ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Пророк Христовой Правды, Чертков С. В., Год: 2010
Время на прочтение: 20 минут(ы)
———————
Публикуется по: Свенцицкий В. П., прот. Собрание сочинений. Т. 2. Письма ко всем: Обращения к народу 1905-1908 / Сост., послесл., коммент. С. В. Черткова. М., 2011.
———————
‘Да, нужно пересмотреть пути и выбрать верный, что по душе России, — путь не мелкой заманной ‘будто-правды’, а Великой Правды, которую нельзя нарушить. Христовой Правды, Правды величайшего дерзанья, Правды и Любви великой. Нужно прислушиваться к тем, кого русский народ мог бы назвать своими, если бы слышал и постигал, к тем, кто верит в Великую Христову Правду, верит, что надо её свести на землю’ (И. С. Шмелёв 1).
Миф представляет Свенцицкого ‘революционным радикалом’, мятущимся интеллектуалом-декадентом, со временем оставившим ‘мудрствование’ и превратившимся ‘из Савла в Павлы’ 2. Да, искушения неверием были, но возврат ко Христу случился задолго до первых публичных выступлений. А со студенческих времён и до кончины в ссылке перед нами человек, сознательно выбравший Бога Господом, сердцем, помыслами и душой возлюбивший Его и всецело преданный Церкви. Каждая строка Свенцицкого дышит любовью к ней и болью за её нестроения, каждое слово — призыв ко Христу.
Разве требования освободить Церковь от гнёта мирских властей, вспомнить о Спасителе и жить по Его заветам, мольбы остановить братоубийственную бойню, не расстреливать безоружных, использовать только ненасильственные способы борьбы за свои права — разве всё это ‘экстремизм’ или ‘поэтизация террора’? Как перо повернулось надписать такой ярлык… Пусть прилюдно (как и грешили) покаются повторяющие злонамеренную клевету. Пока не поздно, задумаются о Страшном суде и наказании за ложное свидетельство (Втор. 5, 20), порадят о чистоте души или хотя бы о научной репутации, коль не веруют в бессмертие.
А христианам надо молиться о вразумлении заблудших и уяснить наконец истину проповеди Свенцицкого и суть программы Христианского братства борьбы. Не к новшествам призывало оно, а к восстановлению порядка, определённого апостолами. И крайностей избегало — отнюдь не требовало сразу переизбрать всех священников и диаконов, ратуя за постепенное замещение. Должны ли епископы тут же рукополагать выбранного народом? Нет — сначала подготовить к пастырскому служению, обучить и наставить, но возвратиться прошедший испытание должен именно в свой приход и отныне окормлять тех, кто его выдвинул, кто облёк доверием (‘кого любишь, с тем и молиться легко’). Тем устранится и произвол в епархиях по переводу неугодных, и алкание ‘хлебных’ мест, и сопряжённое с этим мздоимство. А вот архиереи, поставленные в нарушение апостольского правила, удаляются все: только церковный народ вправе определять достойного важнейшей ноши 3.
Глупо выставлять Свенцицкого анархистом, примитивным противником всякой власти 4. Мерка не по фигуре, тут масштаб иной: и государство имеет религиозное назначение, положительна и его роль, отдалённое подобие церковного единства необходимо, чтобы сплачивать язычников. И соблюдать законы есть обязанность гражданина, как и требовать их справедливого установления и нелицемерного применения. Иначе устраивается христианская община. Здесь недопустима власть, покоящаяся на чём-либо внешнем, и отношения должны определяться любовью и дарами Святого Духа. Именно ими выделяются слуги народа, а не имением и привилегиями. При этом церковная иерархия не упраздняется.
Беспочвенны и обвинения Христианского братства борьбы в хилиазме, ведь в программе ясно сказано: всеобщего благополучия на этой земле никогда не будет, и никакой социализм его не даст. Но разве это повод умыть руки? Господь ждёт от нас дел в подтверждение веры правой: осуществлять заветы Его и в личной, и в общественной жизни — значит приготовлять мир к божественному состоянию. Обосновывая возможность и необходимость христианской политики, Свенцицкий не смешивал Царство Божие и земные временные цели, но указывал, где соединяется момент с вечностью, — в личности Богочеловека. Каждому надо потрудиться ради чаемой цели, к тому и призывало Братство. И частную собственность не отрицало, но указывало, что у верующих (а не у всех скопом) она должна быть превзойдена (а не изъята, как в коллективизацию). Вчитайтесь в п. 7 политической части программы: что это — крайний радикализм или требования нормального общественного устройства, ныне узаконенные во всех цивилизованных странах?
И разве только социалистов возмущает подчинение интересов многомиллионного народа похотям нескольких тысяч крупных капиталистов, обворовавших страну и транжирящих доходы по заграницам? А христиан это не волнует? Требовать социальной справедливости — обязанность каждого, и партийная принадлежность тут ни при чём, это дело совести.
О каком вообще ‘христианском социализме’ речь, если цель — Вселенская Церковь Христова как полнота воплощения истины! 5 Участники Христианского братства борьбы постоянно указывали, что ни одна политическая форма не может быть совершенной, должно быть превзойдено всякое человеческое учение, а христианский идеал — Царствие Божие. Не к партийной работе призывали духовенство (это стезя С. Н. Булгакова), а к исполнению своего религиозного долга — ясно сказать о недопустимости поклонения идолу, обличить языческий цезарепапизм и его необузданные притязания и тем освободить паству от соблазна. Участвовать в политической и общественной борьбе — дело мирян, об этом чётко заявило Братство.
