы отдаются за самую крайнюю цпу, отвчалъ маркизъ.— Когда не умешь выйдти изъ данныхъ ныншней экономіи, то самое лучшее дло — какъ-можно-меньше отягощать трудолюбиваго земледльца. Вы видите, эти люди мн благодарны, желаютъ мн долгой жизни. Очень врю! Они считаютъ меня добрымъ человкомъ, хотя фигура моя имъ и не нравится. Они не знаютъ, что я не люблю ихъ такъ, какъ они это разумютъ… Отъ-того я очень-рдко ршаюсь осматривать свое помстье.

Дйствительно, уже года съ два маркизъ Буагибо не посщалъ своихъ фермъ и не объзжалъ своихъ владній. Онъ ршался на это не иначе, какъ въ случа крайней необходимости. Всюду его принимали съ изъявленіемъ почтенія и любви, которыя были не безъ примси суеврнаго страха, его уединенная жизнь и странности дали ему у многихъ крестьянъ прозваніе колдуна. Не разъ во время бури они говори: ‘Эхъ! еслибъ маркизъ захотлъ унять градъ, ничего бы ему не стоило! но вмсто того, чтобъ длать что можетъ, онъ ищетъ чего-то такого, чего никто не знаетъ, и чего, можетъ-быть, онъ никогда не найдетъ!’

— Ну, Эмиль, что вы сдлали бы со всмъ этимъ, если бъ все это было ваше? сказалъ маркизъ, возвратясь домой:— я звалъ васъ на эту скучную хозяйскую прогулку именно съ тою цлію, чтобъ объ этомъ спросить васъ.

— Я попробовалъ бы! отвчалъ Эмиль съ живостью.

— Конечно, возразилъ маркизъ:— я также попробовалъ бы осуществить свои идеи, если бъ могъ. Но нечего пробовать но пустому, я знаю, что не усплъ бы. И вы, можетъ-быть, тоже не успли бы!

— Нужды нтъ!

— Да, вотъ онъ, безразсудный вопль юности! нужды нтъ, что не успемъ, лишь бы только дйствовать, не правда ли? Поддадимся потребности дйствовать и закроемъ глаза на препятствія. А препятствій много, и знаете ли, какое главное изъ нихъ? то, что нтъ людей. Умы не созрли, сердца не готовы… Нужно еще нсколько времени, Эмиль… оно не такъ далеко, какъ полагаютъ, я не увижу его, но вы увидите. И такъ, терпніе!… Мы когда-нибудь поговоримъ объ этомъ… Можетъ-быть, скоро, при первой моей лихорадк, когда пульсъ мой будетъ биться побыстре ныншняго.

Въ такихъ-то разговорахъ почерпалъ Эмиль силу переносить часы, которые не могъ проводить съ Жильбертою. Однакожь, былъ одинъ недостатокъ въ его дружб къ г-ну Буагибо, именно недостатокъ возможности говорить съ маркизомъ о Жильберт, разсказывать ему про любовь свою. Но счастливая любовь иметъ въ себ нчто гордое, легко обходящееся безъ участія другихъ, а время, когда Эмиль почувствовалъ бы нужду жаловаться и искать опоры въ отчаяніи, для него еще не наступило.

Въ чемъ же заключалось его счастіе? И вы спрашиваете? Вопервыхъ, онъ любилъ,— этого уже довольно для того, кто истинно любитъ. Во-вторыхъ, онъ зналъ, что былъ любимъ, хотя никогда не осмлился бы про это спросить и ему бы не осмлились сказать.

Однакожь, туча сбиралась на горизонт, и Эмилю скоро суждено было почувствовать приближеніе грозы. Однажды, когда онъ узжалъ изъ Шатобрёна, Жанилла сказала ему:

— Не прізжайте дня три или четыре, у насъ есть дло въ окрестностяхъ, и мы не будемъ дома.

Эмиль поблднлъ, онъ какъ-будто выслушалъ приговоръ свой, и едва имлъ силу спросить, въ какой именно день семейство Антуана воротится домой.

— Можетъ-быть, въ конц недли, отвчала Жанилла.— Притомъ, вроятно, я останусь дома, мн ужь не подъ лта рыскать по горамъ, и вамъ не трудно будетъ навдаться у меня мимоздомъ, воротился ли г. Антуанъ съ дочкой.

— Такъ вы позволите сдлать вамъ визитъ? сказалъ Эмиль, силясь улыбнуться, чтобъ скрыть свою смертельную тоску.

— Почему жь не такъ, если вамъ это будетъ пріятно? возразила крошечная старушка, пріосамливаясь съ видомъ, въ которомъ обнаружилось нсколько лукавства.— Я не боюсь, чтобъ меня это скомпрометировало!

‘Кончено!’ подумалъ Эмиль. ‘Мое ухаживаніе замчено, и хотя ни графъ Антуанъ, ни дочь его еще ни о чемъ не догадываются, Жанилла дала себ слово удалить меня. Она здсь иметъ полную волю, и минута кризиса настала’.

— Хорошо, мамзель Жанилла, сказалъ онъ: — я пріду къ вамъ завтра, мн очень-пріятно будетъ потолковать съ вами.

— Какъ мы сошлись! подхватила Жанилла: — мн также хочется съ вами потолковать! Но завтра я обираю конопель, и потому жду васъ разв посл-завтра. Дло ршеное, я буду весь день дома, прізжайте! Прощайте, г. Эмиль, мы потолкуемъ попріятельски. Видите ли? вдь я тоже васъ люблю!

Для Эмиля нтъ больше никакого сомннія: старуха догадалась о его любви. Какой-нибудь услужливый сосдъ началъ удивляться, что такъ часто видитъ его на дорог къ развалинамъ. Антуанъ еще ничего не зналъ, Жильберта также, потому-что, объявляя ему о непродолжительномъ отсутствіи отца, двушка, казалось, не предвидла, что Жанилла отправитъ ее съ нимъ. Хитрая нянька составила свой планъ: сперва удалить Эмиля, а потомъ устроить отъздъ Жильберты невзначай, чтобъ оставить себ нсколько дней для утишенія маленькой бури, которую предвидла со стороны молодаго человка.

‘Надо будетъ наконецъ говорить’, разсуждалъ самъ съ собою Эмиль: ‘и зачмъ же избгать этого неминуемаго предла моихъ тайныхъ желаній? Я скажу ея врной няньк, ея добрйшему отцу, что люблю ее и домогаюсь ея руки… Попрошу нсколько времени, чтобъ открыться отцу и условиться съ нимъ о выбор карьеры, потому-что еще не имю никакой, а надо, чтобъ судьба моя ршилась. Завяжется борьба, но у меня есть силы: я люблю… Дло идетъ не обо мн одномъ, я буду имть неодолимую твердость, даръ убжденія… я уговорю его!’

Не смотря на такую увренность, Эмиль провелъ ночь въ ужасномъ безпокойств. Онъ воображалъ себ разговоръ, какой у него будетъ съ Жаниллою, и могъ бы напередъ написать вс вопросы и отвты: такъ хорошо зналъ онъ манеры и непринужденность крошечной женщины. ‘А! коли такъ, сударь (сказала бъ она ему наврное), то поговорите напередъ съ вашимъ батюшкой, устройте дло съ нимъ, иначе, что по пустому тревожить господина Антуана условной просьбою и неврными планами? До-тхъ-поръ, не здите къ намъ, или здите очень-рдко, потому-что никто не обязанъ знать ваши намренія, и Жильберта не такая двица, которая бы стала слушать васъ не уврившись напередъ, что будетъ вашей женою’.

Онъ боялся также, чтобъ Жанилла, при своемъ положительномъ ум, не сочла грезою возможность согласія господина Кардонне, и не запретила ему частыхъ визитовъ, если онъ не представитъ яснаго и врнаго доказательства, что можетъ располагать своимъ выборомъ.

И такъ, несомннно было, что Эмилю слдовало сперва объясниться съ отцомъ, а потомъ уже дйствовать: здить рдко въ Шатобрёнъ, пока не почувствуетъ какой-нибудь надежды побдить, либо, если не будетъ никакой надежды, ршиться никогда не возмущать счастія шатобрёнской семьи безполезными признаніями,— удалиться… словомъ, отречься отъ Жильберты…

Но этого-то не могъ понять Эмиль на ряду съ вроятными вещами. Легче мысль о смерти можетъ войдти въ голову ребенка, нежели мысль отречься отъ любимой женщины въ голову горячо-влюблеенаго юноши. Эмиль скоре постигалъ возможность разможжитъ себ черепъ, нежели возможность отказаться отъ Жильберты. ‘Хорошо!’ думалъ онъ: ‘завтра же буду говорить и говорить такъ, что могу потомъ не красня явиться въ Шатобрёнъ.’

Пришло завтра, и Эмиль не только не чувствовалъ себя вооруженнымъ всею силою воли, но еще былъ такъ изнуренъ безсонницею и растерзанъ горестью, что побоялся быть нетвердымъ, — и не ршился говорить.

Въ-самомъ-дл, когда душа расцвла сладкой мечтою, можетъ ли быть что-нибудь прискорбне, какъ увидть себя вдругъ посреди жестокой дйствительности? Когда мы себ сдлали сами отъ себя драгоцнную тайну изъ цломудренной любви, можно ли хладнокровно обнажать ее передъ другими? Отцу-ли, Жанилл ли признаваться въ ней — все-таки значило выставлять свое сердце, полное стыдливой томности и упоенія, на показъ чуждому сердцу, давно затворившемуся для сочувствій этого рода! А онъ мечталъ о развязк совсмъ другой и боле возвышенной! Не Жильберта ли, первая и одна съ нимъ предъ лицомъ Бога, должна была принять въ свою душу слово любви, когда оно вылетитъ изъ устъ его? Свтъ и законы чести, столь холодные въ подобныхъ случаяхъ, грозили отнять у двственности этой любви все, что въ ней было самаго чистаго и идеальнаго! Онъ глубоко страдалъ, и ему уже казалось, что цлый вкъ горечи прошелъ между его вчерашними грёзами и мрачнымъ днемъ, который для него начинался.

Онъ слъ на лошадь, ршившись искать вдали, въ какомъ-нибудь глубокомъ уединеніи, спокойствія и твердости, необходимыхъ для перенесенія перваго удара. Онъ хотлъ избгнуть Шатобрёна, но, самъ не зная какъ, очутился подл него, однакожь прохалъ мимо не оборачиваясь, и поднялся на тяжелую дорогу, гд, застигнутый грозою, въ первый разъ увидлъ развалины при блеск молній. Онъ узналъ скалы, гд тогда пріютился съ Жаномъ Жапплу, и не могъ постигнуть, что еще только два мсяца какъ онъ тутъ находится, столь свободный духомъ, такъ владющій собою, столь отличный отъ-того, какимъ потомъ сдлался. Онъ похалъ въ Эгюзонъ, чтобъ обозрть всю дорогу, которую прозжалъ тогда, и на которой еще не бывалъ съ-тхъ-поръ. Но, съ первыхъ же домовъ, видъ жителей, его разсматривавшихъ, навелъ на него точно такое же чувство ужаса и мизантропіи, какое овладло бы маркизомъ Буагибо въ подобномъ случа. Онъ поспшно повернулъ на сумрачную, обросшую деревьями дорогу, открывавшуюся влво, и безъ цли пустился въ поле.

Эта неровная, но прекрасная дорога, идущая то по широкимъ скаламъ, то по свжимъ лугамъ, то по мелкому песку, окаймленная старыми каштанниками съ дуплистыми стволами, съ могучими корнями, привела его въ широкія пустоши, гд онъ похалъ тихо, довольный, что наконецъ очутился одинъ въ пустынномъ мст. Дорога извивалась передъ нимъ то зигзагомъ, то пригорками, по пространствамъ покрытымъ дрокомъ и верескомъ, и по песчанымъ буграмъ, перескаемымъ ручьями безъ опредленнаго русла, безъ постояннаго направленія. Отъ-времени-до-времени куропатка прижималась въ траву подъ его ногами, зимородокъ проводилъ лазурно-огненную черту проносясь стрлою надъ болотомъ…

Прохавъ съ часъ, все углубленный въ свои мысли, Эмиль замтилъ, что тропинка съуживалась, заходила въ кустарники, и потомъ терялась. Онъ поднялъ глаза и увидлъ передъ собою, надъ стремнинами и глубокими оврагами, развалины Крозана, торчавшія острыми стрлами по вершинамъ страннаго обрза, разсяннымъ въ пространств, которое едва можно было обнять однимъ взглядомъ.

Эмиль разъ уже прізжалъ осматривать эту любопытную крпость, но боле-прямою дорогою, и какъ задумчивость не позволила ему на этотъ разъ познать мстность, то онъ съ минуту былъ какъ-бы во сн, пока не опомнился. Ничто такъ не согласовалось съ настройствомъ души его, какъ дикое мстоположеніе и покинутыя развалины. Онъ оставилъ лошадь у какой-то хижины и пошелъ пшкомъ по узкой тропинк, которая уступами скалъ приводитъ къ руслу потока, потомъ поднялся по такой же тропинк и вошелъ въ развалины, гд пробылъ нсколько часовъ, погруженный въ уныніе, которое, при видъ столь ужаснаго и въ то же время столь превосходнаго моста, доходило въ иныя минуты до сумасшествія.

Въ первые вка феодализма строилось немного такихъ прочныхъ крпостей, какъ Крозанъ. Гора, на которой стоитъ она, спускается отвсно съ двухъ сторонъ въ два потока, Крезу и Седеллу, которыя шумно сливаются у оконечности полуострова, и, перескакивая по огромнымъ порогамъ скалъ, ревутъ неумолкаемо. Бока горы страннаго вида и везд усяны длинными сроватыми скалами, которыя, подобно исполинамъ, поднимаются со дна пропасти, или висятъ подобно сталактитамъ надъ потокомъ. Развалины зданій до такой степени приняли цвтъ и форму скалъ, что во многихъ мстахъ мудрено ихъ отличить издали. Трудно сказать, кто кого превзошелъ тутъ въ смлости и трагическомъ вдохновеніи, — природа или люди, и нельзя вообразить себ на подобномъ театр ничего, кром сценъ непреклонной ярости и вчнаго отчаянія.

Подъемный мостъ, темныя вылазныя двери и двойная окружная стна съ башнями и бастіонами, которыхъ слды еще видны, длали эту крпость неодолимою до изобртенія пушекъ. И, однакожь, исторія мста, столь важнаго въ войнахъ среднихъ вковъ, почти неизвстна. Смутное преданіе приписываетъ основаніе ея сарацинскимъ вождямъ, которые будто-бы долго въ ней держались. Морозъ, бывающій жестокъ и продолжителенъ въ этой странъ, довершаетъ каждогодное разрушеніе укрпленій, разбитыхъ ядрами и превращенныхъ въ прахъ временемъ. Однакожь, большая квадратная башня, построенная дйствительно въ сарацинскомъ вкус, еще высится въ средин, и, подкапываемая въ основаніи, ежеминутно угрожаетъ обрушеніемъ, подобно всмъ прочимъ остаткамъ. Угловыя башни, которыхъ уцлли только слды, и которыя были поставлены на коническихъ вершинахъ, представляютъ видъ заостренныхъ скалъ, вокругъ нихъ безпрестанно вьются и кричатъ стаи хищныхъ птицъ. Нельзя безъ опасности обойдти крпость: во многихъ мстахъ, всякая тропинка исчезаетъ, и нога дрожитъ на краю пропастей, въ которыя яростно стремится вода.

Только съ верха подзорныхъ башень можно было видть приближеніе непріятеля, ибо изъ комнатъ, бывшихъ въ основаніи зданій, и съ возвышенностей горы видъ ограничивался другими обнаженными горами. Но ихъ известковые бока теперь разверзаются, и, открывая плодоносныя земли, позволяютъ свободно расти прекраснымъ деревьямъ, часто смываемымъ водою, когда разливъ достигаетъ извстной высоты. Нсколько козъ, не столько дикихъ, сколько оборванныя дти, ихъ стерегущія, лпятся по развалинамъ и смло прядаютъ надъ стремнинами. Все полно величаваго унынія и такъ богато оттнками, что живописецъ не знаетъ на чемъ остановиться. Воображеніе декоратора потерялось бы въ этой роскоши ужаса и страха.

Эмиль провелъ тутъ нсколько часовъ, погруженный въ хаосъ своихъ опасеній и предначертаній. Ухавъ изъ дома на разсвт, онъ мучился голодомъ и не сознавалъ физическаго страданія, отъ котораго усиливалось его душевное изнеможеніе. Лежа на скал, онъ глядлъ на коршуновъ, вившихся надъ его головою, и думалъ о мукахъ Прометея, какъ вдругъ отдаленные звуки мужскаго голоса, показавшагося ему знакомымъ, заставили его встрепенуться. Онъ всталъ и подбжалъ на край стремнины. На противоположной сторон оврага спускались по тропинк три человка. Мужчина въ блуз и въ срой шляп съ широкими полями шелъ впереди и по-временамъ оборачивался къ шедшимъ за нимъ, совтуя остерегаться, позади его шелъ крестьянскій мальчикъ, ведя за узду осла, а на осл сидла женщина въ очень-полиняломъ лиловомъ плать, въ очень-скромной соломенной шляпк…

Эмиль кинулся на встрчу имъ, не разсуждая о томъ, говорила ли ему Жанилла, что его будутъ остерегаться, что, можетъ-быть, пріймутъ его холодно. Онъ леталъ и прядалъ, какъ камень, столкнутый по отвсному боку пропасти. Онъ пустился птицею, перескочилъ ручей, прядавшій съ тщетными угрозами по скользкимъ скаламъ, и явился на противоположномъ склон, чтобъ весело обняться съ добрымъ Антуаномъ, принять изъ рукъ Сильвена Шарассона узду смиренной скотинки, везшей Жильберту, и увидть ея сладкую улыбку, ея яркій румянецъ, ея тщетно-скрываемую радость. Жаниллы не было съ ними, Жанилла не говорила ни слова!

Во сколько кратъ счастіе кажется слаще посл горести! и какъ быстро любовь вознаграждаетъ время, потраченное на страданіе! Эмиль уже позабылъ о вчерашнемъ и не думалъ о завтрашнемъ. Когда онъ опять очутился въ развалинахъ Крозана, ведя съ торжествомъ свою возлюбленную, то ломалъ вс втви кустарника, которыя могъ достать, и кидалъ ихъ подъ ноги ослу. Потомъ онъ взялъ Жильберту на руки, чтобъ ссадить ее на самую роскошную мураву, какую только могъ выбрать, хотя она и не имла ни малйшей надобности въ подобной помощи, чтобъ сойдти съ такого малорослаго и смирнаго осла. Эмиль уже не былъ застнчивъ, потому-что былъ вн себя, и еслибъ Антуанъ имлъ хоть искру проницательности, то понялъ бы, что подавить эту пылкую страсть было такъ же невозможно, какъ помшать Крёз или Седелл течь и шумть.

— Уфъ! я до смерти проголодался, сказалъ господинъ Антуанъ: — и прежде, нежели узнаемъ, какими судьбами мы встртились такъ кстати, давайте думать только о завтрак. Лишній товарищъ намъ не страшенъ, потому-что Жанилла завалила насъ провизіей.

— Открой-ка суму, шалунъ! сказалъ онъ Шарассону:— а я понавдаюсь въ мшокъ, который дочка везла за собою. Между-тмъ, Эмиль сбгаетъ вонъ въ т домики внизу и принесетъ намъ запасъ чернаго хлба. Расположимтесь у рки, горная вода превосходна, если къ ней примшать побольше вина.

Скоро на трав устроился походный завтракъ. Жильберта сдлала себ тарелку изъ большаго листа лопушника, а отецъ ея разрзывалъ порціи чмъ-то въ род сабли, что онъ величалъ своимъ карманнымъ ножомъ. Эмиль, кром хлба, принесъ молока для Жильберты и дикихъ вишень, которыя были найдены отличными, и которыхъ горечь имла по-крайней-мр ту выгоду, что возбуждала аппетитъ. Сильвенъ, усвшись, подобно обезьян, на согнутомъ ствол дерева, получилъ долю не меньше другихъ, и лъ тмъ съ большимъ удовольствіемъ, говорилъ онъ, что тутъ не было глазъ мамзель Жаниллы, чтобъ считать куски съ укоризненнымъ видомъ. Эмиль въ одну минуту былъ сытъ. Хоть и смются надъ героями романовъ, которые никогда не дятъ, однако несомннно, что влюбленные имютъ мало аппетита и что въ этомъ отношеніи романы справедливы, какъ жизнь.

Какой восторгъ ощущалъ Эмиль, боявшійся увидть Жильберту только суровою и недоврчивою, и нашедшій ее такою же, какою оставилъ наканун, — полною непринужденности и благородной неосмотрительности! И какъ любилъ онъ Антуана за то, что тотъ неспособенъ къ подозрнію и сохраняетъ такую искреннюю веселость! Никогда не чувствовалъ онъ самого-себя такимъ веселымъ, никогда не видалъ онъ ни дня прекрасне этого сраго сентябрьскаго дня, ни мстоположенія пріятне и очаровательне этой мрачной крпости Крозанъ! И какъ-нарочно на Жильберт было въ этотъ день ея лиловое платье, котораго онъ давно на ней не видалъ, и которое напоминало ему день и часъ, когда онъ страстно полюбилъ ее!

Онъ узналъ, что они отправлялись навстить одного родственника въ Клавьер, но прежде должны были прогостить двое сутокъ въ Аржантон, и, не нашедши никого въ этомъ замк, ршились прогуляться въ Крозанъ, гд пробудутъ до вечера,— а на двор былъ еще полдень! Эмилю показалось, что передъ нимъ цлая вчность… Господинъ Антуанъ прилегъ въ тпи отдохнуть посл завтрака и крпко задремалъ. Любовники, взявъ съ собою Шарассона, вздумали пойдти осматривать крпость.

X.
Походный ночлегъ господина Антуана.

Шатобрёнскій пажъ сначала забавлялъ юную чету своими наивностями, но вскор, увлеченный потребностью бгать, пустился гоняться за козами, едва не попалъ въ непріятную раздлку съ пастухами, и наконецъ поладилъ съ ними, играя въ кружки на берегу Крёзы, между-тмъ, какъ Эмиль и Жильберта пошли вдоль Седеллы по другому боку горы.

Такъ-какъ потокъ во многихъ мстахъ подмылъ подошву утеса, то имъ приходилось то карабкаться вверхъ, то сходить внизъ, то ступать на скалы вровень съ водою, — и все это не безъ труда и не безъ опасности. Но молодость — охотница до приключеній, и любовь ни въ чемъ не сомнвается. Особое провидиніе хранитъ ту и другую, и наши любовники храбро отдлывались отъ всхъ опасностей: Эмиль дрожалъ — не отъ страха, а совершенно отъ другаго чувства, когда приподнималъ или держалъ Жильберту своими руками, Жильберта смялась, чтобъ скрыть смущеніе, или чтобъ разсяться отъ него.

Жильберта была сильна, проворна и отважна, какъ горная обитательница, однакожь, преодолвая такимъ-образомъ безпрестанныя препятствія, она скоро устала, присла на мху, на берегу скачущей воды, и кинула шляпку на траву, принужденная подобрать свои распустившіеся волосы, которые висли по плечамъ.

— Сорвите, пожалуйста, мн эту хорошенькую наперстянку, вонъ тамъ, сказала она Эмилю, думая, что успетъ поправить прическу, прежде чмъ онъ воротится.

Но онъ сбгалъ туда и назадъ скоро, что засталъ Жильберту еще всю покрытую золотистыми волосами, которые насилу могла она собрать въ одну прядь своими крошечными руками. Стоя возл нея, онъ любовался на это сокровище, которое она закидывала назадъ больше съ нетерпніемъ, нежели съ гордостью, и которое давно бы обрзала, какъ затруднительное бремя, если бъ отецъ и Жанилла не противились этому. Впрочемъ, въ ту минуту, она была имъ благодарна, что они не позволили, ибо, не смотря на отсутствіе кокетства, она очень видла, что Эмиль утопалъ въ восторг,— а она ничего не сдлала, чтобъ возбудить его восторгъ! Если красота иметъ извстные тріумфы, которыми любовь не можетъ не утшаться, то иметъ ихъ именно тогда, когда они бываютъ непредвиднны и невольны. Въ-самомъ-дл, такіе роскошные волосы служили бы истиннымъ украшеніемъ для женщины, дурной собою, а у Жильберты они были — даромъ, щедротою природы, прибавленною ко всмъ другимъ дарамъ ея.

Надо сказать, что, подобно отцу, Жильберта была больше трудолюбива, нежели ловка руками, сверхъ-гого, на бгу она растеряла вс свои шпильки, и тяжелая коса ея, торопливо прикрпленная на затылк, дважды распускалась и спадала до ногъ. Взглядъ Эмиля былъ все ирикованъ къ ней, Жильберта не видала этого, но чувствовала, какъ-будто пламень страстнаго взгляда раскалялъ вокругъ ея атмосферу. Скоро она пришла въ такое замшательство, что забыла этому радоваться, и наконецъ, по обыкновенію, хотла шуткою прервать ихъ взаимное волненіе.

— Я желала бы, чтобъ эти волосы были моими, сказала она: — я обрзала бы ихъ и кинула бы въ рку.

Эмилю былъ случай сказать прекрасный комплиментъ, но онъ промолчалъ. Что такого могъ бы онъ сказать объ этихъ волосахъ, что выражало бы любовь, которою пылалъ онъ? Онъ никогда не прикасался къ этимъ волосамъ, а желалъ этого до смерти. Онъ украдкою поглядлъ кругомъ. Ограда скалъ и кустарниковъ отдляла его съ Жильбертою отъ всего свта. Не было ни одной точки на гор, откуда можно было бы ихъ увидть. Казалось, Жильберта будто-нарочно выбрала это убжище для искушенія его, а между-тмъ, невинная двушка не имла и тни подобной мысли, и еще меньше думала, чтобъ тутъ была для нея какая-нибудь опасность.

Эмиль не владлъ больше собою: безсонница, страхъ, печаль и радость зажгли лихорадку въ крови его. Онъ упалъ на колни подл Жильберты, взялъ дрожащей рукою горсть непокорныхъ волосъ и потомъ, когда она встрепенулась, выпустилъ ихъ, сказавъ:

— Мн показалось, что оса, а это просто клочокъ мха.

— Вы испугали меня, возразила Жильберта, качая головою: — я думала, что змя.

Однакожь, рука Эмиля привязалась къ этимъ волосамъ и не могла ихъ оставить. Подъ тмъ предлогомъ, чтобъ помочь Жильберт собрать ихъ разсянныя пряди, которыя оспоривалъ у нея втеръ, онъ сто разъ дотрогивался до нихъ и наконецъ поцаловалъ украдкою. Жильберта по-видимому ничего не замтила, и, поспшно надвъ шляпку на плохо-укрпленную прическу, встала и сказала съ видомъ, который желала сдлать непринужденнымъ:

— Пойдемте, посмотримъ, не проснулся ли батюшка.

Но она трепетала, внезапная блдность изгладила яркія краски со щекъ ея, сердце готово было выпрыгнуть изъ груди, она пошатнулась и прислонилась къ скал, чтобъ не упасть. Эмиль былъ у ногъ ея.

Что говорилъ онъ ей? Онъ и самъ не зналъ, а эхо Крозана не сохранило словъ его. Жильберта не разслышала ихъ хорошенько, у нея въ ушахъ былъ шумъ потока, но усиленный во сто кратъ біеніемъ жилъ ея, и ей казалось, что гора конвульсивно шаталась надъ ея головою. У нея не было силъ бжать, да она и не помышляла объ этомъ. Напрасно бжать отъ любви, когда это чувство закралось въ душу, оно не выйдетъ оттуда и всюду послдуетъ за нею. Жильберта не знала, что въ любви есть другія опасности, кром того случая, когда сердце можетъ быть застигнуто врасплохъ, и въ-самомъ-дл, для нея не было другихъ опасностей съ Эмилемъ. Ужь и этой опасности было довольно, и головокруженіе, ею причиняемое, исполнено было неодолимыхъ прелестей.

Жильберта умла отвчать только одно, — именно повторять со страхомъ, исполненнымъ тоски и грусти, слова:

— Нтъ, нтъ! не надо любить меня!

— Такъ вы меня ненавидите? возражалъ Эмиль.

И Жильберта, отворачиваясь, не имла духа солгать.

— Хорошо! если вы не любите меня, говорилъ Эмиль:— не все ли равно для васъ узнать, что я васъ люблю? Позвольте мн говорить вамъ это, потому-что я не могу дольше скрывать. Вы равнодушны ко мн, а чмъ пренебрегаютъ, того не боятся. Услышьте же мое признаніе, и если я оставлю васъ, если перестану къ вамъ здить, по-крайней-мр знайте почему: потому-что я умираю отъ любви къ вамъ, потому-что я не сплю больше, не могу ничего длать, теряю разсудокъ, и скоро, можетъ-быть, сказалъ бы вашему батюшк то, что говорю вамъ теперь. Пусть лучше вы удалите меня, чмъ другіе. Удаляйте же меня, но теперь выслушайте, потому-что тайна моя душитъ меня. Я люблю васъ, Жильберта, люблю до безумія…

Сердце Эмиля такъ переполнилось, что излилось въ рыданіяхъ.

Жильберта хотла бжать, но тутъ же, въ трехъ шагахъ, сла и заплакала. Больше счастія, чмъ горечи было во всхъ этихъ слезахъ. Эмиль скоро подошелъ утшать Жильберту, и самъ скоро утшился, ибо въ страх, который она обнаруживала, была только нжность и грусть.

— Я бдная двушка, говорила она: — вы очень-богаты, и батюшка вашъ, говорятъ, думаетъ только о томъ, какъ бы увеличить свое состояніе. Вы не можете жениться на мн, и я не должна думать о замужств въ моемъ положеніи. Разв какимъ-нибудь случаемъ встртился бы человкъ такой же бдный, какъ я, съ нкоторымъ воспитаніемъ… но я никогда не разсчитывала на подобный случай. Я съ раннихъ лтъ сказала себ, что должна помириться съ своей участью, чтобъ привыкнуть благородно чувствовать, то-есть, не завидовать другимъ и создать себ простыя привычки, честное занятіе. Я вовсе не думаю о замужств, можетъ-быть, чтобъ найдти мужа, мн надо было бы нсколько перемнить свой образъ мыслей. Если вамъ правду сказать, Жанилл на-дняхъ пришла мысль, которая очень меня огорчаетъ. Она хочетъ, чтобъ батюшка искалъ мн мужа. Искать мужа! не правда ли, это стыдно и унизительно? можно ли вообразить что-нибудь хуже? А между-тмъ, добрая няня не можетъ понять моего отвращенія, и какъ батюшк слдовало быть въ Аржантон для полученія его маленькаго дохода, то она вдругъ ныпьче утромъ потребовала, чтобъ онъ взялъ меня съ собою и представилъ кой-кому изъ своихъ знакомыхъ. Мы привыкли слушаться Жаниллы и отправились, но отецъ мой, слава Богу, не уметъ пріискивать мужей, и я такъ отвлеку его отъ этой мысли, что наша прогулка не будетъ имть никакихъ послдствій. Видите, господинъ Эмиль, не надо ухаживать за двушкою, которая не обольщается вздорными надеждами и осуждаетъ себя на двичество безъ сожалнія и безъ стыда. Я думала, что вы это понимали, и что дружба ваша никогда не возмутитъ моего спокойствія. Позабудьте же эту шалость, которая какъ-то мелькнула у васъ въ головъ, и глядите на меня какъ на сестру, которая съ своей стороны все позабудетъ, если вы дадите слово любить ее спокойно и чисто. Зачмъ вамъ оставлять насъ? Это очень огорчило бы батюшку и меня!

— Огорчило бы васъ, Жильберта? возразилъ Эмиль: — отъ-чего же вы плачете, говоря со мною такъ хладнокровно? Или я не понимаю васъ, или вы скрываете отъ меня что-нибудь. И знаете ли, что я отгадываю? Вы не чувствуете ко мн столько уваженія, чтобъ слушать меня доврчиво. Вы принимаете меня за молодаго безумца, который толкуетъ о любви безъ религіи и безъ совсти, и думаете, что можно обращаться со мною какъ съ ребенкомъ, которому говорятъ: ‘не длай впередъ этого, я прощаю тебя’. Или, если вы думаете, что нсколькими словами холоднаго разсудка можно потушить серьёзную любовь, то вы сами дитя, Жильберта, и не чувствуете совершенно ничего ко мн въ глубин своего сердца. О! Боже мой! не-уже-ли и ваши глаза, которые избгаютъ меня, и рука, которая меня отталкиваетъ, — не-уже-ли все это презрніе или недоврчивость?

— Чему же вы хотите, чтобъ я врила? сказала Жильберта, стараясь скрыть горесть, которую навлекали ей эти упреки:— разв я могу не знать различія нашихъ состояній? разв я могу перемнить что-нибудь въ судьб…?

— Только-то? О, Жильберта! скажите мн, что только это!

— Разв этого мало? Разв вы думаете, я могу согласиться любить васъ съ увренностью, что рано или поздно вы будете принадлежать другой? Мн кажется, любовь есть вчность жизни вдвоемъ, вотъ почему, отрекшись отъ замужства, я отреклась и отъ любви.

— И я такъ понимаю любовь, Жильберта! Да, любовь есть вчность жизни вдвоемъ! Я даже не понимаю, чтобъ смерть могла положить ей предлъ… Разв я не сказалъ вамъ всего этого, сказавъ: ‘я люблю васъ’? О! вы не поняли меня, или не хотите понять, но еслибъ вы любили, вы бы не сомнвались. Вы не говорили бы мн, что вы бдны, вы не вспомнили бы объ этомъ такъ же, какъ я о томъ не вспоминаю.

— О, Боже мой! я не сомнваюсь въ васъ, Эмиль, знаю, что вы, подобно мн, неспособны къ корыстолюбивому разсчету, но повторяю вамъ, можемъ ли мы быть сильне судьбы, сильне воли вашего отца, напримръ?

— Да, Жильберта, да, сильне цлаго свта, если… мы любимъ другъ друга!

Безполезно описывать продолженіе этого разговора. Мы не могли бы представить тхъ перемежекъ боязни и унынія, когда Жильберта, становясь разсудительною, то-есть безнадежною, указывала на препятствія и обнаруживала въ себя гордость безъ надутости,— однакожь такую гордость, которая ршилась предпочесть вчное одиночество униженію борьбы съ надменностью богатства. Могли бы мы разсказать, какими честными и искренними доводами старался Эмиль внушить ей довренность, но самые сильные доводы, на которые Жильберта не находила возраженіи, мы не могли бы передать, ибо вс они заключались въ энтузіазм и наивной пантомим. Любовники не бываютъ краснорчивы, какъ риторы, и рчи ихъ, переданныя на бумаг, не имютъ никакого смысла для тхъ, къ кому он не были обращены. Еслибъ посл можно было хладнокровно вспомнить, отъ какого пустаго слова иногда теряется разсудокъ, то ни за что бы нельзя было понять, какъ это случилось, и надо бы смяться надъ самимъ-собою. Но голосъ, взглядъ находятъ въ страсти чародйственную силу, и вскор Эмиль усплъ убдить Жильберту въ томъ, чему самъ врилъ въ ту минуту: то-есть, что не было ничего проще и легче, какъ имъ обвнчаться, потому-что не было ничего законне и необходиме, какъ любить другъ друга всми силами.

Благородная двушка любила и не могла остановиться на мысли, что Эмиль былъ самонадянъ и безразсуденъ. Онъ говорилъ, что одолетъ предполагаемое сопротивленіе отца, а Жильберта знала господина Кардонне по однимъ неврнымъ слухамъ. Эмиль ручался за содйствіе своей нжной матери, и это обстоятельство успокоивало совсть двушки. Она скоро раздлила самообольщеніе Эмиля, и ршено было, что Эмиль будетъ говорить съ своимъ отцомъ прежде, чмъ обратится къ отцу Жильберты.

Двушка честолюбивая или эгоистка поступила бы благоразумне. Она подвергла бы боле-строгимь условіямъ сознаніе въ своихъ чувствахъ. Она согласилась бы видться съ любовникомъ не прежде того дня, когда онъ явится исполнить вс формальности сватовства. Жильберт даже не пришли и въ голову вс эти предосторожности. Она чувствовала въ сердц нчто безконечное, вру и почтеніе къ слову своего любовника, неимвшія предловъ. Она тревожилась только однимъ — что будетъ причиною безпокойства и огорченія дли родителей Эмиля, когда онъ вступитъ въ разговоръ съ отцомъ. Она не могла доле сомнваться въ побд, которую онъ брался одержать, но мысль о битв была ей прискорбна, и она желала бы отдалить эту страшную минуту.

— Послушайте, сказала она: — къ-чему намъ торопиться? мы счастливы покуда, и такъ молоды, что главное и самое основательное возраженіе вашего отца будетъ именно въ этомъ заключаться: вамъ только двадцать-одинъ годъ, и можно опасаться, что вы еще не довольно узнали характеръ своей невсты. Если вамъ велятъ подождать или потребуютъ отъ васъ срока на размышленіе, соглашайтесь на все. Еслибъ даже мы обвнчались черезъ нсколько лтъ, что нужды? лишь бы мы могли видться, потому-что сомнваться другъ въ друг мы не можемъ…

— О! вы праведница! отвчалъ Эмиль, цалуя край ея шарфа:— я буду достоинъ васъ.

Воротившись на то мсто, гд оставили Антуана, они увидли, что онъ уже далеко оттуда разговариваетъ съ знакомымъ мельникомъ, и пошли дожидаться его у основанія большой башни. Часы летли для нихъ какъ секунды, и однакожъ были полны какъ вка. Чего-чего не насказали они другъ другу! а сколько еще умалчивали! Наконецъ, счастіе видть, понимать и любить одинъ другаго ощутили они такъ сильно, что ими овладла безумная веселость, и, прыгая какъ серны, они схватились за руки и начали бгать по обрывистымъ склонамъ, сталкивая камни въ пропасть, обаянные невидимымъ восторгомъ, они не сознавали опасности подобно дтямъ. Эмиль отталкивалъ обломки, или быстро перескакивалъ черезъ нихъ, онъ какъ-будто воображалъ себя въ схватк съ препятствіями, поставляемыми его судьбою. Жильберта не боялась ни за него, ни за себя, хохотала, кричала, распвала какъ жаваронокъ въ поднебесь, и уже не думала подбирать косу, которая разввалась по втру и иногда закрывала ее всю подобно огненному покрову. Когда отецъ засталъ ее въ такомъ восторг, она кинулась къ нему и горячо обняла его, какъ-будто желая сообщить ему все счастіе, наполнявшее ея душу. Срая шляпа добраго старика слетла отъ этого порывистаго объятія и покатилась въ оврагъ. Жильберта стрлою пустилась ловить ее, а Антуанъ, испуганный такою отважностью, бросился ловить дочь. Оба они находились въ большой опасности, когда Эмиль опередилъ ихъ обоихъ, поймалъ на лету бглую шляпу, и, надвъ ее на голову Антуана, въ свою очередь сжалъ въ объятіяхъ этого добраго отца.

— Ну, ну! вскричалъ Антуанъ, ведя ихъ почти силою на мене-опасную площадку: — оба вы очень радуете меня, но еще больше пугаете! Да ужь не встртили ль вы тамъ чортовой козы, которая заставляетъ прыгать и бгать подобно сумасшедшимъ всхъ, кого околдуетъ своимъ взглядомъ? Или здшній горный воздухъ такъ развеселилъ тебя, шалунья? Очень-радъ, однакожь не рискуй такъ, какъ сейчасъ рисковала. Какъ раскраснлась! Какъ прояснли у тебя глазки! Вижу, что надо почаще водить тебя гулять: дома у тебя мало движенія. А знаете ли, Эмиль, въ эти дни она меня встревожила? Ничего не ла, безпрестанно читала, и я уже сбирался выкинуть вс ваши книги за окно, еслибъ это не прекратилось. Къ-счастію, теперь этого не видать, и, благо все прошло, мн хочется свозить ее въ Сен-Жерхмен-Бопро. Чудесное мсто! мы проведемъ тамъ завтрашній день, и, если хотите хать съ нами, мы погуляемъ какъ-нельзя-лучше. А? что скажете? Нужды нтъ, что мы будемъ въ Аржантон днемъ позже? не правда ли, Жильберта? И не все ли равно, если мы пробудемъ тамъ одинъ день вмсто двухъ?

— Что за бда, если и совсмъ тамъ не будемъ! сказала Жильберта, вспрыгнувъ отъ радости: — подемте въ Сен-Жерменъ, батюшка, я никогда не бывала тамъ. О! какая прекрасная мысль!

— Мы на дорог туда, возразилъ г-нъ Шатобрёнъ: — однакожь надо ночевать въ Фрейселин, потому-что здсь нечего и думать о ночлег. Впрочемъ, Фрейселин и Конфоланъ стоитъ посмотрть. Дороги не очень-хороши, намъ прійдется тронуться въ путь до сумерекъ. Мосьё Шарассонъ, ступайте, задайте овса бдной Лантерн, которая большая охотница до путешествій, потому-что они для нея единственные случаи полакомиться, отведите осла къ тмъ, кто намъ далъ его, туда въ Вотру, а потомъ ожидайте насъ, съ моей тачкой и лошадью г-на Эмиля, по ту сторону рки. Мы будемъ тамъ черезъ два часа.

— А я, сказалъ Эмиль: — напишу пару словъ карандашомъ къ матушк, чтобъ она не тревожилась моимъ отсутствіемъ, и врно найду какого-нибудь мальчика, который отнесетъ ей записку.

— Посылать такъ далеко этихъ маленькихъ дикарей не совсмъ-то легко. Э! да вотъ намъ и гонецъ, кто-то изъ вашего дома, если не ошибаюсь!

Оглянувшись, Эмиль увидлъ Констана Галюше, письмоводителя отца своего, который только-что сбросилъ платье на траву, и, обернувъ голову носовымъ платкомъ, сбирался закинуть удочку.

— Ба! Констанъ, вы даже сюда ходите ловить пискарей? сказалъ Эмиль.

— О! ужь конечно нтъ, сударь, отвчалъ Галюше съ важнымъ видомъ: — я еитаю надежду поймать здсь форель!

— Но вы намрены воротиться сегодня въ Гаржилесъ?

— Разумется, сударь. Батюшка вашъ, не имя во мн нужды ныньче, позволилъ мн располагать цлымъ днемъ, но если Богъ дастъ, я поймаю форель, тотчасъ же уйду изъ этого гадкаго мста.

— А если ничего не поймаете?

— Такъ еще больше буду проклинать себя за то, что зашелъ такъ далеко и видлъ эту развалину. Ужасъ! Можно ли гд найдти мсто печальне и замокъ хуже этого? Врьте посл этого путешественникамъ, которые толкуютъ, что это чудо, и что нельзя жить на берегахъ Крёзы, не осмотрвъ Крозана! Если только нтъ рыбы въ здшней рк, то пусть меня повсятъ, коли я покажусь сюда когда-нибудь. Да и на рку плоха тутъ надежда, эта свтлая вода никуда не годится для ловли удочкою, а безпрестанный шумъ оглушителенъ. У меня голова заболла.

— Видно, что вы сдлали не очень-пріятную прогулку, сказала Жильберта, которая въ первый разъ видла смшную фигуру Галюше, и которой прозаическое пренебреженіе его внушало сильную охоту смяться.— Однакожь, согласитесь, эти развалины производятъ сильный эффектъ, по-крайней-мр, он единственны въ своемъ род! Всходили ли вы на большую башню?

— Сохрани меня Богъ, сударыня! отвчалъ Галюше, польщенный обращеніемъ къ нему Жильбергы, на которую глядлъ онъ во всю ширину своихъ круглыхъ глазъ, значительно отдаленныхъ одинъ отъ другаго и перемеженныхъ довольно-страннымъ пучкомъ рыжихъ бровей.— Я отсюда вижу внутренность этого сарая, потому-что онъ весь сквозной какъ фонарь, и, кажется, не стоитъ, чтобъ изъ-за него сломать се бъ шею.

Принявъ улыбку Жильберты за знакъ одобренія дкой сатиры, онъ прибавилъ тономъ, который считалъ забавнымъ и остроумнымъ:

— Славная сторонка, нечего сказать! тутъ не растетъ даже ежевика! Если мавританскіе короли жили не лучше этого, я поздравляю ихъ: хорошъ у нихъ былъ вкусъ, врно, сами они тоже были чудесные ребята! Чай, ходили въ деревянныхъ башмакахъ и брали кушанье пальцами.

— Очень-замысловатая историческая догадка, сказалъ Эмиль Жильберт, которая закусила кончикъ платка, чтобъ не захохотать.

— О! я вижу, вы большой насмшникъ! возразила она.— Впрочемъ, вы въ нрав насмхаться — вы изъ Парижа, гд вс отличаются умомъ и свтскостью, и очутились теперь между дикарями.

— Не могу сказать этого по-крайней-мр теперь, подхватилъ Галюше, кинувъ убійственный взглядъ на прекрасную Жильберту, которую находилъ очень по своему вкусу:— но, говоря откровенно, здшняя сторона точно поотстала. Посмотрите, какіе оборванные, босые ребятишки! Въ Париж, на всхъ башмаки, а у кого ихъ нтъ, т ужь и не выходятъ по воскресеньямъ. Я ныньче зашелъ-было въ одинъ домъ закусить: не оказалось ничего, кром чернаго хлба, котораго не стала бы сть собака, да козьяго молока, которое воняло псиною. Не стыдно ли этимъ людямъ жить такъ скаредно!

— Можетъ-быть, не отъ-того ли это, что они очень-бдны и не могутъ жить лучше? сказала Жильберта, возмущенная надменнымъ тономъ мосьё Галюше.

— Скоре, разв очень-лнивы, отвчалъ онъ, нсколько-озадаченный этимъ замчаніемъ, которое не приходило ему на умъ.

— А почему вы знаете? возразила Жильберта съ негодованіемъ, котораго Галюше не понялъ.

‘Двушка очень-задорна’ подумалъ онъ: ‘и ея бойкій видъ очень мн нравится. Если бы поговорить съ нею подольше, я показалъ-бы ей, что я не провинціальный простакъ’.

— Каковъ! сказалъ Эмиль Жильберт, между-тмъ, какъ Констанъ искалъ на берегу червяковъ для удочки: — не правда ли, очень-уменъ?

— Я боюсь, едва-ли онъ не больше глупъ, чмъ простъ, отвчала Жильберта.

— Полноте, дтушки, вы строго судите, замтилъ добрый Антуанъ.— Этотъ дтина не красивъ, я согласенъ, но онъ, кажется, хорошій малый, и г-нъ Кардонне имъ доволенъ. Онъ преобязательный, и раза два или три предлагалъ мн свои услуги, даже подарилъ мн очень-хорошую удочку, какихъ нтъ здсь: жаль только, я потерялъ ее прежде, нежели воротился домой, и Жанилла въ тотъ день бранила меня почти столько же, какъ тогда, когда я потерялъ шляпу. Что жь, г-нъ Галюше? прибавилъ онъ, возвыся голосъ: — вы общали прійдти ловить рыбу въ наши мста, я у себя не очень тревожу рыбу, у меня нтъ вашего терпнія, и потому вы найдете с=ея вдоволь. Жду васъ на-дняхъ, приходите ко мни завтракать, а потомъ я провожу васъ на хорошія мста: тамъ будетъ много для васъ поживы.

— Очень вамъ признателенъ, отвчалъ Галюше: — непремнно явлюсь въ одно изъ воскресеній, если вамъ благоугодно обязать меня своими ласками.

Въ восхищеніи отъ своей фразы, Галюше раскланялся какъ-можно-любезне и ушелъ, принявъ порученіе Эмиля къ его родителямъ.

Жильберт хотлось показать нкоторое неудовольствіе отцу за его излишнюю благосклонность къ такому неуклюжему и непріятному человку, но сама она была такъ благосклонна, что тотчасъ же пожертвовала ему своимъ отвращеніемъ, и черезъ минуту забыла все, тмъ больше, что въ этотъ день была не въ состояніи чувствовать никакой досады.

Эмиль и Жильберта, благодаря настройству душъ своихъ, находили пріятными и забавными вс случаи, наполнявшіе остатокъ путешествія. Старая кобыла г-на Антуана, заложенная въ нчто похожее на открытую кабріолетку, которую онъ недаромъ называлъ тачкою, длала чудеса ловкости по ужаснымъ дорогамъ, какими они должны были хать къ своему ночлегу. Въ этомъ экипаж могли помщаться трое, и Сильвенъ Шарассонъ, усвшись по средин, лихо (по его выраженію) правилъ миролюбивою Лантерною. Страшные толчки, претерпваемые ими въ этомъ экипаж, отнюдь не безпокоили Жильберты и отца ея, непривыкшихъ баловать себя удобствами и останавливаться отъ какой бы то ни было погоды, или дороги. Эмиль халъ впереди верхомъ, предупреждая ихъ и помогая имъ выходить изъ экипажа, когда дорога была ужь черезъ-чуръ опасна. Потомъ, когда они выбирались на мягкій песокъ степей, онъ халъ сзади, чтобъ разговаривать съ Жильбертою и особенно, чтобъ глядть на нее.

Никогда щеголь Булоньскаго-Лса, вперяя взоръ въ блестящую коляску своей торжествующей любовницы, не бывалъ такъ восхищенъ и гордъ, какъ былъ радостенъ Эмиль, провожая обожаемую имъ прекрасную поселянку по неяснымъ тропамъ этой пустыни, при сіяніи первыхъ звздъ. Что нужды было ему, сидла ли она въ какой-то тачк, запряженной клячею, или въ роскошной карет? была ли одта въ объярь и бархатъ, или въ полинялый ситецъ? На ней были худыя перчатки, изъ которыхъ виднлись кончики ея розовыхъ пальцевъ, державшихся за спинку экипажа. Чтобъ сберечь свой праздничный шарфъ, она сложила его и положила на колпи, прекрасная, стройная и гибкая талія ея еще лучше обрисовывалась. Теплый вечерній втерокъ, казалось, съ горячностью ласкалъ ея блую, какъ алебастръ, шею. Дыханіе Эмиля смшивалось съ втеркомъ, и онъ былъ тутъ безотлучно, какъ невольникъ, прикованный къ колесниц побдителя.

Была минута, когда, благодаря неосторожности Сильвена, тачка вдругъ остановилась и лошадь Эмиля чуть не наткнулась объ нее головою. Мосьё Сакрипанъ поставилъ переднія лапы на подножку, давая разумть, что онъ усталъ и что пора его взять въ экипажъ. Г-нъ Антуанъ сошелъ, чтобъ схватить его за загривокъ и бросить на фартукъ кабріолетки, потому-что у бдной собаки не было уже столь гибкихъ ногъ, чтобъ вспрыгнуть высоко. Между-тмъ, Жильберта ласкала морду Воронка и проводила своей маленькой ручкой по волнамъ его черной гривы. Сердце Эмиля билось, какъ-будто какой-нибудь магнетическій токъ переносилъ ему эти ласки. Онъ чуть-было не сказалъ на-счетъ счастія Воронка какого-то замчанія, такого же недальняго, къ какому бы способенъ былъ Галюше въ подобномъ случа, но удовольствовался быть глупымъ молча. Человкъ съ умомъ такъ счастливъ, если его настигнетъ подобная глупость!

Ужь совершенно стемнло, когда они пріхали въ Фрейселин. Деревья и скалы представляли одн черныя массы, откуда слышался величавый и торжественный гулъ рки. Пріятная усталость и свжесть ночи повергли Эмиля и Жильберту въ сладкое усыпленіе. Передъ ними было завтра, цлый вкъ счастія.

Гостинница, въ которой они остановились, и которая была лучшею во всей деревн, обладала только двумя постелями въ двухъ отдльныхъ комнатахъ. Ршили, что лучшая комната достанется Жильберт, а г-нъ Антуанъ съ Эмилемъ расположатся въ другой, и что каждый изъ нихъ возьметъ по матрасу. Но когда дло дошло до поврки мёбели, оказалось, что на каждой постели было по одному матрасу, и Эмиль составилъ себ дтское удовольствіе изъ того, что будетъ спать на солом. Эта мра, угрожавшая Шарассону подобной участью, казалось, очень не нравилась шатобрёнскому пажу. Мальчикъ любилъ понжиться, особливо въ путешествіи. Привыкши провожать господина во всхъ его поздкахъ, онъ вознаграждалъ себя за суровость, на какую Жанилла осуждала его въ Шатобрён, вдоволь надаясь и высыпаясь въ дорог. Г-нъ Антуанъ, подтрунивая надъ нимъ съ грубоватой веселостью, спускалъ ему вс прихоти и самъ длался его рабомъ, говоря съ нимъ какъ съ негромъ. Такъ, на-примръ, когда Сильвенъ длалъ видъ, будто чиститъ лошадь и запрягаетъ экипажъ, господинъ его на-самомъ-дл работалъ скребницею и ворочалъ колымагу. Если мальчикъ засыпалъ, правя лошадью, Антуанъ протиралъ себ глаза, бралъ возжи, и охотне перемогалъ сонъ, нежели будилъ своего пажа. Если на ужинъ была только одна порція мяса: ‘Вы гложите кости съ мосьё Сакрипаномъ’, говорилъ г-нъ Антуанъ Шарассону, который пожиралъ глазами говядину, но, самъ не замчая, добрый старикъ глодалъ кости и оставлялъ лучшій кусокъ Сильвену. Лукавый мальчишка зналъ манеры своего господина, и чмъ больше ему грозили голодомъ, безсонницей и работой, тмъ тверже онъ надялся на свою счастливую звзду.

Однакожь, когда онъ увидлъ, что г-нъ Антуанъ нимало не заботится о его ночлег и что Эмиль довольствовался соломою, то началъ, прислуживая за ужиномъ, звать, потягивать руки и говорить, что дорога была длинна, что эта проклятая сторона стояла на краю свта, и онъ думалъ уже, что они никогда не додутъ.

Антуанъ притворился, будто ничего не слышитъ, и хотя ужинъ былъ не очень-вкусенъ, однакожь онъ лъ съ большимъ аппетитомъ.

— Вотъ какъ я люблю путешествовать, говорилъ онъ, — поминутно чокаясь стаканами съ Эмилемъ въ-слдствіе привычки, перенятой у Жана Жапплу: — когда при мн вс мои удобства и вс мои привязанности. Ни за что не соглашусь въ почтовой карет или на корабл хать одинъ искать счастія. То ли дло наслаждаться малымъ, что имешь, прозжая прекрасную сторону, гд знаешь всхъ прохожихъ по именамъ, вс домы, вс деревья, вс колеи! Ну, не все ли одно, что я у себя дома? Еслибъ за столомъ были Жанъ съ Жаниллою, я подумалъ бы, что я въ Шатобрён, потому-что со мною, во-первыхъ, моя дочка и одинъ изъ лучшихъ друзей, а во-вторыхъ, моя собака, и даже мосьё Шарассонъ, который счастливъ, что видитъ свтъ и ночуетъ въ гостинниц но своимъ заслугамъ.

