Профессор М. Я. Мудров, П. Я. Чаадаев и Ф. Ф. Вигель, Кирпичников Александр Иванович, Год: 1896 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Профессоръ М. Я. Мудровъ, П. Я. Чаадаевъ и Ф. Ф. Вигель.

Письмо М. Я. Мудрова къ П. Я. Чаадаеву.

Милостивый Государь
Петръ Яковлевичъ ¹),

Съ большимъ прискорбіемъ разстаюсь я съ Вашимъ сочиненіемъ. Хотлъ было выписочки сдлать. Но опасаюсь Васъ моего почтеннйшаго благодтеля оскорбить долгимъ непослушаніемъ. Но не я виноватъ. Да и не Вы. Виновато сочиненіе. Ибо хорошо, ново, справедливо, поучительно, учоно, благочестиво, а благочестіе ко всему ползно, такъ говоритъ Божіе Слово, кое люблю всемъ сердцемъ. И Вы помазаніе имате отъ Святаго! Блюдите его. Христосъ съ Вами! Dominns Vobiscum, atque nobiscum! И такъ христіански простите моей медленности. Мои больные и уроки не терпятъ отлагательства! Совстно денги взять. Возвращаю при семъ же. Самъ возьму изъ Вашихъ ручекъ, надюсь, что или самъ занемогу духомъ и приду къ Вамъ лчиться или Вы за мною пришлете. Тотчасъ явлюсь.

Vale, bene Vale
препокорнйшій слуга
Матеій Мудровъ.

1830. Jan. 24.

Mosquae.

¹) Соблюдаемъ въ точности орографію подлинника.

Письмо это найдено нижеподписавшимся въ Румянцевскомъ музе, въ папк подъ No 1032 (она заключаетъ въ себ массу писемъ къ П. Я. Чаадаеву, копію съ его духовнаго завщанія, подлинный указъ объ отставк его и пр.), и представляетъ тотъ интересъ, что въ немъ, безъ сомннія, идетъ рчь о первомъ философскомъ письм Чаадаева, которо во французскомъ оригинал подписано: Ncropolis (такъ, по словамъ издателя, Чаадаевъ называлъ Москву) 1829, 1-er Dcembre.

Извстно, сколько шуму надлало черезъ шесть лтъ печатаніе этого письма и какія печальныя послдствія имло оно для редактора ‘Телескопа’, для цензора и для самого автора. Съ 1870 г. всмъ вдомо (см. ‘Русск. Стар.’ 1870 г. I, 162 и слд.), что ‘дло’ о преслдовали ‘виновныхъ’ возбудилъ своимъ доносомъ {Можетъ быть, были и другія подобныя же ‘указанія’, но нтъ сомннія, что митрополитъ Серафимъ не могъ не обратить вниманія на доносъ, подписанный такой значительной особою и написанный съ такимъ паосомъ и почти съ угрозою въ случа невниманія въ нему. (‘Сама святая и соборная апостольская церковь вопіетъ къ вамъ о защит’, пишетъ Вигель).} слишкомъ извстный Фил. Фил. Вигель (изстари ненавидвшій Чаадаева), который его философское письмо называетъ ‘богомерзкой’ статьей, явно изрыгающей ‘хулы и’ отечество и вру’, автора ея именуетъ ‘извергомъ’ и считаетъ несомнннымъ его ‘отступничество отъ вры отцевъ своихъ, коего онъ впрочемъ скрывать не старается’.

Кто же такой профессоръ Мудровъ, который то же философское письмо называетъ произведеніемъ хорошимъ, новымъ, справедливымъ, поучительнымъ и главное: благочестивымъ, автора же считаетъ не только истиннымъ христіаниномъ, но и имющимъ помазаніе отъ Святаго? Можетъ быть, онъ тоже отступникъ ‘отъ вры отцевъ своихъ?’ или онъ крайній матеріалистъ, радующійся униженію національнаго исповданія и прикрывающій свой атеизмъ грубой ироніей и обманомъ?