Мифы, мифы… Нужно ли их опровергать? Пусть лучше нагромоздившие ерунду попробуют её доказать — привести аргументы в обоснование своих нелепых определений, подтвердить их ссылками на текст 6. А поскольку занятие это бесперспективное, не станем и мы изъяснять очевидные вещи, сосредоточившись на основных положениях, выдвинутых Свенцицким, и их непреходящей ценности.
Весь мир — становящаяся Церковь! Поистине грандиозная христианская философия (не абстрактно ‘религиозная’, а именно христианская) — плоть от плоти святоотеческого учения, но и творчество в области догматики. Как и краткое выражение А. С. Хомякова ‘Церковь одна’, эта идея — высокая ступень в богословии, завершение трудов сонма святых мыслителей.
Свенцицкий диалектически определяет Церковь как питающую мир благую силу и ядро, вокруг которого накапливается растущее в мире добро (позволительна аналогия с солнцем, испускающим свет и притягивающим разрозненные частицы). Изумителен и прост найденный им образ — дарохранительница… И как же извратили его богатеющие не в Бога, а собирающие сокровища для себя! Копить ‘добро’ (только в ином смысле) составляет отраду, а иногда и цель их жизни. Почему так богаты считающие себя преемниками апостолов? Не стыдно ли перед неимущей паствой? Не усыпили бы совесть, не разъезжали в мерседесных каретах. Некоторые возражают: ‘Но не может же митрополит ездить на ‘Жигулях’!’ А почему, собственно?.. Несолидно? А торговать благодатью или табаком (и не знаешь, что хуже), продавать втридорога Святое Писание, уготованное для бесплатной раздачи? А образом жизни своей соблазнять малых сих? Что возмущало и коробило век назад, ныне многократно превзойдено. И лик Церкви стал невидимым для глаз…
Но не для любящего Христа сердца! И Свенцицкий открывает, какою должна быть земная Церковь. Всмотритесь в величественную картину преображённого естества, когда жизнь станет молитвою, и каждый будет чувствовать себя всегда в храме, со всеми вместе, а все — со Христом. А чтобы приблизилось Царствие Божие, надо покаяться и идти к нему: здесь, на земле, уподобляться небесному устройству. Правый путь — труд духовного возрастания, постижения предвечного замысла и приведения бытия в соответствие с ним. Свенцицкий совершенно определённо указывает должные шаги, напоминает христианам, как жить по-Божески. Это и есть правда о земле — все человеческие отношения уподобить возвещённому идеалу 7. Для верующего это не утопия, а правило, следовать ему — наша обязанность. А поскольку мы составляем одно Тело, ревнующий лишь о своём спасении отпадает от Христа.
Целиком и полностью относятся к Свенцицкому слова его предшественника, брата по христианской борьбе: ‘Мы хорошо знаем тот отзыв, которым очень многие поверхностные умы станут отделываться: ‘Это сочинение идеалиста, не имеющее ничего общего с реальною жизнью’. Но что такое практика без идеализма? Это действие и движение ощупью в темноте. <,…>, Если идеал сам по себе оказывается доброкачествен, верен и истинен и неудобоприменимым представляется лишь потому, что слишком возвышен, то это ещё не причина заключать об его непригодности. Напротив: тем-то он и хорош. <,…>, Благотворен, [ибо] предносится пред несовершенством людским, служит людям поверкою, критерием их действий и учреждений, вечным двигателем к совершенствованию’ 8.
Да, чтобы добиться предназначенного, нужен подвиг, отрывать налипшее на душу придётся с кровью. А как иначе достичь чистоты?
Противники всякого максимализма, мнимые поборники свободы, принижают достоинство человека, отвергая возможность для каждого уподобиться Творцу, защищая ‘маленьких’ людей от якобы непомерных требований, немощь возводят в принцип. Но человек больше героя — он сын Божий! Гуманисты же, при всём показном антропоцентризме, стараются лишить нас главной основы — Христа, подменяя величайшую религию беспочвенным моральным учением. Они почитают нынешнее состояние мира за абсолют, вминают сознание в наличную плоскость, парализуют ‘творческую способность осуществлять надлежащее’ 9. Воспевая человека, каким он есть, со всеми страстями и похотями, заставляют смириться с грехом, принять его за норму.
Гуманность — вот бессильное то слово,
Что стало лозунгом для всей земли,
Им, как плащом, ничтожество любое
Старается прикрыть и неспособность
И нежеланье подвиг совершить,
Любовь трусливо им же объясняет
Боязнь — победы ради, всем рискнуть.
Прикрывшись этим словом, с лёгким сердцем
Свои обеты нарушает всякий,
Кто в них раскаяться успел трусливо.
Пожалуй, скоро по рецепту мелких,
Ничтожных душ все люди превратятся
В апостолов гуманности. А был ли
Гуманен к Сыну сам Господь Отец?