— Хорошо вамъ говорить, сударь, подхватилъ Шарассонъ, который, вмсто того, чтобъ прислуживать, услся къ камину:— гостинница прегадкая и спать въ ней надо съ собаками.

— Что жь, негодяй ты этакой, разв ужь этого не слишкомъ для тебя много? возразилъ Антуанъ, поддлываясь подъ сердитый голосъ: — ты долженъ радоваться, что тебя не посылаютъ на нашесть съ курами! Вотъ еще какой нженка! У тебя есть солома, а ты боишься умереть съ голода ночью?

— Извините, сударь, здсь не солома, а сно, отъ сна же голова болитъ.

— Коли такъ, ложись на голомъ полу подл моей постели, я тебя выучу жаловаться. Ты держишься какъ горбатый: эта ортопедическая кровать будетъ теб очень полезна. Ступай, приготовь мн постель, да разстели лошадиную попону для мосьё Сакрипана.

Эмиль спрашивалъ себя, чмъ развяжется шутка, которую г-нъ Антуанъ степенно выдерживалъ до конца, и когда Жильберта удалилась въ свою комнату, онъ пошелъ за господиномъ Антуаномъ въ его спальню, желая посмотрть, успетъ ли тотъ убдить своего пажа довольствоваться соломой. Графъ забавлялся, заставляя ухаживать за собою какъ за бариномъ.

— Эй! говорилъ онъ: — снять съ меня сапоги, подать фуляръ и погасить свчи! Ты растянешься тутъ на полу, и горе теб, если осмлишься захрапть! Прощайте, Эмиль, ступайте спать, васъ не будетъ тревожить сосдство этого негодяя, который не далъ бы вамъ уснуть. Онъ ночуетъ ныньче на полу, въ наказаніе за его глупыя жалобы.

Проспавъ часа два, Эмиль вдругъ былъ разбуженъ паденіемъ тяжелаго тла, повалившагося рядомъ съ нимъ на солому.

— Ничего, это я, сказалъ господинъ Антуанъ:— не безпокойтесь. Я было подлился постелью съ этимъ плутомъ, но подъ тмъ предлогомъ, что онъ ростетъ, онъ безпрестанно возится ногами и до того затолкалъ меня, что я уступилъ ему свое мсто. Пусть его спитъ на кровати, если ужь ему такъ хочется! Мн здсь гораздо-лучше.

Таково было примрное наказаніе, которое понесъ въ Фрейселин шатобрёнскій пажъ.

XI.
Интрига.

Оставимъ Эмиля, забывшаго о свиданіи, назначенномъ ему Жаниллою, и рыскающаго по горамъ и доламъ съ предметомъ своихъ помышленій, перенесемся на заводъ Кардонне и послдуемъ за нитью происшествій, сплетающихъ судьбу этого молодаго человка.

Господинъ Кардонне начиналъ серьёзно безпокоиться безпрестанными отлучками Эмиля, и думалъ, что скоро настанетъ пора принять подъ надзоръ и сдлать порядочнымъ его поведеніе. ‘Теперь ‘онъ развлекся отъ своихъ грёзъ’ разсуждалъ онъ: ‘пора ему приняться за какое-нибудь полезное дло. Разсудокъ мало будетъ имть вліянія на умъ столь наклонный къ мудрованіямъ. Кажется, конькомъ его сдлалась покамстъ конюшня, и пусть она останется его забавою, но посмотримъ, нельзя ли будетъ замнить теоріи практикой. Въ его лта, руководятся больше истинктами, чмъ идеями, хоть и гордо воображаютъ себ противное, привяжемъ его сначала къ матеріальному труду, хотя бы то было противъ его воли. Онъ такъ трудолюбивъ и смышленъ, что будетъ хорошо длать то, что увидитъ себя въ необходимости длать. Мало-по-малу какое-нибудь занятіе, которое я пріищу ему, сдлается для него потребностью. Разв не всегда такъ бывало съ нимъ? Даже занимаясь правомъ, которое ненавидлъ, разв онъ не учился праву? Хорошо же! пусть онъ доучивается праву, еслибъ даже ненавидлъ его все больше и больше, и впалъ опять въ т колобродства, которыя меня тревожили. Теперь, я знаю, не понадобится ни много времени, ни очень-искусной кокетки, чтобъ освободить его отъ педагогической наклейки юныхъ школъ’.

Но время было въ самой средин вакансій, и господинъ Кардонне не имлъ непосредственныхъ причинъ отослать Эмиля въ Поатье. Притомъ же, онъ многаго ожидалъ отъ его пребыванія въ Гаржилес, ибо мало-по-малу Эмиль безъ принужденія принимался за занятія, предлагаемыя ему отцомъ время-отъ-времени, и повидимому пересталъ заботиться о цли, которой прежде такъ добивался. Всякій трудъ исполнялся Эмилемъ превосходно, и господинъ Кардонне надялся освободить его отъ любви когда вздумается, не заставляя его отказываться отъ той покорности и способности, которыхъ плодами иногда пользовался.

Ничто не противоречило такъ видамъ госпожи Кардонне, какъ то, чтобъ подавать мужу поводъ замчать странное поведеніе Эмиля. Еслибъ она угадывала счастіе, какимъ наслаждался сынъ ея въ своемъ отсутствіи, и тайну этого счастія, она помогала бы ему соблюсти наружность и сдлалась бы его сообщницей съ еще-большею нжностью, нежели благоразуміемъ. Но она воображала, что часто холодный и насмшливый тонъ господина Кардонне былъ единственною причиною недовольства, чувствуемаго Эмилемъ въ родительскомъ дом, и, втайн досадуя на своего повелителя, глубоко скорбла, что такъ мало наслаждалась сообществомъ сына. Когда Галюше явился съ извстіемъ, что господинъ Эмиль воротится домой не прежде, какъ завтра или посл-завтра вечеромъ, она не могла удержать слезъ и сказала вполголоса:

— Ужь онъ и не ночуетъ дома! Не хочетъ даже спать здсь: видно, мало находитъ радости!

— Ну! есть о чемъ печалиться! сказалъ господинъ Кардонне, пожавъ плечами.— Разв сынъ вашъ двица? чего же боитесь вы, что онъ не ночуетъ дома? Если вы такъ начинаете, то ваши огорченія не скоро кончатся, это еще первый образчикъ вольностей, какія можетъ себ позволить молодой человкъ. Констанъ! сказалъ онъ своему секретарю, оставшись на-едип съ нимъ:— что за люди, съ которыми ты встртилъ Эмиля?

— А! очень-пріятная компанія, сударь! отвчалъ Галюше.— Господинъ Антуанъ Шатобрёнъ, добрый человкъ, здоровый весельчакъ, преобходительный въ обращеніи, и дочь его, славная женщина, преловкая, и съ личикомъ хоть-куда.

— Вижу, что ты знатокъ, Галюше, и не пропустилъ ничего изъ прелестей двушки.

— Еще бы! На то глаза, сударь, сказалъ Галюше съ довольнымъ смхомъ, ибо рдко случалось, чтобъ хозяинъ длалъ ему честь разговаривать съ нимъ о предмет, некасавшемся его должности.

— И Эмиль врно съ ними отправился въ романическое путешествіе?

— Полагаю, сударь, я издали видлъ его верхомъ, какъ-будто онъ халъ съ ними.

— Бывалъ ли ты когда-нибудь въ Шатобрён, Галюше?

— Какъ же, сударь! Я былъ тамъ однажды, когда господъ не было дома, и еслибъ я зналъ, что найду тамъ одну старую служанку, то не сдлалъ бы такой глупости.

— Почему же?

— Потому-что наврное посмотрлъ бы замокъ даромъ, тогда какъ эта колдунья, выводивъ меня по своей трущоб, потребовала съ меня полфранка за услугу. Не безсовстно ли обирать людей за то, что они посмотрятъ такую развалину!

— Я думалъ, что старикъ Ангуанъ сдлалъ кой-какія поправки съ-тхъ-поръ, какъ я тамъ не былъ.

— Какія поправки, сударь! Жалко и глядть-то! Они поправили какой-то уголъ величиною въ ладонь, и не могли даже оклеить комнатъ обоями. Хозяинъ и вполовину не живетъ такъ хорошо, какъ я у васъ. И какъ все печально внутри-то! На двор груды камней, того-и-гляди ноги переломаешь, крапива, терновникъ, даже воротъ нтъ въ главной аркад, которая похожа на входъ въ Венсенскій-Замокъ, и была бы довольно-красива, еслибъ хоть немножко ее оштукатурили: объ остальномъ и говорить нечего! Ни одной твердой стны, ни одной крпкой лстницы, трещины такія, что съ головой увязнешь, плющъ, котораго даже не трудятся вырывать, а, кажется бы, не великъ трудъ! Комнаты безъ половъ и потолковъ! Признаюсь, здшніе жители стоютъ Гасконцевъ, когда хвастаются своими старыми замками и посылаютъ васъ бродить по глухимъ дорогамъ за тмъ, чтобъ посмотрть на обломки и крапиву! Право, Крозанъ — отличная мистификація, а Шатобрёнъ ничмъ не лучше Крозана!

— Такъ тебя и Крозанъ не прельщаетъ? Однакожь, я увренъ, сынъ мой восхищался имъ?..

— Господину Эмилю можно было восхищаться, ведя подъ руку такую хорошенькую двочку! И я на его мст не очень бы жаловался на тамошнюю сторону, но я, надявшись наловить форелей и не поймавъ даже пискаря, — я вовсе недоволенъ своей прогулкой, тмъ больше, что шелъ пшкомъ двадцать километровъ туда, да столько же оттуда, всего четыре миріаметра.

— Ты усталъ, Галюше?

— Да, сударь, очень усталъ и очень-недоволенъ! Впередъ меня не подднутъ этой крпостью мавританскихъ королей.

Довольный своей шуткою, сказанной поутру, Галюше повторилъ съ лукавой насмшкою:

— Чудесные были эти короли! Чай, ходили въ деревянныхъ башмакахъ и ли пальцами.

— Ты сегодня очень-остроуменъ, Галюше, отвчалъ г-нъ Кардонне, не удостоивая улыбнуться:— но былъ бы еще умне, еслибъ, будучи влюбленъ такъ, какъ ты теперь, нашелъ какой-нибудь предлогъ время отъ времени навщать старика Шатобрёна.

— На что мн предлоги, сударь? отвчалъ Галюше хвастливымъ тономъ.— Мы съ нимъ коротко знакомы, онъ часто приглашалъ меня ловить рыбу въ своей ркъ, и еще сегодня звалъ завтракать къ нему въ воскресенье.

— Ну, что жь, почему жь теб не бывать? Я, пожалуй, буду давать теб отпуски отъ времени до времени.

— Покорнйше благодарю: если я не нуженъ вамъ, то пойду въ будущее воскресенье, потому-что очень люблю ловить рыбу.

— Галюше, другъ мой, ты глупъ!

— Что, сударь? сказалъ Галюше въ смущеніи.

— Говорю теб, мой милый, спокойно продолжалъ г-нъ Кардонне:— ты глупъ. Ты думаешь только о пискаряхъ, когда можешь волочиться за хорошенькой двушкой.

— О! отъ этого, сударь, я не прочь! сказалъ Галюше, почесывая за ухомъ съ довольнымъ видомъ:— двушка мн понравилась, право! очень недурна, голубые глаза такіе большіе, русые волосы, длиною, я увренъ, въ одинъ метръ пятьдесятъ сантиментровъ, превосходные зубы и превеселенькая наружность. Я крпко бы влюбился, еслибъ захотлъ!

— Почему жь ты не хочешь?

— Почему! еслибъ я имлъ капитала хоть десять тысячь франковъ, конечно могъ бы ей понравиться, но когда нтъ ничего, нельзя понравиться двушк, у которой тоже ничего нтъ.

— Твое жалованье, можетъ-быть, равняется всему ея доходу?

— Да это временное, а старая Жанилла, которая слыветъ ея матерью (оно, признаюсь, немножко бы непріятно сдлаться зятемъ служанки), старая Жанилла, врно, пожелала бы небольшаго капитальца, на первое обзаведеніе.

— Ты полагаешь, десяти тысячь франковъ довольно?

— Не знаю, но, кажется, эти люди не имютъ права быть очень-честолюбивы. Ихъ домишко не стоитъ четырехъ тысячь франковъ, гора, садъ и лужайка на берегу рки, вся заросшая тростникомъ, плодовыя деревья годятся только на топливо, — все это вмст едва-ли принесетъ и сотню франковъ дохода. Говорятъ, что у г-на Антуана есть небольшой капиталъ въ государственномъ банк. Но, врно, какая-нибудь бездлица, судя потому, какъ они живутъ. Дло другое, еслибъ хоть тысяча франковъ врнаго дохода, я охотно бы женился на двушк. Она нравится мн, а въ мои лта ужь и пора бы пристроиться.

— У господина Антуана тысяча-двсти-франковъ дохода, я это знаю.

— Которые должны обратиться въ пользу дочери, сударь?

— Наврное…

— Но, хоть и онъ призналъ ее, однакожь, она все-таки побочная дочь, и иметъ право только на половину.

— Ну, такъ что жь! ты можешь за нее свататься.

— Покорно благодарю-съ! А чмъ мы будемъ жить-то? воспитывать дтей?

— Конечно, вамъ надо бы имть маленькій капиталецъ. Это, пожалуй, и нашлось бы, Галюше, еслибъ счастіе твое ршительно отъ того зависло.

— Не знаю, какъ благодарить васъ за ваши милости, но…

— Но что? Полно чесать за ухомъ-то, говори.

— Не смю, сударь…

— Отъ-чего? Разв мы не по-пріятельски разговариваемъ?

— Чувствительно вамъ благодаренъ, возразилъ Галюше:— по…

— Наконецъ, ты выводишь меня изъ терпнія. Говори, что такое?

— Такъ и быть, сударь, назовите меня хоть дуракомъ, а я скажу вамъ все. Вдь господинъ Эмиль ухаживаетъ за двушкою.

— Ты думаешь? сказалъ господинъ Кардонне, притворяясь удивленнымъ.

— Если вамъ это неизвстно, то мн было бы очень-прискорбно быть причиною неудовольствія между вами и вашимъ сыномъ.

— Такъ объ этомъ носятся слухи?

— Не знаю, говорятъ ли объ этомъ, я никогда не останавливаюсь слушать толки, но самъ давно примтилъ, что господинъ Эмиль очень-часто здитъ въ Шатобрёнъ.

— Что жь это доказываетъ?

— Какъ вамъ угодно, сударь, мн все равно… Я хотлъ только сказать, что еслибъ я намревался жениться на двушк, то не желалъ бы быть вторымъ…

— Понимаю. Но едва-ли мой сынъ серьёзно ухаживаетъ за молоденькой двушкой, на которой онъ не захочетъ и не можетъ жениться. Сынъ мой благороденъ, и никогда не унизится до лжи, до фальшивыхъ общаній. Если двушка эта честная,— будь увренъ, ея сношенія съ Эхмилемъ совершенно-невинны. Вдь ты самъ того же мннія?

— Я на этотъ счетъ такого мннія, какое вамъ будетъ угодно.

— Ну, ужь это черезъ-чуръ сговорчиво! Еслибъ ты былъ влюбленъ въ двицу Шатобрёнъ, разв ты не старался бы лично увриться въ истин?

— Безъ сомннія, сударь, но я вовсе не влюбленъ, я видлъ ее только одинъ разъ.

— Хорошо! послушай, Галюше: ты можешь оказать мн услугу. То, что ты сейчасъ сказалъ, безпокоитъ меня больше, нежели тебя, и все, о чемъ мы говорили съ тобою въ вид предположенія и шутки, иметъ по-крайней-мр тотъ серьёзный результатъ, что предостережетъ меня отъ нкоторыхъ опасностей. Повторяю теб: сынъ мой честный человкъ, онъ не обольститъ двушки неопытной и бдной, однакожь, видаясь съ нею часто, онъ можетъ почувствовать къ ней слишкомъ-живое расположеніе, которое навлечетъ имъ обоимъ временныя, но безполезныя огорченія. Мн легко бы прекратить все разомъ, тотчасъ удаливъ отъ нея Эмиля, но это поперечило бы моему плану пріучить его къ практик моихъ занятій, и жаль было бы, еслибъ такая маловажная причина принудила меня разстаться съ нимъ въ теперешнихъ обстоятельствахъ. Возьмись же помогать мн. Ты увренъ, что тебя хорошо проймутъ въ Шатобрён: бывай тамъ чаще, такъ же часто, какъ мой сынъ, сдлайся другомъ дома. При характер старика Антуана, это будетъ не трудно. Гляди, замчай, и передавай мн все, что тамъ длается. Если твое пребываніе тамъ будетъ не нравиться сыну, тогда явно, что опасность существуетъ, если жь онъ будетъ стараться выжить тебя, держись твердо и смло сватайся за двушку.

— А если мое сватовство пріймутъ?

— Тмъ для тебя лучше!

— Да, смотря но тому, сударь, до чего дойдетъ дло у нея съ вашимъ сыномъ.

— Не-уже-ли ты такъ простъ, что не съумешь заблаговременно разузнать правду? вдь ты отправляешься туда наблюдателемъ.

— А если я замчу, что опоздалъ?

— Тогда отступишься.

— Хорошую же роль я съиграю: господинъ Эмиль будетъ сердиться на меня.

— Галюше, я ничего не требую даромъ. Разумется, все это не обойдется безъ нкоторой скуки и непріятности для тебя, но имй въ виду полновсную благодарность съ моей стороны за вс пожертвованія, которыхъ я отъ тебя требую.

— Довольно, сударь, еще одно слово: въ случа, если двушка мн полюбится, и я полюблюсь ей, — вдь я покуда такъ бденъ, что не могу жениться…

— Мы уже упоминали объ этомъ. Я помогу теб устроиться. На-примръ, ты обяжешься служить мн въ-теченіе извстнаго времени, а я выдамъ теб впередъ пять тысячъ франковъ въ счетъ жалованья, и еще, пожалуй, подарю тысячъ пять, если будетъ необходимо.

— Это уже не шутка, не предположеніе? спросилъ Галюше, почесывая голову сильне обыкновеннаго.

— Ты знаешь, я шучу рдко, а теперь вовсе не шучу.

— Понимаю, сударь, чувствительно вамъ благодаренъ. Стану на часы при господин Эмил, и хитеръ онъ будетъ, если проведетъ меня!

‘Будетъ похитре тебя, да это и не трудно’, подумалъ господинъ Кардонне, когда Галюше ушелъ: ‘но довольно, чтобъ онъ имлъ соперника твоего покроя, и онъ тотчасъ почувствуетъ все неприличіе своего выбора. Если же предпочтутъ подобнаго теб неуклюжаго жениха прекрасному встрчному вздыхателю, какъ онъ, это послужитъ ему хорошимъ урокомъ. Въ такомъ случа, небольшое пожертвованіе на устройство господина Галюше не Богъ-знаетъ какъ важно, тмъ боле, что это удержитъ его въ моей служб и отниметъ у него всякую честолюбивую мысль оставить меня. Но вдь это крайній случай моего проекта, и Галюше иметъ двадцать вроятностей противъ одной, что его выпроводятъ вонъ черезъ нсколько времени. До-тхъ-поръ я успю придумать что-нибудь получше, и буду по-крайней-мр тревожить Эмиля, разочаровывать его, напущу на него врага, съ которымъ онъ не съуметъ совладть,— скуку въ образ Констана Галюше’

Мысль Кардонне была довольно-основательна и, конечно, удалась бы, еслибъ было не слишкомъ-поздно или не слишкомъ-рано для того, чтобъ Эмиль могъ отказаться отъ своихъ мечтательныхъ плановъ. Всякое соперничество раздражаетъ обыкновенныя души, но душа благородная страдаетъ отъ недостойнаго совмстничества. Человкъ съ возвышенной натурою непремнно охладетъ къ существу, которое находитъ удовольствіе въ поклоненіи глупца, даже если предметъ его обожанія будетъ переносить терпливо это поклоненіе, то уже достаточно, чтобъ онъ покраснлъ и удалился. Но Кардонне не бралъ въ разсчетъ гордости Жильберты…

Эмиль воротился изъ поздки восторженне прежняго, онъ былъ въ такомъ энтузіазм и упоеніи, что ему уже казалось невозможнымъ не восторжествовать надо всмъ. Благородная Жильберта сильно содйствовала его мечт, раздляя ее, и въ этомъ случа, по недальновидности и сердечному увлеченію, она оказалась достойною дочерью Антуана. Эмиль, однакожь, могъ бы нсколько упрекнуть себя за то, что зашелъ съ нею далеко, не уврившись напередъ въ согласіи г-на Кардонне. Съ его стороны, это было ужасною неосторожностью и даже непростительнымъ безразсудствомъ, ибо, безъ помощи какого нибудь чуда, онъ могъ ожидать отъ отца непремннаго отказа. Но Эмиль находился въ томъ воспламененномъ состояніи ума, когда человкъ ожидаетъ чудесъ и считаетъ себя чуть не полубогомъ, потому-что любимъ.

Впрочемъ, онъ воротился въ Гаржилесъ, не опредливъ минуты, когда откроетъ родителямъ свои чувства, Жильберта требовала, чтобъ онъ не поступалъ опрометчиво, и взяла слово, что онъ постарается напередъ мало-по-малу расположить отца и мать къ снисходительности, ведя себя сообразно ихъ желанію. Такимъ-образомъ, Эмиль долженъ былъ загладить свое отсутствіе, которое, безъ сомннія, причинило имъ нкоторое безпокойство: онъ ршился не отлучаться отъ нихъ всю остальную недлю и прилежно трудиться надъ всмъ, что отцу вздумалось бы поручить ему.

— Не прізжайте къ намъ до воскресенья, сказала Жильберта, прощаясь съ нимъ: — тогда мы вмст составимъ планъ на будущую недлю.

Бдняжка чувствовала потребность жить отъ дня до дня и, подобно Эмилю, находила безконечную сладость лелять въ душ тайну любви, которой глубину и очарованіе они одни понимали.

Эмиль сдержалъ слово, онъ не вызжалъ на этой недл и только написалъ къ маркизу Буагибо дружеское письмо, чтобъ уврить его въ своей преданности, на случай, еслибъ подозрительный старикъ встревожился, что не видитъ его. Онъ не отлучался ни на шагъ отъ отца, даже попросилъ у него занятія и хлопоталъ надъ постройкою и управленіемъ завода, какъ человкъ, сильно заинтересованный успхомъ предпріятія. Но долго нельзя насиловать своего сердца, и Эмиль не въ состояніи былъ погонять къ труду вялыхъ рабочихъ. Г-ну Кардонне не было никакого прока въ людяхъ этого сорта: они не имли достаточной силы, и совмстничество дятельнйшихъ порождало въ нихъ уныніе вмсто соревнованія. За работу платилось хорошо, но какъ слабые работники, по недовольству хозяина, видли, что ихъ долго не продержатъ, то хотли обезпечить себ всю возможную выгоду въ настоящемъ и старались выгадывать на пищ. Когда Эмиль видлъ, какъ они садились на мокрый камень, опустивъ ноги въ грязь, чтобъ състь кусокъ чернаго хлба съ нсколькими сырыми луковицами, подобно Евреямъ-невольникамъ, употреблявшимся на построеніе пиразіидъ, — имъ овладвало такое состраданіе, что онъ готовъ былъ скоре отдать имъ пить собственную кровь свою, нежели покинуть ихъ такимъ образомъ въ добычу медленной смерти, приготовляемой трудомъ и лишеніями.

Тогда онъ пытался уговорить отца, если нельзя было спасти такое множество жизней, доставить по-крайней-мр имъ какое-нибудь временное облегченіе, кормя ихъ лучше, нежели они сами кормились и давая по-крайней-мр имъ вина. Но г-нъ Кардонне черезъ-чуръ-основательно доказывалъ ему, что такъ-какъ въ прошломъ году виноградники померзли, то во всемъ краю нельзя было купить вина иначе, какъ по очень-высокой цн, и то только для господскаго стола. Тамъ, гд нтъ всеобщей экономіи, легко можно доказать, что частная экономія безсильна производить значительныя улучшенія, тамъ можно доказать неотразимыми доводами цифръ, что слдовало или отступиться отъ постройки, или предоставить рабочаго всмъ тяжкимъ крайностямъ его состоянія. Г-нъ Кардонне длалъ все возможное для облегченія зла, но это возможное имло строгіе предлы. Эмиль склонялъ голову и вздыхалъ, онъ молчалъ — и это было сильнйшимъ доказательствомъ любви его къ Жильберт, какое только могъ онъ представить.

— Полно! говорилъ ему тогда г. Кардонне: — я вижу, ты никогда не сдлаешься мастеромъ въ дл надзора, но когда меня не будетъ на свт, довольно того, чтобъ ты чувствовалъ необходимость имть хорошаго управителя вмсто себя. Матеріальная сторона всего меньше привлекательна. Ты можешь дйствовать съ точки искусства и науки, которыя есть въ промышлености, какъ и везд. Пойдемъ ко мн въ кабинетъ, пособи мн понять то, что отъ меня ускользаетъ, и употреби немножко своего генія на помощь моей бодрости.

Въ-теченіе этой недли, Эмилю пришлось читать, разбирать, изучать и вкратц излагать разныя сочиненія по части гидростатики. Г-нъ Кардонне не вмнялъ себ этого труда въ непремнную необходимость, но имъ онъ испытывалъ Эмиля и восхищался быстротою его соображеній. Подобное занятіе не могло внушить отвращенія уму, преданному теоріямъ. Все, что принадлежитъ къ области науки, можетъ въ-послдствіи имть благотворное примненіе, и когда не видишь передъ глазами плачевнаго положенія рабочихъ, неразлучнаго съ исполненіемъ всякаго труда, то можно влюбиться въ абстракцію. Г-нъ Кардонне признавалъ высокій разумъ Эмиля и разсуждалъ, что съ такими превосходными способностями невозможно было вчно закрывать глаза на то, что онъ называлъ очевидностью.

Настало воскресенье. Эмилю казалось, что онъ уже цлый вкъ не видалъ очаровательнаго Шатобрёна, гд для него природа была прекрасне, воздухъ слаще и свтъ ярче, чмъ на какомъ-либо другомъ пункт вселенной. Однакожь, напередъ онъ похалъ въ Буагибо, ибо вспомнилъ, что Констанъ Галюше долженъ завтракать въ Шатобрён, и надялся, что этотъ несносный человкъ уже уйдетъ, если будетъ занятъ рыбной ловлей, когда онъ туда прідетъ, но онъ вовсе не предвидлъ махіавелизма г-на Констана. Онъ засталъ его еще за столомъ съ г-мъ Антуаномъ. Галюше нсколько отяжеллъ отъ невыдланнаго вина, къ которому не привыкъ, и, развалившись на стул, говорилъ общія мста, между-тмъ, какъ Жильберта, сидя на двор, съ нетерпніемъ ожидала, когда какое-нибудь развлеченіе Жаниллы позволитъ ей пойдти на террасу и увидть приближающагося Эмиля.

Но за Жаниллою не водилось развлеченій: она какъ ящерица шмыгала по всмъ закоулкамъ развалинъ, и какъ-разъ очутилась тутъ, чтобъ принять половину привтствія, съ которымъ Эмиль обращался къ Жильберт. Однакожь, Эмиль съ перваго взгляда замтилъ, что она еще ни о чемъ не говорила.

— Признаться, сударь, сказала Жанилла, картавя манерне обыкновеннаго:— вы поступили не очень-похвально, и чуть не поссорили меня съ дочкою. На что это похоже? Общаетесь, въ ея присутствіи, извстить меня, назначаете даже день, когда я должна ожидать васъ, а вмсто того дете гулять съ нею, подъ тмъ предлогомъ, что она четырьмя десятками лтъ моложе меня! Какъ-будто я виновата! какъ-будго я не такъ же легко бгаю и не такъ же весело болтаю, какъ и молоденькая двушка! Очень-дурно съ вашей стороны, и вы хорошо сдлали, что дали нсколько пройдти моей досад: еслибъ вы раньше пріхали, то были бы очень-худо приняты.

— Разв г-нъ Антуанъ не оправдалъ меня? отвчалъ Эмиль: — разв онъ вамъ не сказывалъ, какъ нечаянно встртились мы въ Крозан, и какъ онъ самъ вдругъ импровизировалъ нашу поздку въ Сен-Жерменъ? Извините же меня, любезная мамзель Жанилла, и поврьте, что только, бывъ въ десяти лье отсюда, могъ я не явиться къ вамъ на свиданіе.

— Знаю, знаю, сказала Жанилла съ значительнымъ видомъ: — г-нъ Антуанъ во всемъ виноватъ, такая втреная голова! Но я было-думала, что вы будете разсудительне его.

— Я очень разсудителенъ, моя добрая Жанилла, возразилъ тмъ же тономъ Эмиль:— доказательство, что, не смотря на мое желаніе пріхать просить прощенія, я провелъ всю недлю съ отцомъ, сидя за работою, чтобъ только угодить ему.

— И очень-хорошо длали, голубчикъ. Молодымъ людямъ надо заниматься.

— Впередъ будутъ довольны мною, сказалъ Эмиль, глядя на Жильберту:— батюшка уже простилъ мн потерянное время. Онъ очень-ласковъ со мною, а я отплачу ему за его доброту, осуждая себя на самыя тяжкія пожертвованія, даже на то, чтобъ видаться ныньче порже съ вами, мамзель Жанилла. Браните же меня покамстъ скоре, но не такъ сильно, и простите еще скоре, потому-что, вроятно, въ-теченіе нсколькихъ недль, я принужденъ буду здить рдко. Мн предстоитъ много труда, а я упалъ бы духомъ, еслибъ вы на меня сердились.

— Нечего длать! вы добрый человкъ, нельзя на васъ сердиться! сказала Жанилла.— Вижу, прибавила она съ тонкимъ видомъ, понизивъ голосъ: — что мы очень-хорошо понимаемъ другъ друга безъ точныхъ объясненій, и что хорошо имть дло съ честными и умными людьми, какъ вы.

Эта развязка объясненій, затянныхъ Жаниллою, облегчила Эмиля отъ большаго безпокойства. Его положеніе уже само-по-себ было довольно-важно, а опасенія и разспросы врной няньки еще больше запутали бы его. Совтъ, который дала ему Жильберта — здить рже и дать пройдти времени, оказался всего благоразумне, и еслибъ она была искусная дипломатка, то едва-ли бы могла поступить лучше на этотъ разъ. Въ-самомъ-дл, сколько браковъ, несоразмрныхъ относительно состоянія, длались бы возможными, еслибъ женщина, своей требовательностью, гордостью или недоврчивостью не сплетала для влюбленнаго мужчины цпи страданій и безпокойствъ, подъ тяжестью которыхъ онъ теряетъ твердость и благоразуміе, потребныя для одолнія препятствіи! Жильберта съ дтскимъ чистосердечіемъ соединяла спокойный разсудокъ и безкорыстную твердость. Она представляла свой союзъ съ Эмилемъ возможнымъ разв черезъ нсколько лтъ, и чувствовала въ своей любви довольно силы, чтобъ дожидаться. Это тяжелое будущее казалось ея исполненной вры душ свтлымъ днемъ, который надлежало пережить: и въ этомъ случа она была не такъ безумна, какъ можно было подумать. Не благоразуміе, а вра двигаютъ горами!

XII.
Чортовъ-Камень.

Очутившись въ стнахъ ветхаго замка, Эмиль позабылъ даже имя Констана Галюше, и когда вошелъ поздороваться съ г. Антуаномъ, глупая фигура секретаря г. Кардонне произвела на него то же дйствіе, какое гадкая гусеница производитъ вдругъ на того, кто доврчиво подходитъ къ дереву, чтобъ сорвать плодъ. Галюше приготовился встртить Эмиля съ самодовольнымъ видомъ человка, который первый овладлъ завиднымъ мстомъ и расположенъ милостиво принимать опоздавшихъ. Немногаго не доставало, чтобъ онъ встртилъ Эмиля какъ хозяинъ замка. Но холодный и насмшливый взглядъ молодаго человка, служившій отвтомъ на его пріятельски-усердныя привтствія, сильно смутилъ его, этотъ взглядъ какъ-будто спрашивалъ у него: ‘вы зачмъ здсь?’

Однакожь, Галюше, гораздо-больше заботившійся о томъ, чтобъ заслужить щедрые подарки г-на Кардонне, нежели доброе мнніе Жильберты, сдлалъ надъ собою усиліе и хотлъ принять развязную наружность, но фигура его, невыражавшая, впрочемъ, злаго характера, имла видъ непривычной наглости, какъ-нельзя-больше неумстной въ этомъ случа.

Эмиль вообще примирился съ невыдланнымъ виномъ, и, чтобъ не огорчать г. Шатобрёна, уже не отказывался отвдывать этого вина, когда прізжалъ въ замокъ. Можетъ-быть даже, благодаря полному обаянію, которому подвергался въ томъ мст, гд дышала Жильберта, онъ успвалъ находить этотъ пикетъ вкусне всхъ тонкихъ винъ за столомъ отца своего. Но на этотъ разъ, напитокъ показался ему горькимъ, когда Галюше, съ видомъ человка, удостоившагося выть съ волками, приблизилъ свой стаканъ къ его стакану, чтобъ чокнуться по примру графа Шатобрёна. Онъ сопровождалъ эту фамильярность движеніемъ локтя и плеча непріятно-грубымъ, думая забавно подражать патріархальной простот г. Ангуана.

— Графъ! сказалъ Эмиль, нарочно обращаясь съ Антуаномъ еще почтительне обыкновеннаго: — я боюсь, не заставили ль в выпить лишнее г-на Констана Галюше. Посмотрите, какъ у него раскраснлись и посоловли глаза! Остерегитесь, предупреждаю васъ, у него очень-слабая голова.

— Слабая голова, г. Эмиль? Почему же вы думаете, что у меня слабая голова? отвчалъ Галкошё.— Кажется, вы никогда не видали меня пьянымъ!

— Такъ ныньче въ первый разъ буду имть это удовольствіе, если вы все также будете прихлебывать.

— А вы были бы очень-довольны, еслибъ я началъ длать непристойности?

— Надюсь, что этого не случится, если вы послушаетесь моего совта.

— Хорошо! сказалъ Галюше, вставая съ мста: — если г-ну Антуану угодно немножко прогуляться, я готовъ предложить руку мамзель Жильберт, и тогда видно будетъ, прямо ли я хожу.

— Я желала бы лучше не длать такого опыта, отвчала Жильберта, которая сидла у входа въ павильйонъ и ласкала Сакрипана.

— И вы также вооружаетесь на меня, мамзель Жильберта? подхватилъ Галюше, подходя къ ней: — вы врите тому, что говоритъ г. Эмиль?

— Дочка моя ни на кого не вооружается, сударь! сказала Жанилла: — не знаю, съ чего вамъ вздумалось заниматься тми, кто вами не занимается.

— Если вы не позволяете ей принять мою руку, возразилъ Галюге: — какъ вамъ угодно. Кажется, однако, что французская вжливость не воспрещаетъ предлагать руку двиц.

— Жанилла не запрещаетъ мн принять вашу руку, сказала Жильберта съ кротостью, исполненною достоинства: — но я благодарю васъ за вжливость. Я не Парижанка и не привыкла опираться на что-нибудь, когда хожу. Къ-тому-же, наши тропинки не допускаютъ этого обыкновенія.

— Ваши тропинки не хуже крозанскихъ, и чмъ он трудне, тмъ больше нужды опираться другъ на друга. Я въ Крозан видлъ, что вы клали свою прекрасную ручку на плечо г. Эмилю, чтобъ спуститься съ горы… Какъ же! я видлъ это, мамзель Жильберта, и очень желалъ быть на его мст!

— Г. Галюше, еслибъ вы не выпили сверхъ должнаго, сказалъ Эмиль: — то не занимались бы мною столько, и я попрошу васъ не заниматься мною вовсе.

— Ну, ужь вы, кажется, и разсердились! сказалъ Галюше, стараясь принять шутливый гонъ.— Вс меня обижаютъ, кром г-на Антуана!

— Можетъ-быть, потому, отвчалъ Эмиль: — что вы сами черезъ-чуръ коротко обходитесь со всми!

— Что такое? сказалъ Жанъ Жапплу, входя въ комнату.— Что тутъ за споры? Вотъ я помирю всхъ. Здорово, голубушка Жанилла, здорово, мои ангелъ Жильберта, здорово, мой добрый Эмиль, здорово, хозяинъ Антуанъ!.. здорово, ты, сказалъ онъ Галюше:— я не знаю тебя, но все равно. А! да это прикащикъ дяди Кардонне! Э! здорово, мой бдный Сакрипанъ, я и не замтилъ, что ты ко мн ласкаешься.

— Ну! вскричалъ Антуанъ: — лучше поздно, чмъ никогда, а знаешь ли, Жанъ, что ты балуешься? Прошу покорно! только одинъ день въ недлю можно намъ видться, и Богъ знаетъ, какъ долга безъ тебя недля, а ты еще приходишь въ воскресенье въ половин дня?

— Послушайте, хозяинъ…

— Я не хочу, чтобъ ты называлъ меня хозяиномъ.

— А если я хочу такъ называть тебя? Я вдь былъ же долго твоимъ хозяиномъ, ужь мн надоло величаться. Теперь я хочу быть твоимъ работникомъ, для перемны. Ну-тко, выпить бы, Жанилла, принеси-ка поскоре. Я усталъ! Не скажу, чтобъ я былъ на-тощакъ: добрые гаржилесскіе пріятели ни за что не отпустили меня посл обдни. Надо было сходить посидть у тётки Ларозъ, а нельзя же за разговорами не промочить горла. Но я шелъ скоро, ужь зналъ, что тутъ вспоминаютъ обо мн. Да, Жильберточка, съ-тхъ-поръ, какъ я воротился въ наше мстечко, надо воскресенью быть въ сорокъ-восемь часовъ, чтобъ я усплъ угодить всмъ пріятелямъ, которые угощаютъ меня!

— Если вы счастливы, Жанъ, это насъ немножко утшаетъ за то, что мы видимся съ вами рже прежняго, сказала Жильберта.

— Счастливъ ли я? возразилъ плотникъ: — нтъ на свт человка счастливе меня!

— Это видно, сказала Жанилла.— Смотрите, какъ онъ пополнлъ съ-тхъ-поръ, что его не травятъ всякое утро, словно стараго зайца! Ныньче, онъ каждое воскресенье бретъ бороду! и платье сшилъ себ недурное…

— А кто прялъ шерсть на этотъ хорошенькій драгетъ? подхватилъ Жанъ:— голубушка Жанилла съ Божьей дочкой! А кто далъ шерсти? овечки моего хозяина! А кто платилъ за все это? это платится вотъ гутъ, дружбою. Не то, что вы, горожанинъ, который носите вишь какое платье! Я не промняю своей шерстяной куртки на вашъ сорочій хвостикъ изъ чернаго сукна.

— Я довольствовался бы пряхою, отвчалъ Галюше, поглядывая на Жильберту.

— Ты? сказалъ плотникъ, въ шутку хлопнувъ Галюше по плечу такъ, что могъ бы заставить приссть быка.— Ты! достанутся теб такія пряхи! И голубка Жанилла еще молода для тебя, пріятель, а что касается до другой, я бы убилъ ее, еслибъ она выпряла для тебя клочокъ шерсти короче твоего носа.

Галюше очень обидлся намекомъ на его курносый носъ, и потирая плечо, отвчалъ:

— Ну, любезный, у васъ черезъ~чуръ чувствительныя манеры, шутите съ своей братьей, а я съ вами не говорю.

— Какъ-бишь вы зовете этого малаго? сказалъ Жанъ господину Антуану:— я не могу припомнить его проклятое имя!

— Полно! полно, Жанъ! ты немножко на-весел, старикъ! сказалъ господинъ Антуанъ:— не затрагивай господина Галюше, онъ хорошій молодой человкъ, да еще и гость мой.

— Дло, хозяинъ! Ну, помиримся же, господинъ Мальюше. Не хотите ли понюхать табачку?

— Я не нюхаю, отвчалъ Галюше спсиво.— Если господинъ Антуанъ позволитъ, я встану изъ-за стола.

— Какъ вамъ угодно, молодой человкъ, какъ вамъ угодно, сказалъ помщикъ: — господинъ Эмиль тоже не охотникъ до долгихъ засданій, и вы можете пойдти гулять. Жанилла покажетъ вамъ замокъ, а не то, пожалуй, ступайте на рку, приготовьте свои удочки: мы сейчасъ къ вамъ пріидемъ и проводимъ васъ на такое мсто, гд вы найдете добрую поживу.

— А! точно! сказалъ плотникъ: — это пискарникъ! Онъ то-и-дло всякій вечеръ ловитъ пискарей въ Гаржилес, и когда съ нимъ заговоришь, морщится, потому-что это пугаетъ его рыбу. Пойдемъ же сейчасъ, дадимъ ему поймать что-нибудь получше его дряни. Послушайте, Мальтоше! если я не помогу вамъ изловить лосося на ужинъ, то готовъ промнять свое имя на ваше. Вамъ не зачмъ такъ торопиться. Лодка должна быть въ исправности: я недавно починилъ ей брюхо. Тамъ, врно, найдемъ какой-нибудь старый багоръ, а Чортовъ-Камень, гд обыкновенно лососина дремлетъ на солнышк, недалеко отсюда, но тамъ немного-опасно, и одинъ вы туда не попадете.

— Отправимтесь вс вмст, сказала Жильберта: — если Жанъ будетъ править лодкой, это очень веселая ловля и мсто чудесное.

— О! если вы пойдете, мамзель Жильберта, я съ радостью подожду, отвчалъ Галюше.

— Смотри-ка! не бось, она детъ для тебя, бумажный марака? Малой-то нахалъ, хоть куда! Или вс таковы въ вашей сторон? Ну! не прикидывайся сердитымъ, не гляди на меня черезъ плечо, вдь меня не испугаешь! Коли хочешь быть добрымъ малымъ, я буду такимъ же, а если, отъ-того, что ты одтъ въ черное платье, какъ маклеръ, считаешь себя въ-прав встать изъ-за стола, когда я еще сижу, то очень ошибаешься. Садись, садись, Мальюше! я еще не все выпилъ, прихлбни-ко со мною.

— Довольно съ меня, сказалъ Галюше, упираясь: — говорятъ вамъ, довольно!

Но плотникъ скоре раскололъ бы его, какъ планку, чмъ выпустилъ бы изъ рукъ, онъ принудилъ его приссть на скамью и проглотить еще нсколько стакановъ. Галюше старался храбро покориться злой судьб своей, а г-нъ Антуанъ довольно слабо оборонялъ его отъ насмшекъ своего куманька, хотя не раздлялъ антипатіи, которую наружность его и манеры внушали остальнымъ лицамъ.

Эмиль ушелъ мало-по-малу за Жильбертою и Жаниллою на лугъ, и, не смотря на ревнивый надзоръ крошечной старухи, усплъ сказать Жильберт, что въ точности исполнилъ ея приказанія и привелъ отца въ такое расположеніе, что могъ признаться ему во всемъ на слдующей же недл. Но Жильберт показалось это слишкомъ-поспшнымъ, и она уговорила его продолжать такую сидячую и трудовую жизнь. Твердость представлялась имъ обоимъ легкою. Эмиль, увренный во заимности, чувствовалъ себя такъ счастливымъ, что долго надялся не быть взыскательнымъ къ Фортун. Въ душ его царствовало небесное спокойствіе. Ясный и глубокій взоръ Жильберты говорилъ ему такъ много!

На зар счастія любовниковъ, бываетъ минута спокойнаго восторга, когда самый проницательный наблюдатель едва-ли разгадаетъ ихъ тайну по ихъ наружному виду. Желаніе бесдовать вмст и видться ежечасно, какъ-будто исчезаетъ вмст съ безпокойствомъ объясненія. Когда души ихъ связаны взаимнымъ признаніемъ, то ни свидтели, ни разлука, не могутъ тяготить и разлучать ихъ на-самомъ-дл. Дальновидная Жанилла обманулась ихъ мирной веселостью и тмъ благоразуміемъ, котораго не бываетъ при страданіи или сомнніи. Волненіе, нсколько разъ замченное Жаниллою въ молодомъ Кардонне, внезапная краска на лиц Жильберты при извстныхъ словахъ, которыхъ смыслъ понятенъ былъ ей одной, его худо-скрытая грусть и безпокойство, когда онъ долго не являлся,— все исчезло со времени поздки въ Крозанъ, и Жанилла удивлялась, что обстоятельство, котораго слдствій она боялась, произвело такую счастливую перемну.

‘Значитъ, я ошиблась’ разсуждала она: ‘дочка моя особенно не думаетъ о немъ, а онъ, если и думаетъ, то будетъ молчать, отдаляться мало-по-малу и не возмутитъ нашего покоя. Да, онъ хорошо себя ведетъ, и жаль было бы огорчать его, когда онъ понялъ меня съ полуслова и самъ себя наказываетъ.’

Еслибъ Жанъ Жапплу сговорился съ Эмилемъ проучить Галюше за его претензіи, то не могъ бы дйствовать лучше, ибо, въ-продолженіе цлаго часа, пока любовники бродили съ Жаниллою въ окрестностяхъ павильйона, онъ, то насмшливой лестью, то открытой силою, удерживалъ его за столомъ и заставлялъ пить волею и неволею. Въ этомъ испытаніи Галюше скоро потерялъ послднюю искру смысла, которою надлила его природа. Сначала онъ очень возмущался привычками графа и глубоко презиралъ Жана, котораго былъ бы не прочь назвать его товарищемъ но распутству. Лишенный всякой возвышенности въ чувствахъ или идеяхъ, и нестоившій волоска двухъ простыхъ пріятелей, онъ считалъ себя опозореннымъ въ ихъ обществ и намревался вмнить себ передъ своимъ хозяиномъ въ заслугу тяжкую обязанность, какую на себя принялъ. Но, по мр того, какъ онъ испивалъ, разсудокъ его потемнился, и когда грубыя чувства его взяли верхъ надъ тайнымъ тщеславіемъ, онъ началъ хохотать, стучать по столу, кричать, хвастаться разными подвигами и вести себя такъ нахально, что Жапплу, котораго душа была столь же деликатна, сколько манеры грубоваты, сжалился надъ нимъ и ршился читать ему мораль съ серьёзнымъ и вмст холоднымъ видомъ.

— Пріятель! сказалъ онъ:— вы не умете пить: вы дурны, когда сметесь, и глупы, когда хотите щеголять умомъ. Совтую г-ну Антуану подавать вамъ на завтракъ стаканъ воды, когда вы прійдете къ нему, иначе вы заведете при его дочк такія рчи, которыя принудятъ меня вытолкать васъ вонъ. Увидвъ насъ навесел и безъ церемоній другъ съ другомъ, вы подумали, что мы грубые люди, и стоило сдлаться точно такимъ же, чтобъ уравняться съ нами. Вы ошиблись!.. У кого нтъ худаго на сердц и нечистаго на ум, тотъ можетъ быть терпимъ, и еслибъ я даже не стоялъ на ногахъ отъ пьянства, то и тогда не побоялся бы, что на другой день мн прійдется краснть отъ своихъ словъ. Съ вами, кажется, было бы не то! Хорошо вы длаете, одваясь въ черное съ ногъ до головы: кто васъ не знаетъ, подумаетъ, что вы господинъ, на самомъ же дл, если есть здсь мужикъ, такъ это вы, а не я.

Антуанъ старался смягчить пилюлю, а Галюше усиливался разсердиться. Жанъ пожалъ плечами и вышелъ изъ-за стола, чтобъ не имть повода дать ему урокъ, боле-приспособленный къ состоянію ума его.

Когда они вышли изъ павильйона, Галюше шелъ еще прямо, но голова его такъ отяжелла и одурла, что онъ не смлъ говорить при Жильберт, изъ боязни сказать, вмсто одного слова, другое.

— Что жь! сказала Жильберга Жапплу: — подемъ ли мы къ Чортову-Камню? Больше года я не была тамъ: Жанилла не соглашается отпускать меня туда съ батюшкой, — говоритъ, что это очень-опасно, и что тамъ нельзя быть разсяну, но съ тобой, мой добрый Жанъ, она отпуститъ меня! По-прежнему ли тверда у тебя рука и вренъ глазъ?

— У меня? сказалъ Жапплу: — я такъ же способенъ къ этому длу, какъ былъ въ двадцать-пять лтъ.

— Э! да ты не опьянлъ? сказала Жанилла, схвативъ за рукавъ Жана и выпрямляясь на цыпочкахъ, чтобъ посмотрть ему въ глаза.

— Смотрите, смотрите, пожалуй! сказалъ онъ.— Если вы сдлаете то, что я сейчасъ сдлаю, я соглашусь, что я пьянъ.

Онъ поставилъ себ на голову кружку воды, которую Жанилла держала въ рук, побжалъ и не уронилъ ея.

— Хорошо, сказала Жанилла: — я сдлала бы то же, если бъ захотла, но это не нужно, и я въ теб уврена. Довряю теб мою дочку. Мн самой некогда съ вами хать, а вы, г. Эмиль, посмотрите немножко за отцомъ, потому-что онъ способенъ, пожалуй, вылзть изъ лодки середи рки, если заговорится или зашутится.

— А кто будетъ присматривать за Мальюше? сказалъ Жапплу, указывая на Галюше, который шелъ напереди съ г. Антуаномъ.— Я за это не берусь.

— И я тоже! сказала Жильберта.

— Не безпокойтесь, сказалъ Эмиль: — я беру на себя держать его смирно.

— Не ручайтесь, что успете, подхватилъ Жанъ: — если онъ не пьянъ, все-таки не лучше. Нельзя сказать, чтобъ онъ былъ совершенно сытъ, а таки доволенъ. Ему нужне бы постель, чмъ лодка.

— Увидите, какъ онъ будетъ сходить съ горы, сказала Жанилла: — и если окажется, что онъ можетъ васъ опрокинуть, оставьте его спать на берегу.

Галюше уже расположился въ лодк съ г. Шатобрёномъ, когда прочіе подошли къ берегу. Онъ былъ красенъ и молчаливъ. Но когда лодка выплыла на середину рки, отъ быстраго теченія ему сдлалось дурно, и онъ началъ качаться такъ сильно съ одной стороны на другую, что Жапплу, съ досады, взялъ веревку и на крпко привязалъ его къ скамейк, на которой онъ развалился. Въ такомъ положеніи Галюше уснулъ.

— Славный у васъ секретарь! сказала Жильберта Эмилю.— Надюсь, папа, ты впередъ не пригласишь его завтракать?

— Э! Боже мой, чмъ же онъ виноватъ? отвчалъ г. Антуанъ: — виноватъ Жанъ, который поилъ его насильно.

— Что тотъ за человкъ, кто не уметъ пить, не напиваясь? сказалъ Жанъ:— хуже чмъ дрянь!

Лодка быстро катилась внизъ до того мста, гд скалы сходятся такъ тсно, что прохать между ними нельзя, не подвергаясь большой опасности. Жанъ былъ однимъ изъ самыхъ сильныхъ мужчинъ въ той сторон. Отважность характера и твердость воли вдесятеро увеличивали его физическую силу. Онъ обыкновенно воспламенялся отъ самомалйшихъ предпріятій такъ же горячо, какъ если бъ дло шло о покореніи свта, и, не смотря на этотъ юношескій жаръ обладалъ удивительнымъ присутствіемъ духа. Онъ направилъ лодку на середину рки, и въ то самое мгновеніе, когда лодка въхала въ узкій проходъ, повернулъ ее поперегъ и предохранилъ отъ толчка, выгнувшись до половины тла на скалы, за которыя схватился руками. Эмиль, бодро помогавшій ему, мнялся съ нимъ мстомъ, и какъ лодка оставалась неподвижна, то вооружились багромъ и молча ожидали появленія добычи. Извстно, что рыба всегда плыветъ противъ теченія, такъ-что она прямо шла на лодку, но все-таки не приближалась, испуганная этой непривычной заставкою, и скоро убгала назадъ. Ловильщикъ нагибался черезъ лодку, вытянувъ руки сколько можно дальше впередъ. Господинъ Антуанъ и Жильберта, стоя на колняхъ сзади, смотрли, чтобъ движеніе, которое онъ сдлаетъ пустивъ багоръ, не опрокинуло лодки и не увлекло его-самого. Когда очередь приходила плотнику, Жильберта схватывала его за платье, боясь, чтобъ онъ не упалъ въ воду, когда же очередь доставалась Эмилю, двушка просила отца держать его всми силами, но вскор, не довряя никому, сама ухватила его блузу, и онъ не разъ чувствовалъ прикосновеніе ея прекрасныхъ рукъ, готовыхъ обхватить его въ случа паденія.

Въ этомъ положеніи, для всхъ довольно-опасномъ, вниманіе Жана и Антуана было совершено поглощено ловлею, и эти ощущенія служили любовникамъ предлогомъ мняться взглядами и словами, которыхъ Галюше, хоть и полупроснувшійся, наврное не въ состояніи былъ понять. Что сказалъ бы г. Кардонне, еслибъ увидлъ, какъ усердно агентъ его заслуживаетъ награду?

Наконецъ, одинъ лосось попался, при восторженныхъ крикахъ Жана Жапплу, и Галюше, нсколько оживленный видомъ добычи, попробовалъ вмшаться въ ловлю. Но его неловкость и упрямство разстроили все дло, и Жанъ, вн себя, повернулъ лодку, сказавъ:

— Когда вы вздумаете ловить лососину, позжайте съ кмъ хотите, только не со мною. Вамъ нужно не этого рода пискарей, и еслибъ мы остались здсь дольше, я проломилъ бы вамъ голову этимъ багромъ.

— Сохрани меня Богъ здить съ такимъ невжею, какъ вы! отвчалъ Галюше, садясь на край лодки.

— Не садитесь тамъ, возразилъ плотникъ: — вы мн мшаете. Лучше бъ вы помогали грести противъ потока, который твердъ какъ желзо. Видите: г. Эмиль работаетъ какъ лихой товарищъ, а вы, этакой толстый и здоровый, зваете на насъ сложа руки!

— Что жь длать! вы сами виноваты, отвчалъ Галюше: — вы напоили меня, я ни къ чему не гожусь.

— Да, но вдь вы тяжелы, и если не хотите работать, ступайте вонъ.— Къ берегу, къ берегу, любезный Эмиль! выгрузимъ на землю лишніе тюки!

Они причалили къ берегу, но Галюше нашелъ этотъ поступокъ обиднымъ и отказался выйдти вонъ, ругаясь самымъ циническимъ образомъ.

— Тысячу чертей! вскричалъ Жапплу, весь вспыхнувъ: — ты помшалъ мн поймать славную рыбу, а ужь не заставишь надрываться для твоей милости.

Онъ вытолкнулъ его изъ лодки, но, упираясь, Галюше поскользнулся промежду лодкою и берегомъ и упалъ по поясъ въ воду.

— Прекрасно! сказалъ Жапплу:— вода разбавитъ въ теб вино.

И онъ быстро отодвинулъ лодку, которую Галюше, въ бшенств, хотлъ опрокинуть.