Раскрываемъ біографическій словарь профессоровъ Московскаго университета (1855 г.) и изъ него узнаемъ, что Матвй Яковлевичъ Мудровъ родился въ Вологд 23 марта 1772 г. въ семейств священника Двичьяго монастыря, человка рдкой доброты и учености. Матвй Яковлевичъ учился сперва у отца, потомъ въ семинаріи, потомъ въ парадномъ училищ, въ 1794 г. съ 25 коп. въ карман, полученными отъ отца, онъ отправился въ Москву и въ 1795 г. былъ произведенъ въ званіе студента. ‘Онъ былъ всегда набоженъ и никогда не пропускалъ божественной службы въ университетской церкви’, охотно брался читать шестопсалміе, апостола и часы, что его сблизило съ семействомъ директора университета Тургенева, въ 1798 г. онъ получилъ золотую медаль за сочиненіе (по медицин), а въ 1800 г. другую—за поведеніе, и тогда же былъ командированъ за границу. По всему видно, что въ то время Матвй Яковлевичъ былъ честный и скромный юноша, вовсе не ‘карьеристъ’ по натур, но составившій себ карьеру упорнымъ трудомъ и мягкимъ характеромъ. Онъ очень долго работалъ за границей (въ одномъ Париж пробылъ 4 года), вернулся въ Москву въ 1808 г. и съ 1809 г. былъ ординарнымъ профессоромъ и директоромъ клиники. Практика у него была огромная, но никто не обвинялъ его въ сребролюбіи, вообще онъ считался очень хорошимъ человкомъ, единственнымъ недостаткомъ котораго было нкоторое тщеславіе своими работами и званіемъ. Искреннее благочестіе въ самомъ широкомъ смысл отличало его въ продолженіе всей его жизни: онъ былъ въ тсной дружб съ преосв. Августиномъ, очень любилъ славянскій языкъ, рукописи и старопечатныя книги, сочинилъ ‘молитвенное слово’, ежедневно утромъ цловалъ чашку своего отца, почиталъ всхъ своихъ и жениныхъ родственниковъ, доброта его доходила до того, что онъ не позволялъ своимъ домашнимъ бить собакъ и истреблять мышей. Его міровоззрніе выражается въ томъ наставленіи, которое давалъ онъ молодымъ медикамъ, отпуская ихъ на службу: ‘Ступай, душа! Будь скроменъ, не объдайся мясищемъ, не пей винища и пивища, не блуди, бгай отъ картишекъ, будь покоренъ начальству, люби свое дло, свою науку, люби службу государеву, и будешь счастливъ и почтенъ, Galenus datopes, Jostinianus — honores’.

Въ томъ же году, когда онъ написалъ Чаадаеву вышеприведенное письмо, онъ въ начал сентября отправился на борьбу съ холерой, отъ которой и погибъ въ іюн 1831 г. въ Петербург.

Очевидно, проф. Мудровъ былъ вполн искренній человкъ, безусловно православный не на славянофильскій, конечно, а на старинный семинарскій ладъ, во всякомъ случа боле ‘врный сынъ отечества и православной церкви’, нежели Фил. Фил. Вигель. Это была то, что называется, уравновшенная натура: въ немъ не могло быть и тни того нравственнаго раздвоенія, болзненнаго недовольства собой и окружающимъ, которое принесли изъ-за границы русскіе офицеры и до котораго дочитались и додумались иные изъ русскихъ дворянъ. Добившись огромнымъ трудомъ извстнаго значенія и благосостоянія, онъ не могъ смотрть на жизнь и на окружающее его общество съ безотраднымъ пессимизмомъ. Какимъ же образомъ могъ такой человкъ расхваливать статью, изрыгающую явныя ‘хулы на отечество и вру?’

