Н. А. КОЛОСОВ
Н. А. КОЛОСОВ
Профессор В. О. Ключевский
(Краткий некролог и личные воспоминания)
Профессор В. О. Ключевский
(Краткий некролог и личные воспоминания)
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Профессор В. О. Ключевский, Колосов Николай Александрович, Год: 1911
Время на прочтение: 13 минут(ы)
В. О. Ключевский: pro et contra, антология
СПб., НП ‘Апостольский город — Невская перспектива’, 2013.
12 мая текущего года скончался в Москве профессор по кафедре русской истории в Московском университете и (почти до самого последнего времени) в Московской духовной академии Василий Осипович Ключевский. Богато одаренная натура покойного была так разностороння и личность его была так высоко интересна, что к биографическим и библиографическим сведениям о нем пишущий эти строки сначала, в бытность свою студентом академии, ученик покойного, а потом, во время своей восьмилетней службы в академии, до некоторой степени и его сослуживец, довольно близко знавший его в то время,— решился присоединить и несколько личных о нем воспоминаний.
Сын священника Пензенской епархии {Не без чувства некоторой если не гордости, то по крайней мере удовлетворенности, В. О. рассказывал пишущему эти строки, что он лишь однажды в жизни встретил однофамильца — какого-то генерала на Кавказе.} Василий Осипович родился 23 января 1842 года. Рано научился он грамоте и уже восьми лет читал вслух своей бабушке жития святых, которые впоследствии избрал материалом для ученой работы1. ‘Потерянный рай’ Мильтона2, вместе с некоторыми другими литературными произведениями, бывшими в ходу в то время, были одними из первых светских книг, прочитанных им в раннем детстве.
Поступив потом в Пензенскую духовную семинарию, он закончил ученье в ней философским классом, откуда перешел на историко-филологический факультет Московского университета. Еще будучи студентом университета, В. О. обратил на себя внимание покойного историка и ректора Московского университета С. М. Соловьева, обратил настолько, что был вхож к нему в дом. И с обычным своим юмором В. О. рассказывал некоторые эпизоды из этого знакомства. И тогда уже В. О. отличался остроумием, и Соловьев немало смеялся его остротам. И В. О. ставил это себе в некоторую заслугу. ‘Посмеется, бывало, Соловьев, придет в хорошее настроение, а потом хорошую страницу напишет’… У Соловьева был даже оригинальный обычай поощрять остроумие: он платил по пятачку за остроту: ‘Получите пятачок за остроумие’.— ‘Бывало, пред уходом пошутишь,— рассказывал В. О.,— Сергей Михайлович! мне надо ехать четыре станции: где я возьму четыре остроты?’ — ‘Пешком пойдете’,— ответит на это Соловьев. С большим юмором передавал В. О. и рассказ покойного зятя Соловьева — Н. А. Попова о его хлопотах в Академии наук о назначении премии за одно из его сочинений.
В университете В. О. кончил курс в 1865 году, вторым кандидатом, и вскоре, в 1867 году, стал (до 1873 г.) преподавать историю в Московском Александровском военном училище, а в 1871 году, вследствие рекомендации С.М. Соловьева тогдашнему ректору Московской духовной академии прот. А. В. Горскому, был определен приват-доцентом академии по кафедре русской гражданской истории, которую и занимал до осени 1906 года, когда он вышел из академии — главным образом, вследствие значительного ухудшения здоровья. 26 января 1872 года им была защищена диссертация на степень магистра русской истории на тему ‘Древнерусские жития святых как исторический источник’ (его кандидатское сочинение ‘Сказания иностранцев о Московском… государстве’ было тоже напечатано3), и вскоре после этого советом академии он был избран в доценты. В 1879 году В. О. советом Московского университета был избран доцентом по кафедре русской истории, на место С.М. Соловьева, и в этом же году советом академии избран в экстраординарные профессора. По защите докторской диссертации, в 1881 году, он был избран экстраординарным профессором в университете, в следующем году получил ординатуру в академии, а через два года и в университете. Кроме того, он преподавал русскую историю на высших женских курсах и в училище живописи и ваяния в Москве. В 1887-1889 годах исполнял должность декана историко-филологического факультета, с 1889 года около полутора года состоял помощником ректора в университете и последние годы службы был заслуженным профессором и в академии, и в университете. Зиму 1893-1894 года В. О. преподавал в Абас-Тумане историю великому князю Георгию Александровичу, а в бытность великого князя Сергея Александровича московским генерал-губернатором читал лекции по русской истории ему. С 1900 года состоял ординарным академиком Академии наук по истории и древностям российским, с 1893 по 1906 год был председателем Московского общества истории и древностей российских, а в последние годы жизни состоял почетным членом академии и университета и почетным академиком Академии наук по разряду изящной словесности. По поводу тридцатилетия его профессорства в университете в 1909 году кружком его учеников, друзей и почитателей был составлен и посвящен ему большой сборник исторических (преимущественно по русской истории) статей, где между прочим помещен и полный список его ученых трудов4.
