Прописи попа Тихона.
Прописи попа Тихона.
(Литературный памятникъ XVI вка).
‘Ничто же есть въ грубости смысла полезное’.
Попъ Тихонъ.
I.
II.
III.
IV.
V.
Н. Лсковъ.
‘Русская Мысль’, кн.III, 1890
Прописи попа Тихона, Лесков Николай Семенович, Год: 1890
Время на прочтение: 8 минут(ы)
По осени 189 года въ газет Гражданинъ были высказаны нкоторые грубые взгляды на образованіе. Со стороны другихъ газетъ на это послдовали возраженія, между коими въ одномъ было сказано о ‘прошеной морали’. Сказано было, будто ‘кн. Мещерскій въ своихъ сужденіяхъ не возвышается выше самой старой прописной морали’. Я припомнилъ по этому случаю русскія прописи XVI в. и напечаталъ изъ нихъ въ Новомъ Времени маленькую выписку для того, чтобы показать, что Гражданинъ отнюдь не держится ‘самой старой прописной морали’, а судитъ гораздо ниже старинныхъ прописей {Я указалъ на такое мсто изъ русской прописи XVI в.: ‘Книжная бо есть премудрость подобна солночноі свтлости, но и солночную свтлость мрачный образъ сокрываетъ, книжныя же премудрости не можетъ вся тварь сокрыти’.}. Это въ свою очередь вызвало другія замчанія, которыя заставляютъ думать, что самыя старинныя русскія прописи остаются въ безъизвстности не для одного Гражданина. А такъ какъ эти прописи очень любопытны и интересны для исторіи русскаго образованія, то, кажется, теперь не будетъ неумстнымъ воспользоваться возбужденнымъ къ нимъ минутнымъ вниманіемъ и, во-первыхъ, помянуть любопытное содержаніе этихъ прописей, а, во-вторыхъ, попытаться разъяснить смыслъ ихъ происхожденія и установить ихъ значеніе какъ литературно-историческаго памятника.
Экземпляръ русскихъ прописей XVI вка находится въ Оксфорд въ Ashmoleon Museum, гд его видлъ и описалъ бывшій товарищъ синодальнаго оберъ-прокурора, впослдстіи умершій, Юрій Толстой. Изъ печатной’ отчета Юр. Толстаго (1862 г.) явствуетъ, что хранящіяся въ Ашмоіеевомъ музе рдкія русскія прописи XVI вка ‘подписалъ и писалъМироносицкій попъ Тихонъ. Лта зрко въ кг день’. На этомъ рдкостномъ экземпляр также есть надписанія, которыми обозначено, что, прежде чмъ попасть въ оксфордскій музей Ашмолея, прописи принадлежали ‘Матвею Иванову сыну’, который далъ за эти прописи ‘и лтынъ (такъ) и в деньги’, а потомъ они пошли дороже: отъ Матвя Иванова прописи перекупилъ ‘Петръ Гавриловъ’ и ‘далъ за нее съ гривною двадцеть (такъ) алтынъ’. А слдуетъ думать, что московскій Мироносицкій попъ Тихонъ писалъ свои прописи совсмъ не для Матвя Иванова за восемь ‘лтынъ’ и не для Петра Гаврилова ‘за двадцать денегъ съ гривною’, а что он писаны для лица высокаго и не ради одного полученія денегъ, а и съ другими высшими цлями.