Или рчь идетъ о другомъ произведеніи Чаадаева, по содержанію и идеямъ вовсе не похожемъ на его знаменитое философское письмо? Но, во-первыхъ, Чаадаевъ былъ человкъ съ очень опредленными и твердыми убжденіями и на разстояніи 2-хъ мсяцевъ не могъ написать двухъ ‘сочиненій’, совсмъ не сходныхъ, а во-вторыхъ, мы знаемъ, что онъ вообще писалъ мало, своими философскими письмами былъ доволенъ, разсылалъ ихъ въ 1830 и 1831 годахъ своимъ пріятелямъ и такъ же, какъ отъ Мудрова, настойчиво требовалъ ихъ возвращенія {См. три письма Чаадаева къ Пушкину, напеч. въ ‘Русскомъ Арх. ‘ 1881 г. стр. 429 и слд. Кстати попытаемся опредлить ихъ поводъ и хронологію по отношенію къ письму Пушкина отъ 6 іюля 1831 г. (изд. Фонда VII, 274—275). Письмо Чаадаева отъ 17 іюня, повидимому, открываетъ этотъ эпизодъ изъ сношеній, такъ какъ фраза, съ которой Пушкинъ начинаетъ свое письмо (je vous parlerai la langue de l’Europe etc’), служитъ какъ бы отвтомъ на слова Чаадаева: crivez moi en russe etc. Чаадаевъ въ этомъ письм не особенно безпокоится о судьб своей рукописи и больше интересуется мнніемъ Пушкина, которое тотъ ему и сообщаетъ. Но, можетъ быть, письмо Чаадаева дошло до насъ не въ полномъ вид: Bloudoff и Blizard Пушкина въ немъ не упоминаются. Письмо Чаадаева отъ 7 іюля, очевидно, пошло навстрчу письму Пушкина: оно гораздо настойчивй требуетъ рукописи и объясняетъ мотивъ: Чаадаевъ надется издать ее avec le reste de mes critures. Эти слова намекаютъ, а содержаніе письма Пушкина длаетъ несомнннымъ, что рчь идетъ не объ ‘извстномъ философскомъ письм’ (изд. фонда, прим.), явившемся впослдствіи въ ‘Телескоп’, гд нтъ ничего ни о Моисе, ни объ Аристотел, ни о Давид, ни о Марк Авреліи и пр., а объ второмъ письм, до сихъ поръ въ Россіи не изданномъ (см. стр. 54 и слд. изд. кн. Гагарина). Но Пушкинъ читалъ и первое письмо, какъ это видно и изъ названія Москвы Necropolis и изъ словъ его непосредственнаго письма 19 окт. 1836 г., гд онъ говоритъ: J’ai t charm de la relire (изд. фонда, VII, 410). Третье, обширное и очень важное для характеристики Чаадаева, письмо его отъ 18 сентября есть отвтъ на письмо Пушкина отъ 6 іюля, слова Чаадаева: Vous voulez causer, disiez vous. Causons, служатъ прямымъ отвтомъ на слова Пушкина: crivez moi, mon ami, dussiez vous me gronder, да и самая любезная готовность Чаадаева бесдовать по душ съ своимъ неаккуратнымъ читателемъ вызвана, очевидно, весьма для него лестной библейской цитатой поэта.}.

И такъ читатели этой замтки сами должны ршить, чье мнніе о знаменитомъ философскомъ письм, Мудрова или Вигеля, справедливе, а для этого они должны припомнить его содержаніе и отмтить въ немъ именно то, что могло понравиться искренно религіозному профессору Мудрову.

Чаадаевъ возстаетъ противъ религіознаго индифферентизма и утверждаетъ, что страданія отъ невполн развитаго религіознаго чувства лучше равнодушія, и что чувство это такой чистый источникъ, изъ котораго не можетъ выдти ничего нечистаго. Это чувство поддерживается выполненіемъ постановленіи церкви, а такое упражненіе въ покорности есть настоящее поклоненіе Богу. Это о религіи вообще, а дале о религіи христіанской: по убжденію Чаадаева, христіанство является не только нравственною системой, выразившеюся въ преходящихъ формахъ человческаго ума, но ‘силою божественною, вчною, дйствующею на всемъ пространств міра умственнаго’. Въ мір христіанскомъ все необходимо должно содйствовать и въ самомъ дл содйствуетъ учрежденію на земл совершеннаго порядка, вся новая исторія есть не что иное, какъ исторія христіанства.