Конечно, если бы распоряжался
Тогда бог ваш, он пощадил бы сына,
И дело искупления свелось бы
К дипломатической небесной ‘ноте’. 10
С этим внутренним бессилием и борется Свенцицкий. Он всегда представляет идеал как норму, которой мы обязаны следовать, а всякое отступление — как грех, порабощающий человека, отрывающий от Божественного животворного источника и тем определяющий на гибель.
С дерзновенностью пророка он напоминает о долге церковнослужителей: не боясь никаких гонений, возвышать свой голос там, где земные требования явно противоречат Божиим, наставлять людей на истинный путь, руководить жизнью, а не подлаживаться к изменчивым нравам, не потворствовать духам века сего. Свенцицкий провидел духовное разложение народа, в т. ч. страшной идеей о допустимости убийства как законного возмездия за проступки, предупреждал, что попытки подавить справедливое движение усиливают слепые силы хаоса, обязанность же Церкви — обуздать их, только она способна удержать страну от бойни. Не сбылось — страх и немощь сковали живое тело. Три века Русская церковь не рисковала обличать безобразное государственное устройство и безумную власть, отвергшую Христа, забыла своё предназначение — быть солью земли. Одряхлела от потери крови — соборного начала. За то и была наказана. Дождёмся — гнев Господа поразит и нас, жестоковыйных, не внемлющих урокам, если не вернёмся к основам православия, если не созовём Поместный Собор.
Как во времена свт. Игнатия Брянчанинова, как в пору юности о. Валентина, так и сейчас, в веке XXI, необходимость Поместного Собора сознательно или бессознательно ощущается всеми православными на Руси. Слова отдельных лиц, даже имеющих высокий сан, уже не успокаивают христианскую совесть, не дают полной уверенности в Господней правде совершаемой работы. Нужен голос Церкви — выражение соборного сознания, а не мнение Синода или группы архиереев.
Как бы ни оскудели наши силы, но кликушество о том, что Собор обернётся расколом или опозорит нас в глазах атеистов убогостью, невежеством и сварами, — есть неверие в промысел Божий, в Его милость и благодать. Фактически, это отрицание Церкви как тела Христова, это хула на Духа Святого, вечно пребывающего в Церкви.
Стыдно слышать от христиан: ‘Надеетесь, что деревенские батюшки на Соборе языками ангельскими заговорят? Все полюбят друг друга и во всём согласятся? Да перегрызутся на второй же день!’ А мы верим в чудо — по молитвам общим ниспошлёт Господь нам единение и мудрость, откроется в сердцах источник любви, и свяжет она властью истинной разрозненные души в одно Тело. Пусть скептики величают нас ‘карасями-идеалистами’. Как и Свенцицкий, мы держимся святоотеческого предания и утверждаем, что канон есть достижимый образец. Всё упование возлагая на милость Божию, веруем — явятся на Соборе чудодейственные силы, откроется в сынах Его дар пророчеств, родятся новые живые откровения и Христос будет со всеми нами, а мы в Нём.
Но для этого надо, как хотел Свенцицкий, чтобы каждый оставшийся дома чувствовал себя на Соборе. Долог путь к тому празднику… Многие годы готовилось величайшее религиозное событие ХХ в. — Собор 1917 г. Нельзя по прихоти созывать людей через несколько месяцев — мёртвым будет это сборище. Но начинать предсоборную подготовку нужно сейчас, сегодня. Отступать некуда — не безгранично терпение Господа (Иер. 44, 22). А накопилось нерешённого прорва, и всё — главное, жизненное. Пока сообща не найдём ответ истинный на всякое недоумение, тревожащее совесть, в солнце не облечёмся, долг свой и подвиг не исполним.
В сердце каждого должен запечатлеться простой и чистый призыв: ‘Пусть всякий воистину любящий Христа открыто протестует против современного состояния Церкви, не дожидаясь, чтобы с ним согласилось большинство, не боясь последствий для личного своего благополучия и не смущаясь мыслью, будет ли из такого заявления какой-нибудь практический результат, или это останется гласом вопиющего в пустыне’. Вот руководство к действию, вот рецепт исцеления нашего общего позорного недуга! Осилим подвиг исповедничества — будем иметь право называться христианами, а иначе — тридцать грошей цена нашему показному благолепию. ‘Теперь под страхом лишения некоторого благополучия заблудшаяся церковь требует молчания от всех своих членов, и почти все молчат…’ Доколе?
Или мы должны назвать Поместный Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. противным каноническому устройству, отвергнув чаяния и труд святителей, мучеников и исповедников, или признать ошибкой решения Архиерейского Собора РПЦ 2000 г. 11 ‘Выбирай — ты на распутье!’
Свобода — важнейшая сущность духовного мира, раскрытие Свенцицким христианского учения о ней — значительное свершение в мировой философии. Впоследствии Н. А. Бердяев сделает себе имя, повторяя, продолжая и на свой лад переиначивая рассуждения тогдашнего идейного противника 12. Такова стезя эпигонов — использовать открытия, не упоминая автора. Но справедливость должна быть восстановлена — Свенцицкий первым исследовал глубины свободы, представил творчество как её феномен и обосновал эту позицию.