Помимо упомянутых уже ученых трудов В. О., им изданы (с 1904 по 1908 г.) четыре тома ‘Курса русской истории’, доведенного до царствования императр. Екатерины II (к несчастью, пятый и шестой томы ‘Курса’ остались почти неотделанными, хотя и появятся в печати в обработке и под редакцией его учеников), ‘Краткое пособие по русской истории’, три издания (Москва, 1904-1908 гг.), ‘Значение преподобного Сергия в истории русского народа’ (речь на торжественном акте в Московской духовной академии в память пятисотлетия со дня кончины пред. Сергия — 26 сентября 1892 г.), ‘Происхождение крепостного права’, ‘Состав представительства на земских соборах древней Руси’, ‘Русский рубль’, ‘Западное влияние в России XVII века’, ‘Добрые люди древней Руси’, ‘Содействие древней церкви успехам гражданского права и порядка’, ‘Евгений Онегин и его предки’ (все три — публичные лекции), ‘О Новикове’, ‘Грусть’ (памяти Лермонтова), ‘Новооткрытый памятник по истории раскола’5 и мног. другие. И уже во время своей предсмертной болезни В. О. писал статью, которая осталась неоконченной.
В. О. вообще не жаловался на нездоровье. Напротив, он не прочь был иногда даже похвастаться своим здоровьем. Так, передавая разные подробности из своего пребывания в Абас-Туманев, он рассказывал, между прочим, что для некоторых из живших там лиц разреженный вследствие довольно значительной высоты резиденции покойного великого князя воздух был очень тяжел, и они почти задыхались в нем и не спали ночи. — ‘Бывало N (тут В. О. называл фамилию одного медика) придет ко мне ночью, разбудить меня: ‘Как вам не стыдно спать так крепко, когда я задыхаюсь!’ — а я ему: ‘А я чем виноват, что мне матушка дала здоровое сердце». Вот на зубы только неоднократно жаловался В. О. Однажды, приехав из Москвы, он рассказывает: ‘Выбрал себе восьмую часть рта!’ — ‘Как это так?’ — спросил я.— ‘Атак,— ответил В. О.,— четыре зуба сразу: ведь во рту тридцать два зуба’. Но потом В.О. стал прихварывать и как-то сразу поседел и еще более согнулся, хотя продолжал оставаться таким же бодрым и оживленным. Сильно подействовала на него внезапная смерть жены, в марте 1909 года, и он после этого еще более состарился и замкнулся. В конце 1910 года у него настолько ясно обнаружились признаки каменной болезни, что он должен был лечь в больницу доктора Стороженко, где ему были произведены, одна за другою, две операции. Хотя операции эти были перенесены В. О. благополучно, улучшения не только не последовало, но появились еще осложнения в почках и других органах и затем сильная слабость. Почти до самой кончины В. О. был в сознании.— 12 мая он скончался.
Отпевание В. О-ча было совершено 15 мая в университетской церкви преосвященными Трифоном и Анастасием с многочисленным духовенством. Погребен В. О. в Донском монастыре.