Въ этихъ несомннно основныхъ идеяхъ философскаго письма и самъ прозорливый Вигель не могъ, конечно, усмотрть ничего хульнаго противъ вры отцовъ и ‘богомерзкаго’.— Можно ли удивляться, что лроф. Мудровъ призналъ ихъ справедливыми, поучительны мы и благочестивыми, когда онъ то же самое находилъ у св. отцевъ церкви и въ см писаніи, которое любилъ онъ ‘всмъ сердцемъ’? Вопросъ можетъ быть только въ томъ, что нашелъ онъ здсь новаго и ученаго? Конечно, еслибъ онъ встртилъ т же мысли въ богословскомъ трактат или въ проповди, это вовсе не поразило бы его новизною, но во французскомъ ‘сочиненіи’ свтскаго барина т же мысли тронули его до глубины души, а изящно-настойчивая убдительность ихъ и ссылки на исторію Англіи были въ его глазахъ признаками свтской, но серьезной учености. Но рядомъ съ этими общехристіанскими тезисами въ философскомъ письм мы читаемъ безжалостно жестокое осужденіе русскаго общества съ его крайней неустойчивостью, хаотической нравственностью, полной безсистемностью, неумлой подражательностью и отсутствіемъ національной физіономіи. Какъ философъ-историкъ, Чаадаевъ объясняетъ эти наши общественные недостатки особенностями нашей исторіи, главнымъ образомъ нашей отторженностью отъ общеевропейской жизни въ средніе вка, и не скрываетъ своей горькой зависти къ истинно-цивилизованнымъ народамъ, у которыхъ идеи долга, закона, правды, порядка вошли въ плоть и кровь, къ народамъ, въ семь которыхъ мы досел остаемся совсмъ чужими.

Вигелю и другимъ подобнымъ ‘читателямъ сердецъ’ должно было казаться, что благочестивые тезисы автора приклеены къ этому пасквилю только для того, чтобы обмануть цензуру, но Мудровъ и прочіе безпристрастные люди видли между тезисами и обличеніемъ связь тснйшую: въ нашемъ именно обществ находитъ Чаадаевъ религіозный индифферентизмъ, именно у насъ безвріе продолжаетъ оставаться модою и, разбранивъ насъ на чемъ свтъ стоитъ, авторъ съ горячностью рекомендуетъ своимъ несчастнымъ собратьямъ одно средство къ исправленію: ‘надо стараться оживить въ насъ вру всми возможными способами’.

Послдній тезисъ Мудровъ долженъ былъ признать справедливымъ и благочестивымъ, но какъ онъ могъ сочувствовать столь рзкому обличенію нашихъ общественныхъ язвъ? Какъ могъ онъ признавать ихъ существованіе въ такой степени и какъ не возмутился онъ тмъ, что наша учительница Византія признается растлнной и обвиняется за отторженіе отъ благочестиваго запада? Конечно, Мудровъ отецъ, вологодскій священникъ, при всей своей просвщенности, не могъ бы одобрить такихъ взглядовъ, но Мудровъ-сынъ — другое дло.

Уже со временъ Котошихина русскіе люди, пожившіе за границей, наклонны къ суровому обличенію отечественныхъ порядковъ и, конечно, не столько изъ злобы къ своему, сколько изъ патріотической зависти къ чужому — лучшему. Какъ ни различны условія, при которыхъ сложились воззрнія Чаадаева и Мудрова, они соприкасаются во многихъ пунктахъ, такъ какъ оба они въ ранней молодости провели по нскольку лтъ за границей, и провели не даромъ: не прожигали жизнь, а работали и наблюдали. Мудровъ, съ дтства религіозно настроенный, попалъ во Францію какъ разъ посл конкордата, когда, по словамъ современниковъ (см. напр. автобіографію историка христіанскаго искусства Ріо), религіозные интересы въ масс общества временно получили очень высокій подъемъ, къ чему Мудровъ, безъ сомннія, относился съ полнымъ сочувствіемъ. По возвращеніи на родину, проф. Мудровъ началъ практиковать въ барскихъ домахъ въ Москв и встрчалъ тамъ или вольнодумцевъ во вкус XVIII вка, въ род Болконскаго-отца, или людей равнодушныхъ къ религіи, въ род Андрея Болконскаго и Пьера Безухаго въ молодости, или людей, равнодушныхъ ко всему на свт, кром собственныхъ удовольствій и выгодъ, въ род молодаго Фамусова. Конечно, встрчались, и не въ маломъ количеств, явленія другаго порядка, но въ родномъ и дорогомъ темная сторона часто поражаетъ сильне, чмъ свтлая, а что касается до неустойчивости нравственныхъ и семейныхъ основъ въ нашемъ обществ (не въ народ), то ея не могли отвергать и наиболе самодовольные люди. И вотъ среди этого общества нашелся одинъ, умный, образованный и въ то же время врующій человкъ, который въ скромной форм рукописнаго посланія ршился показать самомнительнйшимъ изъ своихъ собратьевъ зеркало и тмъ направить ихъ на путь истинный. Какъ же могъ проф. Мудровъ не отнестись къ его ‘сочиненію’ съ полной симпатіей?