Диалектически трактуя свободу как дар и долг (возможность и необходимость творческого раскрытия личности, выражения её Божественного начала), он установил её формальные признаки — вечность и беспричинность (качества Творца бытия), различал её внешнее условие (свободную волю) и внутреннее содержание (святость), а первым выражением полагал ничем не обусловленный творческий акт — хотение, осуществляемое путём воли. При истинной свободе оно следует не низменным началам души, а совершенному закону, при всяком же его нарушении, грехе (поскольку он рабство похотям), свобода (залог нашего бессмертия) заменяется причинностью. Достигнуть совершенства — значит очистить свой дух от всякого зла, т. е. стать абсолютно свободным. Таковой человек — сознавшее себя богочеловеком новое существо, пребывающее в любви, радости и вечном уповании, его действия, желания и помыслы облечены во Христа. Но это недоступно одиночке: только любовное единение свободных людей, сознающих себя сынами Божиими, даёт простор индивидуальным силам человека.
Безграничная вера в мощь Церкви определяла жизнь Свенцицкого, вера в проявление даров Святого Духа — сподобимся и чудес, и пророчеств, если будет у нас истинное общение во Христе Иисусе, если свободно преклонимся под власть любви. Не надо бояться раздоров на Соборе: должно произрасти и ересям, чтобы явно отделились сорняки от пшеницы, чтобы чётче уяснилось учение истинное. Только там, перед всей Церковью, обнаружатся тайны сердца, падёт личина обманщиков и откроются враги Христа. Не раскол то будет, а разрыв со всем гнилым и омертвелым — очистим с Божией помощью тело, извергнем скверну, исподволь разъедающую, отсечём ветви неплодоносные 13. А иначе засохнет всё дерево… Не надо бояться косноязычия — Господь и из камней воздвигнет сынов, заговорит и валаамова ослица. Не были апостолы великими ораторами, но сподобились небесной благодати. Если уверуем, как Свенцицкий, как свт. Тихон, как участники Собора 1917 г., — огонь сойдёт с неба, и немым даруется глагол, и будет у нас одно сердце и одна душа. И созиждется Церковь — союз веры и любви.
Мощный удар по атеистическому мировоззрению — апология бессмертия в соответствующих статьях Свенцицкого. Причём оно не доказывается, но представляется как факт, отвержение которого обессмысливает нашу деятельность, лишает личность абсолютной ценности, отсюда и требование ‘никакой пощады греху’, вплоть до насильственного ограничения похотей. Он постоянно напоминает, что христианство — религия воинствующая и всеобъемлющая, а потому борется за восстановление искажённой нормы во всех сферах, определяя земную жизнь человека как ‘великий долг перед Богом и подвиг перед людьми’.
Исчерпывающая формулировка не могла бы кристаллизоваться без участия А. С. Хомякова. Но не только излюбленные понятия — долг и подвиг — связывают единоверцев. Многочисленные смысловые и текстуальные параллели, прослеженные в комментариях (в т. ч. к художественным произведениям), доказывают, что Свенцицкий в не меньшей степени, чем на работах В. С. Соловьёва и Ф. М. Достоевского, основывался на идеях первых славянофилов. Церковь одна — в это глубоко уверовал писатель-проповедник и во всём творчестве развивал учение Хомякова о соборности. Их созвучие в суждениях о Церкви и государстве, власти и авторитете, свободе и любви, христианских конфессиях, отношение к роли мирян и общинному хозяйству, единомыслие в оценке должной позиции гражданина и обязанностей члена тела Христова позволяют назвать Свенцицкого главным восприемником славянофилов в начале ХХ в. 14 И по всему изложенному, а также бескомпромиссности в обличении общественных пороков и церковных нестроений видно, сколь много общего у него с А. И. Солженицыным. Так духовная нить скрепила великих русских мыслителей, непрестанно напоминавших о божественном в человеке, будивших совесть, отстаивавших абсолютную ценность личности, проповедников безусловного исполнения евангельских заповедей, борцов против всякой лжи.
‘Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях — наставление и спасение человеков. Какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления!’ 15 Оттого и восстал Свенцицкий против литературной лжи. Но не пустым, огульным критиканством, он избирает чисто христианский и единственно действенный метод — противопоставить лжи правду: тому, что есть, — то, что должно быть. Обращаясь к пастырю, художнику, крестьянину, власть имущему, солдату, капиталисту, каждому показывает — вот так Господь заповедовал исполнять дело ваше, такой образ поведения достоин сынов Божиих. Если не хотим окончательно оскотиниться, надо следовать замыслу Творца. Свенцицкий указует путь к благим целям, но не выдумывает и не навязывает, а напоминает о его существовании, обосновывая, почему он необходим, и обличая, как уклонения приводят к духовной гибели. Если стремимся жить по-Божески, должны чтить заповеди Его и весь мир обустраивать сообразно с ними. Здесь нет принуждения, личности предоставлена свобода выбора, но проповедник правды всякий раз объясняет, как она угодна Высшей воле и чем способствует нашему спасению.
Почему нельзя считать 1990-е эпохой истинного церковного возрождения? Да потому, что из двух его признаков, определённых Свенцицким, налицо был только один: освободившись от нагромождений лжи, вошло в рост религиозное сознание, но коренного изменения личной жизни у христиан (о прочих нет и речи) не случилось: забота о бренном стала во главу угла, коммерциализация отравила весь народ, охватила всё общество, в т. ч. церковное, вплоть до иерархов. И страшные последствия открытого торжества этой ереси — верь в одно и живи по-другому — будут сказываться ещё очень долго.