Прописи не напечатаны, а он написаны чрезвычайно красивою скорописью XVI вка на девяти полулистахъ столбца, который склеенъ изъ двадцати двухъ полулистовъ. Изъ нихъ на первыхъ двнадцати писаны по порядку вс буквы церковно-русскаго алфавита, каждая отдльною статьей, въ различныхъ измненіяхъ прописнаго и строчнаго письма — уставомъ, полууставомъ и скорописью, тринадцатый весъ занятъ титуломъ царя Михаила едоровича, а съ четырнадцатою начинаются прописи, въ которыхъ каждая заглавная буква разукрашена всми затями и вычурами тогдашней ‘краснописи’. Содержаніе же прописей, въ которое не хотлъ вникать Ю. Толстой и которому онъ не сдлалъ никакой критической оцнки, само по себ интересне всхъ завитковъ ‘краснописи’ и свидтельствуетъ, что попъ Тихонъ былъ тенденціонный моралистъ и во внушеніяхъ своихъ мтилъ очень высоко. Попъ Тихонъ, конечно, самъ сочинилъ текстъ своихъ прописей и вписалъ въ нее многое достойное похвалы к кое-что такое, что похвалы не заслуживаетъ, но самая эта пестрота и невыдержанность представляютъ въ своемъ род доказательства, что попъ Тихонъ былъ типическій русскій мыслитель своего времени и разсуждалъ, какъ умлъ, а писалъ, что хотлъ внушить тому, кто будетъ списывать ‘го прописи. А имлъ онъ въ виду списчика, надо думать, совсмъ не такого, какъ Матвй восьми алтынъ или Петръ двадцати денегъ съ гривною, я онъ хотлъ попасть съ своими прописями гораздо выше, именно въ царскій теремъ царя Михаила. Великолпный экземпляръ былъ достоинъ того, чтобы по этимъ прописямъ учился писать или любовался ими царевичъ Алексй, впослдствіи ‘тишайшій царь всея Руси’, а въ текст ахъ попъ приготовилъ ‘прилоги’.
Въ прописяхъ, составленныхъ Мироносицкимъ попомъ Тихономъ, дышетъ русскій умъ и чисто-русское воззрніе людей конца XVI и начала ХУТІ в. Тогда у русскихъ были еще на-свж тиранства Грознаго, повторенія чего лногіе очень боялись, и попъ Тихонъ сочиняетъ и красиво выводитъ для ‘списыванія слдующее: ‘Изчезетъ доброта, обнажися злоба. День отойдетъ — нощь постиже. Рай отворенъ и бездна открыта. Христосъ спитъ — церковь »езъ пастыря’. Въ этомъ напоминаніи, конечно, виднъ ‘прилогъ’ тому, съ кого ни въ чемъ власть не снята, но кто самъ надъ собою долженъ содержать неослабную власть. Попъ Тихонъ жилъ въ такое время, когда въ русскихъ людяхъ изобиловала страшная льстивость, простиравшаяся до того, что многіе говорили, будто ‘Грозный загладилъ вс свои вины предъ Богомъ, зане многіе монастыри и храмы построилъ и вклады творя бысть милостидателенъ’. Супротивъ подобныхъ ходовыхъ словъ въ прописи внесены такіе Прилоги: ‘Не тотъ милостивъ, хто много милостны (такъ) творитъ, (а) тотъ милостивъ, хто никого не обидитъ’. Попъ Тихонъ, очевидно, хотлъ бы сказать и еще что-то попространне, противу тхъ, кто тогда со льстивостью ‘философствовалъ’, но ему этого нельзя было, за то онъ только отъ ‘филосоовъ’ предостерегаетъ: ‘Философское ученіе (говоритъ онъ) сіе: не вся глаголемъ елика слышимъ’. ‘Не вся глаголемъ елико вдаемъ, не вся творимъ елико хощемъ: горняя носится долу, а долная — гор, яко же бо колесница обращается’. Разсуждаетъ о жизни и сношеніяхъ попъ Тихонъ по большому масштабу и изображаетъ обиходъ не черный и не захолустный, а такой, гд приходится имть съ людьми обхожденіе при какомъ-то большомъ оборот, гд попу казалось не только трудно, но и ‘пристрашно’. ‘Не можетъ никто отъ страшливыхъ три сіи вещи сохранити: только велеумніи и бодріи: сіи рчь: Царское приближеніе: мирское плаваніе и скорое ко врагамъ противленіе’. Попъ Тихонъ полагаетъ себя въ ‘умныхъ’ и въ ‘бодрыхъ’ и, укрпись умомъ, пишетъ: ‘Книжная бо есть премудрость подобна есть солнечной свтлости, но и солнечную свтлость мрачный облакъ закрываетъ, книжныя же премудрости не можетъ ни вся тварь сокрыти’. А чтобы ‘страшливые’ не вязались къ тому: кто онъ таковъ есть и почему такъ учитъ, то попъ Тихонъ научаетъ списывателя его прописей имть такой взглядъ, что до этого никогда не стоитъ докапываться, лишь бы въ томъ, что говорится, былъ хорошій и полезный смыслъ. ‘Не ищи писавшаго или глаголавшаго, но слово пишемое’. Посл такого внушенія цнить по достоинству слово сказанное или ‘пишемое’ попъ Тихонъ и самъ подаетъ ‘совтныя словеса’ въ такомъ род: ‘Не глаголи лживыхъ словесъ: съ безумными не бесдуй, буди свидтель праведнымъ, не держи лести на языц своемъ, не оправдай нечестива, памятуя аще небеса и облацы превзыдеше, аще всю филосоеію изучити, і еллинскія бодрости претечеши, і вся втія препреши {Очевидный намекъ на Грознаго.}, и всея земли преідеши концы — смертнаго же часа ни како же не избжеши’ {Это прямо напоминаетъ византійское присловіе при внчаніи на царство, кода’ конц обряда къ внценосцу подходилъ гробовщикъ, держа на поднос три куска разноцвтнаго мрамора, и вопрошалъ: ‘коего цвта каменію повелиши гробу твоему быти?’}.
Доведя рчь до такого серьезнаго и неизбжнаго окончанія, какъ смерть, ‘ея же ни како же не избжеши’, попъ Тихонъ благословляется именемъ Божіимъ: ‘Благослови, Отче!’ и даетъ списывать слдующія разсужденія: ‘Тихій бо и кроткій, и смиренный себ есть сладокъ и инмъ на пользу: сердитый и гнвливый себ есть на вредъ інмъ на пакость. Ни есть бо зле сердита мужа и гнвлива. Сердитый мужъ — храмина діаволу, аще ли гнвливъ, то и весь домъ сатанинъ. О, человче! убойся обычая злаго паче врага, а языка паче меча обоюду остра, а гнва аки льва люта, а сласти аки пещи разженны’. Въ заключеніе же, когда уже проведена такая ‘филосоеія’, Мироносицкій попъ прямо обращается къ лицу списывателя, котораго онъ какъ будто очезритъ и который, безъ всякаго сомннія, не могъ быть ни Матвй Ивановъ, ни Петръ Гавриловъ, да и никто другой изъ людей обыкновеннаго, не царственнаго положенія. Иначе попъ Тихонъ не сталъ бы слагать своему списывателю слдующія хвалы: ‘Возлюбилъ еси Господине кротость Давидову, премудрость Соломонову, Моисево незлобне, Аввасилеково (?!) терпніе, храбрость царя Александра Македонскаго, привтъ великаго князя Владимира Еневскаго, любовь царицы царя Александра Македонскаго, пословицу Акиря премудраго’.
Писать такія хвалы и величанія человку обыкновеннаго положенія было бы совсмъ неумстно и, въ одно и то же время, и глупо, и дерзко, а дале слдуетъ и подтвержденіе, что это — усердное, врноподданническое приношеніе или ласковая поминка отъ своихъ трудовъ бднныхъ.
‘Слышалъ есми пословицу еврейскаго царя Соломона, что не подобаетъ отъ худости къ величеству поминки посылати, да послалъ есми Господине к. теб малой поминок. а великое челобите горняго Іерусалима, едемскаго раю овощъ — врное слово безъ лжи. И. потомъ здравствуй, а насъ жалуй’.
Тутъ попъ ‘вздсь кончилъ’ и росписался: ‘А подписалъ и писалъ Мироносицкой попъ Тихои. Лта ноября въ кг день’.
Сопоставьте это докончаніе ‘здравствуй, а насъ жалуй’ съ началомъ прописей, гд помщенъ ‘весь титулъ царя Михаила’ — и пропись получаетъ характеръ ‘челобитя’, съ явственнымъ обозначеніемъ: кто тотъ ‘Господинъ’, къ кому ‘челобите’ справлено.
Безъ сомннія, это не про Матвя восьми алтынъ и не про Петра двадцати денегъ съ гривною, и не про кого иного, какъ про того, отъ кого тогда зависло направленіе жизни въ Россіи.
Кажется ясно, что вс приведенныя, осторожныя и строго прочувствованныя разсужденія насквозь проникнуты чисто-русскимъ міровоззрніемъ практическаго и своеобразно вышколеннаго русскаго мыслителя того времени, когда Русь только начала отдыхать отъ тиранствъ Грознаго и люди пытались сказать ‘врное слово безъ лжи’ тому своему ‘Господину’, въ которомъ они хотли видть ‘внецъ правды’, но, относясь къ нему, сами опять начинали ему льстить, приписывая ему вс свойства Давида, Соломона и Александра Македонскаго. А если принять это такъ, то прописи попа Тихона, безъ сомннія, имютъ для насъ значеніе не только какъ красивый экземпляръ старой русской калиграфіи или ‘краснописи’, но и какъ очень своеобразный и характерный литературно-историческій памятникъ, чего совсмъ не замтилъ Юрій Толстой, восхищенный красотою прописей попа Тихона и описавшій ихъ только съ одной этой стороны.
Если же соображенія, которыя я позволилъ себ здсь высказать, оказались бы совершенно несостоятельными, то, кажется, очень стоило бы выяснить: кто иной, кром царя Михаила или царевича Алекся Михайловича, могъ быть этотъ ‘Господинъ’, къ лицу котораго обращается Мироносицкій ‘non. Тихои.’, посылая ему, вмсто поминки, ‘едемскаго раю овощь’, фигурно завернутую въ льстивыя сравненія съ Моисеемъ, Соломономъ, Александромъ Македонскимъ и Владиміромъ. Пока же такое иное лицо не указано, думается, что статочне всего тутъ быть въ этомъ особливомъ почет самому Михаилу едоровичу… ‘Прими, Господине, едемскаго раю овощь — врное слово безъ лжи, и потомъ здравствуй, а насъ жалуй’.
Юрій Толстой, гораздо посл составленнаго имъ описанія прописей попа Тихона, говорилъ Николаю Анъ Ратынскому, что ‘красиве этого рукописнаго экземпляра онъ не видывалъ’, что прописи ‘изумительны’, а, помщенныя въ нихъ заставицы и узорочныя заглавныя буквы (иниціалы), такъ прелестны, что многими теперь воспроизводимые иниціалы и заставицы Зырянскаго календаря П. Савваитова относятся къ калиграфическому узорочью прописей попа Тихона, ‘какъ избяной красный кутъ къ палат царскаго терема’. ‘На то, чтобы выполнить всю ихъ затйливую тонкость съ соблюденіемъ удивительной стильности и вкуса,— говорилъ Толстой,— надо было посвятить цлые годы жизни и нельзя себ представить, за какія деньги можно было продать эти царскія прописи’. И, вроятно, оно такъ и есть, что это царскія прописи, которыя искусный и одушевленный любовью къ родин попъ Тихонъ писалъ не на продажу за деньги, а произвелъ въ почтительный даръ царскому дому. Для того онъ ихъ ‘и подписалъ да послалъ есми (теб) Господине, отъ (своея) худости къ (твоему) величеству поминокъ,— великое челобите, едемскаго раю овощь — врное слово безъ лжи. И потомъ живи, а насъ жалуй’. Но какова могла быть вроятная судьба этихъ прописей дале? Изготовленныя усердіемъ попа Тихона, были ли он посланы въ царскія палаты, но тамъ не приняты, или он почему-либо не дошли въ царскій теремъ, или же он тамъ и были, но оттуда современенъ кмъ-нибудь скрадены и пошли за алтыны, сначала между своими, Петромъ да Матвемъ, а потомъ, наконецъ, дошли въ руки къ пребывавшему въ Россіи знатному иностранцу, который съумлъ ихъ оцнить и передалъ въ оксфордскій музей Ашмолея?
Думается, что исторія прописей Тихона, вроятно, должна быть приблизительно въ этомъ род.
При вниманіи, возбужденномъ къ упомянутымъ прописямъ, въ одномъ изъ современныхъ изданій припомянули, что прописная мораль не всегда бываетъ высокой пробы я еще чаще — не равнаго достоинства. Это правда, и въ прописяхъ попа Тихона тоже можно найти подобное. Такъ, напримръ, тамъ, между прочимъ, читаемъ: ‘Бысть нкій человкъ, сыи у крестьянина, учаль грамоте учитне лностно, и мастеръ ево учал бити плетью, подымая на козелъ, и ои себ после поскучил добр, и съ тх мстъ учал смышляти: стати де мн учитне грамоте, ино дати могорецъ {Могорець — старинная мзда, плата. Прим.: ‘лчити безъ уговора и безъ могорча’. Могорецъ въ просторчіи — срывъ, взятка, литки (Академ. словарь, т. II, стр. 316).}, а взяти не где, а се бьютъ добр. Стану де яз лутче учитца красти: ввечеру украду, а е утра на торгу продам, ино будетъ скороя депешка мн’. Есть и еще мста подобнаго же невысокаго смысла, но это не мораль, а ‘шутки и прибаутки для ребячьей погудки’, и, притомъ, многое, что въ этихъ погудкахъ теперь кажется съ нравственной стороны неловкимъ, на самомъ дл зависитъ отъ неловкости редакціи и неуклюжей тяжести старинной шуточной формы, при которой не всякому дается распознать, гд говорятъ въ серьезъ, а гд идетъ вышучиваніе.
Въ оцнк прописей попа Тихона смутительно другое, за что и нельзя не постовать на описателя этого памятника, Юрія Толстаго. Онъ сообщаетъ, что въ прописяхъ, вслдъ за подписью попа Тихона (значитъ, ниже ея), находится еще слдующая приписка: ‘Аще хто хощетъ учитие, ино мастера чтити, могорца не жалти и слушати его во всей и повиноватися ему’. Это гораздо хуже побасенокъ о лнтя и совершенно несогласимо съ характеромъ взаимоположеній писавшаго попа и ‘Господина’, уподобляемаго Давиду, Александру Македонскому и равноапостольному Владиміру. Тутъ важно бы знать: писана ли эта приписка рукою попа Тихона, или приведенныя слова приписалъ охочій до могорца другой ‘мастеръ’, пополнявшій прописи, когда он уклонились отъ своего первоначальнаго назначенія и пошли ходить по рукамъ за алтыны. Уставное и полууставное письмо, какъ извстно, не исключаетъ возможности очень точнаго сравненія почерковъ, а опредлить, принадлежитъ ли припись о могорыч попу Тихону, или она явилась поздне, раченіемъ другаго ревнителя просвщенія,— очень важно: это помогло бы основательне судить о первоначальномъ назначеніи прописей Тихона.
Въ послдніе годы наши молодые ученые посщали оксфордскій музей Ашмолея, но не посмотрли на прописи попа Тихона. Очень можетъ быть, что они и не знали, что тамъ находится упомянутая рдкость. Замтка эта, между прочимъ, иметъ цлью напомнить о прописяхъ Тихона будущимъ русскимъ постителямъ Ашмолеева музея, съ тмъ, чтобы они обратили вниманіе на припись о могорыч и сравнили ее съ начертаніемъ собственной руки попа Тихона, который почтительно просилъ себ у ‘Господина’ жалованье, но едва ли могъ стремиться къ тому, чтобы грубо сорвать липорыча.