Бывают два типа профессоров: одни гремят главным образом в своих ученых трудах, другие — все, целиком — на кафедре, в аудитории, в лекциях. К последним принадлежал и Ключевский. Припоминая прошлое, не без удивления вспоминаю, что о Ключевском даже в последние годы ученья в семинарии я не слышал ни одного слова и о существовании его не подозревал, тогда как об остальных профессорах-историках Московской духовной академии — Голубинском, Субботине и Лебедеве7, в особенности же о первом, в семинарии ходили прямо легендарные рассказы, помимо этого, мы их в старших классах семинарии и читали. Первый раз фамилию Ключевского я услышал, уже поступив в академию. Но зато здесь это имя гремело. О достоинствах лекций и ученых трудов В. О-ча, о художественности их и о значении его как историка было сказано, и притом специалистами, уже достаточно и, разумеется, сказать что-либо новое в этом отношении я бы не мог, передам лишь вкратце свои личные впечатления. К кафедре шел, согнувшись, худощавый и сутуловатый человек в черном сюртуке или форменном фраке, с маленькой и реденькой бородкой, в очках, с необыкновенно умными (о которых можно было сказать, что из них семь умов светит) и проницательными глазами и с замечательно же интеллигентным, чисто профессорским лицом. Усевшись на кафедре, он доставал из бокового кармана маленький конспектик, в который изредка и на одно мгновение заглядывал, и начиналась его живая, образная, с своеобразною интонацией речь. Говорили, будто он заикается, но на лекциях, ни в особенности впоследствии, во время многократных с ним разговоров, я почти не замечал в нем этого недостатка. К дикции и интонации его не сразу можно было привыкнуть: и интонация его с первого взгляда казалась монотонной, и останавливался он как будто совсем не на знаках препинания, но после недолгого времени его речь уже казалась музыкой. Относительно содержания лекций уже тогда в голову приходило определение, появившееся в печати после его смерти — что это была собственно не история, а философия истории. Факты предполагались известными: о них упоминалось лишь постольку, поскольку они служили подтверждением или иллюстрацией высказанных положений. Разделив историю на периоды, В. О. начинал каждый период указанием главнейших факторов (его обычное выражение), действовавших в этом периоде. Нагромождения фактов, ‘массы подробностей, в которых тонут основные мысли’ (его буквальное выражение), он не любил и преследовал и в студенческих сочинениях. Во времена моего студенчества рассказывали, будто В. О. как-то так отозвался об истории Соловьева,— что Соловьев в своей истории проглядел безделицу — русский народ. Было ли в действительности сказано Ключевским что-либо подобное, я не знаю, но в лекциях его жил и действовал, волновался и страдал действительно русский народ, с своими правителями, выяснялись управлявшие событиями факторы религиозные, политические, социальные, бытовые, экономические (но отнюдь не одни только экономические), моральные и иные. И в лекциях В. О-ча оживала душа русского народа, из них смотрело его политическое лицо, и ясным, и понятным становилось, почему именно так, а не как-либо иначе развертывались события русской истории, выяснялась суть событий, отличие русского народа от иностранцев. Это было, если можно так выразиться, обозначение глаз на лице русской истории. Иногда, для обозначения какого-либо фактора, В. О. брал какое-либо удачное современное событиям и выражавшее суть дела положение (напр.: ‘не повелось’, ‘брели розно’). Но вот кончалось глубоко серьезное выяснение факторов данного периода, и начинались иллюстрации и характеристики. И здесь художественный юмор В. О-ча сверкал такими яркими ослепительными искрами, что гомерический хохот не смолкал в переполненной донельзя аудитории, и долго еще после окончания лекции слушатели не могли успокоиться и повторяли, и передавали небывшим на лекции некоторые выражения В. О-ча. Лекции его студентами университета записывались и литографировались (оттуда и мы, студенты академии, приобретали их для себя) и перед литографированием представлялись В. О-чу на просмотр. И рассказывали, что он просматривал и исправлял их с величайшею тщательностью. ‘Наука,— говаривал (правда, не студентам) В. О.,— гордая красавица, за которою долго нужно ухаживать’. Но на экзаменах в академии В. О. был снисходителен (передавали, будто в университете он был строже). Не требовал многого он и от студенческих (так называемых семестровых, не кандидатских) сочинений. Помню, как, дав нам тему о причинах Брестской унии8 и порекомендовав нам в качестве пособия только девятый том ‘Истории русской церкви’ митрополита Макария9, он прибавил: ‘Я вам советовал бы и даже просил бы: кроме того, что мною указано, не читать’. И затем распространился о том, что студенческие сочинения не имеют какого-либо самостоятельного значения, а имеют характер только упражнений. Знакомство с самим Василием Осиповичем началось у меня только с моего поступления на службу при академии (на должность библиотекаря академической библиотеки) и во все восемь лет моей службы при академии было довольно близким. Одною из наиболее привлекательных черт характера В. О-ча было отсутствие в нем даже тени какой-либо профессорской важности. В отношении к студентам он был, правда, очень осторожен, хотя и неизменно прост и доброжелателен, но в отношениях к академической корпорации был со всеми совершенно одинаков. Даже более, он вообще держался ближе и охотнее сходился с младшими членами академической корпорации: доцентами, библиотекарем, секретарем, помощником инспектора. Даже к своему чину (действительного статского советника) он относился по большей части юмористически. Вот до чего он был прост: однажды утром в понедельник мы вместе ехали с ним из Москвы в Посад. Всю дорогу В. О. говорил без умолку, а когда приехали в Посад, он вдруг, схватив мой саквояж, сказал: ‘Позвольте, я вам донесу’. Не без некоторого труда освободил я, сконфуженный, свой саквояж. Знакомство с ним началось у меня тогда, когда, вступив в должность и начав делать служебные визиты, я пришел к нему в гостиницу. В разговоре коснулись недостатков библиотечного здания и между прочим сильного холода в нем. В этом неудачном здании отопление иногда совсем переставало действовать, и температура в библиотеке вдруг опускалась на 10 и более градусов ниже нуля (а прекращать занятия в ней и при таких обстоятельствах было нельзя), или из тепловых отдушин вырывались густые клубы дыма, а холод, угар и сырость были обычным и постоянным явлением. От всего этого потерял зубы, ноги, а отчасти и глаза помощник библиотекаря покойный иеромонах Рафаил,— это же унесло значительную часть здоровья и у пишущего эти строки {Капитальный ремонт, с переустройством отопления, был произведен в библиотечном здании лишь в конце моей службы при академии.}. Так вот, при упоминании о холоде в библиотечном здании В. О. посоветовал мне обвязывать там голову платком. ‘Но ведь это будет очень смешно, будут смеяться’,— сказал я. ‘Лучше быть смешным, чем больным’,— с своей характерной интонацией возразил В. О. Иногда перед обеденным перерывом занятий в библиотеке В. О. заходил в библиотеку и вел меня к себе, в свой неизменный семидесятипятикопеечный номер в среднем этаже старой лаврской гостиницы, или приглашал вечером. Приходили и другие, по большей части из молодежи, и начиналась задушевная, украшенная остроумием и юмором хозяина беседа. И можно было целые часы просидеть за этой беседой, не замечая времени и с большим сожалением прекращая ее. Бывало, и в профессорской комнате, в перерывах между лекциями, В. О. всегда можно было застать не иначе, как стоящим среди комнаты, с папироской в руках, и с оживленной миной что-нибудь рассказывающим. Или придет, бывало, он в библиотеку, в которой неоднократно производился ремонт. ‘Вы все чинитесь: ни дать, ни взять, как’… (при этом он, бывало, упоминает, не называя имени, о ком-либо из своих знакомых). В беседах он бывал иногда очень откровенен: рассказывал некоторые случаи из своей жизни, события, случаи и анекдоты из истории и т. п. Немало рассказывал он и об оригинальной обстановке жизни в Абас-Тумане, об афоризмах, читанных им и другими на одном из бывших там вечеров, причем в особенности припоминал один из своих афоризмов, именно, что отрицать царя можно только не имея царя в голове и т. д.
Не могу без чувства глубокой признательности к памяти Василия Осиповича не упомянуть о двух случаях проявления его доброты и доброжелательности ко мне. Узнав о болезни одного близкого ко мне человека, В. О. предложил мне, сам, без намека даже с моей стороны, поместить больного в клинику знаменитого московского профессора-врача и под непосредственное наблюдение его главного помощника, близко знакомого и много обязанного В. О-чу. (В этом, правда, не представилось надобности, но уж не по вине В. О-ча.) ‘Нужно же для вас что-нибудь сделать!’ — неоднократно повторил он при этом. И это тем более замечательно, что мне услуг В. О-чу оказывать приходилось не особенно много, так как в библиотеку обращался он не особенно часто. Другой случай относится к 1896 году. Весною этого года я хотел перейти на должность библиотекаря в Московский университет, и В. О. вместе с покойным профессором Алексеем Петровичем Лебедевым содействовал мне в этом. (На баллотировке избранный на эту должность получил на один или два голоса больше меня, остальные баллотировавшиеся получили меньше меня.)
Чрез В. О-ча я иногда пополнял академическую библиотеку отсутствовавшими в ней… академическими диссертациями. Дело было в следующем. По уставу, представляющие в совет академии сочинения на степень магистра или доктора должны, в случае признания их советом удовлетворительными, представить в совет пятьдесят печатных экземпляров сочинения. Эти экземпляры раздаются членам академической корпорации и рассылаются — в Императорскую публичную библиотеку, Румянцевский музей и по университетам и другим высшим учебным заведениям, с которыми академия имеет обмен изданиями. С течением времени количество таких учреждений увеличилось, и из канцелярии нашей академии перестали давать экземпляр для академической библиотеки — на том основании, что-де авторы диссертаций, в библиотеку, конечно, пожертвуют их сами. Но авторы, несмотря даже на мои напоминания и просьбы, жертвовали свои диссертации в академическую библиотеку далеко не всегда. В результате получалось нечто архинелепое: в академической библиотеке не оказывалось ни одного экземпляра диссертаций, одобренных академией. Заботясь в особенности о пополнении русского отдела библиотеки (довольно-таки скудного), я пускался на всевозможные хитрости для приобретения недостающих диссертаций. Вот тут-то я и пользовался добротою В. О-ча. Я брал из канцелярии предназначавшиеся для него экземпляры диссертаций, относительно которых имел основание полагать, что они ему не нужны (напр., чисто богословского содержания), и при встрече просил В. О-ча пожертвовать их в академическую библиотеку. ‘А какая книга? ‘ — спрашивал В. О. и, выслушав заглавие, шутливо восклицал: ‘Жертвую!.. Жертвую!..’ Таким образом я приобрел для академической библиотеки несколько академических диссертаций. А покупать их было нельзя, так как они должны были поступать в библиотеку даром.
У В. О-ча и у самого была большая библиотека. ‘Хоть и не Бог знает, какая у меня библиотека,— сказал он однажды по какому-то поводу еще в девятидесятых годах,— а все тысяч пять томов наберется. А куда мне их девать, кому отдать после смерти?..’
Занятия наукой до того поглощали В. О-ча, что у него совсем не оставалось времени для постороннего чтения. ‘Уже тридцать лет я не читаю никакой беллетристики’,— говорил мне В. О. в 1895 или 1896 году.
Для примера приведу один из образцов остроумия В. О-ча, расточавшегося им без счету. ‘Есть люди двух родов,— сказал он как-то: — одни прежде думают, потом поступают, другие прежде поступают, а потом думают. Последнего рода людей обыкновенно называют решительными. Есть люди, которые думают, не поступая — это философы. И есть люди, которые поступают не думая — это женщины’…
Академическую библиотеку нередко посещают для занятий (главным образом рукописями) посторонние профессора и ученые, иногда даже и иностранцы. В особенности это бывает во время летних вакаций. Однажды с этой целью приехал в академию известный профессор византолог К. Крумбахер10, ныне покойный, автор известной ‘Истории византийской литературы’ (как рассказывал В. О., в три месяца изучивший в Вене русский язык). С ним приехал В. О., хотя день был не лекционный, кроме того, их сопровождал один из наших академических доцентов, специально занимавшийся византологией. Когда мы пришли в библиотеку, я достал нужные Крумбахеру рукописи, и он стал их рассматривать, а нас В. О. отвел в другую комнату библиотеки (день был неприсутственный, и посторонних в библиотеке не было) и начал рассказывать, между прочим из недавнего прошлого, так остроумно и занимательно, что мы искренно пожалели, когда минут через сорок Крумбахер, кончив просмотр рукописей, подошел к нам, и нужно было уходить из библиотеки.
В заключение — еще одно воспоминание. В 1892 году, во время празднования в Лавре пятисотлетия со дня кончины преподобного Сергия, и в академии был устроен, 26 сентября, торжественный юбилейный акт, в присутствии высокопреосвященного Леонтия11, преосвященных, профессоров, студентов и посторонней публики. И из трех, произнесенных на этом акте речей, последняя принадлежала В. О-чу. Он говорил о значении преподобного Сергия в истории русского народа. И речь его была так высокохудожественна и с таким подъемом и задушевностью сказана, что, казалось, превосходила все, слышанное от него раньше. После его речи и вместе окончания акта, я первый подошел к нему, со словами: ‘Ну, В. О., вы самого себя превзошли!’ — ‘Вот как,— ответил на это В. О.,— самого себя за волосы стащил’. Но слова эти ему, очевидно, все таки понравились, так как потом я слышал, как он говорил: ‘Вон, говорят, что я самого себя превзошел’.
Многое можно было бы и еще рассказать о В. О-че, но довольно и этого. Ученый, мыслитель, художник, замечательный остроумец и просто хороший человек соединились в нем в редком и счастливом сочетании. И всякий, кому приходилось встретиться с ним, думаем, не забудет этих встреч. Да упокоит его Господь в Своих небесных селениях, и да будет ему вечная память!
Печатается по: Душеполезное чтение. 1911. Июль-август. С. 304-316.
Колосов Николай Александрович (1863-?) — выпускник Московской духовной академии, библиотекарь академии (1890-1898), духовный писатель, священник.
1 Речь идет о магистерской диссертации В. О. Ключевского ‘Древнерусские жития святых как исторический источник’ (М., 1871).
2 Мильтон Джон (1608-1674) — английский поэт, автор поэмы ‘Потерянный рай’ (1667).
3 Кандидатская (дипломная) работа В. О. Ключевского ‘Сказания иностранцев о Московском государстве’ была опубликована в 1866 г.
4 Сборник статей, посвященных Василию Осиповичу Ключевскому его учениками, друзьями и почитателями ко дню тридцатилетия его профессорской деятельности в Московском университете (5 декабря 1879-5 декабря 1909 года) (М., 1909).
5 Речь идет о следующих работах В. О. Ключевского: ‘Значение преподобного Сергия для русского народа и государства’ (Богословском вестнике. 1892. No 11.), ‘Происхождение крепостного права в России’ (Русская мысль. 1885. No 8, 10.), ‘Состав представительства на Земских соборах древней Руси. (Посвящается Б.Н. Чичерину)’ (Русская мысль. 1890. No 1, 1891. No 1, 1892. No 1.), ‘Русский рубль XVI-XVIII вв. в его отношении к нынешнему’ (Чтения в Обществе истории и древностей российских. Кн. 1. 1884.), Западное влияние в России XVII в. Историко-психологический очерк (Вопросы философии и психологии. 1897. Кн. 36, 38, 39), ‘Добрые люди древней Руси’ (Богословский вестник. 1892. No 1), ‘Содействии церкви успехам русского гражданского права и порядка’ (Творения святых Отцов. 1888. Кн. 4), ‘Евгений Онегин и его предки’ (Русская мысль. 1887. Кн. 2), ‘Воспоминание о Н. И. Новикове и его времени’ (Русская мысль. 1895. Кн. I.), ‘Грусть. (Памяти М.Ю. Лермонтова, умер 15 июля 1841 г.)’ (Русская мысль. 1891. Кн. VII.), ‘Новооткрытый памятник по истории раскола [Рец. на: Лопарев X. М. Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей: Вновь найденный старообрядческий трактат против самосожжения 1691 г.]’ (Богословский вестник. 1896. No 3).
6 В Абастумане на Кавказе с ноября 1893 г. по апреля 1894 г. и с декабря 1894 по март 1895 г. В. О. Ключевский преподавал великому князю Георгию Александровичу(1871-1899).
7 Голубинский Евгений Евсигнеевич (1834-1912) — историк русской церкви, академик (1902), профессор Московской духовной академии, Субботин Николай Иванович (1827-1905) — профессор Московской духовной академии по кафедре истории и обличения русского раскола, помощник ректора по Церковно-историческому отделению, Лебедев Алексей Петрович (1845-1908) — историк церкви, византинист, профессор по кафедре церковной истории Московской духовной академии.
8 Брестская уния — принятое на соборе в Бресте в 1596 г. решение ряда епископов Киевской митрополии во главе с Киевским митрополитом Михаилом Рогозой присоединиться к Римско-Католической церкви.
9 Митрополит Макарий (Михаил Петрович Булгаков, 1816-1882) — историк церкви и богослов, митрополит Московский и Коломенский (с 1879 г.), академик (1854), автор двенадцатитомной ‘Истории русской церкви’.
10 Крумбахер Карл (1856-1909) — немецкий филолог и византинист, профессор Мюнхенского университета, автор исследования ‘История византийской литературы от Юстиниана до падения Восточной Римской империи’ (Мюнхен, 1890).
11 Митрополит Леонтий. (Иван Алексеевич Лебединский, 1822-1893) — выпускник Санкт-Петербургской духовной академии (1847), профессор и помощник ректора Санкт-Петербургской духовной академии (1847), инспектор и экстраординарный профессор Киевской духовной академии (1847-1852), ректор Санкт-Петербургской семинарии (1859-1860), епископ Ревельский, викарий Санкт-Петербургской (1860-1863), епископ Подольский (1863-1874), архиепископ Херсонский (1874-1875), архиепископ Холмско-Варшавский (1875-1891), митрополии митрополит Московский (1891-1891).