Свенцицкий первым дал имя, обличил и заклеймил самую ужасную духовную пагубу. Никакое внешнее давление и даже жесточайшие гонения не способны уничтожить земную Церковь (глупо и бояться этого), она лишь делается крепче, явно являя святость. Но велик вред язвы внутренней, подтачивающей силы организма. Евангелие — утопия… Это мнение утвердилось в среде неверующих, но то же отношение, увы, определяет и жизнь христиан. Дела житейские — вещь неприкосновенная… Вольно или невольно каждый из нас впустил в сердце яд и действиями исповедует ересь, отвергая безусловные требования Христа. Куда как проще назвать их аллегориями, перетолковать в удобном тебе смысле. Мы разгородили душу свою, заточили веру в резервацию, сослали на периферию сознания. Мы покорились законам лежащего во зле мира, боимся нарушить их, ибо не веруем в исполнимость Божиих заповедей. Нельзя возводить в принцип жизненную неправду, взывает к нам Свенцицкий, нельзя подлаживаться под неё. Несовместима с христианством установка на допустимость отступления от Нового Завета. Нельзя прощать себе грех!
Примириться с действительностью — значит принять падшее естество за истину. Попустить немощь души, смириться с миром и оправдать отказ следовать за Спасителем — значит ещё раз убить Его. Убить в себе, в своём сердце. Если ещё не окончательно заглушили голос совести, мы должны признать: считающий Евангелие книгой несбыточных идеалов отрекается от Христа. Учение, отрицающее прямой смысл слов Его, разъединяющее два естества Богочеловека, — есть ересь и историческая основа прочих ересей.
Огромный вклад Свенцицкого в новозаветную экзегетику — раскрытие кажущейся антиномии о власти. И как всегда, высший смысл он постигает, пользуясь безупречным методом: ‘говоря о частном, видеть перед собой учение Христа в его целом’. Это и значит решать вопрос в христианском духе, только так можно выносить истинные суждения 16.
Понимание государства как становящейся Церкви обогащает противоположные области познания — политику и богословие, синтезирует разрозненные грехом человеческие усилия по устроению должного, идеального, нормального общества. Христианская идея прогресса — Царский путь между крайностями цезарепапизма и папоцезаризма, анархией и тоталитарным рабством. Неизмеримо высокая мысль — лучший ответ мелким притязаниям на ‘третий (или пятый) Рим’, но и тем, кто панически гнушается государством как ‘дьявольским исчадием’.
Решение Свенцицким вопроса о насилии, особенно в завершающих тему статьях 1919 г., было скопировано И. А. Ильиным в получившей популярность работе ‘О сопротивлении злу силою’ (подр. об этом в соответствующем томе). Возможно, философ-эмигрант, мать которого была духовной дочерью, собирательницей и хранительницей творчества о. Валентина, не хотел повредить ему упоминанием в заграничной антисоветской литературе. Как бы то ни было, но необходимо и здесь признать приоритет Свенцицкого. Провидя трагедии ХХ в., он предупреждал: обезуметь может не только индивидуум, а и правительственная организация, даже государство. И тогда сплочённая сила (в т. ч. религиозная — Церковь) обязана усмирить умоисступлённого. Сейчас ясно, насколько он был прав, проповедуя насильственное ослабление зла. О безусловном торжестве положения по существу свидетельствует насущная ныне фраза — ‘принуждение к миру’ 17.
Спустя век его слова обрели новую форму, но до сих пор не осмыслен выведенный тогда критерий, по своей ценности сравнимый с категорическим императивом Канта и просящийся в основу общественных отношений: ‘Всякое насилие, в котором ограничивается человеческая свобода, есть насилие недопустимое’. Не о вольном выборе речь — разве свободен человек озлобленный, ненавидящий брата своего? Разве пребывание в грехе совместимо со свободой? Никак, ибо она — свята. Как просто, как высоко… В этом весь Свенцицкий.
Подло называть человека, считавшего террор абсолютно недопустимым, ‘бомбистом’ или оправдателем убийств, как это делают потерявший совесть А. Белый и соблазнённые его бреднями историки. Пора одуматься, вчитаться и осознать идеи Свенцицкого, развивавшего и восполнявшего этику Канта, возводя её к евангельским заповедям. Ведь итог всестороннего исследования предельно ясен: убийство во имя любых земных целей логически отрицает бессмертие, а психологически — любовь. Но чтобы отказ убить злодея не выродился в бессильное непротивленство, христиане призваны поднять большую ношу — простить его. Это мучительно трудно, для атеистов и иноверцев невместимо, но именно так является высшая сила духа — любовь. Только она открывает подлинное содержание личности — бесконечное, божественное начало.
Любовь — основа святости и соборности, разрушающая все преграды меж душами и созидающая единство, бесконечный источник сил и путь познания, реального слияния с Божеством, но и Голгофа — преодоление самости, распятие плоти своей 18. Чтобы научиться любить других, надо быть жестоким к себе: в этом смысл христианского аскетизма — победить искушения, отречься от всякой страсти, освободить дух от власти материи, заставить душу свою служить Богу и тем встать в должное отношение к людям.
Смысл нашего бытия в преображении космоса и вечной жизни всех воссоединившихся с Творцом, а потому Свенцицкий выдвигает задачу новой религиозной эпохи — всё спасительное, что открывалось в созерцании индивидуально, принести в мир и преобразить его животворящей религиозной силой. Заботиться только о собственной душе недостойно христианина — вот главная мысль Свенцицкого. Перестать чувствовать боль ближнего — для него больше чем смерть.
Он хотел, чтобы христиане отличались от прочих не только тем, что ходят в храм и худо-бедно исполняют обряды, но чтобы и в обыденной жизни, и в собраниях их поведение разделяла та же пропасть, что лежит меж Христом и Антихристом. Потому и обличал поступки считающих себя членами Церкви и уподобляющихся язычникам, по примеру Иоанна Крестителя призывал верующих к покаянию, видя в этом единственную возможность исправления, преодоления греховности нашей 19.
Есть разница между христианским смирением и рабской, безвольной покорностью, ярче всего это показал ХХ в. Смиренно шли на казнь новомученики, но не отрекались от веры, не подписывали под пытками противное ей, не лгали. Холопствовали высшие представители церковной организации, безропотно исполняя любые приказы безбожной власти, восхваляя её, враньём помогая позорным делам, клевеща на прославленных ныне святых. Одни кротко принимали терновый венец и твёрдо шли на Голгофу, другие продавали правду Христову за позолоченные митры. Вот и вся разница.
‘Пред Богом смирись — пред злом будь непоколебим. Себя не утверждай, но во имя добра будь пламенен и дерзновенен’. Нет большего геройства, как смирение, но право и обязанность каждого верующего во Христа — противостать нечисти. Такова диалектика христианства, осознанная Свенцицким.
Кого исцелит врач, имеющий снисхождение к болезни? Совершим ли воистину работу Господню, если не обличим друг друга в меру сознания собственных грехов? Чего боимся и кого стесняемся, робко спрашивая: а надо ли изобличать беззакония? ‘Смиренно’ покрывать их разве лучше… Тут дело не частное, если тело одно и душа одна: общий грех келейно не преодолеешь, только с открытым сердцем устраним порок. А молчать, видя позорную жизнь любимого, — значит отторгнуть его и впасть в окамененное нечувствие. Это предательство и убийство — бросить раненого, оставить слабого на пагубу врагу. Да не будет меж нами такого!
Архимандрит Антоний (Храповицкий) в 1893 г. поучал студентов Московской духовной академии: ‘Дар духовного возрождения достигается теми, кто: 1) познав внутренним опытом сладость истины и общения с Богом, 2) возлюбил так много жизнь со скорбью и надеждой, что 3) совершенно потерял нить своей личной жизни и, умерши себе, 4) не чрез искусственную проповедь, но чрез исповедь, чрез раскрытие своего сердца и чрез всю свою жизнь призывает братий к покаянию и любви’.
‘Письма ко всем’ и особенно ‘К самому себе’ — одна из духовных вершин русской мысли в ХХ в. Литература… Недостаточен, узок сей термин. Исповедальное откровение, беспощадное разоблачение врага рода человеческого, проникшего в каждую душу. ‘Зная, как крестил Иоанн, не стыдись исповедать грех свой, чтобы, подвергшись стыду здесь, избежать оного там, потому что и стыд есть часть тамошнего наказания. Докажи, что действительно возненавидел ты грех, пред всеми открыв и выставив его на позор’ 20.
Это невозможно читать — стыд жжёт сердце: ведь это же ко мне, ко мне, взывает совесть моя полузадушенная, образ Божий, внутри живущий, который топчу, грязью греха мараю. Что ж я сделал с собой, что слушать Его не могу, глаза болят от солнца истины — так бы и отбросил книгу. Но странное чувство удерживает — Он любит меня… Как, разрывающий душу мою, выволакивающий на свет гниль и мерзость из её закоулков, и — любит? А самое страшное, что всё это правда. Противно видеть и прикасаться, но — правда… И набухает крик: ‘Отойди от меня грешного! Оставь в покое…’ А Он и пришёл к грешникам — лечить, спасать. И вот мысль: Он — это я, только чистый. В Нём, а не в злой силе, управляющей мною как роботом, не в самозванце, присвоившем моё имя, а в Нём — моя истинная личность. То есть я должен стать таким, как задуман, — стать Им. Должен свободно, по своей воле сделать выбор. Господи, помоги моему неверию!..
Письма Свенцицкого — пророческое обращение к народу, где глас Божий взывает ко всем и к каждому 21. Разговор прямой и жёсткий, без флёра политкорректности, увёрток и недомолвок — как на духу. Как и должны всегда говорить христиане. ‘Тяжёл подвиг обличения…’ 22 Но сила пророка в том, что он вещает правду и суд промысла, призывает служить воле Божией. Им движет Любовь к гибнущим братьям, его цель — созидание, поэтому мало заклеймить грех, нужно помочь победить его. И Свенцицкий указывает средства к возрождению — покаяние, отречение от лжи, подвиг исполнения заповедей, восстановление попранной свободы и соборного единства. Свято веруя, что без Церкви, вне её ни личности, ни стране, ни миру спасения нет, он требует от пастырей осознать высоту своего призвания и соответствовать ей, даже до мученичества.
И сейчас раздадутся визги: ‘Как он смеет так говорить! Экстремист!!’ Тогда логично объявить экстремистским и Евангелие, поскольку это сплошное пламенное обличение нынешних фарисеев в рясах, всех наших высших и низших властей, всех олигархов, грабящих и угнетающих народ. Или проще непреложные требования Нового Завета, обращённые к каждому из нас, ограничить — из абсолютных перетолковать в относительные? Так уже было. Но учтите: всё сказанное Свенцицким о каре небесной за отступление от Божиих заповедей и предательство Христа сбылось 23. Обрушится гнев Господень и на наши головы, если не внемлем пророческому слову.
Всецело основанные на Библии и святоотеческом предании, православные по духу творения Свенцицкого, собранные в этом томе, по форме не поучение, но представление идеала и выражение авторской веры — уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр. 11, 1). Указанная им цель исторического процесса и определяемая как должное состояние праведная жизнь — не фантастика, а любовно воссозданный образ истинной реальности, Всевышним утверждённой, не идиллия, поскольку смертельные противоречия не искусственно затушёваны, а творчески преодолены. Свенцицкий не скрывает тяжелейшего пути до предельной точки развития, исходя из признания недостатка в прошедшем и неполноты в современном 24 и готовя нас к осознанному акту изменения существа. Но это не голый протест — довлеющим оказывается мир преображённый. Проповедь христианского богослова и философа предстаёт как мудрость — не интеллектуальный феномен, т. е. знание как таковое, а нравственное совершенство, согласование плотского с духовным, единство истины и блага, высшая правда.
Таковые произведения, изображающие норму, к которой необходимо стремиться, идеальный образ, преображённое естество, имеют особое имя — деоника [<, гр. ЄґNoҐ должное, необходимое, надлежащее, to deon что следует делать] 25. Деоника глубже других родов творчества по духовному самосознанию, поскольку стремится охватить всё бытие, насквозь диалектична и претендует на то, чтобы стать всеобщим правилом. Её задача — преодолеть видимое, справиться с его изменчивым потоком, доведя переживания до логического предела, претворить в моральную обязанность. Только долг способен обуздать страсти, только деонике по силам раскрыть содержание и цель личности и всего мироздания. Именно по её направленности и силе следует судить о месте писателя в духовной иерархии, именно она выявляет систему ценностей автора, ибо человек есть то, что он желает. Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет (Лк. 12, 34).
Не надо стесняться определения ‘пророк’ 26. Все верующие во Христа призваны пророчествовать — назидать Церковь, увещать и утешать братьев (1 Кор. 14, 1-4). Дары духовные различны, но сей наибольший, ибо в нём польза для всех. Свт. Иоанн Златоуст вопрошал: ‘Если ты приходишь не для назидания брата, то для чего и приходишь?’ Цель дарований — просветить и вразумить каждого составляющего тело Христово. Ведь в одиночку не спастись — совершенство в единстве свободно покорившихся Божией благодати. Так является любовь, которою зиждется Церковь.
И да поможет взыскующим Града возвещённая пророком истина: ‘Всё величие, всё счастье человека заключается в том, чтобы найти своё маленькое место у подножия престола Господня!’
1 Шмелёв И. Крестный подвиг. М., 2007. С. 67.
2 Напр.: Латынина А. Филология и подвижничество // Новый мир. 2008. 2, Архипов Ю. Свод, собранный по крупицам // Литературная газета. 2007. 19 декабря, Максим Козлов, прот. Прогулка на Немецкое кладбище (ч. 2). Последнюю статью с легкомысленным названием удалось убедить привести в соответствие с фактами, но в интернете остался и вопиюще безграмотный оригинал.
3 ‘Часть предложений Братства — отделение Церкви от государства, выборы общиной кандидатов в приходские священники, епархиальными съездами — епископов, широкая церковная благотворительность и активная миссия в среде простого народа — находят отклик в среде духовенства и позже, на Поместном Соборе 1917 года, включаются в Устав Православной Российской Церкви’ (Кейдан В. Предисловие // Наше наследие. 1991. 2). Так, 29 апреля 1917 г. Синод заявил о намерении переустроить жизнь Церкви на началах соборности: ‘Издревле господствующее в православной Церкви выборное начало должно быть проведено во все доступные для него формы церковного управления’, 17 июня принял ‘Временное положение о православном приходе’, утверждавшее его самоуправляемость и выборность клира (Церковные ведомости. 1917. 18/19. С. 101-102, 28. С. 193-199). Только большевистский переворот помешал восстановлению истинно-церковной жизни. Ср.: ‘Выборное священство, при своей неприменимости в настоящее время, должно, однако, оставаться для нас желательным идеалом церковного устройства’ (Антоний (Храповицкий), архиеп. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. Ч. 1. СПб., 1906. С. 130). ‘…Только выборное начало может поднять духовенство: будут выбирать хороших людей, а главное, выбранный — не чужой будет для паствы. Это — правда’ (Феодор (Поздеевский), сщмч. Служба Богу и России. Статьи и речи 1904-1907 годов. М., 2002. С. 120).
4 Ср.: ‘Хомяков был своеобразным анархистом’ (Бердяев Н. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. М., 1994. С. 310).