Нтъ сомннія, что Вигель и въ 1830 г. былъ бы до крайности недоволенъ философскимъ письмомъ, но онъ оставилъ бы это недовольство про себя или во всякомъ случа не ршился бы высказывать его въ форм такого рзко-злобнаго доноса: Вигель былъ изъ тхъ людей, которые всегда плывутъ по втру. Въ 1836 г. втеръ значительно перемнился, и, какъ извстно, философское письмо возбудило недовольство многихъ людей, гораздо лучшихъ Вигеля, это недовольство готово было выразиться въ форм горячй, пожалуй даже ожесточенной полемики, но доносъ и его послдствія замкнули уста всмъ порядочнымъ людямъ {Извстно, что Пушкинъ не послалъ даже частнаго письма Чаадаеву, гд высказывалъ несогласіе съ нкоторыми его мнніями.}, а русская интеллигенція, столь жестоко обиженная философскимъ письмомъ, заявила свое сочувствіе его ‘сумасшедшему’ автору въ такой форм, что даже болзненно-самолюбивый Чаадаевъ остался ею вполн доволенъ. Причиной многолтняго паломничества лучшихъ русскихъ людей на Басманную было, конечно, общее убжденіе въ томъ, что Чаадаевъ умный и мыслящій человкъ, живущій духовными, идеальными интересами и умющій возбуждать ихъ въ другихъ, что онъ ‘человкъ религіозный, либеральный и просвщенный въ истинномъ значеніи этихъ словъ’ {М. Лонгиновъ ‘Русск. Встн.’ 1862, No 11, стр. 152.}, что если онъ и преувеличивалъ наши недостатки, если и высказывалъ неврные взгляды на наше прошлое и настоящее, то руководился онъ не ненавистью, а страстною любовью къ Россіи, и что вообще онъ былъ боле ‘врный сынъ отечества и православной церкви’, нежели Филиппъ Филипповичъ Вигель.’

Кстати изъ той же папки No 1032 печатаемъ письмо послдняго къ Чаадаеву въ 1849 году.

30 ноября 1849 г. С.-Петербургъ.

Милостивый Государь
Петръ Яковлевичъ,

Часу въ девятомъ утра 14 ноября, когда еще былъ я въ постели, принесли мн, неизвстно отъ кого, свитокъ бумаги: это былъ первый подарокъ старому, многими уже забытому имяниннику. Развернувъ свитокъ, какъ въ изображеніи, такъ и въ деликатности поступка узналъ я и истиннаго христіанина, кроткаго сердцемъ, незлобиваго и человка, высокою своею свтскою образованностью, нын уже столь рдкою, украшающаго Московское общество. Стихи, которые нашелъ я на обертк, весьма правильны и милы: но чьи они? вроятно того же человка, которому стоило хорошенько заняться русскимъ языкомъ, чтобы и на немъ показать совершенство слога.

Снисходительность часто возбуждаетъ къ нескромности и отъ того всепокорнйше просилъ бы я васъ, если возможно, доставить мн другой экземпляръ портрета вашего. Сіе длаю я въ слдствіе желанія изъявленнаго одной придворной дамой, которая прошедшей весной имла удовольствіе познакомиться съ вами.

Съ совершеннымъ почтеніемъ и преданностью честь имю быть

Милостивый Государь
Вашъ покорнйшій слуга Ф. Вигель.

Этотъ документъ иметъ только то значеніе для біографіи Чаадаева — къ характеристик Вигеля онъ ничего не прибавитъ новаго,— что объясняетъ его письмо къ Вигелю, напечатанное въ ‘Встник Европы’ за 1871 г. (ноябрь, стр. 343) и его же письмо къ Венцелю, напечатанное тамъ же нсколько выше (стр. 334). На обоихъ этихъ письмахъ выставленъ 1847 годъ въ вид предположенія. Настоящій документъ доказываетъ, что это предположеніе неврно и что переписка между Чаадаевымъ и его ‘стариннымъ недоброжелателемъ’ возникла вслдствіе чьей-то странной шутки въ 1849 году.

Сообщ. профессоръ А. И. Кирпичниковъ.

‘Русская Старина’, No 3, 1896

Профессоръ М. Я. Мудровъ, П. Я. Чаадаевъ и Ф. Ф. Вигель.

Письмо М. Я. Мудрова къ П. Я. Чаадаеву.

Читайте также: