Прошедший год (1858) в политике русской и европейской, Погодин Михаил Петрович, Год: 1867

Критика и публицистика
Время на прочтение: 64 минут(ы)
Скачать в PDF
Погодин М. П. Вечное начало. Русский дух
М.: Институт русской цивилизации, 2011.

Прошедший год (1858) в политике русской и европейской

(письмо в редакцию ‘Паруса’)

Non, non, non, je ne veux pas chanter*.
Billet de lotterie. Opera.

* Нет, нет, нет, я не хочу идти на уступки (с франц. — Прим. сост).
Нет, нет, нет, я не хочу, я не могу писать вам историческое обозрение за прошедший год. Мысли в разброде, рука не поворачивается, перо только что царапает бумагу, лихорадка знобит тело и душу. Всякий номер чужих газет поднимает мою желчь, всякий номер своих газет причиняет мне колику: можно ли рассуждать спокойно об европейских делах, когда мы дома, здесь, завалены важнейшими собственными и когда там нас нигде не спрашивают и почти знать не хотят? Русская внешняя политика везде молчит или махает рукою. Она поступает, положим, прекрасно, но о чем же мне писать? И что мне писать?
Не о Восточном ли вопросе желаете вы услышать мое мнение? Восточный вопрос — ха, ха, ха! Что это такое? Существование Турции в системе европейских государств законное, неприкосновенное, святое? Турция необходима для Европы! Так подписано, и даже орлиным пером, в Парижском договоре. То есть: варварство, по общему признанию великих государственных людей нашего времени, необходимо для цивилизации — какова цивилизация! Уму непременно нужно безумие — гениальный ум! Честь тебе и слава! Христианство не может жить без помощи Магомедовой! Господи! Отпусти им: не ведят бо, что творят и глаголют. Для равновесия Европы десять миллионов славян должны стонать, страдать и мучиться под игом самого дикого деспотизма, самого необузданного фанатизма и самого отчаянного невежества. И такие богохульства могут провозглашаться торжественно во всеуслышание в XIX веке, гордящемся своим прогрессом! Далеко ты ушел, пресловутый XIX век, на парах и винтах, по железным дорогам, с электрическими телеграфами! Горе вам, книжники, фарисеи, лицемеры! Не думаете ли вы обмануть историю? Нет, вы не обманете не только историю, но даже и мыслящих современников. Прошла пора, когда ваши фразы выслушивались с благоговейным вниманием и ваши парадоксы принимались за чистые деньги. Нет, ныне уже на чердаках, по углам и в подземельях есть много людей, которые, хоть стиснув зубы, произносят вам достойный приговор, заносимый немедленно в историю.
И не уйти вам от суда людского,
Как не уйти от Божьего суда!
В таком расположении духа, судите сами, в состоянии ль я писать вообще о Восточном вопросе? А в частности, как русский гражданин еще менее. Могу ли я, например, произнести хладнокровно имя Константинополя, где еще недавно всякое слово наше было законом, откуда в продолжение ста лет мы были в двух сутках пути, куда за тысячу лет даже ходили самые первые наши удалые князья? Описать ли мне посещение лорда Редклифа? А зачем пожаловало его высокородие, незваное-непрошеное, на берега Босфора? Раскланяться с любезным султаном. Какая рыцарская вежливость! Да разве почтенный лорд прежде уехал с ним не простясь? Покататься по заливу Золотого Рога? Да ведь он дочь свою оставил в Англии, а старику одному кататься — какая стать? Подать благие отеческие советы своему царственному, хоть чалмоносному, воспитаннику? Не поздоровится от них ни Турции, ни Европе, ни России. Что же значит соблазнительная распря лорда Редклифа с сэром Генрихом Бульвером, столько занимавшая европейских журналистов? Слепцы! Позабыли они алкивиадову собаку с обрубленным хвостом! Английские дипломаты, видите, действуют врознь!
Россия не должна иметь влияния в Константинополе — это опасно для Европы. Англия — о, это другое дело, и лорд Редклиф может сменять и определять министров, вязать и решать правоверных, устраивать займы, прокладывать дороги, хозяйничать — напропалую (кстати подвернулось словечко).
Остров Перим, при входе в Черное море, необходимо иметь на сто лет, то есть на веки веков, Англии, а Россия не ступи ногой на Змеиный остров, что в виду Одессы: поколеблется весь материк!
Англичане бомбардируют Джедду, не ожидая султанского решения, которое, впрочем, удовлетворяет все их требования. Это ведь не то, что занятие Молдавии и Валахии, нарушающее верховные права султана… нет, нет, нет! Кровь бросается в голову: я не хочу писать о Турции.
Non, non, non, je ne veux pas chanter.
По крайней мере, христиане после Парижского трактата благоденствуют в Турции, наслаждаясь всеми правами и благами. Все европейские государства, вместо одной России, приняли на себя обязанность хранить их под своим высоким покровительством. Какие широкие права предоставляют им — не сенед, требованный Россией, не гати-шериф, но гати-гаюман. О, великодушный султан! О, добросердечные турки!
Неугодно ли вам прочесть из новых газет следующую страничку:
‘Спокойствие в Боснии восстановлено, но какою ценой? Ценой разорения и опустошения! Мятеж подавлен. Вооруженные турки одержали верх над бедными поселянами, которые могли противопоставить им только мужество отчаяния. Христиане дорого заставили их заплатить за победу. Но наконец они должны были бежать на австрийскую землю. Число переселившихся, не считая стариков, женщин и детей, простирается слишком до 20 000 человек. Но так как переселение произошло довольно поспешно, то многие из этих несчастных не могли взять с собою и своих семейств. Множество женщин и детей осталось внутри страны. Турки, рассерженные тем, что упустили свою добычу, отомстили за то этим бедным. Почти все погибли в истязаниях, описать которые нет сил. Подробности этих зверств так ужасны, что напоминают самые кровавые эпизоды возмущения индусских сипаев’.
Что? Каково? Благоденствуют? Благоденствуют и Бога молят за своих покровителей: чтоб ни дна вам, ни покрышки! От турок бегут несчастные к австрийцам! Понимаете ли вы всю трагедию этого движения, настоящего salto mortale? Из огня да в полымя! Нет — похуже! Вот так благоденствуют христиане под покровительством пяти держав — и даже не семи!
Но Молдавия и Валахия получили бесподобную конституцию: поговорим о соединенных княжествах.
Нет, милостивые государи, говорить о соединенных княжествах — у меня также слова завязнут во рту: Молдавия и Валахия облиты русскою кровью, нет урочища, нет угла, который бы не соединялся в воображении с воспоминаниями о трудах, подвигах, жертвах наших соотечественников, мы вырвали Молдавию и Валахию из когтей Турции и доставили им все средства благосостояния, и вы хотите, чтоб я стал повторять равнодушно перед вами красноречивые аргументации графа Валевского в отеле французского министерства внутренних дел, на берегах Сены, как устроить вновь это юное государство под державою европейского принца (не Кобурга ли или Наполеонида?), или слушать лаконические возражения лорда Коулея и макиавеллические вставки барона Гюбнера? Помилуйте, за какую бесчувственную улитку вы меня принимаете?
А конституция Молдавии и Валахии?
Вот она:
‘Исполнительная власть в каждом из обоих княжеств сосредоточивается в руках господаря. Господарь — глава государства, но глава в смысле ограниченном и условном. Хотя он обладает полной инициативой в деле администрации и даже принимает участие в законодательной власти, тем не менее он происходит из недр законодательного собрания, которое удерживает за собою контроль над соблюдением законов и может предать суду министров, назначаемых господарями.
Законодательное собрание составляется посредством народных выборов. Выборы имеют две степени: сначала выбираются избиратели, а потом этими последними выбираются депутаты в законодательное собрание. Избирателем может быть всякий, пользующийся в княжествах правами гражданства, с незапятнанною честию и не подлежащий какой-нибудь иностранной юрисдикции.
Таким образом составленное законодательное собрание выбирает господаря из числа граждан.
Господарь выбирается собранием пожизненно. Что же касается до собрания, то оно возобновляется через семь лет.
Господарь назначает министров и управляет с их содействием. Министры ответственны как перед ним, так и перед законодательным собранием. Собрание может предать министров суду, и для этого требуется три четверти голосов его наличного состава. Прерогатива господаря состоит в том, что он утверждает и обнародывает законы, имеет право помилования и смягчения наказаний, но каждый акт его должен быть контрасигнирован министром, который несет за него ответственность. Будучи главою администрации, господарь, как сказано выше, принимает участие в отправлениях законодательной власти, то есть он может через своих министров представлять в собрание проекты законов, а главное — бюджеты, в которые должны входить фонды всех специальных касс, находящихся в распоряжении правительства. Но законодательное собрание не стесняется этою инициативой и может принимать или отвергать представленный правительством проект. Никакой налог не может быть взимаем без согласия собрания. Подобно всем прочим законам, регламентам и распоряжениям правительства, законы финансовые должны предаваться гласности посредством обнародования в официальной газете.
Но этими преимуществами не ограничивается новое устройство княжеств, есть еще другие весьма важные учреждения, которыми обеспечивается правильность и действительность этого устройства.
Молдоване и валахи будут все равны перед законом, перед налогом и равно могут занимать государственные должности в обоих княжествах. Личная свобода их будет обеспечена. Никто не может быть задержан, арестован или преследуем иначе, как по закону. Никто не может быть вынужден к отчуждению собственности, как лишь законным образом, ради общественной пользы и на основании вознаграждения. Молдоване и валахи всех христианских вероисповеданий будут равно пользоваться политическими правами. Пользование этими правами может быть распространено и на другие религии законодательными распоряжениями. Все привилегии, исключения или монополии, коими еще пользуются некоторые классы, будут прекращены, и немедленно должно быть приступлено к пересмотру законов, которыми определяются отношения между поземельными собственниками и земледельцами в видах улучшения крестьянского быта. Муниципальные учреждения, как городские, так и сельские, получат все развития, какие только будут согласны с основами конвенции’.
Не правда ли, что у любой страны, немецкой, итальянской, славянской, потекут слюнки, читая такую либеральную конституцию. Чего желать более, справедливо замечает ‘Русский вестник’! Исполать волохам! Вот, кого захочет наградить Бог, — в окошко пошлет!
А всего любопытнее то, что граф Валевский пишет в своем циркуляре: ‘Конвенция 19 августа выражает принципы 1789 года, на которых основываются гражданские и народные права Франции’. О-о, под какою конвенцией пришлось подписаться Фуаду-Эффенди и графу Киселеву, барону Гюбнеру и графу Гацфельду! Кто же прославляет правила 1789 года? Министр Наполеона III. Как связать, соединить, согласить все эти понятия — пусть разбирается кто может, а я не могу и не понимаю ничего.
Еще для меня не понятно вот что: часто рассуждают политики о том, какой народ созрел и какой не созрел (это их техническое выражение) для тех или других гражданских прав, неужели же Молдавия и Валахия созрели для такой просторной конституции? Уж не органический ли устав доставил им ту оранжерейную теплоту, которая произвела столь блистательное развитие, принесла такие роскошные плоды? Почему ж бы не распространить употребление животворного калорифера, благо испытано столь успешно его счастливое действие. Что до меня, я провел однажды дней шесть в обществе высшего волошского сословия, плывя по Дунаю, пошатался в деревнях волошских около Галаца, осматривая остатки Траянова вала, приглядывался к сельским волошским физиономиям — не верится мне этой зрелости! Мое впечатление, правда, мимоходное. Чем же прикажите проверить его? Пожалуйте мне описание княжеств, рассуждение о их жителях по сословиям, о характере и нравах, о поземельном владении. Столько консулов и проконсулов русских перебывало в Молдавии и Валахии, генеральных и не генеральных, сколько секретарей и переводчиков, наконец, сколько раз полки наши там жили подолгу: были случаи познакомиться! И нет ни одного описания княжеств, кроме Кантемирова, писанного при Петре Первом. Молдавию и Валахию мы знаем хуже Абиссинии и Нигриции. О невежество! Нет, нет, нет, я не хочу говорить о княжествах.
Non, non, non, je ne veux pas chanter.
‘Но Черногория, Черногория верно возвеселит ваше славянское сердце’, — говорите вы и надеетесь, что я распространюсь перед вами с восторгом о славной граховской победе, которая все-таки доказала… Победа, точно, славная, но мне очень не по нутру путешествие князя Даниила и его уполномоченных в Париж, ходатайство их перед западными державами о покровительстве, явление французских кораблей в заливе Гравозы, коими обезоружились турки, рассуждения Франции, Англии, Австрии о границах Черногории — Черногории, которую еще Петр Первый принял под свою опеку, которая с тех пор жила отчасти на нашем иждивении, которой владыки до нашего времени посвящались в Петербурге и которой все важные дела решались нами по старому, признанному ото всех обычаю.
Греция? Да, о Греции давно уже я не слыхал ничего. После жестокого поражения ее англичанами в удовлетворение дона Пачифико (которому в знаменитости в новой европейской истории должен был уступить сам мистер Приччард) толковано было много в газетах о французской партии и министерстве Калерджи, об английской партии и высокомерии г-на Вайза, о каких-то баваро-немецких проделках, а Россия нигде не упоминается. Что же я буду говорить о Греции?
‘Ну, так оставим, — прерываете вы меня, — в покое вопросы, которыми растравляются старые раны, которые заставляют трепетать сердце и гонять кровь к оконечностям, хотя, признайтесь, без основательной причины, собственно только от одного нетерпения. Побеседуем о тех европейских происшествиях, кои не имеют никакого отношения к России, к коим вы должны быть беспристрастны и о коих можно рассуждать хладнокровно, — например, об открытии Шербургской гавани’.
Слуга покорный! Первый предмет избран вами очень неудачно: неужели, думаете вы, что можно говорить о Шербурге без каких-нибудь тягостных воспоминаний? Позвольте вас спросить, против кого укрепляется так Шербург? Против англичан? Но ведь Франция находится с Англией в тесном союзе. ‘Правда, но Шербург укрепляется на всякий случай’. А, так может существовать ‘всякий случай’ даже и между истыми друзьями? Разумеется, и Англия, обнимаясь, держит все-таки камень за пазухой, укрепляет не только Портсмут, но и все важные приморские пункты. Да и не одни англичане и французы принимают свои меры. Бельгийцы хлопочут об Антверпене, немецкий союз копошится в Раштадте, сардинцы распространяют Специю, австрийцы Полу и Каттаро.
А как рассуждают истые европейские граждане о подобных вооружениях? Послушайте гг. Робука и Линдсея, которые вместе с королевой Викторией пировали в гостях у императора французов. Они кричат во весь голос и вопиют изо всех сил, преувеличивают и даже выдумывают опасности, возводят напраслины, считая своей обязанностью пред Отечеством (слушайте, слушайте: пред Отечеством!) возбуждать внимание сограждан, вызывают напряженную деятельность правительства. Ну как же вы хотите, чтобы я после таких ясных, твердых, громких речей прошептал вам несколько темных и бессвязных слов, пробормотал несколько мизерабельных намеков в роде шарад, омонимов и логогрифов, да и то, оглянувшись направо, налево, вверх, вниз, сжавшись, скорчившись, представив несчастнейшую фигуру, как преступник, ведомый на казнь за уголовное преступление. Нет, такая унизительная роль надоела, нет, я лучше промолчу о Шербурге, Портсмуте, Антверпене, Раштадте, Специи, Поле, Каттаро — и Севастополе.
Non, non, non, je ne veux pas chanter.
‘A нейтральный флаг, морское право, провозглашенное в парижских конференциях? Вот приобретение международных отношений, вот истинный, благородный прогресс в истории человечества’. Послушайте, будем откровенны: вспомните о нейтралитете Дании и Швеции в продолжение последней войны, объявленном повсюду официально и не официально. Между тем английские и французские корабли останавливались преспокойно во всех гаванях шведских и датских, запасались нужными для себя вещами, исправляли повреждения, закупали хлеб, уголь и даже оружие, находили себе всегда безопасное убежище, собирались с силами для нападения. Спрашивается: равнялись ли отношения Швеции и Дании к России с отношениями их к Англии и Франции? Какой же это нейтралитет? А попробуй Швеция, Дания и даже Пруссия не пустить их к себе… хоть под пазуху? Что заговорили б они? Помним мы бомбардировку Копенгагена среди безоблачного мира? Не будут ли они поступать точно так же в каких-нибудь новых столкновениях? Без сомнения, будут поступать точно так же, да еще и с дополнениями, смотря по обстоятельствам. Итак, все это слова, слова, слова: зачем же нам повторять их с голоса или принимать на веру? Нет, нет, нет, не хочу я толковать о нейтральном флаге.