5 Например, о. Павел Флоренский называл А. С. Хомякова ‘родоначальником утончённого русского социализма’ (Богословский вестник. 1916. 7/8. С. 528). Это типично для потерявшего почву интеллигентского сознания: ‘Заключение, которое пригодно для Европы, неприложимо вовсе к России. <,…>, Всесветное единение во имя Христово — вот наш русский социализм!’ (Достоевский Ф. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 23. С. 41, Т. 27. С. 19).
6 Встречаются и курьёзные заявления: дескать, ХББ проповедовало ‘идеи воскрешения и преодоления смерти, навеянные учением Н. Ф. Фёдорова’ (Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга. 1890-1917. М., 2004. С. 250), а Свенцицкий был неоязычником (Рафаил (Карелин), архим. Официальный сайт. 28 марта 2008). Смех, конечно, но и грех.
7 Ср.: ‘Правда — это свет Истины, обращённый к человеку и призывающий его жить как должно, жить справедливо, жить праведно, жить свято. <,…>, Общее понятие для выражения и правовой, и нравственно-этической нормы <,…>, Высшая, Божественная норма бытия <,…>, всякой плоти указует ‘путь свой на земле’. <,…>, Наличность мира требует от человека не отвержения его как ‘царства тьмы’, но преобразования его, борьбы со злом, распространения в мире божественного света добра. Именно в этом заключается путь Правды на земле, этически оправданный путь человеческого совершенствования’ (Черников М. Искания Правды: русский путь. Воронеж, 2005. С. 5, 13, 37, 26, 206).
8 Аксаков И. Отчего так нелегко живётся в России? М., 2002. С. 464-465.
9 Максим Исповедник, прп. Творения. Кн. 2. М., 1993. С. 123.
10 Ибсен Г. Бранд. Действие 3.
11 На Архиерейском соборе 2000 г. была принята новая редакция Устава РПЦ, лишающую Поместный Собор канонических полномочий и изменяющую постановления о высшей власти в РПЦ Поместных Соборов 1917 и 1988 гг. Ср.: ‘Они считают нас за полчеловеков, которые думать и рассуждать не умеют и не должны. А мы стряхнём с себя вековые оковы рабства, низкопоклонства и автоматизма и заявим твёрдым голосом, что, мол, если желаете затевать перемены, оставляя старое, устроять новое, то извольте пригласить и нас, извольте послушать и наши рассуждения’ (А. Х-ъ. За права человека // Церковное обновление. 1907. 9. С. 69).
12 Подр. см.: Чертков С. Судьба идей протоиерея В. П. Свенцицкого // Альфа и Омега. 2012. 64/65.
13 В т. ч. болезненные наросты на православии — культ самодержавия, черносотенство, национализм, — ‘ибо они не подтверждены догматами и не имеют отношения к таинствам’.
14 В 1935 г. Бердяев отмечал: ‘Люди моего поколения <,…>, вернулись прежде всего к православию хомяковскому, к хомяковскому пониманию Церкви’ (Указ. соч.). Разница в том, что Свенцицкий с этого и начал.
15 Игнатий Брянчанинов, еп. Сочинения. Т. 3. СПб., 1905. С. 118. А. М. Любомудров выводит из писаний святителя ещё два надёжных критерия подлинного христианского творчества: главнейший источник — глубочайшее личное покаяние, плач о своих грехах, основание — не самовыражение, а самоотвержение (Христианство и русская культура. Сб. 2. СПб., 1996. С. 30). Им чётко соответствуют творения Свенцицкого.
15 Указывает Свенцицкий и верные признаки истины, черты, по которым познаётся подлинная правда всякого учения: цельность, гармоничность, универсальность.
17 ‘Peace enforcement’ — официальный термин ООН.
18 Диалектика любви в творчестве Свенцицкого — тема для отдельного исследования.
19 ‘О, народы всей земли, на коленях припадаю пред вами и умоляю со слезами: придите ко Христу. Я знаю Его любовь к вам. Я знаю и потому кричу всей земле. <,…>, Сердце моё болит за весь мир, и молюсь, и слёзы проливаю за весь мир, чтобы все покаялись’ (Старец Силуан. Жизнь и поучения. М., 1991. С. 311).
20 Григорий Богослов, свт. Творения. Ч. 2. М., 1844. С. 299. Что сеется в уничижении, то восстаёт в славе (1 Кор. 15, 43).
21 Ср. отличия первоначал — ‘я и от меня’ и ‘я, но не от меня’ (Хомяков А. Полное собр. соч.. М., 1900. Т. 1. С. 278), в последнем случае личный момент остаётся, но в качестве снятого.
22 Аксаков Н. Духа не угашайте! М., 2002. С. 4.
23 Ср. о К. С. Аксакове: ‘Да, автор — идеалист, но этот идеалист оказался пророком, и печальная правда его пророчества сама собою свидетельствует о реальной истине, которая лежала в основе его идеализма’ (Аксаков И. Указ. соч.).
24 Хомяков А. Полное собр. соч. М., 1900. Т. 1. С. 240.
25 Величайший образец деоники — Библия, наглядный пример — икона, подр. изъяснение термина см.: АСХ. 2, 410-413.
26 ‘Пророк слушает волю Божию о целом народе или о Церкви. Слушает и требует действия. <,…>, Пророчество — это откровение воли Божией для сегодняшнего дня’ (Федотов Г. Собр. соч. Т. 2. М., 1998. С. 327).