— А! злой мальчишка! кричалъ плотникъ: — признаться, если есть на свт хорошіе люди, за то есть и негодяи! Пусть его плещется въ грязи, сказалъ онъ товарищамъ, которые боялись, чтобъ пьяный Галюше не утонулъ, хотя мсто было и неопасно.— Если онъ далеко увязнетъ, я захвачу его багромъ за поясъ и вытащу какъ лосося. Да что! будь что-нибудь путное, можно бы еще потревожиться, а то, что никуда не годится, падаль да пустыя бутылки, всегда всплываютъ наверхъ.

Черезъ нсколько минутъ, Галюше выскочилъ на траву и убжалъ, грозя кулакомъ.

Этотъ смшной случай очень опечалилъ Жильберту. Въ первый разъ она видла важную невыгоду излишняго добродушія огца. Сельскія и простыя манеры людей, окружавшихъ ее, хотя служили выраженіемъ чистосердечія и доброты, однако начинали пугать ее, потому-что не обезпечивали довольно-просвщеннаго и довольно-деликатнаго покровительства для ея лтъ и ея пола.

‘Я бдная деревенская двушка’ разсуждала она: ‘и умю жить съ крестьянами, но подъ условіемъ, чтобъ извстные дурновоспитанные полу-горожане не вмшивались въ бытъ нашъ: потому-что тогда крестьяне становятся нсколько-дикими въ гнв, и жизнь, которую я веду, не поставляетъ меня въ безопасность отъ подлаго мщенія.’

Тогда она помышляла объ Эмил, какъ о подпор, назначаемой ей небомъ, но въ то же время спрашивала себя, въ какой сред онъ самъ принужденъ будетъ жить, и мысль, что г. Кардонне держалъ при себ людей, подобныхъ Галюше, внушала ей какую-то неопредленную боязнь на-счетъ его характера и привычекъ.

Жанъ Жапплу, возвращаясь вечеромъ въ Гаржилесъ, нашелъ Галюше лежащимъ за-мертво среди дороги. Бдный глупецъ, на минуту протрезвившись отъ своего купанья, зашелъ въ харчевню просушиться, и, опасаясь за свое здоровье, склонился на увщаніе выпить стаканъ водки, которая и доканала его. Онъ тащился буквально на четверенькахъ. Жанъ усплъ уже забыть свой гнвъ, и къ-тому жь былъ не такой человкъ, чтобъ оставилъ ближняго въ опасности быть раздавлену лошадьми. Онъ поднялъ его, терпливо перенесъ его угрозы и ругательства, и довелъ, почти неся на рукахъ, до завода, куда Галюше, неузнавшій его, ввалился, клянясь, что отплатитъ злодю, который хотлъ утопить его.

ЧАСТЬ ТРЕТІЯ И ПОСЛДНЯЯ.

I.
Галюше.

Проспавъ двнадцать часовъ сряду, Галюше сохранилъ смутное воспоминаніе о происшествіяхъ, бывшихъ наканун, и когда его позвали къ г-ну Кардонне, у него оставалась только неясная досада на плотника. Къ-тому жъ, онъ не чувствовалъ охоты хвалиться, что разъигралъ такую глупую роль въ самомъ начал своей дипломатической карьеры, и въ оправданіе своего поздняго пробужденія и изнеможеннаго вида сослался на жестокій мигрень.

— Я только усплъ осмотрться, отвчалъ онъ на распросы хозяина.— Мн такъ нездоровилось, что я не имлъ возможности замтить многое. Могу васъ уврить въ одномъ только, что въ этомъ дом живутъ очень-непорядочно, обращаются по-пріятельски съ мужиками, и столъ тамъ очень-дуренъ.

— Во всемъ этомъ я не слышу ничего новаго, сказалъ г-нъ Кардонне.— Не можетъ быть, чтобъ ты провелъ цлый день въ Шатобрён, не замтивъ чего-нибудь особеннаго. Въ которомъ часу пріхалъ мой сынъ? въ которомъ ухалъ?

— Не могу наврное сказать, который былъ часъ… Ихъ старые стнные часы идутъ такъ дурно!

— Плохой отвтъ. Сколько часовъ онъ пробылъ тамъ? Примрно, я не требую у тебя строгаго счета минуты въ минуту.

— Часовъ пять или шесть, сударь. Я очень скучалъ. Г-нъ Эмиль по-видимому былъ не радъ, встртивъ меня тамъ. Что же касается до двушки, она просто дура. Жаръ у нихъ на гор несносный, и нельзя сказать двухъ словъ, чтобъ васъ не прерывалъ крестьянинъ.

— Это видно, потому-что ты не можешь сказать двухъ словъ связно сегодня, Галюше. Какой же крестьянинъ?

— Плотникъ Жапплу, негодяй, скотина, который всмъ говоритъ ты, а называетъ васъ дядею Кардонн, словно говоритъ о своемъ брат мужик.

— Мн это все равно, но что говорилъ съ нимъ мой сынъ?

— Господинъ Эмиль смется надъ его дурачествомъ, а мамзель Жильберта находитъ его прекраснымъ человкомъ.

— Не замтилъ ли ты какой-нибудь короткости между ею и моимъ сыномъ?

— Нтъ, сударь, ничего особеннаго. Старуха, которая точно ея мать, потому-что зоветъ ее дочкою, не отходитъ отъ нея ни на шагъ, и, должно быть, мудрено за нею волочиться: она что-то больно-спсива и держитъ себя принцессою. Нечего сказать, хороша принцесса въ этомъ нарядъ и безъ копейки денегъ! Еслибъ мн ее даже навязывали, я не взялъ бы!

— Нужды нтъ, Галюше, все-таки волочись за нею.

— Для смха, пожалуй, извольте!

— И для того, чтобъ заслужить награду, которой не получишь, если въ слдующій разъ не дашь мн отчета ясне и обстоятельне, ныньче ты городишь какую-то чепуху…

Галюше нагнулся надъ своей счетной книгой и цлый день боролся съ разслабленіемъ, которое слдуетъ за неумренностью.

Эмиль опять провелъ всю недлю за гидростатикой, не позволялъ себ никакихъ развлеченій, кром свиданій по вечерамъ съ Жаномъ Жапплу, и какъ всегда старался навести разговоръ на Жильберту, то плотникъ однажды вдругъ сказалъ ему:

— Послушайте, господинъ Эмиль, вы очень любите про нее говорить, я это вижу. Знаете ли, что Жанилла считаетъ васъ влюбленнымъ въ ея дочку?

— Что за мысль! отвчалъ молодой человкъ, смущенный этимъ нечаяннымъ оборотомъ разговора.

— Мысль, какъ и всякая другая. Почему жь бы вамъ и не быть влюбленнымъ?

— Разумется, почему мн не быть влюбленнымъ? отвчалъ Эмиль, приходя все больше и больше въ замшательство.— Но какъ вы, любезный Жанъ, вздумали такъ легко говорить о подобной возможности?

— Не я легко говорю, а разв вы, мой милый, потому-что вы отвчаете какъ-будто шутя. Ну, скажете ли вы мн всю правду? Отвчайте, или вовсе перестанемъ говорить объ этомъ.

— Жанъ, еслибъ я въ-самомъ-дл былъ влюбленъ въ женщину, которую уважаю столько же, какъ мать свою, то и тогда не сказалъ бы ни слова своему лучшему другу.

— Знаю, что я не лучшій вашъ другъ, однакожь, мн хотлось бы слышать..

— Объяснитесь точне, Жанъ.

— Объяснитесь сами-то вы поточне, я жду.

— Долго же будете ждать, потому-что я не могу ничего отвчать на подобный вопросъ, уе смотря на все мое уваженіе и дружбу къ вамъ,

— Коли такъ, вы должны будете на-дняхъ совершенно распроститься съ шатобрёнскими, потому-что голубка Жанилла не такая женщина, чтобъ долго не видала опасности…

— Это слово для меня оскорбительно, я не думалъ, чтобъ отъ меня ожидали какой-нибудь опасности для двушки, которой репутація и честь мн столько жь дороги, какъ и родителямъ и искреннимъ друзьямъ ея.

— Вотъ это называется говорить! Но вы все-таки не прямо отвчаете на мой вопросъ. Сказать ли вамъ кое-что? Въ начал прошедшей недли, ходилъ я въ Шатобрёнъ взять у Антуана одинъ инструментъ, который мн былъ нуженъ. Я нашелъ тамъ одну Жаниллу, она ждала васъ. Вы не пріхали, и она все мн разсказала. Такъ, мой милый, если она не приняла васъ дурно въ воскресенье, и если позволяетъ отъ времени до времени видаться съ ея дочкой, то вы мн этимъ обязаны.

— Какимъ образомъ, любезный Жанъ?

— А такимъ, что я имю къ вамъ больше довренности, нежели вы ко мн. Я сказалъ Жанилл, что если вы точно влюблены въ Жильберту, то женитесь на ней, и что я ручаюсь за васъ, какъ за самого-себя.

— Вы не ошиблись, Жанъ! вскричалъ Эмиль, схвативъ руку плотника:— вы никогда не говорили ничего справедливе.

— Да, но надо знать, точно ли вы влюблены, а вы не хотите сказать.

— Могу сказать это вамъ одному, если ужь вы такъ меня допрашиваете. Да, Жанъ, я люблю ее, люблю больше моей жизни, и хочу на ней жениться.

— Пожалуй, отвчалъ Жанъ съ выраженіемъ восторженной радости:— по мн, я готовъ васъ обвнчать… Постойте, постойте! согласна ли будетъ Жильберта?

— А еслибъ случилось, что она спросила бы совта у тебя, добрый Жанъ, у тебя, ея друга и второго отца?..

— Я сказалъ бы ей, что она не могла сдлать лучшаго выбора, что вы мн нравитесь, и что я хочу быть вашимъ свидтелемъ.

— Хорошо! Теперь, мой другъ, стоитъ только получить согласіе родителей.

— О! за Антуана ручаюсь, если я вступлюсь въ дло. Онъ гордъ-таки, побоится, что вашъ отецъ не будетъ согласенъ, но ужь я знаю, что ему сказать на это.

— Что же? что вы ему скажете?

— То, чего вы не знаете, и что я одинъ знаю. Покуда еще нтъ нужды говорить, потому-что не пришло время, и вамъ нечего думать о женитьб прежде года или двухъ.

— Жанъ, откройте мн вашъ секретъ, какъ я открылъ вамъ свои. Я вижу одно только препятствіе нашему браку: именно волю моего отца. Я ршился одолть это препятствіе, но не скрою отъ васъ, что оно велико.

— Хорошо же, если ты былъ откровененъ съ старикомъ Жаномъ, старикъ Жанъ будетъ откровененъ съ тобою. Слушай, дитя: скоро твой отецъ разорится и не будетъ имть повода спсивиться передъ шатобрёнскими.

— Если твоя правда, то, не смотря на огорченіе, какое потерпитъ отецъ мой, я благословлю твое странное предсказаніе… Есть другія причины, по которымъ я опасаюсь его богатства.

— Знаю, понимаю твое сердце, и вижу, что ты желалъ бы обогатить другихъ прежде, чмъ самъ обогатишься. Все уладится по твоему желанію, предсказываю теб. Мн это грезилось больше десяти разъ.

— Если теб только грезилось, мой бдный Жанъ…

— Постойте, постойте… Что это за книга, которую вы всегда носите подъ мышкой, словно наизустъ учите?

— Я теб сказывалъ: это ученый трактатъ о сил воды, о тяготніи, о законахъ равновсія…

— Помню, точно вы сказывали, но я вамъ говорю, что ваша книга все лжетъ, или что вы плохо поняли ее: иначе вы знали бы то, что я знаю.

— Что же именно?

— То, что вашъ заводъ невозможенъ, и что отецъ вашъ, упорно борясь съ ркою, которая его не боится, истратитъ деньги и ужь поздно увидитъ свое безумство. Вотъ отъ-чего я такъ повеселлъ съ нкоторыхъ поръ. Я былъ печаленъ и скученъ, пока врилъ успху вашего предпріятія, но у меня была одна надежда, которая все мн приходила на умъ и съ которой я захотлъ раздлаться на-чисто. Я ходилъ, разсматривалъ, трудился, изучалъ… О, да! изучалъ, не нуждаясь въ вашихъ книгахъ, картахъ и прочей тарабарщин, все увидлъ, все понялъ. Господинъ Эмиль! я просто бдный крестьянинъ, и вашъ Галюше наплевалъ бы на меня, еслибъ смлъ, но могу васъ уврить въ одной вещи, которой вы даже не подозрваете, — именно: вашъ отецъ ничего не смыслитъ въ томъ, что длаетъ, ему надавали дурныхъ совтовъ, и вы также не умете навести его на путь. Наступающая зима унесетъ вс ваши работы, и каждая зима будетъ уносить ихъ, до-тхъ-поръ, пока господинъ Кардонне броситъ въ воду послднія деньги. Запомните, что я вамъ говорю, и не пытайтесь убждать своего отца. Это было бы для него новою причиною упорствовать разоряться, а онъ и безъ того разорится — если не вполн здсь, то въ другомъ мстъ, потому-что я насквозь вижу вашего отца… Голова умная, согласенъ, — но безразсудная. Онъ воспламеняется своими проектами до такой степени, что считаетъ ихъ безошибочными, а при такомъ характеръ ни въ чемъ нельзя успть. Сперва я думалъ, что онъ ведетъ свою штуку, но теперь вижу, что дло становится серьёзнымъ, потому-что онъ строить съизнова все, что разрушила послдняя дриба. До-тхъ-поръ у него были очень-большія вроятности: почему жь и не такъ? вроятности длаютъ насъ гордыми и самонадеянными. Та же исторія съ Наполеономъ, котораго я видлъ восходившимъ и падавшимъ, подобно плотнику, который влзъ на кровлю дома, не поглядвъ, крпокъ ли фундаментъ. Будь какой угодно плотникъ, строй онъ какое угодно мастерское зданіе, а коли стна не устоитъ,— пиши пропало!

Жанъ говорилъ съ такимъ убжденіемъ, черные глаза его такъ сверкали изъ-подъ сдющихъ бровей, что Эмиль не могъ защититься отъ безпокойства. Онъ упрашивалъ его объяснить причины, заставлявшія его такъ говорить, и плотникъ долго отказывался. Наконецъ, побжденный настойчивостью Эмиля и немножко-затронутый его сомнніями, назначилъ ему свиданіе въ слдующее воскресенье.

— Въ Шатобрёнъ вы подете въ субботу или въ понедльникъ, сказалъ онъ:— а въ воскресенье мы отправимся на разсвт и пройдемъ по теченію рки до извстнаго мста, которое я укажу вамъ. Возьмите съ собою вс свои книги и снаряды, если хотите. Коли они не подтвердятъ моихъ словъ, нужды нтъ: значитъ, наука солжетъ. Но не думайте длать это путешествіе верхомъ или въ экипаж, и если не надетесь на свои ноги, лучше вовсе отступитесь.

Въ субботу Эмиль отправился въ Шатобрёнъ и, по обыкновенію, побывалъ прежде въ Буагибо, не смя слишкомъ-рано пріхать къ Жильберт.

Приближаясь къ развалинамъ, онъ увидлъ черную точку у подошвы горы, и скоро черная точка оказалась Констаномъ Галюше, одтымъ въ черный фракъ, черные панталоны и перчатки, черный атласный галстухъ и жилетъ. Это былъ его деревенскій нарядъ зимою и лтомъ, не смотря ни на какой жаръ, ни на какую усталость, онъ никогда не выходилъ изъ селенія безъ этой непремнной одежды. Онъ побоялся бы, чтобъ его не сочли за крестьянина, если бъ, подобно Эмилю, онъ надлъ на себя блузу и срую шляпу съ широкими полями.

Если городской костюмъ нашего времени можетъ быть названъ самымъ мрачнымъ, самымъ неудобнымъ и некрасивымъ, какой когда-либо изобртала мода, то особеино въ деревн оказываются наружу вс его невыгоды и все безобразіе. Въ окрестностяхъ большихъ городовъ онъ еще не такъ бросается въ глаза, потому-что самая деревня тамъ углажена, разлинована, усажена и построена въ систематическомъ вкус, который отнимаетъ у природы всю ея прелесть и прихотливость. Можно иногда удивляться богатству и симметріи полей, подверженныхъ всмъ тонкостямъ цивилизаціи, но любить такую деревню мудрено. Настоящей деревни тамъ нтъ: настоящая деревня бываетъ въ глубин странъ, отчасти покинутыхъ и дикихъ, гд обработка не иметъ въ виду мелочныхъ прикрасъ и завистливыхъ размежевокъ, гд земли смшиваются, и гд собственность обозначена только какимъ-нибудь камнемъ или кустарникомъ, ввренными подъ защиту сельской добросовстности. Тамъ-то дороги, назначенныя только для пшеходовъ, верховыхъ или тележекъ, представляютъ тысячи живописныхъ видовъ, живыя изгороды, предоставленныя ихъ натуральному произрастанію, развшиваются гирляндами, сплетаются въ бесдки, и убираются тми дикими растеніями, которыя подвергаются тщательному истребленію въ странахъ роскошныхъ. Эмиль вспоминалъ, что ходилъ за нсколько льё въ окрестности Парижа, не имя удовольствія встртить ни кустика крапивы, и живо чувствовалъ прелесть сельской природы, среди которой теперь находился. Бдность тамъ не пряталась, пристыженная и попираемая ногами богатства. Напротивъ, она весело и вольно выказывалась на почв, гордо носившей ея эмблемы — дикіе цвты и празднорастущія травы, смиренный мохъ и лсную землянику, крессъ на берегу потока безъ русла, и плющъ на скал, которая въ-теченіе столтій загораживала дорогу, не возбуждая заботливости полиціи. Любилъ онъ эти втви, которыя торчатъ черезъ дорогу незатрогиваемыя прохожими, эти болотины, гд квакаетъ зеленая лягушка, словно предупреждая путешественника, — эти ветхія стны, которыя обрушаются по краямъ и которыя никто не думаетъ чинить, эти могучіе корни, которые приподнимаютъ землю и вырываютъ пещеры у подошвы старыхъ деревьевъ, всю эту небрежность, которая составляетъ наивную природу, и которая такъ хорошо гармонируетъ съ суровымъ типомъ и простымъ, степеннымъ костюмомъ крестьянина.

Но пусть среди этой важной и величавой рамы, переносящей воображеніе во времена первобытной поэзіи, появится залетная муха, горожанинъ въ черномъ плать, съ выбритымъ подбородкомъ, съ руками въ перчаткахъ, съ неловкими ногами, — и царь общества окажется здсь только смшною случайностью, непріятнымъ пятномъ на картин. Что тамъ длать на солнечномъ сіяніи вашимъ траурнымъ платьямъ, надъ которыми терны, кажется, издваются какъ надъ добычей? Вашъ стснительный и неуклюжій костюмъ тогда внушаетъ больше жалости, чмъ лохмотья нищаго: видно, что вы не не своемъ мст на вольномъ воздух, и что ваша ливрея душитъ васъ…

Никогда это замчаніе не представлялось уму Эмиля такъ живо, какъ при появленіи Галюше, который со шляпою въ рукахъ всходилъ на холмъ, тягостно усиливаясь взобраться на высоту. Фалды его фрака смшно развевались отъ этихъ усилій, онъ безпрестанно останавливался, чтобъ счищать платкомъ слды частыхъ ушибовъ… Эмиль сначала смялся, но потомъ гнвно спросилъ себя, зачмъ залетная муха вьется около завтнаго улья?

Онъ пустилъ лошадь въ галопъ, проскакалъ мимо Галюше, не подавая вида, что замтилъ его, и, явившись первый въ Шатобрёнъ, извстилъ Жильбергу о Галюше, какъ о неизбжной напасти.

— Ахъ, батюшка! сказала двушка: — не принимайте этого непріятнаго человка, умоляю васъ! не позволяйте оскорблять нашъ Шатобрёнъ и нашъ бытъ, нашу прекрасную простоту, присутствіемъ этого чужаго человка, который не можетъ и не долженъ никогда сочувствовать намъ!

— Что же прикажешь мн длать? отвчалъ господинъ Шатобрёнъ въ затрудненіи.— Я пригласилъ его бывать у меня, когда ему вздумается, и не могъ предвидть, что ты, такая снисходительная и великодушная, почувствуешь предубжденіе противъ бднаго малаго за недостатки его воспитанія и жалкую фигуру. По мн, эти люди жалки: я вижу, что вс ими гнушаются, и имъ скучно жить на свт.

— Не думайте этого! сказалъ Эмиль.— Напротивъ, они очень-довольны жизнью и уврены, что всмъ нравятся.

— Въ такомъ случа, зачмъ отнимать у нихъ увренность, безъ которой имъ прійдется умереть съ горя? У меня на это не достанетъ духа, и не думаю, чтобъ добрая моя Жильберта посовтовала мн это.

— О, добрый батюшка! сказала со вздохомъ Жильберта: — я также желала бы имть вашъ духъ, и, кажется, имю его, но это самодовольное и самоугодное существо, которое какъ-будто хочетъ меня оскорбить, когда глядитъ на меня, и которое называетъ меня просто по имени съ перваго же дня знакомства… нтъ, ее могу его терпть и чувствую, что онъ длаетъ мн зло, потому-что располагаетъ меня къ презрнію и насмшк наперекоръ моимъ инстинктамъ и обыкновенному характеру.

— Безъ сомннія, г-нъ Галюше позволитъ себ большую кроткость съ вашей дочерью, сказалъ Эмиль графу Антуану: — и вамъ не разъ прійдется напоминать ему, чтобъ онъ былъ поучтиве. Если случится, что вы вынуждены будете прогнать его, вы почувствуете сожалніе, что принимали его слишкомъ-доврчиво. Не лучше ли ныньче же нсколько-холоднымъ пріемомъ дать ему понять, что вы не позабыли грубостей, какія онъ позволилъ себ въ первое свое посщеніе?

— По-моему, лучше всего будетъ сдлать такъ, сказалъ г-нъ Шатобрёнъ:— вы пойдете гулять въ садъ съ Жаниллою, а я уведу Галюше ловить рыбу, и вы избавитесь отъ него.

Предложеніе не очень понравилось Эмилю. Находясь подъ присмотромъ графа Шатобрёна, онъ могъ считать себя почти на-един съ Жильбертою, тогда-какъ Жанилла была свидтелемъ очень-зоркимъ и дальновиднымъ. Жильберта, съ своей стороны, подумала, что было бы весьма-себялюбиво съ ея стороны оставлять отца одного терпть всю тягость подобнаго визита.

— Нтъ, сказала она, обнимая Антуана:— мы останемся, чтобъ ты могъ сердиться. Если мы отвернемся отъ тебя, ты сдлаешься такъ ласковъ и добръ, что этотъ человкъ разъ-на-всегда сочтетъ себя очень-пріятнымъ для насъ гостемъ… Я знаю тебя, батюшка! ты не вытерпишь, ты скажешь ему это и пригласишь его обдать, а онъ опять напьется! Лучше я останусь здсь, чтобъ заставить его быть осторожне.

— Ужь я за это берусь, сказала Жанилла, слушавшая до-тхъ-поръ безмолвно и нетерпвшая Галюше съ того дня, когда онъ торговался съ нею изъ-за десяти су, которые она потребовала у него за показываніе развалинъ.— Я не прочь, чтобъ вы пили свое вино съ пріятелями и людьми, вамъ пріятными, но вовсе не намрена тратить его на объдалъ, и какъ-можно-больше разведу вино водою для г-на Галюше… Тмъ хуже для васъ, графъ, потому-что вы не любите воды: не долго просидите за столомъ.

— Помилуй, Жанилла, это тиранство! сказалъ г-нъ Антуанъ:— ты намрена посадить меня на воду? такъ ты хочешь уморить меня?

— Ничего, сударь, вы будете еще здорове, а тмъ хуже для этого гостя, если ему не понравится!

Жанилла сдержала слово, но Галюше былъ такъ встревоженъ, что ничего не замтилъ. Онъ чувствовалъ себя очень-неловко при Эмил, котораго глаза и усмшка все какъ-будто вопрошали его строго, а когда онъ хотлъ отплатить дерзостью, любезничая съ Жильбертою, то его любезности были принимаемы такъ плохо, что онъ не зналъ куда дваться. Онъ ршился остерегаться на счетъ шатобрёнскаго клерета и былъ очень-доволенъ, когда, посл перваго стакана, хозяинъ уже не уговаривалъ его выпить второй. Г-нъ Антуанъ, подавъ ему примръ на первомъ стакан, какъ требовалъ долгъ деревенскаго хозяина, подавилъ въ себ вздохъ и бросилъ на Жаниллу укоризненный взглядъ за щедрость, съ какою она подлила воды. Шарассонъ, знавшій продлку старухи, захохоталъ во все горло и получилъ сильный выговоръ отъ господина, который осудилъ его выпить за ужиномъ весь остатокъ невиннаго напитка.

Галюше, убдившись, что былъ несносенъ Жильберт и Эмилю, ршился подвинуть впередъ свои заслуги передъ г-мъ Кардонне и отважился на сватовство. Онъ отвелъ г-на Антуана въ сторону, и, напередъ увренный въ отказ, предложилъ свое сердце, руку и двадцать тысячь франковъ его дочери. Галюше не боялся рисковать, удвоивъ вымышленный капиталъ своего придай наго.

Это состояньице, вмст съ должностью, которая давала Галюше тысячу-двсти франковъ въ годъ, немножко поразило г-на Антуана. Для Жильберты это была очень-хорошая партія, и она не могла надяться ничего лучшаго въ-отношеніи къ богатству: добрый деревенскій житель ршительно не имлъ средствъ дать ей какое-нибудь приданое, хотя бы отнялъ у себя послднія крохи. Не было на свт человка безкорыстне его, онъ достаточно доказалъ это въ-теченіе своей жизни. Но онъ не безъ прискорбія помышлялъ, что милая дочь его, за невозможностью встртить человка, который полюбилъ бы ее для нея самой, будетъ, вроятно, осуждена на двичество надолго, можетъ-быть навсегда!

‘Какъ жаль, подумалъ онъ, что этотъ малой не любезенъ! что онъ честенъ и благороденъ — это видно, дочь моя ему нравится, и онъ не спрашиваетъ, есть ли за нею что-нибудь. Безъ-сомннія, онъ знаетъ, что у нея ничего нтъ, и хочетъ отдать ей все, что самъ иметъ. Женихъ благонамренный, которому надо отказать честнымъ образомъ, съ лаской и дружбой.’

Не зная, какъ за это взяться, не смя навлечь на Жильберту подозрніе въ хвастовств своимъ происхожденіемъ, или досады сердца, оскорбленнаго ея отвращеніемъ, онъ почелъ за лучшее отвчать ни да ни нтъ, и потребовать времени для того, чтобъ подумать и посовтоваться. Галюше попросилъ позволенія прійдти опять — не для того, чтобъ ухаживать за нею, но чтобъ освдомиться о ршеніи дла, и получилъ позволеніе. Бдный Антуанъ дрожалъ, давая ему этотъ отвтъ.

Онъ повелъ его на берегъ рки ловить рыбу, хотя Галюше и не принесъ съ собою ничего для этого упражненія и очень желалъ остаться въ замк. Антуанъ по-крайней-мр водилъ его по берегу Крёзы, указывая хорошія мста, и дорогою имлъ слабость и добродушіе извиняться передъ нимъ за грубости и насмшки Жана. Галюше принялъ извиненіе съ величайшимъ удовольствіемъ, обратилъ всю вину на самого-себя, прибавивъ, однакожь (чтобъ показаться въ выгоднйшемъ свт), что напился нечаянно, и что, если не былъ крпокъ на вино, то по привычк къ большой воздержности.

— Слава Богу! сказалъ Антуанъ: — Жанилла боялась, что вы не совсмъ-трезвый человкъ, но то, что съ вами случилось, конечно, доказываетъ противное.

Они довольно-долго разговаривали, и какъ Галюше все не шелъ домой, хотя по безпокойству хозяина ясно видлъ, что тотъ не желалъ бы возвращаться съ нимъ въ замокъ, то оба они пришли назадъ, и Галюше отвелъ въ сторону Жаниллу, чтобъ открыть ей свои намренія и дать Антуану время предупредить Жильберту. Онъ былъ увренъ, что раздосадуетъ ее, ибо, на этотъ разъ, не будучи пьянъ, очень-ясно замчалъ раздраженный видъ Эмиля и чувства, какія Жильберта питала къ избранному ей защитнику.

‘Ну, въ этотъ разъ’ говорилъ онъ самъ себ: ‘г-нъ Кардонне не упрекнетъ меня, что я потерялъ даромъ время. Мои прекрасные любовники страшно на меня взбсятся, и г. Эмиль не утерпитъ, чтобъ не поссориться со мною.’

Галюше былъ не трусъ и хоть не предполагалъ Эмиля способнымъ къ дуэли на кулакахъ, однакожъ съ нкоторымъ самодовольствомъ думалъ, что будетъ въ силахъ помриться съ нимъ. Что до настоящей дуэли, она не столько бы ему нравилась, потому-что онъ не умлъ владть благороднымъ оружіемъ, но могъ твердо надяться, что г. Кардонне успетъ предохранить его.

Пока онъ толковалъ съ Жаниллою, графъ Шатобрёнъ былъ съ дочерью и Эмилемъ въ саду и разсказалъ имъ все, что сейчасъ происходило между имъ и Галюше, употребивъ только нкоторыя ораторскія предосторожности.

— Вотъ, сказалъ онъ: — вы называете его глупцомъ и нахаломъ, но сейчасъ раскаетесь въ своей строгости, онъ истинно-достойный малой, и у меня есть тому доказательство. Это можно разсказать при Эмил: онъ нашъ другъ, и даже еслибъ Жильберта захотла разобрать дло безъ предубжденія, то могла бы спросить у него кой-какихъ свдній на-счетъ этого молодаго человка… Скажите, Эмиль, по чистой совсти, честный ли онъ человкъ?

— Безъ всякаго сомннія, отвчалъ Эмиль.— Батюшка держитъ его при себ три года и неохотно бы разстался съ нимъ.

— Хорошаго онъ характера?

— Хотя въ прошлый разъ онъ показалъ себя здсь не такимъ, но я долженъ сказать, что онъ очень-смиренъ и совершенно-безобиденъ по обыкновенію.

— Не охотникъ напиваться?

— Нтъ, сколько я знаю.

— Значитъ, что же въ немъ худаго?

— Еслибъ ему не пришла фантазія сдлаться нашимъ собесдникомъ, я признала бы его чудеснымъ человкомъ, сказала Жильберта.

— А теб онъ очень не нравится? возразилъ г. Антуанъ, остановясь, чтобъ посмотрть ей въ лицо.

— О, нтъ, батюшка! отвчала она, удивленная такимъ торжествённымъ видомъ.— Не почитайте моего отвращенія до такой степени важнымъ. Я не въ силахъ никого ненавидть, и если общество этого молодаго человка иметъ какую-нибудь пріятность для васъ, если онъ подалъ вамъ достаточную причину уважать его, избави меня Богъ лишать васъ его по какому-нибудь капризу! Я постараюсь пересилить себя, и можетъ-быть успю раздлитъ доброе мнніе, которое мой достойный отецъ иметъ объ немъ.

— Вотъ что называется говорить какъ слдуетъ доброй и умной двушк, я узнаю мою Жильберту! Знай же, дочка, что ты меньше чмъ кто-нибудь должна гнушаться характеромъ этого молодца. Если ты не чувствуешь никакого къ нему влеченія, то покрайней-мр должна обращаться съ нимъ вжливо и отказать ему ласково. Угадываешь ты меня?

— Нтъ, батюшка.

— Боюсь, не угадываю ли я, сказалъ Эмиль, котораго щеки покрылись яркимъ румянцемъ.

— Хорошо, продолжалъ г-нъ Антуанъ: — предположимъ, что человкъ довольно-богатый въ сравненіи съ нами, замтилъ хорошенькую и добрую двушку, очень-бдную, и, влюбившись въ нее съ перваго взгляда, является къ ея ногамъ съ самыми благородными предложеніями,— слдуетъ ли грубо прогнать его, и захлопнуть отъ него дверь, сказавъ: ‘нтъ, сударь, вы очень-дурны собою’?

Жильберта покраснла не меньше Эмиля, и какія усилія ни длала надъ собою, чтобъ казаться смиренною, однакожь чувствовала себя такъ оскорбленною претензіями Галюше, что не могла ничего отвчать и заплакала.

— Этотъ мерзавецъ солгалъ безстыдно, вскричалъ Эмиль: — вы можете прогнать его съ позоромъ. Онъ не иметъ никакого состоянія, отецъ мой, взявъ его къ себ, извлекъ его изъ самой крайней бдности. Судите сами: онъ живетъ на мст только три года, и разв г-нъ Галюше вдругъ получилъ какое-нибудь таинственное наслдство…

— Нтъ, Эмиль, нтъ, онъ не солгалъ мн, я не такъ слабъ и доврчивъ, какъ вы думаете. Я разспрашивалъ его, и знаю, что источникъ его небольшаго состоянія чистъ и вренъ. Самъ отецъ вашъ даетъ ему двадцать тысячь франковъ, чтобъ привязать его къ себ навсегда любовью и признательностью, въ случа, если онъ найдетъ невсту въ нашей сторон.

— Но, безъ сомннія, сказалъ Эмиль неувреннымъ голосомъ: — мой отецъ не знаетъ, что онъ осмлился имть виды на графиню Шатобрёнъ, иначе не одобрилъ бы его въ подобной надежд.

— Напротивъ! возразилъ г-нъ Антуанъ, которому дло казалось очень-натуральнымъ:— вашъ батюшка услышалъ отъ него объ его склонности къ Жильберт и позволилъ сослаться на свое имя, чтобъ просить руки ея.

Жильберта поблднла какъ смерть и взглянула на Эмиля, который потупилъ глаза, ошеломленный, униженный и растерзанный въ глубин души.

II.
Взрывъ.

— Ну, что случилось? сказала Жанилла, пришедши къ нимъ въ бесдку у входа въ садъ, гд они сидли вс трое: — отъ-чего Жильберта такъ разстроена? отъ-чего вс вы молчите, когда я подхожу, словно умышляете какой-нибудь заговоръ?

Жильберта кинулась на грудь няни и залилась слезами.

— Что такое? что такое? возразила старуха:— отъ-часу не легче! Дочка моя въ гор, а я не знаю въ чемъ дло! Добьюсь ли я отъ васъ, г-нъ Антуанъ?

— Разв тотъ молодой человкъ ушелъ? сказалъ г-нъ Антуанъ, съ безпокойствомъ оглядываясь кругомъ.

— Какъ же, онъ простился со мною, и я проводила его до воротъ, сказала Жанилла.— Насилу отъ него отдлалась. Онъ, видите, тяжеловатъ на объясненія! Ему хотлось остаться, я это замтила, но я дала ему понять, что такія дла не кончаются такъ скоро, что мн надо поговорить съ вами, и что ему напишутъ, если пожелаютъ съ нимъ видться за тмъ или за другимъ. Но, Бога ради, что же это съ моей дочкой? кто огорчилъ ее? Жанилла защититъ ее и утшитъ.

— О, да! ты поймешь меня, воскликнула Жильберта:— ты поможешь мн защититься отъ обиды, я оскорблена и нуждаюсь въ теб, чтобъ растолковать это батюшк! Вообрази, что онъ сдлался почти адвокатомъ Галюше.

— А! такъ ужь ты знаешь обо всемъ? Значитъ, это семейныя дла! Мн также надо съ вами потолковать объ нихъ, но все это будетъ скучно слушать г-ну Эмилю?

— Понимаю васъ, любезная мамзель Жанилла, отвчалъ молодой человкъ:— и знаю, что обыкновенныя приличія требовали бы, чтобъ я удалился, но я такъ заинтересованъ этимъ случаемъ, что не подчинюсь пошлымъ обычаямъ: Можете говорить при мн, потому-что я все знаю.

— Хорошо! если вы знаете, о чемъ идетъ дло, и если г-нъ Антуанъ заблагоразсудилъ объясниться при васъ (что, между нами сказать, не совсмъ бы годилось), пожалуй, я буду говорить какъ-будто-бы васъ тутъ не было. Во-первыхъ, Жильберта, не надо плакать: чмъ ты огорчаешься, дочка? Тмъ, что одинъ неучъ вообразилъ, будто стоитъ тебя? Э! Боже мой, замужемъ ли ты будешь или нтъ, все не въ первый и не въ послдній разъ теб прійдется смяться надъ людьми, много о себ думающими, потому-что надъ-этимъ надо смяться, дитя мое, а не сердиться. Молодецъ думаетъ, что онъ длаетъ теб честь и доказываетъ свое уваженіе: прійми же это просто, скажи, или вели сказать ему очень-холодно, что ты его благодаришь, но что онъ теб не по мысли. Я вовсе не понимаю, чмъ ты тутъ встревожилась, не-уже-ли ты думаешь, что я соглашусь ободрать его? Какъ бы не такъ! еслибъ онъ имлъ сто тысячь франковъ, сто мильйоновъ экю, все бы онъ не стоилъ моей дочки! Уродъ, съ выпученными глазами и довольнымъ видомъ, проваливай дальше! у насъ нтъ для него невсты! О! Жанилла уметъ разбирать, и знаетъ, что въ букет не кладутъ крапивы подл розы!

— Прекрасно сказано, добрая Жанилла! вскричалъ Эмиль:— вы достойны назваться ея матерью!

— А вамъ-то что за дло, сударь? сказала Жанилла, одушевленная и надменная собственнымъ краснорчіемъ:— зачмъ вы мшаетесь въ наши длишки? Разв вы знаете что-нибудь дурное объ этомъ жених? Не трудитесь намъ говорить, мы и безъ васъ его выпроводимъ.

— Полно, Жанилла, не брани его! сказала Жильберта, ласкаясь къ старух.— Мн весело слышать, что претензіи этого человка почитаются для меня оскорбленіемъ, потому-что я чувствую себя униженною, какъ только вспомню о нихъ. Я въ жару, я больна. А батюшка ничего не видитъ! Батюшка считаетъ очень-лестнымъ для себя его сватовство и не съуметъ сказать ему ничего, чтобъ меня отъ него избавить!

— Ха! ха! возразила Жанилла, смясь:— все онъ виноватъ, какъ обыкновенно, экой злой человкъ! заставилъ расплакаться мою дочку! Смотрите, сударь, ужь не вздумалось ли вамъ играть здсь тирана? И не думайте: вдь голубка Жанилла еще не умерла и не хочетъ умирать.

— Такъ и есть! подхватилъ г-нъ Антуанъ:— я вышелъ деспотъ, извергъ-отецъ! Хорошо, хорошо! щиплите меня, если это васъ утшаетъ. Потомъ, можетъ-быть, дочка скажетъ мн, кто ее обидлъ, и что я сдлалъ такого преступнаго?

— Добрый батюшка, сказала Жильберта, кидаясь ему на шею: — оставимъ эти скучныя шутки, откажи поскоре, навсегда, Галюше отъ дома, чтобъ я вздохнула свободно, чтобъ я забыла этотъ непріятный сонъ.

— А! вотъ задача, отвчалъ г. Антуанъ: — спрашивается, что я буду писать ему? Объ этомъ надо намъ посовтоваться.

— Слышишь, мама? сказала Жильберта Жанилл:— онъ не знаетъ, что ему отвчать, явно, что онъ не умлъ отказать ему.

— Полно, дитятко, отецъ твой не такъ еще виноватъ, отвчала Жанилла:— вдь прекрасный вздыхатель-то мн также говорилъ о своемъ предложеніи, я выслушала его спокойно и не сказала ему ни да, ни нтъ. Полно! полно! не сердись. Дла такъ не длаются, посовтуемся спокойно. Нельзя же сказать этому молодцу: ‘вы намъ не нравитесь’,— такъ не водится. Нельзя также сказать: ‘мы изъ хорошей фамиліи, а вы прозываетесь Галюше’,— это было бы жестоко и обидно.

— Да и не было бы основательно, сказала Жильберта.— Что намъ теперь въ дворянств? Истинное благородство въ сердц, а не въ пустыхъ титулахъ. Ме противно не имя Галюше, а манеры и чувства человка, который его носитъ.

— Дочь моя говоритъ правду: имя, ремесло и состояніе тутъ ничего не значатъ, сказалъ г. Антуанъ.— И такъ, на это мы не можемъ сослаться. Нельзя также поставить человку въ вину его наружность. Всего лучше мы можемъ сказать, что Жильберта не хочетъ выходить замужъ.

— О нтъ, сударь! постойте! сказала Жанилла.— Такъ не годится отвчать, потому-что если молодой человкъ начнетъ это разславлять (а онъ непремнно будетъ разславлять), то не явится больше жениховъ, а я не намрена, чтобъ моя дочка шла въ монахини.

— Надо, однако, привести какую-нибудь причину, возразилъ г. Антуанъ.— Скажемъ, пожалуй, что она не хочетъ еще выходить замужъ, что она еще слишкомъ-молода.

— Да, да, именно такъ, батюшка! Вы придумали самую лучшую причину, и она справедлива, я еще не хочу идти замужъ, я слишкомъ-молода.

— Это неправда, подхватила Жанилла.— Ты на возраст, и я желаю, чтобъ въ скоромъ времени ты нашла хорошенькаго, добраго мужа, который бы нравился теб и всмъ намъ.

— Не думай объ этомъ, мамочка, возразила Жильберта съ пылкостью.— Клянусь теб, батюшка сказалъ правду. Я еще не хочу идти замужъ и желаю, чтобъ вс это знали, чтобъ ни одинъ женихъ не являлся ко мн. Ахъ, если вы будете меня мучить такими докуками, вы лишите меня всего счастія, которымъ я наслаждаюсь при васъ, и сдлаете молодость мою очень-печальною! Но вы будете терзать меня совершенно-понапрасну, потому-что я не перемню намренія, и скоре умру, нежели разлучусь съ вами.

— Кто жь теб говоритъ о разлук съ нами? сказала Жанилла.— Человкъ, который полюбить тебя, не захочетъ тебя огорчить, да и ты сама не знаешь, какъ будешь думать, когда полюбишь кого-нибудь. Ахъ, дитятко! можетъ-быть, тогда пріидетъ наша очередь плакать, вдь сказано, что жена оставитъ отца своего и матерь для мужа, а тотъ, кто это сказалъ, зналъ женское сердце.

— О! воскликнулъ Эмиль: — это законъ повиновенія, а не любви. Человкъ, который истинно полюбитъ Жильберту, будетъ любить ея родителей и друзей, какъ своихъ собственныхъ, и не захочетъ разлучить ее съ ними, такъ же, какъ самъ не захочетъ отъ нихъ удаляться.

Тутъ Жанилла примтила страстные взоры любовниковъ, искавшіе встртиться, и вся осторожность ея возвратилась.

— Помилуйте, сударь! сказала она нсколько-сухимъ тономъ: — вы вмшиваетесь въ дла, которыя до васъ не касаются, и, помоему, вс наши объясненія при васъ неумстны, но если ужь вамъ непремнно хочется ихъ слушать и если г. Антуанъ находитъ это очень-приличнымъ, то я вамъ скажу отъ себя, что запрещаю вамъ повторять и въ-особенности врить тому, что дочка моя сказала сейчасъ въ порыв досады на вашего Галюше. Вдь не вс мужчины, слава Богу! скроены по этому образчику, и вовсе не нужно, чтобъ свтъ присудилъ ей оставаться въ двицахъ за то, что она хочетъ мужа получше. Мы найдемъ ей славнаго мужа, не безпокойтесь,— и не думайте, что благо она бдне васъ, такъ и зачахнетъ въ одиночеств.

— Полно, полно, Жанилла! сказалъ г-нъ Антуанъ: — сама ты говоришь неумстныя слова. Ты какъ-будто хочешь досадить нашему другу… Ты слишкомъ заносишься! Говорятъ теб, что онъ нашъ лучшій другъ посл Жана, который иметъ право старшинства, и я объявляю, что въ-теченіе двадцати лтъ, когда я своею бдностью поставленъ въ возможность оцнять безкорыстныя чувства, никто не оказывалъ и не внушалъ мн столько расположенія, какъ Эмиль. Отъ-того-то я говорю, что онъ никогда не лишній въ нашихъ домашнихъ секретахъ. По уму своему, по благородству мыслей и образованію, онъ гораздо-старше своихъ лтъ и, можетъ-быть, нашихъ. Намъ не наидти лучшаго совтника. Я гляжу на него, какъ на брата Жильберты, и ручаюсь, что еслибъ для нея нашлась выгодная партія, онъ пояснилъ бы намъ дло на счетъ характера жениха, хлопоталъ бы о томъ, чтобъ состоялся бракъ, въ которомъ Жильберта можетъ быть счастлива. Твои привязки не имютъ здраваго смысла, Жанилла, если я довряю ему, то знаю, что длаю: ты тоже обращаешься со мною черезъ-чуръ какъ съ ребенкомъ!

— Прекрасно, сударь! теперь вы хотите поссориться со мною? сказала Жанилла, сильно разгоряченная.— Хорошо, быть по-вашему! ныньче пошло на правду, и я все скажу, благо меня вынуждаютъ. Говорю вамъ и г-ну Эмилю въ лицо, что онъ еще слишкомъ-молодъ для такой роли домашняго друга, и что эта дружба должна немножко остыть, иначе вы почувствуете ея невыгоды. Напримръ, даже сегодня оказывается тому примрь, судите сами. Является молодой человкъ свататься за Жильберту, намъ онъ не нравится, — очень-хорошо, и дло кончено, по кто запретитъ этому неуспвшему жениху думать и говорить, хотябъ для того, чтобъ немножко отмстить за себя, что ему отказала изъ-за господина Эмиля, что мы надемся выдать Жильберту за богача, и что потому не хотимъ слушать ни о комъ другомъ? Не говорю, чтобъ г-нъ Эмиль способенъ былъ такъ думать,— я уврена въ противномъ. Онъ знаетъ насъ такъ хорошо, что можетъ видть, какіе мы люди. Но глупцы подумаютъ это, и мы сами прослывемъ за глупцовъ. То-то хорошо будетъ! Мы откажемъ Галюшё отъ дома, потому-дескать, что наша дочка слишкомъ молода, а г-нъ Кардонне-сынъ будетъ здить къ намъ каждую недлю, какъ-будто для него одного мы длаемъ исключеніе? Это не годится, г-нъ Антуанъ! А вамъ, г-нъ Эмиль, нечего такъ нжно поглядывать на меня, нечего становиться передо мной на колни и хватать меня за руки, словно сбираетесь сдлать мн признаніе… Да, я люблю васъ, точно, и даже буду очень жалть объ васъ, но тмъ не меньше исполню свой долгъ, благо только у меня одной и есть разсудокъ, дальновидность и воля! Какъ быть! вы также перестанете здить, голубчикъ, потому-что няня Жанилла еще не выжила изъ ума.

Жильберта снова поблднла какъ лилія, и г-нъ Антуанъ сдлался сердитъ, чуть-ли не въ первый разъ въ жизни. Онъ находилъ Жаниллу несправедливою, и, не смя явно возмущаться, дергалъ за ухо Сакрипана, который, замчая суровый видъ его, осыпалъ его ласками и давалъ себя терзать разсянной рук его. Эмиль стоялъ на колняхъ между Жаниллою и Жильбертой, сердце его переполнилось, и онъ не могъ дольше молчать.

— Милая Жанилла, вскричалъ онъ наконецъ въ порыв волненія:— и вы, почтенный и благородный Антуанъ, выслушайте меня, и узнайте наконецъ мою тайну. Я люблю дочь вашу, люблю страстно съ перваго дня, какъ ее увидлъ, и если ей не противны мои чувства, прошу у васъ руки ея — не для Галюше и не для другаго приближеннаго отца моего, не для кого-нибудь изъ друзей своихъ, но для самого-себя. Я не могу жить безъ нея, и не встану, пока не получу ея и вашего согласія.

— Обними меня! воскликнулъ г-нъ Антуанъ, вн себя отъ радости и восторга: — ты благородный малой, я зналъ, что нтъ ничего на свт возвышенне и пряме души твоей!

Онъ сжималъ въ своихъ объятіяхъ тоненькаго молодаго человка, словно хотлъ задушить его. Жанилла, растроганная, закрыла глаза платкомъ, но вдругъ, пересиливъ слезы, вскричала:

— Вотъ ужь глупости, такъ глупости, г-нъ Антуанъ, настоящія глупости! Уймитесь, не давайте столько воли своему сердцу. Конечно, онъ славный малой, и еслибъ мы были богаты, или еслибъ онъ былъ бденъ, намъ никогда не найдти бы человка лучше, но не забудемте, что его предложеніе — дло несбыточное: родные его ни за что не согласятся, онъ составилъ себ романъ въ своей молоденькой голов… Еслибъ я не такъ васъ любила, г-нъ Эмиль, я стала бы бранить васъ, что вы разгорячаете воображеніе г-на Антуана, которое еще моложе вашего и способно принять не за шутку ваши грёзы. Къ-счастію, дочка его разсудительне насъ съ нимъ. Она признательна вамъ и благодаритъ васъ за ваши добрыя намренія, но ей извстно, что вы не отъ себя зависите, что вы еще не можете обойдтись безъ согласія батюшки, и что, еслибъ даже лта ваши позволяли почтительно настаивать на полученіи отъ него согласія, то сама она такъ благородна, что не захочетъ насильно войдти въ семейство, которое ее отвергло бы.

— И то правда! сказалъ г-нъ Антуанъ, очнувшись какъ-бы отъ сна:— мы сумасбродимъ, бдныя дти! Г-нъ Кардонне ни за что не захочетъ породниться съ нами, потому-что мы не можемъ предложить ему ничего, кром имени, которое онъ, конечно, считаетъ ничмъ, которымъ, въ добавокъ, мы сами мало дорожимъ, и которое не открываетъ намъ никакого пути къ богатству. Нтъ, Эмиль! перестанемъ говорить объ этомъ, иначе эти разговоры сдлались бы источникомъ огорченій. Будемъ друзьями, всегда друзьями! Будьте братомъ моей дочери, ея покровителемъ и защитникомъ въ случа надобности, но не станемъ упоминать ни о брак, ни о любви, потому-что въ наше время любовь — мечта, а бракъ — сдлка!

— Вы не знаете меня, вскричалъ Эмиль:— если думаете, что я подчинюсь и соглашусь когда-нибудь подчиниться уставамъ свта и разсчетамъ выгоды! Не стану васъ обманывать, я поручился бы за согласіе матушки, еслибъ она была свободна, но отецъ мой не будетъ расположенъ къ этому браку. Однакожь, отецъ любитъ меня, и когда испытаетъ твердость моей воли, то призинетъ, что въ этомъ случа его воля не одержитъ верха. Можетъ-быть, онъ попробуетъ одно средство наклонить меня — именно, лишить меня на нсколько времени выгодъ его богатства. О! тогда съ какою радостью буду я трудиться, чтобъ заслужить руку Жильберты, достигнуть до нея, сдлавшись достойнымъ почтенія, котораго не отдаютъ празднымъ людямъ, и которое заслуживаютъ т, кто, подобно вамъ, г-нъ Антуанъ, перенесъ честное испытаніе! Мой отецъ смягчится co-временемъ, я увренъ, могу общать вамъ это передъ Богомъ и передъ вами, потому-что чувствую въ себ вс силы любви непобдимой. И, увидвъ все могущество моей страсти, онъ — въ высшей степени умный и добродтельный человкъ, любящій меня больше всего на свт и ужь конечно больше почестей и богатства, онъ отъ чистаго сердца откроетъ свои объятія и душу моей невст. Я знаю отца, знаю, что если онъ иногда и уступаетъ велнію судьбы, то безъ всякаго памятованія о прошломъ, безъ мелочной досады, безъ низкаго сожалнія. Врьте же, друзья, въ любовь мою, и надйтесь, подобно мн, на помощь Божію. Для васъ нтъ ничего оскорбительнаго въ предразсудкахъ, съ которыми мн надо будетъ бороться, и нжность моей матери, живущей только мною и для меня, втайн вознаградитъ Жильберту за временныя предубжденія отца моего. О! не сомнвайтесь, не сомнвайтесь, умоляю васъ! Вра все можетъ, и если вы поддержите меня въ этой борьб, я буду счастливйшимъ смертнымъ, когда-либо сражавшимся за чистую любовь и за женщину, достойную пожертвованія всей моей жизни!

— Ну, ну, та-та-та! вскричала Жанилла:— теперь онъ пошелъ говорить, какъ книга и, чего добраго, разгорячитъ голову моей дочки! Замолчите ли вы, золотой языкъ! не хотимъ мы васъ слушать и не повримъ вамъ. Не смйте врить, г-нъ Антуанъ! Вы не знаете, какія бды это можетъ навлечь на васъ, и самая меньшая бда была бы та, что моей дочк сдлалось бы невозможно найдти себ сбыточную благоразумную партію.

Бдный Антуанъ не зналъ, кого слушать. Когда Эмиль говорилъ, онъ воспламенялся воспоминаніемъ своей собственной молодости, припоминалъ, что также любилъ, ничто не казалось ему благородне, какъ вступиться за любовь и ободрить такой прекрасный замыселъ. Но когда Жанилла плескала воду на огонь, онъ признавалъ мудрость и благоразуміе своего ментора, и то съ нею говорилъ противъ Эмиля, то съ Эмилемъ противъ нея.

— Довольно же! сказала наконецъ Жанилла, очень раздосадованная, что не видитъ никакого конца этимъ колебаніямъ:— ничего этого не слдовало бы говорить при дочк. Что бы вышло, еслибъ у нея была слабая или втренная голова? Къ-счастію, она не льстится на ваши росказни и такъ-какъ очень-мало дорожитъ вашимъ золотомъ, то врно будетъ имть столько достоинства, что не согласится ждать, пока вы будете властны располагать своимъ сердцемъ. Она своимъ распорядится какъ ей будетъ угодно, и, не лишая васъ уваженія и дружбы, попроситъ не компрометировать ее своимъ посщеніемъ. Ну, Жильберта, скажи твердое и умное словечко, чтобъ повершить вс эти вздорные толки!

До-сихъ-поръ, Жильберта молчала. Взволнованная и задумчивая, глядла она то на отца, то на Жаниллу, а чаще всего на Эмиля, котораго пылкость и убжденіе воспламеняли ея душу. Теперь она вдругъ встала, и, опустившись на колни передъ отцомъ и нянею, которыхъ руки цаловала съ горячностью, сказала:

— Поздно требовать отъ меня холоднаго благоразумія и напоминать мн разсчеты самолюбія! Я люблю Эмиля, люблю столько же, какъ онъ меня любитъ, и еще не думая, чтобъ я когда-нибудь могла принадлежать ему, я поклялась въ сердц не отдавать себя никому другому. Пріймите же мою исповдь, отецъ мой и мать моя, передъ Богомъ. Два мсяца притворяюсь я передъ вами и дв недли скрываю отъ васъ тайну, которая тяготитъ меня и которая будетъ первою и послднею въ моей жизни. Я отдала свое сердце Эмилю и поклялась ему быть его женою тотчасъ, какъ на то согласятся мои и его родители. До-тхъ-поръ, клялась я любить его съ твердостью и спокойствіемъ: клянусь еще разъ и призываю Бога и васъ во свидтели этой клятвы! Поклялась я также и опять клянусь, что если воля отца его останется непреклонною, мы будемъ любить другъ друга какъ братъ съ сестрою, и все-таки никогда не полюблю я другаго и не ршусь ни на какое дло безумства и отчаянія. Врьте мн. Видите, я тверда и чувствую себя счастливе съ-тхъ-поръ, какъ поставила Эмиля между вами и наравн съ вами въ своемъ сердц. Не опасайтесь отъ меня ни жалобъ, ни печали, ни унынія, ни болзни. Черезъ десять лтъ я буду точно такова же, какъ теперь, почерпая въ вашей любви утшенія, а въ своей — твердость, готовую на вс испытанія.

— Поздравляю! вскричала Жанилла въ отчаяніи: — вс мы пропали! Только этого не доставало! Дочка моя любитъ его и говоритъ это ему, говоритъ при насъ! Горе намъ, горе! Несчастный тотъ день, когда этотъ молодой человкъ вошелъ въ домъ нашъ!

Антуанъ, изнемогшій, только заливался слезами, прижимая къ сердцу дочь. Но Эмиль, одушевленный бодростью Жильберты, умлъ наговорить столько, что усплъ овладть этою душою, неспособною защищаться. Сама Жанилла была тронута, и дло кончилось тмъ, что приняли планъ, который любовники составили сами въ Крозан, то-есть, ршились ждать (это не было большимъ облегченіемъ для Жаниллы) и не видаться слишкомъ-часто (что, по-крайней-мр, немножко успокоивало ее на-счетъ толковъ).

Они вышли изъ сада, и спустя нсколько минутъ вышелъ оттуда Галюше, но украдкою, и, никмъ непримченный, спрягался въ кустарники у забора, чтобъ тайкомъ выбраться на гаржилесскую дорогу.

Эмиль остался обдать, ибо ни Антуанъ, ни Жанилла не имли духа заставить его сократить посщеніе, которое не должно было повторяться до слдующей недли.

Мягкое и наивное сердце добраго деревенскаго жителя не могло устоять противъ ласокъ и нжныхъ рчей дтей его, и когда Жанилла отвертывалась, онъ пускался раздлять съ ними надежды и благословлять любовь ихъ. Жанилла старалась показывать имъ строгій видъ, горесть ея была серьёзна и глубока, но не бываетъ плана обольщенія искусне того, какой составляютъ себ любовники, когда хотятъ привлечь кого-нибудь на свою сторону. Оба они были такъ кротки, такъ покорны, такъ нжны, такъ замысловаты и боле всего такъ хороши съ лицами и взорами, сіявшими энтузіазмомъ, что тронули бы тигра. Жанилла плакала сперва отъ досады, потомъ отъ огорченія, наконецъ отъ нжности, когда насталъ вечеръ и вс пошли сидть на берегу рки, при сладостномъ сіяніи луны, — вс четверо, связанные неодолимою горячностью, составляли одну группу переплетенныхъ рукъ и сердецъ, бьющихся въ ладъ.

Особенно Жильберта сіяла радостью, сердце ея было легче и чище благоуханія растеній, разливающагося при восход звздъ и взлетающаго къ звздамъ. Какъ ни упоенъ былъ Эмиль, однако онъ не могъ вполн позабыть трудность обязанностей, предстоявшихъ ему для примиренія любви своей съ сыновнею привязанностью. Но Жильберта полагала, что всегда можно ждать и что лишь-бы любить, а чудо сдлается само собою, безъ всякихъ усилій съ чьей бы то ни было стороны. Когда Эмиль, осмлившись поцаловать у нея руку при ея родителяхъ, удалился, Жанилла сказала ей со вздохомъ:

— Ну, теперь ты будешь горевать недлю! Опять твои глазки будутъ заплаканы, какъ часто бывали до вашей проклятой поздки въ Крозанъ. Прощай въ нашемъ домъ покой и счастіе!

— Если я теперь буду грустна, мамочка, отвчала Жильберта: — то позволю теб запретить ему прізжать сюда, и если теперь глаза мои будутъ заплаканы, я выколю ихъ, чтобъ не видать его больше. Но что ты скажешь, если я буду веселье и счастливе прежняго? Разв не чувствуешь, какъ спокойно мое сердце? На, приложи къ нему руку, пока еще слышенъ топотъ скачущей лошади! Разв я встревожена? Зажги лампу и погляди на меня хорошенько. Все та же ли я Жильберта, дочь твоя, которая живетъ только для тебя и для батюшки, и которая не можетъ ни на минуту соскучиться съ вами? Ахъ! если я тосковала, плакала, то отъ-того, что имла секретъ отъ васъ, и мучилась, что не могу вамъ открыть его. Теперь, когда я могу говорить и думать вслухъ, я отдохнула и чувствую одну только радость — радость существованія для васъ и съ вами. Разв ты не видала ныньче вечеромъ, какъ вс мы были счастливы, что можемъ вс любить другъ друга безъ боязни и безъ стыда? Не-уже-ли ты думаешь, что когда-нибудь будетъ иначе, и что мы съ Эмилемъ будемъ счастливы, если вы оба не будете всегда и во всякое время съ нами?

— Увы! подумала со вздохомъ Жанилла: — ныньче еще только первый день этихъ прекрасныхъ предположеній!

III.
Западня.

Эмиль ршился, не откладывая дальше, серьёзно поговорить съ отцомъ и сказать ему не формальное и черезъ-чуръ поспшное признаніе своей любви, но родъ предварительной рчи, чтобъ постепенно приводить дло къ боле и боле ршительнымъ объясненіямъ. Но завтра утромъ плотникъ назначилъ ему свиданіе, и онъ разсудилъ, что если тотъ докажетъ ему все, что говорилъ, то онъ будетъ имть прекрасный случай завести разговоръ и показать г-ну Кардонне неврность и тщету его плановъ обогащенія.

Конечно, Эмиль не слпо полагался на мнніе Жана въ подобномъ дл, но онъ зналъ, что извстные выводы природной логики могутъ значительно пособлять ученому изслдованію, и отправился на разсвт, чтобъ сойдтись съ пріятелемъ въ томъ мст, гд условились они встртиться. Наканун, онъ предупредилъ г. Кардонне, что намренъ пойдти осматривать теченіе воды на завод, не сказывая, впрочемъ, какого проводника себ выбралъ.

Прогулка была трудна, но интересна, и по возвращеніи Эмиль попросилъ у отца особеннаго разговора. Онъ нашелъ въ немъ какой-то видъ торжествующаго спокойствія, который по-видимому не предвщалъ добра. Однакожь, считая долгомъ увдомить его о томъ, въ чемъ самъ уврился, онъ немедленно приступилъ къ длу.

— Батюшка, сказалъ онъ:— вы уговариваете меня убдиться въ вашихъ планахъ и предаться имъ съ тою же пылкостью, съ какою сами имъ предаетесь. Съ нкотораго времени, я всми силами стараюсь служить вамъ своимъ умомъ сколько могу: и по тому доврію, которымъ вы меня удостоиваете, обязанъ вамъ сказать, что мы строимъ на песк, и что, вмсто удвоенія вашего богатства, вы сыплете его въ бездонную пропасть.

— Что такое, Эмиль? отвчалъ г-нъ Кардонне, улыбаясь: — приступъ очень-страшный, а я думалъ-было, что наука приведетъ тебя къ тому же результату, какой даетъ практика,— именно, что нтъ ничего невозможнаго для разумной воли. Кажется, ты изъ своихъ соображеній вывелъ противное заключеніе. Посмотримъ! Ты далеко ходилъ, и безъ-сомннія глубоко изслдовалъ? Я также, прошлаго года, осматривалъ потокъ, который надо усмирить, и уврился, что успхъ возможенъ, ну, а ты что скажешь, дитя?

— Я скажу, батюшка, что вы не успете въ своемъ намреніи, потому-что для успха требуются издержки, которыхъ не можетъ сдлать частный человкъ, и которыя все-таки не покрылись бы относительною прибылью.

Тутъ Эмиль съ большимъ искусствомъ вошелъ въ объясненія, отъ которыхъ мы уволимъ читателя, но которыя клонились къ подтвержденію мысли, что теченіе Гаржилессы представляло естественныя препятствія, непреодолимыя безъ употребленія капитала вдесятеро больше того, на какой разсчитывалъ г-нъ Кардонне. Надлежало пріобрсти въ свое владніе нкоторыя части бассейна рки, чтобъ тутъ отвести въ сторону ея теченіе, тамъ расширить ее, инд взорвать отроги горы, мшавшіе ея правильному теченію, наконецъ, если нельзя будетъ отвратить накопленіе и внезапный жестокій разливъ воды въ верхнихъ резервуарахъ, то подлать кругомъ завода плотины во сто разъ значительне уже сдланныхъ, эти плотины будутъ отливать воду до такой степени, что она совершенно затопитъ окрестныя земли, а для этого надо будетъ купить половину общины, или имть въ своихъ рукахъ притснительную власть, невозможную во Франціи. Работы, уже исполненныя по приказанію г. Кардонне, наносили сильный вредъ окрестнымъ мельникамъ. Вода, остановленная въ его пользу, заставляла, по выраженію туземцевъ, полоскаться ихъ мельницы, производя на ихъ колеса противное движеніе, прекращавшее ихъ круговращеніе въ извстные часы. Только вознаградивъ ихъ другимъ способомъ, и значительно поиздержавшись на это, усплъ г. Кардонне успокоить этихъ мелкихъ промышлениковъ, въ ожиданіи пока разоритъ ихъ или самъ разорится, ибо предложенныя имъ вознагражденія могли быть только временныя и должны были прекратиться съ окончаніемъ его построекъ. Онъ купилъ за очень-дорогую цну у одного изъ сосдей каменоломную работу на полгода, у другихъ нанялъ всхъ ихъ лошадей, употребленныхъ на возку его матеріаловъ. Многихъ онъ убаюкалъ обманчивыми общаніями, и простые люди, ослпленные кратковременною прибылью, закрывали глаза на будущее, какъ всегда бываетъ съ тми, чье настоящее тягостно.

Эмиль бгло миновалъ эти подробности, могшія скоре раздражить, чмъ убдить г. Кардонне, и началъ стращать его, будто самъ убжденъ, что ничего не преувеличиваетъ въ этомъ страх.

Господинъ Кардонне выслушалъ его съ большимъ вниманіемъ, и когда Эмиль кончивъ, погладилъ его по голов съ совершенно-отеческимъ и ласковымъ видомъ, по съ усмшкою спокойной силы.

— Я очень-доволенъ тобою, Эмиль, сказалъ г. Кардонне: — вижу, что ты занимаешься, трудишься серьёзно, и теперь не потратилъ времени на то, чтобъ рыскать изъ замка въ замокъ. Ты говорилъ очень-отчетливо и какъ молодой совстливый адвокатъ, который хорошо вникъ въ свое дло. Благодарю тебя за доброе направленіе, какое принимаютъ твои идеи,— и знаешь ли, что всего больше радуетъ меня? то, что ты пристращаешься къ своему занятію, чего я и ожидалъ отъ благотворности изученія. Вотъ уже ты заботишься объ успх, испытываешь сильныя ощущенія, проходишь неизбжные кризисы страха, сомннія, и даже временнаго унынія, которыя неразлучны въ геніи промышленика съ развитіемъ всякаго важнаго проекта. Да, Эмиль, вотъ что я называю зачинать и рождать. Это таинство воли не совершается безъ болзни, съ головой мужчины бываетъ то же, что съ утробою женщины. Но теперь успокойся, другъ мой! Опасность, которую ты думалъ открыть, существуетъ только въ поверхностномъ обзор вещей, и не на простой прогулк могъ ты обнять все это. Я цлую недлю осматривалъ потокъ, прежде чмъ положилъ на его берега первый камень, и совтовался съ человкомъ поопытне тебя. На, вотъ планъ мстности съ уровнями, измреніями и кубическимъ содержаніемъ. Разсмотримъ его вмст.

Эмиль внимательно разсмотрлъ этотъ планъ и замтилъ въ немъ нсколько весьма-важныхъ ошибокъ. Полагали невозможнымъ, чтобъ вода достигала извстныхъ возвышеній въ необычайныхъ случаяхъ и чтобъ извстныя преграды могли оковать ее дале извстнаго числа часовъ. Работали по разсчету случайностей, и самый недальній опытъ, слова незначительнаго свидтеля прежнихъ фактовъ были бы достаточны, чтобъ уличить теорію во лжи, если бъ обратить на нихъ вниманіе. Но гордость и недоврчивость не позволяли г. Кардонне ршиться на это. Онъ отдался, зажмуря глаза, на волю стихій, какъ Наполеонъ во время похода въ Россію, и, въ надменномъ упорств своемъ, охотно веллъ бы, подобно Ксерксу, счь розгами непокорнаго Нептуна. Совтникъ его, хотя и очень-искусный человкъ, помышлялъ только о томъ, какъ бы угодить господину Кардонне, льстя его честолюбію, или самъ поддавался господству и вліянію этой пламенной воли.

— Батюшка! сказалъ Эмиль: — тутъ дло не въ однхъ гидростатическихъ выкладкахъ, и позвольте вамъ сказать, ваша безусловная вра въ спеціальныя работы ввела васъ въ заблужденіе. Вы смялись надо мною, когда, еще при начал занятіи моихъ науками, я вамъ говорилъ, что вс человческія знанія кажутся мн въ тсной связи между собою, и надобно быть почти-универсальнымъ ученымъ, чтобъ быть безошибочну въ одномъ извстномъ предмет, словомъ, частность не можетъ обойдтись безъ синтеза, и прежде нежели знать механизмъ часовъ, не мшало бы знать механизмъ мірозданія. Вы смялись, еще и теперь сметесь этому, и отвлекли меня отъ звздъ, чтобъ обратить къ мельницамъ. Хорошо было бы, если бъ, вмст съ гидрографомъ, вы взяли себ въ совтники геолога, ботаниста и физика: они доказали бы вамъ то же самое, что я осмливаюсь утверждать теперь посл перваго обзора, за отсутствіемъ поврки со стороны людей боле меня свдущихъ: именно, что, благодаря направленію ущелья, куда врывается вашъ потокъ, благодаря направленію втровъ, которые врываются туда вмст съ нимъ, благодаря площадкамъ, откуда берутся эти ручьи и ихъ относительной высот, привлекающей вс облака на эти возвышенные пункты, гд даже образуются вс зародыши бурь,— безпрестанные тромбы воды должны стремиться въ этотъ оврагъ и безпрестанно смывать въ немъ тщетныя препятствія, за исключеніемъ, какъ я уже сказалъ вамъ, такихъ работъ, которыхъ вы не можете предпринять, потому-что он превышаютъ средства одного капиталиста. Вотъ что, въ силу атмосферическихъ законовъ, сказалъ бы вамъ физикъ: онъ доказалъ бы безпрестанныя дйствія молніи на скалы, ее привлекающія, геологъ показалъ бы вамъ свойства материковъ, мергельныхъ, или известковыхъ, или гранитныхъ, которые поочереди удерживаютъ, поглощаютъ или извергаютъ воду.

— А ботанисгъ? сказалъ смясь господинъ Кардонне: — его ты забылъ?

— Ботанистъ, отвчалъ Эмиль улыбаясь: — онъ на голыхъ и крутыхъ скатахъ, гд геологъ не могъ бы съ точностью опредлять прежняго пребыванія воды, замтилъ бы нсколько травинокъ, которыя достаточны для сужденія его собратій. ‘Это растеньице’ сказалъ бы онъ имъ: ‘не росло тутъ одно: оно любитъ не такую мстность: видите, какъ оно здсь печально, въ ожиданіи, пока наводненіе, которое занесло его сюда, опять его смоетъ, либо доставитъ ему товарищей’.

— Браво, Эмиль! нельзя ничего придумать замысловате.

— И ничего справедливе, батюшка.

— Откуда ты набрался всего этого? не-уже-ли ты вдругъ сдлался гидрографомъ, механикомъ, астрономомъ, геологомъ, физикомъ и ботанистомъ?

— Нтъ, батюшка, вы принудили меня только схватить на-лету начала этихъ наукъ, которыя въ сущности составляютъ одну науку. Но есть извстныя привилегированныя натуры, у которыхъ наблюдательность и логика замняютъ знаніе.

— Ты не очень-скроменъ!

— Я говорю не о себя, батюшка, но объ одномъ крестьянин, геніальномъ человк, который не уметъ читать, который не знаетъ имени жидкостей, газовъ, минераловъ или растеній, но который постигаетъ причины и слдствія, котораго зоркій глазъ или врная память опредляютъ различія и схватываютъ характеры, словомъ, объ одномъ человк, который, говоря языкомъ ребенка, указалъ мн вс эти вещи и сдлалъ мн ихъ очевидными.

— Скажи, пожалуйста, что это за невдомый геній, котораго ты нашелъ въ своей прогулк?

— Человкъ, котораго вы не любите, батюшка, котораго вы считаете за безумнаго, и котораго имя я едва смю произнести передъ вами.

— А! понимаю! вашъ пріятель, плотникъ Жапплу, бродяга маркиза Буагибо, колдунъ селенія, который лечитъ вывихи заговоромъ и унимаетъ пожаръ зарубая, на матиц крестъ топоромъ своимъ.

Г-нъ Кардонне, который, не будучи убжденъ, внимательно до-тихъ-поръ слушалъ сына, презрительно захохоталъ и сдлался расположенъ уже только къ насмшк и презрнію.

— Вотъ, сказалъ онъ: — какъ безумцы встрчаются и ладятъ между собою! Признаюсь, мой бдный Эмиль, натура сдлала теб грустный подарокъ, надливъ большимъ умомъ и воображеніемъ, потому-что вовсе не дала теб шкворня хладнокровія и здраваго смысла. Теперь ты въ полномъ бреду, и отъ-того, что какой-то чудодй-крестьянинъ явился теб романическимъ лицомъ, ты натягиваешь вс свои познаньица и вс способности на то, чтобъ подтвердить его удивительные выводы! Ты вс науки пустилъ въ дло, — и астрономія, и геологія, и гидрографія, и физика, и даже бдная ботаника, которая вовсе не ожидала такой чести, являются толпою подписывать дипломъ непогршимости для мастера Жапплу. Пиши стихи, Эмиль, сочиняй романы! ни на что другое ты не годенъ, по-крайней-мр, я сильно опасаюсь этого!

— И такъ, батюшка, вы презираете опытъ и наблюденіе? отвчалъ Эмиль, воздерживая свою досаду:— эти обыкновенныя основы умственнаго труда вы не удостоиваете даже своимъ вниманіемъ? а между-тмъ, сами сметесь надъ большею частью теорій! Чему же я поврю, если вы не позволяете мн справляться ни съ теоріей, ни съ практикой?

— Эмиль, отвчалъ г-нъ Кардонне: — напротивъ, я уважаю ту и другую, но съ условіемъ, чтобъ он обитали въ здравомъ ум, ихъ благодянія превращаются въ ядъ или дымъ въ головъ безумца. Къ-несчастію, мнимые ученые принадлежатъ къ послднему числу, и вотъ почему я хотлъ предохранить тебя отъ ихъ химеръ. Кто смшно легковренъ и легко дается въ обманъ, какъ не педантъ съ принятыми напередъ идеями? Прошлаго года прізжалъ сюда одинъ антикварій: онъ вздумалъ искать здсь друидическихъ камней — и видлъ ихъ повсюду. Чтобъ потшить его, я показалъ ему одинъ старый камень, выдолбленный крестьянами чтобъ толочь въ немъ пшеницу, изъ которой они варятъ себ кашицу, и уврилъ его, что это урна, куда галльскіе жертвоприносители давали стекать человческой крови. Онъ непремнно хотлъ увезти этотъ камень для департаментскаго музея. Вс гранитныя колоды для водопоя принималъ онъ за древніе саркофаги. Вотъ какъ распространяются самыя смшныя заблужденія! Отъ меня зависло, чтобъ какое-нибудь корыто или пестъ пошли за драгоцнные памятники. А между-тмъ, этотъ господинъ цлые пятьдесятъ лтъ читалъ и учился… Берегись, Эмиль, можетъ прійдти время, когда ты пузыри будешь принимать за фонари!

— Я исполнилъ долгъ свой, сказалъ Эмиль: — обязанъ былъ предупредить васъ, чтобъ вы не длали новыхъ наблюденій надъ мстами, которыя я сейчасъ осматривалъ, и мн казалось, недавній опытъ несчастій могъ это посовтовать вамъ. Но если вы отвчаете мн шутками, я замолчу.

— Хорошо, Эмиль, сказалъ г-нъ Кардонне посл минутнаго размышленія: — какой же выводъ изъ всего этого? и что лежитъ въ основаніи твоихъ прекрасныхъ предсказаній? Я очень понимаю, что Жанъ Жапплу, который сталъ жестокимъ врагомъ моего предпріятія, и который только и длаетъ, что декламируетъ противъ дяди Кардонне (даже въ твоемъ присутствіи, а ты не говоришь мн объ этомъ ни слова), — очень понимаю, что онъ хочетъ заставить меня покинуть здшнюю сторону, гд, какъ видно, по-несчастію, мое присутствіе стсняетъ его. Но ты, мой ученый философъ, ты куда хочешь меня отправить? Какую колонію желалъ бы ты завести? въ какую американскую пустыню намренъ перенести благодянія своего соціализма и моей промышлености?

— Можно бы ихъ перенести ближе, отвчалъ Эмиль: — и если бъ вы захотли серьезно трудиться надъ цивилизаціей дикарей, то нашли бы ихъ подъ рукою, но я знаю, батюшка, что это не входитъ въ ваши планы, и только упоминаю теперь о предмет, уже исчерпанномъ нами. Я запретилъ себ всякое противорчіе на этотъ счетъ, и съ-тхъ-поръ, какъ я здсь, не думаю, чтобъ хоть на минуту вышелъ изъ почтительнаго молчанія, которое вы мн предписали.

— Полно, другъ мой, не говори такимъ тономъ. Именно всего-то больше сердитъ меня твоя немножко-лукавая скромность. Оставимъ споръ о соціальныхъ вопросахъ, мы, пожалуй, воротимся къ нему въ будущемъ году, и, можетъ-быть, къ тому времени оба уже сдлаемъ какіе-нибудь успхи, которые дозволятъ намъ лучше понимать другъ друга. Подумаемъ о настоящемъ. Вакансіи не вкъ продлятся: что желалъ бы ты длать посл нихъ для своего образованія? чмъ бы ты хотлъ заняться?

— Я желалъ бы только остаться при васъ, батюшка.

— Знаю, сказалъ г-нъ Кардонне съ двусмысленной улыбкою:— знаю, теб очень нравится здшняя сторона, но къ чему это поведетъ тебя?

— Если это поведетъ меня къ такому состоянію ума, какое нужно, чтобъ я былъ въ совершенномъ согласіи съ моимъ отцомъ, то я не сочту время потеряннымъ.

— Прекрасно сказано, и ты очень-любезенъ, но я не думаю, чтобъ это далеко подвинуло впередъ дла наши, если ты не предашься вполн моему предпріятію. Ну, хочешь ли, чтобъ мы призвали сюда лучшихъ совтниковъ и съизнова обозрли мстность?

— Отъ всего сердца желаю этого и продолжаю думать, что мой долгъ уговорить васъ сдлать это.

— Очень-хорошо вижу, ты боишься, чтобъ я не промоталъ твоего состоянія, и это мн нравится.

— Нтъ, вы не угадываете чувства, которое я питаю на этотъ счетъ въ глубин своего сердца, отвчалъ съ живостью Эмиль: — впрочемъ, прибавилъ онъ, усиливаясь воздержаться: — я бы желалъ, чтобъ вы толковали это въ такомъ смысл, какой вамъ будетъ пріятне.

— Ты большой дипломатъ, надо отдать теб справедливость, но отъ меня не увернешься. Да, Эмиль, надо теб ршиться на что-нибудь. Если, посл вторичнаго и внимательнйшаго изслдованія, которое мы предполагаемъ сдлать, наука и наблюденіе докажутъ, что вы съ Жапплу ошиблись, что заводъ можетъ докончиться и процвтать, что мое и твое состояніе посяны здсь и должны рости и плодиться, согласенъ ли ты отдаться моимъ планамъ душою и тломъ, помогать мн всми способами, руками и умомъ, сердцемъ и головою? Дай мн клятву, что ты принадлежишь мн, что ты не будешь имть другой мысли, какъ только пособлять мн обогащать тебя, предоставь на мою волю средства, не разсуждая о нихъ, за то я, съ своей стороны, клянусь теб, что доставлю твоему сердцу и твоимъ чувствамъ вс удовольствія, которыя будутъ въ моей власти, и которыя дозволитъ нравственность. Кажется, ясно?

— О, батюшка! вскричалъ Эмиль, стремительно вскочивъ съ мста: — взвсили ль вы то, что говорите?

— Очень-хорошо взвсилъ, и желаю, чтобъ ты также взвсилъ отвтъ свой.

—Я едва понимаю васъ, сказалъ Эмиль, опускаясь на стулъ.

Пламенное облако застлало глаза ему: онъ почувствовалъ дурноту.

— Эмиль, ты хочешь жениться? возразилъ г-нъ Кардонне, торопясь воспользоваться его волненіемъ.

— Да, батюшка, да, хочу, отвчалъ Эмиль, нагнувшись на столъ, который раздлялъ ихъ, и протягивая къ отцу руки съ умоляющимъ видомъ.— О! на этотъ разъ, не шутите со мною! иначе вы убьете меня!

— Ты не вришь моему слову?

— Какъ не врить, если ваше слово сказано серьёзно!

— Такъ серьёзно, какъ когда-либо я говаривалъ въ жизни. Слушай, и суди самъ. У тебя благородное сердце и возвышенный умъ, — знаю это и видлъ тому доказательства. Но съ тою же искренностью, съ тою же увренностью скажу, что голова твоя слишкомъ-слаба и вмст слишкомъ-горяча, и что еще, можетъ-быть, двадцать лтъ, можетъ-быть всегда, Эмиль, ты не будешь умть вести себя. Ты будешь безпрестанно въ чаду, никогда не будешь дйствовать хладнокровно, будешь воспламеняться за или противъ людей и вещей безъ осторожности, безъ разбора, и голосъ необходимаго инстинкта самосохраненія не будетъ образумливать и предупреждать тебя въ глубин твоей совсти. У тебя натура поэта, и напрасно бы старался я обманывать себя на этотъ счетъ, — все приводитъ меня къ прискорбному убжденію, что теб нуженъ наставникъ и руководитель. Благодари же Бога, что Онъ далъ теб въ наставники и руководители отца, твоего лучшаго друга. Я люблю тебя такого, какъ ты есть, хотя желалъ бы совершенно инаго, еслибъ могъ выбирать себ сына. Люблю тебя, какъ любилъ бы дочь, еслибъ натура не ошиблась поломъ… Довольно, чтобъ ты понялъ, что я страстно люблю тебя. Не жалуйся же на свою участь и не оскорбляй меня никогда своими упреками. Въ томъ, положеніи, въ какомъ мы находимся относительно другъ друга, и которое теперь для меня несомннно, я принесу огромныя жертвы твоему счастію и твоей будущности, преодолю свое отвращеніе,— а оно, признаюсь теб, велико, — и позволю теб жениться на незаконной дочери дворянина и служанки. Какъ я сказалъ уже, удовлетворю твое сердце и твои чувства, — но съ условіемъ, что твой умъ принадлежитъ мн навсегда, и что я буду располагать тобою, какъ самимъ-собой.

— Возможно ли, Боже мой! вскричалъ Эмиль, ослпленный и вмст испуганный: — но какъ же вы это разумете, батюшка, и какой смыслъ даете этой моей зависимости?

— Разв я сейчасъ не сказалъ теб это? Полно притворяться, будто не понимаешь меня. Послушай, Эмиль: я знаю весь твой романъ въ Шатобрён, и могу разсказать его теб отъ слова до слова, съ самаго твоего прізда, въ одинъ бурный вечеръ, до Крозана, и съ Крозана до субботняго разговора въ саду г-на Антуана. Теперь я знаю вс лица не хуже тебя, потому-что хотлъ видть ихъ собственными глазами, и вчера, пока ты осматривалъ берега рки, я, подъ предлогомъ подкрпленія сватовства Констана Галюше, былъ въ Шатобрён и долго толковалъ съ мамзель Жильбертой.

— Вы, батюшка!

— Что жь мудренаго, что я захотлъ узнать ту, которую ты выбралъ безъ моего вдома, и которая, можетъ-быть, нкогда будетъ моей дочерью?

— О! батюшка! батюшка!..

— Я нашелъ, что она мила, прекрасна, скромна, смиренна и горда въ то же время, хорошо говоритъ, ловко держитъ себя, иметъ хорошія манеры, отличается воспитаніемъ, особенно разсудкомъ! Она отказалась отъ жениха, котораго я предлагалъ ей, и отказалась съ большимъ приличіемъ. Да, право, въ ней есть кротость, скромность и достоинство! Я былъ очень-доволенъ ею. Больше всего мн понравилось въ ней ея благоразуміе, осторожность, и власть, какую она иметъ надъ собою, потому-что, признаюсь теб, я пробовалъ немножко задть ее, даже оскорбить, чтобъ видть основаніе ея характера. Отца не было дома, но мать,— эта маленькая старушонка, которой ты желаешь быть зятемъ,— такъ разсердилась на мои разсужденія о ихъ недостаточномъ состояніи и о выгодности брака съ Галюше, что отдлала меня порядкомъ: назвала меня мщаниномъ, и какъ я настаивалъ нарочно, чтобъ вывести ее изъ терпнія, она, пристукнувъ кулакомъ, сказала, что ея дочка слишкомъ-хорошей фамиліи и не можетъ выйдти за слугу фабриканта, что даже, еслибъ явился сынъ фабриканта, то они еще подумали бы не разъ прежде, чмъ ршились на такой неровный бракъ… Она очень забавляла меня! Но Жильберта все исправляла своимъ спокойнымъ, твердымъ видомъ. Увряю тебя, она отлично держитъ слово, которое дала теб — терпть, ждать и все переносить изъ любви къ теб.

— О! такъ вы очень мучили ее? вскричалъ Эмиль вн себя.

— Да, помучилъ-таки, отвчалъ спокойно г-нъ Кардонне:— и очень-радъ этому. Теперь я знаю, что она съ характеромъ, и буду радъ имть подл себя такую женщину. Въ хозяйств это очень-полезно, нтъ ничего хуже, какъ имть женою существо страдательное и упрямое вмст, которое уметъ только вздыхать и молчать, какъ… многія, которыхъ я знаю. Мн бы очень-пріятно иногда поспорить съ невсткой, и видть, что она иметъ врный взглядъ на вещи, твердую волю и способна давать теб добрые совты… Ну, Эмиль, прибавилъ промышленикъ, протягивая сыну руку:— ты видишь, я не ослпленъ и, надюсь, справедливъ, видишь, что я желаю обратить въ пользу положеніе, въ которое ты меня поставилъ.

— О, Боже мой! если вы согласны на мое счастіе, батюшка, я заключаю съ вами договоръ и длаюсь вашимъ повреннымъ, вашимъ управителемъ, вашимъ работникомъ на все число лтъ, пока вы будете признавать меня неспособнымъ распоряжаться самимъ-собою. Я подчинюсь всмъ вашимъ желаніямъ, отдамъ вамъ трудъ всякой моей минуты, и никогда не пожалуюсь, никогда не воспротивлюсь ни малйшей вашей вол…

— И не потребуешь отъ меня жалованья? прибавилъ смясь г-нъ Кардонне, — Полно, Эмиль! я вовсе не то разумю, и такое ремесло слуги оскорбляло бы природу. Нтъ, дло не въ томъ, чтобъ дать мн промнъ, и я не такой человкъ, чтобъ обманулся на-счетъ сущности твоихъ намреніи. Я еще не совсмъ разорился, у меня есть средства нанимать управителя, и думаю, что хуже тебя не могъ бы никого наидти для сношенія съ рабочими. Я хочу, чтобъ ты былъ вторымъ мною, чтобъ ты помогалъ мн въ головоломныхъ трудахъ, чтобъ ты учился за меня, передавалъ мн свои идеи, предоставляя мн право обсуживать ихъ и измнять, словомъ, чтобъ ты изъискивалъ и изобрталъ средства къ обогащенію, которыя я буду исполнять, когда найду ихъ хорошими. Такимъ образомъ, твои безпрестанныя ученыя занятія, твое плодовитое воображеніе пособятъ мн удесятерить твое состояніе. Но для этого, Эмиль, недостаточно трудиться равнодушно и безкорыстно, какъ ты трудишься дв недли. Меня не провело это временное послушаніе, условленное съ Жильбертою, чтобъ выманить мое согласіе. Я хочу покорности цлой жизни, хочу, чтобъ ты былъ готовъ отправляться въ путешествія (пожалуй, съ женою!), для наблюденія за успхами промышлености и для разузнаванія, если потребуется, секретовъ нашихъ совмстниковъ, хочу, однимъ словомъ, чтобъ ты подписалъ не на бумаг у нотаріуса, а на моей голов кровью твоего сердца, и передъ Богомъ — условіе, которое бы уничтожало все твое прошедшее съ его грёзами и химерами, и обязывало бы твое убжденіе, твою волю, твои врованія, твое будущее, твою преданность въ пользу моего дла.

— А если я не врую въ ваше дло? сказалъ Эмиль, поблднвъ.

— Долженъ будешь поврить, иначе, если оно неосуществимо, я первый перестану врить въ него. Но не думай увернуться отъ меня этою уловкою. Если намъ прійдется покинуть предпріятіе здсь, я перенесу его въ другое мсто, и не остановлюсь ничмъ, кром смерти. Гд бы я ни былъ, что бы я ни длалъ, ты долженъ слдовать за мною, поддерживать меня и жертвовать мн всми своими системами, всми грёзами…

— Какъ! даже моей мыслью, моей врою въ будущее? воскликнулъ Эмиль съ ужасомъ.— Батюшка, вы хотите унизить меня въ собственныхъ глазахъ моихъ!

— Ты отступаешься?.. Э! да ты даже не влюбленъ, мой бдный Эмиль! Но бросимъ этотъ разговоръ. Довольно пока тревоги для твоей бдной головы. Возьми срокъ подумать. Не отвчай мн до-тхъ-поръ, пока я опять не спрошу тебя. Посовтуйся съ силою своей страсти, посовтуйся съ своею возлюбленной. Бывай въ Шатобрён, бывай ежедневно, ежечасно: Галюше тамъ не встртишь. Разскажи Жильберт и ея родителямъ результатъ нашего обьясненія. Не скрывай отъ нихъ ничего. Скажи, что я даю согласіе обвнчать васъ черезъ годъ, съ условіемъ, что ныньче же ты дашь мн клятву, которой я отъ тебя требую. Пусть твоя любовница знаетъ это въ точности — я хочу этого, и, если ты не разскажешь си всего, то я самъ прійму на себя эту обязанность, — потому-что теперь знаю дорогу въ Шатобрёнъ!

— Понимаю, батюшка, сказалъ Эмиль, глубоко оскорбленный и растерзанный: — вамъ угодно, чтобъ она ненавидла меня, если я покину ее, либо презирала, если куплю ее цною своего униженія и отступничества. Благодарю васъ за выборъ, къ которому вы меня принуждаете, и удивляюсь вашему изобртательному генію.

— Ни слова больше, Эмиль! холодно отвчалъ г-нъ Кардонне.— Вижу, твое безумство упорно, и любовь не скоро побдитъ его. Желаю, чтобъ Жильберта сдлала это чудо, по-крайней-мр, ты не будешь упрекать меня, что я помшалъ твоему счастію.

IV.
Страданія и радости любви.

Эмиль, запершись въ своей комнат, провелъ два часа въ жесточайшихъ терзаніяхъ. Мысль владть Жильбертою безъ борьбы, безъ битвы, минуя страшную необходимость растерзать сердце отца, которую дотол предвидлъ онъ съ ужасомъ и болью,— эта мысль приводила его въ совершенное упоеніе. Но тотчасъ же мысль унизиться въ собственныхъ глазахъ безчестною клятвою повергала его въ горькое отчаяніе. И среди этихъ смнъ радости и страданія, онъ ни на что не могъ ршиться. Осмлиться ли было ему упасть къ ногамъ Жильберты и признаться во всемъ? Онъ надялся на ея твердость и на великость души ея. Но значило ли исполнить передъ нею долгъ любви, если, вмсто того, чтобъ скрыть отъ нея страшную жертву, которую могъ принести молча, онъ сдлалъ бы ее участницею своихъ мученій? Не твердилъ ли онъ ей, въ Крозан, что для нея, для обладанія ею, онъ готовъ на все и ни передъ чмъ не оробетъ? Но тогда онъ не предвидлъ, что мрачный геній отца призоветъ на помощь силу его любви для искушенія и погубленія души его, что отецъ поразитъ его неожиданнымъ ударомъ, отъ котораго онъ потеряется и обезоружится. Двадцать разъ порывался онъ возвратиться къ г-ну Кардонне, чтобъ по-крайней-мр взять съ него слово не дйствовать и скрыть отъ шатобрёнскаго семейства свои намренія до-тхъ-поръ, пока онъ самъ на что-нибудь не ршится. Но неодолимая гордость удерживала его. Посл презрнія, выказаннаго ему отцомъ, который считалъ его до того слабымъ, что даже и не надялся отъ него подобнаго отступничества,— долженъ ли Эмиль подойти къ нему и обнаружить свою нершимость, выставить на показъ сердце, взволнованное страстью?

Но кто будетъ незаслуженне несчастливъ, онъ или Жильберта, если честь возьметъ въ немъ верхъ надъ любовью? Онъ былъ виноватъ передъ нею дломъ — именно тмъ, что нарушилъ ея спокойствіе роковою страстью и увлекъ ее раздлить съ нимъ пустыя надежды. Чмъ бдная Жильберта, кроткая и благородная двушка, заслужила, чтобъ ее похитили у спокойствія ея чистой жизни, и тотчасъ же принесли въ жертву суровому долгу? Не слишкомъ ли поздно было замчать опасность, въ какую онъ вовлекъ ее? Не надлежало ли скоре самому погибнуть, чтобъ спасти ее, и совсть его имла ли право отрепаться отъ самыхъ крайнихъ пожертвованій, когда навки обязалась передъ Жильбертою?

Дале, если Жильберта отвергнетъ столь великую жертву, меньше ли отъ-того будетъ Эмиль опозоренъ въ глазахъ ея родителей? Г-нъ Антуанъ, любившій и соблюдавшій равенство по инстинкту, по сердечной потребности, пойметъ ли, что Эмиль, въ его лта, сдлалъ это равенство своимъ догматомъ, и что идея могла въ немъ взять верхъ надъ чувствомъ, надъ данной клятвою? А Жанилла? что подумаетъ она о малйшемъ колебаніи съ его стороны, — она, которая въ своемъ низкомъ состояніи питала такіе странные аристократическіе предразсудки и пользовалась у своихъ господъ привилегіями равенства, отнюдь не вруя въ права всеобщаго равенства? Она сочтетъ его жалкимъ безумцемъ, либо еще подумаетъ, что онъ схватился за этотъ предлогъ, чтобъ отречься отъ даннаго слова, и съ гнвомъ прогонитъ его изъ Шатобрёна. Какъ знать, не успетъ ли она co-временемъ взять верхъ надъ умомъ Жильберты столько, что и Жильберта раздлитъ ея презрніе и негодованіе?

Не чувствуя силы отважиться лично на такое жестокое испытаніе, Эмиль попробовалъ писать къ Жильберт. Онъ начиналъ и раздиралъ множество писемъ, наконецъ, не могши ршить загадочнаго своего положенія, вздумалъ открыть сердце пожилому другу своему, маркизу Буагибо, и попросить его совта.

Между-гмъ, г-нъ Кардонне, дйствовшій въ-полной сил и свобод своихъ жестокихъ вдохновеній, также писалъ къ Жильберт письмо слдующаго содержанія:

‘Милостивая государыня,

‘Вчера я долженъ былъ вамъ показаться несноснымъ и не очень-вжливымъ. Спшу просить у васъ прощенія и признаться въ небольшомъ притворств, которое, надюсь, вы извините мн, когда узнаете мои намренія.

‘Сынъ мой любитъ васъ, я знаю это, знаю также, что и вы удостоиваете одобрять его чувства. Радуюсь и горжусь этимъ, особенно теперь, узнавъ васъ. Но найдете ли вы сами позволеннымъ, что прежде, чмъ ршусь на что-нибудь въ-отношеніи къ столь важному вопросу, я желалъ видть собственными глазами и немножко испытать характеръ особы, которая располагаетъ сердцемъ моего сына и будущностью моею семейства?

‘Теперь, милостивая государыня, спшу принести извиненіе, и сказать вамъ, что при такой красот и любезности, какими вы обладаете, можно обойдтись безъ многаго, даже безъ состоянія, чтобъ вступить въ богатое и почтенное семейство.

‘Въ-слдствіе того, прошу позволенія явиться къ вамъ вторично, чтобъ сдлать вашему батюшк формальное предложеніе отъ имени моего сына, какъ-скоро сынъ уполномочитъ меня на это. Послднее выраженіе требуетъ нкотораго объясненія, которое слдуетъ:

‘Я полагаю одно условіе счастію моего сына, и это условіе клонится только къ тому, чтобъ сдлать его счастіе полне, чтобъ упрочить его до всевозможной степени: требую, чтобъ онъ отрекся отъ крайностей въ своихъ мнніяхъ, которыя могли бы нарушать наше доброе согласіе и повредили бы, въ-послдствіи, его состоянію и значенію въ свт. Я увренъ, что умъ вашъ не допуститъ мечтательныхъ ученій, при помощи которыхъ мой любезный Эмиль надется съ своими молодыми пріятелями перевернуть свтъ въ непродолжительномъ времени, надюсь, что слова: ‘человческое братство’, ‘равное распредленіе наслажденій и правъ’, и множество другихъ техническихъ терминовъ юной школы, совершенно вамъ непонятны. Не думаю, чтобъ Эмиль когда-либо докучалъ вамъ своими философскими разглагольствіями, и никакъ не понялъ бы, еслибъ онъ, съ этими сужденіями, имлъ счастіе вамъ понравиться. Такимъ-образомъ, не сомнваюсь, что онъ согласится покинуть ихъ навсегда и отречься отъ подобнаго безумства. На этомъ условіи, лишь бы онъ обязался мн свободнымъ, но священнымъ словомъ, я согласенъ отъ всей души утвердить счастливый выборъ, имъ сдланный — выборъ женщины столь совершенной, какъ вы. Прошу васъ, милостивая государыня, изъявить своему батюшк сожалніе мое, что я не видалъ его, и не могъ сообщить ему содержаніе этого письма.

‘Пріймите увреніе въ чувствахъ глубокаго почтенія и вполн родительской симпатіи, съ которыми ввряю вамъ участь моего сына и свою собственную.

‘Викторъ Кардонне.’

Пока слуга въ ливре съ золотыми галунами, верхомъ на красивой подручной лошади, возилъ это письмо въ Шатобрёнъ, Эмиль, обремененный недоумніями, шелъ пшкомъ въ паркъ Буагибо.

— Ба! сказалъ маркизъ, крпко пожимая ему руку:— я не ожидалъ васъ до будущаго воскресенья, думалъ, что вчера вы позабыли обо мн, а вотъ какой пріятный сюрпризъ! Благодарю васъ, Эмиль. Время идетъ очень-медленно съ тхъ-поръ, какъ вы такъ пристально трудитесь для своего батюшки. Могу только хвалить вашу покорность, хотя съ нкоторымъ страхомъ спрашиваю самъ себя, не заведетъ ли она васъ съ нимъ и съ его правилами дальше, нежели вы думаете… Но что съ вами, Эмиль? вы блдны, встревожены… Не упали ль вы съ лошади?

— Я пришелъ пшкомъ, но упалъ съ гораздо-большей высоты, отвчалъ Эмиль:— и чуть ли не пришелъ къ вамъ умереть. Выслушайте меня, другъ мой, я намренъ просить у васъ или силы встртить смерть, или секрета остаться живымъ. Безумное счастіе, ужасное несчастіе борятся въ моемъ бдномъ сердц, въ моей измученной голов. Съ-тхъ-порь, какъ мы знакомы, я ношу въ себ тайну, которую не смлъ и не могъ открыть вамъ, но о которой уже не въ-силахъ молчать дольше. Не знаю, поймете ли вы ее, не знаю, найдется ли въ васъ сочувствіе съ моимъ страданіемъ, но знаю, что вы любите меня, что вы умны, просвщенны, обожаете правду. Не можетъ быть, чтобъ вы не дали мн спасительнаго совта.

Молодой человкъ разсказалъ старику всю свою исторію, тщательно стараясь не называть никого по имени, не упоминать никакого мста, по которому бы тотъ могъ догадаться, что дло шло о Жильберт и ея семейств. Онъ боялся слдствія его личныхъ предубжденій, и желая, чтобъ ничто не имло вліянія на сужденіе маркиза, изъяснялся такъ, чтобъ тотъ подумалъ, что предметъ любви юноши совершенно незнакомъ ему и живетъ въ Поатьё или въ Париж. Такая скромность на-счетъ имени любимой женщины не могла не показаться г-ну Буагибо весьма-похвальною.

Кончивъ, Эмиль очень удивился, что не нашелъ въ своемъ суровомъ друг той стоической твердости, которой ожидалъ и вмст страшился. Маркизъ вздохнулъ и опустилъ голову, потомъ, поднявъ ее къ небу, сказалъ:

— Истина вчна!

Но тотчасъ же снова склонилъ голову на грудь, примолвивъ:

— И однакожь, я знаю, что такое любовь!

— Вы, мой другъ? сказалъ Эмиль: — значитъ, вы понимаете меня, и я могу надяться, что вы меня спасете?

— Нтъ, Эмиль, я не въ силахъ избавить васъ отъ горькой чаши. На что бы вы ни ршились, испейте ее до дна, надо только разобрать, на которой сторон честь, потому-что о счастіи не должно быть помина: оно навсегда для васъ потеряно.

— Я ужь это чувствую, отвчалъ Эмиль:— и изъ свта жизни и упоенія перехожу въ мракъ смерти. Знаете ли, какое глубокое, неисправимое зло нахожу я на дн всего, на какую бы жертву ни ршился? Везд вижу, что сердце мое охладло къ отцу, и вотъ уже нсколько часовъ мн кажется, я пересталъ любить его, не боюсь уже его огорчать, во мн нтъ къ нему ни уваженія, ни почтенія… О, Боже мой! избави меня отъ страданія свыше силъ моихъ! До-сихъ-поръ, вамъ извстно, не смотря на все зло, которое онъ мн длалъ и на страхъ, который внушалъ мн, я еще любилъ его и собиралъ вс силы души, чтобъ врить въ его привязанность. Я всегда чувствовалъ себя сыномъ и другомъ до глубины души, а теперь мн кажется, что узы крови навсегда расторгнуты, и я борюсь съ постороннимъ для меня повелителемъ, который угнетаетъ меня, который тяготитъ мою душу, какъ страшный призракъ! Ахъ, помню одну грезу, виднную мною въ первую ночь, которую провелъ я съ здшней сторонъ! Мн чудилось, будто отецъ мой налегалъ на меня и старался задушить!.. Это было ужасно, и теперь страшная греза осуществляется: отецъ мой давитъ грудь мою, хочетъ вырвать изъ нея совсть, или сердце. Онъ роется въ моей внутренности, ища слабаго мста… Его увлекла ужасная выдумка и убійственное намреніе. Возможно ли, чтобъ страсть къ золоту и стремленіе къ успху внушали отцу подобныя намренія противъ сына? Еслибъ вы видли, съ какой торжествующей улыбкой объявлялъ онъ мн внезапное вдохновеніе своего страннаго великодушія! То былъ не совтникъ и покровитель, а врагъ, разставившій сти и хватающій свою добычу съ предательскимъ смхомъ! ‘Выбирай’, казалось, говорилъ онъ мн: — ‘если же не перенесешь этого, что за бда? все-таки я буду побдителемъ’. Боже мой, это ужасно! осуждать, не любить роднаго отца!..

Бдный Эмиль, убитый горестью, бросился лицомъ въ траву, на которой лежалъ, и оросилъ ее горячими слезами.

— Эмиль, сказалъ г-нъ Буагибо:— вамъ нельзя ни отречься отъ отца, ни измнить любимой женщин. Послушайте, очень ли вы дорожите истиною? въ силахъ ли вы лгать?

Маркизъ попалъ въ цль. Эмиль стремительно приподнялся.

— Нтъ, сказалъ онъ:— вы знаете, я не въ силахъ лгать. И къ чему служитъ ложь подлецамъ? Какое счастіе, какое спокойствіе можетъ она имъ упрочить? Когда я поклянусь отцу, что отрекаюсь отъ своихъ убжденій, что врю въ невжество, въ заблужденіе, въ неправду, въ безуміе, что отрицаю Бога въ человчеств, отрицаю человчество въ самомъ-себя, разв во мн произойдетъ какое-нибудь чудовищное диво? разв я буду убжденъ? разв я вдругъ преображусь въ покойнаго и надменнаго эгоиста?..

— Быть-можетъ, Эмиль! въ зл труденъ только первый шагъ, и кто обманулъ людей, тому удастся обмануть и самого-себя. Это нердко случалось, и не невроятно.

— О, въ такомъ случа, прочь ложь! я сознаю себя человкомъ и не могу добровольно превратиться въ звря. Огецъ мой, со всею его прозорливостью и силою, ослпленъ на этотъ счетъ. Онъ вритъ въ то, чему хочетъ заставить меня врить, и еслибъ его принуждали принять мои врованія вмсто своихъ, онъ не могъ бы. Никакой интересъ, никакая страсть не заставили бъ его сдлать это, а онъ воображаетъ, что самъ не сталъ бы презирать меня, когда бъ я унизился до подлости, къ которой онъ себя считаетъ неспособнымъ? Не-уже-ли ему нужно презирать меня и погубить, чтобъ самому утвердиться въ своихъ безчеловчныхъ понятіяхъ?

— Не обвиняйте его въ такой противоестественности: онъ человкъ своего времени, — что я говорю? человкъ всхъ временъ. Фанатизмъ не разсуждаетъ, а вашъ отецъ фанатикъ, онъ еще готовъ жечь и пытать ересь, думая дйствовать во славу истины. Разв многія понятія, насъ окружающія, умне и человчне? Сильный человкъ, говорящій бдняку рабочему или несчастному художнику: ‘служи мн, и я обогащу тебя’, разв не думаетъ, что длаетъ милость и оказываетъ благодяніе?

— Но это развращеніе! воскликнулъ Эмиль.

— Пожалуй! возразилъ маркизъ:— но чмъ же управляется ныншній свтъ? на чемъ утверждено общественное зданіе? Надо быть очень-сильнымъ, Эмиль, чтобъ протестовать противъ всего этого, иначе, должно ршиться принести себя въ жертву.

— Ахъ, еслибъ я одинъ былъ жертвою! сказалъ молодой человкъ съ горестью: — но она! она, бдное и чистое созданіе, не-уже-ли тоже должна быть принесена въ жертву?

— Скажите, Эмиль, еслибъ она посовтовала вамъ лгать, продолжали ль бы вы любить ее?

— Не знаю! думаю, что да! Могу ли я предвидть случай, когда перестану любить ее, если теперь люблю?

— Любите, я вижу. Увы, я также любилъ!

— О! скажите мн, пожертвовали ль бы вы честью?

— Можетъ-быть, еслибъ меня любили!

— Что за слабыя созданія мы люди! вскричалъ Эмиль.— Боже мой, не-уже-ли же я не найду опоры, руководителя, помощи въ моемъ несчастій? Не-уже-ли никто не дастъ мн силы? Силы, Господи, молю у Тебя со слезами! и никогда не молился я съ такимъ жаромъ и врою: пошли мн силу!

Маркизъ приблизился къ Эмилю и прижалъ его къ сердцу. Слезы текли по щекамъ старика, но онъ молчалъ и не подавалъ помощи.

Эмиль долго плакалъ на груди его и чувствовалъ, что любитъ этого человка, который при каждомъ опыт являлся ему боле-чувствительнымъ, нежели истинно-твердымъ. За это онъ любилъ его еще сильне, но скорблъ, что не находитъ въ немъ крпкаго и могучаго совтника, на котораго было-надялся. Онъ разстался съ нимъ передъ наступленіемъ ночи, и маркизъ только сказалъ ему:

— Прізжайте завтра, мн надо знать, на что вы ршитесь. Я не усну, пока не увижу васъ спокойне.

Эмиль выбралъ самую длинную дорогу для возвращенія въ Гаржилесъ, онъ сдлалъ крюкъ, который дозволилъ ему проходить въ небольшомъ разстояніи отъ Шатобрёна по густымъ дорожкамъ, укрывавшимъ его отъ взоровъ, и когда увидлъ развалины вблизи, то остановился истерзанный, помышляя, какъ должна была страдать Жильберта посл жестокаго посщенія отца его, и не осмливаясь явиться къ ней съ лучшими встями, изъ страха потерять всю твердость и всю добродтель.

Онъ находился тутъ нсколько минутъ, не могши ни на что ршиться, какъ вдругъ услышалъ, что его зовутъ тихимъ голосомъ, съ удареніемъ, которое заставило его вздрогнуть. Взглянувъ въ дубовую рощицу, на краю дороги, вправо, онъ увидлъ въ тни платье, мелькавшее за деревьями. Онъ кинулся туда, и когда вошелъ въ чащу столько, чтобъ не могъ уже бояться никакого свидтеля, Жильберта обернулась и опять кликнула его.

— Послушайте, Эмиль, сказала она, когда онъ очутился подл нея.— Намъ некогда терять ни минуты… Мой отецъ на лугу, близехонько отсюда. Я примтила васъ, узнала, когда вы спускались на эту дорожку, и ушла ничего не говоря, пока онъ толкуетъ съ косарями. Я получила письмо отъ г-на Кардонне, ночь мшаетъ вамъ прочесть его, но я разскажу вамъ его почти слово-въ-слово. Я затвердила его на-изустъ.

И прочитавъ ему на память все письмо, Жильберта сказала:

— Теперь, объясните мн, что это значитъ… Кажется, я понимаю, но имю нужду въ васъ, чтобъ узнать.

— О, Жильберта! вскричалъ Эмиль: — у меня не доставало духа явиться къ вамъ, чтобъ разсказать все, но Богу угодно, чтобъ мы встртились и чтобъ судьба моя ршена была вами. Скажите, моя Жильберта, моя первая и послдняя любовь! знаете ли вы, почему я люблю васъ?

— Вроятно, отвчала Жильберта, оставляя ему свою руку, которую онъ прижалъ къ губамъ своимъ: — потому-что вы угадали во мн сердце, способное помогать вамъ.

— Можете ли вы, моя единая подруга, мое единое благо въ этомъ мір, сказать, почему ваше сердце отдалось мн?

— Да, могу, другъ мой: потому-что, съ перваго взгляда, вы показались мн благородны, великодушны, просты, человколюбивы, — словомъ добры, а это для меня величайшее достоинство.

— Но есть страдательная доброта, которая какъ-бы исключаетъ благородство и возвышенность чувствъ,— мягкость и слабость, которая можетъ составлять прелесть характера, но въ трудныхъ случаяхъ отступаетъ отъ долга и измняетъ интересамъ человчества, чтобъ пощадить отъ страданія нкоторыхъ и самого-себя?

— Понимаю, и не называю добротою слабости и робости. Помоему, нтъ истинной доброты безъ твердости, безъ достоинства и особенно безъ самопожертвованія. Если я уважаю васъ до такой степени, что смло и не стыдясь говорю вамъ, что люблю васъ, Эмиль, — это потому-что знаю васъ за человка высокаго духомъ и сердцемъ. Вы состраждете несчастнымъ и думаете только о способахъ помочь имъ, не гнушаетесь никмъ, страдаете чужимъ горемъ, готовы бы отдать все свое, даже всю свою кровь, для облегченія бдныхъ и отверженныхъ… Вотъ какъ я поняла васъ, когда вы говорили при мн и со мною, вотъ почему я сказала сама-себ: ‘Его сердце сочувствуетъ моему. Его благородныя мысли возвышаютъ мои собственныя и подтверждаютъ мн все, что я предчувствовала, въ его ум, меня очаровывающемъ, я вижу свтъ, за которымъ принуждена слдовать и который ведетъ меня къ самому Божеству.’ Вотъ почему, Эмиль, позволивъ себ полюбить васъ, я не чувствовала въ душ ни страха, ни угрызенія. Мн казалось, что я исполняю долгъ свой, и нисколько не перемнила своихъ чувствъ, прочитавъ насмшки вашего отца надъ вами.

— Милая Жильберта, вы знаете мою душу и мои мысли, только ваша несравненная доброта причла мн въ великую заслугу чувства, которыя мн кажутся такъ сродными и неизбжными въ людяхъ по инстинкту, данному имъ отъ Бога, что я стыдился бы не имть ихъ. Однакожь, эти чувства, которыя вамъ должны казаться точно такими же, потому-что вы носите ихъ въ себ съ такою простотой и чистотою, — многимъ представляются нелпостью и отвергаются какъ опасное заблужденіе. Есть люди, которые не терпятъ ихъ и презираютъ, потому-что сами лишены ихъ… Есть другіе, которые, по странной аномаліи, владютъ ими до извстной степени, но не могутъ терпть ихъ логическаго вывода и необходимыхъ послдствій… Но, Боже мой, я боюсь, что не могу выразиться ясно!

— Ничего, я васъ понимаю. Жанилла добра до чрезвычайности, но, по невжеству или по предразсудку, отвергаетъ также мои понятія и старается убдить меня, что я могу любить, сожалть и утшать несчастныхъ, не переставая считать ихъ ниже себя по природ.

— Да! благородная Жильберта, отецъ мой зараженъ такими же предразсудками, какъ Жанилла, только смотритъ на вещи съ другой точки. Она вритъ, что рожденіе должно давать права на силу, а онъ убжденъ, что ловкость и энергія даютъ права на богатство, и что нажитое богатство должно возрастать безконечно, во что бы ни стало, и продолжать свой путь въ будущемъ, никогда не дозволяя слабымъ быть счастливыми и независимыми.

— Но это ужасно! вскрикнула простодушно Жильберта.

— Таковъ предразсудокъ, Жильберта, и такова страшная сила привычки… Я не смю осуждать отца, но скажите, когда онъ требуетъ съ меня клятвы, что я раздлю съ нимъ его заблужденіе, раздлю его честолюбивую страсть и надменную нетерпимость,— долженъ ли я ему повиноваться? И если ваша рука поставлена въ такую цну, если я поколебался на минуту, если глубокій ужасъ овладлъ мною, если я боюсь сдлаться недостойнымъ васъ, отрекшись отъ своего врованія въ будущность человчества, не заслуживаю ли я нкотораго сожалнія отъ васъ, ободренія, утшенія?

— О, Боже мой! сказала Жильберта, всплеснувъ руками:— вы не понимаете, что съ нами длается, Эмиль! Вашъ отецъ не хочетъ, чтобъ мы когда-нибудь были соединены, и его поведеніе исполнено притворства и хитрости. Онъ знаетъ, что вы не можете перемнить сердца и головы, какъ перемняютъ платье или лошадь, и будьте уврены, онъ самъ презиралъ бы васъ и былъ бы въ отчаяніи, еслибъ добился отъ васъ того, чего требуетъ. Нтъ, нтъ, Эмиль! онъ такъ хорошо васъ знаетъ, что не вритъ этому, и нисколько не опасается, но посредствомъ этого онъ достигаетъ своихъ цлей: удаляетъ васъ отъ меня, старается поссорить насъ, приписывая себ все право, а вамъ всю вину. Но это ему не удастся, Эмиль, нтъ, клянусь вамъ, ваша твердость увеличитъ мою любовь къ вамъ… Ахъ, да! я понимаю все, но я выше такихъ жалкихъ козней, и никогда ничто не разъединить насъ.

— О, моя Жильберта! воскликнулъ Эмиль: — укажите же мн, что я долженъ длать, я вполн принадлежу вамъ. Если вы велите, я склоню голову подъ иго, для васъ я готовъ на вс неправды, на вс преступленія…

— Надюсь, что нтъ! отвчала Жильберта съ кроткой гордостью:— я не любила бы васъ, еслибъ вы перестали быть самимъ-собою, и не хочу мужа, котораго бъ я не могла уважать. Скажите своему батюшк, Эмиль, что я никогда не отдамъ вамъ руки на такихъ условіяхъ, и что, не смотря на все свое пренебреженіе, какое онъ питаетъ ко мн въ глубин сердца, буду ждать, пока онъ откроетъ глаза на правду, а душу чувствамъ боле-достойнымъ насъ обоихъ. Я не буду наградою измны.

— Благородная двушка! вскричалъ Эмиль, упавъ къ ногамъ ея и обнимая ея колни:— поклоняюсь вамъ какъ божеству и благословляю васъ какъ прогвидніе! Но у меня нтъ вашей твердости… что съ нами будетъ?

— Увы! сказала Жильберта: — мы перестанемъ на нсколько времени видаться другъ съ другомъ. Такъ надо! письмо вашего батюшки получено при отц моемъ и Жанилл. Мой бдный отецъ былъ вн себя отъ радости, и ничего не понималъ въ заключительныхъ оговоркахъ. Онъ ждалъ васъ цлый день и будетъ каждый день ждать, до-тхъ-поръ, пока я скажу ему, что вы не прідете. Тогда я надюсь оправдать ваше поведеніе и ваше отсутствіе. Но Жанилла долго не проститъ вамъ, она уже удивляется, тревожится и раздражается тмъ, что вы мшкаете, и что отецъ вашъ какъ-будто ожидаетъ вашего полномочія, чтобъ пріхать съ предложеніемъ о брак. Если бъ вы теперь сказали ей то, чего я отъ васъ теперь требую, она прокляла бы васъ и навсегда запретила бы мн быть съ вами.

— Боже мой! воскликнулъ Эмиль: — не видать васъ больше! нтъ, это невозможно!

— Но, другъ мой, что жь перемнится между нами? разв вы разлюбите меня отъ-того, что не будете меня видть нсколько недль, можетъ-быть нсколько мсяцевъ? Разв мы прощаемся навкъ? Разв вы перестанете врить въ меня? Разв мы не предвидли препятствій, страданій, разлуки?

— Нтъ, нтъ, сказалъ Эмиль:— я ничего не предвидлъ, я не могъ подумать, что такъ случится, до-сихъ-поръ еще не врю!..

— Милый Эмиль! не теряйте силы, когда я нуждаюсь во всей моей сил. Вы поклялись побдить упорство своего отца, и побдите его. Вотъ мы уже отразили одно изъ самыхъ могучихъ его нападеній. Онъ напередъ былъ увренъ, что вы не согласитесь на безчестіе, а думаетъ, будто васъ такъ легко привесть въ уныніе! Онъ не знаетъ васъ, вы будете продолжать любить меня и говорить это ему, доказывать безпрестанно. Видите: самое трудное уже сдлано, потому-что онъ знаетъ все и, вмсто того, чтобъ негодовать и огорчаться, принимаетъ борьбу шутя, какъ партію игры, въ которой считаетъ себя сильнйшимъ. Не теряйте же бодрости, я не ослабну. Не забудьте, что нашъ союзъ — дло нсколькихъ лтъ постоянства и труда. Прощайте, Эмиль, я слышу голосъ батюшки, онъ идетъ сюда. Останьтесь здсь, и продолжайте свой путь только тогда, когда мы будемъ далеко.

— Не видать васъ больше! повторялъ Эмиль:— не слыхать васъ, и не терять твердости!

— Если у васъ не достанетъ ея, Эмиль, значитъ, вы любите меня не столько, сколько я васъ, и союзъ нашъ не сулитъ вамъ столько счастія, чтобъ вы могли ршиться на борьбу упорную и продолжительную.

— О! я буду твердъ! вскричалъ Эмиль, одушевленный энергіею благородной двушки.— Я съумю страдать и терпть. Вы увидите, Жильберта, таково ли счастіе, которое сулитъ мн будущее, чтобъ я не могъ перенести всего въ настоящемъ. Но послушайте! не-уже-ли мы не будемъ встрчаться иногда, случайно, какъ ныньче, на-примръ?

— Почему знать? сказала Жильберта.— Положимся во всемъ на Провидніе.

— Но можно иногда помогать Провиднію! Разв нельзя найдти средства сноситься, извщать другъ друга… письменно?

— Можно, но надо обманывать тхъ, кого любишь!

— Итакъ, что жь длать, Жильберта?

— Я подумаю, теперь же я должна уйдти.

— Уйдти, не общая мн ничего!..

— Вамъ отдана моя вра и душа моя, — разв этого для васъ мало?

— Идите же! сказалъ Эмиль, длая жестокое усиліе, чтобъ разъединить руки, упорно обхватившія гибкій станъ Жильберты: — я счастливъ еще, отпуская васъ! Да, я люблю васъ, врю въ васъ и въ самого-себя!

— Врьте въ Бога, сказала Жильберта:— Онъ защититъ насъ!

И она скрылась за втвями.

Эмиль долго оставался на мст, ею покинутомъ, лобызалъ траву, которую едва примяли ея ноги, дерево, къ которому прикасалось ея платье, и долго, лежа въ этомъ пролск, таинственномъ свидтел его послдняго счастія, насилу могъ изъ него выйдти. Жильберта побжала за отцомъ, который возвращался къ развалинамъ и быстро шелъ впереди ея. Вдругъ, онъ обернулся и, идучи назадъ, сказалъ простодушно:

— Ахъ, дитя мое! я шелъ-было искать тебя.

— То-есть, батюшка, шли, покинувъ меня позади себя, отвчала Жильберта, силясь улыбнуться.

— Нтъ, нтъ… не говори этого, Жанилла скажетъ, что это разсянность! Я именно думалъ о теб, письмо господина Кардонне не выходитъ у меня изъ головы. Можетъ-быть, дома насъ ждетъ Эмиль, — почему знать? врно, онъ не могъ быть раньше, можетъ-быть, его задержалъ отецъ. Пойдемъ скоре, я увренъ, что онъ у насъ!

Добрякъ доврчиво удвоилъ шаги. Жанилла была въ несносномъ расположеніи духа: она не могла объяснить себ мшкатности Эмиля и сильно безпокоилась. Жильберта старалась разсять ея безпокойство и во время ужина казалась спокойною и почти-веселою.

Но едва она очутилась одна въ своей комнат, какъ упала на колно, прижавъ лицо къ постели, чтобъ заглушить рыданія, надрывавшія грудь ея.

V.
Утшенія.

Жильберта покорилась судьб съ отчаяніемъ въ сердц. Эмиль былъ, можетъ-быть, не столь обезнадеженъ, потому-что въ глубин души еще не былъ покоренъ. Ежеминутно безпокойство его возобновлялось, и чмъ боле Жильберта оказывалась великою и достойною любви его, тмъ сильне эта любовь давала ему чувствовать свое неодолимое могущество. Подошедши уже къ самому селенію, онъ вдругъ воротился назадъ, желая уврить себя, что идетъ въ Шатобрёнъ, прошедши же нсколько минутъ, прислъ на скалу, подперъ голову руками, и почувствовалъ себя боле-слабымъ, боле-влюбленнымъ, боле человкомъ, нежели когда-нибудь.

— Еслибъ г-нъ Буагибо видлъ и слышалъ ее, думалъ онъ: — онъ понялъ бы, что я не могу колебаться между ею и собою, и что долженъ владть ею, хотя бы цною лжи! Боже мой, Боже мой, просвти меня! Ты послалъ мн эту любовь, и если далъ силу чувствовать ее, врно не захочешь дагь силу разорвать ее.

— Ба! господинъ Эмиль! что вы тутъ длаете? сказалъ Жанъ Жапплу, котораго приближенія Эмиль не замтилъ, и который слъ подл него.— Я искалъ васъ, потому-что привыкъ болтать съ вами вечеромъ, и когда не вижу васъ, поработавъ день-деньской, мн чего-то не достаетъ. Что съ вами сдлалось? голова что ли у васъ болитъ, что вы держите ее обими руками, словно боитесь потерять?

— Теперь ужь поздно терять, мой другъ, отвчалъ Эмиль: — моя бдная голова навсегда потеряна.

— Такъ вы крпко влюблены? Ну! когда же свадьба?

— Скоро, Жанъ, когда мы захотимъ! вскричалъ Эмиль, котораго эта мысль повергла въ родъ безумія.— Отецъ мой согласенъ, я женюсь на ней, да, женюсь, слышишь ли? потому-что, иначе, мн надо умереть… Не правда ли, я долженъ на ней жениться?

— Чортъ побери! какъ не жениться! еще бы вы задумались хоть на минуту! Ужь врно не я похвалилъ бы васъ, еслибъ вы ее обманули, и кажется, мой милый, я принудилъ бы васъ насильно, хотя бы пришлось и кулаками.

— Да, не правда ли? вдь это мой долгъ?

— Еще бы!.. Да вы словно сомнваетесь? У васъ какой-то разстроенный видъ, когда вы говорите это.

— Да, я разстроенъ, точно, но что же за бда! теперь я знаю долгъ свой, и ты утвердилъ меня въ моемъ лучшемъ намреніи. Пойдемъ вмст въ Шатобрёнъ!

— Такъ вы туда шли? Прекрасно, пойдемъ скоре, ужь поздно. Дорогою вы разскажете мн, какимъ образомъ отецъ вашъ вдругъ ршился поступить такъ умно, я считалъ его сумасшедшимъ!

— Мой отецъ въ-самомъ-дл сумасшедшій, сказалъ Эмиль, взявъ за руку плотника и идя подл него съ волненіемъ:— совершенно сумасшедшій! Онъ соглашается, на томъ условіи, что я прійму на себя ложь, которой онъ не повритъ. Но для него торжество, истинная радость заставить меня солгать!

— А что? сказалъ Жапплу: — вы не выпили? Нтъ! съ вами, кажется, этого не бываетъ! Однакожь вы что-то завираетесь. Говорятъ, что любовь опьяняетъ какъ вино: видно такъ, потому-что вы говорите вещи, въ которыхъ нтъ ни склада, ни лада.

— Отецъ мой самъ сумасшедшій, продолжалъ Эмиль вн себя: — и меня хотлъ сдлать сумасшедшимъ, и вотъ, видишь, ему это удается! Онъ требуетъ, чтобъ я ему сказалъ, что дважды-два — пять, даже чтобъ поклялся ему въ этомъ,— и я, какъ видишь, согласенъ! Что мн за важность польстить его сумасшествію, лишь бы жениться на Жильберт!

— Не по сердцу мн вс эти рчи, Эмиль! сказалъ плотникъ: — я ничего въ нихъ не понимаю, и готовъ разсердиться. Если вы рехнулись, я не хочу, чтобъ Жильберта шла за васъ: образумьтесь немножко, остановимся здсь. У меня нтъ охоты вести васъ въ Шатобрёнъ, когда вы городите такой вздоръ, мой милый!

— Жанъ, я очень-нездоровъ, сказалъ Эмиль, снова садясь:— у меня голова дурна. Постарайся понять меня, успокоить, помоги мн понять самого-себя. Ты знаешь, я думаю не такъ, какъ мой отецъ, ну, а отецъ мой хочетъ, чтобъ я думалъ, какъ онъ, и все тутъ! Это невозможно: но лишь бы говорить по его, что нужды!

— Да что именно говорить? чортъ возьми! вскричалъ Жанъ, который, какъ извстно, не отличался терпливостью.

— Что? разныя глупости! отвчалъ Эмиль, въ которомъ холодная дрожь промежутками смняла жгучій жаръ.— На-примръ, что для бдныхъ большое счастье, когда на свт есть богатые.

— Это вздоръ! сказалъ Жанъ, пожавъ плечами.

— Что чмъ больше будетъ богатыхъ и бдныхъ, тмъ лучше будетъ на свт.

— Пустяки!

— Что самъ Богъ велитъ быть этой борьб, и что богатые должны идти на нее съ радостью.

— Напротивъ, Богъ не велитъ!

— Что умные люди счастливе, нежели слабые умомъ, потому-что такъ судило Провидніе.

— Тысячу громовъ! вретъ онъ! вскричалъ Жанъ, ударивъ по скалъ своей палкою.— Полноте повторять вс эти глупости, я не могу ихъ слышать. Самъ Богъ сказалъ, что блаженны нищіе духомъ.

— Не въ томъ дло! возразилъ Эмиль:— дло идетъ объ насъ съ Жильбертою. Мн никогда не уврить отца, что онъ ошибается. Надо, чтобъ я говорилъ по его, Жанъ, и тогда я могу жениться на Жильберт, онъ самъ подетъ просить ее для меня у г-на Антуана.

— Право? но разв онъ не понимаетъ, что вы не по доброй совсти будете повторять его нелпицы? А! теперь ужь я вижу ясно, что у него голова не на мст, и это самое васъ огорчаетъ, Эмиль? у васъ тяжело на сердц, мой милый!

Эмиль заплакалъ, и слезы облегчили его. Пришедши снова въ полный разсудокъ, онъ ясне разсказалъ плотнику обо всемъ, что происходило между имъ и отцомъ.

Жанъ слушалъ, потупя голову, потомъ, подумавъ нсколько времени, взялъ его за руку и сказалъ:

— Эмиль, не надо соглашаться на такую ложь, это недостойно человка. Да, онъ больше хитеръ, чмъ безуменъ, ему мало будетъ двухъ-трехъ словъ на втеръ, какъ говорятъ иногда, чтобъ успокоить человка, который черезъ-чуръ напился и съ которымъ обходятся какъ съ малымъ ребенкомъ. Когда вы солжете, когда общаете то, чего не можете сдержать, отецъ не дастъ вамъ отдыха, и если вы попробуете опять сдлаться человкомъ, онъ скажетъ вамъ: ‘Помни, что ты вдь ничто!’ Онъ жестокъ и гордъ, я его знаю, онъ не дастъ вамъ одного дня въ недлю думать какъ вамъ захочется, и въ добавокъ сдлаетъ вашу жену несчастною. Онъ заставитъ васъ краснть передъ нею и поведетъ дло такъ ловко, что наконецъ она будетъ васъ стыдиться. Плюньте на ложь и недобросовстныя общанія! Боже васъ сохрани отъ нихъ, Эмиль!

— Но Жильберта!

— Жильберта скажетъ то же, что я, и Антуанъ также, и Жанилла… Ну, Жанилла пусть говоритъ, что хочетъ. Я, я не хочу, чтобъ ты лгалъ! Никакая Жильберта въ свт не заставитъ меня лгать!

— Значитъ, я долженъ отказаться отъ нея? не видаться съ нею?

— Да, это несчастіе, сказалъ Жанъ твердымъ тономъ: — но когда на насъ пришло несчастье, надо умть переносить его. Повидайтесь съ г-мъ Буагибо, онъ скажетъ вамъ то же, что я, судя по всему, что вы объ немъ мн разсказывали, онъ человкъ справедливый и съ добрыми мыслями.

— Жанъ, я видлъ г-на Буагибо, и онъ понимаетъ, что эта жертва свыше силъ моихъ.

— Онъ знаетъ, что вы любите Жильберту? Вотъ какъ! вы сказали ему это?

— Я говорилъ, что люблю, но не называлъ кого.

— И онъ совтуетъ вамъ лгать?

— Ничего не совтуетъ.

— Ну, такъ и онъ рехнулся! Коли такъ, Эмиль, послушайте меня, потому-что я говорю правду. Я не богатъ, не ученъ, не знаю, лишаетъ ли это меня права сть до сыта и спать въ постели, но знаю, что когда я молюсь Господу Богу, то никогда отъ Него не слыхалъ: ‘убирайся прочь’, и когда спрашиваю у Него, что правда и что ложь, худо или добро, Онъ всегда указывалъ мн это, и никогда не отвчалъ: ‘ступай учиться въ школу’… Ну, давайте разсуждать. Насъ на земл множество бдныхъ и немного богатыхъ, потому-что, еслибъ вс имли большія доли, земли бы не достало. Мы очень мшаемъ другъ другу, и что ни длай, не можемъ другъ друга любить: доказательство, что нужны тюрьмы и взъисканія, чтобъ мы уживались вмст. Можетъ ли это быть иначе,— не знаю. Вы говорите на этотъ счетъ прекрасныя вещи, и когда заводите такую рчь, я готовъ бы слушать васъ день и ночь: столько мн нравится, какъ вы все это улаживаете въ своей голов. За то я васъ и люблю, мой милый, но никогда не говорилъ вамъ, что надюсь дожить до этого. Оно мн кажется очень-далеко, если даже возможно, и я, привыкшій вчно трудиться, прошу у Бога только оставить насъ такъ, какъ мы теперь, не позволяя важнымъ богачамъ отягощать больше нашу участь. Я знаю, что еслибъ вс были таковы, какъ вы, какъ я, какъ Антуанъ и Жильберта, мы вс ли бы одинъ супъ и за однимъ столомъ, но вижу также, что вс прочіе не захотли бы слышать про такой порядокъ, и что пришлось бы слишкомъ-много говорить и длать для убжденія ихъ. Я самъ гордъ и умю обойдтись безъ того, кто гнушается мною: вотъ моя мудрость. Я не ломаю головы надъ политикою, ничего въ ней не смыслю, но не хочу, чтобъ меня съдали, и не терплю людей, которые говорятъ: ‘сожремъ все’. Вашъ отецъ одинъ изъ такихъ обжоръ, и если бъ вы были похожи на него, я скоре раскроилъ бы вамъ голову топоромъ, нежели позволилъ бы думать о Жильберт. Богу угодно было, чтобъ вы родились добрымъ человкомъ, и чтобъ правда казалась вамъ хорошею вещью, берегите же ее, эту правду, потому-что она единственная вещь, которую злые люди не могутъ стереть съ земли. Пусть отецъ вашъ говоритъ: ‘Это такъ, это мн нравится, и я хочу, чтобъ это такъ было!’ Пусть его говоритъ: онъ силенъ, потому-что богатъ, и намъ съ вами не остановить его, но коли онъ такъ упрямъ и золъ, что хочетъ еще васъ заставить говорить, будто это хорошо, и будто Богу пріятно все, что длается… стой! Противно религіи говорить, что Богу пріятно зло, а мы, кажется, христіане! Вдь вы крещены? и я также крещенъ, отрекался отъ сатаны, по-крайней-мир, за меня отрекались, и я за другихъ отрекался, когда бывалъ воспріемникомъ. Слдовательно, мы не должны ни давать ложныхъ клятвъ, ни богохульствовать, а говорить, будто вс люди не одинаковы при рожденіи, и не вс достойны счастія, значитъ говорить, будто есть такіе, которые осуждены на вчную муку прежде ихъ рожденія. Я все сказалъ, Эмиль! Вы не солжете, и заставите отца отступиться отъ его прекраснаго условія!

— Ахъ, мой другъ! еслибъ мн видть Жильберту хотя разъ въ недлю! еслибъ я не былъ обезчещенъ передъ ея отцомъ и изгнанъ изъ ихъ дома, я не терялъ бы ни надежды, ни твердости!..

— Обезчещенъ передъ Антуаномъ? Вотъ еще! за кого же вы его считаете? Не-ужь-то вы думаете, что онъ захотлъ бы имть зятемъ отступника и лицемра?

— О! еслибъ онъ понималъ, какъ вы, Жанъ! Но онъ не пойметъ моего поведенія.

— Антуанъ пороха не выдумаетъ, я согласенъ. Онъ никогда не могъ взять въ толкъ квадратъ ипотенузы, который я понялъ въ пять минутъ, только-что поглядлъ, какъ его длалъ подмастерье. Но вы считаете его ужь слишкомъ-недалекимъ. На счетъ чести и добрыхъ чувствъ, старикъ смыслитъ все, что надо смыслить. Не думаете ли вы, что надо быть больно-хитрымъ и ученымъ, чтобъ понимать, что дважды-два — четыре, а не пять? По-моему, для этого не нужно перечитать цлую комнату толстыхъ книгъ, какъ старикъ Буагибо, и всякій несчастный на этомъ свт очень-хорошо понимаетъ, что участь его несправедлива, когда онъ не заслужилъ ея. Что жь! разв другъ Антуанъ также не страдалъ и не терплъ? Разв богачи не отворачивались отъ него, когда онъ обднлъ? Разв онъ можетъ оправдать ихъ передъ собою, никогда-неимвшимъ куска хлба безъ того, чтобъ не отдать другимъ трехъ четвертей его, а иногда и всего? И еслибъ вы не были благомыслящій человкъ, разв вы привязались бы къ нему? Разв влюбились бы въ его дочь до того, что захотли на ней жениться, еслибъ вы разсуждали подобно отцу своему? Нтъ, вы не взглянули бы на нее, или обольстили бы ее, вы подумали бы, что у нея нтъ приданаго, и покинули бы подлымъ образомъ. Полно, Эмиль, не унывайте, голубчикъ! Честные люди всегда будутъ уважать васъ, и я ручаюсь вамъ за Антуана, ужь это мое дло. Если Жанилла закричитъ, я также закричу, и посмотримъ, у кого изъ насъ съ нею голосъ громче и языкъ бойче. Что же до Жильберты, поврьте, она всю жизнь будетъ любить васъ и будетъ вамъ благодарна за вашу прямоту. Другаго не полюбитъ, не бойтесь! Я ее знаю, эта двушка не уметъ перемнять слова: но прійдетъ время, когда вашъ отецъ перемнитъ свои мысли, — именно тогда, когда будетъ въ свою очередь несчастнымъ, а я предсказывалъ вамъ, что это непремнно случится.

— Онъ не вритъ.

— Такъ вы сказали ему, что я думаю о его завод?

— Я долженъ былъ сказать.

— Напрасно, но длать нечего, — чему быть, то будетъ… Ну, Эмиль, воротимся въ селеніе и ложитесь спать, я вижу, что у васъ дрожь, лихорадка. Полно, мой милый, не мучься такъ и надйся на Господа Бога! Я завтра утромъ побываю въ Шатобрён, самъ буду говорить, и меня послушаютъ. Ручаюсь теб, что по-крайней-мр съ ними ты не поссоришься изъ-за того, что исполнилъ долгъ свой.

— Добрый Жанъ! ты утшаешь меня! ты даешь мн силу, и съ-тхъ-поръ, какъ ты говоришь со мною, мн лучше.

— Отъ-того, что я иду прямо къ длу и не затрудняюсь пустяками.

— Такъ завтра ты будешь въ Шатобрён? завтра же? не смотря на то, что завтра рабочій день?

— О! завтра я работаю даромъ и могу начать работу, когда мн вздумается. Знаете ли, на кого я завтра работаю, Эмиль? Ну, угадайте: это усиліе поможетъ вамъ разсяться.

— Не отгадаю. На г. Антуана?

— Нтъ. У бдняжки Антуана теперь нечего длать: онъ одинъ управится, но у него есть сосдъ, у котораго всегда есть работа и который не думаетъ считать расходовъ на рабочихъ.

— Кто же такой? Г-нъ Буагибо разв помирился съ твоей фигурой?

— Нтъ, сколько мн извстно, но онъ никогда не запрещалъ своимъ мызникамъ давать мн работу. Онъ не такой человкъ, чтобъ сталъ мн вредить, и одни его домашніе знаютъ, что онъ сердитъ на меня, если только онъ сердитъ… чортъ разв пойметъ, что тутъ такое! Я, видите, работаю на него такъ, что онъ и не замчаетъ, вдь вы знаете, что онъ объзжаетъ свои мызы много-что разъ въ годъ. Оно далеконько отъ насъ, но, благодаря вашему батюшк, работники стали такъ рдки, что оттуда пришли за мною, и я не заставилъ просить себя, хотя имлъ въ другомъ мст работу къ спху. Мн пріятно работать на этого старика! Но, какъ вы можете представить, платы я не возьму. Я порядочно ему долженъ посл того, что онъ для меня сдлалъ.

— Онъ не потерпитъ, чтобъ ты работалъ на него даромъ.

— По-невол потерпитъ, потому-что не будетъ ничего знать. Разв онъ знаетъ, что длается на его фермахъ? Онъ сводитъ счеты гуртомъ въ конц года и вовсе не входитъ въ подробности.

— А если его мызники поставятъ ему на счетъ твою работу, какъ-будто заплатили за нее?

— Надо, чтобъ они были бездльники, а совсмъ напротивъ, они честные люди, вдь люди бываютъ тмъ, чмъ ихъ сдлаютъ. Старика Буагибо никто не обкрадываетъ, хотя нтъ ничего легче, какъ обокрасть его, но какъ онъ никого не притсняетъ и не обременяетъ, то никто и не иметъ надобности его обманывать и брать съ него больше, чмъ слдуетъ. Это не то, что вашъ отецъ. Онъ считаетъ, соображаетъ, надзираетъ, а его обкрадываютъ, — и ничего-то не сдлаетъ онъ лучшаго во всю свою жизнь!

Жанъ усплъ развлечь и утшить Эмиля. Прямой, смлый, твердый характеръ крестьянина имлъ благодтельное на него вліяніе, и онъ уснулъ покойне, взявъ съ Жана общаніе, что завтра вечеромъ онъ извститъ его, въ какомъ расположеніи на его счетъ будутъ родители Жильберты. Плотникъ брался открыть имъ глаза касательно основанія его поведенія и поведенія г-на Кардонне. Печаль длаетъ насъ слабыми и доврчивыми, и когда твердость покидаетъ насъ, мы не можемъ сдлать ничего лучшаго, какъ вврить свою участь въ руки какого-нибудь дятельнаго и ршительнаго человка. Если онъ не развяжетъ такъ легко, какъ ожидаетъ, трудностей нашего положенія, то по-крайней-мр соприкосновеніе съ нимъ укрпляетъ, одушевляетъ насъ, его увренность нечувствительно передается намъ и длаетъ насъ способными помочь самимъ-себ.

— Этотъ крестьянинъ, котораго отецъ мой презираетъ, думалъ Эмиль засыпая: — этотъ неучъ, бднякъ, простой сердцемъ, сдлалъ однако мн больше добра, нежели г-нъ Буагибо, и когда я просилъ у Бога помощи, избавителя, Онъ послалъ мн своего бднйшаго и смиреннйшаго слугу, чтобъ изложить мн мою обязанность въ двухъ словахъ. О! сколько силы иметъ истина въ устахъ этихъ существъ съ прямыми и чистыми инстинктами! И какъ пуста наша наука въ сравненіи съ наукою сердца! Батюшка! батюшка! больше чмъ когда-нибудь чувствую, что вы ослплены, и урокъ, который я получилъ отъ этого крестьянина, — сильнйшее на васъ осужденіе!

Хотя покойне прежняго духомъ, Эмиль страдалъ въ эту ночь жестокою лихорадкой. Среди жестокихъ волненій духа, мы забываемъ беречь тло, дозволяемъ себ томиться голодомъ, простужаться и промокать, когда вс въ поту или въ жару, не чувствуемъ физической болзни, и когда она постигаетъ насъ, мы находимъ въ ней нчто въ род облегченія отъ душевныхъ терзаній, надемся, что не перенесемъ продолжительнаго несчастія, не умирая отъ него, а считать себя слишкомъ-слабымъ для вчнаго страданія есть уже облегченіе.

Г. Буагибо прождалъ своего молодаго друга весь день, и сильное безпокойство овладло имъ подъ-вечеръ, когда онъ не дождался его прізда. Маркизъ крпко привязался къ Эмилю, далеко не выражая ему всего, что чувствовалъ, онъ уже не могъ обойдтись безъ его бесды. Онъ исполненъ былъ признательности къ благородному юнош, который не чуждался его холодности и унылости, и который, добившись того, что заглянулъ ему въ душу, свято держалъ передъ нимъ общаніе сыновней преданности. Печальный старикъ, прослывшій такимъ несноснымъ и отъ унынія самъ себ преувеличивавшій свои невольные недостатки, нашелъ друга въ то время, когда уже думалъ только умереть одиноко, не оставивъ никакого по себ сожалнія. Эмиль почти примирилъ его съ жизнью, и онъ предавался иногда сладкой мечт — быть отцомъ, видя, что молодой человкъ освоивается у него въ дом, раздляетъ его степенные досуги, устроиваетъ его библіотеку, просматриваетъ его книги, катается на его лошадяхъ, даже занимается его длами, чтобъ избавить его отъ важнйшей скуки, словомъ, находитъ удовольствіе у него и съ нимъ, какъ-будто натура и привычка цлой жизни изгладили между ними неравенство лтъ и различіе вкусовъ.

Долго въ старик возобновлялись сомннія, и онъ старался понять Эмиля по своей систем странной мизантропіи, но ему не удавалось. Онъ пытался дня три убдить себя, что бездлье и любопытство заводятъ къ нему этого гостя, страстнаго до серьёзнаго разговора и философскихъ разсужденій, но когда видлъ опять въ своемъ уединеніи это веселое лицо, искреннее и невинное въ своей смлости, то чувствовалъ, что съ нимъ возвращалась къ нему надежда, и замчалъ, что не-шутя любитъ его, подъ страхомъ быть еще несчастне, когда возвратится сомнніе. Словомъ, проведши всю жизнь, и особенно послднія двадцать лтъ въ совершенномъ отчужденіи отъ чувствъ, которыя раздлять уже не считалъ себя способнымъ, онъ подпадалъ ихъ власти и уже не могъ переносить мысли о томъ, что можетъ ихъ лишиться.

Онъ тревожно ходилъ по всмъ аллеямъ своего парка, поджидалъ у всхъ воротъ, вздыхая на каждомъ шагу, вздрагивая при всякомъ шорох, и наконецъ, измученный окружавшимъ его молчаніемъ и одиночествомъ, терзаясь мыслью, что Эмиль страдалъ печалью, которой онъ не облегчалъ маркизъ вышелъ въ поле и пошелъ по дорог въ Гаржилесъ, все надясь увидть вороную лошадь, скачущую ему на встрчу.

Очень-рдко случалось, что г-нъ Буагибо выходилъ такъ далеко за предлы своего обширнаго парка, и онъ не могъ ршиться идти по протореннымъ дорогамъ, боясь встртить какое-нибудь лицо, къ которому не привыкъ. Поэтому онъ шелъ все прямо, по лугамъ, не теряя однако изъ вида дороги, гд долженъ былъ прозжать Эмиль. Онъ двигался медленно, поступью, которая могла назваться нетвердою, но которую благоразуміе и привычная осторожность его длали тверже, нежели она казалась съ вида.

Приближаясь къ рукаву рки, которая, вышедъ изъ его парка, извивалась въ долин, онъ услышалъ стукъ топора, и нсколько голосовъ привлекли его вниманіе. Обыкновенно онъ всегда удалялся отъ шума, обличавшаго присутствіе человка, и длалъ обходъ, чтобъ избжать всякой встрчи, но онъ имлъ также одну заботу, которая на этотъ разъ заставила его поступить иначе: онъ страстно любилъ деревья и не позволялъ своимъ арендаторамъ срубать ихъ, если только деревья не совершенно высохли. Стукъ топора всегда заставлялъ его наострятъ слухъ, и тогда онъ не могъ воздержаться отъ искушенія посмотрть собственными глазами, но нарушалось ли его запрещеніе.

Такимъ-образомъ, онъ ршительно вошелъ на лужайку, гд работали крестьяне, и съ наивнымъ чувствомъ горести увидлъ десятка три прекрасныхъ деревьевъ, въ полномъ лист, лежащихъ на земл, и уже частію разрубленныхъ. Одинъ мызникъ съ своими работниками укладывалъ бревна на телегу, запряженную волами. Топоръ, работавшійся съ такою дятельностью и будившій вс отголоски долины, находился въ досужихъ рукахъ Жана Жапплу.

Г-нъ Буагибо не похвасталъ, когда сказалъ Эмилю мертвеннымъ тономъ о себ, что былъ очень-вспыльчивъ. Это была опять одна изъ неправильностей его характера. При вид плотника, котораго лицо и даже одно имя всегда причиняли ему болзненное ощущеніе, онъ поблднлъ’, потомъ, замтивъ, что Жанъ рубитъ его прекрасныя деревья еще свжія и совершенно-неповрежденныя, вздрогнулъ отъ гнва, покраснлъ, забормоталъ невнятныя слова и бросился къ нему съ стремительностью, къ которой никто бы не считалъ его способнымъ, кто видлъ бы его за минуту предъ тмъ, какъ онъ шелъ мрными шагами, опершись на свою трость съ фигурнымъ набалдашникомъ.

VI.
Приключеніе.

Порубка, которая такъ живо огорчила г-на Буагибо, сдлана была на берегу рчки, и стройные тополи, старыя ивы, величавыя ольхи, падая какъ-попало, образовывали словно мостъ изъ зелени на этомъ узкомъ поток. Между-тмъ, какъ быки вытаскивали нкоторыя изъ нихъ веревками и тащили къ телегамъ, приготовленнымъ для перевозки, здоровый плотникъ, бгая по срубленнымъ стволамъ, лежавшимъ еще на рк, обрубалъ ихъ переплетшіяся втви, которыя затрудняли усилія животныхъ. Пылкій въ работ и страстный къ разрушенію, которое обращается въ пользу ремесломъ его, онъ выказывалъ свою смлость и ловкость почти съ восторгомъ. Рчка была глубока и быстра въ этомъ мст, и положеніе Жана было такъ опасно, что никто другой не посмлъ бы раздлить его занятія. Бгая съ легкостью и расторонностью молодаго человка до самой гибкой оконечности деревъ, лежавшихъ поперегъ воды, онъ оборачивался иногда, чтобъ обрубить самый стволъ, на которомъ держался въ равновсіи, и въ тотъ мигъ, когда трескъ увдомлялъ его, что опора готова рушиться подъ ногами, онъ проворно перескакивалъ на сосднее дерево, подстрекаемый опасностью и удивленіемъ товарищей. Его блестящій топоръ сверкалъ около него молніею, и звучный голосъ, его поощрялъ прочихъ рабочихъ, съ изумленіемъ находившихъ столь легкою работу, которую смышленость и энергія одного человка руководила, упрощала и сокращала словно чудомъ.

Еслибъ г-нъ Буагибо сохранилъ хладнокровіе, онъ подивился бы въ свою очередь, и даже почувствовалъ бы нкоторое почтеніе къ человку, привносившему силу генія въ эту грубую работу. Но видъ прекраснаго растенія, полнаго сока и жизни, срубленнаго желзомъ въ средин своего развитія, раздражалъ его и раздиралъ ему сердце, какъ-будто онъ присутствовалъ при смертоубійств, и, когда дерево принадлежало ему, онъ обыкновенно вступался за него словно за члена своего семейства.

— Что вы длаете, невжи, негодяи? закричалъ онъ фистульнымъ голосомъ, который отъ гнва становился рзкимъ и пронзительнымъ какъ свистокъ.— А ты, палачъ! крикнулъ онъ на Жана Жапплу:— или ты поклялся безпрестанно огорчать и оскорблять меня?

Крестьянинъ вообще тугъ на ухо, а беррійскій крестьянинъ подавно. Воловщики, разогртые непривычнымъ усердіемъ, не разслышали голоса господина, тмъ больше, что скрипъ веревокъ, трескъ стволовъ и громкіе распорядительные крики плотника покрыли его тонкіе звуки. На двор собиралась гроза, горизонтъ подернулся фіолетовыми тучами, которыя быстро возрастали. Жанъ, облитый потомъ, удержалъ всхъ на мст, сказавъ, что надо кончить это дло прежде дождя, который подниметъ воду въ рк, а вода можетъ унести срубленныя деревья. Что-то похожее на неистовство овладло имъ, и, не смотря на набожность, господствовавшую въ глубин его сердца, онъ ругался какъ язычникъ, словно думая тмъ удесятерить свои силы. Кровь клокотала у него въ ушахь, вопли ярости и восторга вылетали у него при каждомъ подвиг его дюжей руки и смшивались съ раскатами грома. Порывы сильнаго втра облекали его въ листья и взввали на голов серебристыя пряди его грубой прически. Съ блднымъ цвтомъ лица, съ сверкающими глазами, въ кожаномъ фартук, съ высокимъ, сухощавымъ станомъ, обнаженной и вооруженной рукою, онъ походилъ на циклопа, нарубающаго на скат Этны запасъ дровъ для своей подземной печи.

Между-тмъ, какъ маркизъ истощался въ безсильныхъ крикахъ, плотникъ, перескши послднее препятствіе, бгомъ возвратился но круглому стволу молодаго клена, съ ловкостью, которая сдлала бы честь любому акробату, спрыгнулъ на берегъ, и, подхвативъ веревку упряжи, хотлъ-было присоединить избытокъ своей атлетической силы къ сил усталыхъ быковъ, какъ вдругъ почувствовалъ, что на спин его, покрытой одною толстою рубашкой, вытянулся довольно-плотно гибкій и крпкій камышъ г. Буагибо.

Плотникъ подумалъ, что его хлеснула втвь, какъ и часто случалось съ нимъ въ этомъ сраженіи съ зелеными сучьями. Онъ произнесъ страшное проклятіе, и, живо обернувшись, перескъ пополамъ трость маркиза топоромъ своимъ, сказавъ: ‘Ну, теперь ты ужь никого не ударишь!’

Едва произнесъ онъ эту формулу истребленія, какъ глаза его, подернутые какъ-бы опьянніемъ отъ работы, вдругъ прояснились и, при свтъ сильной молніи, онъ увидлъ передъ собою своего благодтеля, блднаго какъ призракъ. Маркизъ еще держалъ въ дрожащей рукъ своей золотой набалдашникъ и обрубокъ трости. Этотъ обрубокъ былъ такъ коротокъ, что Жанъ чуть-чуть не отскъ руки, опрометчиво на него поднятой.

— Пятьсотъ тысячь чертей! г-нъ Буагибо! вскричалъ онъ, кидая топоръ: — если это ваша тнь пришла мучить меня, я закажу по васъ обдню, но если это вы сами, съ плотью и кровью, откликнитесь мн, потому-что я нетерпливъ съ выходцами того свта.

— Что ты здсь длаешь? зачмъ ты губишь мои деревья, глупая скотина? отвчалъ г-нъ Буагибо,— котораго ни мало не усмирила опасность, миновавшая его какимъ-то чудомъ.

— Извините, возразилъ Жанъ, озадаченный этими словами: — вы, кажется, разсердились! Такъ это вы деретесь? Вы горячи въ-сердцахъ, и не предупреждаете о себ. Ну! впередъ будьте осторожне: еслибъ вы не оказали мн такой важной услуги, я перерубилъ бы васъ на-двое какъ вербу.

— Хозяицъ, хозяинъ, простите! сказалъ мызникъ, проворно покинувъ управленье волами, чтобъ стать между плотникомъ и маркизомъ:— это я просилъ Жана срубить наши деревья. Нтъ такого мастера, какъ онъ, онъ одинъ длаетъ за десятерыхъ. Посмотрите, сколько онъ наработалъ. Съ полудня до сей поры онъ повалилъ тридцать деревъ, распилилъ ихъ, какъ видите, и пособлялъ намъ вытаскивать ихъ изъ воды. Не сердитесь на него, хозяинъ! Онъ лихой работникъ, и не усердне бы работалъ даже для самого-себя.

— А зачмъ онъ рубитъ мои деревья? кто ему позволилъ рубить?

— Это деревья, которыя дриба попортила, хозяинъ, они начинали желтть, еще одна дриба, и вода унесла бы ихъ съ корнемъ. Извольте посмотрть сами!

Маркизъ усплъ уже столько успокоиться, что взлянулъ кругомъ себя и уврился, что іюньское наводненіе точно покачнуло эти деревья на бокъ, широко-размытая земля и обнаженные корни подтверждали истину словъ мызника. Но, еще не довольствуясь свидтельствомъ собственныхь глазъ, онъ сказалъ:

— А зачмъ вы не подождали моего приказанія срубить ихъ? не сто ли разъ я запрещалъ вамъ заносить топоръ хоть на одно дерево, не спросясь меня?

— Разв вы не помните, что я приходилъ докладывать вамъ объ этомъ поврежденіи на другой же день посл дрибы? а вы еще сказали мн: ‘Коли такъ, надо ихъ снять долой и посадить другія’? Теперь самая пора сажать, и я спшилъ очистить мсто, тмъ боле, что тутъ есть славныя деревья на лстницы, и я не допустилъ бы васъ потерять ихъ. Если вамъ угодно зайдти на нашъ дворъ, вы увидите, что съ дюжину ихъ прибрано подъ навсъ, а завтра перетащимъ туда и остальныя.

— Хорошо! отвчалъ г-нъ Буагибо, стыдясь своей опрометчивости.— Точно, помню, я самъ позволилъ вамъ… Я позабылъ: мн давно бы надо прійдти посмотрть.

— Вы такъ рдко выходите со двора, хозяинъ! сказалъ добрый крестьянинъ.— Намедни, однакожь, я встртилъ г-на Эмиля, когда онъ халъ къ вамъ, я показывалъ ему порчу и просилъ вамъ напомнить. Разв онъ позабылъ?

— Вроятно, сказалъ г-нъ Буагибо: — нужды нтъ. Ступайте домой, на двор ночь и гроза.

— Но вы измочитесь, хозяинъ, пожалуйте къ намъ переждать дождикъ.

— Нтъ, сказалъ маркизъ: — онъ, пожалуй, долго будетъ идти, а я такъ близко отъ себя, что успю воротиться до дождя.

— Гд жь вамъ успть! ужь накрапываетъ, и пойдетъ сильне.

— Ничего, ничего, благодарю, ужь это мое дло, сказалъ маркизъ.

Онъ повернулся и пошелъ прочь, между-тмъ, какъ его мызники съ своими волами тронулись въ путь по домамъ.

— Это не больно-хорошо для пожилаго человка, какъ онъ! сказалъ мызникъ сыну, смотря вслдъ маркизу, шедшему тмъ медленне, что онъ лишенъ былъ опоры своей трости.

— Еслибъ онъ согласился потерпть, отвчалъ молодой крестьянинъ:— можно бы сбгать за его каретой. Гей, гей! Гальяръ! Шове! закричалъ онъ своимъ воламъ:— дружне, ребята! Кишъ! назадъ! повертывай, голубчикъ!

Помышляя уже только объ управленіи своей рогатой упряжкой, тяжело тащившейся по мокрымъ лугамъ, отецъ и сынъ скрылись за кустарниками въ сопровожденіи всхъ рабочихъ, не безпокоясь больше о старомъ своемъ хозяин. Такова природная безпечность крестьянина.

Г-нъ Буагибо добрелъ до оконечности луга, по которому пришелъ, и, сбираясь перелзть черезъ изгороду, оглянулся и увидлъ Жана Жапплу, который продолжалъ сидть на пн среди своей порубки, какъ сидлъ бы побдитель въ грустномъ раздумь на пол битвы. Весь жаръ, вся веселость дюжаго рабочаго вдругъ исчезла, онъ оставался неподвиженъ, равнодушенъ къ дождю, который начиналъ смшиваться на его голов съ трудовымъ потомъ, и, казалось, погруженъ былъ въ глубокую печаль.

— Мн какъ-будто назначено вчно оскорблять этого человка, и встрчаться съ нимъ только за тмъ, чтобъ самому страдать, сказалъ себ г-нъ Буагибо.

Онъ долго колебался, борясь между наивнымъ раскаяніемъ и жестокимъ отвращеніемъ, наконецъ, ршился сдлать ему знакъ подойдти, но Жанъ, казалось, не видалъ его, хотя еще не совсмъ смерклось, кликнулъ его голосомъ, котораго діапазонъ уже не возвышался гнвомъ, но Жанъ, казалось, не слыхалъ.

— Нечего длать, сказалъ самъ-себ г-нъ Буагибо:— ты виноватъ и долженъ наказать себя.

И онъ прямо пошелъ къ плотнику.

— Что ты здсь сидишь? сказалъ онъ, хлопнувъ его по плечу.

Жанъ вздрогнулъ, и, словно опомнясь отъ сна, сказалъ грубо и отрывисто:

— А! что вамъ еще отъ меня надо? Не опять ли пришли вы бить меня? На-те, вотъ обрубокъ вашей трости! Я хотлъ отнести его къ вамъ завтра поутру, чтобъ напомнить вамъ, что съ вами случилось ныньче вечеромъ.

— Я виноватъ, сказалъ г-нъ Буагибо, заикаясь.

— Легко сказать ‘виноватъ’, возразилъ плотникъ:— этимъ словомъ мы думаемъ все поправить, когда мы богаты, стары и зовемся маркизомъ.

— Какого же удовлетворенія ты отъ меня хочешь?

— Вы знаете, что я не могу требовать никакого. Я перешибъ бы васъ однимъ щелчкомъ, да, сверхъ-того, я еще вашъ должникъ. Но въ жизнь не прощу вамъ того, что вы сдлали мн признательность унизительною и тягостною. Я никогда не думалъ, чтобъ это могло случиться со мною, потому-что сердце у меня не зле, чмъ у кого другаго, и я уже покорился тягости не благодарить васъ. Ну, а теперь лучше пойду въ тюрьму, или начну опять бродяжничать, нежели потерплю палочные удары. Подите прочь, оставьте меня въ поко! Я только-что началъ образумливаться, а вы опять меня сердите. Мн нужно себя уврить, что вы не въ полномъ ум, чтобъ не сказать вамъ чего-нибудь хуже.

— Да! твоя правда, Жанъ, я не въ полномъ ум, отвчалъ горестно маркизъ:— и не въ первый разъ случается мн терять разсудокъ изъ-за пустяковъ. По этой-то причин я живу одинъ, никуда не выхожу и почти ни съ кмъ не вижусь. Разв я мало наказанъ?

Жанъ не возразилъ ни слова, грустное признаніе маркиза замнило въ немъ гнвъ жалостью.

— Скажи же мн, чмъ я могу загладить свою вину, продолжалъ г-нъ Буагибо дрожащимъ голосомъ.

— Ничего не нужно, отвчалъ плотникъ:— я прощаю васъ.

— Спасибо, Жанъ. Не хочешь ли у меня работать?

— Зачмъ, если я ужь здсь работаю для васъ? Мое лицо вамъ непріятно, и въ вашей вол было не видать его. Я не шелъ къ вамъ. Кром того, вы захотли бы платить мн за работу, а когда я работаю на вашихъ мызниковъ, вы не можете принудить меня взять съ нихъ деньги.

— Но твоя работа приноситъ мн пользу, потому-что остается пріобртеніемъ для моего имнія. Жанъ, я не хочу, чтобъ это такъ было!

— А! вы не хотите? Да мн-то какое дло? Вы не можете помшать мн расквитываться такимъ способомъ, а благо вы обругали меня и ударили, я расквитаюсь съ вами, — непремнно! чтобъ васъ взбсить. Васъ это унижаетъ, не правда ли? Прекрасно, это мое мщеніе!

— Мсти иначе.

— Какъ же иначе? Ударить васъ? Мы не будемъ квиты, я останусь въ долгу у васъ, а я не хочу быть вамъ обязанъ.

— Хорошо! расквитывайся, если теб угодно, если ты такой гордецъ и упрямецъ, сказалъ маркизъ, вышедъ изъ терпнія.— Ты ослпленъ и золъ, потому-что не видишь моего страданія. Еслибъ ты понималъ его, ты видлъ бы, что ты отмщенъ, но теб хочется грубаго и жестокаго мщенія: ты хочешь дойдти до нищеты и изморить себя трудомъ, чтобъ заставить меня краснть и плакать всю жизнь.

— Если вы такъ это принимаете… сказалъ Жанъ, въ половину побжденный: — я не злой человкъ, и могу простить вамъ втреность. Чортъ возьми! у васъ голова еще горяча и рука скора, какъ у молодаго человка! Кто бы это подумалъ?… Ну, полно объ этомъ, повторяю вамъ, я васъ прощаю.

— И соглашаешься на меня работать?

— За половинную цну, сдлаемъ уговоръ, и кончено.

— Нтъ никакой соразмрности между твоимъ и моимъ положеніемъ. Еще меньше ея будетъ между твоей работой и жалованьемъ, поступи же великодушно: это будетъ лучшимъ и полнйшимъ мщеніемъ. Работай на меня, какъ на всхъ работаешь, позабудь, что я оказалъ теб услугу, вовсе нечувствительную для моего кошелька, и такимъ образомъ заставь меня быть твоимъ должникомъ, потому-что ты пріймешь, въ отплату за неизгладимое оскорбленіе, самое жалкое изъ удовлетвореній — деньги.

— Какой оборотъ вы даете длу, я ни крошки не понимаю… Ну, тамъ увидимъ, поладимъ ли мы. Но если я пріиду къ вамъ, и моя фигура опять васъ разсердитъ? Ilo-крайней-мр, скажите, что такое имли вы противъ меня столько лтъ? Это вы обязаны сказать! Врно, я, самъ того не зная, похожъ на кого-нибудь, кто сдлалъ вамъ зло. Въ такомъ случа, онъ долженъ быть не изъ здшнихъ, потому-что въ нашей сторон на меня похожа только старая лошадь кюзьйонскаго священника.

— Не разспрашивай меня! Я не могу теб отвчать. Думай, что я подверженъ припадкамъ помшательства, и люби меня изъ состраданія, благо я не могу быть любимъ иначе!

— Г-нъ Буагибо, сказалъ плотникъ съ участіемъ:— не говорите такъ, это значитъ не отдавать себ справедливости. Вы имете недостатки, правда,— лишнюю вспыльчивость, капризы, но, въ сущности, вы очень знаете, что васъ нельзя не уважать, потому-что у васъ правдивое сердце, вы любите добро и никогда не сдлали никого несчастнымъ, въ добавокъ, у васъ есть идеи… которыя вы взяли не только изъ вашихъ книгъ, идеи, которыя рдко бываютъ у богатыхъ людей, и которыя сдлали бы свтъ счастливымъ, еслибъ свтъ согласился думать по-вашему. Чтобъ имть эти идеи, мало быть учену и разсудительну, — надо горячо любить всхъ людей, какіе только есть на земл, и не имть камня вмсто сердца, поэтому-то видно, что тутъ дло не обходится безъ Бога. Не говорите же, что васъ можно любить изъ одной жалости, вамъ стоитъ только захотть быть любимымъ, и требуется немного перемны въ себ, чтобъ успть въ своемъ желаніи.

— Что же, по-твоему, надо сдлать для этого?

— Надо только не мшать тмъ, кто расположенъ любить васъ.

— Когда же я мшалъ?

— О, сколько разъ! Станемъ ужь говорить объ одномъ мн, потому-что есть другіе, которыхъ, вроятно, вы еще не хотите слышать имени…

— Говори о себ, Жанъ… сказалъ г-нъ Буагибо съ болзненной торопливостью:— или лучше… приходи ныньче ужинать ко мн и ночевать. Я хочу, чтобъ съ ныншняго дня мы совершенно помирились, но на извстныхъ условіяхъ, которыя, можетъ-быть, я скажу теб… и которыя не касаются до повода нашей ссоры. Дождь усиливается, эти втви уже не защищаютъ насъ.

— Нтъ, ныньче я къ вамъ не пойду, сказалъ плотникъ: — но провожу васъ до дома, потому-что находитъ жестокая туча, и, немножко спустя, не хорошо будетъ идти. Послушайте, г-нъ Буагибо, накиньте на плеча мой кожаный фартукъ, онъ не красивъ, но до него ничто не дотрогивается, кром дерева (мое ремесло опрятно, и за это всегда нравилось мн), притомъ же, онъ не боится воды.

— Напротивъ, я хочу, чтобъ ты покрылся этимъ фартукомъ, ты весь въ поту, и хотя называешь меня старикомъ, а самъ не моложе меня, пріятель: полно, безъ церемоній, я хорошо одтъ, не простужайся для меня, вспомни, что я ныньче тебя ударилъ.

— Какой же вы хитрецъ! Ну, пойдемте! Да, я ужь не молодъ, хотя считаю себ еще и не очень-много лтъ! А знаете ли, я разв десятью годами моложе васъ? Помните вы время, когда я строилъ вашъ деревянный домикъ въ парк… вашу сырню, какъ вы называете? Вдь, въ прошлый ивановъ-день минуло девятнадцать лтъ, какъ я кончилъ эту работу!

— Да, правда, только девятнадцать лтъ! Мн казалось больше. Впрочемъ, домикъ крпко выстроенъ, въ немъ мало найдется починокъ. Не хочешь ли взяться за нихъ?

— Если есть починки, почему не такъ! Эта работа стоила мн въ свое время много хлопотъ. Сколько разъ я глядлъ на ваши проклятыя картинки, чтобъ сдлать его похожимъ.

— Это твое мастерское произведеніе, оно тебя занимало.

— Да, бывали дни, когда очень занимало, я даже становился болнъ отъ этого, но когда вы еще проходили и говорили мн: ‘Жанъ, это не такъ, ты ошибаешься…’ чортъ возьми! то-то вы сердили меня!

— Ты сердился и чуть не прогонялъ меня!

— И въ то время вы все мн спускали. Я ни за что бы не поврил, что, имвъ столько терпнья со мною въ-продолженіе такого долгаго времени, вы вдругъ разсердитесь на меня и не скажете даже за что. Ну, что же теперь надо длать въ деревянномъ домик?

— Одна дверь перестала затворяться.

— Дерево осло. Когда мн прійдти?

— Завтра. Затмъ-то ты и ночуешь у меня, погода такая дурная, что теб нечего возвращаться ныньче въ Гаржилесъ.

— Правда, темно хоть глаза выколи. Смотрите, куда вы идете: тутъ ровъ! Но какъ бы ни была дурна погода, я все-таки пойду ночевать дома.

— Такъ у тебя есть важныя дла?

— Да… Я хочу повидаться съ моимъ Эмилемъ Кардонне, мн надо кое-что сказать ему.

— Эмилю? Ты видлъ его сегодня?

— Нтъ, я ушелъ изъ селенія такъ рано, что мн было некогда имъ заниматься. Еслибъ вы были не такой чудакъ, можно бы это разсказать вамъ, потому-что сущность его исторіи вы знаете.

— Не думаю, чтобъ онъ имлъ отъ меня секреты, но если онъ теб доврилъ что-нибудь больше нежели мн, я не хочу знать.

— Не безпокойтесь, я тоже не хочу сказать.

— И не можешь даже дать мн встей о немъ? Я за него очень безпокоюсь. Я надялся видть его ныньче и вышелъ-было именно для того, чтобъ его встртить.

— А! коли такъ, теперь понимаю, почему вы, никогда не выходя изъ своего парка, зашли такъ далеко. Но вы напрасно шли по лугамъ. Они перескаются ручьями не очень-то мелкими, такъ-что я теперь самъ не знаю, куда мы попали. Экой ливень, тысяча мильйоновъ чертей! точнёхонько такая погода, какъ была въ тотъ вечеръ, когда Эмиль пріхалъ въ нашу сторону. Я встртилъ его подъ однимъ большимъ камнемъ, куда онъ пріютился, и тогда не догадывался, что найду въ немъ друга, настоящаго человка, сущій кладъ.

— Такъ ты очень привязанъ къ нему? Онъ часто заговаривалъ со мною о теб…

— А вы не хотли слушать? Я думаю, что такъ. Да, онъ такой же человкъ, какъ вы, не горде васъ въ душ, и также готовъ отдать жизнь и кошелекъ для несчастныхъ. Только онъ не сердится по пустякамъ, и коли сказалъ кому доброе слово, тому нечего бояться, чтобъ онъ вытянулъ его палкой по спин.

— О! я знаю, что онъ гораздо лучше и особенно ласкове меня! Если увидишь его ныньче вечеромъ или завтра утромъ, принеси мн отъ него извстіе, скажи, чтобъ онъ побывалъ у меня, я мучусь его горемъ.

— И я тоже, но у меня есть надежда получше его и вашей. Впрочемъ, еслибъ я былъ такъ богатъ, какъ вы…

— Что бы ты сдлалъ?

— Не знаю, но деньги все уладятъ съ людьми такого сорта, какъ старикъ Кардонне. Что бы вамъ заманить его въ какую-нибудь выгодную сдлку и пожертвовать нсколько сотенъ тысячъ франковъ, — вамъ, у котораго есть три или четыре мильйона денегъ и нтъ дтей! Вдь онъ не такъ богатъ, какъ кажется съ виду! Можетъ-быть, онъ длаетъ себ доходъ больше вашего, но капиталъ его не больно великъ, сколько мн сдается!

— Такъ ты совтовалъ бы купить у него свободу его сына?

— Есть люди, которые никогда не даютъ даромъ и продаютъ то, что они должны… Но, чортъ побери! мы попали въ прудъ! Стойте, стойте! это не земля, а вода, мы взяли слишкомъ-вправо, и однакожь, мы не пьяны. Какъ же намъ выбраться отсюда?

— Не знаю. Давно ужь мы идемъ, пора бы прійдти въ Буагибо.

— Погодите, погодите! я опознаюсь, отвчалъ плотникъ.— Вотъ за нами свтитъ огонёкъ подл толстаго дерева… подождемъ молніи, глядите хорошенько… вотъ она: такъ и есть. Это домикъ тётки Марло. Чортъ возьми! Тамъ больные, двое дтей — въ гнилой горячк, говорятъ! Все равно, она добрая женщина, и притомъ на всхъ вашихъ земляхъ вы можете смло надяться хорошаго пріема.

— Да, эта женщина моя наемница, если не ошибаюсь.

— И платитъ вамъ и мало, и рдко, я думаю! Пойдемте, дайте мн свою руку.

— Я не зналъ, что у нея больныя дти, сказалъ маркизъ, входя на дворъ хижины.

— Гд жь вамъ знать! вы не выходите изъ дома, и никогда не бываете такъ далеко. Но другіе позаботились объ этомъ, видите: вотъ одноколка съ лошадью, знакомыя мн, это намъ пригодится.

— Что же это за дама? сказалъ маркизъ, глядя въ окно хижины.

— Разв вы не знаете ея? сказалъ плотникъ въ волненіи.

— Не помню, чтобъ когда-нибудь видлъ, отвчалъ г-въ Буагибо, разсматривая пристальне внутренность домика.— Врно какая-нибудь человколюбивая особа, которая исполняетъ при несчастныхъ долгъ, пренебреженный мною.

— Это сестра кюзьйонскаго священника, возразилъ Жанъ Жапплу:— добродтельная душа, молодая вдова очень-человколюбивая, какъ вы говорите. Погодите, я предупрежу ее о вашемъ приход, потому-что знаю ее: она немножко застнчива…

Онъ вбжалъ въ хижину, шепнулъ проворно нсколько словъ на ухо старой женщин и Жильберт, которую сейчасъ преобразилъ въ сестру священника, потомъ явился за г-немъ Буагибо и ввелъ его, говоря:

— Пожалуйте, маркизъ, пожалуйте! Вы никого не потревожите. Больнымъ лучше, и вы найдете тутъ добрый огонекъ, обсушитесь.

VII.
Нечаянный ужинъ.

Погода ли была очень-дурна, или маркизъ безсознательно подчинялся какому-то таинственному вліянію, только онъ ршился на подвигъ, т. е. на встрчу съ незнакомой особой. Онъ вошелъ, и, поклонившись мнимой вдов съ робкой вжливостью, подошелъ къ огню, куда старуха поспшила кинуть новаго хвороста, разсыпаясь въ сожалніяхъ на-счетъ измокшей одежды ея стараго господина.

— Ахъ, батюшки! возможно ли? какъ вы перемокли, господинъ маркизъ! Право, я не узнала бы васъ, еслибъ Жанъ не предупредилъ. Погрйтесь, погрйтесь, баринъ, въ ваши лта этакъ долго ли простудиться до смерти!

Думая оказать услужливость и внимательность своими зловщими опасеніями, добрая женщина, въ-попыхахъ отъ необыковенности подобнаго визита, чуть не сожгла своего камина.

— Нтъ, моя любезная, сказалъ маркизъ:— я очень-плотно одтъ, и едва чувствую дождь…

— О! еще бы вамъ не быть хорошо-одтымъ! подхватила она, думая сдлать ему лестный комплиментъ:— слава Богу, у васъ есть средства хорошо одваться!..

— Не въ томъ дло, возразилъ маркизъ: — я хотлъ сказать, чтобъ вы не тревожились столько и не покидали своихъ больныхъ для меня. Мн здсь очень-хорошо, а жизнь такого старика, какъ я, не столь дорога, какъ жизнь дтей. Давно ли они больны?

— Дв недли, сударь. Но опасность миновалась, слава Богу!

— Зачмъ же, когда у васъ есть больные, не пришли вы ко мн?

— О! какъ можно! я не посмла бы. Я боялась бы досадить вамъ. Мы люди простые, складно говорить не умемъ, а просить совстимся.

— Я бы самъ долженъ освдомляться о вашихъ бдахъ, сказалъ маркизъ со вздохомъ: — и вижу, что души боле-дятельныя и боле-сострадательныя длаютъ это вмсто меня!

Жильберта держалась въ глубин комнатки. Онмвъ отъ испуга и не смя согласиться на уловку плотника, она старалась укрываться за грубыми занавсами постели, гд лежалъ младшій изъ дтей. Она желала избжать всякаго разговора, и, сама приготовляя теплое питье, прятала свое лицо отворачиваясь къ стн, и издергивала свою маленькую шаль на плечи. Косынка изъ грубаго чернаго кружева, подвязанная подъ шею, закрывала, или по-крайней-мр потемняла золотистость волосъ ея, которые маркизъ могъ бы узнать, если когда-нибудь замтилъ ихъ цвтъ и пышность. Но только два раза г-нъ Буагибо встрчалъ Жильберту подъ руку съ отцомъ. Онъ издали узнавалъ г-на Антуана и отворачивался въ сторону. Еслибъ онъ принужденъ былъ сойдтись съ нимъ лицомъ-къ-лицу, онъ зажмурился бы, чтобъ не увидть страшныхъ чертъ этой двушки. Такимъ-образомъ, онъ не имлъ ни малйшаго понятія объ ея наружности, физіономіи и манерахъ.

Жанъ умлъ солгать такъ удачно и такъ твердо, что маркизу не приходило въ голову сомнваться. Фигура Сильвена Шарассона, свернувшагося какъ кошка у камина и крпко заснувшаго, могла быть не столько ему незнакома, потому-что шатобрёнскій пажъ, отчаянный мародёръ по природ, вроятно, множество разъ бывалъ имъ заставаемъ около заборовъ въ упражненіи надъ деревьями, покрытыми плодами, но маркизъ такъ мало длалъ вопросовъ, прилагалъ напротивъ такое тщательное стараніе ничего не видать и ничего не знать изъ того, что переходило за стну его парка, что отнюдь не зналъ ни имени, ни званія этого мальчика.

Такимъ-образомъ, не питая ни малйшей недоврчивости, и еще, въ-слдствіе нравственнаго и физическаго волненія, испытаннаго въ тотъ вечеръ, чувствуя себя наклонне обыкновеннаго къ общительности, онъ отважился слдовать взорами за движеніями человколюбивой дамы, и даже подойдти къ ней съ кой-какими вопросами на-счетъ больныхъ ея. Немножко-дикая скромность этой утшительницы бдныхъ внушала ему особенное почтеніе, и онъ находилъ весьма-благороднымъ и порядочнымъ, что, отнюдь не думая величаться передъ нимъ своими добрыми длами, она, казалось, была смущена и недовольна тмъ, что ее застали при отправленіи должности сестры милосердія.

Жильоерта до того боялась быть узнанною, что не смла подать звука своего голоса, и, какъ-будто органъ ея не былъ столь же незнакомъ маркизу, какъ и лицо, ожидала, чтобъ крестьянка отвчала за нее на вопросы. Но Жанъ, опасавшійся, что старуха не съуметъ съиграть свою роль и измнитъ, по неловкости, инкогниту Жильбергы, всегда совался впередъ и отталкивалъ ее къ камину, длая ей страшные глаза всякій разъ, какъ маркизъ отворачивался въ сторону. Тётка Марло, дрожа отъ страха и не понимая, что у нея происходитъ, не знала, кого слушать, и молила Бога, чтобъ съ прекращеніемъ дождя могла освободиться отъ новыхъ гостей.

Наконецъ, Жильберта, нсколько ободренная ласковымъ голосомъ и вжливыми манерами маркиза, осмлилась отвчать ему, и, какъ онъ все винилъ себя въ небрежности, сказала:

— Я слышала, сударь, что вы очень-слабаго здоровья и много читаете. Понятно, что ваши занятія не позволяютъ вамъ исполнять такія разнообразныя обязанности. Мн нечего лучше длать, и я живу такъ близко отсюда, что съ моей стороны не велика заслуга навшать больныхъ нашего прихода.

Она взглянула при этихъ послднихъ словахъ на плотника, какъ-будто давая ему замтить, что наконецъ вошла въ характеръ своей роли, и Жанъ, чтобъ придать больше вса ея набожной фраз, поспшилъ прибавить:

— Сверхъ-того, это необходимость и долгъ званія. Кому же стараться о бдныхъ, какъ не сестр священника?

— Я бы нсколько помирился съ своей совстью, сказалъ маркизъ:— еслибъ вы, сударыня, согласились адресоваться ко мн, когда мн случится не знать или забыть свои обязанности. Чего не сдлаетъ мое усердіе, то замнялось бы по-крайней-мр моею доброю волею, и между-тмъ, какъ на васъ оставалась бы благороднйшая и труднйшая должность лично ухаживать за больными, я могъ бы деньгами пополнять слишкомъ-ограниченныя средства священника. Дайте мн слово принять меня въ участники своихъ добрыхъ длъ, умоляю васъ, сударыня, или, если вамъ не угодно сдлать мн эту честь, прикажите всмъ своимъ бднымъ обращаться ко мн. Простая рекомендація отъ васъ сдлаетъ мн ихъ священными.

— Я знаю, что они не имютъ въ этомъ нужды, господинъ маркизъ, отвчала Жильберта.— Знаю, что вы помогаете имъ гораздо-больше, нежели я въ силахъ помогать.

— Однако вы видите, что совсмъ-нтъ, я попалъ сюда случайно, а вы пріхали нарочно.

— Я также не угадала, что они имли во мн надобность, отвчала Жильберта.— Эта бдная женщина сама пришла за мною, иначе, я точно также ни о чемъ бы не знала.

— Напрасно вы хотите уменьшить свою заслугу, чтобъ ослабить вину мою. За вами приходятъ, а ко мн не смютъ обратиться, вотъ гд мое осужденіе и ваша честь.

— Чортъ возьми, Жильберточка! сказалъ плотникъ, отведши въ сторону двушку:— мн сдается, что вы творите чудеса и, пожалуй, сдлали бы ручнымъ стараго Филипа, еслибъ захотли попытаться. Ну, нешто! какъ говоритъ Жанилла, — дло идетъ на ладъ, и если вы будете поступать и говорить по-моему, ручаюсь, вы помирите его съ отцомъ своимъ.

— О, еслибъ я могла! Но, увы! батюшка взялъ съ меня слово, даже клятву, никогда не стараться объ этомъ.

— А самъ однако умеръ бы отъ радости, еслибъ это удалось! Видите, если онъ взялъ съ васъ слово, то потому, что считалъ невозможнымъ очень-возможное теперь… не завтра, можетъ-быть, а именно ныншній вечеръ! Надо ковать желзо, пока горячо, а вы видите, какая сдлалась чудесная перемна, мы съ нимъ пришли сюда вмст, и онъ разговариваетъ со мною по-пріятельски.

— Какъ же сдлалось такое чудо?

— Трость на моей спин сдлала это чудо, посл я разскажу вамъ. А покамстъ, старайтесь быть любезны, немножко смлы, замысловаты, словомъ, походите во всемъ ныншній вечеръ на вашего друга Жана. Слушайте, я начинаю!

Быстро отвернувшись отъ двушки, Жанъ подошелъ къ старику.

— Знаете ли, сказалъ онъ:— о чемъ эта добрая дама говорила со мною на-ухо? Она непремнно хочетъ довезти васъ домой въ своемъ экипаж. Ну! г-нъ Буагибо, вы не можете отказать дам, ина говоритъ, что дороги очень-испорчены и вамъ нельзя идти пшкомъ, вы очень измокли и не можете дожидаться здсь своего экипажа, у нея кабріолетъ съ доброй лошадкою, настоящей священничьей кобылицею, которую ничмъ не разсердишь и не испугаешь, и которая бжитъ довольно-скоро, когда рука нелнива и на кнут есть хвостикъ. Черезъ четверть часа вы будете дома, тогда-какъ пшкомъ вамъ надо добрый часъ тащиться по грязи и по каменьямъ.

Господинъ Буагибо разсыпался въ искренней благодарности передъ прекрасною вдовою и не хотлъ принять ея предложенія, но Жильберта сама настаивала съ непобдимой прелестью.

— Умоляю васъ, господинъ маркизъ, сказала она, обративъ на него свои прекрасные глаза, еще неуспокоенные отъ испуга, какъ глаза голубки, не совсмъ сдлавшейся ручною: — не огорчайте меня отказомъ, мой экипажъ некрасивъ, бденъ и загрязненъ, лошадь моя также, но и одноколка и лошадь покойны. Я хорошо умвю править, а Жань проводитъ меня домой.

— Но эта поздка слишкомъ задержитъ васъ, сказалъ маркизъ: — дома станутъ объ васъ безпокоиться.

— Ничего! подхватилъ Жанъ: — вотъ пажъ священника, который прислуживаетъ ему за обдней и звонитъ въ колоколъ, шалунъ съ твердыми ногами, бойкими глазами, которому, какъ лягушк, вода ни по чемъ. У него на лапахъ дубовые башмачки потверже вашихъ, и въ Кюзьйонъ онъ пойдетъ такъ же проворно, какъ пила въ сосновую тесницу. Онъ скажетъ, чтобъ не безпокоились, что сестрица священника съ добрыми людьми, что старикъ Жанъ проводитъ ее домой, и все тутъ! Слушай ты, разиня, сказалъ онъ Шарассону, который звалъ во весь ротъ и глядлъ съ остолбенлымъ видомъ на г-на Буагибо: — поди-ко, я провтрю тебя на вольномъ воздух и выведу на дорогу.

Онъ вытащилъ Сильвена почти на рукахъ за нсколько шаговъ отъ хижины, накинулъ ему на плечи свой кожаный фартукъ, и, дергая его немножко-крпко за уши, чтобъ тверже впечатлть свои слова въ памяти, сказалъ:

— Бги въ Шатобрёнъ и скажи г-ну Антуану, что Жильберта похала со мною въ Буагибо, пусть онъ не безпокоится: у насъ все благополучно, и что, еслибъ даже она не ночевала дома, ему нбчего тревожиться. Слышалъ? понимаешь?

— Слышать-то слышу, только не понимаю, отвчалъ Сильвёнъ.— Пустите ли вы мои уши, старый негодяй Жанъ?

— Я еще теб вытяну ихъ, если ты будешь разсуждать, а коли худо исполнишь мое порученіе, завтра совсмъ ихъ оборву.

— Хорошо, будетъ, пустите меня.

— Если заиграешься дорогою, бда теб!

— Вотъ еще! такова погода, чтобъ играть!

— А если потеряешь у меня фартукъ!..

— Не бойсь, что я за дуракъ, съ фартукомъ мн же лучше!

Мальчикъ пустился бгомъ къ развалинамъ, находя въ потьмахъ дорогу кошачьимъ инстинктомъ.

— Теперь, сказалъ Жанъ, выводя старую кобылу съ тачкою изъ-подъ навса:— поговоримъ съ тобою, бравая Лантерна! А! мосьё Сакрипанъ, не гнвайтесь, это я! Вы провожали свою молодую госпожу,— прекрасно, но маркизъ не смотритъ только на людей: на собакъ онъ не боится глядть и можетъ узнать васъ. Не угодно ли отправляться въ-слдъ за вашимъ пріятелемъ Шарассономъ? Очень-жалъ, что вы воротитесь домой пшкомъ.

Вытянувъ пару плотныхъ ударовъ кнутомъ бдному животному, онъ принудилъ его пуститься бгомъ по слдамъ Сильвена.

— Пожалуйте, маркизъ, я жду васъ! закричалъ плотникъ.

Побжденный настояніями Жильберты, маркизъ вошелъ въ сидлку, помстившись промежду двушкой и Жаномъ Жапплу.

Звзды небесныя не видали этого страннаго сближенія, потому-что густыя тучи закрывали ликъ ихъ, а тётка Марло, единственная свидтельница такого неслыханнаго приключенія, была такъ озабочена, что не могла предаваться долгимъ толкованіямъ. Маркизъ опустилъ ей въ руку кошелекъ, выходя за порогъ ея домика, и она провела остатокъ ночи, считая красивые экю, заключавшіеся въ кошельк, ухаживая за дтьми и приговаривая:

— То-то милая двица, она принесла намъ счастье!

Маркизъ взялъ возжи, не желая допустить, чтобъ его любезная спутница сама трудилась править. Жанъ вооружился кнутомъ, чтобъ дюжей рукою поощрять усердіе бдной Лантерны.

Жильберта, которую Жанилла, въ опасеніи грозы, снабдила широкимъ зонтикомъ и старымъ отцовскимъ плащомъ, отпуская на привычное отправленіе человколюбивыхъ обязанностей, занялась тмъ, чтобъ предохранять отъ дождя своихъ спутвиковъ, и какъ втеръ оспоривалъ у ней плащъ, то она одной рукою прикрыла плащемъ плеча маркиза, а другою держала изъ всхъ силъ зонтикъ, защищая голову старика съ дтской заботливостью. Маркизъ былъ такъ тронутъ этою великодушною внимательностью, что забылъ всю свою робость и выразилъ егі благодарность въ самыхъ нжныхъ словахъ, какія только почтеніе позволяло ему. Жильберта трепетала при мысли, что съ минуты на минуту эта симпатія могла превратиться въ ярость, а старый Жанъ посмивался тайкомъ, поручая все на волю Провиднія.

Хотя было не позже девяти часовъ вечера, въ замк Буагибо вс спали, когда пріхали туда ваши путешественники. Никогда никто, кром стараго Мартена, не занимался господиномъ по закат солнца, и въ этотъ вечеръ Мартенъ, заперевъ паркъ, когда маркизъ ушелъ въ свою сырню, вовсе не подозрвалъ, что баринъ вышелъ и рыскалъ по полямъ подъ дождемъ и молніею, въ сопровожденіи стараго плотника и молоденькой двушки.

Жану не очень-то хотлось възжать въ замокъ съ Жильбертоіо, ибо невозможно было, чтобъ, живя такъ близко отъ Шатобрёна, если не вс, то хоть нкоторые изъ слугъ не знали въ лицо прекрасной двушки, и первое восклицаніе ихъ открыло бы истину.

Между-тмъ, дождь все шелъ, и не было никакой порядочной причины высадить у наружныхъ воротъ маркиза или Жильберту, тмъ-боле, что господинъ Буагибо ршительно требовалъ, чтобъ его спутники вошли къ нему въ домъ подождать у комелька окончанія такого упорнаго и холоднаго дождя. Впрочемъ, Жану смертельно хотлось воспользоваться этимъ предлогомъ, чтобъ продлить сближеніе, но Жильберта со страхомъ отказывалась войдти въ мрачный замокъ Буагибо: несомннно было, что это дло опасное…

Къ-счастію, эксцентрическія привычки маркиза сдлали ему невозможнымъ попасть въ замокъ. Напрасно нсколько разъ звонилъ онъ въ колоколъ: втеръ яростно вылъ и далеко относилъ звонъ. Ни одинъ слуга, ни одна служанка не проводили ночи въ этой части зданія, гд систематически царствовало страшное уединеніе, что жь до стараго Мартена, составлявшаго единственное исключеніе изъ правила, глухота мшала ему слышать и колоколъ и грозу.

Господинъ Буагибо былъ очень-огорченъ, что не могъ оказать гостепріимства, къ которому все его обязывало, и сильно досадовалъ на себя, что не предвидлъ случившагося. Гнвъ его готовъ былъ снова вспыхнуть и обратиться на стараго Мартена, который ложился спать съ закатомъ солнца. Но, вдругъ какъ-будто ршившись на что-то, онъ сказалъ:

— Видно, я долженъ отказаться отъ намренія войдти къ себ домой, безъ пушекъ, которыми бы могъ я взять свой замокъ приступомъ, не разбужу я никого, но если вы, сударыня, не боитесь постить келлью отшельника, у меня есть другой домъ, отъ котораго ключъ всегда при мн, и тамъ мы найдемъ все нужное, чтобъ отдохнуть и согрться.

Съ этими словами, онъ повернулъ лошадь на дорогу къ парку, сошелъ у ршетки, самъ отперъ ее и ввелъ одноколку, ведя подъ уздцы Лантерну, между-тмъ, какъ Жанъ пожималъ руку дрожащей Жильберты, ободряя ее отважиться на приключеніе.

— Убей меня Богъ! сказалъ онъ ей шопотомъ: — онъ ведетъ насъ въ свой деревянный домъ, гд всякую ночь вызываетъ чорта. Не бойся, Жильберта, я съ тобою, и ныньче-то мы ужь выживемъ отсюда сатану.

Господинъ Буагибо, заперевъ за собою ршетку парка, веллъ плотнику вести лошадь и слдовать за нимъ до строеньица въ родъ садовничьяго сарая, гд Эмиль часто ставилъ своего Воронка, когда прізжалъ или намревался поздно ухать, пока Жанъ занимался устанавливаніемъ подъ крышу бдной Лантерны и тачки г. Антуана, маркизъ подалъ руку Жильбертъ.

— Очень-жаль, сказалъ онъ:— что принуждаю васъ пройдти нсколько шаговъ по песку, но вы не успете промочить обувь, потому-что моя пустынька здсь близёхонько, вотъ за этими скалами.

Жильберта дрожала всмъ тломъ, входя въ сырню съ страннымъ старикомъ, котораго всегда считала помшаннымъ и который велъ ее въ потьмахъ. Однакожь, она нсколько ободрилась, когда онъ отворилъ вторую дверь и когда она увидла корридоръ, освщенный лампою, которая поставлена была въ ниши, убранной цвтами. Это жилище, несмотря на свою деревенскую наружность и стиль, изящное и комфортное, понравилось ей чрезвычайно, и молодое воображеніе ея, страстное до поэтической простоты, какъ-будто очутилось въ одномъ изъ тихъ дворцовъ, которые она множество разъ видала во сн.

Съ-тхъ-поръ, какъ Эмиль получилъ доступъ въ таинственный домикъ, тамъ произошли значительныя улучшенія. Онъ представилъ старику, что стоическія привычки, которыми тотъ протестовалъ противъ собственнаго богатства, начинали становиться черезъ-чуръ суровы для его лтъ, и хотя г. Буагибо не страдалъ еще никакою важною немощью, однако сознавался, что сильно терплъ отъ холода въ ненастную пору. Эмиль самъ принесъ изъ стараго замка ковры, обои, плотные занавсы и спокойную мёбель, часто затоплялъ обширный каминъ, чтобъ умрять сырость дождливыхъ ночей, и маркизъ поддался удовольствію видть себя предметомъ попеченій, — удовольствію чисто-нравственному, въ которомъ онъ видлъ доказательство внимательной и нжной привязанности. Молодой человкъ также устроилъ и убралъ комнату, гд они съ старикомъ часто ужинали по вечерамъ. Онъ сдлалъ изъ нея родъ гостиной, и Жильберта съ восхищеніемъ, въ первый разъ отъ роду, чувствовала подъ ногами богатыя медвжьи шкуры и любовалась на мраморныхъ консоляхъ прекрасными вазами стариннаго севрскаго фарфора, съ самыми рдкими цвтами.

Каминъ, наполненный сухими сосновыми шишками, вспыхнулъ словно волшебствомъ, когда маркизъ кинулъ въ него зажженный листъ бумаги, и восковыя свчи, отражаясь въ зеркал съ дубовой рамою, изогнутой и странно-вырзанной, скоро наполнили комнату сіяніемъ, ослпительнымъ для глазъ двушки, привыкшей къ свту маленькой лампы, куда Жанилла бережливо подливала масла.

Господинъ Буагибо, первый разъ въ жизни, употребилъ нкоторое кокетство на пріемъ въ своей сырн такой милой гостьи. Онъ съ наивнымъ удовольствіемъ видлъ, какъ она разсматривала его цвты и любовалась ими, и общалъ, что завтра же пришлетъ ей вс ихъ черенки и смена на подновленіе священническаго сада. Возвратясь на минуту къ живости молодыхъ лтъ, онъ ходилъ во вс стороны за разными рдкими бездлушками, которыя привезъ изъ своего путешествія по Швейцаріи, и предлагалъ ихъ ей съ простосердечной радостью, когда же она, красня, отказывалась принять ихъ, онъ схватилъ корзинку, въ которой она привезла сиропы и варенья больнымъ своимъ, и наполнилъ ее хорошенькими деревянными вещицами, рзанными во Фрейбург, образчиками горнаго хрусталя, агатами и сердоликами, ограненными въ печатки и перстни, наконецъ, всми сортами цвтовъ, находившихся въ вазахъ, связавъ ихъ какъ умлъ искусне въ огромный букетъ.

Трогательная грація, съ которою Жильберта въ смущеніи благодарила старика, ея наивные вопросы о путешествіи въ Швейцарію, о которомъ г-нъ Буагибо сохранялъ восторженное воспоминаніе (выражавшееся немножко-классическимй терминами), участіе, съ какимъ она его слушала, ея умныя замчанія, когда она усовала ободриться, очаровательный звукъ ея голоса, изящество ея простыхъ и натуральныхъ манеръ, отсутствіе кокетства и смсь страха съ увлеченіемъ, разлитая въ ея осанк и чертахъ и придававшая красот ея характеръ еще плнительне обыкновеннаго, ея одушевленный цвтъ лица, глаза, увлаженные усталостью и волненіемъ, грудь, стсняемая страннымъ томленіемъ, ангельская улыбка, какъ-будто молившая о помилованіи или защит,— все это такъ живо проникло маркиза и такъ быстро овладло имъ, что онъ вдругъ почувствовалъ себя влюбленнымъ до глубины души,— влюбленнымъ свято, не позорнымъ посяганіемъ старика на юность и красоту, но родительской любовью къ чистому, прелестному дитяти. Когда плотникъ пришелъ къ нимъ, самъ ослпленный и очарованный удовольствіемъ, что очутился въ такой свтлой и теплой комнат, онъ едва врилъ ушамъ, слыша, что г. Буагибо говорилъ Жильберт:

— Подвиньте ноги къ камину, милое дитя мое, я боюсь, чтобъ вы не простудились ныншній вечеръ, въ жизнь не простилъ бы я себ этого!

Увлекаемый необычайною внимательностью, маркизъ обратился къ плотнику, протянулъ-ему руку и сказалъ:

— Поди и ты сюда, присядь съ нами у огня.— Бдный Жанъ! ты былъ едва одтъ и промокъ до костей! Опять таки моя же вина, еслибъ ты не пошелъ провожать меня, ты ушелъ бы на ферму и былъ бы тамъ до-сихъ-поръ, пуще всего ты поужиналъ бы, вдь ты еще ничего не лъ!.. Какъ бы мн накормить тебя? я увренъ, что ты до смерти голоденъ!

— Да, правду сказать, г-нъ Буагибо, отвчалъ плотникъ, усмхаясь и ворочая свои саботы въ горячей зол: — мн ни по чемъ дождь, по голодъ — не свой братъ. Вашъ деревянный домикъ сдлался чертовски-хорошъ съ-тхъ-поръ, какъ я не бывалъ въ немъ, но еслибъ нашелся кусокъ хлба въ которомъ-нибудь изъ этихъ шкаповъ, куда я когда-то вставлялъ полки… они показались бы мн еще лучше. Съ полудня до сумерекъ я рубилъ во всю голову, и теперь я слабе мухи!

— Ахъ! да-бишь! вскричалъ г-нъ Буагибо, — вдь я также не ужиналъ, я совсмъ забылъ объ этомъ, а здсь должно быть приготовлено что-нибудь, только не знаю гд. Поищемъ, Жанъ, поищемъ и найдемъ!

— Стучите и отворится вамъ! весело сказалъ плотникъ, дергая за ручку внутренней двери.

— Не тамъ, Жанъ! сказалъ живо маркизъ, — тамъ нтъ ничего, кром книгъ.

— А! такъ эта-то дверь испортилась! подхватилъ Жанъ:— сама попала подъ руку. Завтра мы поправимъ ее, надо только немножко подстрогать дерево на верху, чтобъ задвижка приходилась. Такъ вашъ старый Мартенъ и этого-то не уметъ сдлать? Правда, онъ всегда бывалъ неловокъ и недогадливъ!

Будучи одинъ сильне обоихъ стариковъ, Жанъ притворилъ дверь, не искушаясь ни малйшимъ любопытствомъ, и маркизъ былъ ему благодаренъ за эту безпечность, потому-что пристально и съ нкоторымъ безпокойствомъ наблюдалъ за нимъ, пока онъ держался за ручку.

— Обыкновенно здсь бываетъ столикъ совершенно-накрытый, возразилъ г-нъ Буагибо: — не понимаю, куда онъ двался, разв Мартенъ позабылъ обо мн ныншній вечеръ!

— О! если только вы не перевели ихъ, старые часы его мозга ходили исправно, сказалъ плотникъ, съ удовольствіемъ припоминавшій вс подробности быта маркиза, нкогда столь знакомыя ему: — что тутъ такое за ширмами? Вотъ оно! Сдается, вещи лакомыя и питательныя!

Отодвинувъ ширмы, онъ вытащилъ столикъ съ жареною курицей, блымъ хлбомъ, тарелкою земляники и бутылкою бордосскаго вина.

— Прекрасное угощеніе для дамы, г-нъ Буагибо!

— О! еслибъ только ей угодно было принять мою маленькую закуску! сказалъ маркизъ, подкатывая столикъ къ Жильберт.

— Отъ-чего жь нтъ? еще бы! сказалъ Жанъ, подшучивая.— Бьюсь объ закладъ, что ея добрая душа подумала о другихъ прежде, чмъ о питаніи собственнаго тла. Видите, она отвдаетъ землянички, вы, г-нъ Буагибо, возьмете на свою долю это блое мясо, а я ужь удовольствуюсь мяконькимъ хлбномъ да этимъ темнымъ виномъ.

— Мы будемъ ужинать, какъ должны бы сть вс люди, отвчалъ маркизъ: — всякій по своему аппетиту, и опытъ, я увренъ, покажетъ намъ, что слишкомъ-большая доля, приготовленная одному, будетъ достаточна для нсколькихъ. Сдлайте милость, сударыня, доставьте мн счастіе угостить васъ.

— Мн вовсе не хочется сть, сказала Жильберта, которая уже нсколько дней была такъ разстроена и неспокойна, что не могла сохранять аппетита: — но, чтобъ заохотигь обоихъ васъ ужинать, я также отвдаю чего-нибудь.

Г-нъ Буагибо слъ подл нея и усердно подчивалъ. Жанъ отговорился тмъ, что очень загрязнился и считаетъ неприличнымъ сидть рядомъ съ ними, когда же маркизъ началъ настаивать, онъ признался, что находилъ очень-неловкимъ сидть на такихъ мягкихъ и низкихъ стульяхъ, выдвинулъ деревянную скамью, уцлвшую отъ прежней деревенской мебели, и, усвшись подъ навсомъ камина, чтобъ высушиться съ ногъ до головы, принялся сть съ большой охотою. Его доля была очень-изобильна, потому-что Жильберта только отвдала земляники, а маркизъ отличался примрной воздержностью. Притомъ, еслибъ даже маркизъ чувствовалъ аппетитъ больше обыкновеннаго, то съ радостью отказалъ бы себь въ пользу человка, котораго за два часа передъ тмъ ударилъ, и который прощалъ ему съ такимъ чистосердечіемъ.

Крестьянинъ обыкновенно стъ медленно и молча: для него да не есть удовлетвореніе прихотливой и бглой потребности, а родъ торжественнаго дла, ибо часъ ды въ то же время есть часъ отдыха отъ дневныхъ работъ и размышленія. Жапплу сдлался очень-степененъ, методически отрзывая хлбъ крошечными ломтиками и посматривая на сосновыя шишки, пылавшія въ камин. Г-нъ Буагибо почти истощилъ съ Жильбертою все, о чемъ можно разговаривать съ незнакомой особою, и также впалъ въ свой обычный лаконизмъ, а Жильберта, изнуренная нсколькими ночами безсонницы и слезъ, почувствовала, что теплота огня, смнивъ холодъ грозы, повергала ее въ неодолимое усыпленіе. Она боролась сколько могла, но бдняжка, такъ же какъ и другъ ея плотникъ, не привыкла къ мягкимъ кресламъ, мховымъ коврамъ и блеску восковыхъ свчь. Усиливаясь отвчать и улыбаться на слова маркиза, становившіяся боле и боле рдкими, она словно подчинилась вліянію магнетизма, прекрасная голова ея нечувствительно прислонилась къ спинк креселъ, стройная ножка протянулась къ камину, и ровное, чистое дыханіе вдругъ обнаружило ршительную побду сна надъ ея волею.

Г-нъ Буагибо, видя, что плотникъ погрузился въ родъ самоуглубленія, началъ вглядываться въ черты Жильберты пристальне, нежели до-тихъ-поръ осмливался, и какая-то дрожь овладла имъ, когда подъ черной сткою, полуспавшей съ головы ея, увидлъ онъ роскошные блестящіе, русые волосы. Но плотникъ вывелъ его изъ созерцанія, сказавъ ему тихимъ голосомъ:

— Г-нъ Буагибо, бьюсь объ закладъ, что вы никакъ не ожидаете того, что я хочу вамъ сказать? Вглядитесь хорошенько въ эту миленькую даму, а потомъ я скажу вамъ, кто она такая!

Г-нъ Буагибо поблднлъ и уставилъ остолбенелые глаза на плотника.

VIII.
Неизвстность.

— Ну, что, г-нъ Буагибо? вглядлись ли вы? сказалъ плотникъ лукавымъ и довольнымъ тономъ: — отгадаете ли сами-по-себя, что васъ должно всего больше интересовать въ ней?

Маркизъ привскочилъ и тотчасъ же опять опустился на стулъ. Лучъ свта мелькнулъ наконецъ въ ум его, и его проницательность, столь долго обманываемая, вдругъ зашла дальше, нежели желалъ Жанъ. Онъ какъ-будто догадался и вскричалъ голосомъ исполненнымъ жестокаго негодованія:

— Теперь она не пробудетъ здсь ни минуты дольше!

Нечаянно-разбуженная, испуганная, Жильберта увидла передъ собою гнвное лицо маркиза, сочла себя пропавшею, и съ отчаяніемъ думая, что, вмсто сближенія отца съ г-мъ Буагибо, она послужитъ причиною еще сильнйшей вражды между ними, помышляла только о томъ, чтобъ взять всю вину на себя и испросить прощеніе г-ну Антуану. Упавъ на колни съ граціозностью цвтка, склоняющагося подъ втромъ бури, она схватила дрожащую руку маркиза, и, задыхаясь отъ волненія, опустила свою прелестную головку и прислонила къ рук старика чело, подернутое смертной блдностью.

— Эхъ! эхъ! сказалъ плотникъ, ухвативъ другую руку маркиза и сильно потрясая ее: — не грхъ ли вамъ, г-нъ Буагибо, испугать до такой степени это дитя? Или на васъ опять нашла хандра? Не-ужь-то, наконецъ, я долженъ буду разсердиться?

— Кто она? возразилъ маркизъ, силясь оттолкнуть Жильберту, но слишкомъ ослабвъ отъ судорожнаго сжатія всего существа своего: — скажи мн, кто она, я хочу знать!

— Вы ужь знаете, потому-что вамъ было сказано, отвчалъ Жанъ, пожимая плечами:— она бдная и неизвстная сестра сельскаго священника. Не отъ-того ли вы обходитесь съ нею такъ сурово? Или хотите, чтобъ она знала объ васъ то же, что я знаю? Опомнитесь, не показывайте ей своихъ недостатковъ, г-нъ Буагибо, видите, что вашъ злой видъ заставляетъ ее умирать со страха! Хороша манера принимать и угощать гостей у себя въ дом! Могла ли она ожидать этого, видвъ столько ласки отъ васъ? а всего-то хуже, что я не могу сказать ей, на кого вы сердитесь, потому-что самъ на этотъ разъ ничего не понимаю!

— Не знаю, сметесь вы надо мною, или нтъ, сказалъ маркизъ совершенно встревоженный: — но что вы хотли сейчасъ сказать мн?

— Одну вещь, которая принесла бы вамъ удовольствіе, но которой теперь не скажу, потому-что вы ужь не въ полномъ разсудк.

— Жанъ, говорите, объяснитесь, я не могу выносить этой неизвстности!

— Я также не могу ее выносить, сказала Жильберта, заливаясь слезами: — не знаю, Жанъ, что вы сказали или хотли сказать обо мн, не знаю, что здсь за положеніе мое, но оно невыносимо. Уйдемъ отсюда!

— Нтъ… нтъ… подхватилъ маркизъ съ нершительностью и стыдомъ: — на двор еще дождь, погода ужасная., я не пущу васъ.

— Хорошо, зачмъ же вы сейчасъ хотли прогнать ее? возразилъ Жанъ съ презрительнымъ спокойствіемъ: — кто пойметъ ваши капризы! Я отказываюсь понимать ихъ, и ухожу.

— Я не останусь здсь безъ васъ! вскричала Жильберта, бросаясь къ плотнику, который длалъ видъ, будто сбирается уйдти.

— Сударыня… извините, я не знаю, кто вы, сказалъ г-нъ Буагибо, остановивъ ее и удерживая также плотника: — сдлайте милость, выслушайте меня, и если вы чужды мрачному безпокойству, которое меня мучитъ въ эту минуту, простите мое волненіе, которое должно вамъ казаться очень-смшнымъ, но которое, поврьте, очень-тяжело! Я обязанъ объяснить вамъ его. Мн намекнули, что вы не та, за кого я васъ принималъ… что вы другая особа… которую я не хочу ни видть, ни знать… Боже мой! не знаю, какъ бы вамъ это сказать… Или вы вполн понимаете меня, или вовсе не можете понять…

— А! теперь я понимаю, наконецъ, сказалъ хитрый плотникъ: — и сейчасъ скажу, за васъ то, чего вамъ не удается объяснить… Мадамъ Роза, примолвилъ онъ, обращаясь къ Жильберт и смло называя ее именемъ сестры кюзьйонскаго священника: — врно, вы знаете двицу Жильберту де-Шатобрёнъ, вашу молоденькую сосдку? Ну, такъ вотъ! господинъ маркизъ за что-то очень сердитъ на нее, какъ видно, надо полагать, что она нанесла ему какую-нибудь тяжкую обиду, а какъ я сбирался молвить ему кой-что на-счетъ васъ съ г-мъ Эмилемъ…

— Что ты говоришь? вскричалъ маркизъ:— что Эмиль?..

— Не ваше дло, возразилъ Жанъ: — вы теперь ничего не узнаете, я говорю съ мадамъ Розой… Да, мадамъ Роза, г-нъ Буагибо не терпитъ двицу Жильберту, ему вообразилось, что вы — Жильберта, вотъ почему онъ хотлъ чуть не выкинуть васъ въ окно.

Жильберта чувствовала смертельное отвращеніе поддерживать эту странную и дерзкую шутку, въ-продолженіе нсколькихъ минутъ она была исполнена живой симпатіи къ маркизу, и упрекала себя за то, что злоупотребляла его заблужденіе и подвергала его волненіямъ, отъ которыхъ онъ по-видимому страдалъ столько же, сколько она сама. Она ршилась мало-по-малу вывести его изъ заблужденія, и поступить еще смле своего замысловатаго сообщника, подвергаясь слдствіямъ гнва г-на Буагибо.

— По крайней-мр, сказала она съ благородной увренностью: — въ томъ, что я слышу — для меня есть загадка. Не могу постичь, за что Жильберта Шатобрёнъ служитъ предметомъ отверженія для столь справедливаго и столь почтеинаго человка, какъ г-нъ Буагибо. Такъ-какъ я не знаю о ней ничего, что могло бы оправдать подобное отвращеніе, и какъ для меня важно знать, чего должно держаться на ея счетъ, то я покорнйше прошу г-на маркиза сказать мн все, что онъ знаетъ объ ней худаго, для того, по-крайней-мр, чтобъ она могла оправдаться передъ честными людьми, которые съ ней знакомы.

— Я желалъ бы, сказалъ маркизъ съ глубокимъ вздохомъ: — чтобъ имя Шатобрёна при мн не произносилось…

— Такъ это имя заклеймено позоромъ? возразила Жильберта съ порывомъ неодолимой гордости.

— Нтъ… нтъ… я совсмъ не говорю этого, отвчалъ маркизъ, котораго гнвъ такъ же быстро угасалъ, какъ воспламенялся.— Я не обвиняю никого, ни въ чемъ не упрекаю кого бы то ни было. Я въ ссор съ упоминаемой вами особой, не хочу, чтобъ со мной говорили о ней, и самъ также не говорю… зачмъ же предлагать мн безполезные вопросы?

— Безполезные вопросы! повторила Жильберта.— Напрасно вы считаете ихъ безполезными, г-нъ маркизъ. Очень-странно, что такой человкъ, какъ вы, въ ссор съ молоденькой двицей, которой онъ не знаетъ, никогда не видалъ, можетъ-быть… Значитъ, она сдлала какой-нибудь недостойный поступокъ, или сказала какое-нибудь слово противъ него, вотъ-что я желаю узнать и умоляю васъ сказать мн, для того, чтобъ, если Жильберта Шатобрёнъ не заслуживаетъ ни уваженія, ни вры, я остерегалась всякихъ сношеній съ такой опасной двушкой.

— Вотъ-что называется говорить! вскричалъ Жанъ, хлопая въ ладони.— Да! я также не прочь бы узнать, въ чемъ дло, потому-что какъ бы то ни было, эта Жильберта длала мн добро, поила, кормила меня, когда я бывалъ голоденъ, пряла шерсть мн на платье, когда мн было нечего надть. Я всегда видлъ ее сострадательною, кроткою, нжною къ родителямъ, примрно-честною двушкой! Теперь, если она виновата въ какомъ-нибудь безчестномъ поступк, я буду самъ себя стыдиться, что обязывался ей, и впередъ ничмъ не стану одолжаться.

— Ваши нелпыя объясненія подняли вс эти пустые толки! сказалъ маркизъ плотнику.— Откуда вы взяли такіе вздоры, какіе мн приписываете? Я въ ссор издавна съ отцомъ этой двушки, а не съ нею, я не знаю ея и не могу сказать о ней ничего, ршительно ничего…

— И, однакожь, вы прогнали бы ее отъ себя, еслибъ она осмлилась сюда явиться! сказала Жильберта, смотря на маркиза, котораго замшательство начинало совершенно успокоивать ее.

— Прогналъ бы?.. нтъ, я никого не прогоняю! отвчалъ онъ:— но мн показалось бы немножко-обиднымъ, немножко-страныымъ, еслибъ она вздумала бы прійдти сюда.

— А! а она много разъ думала объ этомъ, сказала Жильберта:— я это знаю, потому-что мн извстны ея мысли, я могу повторить вамъ то, что она говорила мн…

— Зачмъ же? сказалъ маркизъ, отворачиваясь:— стоитъ ли такъ долго заниматься порывомъ, которому я поддался не подумавъ? Я былъ бы въ отчаяніи, еслибъ слова мои поселили въ чьемъ-нибудь ум дурное мнніе объ этой двушк… Я не знаю ея, повторяю вамъ, и не могу упрекнуть ея ни въ чемъ. Одного только желаю, чтобъ слова мои не были повторяемы, искажаемы, преувеличиваемы… Слышите, Жанъ? вы беретесь толковать восклицанія, которыя у меня вырываются, и длаете это очень-дурно. Пожалуйста, если въ васъ есть какое-нибудь ко мн расположеніе, прибавилъ маркизъ съ горькимъ усиліемъ:— не произносите никогда моего имени въ Шатобрён, и не упоминайте обо мн ни по какому поводу. Васъ также, сударыня, прошу избавить меня отъ всякаго непрямаго соприкосновенія, отъ всякаго косвеннаго объясненія, — словомъ, отъ всякаго рода сношеній съ этой фамиліей, и если, для сохраненія спокойствія своего на этотъ счетъ, я долженъ остеречься отъ того, что было необдуманнаго въ моей вспыльчивости, то готовъ протестовать противъ всего, что могло бы въ моей мысли быть предосудительнаго для репутаціи и характера двицы Шатобрёнъ.

Маркизъ выговорилъ это съ мрною холодностью, которая возвратила ему все приличіе и достоинство его обыкновенной роли. Жильберта предпочла бы новый порывъ гнва, за которымъ могла бы надяться смягченія и слабости. Она не имла духа дальше настаивать, и, понимая по вдругъ-оледенвшимъ манерамъ маркиза, что была вполовину разгадана и что въ немъ зародилась непобдимая недоврчивость, почувствовала себя въ такомъ неловкомъ положеніи, что желала бы тотчасъ ухать, но Жанъ былъ отнюдь не доволенъ оборотомъ этого объясненія и ршился нанести послдній ударь.

— Хорошо, сказалъ онъ:— пусть будетъ, какъ угодно г-ну Буагибо. Онъ добръ и справедливъ по сердцу, мадамъ Роза, перестанемъ же тревожить его, подемъ домой! Но напередъ, я желалъ бы, чтобъ вы съ нимъ объяснились иначе… Ну, будьте пооткровенне! Вы закраснетесь, забраните меня, заплачете, можетъ-быть… Но я знаю, что длаю, знаю, что такого случая, какъ теперь, не встртится, можетъ-быть, никогда, и надо умть перенести кой-какое замшательство, чтобъ поддержать и утшить тхъ, кого любишь… Что вы глядите на меня съ такимъ изумленнымъ видомъ? разв не знаете, что г-нъ Буагибо лучшій другъ нашего Эмиля, владетъ его полной довренностью, и, не зная, что дло идетъ объ васъ, коротко знаетъ вс его страданія и ваши? Да, г-нъ Буагибо, мадамъ Роза… та самая! понимаете? Ну, поговорите же съ нею, ободрите ее, скажите, что Эмиль хорошо сдлалъ, такъ же, какъ и она, не поддавшись хитрости дяди-Кардонне. Вотъ, что я хотлъ вамъ сказать, когда вы перервали меня своей вспышкой на счетъ двицы Шатобрёнъ, о которой я и не думалъ!

Жильберта пришла въ такое смущеніе, что г-нъ Буагибо, начинавшій глядть на нее съ участіемъ и вмст съ безпокойствомъ, былъ тронутъ и пустился ободрять ее. Онъ взялъ ее за руку, и, посадивъ снова въ кресла, сказалъ: — Не смущайтесь передо мною, вдь я старикъ, и другой старикъ измняетъ вашимъ секретамъ. Конечно, у него очень-рзкая, очень-необыкновенная манера дйствовать, но какъ намренія его добры и какъ его оригинальный характеръ заслужилъ дружбу человка, который насъ съ вами интересуетъ больше всего на свт, то постараемся преодолть свое взаимаое замшательство, и будемъ въ-самомъ-дл пользоваться случаемъ…

Но Жильберта, потерявшись отъ ршительности плотника и ужаснувшись, что тайна ея сердца предана въ руки человка, внушавшаго ей больше страха, чмъ доврія, закрыла лицо руками и молчала.

— Ну! сказалъ плотникъ (котораго ничто въ свт не могло сбить съ того, на что онъ ршился, — шло ли дло о преодолніи стыда или о срубк лса):— она совсмъ растерялась, и теперь на меня будутъ дуться за нескромность! Но еслибъ Эмиль былъ тутъ, онъ не осудилъ бы меня. Онъ былъ бы радъ, что г-нъ Буагибо увидлъ собственными глазами, умстно ли его чувство, и завтра будетъ гордиться, когда г-нъ Буагибо скажетъ ему: ‘Я ее видлъ, знаю, и ничему больше не удивляюсь!’ Не правда ли, г-нъ Буагибо, вы скажете ему это?

Г-нъ Буагибо не отвчалъ. Онъ все глядлъ на Жильберту, колеблясь между могущественнымъ влеченіемъ и ужаснымъ подозрніемъ. Онъ нсколько разъ прошелся по комнат, чтобъ побдить въ себ жестокое волненіе, и посл многихъ вздоховъ и внутренней борьбы снова подошелъ къ Жильберт и взялъ ее за об руки.

— Кто бъ вы ни были, сказалъ онъ:— вы располагаете участью благороднйшаго юноши, какого только старость моя могла желать себ въ опору и въ утшеніе. Я скоро умру, и покину землю, не испытавъ на ней ни минуты счастья, если не оставлю Эмиля въ ладу съ самимъ-собою. О! умоляю васъ, — васъ, которая должна имть на всю его будущность такое великое вліяніе… столь благотворное или столь пагубное!.. Сохраните для истины это сердце, достойное служить ей святилищемъ. Вы очень-молоды: вы еще не знаете, что значитъ любовь женщины въ жизни такого человка, какъ онъ! Вы, можетъ-быть, не знаете, что отъ васъ зависитъ сдлать изъ него героя или низкаго человка, мученика или отступника! Увы! того, что я говорю вамъ, въ эту минуту, наврное, вы не понимаете во всей обширности значенія… Нтъ, вы слишкомъ-молоды, чмъ больше гляжу на васъ, тмъ больше вы кажетесь мн ребенкомъ! Молоденькое созданіе, безъ опытности и безъ силы, вы готовитесь располагать сильною душою, и можете сокрушить ее, или возвысить… Простите, что я говорю это вамъ: я очень встревоженъ и не умю находить приличныхъ словъ… Не желаю ни огорчать васъ, ни приводить васъ въ затрудненіе, но я опечаленъ, испуганъ, и чмъ вы прекрасне и невинне, тмъ сильне я чувствую, что душа Эмиля не принадлежитъ мн больше!

— Извините, г. маркизъ, отвчала Жильберта, отирая слезы: — я очень васъ понимаю, и какъ я ни молода въ-самомъ-дл, но чувствую великость своей отвтственности передъ Богомъ. Дло не обо мн: не себя хочу я защищать и оправдывать передъ вами, но Эмиля, его благородное сердце, въ которомъ вы, кажется, сомнваетесь. Успокойтесь! Эмиль не солжетъ ни передъ людьми, ни передъ вами, ни передъ отцомъ, ни передъ самимъ-собою. Не знаю, хорошо ли и понимаю важность его идей и глубину вашихъ, но я боготворю истину. Правда, я не философка, не ученая, но врую, воспитана въ правилахъ Евангелія, и не могу толковать ихъ въ смысл, противоположномъ тому, который Эмиль даетъ имъ. Я понимаю, отецъ его требуетъ, чтобъ онъ измнилъ евангельскому ученію, и еслибъ я считала Эмиля способнымъ согласиться на это, я стыдилась бы, что такъ грубо обманулась, полюбивъ человка безъ вры и совсти! Но со мной не случилось такого несчастія. Эмиль найдетъ силы отречься отъ меня, если нужно, и отречется отъ меня скоре, чмъ отъ само’ то-себя, я съ своей стороны съумю сохранить твердость, еслибъ по-временамъ его твердость ослабвала… Однакожь, я не боюсь этого, знаю, что онъ страдаетъ и сама страдаю, но буду достойна его привязанности, какъ онъ достоинъ вашей, и Богъ поможетъ намъ перенести все, потому-что Онъ не оставляетъ тхъ, кто страдаетъ изъ любви къ Нему и во славу Его имени.

— Славно сказано! вскричалъ плотникъ: — желалъ бы я умть такъ говорить. Но все равно, я думаю точно такъ, и Господу это столько же пріятно.

— Д, ты правъ, сказалъ г. Буагибо, котораго поразило убжденіе, отзывавшееся въ энергической выходк плотника: — я не зналъ, Жанъ, что ты можешь быть для Эмиля такимъ врнымъ другомъ и едва-ли не полезне меня-самого.

— Не скажу этого, г-нъ Буагибо, я знаю, что Эмиль почитаетъ васъ какъ настоящаго отца, вмсто того недобраго отца, котораго дала ему судьба, но я также немножко другъ ему и, кажется, вчера вечеромъ мн удалось его образумить, такъ же, какъ ныньче утромъ я образумилъ другихъ… Вотъ она-такъ, сказалъ онъ, указывая на Жильберту: — она ни въ комъ не нуждается. Я такъ и ожидалъ! Съ первой же минуты, ея ршеніе было готово, и мн сдается, что въ ея лта не худо имть столько силы, хотя вы, кажется, и не обращаете на это большаго вниманія.

Маркизъ медлилъ отвтомъ и опять прошелся по комнат, не говоря ни слова, потомъ остановился у окна, отворилъ его и сказалъ, подходя къ Жильберт:

— Дождь прошелъ, я боюсь, чтобъ ваши родные не стали объ васъ безпокоиться. Я… не смю удерживать васъ дольше ныншній вечеръ… но… мы увидимся, и я буду больше въ дух поговорить съ вами… потому-что имю многое сказать вамъ.

— Нтъ, маркизъ, отвчала Жильберта, вставая: — мы никогда не увидимся: пришлось бы опять васъ обманывать, а я не въ состояніи… Случай далъ мн встртить васъ, и я думала исполнить долгъ, оказывая вамъ кой-какія неважныя услуги, которыя предписывало мн сердце. До-тхь-поръ, я не была виновна, ставлю самихъ васъ судьею: надо было лгагь, чтобъ заставить васъ принять мои услуги, сверхъ же того, отецъ мой взялъ съ меня клятву, что я никогда не потревожу васъ его горестью, его раскаяніемъ въ обид, которую онъ вамъ нанесъ и которой я не знаю,— его привязанностью къ вамъ, которая уцлла въ вид болзненной язвы въ его сердц!.. Въ дтскихъ грёзахъ своихъ, я часто замышляла пойдти упасть къ вашимъ ногамъ и сказать: ‘Отецъ мой страждетъ, онъ несчастенъ отъ васъ. Если онъ оскорбилъ васъ, пріймите въ искупленіе вины его мои слезы, мое. униженіе, мою покорность, мою жизнь, если угодно! но подайте ему руку и растопчите меня ногами: я все буду благословлять васъ, если вы снимете съ сердца отца моего горе, которое его гложетъ и преслдуетъ даже во сн’. Да, такой мечтою убаюкивалась я нкогда! Но я отреклась отъ нея, потому-что это приказалъ мн отецъ, полагая, что я только раздражу гнвъ вашъ, теперь же отрекаюсь больше чмъ когда-нибудь, увидвъ ныншній вечерь вашу холодность и отвращеніе, какое внушаетъ вамъ мое имя. Удаляюсь, не моля васъ за него, проникнутая глубоко-прискорбнымъ убжденіемъ, что отецъ мой — жертва величайшей несправедливости съ вашей стороны! Но я приложу вс старанія разсять его отъ этой печали и утшить. Что же до васъ, господинъ маркизъ, я подаю вамъ средства наказать меня за невинную хитрость, на которую я ршилась ныньче, желая предохранить здоровье и, можетъ-быть, жизнь того, кого такъ любилъ отецъ мой. Выдаю вамъ свою тайну, которую вамъ открыли противъ моей воли, но за которую не стыжусь, что вы ее узнали: это тайна гордой души и любви, которую благословилъ Богъ, потому-что самъ внушилъ ее. Не опасайтесь, что увидите меня опять, маркизъ, не опасайтесь также, чтобъ Жанъ, неосторожный, но великодушный другъ, который подвергался вашему гнву для примиренія насъ съ вами,— потревожилъ васъ когда-нибудь напоминаніемъ о насъ: я уговорю его… Я удостоилась ныньче вашего гостепріимства, маркизъ, и позвольте мн никогда не забывать этого. Вамъ не о чемъ будетъ жалть, потому-что вы не останетесь обмануты ложью, и если нужно, для облегченія вашей вражды, имете еще способъ прогнать съ безчестьемъ изъ своего дома дочь Антуана Шатобрёна!

— Посмотрлъ бы я! вскричалъ Жанъ Жапплу, ставъ подл нея и взявъ ее подъ руку: — я одинъ во всемъ виноватъ, я противъ ея воли выдумалъ всю эту ложь, мн запало на умъ, что она можетъ свести васъ съ отцомъ… Вы упрямы, г-нъ Буагибо, но, клянусь всми чертями! вы не осмлитесь нанести обиду моей Жильберт, не то… я вспомню, что ныньче перескъ пополамъ вашу палку!

— Ты забываешься, Жанъ, холодно отвчалъ г. Буагибо.— Сударыня, сказалъ онъ, обращаясь къ Жильберт: — позвольте предложить вамъ руку проводить васъ до экипажа.

Жильберта съ трепетомъ согласилась, но она почувствовала, что рука маркиза трепетала еще сильне. Онъ молча помогъ ей ссть въ экипажъ, потомъ, замтивъ, что на двор было еще очень-холодно, хоть небо и прояснилось, сказалъ:

— Вы вышли изъ очень-теплаго мста, а одты довольно-легко, сейчасъ я принесу вамъ, чмъ укрыться.

Жильберта поблагодарила его, показавъ, что съ нею былъ плащъ ея отца.

— Но онъ мокрый, а это хуже чмъ ничего, возразилъ маркизъ.

Онъ возвратился въ сырню.

— Чортъ бы побралъ стараго дурака! сказалъ Жанъ, съ досадою хлестнувъ кобылу: — надолъ онъ мн. Я на него сердитъ, ничто не удалось, и мн хочется поскоре выбраться изъ его берлоги. Никогда въ нее ноги не поставлю. Отъ одного взгляда на этого человка можно простудиться. Удемъ, что его ждать!

— Напротивъ, лучше подождать, и не принуждать его бжать за нами, сказала Жильберта.

— Э! вы думаете, онъ очень заботится, чтобъ вы не простудились? Да онъ ужь и забылъ, посмотрите, что не воротится! Удемъ!

Но, подъхавъ къ ршетк, они увидли, что она была заперта, ключъ остался у г-на Буагибо, и необходимо было дождаться его или воротиться къ нему за ключомъ. Жанъ ругалъ его вслухъ, когда маркизъ вдругъ появился съ узломъ, который положилъ на колни Жильберт, сказавъ:

— Я немножко задержалъ васъ, нескоро могъ найдти то, чего искалъ. Прошу васъ оставить это въ своемъ распоряженіи, такъ же, какъ и бездлки, которыя вы позабыли съ корзинкой. Не слзай, Жапплу, я отворю ршетку.

Отворивъ, онъ прибавилъ:

— Завтра ожидаю тебя, мой милый.

Онъ протянулъ плотнику руку, которую тотъ мшкалъ пожать, ровно ничего не понимая въ безпорядочныхъ движеніяхъ столь тревожной и взволнованной души.

— Графиня Шатобрёнъ, проговорилъ маркизъ слабымъ голосомъ: — пожалуйте мн свою ручку на прощаніе!

Жильберта легко спрыгнула на траву, сняла перчатку и взяла руку старика, которая страшно дрожала. Увлеченная порывомъ почтительной жалости, она поднесла ее къ губамъ своимъ.

— Вы не хотите простить Антуану: по-крайней-мр простите Жильберт!

Глубокій стонъ вылетлъ изъ груди старика. Онъ сдлалъ движеніе какъ-будто хотлъ поцаловать въ лобъ Жильберту, но съ ужасомъ отшатнулся, потомъ взялъ ея голову, пожалъ руками, словно хотлъ раздавить, наконецъ поцаловалъ ея русые волосы, уронивъ на нихъ слезу, холодную, какъ капля воды, падающая съ ледника, и вдругъ, оттолкнувъ ее съ силою, убжалъ, закрывъ лицо платкомъ. Жильберт послышалось рыданіе, терявшееся вдали съ шумомъ его неровныхъ шаговъ по песку и съ шелестомъ втра въ осиновыхъ листьяхъ.

IX.
Свадебные подарки.

Было что-то страшное и раздирающее душу въ странномъ прощаніи г-на Буагибо, которое такъ растрогало Жильберту, что она снова начала плакать.

— Ну, что такое? сказалъ Жанъ, когда они выхали на шатобрёнскую дорогу:— или вы хотите выплакать глаза ныншній вечеръ? Вы чуть-ли не такая же безумная, какъ и этотъ старикъ, Жильберта, то вы разсудительны и говорите такъ, что заслушаешься, то вдругъ падаете духомъ и плачете какъ ребенокъ. Знаете ли что? Г-нъ Буагибо предобрый человкъ, но, наврное, что бы ни говорили Эмиль и отецъ вашъ, умъ его разстроенъ. На него нельзя надяться, точно такъ же, какъ никогда нельзя отчаиваться въ немъ. Не мудрено, что вы въ цлую жизнь о немъ не услышите, такъ же какъ не мудрено, что въ одинъ прекрасный день онъ кинется на шею вашему отцу, если встртитъ его въ добрую минуту. Смотря по погод!

— Не знаю, что о немъ думать, отвчала Жильберта: — мн кажется, въ-самомъ-дл, я также сошла бы съ ума, еслибъ жила съ нимъ. Онъ наводитъ на меня невыносимый страхъ, и однако я чувствую къ нему порывы неодолимой нжности. Точно то же онъ внушалъ Эмилю при начал ихъ знакомства, наконецъ, Эмиль полюбилъ же его и пересталъ бояться. Значитъ, доброта въ немъ беретъ верхъ надъ причудами болзни.

— Скажу вамъ свое мнніе посл, возразилъ плотникъ: — надо будетъ непремнно ходить къ нему и разсмотрть его поближе.

— Но ты его такъ коротко зналъ прежде! стало быть, прежде онъ не былъ такимъ?

— О! прежде онъ былъ гораздо-лучше! Обыкновенно, онъ былъ молчаливъ и задумчивъ, иногда немного-вспыльчивъ. Но это скоро проходило, и потомъ онъ длался добре. Теперь то же самое, только, кажется, то, что съ нимъ случалось разъ или два въ годъ, ныньче случается разъ или два въ день, и онъ сталъ добре и зле вмст.

— Какъ онъ кажется несчастенъ! сказала Жильберта, подавляемая воспоминаніемъ о рыданьи, которое она слышала и котораго отголосокъ сохранился въ ея слухъ.

Жанилла и Антуанъ ожидали Жильберту съ пламеннымъ нетерпніемъ. Извстіе Шарассона поразило ихъ изумленіемъ, и думая, что онъ перевралъ что-нибудь, или лгалъ, чтобъ скрыть какой-нибудь непріятный случай, повстрчавшійся съ Жильбертою, они бгали къ тётк Марло, чтобъ облегчить свое безпокойство. Разсказъ старухи успокоилъ ихъ, но ничего не объяснилъ. Жанилла бсилась на плотника и не ждала ничего добраго отъ его безумной выдумки. Антуанъ также боялся съ нею, и вдругъ, согласно своей доврчивой натур, предавался отраднымъ мечтамъ и строилъ тысячи воздушныхъ замковъ.

— Жанилла, говорилъ онъ: — наша дочка вдвоемъ съ нашимъ другомъ Жаномъ сдлаетъ чудеса. Что ты скажешь, если они воротятся къ намъ съ Буагибо?

— Ахъ, вы, сумасбродъ! отвчала Жанилла.— Вы забываете, что это невозможная вещь, что старый хитрецъ скоре свернетъ шею нашей дочк, нежели послушаетъ чьихъ-нибудь убжденій. Да и какія оправданія могутъ приводить люди, которые не знаютъ ровно ни о чемъ?

— Именно потому-то я и надюсь. Буагибо больше всего боится, чтобъ мы не открыли дла нашимъ ближнимъ, оскорбленная гордость столько же, какъ, увы! нарушенная дружба, длаетъ его такимъ боязливымъ и несчастнымъ. Бдный маркизъ! можетъ-быть, невинность нашей дочки и честность Жана смягчатъ его. О, еслибъ онъ простилъ мн то, чего я никогда не забуду!

— Вы еще горюете, когда у васъ есть такое сокровище, какъ Жильберта! Но не ожидайте, чтобъ она его смирила. Нтъ, онъ такъ же не воротится въ Шатобрёнъ, какъ красавчикъ Кардонне, и наши развалины никогда не увидятъ ни того, ни другаго.

— Эмиль воротится съ согласіемъ отца, либо не воротится, я далъ теб слово, Жанилла, но, покамстъ, его поведеніе похвально: Жанъ доказалъ намъ это давича утромъ.

— То-есть, вы ровно ничего не поняли, такъ же какъ и я, но, по слабости, сдлали видъ, будто убдились! Вы вчно такъ длаете, и не догадываетесь, что, выхваляя прекрасное поведеніе этого негоднаго мальчишки, разгорячаете воображеніе нашей дочки. Лучше бъ вы отвращали ее отъ него, доказывая, что онъ сумасшедшій, или что вовсе не любитъ ея.

Споръ ихъ былъ прерванъ, шумомъ рыси Лантерны, которая, бжа по скал, производила очень-знакомый кадансъ. Они кинулись встрчать Жильберту, и когда ввели ее въ павильйонъ, среди поспшныхъ разспросовъ однихъ и прерывистыхъ отвтовъ другихъ, узелокъ, который маркизъ отдалъ Жильберт и который она не подумала развязать, бросился въ глаза Жанилл.

— Это что такое? вскричала она, развертывая богатую индійскую шаль небесно-голубаго цвта, вышитую золотой гладью: — да это мантія королевы!

— Ахъ, праведный Боже! воскликнулъ Антуанъ, дотронувшись до шали дрожащею рукою и поблднвъ: — я узнаю эту шаль!

— А тутъ что за коробка? сказала Жанилла, открывая ящикъ, выпавшій изъ шали.

— Кажется, въ немъ минералы, отвчала Жильберта: — монбланскіе кристаллы, которые онъ самъ собралъ во время путешествія.

— Нтъ, нтъ, ошибаетесь! сказалъ плотникъ: — это блещетъ иначе, посмотрите-ка!

Жильберта съ изумленіемъ увидла потокъ крупныхъ брильянтовъ ослпительнаго блеска.

— Боже мой! Боже мой! я узнаю все это, лепеталъ графъ Шатобрёнъ въ страшномъ волненіи.

— Да замолчите, сударь, сказала Жанилла, толкая его локтемъ: — вы знаете брильянты и кашмирскія шали, что жь мудренаго? въ свое время вы были такъ богаты, что могли много ихъ видть. Разв это резонъ говорить такъ громко и мшать намъ разсматривать ихъ? Ай-да, дочка! недаромъ ты потратила время! Тутъ, можетъ-быть, есть на что выстроить вновь нашъ замокъ. Г-нъ Буагибо не такой скряга, какъ я думала!

Жильберта, видавшая очень-мало брильянтовъ въ своей жизни, продолжала думать, что ожерелье было изъ граненаго горнаго хрусталя, но г-нъ Шатобрёнъ, посмотрвъ на фермуаръ и каменья, положилъ ихъ въ ящичекъ, сказавъ съ грустной разсянностью:

— Тутъ слишкомъ на сто тысячь франковъ брильянтовъ. Г-нъ Буагибо даетъ теб приданое, дочка!

— Сто-тысячь франковъ! вскричала Жанилла:— его-тысячъ франковъ! Понимаете ли вы, что говорите? возможное ли дло?

— Эти свтлые зернышки стоютъ столько денегъ? сказалъ Жапплу съ наивнымъ удивленіемъ, чуждымъ всякой зависти:— и берегутся такъ въ коробки, не служа ни къ чему?

— Ихъ носятъ, сказала Жанилла, надвая ожерелье на шею Жильберты: — и надюсь, это придаетъ красоты! Наднь-ко эту шаль на плеча, дочка! Не такъ! Я видала въ Париж дамъ, которыя носили эти шали,— но хоть убей не припомню, какъ он ихъ надвали.

— Оно очень-красиво, но очень-неудобно, сказала Жильберга: — мн кажется, будто я въ маскарадномъ костюмъ въ этой индійской шали и брильянтахъ. Уложите и свяжите все это, и отошлемъ къ г-ну Буагибо. Врно, онъ ошибся: онъ искалъ ощупью и думалъ, что даетъ мн бездлки, а отдалъ свадебные подарки, которые, вроятно, длалъ жен своей.

— Да, сказалъ плотникъ:— онъ, наврное, ошибся, потому-что обноски покойницы не дарятъ чужимъ. Онъ былъ такъ встревоженъ, бдняжка! Не вы одни бываете разсяны, господинъ Антуанъ!

— Нтъ, онъ не ошибся, сказалъ г-нъ Антуанъ.— Онъ зналъ, что длаетъ, и Жильберта можетъ оставить у себя подарки.

— Вотъ хорошо! Надюсь, можетъ! сказала Жанилла.— Вдь они ея полная собственность, не такъ ли, г-нъ Антуанъ? Все это принадлежитъ ей законнымъ образомъ… потому-что г-нъ Буагибо даритъ ей это!

— Не можетъ быть, батюшка! Мн они ненужны, сказала Жильберга: — на что они мн? Смшно, еслибъ я вздумала разъзжать въ вашей тачк и въ этихъ ситцевыхъ платьяхъ, нарядившись въ брильянты и кашмирскую шаль.

— Да! вы потшили бы людей! сказалъ плотникъ: — здшнія дамы изныли бы отъ бшенства. Но вс жучки слетались бы на ваши брильянты, потому-что они безъ ума кидаются на все, что блеститъ, въ этомъ они похожи на людей. Если г-нъ Буагибо хотлъ дать вамъ приданое, чтобъ показать, что онъ мирится съ г. Антуаномъ, лучше бы онъ подарилъ которую-нибудь изъ своихъ маленькихъ мызъ съ хорошенькимъ тягломъ въ восемь воловъ!

— Все такъ, сказала Жанилла: — но изъ этихъ блестящихъ камешковъ можно сдлать деньги, увеличить павильйонъ, выкупить земли, составить себ дв-гри тысячи ливровъ дохода, и пріискать мужа, у котораго будетъ столько же. Тогда живи-себ покойно цлый вкъ, и плюй на г-дъ Кардонне, на отца съ сыномъ!

— Точно, сказалъ г-нъ Антуанъ: — теперь твоя жизнь обезпечена, дочка… Какъ г-нъ Буагибо уметъ благородно мстить! Я зналъ, что говорилъ, когда защищалъ его противъ тебя, Жанилла! Еще ли ты будешь утверждать, что онъ гадкій и злой человкъ?

— Нини, сударь, нини! въ немъ есть добро, я согласна. Ну, теперь вы, господа, разскажите же, какъ это все случилось!

Разговоры продлились до полуночи: припоминались малйшія обстоятельства, шли толки и догадки о будущемъ поведеніи маркиза относительно Антуана. Жанъ Жапплу, запоздавъ воротиться въ селеніе, ночевалъ въ Шатобрён. Г-нъ Антуанъ уснулъ въ счастливыхъ мечтахъ, Жанилла въ грезахъ и богатств. Она позабыла Эмиля и недавнія непріятности.

— Все пройдетъ, говорила она: — а сто-тысячь франковъ останутся. Мы будемъ имть дло уже не съ какимъ-нибудь Галюше, когда сдлаемся владльцами хорошенькой деревни.

Она уже пересчитывала въ своей голов всхъ сосднихъ молодыхъ людей, могшихъ искать руки Жильберты.

— Если явится разночинецъ, думала она:— пусть-ко онъ покажетъ по-крайней-мр двсти-тысячь франковъ чистаго капитала!

Она положила подъ изголовье ключъ отъ шкапа, куда спрятала приданое Жильберты.

Жильберта, изнуренная чрезвычайною усталостью, также наконецъ уснула, ршившись въ ум на что-то весьма-важное. Поутру, она долго разговаривала съ отцомъ безъ вдома Жаниллы, потомъ спросилась у нея взять подарки г-на Буагибо къ себ въ комнату, чтобъ хорошенько полюбоваться на нихъ. Старуха отдала ихъ безъ всякой недоврчивости, ибо Жильберта на этотъ разъ увидла себя въ необходимости притворяться передъ своей упрямой гувернанткой, потомъ написала письмо, которое показала отцу.

— Все, что ты длаешь, хорошо, дочка, сказалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ:— но бда съ Жаниллою, когда она узнаетъ!

— Не бойтесь, папенька, отвчала двушка: — мы не скажемъ ей, что вы были за одно со мною, и вся ея досада обрушится на одну меня.

— Теперь, возразилъ г-нъ Антуанъ:— подождемъ нашего друга Жана, потому-что нельзя доврять такія вещи шалуну Шарассону.

Жильберта ожилала прихода плотника тмъ нетерпливе, что надялась получить черезъ него всти отъ Эмиля. Она не знала, что Эмиль лежалъ боленъ. Но, при мысли о его печали, она чувствовала тоску, которая не дозволяла ей думать о самой-себ, и дни разлуки, которые она надялась перенесть съ такою твердостью, казались ей столь длинны и мрачны, что она съ ужасомъ спрашивала себя, какъ выдерживаетъ ихъ Эмиль. Она утшалась мыслью, что онъ найдетъ способъ писать къ ней, хотя и не давала ему на то позволенія, или, по-крайней-мр, что плотникъ съуметъ передать ей малйшія слова своего съ нимъ разговора.

Но плотникъ не приходилъ, и вечеръ насталъ, не принесши никакого облегченія тоск двушки. Дйствительное безпокойство присоединялось къ ея тайному горю. Г-нъ Ангуанъ начиналъ колебаться на счетъ ршенія, принятаго Жильбертою и одобреннаго имъ сначала, — ршенія отказаться отъ подарковъ г-на Буагибо. Ежеминутно онъ грозилъ совтоваться съ Жанниллою, безъ которой никогда ничего не длалъ въ-теченіе двадцати лтъ, и Жильберта трепетала, чтобъ самовластное veto ея старой воспитательницы не воспрепятствовало положенному возвращенію подарковъ.

На другой день, Жанъ также не приходилъ. Вроятно, онъ работалъ у господина Буагибо, и Жильберта удивлялась, что, находясь въ такомъ близкомъ, разстояніи, онъ не угадывалъ потребности, какую она имла повидаться съ нимъ, хотя бы на минуту. Неопредленное безпокойство влекло ее въ ту сторону. Она собралась идти въ хижину тётки-Марло, и, по обычаю, наполнила корзинку скромными лакомствами, которыя для больныхъ отнимала у себя отъ обда. Но, въ то же время, боясь, чтобъ въ ея отсутствіе господинъ Шатобрёнъ не открылъ сердца Жанилл и чтобъ вещи не попали подъ замокъ гувернантки, она завернула каменья и шаль, спрятала ихъ на дно корзинки и ршилась разстаться съ ними не иначе, какъ отдавъ ихъ по назначенію.

Живя въ деревн больше чмъ въ скромномъ состояніи, Жильберта привыкла ходить одна по окрестностямъ своего жилища. Бдность увольняетъ отъ этикета, и кажется, будто добродтель богатыхъ двушекъ слабе или дороже, нежели бдныхъ, потому-что имъ не даютъ ступить шага безъ провожатыхъ. Жильберга ходила одна пшкомъ такъ же безопасно, какъ любая молодая крестьянка, и на самомъ дл еще меньше подвергалась какой-нибудь опасности, потому-что была знаема, любима и почитаема всми, кого могла встртить. Она не боялась ни собаки, ни коровы, ни ужа, ни убжавшаго жеребца. Деревенскіе урожденцы умютъ предохранять себя отъ этихъ мелкихъ опасностей, которыхъ легко избжать съ небольшимъ присутствіемъ духа и хладнокровіемъ. По этому, она брала съ собою своего деревенскаго пажа и здила въ фамильной тачк разв тогда только, когда грозило ненастье, или когда сама спшила воротиться домой. Въ этотъ вечеръ, солнце блистало еще на ясномъ неб, дороги были сухи, и она пустилась легкимъ шагомъ по луговымъ тропинкамъ. По этой дорог, хижина тётки-Марло находилась въ одинаковомъ разстояніи отъ Шатобрёна и Буагибо.

Дти бдной женщины окончательно выздоравливали. Жильберта пробыла съ ними недолго. Марло разсказала ей, какъ г-нъ Буагибо оставилъ ей сто франковъ во время встрчи ихъ въ ея хижин, и увдомила, что Жанъ работалъ въ парк надъ деревяннымъ домикомъ. Она видла его издали, когда онъ проходилъ туда по утру съ разными инструментами.

Жильберга подумала, что, въ такомъ случа, она могла надяться встртить плотника, когда онъ будетъ возвращаться въ Гаржилесъ, и ршилась ожидать его на дорог, гд онъ долженъ былъ проходить тотчасъ но закат солнца. Но, боясь быть примченною и узнанною по близости парка, она взяла, подъ предлогомъ вечерней свжести и маленькаго нездоровья, грубую шерстяную мантилью у тётки-Марло, подняла капишонъ на свои русые волосы, и, окутавшись такимъ образомъ, пошла прямо и промелькнула какъ лань сквозь кустарники до самой ршетки парка, выходившей на гаржилесскую дорогу. Тутъ она укрылась за ивами на берегу рки, неподалеку отъ того мста, гд прокрадывалась по опушк парка, и увидла, что ршетка была еще отперта: доказательство, что г-на Буагибо въ парк не было, ибо тотчасъ, какъ онъ входилъ туда, вс ворота тщательно запирались, — эта дикая привычка помщика была хорошо извстна всему краю.

Ободрившись, Жильберта подошла вплоть къ самой ршетк, надясь увидть Жана Жапплу. Кровля сырни бросилась ей въ глаза, потому-что была близко отъ ршетки. Аллея была темна и пуста. Осторожно подвигаясь впередъ, Жильберта, легкая какъ птица, могла успть убжать и, переодтая, не быть узнанною. Вроятно, Жанъ былъ тутъ, и если онъ одинъ, то она знакомъ подзоветъ его къ себ и удовлетворитъ мучительное свое нетерпніе — услышитъ что-нибудь объ Эмил.

Домикъ былъ растворенъ, не видно ни души, столярные инструменты валялись разбросанные по полу. Жильберта вошла на цыпочкахъ и положила на столъ узелокъ и письмо, которые принесла съ собою. Потомъ, разсудивъ, что такія дорогія вещи могли находиться въ опасности въ мст столь худо охраняемомъ, окинула глазами вокругъ, схватилась за ручку двери, показавшейся ей дверью шкафа, и увидвъ, что замокъ былъ снятъ, основательно заключила, что Жанъ занимался его починкою, безъ-сомннія, онъ скоро воротится прикрплять его, и всего лучше будетъ ей положить свою ношу подъ-руку врнйшаго изъ друзей. Но, отворяя мнимый шкафъ, чтобъ сунуть туда свертокъ, она очутилась у входа въ безпорядочный кабинетъ, насупротивъ женскаго портрета.

Жильберт не нужно было долго разсматривать картину, чтобъ узнать оригиналъ одного миньятюрнаго портрета, который она видла въ рукахъ отца своего, и въ которомъ всегда подозрвала портретъ неизвстной матери, произведшей ее на свтъ. Еслибъ даже сходство не было замтно съ перваго взгляда за разницею размровъ того и другаго портрета, то поза, костюмъ и та голубая шаль, которую Жильберта какъ нарочно держала въ рукахъ, дали бы ей понять, что миньятюра была писана въ одно время съ большимъ портретомъ, или точне была его сокращенною копіей. Она вскрикнула отъ изумленія, и какъ ея чистое воображеніе не постигало супружеской неврности, то она убдилась, что въ силу какого-нибудь тайнаго брака, какіе встрчаются въ романахъ, она могла быть близкой роднею, племянницей или внукой г-на Буагибо. Въ это мгновеніе, ей послышались шаги въ верхнемъ этаж, въ испуг, она бросила свертокъ на каминъ и убжала съ быстротою лани.

X.
Исторія одного, разсказанная другимъ.

Черезъ нисколько минутъ посл бгства Жильберты, Жанъ возвратился прикрплять замокъ къ двери кабинета, вмст съ г-номъ Буагибо, который ждалъ только его ухода, чтобъ велть запереть паркъ. Плотникъ замтилъ безпокойство, съ которымъ маркизъ наблюдалъ вс его движенія, пока онъ работалъ надъ этой дверью, досадуя, что въ немъ предполагали такое нескромное любопытство, онъ приподнялъ голову и сказалъ съ своей обыкновенной прямотою:

— Чортъ возьми! г-нъ Буагибо, вы очень боитесь, чтобъ я не поглядлъ на то, что вы тамъ прячете! Подумайте только, что я видлъ бы все уже съ часъ назадъ, еслибъ хотлъ, но мн это не приходило въ голову, и лучше бы вы мн сказали: зажмурь глаза, чмъ сторожить меня такъ, какъ вы сторожите.

Г-нъ Буагибо перемнился въ лиц и нахмурилъ брови. Онъ бросилъ взоръ въ кабинетъ, и увидлъ, что потокъ воздуха сронилъ большое зеленое полотно, которымъ онъ довольно-неискусно завсилъ портретъ, и Жанъ, если только не былъ слпъ, непремнно долженъ былъ увидть его. Тогда онъ ршился, отворилъ дверь настежь, и сказалъ съ принужденнымъ спокойствіемъ:

— Тамъ ничего не спрятано, можешь глядть, если хочешь.

— О! я вовсе не любопытенъ до вашихъ толстыхъ книгъ, отвчалъ смясь плотникъ: — я не знаю въ нихъ толку и не понимаю, зачмъ нужно было написать столько словъ о томъ, какъ должно вести себя. Но вотъ портретъ вашей покойницы! узнаю ее, точь-въ-точь она ъ. Такъ вы велли перенести сюда портретъ? Въ мое время, онъ вислъ въ замк.

— Я веллъ перенести его сюда, чтобъ видть его безпрестанно, сказалъ маркизъ печально:— и, однакожь, съ-тихъ-порь, какъ онъ тутъ, почти не взглянулъ на него. Я стараюсь какъ-можно-рже входить въ этотъ кабинетъ, и если боялся, чтобъ ты его не увидлъ, то потому-что самъ боялся его увидть… мн всегда становится дурно… Затвори дверь, если теби не нужно, чтобъ она была отворена.

— И также боитесь, чтобъ съ вами не заговорили о вашемъ гор? Я это понимаю, и посл того, что вы мн сказали, ручаюсь, что вы до-сихъ-поръ не утшились въ смерти жены своей! Точно какъ я же въ смерти моей покойницы, можете не стыдиться меня на этотъ счетъ, г-нъ Буагибб, самъ я какъ ни старъ… а тутъ словно сердце раскалывается на-двое, когда подумаешь, что я одинъ на свт! Между-тмъ, я веселаго характера, и никогда не былъ счастливъ въ своемъ семейств… Да что прикажете длать! на это не достаетъ у меня силы: я любилъ ее, покойницу… самъ чортъ не помшалъ бы мн любить ее!

— Другъ мой! сказалъ г-нъ Буагибо, тронутый и перенесшись прискорбной мыслью къ самому-себ: — ты былъ любимъ, не жалуйся слишкомъ! Притомъ же, ты былъ отцомъ, куда двался сынъ твой? гд онъ?

— Въ земл, вмст съ покойной женою, г-нъ Буагибо!

— Я не зналъ этого… зналъ только, что ты вдовецъ… Бдный Жанъ! прости, что я напомнилъ теб твое горе! Жалю тебя отъ всей души! имть сына и потерять!

Маркизъ положилъ руку на плечо плотнику, наклонившемуся къ полу для работы, и вся доброта его сердца отразилась на лиц его. Жанъ выронилъ изъ рукъ инструменты, и, прислонясь къ его колну, сказалъ съ увлеченіемъ:

— Знаете ли, г-нъ Буагибо, я былъ несчастне васъ? Вы не подозрваете и половины того, что перенесъ я!

— Разскажи мн, если это облегчитъ тебя, я пойму все!

— Да, я скажу это вамъ, вы человкъ ученый и судите о длахъ здшняго свта лучше всякаго, когда у васъ духъ спокоенъ. Скажу вамъ то, что въ нашемъ мстечк многіе знаютъ, но о чемъ я никогда ни съ кмъ не говорилъ. Жизнь моя была нелпа, да! я любилъ, а ее былъ любимъ: имлъ сына, а не былъ увренъ, что я отецъ его!..

— Что ты? Нтъ, не говори этого! никогда не надо говорить о такихъ вещахъ! сказалъ маркизъ въ совершенномъ разстройств.

— Правда ваша, пока дло еще продолжается! Но въ наши лта можно говорить обо всемъ, и вы человкъ, непохожій на тхъ глупцовъ, которые находятъ только смхъ въ величайшемъ несчастіи, какое можетъ случиться съ ближнимъ. Вы не насмшникъ и не злой человкъ! Хорошо! скажите жь мн, правъ ли я былъ или виноватъ, хорошо или дурно велъ себя, поступалъ ли какъ человкъ или какъ скотина, и такъ ли бы вы сдлали на моемъ мст, — потому — что въ ту пору меня почти вс осуждали, и не будь у меня дюжей руки да горячаго нрава, каждый сталъ бы смяться мн въ глаза. Вотъ, слушайте! жена моя, моя бдная Нанни, любила одного моего пріятеля, красиваго парня, добраго товарища, нечего сказать!.. однако и меня также любила. Ужь не знаю, какъ это сдлалось, только мой сынъ вдругъ очутился гораздо-похоже на Пьера, чмъ на Жана. Въ глаза кидалось, сударь! Бывали минуты, когда мн хотлось исколотить Нанни, задушить ребенка и снести голову Пьеру… А потомъ… потомъ… ничего и не скажешь! Я плакалъ, молился Богу… А! какъ я мучился! билъ жену подъ предлогомъ, что худо заботится о дом, дралъ за уши мальчишку, будто за то, что онъ шумитъ, ссорился съ Пьеромъ за кегли, и чуть не перешибъ ему ногъ шаромъ. А когда вс плакали, я тоже плакалъ и считалъ себя за злодя. Я выростилъ ребенка и плакалъ по немъ, похоронилъ жену и до-сихъ-поръ плачу, остался въ дружб съ пріятелемъ и все люблю его… Вотъ какъ было со мною, что вы скажете?

Г-нъ Буагибо не отвчалъ. Онъ тяжелыми шагами ходилъ по комнат, такъ-что полъ скриплъ у него подъ ногами.

— Я увренъ, вы находите, что я поступалъ очень-глупо и очень-подло? сказалъ плотникъ, приподнимаясь: — по-крайней-мр, вы видите, что ваше горе далеко отстало отъ моего!

Маркизъ упалъ въ кресла и молчалъ. Слезы медленно катились по щекамъ его.

— Что, г-нъ Буагибо, о чемъ вы плачете? возразилъ Жанъ чистосердечно: — или хотите, чтобъ я заплакалъ съ вами? этого не будетъ! я въ то время пролилъ столько слезъ отъ горя и досады, что, увренъ, во мн не осталось ни слезинки. Полноте! полноте! вооружитесь терпніемъ противъ прошедшаго и поручите Богу настоящее, вдь есть же люди, которымъ горче вашего, сами видите. Ваша жена была прекрасная дама, добродтельная, воспитанная, кроткая… Можетъ-быть, она васъ не столько ласкала и голубила, какъ меня моя жена, но за то она не обманывала васъ: значитъ, вы могли быть спокойны за нее, коли отпускали ее безъ себя въ Парижъ, когда ей было угодно, вы не ревновали, не имли причины ревновать! А я… я мучился какъ въ аду съ утра до ночи: подстерегалъ, подсматривалъ, скрывалъ свою ревность, стыдился ея, а самъ мучился, и чмъ больше подстерегалъ, тмъ больше видлъ, что меня ловко обманываютъ. Никогда мн не удавалось ничего застать. Нанни была хитре меня, и когда, бывало, потрачу время на подсматриванье за нею, она же заведетъ со мнои ссору за то, что я въ ней сомнваюсь. Когда ребенокъ столько подросъ, что началъ походить на кого-нибудь и когда я увидлъ, что онъ похожъ не на меня… что вы думаете? я чуть не сошелъ съ ума, но привыкъ любить его, ласкать, работать для его пропитанія, дрожать, когда онъ сдлаетъ себ шишку на голов, видть, какъ онъ прыгаетъ около моего верстака, садится верхомъ на мои бревна и зазубриваетъ мои инструменты. Только онъ одинъ и былъ у меня! Я воображалъ, что онъ мой, другихъ у меня не родилось… я не могъ обойдтись безъ ребенка! И мальчишка такъ любилъ меня, такъ ластился ко мн, былъ такой умный!.. Когда же я бранилъ его, онъ плакалъ такъ, что душа его раздиралась. Наконецъ, я усплъ забыть вс подозрнія и уврить себя, что я его отецъ, такъ-что когда пуля убила его у меня въ арміи, я самъ едва не убилъ себя. Онъ былъ такой красавецъ, Молодецъ, лихой работникъ и лихой солдатъ,— и виноватъ ли онъ, что былъ не мой сынъ? Онъ сдлалъ бы мою жизнь счастливою, помогалъ бы мн въ работ, и я старлся бы не одинокъ. Мн было бы съ кмъ посидть, поболтать вечеромъ посл работы, было бы кому ходить за мною, когда я боленъ, укладывать меня, когда я подгуляю, говорить со мною объ его матери, о которой ни съ кмъ не смю завести рчь, потому-что вс, кром его, знали мое несчастіе… Полноте, полноте, г-нъ Буагибо, вы столько не вытерпли, какъ я! У васъ не родилось наслдника не отъ вашей крови, и если вы не имли этой выгоды, то не имли и позора!

— И не имлъ бы той заслуги, какую ты имлъ! сказалъ маркизъ.— Жанъ, отвори дверь, дай мн поглядть на портретъ маркизы. Ты придалъ мн бодрости. Спасибо теб! Я былъ безразсуденъ въ тотъ день, когда прогналъ тебя отъ себя. Ты не допустилъ бы меня сдлаться слабымъ и безумнымъ! Я думалъ, что удалялъ врага, а лишался друга!

— Но съ коего чорта считали вы меня врагомъ? сказалъ плотникъ.

— Ты ничего не знаешь? спросилъ маркизъ, вперивъ въ него проницательные глаза.

— Ничего, отвчалъ плотникъ твердо.

— Клянешься честью? возразилъ г-въ Буагибо, пожимая ему руку съ силою.

— Клянусь моимъ вчнымъ спасеніемъ! отвчалъ Жанъ, съ достоиствомъ поднявъ руку къ нему.— Надюсь, наконецъ, вы скажете это мн?

Маркизъ, казалось, не слыхалъ этого энергическаго и искренняго воззванія. Онъ чувствовалъ, что Жанъ говорилъ правду, и снова слъ на свое мсто. Потомъ, повернувъ кресла къ двери кабинета, которую Жанъ отворилъ, съ глубокой грустью всматривался въ черты жены своей.

— Что ты продолжалъ любить жену, сказалъ онъ: — что ты простилъ невинному ребенку, я понимаю… но что ты могъ видть и терпть пріятеля, который измнялъ теб, вотъ чего я не могу понять!

— Ахъ, г-нъ Буагибо! въ-самомъ-дл, это было мн всего трудне! тмъ больше, что это не былъ долгъ, и что вс одобрили бы меня, еслибъ я переломалъ ему ребра. Но знаете ли, что меня обезоружило? Я видлъ, что онъ сильно раскаявался и горевалъ непритворно. Пока горячка любви владла имъ, онъ пошелъ бы черезъ мой трупъ къ своей любовниц… Она была хороша, какъ майская роза, не знаю, видли-ль вы и помните ли ее, но знаю, что Нанни, въ своемъ род, была не хуже г-жи Буагибо. Я любилъ ее безъ ума, и онъ также! Онъ отрекся бы отъ всего для нея, и я былъ готовъ на вс глупости. Но когда молодость начала проходить, я увидлъ, что они перестали любить другъ друга и стыдились своего грха. Жена опять стала любить меня, видя, что я былъ добръ и великодушенъ, а онъ такъ мучился въ душ грхомъ своимъ, что, когда мы пивали вмст, онъ всегда хотлъ исповдаться мн, но я не допускалъ этого, иногда онъ, пьяный, становился на колни передо мною и кричалъ, какъ сумасшедшій: ‘Убей меня, Жанъ, на, убей! я заслужилъ это и буду радъ!’ Проспавшись, онъ не помнилъ ничего, но далъ бы себя изрубить въ куски за меня,— и ныньче онъ, посл г-на Антуана, мой лучшій другъ. Предмета нашихъ страданій уже нтъ на свтъ, дружба уцлла. Изъ-за него-то я поссорился съ начальствомъ и бродяжничалъ нсколько времени. Что жь! онъ работалъ на моихъ заказчиковъ, чтобъ сохранить ихъ мн, отдавалъ мн деньги и передалъ потомъ опять всхъ заказчиковъ, все, что у него есть, принадлежитъ мн, и какъ онъ моложе меня, то, надюсь, онъ же и закроетъ мн глаза. Онъ обязанъ это сдлать, а все-таки, мн кажется, я люблю его за то зло, которое онъ мн сдлалъ, и за твердость, которую я имлъ простить ему!

— Увы! увы! сказалъ г-нъ Буагибо: — можно быть великимъ, когда не боишься быть смшнымъ!

Онъ тихо притворилъ дверь кабинета, и когда воротился къ камину, увидлъ наконецъ свертокъ и письмо, адресованное на его имя:

‘Господинъ маркизъ,

‘Я общала вамъ, что вы впередъ не услышите обо мн, но вы сами принуждаете меня напоминать вамъ о своемъ существованіи, и я сдлаю это въ послдній разъ.,

‘Или вы ошиблись, отдавъ мн вещи значительной цны, или хотли подать мн милостыню.

‘Я не постыдилась бы принять помощь отъ вашей сострадательности, еслибъ нужда довела меня просить помощи, но вы ошиблись, маркизъ, если считали меня въ крайности. Наше положеніе довольно-хорошо, если принять въ соображеніе наши потребности и привычки, которыя скромны и просты. Вы богаты и щедры, я поступила бы дурно, принимая благодянія, которыя вы можете обратить на многихъ другихъ: это значило бы обкрадывать неимущихъ.

‘Отрадно бы мн было, и я отдала бы жизнь свою, чтобъ получить отъ васъ слово забвенія и прощенія, слово дружбы для отца моего. Ахъ, господинъ маркизъ! вы не знаете, какъ тяжело сердцу дочери, когда она видитъ, что отца ея обвиняютъ несправедливо, и не иметъ средствъ оправдать его! Вы не хотли дать мн эти средства, потому-что упорно умолчали передо мною о причин своего гнва, но какъ же вы не разсудили, что, въ этомъ положеніи длъ, я не могу принять вашихъ подарковъ и воспользоваться вашею добротою?

‘Впрочемъ, удерживаю у себя сердоликовое колечко, которое вы надли мн на палецъ, когда я была у васъ подъ чужимъ именемъ. Это вещь безъ всякой цны, сказали вы мн, воспоминаніе вашихъ путешествій… Оно мн дорого, хотя дано не въ залогъ примиренія съ вашей стороны, но оно будетъ напоминать сладкую и тяжкую минуту, когда сердце мое рвалось къ вамъ и когда исчезли тщетныя надежды. Между-тмъ, я должна бы ненавидть васъ, потому-что вы ненавидите отца, котораго я обожаю! Не знаю, почему я возвращаю вамъ ваши подарки безъ чувства оскорбленной гордости и отказываюсь отъ вашего участія съ глубокой скорбію.

‘Пріймите, господинъ маркизъ, увреніе въ чувствахъ почтенія къ вамъ

‘Жильберты де-Шатобрёнъ.’

XI.
Возстаніе изъ мертвыхъ.

— Ты, Жанъ, принесъ этотъ свертокъ съ письмомъ? сказалъ г-нъ Буагибо.

— Нтъ, сударь, я ничего не приносилъ, и не знаю, что это такое, отвчалъ плотникъ съ правдивымъ выраженіемъ.

— Какъ теб врить, возразилъ маркизъ:— если третьяго-дня ты лгалъ такъ твердо, представляя мн одно лицо подъ именемъ другаго?

— Третьяго-дня я лгалъ, но не сталъ бы божиться, теперь, я божусь. Никто при мн не входилъ сюда, не знаю, кто это принесъ. Но благо вы первый заговорили о томъ, что случилось третьяго-дня, я бы не осмлился съ своей стороны… Позвольте же мн сказать вамъ, что бдное дитя плакало всю дорогу, думая объ васъ, и что…

— Сдлай милость, Жанъ, не говори мн объ этой двушк, ни объ отц ея! Я далъ теб слово, что самъ заговорю съ тобою о нихъ, когда будетъ нужно, и на этомъ условіи ты общалъ не мучить меня. Погоди, пока я тебя спрошу!

— Быть такъ! Но если вы заставите меня ждать черезъ-чуръ долго и я потеряю терпніе…?

— Можетъ-быть, даже никогда не заговорю, и ты всегда тоже будешь молчать, сказалъ маркизъ тономъ явнаго неудовольствія.

— Посмотримъ еще! возразилъ плотникъ.— Этого не было въ нашихъ условіяхъ!

— Полно, убирайся! сказалъ г-нъ Буагибо сухо.— Твоя работа сегодня кончена, ужинать ты у меня не хочешь, и врно Эмиль ждетъ тебя съ нетерпніемъ. Скажи ему, чтобъ онъ не унывалъ, и что я скоро навщу его… можетъ-быть, завтра же!

— Если вы обойдетесь съ нимъ какъ со мною, не захотите говорить съ нимъ и слушать отъ него про Жильберту, что ему толку въ вашемъ посщеніи? Этимъ его не вылечите.

— Жанъ, ты надодаешь мн, разстроиваешь меня! Убирайся же!

— Ну! погода перемнилась! подумалъ плотникъ.— Подождемъ, пока опять проглянетъ солнце!

Онъ надлъ свою куртку и пошелъ вонъ изъ парка. Г-нъ Буагибо шелъ за нимъ, чтобъ самому запереть послднюю калитку. На двор еще не смерклось. Маркизъ примтилъ на песк, недавно расчищенномъ граблями, двойной слдъ маленькой женской ноги, отпечатавшійся въ двухъ направленіяхъ, которыя Жильберта принимала, идя къ домику и возвращаясь назадъ. Онъ не сообщилъ этого замчанія плотнику, а тотъ самъ не обратилъ вниманія на дорожку.

Между-тмъ, Жильберта ожидала дольше, нежели надялась. Солнце уже минутъ съ десять сло, и время казалось ей нестерпимо-длинно. Приближеніе ночи и боязнь встртить кого-нибудь изъ жителей замка, кто могъ бы узнать ее, увеличивали ея безпокойство и нетерпніе, она отважилась выйдти вонъ изъ мста, гд скрывалась, и пройдти немного по теченію рки, чтобъ все держать въ виду плотника. Но не ступила она трехъ шаговъ по открытому полю, какъ услышала, что за нею кто-то идетъ, и, торопливо оглянувшись, увидла Констана Галюше съ удочкой въ рук, пробиравшагося на гаржилесскую дорогу.

Она опустила капюшонъ на лицо, но не такъ быстро, чтобъ ловецъ пискарей не примтилъ пряди русыхъ волосъ, голубыхъ глазъ, розоваго личика. Притомъ же, мудрено было, чтобъ онъ не узналъ Жильберты, идя за нею въ такомъ близкомъ разстояніи. Походка ея ни мало не походила на походку крестьянки, и грубая мантилья была не такъ длинна, чтобъ могла закрывать подолъ тонкаго платья и хорошенькую ногу, обутую въ прочный, уютный полусапожекъ. Любопытство Констана Галюше сильно подстрекнулось этой встрчею. Онъ такъ презиралъ крестьянокъ, что не сталъ бы волочиться за ними на прогулк, но видъ переодтой барышни затронулъ его аристократическій вкусъ, и смутное предчувствіе, что эти русые волосы, которые столь трудно было скрыть, принадлежали Жильберт, побудило его идти за нею.

Онъ пустился за нею слдомъ, идя то непосредственно позади, то рядомъ съ нею, замедляя или ускоряя шагъ, чтобъ отъиграться отъ маленькихъ уловокъ, по которымъ она отставала и давала обгонять себя, останавливаясь, когда она останавливалась, нагибаясь къ ней до прикосновенія, и съ дерзкимъ любопытствомъ заглядывая подъ капюшонъ.

Жильберта, въ страх, искала глазами какого-нибудь дома, гд бы укрыться, но не видя никакого, продолжала идти впередъ по дорог въ Гаржилесъ, въ надежд, что плотникъ догонитъ ее и освободитъ отъ докучнаго провожатаго.

Но не видать было никого, и она, не могши доле терпть провожанья, нагнулась къ своей корзинк, длая видъ, какъ-будто что-нибудь забыла или потеряла, и тотчасъ, обернувшись назадъ, пошла по направленію къ парку, полагая, что Галюше, которому не было никакого предлога идти за нею въ ту сторону, не осмлится догонять ее.

Но было поздно: Констанъ узналъ ее, и чувство низкаго мщенія взяло въ немъ верхъ.

— Эй! хорошенькая крестьяночка! сказалъ онъ, кидаясь къ ней: — чего это вы ищите съ такой таинственностью? Нельзя ли пособить вамъ найдти?.. Вы не отвчаете? Понимаю, у васъ тутъ назначено свиданьице, и я вамъ мшаю! То-то и бда для двушекъ, которыя ходятъ одн по вечерамъ: он рискуютъ встртить одного молодца вмсто другаго, а отсутствующіе всегда виноваты. Полноте, не обращайте на это большаго вниманія, ночью вс кошки сры, дайте мн вашу ручку. Если не найдемъ того, кого вамъ нужно, постараемся замнить его безъ большой потери!

Испуганная грубыми рчами, Жильберта ударилась бжать. Будучи проворне и тоньше Галюше, она кинулась въ деревья, проскользнула сквозь самую чащу, и скоро считала себя въ безопасности, но какое-то бшенство овладло Галюше, когда онъ увидлъ, что она такъ ловко увернулась. Въ три прыжка, нсколько ушибившись и оцарапавшись объ втви, онъ снова очутился подл нея, противъ самой ршетки парка Буагибо.

Тутъ онъ схватилъ ее за мантилью и сказалъ:

— Я хочу посмотрть, стоите ли вы груда, чтобъ я такъ гнался за вами! Если вы нехороши, вамъ нечего бжать, голубушка, я не погонюсь за вами, если же вы молоды и недурны, ужь я расцалую васъ, моя красавица!

Жильберта бодро оборонялась, ударяя но лицу и по рукамъ Галюше своей корзиною, но силы были слиткомъ-неравны, рискуя оцарапать ее застежкою мантильи, онъ съ бшенствомъ тащилъ капюшонъ.

Въ эту минуту два человка показались у ршетки парка, и Жильберта, вырвавшись съ отчаяннымъ усиліемъ, бросилась къ нимъ подъ защиту того, кто первый попался ей на-встрчу. Она очутилась въ объятіяхъ г-на Буагибо.

Чувствуя дурноту отъ страха и негодованія, она скрыла лицо на груди старика, и ни маркизъ, ни плотникъ не успли узнать ее, но, при вид убгавшаго Галюше, весь прежній гнвъ Жана вспыхнулъ, и онъ кинулся за нимъ въ погоню. Прикащикъ г-на Кардонне былъ толстъ и приземистъ, и, не смотря на лта, Жанъ имлъ надъ нимъ перевсъ ростомъ и проворствомъ. Видя себя почти настигнутымъ, Галюше положился на свою силу и обернулся. Между ними завязалась борьба, и Галюше, крпкій собою, выдержалъ довольно-удачно первую схватку, но Жанъ былъ атлетъ и скоро повалилъ его на краю воды.

— А! теб мало ремесла шпіона? сказалъ онъ, придавивъ ему колномъ грудь и сжавъ горло такъ сильно, что побжденный принужденъ былъ опустить руки: — еще ты обижаешь женщинъ, гадкій холопъ! Я бы долженъ раздавить такое зловредное животное, какъ ты, но ты такъ подлъ, что, пожалуй, накличешь мн процессъ! Хорошо же! не будетъ теб этого удовольствія: ты выйдешь изъ моихъ рукъ безъ всякой царапины, на которую бы могъ указать, я ограничусь только тмъ, что вымою теб рожу мыломъ, достойнымъ тебя.

Подобравъ горсть черной грязи съ берега, плотникъ вытеръ ею лицо, рубашку и галстухъ Галюше, потомъ пустилъ его и, стоя передъ нимъ, сказалъ:

— Попробуй тронуть меня, такъ я еще накормлю тебя грязью!

Галюше сейчасъ имлъ такой жестокій опытъ силы плотника, что не смлъ вновь ей подвергаться. Онъ порывался пустить ему камень въ голову, когда тотъ спокойно отвернулся, но разсудилъ, что дло могло выйдти не шуточное, и что, если онъ не сшибетъ его разомъ съ ногъ, то ему прійдется дорого поплатиться. Онъ ршился ретироваться, изрыгая ругательства и угрозы на него и на дуру, за которую онъ вступился, но не смлъ назвать Жильберту, ни дать замтить, что узналъ ее. Онъ не былъ твердо увренъ, что она не сдлается невсткою его хозяина, потому-что, въ-продолженіе нсколькихъ дней, какъ Эмиль лежалъ болнъ, господинъ Кардонне казался ужасно разстроенъ и нершителенъ.

Жильберта и маркизъ не видали этой сцены. Двушка едва переводила духъ и почти въ безпамятств позволила себя вести въ сырню. Г-нъ Буагибо былъ въ большомъ затрудненіи отъ такого приключенія, но ршась благородно помочь оскорбленной дам, не смлъ ни заговорить съ нею, ни дать ей понять, что узналъ ее. Недоврчивость его возобновилась, онъ спрашивалъ себя, не подготовлена ли эта сцена, чтобъ бросить ему на грудь трепещущую голубку, но когда она упала въ обморок на порог дома и когда онъ увидлъ ея блдность, потухшій взоръ и посинлыя губы, имъ овладло нжное состраданіе и жестокій гнвъ на человка, способнаго оскорбить беззащитную женщину. Потомъ онъ вспомнилъ, что благородная двушка подверглась этой опасности отъ-того, что пришла къ нему для гордаго и безкорыстнаго поступка… Онъ поднялъ ее, отнесъ на кресла, и, потирая ея охладвшія руки, сказалъ:

— Ободритесь, успокойтесь, ради Бога! вы здсь въ безопасности, вы здсь желанная гостья.

— Жильберта! вскричалъ плотникъ, когда узналъ ее, воротившись:— дочь Антуана, моя Жильберта! Боже правый! возможно ли? Ахъ! если бъ я зналъ, не пощадилъ бы этого мерзавца! Но онъ не далеко: пойду убью его!

Вн себя отъ ярости, онъ готовъ былъ пуститься въ погоню за Галюше, но маркизъ и Жильберта, нсколько пришедшая въ память, удержали его. Дло обошлось не безъ труда, Жанъ самъ-себя не помнилъ. Наконецъ, маркизъ намекнулъ ему, что для пользы репутаціи дочери графа Шатобрёна ему не слдовало дальше простирать свое мщеніе.

Однакожь, въ маркиз все замтно было какое-то принужденіе съ Жильбертою. Она хотла отправиться домой, онъ въ глубин сердца желалъ, чтобъ она осталась подольше, и не могъ ршиться сказать ей это иначе, какъ только ссылаясь на то, что она имла еще надобность отдохнуть и успокоиться отъ своего волненія. Но Жильберта боялась опять встревожить родителей и увряла, что чувствовала себя въ силахъ идти. Маркизъ предлагалъ экипажъ, предлагалъ спиртъ, искалъ стклянку и не находилъ, суетился около нея, придумывалъ больше всего, что сказать ей въ отвтъ на письмо и поступокъ ея, и хотя не имлъ недостатка ни въ свтскости, ни въ развязности, разъ ршившись на нихъ, но былъ неловче и принужденне школьника, впервые вступившаго въ свтъ, — когда его мучила тягостная нершительность его характера.

Наконецъ Жильберта встала, собираясь идти съ Жаномъ, который хотлъ проводить ее до Шатобрёна. Онъ также всталъ, взялъ шляпу, и, схвативъ свою новую трость съ ршительнымъ видомъ, заставившимъ плотника улыбнуться, сказалъ:

— Позвольте мн также проводить васъ. Этотъ негодяй, можетъ-быть, притаился гд-нибудь и ждетъ, а два кавалера все лучше одного.

— Пусть его идетъ! шепнулъ Жанъ Жильберт, которая хотла-было отклонить его услужливость.

Вс трое вышли изъ парка и сначала маркизъ держался позади въ нкоторомъ разстояніи, или шелъ впередъ въ вид авангарда. Потомъ онъ очутился рядомъ съ Жильбертой, и замтивъ, что она обезсилла и шла съ трудомъ, ршился предложить ей свою руку. Мало-по-малу, онъ вступилъ съ ней въ разговоръ, и мало-по-малу также почувствовалъ себя вольне. Сперва онъ говорилъ объ общихъ вещахъ, потомъ объ ней-самой въ-особенности, разспрашивалъ о ея вкусахъ, занятіяхъ, чтеніи, и хотя она отвчала съ скромной скрытностью, однакожь онъ скоро замтилъ, что она была одарена возвышеннымъ умомъ и имла весьма-прочную основу образованія.

Пораженный такимъ открытіемъ, онъ пожелалъ знать, гд и какъ она пріобрла столько свдній, и она призналась, что наилучшую часть этихъ свдній почерпнула въ библіотек зкмка Буагибо.

— Очень-радъ! сказалъ маркизъ:— предлагаю вс мои порядочныя книги къ вашимъ услугамъ. Надюсь, вы пришлете ко мн за ними, если только не позволите мн выбирать ихъ для васъ и присылать къ вамъ каждую недлю. Жанъ врно не откажется быть нашимъ коммиссіонеромъ, пока Эмиль снова возьметъ на себя эту должность.

Жильберта вздохнула: по страшному молчанію Эмиля, она не смла даже надяться, что такое благополучное время когда-нибудь возвратится.

— Обопритесь же на мою руку, сказалъ маркизъ: — вы, какъ видно, нездоровы, а не хотите принять моей помощи.

Когда они дошли до подошвы шатобрёнскаго холма, г. Буагибо, дотол по-видимому позабывшійся, началъ обнаруживать признаки волненія и безпокойства, какъ пугливая лошадь. Вдругъ онъ остановился и тихо вынулъ руку Жильберты изъ-подъ своей, чтобъ передать ее подъ руку плотнику.

— Оставлю васъ у воротъ вашего дома и съ преданнымъ другомъ, сказалъ онъ.— Я вамъ больше не нуженъ, но беру съ собою ваше общаніе пользоваться моими книгами.

— О, если бъ я могла пригласить васъ идти дальше! сказала Жильберта умоляющимъ голосомъ:— я согласилась бы не раскрывать ни одной книги въ жизнь свою, хотя бъ это было для меня великимъ лишеніемъ!

— Къ-несчастію, это мн невозможно! отвчалъ онъ со вздохомъ:— но время и случай приводятъ нежданныя встрчи. Надюсь, сударыня, что прощаюсь съ вами не навсегда, такая мысль была бы мн очень-прискорбна…

Онъ откланялся ей и пошелъ запереться въ своей сырн, гд провелъ часть ночи въ томъ, что писалъ, укладывалъ бумаги и глядлъ на портретъ покойной маркизы.

По-утру, г. Буагибо надлъ свое зеленое платье, сшитое по мод временъ имперіи, самый свтлый парикъ, перчатки и лосинные панталоны, гусарскіе сапоги съ кисточками и короткими серебряными шпорами въ форм лебединой шеи. Слуга, въ парадной ливре конюшаго, подвелъ ему лучшую лошадь его конюшни, и, вскочивъ самъ на лошадь почти столь же прекрасную, похалъ за нимъ рысцою по дорог въ Гаржилесъ, держа на рук пристегнутую ремнемъ шкатулку.

Велико было удивленіе жителей мстечка, когда они увидли маркиза, хавшаго прямо и стойко на своей блой лошади, подобно старинному учителю верховой зды, въ парадномъ плать, въ золотыхъ очкахъ съ хлыстикомъ, который онъ держалъ вверхъ, какъ свчу. Лтъ десять г-нъ Буагибо не вызжалъ никуда, ни въ городъ, ни въ селеніе. Ребятишки бжали за нимъ вслдъ, прельщенные пышностью его позда, женщины толпились на порогахъ домовъ, и мужчины съ тяжестями на плечахъ останавливались въ изумленіи посреди улицы.

Маркизъ шагомъ взъхалъ на крутую мостовую, и точно также съхалъ внизъ къ заводу Кардонне, какъ искусный здокъ не забавляясь рисками, и потомъ поднявшись въ рысь, чтобъ въхать на дворъ, онъ правилъ лошадь въ, такой врный кадансъ, что ея движенія походили на качанія маятника хорошихъ часовъ. Наружность его была еще не дурна, и женщины говорили:

— Какъ же онъ не колдунъ! не постарлъ ни крошечки въ т десять лтъ, что его здсь не видали!

Онъ потребовалъ, чтобъ его проводили къ г-ну Эмилю Кардонне, и нашелъ молодаго человка въ его комнат, сидящимъ на диван, между отцомъ по правую и докторомъ по лвую сторону. Г-жа Кардонне сидла напротивъ и глядла на него съ заботливостью.

Эмиль былъ очень-блденъ, но положеніе его уже не угрожало никакой опасностью. Онъ всталъ и пошелъ на встрчу господину Буагибо, который, обнявъ его съ нжностью, низко поклонился госпож Кардонне и нсколько-умьренне господину Кардонне. Въ-продолженіе нсколькихъ минутъ, разговоръ шелъ только о здоровь больнаго. Эмиль перенесъ довольно-сильный припадокъ горячки, наканун ему пускали кровь, ночь прошла спокойно, и утромъ слды горячки совершенно исчезали. Ему совтовали выхать прогуляться въ кабріолет, и онъ намревался създить къ г. Буагибо, когда маркизъ вошелъ въ его комнату.

Маркизъ слышалъ вс подробности этого нездоровья отъ плотника, который тщательно скрывалъ его отъ Жильберты. Не было больше никакихъ поводовъ къ опасенію. Докторъ объявилъ, что больной можетъ обдать, и удалился, сказавъ, что побываетъ на другой день единственно для очистки совсти.

Господинъ Буагибо, во время разсказа этихъ подробностей, внимательно наблюдалъ лицо господина Кардонне. Онъ примтилъ въ немъ выраженіе скоре торжества, нежели радости. Безъ-сомннія, промышленикъ трепеталъ мысли потерять сына, но когда страхъ разсялся, побда была одержана: Эмиль могъ переносить горе.

Господинъ Кардонне, съ своей стороны, глядлъ на странную посадку маркиза и находилъ ее въ высшей степени смшною. Его важность и мшкатность въ разговор выводили его изъ терпнія, ибо г. Буагибо, больше смущенный на дл, нежели сколько старался обнаруживать, говорилъ одни общія мста съ глубокомысленнымъ видомъ. Вскор промышленикъ откланялся ему и ушелъ заниматься своими длами. Тогда г-жа Кардонне, угадывая по безпокойству Эмиля, что онъ желалъ поговорить наедин съ своимъ старымъ другомъ, оставила ихъ однихъ, посовтовавъ сыну не утомлять себя разговоромъ.

— Ну! сказалъ Эмиль маркизу, когда они остались одни: — можете надть на меня мученическій внецъ! Я вытерплъ испытаніе огнемъ, но Богъ не оставляетъ призывающихъ Его, и я вышелъ цлъ, безъ явной обжоги: немножко-разбитъ, правда, но спокоенъ и полонъ вры въ будущее. Ныньче утромъ, я объявилъ отцу, въ совершенномъ разсудк и спокойствіи духа, то, что объявлялъ въ волненіи и, можетъ-быть, въ бреду горячки. Теперь онъ знаетъ, что я ни за что не отступлюсь отъ своего мннія, и никакая игра моей страстью не доставитъ ему побды. Онъ повидимому очень-доволенъ, потому-что воображаетъ, будто ему удалось отвратить меня отъ брака, котораго онъ страшился больше, чмъ пылкости моихъ убжденій. Еще сегодня говорилъ онъ, что хочетъ развлечь меня, послать путешествовать, отправить въ Италію. Я сказалъ ему, что не желаю покидать Францію и даже здшнюю сторону, если только онъ не прогонитъ меня изъ родительскаго дома. Онъ улыбался, и, по причин вчерашняго кровопусканія, не хотлъ мн противорчить, но завтра заговоритъ строгимъ другомъ, посл-завтра раздраженнымъ отцомъ, а на слдующій день самовластнымъ господиномъ. Не безпокойтесь за меня, другъ мой, у меня достанетъ твердости, спокойствія и терпнія. Осудить ли онъ меня на изгнаніе, или оставитъ при себ, чюбъ меня мучить, я покажу ему, что любовь очень-сильна, когда она внушена энтузіазмомъ истины и поддерживается идеаломъ.

— Эмиль, сказалъ маркизъ: — черезъ вашего пріятеля Жана я знаю все, что случилось между вами и отцомъ вашимъ, и также все, что произошло великаго и побдоноснаго въ вашей душъ. дучи сюда, я былъ покоенъ.

— О, другъ мой! я слышалъ, что вы помирились съ этимъ простымъ, но удивительнымъ человкомъ. Онъ сказывалъ мн, что вы сбираетесь навстить меня, я ждалъ васъ.

— Не говорилъ онъ ничего больше? сказалъ маркизъ, пристально вглядываясь въ Эмиля.

— Нтъ, больше ничего, клянусь вамъ, отвчалъ Эмиль съ увренностью правды.

— Хорошо, что онъ сдержалъ слово, возразилъ господинъ Буагибо: — вы были такъ ослаблены горячкой, что не перенесли бы новыхъ ощущеній. Я самъ перенесъ много сильныхъ волненій съ-тихъ-поръ, какъ мы не видались, но доволенъ результатомъ и покажу вамъ его… Только не теперь, Эмиль, вы еще очень блдны, и я самъ не довольно увренъ въ себ. Не прізжайте ко мн сегодня: мн надо кое-гд побывать, и можетъ-быть ужо вечеромъ, мимоздомъ, я повидаюсь съ вами. Общаете ли вы мн до-тхъ-поръ обдать, быть покойнымъ, словомъ, выздоравливать?

— Общаю, мой другъ. Ахъ, еслибъ я могъ извстить ту, которую люблю, что, пришедши снова въ полное употребленіе жизни и способностей, я ощутилъ свою любовь пламенне и ршительне прежняго въ моемъ сердц!

— Что жь, Эмиль, напишите ей нсколько строкъ, не утомляя себя: я заду вечеромъ, и если она живетъ не слишкомъ-далеко, возьмусь доставить ей ваше письмо.

— Увы, другъ мой, я не могу сказать вамъ ея имя! Но еслибъ Жанъ взялся… теперь, когда за мною не глядятъ ежеминутно и когда возвратились мои силы, я могъ бы написать письмо.

— Такъ напишите, запечатайте и не выставляйте адреса. Плотникъ работаетъ у меня, и письмо будетъ въ его рукахъ прежде вечера.

Пока молодой человкъ писалъ, господинъ Буагибо вышелъ изъ его комнаты и пожелалъ видться съ господиномъ Кардонне. Ему отвчали, что онъ сейчасъ куда-то ухалъ въ кабріолет.

— Не извстно ли, гд я могу догнать его? спросилъ маркизъ, полу-вря въ это отсутствіе.

Онъ не сказалъ, куда детъ, но полагали, что въ Шатобрёнъ, потому-что похалъ по этой дорог и потому-что уже здилъ туда на прошедшей недл.

При этомъ отвт, господинъ Буагибо обнаружилъ удивительную живость, воротился къ Эмилю, взялъ его письмо, пощупалъ ему пульсъ, нашелъ, что онъ немножко взволнованъ, слъ на лошадь, выхалъ изъ селенія точно такъ же, какъ въхалъ въ него, но пустился небольшимъ галопомъ, когда очутился въ пол.

XII.
Прощеніе.

Между-тмъ, г. Кардонне пріхалъ въ Шатобрёнъ и уже находился въ присутствіи Жильберты, ея отца и Жаниллы.

— Г. де-Шатобрёнъ, сказалъ онъ, садясь съ самоувренностью между этими особами, встревоженными посщеніемъ, которое предвщало имъ новыя огорченія: — безъ-сомннія, вамъ извстно все, что произошло между моимъ сыномъ и мною по поводу вашей дочери. Сынъ мой имлъ умъ и вкусъ избрать ее своей невстою. Она и вы, сударь, имли чрезвычайную доброту принять его сватовство, не уврившись, одобрю ли я его…

Тутъ Жанилла сдлала гнвный жестъ, Жильберта потупила глаза, блдня, а Антуанъ покраснлъ и раскрылъ ротъ, чтобъ прервать г. Кардонне. Но тотъ не далъ ему произнести ни слова и продолжалъ:

— Сначала я не одобрялъ этого союза, признаюсь вамъ, но я пріхалъ сюда, увидлъ вашу дочку, и согласился. Согласіе мое давалось на условіяхъ очень-мягкихъ и очень-простыхъ. Мой сынъ, по мнніямъ своимъ — вольнодумецъ, а я умренный консерватистъ. Я опасаюсь, что запальчивыя мннія разстроятъ умъ и кредитъ Эмиля. Требую, чтобъ онъ отрекся отъ нихъ и возвратился къ благоразумію и приличію. Я полагалъ, что легко получу отъ него это пожертвованіе, радовался напередъ, извстилъ васъ объ этомъ, какъ о несомннномъ дл, въ письм, адресованномъ на имя вашей дочери. Но, къ великому моему удивленію, Эмиль упорствуетъ въ своей восторженности и приноситъ ей въ жертву любовь, которую я было-считалъ глубже и самоотверженне. Я принужденъ сказать вамъ, что ныньче утромъ онъ безвозвратно отказался отъ руки вашей дочери, и я счелъ долгомъ увдомить васъ немедленно, чтобъ, зная въ точности его и мои намренія, вы не могли обвинять меня въ нершительности и неблагоразуміи. Если теперь вамъ угодно ободрять его чувства и снисходить его исканіямъ, это ваше дло, я умываю руки…

— Г. Кардонне, отвчалъ Антуанъ, вставая съ мста: — знаю все это, знаю также, что у васъ всегда найдутся прекрасныя фразы для подшучиванія надъ нами, но если вы такъ хорошо все знаете, то потому-что подсылали шпіоновъ въ домъ нашъ, и лакеевъ, чтобъ оскорблять насъ обидными претензіями на руку моей дочери. Вы уже много мучили насъ своей дипломатіей, и мы васъ просимъ перестать. Мы не такъ просты, чтобъ не понимали, что вы ни подъ какимъ видомъ не хотите соединить свое богатство съ нашей бдностью. Насъ не провели ваши извороты, и когда хитрой выдумкой поставили вы своего сына въ необходимость выбирать между моральнымъ подчиненіемъ, невозможнымъ когда идетъ дло о мнніяхъ, и бракомъ, на который вы все-таки не согласились бы, еслибъ онъ ршился на ложь, — тогда мы съ своей стороны поклялись избавить его, васъ и себя-самихъ отъ всякой лжи и всякаго притворства. Поврьте, мы очень знаемъ, что намъ длать, я умю сохранять честь и достоинство своей дочери такъ же хорошо, какъ вы богатство своего сына, и въ этомъ отношеніи не имю нужды ни въ чьихъ совтахъ, ни въ чьихъ наставленіяхъ.

Проговоривъ это съ твердостью, которой г. Кардонне отнюдь не ожидалъ отъ стараго пьяницы Шатобрёна, г. Антуанъ снова слъ и глядлъ прямо въ лицо промышленику. Жильберта чувствовала, что ей дурно, но сочла долгомъ подкрпить своею гордостью справедливую гордость отца. Она также подняла глаза на г. Кардонне, и взоръ ея, казалось, подтверждалъ все, что сказалъ Антуанъ.

Жанилла, вышедшая изъ себя, вмшалась въ разговоръ.

— Не безпокойтесь, сударь, сказала она: — обойдутся и безъ вашего имени. Тутъ есть имя, которое стоитъ вашего, а что до денегъ, мы имли больше чести потерять т, которыя у насъ были, нежели вы пріобрсти т, которыхъ у васъ не было.

— Знаю, мамзель Жанилла, отвчалъ Кардонне съ притворнымъ равнодушіемъ глубокаго презрнія: — знаю, что вы очень тщеславитесь именемъ, какое графъ Шатобрёнъ доставилъ вашей дочери. Я не столько бы гордился имъ и закрывалъ бы глаза на нкоторыя неправильности рожденія, но понимаю, что состояніе разночинца, нажитое трудомъ, кажется презрнно въ глазахъ особы, рожденной, подобно вамъ, вроятно, въ роскоши праздности. Мн остается только пожелать всякаго счастія всмъ вамъ и попросить прощенія у мамзель Жильберты, что причинилъ ей маленькую непріятность. Вина моя была совершенно-невольная, но надюсь загладить ее добрымъ совтомъ, именно: молодые люди, которые берутся располагать волею своихъ родителей, иногда бываютъ больше ослплены мимолетною прихотью, нежели проникнуты сильною страстью. Поведеніе Эмиля служитъ, я думаю, тому доказательствомъ, и я немножко стыжусь за него.

— Довольно, г. Кардонне, довольно, слышите ли? сказалъ Антуанъ, вышедъ изъ себя въ первый разъ въ жизни: — я стыдился бы имть столько ума, сколько вы, еслибъ употреблялъ его на такія недостойныя вещи, какъ оскорбленіе двушки и вызовъ отца въ ея присутствіи. Надюсь, вы меня понимаете, и…

— Г. Антуанъ! мамзель Жанилла! вскричалъ Сильвенъ Шарассонъ, очутившись однимъ скачкомъ среди комнаты: — г. Буагибо детъ къ вамъ! Ей-Богу! точно, г. Буагибо! Я узналъ его по блой лошади и по желтымъ очкамъ!

Нечаянная новость такъ потрясла графа Шатобрёна, что онъ забылъ весь свой гнвъ, и, вдругъ поддавшись дтской радости съ примсью страха, кинулся нетвердыми шагами навстрчу старинному другу.

Но въ ту минуту, какъ онъ сбирался упасть въ его объятія, его оледенилъ страхъ и какъ-бы окаменилъ холодный видъ и грустно-вжливый поклонъ маркиза. Трепещущій, растерзанный въ глубин сердца, Антуанъ судорожно схватилъ руку дочери, не зная подвести ли ее къ г. Буагибо, какъ залогъ примиренія, или удалить, какъ тяжкое доказательство вины своей.

Жанилла, растерявшись, низко присдала маркизу, который кинулъ на нее разсянный взглядъ и едва-замтно кивнулъ ей головою.

— Г. Кардонне, сказалъ онъ, очутясь на порог квадратнаго павильйона лицомъ-къ-лицу съ промышленикомъ, который шелъ позади всхъ: — кажется, вы узжаете, а я пріхалъ именно за тмъ, чтобъ васъ видть. Вы ухали изъ дома въ самое то время, какъ я искалъ васъ, и я пустился за вами слдомъ. Сдлайте одолженіе, останьтесь еще нсколько времени, и удлите мн немного вниманія.

— Мы поговоримъ гд-нибудь въ другомъ мст, если вамъ угодно, господинъ маркизъ, отвчалъ Кардонне: — здсь я не могу оставаться доле, но если угодно сойдти со мною пшкомъ съ этой горы.

— Нтъ, сударь, нтъ, извините мою настойчивость. То, что я имю сказать вамъ, довольно-важно, и лица, здсь находящіяся, должны это слышать. Кажется, я пріхалъ поздно и не усплъ предупредить непріятныя объясненія, но вы дловой человкъ, г. Кардонне, и знаете, что въ иныхъ случаяхъ собираются на совтъ, чтобъ хладнокровно разсуждать о важныхъ вопросахъ, даже когда въ глубин души таятъ немножко страсти. Графъ Шатобрёнъ, прошу васъ удержать г-на Кардонне: это совершенно-необходимо. Я старъ, слабъ, не найду, можетъ-быть, въ себ достаточно силъ, чтобъ пріхать опять. Вы молодой человкъ въ сравненіи со мною, прошу же васъ имть немножко терпнія и обязательности, чтобъ избавить меня отъ большаго труда, не-уже-ли вы откажете?

lia этотъ разъ, маркизъ говорилъ съ увренностью и граціей, длавшими его человкомъ совершенно-отличнымъ отъ того, котораго г. Кардонне видлъ часъ назадъ. Промышленикъ почувствовалъ любопытство, нечуждое участія и уваженія. Г-нъ Шатобрёнъ поспшилъ пригласить его остаться, и они вс вошли въ павильйонъ, за исключеніемъ Жаниллы, которой г. Антуанъ сдлалъ знакъ, и которая пошла за дверь кухни подслушивать.

Жильберта колебалась, войдти ей, или удалиться, но г. Буагибо очень-вжливо подалъ ей руку, и, подведши ее къ кресламъ, самъ слъ подл нея въ нкоторомъ разстояніи отъ отца ея и отца Эмиля.

— Чтобъ приступить къ длу надлежащимъ порядкомъ и согласно уваженію, какимъ мы обязаны дамамъ, сказалъ онъ:— обращаюсь, во первыхъ, къ двиц Шатобрёнъ. Сударыня, я сдлалъ завщаніе въ прошлую ночь, и пріхалъ объявить вамъ его пункты и условія, но желалъ бы, на этотъ разъ, не получить отказа, и не иначе ршусь прочесть вамъ эту бумагу, какъ взявъ съ васъ слово не обижаться. Вы также назначили мн условія въ письм, которое со мною и которое надлало мн много огорченія. Однакожь, я нахожу ваши условія справедливыми, и понимаю, что вы не захотли принять ни малйшаго подарка отъ человка, котораго считаете врагомъ своего батюшки. Значитъ, чтобъ умилостивить васъ, эта вражда должна прекратиться, и батюшка вашъ долженъ простить меня въ томъ, въ чемъ я виноватъ передъ нимъ. Графъ Шатобрёнъ,— сказалъ онъ, вставая съ героической ршимостью: — вы нкогда оскорбили меня, я отплатилъ вамъ также оскорбленіемъ, отнявъ у васъ свою дружбу безъ всякаго объясненія. Намъ слдовало или драться, или простить другъ другу. Мы не дрались, но двадцать лтъ были чужды одинъ другому, что гораздо-важне для людей, очень-любившихъ другъ друга. Теперь я прощаю вашу вину, простите ли вы мн мою?

— О, маркизъ! воскликнулъ г-нъ Антуанъ, бросаясь къ нему и становясь на одно колно: — вы никогда не были ни въ чемъ виноваты предо мною, вы были моимъ лучшимъ другомъ, замняли мн отца,— а я смертельно оскорбилъ васъ… Я подставилъ бы вамъ открытую грудь, еслибъ вы захотли пронзить ее ударомъ шпаги, и ни за что не поднялъ бы на васъ руки. Вы не хотли отнять у меня жизнь и наказали меня гораздо-больше, отнявъ у меня свою дружбу. Теперь, вы даруете мн прощеніе, принимаю его на колняхъ, въ присутствіи друзей моихъ и непріятелей, потому-что это униженіе — единственное возмездіе, какое могу предложить вамъ. А вы, г. Кардонне, сказалъ онъ, поднимаясь и мряя промышленика съ головы до ногъ: — вы можете смяться надъ вещами, которыхъ понять не въ состояніи, но я не всмъ подставляю свою грудь и безоружную руку: скоро вы это узнаете!

Г. Кардонне также поднялся, бросая на г. Антуана грозные взгляды. Маркизъ сталъ промежду ними и сказалъ Антуану:

— Графъ, не знаю, что произошло у васъ съ г-немъ Кардонне, но вы сейчасъ предложили мн возмездіе, котораго я не принимаю. Хочу думать, что наши вины были взаимны, и не у ногъ, а въ объятіяхъ моихъ хотлъ бы я васъ видть. Но какъ вы считаете себя обязаннымъ изъявить мн покорность, на что даютъ мн право лта мои, то прежде, нежели обнимемся, я требую, чтобъ вы помирились съ г-мъ Кардонне и первый подали ему руку.

— Не могу! вскричалъ Антуанъ, судорожно сжимая руку маркиза и волнуясь между радостью и гнвомъ: — онъ сейчасъ говорилъ съ моей дочерью оскорбительнымъ образомъ.

— Нтъ, быть не можетъ! возразилъ маркизъ: — это какое-нибудь недоразуменіе. Я знаю образъ чувствованій г-на Кардонне, его характеръ несовмстенъ съ низостью. Г-нъ Кардонне, я увренъ, что вы понимаете честь не хуже любаго дворянина, и сейчасъ въ вашихъ глазахъ двое дворянъ, которые жестоко оскорбили, другъ друга, помирились, не стыдясь взаимныхъ уступокъ. Будьте же великодушны и докажите намъ, что не имя условливаетъ благородство. Я пріхалъ къ вамъ съ словами мира и особенно съ средствами соглашенія. Позвольте мн положить вашу руку въ руку графа Шатобрёна. Вы не можете отказать старику, стоящему на краю моголы. Мамзель Жильберта, будьте моею помощницею, замолвите слово вашему батюшк…

Средства соглашенія ясно прозвучали въ слух г-на Кардонне. Его дальновидный умъ уже отгадалъ часть истины. Онъ разсудилъ, что слдуетъ уступить и лучше сохранить военныя почести, нежели подвергнуться крайностямъ капитуляціи.

— Мои намренія были такъ далеки отъ того, что предполагалъ г. Шатобрёнъ, сказалъ онъ: и въ душ я всегда столько почиталъ и уважалъ его достойную дочь, что охотно отрекаюсь отъ всего, что могло быть превратно истолковано въ словахъ моихъ. Покорнйше прошу мамзель Жильберту не сомнваться въ этомъ и подаю ея батюшк руку, какъ залогъ клятвы, которую даю теперь…

— Довольно, сударь, не будемъ говорить объ этомъ! сказалъ г. Антуанъ, протягивая ему руку: — разстанемтесь безъ вражды. Антуанъ де-ПІатобрёнъ никогда не умлъ лгать.

— Правда, подумалъ г. Буагибо:— еслибъ онъ притворялся ловче, я ничего бы не замтилъ… и былъ бы счастливъ подобно столькимъ другимъ!

— Теперь, сказалъ онъ ему дрожащимъ голосомъ: — благодарю тебя, Антуанъ: обнимемся!

Лобзаніе графа было горячо и восторженно, лобзаніе маркиза пристойно и принужденно. Онъ игралъ роль свыше силъ своихъ — поблднлъ, задрожалъ и опустился на стулъ. Антуанъ слъ рядомъ съ нимъ, едва удерживая дыханіе. Жильберта упала на колни передъ маркизомъ и, также плача отъ радости и признательности, осыпала поцалуями его руки.

Чувствительная сцена была не по сердцу промышленику, который глядлъ на нее гордо и холодно и ожидалъ средствъ соглашенія.

Наконецъ, г. Буагибо вынулъ ихъ изъ кармана и прочелъ чистымъ и внятнымъ голосомъ.

Въ краткихъ и точныхъ словахъ изъяснялъ онъ, что иметъ состоянія четыре мильйона пятьсотъ тысячь ливровъ, изъ которыхъ отдаетъ по контракту въ полную собственность два мильйона двиц Жильберт Шатобрёнъ, съ условіемъ, что она выйдетъ замужъ за г. Эмиля Кардонне, а два мильйона г. Эмилю Кардонне, съ условіемъ, что онъ-женится на двиц Жильберт Шатобрёнъ. Въ случа исполненія условія, бракъ долженъ заключиться не позже, какъ въ-теченіе полугода, и г. Буагибо предоставлялъ себ пожизненное пользованіе имніемъ, но передавалъ во владніе и полное распоряженіе пятьсотъ тысячь ливровъ будущимъ супругамъ со дня ихъ свадьбы… Эта сумма, впрочемъ, оставалась полною собственностью двицы Шатобрёнъ, если она и не выйдетъ за г. Эмиля Кардонне.

За дверью послышался слабый крикъ: Жанилла упала съ радости въ обморокъ на руки Сильвена Шарассона.

XIII.
Соглашеніе.

Жильберта не понимала, что съ нею случилось, не давала себ никакого отчета въ томъ, что значили четыре мильйона состоянія, и подобное бремя для жизни столь простой и столь счастливой, какъ ея жизнь, скоре испугало бы ее, чмъ обрадовало, но она видла возвращеніе возможности союза съ Эмилемъ, и, будучи не въ силахъ говорить, судорожно сжимала руку г-на Буагибо въ своихъ рукахъ. Антуанъ совершенно обезумлъ, видя дочь такою богатою. Богатству онъ радовался не больше ея, но тутъ его поражало столь огромное доказательство великодушнаго прощенія маркиза, что онъ все это считалъ за сонъ и уже не находилъ словъ для выраженія.

Одинъ Кардонне понялъ, что значило соединить четыре съ половиною мильйона на его будущихъ внукахъ. Однакожь, онъ не потерялся, выслушалъ чтеніе завщанія съ безстрастнымъ видомъ и, не желая явно склониться подъ могуществомъ золота, сказалъ хладнокровно:

— Вижу, что г-нъ Буагибо непремнно желаетъ наклонить родительскую волю передъ волею дружбы, но отнюдь не бдность двицы Шатобрёнъ казалась мн главнымъ препятствіемъ къ этому браку. Есть другое препятствіе, которое гораздо-больше затрудняетъ меня, — именно то, что она побочная дочь, и что, по всему видно, ея мать… не назову ея… занимаетъ довольно-низкое мсто въ обществ…

— Ошибаетесь, г-нъ Кардонне! отвчалъ маркизъ съ твердостью: — мамзель Жанилла была всегда безупречнаго поведенія, и, мн кажется, вы неправы, презирая женщину столь врную и столь преданную предметамъ ея привязанности. Увряю васъ, что двица Шатобрёнъ чистой, благородной крови, если вы придаете этому цпу. Скажу вамъ даже, что я коротко зналъ ея мать, и что она была столь же хорошей фамиліи, какъ и я самъ. Теперь, г. Кардонне, можете ли вы еще возразить что-нибудь? Полагаете ли, что характеръ двицы Шатобрёнъ можетъ внушить кому-нибудь отвращеніе и недоврчивость?

— Конечно, нтъ, г. маркизъ, отвчалъ Кардонне: — однако, я еще колеблюсь. Мн кажется, власть и достоинство отца оскорблены подобнымъ контрактомъ, согласіе мое какъ-будто куплено цною золота, и тогда-какъ я имлъ одно честолюбіе въ-отношеніи къ своему сыну, именно, чтобъ онъ пріобрлъ состояніе своимъ трудомъ и дарованіемъ, — вдругъ его возносятъ на верхъ богатства, готовя ему въ будущемъ бездйствіе и праздность.

— Надюсь, этого не будетъ, сказалъ г. Буагибо.— Если я избралъ Эмиля своимъ наслдникомъ, то именно въ увренности, что онъ нисколько не будетъ походить на меня и съуметъ лучше моего употребить мое состояніе.

Кардонне искалъ только повода уступить. Онъ разсуждалъ, что, отказавшись, навсегда отчудитъ отъ себя сына, а согласясь добровольно, успетъ еще опять взять столько вліянія надъ нимъ, что выучитъ его употреблять богатство по своему разумнію, т. е. разсчитывалъ, что съ четырьмя мильйонами можно со-временемъ имть сорокъ, и былъ убжденъ, что никто въ свт не могъ не пристраститься къ богатству, сдлавшись вдругъ обладателемъ четырехъ мильйоновъ. ‘Сначала, онъ будетъ сумасбродничать’ думалъ онъ: ‘истратитъ часть сокровища, а увидвъ убыль, такъ испугается, что захочетъ пополнить недостатокъ, потомъ — подобно тому, какъ аппетитъ возрождается у тхъ, которые соглашаются сть, пожелаетъ удвоить, удесятерить, усотерить… При моемъ пособіи, мы можемъ со-временемъ сдлаться царями финансовъ!’

— Я не имю права отрекаться отъ состоянія, отдаваемаго моему сыну, сказалъ онъ наконецъ.— Я отрекся бы, еслибъ могъ, потому-что все это противно моимъ мнніямъ, но собственность — вещь священная. Съ той минуты, какъ сынъ мой получаетъ такой даръ, онъ владтель. Я ограбилъ бы его, еслибы не согласился на предложенныя условія. Итакъ, я долженъ молчать обо всемъ, что несогласно съ моимъ убжденіемъ въ этой странной сдлк, и ужь если мн приходится уступить, по-крайней-мр я сдлаю это охотно… тмъ больше, что красота, умъ и благородный характеръ двицы Шатобрёнъ льстятъ моему эгоизму, суля счастіе нашему семейству.

— Итакъ, все условлено, сказалъ г-нъ Буагибо, вставая и длая знакъ въ окошко:— теперь я попрошу мамзель Жильберту, которая, подобно мн, любитъ цвты, принять свадебный букетъ.

Вошелъ слуга маркиза и поставилъ на столъ маленькую шкатулку, которую привезъ съ собою. Г-нъ Буагибо вынулъ великолпный букетъ самыхъ рдкихъ и самыхъ прелестныхъ цвтовъ, — старый Мартенъ больше часа увязывалъ его ученымъ образомъ. Но, вмсто ленты, букетъ былъ перехваченъ брильянтовой цпью, отъ которой Жильберта отказалась, и, вмсто кашмирской шали, которую маркизъ заблагоразсудилъ не выставлять на видъ, онъ привезъ два ряда ожерелья,

‘Двсти или триста тысячь франковъ прибавки къ контракту!’ подумалъ Кардонне, глядя на брильянты съ притворнымъ равнодушіемъ.

— Теперь, сказалъ г-нъ Буагибо Жильберт: — вы уже не можете отказываться, потому-что я исполнилъ вашу волю. Не угодно ли ссть съ вашимъ батюшкой въ экипажъ, въ ту самую тачку, которая была мн такъ полезна и которая доставила мн счастіе познакомиться съ вами. Пойдемте въ Гаржилесъ, вроятно, г-нъ Кардонне желаетъ представить невстку своей супруг, а мн хочется отрекомендовать ей мою наслдницу.

Г-нъ Кардонне съ удовольствіемъ принялъ предложеніе, и они сбирались хать, какъ вдругъ явился Эмиль. Онъ узналъ, что отецъ похалъ въ Шагобрёнъ и побоялся какого-нибудь новаго умысла противъ его счастія и спокойствія Жильберты. Онъ вскочилъ на лошадь, и, забывъ недавнее кровопусканіе, лихорадку и общаніе маркиза, примчался дрожащій, запыхавшійся, терзающійся самыми горькими опасеніями.

— Ну, Эмиль, вотъ твоя жена, она ужь убрана къ внцу, сказалъ г-нъ Кардонне, тотчасъ угадавшій причину его безразсудства.

Онъ показалъ ему Жильберту, стоявшую въ цвтахъ и брильянтахъ, подъ руку съ г-номъ Буагибо.

Эмиль, котораго нервы были страшно наиряжены и разстроены, остолбенлъ отъ чудесъ, вдругъ на него хлынувшихъ. Онъ хотлъ что-то сказать, зашатался и упалъ безъ памяти на руки г-на Антуана.

Счастіе рдко убиваетъ. Скоро Эмиль возвратился къ жизни и упоенію. Жанилла терла ему виски уксусомъ, Жильберта отогрвала его руку въ своихъ рукахъ, и, для полноты радости, мать его очутилась тутъ, когда онъ открылъ глаза. Недавно изъ бреда Эмиля свдавъ страсть его къ Жильберт., она разспросила обо всемъ у Галюше, и услышавъ, что мужъ отправился въ Шатобрёнъ, что сынъ, не смотря ни на что, похалъ верхомъ, и предвидя какую-нибудь страшную бурю, сама прискакала въ экипажъ, впервые отваживаясь на гнвъ мужа и на дурныя дороги, даже не помысливъ о нихъ. Она полюбила Жильбергу съ первыхъ словъ, которыми он обмнялись, и если двушка со страхомъ вступала въ семейство, котораго Кардонне былъ главою, то по-крайней-мир могла найдти вознагражденіе въ нжномъ сердц и кроткомъ характер жены его.

— Благо мы теперь вс собрались, сказалъ г-нъ Буагибо съ граціей, которой никто бы въ немъ не подозрвалъ: — надо же намъ провести день вмст и обдать гд-нибудь. Насъ такъ много, что здсь мы надлали бы хлопотъ мамзель Жанилл, а возвращеніе въ Гаржилесъ также можетъ застать врасплохъ повара г-на Кардонне. Если вамъ всмъ угодно сдлать мн честь пожаловать въ Буагибо, которое притомъ же и ближе, тамъ мы найдемъ., я полагаю, что пообдать. Можетъ-быть, господину Кардонне будетъ пріятно познакомиться съ имніемъ его дтей: тамъ мы составимъ планъ ихъ брачнаго контракта и назначимъ день свадьбы.

Это новое доказательство полнаго обращенія маркиза принято было съ удовольствіемъ. Жанилла потребовала только пять минутъ, чтобъ нарядить барышню, потому-что считала долгомъ принять церемонный тонъ, приличный обстоятельству, но Жильберта встртила горячимъ поцалуемъ то, что называла шуткой своей милой мамы.

Въ-продолженіе сборовъ, семейство Кардонне осмотрло развалины, а г-нъ Буагибо вошелъ съ г-немъ Антуаномъ въ квадратный павильйонъ отдохнуть… Никто не слыхалъ ихъ разговора Ни тотъ, ни другой никогда не упоминали, что было его содержаніемъ. Послдовали ль между ними щекотливыя и почти-невозможныя объясненія — это едва-ли вроятно. Условливались ли они на будущее время не длать ни малйшаго намека на ихъ долговременную ссору и продолжать старинную дружбу именно съ того, на чемъ она остановилась,— врно только то, что съ этой минуты они говорили другъ съ другомъ о прошедшемъ безъ горечи и припоминало свои прежніе годы съ удовольствіемъ, не чуждымъ иногда умиленія и веселости. Но было замтно, что эти припоминанія о самихъ-себ никогда не переходили за извстную эпоху, за эпоху брака г-на Буагибо, и что имя маркизы никогда не произносилось между ними. Какъ-будто она никогда и не существовала.

Когда Жильберта появилась, наряженная столько, сколько могла и хотла нарядиться, Эмиль съ восторгомъ увидлъ, что она надла лиловое платье, которое отъ послдняго мытья Жаниллы стало почти розовымъ, и которое, въ силу чудесъ ея экономіи и мастерства, казалось еще мало-поношеннымъ. Она завила свои длинные волосы, висвшіе до земли, и въ этой роскошной небрежности напоминавшіе счастливому жениху знойный день въ Крозан. Изъ подарковъ г-на Буагибо она удержала на себ только букетъ и сердоликовое колечко, которое показала маркизу съ нжной улыбкой. Она кокетничала съ маркизомъ,— кокетничала, такъсказать, сердцемъ, и оказывая г-ну Кардонне почтеніе и внимательность нсколько-принуждённыя, позволяла себ простодушно обходиться съ маркизомъ, какъ будто-бы онъ былъ отцомъ Эмиля.

Въ минуту отъзда, г-нъ Буагибо взялъ руку Жаниллы и пригласилъ ее обдать къ себ съ такою вжливостью, какъ-будто она была мать Жильберты. Вовсе не смущаясь тмъ, что он зовутъ другъ друга мамою и дочкою, онъ за эту короткость возъимлъ большее уваженіе и тайную признательность къ старой двушк, которой легче было перенести столько сплетень и пересудовъ, чмъ открыть кому бы то ни было, даже другу Жапплу (котораго маркизъ такъ долго считалъ повреннымъ и посредникомъ Антуана), тайну рожденія Жильберты.

Г-нъ Кардонне не удержался отъ презрительной улыбки, услышавъ это приглашеніе.

— Господинъ Кардонне, сказалъ ему шопотомъ маркизъ, примтившій его улыбку: — вы узнаете и оцните эту женщину, когда увидите, какъ она будетъ няньчить вашихъ внучатъ.

Такимъ-образомъ, паркъ Буагибо въ первый разъ съ самаго своего существованія отворился для гостей, приглашенныхъ и радушно-принятыхъ хозяиномъ. Сырня также была отворена, за исключеніемъ кабинета, котораго дверь на этотъ разъ, благодаря Жапплу, притворялась плотно.

Величавая унылость замка, интересная красота мебели, великолпіе парка и духъ хорошаго дома, разлитый во всемъ хозяйств, породили нкоторую досаду въ Кардонне. Онъ у себя въ Гаржилес длалъ все возможное, чтобъ не выказывать въ домашнемъ порядк замашекъ выскочки, и, чувствуя себя важнымъ человкомъ середи развалинъ Шатобрёна, былъ тамъ въ своей тарелк, но вдругъ почувствовалъ себя очень-мелкимъ середи величавой смси пышности и умренности, отличавшей Буагибо. Онъ старался либеральными разсужденіями помшать маркизу думать, что его ослпила старинная дворянская пышность. Г-нъ Буагибо, довольно-тонкій, не смотря на свою неловкость, и выжидавшій этой минуты, чтобъ предложить ему самое суровое изъ своихъ требованій, отвчалъ спокойно и чрезвычайно-здравомысленно. Кардонне очень удивлялся, ибо на ряду со всми думалъ, что маркизъ сохранялъ всю надменность своей касты и всю смшную сторону понятій реставраціи. Замтивъ, что Кардонне не могъ скрыть своего удивленія, г-нъ Буагибо сказалъ ему съ кротостью:

— Вы не знаете меня, господинъ Кардонне, я такой же, какъ и вы, врагъ отличій и привилегій. По-моему, вс имютъ равныя права и достоинства, если только честны и добры.

Въ эту минуту доложили, что кушанье подано, и когда вс пошли за столъ, мастеръ Жанъ Жапплу, чисто-выбритый и одтый по-праздничному, вышелъ изъ сырни, и, весело оттолкнувъ Эмиля, взялъ Жильберту подъ руку и повелъ къ столу.

— Это мое право, сказалъ онъ:— вы знаете, Эмиль, что я общался быть вашимъ свидтелемъ и шаферомъ!

Вс приняли плотника съ восхищеніемъ, кром г-на Кардонне, который, однако, не отважился отстать въ этомъ случа отъ стараго маркиза въ либеральности и только улыбнулся, видя, что крестьянинъ садится за фамильный обдъ. Онъ покорился всему, общая себ перемнить тонъ, когда бракъ совершится.

Обдъ, устроенный подъ тнью парка, былъ роскошенъ цвтами, изьисканъ блюдами, и старый Мартенъ, предупрежденный господиномъ съ ранняго утра, превзошелъ самъ себя въ оффиціантскихъ распоряженіяхъ. Сильвенъ Шарассонъ удостоился чести служить въ этотъ день подъ его руководствомъ и вкъ о томъ не забудетъ.

Первыя минуты прошли довольно-холодно. Но мало-по-малу, какъ число счастливыхъ далеко превышало число недовольныхъ,— потому-что недовольнымъ былъ только Кардонне, и то вполовину,— то бесда оживилась, и за дессергомъ господинъ Кардонне улыбаясь говорилъ Эмилю: ‘Наша братья маркизы…’

Описывать ли счастіе Эмиля и Жильберты? Счастіе не описывается, и сами любовники не находятъ словъ для его выраженія. Когда настала ночь, господинъ и госпожа Кардонне сли въ карету и ласково разршили Эмилю проводить невсту въ Шатобрёнъ, съ условіемъ, что онъ возьметъ кабріолетъ отца и не подетъ больше верхомъ въ этотъ день. Господинъ Антуанъ, увлекшись веселымъ разговоромъ съ своимъ другомъ Жаномъ, заблудился въ паркъ, а Жанилла, начинавшая скучать ролью барыни, удовлетворила свою потребность дятельности, помогая Мартену все убирать и приводить въ порядокъ. Тогда господинъ Буагибо взялъ руки Эмиля и Жильберты, повелъ ихъ на скалы, гд въ первый разъ открылъ душу своему юному другу, и сказалъ:

— Дти, я сдлалъ васъ богатыми, потому-что это было необходимо для устраненія препятствій, которыя васъ разлучали, потому-что это было единственнымъ средствомъ сдлать васъ счастливыми. Завщаніе мое написано давно, и въ прошлую ночь я передлалъ его по форм. Намренія мои остаются т же, надюсь, Эмиль знаетъ, и Жильберта уважитъ ихъ. Я желаю, чтобъ, въ-послдствіи, это большое помстье послужило началомъ общины, и, въ первомъ завщаніи, старался изложить ея планъ и основанія. Но мой планъ могъ быть недостаточенъ, основанія мои шатки, я не пожаллъ своего труда, потому-что всегда чувствовалъ его несовершенство, и потому-что самъ я человкъ меньше всхъ способный организовать и осуществить его. Провидніе помогло мн, пославъ Эмиля, чтобъ заступить мое мсто въ примненіи къ длу этого плана, и, въ послднее время, я уже назначилъ его своимъ душеприкащикомъ, исполнителемъ своего завщанія. Но подобный актъ сдлалъ бы невозможнымъ согласіе господина Кардонне, и я истребилъ его, ршившись соединить васъ. Оффиціальные акты не имютъ той силы, какую имъ приписываютъ, и гражданскія постановленія никогда не находили средства оковать чью либо совсть. Отъ-того я гораздо покойне теперь, когда объявляю вамъ свою волю и беру съ васъ общанія, нежели когда связывалъ бы васъ такими непрочными узами, какъ статьи духовнаго завщанія…

‘Не отвчайте мн, дти! Я знаю ваши мысли, читаю въ сердцахъ вашихъ. Вы подвергались самому жестокому изъ всхъ испытаній, испытанію отказаться отъ всякой надежды быть соединенными, или отречься отъ своихъ врованій, вы перенесли это испытаніе съ торжествомъ, я теперь увренъ въ васъ, и отдаю будущее въ вашу волю. Вы, Эмиль, намрены приняться за практическія занятія: даю вамъ орудія къ нимъ, но это еще не значитъ, что вы имете средства.

‘Вамъ нужна новая наука, а она можетъ быть только результатомъ долгаго труда, къ этому труду приступите вы съ помощью силъ, которыя вкъ вашъ,— уже не мой вкъ,— разовьетъ боле или мене-быстро, боле или мене-удачно, какъ Богу будетъ угодно. Можетъ-быть, не вы, а дти ваши увидятъ плоды моихъ плановъ, но, передавая вамъ свое богатство, я передаю вамъ свою душу и свою вру. Вы передадите другимъ, если сами проживете такую фазу человчества, которая не дозволитъ вамъ ничего основать съ пользою. Эмиль сказалъ мн одно слово, которое поразило меня. Разъ, когда я спрашивалъ, что сдлалъ бы онъ изъ имнія, подобнаго моему, онъ отвчалъ: ‘я попробовалъ бы!’ Пусть же онъ попробуетъ, и пусть, обдумавъ хорошенько, изучивъ дйствительность, онъ, всегда мечтавшій о спасеніи человческой семьи чрезъ организапію и развитіе земледльческой науки, пусть поищетъ средствъ къ переходу,— средствъ, которыя воспрепятствуютъ разорваться цпи прошедшаго съ будущимъ,

‘Полагаюсь на его умъ, потому-что умъ у него истекаетъ изъ сердца. Да пошлетъ Богъ теб силу, Эмиль, и да наградитъ ею и твоихъ современниковъ! ибо геній одного человка — почти ничто. Мн остается только мирно уснуть въ могил. Если мн суждено прожить eine нсколько дней съ вами, я начну жить только наканун смерти. Но я жилъ не вотще, какъ ни былъ лнивъ, малодушенъ и безполезенъ, если нашелъ человка, который могъ и долженъ былъ дйствовать вмсто меня.

‘Прошу васъ сохранить до своего брака, и даже до новаго и полнаго воспитанія, которому долженъ подвергнуть себя Эмиль,— тайну моего врованія и нашихъ плановъ. Желаю видть васъ самостоятельными и сильными, чтобъ умереть покойно.

‘Наконецъ, дти, на чтобы вы ни ршились, какую бы ошибку ни сдлали, или какой бы успхъ ни увнчалъ вашихъ усилій, признаюсь вамъ, не могу опасаться за будущность человчества. Вотще будетъ гремть буря надъ поколніями, которыя раждаются или родятся, вотще ложь и заблужденіе будутъ стараться продлить страшный безпорядокъ, который у иныхъ людей, вроятно въ насмшку, называется порядкомъ, — вчная истица дождется своего времени здсь, долу. И если черезъ нсколько вковъ, можетъ возвратиться сюда тнь моя, если она поститъ это обширное наслдіе и спустится подъ снь ветхихъ деревьевъ, насажденныхъ моею рукою,— она увидитъ людей совсмъ-иными, справедливыми, мудрыми и счастливыми! Развсистые пологи деревъ, подъ которыми я мыкалъ столько тоски и горя, куда я съ ужасомъ бжалъ отъ ныншнихъ людей, тогда будутъ пріоснять, подобно сводамъ пышнаго храма, многочисленное семейство, простертое на молитву и на благословеніе Виновника природы и Отца человковъ! Это будетъ садъ общины, ея гинекей, ея зала торжествъ и пиршествъ, ея театръ и храмъ… Не говорите мн о тсныхъ пространствахъ, гд камень и известь замуравливаютъ людей и мысль, не говорите о вашихъ богатыхъ колоннадахъ и великолпныхъ помостахъ въ-сравненіи съ этимъ природнымъ зодчествомъ, исходящимъ изъ рукъ горняго Творца! Я излилъ въ деревья, въ цвты, въ ручьи, въ скалы и луга всю поэзію души моей. Не отнимайте же у престарлаго вертоградаря мечты его, если это мечта! Онъ еще вруетъ, что Творецъ повсюду, и что природа храмъ Его!’

‘Отечественныя Записки’, NoNo 6—8, 1846

ПРОСТУПОКЪ ГОСПОДИНА АНТУАНА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.Эгюзонъ.

II.Замокъ Шатобрёнъ.

III.Г. Кардонне.

IV.Видніе.

V.Дриба.

VI.Жанъ плотникъ.

VII.Арестъ.

VIII.Жильберта.

IX.Господинъ Антуанъ.

X.Доброе дло.

XI.Тнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I.Промышленая дипломатія.

II.Борьба.

III.Первая любовь.

IV.Лстница.

V.Талисманъ.

VI.Оттепель.

VII.Буря.

VIII.Портретъ.

IX.Крпость Крозанъ.

X.Походный ночлегъ господина Антуана.

XI.Интрига.

XII.Чортовъ-Камень.