Non, non, non, je ne veux pas chanter.
‘Что вы скажете, по крайней мере, об открытии Китая и Японии для европейской торговли?’ Пожалуй, мы порадуемся этому событию как распространению европейского начала, как успехам цивилизации и подумаем про себя, что если Англия с двумя-тремя тысячами солдат могла навести ужас на небесную империю, то Россия, смежная с Китаем в длину всей Сибири, чего не может сделать, если захочет, с одной дивизией под предводительством Ермака или Хабарова… или чьим-нибудь?
Бесконечные толки о Голштинских делах, утомительные споры о Дунайском судоходстве — это канитель, которую тянут штатные дипломаты от нечего делать и без которой их не за что бы и хлебом кормить, не только довольствовать первоклассным жалованьем. Государства ж европейские — перестанем шутить — ведут свое дело, что называется себе на уме, ни мало не заботясь ни о каких теориях, ни о каких отвлеченных правах, ни о каких нравственных правилах, сообразуясь с своими традиционными планами и текущими обстоятельствами.
Англия, задержанная индийским восстанием, употребляет все свои усилия, чтоб его укротить и вместе подвинуться еще далее в Азию, открыть себе новые рынки, а дома застраховать вернее и вернее свою внешнюю безопасность.
Франция, наоборот, озабочена больше всего мыслью о внутренней безопасности, выжидая случаев занять общее внимание каким-нибудь оригинальным фарсом, которого предусмотреть никто не возьмется. В Риме гарнизон ее зажился подольше, нежели наш корпус в Молдавии и Валахии, и хозяйничает там очень спокойно, не производя ни малейшего смущения в европейских кабинетах и не нарушая ни мало незабвенного равновесия.
Сардиния, благодаря талантам своего министра, ниспосланного ей Богом, в союзе со светом, а не со тьмою, приготовляется, может быть, играть блистательную роль в Италии, которую рано или поздно (вероятно, рано) принуждена будет выпустить из ежовых рукавиц своих Австрия.
Пруссия поступает под управление принца, который сначала, в 1848 году, подвергался общей ненависти и принужден был по требованию народа удалиться в Кобленц, но ныне пользуется, как видно, обращением народного чувства и либеральным, говорят, министерством своим обещает новое управление. Вот страна, в которой может произойти многое важное с великим влиянием на соседние государства. Конечно, дай Бог людям всякого благополучия, немцам и итальянцам, англичанам и французам, венгерцам и славянам, через кого бы это благополучие ни распространялось, но все как-то грустно, прискорбно, по невольному чувству эгоизма, когда видишь, что из рук выпадает случай сделать великое добро, сослужить важную службу Европе и занять великолепную страницу в истории, но… что будет, то будет. Истории, видно, из ее колеи ничем не выворотишь, и она идет себе, как знает, а как — мы не знаем.
Гораздо понятнее и гораздо приятнее внешней политики замечать некоторые частные явления в жизни государств, знаменующие для мыслящего наблюдателя их идею или их силу, их такт или характер. Таковы: дело о пароходе ‘Калияри’ или, лучше, форма его производства, речи Брайта, назначение Гладстона чрезвычайным комиссаром на Ионические острова, рассуждение лорда Брума и лорда Росселя о распространении образования между ремесленниками, процесс графа Монтеланбера, голос Юнга о предоставлении островов Греции, кроме Корфу. Большая часть сих происшествий замечена в наших газетах и журналах, и некоторые характеризованы превосходно, особенно в ‘Русском вестнике’, так что я не считаю нужным о них распространяться.
Вот, кажется, и все об европейских государствах.
Перечитываю свои заметки и что же нахожу или, лучше, чего не нахожу? Австрию я позабыл, свою любезную, дорогую, ненаглядную Австрию, которой посвятил и столько мысли, чувства, труда, которая испортила мне столько крови и доселе в недобрый час, ‘порою между волка и собаки’, мерещится мне противным привидением. Позабыл — так зато потешу вас в заключение своих полушутливых, полускорбных строк, так потешу, что вы расхохочетесь: от великого до смешного один шаг! Австрию немецкие политики отправляют в крестовый поход на Восток. Призвание Австрии, говорит только что отпечатанная диссертация ‘Das europaeische Gleichgewicht der Zukunft’, — внести германский элемент на Восток, соединить его с Европой. Она является наследницей крестовых походов…
‘Вся деятельность Австрии на юге, на Дунае, к Черному морю. Но Австрия не должна противодействовать в Германии стремлениям к единству. За все, от чего она откажется в Германии, ей вознаградится десятерицею на Востоке. Пруссия со своей стороны не должна противиться австрийским стремлениям на юге. Для Германии очень выгодно, если Австрия будет владеть Дунайскими княжествами, да и для них самих это лучшая участь. Какое богатое поле открылось бы тогда для немецкой промышленности и немецкой торговли и какой превосходный случай для распространения немецкого духа и немецкой культуры! И какая замечательная будущность для Австрии, как увеличится ее могущество, сила, слава! И будто трудно достигнуть этой цели? Пусть Австрия великодушно и добровольно уступит Пруссии первое место в Германии и подкрепит ее на севере, Пруссия же пусть помогает Австрии на Востоке, подкрепляет ее изо всех сил!.. Дунайские княжества ожидают только немецкой деятельности, чтоб сделаться богатыми и цветущими… ‘
Каково! Не из тучи только, видно, гром гремит! В Австрии пять миллионов немцев и двадцать миллионов чуждых им по языку, вере, истории славян, которые терпеть ее не могут и ждут не дождутся случая от нее избавиться, Австрия не может ночи проспать спокойно дома, не заперев накрепко всех дверей, не закрыв наглухо всех окошек, не расставив везде часовых, не окружив себя разнохарактерной стражею, — и эта Австрия чувствует, слышите, неодолимое призвание прибрать к своим рукам еще десять миллионов славян, гораздо более ей чуждых, на Востоке, чтоб сжать их после в своих отеческих объятиях: пусть выводят цыплят для венских обедов и ужинов. А Россия, которая считает у себя шестьдесят миллионов славян, единоплеменных с австрийскими и турецкими, старайся только об образовании себя и не думай обращать даже и взоры на восток. Не правда ли, как все это было бы ненавистно, если б не было так смешно?
Такую роль представляют России доброжелательные и приверженные к ней немцы: что же делает сама Россия на поприще европейской политики? Она безмолвствует, повторяем, и как будто нет нигде ее представителей: на европейском толкучем рынке не раздается только русского голоса. Это, по моему смиренному мнению, прекрасно: для чего нам вступаться в копеечные дрязги, что нам спорить о грошевых интересах, к чему домогаться алтынных выгод? В какое сравнение идут нынешние внешние европейские вопросы с нашими домашними громадными вопросами? Лучше без шуму думать свою крепкую думу, лучше пока, предоставляя европейские дела естественному их течению, выжидать спокойно, где что случится, и приготовляться в тишине к будущим действиям, когда они понадобятся, на пользу себе и другим, во имя прогресса, во благо Европе и человечеству.
Вот эти спасительные приготовления, вот эти благородные занятия желал бы я обозреть для общего нашего назидания и утешения в pendant к обозрению западных действий, но, к сожалению, у меня нет достаточных материалов, а без материалов, верных и положительных, ничего написать нельзя. ‘Как нет материалов, — удивляетесь вы, — мало ли у нас пишется и печатается всякой всячины?’ Правда — но многого и недостает. ‘Какие же материалы вам нужны?’ А вот какие. Извольте прослушать внимательно и вникнуть хорошенько в смысл следующих моих слов.
Прежде, однако ж, я сообщу вам оглавление материалов, которые имею, для обозрения домашней русской деятельности под покровительством благодушного Государя. Есть на что порадоваться другу добра и людей…
Повсеместные комитеты в губерниях для рассуждения об улучшении быта крестьян.
Частные отпущения крестьян на волю.
Приобретение Амурской области и ее устройство.
Действия на Кавказе.
Обозрение Оренбургского края.
Занятия Главного общества железных дорог.
Открытые пространства мостовых дорог (chauses).
Уничтожение винных откупов в десяти губерниях.
Женские училища.
Сто русских путешественников за границей с учеными и промышленными целями.
Политические обозрения ‘Русского вестника’.
Картина Иванова.
Освящение Исаакиевского собора.
Путешествие Государя Императора.
Довольно ли для одного года!
Материалы по этим предметам у меня есть, а вот каких у меня нет.
Чем заняты те пять-шесть человек, которых открыла нам прошедшая война в полном блеске, которые получили одобрительные патенты даже от европейской публики и печати, имеющей для нас значение и вес par excellence, которых способности, следовательно, несомненны? Всякое дело мастера боится, говорит пословица, а пять-шесть человек, каждый по своей части, могут сделать многое. Таких людей деятельность — это общая польза, общий рост, общий прогресс.
Кто же эти пять-шесть человек, которым посчастливилось (редкое у нас счастье) выйти из ряду вон?
Назову вам троих: Тотлебена, Путятина, Хрулева. Четвертый, Иннокентий, увы! скончался в поре самого могучего мужества и покинул свой плуг на несчастной, осиротелой ниве.
Пятого, шестого не назову: пусть охотники до славы воображают себя на открытых вакансиях и в благодарность сделаются мне друзьями в оплот многочисленным моим врагам, раздраженным на меня за мою простую, прямую и слишком искреннюю, может быть, сознаюсь, и грубую речь, которой ценить у нас с непривычки не умеют! Но возвратимся к оглавлению потребных материалов.
Каково здоровье Тотлебена? Чем он занимается? Какие пункты Черного, Азовского, Каспийского, Балтийского, Белого, Аральского, Восточного морей он считает удобными для укрепления и какие средства для того нужными?
Если Франция и Англия укрепляют беспрестанно свои берега, не давая себе отдыха ни на минуту, если Австрия и Сардиния воздвигают новые твердыни, неужели способности человека, понимающего это важное дело лучше всех, остаются без упражнения? Почему вы знаете, например, что завтра-послезавтра не явится в Турции какой-нибудь Магомед II, Солиман, Амурат? Что же — Австрия и Англия помешают им действовать против нас и потребуют от них уважения к Парижскому трактату? Не думаю. Если Венский и Священный подверглись такой комической судьбе, едва ли можно надеяться больше на прочность Парижского. Все, как говорится, до поры до времени. Эпохи Магомедов и Солиманов прошли, думаете вы? Нет, плохо, видно, вы знаете историю, не вникаете в смысл настоящих происшествий, не понимаете, что такое энтузиазм, как он зарождается или производится и какие чудеса производит. Ответ вам не за горами, или, вернее сказать, за горами, но ясный и верный: Шамиль, Шамиль, которому каждые восемь лет приносится в жертву 250-тысячное войско. Что вы скажете об убийствах в Джедде или прежней вспышке Тегеранской, лишившей нас Грибоедова? Везде нужно только средоточие, предводительство. Да и не одни азиатцы, разве европейцы не могут пожаловать к нам в гости еще раз на берега того или другого моря? Почему это посещение невозможно, если сами союзные Франция и Англия боятся взаимных визитов и укрепляются друг перед другом с такими жертвами, с таким напряжением? Вот почему для меня интереснее всяких телеграфических депеш известие о занятиях Тотлебена: что он читает, чего хочет и какие имеет намерения? Имя его встречалось по газетам где-то на Рейне, потом на юге, в какой-то встрече, но уже очень давно, и с тех пор пропал он из виду.
Путятину предлежит поприще не хуже. Это отставной воспитанник Лазарева, товарищ Нахимова и Корнилова. Кому думать лучше о восстановлении разбитого русского флота? Кто найдет вернее средства утешить тоскующую тень Петра Великого? Года два тому назад я встретил его в партикулярном сюртучке в русской церкви в Париже. Потом явился он негоциатором в переговорах с Китаем на водах Восточного океана. Все это прекрасно, но русские моря без него сиротствуют, и чесменские, синопские герои взывают о мести.
‘Голубчики, ко мне! Навались!’ Где он, наш лихой, смышленый, обожаемый подчиненными оборонитель Севастополя, что, схватив Севскую роту, отбросил исступленные толпы французские и отбил приступ 6 августа? Какую школу он проходит? Где муштрует солдатиков? Какие сердечно-электрические батареи про черный день подготовляет?
Сочиняют ли князь Меньшиков, князь Горчаков, Муравьев описания действий войск, под их начальством состоявших? Объясняют ли они причины своих успехов и неудач? Какие результаты для будущего времени извлекли они из своих тяжелых опытов? Есть русская пословица: всякое слово сказанное — серебро, а всякое умолчанное — золото. В настоящем случае она должна перевестись наоборот: всякое слово, ими сказанное, — золото, всякое умолчанное — неоплатный долг пред Отечеством, пред наукою, пред совестью. В медицине история болезней, в эстетике история художественных произведений, в юриспруденции история законов и обычаев лучше всяких теорий и систем объясняют дело и составляют драгоценный завет от прошедшего для будущего.
Кроме главнокомандующих, начальники отдельных корпусов, начальники штабов желательно, чтоб представили свои частные отчеты, свои взгляды, свои мнения, свою критику.
Вот чем образуется корпус офицеров и генералов, которые… которые нам нужны. Кампания Крымская и Молдаво-Валахская — это для них новая гимназия, университет, академия. Экзамен задан был нам начистую, не такой, к какому на тройках свозились в Петербург изо всех губернских корпусов кадеты, чтоб из выдолбленных учебников отвечать на заданные вопросы. Пожалуй, полезно содержать дух молодых людей в волнении и заставлять ожидать чего-то, но какое сравнение показать им берега Качи, Альмы, Черной речки и растолковать историю кампании устами действующих лиц: ‘Вот если б занять эту высоту, Боскэ не успел бы обойти нашей армии и Альмское сражение было бы выиграно, вот если б здесь французы не оборотились на юг, Севастополь был бы взят ими через три дня. Подоспей сюда Павлов вовремя, под Инкерманом победа была бы наша. Ударь Горчаков в такую-то минуту, дело оборотилось бы иначе на Федюхиных горах. Реад с Врангелем погибли вот от какого несчастного недоразумения. Малахов курган можно б было защитить вот с этой стороны. Волынский, Селенгинский, Камчатский редуты вот почему были важны. Вот когда мы отличились, вот где мы сплоховали’. Да, всякое слово запало бы в душу: иная минута стоила б целого курса. Так приготовлялись бы будущие деятели. Да взглянув только на развалины Севастополя, безо всяких комментариев, наберешься жару на десять сражений с… с… ну с кем случится: друзей у нас ведь много везде есть и будет.
Употребите все меры, отыщите все средства собрать мне ответы на мои вопросы — я знаю только книгу Берга, которой не отдано должной справедливости, да сочинения гг. Богдановича и Аничкова, которые, впрочем, не принимали личного участия в действиях.
Далее — нужда учить калачи есть. Медицинская наша часть, блеснувшая в продолжение последней войны именем Пирогова, обнаружила не менее военной свои недостатки: студенты, не кончившие курса из пятого и даже четвертого класса, браты были с учебных лавок на перевязочные пункты, в походные госпитали. Что это за врачи? Какие же меры приняты для устройства наших медицинских факультетов и для успешного учения молодых людей? Открыты ли новые клинические курсы по больницам в Москве и Петербурге?
Да одни ли образованные медики, офицеры, генералы нам нужны? Нам нужны образованные люди на всех местах, что доказывала нам ясно и больно прошедшая несчастная война: как же после войны стала учиться наша талантливая молодежь и какие меры приняли везде университетские начальства, чтоб усилить учение, сообщить ему степенность и твердость, в гимназиях, университетах, академиях, которые сделались теперь для нас важнее крепостей и арсеналов в практическом даже отношении, не только теоретическом?
Но довольно. Вот видите теперь, какие материалы мне нужны и какие сведения для меня важны. Когда получу их от вас, обещаю вам написать полное политическое обозрение, а на сей раз имейте мя отреченна:
Non, non, non, je ne veux pas chanter.
Примите и проч. 1858 г. 3 декабря.

Взгляд на Европу

au vol d’oiseau

В начале прошлого (1859) года напечатано было в газете ‘Парус’ мое политическое обозрение о 1858 годе. Оно не было понято в истинном своем смысле и подало повод к разным кривым толкам. Недаром давно еще сказал князь Вяземский, что большое счастье для писателя найти понятливых читателей. У нас с непривычки примешивается еще одно странное свойство, невыгодное для писателя, — обижаться ни с того ни с сего, чуть проскользнет где-нибудь словцо, которое мы можем притянуть за волосы на свой счет. Когда я вызывал Гоголя вместо Миргородов и прочих уездных городов перенестись в Петербург, и вместо Сквозников и Ляпкиных-Тяпкиных вывести на сцену кого-нибудь повыше из петербургских грандов, и не обращать внимания на неблагоприятные толки, то он отвечал мне:
‘Я не сержусь на толки, как ты пишешь, не сержусь, что сердятся и отворачиваются те, которые отыскивают в моих оригиналах свои собственные черты и бранят меня. Не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, грустно, когда видишь, что глупейшее мнение ими же опозоренного и оплеванного писателя действует на них же самих и их же водит за нос. Грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель. Все против него, и нет никакой сколько-нибудь равносильной стороны за него. ‘Он зажигатель, он бунтовщик!’ И кто же это говорит? Это говорят люди опытные, люди, которые должны бы иметь на сколько-нибудь ума, чтобы понять дело в настоящем виде, люди, которые считаются образованными и которых свет, по крайней мере, русский свет, называет образованными… Столица щекотливо оскорбляется тем, что выведены нравы шести чиновников провинциальных, что же бы сказала столица, если бы выведены были хотя слегка ее собственные нравы? Я огорчен не нынешним ожесточением против моей пьесы: меня заботит моя печальная будущность. Провинция уже слабо рисуется в моей памяти, черты ее уже бледны. Но жизнь петербургская ярка перед моими глазами, краски ее живы и резки в моей памяти. Малейшая черта ее — и как тогда заговорят мои соотечественники? И то, что бы приняли люди просвещенные с громким смехом и участием, то самое возмущает желчь невежества… рассмотрим положение бедного автора, любящего между тем сильно свое Отечество и своих же соотечественников. И скажи ему, что есть небольшой круг, понимающий его, глядящий на него другими глазами, утешит ли это его?’ (Москвитянин. 1855. Окт. No 19 и 20).
Но возвратимся к моей прошлогодней статье. Иные находили ее неприличной по тону. Обвинение произвольное и неосновательное. У всякого человека есть свой тон. У писателя тон этот изменяется еще по распоряжению его духа, по его обстоятельствам. Разбирайте певца, хорошо ли он поет, не фальшивит ли, а что вам за дело, какой у него голос: бас, дискант или баритон. Вам не нравится такой-то голос, ну заткните уши, вот и все тут.
Где вам судить о предметах высшей иностранной политики, говорили другие. Горшки не боги обжигают, сказал, кажется, Котляревский в ‘Энеиде’, вывороченной наизнанку. Не понимаю, почему я могу рассуждать о графе Траутмансдорфе, который умер, положим, вчера, и не могу рассуждать о бароне N., который умрет завтра. Не понимаю, почему я могу рассуждать о мире в Кампоформио, заключенном за 60 лет <до этого>, а не могу рассуждать о мире, заключенном в Париже, или Виллафранке, заключенном в нынешнем году.
Наше невежество, наш застой и прочие отрицательные обстоятельства причиною, что в обществе допускаются подобные дикие понятия.

* * *

Кто б что ни думал, а я скажу опять, что европейская политика смешна, смешна и смешна. Святки предлагают мне самое верное сравнение: государства европейские все играют в жмурки. А может быть, случится, что барыня спросит и весь туалет! Император Наполеон III поднял Итальянский вопрос. Началась война, загремели пушки, потекла кровь, возбудились чувствования у многих. Довольно, сказал он, и все успокоилось. Теперь будет предварительное совещание. Теперь будет заключение мира. Теперь будет конгресс. Теперь не будет конгресса. А между тем перед всяким подобным решением депеши телеграфические, донесения, возражения, предположения, летают между государствами, и публике приходится беспрестанно терпеть в чужом пиру похмелье. Неужели все это не смешно? А журналы-то, а газеты-то! Скука смертная читать их корреспонденции, и тоска берет, когда взглянешь только на их длинные столбцы, в которых говорится много, а не сказывается ничего.
Обозрим главные европейские государства в прошедшем 1859 году.
Испания. Испания поднялась на мавров по старой памяти. Все партии приветствовали с восторгом намерение правительства, народ принял живое участие. Нельзя не радоваться такому пробуждению народного духа, и нельзя не пожелать, чтоб это пробуждение оказало благодетельное влияние на несчастную судьбу этого почтенного народа, этой прекрасной страны. В продолжение целых 50 лет Испания находилась в состоянии какого-то расстройства, партии сменяли одна другую, выдавали каждая свою систему, а пользы настоящей не принесла ни которая. Грустно следовать за всеми этими несчастными явлениями. Европейские политики не сочинили до сих пор Испанского вопроса, и после несчастных опытов Наполеона I решено, кажется, единогласно, что испанский виноград кисел, хоть и производит малагу. Государства европейские не помогали Испании выйти из ее заколдованного круга, ни одно не подало никакого доброго совета — все та же мелкая обветшалая политика, которая имеет в виду только частные выгоды, бракосочетания или тариф, баланс и всякую, как говорят, эксплуатацию. Высших нравственных мыслей никаких. Напротив, добродетельная Англия при первом известии о намерении испанцев начать войну приняла меры, чтоб Испания отнюдь не распространяла своих границ: целость и неприкосновенность Марокко на западном краю Европы, видно, так же нужны, как и Турция на восточном, для политического равновесия Европы! Политическое равновесие нарушится, если Испания поправит свои дела. Английские газеты со свойственной им наглостью повторяют, что всякий лишний успех испанцев на африканском берегу может быть вреден для Гибралтара (а Гибралтар-то чей?). Прочие со свойственным им подобострастием повторяют сказания своего оракула.
Говорят: Наполеон затеял войну в Марокко. По мне, хоть бы пес, да яйца нес. Утвердить европейское влияние в Африке — это успех образованности, и я рад, чтоб Испания овладела Фецом и Марокко, Франция — Тунисом и Триполем, а Англия — хоть Сагарою, на которой она, верно, ухитрится развести плантации. Управлять завоеванными провинциями нужно иначе — pia desideria! Пока — завоеватели не умеют еще управляться сами собою, и оппозиции постоянно жалуются на худой порядок дел.
Давно уже я думал об Испании, и мне всегда казалось, что единственное средство спастись ей нравственно по обветшанию или по неудобству всех прочих — разделиться, разделиться на те составные части, из коих она составилась в XV веке по уничтожении владычества мавров — Кастилию, Аррагонию, Леон, Андалузию, Галицию, Бискайю и проч. Эти области могут составить государство союзное (федеративное), разумеется, на новых каких-нибудь основаниях. А искать их — ну вот это и есть задача политиков и ученых. К чему честь, если нечего есть? Какую пользу приносит отвлеченная мысль о политическом значении или могуществе? В какой мере содействуют они благосостоянию народов, которое должно составлять цель высшей политики?
Странно иметь такую мысль, когда другие племена алчут соединения, например итальянцы, немцы. Но о них в свою очередь, жизнь разнообразна, и что полезно, желательно для одной страны, то часто бывает вредно, гибельно для другой. Европой разыгрывается фуга, о которой я говорил еще в своих афоризмах 1826 г<ода>.
Франция. Франция занимает теперь первое место в системе государств европейских: она могущественна и делает, что ей почти угодно. Много славы, много блеска, но счастливее ли она, спросим под лад последних рассуждений в статье об Испании.
Наполеон знает, чего хочет, цель у него перед глазами, и он идет к ней прямо и твердо. Вот от чего он и успевает. А прочие идут ощупью, потому что цели они себе не определили и беспрестанно становятся в фальшивое положение. Он, верно, имеет по временам минуты высококомические и смеется смехом беспримерным, слыша и читая отзывы газет о своих действиях.
А надо признаться, что Наполеон окидывает взором далеко: принадлежит ли ему война Марокко или нет, но то несомненно, что она действует и в Китае, и в Японии, и в Абиссинии. Вот, например, что рассказывается о действиях французов, преравнодушно повторяемое в наших газетах, как будто бы их дело сторона:
‘Молодых персиян послано недавно для образования во Францию сорок. Они выбраны из лучших персидских фамилий, и надзор за ними поручен известному нашему ориенталисту, бывшему консулу в Персии, а теперь занимающемуся преподаванием восточных языков в Coll&egrave,ge de France, г. Ходзко. Нельзя не похвалить персидское правительство за подобный выбор, по своим трудам он должен занять между русскими ориенталистами, бесспорно, одно из первых мест. При изучении восточных литератур, в особенности персидской, он действовал постоянно с неутомимым усердием и любовью к делу. Изданий его по этой части множество’ (Петерб<ургские> вед<омости>. 1859. 24 окт. No 230).
Лучшие, благороднейшие умы тоскуют, что у них отнята дорого купленная свобода мысли и свобода слова: нельзя им не сочувствовать.
О Наполеоне в статье своей ‘Итальянский вопрос’, помещенной в ‘Русской беседе’, я сказал в ответ на свое замечание, что и Европа ждет и требует великих людей другого рода: а может быть, он хочет быть таким, может быть, он сделается таким. Посмотрим и тогда поздравим его, Европу и человечество.
Последние происшествия поколебали эту мысль, и недоверчивости в общем мнении в этом отношении к Наполеону стало больше. Нельзя, впрочем, решить окончательно, как делают многие, что он руководствуется одними своекорыстными видами. Италии он принес пользу, движению европейской мысли он принес пользу, внутреннее состояние своей страны он возвысил. Подождем конца… Пока нельзя подчас не вспомнить стиха: нечисто, князь!
Опасная пятка его политики — это мысль о своем наследнике. Жаль, если она его задерживает или имеет влияние на его образ действий. Она составила слабую сторону Людовика Филиппа, который все еще мог как-нибудь обольщаться ею, но чтоб Людовик Наполеон мог смотреть так далеко, это уже верх человеческой самонадеянности. День прошел и до нас дошел. Вот что должно бы составлять его девиз.
Италия. Год примечательный в истории Италии! Надежда наполняла сердца сначала, восторг доходил, с открытием войны, до высочайшей степени, — казалось, цель была уже близка, как вдруг Виллафранкский мир грянул над ней громовым ударом. Итальянцы были ошеломлены, голос негодования раздался повсеместный, но загадка европейского сфинкса еще не отгадана. Как ни злятся на него пылкие итальянцы, разочаровавшись на первых порах в своих мечтаниях, но все-таки нельзя не согласиться, что Наполеону обязаны они искренно или не искренно очень много. Вся страна оживилась. Создались новые положения. Головы в работе — средняя Италия действовала очень хорошо, и кажется, есть надежда, что она предоставится себе. Тогда два государства, Сардиния и средняя Италия, могут, разумеется, действовать еще удачнее и сильнее, нежели до сих пор одна Сардиния, и освободить или выкупить как-нибудь Венецию и часть Ломбардии, оставленные до сих пор вопреки естественной необходимости и здравому смыслу Австрии, или ad interim по глубокому соображению. Хотя, правду сказать, всякое порядочное государство посовестилось бы держать у своей груди насильно таких враждебных детей.
Выкупить — выражение дикое, а оно часто встречалось на столбцах европейских газет, вместе со многими подобными, коими передавалось владение той или другой страной сыну, жене, дитяти, брату, принцу Жерому, зятю короля Леопольда, принцу Кариньянскому, малолетнему графу Роберту, в обмен на такое-то право, с придачею, с отступным, и т. д. ‘Возьмите себе в государи г-на N., а если не возьмете, так мы Венецию будем мучить’. ‘Для Венеции теперь нельзя ничего сделать, потому что Модена не хочет эрцгерцога’. Ищите же логики или права! Европейским газетам не совестно было описывать в подробности подобные сделки, кои прекратятся скоро даже и в России, благодаря благодушию Александра II. О тех народах, которым приходилось так часто переменять господ, газетам не приходило и в голову подумать.
Неаполь не подает никакой надежды к исправлению, и нынешний король, верно, следует по стопам незабвенного своего родителя, хотя мачеха австрийская и беспокоилась, чтоб он не соскочил с деспотических рельсов. Мачеха вне себя от радости. А святой отец, Pio nono, стал как будто decimo, то есть другим человеком, нежели тот знаменитый папа 1847 года, который начал настоящее итальянское движение. Он сопротивляется всякому улучшению по своей непогрешимости больше всех и за то подвергается опасности.
Англия. Англия, в продолжение войны ворчливая, сделалась по заключении мира покровительницей угнетенной невинности и ратует словом и пером в пользу средней Италии. Мы очень рады и повторим ту же пословицу, которую сказали выше об императоре Наполеоне. Давно ли лорд Россель, лорд Пальмерстон, лорд Дерби и прочие толковали о святости договоров и о правах Австрии? Удивительное превращение понятий! В начале года Англия была против войны, то есть против независимости Италии. Любопытно было бы узнать, какой совет подала бы Англия, если б накануне мира в Виллафранке Наполеон спросил у нее совет?
Вот какая мысль пришла мне в голову при рассуждении о действиях Англии: политики ее, как и самые министры, как и газеты, например ‘Times’, нисколько не стесняются прошедшим и на всякое дело смотрят только в отношении к настоящему времени и к будущему, как оно представляется с настоящей точки. До войны они не видали никаких выгод для себя от побед Наполеоновых — они молчали или объявляли себя против них, теперь обстоятельства им явились под таким углом, что им лучше стать за Италию, чем за Австрию, нисколько не опасаясь противоречия, они действуют решительнее всех в пользу Италии. Для Англии нет прошедшего, а прочие государства стесняются всегда прошедшим, которое как будто связывает им руки и налагает колодки на ноги. В ‘Петербургской немецкой газете’ это распоряжение очень счастливо и разительно названо! Consquenzwuth. Значительная выгода Англии перед ними!
Мы не станем нисколько осуждать ее за то, но вместе и никак не согласимся с теми из наших публицистов, которые во всяком движении Англии видят и благородство, и кротость, и нежность, и все святые добродетели: ‘Ни одна война за независимость, оставляющая всегда самое глубокое впечатление в народах’, восклицает ‘Русский вестник’ (No 16. С. 431), ‘не вносила на свои страницы имени Англии как врага этой независимости’.
Да восточная война, коей 10 миллионов христиан предавались в жертву магометанскому неистовству, — что же, не внесена историей с проклятием Англии? Она явилась на стороне христианской независимости? Вы укажите на статью трактата, отдающую христиан под общее европейское покровительство. Так прочтите ‘Петербургские ведомости’, если не хотите читать ‘Беседы’. Во всяком почти номере встречаются известия об ужасном положении христиан под игом турецким. А греки, ищущие на Ионийских островах именно тех прав, каких англичане гордо требуют для средней Италии? А Греческое королевство, которое не скоро опомнится после того удара, нанесенного ему англичанами, неужели во имя независимости? Да на покорение Кавказа с благоволением смотрят англичане? Что пишут они теперь об экспедиции испанской против Марокко?
‘Мадридский кабинет может рассчитывать только на увеличение Сеуты и покорение некоторых прибрежных морских местечек, как, например, Танжере. Но этому-то и хочет воспрепятствовать английское правительство. Город и гарнизон Гибралтара питается скотом, овощами и фруктами, привозимыми с марокканского берега, почти против могущественной крепости. Если Гибралтар лишился этого источника, то будет в зависимости от Испании, а в случае разрыва с нею должен будет обращаться или к Алжиру, французским владениям, или к Испании, отдаленность которой сильно возвысит цену на продукты’ (‘Петерб<ургские> вед<омости>‘. 4 окт. No 214).
Французские газеты судят об английской политике повернее нашего.
‘Из того, что случайности войны или каприз счастья отдали однажды Англии Испанскую крепость, — говорят они, — разве следует, что Испания, беспокоимая уже соседством этого складочного места контрабанды, которое наводняет ее английскими товарами к великому ущербу ее промышленности, униженной господством на ее земле иностранного флота, должна навсегда лишиться права отмщать за свои оскорбления и заставлять уважать свои африканские владения под тем предлогом, что Гибралтар может утратить какую-либо часть своего обаяния? Мы не можем не удивляться наивности, с какою английские газеты решают вопрос следующим рассуждением: ‘Мы не совсем господа в проливе вследствие занятия Гибралтара, это ворота с двумя замками, от которых у Испании есть один из ключей, могущий в случае известных событий ослабить или уменьшить значение нашего, а между тем никто, кроме нас, не должен господствовать над проливом’. Следуя такой логике, легко можно дойти до других заключений, не менее логических и интересных для всего морского мира. У Черного моря, например, также только один исход: Баб-эль-мандебский пролив, над которым господствует отчасти Перимская скала — другой Гибралтар в перспективе, если на него не обратят внимания. Неужели же никто не должен водворяться ни возле, ни напротив, ни где бы то ни было, где бы можно было мешать Периму и планам Англии? Неужели Черное море, как и Средиземное, должно быть роковым образом конфисковано в известный день? Таково, между тем, новое государственное право, которому соседи наши хотят, кажется, подчинить Европу и весь мир. Можно подчиняться праву сильного, но признавать его никак нельзя’ (Петерб<ургские> вед<едомости>. 14 окт. No 222).
Англия — славное государство, англичане — великий народ. Я поклоняюсь многим английским учреждениям, чту с благоговением многие имена английские, с восторгом повторяю места из речей английских государственных людей, — но чтоб считать английское правительство или английскую политику идеалом государственной человеческой мудрости — оборони Боже! Англия доставила ‘Русскому вестнику’ многие прекрасные темы для рассуждений, и ‘Русский вестник’ развил их прекрасно, распространил много дельных практических мыслей, заимствовав из ‘Times’ любопытные вещи для русской публики, — но здесь и ставлю я точку. Доверенности к Англии отнюдь разделять безусловно не могу.
Англичане затевают дорогу в Индию, которая будет стоить больше миллиона — вот это любо читать, и грустно, когда подумаешь, что мы не можем довести ее до Троицы, не только провести между Аральским и Каспийским морями или между Каспийским и Черным.
Для примирения с Англией выпишем лучше несколько мест из речей ее государственных людей, за которые нельзя им не кланяться до земли.
Вот, например, что сказал принц Альберт, супруг королевы Виктории, в речи своей при принятии звания председателя в ученом обществе в Абердине:
‘Господа, ваше любезное приглашение принять на себя должность вашего председателя на следующий год не могло не удивить меня, когда оно мне было передано. Высокое место, занимаемое наукою, множество знаменитых людей, подвизающихся за ее святое дело, и которых исследования, разливая бесчисленные благодеяния, возбуждают справедливое удивление целого человечества, резко представлялись в моем уме перед сознанием моей собственной незначительности. Мне, простому восторженнику науки, охотному ученику, занять место предводителя и представителя ученых мужей нашего времени, собравшихся преследовать свои важные цели! Нет, это мне казалось невозможным. Подумав, однако же, я пришел к заключению, что, и не быв сотрудником или руководителем ваших работ, я все-таки могу быть полезен вам, полезен науке, и потому принял ваше предложение. Припоминая, что эта ассоциация есть народная ассоциация, не скрытое братство людей, завистливо хранящих тайны своего призвания, но приглашающая непосвященных, целую публику, присоединиться к ней, которой цель уничтожить эти воображаемые и вредные преграды, существующие между учеными и так называемыми практическими людьми, я почувствовал, что, по моему положению, я могу явиться представителем этой обширной публики, пользующейся вашими подвигами на поприще знания и удивляющейся им, хотя неспособной им содействовать, что мое избрание было действием смирения с вашей стороны и отказаться от него было бы ложной скромностью, гордостью с моей стороны. Но мне пришло еще в голову потом, что, приняв ваше предложение, я мог подать ее величеству один из немногих случаев заявить вам, через посредство ее мужа, что ваши труды глубоко ценятся нашей государыней’ (Петерб<ургские> вед<омости>. 6 окт. No 215).
Германия. Немцы раздражились при мысли, что Наполеон им угрозить хочет, и пошла писать журналистика о немецком могуществе, о политическом значении, о соединении. Да чего же вам лучше, добрые люди, устроиться домашним образом, каждому в своем углу, Саксен-Мейнингенском или Ангальт-Кетенском. Личная свобода, право собственности, свобода мысли и печати — блага несравненные ни с какой силой! Как удобно для вас сделать все нужные преобразования: сама история подготовила вам формы, облегчила вам труды, так нет, вам этого мало! Чего же вы еще хотите? Рожна, что ли? Наука, исследование, домашнее счастье, романы Лафонтена, песнь Шиллера к радости, рейнвейн, баварское пиво — есть чему позавидовать, а могущество, сила, политическое значение — это все понятия обветшалые в наше время! Век ушел вперед!
Бедное человечество! Да когда же ты вразумишься, что единое есть на потребу! Вирцбургский съезд и совещание Бамбергское и еще какое-то — это отпрыски Франкфуртского дерева, а плода никакого.
Дания, Швеция и Норвегия. Мы знаем о них мало, члены наших миссий не представляют никаких наблюдений, а они были бы любопытны, нужны! Теперь что-то толкуют о раздоре между Швецией и Норвегией. Первой необходимостью, казалось бы, составить им северный союз с Пруссией и Россией, и приготовить conirepontds Англии на севере, чтоб она не смела повторить истории с Копенгагеном или распоряжаться по произволу Швецией и Пруссией, как то было в последнюю войну. Для нас было бы нужно запретить им Немецкое и Балтийское моря, если они запирают нам Черное, Средиземное, но Скандинавского вопроса Европа еще не касалась.
Турция. Турция остается болезненным наростом на европейском теле, получившим к стыду какое-то смешное освящение. Турция соединилась какими-то брачными узами с Европой, сосватанная лордом Пальмерстоном. Перемены министерств следуют в Константинополе одна за другою. Один черт на дьяволе, а мы-то повторяем с почтением: Риза-паша, Фуад-паша-Кипризли-паша — на одну всех осину, и Абдель-Кадер не мог написать султану того, что он написал новому Наполеонову министру в Алжире.
‘Мы благодарим Бога за то, что он внушил императору средства к улучшению участи страны и ее жителей и что он назначает туда людей, которые умеют связывать и развязывать (восточное выражение, то есть управлять). Мы надеемся, что всем будет сделано все доброе и что все, что с тобою будет сделано, — будет хорошо’ (Петерб<ургские> вед<едомости>. 8 окт. No 217).
Султан публиковал, впрочем, манифест о сбережении финансов, который мы выпишем:
‘Могущество и благоденствие государства зависят, прежде всего, от его финансового положения: без кредита невозможен никакой успех. Нет сомнения в том, что, введя порядок в управление финансами и благоразумно употребляя их, всякое государство, даже обремененное долгами, в непродолжительное время может достигнуть могущества и благоденствия. Известно также, что в последнее время, вследствие различных причин, удары, нанесенные кредиту Турции, повергли всю страну в бездну, в которой она теперь находится, настоятельные нужды заставили правительство сделать несколько займов у Галатских купцов на условиях весьма тяжелых и разорительных и сверх того выпустить разные бумажные деньги: все эти меры подорвали доверие к государству как внутри, так и вне его. С другой стороны, беспорядок в расходах еще более увеличил зло и привел дела к тому дурному положению, в каком они теперь находятся.
При помощи Всемогущего я буду неусыпно заботиться о предупреждении опасных последствий такого положения, и моя высочайшая и безусловная воля требует, чтобы и министры, не подчиняясь никаким внушениям личного соперничества, также не жалели со своей стороны никаких трудов и усилий для изыскания средств, которыми можно упрочить благосостояние Турции.
Кто станет действовать вопреки этой цели, тот даст ответ не только в настоящей, но и в будущей жизни. Но выбраться из бездны, в которой мы находимся, и спасти империю мы можем только с помощью самых энергических мер, а потому нам надо серьезно и основательно обсудить, как в целом, так и в частях, следующий важный пункт: следует ли сохранить наши прежние привычки и образ действий, произведший все эти издержки, или отказаться от них и с помощью Божьей повести все управление государством так, чтобы оно могло заслужить общее доверие.
О решении этого важного вопроса повелеваю донести мне. 14 октября 1859 года’ (Моск<овские> ведомости. 27 окт. No 255). Ай да турки!
Приведем еще следующие слова из константинопольского журнала о последнем заговоре, чтоб подать некоторое понятие о разыгрываемых там комедиях.
Газета ‘Levant Herald’, обвиненная в том, что она оправдывала заговор целью, которую имели в виду его виновники, навлекла на себя гнев правительства в особенности следующими заключительными словами статьи своей: ‘Мы ограничимся замечанием, что если б могли сообщить вполне все, что слышали о мужественных речах, произнесенных в комиссии, то всякий искренний друг Турции и его правительства одобрил бы справедливость их, все рукоплескали бы патриотизму этих бесстрашных людей, которые не побоялись клеймить недобросовестность даже в такую минуту, когда перед ними стоял эшафот’.
Газета ‘Pays’: ‘Султан объявил, говорят, самым положительным образом, что не только не допустит страшного наказания, постановленного против виновных, но и выкажет вполне свое самодержавное милосердие. Он намерен смягчить наказание наиболее виновных и подвергнуть их двухлетнему тюремному заключению, а Гуссейна-пашу, во внимание к славным его заслугам и отличиям в Карее, совершенно освободить от наказания’ (Петерб<ургские> вед<омости>. 14 окт. No 222).
Австрия — der zweite kranke Mann в Европе, продолжает страдать, и только загнанности племен, ограниченности вожаков надо приписать, что они не умеют найти формы для своих протестов, для вытребования себе прав законных. У славян есть Кавур — это Палацкий, но ему надо дать средства! Что-то скажет Венгрия? А Кроация молчит {Нет, не молчит: я услышал недавно об одной замечательной брошюре на эту тему, напечатанной в Париже.}. Вот что пишут английские политики о положении Австрии в наше время:
‘Это похоже на парадокс, но во всей империи нет ни одного племени, которое было бы одного образа мыслей с правительством или с армией, которое считало бы Итальянскую войну несчастьем и бесчестием для себя. В глазах всех австрийских народов разбита только та отсталая, централизирующая клерикальная система, которая господствовала в продолжение десяти лет. В ней-то заключается настоящая опасность для Австрийской монархии. Что может, при такой обстановке, сказать Австрия против двух своих соперников? Венгрия простирается почти до самой ее столицы, и сказать, что Венгрия страна враждебная, будет отнюдь не много. Венгерцы, покоренные с помощью России в 1849 г<оду>, потеряли все, что мирило их с австрийским господством. И не одна Венгрия в таком положении. Таким образом, Австрия идет на конгресс, потеряв Ломбардию, вместе с правом покровительства центральной Италии и, кроме того, с опасностью низойти на степень второстепенной державы. Мы говорим о людях, у которых упрямство считается величайшей добродетелью, тем не менее не мешает дать совет, пока еще время. Мы не видим, почему бы австрийская монархия не могла опять окрепнуть, но для этого нужно только принять те принципы, которые полезны народам. Императору надобно подумать, что вся его система правления — анахронизм. Провинции требуют только хорошего правления и для его прочности — муниципальных учреждений. Зачем венский двор хочет упорствовать в такой системе, которая во всех отношениях оказалась бесплодной, которая не могла образовать ни одного генерала между столькими сотнями тысяч солдат, ни одного дельного финансового человека между таким множеством чиновников?’ (Моск<овские> ведомости. 11 дек. No 294).
Америка отличилась, повесив Броуна. Европе до этого нет дела, потому что американский вопрос не сочинен.
Китай. Богдыхану не счастливится в отношении к европейцам не так, как к султану. Напирают они на него плотно, а всех ближе-то он к нам!

* * *

Взглянем вообще на европейскую политику. Эти вопросы, ответы, предположения, бесконечная переписка, приводящая в отчаянье самого яростного читателя газет, — неужели эта пенелопина ткань знаменует силу, великое или высокое? В оправдание нашего утверждения поместим собственные европейские отзывы, пред которыми наше высшее общество раболепствует, пренебрегая домашними. Вот что пишет лондонский корреспондент:
‘Говорят, слово для дипломата — не что иное, как средство скрывать свои мысли, но некоторые из этих господ видят в нем одно орудие лжи, готовы на любом конгрессе или конференции отказаться от того, что утверждали и защищали накануне, и продолжают отпираться даже тогда, когда им, так сказать, тычут носом на вчерашний протокол. И это представители великих и могущественных государств! Чего же ожидать от агентов американского правительства, определяющего свои отношения к другим державам по своим собственным новым международным законам, не существующим у Вателя и прежде всего основывающимся на всемогущем долларе?’ (Петерб<ургские> вед<омости>. 14 окт. No 222).
Нет — для величия, видно, вакансия, и не трудно занять ее! Не трудно, не трудно открыть новый свет, начать новую эру, но, чтоб поставить яйцо на стол, все-таки нужна смелость или догадка. Недаром говорили древние: ‘Sapere aude!’
Восточный вопрос, Итальянский вопрос — да почему же ныне Восточный, а завтра Итальянский? Что же, Восточный вопрос решен, что ли? Не говоря о прочем, успокоены христиане под игом турецким? Ничуть не бывало. Все хуже и хуже. Так почему же вы принялись за решение другого вопроса, не кончив этого? Что такое Итальянский вопрос и чем же безнужнее Славянский? Славяне не только под турками, но и под австрийцами страдают не меньше итальянцев, а больше: почему же не хотите вы, да и кто вы, доставить славянам тех благ, о коих вы хлопочете для итальянцев? Скоро ли начнется Венгерский, Греческий вопрос? Все это слова, слова и слова! Есть французский водевиль: ‘Asinus asinum fricat’.
Россия начала постройку железной дороги из Москвы в Саратов, она деятельно занимается также пароходством по Каспийскому морю, окончание Кавказской войны позволит ей теперь обратить все свое внимание на Среднюю Азию, тем более что жители киргизских и туркменских степей давно просили покровительства ее от притеснений Хивы. Она, вероятно, найдет теперь необходимым устроить железную дорогу от Каспийского моря до Арала, улучшить судоходство по рекам Аму- и Сыр-Дарье, орошающим эти страны, и построением крепостей на протяжении 264 верст, отделяющих Каспийское море от Аральского, приобретет огромное влияние на различные области Средней Азии. Тогда английская торговля в Индии непременно погибнет. Европа и сама Англия найдут очень выгодным для себя иметь сношения с Средней Азией по Московско-Саратовской железной дороге, вместо того чтобы совершать огромный переход по морю, мимо мыса Доброй Надежды. Исполнение этого гигантского предприятия уже начато. Политическое, территориальное и коммерческое расширение России в английской Индии с этих пор — неудержимо.
Слышу возражения и обвинения. Как вы смеете вступаться в чужое дело? Кто дал вам право указывать? Почему вы можете судить о покорении Кавказа?
Помилуйте, милостивые государи, все это говорю не я.
Не смейте оправдываться, вы давно замечены.
Ей-Богу не я.
Так кто же?
Это ‘Times’, и ее слова перепечатаны в Московских и Петербургских ведомостях (Петерб<ургские> вед<омости>. 17 окт. No 225).
Позвольте же, милостивые государи, мне приступить теперь к вам с вопросом: почему все это позволено говорить ‘Times’, a не мне? Мне, как русскому, кажется приличнее бы, законнее, рассуждать о своем вопросе, чем англичанину, тем более что русскому нечего опасаться следствий от покорения Кавказа, а англичанину наоборот. А вот он говорит и не боится повредить своему Отечеству указанием опасностей совершенно мнимых, а я должен молчать как рыба?
Без шуток — покорение Кавказа есть одно из величайших происшествий в нашей новейшей истории и открывает нам блистательные виды в будущем!
Чудное явление представляет Россия! Что б ни делали против нее ее враги, внешние и внутренние, она прет, она ломится вперед. В прошлом году приобретен Амур, а в нынешнем — Кавказ, работы о крестьянском вопросе со всеми соприкосновенными делами идут в 50 комитетах, финансовые меры предпринимаются высокой важности, проекты приготовляются по части судебной, чиновники награждаются землями, публичные прения допускаются, казенные заводы передаются в частные руки, прокладывается множество новых дорог железных и каменных, деятельная благородная литература развивается с беспрестанным появлением новых достойных деятелей, новых талантов. Господи! буди милость твоя на нас, яко же уповахом на Тя!

* * *

В таком положении мы должны смотреть на иностранные газеты более свысока и принимать их известия с большей разборчивостью: пусть их редакторы, имея свои выгоды и свои виды, морочат друг друга, как им угодно: нашим-то газетам из чего влезать в их кожу, разделять их мнимые надежды, услаждаться их успехами и огорчаться их неудачами? Русские газеты перепечатывают из иностранных газет и с важным видом повторяют их пристрастные и подкупные мнения. Милостивые государи! своими, своими глазами должны мы смотреть на вещи, а не через французские, немецкие и даже английские очки. Просвещенный министр иностранный открывает вам путь.
Это прекрасное объявление пусть послужит заключением тех замечаний о России в нынешнем обозрении au vol d’oiseau.
Полгода все европейские газеты были заняты толком о предстоявшем конгрессе. ‘Идея конгресса, — говорит ‘Русский вестник’ в ноябрьской книжке, — конечно, одна из светлых идей будущего устройства международных отношений, но в настоящее время она далека еще от своего осуществления’.
Смею привести мысль о конгрессах из моих ‘Исторических афоризмов’, напечатанных в 1836 году:
‘Каждое из новых государств европейских начало действовать только в своих границах и представляло собой всю Европу, то есть в каждом государстве, основанном одинаково с другими, происходили одни явления: завоевание, феодализм, междоусобные войны (средние века). Они оканчиваются везде самодержавием. Вся Европа становится, так сказать, одним феодальным государством, и начинаются новые междоусобные войны, войны между государями, которые оканчиваются Наполеоном и Священным союзом (Новая история. Внутренние волнения другого рода, политической пропаганды), — и когда-нибудь союзом Европейских Амфиктионов (Новейшая и будущая история), коему полагается основание нынешними конгрессами’.
1860 г.
1 января.

По поводу новых слухов

Никогда не было так много и так убедительно говорено и писано в Европе о прогрессе, о цивилизации, о гуманизме, о рациональности, как в наше время, и никогда не господствовал столько слепой случай и грубый произвол, никогда не обнаруживались самые мелкие страсти и личные расчеты с такою наглостью, как ныне. Передовые государства играют как будто по грошу в ералаш и посредством всяких шулерских проделок стараются обмануть друг друга на два рубля с полтиной. За доказательствами ходить не далеко: давно ли почти вся Европа шла на Россию, потому что вся Россия заступалась за несчастных славян и вообще за христиан, угнетенных турками? Права султана нарушались намерениями России! Прекрасно! А теперь те же самые государства вооружаются на ту же Россию, заступаясь за поляков! Помилуйте! Вы поступаете всотеро хуже того, за что недавно негодовали, за что вели ужасную, кровопролитную войну! Чем требования императора Николая были больше требований, выражаемых нотами Франции, Англии и Австрии? Если император Николай оскорблял права султана, то вы-то что делаете с Русским Государем? Если император Николай поступал несправедливо, то ваши поступки как назвать следует? Вспомните, что невинные турецкие славяне подвергались страшным мукам, истязаниям и виноватые поляки получают со всяким днем от Александра II новые права и торжественный обет их расширения наравне с верными русскими!
Но, положим, вы сознали несправедливость своих прежних мнений и действий, вы размягчились, умилились и одушевились самыми человеколюбивыми чувствами, вы хотите помочь несчастным угнетенным народностям и потому идете освободить поляков.
Да почему же вы не хотите освободить черногорцев, босняков, герцеговинцев, сербов, болгар, которых бедствия под игом варварского племени не идут и в сравнение с нынешним положением поляков, — что печатаете вы сами ежедневно во всех ваших газетах, по свидетельствам консулов и путешественников! Если помогать страдальцам, то с них бы и начать всего лучше и целесообразнее при таком благодатном настроении духа! Помогая им, вы уничтожаете господство дикого, магометанского племени, приобретаете богатые области себе в распоряжение и употребляете гораздо меньше усилий, а помогая полякам без особой нужды, вы идете войною на сильный народ, который не может подставить вам шею. Следовательно, в этом случае вы ставите более или менее на карту собственное свое благосостояние, а там выигрываете наверное! Там справедливость, необходимость, польза, здесь беззаконие, прихоть, вред! Какое же сравнение и какой может быть у вас расчет?
Если европейцам невозможно действовать лучше и умнее, то… то нельзя не согласиться, смотря на настоящие события, что они зависят от первого встречного или от слепого случая, нельзя не согласиться, что общий уровень государственной мудрости в настоящую минуту значительно упал.
С какой стороны ни посмотреть на эту предполагаемую войну, везде она представляется беззаконною: Польшей Россия не овладела, а Польшу отдала России сама Европа за свое собственное освобождение и в то же время отдала Швеции Норвегию, Пруссии Вестфалию, Австрии Венецию, и проч. и проч. Вы хотите взять ее назад, ну так дайте вознаграждение.
Добрые люди, честные должники! Уплатили с грехом пополам кровный долг по заемному письму, да и ну грабить благодетеля!
Грустно, досадно, оскорбительно, а хотите ли смешного? Итальянцы, слышно, содействуют Франции в ее вражде с Россией.
Итальянцы идут помогать полякам — да что же они не освобождают своей Венеции, томящейся в руках австрийцев? Итальянцы идут помогать полякам — да что же они не выгоняют из своего Рима французов, которые мешают установиться их королевству, оставляют туловище без головы и препятствуют правильному кровообращению во всем теле? Итальянцы идут помогать полякам — да что же они не искореняют разбойников, наводняющих Неаполь, Сицилию, папские области и не дающих покоя пятимиллионному населению? Если здесь нет аристофановского смешного, то я не знаю, чему же можно смеяться с большим правом без шуток? Разве протесту за несчастных поляков чувствительной Турции, столько благодеющей своим славянам?
Хороша и Швеция! Она собирается также воевать: один из знаменитых публицистов уступил уж ей Финляндию, Лифляндию, Эстляндию и Курляндию, даже с литовскими племенами. Кому-нибудь, лишь бы не России. О, любовь к Отечеству! А финляндцы и думать не хотят о старом господстве Швеции по очень простой, впрочем, естественной и основательной причине: Россия кормит их часто своим хлебом, а Швеции с Норвегией самим бывает по временам есть нечего.
Наполеон прельстил Швецию, но Наполеон у идет и когда-нибудь придет, а Россия остается подле нее с 70 миллионами жителей против 3 или 4!
Не ожидать ли еще нам какой-нибудь демонстрации от Молдавии и Валахии, освобожденных нами, от Греции, которая получает себе короля не в лице брата английского наследного принца, а в лице брата его жены и будущего мужа его сестры?
Зато Пруссия, Австрия и Англия сохраняют, говорят, нейтралитет.
Нейтралитет! О, благодетели! Подумайте хорошенько о вашем собственном положении. Судьба предлагает вам прекрасный случай соединиться опять, только не для священного союза, а для выгодной временной, срочной сделки, чтоб избавиться от любезного соседа, который не даст ведь вам спать спокойно, пока дышит, — а союзник вам теперь по своим обстоятельствам, хоть не рад, да готов, по-прежнему Россия: старый друг лучше новых двух!
Нет ничего естественнее, целесообразнее этой стачки! К ней ведут обстоятельства с неудержимой силой.
В одном из своих политических писем во время Крымской войны я писал, что Наполеон, порешив войну с Россией, не оставит в покое Австрию и примется непременно за Италию. Это и случилось.
Так точно теперь я скажу Пруссии, что она непременно должна ожидать себе в гости Наполеона на Рейне после успешной, чего оборони Боже, войны с Россией, следовательно, собственные ее выгоды требуют держаться России.
А Австрии стоит только вспомнить Сольферино и Мадженту, да и Виллафранкский мир с Цюрихским конгрессом не принес ей значительной пользы и особенного удовольствия. Опасности грозят ей все еще большие, и заговорить их на время можно, только присоединившись к России.
Если же Австрия и Пруссия будут с Россией заодно, то Англия, вероятно, не поскупится для закадычного своего друга отделать Лонгвудское помещение на острове Св. Елены, остающееся так долго без жильцов после кончины Наполеона I.
Наполеон III играет в большую игру: если бы даже Австрия, Пруссия и Россия не заключили между собою наступательного и оборонительного трактата лет на пяток, то одно проигранное им сражение, где бы то ни было, пробудит деятельные козни в Париже, где г. Талейран оставил по себе ведь много наследников, да и г. Фуше скончался не бездетным. Легитимисты и орлеанисты, а с другой стороны, республиканцы и социалисты, не преминут воспользоваться обстоятельствами, и… и… придется поэтам приписать еще куплетец к стихотворному подражанию Штолле, переведенному у нас Жуковским и еще недавно Миллером: ‘Сыны Франции’.
А эпиграф к похождениям… готов из собрания русских пословиц: повадится кувшин по воду ходить, там ему и голову положить!
Но перенесемся из Старого ветшающего Света в Новый Свет: не умнее ли он нас?
Увы! Там идут дела хуже нашего и, кроме того, прибавляют нам хлопот и смут: там сорокамиллионное почти население стоит стена на стену, воюет и дерется между собой несмотря на то, что воевать и драться не умеет, а только проливает кровь и истребляет друг друга. За что? За свободу!
Да почему же европейцы не помогут меньшим братьям своими советами? Почему самый старший брат Иоанафан только пожимает плечами?
Европейцы используют правило невмешательства. А в русские дела почему они вмешиваются?
Этого мало: американская война, остановив вывоз хлопка, тяготит Англию и оставляет там миллионы работников умирать с голода без работы, американская война вредит промышленности во Франции, Германии, России, словом, почти всей Европе, и все-таки она не находит возможным положить ей конец так или иначе, терпит и молчит!
Неужели во всех этих явлениях виден высокий политический и нравственный смысл, которым имеет право гордиться Европа?
Нет, нет и нет, и мы смело повторяем замечание одного английского мыслителя (которое, впрочем, часто приводилось у нас лет двадцать назад, в покойном ‘Москвитянине’), что душа убывает на Западе.
Душа убывает на Западе, а прибывает ли она на Востоке? Подай Господи! 1861 г. 14 апреля.

Об оборонительных средствах

События нынешнего года показали ясно, что Россия союзников в Европе не имеет и ни на кого в случае нужды положиться не может. Напротив, все европейские государства, как правительства, так и народы, питают к ней враждебные чувства, рады всякому несчастью и готовы пользоваться любым случаем, чтоб причинить ей вред, уменьшить ее силу, ослабить ее значение. Недавно еще мы имели случай удостовериться, что даже малейшее расположение, оказанное нам с чьей бы то ни было стороны, воздвигает общую бурю. Прусская конвенция, основанная на простейших правилах и условиях соседства, наблюдавшихся везде и всегда, повлекла было войну за собой вслед за громогласными протестами кабинетов и журналов. Недобросовестные переговоры о польских делах, при которых во всякой ноте Россия видит себе оскорбления и угрозы, а мятеж получает одобрение и поддержку, а с другой стороны — самые ясные и сильные доказательства, которые отвергаются без всякого уважения не только к истине, но и к здравому смыслу, рано или поздно должны кончиться войной.
Не место и не время исследовать причины общей ненависти к России Европы, которая, казалось нам, ничего не получила и не видала от нас, кроме добра, кроме почтения и готовности к услугам.
Мы не только одни, без друзей, но и окружены врагами, готовыми поднять на нас руку под самыми пустыми предлогами, по ничтожному поводу.
В таком положении, разумеется, нам не о чем больше думать, как об усилении, на первый раз, наших оборонительных средств. Мы должны быть готовы на всякий случай и сторожить зорко все движения наших врагов, а еще больше друзей, чтобы не напали они на нас врасплох, как в 1854 году.
Впрочем, оборонительные средства наши должны быть в готовности и исправности не только ввиду грозящих опасностей, но и всегда, в самое мирное и спокойное время.
Франция и Англия, соединенные тесной дружбой (а не во вражде, как с нами), продолжают безостановочно укреплять свои берега и увеличивать вообще военные приготовления. Что положено трудов и денег на Шербург и Портсмут! Припомним, какой шум поднялся в парламентах по поводу путешествия гг. Робука и Линдсея в Шербург. Французские суда сочтены и взвешены были до последней лодки.
Так действуют союзники. Какие же усилия нам надо прилагать, опасаясь беспрестанно нападения, разумеется само собой.
С этой стороны, мы должны помянуть с великой благодарностью покойного императора Николая Павловича, который употребил много труда на сооружение твердынь Динабурга, Бреста, Бобруйска, Киева, Новогеоргиевска и прочих крепостей в царстве Польском {Желательно бы иметь обстоятельнейшие сведения об этих сооружениях. Что мы знаем о них кроме имен!}. Вот это государственная проницательность!
Осмелюсь здесь, кстати, обратить внимание на статью свою, напечатанную вскоре по заключении Парижского мира, которая подверглась в свое время нареканиям, совершенно неосновательным, как то теперь самым очевидным образом подтверждается. Читатели, справясь, увидят, что в словах моих был смысл и что они имели цель, несмотря на шутливый тон их, — о необходимости укреплять берега, устраивать флот, приготовлять офицеров и не напоказ, а на дело, учить медиков и проч. Припомним слова, сказанные недавно английскими министрами в парламентах.
С тех пор, то есть с 1856 года, обстоятельства, особенно нынешние, достаточно оправдали все тогдашние опасения.
Итальянский корреспондент ‘Северной почты’ (No 145) пишет: ‘Мы ни на минуту не хотим допустить, чтобы колоссальные военные приготовления последних пяти лет производились против одной России. С подобными элементами дело может идти не об участии не держав, а целого мира!’ Страшно читать эти строки о ‘колоссальных приготовлениях пяти лет’, в продолжении которых мы занимались другими делами.
Какие газеты ни возьмешь теперь в руки, везде встречаешь одно и то же memento mori. Вот, например, что вчера напечатано: (26 сентября, No 209).
‘В настоящее время в Турции стараются приготовить и привести в исполнение весьма важный план касательно устройства армии и флота. Если этот план будет удачно выполнен, то он даст Порте возможность занять новое положение между военными державами Европы. Кроме первых реформ султана Махмута II, старавшегося извлечь Турцию из варварского состояния, в каком она находилась при вступлении его на престол, нельзя указать ни на одну меру столь решительную, как предпринимаемая теперь. Притом невозможно отрицать, что этот план не чужд строгой последовательности, ибо османы прежде всего народ воинственный. В качестве такого народа они в продолжение трех столетий играли в Европе важную, иногда господствующую роль. Но зато им не удалось развить в себе до значительной степени других качеств’.
‘Устройству флота благоприятствует то обстоятельство, что им очень интересуется сам султан. Тотчас по вступлении на престол он обратил на него особенное внимание. На флот употреблена часть обоих займов, заключенных в его царствование, и при этом султан старался приобрести военные корабли новой конструкции. Уже строится не менее четырех панцирных корветов и в текущем году выписаны из Англии искусные морские инженеры, которым поручено производство этих работ. До тех пор, пока существовал русский Черноморский флот, турки, ввиду сильного соседа, не могли думать о господстве в случае войны на Черном море только собственными силами. Поэтому турецкий флот годился более для демонстраций, нежели для настоящего дела, и флот их всегда подвергался гибели, что доказало Синопское сражение. Но когда вследствие падения южной половины Севастополя Черноморский флот был уничтожен, то для турецкого флота, на случай войны с Россией, обстоятельства сделались уже благоприятнее. Этому флоту предстоит теперь обязанность действовать на Черном море против русских пароходов, которые устроены собственно не для военного дела, но в случае разрыва с Турцией могут быть вооружены. И по всей вероятности этот флот будет вполне соответствовать своей цели, особенно когда подоспеют броненосные суда’.
Что вы скажете на это, читатели? Россия может спокойно наблюдать турецкие приготовления и заниматься только внутренними своими делами?
А вот известие другого рода:
‘Чрез Дарданельский пролив прошли два английские судна с грузом оружия для кавказских горцев. Русский поверенный в делах в Константинополе протестовал против пропуска этих кораблей, но Порта отвечала, что она не берет на себя ответственность за эту контрабанду’.
Порта не берет на себя ответственность — что же нам делать? Осмелимся ли остановить контрабанду? Не может ли здесь встретиться упрямство какого-нибудь офицера, о котором говорил выше лорд Пальмерстон и которое может иногда навлекать войну? Но это мимоходом.
Европа очевидно грозит нам войной. Правительство принимает оборонительные меры, это мы слышим, но нужно, во-первых, чтоб все граждане воспламенились в своих чувствах, приготовлялись ко всяким случайностям и участвовали во всех государственных действиях словом, делом и помышлением, несли свои силы, познания, мысли на общее дело.
Дух должен быть поднимаем, общее участие возбуждаемо. Возьмем опять пример с Англии. Какое электричество пробежало по всему острову, когда возникло там опасение войны, и общества волонтеров, образовавшиеся по всем городам, верно на весах европейских получили значительную тяжесть, предотвратили отчасти войну. Немецкие стрелки и гимнасты имеют также свое значение. Любовь к Отечеству — это огонь, но огонь должен получать себе пищу, а без пищи он гаснет!
Мы сказали, что, во-первых, граждане должны все нести, а теперь скажем, во-вторых, нужно, чтоб приносимое было принимаемо с вниманием, с ласкою, с благодушием употребляемо в дело. Иначе какая польза быть кому бы то ни было гласом вопиющего в пустыне?
Наши государственные люди имеют боязнь всякого чужого мнения и считают себя далай-ламами, для которых не нужно ничьего совета!
А казалось бы на простой взгляд: что же за стыд послушаться доброго слова? Одного нигде не станет на все. И если произойдет от чужого совета, то разве честь не в равной или даже не в высшей степени должна быть приписана тому, кто ее задумал? Мысль, как бы она ни была благодетельна, одна ничего еще не значит. Следовательно, исполнить мысль, привести ее в действие — вот где сила.
Одинокий образ действий с требуемым молчанием до добра довести никогда не может. Укажу для примера на военные учебные заведения: о них, в продолжение двадцатилетнего управления генерала Ростовцева, не смел никто произнести ни одного слова, и в какое положение они были приведены, правительство увидело теперь само и решило преобразования. Таким разительным примером воспользоваться должно, и говорить, говорить не обинуясь.
С целью обратить внимание наших государственных людей на необходимость не только на пользу принимать чужие советы я рассказал недавно в ‘Русских ведомостях’ анекдот о пьяном кузнеце, который научил Петра Великого (Петра Великого, а не господина N.N., S.S. и cons.) средству пополнить растерянную артиллерию.
Приведу здесь, кстати, слова знаменитого крестьянина Петровских времен Посошкова:
‘Бог никому во всяком деле одному совершенного разумения не дал, но разделил в малые дробинки, каждому по силе его, — овому дал много, овому ж менее, обаче нет такого человека, ему же бы не дал Бог ничего, и что дал знати мало-смысленному, того не дал знати многосмысленному, и того ради и самому премудрому человеку не надлежит гордиться и умом своим возноситься, и малосмысленным ничтожить не надлежит, но их в совет призывать надобно’.
Искренне советовал бы я нашим государственным людям написать в своих кабинетах золотыми буквами эти глубокомысленные слова крестьянина Посошкова.
Некогда им следовать за литературой, за журналистикой: они должны иметь при себе доверенных людей, которые читали бы все выходящее и доводили до их сведения полезное и нужное.

* * *

С этой целью я намерен в издаваемых заметках предлагать свои мысли о разных современных вопросах, а равно и мысли знакомых и незнакомых друзей Отечества и добра. Долговременные размышления и наблюдения, многократные опыты, может быть, помогут нам иногда увидеть кое-где то, чего не видят другие. А ошибки исправятся в общем рассуждении. Главное — искренность, отсутствие всяких задних мыслей и полная независимость — вот за что я отвечаю в своих заметках и что поставляю непременным условием для всех желающих присоединить свои голоса к моему.

* * *

Одно из несчастных заблуждений, повторяю, распространившееся у нас после Крымской войны под самой благовидной наружностью, — вот оно: мы должны заниматься теперь внутренними делами, а в Европе нам дела нет.
Да Европе-то до нас дело есть: если она трепетала России невольной, то вольная Россия спать ей не дает спокойно. Ну вот она и ищет теперь предлогов, как бы остановить Россию на пути ее развития, как бы помешать ей собраться со своими силами для решения Восточного вопроса, а за ним и всех прочих: западных, северных, южных.
Время никого не ждет, обстоятельства идут своей чередой: они все переплелись в Европе так, что нет никакой возможности их разделять ни у нас, ни у других.
Странно было думать, чтоб Европа стала дожидаться окончания наших внутренних дел и полной готовности встретить незваных гостей или даже пожалования к себе в гости.
Несчастная Польша подвернулась с границами 1772 года и служит Европе отчаянным авангардом, проливая даром свою кровь и развлекая наши силы в угоду общих врагов.
Как бы то ни было, мы должны готовиться, острить штыки, точить сабли, лить пушки, запасаться порохом, учить ребятишек по деревням артикулу, вызывать охотников, забирать негодяев в военную службу, устраивать медицинские факультеты, муштровать солдат, подготовлять офицеров, думать, писать и толковать о всяческих случайностях, опасностях и нуждах, изобретать всякие средства и пуще всего беречь денежку на черный день.

* * *

Лишь только я написал о необходимости беречь денежку на черный день, как прочел в газетах:
‘Парижский корреспондент ‘Indpendance Belge’, от 30 сентября, говорит, что предостережение, полученное газетой ‘La Presse’, дано ей по особому требованию г-на Друэн де Люиса. Эта строгая мера вызвана была не общим направлением статьи, но только фразой, в которой говорится, что при внешней политике правительства, как она ведется в настоящее время, страна должна быть постоянно наготове завинчивать штыки, продавать ренты и собирать свое золото’.
Итак, для войны должно иметь дома как можно больше золота: почему же наши финансиеры считали возможным и полезным отпускать беспрерывно, в продолжение целого года, золотые крохи, свои и заемные, несмотря на то что мы всякую минуту опасались войны?
1863 г.
20 сентября.

Политическое обозрение 1866 года

(из газеты ‘Русский’)

Прежде, нежели мы начнем сообщение сведений о текущих новостях, считаем нужным представить обозрение государств европейских и их взаимных отношений вследствие событий прошедшего года.
В этих событиях главное участие принимала Пруссия: с нее мы и начнем наше обозрение.
Прошедший год составляет блистательную эпоху в истории этого государства: оно протянулось сплошной массой от Немана до Рейна и за Рейн, покорив Ганновер, Гессен, Нассау, Франкфурт, присоединив Шлезвиг и Голштинию, подчинив себе Саксонию, Мекленбург, Ольденбург и проч. Пруссия в продолжение семинедельной войны (покороче семилетней — Фридриха Великого) одолела Австрию и, исключив ее из Германии, освободилась от сильной соперницы.
Такого исхода распри в Европе не ожидал, разумеется, никто.
Никогда так не оправдывалась русская пословица, что смелость города берет.
И удивительно складываются происшествия: в 1848 году вся Германия из церкви Святого Павла во Франкфурте предлагала добровольно Пруссии предводительство, первенство, империю — Пруссия отказывалась, может быть, потому, что Европа не изъявляла своего согласия, а теперь делает Пруссия свою операцию насильственно, и Европа молчанием своим одобряет ее образ действий.
Душой всего предприятия был граф Бисмарк, доверенное лицо короля Вильгельма. Он умел найти способных сотрудников и на поприще войны, и на поприще мира, сделать исподволь все нужные приготовления и кончить дело в два-три месяца с беспримерным успехом.
Заметим еще, что все это он сделал, находясь в распре со своими палатами, которые он распускал несколько раз сряду.
Как приступил он к делу, чем застраховал его — покрыто еще тайной!
Начать войну с Австрией, так же как и заключить прежде союз с Италией, он не мог без согласия и одобрения император Наполеона: чем же мог он подвинуть к согласию императора Наполеона? Какие сделал ему обещания?
Император Наполеон, соглашаясь, может быть, имел в виду только ослабление Германии вследствие междоусобной войны и удобство распространить свои границы при благоприятных обстоятельствах.
Но быстрые, решительные победы Пруссии изменили неожиданно положение и создали новые отношения. В непосредственном соседстве с Францией образовалась теперь новая могущественная держава, которой, кажется, не мог желать император Наполеон.
Неужели это действительно так случилось? Неужели граф Бисмарк до такой степени мог отуманить ему глаза?
Припомним еще, что до войны произошло возмущение в Молдавии и Валахии, свержен князь Куза и посажен на престол Гогенцоллерн, также с ведома и согласия Франции.
Посмотрим на события с другой стороны.
Давно ли Европа считала наше временное занятие Молдавии и Валахии нарушением равновесия и оскорблением власти султана, несмотря на торжественные обещания императора Николая, а теперь молчит, хотя Пруссия усилилась втрое и Австрия ослабела впятеро, — молчит и не чувствует никакой перемены в своем равновесии.
Король Ганноверский отстраняется от престола, король Саксонский стесняется в главных правах своих, император Австрийский низводится с высоты своего величия — и европейская дипломатия, столь ревностно оберегающая честь султана, ни мало не соблазняется этими явлениями.
Вся Европа поднимала войну на Россию за предположенное ею (Европой) намерение России поразить как будто Турцию, а теперь вся Европа сносит терпеливо исполненное поражение Австрии.
Пруссия уничтожила Имперский сейм и стала главой нового Германского союза, — протеста не слышно ни с чьей стороны.
Ганновер присоединила к себе Пруссия без малейшего протеста, даже со стороны Англии, соединенной с ним, однако ж, династическими узами.
Нечего уже говорить о Шлезвиге и Голштинии, которые отняты были у Дании вместе с Австрией, от имени Германского союза, отняты были для герцога Августенбургского, а теперь зачислены просто за Пруссией.
Вольный город Франкфурт взят без всяких околичностей, заплатив пред тем несколько миллионов контрибуции.
Все это очень странно и не подлежит суду публики, не имеющей достаточного количества данных, чтоб произнести свое мнение. Подождем, что скажет нынешний год. Теперь же неизвестно: друг и союзник Пруссии император Наполеон или враг и противник? К кому склоняется Пруссия, к Франции или к России? Это вопросы.
Укрепление Кенигсберга и желание провести дорогу оттуда на Лецен до Лыка и Белостока не располагают нас к особенной доверчивости. Феодальная партия, пишут в газетах, расходится более и более с графом Бисмарком, между прочим, за его двусмысленный образ действий в отношении к России.
Пруссия была остановлена или, вернее, сама хотела остановиться на пути своих побед и приобретений, и продолжение их, покорение остальной Германии или, говоря учтивее, объединение всей Германии, предоставила весьма благоразумно будущему времени.
Задача ее теперь — претворить в свою плоть и кровь приобретенные владения: труда предстоит много.
Если в своей палате правительство находило постоянную оппозицию, то что же представит общий северогерманский парламент, в котором будут заседать, кроме либеральной, так называемой, партии, противники из Ганновера, Гессена, Франкфурта, Голштинии, Саксонии, пылающих ненавистью к Пруссии?
Как бы то ни было, Пруссия есть теперь могущественная, первоклассная держава в Европе.
А как бедны ее средства! У нее нет ни золота, ни серебра, ни меди, ни железа, ни чернозема, ни соли, ни шерсти, ни вина. Что же есть?
Трудолюбие, порядок, бережливость, постоянство, настойчивость, законность, образование.
Управление прусское — верх, говорят, совершенства, а неудовольствий все-таки внутри не оберешься. Таков человек!
И для кого работал, и для кого работает граф Бисмарк, того, может быть, он и не предчувствует, а увидят разве наши внуки.

* * *

Австрия перенесла тяжелое испытание. В странном ослеплении она решилась на войну с Пруссией и Италией вместе, думала уже разделить Пруссию и привести Италию в прежнее к себе подданство, но в неделю была разбита совершенно и теперь должна всякую минуту трепетать за свое существование.
Осмеливаюсь напомнить, что говорил я в 1839 году {См. статью ‘Опасности России’.} в своих политических письмах: ‘Австрия похожа на гроб повапленный, на старое дерево, гниющее внутри, хотя и одетое снаружи листьями, которое один порыв ветра может исторгнуть с корнем вон. Меттерних понимает это состояние, и главная задача австрийской политики состоит в том, чтоб сохранить in statu quo в Европе, ибо одной войны, где бы то ни было, может быть достаточно, чтоб Австрия разорвалась на составные свои части. И в самом деле, при такой пламенной ненависти 25 миллионов против 5 может ли это искусственное, мозаическое целое удержаться долго! О Меттернихе между славянами господствует такое мнение: он — знаменитый политик, отрицательный, который действует посредством тьмы, а не света, следовательно, не прочно, не надолго, что его политики достаточно на время мирное, но что первая война обнаружит ее существенные недостатки’.
В 1842 году это я подтвердил, сказав, что ‘Австрия слабеет час от часу и едва ли больше Турции заключает в себе внутренней самостоятельности. При первой войне, где бы то ни было, она может разорваться на части. В Наполеоново время этого не случилось, потому что славянское племя далеко было от настоящей зрелости и сознания. Имя и авторитет Меттерниха удерживает панически общее стремление, но смерть его явит многое народу’.
В 1848 году опасности отстранены были помощью России.
Наконец, в 1855 году я сказал: ‘Неужели Австрия надеется наслаждаться плодами своей измены (относительно России)? Неужели она думает, что Франция, справясь с Россией, оставит ее в покое? Опасности ее те же, только с отсрочкой, а император Николай поблагонадежнее был бы для нее в союзе Людовика Бонапарте. Принимая сторону Запада и содействуя теперь унижению России, она лишилась навсегда этой верной благодетельной союзницы. Она причиняла нам много зла и причиняет теперь, преимущественно вследствие нашего ослепления, причинит и еще, несмотря на прозрение, — но ее дни изочтены, и скоро европейская география будет говорить уже о бывшей Австрии’.
Предсказания мои исполняются перед нашими глазами. Все части Австрии стремятся к самобытности. Все жены, принесшие ей такие богатые приданые, ищут развода {Bella grant alii, tu felix, Austria, nube (Матвей Корвин).}, так или иначе.
Вот наказание за ее неблагодарность, которой так хвалился Шварценберг Если б она осталась верной России в Ольмюце или хоть после принятия Россией Венской ноты, то Крымской войны не было бы или она получила бы другой исход, а Австрия сохранила бы себе могущественного союзника!
Бог как будто ослепляет ее правительство: отдай Австрия пред началом нынешней войны Венецию добровольно Италии, она не только освободилась бы с честью от опасностей, но и угрозила бы Пруссии.
А теперь, теперь она бьется как рыба об лед: все прежние ее патенты, дипломы и манифесты не помогают, и вот она издает какой-то новый рескрипт, который производит неудовольствия больше всех.
Австрия возбуждает или, по крайней мере, потворствует полякам в их неистовствах против русских, чем ставит против себя весь русский народ.
Первый министр ее, служащий, впрочем, по найму, саксонский барон Бейст, высказал, говорят, мысль: дать Галиции положение, подобное Венгрии, — и советовал даже некоторым частям польской депутации требовать этого. Несчастная политика, которая повлечет государство прямо в пропасть!
Угнетая систематически в продолжение веков все славянские племена, обижая всячески, даже и теперь, чехов, словаков, хорватов, сербов, она обращает свои симпатии к полякам — а те ей верят! Несчастные!
Славянские же газеты твердят в один голос, что Бейст, очевидно, готов принести в жертву славян немцам, туркам и мадьярам. По последним известиям, немецкая и мадьярская партии соединились: система дуализма восторжествовала. Горе славянам, которые в Австрии имеют нужду в заступничестве и еще более, чем в Турции!
Какая же роль останется для поляков? Роль предателей не только русского, но и всего славянского дела, с собственным своим включительно! Братья, опомнитесь! Еще есть время, но уже мало!
Император Наполеон сказал в последней своей речи, что могущество Австрии необходимо для европейского равновесия.
Но какое же могущество останется за нею, если она потеряла не только свое влияние, но и все владения в Италии и вместе вытеснена из Германии?
Организовать даже Южный германский союз нет сил, хотя, казалось бы, ему нашлись бы тайные друзья и на Севере.
Австрии предлежит, говорят, поприще действий на Востоке.
Многие венские газеты высказываются даже о необходимости для Австрии занять Белград своими войсками после удаления оттуда турецких войск: иначе, говорят они, Белград и вся Сербия подпадут под влияние России, что было бы в высшей степени опасно для Австрии.
Так печатают у себя австрийские газеты: можем, следовательно, и мы выражать у себя мнения об этих вопросах, которые для России столько же важны, как и для Австрии, а для славянского мира кольми паче.
План вознаградить Австрию на Востоке, о котором твердят все газеты австрийские, немецкие, французские и английские, представляется очень вероятным. В таком случае отношения ее к Польше получат новое значение. Опять скажем: подождем! Но действия или намерения Австрии еще несравненно более, чем действия или намерения Пруссии, побуждают Россию к осторожности.

* * *

Германия. Германии еще нет, а есть Пруссия, которая покорила себе северную ее часть: Ганновер, Гессен, Франкфурт и подчинила Саксонию, Мекленбург, Ольденбург и проч.
Все эти страны питают ненависть к Пруссии, и прусский, сознаемся, заносчивый, высокомерный характер, получивший ныне такое ободрение, не содействует к ослаблению этого тяжелого чувства. Берлин — столица Германии: этого не может, кажется, никогда переварить ни один истый немец.
Северному парламенту не представляется много утешительных видов после печальных многолетних опытов в прусском домашнем парламенте.
Южная Германия затрудняется составить союз, хотя и раздаются голоса об его возможности, необходимости, будущности, по крайней мере, о безопасном существовании, наподобие Швейцарии и Бельгии. Крылья прусского черного орла, видимо, ширятся уже над нею.
Немцы много хлопотали о соединении, видя в нем условие своего значения. Европейские соседние политики по старой методе не желали этого соединения, почитая его невыгодным для себя. Может быть, здесь и есть своя доля временной правды политической. Но выгодно ли будет такое соединение и для самой Германии не в отношении к внешнему блеску (слава, нас учили, дым!), а внутреннему благосостоянию? Счастливее ли она сделается? Соединения изнутри нет и быть, по-видимому, долго не может, а соединение извне, насильное, добра не обещает, по крайней мере для современников, а разве тридцатилетнее брожение, если даже не тридцатилетнюю войну. Германии дала история свою особую форму, посредством которой она развивалась и достигла высокой степени в разных отношениях: совершенствовать эту форму — вот, казалось бы, истинный путь, на который, вероятно, она и возвратится, хотя в новой обстановке в новом духе.

* * *

Франция. Belle France! Страна политических опытов, страна блистательных подвигов, богатая талантами всех родов, способная на пожертвования! Какое чувство глубокого почтения ощущаешь, ходя по славным залам Луврского музея, странствуя по бесконечным галереям Версаля или в темных аллеях Тюильерийского сада! Сколько ума, остроты, веселости, аттической соли рассыпается ежедневно на парижских сценах! А здешние ораторы, историки, естествоиспытатели? Эти великолепные больницы, управляемые знаменитостями! Общая любезность, живость, услужливость — сердце, готовое ежеминутно воспламениться, вспорхнуть, подобно кипучему шампанскому, характеристическому вину Франции! Представилась моему воображению и эта резвая струя чистой воды, катящейся ныне в канавах по всем улицам, освежающей воздух.
Но довольно, я слишком расхвалился, воспоминая, благодарный, приятные впечатления, полученные мною недавно во Франции. Обратимся к действительности политической.
В нынешнем году не повезло, кажется, Франции. Боюсь сказать решительно, что не повезло, и прибавляю — кажется: так трудно мне допустить, чтоб Бисмарк провел Наполеона, а если это случилось, то честь и слава прусскому министру, хоть не вообще, а условно! Пруссия усилилась вдвое-втрое и, протянувшись вплоть до Франции, стала к ней лицом к лицу с силою чуть ли не равною. До 1866 года шагу никто не мог сделать в Европе без ведома и согласия Франции, а теперь можно иногда и без него обходиться. Это не шутка! Округление границы, даже незначительное, встретило затруднения: о Рейне, следовательно, и думать нельзя! Это сильный удар Франции, если не предполагается какой-либо тайной сделки, еще не обнаружившейся! Возведение на престол Молдавии и Валахии Гогенцоллерна, еще до начала войны с Австрией, заставляло и заставляет все еще задумываться. Наполеон ведь сам же содействовал союзу Пруссии и Италии!
А может быть, действительно на всякого мудреца находит иногда простота!
Второй удар, менее важный в сущности, но оскорбительный для самолюбия, — это необходимость вывести войско из Мексики, не солоно как будто там похлебавши. Распря с императором Максимилианом, который не только отказывается от покровительства, но и действует вопреки, грозится обнародовать какие-то документы, не может приносить удовольствие императору Наполеону.
Наконец, облагодетельствованная Италия выходит из-под опеки, а, соединяясь с Пруссией, может, чего доброго, попросить когда-нибудь и Ниццу обратно с премией за подержание.
Во всяком случае, император Наполеон не может теперь так решительно говорить с кавалером Нигрою, как прежде, ни с графом Гольцем.
Рим оставляется французскими войсками, и этот важный залог выходит из его рук.
Вот какие неудачи потерпела французская политика. За Турцию она заступалась ревностно в прошедшем году и грозила грекам: ныне ветер переменился, и она, слышно, требует для греков больше других, что также не очень благовидно.
Франция должна, разумеется, искать союза с Англией, который может быть куплен только дорогой ценой. Может помогать ей в некоторых случаях Австрия, имея свои виды. А прочие государства?
Работы для дипломатии много!
Во внутренней политике Наполеона всего больше вреда принесли ему, кажется, династические предположения. Удивительно, как такой умный человек может ослепляться мыслью о своей мнимой династии. День прошел и до нас дошел — вот что должно бы быть его девизом. Если Луи Филипп погубил себя отчасти заботами об укреплении династии, имея шесть взрослых сынов, один другого талантливее, то как же может думать Наполеон о своем отроке! Доживи он до его совершеннолетия, окажись он способным, свяжи партия и войско свою судьбу неразрывными узами с ним, не случись способнейших противников, — он сделается наследником сам собою, а приготовлять ему наследство, вести дело к этой цели и приносить ей разные жертвы накладно в высшей степени! Игра не стоит свеч.
А сколько затруднений Наполеону с партиями — легитимистов, орлеанистов, республиканцев всех сортов, клерикалов. Вот и граф Шамбор после долгого молчания дал о себе знать письмом, в котором также осуждает действия правительства относительно Пруссии и Италии, противные преданиям Франции, и обещает в нужном случае явиться и делить опасности Отечества. Полиция строго следила за распространением этого письма, написанного вообще в либерально-национальном духе, может быть, по согласию с орлеанской фамилией.
И каждая из этих партий мешает и старается затруднить правительство. К каким уловкам должно прибегать оно! Недавно отменено право прений об адресе, но дано право запроса. На простой взгляд, не все ли то равно? Под тем или другим заглавием говорить одно и то же? Не комедия ли это? И право запроса ограничено под разными условиями: ну так это шаг не вперед, а назад. Или — хуже, да иначе.
Чего ожидать должно от Наполеона в следующем году?
Преобразование армии, вопреки расположению всего народа и палат, увольнение министра финансов Фульда, назначение военным Ниля не предвещает ничего доброго и мирного!
Войны, по крайней мере до окончания всемирной выставки, то есть до осени, пока развезутся все товары по местам, предполагать трудно.
А после что?
Война с Пруссией и, следовательно, с Германией? Или — война на Востоке?
Куда понесутся тучи: на ближайший Восток, на дальний юго-восток, на северо-восток — Бог знает!
Не мы ли все-таки должны больше всех опасаться бури с его стороны?
Громоотводы необходимы.

* * *

Англия. Англичане знают, разумеется, лучше всех, чего хотят, и идут к своей цели неуклонно, с вигами ли то или с ториями. Мутной воды в Европе много, и они, вероятно, чинят старые сети, вяжут и новые, собираются ловить рыбу, высматривая, где выгоднее закидывать невод.
У английской политики нет безусловных правил: она сообразуется с обстоятельствами и не затрудняется поворачивать круто. На то есть у нее всякие винты — виги, тори и проч.
Греческий король посажен ими на престол. Ионические острова они уступили грекам. Теперь начинают помогать Криту. И очень вероятно, что они намерены образовать сильное государство греческое, хотя двадцать лет тому назад уничтожили греческий флот. Видно, так лучше.
Все это, разумеется, не с целью, полезной для России!
Как поучительно, приятно наблюдать или созерцать государственных людей Англии! Чтоб быть там деятелем, нужно иметь великие способности, нужно много учиться, нужно пройти через строгую школу парламента, нужно иметь силу работать с утра до ночи и от ночи до утра. Читатели, разумеется, помнят о блистательных сметах Гладстона во время его управления министерством финансовым. Теперь он в отставке, но не без дела — вот он съездил в Италию, вместе с Росселем и Кларендоном, осмотрел дела ее, был в Риме (в Греции он был прежде, а кстати, и Гомера издавал), повидался и потолковал с императором Наполеоном, с его министрами, попировал на обеде экономистов, очаровал всех своим красноречием, познаниями, издал речи о реформе и готовится вступить в бой с министерством, — а там Дизраэли готовит ему отпор. Вот где сила Англии! Члены парламента только что слушай и, как присяжные, произноси свое: да или нет. Причины все и доказательства пред ними.
Мешает им теперь лига о реформе парламентской касательно выборов, мешает волнение в Ирландии, ну да англичанин — дошлый человек, как говорит Садовский, дело разберет и порешит: это теперь, а это после, это сюда, а это туда…
Но все-таки нищета, составляя десятый процент всего народонаселения, не служит доказательством великой государственной мудрости английских правителей, и ту апострофу, которую я сделал им лет 25 тому назад и над которой так глумился Герцен, повторю я и теперь: Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе службе, единое же есть на потребу.

* * *

Италия. Сардинии выпал тот же жребий в Италии, какой достался Пруссии относительно Германии.
Италия получила Венецию, хотя не вследствие собственных усилий, а благодаря союзу с Пруссией. Есть много надежды, что и Рим достанется наконец ей во власть, тогда мудрено будет держаться Сентябрьской конвенции и правительству оставаться во Флоренции.
Италия объединилась, но в пользу ли ей, как и Германии, будет это объединение? Может ли Италия сделаться единицей, а не сложностью, то есть сумеет ли туринское правительство так повести дело, чтоб все итальянские отдельные владения — Ломбардия, и Венеция, и Гену а, и Флоренция, и Рим, и Неаполь, и Сардиния — развивались самостоятельно, оставались собою и вместе действовали как целое, особое, единое государство в 25 миллионов жителей — покажет время.
Италия в союзе с Пруссией в силах всегда затруднять Францию, которая не может у же с сих пор иметь Апеннинский полуостров под своей опекой, как и Австрия.
Папе приходят злые дни, но говорят, что именно в злые дни он бывает особенно велик и силен. Посмотрим, — а теперь видим только, что грешит безгрешный осязательно для всех православных и не православных. Переговоры с папой ведутся беспрерывно, но до сих пор без видимого успеха.
Италию занимает теперь больше всего дело о продаже духовных имуществ: правительство намеривалось возвратить духовные имущества, назначенные на погашение государственного долга, за 600 миллионов франков, сумму, которая должна быть уплачена в 6 лет, а между тем все имущества, оставленные конгрегациям по духовным завещаниям, кои отчуждать они не смели права, должны быть проданы в десятилетний срок.
Банкирский Бельгийский дом Лангран-Дюмонсо брал на себя эту операцию, которую многие депутаты нашли невыгодной для правительства.

* * *

Испания. Прискорбное зрелище представляет Пиренейский полуостров! Чего недостает ему? Плодородная почва, благорастворенный климат, выгодное местоположение с великими морями по сторонам, широкие судоходные реки, естественные границы, обилие плодов земных — и сладкая малага, и крепкий херес! Народ даровитый, благородный, терпеливый. А что видим мы здесь в продолжение последних пятидесяти лет? Как будто носится тяжелой мглой дух Филиппа II над этими несчастными странами. Отец Кларет да мать Патрочинио, вырвавшиеся из галерей Сурбарана и Риберы, составляют бессменную стражу около престола или правительственный совет. Между тем столичные революции сменяют одна другую, то Нарваес берет верх, то Одонель, то Эспартеро (а Прим, Олосага в резерве!). Почему не удаются придумываемые ими меры? Что за участие принимает в них народ? Или соблюдает только страдательную роль?
Если туземцы не могут вырваться из своих глубоких колей и отрешиться от своих сильных преданий, то как же посольства европейские не знакомят нас с положением Испании и не указывают, с одной стороны, на причины зла, а с другой — на полезные лекарства? {Наши миссии никогда не сообщали публике никаких сведений о тех правительствах и народах, при коих они находятся. Если и были какие, то они скрываются, вероятно, в архивах Министерства иностранных дел.}
Хотя есть близкие к нашему сердцу племена в Европе, для которых мы должны беречь всю силу наших благожеланий на наступивший 1867 год, но как европейцы, как добрые русские мы принимаем теплое участие в судьбе всех братии по Иафету, не в пример тем знаменитым невежам Парижа, которые гонят нас в глубину Азии: почему и желаем благородным испанцам успокоиться после их бесплодных долговременных смятений и найти себе поскорее наилучшее положение.

* * *

Что сказать о Дании! Обобранная во имя национальности и лишенная Шлезвига и Голштинии, населенных, говорят, немецким племенем, она, кстати, лишена и северного Шлезвига, населенного датчанами. По какому же праву? А по тому же, по которому лев делился со своими помощниками, вот как:
Мы, братцы, вчетвером:
Вот эта часть моя по договору,
Вот эта мне, как льву, принадлежит без спору,
Вот эта мне за то, что всех сильнее я,
А к этой — чуть из вас лишь лапу кто протянет,
Тот с места жив не встанет.
Датский королевский двор имеет то утешение, что одна его принцесса — супруга наследника Всероссийского престола, другая — за английским наследным принцем (третью обрекает молва сыну Наполеонову)! А один из принцев есть греческий король!

* * *

О Швеции мы имеем так же мало сведений, как об Испании, хотя эти известия были бы очень любопытны. Династия имеет сношения с Францией, правительство и среднее сословие неприязненно смотрят на Россию по преданию, а молодежь вместе с особой партией мечтает о Северном скандинавском союзе. Вооружения Швеции невероятные.

* * *

Турция. Скоро ли в Европе сочтется невероятностью, мифом существование Турции между христианскими державами? Теперь она еще существует. Неистовства дикого племени продолжаются точно так, как во время Магомета. Христиане подвержены всяким мукам и казням, и жизнь делается им хуже смерти. Все европейские газеты переполнены были в последнее время возмутительными рассказами.
В русских газетах было помещено много прекрасных статей об отчаянном положении дел, особенно в несчастной Болгарии, Боснии, — в ‘Москве’, ‘Московских ведомостях’ и ‘Современной летописи’.
Критяне вышли из терпения первые и начали отчаянную борьбу. По их примеру Фессалия и Эпир вооружаются и начинают восстание. В Албании господствует волнение. Сербия требует очищения крепостей. Даже у смирных болгар оказывается движение. Черногория и Румыния к чему-то приготовляются.
Европейцы долго молчали, Франция старалась всеми силами остановить Критское восстание. В последнее время обстоятельства несколько переменились. На английском и русском кораблях спасено несколько несчастных жертв, в Петербурге дан был бал в пользу критян, в Москве отслужена панихида и начались сборы, и очень значительные.
Лорд Станлей (сын графа Дерби), нынешний министр иностранных дел, сказал будто, что было бы до крайности неудобно, а может быть, даже опасно для французской политики поддерживать per fas et nefas империю угасающую, которой жизнь никакие человеческие силы не в состоянии были бы продлить (а Леярд, товарищ министра иностранных дел в министерстве вигов, продолжает еще вступаться за турок и рассыпается в похвалах мусульманским доблестям!).
В последнее время разнесся по газетам слух, что сам лорд Стратфорд Редклиф, столь долгое время султанствовавший в Константинополе, собирается посетить султана. Ну, вот это врач опытный, он подаст благие советы больному человеку — какое написать завещание. Лучшего нотариуса сыскать трудно.
Courrier cT Orient предполагает, впрочем, для спасения новое средство: конституцию. Он объявляет, что мусульмане и не мусульмане признают в Турции необходимость созвать национальное собрание, составленное путем свободных выборов.
Есть и другие проекты о лучшем управлении, о предоставлении прав христианам, — но кто же из порядочных людей в Европе может поверить этому кимвалу звяцающему после стольких несчастных опытов.

* * *

Сев<ерные> Американские Штаты. После разгрома мудрено делам войти в правильную колею. Партии ведут ожесточенную борьбу. Президент склонен к политике примирительной, к мерам снисходительным, но радикалы требуют продолжения строгостей против возмущающихся Южных штатов, требуют, чтоб участники были лишены гражданских прав. Они хотели предать суду самого Джонсона, но, по последним известиям, коллегия юстиции отвергла это странное предположение.
Корреспондент ‘Times’ передает следующие слова Джонсона: ‘Исполнительная власть обязана была охранять права меньшинства, и вот причина, почему конгресс стремится низвергнуть исполнительную власть и даже делает угрозы верховному суду. Меньшинство знает, что дела примут невыгодный для него оборот, если в конгресс будет допущено полное число представителей от всех штатов, и вот почему оно с таким непреклонным упорством противится этой мере’.
‘Сомнительно, — говорит ‘Times’, — однако же, чтоб они могли остановиться на пути, которым они идут, даже если бы они хотели. Их уносит стремительный поток, который они возмутили, и не предвидится мира до тех пор, пока республиканская партия, по устранении всех препятствий, не достигнет неограниченной власти, хотя, вероятно, этот мир будет только перемирием, после которого возгорится еще более ожесточенная борьба’ (Моск<овские> ведомости. No 20).
Долг американский уплачивается миллионами, и всякий месяц объявляется о значительном его уменьшении.
Глас народа — глас Божий, все русские люди в Петербурге и Москве, в Нижнем и Костроме, в Рыбинске и Твери, принимали с распростертыми объятиями американское посольство. Вот наш естественный союзник!
Нам нужно иметь сильно организованное посольство в Америке. Петр I говорил, что ему для флота пяти де Рюйтеров мало. Мы не скажем, что для посольства американского нужно нам иметь там пять Токвилей, но зоркий глаз, чуткое ухо, тонкий вкус и нежное осязание должны иметь члены нашего посольства, следить за всеми явлениями, не только политическими, но и торговыми, мануфактурными, военными, флотскими, социальными.
Дружественные отношения Америки к России возбуждают опасения европейских держав, и газеты их с худо скрытым неудовольствием описывали наши празднества.

* * *

Мы описывали вкратце политическое положение европейских государств. Все государи, при наступлении нового года и при открытии палат, выразили единогласно свои желания, свои убеждения и свои надежды на сохранение в Европе мира.
Наполеон твердо уверен, что мир не будет нарушен и что при теперешних обстоятельствах ничто не может возбудить опасений. Прусский король заявляет, что новый Германский союз имеет значение оборонительное, а не наступательное и что стремление немцев к созданию национального единства проистекало не из страсти их к завоеваниям, а из желания образовать могущественный оборонительный союз. Австрийский император ничего не желает более мира. Английская королева надеется, что окончание войны, в которой участвовали Пруссия, Италия и Австрия, поведет к установлению продолжительного мира в Европе. Король Италии выразился несколько горячее, но все-таки не в смысле наступательном.
Мир провозгласили все, и все вооружаются наперерыв, друг пред другом, все напрягают свои силы, употребляют средства, возможные и не возможные. Наполеон говорит: ‘Условия войны изменились, они требуют увеличения наших оборонительных сил, и мы должны так устроиться, чтоб нам быть неуязвимыми… Не забывайте, что соседние государства возлагают на себя гораздо более тяжкие пожертвования для сильного устройства своих армий’. По последним распоряжениям видно, что Франция будет иметь миллион двести тысяч солдат ежегодно наготове.
Сэр Джон Пакингтон намерен значительно увеличить английский броненосный флот и построить еще до двадцати кораблей, множество судов разных наименований, четыре башенных и двадцать канонирских лодок.
Австрия сочиняет новый закон о военной повинности.
Пруссия увеличивает количество войск, вводя свой устав во всех присоединенных землях.
Швеция, имеющая менее 5 миллионов жителей, хочет выставить 500 тысяч войска {Мы, впрочем, не можем поверить этой цифре, хотя она и повторялась во всех газетах.}.
Против кого же европейские государства вооружаются?
Наполеону воевать с Пруссией — мудрено: поднялась бы вся Германия! Успех его страшил бы англичан, и за Рейн, и за Бельгию с Антверпеном, они tout au plus приняли бы систему невмешательства, пока дела не заставили бы их развести соперников.
Англии бояться нападения не от кого, а для подавления беспокойств ирландских достаточно и настоящих сил.
Италии дай Бог управиться со своими делами: нечего думать ни о каких новых приобретениях.
Австрия едва переводит дух, биясь как рыба об лед, и едва держит в своих руках то, что у нее осталось, до поры до времени.
Пруссия, как благоразумнейшее в Европе правительство, должно обратить на первых порах все внимание на устройство и превращение в свою плоть и кровь сделанных завоеваний.
Германии пока еще нет.
Швеции не угрожает никто.
Дания может только просить возвращения ей хоть истого Датского участка, Северного Шлезвига.

* * *

Против кого же вооружаются европейские государства, повторяю я свой прежний вопрос?
Против Турции?
Нет — они все говорят еще, что Турция необходима для европейского равновесия.
Барон Мутье и Лорд Станлей с Леярдом, а в последнее время и сам граф Дерби, отстаивают неприкосновенность Турции и прославляют турецкие доблести.
Следовательно, ни одному европейскому государству, кажется, не с кем воевать. Остается одна Россия.
А за что б им воевать с Россией? Кто же их знает за что? За то, что она имеет 70 миллионов жителей, а вскоре будет иметь сто, за то, что единоплеменных России славян в Европе есть еще 30 миллионов, за то, что у нее крестьян-собственников 50 миллионов, за то, что земли у нее на коне в тысячу лет не объедешь, за то, что вера у нее православная, за то, что у нее всякого жита есть по лопате, за то, что Европа чует… какое-то новое добро для себя от России, а наконец, что у страха глаза велики!..
Все европейские государства уверяют, однако же, Россию в своей дружбе.
Наши объятия для них отверсты, но нельзя нам забывать старой своей пословицы: дружиться дружись, а камень за пазухой держи.
Как бы то ни было, на Россию ли, говоря попросту, скалит зубы Европа или собирается порешить Восточный вопрос без нее, или есть соглашение между государствами, Россия должна держать ухо востро, должна быть готова на все, должна вооружаться даже только потому, что все вооружаются: ибо, оставаясь без такого вооружения, она привлекает, манит к себе и на себя войну в будущем. Вот уже готовы и проекты: приведем примечательную выписку ‘Московских ведомостей’ из одной французской газеты:
‘Дело идет о том, чтоб устроить в Европе наряду с Англией, которая осталась бы тем, что она есть, с Францией, значительно увеличенной, и с Россией, порядочно урезанной, две великие державы: Австрию католическую и Пруссию, державу протестантскую. Дабы прийти к этому результату, Великое княжество Познанское и польские владения в России должны быть присоединены к Галиции, и все вместе предоставлено императору Австрийскому. Сей же последний в свою очередь уступил бы Пруссии свои немецкие провинции, а Тироль отдал бы Италии. Франция сделала бы для нейтральных государств, которые ее окружают то же, что Пруссия сделала для Германии. Испания и Португалия составили бы одно королевство, через бракосочетание между двумя царствующими домами и через лишение королевы Изабеллы престола. Наконец император Австрийский, соединив на главе своей три короны: Венгерскую, Богемскую и Польскую, принял бы с тем вместе протекторат над тем, что получило бы наименование Христианских соединенных государств Востока’.
Соответственно этому плану приведено следующее место из речи императора Наполеона, сказанной задолго прежде его водворения во Франции на одном митинге в Лондоне в 1847 году. Нельзя не заметить, что в новой статье и в старой речи есть много соответственного.
‘Сначала разорвать трактаты 1815 года, дабы возвратить Франции полную свободу в выборе союзов: присоединить к ней Савойю и валлонскую часть Бельгии. Взамен того отказаться навсегда от мысли завладеть левым берегом Рейна, мысли, осуществление которой было бы себе дороже. Во-вторых, освободить и соединить Италию. Соединить Испанию и Португалию. Положить преграду между романскими племенами и Южной Америкой и англосаксонским севером посредством водворения европейских династий на юге и через прорытие Панамского перешейка, что открыло бы для Англии и Франции сообщение с Тихим океаном. Образовать потом союз между всеми народами романского племени под руководством Франции… Сильная Пруссия, которая могла бы стать ядром северогерманской федерации, южная Германия, плотно соединенная и простирающаяся до Майна. Полное исключение Австрии из Германии и из Италии, дабы вынудить ее к тому, чтобы она наконец стала поистине Ost-Reich, — государством, имеющим центром тяжести Венгрию. Восстановить Польшу из частей, принадлежащих России и Галиции, и через то образовать оплот против России. Еще более свободное положение в деле личного соединения России с Финляндией, образование сильного и цельного государства в дунайских княжествах, увеличение Греции на счет Турции, возрождение Египта и прорытие Суэцкого перешейка, дабы привлечь торговлю Китая, Японии и Ост-Индии в Алжирию и Францию’.
Грозен сон, но милостив Бог!
Готовый миллион войска, хорошо вооруженного на западной границе, — и все подобные проектеры получат полновесное предостережение!
Не будет войны, и, вероятно, на этот год ее не будет, — войско может учиться и строить железные дороги, от Бреста к Смоленску, от Киева к Радзивилову, от Ковна к Либаве.
Миллион войска ляжет на весах европейских значительной гирей, как бы ни собирались развешивать Европу по фунтам новые Бренны, чтоб сочинить новейшее политическое равновесие. Мысль о такой силе и о решимости всего 80-миллионного народа удержит их от попыток хозяйничать в Европе без России.
Денег нет, плачут некоторые пессимисты, а зачем, скажем мы им, вы не берегли их на черный день? Ну да теперь некогда толковать о старом. Кто старое помянет, тому глаз вон. Довлеет дневи злоба его! Войско содержать на западе ли, на юге или севере, все равно: съест солдат хлеба не больше на западе, чем на востоке, а на западе хлеб еще дешевле. Если солдат будет нужен, то нужен будет только там, а если не нужен, так он заработает себе вдвое на железных дорогах.
Железные дороги — к западной границе, вот что нужно нам строить во чтобы то ни стало. Без этих дорог — потерь наших будущих не исчислишь и исхода возможной борьбы не видать.
Для железных дорог все нужное есть у нас дома: железо, медь, камень, уголь, дерево, руки. Строить их не на иностранные капиталы, а на свой внутренний кредит, то есть выпустить новых железных облигаций под залог казенных имуществ, хоть под залог наших собственных душ — облигации, которые ежегодно будут выниматься сборами из употребления, и дороги готовы. Три-четыре миллиона в ссуду заводчикам с круговой порукой, и они заведут тотчас заводы для рельсов, локомотивов, вагонов — а какое движение для фабрик, для мануфактур и для всей народной промышленности!
Возразителям отвечу: других лучших средств вы не нашли, ну так употребите это, пока оно может быть употреблено, а после вы его исправите или уничтожите вовсе, — пожалуй, хоть продадите готовые даровые дороги за золото для заплаты старых долгов.
Почитайте историю Петра Первого: как он после сражения под Нарвою приготовился встречать Карла XII под Полтавой. А настоящее время чуть ли не пострашнее его времени, и разрушение Севастополя постоит поражения русских под Нарвой. Денег было у него меньше нашего!
Денег! Русскому человеку жалко употреблять лишнюю копейку даром, но приведись охранять целость Отечества, спасать единоплеменников, братьев, защищать веру православную, — помилуйте, да кто же, какой русский не рад будет отдать половины своего достояния и принести посильную жертву, как говорили наши отцы, на алтарь Отечества. Вот вам и деньги! Да если Европа удостоверится только в этой готовности, так она уже и понизит свой голос. Для удостоверения, разумеется, нужны другие песни, чем громогласное заявление, что всю нашу Черноморскую флотилию может разбить одна канонирская лодка (а если, храни Бог, турки пришлют на нас две?). Нет, надо кричать, напротив, во весь голос, что мы сожгли Москву от французов, когда понадобилось, ну, следовательно, не пожалеем кольми паче и Петербурга для англичан, если они захотят пожаловать к нам незваные в гости. Будем провозглашать громко, что мы для себя теперь не хотим ничего, а требуем для всех славян равноправности и готовы поддерживать их законные требования всеми зависящими от нас средствами. Мы поднимем дух у всех славян, которых в Европе есть около 30 миллионов — вот наши верные и ревностные союзники, готовые идти на войну поголовно. Поверьте, что и без войны мы получим все, что нам и следует! Все европейские государства заняты теперь дома важными и трудными делами, а мы свободны. Боже, Царя храни!
1867 г.
19 февраля.
P.S. Последние ноты нашего Министерства иностранных дел, статьи ‘Journal de Petersbourg’ утешили, хоть и задним числом, всех друзей Отечества, друзей человечества, угнетаемого и оскорбляемого на Востоке. Сердце радуется, читая и прежние депеши князя Горчакова, и объяснения журнала петербургского.
Мы жаловались на бездействие, мы смущались при вопросах-упреках болгар и других славян, а теперь мы видим, что наше министерство действовало, и действовало превосходно. Теперь мы видим, что даже молчание прежнее обращается нам в пользу! Велик Русский Бог!

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые: ‘Парус’. 1859. No 2, 10 янв.
Погодин Михаил Петрович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Письмо к министру народного просвещения по возвращении из путешествия по Европе в 1839 году, Погодин Михаил Петрович, Год: 1861
  2. Ожидание в Москве Славян, Погодин Михаил Петрович, Год: 1867
  3. К графине Б…..ой, о начавшейся войне, Погодин Михаил Петрович, Год: 1853
  4. О влиянии внешней политики на внутреннюю, Погодин Михаил Петрович, Год: 1854
  5. Намерения наших врагов, Погодин Михаил Петрович, Год: 1856
  6. Опасности России. О диверсиях и союзниках. Значение войны. Состояние народного духа, Погодин Михаил Петрович, Год: 1854
  7. Вызов к г. Иловайскому, Погодин Михаил Петрович, Год: 1873
  8. Настоящая война в отношении к русской истории, Погодин Михаил Петрович, Год: 1854
Электронная библиотека